Примадонна. Банкирша. Шлюха

Глава первая Продажные твари

Год 1977-й. Миледи

Миледи стояла перед дверью теткиной квартиры, собираясь с духом, чтобы нажать на кнопку. Ей очень этого не хотелось, но больше просто некуда было податься. Наконец она все-таки позвонила. Раз, другой, третий. Она слышала, как в квартире приглушенно звенели колокольчики, но на них никто не отозвался. Миледи почувствовала некоторое облегчение. Не очень-то ей хотелось видеть тетю Женю. Миледи присела на чемодан, и тут же дверь приоткрылась. Тетя Женя выглянула в образовавшуюся щель:

- Ты?…

- Я… - Миледи встала.

Дверь распахнулась. Тетя Женя стояла на пороге в коротком черном кимоно, туго перепоясанном в талии.

- Приезд племянницы, дубль два, - сказала она. - Подружки, конечно, за углом?

- Нет, я одна.

- Ну входи.

Миледи, прихватив чемодан, вошла в прихожую и остановилась под недружелюбным взглядом тетки.

- Самостоятельная жизнь в столице, я вижу, не удалась, - сказала Евгения.

Миледи потупилась.

- Только давай без мелодрамы, - продолжила Евгения. - Тебе нужны деньги на обратную дорогу?

- Нет, - сказала Миледи. - Я не собираюсь уезжать.

- А что ты собираешься? Ладно, пошли на кухню. Обсудим.

На кухне Миледи заметила, что тетка сегодня какая-то дерганая. Она просыпала кофе, едва не смахнула со стола чашку и вообще была сама не своя.

- Чем же ты занималась все это время? - спросила Евгения.

Миледи вздохнула и повела сбивчивый рассказ о своем житье в дворницком подвале. Евгения смотрела на нее рассеянно, явно прислушиваясь к чему-то, происходившему за пределами кухни. Замолчав, Миледи уловила шум текущей воды. В ванной кто-то принимал душ.

- Ну ясно, ясно! - сказала Евгения, вряд ли вникая в суть рассказа племянницы. - Что ты собираешься делать теперь?

- Не знаю, - призналась Миледи. - Я думала, что, может быть, вы, тетя Женя…

- Что - я? Удочерю тебя?

Это прозвучало совсем уж грубо, и Евгения смутилась. Черт ее дернул когда-то пообещать Верунчику, что она поможет ее дочери зацепиться в Москве.

За что зацепиться? Конечно, кое-какие связи у Евгении были, но племянницу она совершенно не знала и сейчас даже представить не могла, куда бы ее приткнуть. Кроме того, в нынешних обстоятельствах появление Миледи было ужас как некстати. Полчаса назад к Евгении вернулась Вероника. Сколько было поцелуев, слез и слов раскаяния! Мир между ними был восстановлен. И сейчас артисточка принимала душ, перед тем как прийти в объятия истосковавшейся Евгении. Неожиданное вторжение Миледи могло все испортить, вот почему Евгения нервничала.

- Ну, во все институты ты уже опоздала, - сказала Евгения, закуривая. - На стройку ты вряд ли пойдешь. Что же с тобой делать, просто ума не приложу! Ты хоть к чему склонна?

- Не знаю, - ответила Миледи и улыбнулась беззащитно.

- А я уж и подавно.

- Может быть… Может, мне в Дом моделей попробовать?

- Закройщицей?

- Нет, почему? - сказала Миледи, не уловив иронии. - Манекенщицей. Или диктором на телевидение. Ну не сразу, конечно, диктором. Сначала стажером.

- А может быть, в Большой театр? - едко спросила Евгения. - Вместо Плисецкой.

Миледи молчала с застывшей улыбкой.

- Вы что там себе думаете? - раздраженно заговорила Евгения. - Что все в Москве вас только и ждут?

Тут, милая моя, такая мясорубка, что из своих-то фарш делают. Тут таких смазливых выше крыши!

- Кто это? - раздался капризный голосок.

В дверях стояла Вероника - просто куколка в розовом махровом халатике, с распущенными, еще влажными волосами.

- Кто это, Женечка? - повторила она.

- Племянница, - поспешно объяснила Евгения. - Моя племянница из Сибири. Чемодан зашла поставить, пока обустроится.

Последняя фраза вырвалась у Евгении сама собой. Но слова были уже сказаны, и брать их назад Евгения не собиралась.

- А-а, - пропела Вероника. - С приездом. А мне кофе дадут?

Евгения бросилась к плите. Тюзовская принцесса присела за стол. Глаза у нее были злые. Она даже не пыталась скрывать, что бешено ревнует Евгению к племяннице.

- Вот сидим обсуждаем, к какому делу ее тут пристроить, - говорила Евгения, заполняя неловкую паузу. - Я сестре обещала. Может, тебе, Вероничка, придет в голову какой-то вариант?

- Разве что домработницей к кому-нибудь, - сказала Вероника ангельским голосом. - В какую-нибудь обеспеченную семью. Вот у нашего главного недавно дитенок родился. Я могу спросить завтра, может, ему надо, чтобы кто-то пеленки стирал, и вообще.

- А что? - оживилась Евгения и посмотрела на Миледи. - Ты как с детьми?

Они перебрали еще несколько таких же пустых вариантов, но, разумеется, ни к чему не пришли. Все еще осложнялось отсутствием у Миледи московской прописки. Разговор зашел в тупик. Миледи еще раньше заметила, как ее тетка и Вероника постоянно обмениваются быстрыми взглядами. Ее присутствие их явно тяготило. Нужно было уходить. Даже попроситься переночевать у Миледи язык не повернулся. Она встала.

- Может быть, еще кофейку? - спохватилась Евгения.

- Вы не стесняйтесь, - добавила Вероника.

- Нет, спасибо. А правда можно, чтобы чемодан тут до завтра постоял?

- Какие проблемы? - воскликнула Евгения. - Хоть целый год!

Она не знала, насколько была близка к истине. Только чемодан остался в ее квартире не на год, а навсегда. Впрочем, и Миледи тогда этого не знала.

- Ты не пропадай! - крикнула ей вслед Евгения. - А то что я твоей матери скажу?…

Но лифт уже увез Миледи вниз.

Евгения вернулась на кухню в смятенных чувствах. Она села за стол и, глядя в одну точку, стала слепо шарить рукой в поисках курева. Вероника вложила сигарету ей в рот, щелкнула зажигалкой.

- Ты расстроилась, Женечка? Может, это мне следовало уйти?

- Помолчи, - сказала Евгения. - Помолчи, ради бога!…

Вероника легонько поцеловала ее за ухом:

- Ну, Женечка! Мы ведь опять вместе. Разве не это главное?

- Да, - сказала Евгения. - Это.

Миледи ткнулась было в дворницкую. Хоть на одну-то, последнюю ночь она может найти приют? Но на стук никто не отозвался. В этот момент Зоя и Соловых вовсю занимались любовью и ничего не слышали.

Годы 1977-1978-й. Жанна

После изгнания из подвала Жанна две ночи провела на Казанском вокзале. Днем она бродила по городу с большой, оттягивающей руки спортивной сумкой, где лежали все ее вещи. Денег у Жанны не было даже на стакан газировки. Однажды она едва удержалась, чтобы не схватить надкушенную сосиску, сиротливо лежавшую на столике уличного кафе. Но большая нахальная ворона оказалась быстрее и перехватила добычу, взвившись с ней в небеса. К исходу второго дня голод пропал. Только голова у Жанны стала немного кружиться. Но это можно было стерпеть. Куда хуже обстояло дело со сном. На вокзале, как известно, не разоспишься. В зале ожидания то и дело появлялся военный патруль, расталкивавший спящих и требовавший документы. Нужно было постоянно следить за тем, чтобы патруль не оказался в опасной близости. Жанна загодя поднималась с жесткой скамьи и с озабоченным видом тащила свою сумку на улицу. Потом возвращалась и задремывала минут на десять.

Это ее так измотало, что на третью ночь она едва не попалась.

- Девушка, жениха проспишь! - раздался над ее ухом громкий голос.

Патруль был тут как тут: два молоденьких солдата и офицер с закаменевшим лицом. Жанна вскочила.

- Ой, спасибо, что разбудили! - воскликнула она. - Чуть на электричку не опоздала.

Жанна заторопилась к пригородным кассам. Патруль двинулся следом. Под взглядом офицера Жанна стала лихорадочно шарить по карманам, зная наперед, что не найдет ни копейки. И вдруг - о чудо! - за подкладкой что-то звякнуло. Там оказалось несколько завалившихся монет, которых едва хватило на билет до второй зоны. Жанна села в пустой вагон последней электрички, которая тут же тронулась.

Жанна тупо смотрела в темное окно, не зная, что ей делать дальше.

- Станция Кратово! - прохрипел голос в динамике, и двери с шипением отворились.

Жанна шагнула на пустую платформу. Подмосковный поселок утопал во мраке. Лишь шагах в пятидесяти от платформы светился яркими огнями маленький ресторанчик, откуда доносилась приглушенная музыка. Жанна пошла на свет. К двери ресторана был пришпилен листок с рукописным объявлением: «Ресторану «Дружба» срочно требуется уборщица». Не раздумывая, Жанна толкнула дверь.

В нос ей ударил запах пригоревшей еды и табачного дыма. Почти все места в тесном зальчике были заняты.

На эстраде надрывался гитарный ансамбль, наяривая что-то разухабистое.

Пожилой швейцар, дожевывая на ходу, преградил Жанне дорогу:

- Куда? Местов нет! Через полчаса закрываемся!

Жанна ничего не ответила. Она стояла, глядя на красную рожу швейцара, и ждала, когда у нее потекут слезы. Плакать ей не хотелось, но, черт возьми, артистка она или нет! Наконец слезы полились. Да так, что теперь Жанна никак не могла их остановить.

- Ты чего? - испугался швейцар. - Обидел кто?

- У вас тут объявление… - всхлипывала Жанна. - Про уборщицу… Я хотела…

Она заплакала еще сильнее.

- Сейчас-то зачем? - растерялся швейцар. - Ты днем приходи.

Но Жанна доиграла сцену до конца. Она опустилась на корточки и спрятала лицо в ладонях. Плечи ее сотрясались от рыданий. Дрогнувший швейцар привел какого-то ресторанного начальника, еле вязавшего лыко. Тот долго не мог понять, чего от него добивается Жанна. А она, рыдая, умоляла взять ее уборщицей за любую, самую мизерную плату.

- Ну ладно, ладно, - махнул рукой начальник. - Приходи.

- Я прямо сегодня могу начать.

Ресторанного начальника явно ждала очередная рюмка.

- Черт с тобой, - сдался он.

Все остальное было уже проще. На кухне она наелась до отупения и, подремывая, дождалась, пока зал опустеет. Потом взялась за уборку, с которой управилась только к рассвету. Так что спать ей пришлось в подсобке, где она и обосновалась на долгое время. Назавтра ее без особых проблем оформили уборщицей со смехотворным окладом. Но Жанна и этому была рада до беспамятства.

Работенка, конечно, у нее была не приведи господи. Окурки, объедки, осколки разбитой посуды каждый вечер собирались в настоящие горы. С ноющей поясницей и дрожащими ногами Жанна возвращалась в подсобку, на тощий матрасик, разложенный прямо на полу между пирамидами ящиков и завалами тяжелых мешков.

Но был в сутках один счастливый отрезок - когда Жанна оставалась одна в запертом на ночь ресторане. Тогда она поднималась на эстраду, где торчали микрофонные стойки и накрытая тряпкой ударная установка, открывала крышку пианино и опускала руки на клавиши. Стесняться было некого, и она распевала в полный голос все шлягеры, приходившие ей на память. И в этот момент Жанна забывала про все невзгоды неустроенной жизни. Пусть судьба бросила ее на самое дно. Это только ожесточило ее в борьбе за свою мечту. Она выплывет наверх. Она больше не станет резать себе вены. Это удел слабых. Она из кожи вон вылезет, зубами вырвет свое место на Олимпе. Только надо работать. Работать до обморока.

И Жанна буквально истязала себя за пианино, постоянно меняя гармонии, пробуя новые интонации, переходя от крика к шепоту.

Она замечала, что голос ее раз от раза крепнет, и уверенности у нее все прибавлялось. Жанна сама была себе и педагогом и судьей.

Впрочем, был у нее и зритель. Однажды Жанна, бросив случайный взгляд из-за пианино, замерла от страха и омерзения. На краю эстрадки сидела огромная седая крыса и внимательно слушала Жанну. Прогнать ее не удавалось никакими силами. Крыса, как верная поклонница, приходила каждую ночь и терпеливо высиживала до конца. Со временем Жанна привыкла к ней.

Но однажды случилось то, чего Жанна совсем не ожидала. В тот вечер она никак не могла заставить себя взяться за швабру. Оставив уборку на потом, она села к пианино. Звук собственного голоса сразу поднял ей настроение. Закончив очередную песню, Жанна задумчиво перебирала клавиши, когда внезапно услышала в зале какой-то посторонний шум. Она испуганно обернулась. У одного из столиков стоял Стас, барабанщик из ресторанного ансамбля. Музыкантов в этот вечер напоила какая-то сильно загулявшая компания. Стас свалился в углу, и его не стали трогать, чтобы проспался. Теперь Стас покачивался на неверных ногах и смотрел на Жанну с изумлением.

- Чувиха! - наконец проговорил барабанщик. - Ты же клево поешь, чувиха! Ну полный абзац! Чего ж ты тут с веником колупаешься? Ты трехнутая, что ли? А ну еще что-нибудь оттопырь.

Жанна спела для Стаса еще, чем привела его в телячий восторг.

Протрезвев, он ничего не забыл и на следующий день поделился впечатлениями с руководителем ансамбля Ромкой Потаниным. Музыканты остались послушать Жанну после закрытия ресторана. Она ничуть не волновалась и выдала на полную катушку все, что могла.

- Ну что, Ромка? Клево? - спросил Стас.

- Нормалек, - сказал Ромка, рассматривая Жанну. - Можно попробовать.

Через неделю Жанна появилась на эстраде вместе с ансамблем. Ресторанная публика приняла ее сразу и безоговорочно. Вскоре слух о новой певице разнесся по окрестностям ресторана. Ее выход с польской песенкой «Рыжик» встречали восторженно и тут же начинали подпевать:

За Жанной закрепилось новое прозвище - Рыжик.

- Рыжик! - орали нетрезвые голоса. - Браво, Рыжик!…

Аплодисменты действовали на нее словно наркотик. Избавиться от этого было невозможно. Да Жанна и не хотела избавляться. На сцене она чувствовала себя почти королевой. Пусть пока что местного розлива. Лиха беда начало!

К ее ногам уже швыряли мятые купюры, требуя исполнения любимых песен. Жанна хотела поделиться неожиданным гонораром с музыкантами, но Ромка сказал:

- Не надо. Это твои башли.

Совмещать пение с уборкой стало невыносимо. Ромка сам взялся все уладить с директором ресторана.

- Владимир Егорович, надо искать новую уборщицу, - заявил он.

- А эта чем плоха?

- Трудно ей, понимаете?

- Ты что, Потанин? Живнул с ней? Так это еще не повод.

Ромка покраснел от злости:

- Я ее не трогал. Просто чувиха поет как бог. И должна только петь.

- А где она поет?

- Здрасьте! Да у нас в «Дружбе». Каждый вечер.

- Не узнал… - сказал директор озадаченно.

- Ну это не удивительно.

- Ты что имеешь в виду? - спросил директор с подозрительностью, свойственной алкашам.

- Я и сам не верю, что на сцене нашу уборщицу вижу.

- Так Рыжик - это она?

- Конечно. Теперь половина гостей к нам на нее ходит.

- Ну раз так, пусть поет. Не возражаю. Найдем какую-нибудь бабку убираться.

Ромка передал этот разговор Жанне. Не весь, конечно, а только последнюю часть.

- В общем, Егорыч сдался, - заключил он.

- А куда ж ему было деваться! - усмехнулась Жанна.

«Это только первый шаг, - с ликованием подумала она. - Я все-таки зацепилась! Зацепилась!…»

Годы 1960-1997-й. Участковый

Соловых чувствовал, что он на пределе. Казалось бы, отношения с Зоей Братчик только расцветили монотонную жизнь участкового. Настоящего высокого чувства к женщине он никогда не испытывал. Его женитьба была делом случая, нелепого к тому же. Сельский паренек с Орловщины тянул себе лямку в стройбате, где единственным развлечением была переписка с незнакомыми девушками, наобум писавшими солдатам тоже не от хорошей жизни. Так у Соловых завязался, с позволения сказать, почтовый роман с москвичкой по имени Василиса. Вскоре он в письмах стал по-свойски называть ее Васей. Они обменялись фотографиями. Соловых запечатлелся в парадной форме у развернутого знамени части. Вася прислала карточку, на которой она сидела с раскрытой книгой в руках, напоминавшей Большой энциклопедический словарь. Похоже, это должно было намекать на то, что девушка не так проста.

Вася стройбатовцу приглянулась. Впрочем, если два года не видеть никого, кроме соседей по казарме, это не удивительно. Письма Соловых стали погорячее. Он решил набиваться в женихи, слегка присочиняя по поводу своих армейских подвигов. Вася, со своей стороны, тоже метила в невесты. Даже призналась, что хотела бы иметь не менее троих детей.

Короче, в один из чудесных майских дней взволнованный дембель постучался в дверь Васиной квартиры. И тут почтовый роман едва не завершился трагически. Вася оказалась настолько непохожей на свою фотографию, что Соловых чуть умом не двинулся.

Более того, девушкой на фото оказалась двоюродная сестра Васи, давно уже выскочившая замуж. Именно она, желая устроить личную судьбу довольно страшненькой Василисы, затеяла вместо нее переписку с солдатом.

На что она рассчитывала, неизвестно. Бабья дурь, да и только. Обнаружив этот ужасный обман, Соловых сделал четкий поворот кругом и отбыл. Казалось, навсегда. В тот же день он запил по-черному. Пил он ровно трое суток и притормозил лишь тогда, когда отдал за кружку пива свою новую фуражку. Перспектива остаться вскоре голым его отрезвила. В похмельном тумане Соловых появился на пороге Василисы. Открыв ему дверь, Вася ударилась в плач, забормотала какие-то жалкие слова, но Соловых был настроен решительно.

- Подбери сопли, - сказал он. - Я жениться пришел. Раз уж так получилось.

Они сыграли свадьбу, и Соловых взялся строгать детей. В результате их получилось трое, как и наворожила двоюродная Васина сестра.

В милицию Соловых поступил чуть ли не под звуки фанфар. Там любили прошедших армейскую школу. Он быстро выбился в участковые и пребывал в этом качестве до сих пор, не брезгуя мелкими поборами, укреплявшими семейный бюджет. Супруга и дети ходили у него по струнке. А что касается любви, то мысль о ней Соловых не посещала вовсе.

С появлением Зои все перевернулось. Сначала-то участковый просто захаживал к ней, так сказать, для здоровья.

Но через полгода ему стало необходимо видеть Зою каждый день. Он зачастил к ней, и это уже были не шутки. Во-первых, кто-нибудь мог накапать жене. А во-вторых, и это было самое главное, Соловых стал опасаться, что скоро надоест Зое. Пышущая здоровьем молодая дворничиха довела его до крайнего физического истощения. Раз за разом он оставлял ее неудовлетворенной, и хотя Зоя помалкивала, он боялся, что она в конце концов найдет себе мужика посильнее.

Вот если бы он мог предложить ей еще что-нибудь, кроме койки. Но только от мысли пригласить ее в ресторан или, того хлеще, в театр Соловых прошибал холодный пот. И денег даже на пустяковый подарок у него тоже не было. Тем не менее именно на деньги он, после тягостных раздумий, решил сделать ставку и однажды предложил Зое провернуть вместе одно рискованное дельце.

Год 1979-й. Зоя

Соловых объяснил ей все осторожно, полунамеками, чтобы она не подняла его на смех или вообще не послала подальше. Братчик, уже потихоньку зверевшая от беспросветной жизни в подвале, неожиданно сказала:

- А что? Если выйдет, сразу разбогатеем. Ты это сам придумал или в своих протоколах вычитал?

- Сам, - ответил Соловых, ощущая себя полноценным мужиком.

На подготовку ушло две недели. И вот наконец решающий день настал.

Утром, когда толпы зачумленных приезжих кинулись штурмовать прилавки ГУМа, в уголке на первом этаже откуда ни возьмись появилась тумбочка с кассовым аппаратом. Рослая розовощекая девица в синем фирменном халате под наблюдением пожилого милиционера с оловянными глазами вывесила на плечиках роскошную дубленку. Вокруг сразу же собралась наэлектризованная толпа.

- Это чьи дубленки? Почем? - раздались нервные выкрики.

- Все узнаете. Станьте в очередь, - сказал милиционер. - Предупреждаю: по дубленке в одни руки.

Очередь мгновенно тугими кольцами опоясала кассовый аппарат так, что усевшуюся за него розовощекую девицу стало не видно. Она долго копалась, пока выбила первый чек.

- А где получать? - спросила счастливица, возглавлявшая очередь.

- В четырнадцатой секции. После обеда, - ответила кассирша, не поднимая глаз. - Там все размеры будут.

- Как это - после обеда?

- А вот так. Не хотите - тут кроме вас есть желающие.

- Отходите! Сколько можно? - зашумела очередь, напирая на кассу.

Дальше дело пошло бойчее. Глупых вопросов больше никто не задавал. Милиционер с оловянными глазами сновал в толпе, зорко поглядывая по сторонам.

Из-за кассирши, которая постоянно ошибалась, очередь двигалась медленно, но никто не роптал. Да и как было роптать, когда ни с того ни с сего привалила такая удача - потрясающие заграничные дубленки в свободной продаже!…

Ровно в час дня милиционер протолкался к кассе и сказал, не разжимая губ:

- Хватит. Заканчивай.

- Почему? - удивилась кассирша.

- Заканчивай, я сказал!… - Он обернулся к очереди и громко объявил: - Все, граждане! Перерыв!

- Какой еще перерыв?

- Обеденный. До двух. Так что расходитесь. Но никто, конечно, и не подумал сдвинуться с места.

- Мы постоим, - донеслось из задних рядов. - Столько стояли, еще за час не развалимся.

- Ваше дело, - сухо сказал милиционер и отвернулся.

Он помог кассирше сложить выручку в холщовый мешок, снял с плечиков дубленку, спрятав ее в большой пластиковый пакет, и зашагал прочь. Через одну из боковых дверей он вышел в проезд Сапунова и смешался с толпой.

Тем временем, кассирша, снимая на ходу синий халат, двинулась к выходу на улицу 25-го Октября. В дверях ее остановили двое мужчин:

- Минутку. Вы из какого отдела?

- А что такое? У меня обед, - ощетинилась она.

- Ничего. При вашей комплекции полезно немного поголодать.

Мужчины отвели ее в кабинет на третьем этаже и, не теряя времени начали допрос.

- С вами, гражданка Братчик, - сказали ей через полчаса, - более или менее все ясно. Теперь нас интересует личность вашего сообщника в милицейской форме.

Но прижатая к стенке Зоя участкового не выдала. Она упрямо твердила, что на эту аферу ее подговорил незнакомец, случайно встреченный в ГУМе. То же самое она позже сказала на суде.

Год 1979-й. Участковый

Соловых, вернувшись домой, тщательно припрятал холщовый мешок с деньгами. Потом отвез дубленку, которую брал напрокат у двоюродной сестры Василисы. О кассовом аппарате, брошенном в ГУМе, он даже и не думал. По плану аппарат должен был остаться в магазине.

Вечером участковый, как обычно, отправился к Зое, но наткнулся на запертую дверь. Не появилась дворничиха и на следующий день. Соловых испугался. Он немедленно развернул бурную деятельность и вскоре по своим милицейским каналам установил, что Зоя арестована.

Соловых заплакал бы, если б умел. Очертя голову, он бросился к самому высокому начальству, до которого его допустили, и там признался во всем. Ему казалось, что, если заберут и его, это облегчит участь Зои. Он все взял на себя, рассказав, что именно он втянул в неблаговидную историю эту глупую девчонку.

Холеный полковник, выслушав Соловых, сломал в пальцах карандаш и разразился восьмиэтажным матом.

- Тебя расстрелять надо, сержант! - крикнул он.

- Расстреляйте…

- Патрона на такого мудака жалко! Ты мундир наш замарал, гад! Понимаешь?

- Конечно…

- Ну и что мне с тобой теперь делать?

- Арестовать. Что же еще? - тихо сказал Соловых. - Деньги я сдам добровольно. До копейки.

- Я тебе сдам! - снова взбеленился полковник. - Ты кому уже об этом проболтался?

- Никому. Вам только.

- Ничего я не слышал! Понял? И ты мне ничего не говорил! И никаких денег у тебя нет! У тебя вообще в тот день понос был, ты от толчка на минуту не мог отойти. Ясно? И жена должна подтвердить!

- Понимаю… - сказал Соловых ошеломленно.

- Ни черта ты не понимаешь! Думаешь, я тебя спасаю? Да положил я на тебя с прибором! Я честь мундира милицейского спасаю. И так уж нас полощут, где хотят. А тут такой вой поднимется! Мент ради личной наживы людей облапошил! Иди, Соловых, и молчи, как могила. А мыто тебя по-своему успокоим. Работай пока. А через месяц-другой уволишься из органов. По состоянию здоровья!…

Соловых вернулся домой сам не свой. Спрятанные деньги не давали ему покоя. Участковому хотелось их сжечь.

Зоя, как нарочно, все время стояла у него перед глазами.

- Что с тобой, Гена? - не выдержав, спросила жена. - Неприятности?

- Это мягко сказано, - буркнул Соловых и отвернулся.

Он был в районном суде, когда там оглашали приговор Зое. Приговор довольно милосердный - три года на стройках Большой химии. Слушая его, Зоя встала и на мгновение встретилась глазами с участковым. Ее взгляд ничего не выражал. Соловых кивнул ей незаметно, но Зоя уже отвела глаза.

Годы 1980-1981-й. Зоя

Она попала на строительство комбината синтетического волокна в степях под Куйбышевом. В дикую, несусветную жару Зоя вкалывала бетонщицей. Ей сказали, что ударным трудом и примерным поведением можно значительно сократить срок. Уже через месяц она стала бригадиром и прочно обосновалась на Доске передовиков. Начальство не могло на нее нарадоваться и говорило мечтательно:

- Эх, побольше бы нам таких заключенных!… Если бы не бараки, оцепленные колючкой, да не вооруженная охрана, это был бы просто трудовой лагерь. По субботам сюда привозили кино, а порой даже танцы устраивали. Писем Зоя не писала. Да и кому? Не матери же. «Здравствуй, мама! Пишу тебе из мест заключения…»

Соловых она вспоминала редко и без обиды. Сама была во всем виновата. А через пару месяцев участковый вообще стерся из ее памяти, будто его никогда и не было.

Соловых, видно, тоже не пробовал с ней связаться. Но однажды все-таки напомнил о себе совершенно неожиданным образом. Зоя поняла, что она беременна. Сначала она объясняла явные признаки этого переменой климата и тяжелой работой. Но вскоре стало очевидно, что Зоя носит под сердцем ребенка Соловых. Широкая брезентовая роба долго скрывала от чужих взглядов округлившийся живот. Но как-то в знойный полдень Зоя рухнула без чувств прямо на стройплощадке. Ее отвезли в лагерный госпиталь, где она в тот же день родила девочку. Родила на удивление легко.

Уже через десять дней Зоя снова стала к бетономешалке. Теперь ей тем более нужно было поскорее выбираться на волю. В тот день, когда маленькой Маринке стукнуло два месяца, Зою срочно вызвали к начальнику лагеря.

- Бумага на тебя пришла, Братчик, - бесстрастно сказал ей начальник. - Москва твое дело пересмотрела. Срок сокращен. Думаю, тут наши положительные характеристики сыграли значение.

- А когда? - спросила Зоя.

- Что когда?

- Когда теперь меня освободят?

- А прямо сегодня. Поздравляю. Зоя стояла, тупо глядя на начальника.

- Ты чего? Не рада? - удивился он.

- Рада…

- А мне, честно говоря, жаль такие кадры терять. Ты, если что, обратно к нам просись. Ты нас знаешь, мы тебя знаем. Просись к нам.

- Ладно, - сказала Зоя. - Попрошусь.

Торопиться Зоя не стала. Дождалась конца смены, попрощалась с девчонками, получила бумаги и подъемные. Уже под вечер, с запеленутой Маринкой на руках и тощим рюкзаком на плече, она вышла за ворота. Шофер продуктовой машины обещал подбросить ее до станции.

На вытоптанной площадке возле ворот стояло пустое такси. Соловых, опершись о капот, курил нервными, быстрыми затяжками.

- Здравствуй, Зоя, - сказал он глухо. - Поздравляю с досрочным освобождением.

- Спасибо, - ответила Зоя.

Странно, но она почему-то ничуть не удивилась его появлению здесь. Впрочем, ей было все равно. Она знала этого человека сто лет назад, в какой-то другой жизни.

- Садись, Зоя. Машина ждет.

- А ты на такси в такую даль! Значит, не все еще деньги потратил?

Соловых промолчал. Вся тогдашняя выручка из ГУМа ушла на адвоката, который все-таки добился пересмотра Зоиного дела. Но сейчас говорить об этом Соловых казалось неуместным.

- А ты, я смотрю… с прибавлением, - неловко сказал Соловых. - Мой?

- Моя. Девочка.

- Как назвала?

- Мариной. А что?

- Ничего. Неплохо. У меня до сих пор только пацаны выходили.

- Вот и иди к своим пацанам. Мы уж с Маринкой сами как-нибудь.

- А мне идти некуда. - Он растер ладонями лицо. - Развелся я, Зоя.

- Зачем?! - ахнула она.

- Ну как это зачем? Не рваться же пополам. - Его оловянные глаза вдруг подернулись предательской влагой. - Я это… вроде люблю тебя, Зоя.

- Вроде?

- Ну люблю… - сказал Соловых, опустив голову.

- А дети как же?

- Они уже взрослые. И вообще… Много чего случилось. Я, например, из органов уволился. Заставили.

Он замолчал. И Зоя не знала, что сказать.

- Командир! - позвал таксист, высунувшись из окошечка. - Мы едем или как?

- Едем! - сказала Зоя. - Возьми у меня рюкзак, Гена.

- А на дочку дашь взглянуть?

- Да уж теперь придется.

Маринка сладко спала.

- На тебя похожа, - сказал Соловых дрогнувшим голосом.

- А глазки оловянные, как у папки.

Они взглянули друг на друга и засмеялись.

Год 1977-й. Миледи

Миледи вышла на улицу. Неподалеку над темными кронами густых тополей призрачно светились купола Новодевичьего монастыря. Ярко освещенный пустой троллейбус неожиданно затормозил рядом с Миледи и приветливо распахнул двери. Она вошла, села у окна и понеслась по притихшей Пироговке к центру. В сущности, ей было совершенно все равно, куда ехать, лишь бы оказаться среди людей, еще не завалившихся спать.

Она сошла у Пушкинской площади и бесцельно побрела по направлению к Кремлю. Из ресторана ВТО вывалилась веселая актерская компания и, производя страшный шум, стала ловить такси. Некто с шикарными усами остановил на Миледи взгляд и сказал озабоченно:

- Минутку! Вы уже снимались в кино?

- Нет… - растерялась Миледи.

- Куда только эти ассистенты смотрят! - вздохнули Усы. - Я с «Мосфильма», из группы Чухрая. Дайте ваш телефончик.

- А у меня нет телефона.

- Как это? Тогда запишите мой домашний…

- Витя!… - Женщина с отчаянным макияжем дернула Усы за рукав. - Ну что ты, как рюмку выпьешь, так первой же встречной под юбку! Вы его не слушайте, девушка. Он у нас лакеев в очередь играет!

Женщина втянула Усы в подвернувшееся такси, а Миледи все так же бесцельно пошла дальше. Скоро улица кончилась, и Миледи перешла на другую сторону, где у входа в «Националь» еще толпились люди.

Большей частью это были ярко одетые девушки, стоявшие или медленно прогуливающиеся в ожидании. То и дело сюда подкатывали машины, в том числе иномарки. Распахивались дверцы, открывались окна. Невидимые внутри машин мужчины заводили с девушками негромкую беседу и увозили то одну, то другую. Однако девушек на этом бойком пятачке, похоже, меньше не становилось.

Для Миледи все это было в диковинку. Она остановилась, с интересом наблюдая за происходящим. Но долго стоять ей не позволили. Платиновая блондинка в чисто условной юбке похлопала Миледи по плечу.

- Слушай, подруга, - сказала она. - Ты кто такая?

- Я? Я никто.

- Вот я и вижу, что никто. А чего же ты тут делаешь?

- Просто стою. Нельзя?

- Нельзя.

- Почему?

- А потому, что ты в чужом огороде пасешься. Хочешь, чтобы тебе ноги выдернули и спички вставили? Это тут быстро. Малюля устроит.

- Какая Малюля?

Блондинка посмотрела на Миледи с недоумением:

- Ты что, приезжая?

- Приезжая.

- Приехала - и сразу на самую клевую точку. Сильна! Мы тут годами ломаемся, Малюле по семьдесят процентов отдаем, а она сразу в дамки!

Я по-хорошему советую, подруга, мотай отсюда…

Блондинка не успела договорить. Внезапно ее глаза испуганно округлились. Миледи невольно оглянулась и увидела, как из подъехавшего автобуса шустро выскакивали люди в милицейской форме.

Блондинка рванулась в сторону, но крепкие руки схватили ее за плечи.

- Какой сюрприз! - раздался насмешливый голос. - Ну привет, Филина! Давно не виделись!

Пятачок перед «Националем» мгновенно опустел. Нескольких девушек, угодивших в милицейский невод, повели к автобусу. Они шли, весело переругиваясь с милиционерами, испортившими им сегодня вечернюю работу.

Миледи тоже крепко взяли за локоток.

- Она тут ни при чем. Она не наша, - попыталась вступиться блондинка. - Она просто мимо шла.

- Все вы просто мимо шли, - ответил розовощекий лейтенант, которого все запросто звали Сашей. - А мы просто мимо ехали. Ты уж совсем оборзела, Филя. Малолеток втягиваешь. Поехали!…

Слабо сопротивляющуюся Миледи запихнули в автобус, где, кроме нее и платиновой Фили, набралось еще семь пленниц.

- Угости сигареткой, Саша, - попросила Филя.

- Ты ж мои не будешь, - отозвался тот добродушно. - Я же нашу «Приму» смолю. Трогай, Никифоров, в отделение!…

Автобус медленно отчалил от «Националя».

Вслед за ним двинулись неприметные, мышиного цвета «Жигули» первой модели, таившиеся в темном переулке возле Ермоловского театра. Сидевшая рядом с водителем немолодая тяжеловесная женщина сказала со вздохом:

- Я Лубенцову уши надеру. Не мог позвонить про облаву? Сегодня же его дежурство.

- А ты сними его с довольствия, Малюля, - усмехнулся водитель. - Замены ему, что ли, не найдется?

Малюля промолчала. Настроение у нее было паршивое. Опять придется отмазывать девчонок, опять совать ментам деньги. Сплошное разорение!

Год 1978-й. Жанна

Через пару дней в ресторане появилась новая уборщица, и Жанна официально стала солисткой в Ромкином ансамбле. У нее завелись какие-то деньги, и она смогла снять комнатку в Кратове. Пела она шесть вечеров в неделю, кроме вторника, а днем репетировала с музыкантами.

Благодаря ее сумасшедшему успеху в Кратове и его окрестностях у Ромки, давно смирившегося с ролью рядового ресторанного лабуха, взыграло забытое тщеславие. Он разыскал в Москве своего прежнего приятеля, работавшего теперь музыкальным редактором на радиостанции «Юность», и уговорил его сделать пробную запись Жанны. Приятель обещал позвонить, когда представится удобный случай. Он собирался продлить на часок какую-нибудь очередную запись, чтобы заняться с Жанной.

В ожидании судьбоносного звонка Ромка гонял музыкантов в хвост и в гриву. Жанне тоже доставалось.

- Ты пойми! - кричал на нее Ромка. - Это тебе не в кабаке фикстулить! Это профессиональная запись! В ДЗЗ!

- Где, где?

- В Доме звукозаписи, тундра! Там любую лажу на раз словят! Просекла?

Но Жанна не испытывала священного трепета. Просто удивительно, как за такой короткий срок она стала совершенно не похожа на ту истеричку, которая позорно провалилась на экзамене в ГИТИС! Перепады в ее настроении случались и теперь, но Жанна научилась брать себя в руки, чего бы это ни стоило.

И вот однажды Ромка, опоздав к началу выступления, ворвался в ресторан сам не свой от волнения.

- Значит, так, чуваки, - сказал он. - С киром сегодня кочумаем. За глоток пива убью! Поняли? Завтра в двенадцать ноль-ноль нас ждут на Качалова, в ДЗЗ. Паспорта возьмите, там по пропускам. Шею помыть, зубы почистить. Все!

- А что будем записывать? - спросила Жанна.

- Решим на месте. С редактором. А сейчас пошли лабать. Народ заскучал.

Играли они в этот вечер с особенным подъемом. Но зал был почему-то полупустым и реакция почти нулевая.

- В чем дело? - спросила Жанна в перерыве.

- Да тут сегодня какие-то деловые для разговора собрались, - сквозь зубы пояснил Ромка. - Меня директор просил потише играть. Для фона только.

- А нам-то что? - сказал Стас. - Нам еще лучше. Без напряга.

Но без напряга не получилось.

Где-то около десяти вечера у входных дверей началась непонятная возня. Внезапно пожилой швейцар пушинкой отлетел в сторону, и в зал ворвалась милиция. Музыка смолкла.

- Спокойно, граждане! - раздался властный голос. - Всем оставаться на местах. Проверка документов.

В ту же секунду из-за углового столика вскочил толстячок азиатской наружности.

- Ложись, мусора! - визгливо крикнул он. - Ложись! Убивать буду!

В его вытянутой руке плясал пистолет.

Кто-то из милиционеров неосторожно шевельнулся, и тотчас грохнул выстрел. Потом второй. В зале возникла паника. Милиционеры, укрываясь за опрокинутыми столиками, открыли ответный огонь. Внезапно погас свет. В темноте началась уже полная неразбериха с отчаянными криками, треском выстрелов и звоном бьющейся посуды.

Насмерть перепуганная, Жанна забилась в подсобку и дрожа сидела там, пока не наступила тишина. Когда она наконец осмелилась высунуть нос, то увидела страшную картину. У дверей в неловких позах лежали два убитых милиционера. Еще троим делали перевязку. В углу с кровавой пеной на губах задыхался какой-то человек.

Задравшаяся штанина обнажила протез. Стрелок азиатской наружности бесследно исчез. В зале хозяйничали врачи «Скорой помощи» и уцелевшие милиционеры.

Но больше всего потрясло Жанну то, что произошло с Ромкой. Он сидел на стуле, зажав руками живот, и сквозь его пальцы сочилась кровь.

- Ромка!… - прошептала Жанна, наклоняясь к нему.

- Уходи, - сказал он одними губами. - Уходи отсюда. Влипнешь.

Жанна незамеченной выскользнула через черный ход. В ресторан она больше не вернулась. Там милиция похватала всех подряд. Началось следствие, наделавшее массу шума далеко за пределами Кратова. Жанна целыми днями скрывалась в Москве и возвращалась в свое кратовское жилье только ночью. Хозяйка квартиры испуганным шепотом передавала ей последние слухи. «Дружбу» сначала опечатали, а потом и вовсе снесли. Музыканты из ансамбля куда-то пропали. А бедный Ромка умер в местной больнице через два дня после перестрелки.

Жанна долго рыдала, узнав об этом. Но жизнь тем не менее продолжалась. Надо было начинать все сначала. Жанне удалось вычислить приятеля Ромки на радиостанции «Юность». Она дозвонилась до него из автомата.

- Здравствуйте. Это Рыжик, - сказала она, почему-то уверенная, что Ромка именно так рекомендовал ее своему приятелю.

- Какой еще Рыжик?

Жанна тут же исправила свою промашку, сказав совершенно другим тоном:

- Роман умер.

- Я слышал.

- Неделю назад похоронили.

- Понятно.

- Меня зовут Жанна, - сказала она. - Я пела у Ромы в ансамбле. Вы нас хотели записать, помните?

- Да, был какой-то такой разговор.

- Теперь ансамбля нет, но, может быть, вы меня одну послушаете?

Трубка долго молчала, потрескивая.

- Алло! - позвала Жанна.

- Вряд ли это получится, - сказал наконец бывший Ромкин приятель. - Вы ведь там в какой-то криминальный сюжет влипли, как я слышал?

- Но я-то ни при чем.

- Начальству не объяснишь. Извините. Жанна повесила трубку.

Годы 1947-1977-й. Малюля

Возраст у Малюли давно уже был пенсионный, однако уходить на покой она не собиралась. Правда, официально она нигде не работала. У нее никогда не было профессии, всю жизнь она просто где-то числилась для отвода глаз. В юные годы Малюля попала в группу очаровательных девушек, повсюду сопровождавших знаменитую футбольную команду лейтенантов ЦДКА. Она еще успела захватить постепенно сходящих со сцены тогдашних кумиров - Боброва, Бодягина, Ныркова, но и после их ухода еще какое-то время оставалась при команде, путешествуя с ней по разным городам.

Постепенно ночные проникновения в гостиничные номера и на тренировочные базы становились ей в тягость. А тут еще появлялись куда более заманчивые варианты. Пару-тройку лет Малюля помелькала в артистической среде и даже поработала в бюро обслуживания на Московском международном кинофестивале, где познакомилась и с самой Симоной Синьоре, и с Тони Кертисом.

А потом в ее жизни возник Антонио. Этот пожилой красавец из Неаполя был настоящим джентльменом. Благодаря ему у Малюли появилась трехкомнатная кооперативная квартира на Чистых Прудах. Он одел ее с ног до головы, на многие годы вперед обеспечил первоклассным парфюмом и купил Малюле ее первую машину. С ним она даже бывала на посольских приемах. Правда, ей пришлось подробно пересказывать все разговоры Антонио на явочной квартире КГБ в Лиховом переулке. Но, во-первых, неаполитанец появлялся в Москве по делам своей строительной фирмы не чаще двух раз в году, а во-вторых, никаких фактов, порочащих иностранного любовника, Малюля не знала. Зато ей не грозила высылка за сто первый километр.

Вся эта замечательная жизнь рухнула в одночасье. Сначала Антонио не пришел ночевать. Не вернулся он и в «Метрополь», где обычно снимал номер. А через три дня его истерзанный труп был обнаружен возле железнодорожных путей на станции Кратово.

Малюлю долго таскали на допросы, но ничего полезного для следствия она не знала. И хотя у нее были подозрения, что тут не обошлось без ребят некоего Сильвера, она даже наедине с собой боялась произнести это имя. Смерть Антонио сочли убийством в целях ограбления, и дело закрыли.

После этого первое время Малюля жила тем, что распродавала разные вещи, когда-то подаренные итальянцем. Продала и машину. Оставалась только квартира на Чистых Прудах, но Малюля решила, что скорее умрет, чем расстанется с ней. Начать все снова было невозможно. Той милой юной красотки с ласковым прозвищем Малюля давно не существовало. Прозвище, правда, осталось, но теперь оно принадлежало погрузневшей, утомленной жизнью женщине, донашивающей когда-то модные тряпки. На такой тупой крючок приличного мужика не поймаешь, да и молодая поросль была бойка и бесстыдна. Единственное, что оставалось у Малюли, это опыт. Его-то она и решила использовать.

Двух своих первых девчонок ей пришлось учить азам. Они не только не имели никакого понятия о технике полового акта - они ленились делать педикюр, поскольку, дескать, клиент пальцы на ногах не разглядывает. Они стеснялись надеть черное кружевное белье и безумно боялись забеременеть от орального секса. Кроме этого, Малюле приходилось устраивать свидания в собственной квартире, что, конечно, не лезло ни в какие ворота.

Но постепенно бизнес Малюли окреп, и она развернулась в полную силу Методом жестокого отбора Малюля сформировала надежную бригаду из пятнадцати девушек, плативших ей весьма внушительный оброк. Совесть Малюлю не мучила. Ведь это ей, а не им приходилось подкупать ментов и подкармливать венерологов. Девочки работали теперь на своей жилплощади или на квартирах у клиентов. К себе на Чистые Пруды Малюля вызывала девчонок только для серьезного разговора.

Все это стоило денег, но дороже всего Малюле обходилась «крыша», которой, по иронии судьбы, стал уже упомянутый Сильвер. Она выкупила у него за припрятанные на черный день доллары право работать на пятачке возле «Националя». Лучшего места в Москве было не сыскать. Раз в неделю к Малюле приезжали за деньгами мальчики Сильвера. Но они же следили за тем, чтобы у «Националя» никто посторонний и носа не мог показать.

Капитан Лубенцов из 108-го отделения вышел на нее сам. В Москве начинались облавы на уличных проституток, и он предложил за соответствующую мзду держать Малюлю в курсе этих операций. Сильвер посоветовал принять предложение капитана. Но что-то в последнее время милицейский информатор стал ошибаться. Возможно, кто-то из его коллег тоже нуждался в тайном приработке. Вот это-то и бесило Малюлю. Смириться с незапланированными расходами она не могла…

Год 1996-й. Банкирша

Этот телефонный звонок был как гром среди ясного неба.

Впрочем, она предполагала, что счастье, которым ее душа была переполнена в последние дни, не могло длиться вечно. Но что все это кончится так страшно, невозможно было представить.

Она сразу же узнала голос подруги, но та торопливо предупредила:

- Не называй меня по имени! У меня всего одна минута!…

То, что она услышала дальше, потрясло бы любого человека. Ее «заказали».

- Что значит «заказали»? - растерянно переспросила она.

И тогда дрожащий голос в телефонной трубке сбивчиво пояснил, что ее хотят убить. Может быть, даже сегодня. А поэтому нужно срочно спрятаться куда-нибудь. Лучше всего - уехать подальше.

Разговор оборвался на полуфразе. В трубке раздались гудки отбоя.

Она тупо смотрела на замолкший телефон. О розыгрыше нечего было и думать. У подруги просто не хватило бы фантазии на такое. Значит, правда. Значит, над ней действительно нависла смертельная опасность.

Думать о том, кому она перешла дорогу, просто не оставалось времени. Это можно выяснить потом. А сейчас надо действовать. Кто знает, может быть, убийца уже рядом.

Преодолев слабость, она вскочила и опрометью кинулась в спальню.

Глава вторая Другая музыка

Год 1982-й. Иванцов и Трофимов

Жанна, кажется, влюбилась. Рано или поздно это должно было произойти. Что-то похожее уже случалось в ее жизни. Но безответные влюбленности школьных лет смешно было принимать в расчет. Сейчас дело обстояло по-другому. И ничего бы в этом факте не было особенного, если бы она не влюбилась сразу в двоих.

Иванцов и Трофимов, дружившие с незапамятных времен, были совершенно разными людьми. В отличие от долговязого, очкастого, скандинавского типа Володи Трофимова, Митя Иванцов был невысок, темноволос и улыбчив. Основательный, неторопливый Трофимов высаживал за день по две пачки крепчайших сигарет без фильтра, собирал джазовые записи и потрясающе реставрировал старую мебель, которую он разыскивал на помойках. Иванцов, человек множества разнообразных талантов, был незаменим в компании, где всех смешил до слез своими байками и сражал наповал песенками собственного сочинения, которые он распевал, аккомпанируя себе на гитаре. «Живой как ртуть», - иронически говорил о себе Митя.

При таком несходстве натур оба были не дураки выпить хлебного вина, как они величали водку, и оприходовать при случае подвернувшуюся представительницу прекрасного пола. Не все, что движется, конечно, но не обязательно кинозвезду. Оба уже дважды вкусили семейной жизни и в момент встречи с Жанной находились, так сказать, в свободном поиске.

Знакомство этой пары на режиссерском факультете Института кинематографии началось с мордобоя. Обычно невозмутимый, Володя Трофимов по забытому уже пустяковому поводу внезапно дал в ухо Мите. «Живой как ртуть» ответил мгновенным апперкотом. Их растащили. Казалось, началась вековая вражда. Но уже через месяц их было, что называется, не разлить водой. Они расставались только на ночь. Такой же неразлучной парой друзья вылетели из института за скандальный капустник на темы набивших оскомину фильмов о революции, всполошивший даже КГБ. Потом они вместе мотались от Бреста до Камчатки, клеймя своими фельетонами разные пороки, чем и заработали себе имя. Вдвоем они пришли на Центральное телевидение, где выпросили совершенно гиблое утреннее время для эфира. Все ожидали провала, поскольку тогда по утрам никто не смотрел телевизор. Но их субботнее шоу, стыдливо называвшееся тогда музыкально-развлекательной передачей, неожиданно взлетело на самый пик популярности.

Друзья обнаглели настолько, что появлялись в кадре без пиджаков, в подтяжках, и первыми осмелились совсем по-западному давать между музыкальными номерами рекламу. Письма от зрителей шли мешками. Звезды эстрады строились к ним в живую очередь. Но Иванцов и Трофимов старались зажигать новые на эстрадном небосклоне, и иногда им это удавалось. Наконец, объевшись популярности, вдоволь насладившись тем, что их рожи узнает любая собака на улице, друзья решили круто переменить курс. Эстрадные шлягеры стали захлестывать телевизионный эфир, и нужно было искать что-то новенькое, чтобы остаться на волне. Так возникла идея обратиться к музыке, которую официально не признавали. К бардовским песням, к «жестоким романсам» с несправедливым клеймом пошлятины, к полублатной лирике. Короче, к тому, что пели в электричках, на кухнях, в ресторанах и на вечеринках.

Уже само название новой программы - «Другая музыка» - вызвало настороженность Солдатова, главного музыкального редактора.

- Что это значит - «Другая музыка»? Какая «другая»? - спросил он у Иванцова с Трофимовым, пришедших выбивать съемочную технику. - Не наша, что ли?

- Наша, наша, - успокоил его Иванцов. - Только такая… Ну, бытовая, так скажем.

- Не понимаю.

- Ну вот что вы с друзьями дома после рюмки поете? - двинулся напролом Трофимов.

Солдатов сморщился, точно от зубной боли:

- Пить мне врачи запретили. Язва. И дома я не пою. Мне музыки на работе хватает. До тошноты. Вы мне список названий представьте.

«Сейчас, только шнурки погладим!» - хотел сказать Иванцов, но удержался, не столько из-за несвежести шутки, сколько из опасения, что Солдатов зарубит идею на корню.

- Списка пока нет, - сказал Трофимов. - Мы ищем.

- Вот найдете, тогда поговорим.

Такой поворот в разговоре был предсказуем. Солдатов всегда придерживался старинного правила: лучше перебдеть, чем недобдеть. Еще был свеж в памяти случай с безобидной песенкой «Спят курганы темные», про которую Солдатов сказал, что она выйдет в эфир только через его труп.

Вообще-то это был неплохой вариант, но друзья все же спросили - почему?

- А вы помните, кто эту песню в фильме пел? - прищурился Солдатов. - Диверсант! Враг!…

Словом, Солдатова голыми руками было не взять.

- Значит, вы запрещаете новую программу? - спросил Иванцов, подбавив в голос драматизма. - Тогда напишите свою резолюцию на нашей заявке.

Это был единственно верный ход. Иванцов и Трофимов были не последними людьми на студии. Запрет грозил шумным скандалом.

- Хорошо, - сказал со вздохом Солдатов. - Под вашу личную ответственность.

- А как же! - воскликнул Иванцов, ловко выдергивая из-под рук начальника заявку, на которой тот едва успел поставить свою подпись.

Таким образом, друзья на две недели получили в свое полное распоряжение «репортажку», или ТЖК - телевизионную журналистскую камеру, которой можно было снимать с плеча, а в придачу к ней - оператора Алика Алексашина, своего давнего приятеля. На студии водились операторы и посильнее, но Алик обладал несколькими неоспоримыми преимуществами. Одно из них называлось «дурным глазом». «Дурным» в данном случае означало - необычным. Он всегда старался увидеть объект съемки в каком-нибудь причудливом ракурсе. «Через жопу», - как говорили в операторском отделе. К тому же Алик был человеком легким и любил подурачиться не меньше Иванцова с Трофимовым. Приступая к очередной совместной работе, Алик сразу входил в образ выдуманного денщика Ахметки, прислуживающего двум офицерам. Но все эти милые сердцу игры для взрослых ничуть не мешали серьезной работе.

Постепенно первая передача из задуманного цикла «Другая музыка» обретала вполне определенные очертания. Удачно прошли съемки на кухне у Юлика Кима. Там и разговор получился интересный, и лихо была спета знаменитая кимовская песенка «На далеком севере ходит рыба-кит». С беспощадной документальностью был запечатлен на видеопленке вечерний разгул в ресторане «София» с безумными плясками под кабацкий шлягер про Мясоедовскую улицу. Потом удалось разыскать одного безногого деда, который после стакана перцовки исполнил на расческе «Полонез» Огинского, ни разу не сфальшивив.

Через знакомых нашелся страстный поклонник Вертинского, сохранивший редкие снимки и уникальные записи опального певца. Но Иванцов и Трофимов продолжали свои поиски.

Их случайная встреча с Жанной произошла в только что открывшемся подземном переходе на Арбатской площади. Друзья шли хорошо протоптанной тропой в ресторан Дома журналистов, где коротали почти каждый вечер за бутылкой коньяка и филе «по-суворовски». Внезапно Трофимов сделал стойку. Наверняка положил глаз на очередную претендентку разделить с друзьями холостяцкий ужин.

- Рекс, фу! - тут же сказал Иванцов. - Рядом, Рекс!

Он всегда этой фразой одергивал Трофимова, готового сходу завязать новое знакомство.

- Подожди, Димитрий, - отмахнулся Трофимов. - Ты посмотри, какой цветок асфальта!…

Эти слова относились к Жанне, которая стояла у стенки с гитарой в руках. У ее ног лежала картонная коробочка из-под рафинада, в которой виднелась сиротливая горстка мелочи.

Годы 1979- 1982-й. Жанна

В те времена уличные музыканты были в Москве совершенно новым явлением. Парни с гитарами, мужички с гармошками, робкие скрипачки из музыкальной школы, рискнувшие немного подзаработать прямо на улице, сначала удивили, а потом и рассердили милицию.

Они ничем не торговали, кроме звуков, и в этом отношении были безупречны перед законом. В попрошайничестве их тоже обвинить не удавалось. Они ничего не просили. А вот общественный порядок нарушали. Петь и играть, когда на дворе не Первое мая, было явным отклонением от нормы. И милиция принялась гонять этих жрецов искусства с тем завидным упорством, с каким у нас делаются все бессмысленные дела.

Жанне повезло. Надо сказать, что она не вдруг решилась выйти с гитарой на люди. После печальной истории с рестораном «Дружба» она какое-то время смогла прожить на деньги, заработанные в Ромкином ансамбле. Поскольку никаких занятий у Жанны не было, она попыталась разыскать подруг. Но в 14-м доме по Лужнецкому проезду уже работал дворником студент-вечерник из автодорожного института, ничего не знавший о судьбе своей предшественницы. В поисках Миледи Жанна отправилась к ее тете. Но Евгения как раз в это время уехала по заданию редакции в Норильск, и на звонки в дверь, естественно, никто не отозвался.

Между тем проклятые деньги опять подходили к концу. Жанна регулярно посылала матери открытки бодрого содержания, но просить у нее не хотела ни рубля. Как-то в переходе на Арбатской она увидела лохматого паренька, надрывно распевавшего под гитару песни Высоцкого. Ему кидали в кепку не только мелочь, но порой и бумажные деньги. Вот тогда-то Жанну осенило: она тоже так сумеет.

В музыкальном магазине на Неглинке Жанна купила самую дешевую гитару и несколько дней репетировала, вспоминая все, чему научилась у Попа в «Мажорах» и у бедного Ромки Потанина. Подготовив дюжину песенок, Жанна однажды вечером спустилась в арбатский переход. Она не испытывала ни стыда, ни страха. Ее никто здесь не знал. И потом, не воровать же она пришла. И билетов тут люди на концерт не покупают. Понравится - заплатят, не понравится - пройдут мимо.

Она настроила гитару, взяла первый аккорд и начала:

Уже через минуту-другую Жанна поняла, что «Калитка» для уличного дебюта не годится. Тогда она решила выдать верняк, своего коронного «Рыжика», который сводил с ума Кратово. «Рыжик» и в переходе не подвел. Жанну обступили прохожие. Когда она допела до конца, кто-то даже захлопал. В коробочку из-под рафинада посыпались первые деньги.

Но удача ей тут же изменила. Раздвинув благодарных слушателей, к Жанне подошел милиционер. Он был с ней едва ли не одного возраста, потому напускал на себя показную суровость.

- Так, девушка, - сказал он. - Бери свою гитару и уходи. Быстро. И чтобы я тебя тут больше не видел.

- Да ладно тебе, сержант, - воспротивилась толпа. - Дай послушать. Хорошо же поет.

- А я и не сказал, что плохо. Но не положено.

- Петь не положено?

- В общественных местах не положено.

- А как же в Большом театре? - ехидно спросил кто-то. - Тоже ведь общественное место.

- Вы тут не умничайте! - Молоденький милиционер покраснел до слез, но долг звал его к решительным действиям. - Вы сами уйдете, девушка, или вас проводить?

Он шагнул к Жанне и случайно задел коробочку из-под рафинада. Мелочь высыпалась на затоптанный асфальт.

- Деньги-то зачем пинать, жандарм! - выкрикнул женский голос.

Милиционер, ухватив Жанну за локоть, зыркал по сторонам в поисках крикнувшей про жандарма.

- Оставь ее, юноша! - внезапно прогремел сочный баритон.

Милиционер живо обернулся к новому врагу. Им оказался высокий мужчина в живописно потрепанной одежде. Непокорная грива волос и курчавая борода были тронуты ранней сединой. На отечном, но все еще красивом лице пылали черные глаза.

- Айвенго!… - благоговейно прошептал кто-то.

Это был знаменитый на Арбатской площади нищий. Вечерами он величественно сидел в переходе, глядя в пространство. Он ни у кого ничего не просил. Люди сами осторожно клали деньги ему в банку из-под «Нескафе», завороженные его странным видом. Клали не из жалости.

Никаких увечий у этого необычайного нищего не было. Он сидел с надменным лицом и лишь царственно кивал иногда кому-нибудь. Рассказывали, что когда-то он блестяще сыграл в кино доблестного рыцаря Айвенго, ездил даже на кинофестиваль в Венецию, но пройти огонь, воды и медные трубы не сумел. Женщины, вино и интриги погубили его карьеру. Осталось только имя - Айвенго. Возможно, все это было сплошным враньем, но народ за красивую легенду мог все простить. И прощал. Даже милиция была вынуждена относиться к Айвенго с почтением. В арбатском переходе, среди торговцев котятами и щенками, польской косметикой и самодельными пейзажами в дешевых рамках, Айвенго был непререкаемым авторитетом.

- Ты слышал, что песня не знает границ? - продолжал Айвенго, обращаясь к милиционеру.

Тот смущенно кивнул.

- А что песня нам строить и жить помогает? Что она, как друг, нас зовет и ведет?

И тут Жанна, повинуясь внезапному озорному порыву, ударила по струнам и пропела во все горло:

И тот, кто с песней по жизни шагает,

Тот никогда и нигде не пропадет!

- Вот именно! - пророкотал Айвенго.

А Жанна уже начала следующий куплет. Его, переглядываясь, подхватили остальные. Айвенго положил руку на плечо вконец смущенному милиционеру и заставил его запеть со всеми.

После этого случая Жанна, попавшая под покровительство Айвенго, пела в переходе каждый вечер.

Теперь ее никто не смел тронуть. Айвенго зорко следил за этим, хотя с Жанной ни разу не заговаривал.

Год 1977-й. Миледи

Неприметные «Жигули» припарковались в двух шагах от отделения милиции, и Малюля стала следить за выгрузкой из автобуса своих девочек. Приличия заставляли Малюлю чуть-чуть выждать, прежде чем идти на выручку.

Миледи вместе с остальными девушками запихнули в тесный «обезьянник», отделенный от коридора частой решеткой. Там даже присесть было не на что. Так они и стояли, задирая проходивших мимо милиционеров привычными шутками. Атмосфера была вполне дружеской, поскольку все тут встречались не впервые.

- Ты правда у «Националя» случайно оказалась? - спросила у Миледи платиновая Филя.

- Правда.

- Менты ни за что не поверят.

- А что они мне сделают?

- Вышлют из Москвы в двадцать четыре часа. И еще домой сообщат, что ты у «Националя» клиентов снимала. Да ты раньше времени не дрожи. Сашка парень неплохой. Просто работа у него собачья.

Неплохой парень как раз в этот момент подошел к решетке «обезьянника».

- Ну, с кого начнем, девчата? - спросил он, подмигнув. - С тебя, Филина?

- Всегда пожалуйста!

- Или вот с новенькой, - продолжил Саша, рассматривая Миледи. - Выходи!

И он загремел ключами.

- Если вдвоем в кабинете останетесь, - быстро шепнула Филя, - ты ему лучше дай. Поняла?

- Я без копейки, - тоже шепотом ответила Миледи.

- Да я не про деньги, дурочка…

Но Миледи не успела выйти из «обезьянника».

- Александр Иванович, - позвали Сашу из глубины коридора, - тут вас спрашивают.

- Кто?

- Дама. Говорит, срочно.

В конце коридора маячила Малюля.

Саша посмотрел на нее долгим взглядом, а потом сказал якобы недовольно:

- Ну что там у вас? Пройдите в кабинет.

«Обезьянник» оживился, предчувствуя скорую свободу.

Беседа в кабинете заняла на больше трех минут. После этого Саша с хмурым лицом открыл «обезьянник»:

- Давайте отсюда по-быстрому!

- До скорой встречи, Саша! - загалдели девушки.

- Вот именно. До скорой…

Малюля стояла рядом с ним, проверяя выходивших на волю.

- Стоп! - сказала она, увидев Миледи. - Эту я не знаю.

У Миледи все внутри похолодело. Но тут Филя стала что-то горячо нашептывать на ухо Малюле.

- Ну так забираете ее или нет? - нетерпеливо спросил Саша.

- Забираю.

Они вместе вышли на ночную улицу. Девочки моментально исчезли, словно растаяли.

- Что надо сказать? - спросила Малюля, рассматривая Миледи оценивающим взглядом.

- Спасибо… - пролепетала Миледи.

- Пожалуйста. Ну и куда ты сейчас? Может, подвезти? У меня машина.

- Я не знаю… Мне вообще-то некуда ехать.

- Так… - сказала Малюля, приглядываясь к девушке повнимательнее.

Опыт подсказывал ей, что эта девчонка с фарфоровыми глазами и пухлым ртом может сделать себе в столице неплохую карьеру. Не на панели, конечно. Для уличной шлюхи она была слишком хороша. Если взяться по-настоящему, то ее можно вывести на такой уровень, какой самой Малюле не снился в ее лучшие годы. А это уже серьезные деньги, только не надо выпускать девчонку из рук.

- Ладно, - сказала Малюля. - Поедем ко мне. А там видно будет.

Обстоятельства жизни сделали Малюлю тонким психологом. Ей не требовалось много времени, чтобы раскусить человека. По дороге домой она успела понять, что Миледи принадлежит к тому типу людей, которых инстинкт, словно только что вылупившихся цыплят, заставляет следовать за любым удаляющимся предметом, кажущимся им собственной матерью.

Дома при ярком электрическом свете Малюля рассмотрела девушку досконально и убедилась, что не зря решила взять ее под свое крыло. Приятная внешность и легко угадываемая сексуальность Миледи обещали большую удачу. Малюля, как настоящий работорговец, никаких угрызений совести не испытывала. Тем более что Миледи в недалеком будущем предстояло трудиться отнюдь не на плантациях. Ее ждала, прямо скажем, завидная жизнь.

Только от улицы ее надо было уберечь категорически. А то выйдет еще, чего доброго, такая же неприятная история, как с платиновой Филей. В прошлом году клиент увез ее к себе на дачу. И там Филя попала на групповуху. Четверо здоровых кобелей развлекались с ней без перерыва двое суток. А потом выкинули из машины на пустом шоссе в тридцати километрах от Москвы.

Правда, ребята Сильвера нашли этих четверых быстро. И вскоре те с воем ползали в ногах у Фили, вымаливая прощение, и только что собственное дерьмо не жрали. Конечно же, они сторицей заплатили девушке за моральный ущерб и за трехнедельное лечение в лучшем сочинском санатории. Филя вернулась на «пятачок» к «Националю» полноценной боевой единицей. Но выше этого уже не поднялась.

Новенькую Малюля решила сохранить для какого-нибудь состоятельного иностранца, который будет платить твердой валютой. Но прежде всего требовалось согласие Миледи. За ужином хозяйка в два счета вынула из гостьи всю нехитрую историю ее короткой жизни, а потом сказала, задумчиво помешивая ложечкой чай:

- Знаешь, есть такой анекдот. Одной говорят: вот у тебя семья такая славная - папа токарь, мама учительница. Как же ты блядью-то стала? А она отвечает: мне, говорит, просто повезло. Смешно?

Миледи с улыбкой пожала плечами.

- Вот и я говорю: не смешно. Какой тут смех? Слезы одни. Но это только на первый взгляд. Конечно, каждый вечер у «Националя» торчать радости мало. Хотя возьми ту же Филю - на что она еще годна? Ни образования, ни таланта. Ну стояла бы она у станка по восемь часов в день за жалкие гроши, света белого не видя. Счастливей была бы? А потом, существуют варианты и получше. Бабе так или иначе суждено с мужиком спать. А если не каждый раз с другим, а с одним и тем же? Как в семье. Только он, в отличие от законного мужа, тебя и оденет, как картинку, и жильем обеспечит, и машиной, А уж русский он там, американец или, к примеру, япошка - в кровати разницы нет. Все одинаково устроены. Ни у кого на лбу не растет.

Разговор шел уютный, домашний. Собственно, разговора не было. Миледи, не привыкшая возражать, только молча кивала головой. Да и возразить было нечего, Мал юля рассуждала очень убедительно.

- Смотри сама, - сказала она. - Поживешь пока у меня, приглядишься, подумаешь. Будет не по душе - обратно в свою Сибирь поедешь, там тебе, может, привычней. Можешь хоть сейчас встать и уйти.

Миледи не шевельнулась. Про свое будущее она соображала плохо, а вот то, что в огромном городе только эта чужая женщина пригрела ее, по-настоящему тронуло Миледи. У нее даже навернулись слезы.

Малюля, исподтишка наблюдавшая за девушкой, поняла, что начало положено.

- А мы ведь даже не познакомились толком, - усмехнулась Малюля. - Ну меня, ты слышала, все Малюлей зовут. Не по возрасту, конечно, но я привыкла. А тебя как?

- Миледи… То есть это меня так в школе прозвали. Вообще-то я Мила.

- А мне нравится - Миледи. Что-то в этом есть. Пусть так и останется.

- Как хотите.

- Извини, пожалуйста, ты у нас еще девушка? Миледи отрицательно качнула головой.

- Мне даже аборт уже делали, - сказала она.

- Господи, когда же ты успела?

- Еще в девятом классе.

- Ох, что же с вами, девчонки, дальше будет! - вздохнула Малюля и прижала голову Миледи к своей вялой груди, чтобы скрыть улыбку.

Они продолжали мирно беседовать до полуночи. Ровно в двенадцать Малюля решительно поднялась:

- Пора ложиться, Миледи. Чтобы завтра глазки были ясные. Ты учись себя любить.

Год 1982-й. Соловых

Соловых возвращался с работы поздно. Он недавно нашел себе постоянное место - служил охранником на Черкизовском мясокомбинате. Туда он попал по воле случая.

Несколько месяцев Соловых трудился в полулегальном пункте ремонта автомобилей, расположенном на глухих задворках. Организовавшая этот маленький бизнес армянская семья занималась жестяными работами и покраской. Надо отдать им должное, мастера они были классные и к тому же не требовали у владельцев помятых машин никаких справок ГАИ о случившейся аварии. Соловых был там мальчиком на побегушках. Работа суетливая, бестолковая, отнимавшая массу сил.

Однажды, когда Соловых, как обычно, измотанный до крайности, брел домой вдоль высокого забора мясокомбината, он вдруг почувствовал мягкий, но ощутимый удар по голове. Соловых инстинктивно схватился за макушку, а когда отнял руку, то увидел на ладонях кровь.

Он испуганно взглянул на предмет, свалившийся ему на голову, а теперь лежащий под ногами, и чуть не рассмеялся. Это был здоровый, килограммов на пять, шмат говяжьей вырезки. Не требовалось большого ума, чтобы сообразить: мясо перебросил через забор кто-то из работников комбината. И тут его должен был подобрать сообщник.

Сообщник, однако, не появился. Может быть, его спугнул Соловых. Бывший участковый подобрал кровоточащее мясо, завернул его в газету «Советский спорт» и хотел было проследовать домой с неожиданным подарком судьбы. Но ноги сами вдруг понесли его к проходной. Охранник у турникета встревоженно посмотрел на Соловых.

- Ваше мясо? - спросил Соловых.

- Нет, - сказал охранник.

- Откуда знаешь?

- Если бы вы с мясом выходили - другой разговор. А раз входите, значит, не наше.

Возразить против железной логики охранника было нечего.

- Молодец, - сказал Соловых. - Я к директору пройду.

- Он отъехал.

- Тогда к заму.

- Он отошел.

- Что значит «отошел»? Помер, что ли? - строго спросил Соловых - А если нет, то как отошел, так и вернется.

- Закажите пропуск.

- Вот мой пропуск!…

Соловых ткнул мясо в нос охраннику и, когда тот отшатнулся, свободно прошел на территорию комбината.

Охранник врал - директор оказался у себя. И как раз обсуждал с никуда не отошедшим замом какие-то внутренние проблемы. Соловых, отмахнувшись от злобной секретарши, ввалился в кабинет.

- Пришел к вам с двумя новостями. С плохой и хорошей, - начал он с порога без предисловий. - С какой начать?

- Ну давайте с плохой, - ответил озадаченный директор.

- Воруют у вас мясо, - сказал Соловых, кладя свой кровавый сверток прямо на директорский стол. - Так и летает через забор.

Директор посмотрел на зама, который тоже был ошарашен.

- А хорошая новость? - спросил директор.

- А хорошая та, что воровству этому скоро придет конец. Правда, при одном условии.

- Это при каком же?

- Если вы меня к себе охранником возьмете. Шансы на успех у бывшего участкового были мизерные. Но директора неожиданно подкупила прямолинейность Соловых. А когда он узнал, что незваный гость целых двадцать два года протрубил в милиции, дело быстренько сладилось.

Соловых оформили охранником в тот же день. Оклад был, конечно, не ахти. Но в дальнейшем Соловых планировал наладить добычу мяса, сосисок и колбас в таком количестве, чтобы не только хватало на семью, но еще оставалось для продажи. Однако сначала бывший участковый решил заслужить славу самого зоркого и неподкупного стража, чтобы после даже тень подозрения не могла пасть на него.

Это было нелегким делом. Комбинатские только и жили за счет воровства. Причем перекидыванием мяса через забор занимались одни трусы. Остальные внаглую перли через проходную, поскольку охрана была куплена-перекуплена. Соловых этот канал перекрыл наглухо. Когда ему в первый раз попытались сунуть взятку, он не стал поднимать крика.

- Это за что? - спросил он. - Ты у меня вроде в долг не брал.

Парень с нахальными глазами усмехнулся:

- Мало, что ли? У нас тут твердая такса, дядя.

- Ты лучше расстегни-ка куртку, племяш!

Соловых своей рукой рванул застежку-молнию. Под курткой парень был обмотан сосисками, словно пулеметными лентами.

- Разоружайся, - сказал Соловых. - На первый раз акт не буду составлять. Но учти. И другим передай.

Слух об этой стычке мгновенно облетел весь комбинат. Народ не хотел верить в такое коварство нового охранника. Однако Соловых держался твердо и без всякой жалости досматривал в проходной всех подряд. Он находил куски мяса, привязанные к ляжкам, колбасу, скрывавшуюся в штанине, буженину, спрятанную в лифчиках. Директор только удивлялся тому, как резко сократилось вдруг количество отходов на вверенном ему комбинате.

По результатам второго квартала Соловых получил премию. А в августе он приказом был назначен на должность начальника охраны. В тот же день Соловых решил провести инспекторскую проверку всех цехов, и, главное, разделочного, где воровать было удобнее всего.

Он и понятия не имел, что идет навстречу собственной смерти.

Год 1982-й. Жанна

- Димитрий! - сказал Трофимов Иванцову, слушая Жанну. - Это то, что нам надо. Жаль, Алика с камерой нет.

Дождавшись конца песни, друзья подошли к Жанне.

- Только не пугайтесь, девушка, - сказал Трофимов. - Мы с телевидения.

- Я вас узнала, - ответила Жанна. - Иванцов и Трофимов. Да?

- Знает народ своих героев, - усмехнулся Иванцов. - А как вас зовут, я что-то недослышал?

- Жанна.

- Вот в чем дело, Жанночка, - проникновенно заговорил Трофимов. - Мы тут с напарником лудим одну новую программу под условным названием «Другая музыка». Неофициальная, то есть. Не хотите у нас сняться?

- Ну а если хочу?

- Тогда забьем съемку на завтрашний вечер. Приволочем сюда камеру - и вперед.

- Прямо тут? В переходе?

- Конечно, - сказал Иванцов. - Эта программа… Ну как вам объяснить? Не совсем обычная.

- Да что мы тут, на сквозняке? - встрял Трофимов. - Тут два шага до ДЖ. Сядем в тепле, возьмем по рюмке виноградного вина, выдержанного в дубовых бочках, и все обсудим.

- Пристают? - пророкотал незаметно подошедший Айвенго.

- Да нет, на телевидение приглашают, - улыбнулась Жанна. - Зовут сейчас в Дом журналистов, чтобы все обсудить.

- Туфта! - объявил Айвенго безапелляционно. - Если с ресторана начинают, все туфта!

Друзья переглянулись. Они почувствовали, что Айвенго им не по зубам.

- Да ресторан - это так, к слову, - сказал Иванцов. - Просто время ужина.

- Меня-то не надо парить! - усмехнулся Айвенго. - Я человек, измученный нарзаном.

В общем, пришлось разойтись, договорившись встретиться завтра,

- Какая прелесть, а? - все не мог успокоиться Трофимов. - Слушай, это может быть такая бомба!…

- Рекс, фу! - сказал Иванцов.

Он знал свойство друга воспламеняться по пустякам и, как когда-то пел Вертинский, «из горничных делать королев».

На следующий вечер друзья приехали в арбатский переход уже с Аликом, «репортажкой» и переносными лампами-подсветками. Все-таки в переходе было темновато. Пока готовились к съемке, собралась толпа. Народ, конечно же, пялился в камеру, портя весь эффект. Микрофон укрепили на низкой стойке. Чтобы его не было видно, Алик пообещал брать только так называемый «яичный» план - по колени и «молочный» - по грудь. Потом еще полчаса убеждали зевак забыть про камеру и смотреть на поющую Жанну. Время летело как сумасшедшее.

- Ладно, давай, Ахметка! - сказал Трофимов Алику. - Поливай!

- Поехали, Жанна! - махнул рукой Иванцов. Жанна запела «Рыжика».

- Мотор пошел! - объявил Алик, утвердив камеру на плече. Он начал с панорамы по переходу, потом перешел на спины людей, окружавших певицу. Наехал до среднего плана трансфокатором и, раздвигая толпу, медленно двинулся к Жанне.

Сняли несколько дублей с разными песнями, постоянно меняя точки и поправляя подсветки.

- Ну что, закрываем Голливуд? - сказал Иванцов.

- Пусть еще что-нибудь сыграет, - попросил Алик. - Я для перебивок лица поснимаю.

- Служи, Ахметка! - сказал Трофимов.

- Рад стараться!…

Они постарались на совесть, и после этого сам бог велел расслабиться в Доме журналистов. Айвенго, увидев их, взявших вчетвером курс на ресторан, промолчал. А из стихийной массовки раздались крики:

- А когда по телевизору показывать будут?

- Днями, - туманно ответил Иванцов.

В журналистском ресторане был полный аншлаг. Но для Иванцова с Трофимовым приволокли запасной столик и сервировали его по традиционной программе: коньяк, минералка, маслины, рыбное ассорти и телячий шашлык на ребрышках. Тут, кажется, все были знакомы друг с другом. К столику друзей то и дело подсаживались завсегдатаи с пьяными глупостями. Кто-то из глубины зала прислал бутылку шампанского и фигурно вырезанный ананас, внутри которого полыхал огонь. Трофимов, рванув пару рюмок, слегка захорошел и всем представлял Жанну как фантастическую певицу, которая вскоре даст шороха на эстраде. Журналистский народ понимающе посмеивался, поскольку Жанне не первой выдавались такие авансы.

Жанна не пила. Только делал вид. Она и без шампанского захмелела от всего происходящего. Ей все было в диковинку: и хмельное братание за столами, и разговоры, в которых звучали известные фамилии, и шутки, понятные только посвященному, и панибратское отношение официанток, звавших всех по именам. Они засиделись в Доме журналистов до половины третьего ночи. Аркадий Израилевич, маленький метрдотель, чуточку похожий на старого Чарли Чаплина, сидел с ними и все пытался петь цыганские романсы под гитару Жанны.

Потом Алик на своей машине развез всех по домам.

- Ахметка! - кричал Трофимов. - А ну вальсочком!

И Алик начинал закладывать виражи на пустых улицах, словно кружился в вальсе.

Остаток ночи Жанна пролежала без сна в своей комнатке, которую за гроши снимала у черта на рогах, на Веерной улице. Она чувствовала, что на этот раз в ее жизни произошло нечто по-настоящему значительное.

Но Иванцов и Трофимов больше не появились. Она ждала их вечер за вечером, стоя с гитарой в переходе. Наконец стало ясно, что судьба в который уж раз обманула ее.

Однажды Айвенго жестом подозвал Жанну к себе и спросил:

- Ну и что эти, с телевидения?

- Ничего, - сказала Жанна.

- Я же говорил - туфта. Ты глупостей не позволила?

- Нет.

- А смотреть на тебя жалко.

- Зато денег больше дают, - отрезала Жанна. Но петь в этот вечер больше не стала, ушла.

Все воскресенье она пролежала пластом. Только в понедельник к вечеру Жанна немного пришла в себя, взяла гитару и вышла на улицу.

Три девчонки возле подъезда уставились на нее, как на привидение. Потом подошли и робко спросили:

- Извините, мы тут поспорили… Вы Арбатова, да?

- Кто?…

- Жанна Арбатова. Мы вас вчера по телевизору видели.

- Меня?!

- Вас. Вы так классно пели!…

Только тут Жанна вспомнила, что тогда в Доме журналистов они вместе придумали ей звучный псевдоним - Арбатова. Она едва не выронила гитару из рук.

- Вы нам дадите автограф?

Жанна неверной рукой вывела на клочке бумаги свою новую, еще непривычную фамилию.

Годы 1977-1979-й. Миледи

Учиться любить себя, как советовала Малюля, у Миледи не было нужды. Поселившись у Малюли, она не оставила привычки ежедневно смотреться нагишом в зеркало.

Теперь ей было с кем себя сравнить. В доме у Малюли валялось множество иностранных журналов с голыми красотками, замершими на фото в соблазнительных позах. Миледи придирчиво рассматривала их и находила, что она ничуть не хуже.

Однажды ей попался совсем уж бесстыдный журнальчик с цветными снимками разнообразных пар, которые с упоением занимались сексом. Миледи с холодным интересом изучила причудливые позиции, искаженные страстью лица с закушенными губами и помутневшими глазами. Ничего в Миледи не дрогнуло, но она, как обычно, навсегда запомнила, как должно выглядеть ЭТО.

Малюля не торопила события, позволяя пока что Миледи нежиться в абсолютном безделье. Девчонка позже за все заплатит, и будет платить до конца жизни, но нужно подыскать ей солидного клиента. Этим Малюля и была озабочена.

Иностранные туристы, заскочившие в Москву на несколько дней, Малюлю не интересовали. Тут требовался постоянный партнер на многие годы, вроде ее несчастного Антонио, имевшего в Москве деловые интересы. Найти такого было непросто. Всяких румын, венгров и прочих представителей братских стран Малюля забраковала сразу же по причине их финансовой неполноценности. После целого месяца неустанных поисков она наконец вышла на очень перспективного француза. Месье Леблю годился по всем статьям. Ему уже перевалило за пятьдесят, в Москве месье бывал едва ли не чаще, чем в родном Марселе.

Он был крупным профсоюзным деятелем с легким флером коммунистических заблуждений. Вопреки бытующим представлениям о прижимистых французах Леблю не был жмотом, а денежки у него водились немалые. К тому же месье был слегка сдвинут на славянских девушках, о чем не стеснялся заявлять на своем ужасающем русском.

Его знакомство с Миледи состоялось в популярном кафе на стыке Кутузовского проспекта и Большой Дорогомиловской. Мал юля сама тщательно проследила за макияжем и туалетом Миледи, чтобы ни в чем не было перебора. В результате Миледи явилась на встречу в образе так называемой «бляди по-монастырски», что привело француза в полный восторг. Месье скомкал ужин и, весь сгорая от нетерпения, умчал Миледи на квартиру, которую постоянно снимал в одном из арбатских переулков. В первую ночь Миледи, как видно, показала себя молодцом. Не разочаровала она марсельца ни во вторую, ни в третью. Малюля уже потирала руки, предвкушая приличные комиссионные. Но тут случилось непредвиденное.

Однажды, вернувшись от француза, как обычно, в одиннадцать утра, Миледи объявила с обезоруживающей улыбкой:

- Я не знаю, что делать, Малюля. Он хочет на мне жениться.

Это был удар. У Малюли комната поплыла перед глазами. Становиться бесплатной свахой она не хотела нипочем. Но этой маленькой шлюшке всего не объяснишь.

Малюля взяла себя в руки и с трудом выдавила ответную улыбку:

- Значит, влюбился?

- Ну да.

- А ты?

- А что я? Я ничего. Я не против. Все-таки Франция.

- Конечно, понимаю. Но ведь замуж за иностранца - это целая история. Замучают тебя. Вообще кислород перекроют.

- Он говорит, что все устроит. У него везде связи. Даже на Старой площади.

- Ну если на Старой площади, тогда конечно.

Малюля проглотила стоявший в горле комок и сказала с грустью:

- Вот видишь, Миледи, все так и получилось, как я обещала. Даже лучше. Что ж, поздравляю. С тебя причитается.

Больше к этому разговору они не возвращались. Вечером Миледи уехала к будущему жениху.

- Я согласна, Жан, - сказала она с порога.

Француз схватил ее на руки, закружил по комнате. В эту ночь они занимались любовью с особенным пылом. Настойчивые звонки в дверь прозвучали как гром среди ясного неба. Обмотав бедра скатертью, Жан пошел открывать. В квартиру ввалился мрачный милицейский наряд из трех человек. Ни с того ни с сего началась проверка документов. Француз кипятился впустую. Его оттеснили в соседнюю комнату, а перепуганной Миледи сказали:

- А ты одевайся. С тобой в другом месте будет разговор. Расскажешь, почем берешь с иностранцев!

Миледи и охнуть не успела, как оказалась в уже знакомом «обезьяннике» 108-го отделения. То, что оно не имело никакого отношения к арбатским переулкам, Миледи даже в голову не пришло. На этот раз в «обезьяннике» томилась сплошная рвань и пьянь, вонявшая перегаром и матерившаяся напропалую.

Под утро, когда Миледи была готова умереть, в коридоре неожиданно возникла фигура Малюли. Видимо, она уже провела нужные переговоры. Дежурный молча отомкнул «обезьянник» и выпустил Миледи. Малюля за руку вывела ее на улицу и усадила в «Жигули».

- Молчи, - сказала она. - Я все знаю.

- Откуда?

- У меня тоже связи. Хотя и не на Старой площади.

Утром выяснилось, что месье Леблю срочно улетел в Марсель. Больше он на горизонте не появлялся. Должно быть, его московские друзья оказались большими моралистами и не смогли простить французу его любовного приключения с московской проституткой, ставшее известным милиции.

Что касается Малюли, то она мысленно поставила в счет Миледи ту немалую сумму, которую вручила ментам за ночную операцию. Прежнее положение вещей было восстановлено. Миледи вновь была у нее в руках. Однако, как оказалось, ненадолго.

Год 1982-й. Соловых

При его появлении в разделочном цехе работа замерла. Могучие мужики в заляпанных кровью фартуках отложили свои разбойничьи ножи, которыми срезали мясо с коровьих туш. Соловых слегка напрягся, ожидая враждебного приема.

Но совершенно неожиданно разделочники окружили его, улыбаясь.

- С повышением вас, Геннадий Михайлович! - сказал старший мастер. - Надо бы отметить такое событие, а?

- Бутылка за мной, - пообещал Соловых.

- А у нас тут найдется по грамулечке. Чисто символически. Тем более до конца смены всего полчаса. Не возражаете?

Соловых помедлил. Ему пора уже было устанавливать контакты с комбинатскими. В одиночку мяса не добудешь. Так чем же сегодня не повод для более близкого знакомства?

- Ну если по чуть-чуть, - сказал Соловых.

Мгновенно был очищен край разделочного стола. На нем появилась бутылка «Московской» и кое-какая закусь из спеццеха: девически розовая ветчина, смуглые охотничьи колбаски, слезящийся соком зельц. От неземных ароматов рот наполнился слюной. Звякнули граненые стаканы.

- Успехов, Геннадий Михайлович!…

Под такую закуску можно было убрать не одну бутылку. Одной и не стали ограничиваться. За столом было пятеро мужиков, не считая Соловых. Что им стакан - слону дробина.

- За «Динамо», наверно, болеете, Геннадий Михайлович?

- За него, - сказал Соловых. - Я же из ментов.

- А мы тут все за «Спартак». Пищевики.

Выпили за сменившего Льва Яшина вратаря Пильгуя, чтобы ему в воротах хорошо стоялось. Потом за Хусаинова, чтобы забивал побольше. Особенно в сборной. Вскоре Соловых почувствовал, что ему хватит. Разделочный цех виделся как бы в легком тумане. Он поднялся:

- Ну спасибо, ребята. Надо еще по цехам пройтись.

Все дружно пошли его провожать. Подошли к громадной металлической двери.

- А тут что? - спросил Соловых.

- Холодильник. Не бывали? Поинтересуйтесь.

Старший мастер с натугой откатил в сторону массивную дверь. В помещении, куда вошла вся компания, стоял лютый мороз. Соловых двинулся вперед между рядами заиндевевших туш, висевших на крюках.

- Вот где вытрезвитель-то! - пошутил он.

Ему никто не ответил. Соловых оглянулся. Собутыльники исчезли. В могильной тишине Соловых явственно услышал лязг закрывшейся двери. Охваченный недобрым предчувствием, он бросился назад. Дверь была наглухо закрыта. Он забарабанил по ней кулаками.

- Кончайте шутить, мужики! - крикнул Соловых.

Он уже понял, что никто с ним шутить не собирался. Его просто решили заживо тут заморозить. Это была расплата за его неуступчивость.

- Откройте, гады! - закричал Соловых, яростно пиная железную дверь. - Пересажаю всех! Перед судом ответите!…

Но он знал, что грозит впустую. Вот-вот цеха опустеют. Его найдут в холодильнике только завтра утром. Вернее, найдут его заледеневший труп. И объяснится все элементарно. Выпил на работе, заглянул в холодильник освежиться - да отключился. Кто же знал, что он там? А по инструкции дверь должна быть заперта. Глупая смерть. Вот она, водка, до чего доводит. А ведь неплохой мужик был…

Соловых присел на корточки и весь съежился, стараясь сберечь остатки тепла. Хоть клочок бумажки был бы - записку оставить. Написать, как и кто его погубил. И последний свой привет Зойке с Маринкой передать. Чтобы помнили…

Когда за окном стало совсем темно, Зоя встревожилась не на шутку. Муж никогда не задерживался. По нему можно было часы проверять. До рассвета Зоя просидела у окна, ловя каждый шорох. В шесть утра она достучалась до соседки, вручила ей спящую Маринку и попросила посидеть с ней.

- Чего стряслось-то? - спросила перепуганная Зинаида Ивановна.

- Генка ночевать не пришел.

- Ну?! Загулял, что ли?

- Нет. Чувствую, с ним что-то нехорошее случилось.

Зоя добралась до комбината к началу первой смены. Она с боем прорвалась к директору.

- Так вы супруга Геннадия Михайловича? - Директор ощупал ее взглядом. - Везет же некоторым.

- Он вчера с работы домой не вернулся! - резко оборвала его Зоя.

- К такой женщине? - сказал директор игриво. - Не понимаю Геннадия Михайловича.

- У меня беда, а вы тут… - Зоя, не сдержавшись, выругалась.

- Я не понимаю, от меня-то вы чего хотите?

- Чтобы вы своих людей опросили.

- Но я же… - начал директор. Но тут в кабинет с перекошенным лицом влетела секретарша.

- Владлен Семенович, вас просят срочно в холодильник, - выпалила она. - Там у нас чепэ!

- Что такое?…

Секретарша подбежала к директору и стала шептать ему в ухо, косясь на Зою. Зою словно что-то толкнуло.

- Это Гена! - сказала она. - Гена! Быстрей!…

У открытой двери холодильника толпился народ, разглядывая жуткую картину. Среди груды валявшихся на полу коровьих туш недвижимо лежал скрючившийся Соловых. Его боялись тронуть.

Зоя бросилась к мужу и, склонившись, уловила едва заметное дыхание.

- Он живой! - крикнула она. - Что же вы, мать вашу!…

Соловых вытащили в разделочный цех, стали растирать. Он тихо постанывал. Вызвали «Скорую». Зоя уехала с мужем.

- Как он там оказался? - потрясенно спросил директор.

- Он вчера выпивши по территории ходил, - сказал старший мастер, пряча глаза. - Может, зашел сюда освежиться. Тут его и сморило.

Несколько дней, пока Соловых дома приходил в себя, на комбинате только и разговоров было что про случай с новым начальником охраны.

Выжил Соловых чудом. Замерзая, он сообразил, что его единственное спасение - в движении. И тогда он начал одну за другой стаскивать с крюков тяжеленные мерзлые туши. Поначалу он даже запарился. Но потом, когда стал выбиваться из сил, холод взял свое. Соловых боролся за жизнь четырнадцать часов без перерыва, сгрузив за это время на пол около двухсот гигантских туш. И незадолго до того, как первая смена открыла двери холодильника, свалился обессиленный.

Он рассказал Зое всю правду про разделочников.

- Мы их посадим! - сказала она. - Всех до одного!

- Нет, - покачал головой Соловых. - Они мне за это по-другому заплатят!…

Год 1979-й. Сильвер

Как-то, вернувшись домой, Малюля еще в прихожей услышала в своей квартире мужской голос. Встревоженная, она ворвалась в комнату - и обомлела. В кресле с чашечкой кофе сидел сам Сильвер, вытянув вперед протез, за который он и получил свое прозвище. До этого Сильвер только раз посещал Малюлю, в самом начале их совместной деятельности.

- А вот и хозяйка, - констатировал Сильвер насмешливым тоном. Он всегда говорил с затаенной иронией, подчеркивая свое превосходство над любым собеседником.

- Добрый день, - сказала Мал юля, отыскивая беспокойным взглядом Миледи.

Та появилась из кухни с горячим кофейником в руках.

- Какие у нас сегодня гости! - Малюля пыталась найти верный тон.

- Что же ты, Малюля, такую прелесть от старых друзей прячешь? - спросил Сильвер. - Нехорошо.

- Я вижу, вы уже познакомились, - сказала Малюля упавшим голосом.

- По-настоящему - нет. Но мы это дело исправим. Присаживайся, Малюля. Есть разговор. А ты, девочка, пойди телевизор посмотри. Тут тебе скучно будет.

Миледи безмолвно вышла.

Сильвер сразу же перешел к делу. А дело было совсем новое и довольно опасное. В столице набирал силу наркобизнес. По деньгам с этим занятием ничто не могло сравниться. И пока поезд не ушел, надо было срочно брать рынок в свои руки. Тем более что с Сильвером установили контакт оптовые поставщики анаши и героина из Средней Азии. Сильвер хотел, чтобы на первых порах девочки Малюли дополнительно взяли на себя функции продавцов, предлагая наркоту клиентам.

- Да они засыплются в первый же день! - ужаснулась Малюля.

- Кто-то попадется наверняка, - кивнул Сильвер. - Но зато те, которые останутся, нам такие бабки принесут, что все потери окупятся тысячекратно. Дело ведь само по себе простое. Возьмет каждая в сумочку несколько пакетиков с дурью - и предложит клиенту. Ненавязчиво. Вроде в шутку. Побаловаться.

- За такие шутки и срок можно схлопотать.

- И сосулька с крыши может башку проломить. У кого какая судьба.

- Я под сосульками не хожу. Держусь края.

- Тогда я снимаю тебя с пробега. Совсем. Живи на пенсию, зато без волнений.

- Ну зачем уж так сразу? - сказала Малюля медовым голосом. - Женщине и побояться можно.

- Побоялась - и хватит. Так да или нет? У меня сегодня вечером встреча с серьезными людьми.

- Не могу я мужчине отказать, - вздохнула Малюля. - Никогда не могла.

Сильвер поднялся и, чуть приволакивая протез, двинулся к выходу. У двери он обернулся.

- Да, что касается этой твоей Миледи, - бросил он небрежно. - Забавная зверушка. Я ее себе забираю. Вечерком ребят за ней пришлю. Ведь ты ее еще на конвейер поставить не успела? Свежачок?

- Да как сказать…

- Не темни со мной, Малюля. К добру не приведет. Ну, успехов тебе в работе и личной жизни!…

Сильвер ушел, оставив Малюлю в бешенстве. Опять ее обкрадывали. Но перечить Сильверу было опасно. За это можно было не только здоровьем, но и жизнью заплатить. Однако вспыхнувшая ярость заставила Малюлю забыть страх. Она ведь еще не поквиталась с Сильвером за Антонио. Только действовать следовало с предельной осторожностью.

Малюле было известно, что обычно важные переговоры Сильвер проводил в одном шалманчике под названием «Дружба» на станции Кратово. А что, если шепнуть ментам, что там сегодня будет бандитская «стрелка»? Очень рискованно - но вдруг выйдет толк?

После мучительных раздумий Малюля все-таки подсела к телефону и набрала знакомый номер.

- Сто восьмое. Капитан Лубенцов, - загремело в трубке.

- Слушай, капитан, - сказала Малюля. - Хочешь майором стать? Тогда мотай на ус!…

Год 1998-й. Примадонна

Внезапно она почувствовала необъяснимый страх. Микрофон на стойке напоминал головку ядовитой змеи, приготовившейся к атаке. Пришлось взять его в руку и крепко сжать. Укуса, конечно, не последовало, но страх остался.

В наушниках прозвучало вступление. Она глубоко вдохнула, готовясь взять первую ноту. И взяла ее. Но что это был за звук! Какой-то жалобный щенячий визг.

Ее прошиб холодный пот. Она попробовала начать еще раз, потом еще и еще. Лучше бы не пробовала.

Что-то непоправимое случилось с ее связками. Они совершенно отказывались повиноваться. Это было так неожиданно - и так страшно…

За стеклом, в аппаратной, воцарилось тревожное недоумение. Оттуда через переговорник раздался призыв не мандражировать, собраться и начать снова.

Но она уже поняла, что это бесполезно. Голос пропал. А вместе с ним закончилась артистическая карьера, выстраданная всей предыдущей жизнью.

Что оставалось ей теперь? Старые записи, пожелтевшие афиши, фотографии былых гастролей. И полное забвение. Она-то хорошо знала, как публика мгновенно забывает вышедших в тираж кумиров.

За несколько минут она постарела на десяток лет. Но это уже не имело значения, потому что настоящая жизнь все равно пришла к финишу. То, что ее ждало в будущем, жизнью назвать было нельзя. А раз так, то и коптить небо больше не стоило…

Глава третья Камень на шее

Год 1982-й. Иванцов и Трофимов

Уж каких только начальников не повидало на своем недолгом веку Центральное телевидение! Разве что бывшие директора прачечных не становились там у штурвала. И у каждого была своя, особая манера рулить, приспособиться к которой удавалось не всем. Многих тошнило, кого-то просто смывало за борт, а те, что удержались, были вынуждены ежедневно бороться за существование. Популярную «Кинопанораму» уже давно покинул один из ее создателей, Алексей Каплер, разъяренный тем, что его, известного драматурга, стали давить телевизионные вертухаи, как когда-то под Магаданом давили вертухаи лагерные. На глазах затухал «Голубой огонек», все больше превращаясь в партийное собрание с концертными вставками. Даже КВН, до беспамятства любимый народом, был вынужден взять продолжительную паузу в эфире.

В такой обстановке программа Иванцова и Трофимова «Другая музыка» была обречена.

Друзья понимали это и боролись с Солдатовым из чистого упрямства. Когда аргументы с обеих сторон были исчерпаны, главный редактор сам уселся за монтажный стол и порезал программу без всякой жалости. После этого смотреть ее действительно стало нельзя.

- Ничего, - утешали Иванцова и Трофимова знакомые. - Стыдно бывает только раз. В эфире.

Но друзья ни о каком эфире и слышать не хотели.

- Ладно, на Москву мы это давать не будем, - сухо сказал Солдатов. - Но деньги затрачены, и списывать их я не собираюсь. Дадим по «Орбите» на Сибирь и Дальний Восток.

Единственное, что можно было сделать в этой ситуации, - снять из титров свои фамилии. Позориться и на Дальнем Востоке друзья не хотели. Взяв на пару часов монтажную, они переписали титры заново.

Вся эта волынка тянулась достаточно долго. Про Жанну друзьям некогда было вспомнить. Да и что они могли ей сказать? Что вся их затея лопнула? Это и так было ясно.

Но как-то в воскресенье, когда все высокое начальство благодушествовало на подмосковных дачах, случилось непредвиденное. Из дневного эфира вылетела передача «Для тех, кто в поле», которую на студии иронически называли «Для тех, кто в поле не пошел». Техники по ошибке размагнитили резервный рулон. Обычно основной рулон и его дубль синхронно запускали с двух постов - для подстраховки: вдруг аппаратура откажет. Тогда можно сразу перейти на соседний пост.

С одним же рулоном выходить в эфир запрещалось категорически. Чуть что - в эфире возникнет дыра. А за это не одна голова полетит.

Программный редактор быстро прикинул, чем бы заткнуть паузу в сорок минут. Фильм в этот отрезок не помещался. И тут в резервном списке редактор наткнулся на «Другую музыку», хронометраж которой был как раз тридцать девять минут с копейками.

В семнадцать двадцать «Другая музыка» вышла в эфир по первой программе.

Иванцов с Трофимовым узнали об этом только в понедельник. Программный редактор в это время уже печально бродил по этажам, собирая подписи на «бегунке» по случаю увольнения. Солдатов ждал Иванцова и Трофимова в своем кабинете, о чем друзей немедленно известили.

- Вам известно, что ваша «Другая музыка» вчера была в эфире? - грозно спросил Солдатов.

- Теперь известно, - сказал Иванцов.

- Вот уж сомневаюсь, что это произошло без вашего участия.

- Напрасно, - сказал Трофимов. - После вашего обрезания мы не признаем ее своим ребенком.

- Тем не менее авторы - вы.

- В титрах нет наших фамилий.

- Это не важно. - Солдатов сделал скорбное лицо. - У меня состоялся серьезный разговор с Председателем.

Он так и сказал - Председатель, с большой буквы. В студийных кулуарах главных телевизионных начальников звали «буграми», используя милый интеллигентскому сердцу уголовный сленг.

Новый «бугор» по фамилии Саяпин всего три дня назад стал к штурвалу. Но уже было известно, что он с утра до ночи, как ненормальный, смотрит подряд все передачи.

- Ну и что он сказал? - спросил Трофимов.

- Он был просто вне себя.

- Так понравилось? - картинно изумился Иванцов.

- Наоборот.

- Примите наши соболезнования, - сказал Трофимов.

- Я?

- А разве не вы командовали окончательным монтажом?

- При чем тут монтаж! - взбеленился Солдатов. - Его сама идея не устроила. То, о чем я вам все время твердил. На экране какие-то нищенки, алкоголики, недобитые нэпманы - и это наш народ? Он мне сказал, что это не другая музыка, а музыка из подворотни. И был абсолютно прав.

- Надеюсь, вы ему сказали об этом со всей прямотой? - спросил Иванцов.

Солдатов не ответил на его выпад.

- И наверное, - не унимался Иванцов, - в разговоре прозвучали наши звонкие имена?

- Уж не сомневайтесь. Покрывать вас я не собираюсь.

- Сомнениям тут места нет, - уверил Трофимов.

- С вами говорить - как об стенку горох! Идите и хорошенько подумайте.

- О чем?

- О своей судьбе на телевидении. Положение очень серьезное.

Лучше всего думалось в Доме журналистов. Туда друзья и отправились, как только начало смеркаться. В подземном переходе на Арбатской они натолкнулись на Жанну, пожинавшую плоды неожиданной телевизионной популярности. Ее окружала плотная толпа.

- Это же наш кадр! - встрепенулся Трофимов. - Как мы про нее забыли?

- Рекс, фу!

Но Трофимов уже врезался в толпу, спрашивая:

- Кто это поет?

- Арбатова, - ответили ему. - Вы ее разве не видели по «ящику»?

- Однако, - сказал Иванцов. - Какой неожиданный поворот сюжета?…

С этого момента для Трофимова все было решено. Впрочем, и для Иванцова тоже. Несмотря на полную неясность с дальнейшей работой на студии, они взяли Жанну в свою компанию.

Годы 1980-1982-й. Миледи

Для Малюли настали тревожные дни. Перестрелка в Кратове наделала много шума. В «Известиях» появилась большая статья Евгении Альшиц, начинавшаяся словами: «В Подмосковье открыт сезон охоты. Охоты на милиционеров…» Известная журналистка подробно описывала кровавые события в ресторане «Дружба», где были убиты два сотрудника милиции, смертельно ранен руководитель ансамбля Роман Потанин и не смертельно, но достаточно тяжело - некий Сильвер, темная личность, возглавлявшая, по слухам, целую банду.

Затеявший стрельбу Рашид Худойбердыев был объявлен во всесоюзный розыск. Его и до этого уже подозревали в торговле наркотиками, но Рашид был сводным братом важного партийного чиновника из Ферганы, и в серьезную разработку его не брали. Теперь все переменилось. Милиция не прощала гибели своих сотрудников.

Капитан Лубенцов майорских погон не получил. Он едва с капитанскими не расстался. Личного участия в операции он не принимал. Не его это была епархия. Но наводку на ресторан «Дружба» муровцы получили именно от него, и Лубенцову с большим трудом удалось скрыть своего информатора. Назови он имя Малюли, их давние связи вышли бы на свет, и капитан сам мог запросто загреметь на нары. С той поры его отношения с Малюлей стали напряженными.

Сильвер валялся в лазарете Бутырской тюрьмы, долгое время балансируя на грани жизни и смерти. Естественно, его мальчики так за Миледи и не приехали. Пронесло. И Миледи осталась при Малюле как некий залог будущей большой удачи.

Сама Миледи пребывала в счастливом неведении. В ее жизни не произошло никаких перемен. Она все так же блаженствовала, занимаясь только шлифовкой собственного тела. Когда в руки Малюли попала газета со статьей Альшиц, Миледи неожиданно получила от своей наставницы новую модную игрушку - плейер.

Тогда даже в Москве миниатюрный магнитофончик с наушниками был редкостью. Теперь Миледи все время шлялась по квартире в наушниках, только успевая менять в плейере кассеты.

Так было и в тот день, когда мрачная тень Сильвера упала на дом Малюли.

Ближе к вечеру Миледи вылила в ванну пол-флакона «бадузана», взбила до небес ароматную пену и погрузилась в нее, слушая свой любимый шведский квартет «АББА».

- Открой, Миледи! - крикнула Мал юля, когда в прихожей прозвучал звонок. Но Миледи, во-первых, ни за что бы не вылезла из ванны, а во-вторых, она просто ничего не слышала, хоть из пушек стреляй.

Малюля сама пошла к двери. Но прежде чем открывать, она заглянул в глазок. И ничего не увидела. Снаружи глазок был прикрыт чьей-то ладонью. В дверь снова позвонили условным звонком. Значит, кто-то из своих. Малюля загремела замками и задвижками. Внезапно дверь распахнулась от сильного удара, Малюлю отбросило в сторону, и она, не удержавшись, растянулась на полу. Вошли двое. По их угрюмому виду Малюля сразу поняла - это мальчики Сильвера. Она закрыла глаза.

- Ушиблась, мамаша? - спросил первый с фальшивым сочувствием.

- Ничего, - сказал второй. - Сейчас подлечим.

Они втащили ее, словно мешок, в комнату и швырнули в кресло.

- Ребята… - прошептала Малюля в ужасе. - Вы что, ребята?

- Сама знаешь. Думала, бросила Сильверу такую подлянку и он тебе простит?

- Какую подлянку? Я даже не знаю, о чем вы!…

- А кто в Кратово мусоров навел?

- Не я! Здоровьем клянусь!

- Здоровьем не клянись. Его у тебя больше не будет.

- Подождите, ребята!… Мальчики!… Я вам денег дам!…

Посланцы Сильвера переглянулись.

- Ну давай, - сказал первый.

Малюля трясущимися руками высыпала на стол содержимое шкатулки: пухлую пачку купюр, несколько золотых колец, кулон с изумрудом.

- Все?

- Все.

- Бедно живешь, мамаша.

- Я завтра еще с книжки сниму. Утром.

- Ты еще доживи до утра, мамаша!…

Страшный удар опрокинул Малюлю на пол. Ударившись затылком, она потеряла сознание и уже не чувствовала, как ее били. А били жестоко, ногами. В лицо, в живот, по почкам.

- Ладно, хорош! - сказал наконец первый, отдуваясь.

Они сгребли со стола деньги и золотишко. Постояли, прислушиваясь. В квартире было тихо. Миледи неподвижно лежала в ванне, наслаждаясь «Танцующей королевой» - самой лучшей песней на кассете.

Валим отсюда! - сказал второй.

«АББА» в наушниках смолкла. Миледи накинула пушистый халат прямо на мокрое тело и вышла из ванной. Странная тишина в доме удивила ее.

- Малюля! - позвала Миледи.

Никто не отозвался. Она вошла в комнату - и обомлела. На полу в луже густеющей крови лежала Малюля с разбитым, обезображенным лицом. Миледи зашлась в истошном крике. Кое-как она сумела набрать номер «Скорой помощи»:

- Приезжайте скорей! Тут женщину убили!…

Годы 1982-1984-й. Зоя

Зоя сама взялась врачевать мужа, которому врачи обещали двухстороннее воспаление легких. Она поставила его на ноги за десять дней.

Вернувшись на мясокомбинат, Соловых объяснил директору, что зашел в холодильник случайно и там вдруг почувствовал себя плохо. Объяснение было признано удовлетворительным. Затем Соловых заглянул в разделочный цех. Когда он вошел, все замерли.

- Здорово, мужики, - сказал Соловых, поглядывая на разделочные ножи, угрожающе поблескивающие в руках мастеров. - Картина художника Репина «Не ждали». Все забыть не могу, как вы меня приласкали. Должок за мной, согласны?

Угрюмое молчание было ему ответом.

Он пробыл в разделочном всего минут пять. И больше никогда там не появлялся. Нужды не было.

Разделочники после этого сами носили ему в свертках и вырезку, и колбаску - и, разумеется, помалкивали. Так что хоть и дорогой ценой, но Соловых оказался в выигрыше.

Дома теперь мясные продукты не переводились. Раз в неделю Зоя выстилала тщательно упакованным товаром дно детской коляски. Стелила сверху матрасик. Потом укладывала в коляску Маринку и отправлялась на прогулку. Она усаживалась в небольшом скверике на подходе к Дорогомиловскому рынку и открывала книжку. Никаких подозрений гуляющая с ребенком мамаша не вызывала. И только проходящие совсем рядом слышали ее негромкий голос:

- Гражданка, докторской колбаской не интересуетесь? Черкизовская, свеженькая.

Со временем у Зои появились постоянные покупатели. В магазинах было шаром покати, и черкизовский товар отрывали с руками. В результате семейный бюджет существенно окреп. Зоя с мужем купили стиральную машину, цветной телевизор «Темп» и минский холодильник.

Только вот со здоровьем дочери были проблемы. Скорее всего, выжженная жутким зноем приволжская степь была не лучшим местом для начала жизни. Но и московский климат мало помогал маленькой Маринке, не вылезавшей из болезней. Ни о какой дурной наследственности тут не могло быть и речи. В Зое по-прежнему бурлили жизненные соки, да и Соловых в свои сорок пять лет смотрелся крепышом, на котором вполне еще можно было пахать. Зоя замучилась ходить по детским поликлиникам и консультациям.

Возвращаясь в очередной раз с дочкой от врача, она повстречала во дворе говорливую соседку, Зинаиду Ивановну. Та частенько наведывалась к Зое с домашними дарами. То груздей собственной засолки притащит, то баночку земляничного варенья.

- Что, Зоя, опять от доктора? - спросила Зинаида Ивановна участливо.

- Опять, будь оно неладно. Понять не могу, почему любая зараза к Маринке липнет.

- А я тебе скажу. Порчу кто-то навел на девочку. Точно.

- Да кто? Некому вроде.

- А ты подумай. Наверняка тебе кто-то зла желает.

И тут Зою обожгло. Василиса! Бывшая жена Соловых, кто же еще? Брошенная жена на все способна.

Зинаида Ивановна, не сводившая с Зои глаз, уловила перемену в ее лице:

- Что, вспомнила?

- Не знаю даже… - растерянно сказала Зоя. - Разве что прежняя супруга Геннадия.

- Конечно! - всплеснула руками соседка. - Она порчу и навела.

- Да нет. Не похоже. Она тихая такая.

- В тихонях яду больше. Да она и не сама могла. Колдунью попросила. Ну бабку, которая ворожит.

- Что же мне делать? - спросила Зоя. - Найти ее и за волосы оттаскать?

- Не поможет! - авторитетно заявила Зинаида Ивановна. - Надо пойти к человеку, который может порчу снять.

Я поспрашиваю у знакомых. Может, присоветуют.

Зоя, кивнув, пошла домой. Поднимаясь по лестнице, она решила, что зря поверила словам соседки. Что еще за порча? Средневековье какое-то. В ожидании мужа она привычно занялась домашними делами. Сидеть в четырех стенах ей, честно говоря, давно надоело. Если б не Маринка…

Однажды Зоя, как обычно, сидя с коляской в скверике, краем глаза заметила вдалеке знакомую фигуру. Она не поверила своим глазам. Из ворот рынка с полной авоськой овощей вышла Жанна. Зоя сунула мясо в руки очередной покупательнице, схватила, не считая, деньги. Жанна садилась в такси. Догнать ее с коляской было немыслимо.

- Жанка! - заорала Зоя во все горло. - Жанка!…

Но та уже хлопнула дверцей, и машина рванула с места.

- Жанка! - еще раз крикнула Зоя и неожиданно заплакала.

- Может, это и не она была, - сказал ей дома Соловых. - Может, тебе показалось?

- Может, и так, - согласилась Зоя, сама уже не уверенная в том, что видела подругу.

Впрочем, этот случай вскоре забылся. У Маринки опять подскочила температура. И тут же, как нарочно, заявилась Зинаида Ивановна.

- Нашла я тебе нужного человека, - объявила соседка. - Вот адресок. Вообще-то она на картах гадает. Говорят, исключительно. Но может и порчу снять, я думаю. Такие все умеют.

Зоя взяла бумажку с адресом. Просто так, на всякий случай. Но после одной особенно тревожной ночи она отправилась к гадалке.

На звонки Зое долго никто не открывал. Она уже собиралась повернуть обратно, когда дверь отворилась. У Зои буквально подкосились ноги. Перед ней собственной персоной стояла Миледи.

Год 1983-й. Иванцов и Трофимов

«Другая музыка» безвозвратно канула в вечность. Несколько месяцев друзья занимались безрадостной поденщиной, составляя дежурные концерты с песнями про космонавтов и геологов, про строительство плотин и шагающие экскаваторы. Но когда рабочий день подходил к концу, начиналась иная жизнь. Жизнь, от которой у Жанны захватывало дух. Когда им надоедали традиционные посиделки в Доме журналистов, они вдруг срывались на концерт Валерки Ободзинского в Театре эстрады, а потом чаевничали в доме у певца вместе с его папой - одесским милиционером. А по выходным их заносило то в Ростов Великий, то в Звенигород, где они гуляли, любуясь сияющими маковками церквей. Не раз они сиживали в знаменитой пивной «Пльзень» в Парке Горького, смакуя настоящее чешское пиво. Потом их заносило в мастерскую какого-нибудь непризнанного дерзкого художника. Благодаря своим новым знакомым Жанне удалось среди немногих избранных увидеть в Доме кино и «Репетицию оркестра» Феллини, и «Вестсайдскую историю», и почти все спектакли на Таганке.

Жанна была совершенно не подготовлена ко всему этому, но жадно впитывала новые впечатления.

Однажды, обсуждая какую-то книгу, Иванцов сказал про автора:

- Мало Кафки кушал.

- Наверное, с детства ее не любил. Как я, - вставила Жанна.

- Кого «ее»?

- Кафку, - сказала она точь-в-точь как Иванцов. - Особенно рисовую.

Иванцов и Трофимов переглянулись.

- Франц Кафка - это такой австрийский писатель, который не каждому по зубам, - сказал Иванцов. - Кстати, если услышишь, что человек увлекается Камю, это не значит, что он глушит одноименный коньяк.

- Камю тоже писатель?

- Обязательно. Если он Альбер.

- И Пастернак, - добавил Трофимов, - не всегда овощное растение…

- Знаю, знаю! - закричала Жанна. - Это поэт. Если он Борис!…

Они так развлекались постоянно, подключая Жанну в свою игру как равную.

Оставаясь одна, она все ломала голову - почему эти двое так с ней возятся? Угадали в ней артистический талант? А может быть, дело совсем в другом? Может быть, она как-то переменилась и они увидели в ней женщину? Хотя бы один из них. Скорее всего, так и есть. Ей нужно просто поскорее избавиться от проклятого комплекса неполноценности и поверить в то, что она тоже может быть любимой.

Жанна решила держаться с друзьями как можно раскованней, даже кокетливо. Но в то же время она внимательно приглядывалась к Иванцову и Трофимову, пытаясь уловить от кого-то из них особые знаки внимания. Она ответила бы любому.

Откуда Жанне было знать, что Иванцов с Трофимовым увлеклись совсем иным. Им нравилось лепить из сырого материала выдуманный образ. Они старались из ничего сделать звезду. А что касается личной жизни - она у них была совершенно отдельной от Жанны. И однажды Жанна это поняла с беспощадной ясностью, когда Иванцов и Трофимов оставили ее одну в ресторане Дома композиторов, уйдя в обнимку с двумя длинноногими веселыми манекенщицами.

Это сильно задело Жанну. Но она не торопилась зачислять Иванцова с Трофимовым в заклятых врагов. Сейчас они ей были необходимы.

Вечерами, когда тон-ателье на студии пустели, они пробирались туда и всего за какую-нибудь бутылку, которую выпивали наравне со звукорежиссером, начинали работу. В фонотеке было множество оркестровых фонограмм. Так называемых «минус один», без голоса. Жанна надевала наушники, в которых звучала музыка, и, встав к микрофону, пела все подряд. А за пультом звукорежиссер под руководством Иванцова с Трофимовым накладывал ее голос на оркестр. Потом они вместе прослушивали очередную запись, обсуждали, советовались, и Жанна шла петь снова. Это нельзя было сравнить с ее репетициями в школе и в Кратове. Там она себя практически не слышала.

А здесь все огрехи вылезали сразу же. У Жанны появилась возможность исправлять ошибки, добиваясь наилучшего звучания. Это была хорошая школа.

Вот только применить ее было негде. Но Иванцов с Трофимовым не были бы самими собой, если б постоянно не лезли на рожон.

Год 1982-й. Миледи

«Скорая» застала Малюлю еще живой. Врач сделал ей какой-то укол. Потом бесчувственное тело Малюли погрузили на носилки, и шофер с санитаром, чертыхаясь, потащили их вниз по лестнице. Врач задержался в квартире.

- Кто ее так? - спросил он.

- Не знаю. Я в ванной была…

- Тут такую бойню устроили, а вы ничего не слышали?

- Я в наушниках лежала… Музыку слушала.

Врач взглянул на нее недоверчиво:

- Я обязан позвонить в милицию.

- В милицию?…

- В таких случаях мы всегда сообщаем.

Он связался по телефону с дежурным и в двух словах рассказал суть дела.

- Мы сейчас в Склиф поедем, - сказал он. - Не уверен, что довезем. Да, похоже на разбойное нападение с увечьями, опасными для жизни. Постарался кто-то. Просто мешок с костями. Что? Девушка вызвала. Вот она рядом. Родственница? - Врач посмотрел на Миледи.

- Нет, знакомая, - сказала она.

- Говорит, знакомая. Я скажу, чтобы вас ждала.

- Я с вами поеду, - сказала Миледи. - Я хочу с ней.

- Она с пострадавшей хочет поехать. Хорошо? Мы у Склифосовского будем минут через пятнадцать.

Врач сел с шофером. Миледи съежилась возле носилок, на которых лежало то, что осталось от Малюли. Санитар держал ее запястье, ловя ускользающий пульс.

- Она жива? - тихо спросила Миледи.

- Пока жива. Хотя лучше бы уж…

- Сутеев! - оборвал санитара врач. - Закрой рот!

Дальше приемного покоя Миледи не пустили. Она сидела на скамеечке, вдыхая угнетающие больничные запахи. Мимо нее то и дело проносили или провозили на каталках изуродованные человеческие тела. Стоны, крики, пятна крови на белых простынях, чей-то захлебывающийся плач…

- Это вашу знакомую избили в собственной квартире?

Миледи подняла голову. Ее почему-то поразило, что милиционер был в очках.

- Мою.

- Нам надо поговорить.

- Прямо сейчас?

- Прямо сейчас. Вас как зовут?

- Миледи, - сказала она.

- Как?…

- Мила… Как вы думаете, она умрет?

Очкастый милиционер пожал плечами:

- В любом случае преступника надо искать по горячим следам. Вы сказали врачу, что находились в квартире, когда это случилось, так?

- Так.

- И, находясь рядом, ничего не слышали?

Очкастый милиционер не поверил ей. С сомнением отнеслись к словам Миледи и оперы в угрозыске. А соврала она лишь в том, что приехала в Москву на несколько дней погостить у старой знакомой своих родителей. Все остальное было правдой. Малюля в последние дни не нервничала. Никаких странных звонков и подозрительных визитов в квартиру не было. Кто мог так жестоко расправиться с Малюлей, она не представляла.

Под утро Миледи разрешили вернуться в квартиру, но уезжать из Москвы запретили до выяснения обстоятельств и даже отобрали паспорт, выдав взамен справку.

Из милиции Миледи поехала обратно в Склиф. Малюля все еще была жива, но шансов выкарабкаться у нее почти не оставалось.

И все-таки она выкарабкалась. Через неделю Миледи наконец услышала от врачей:

- Кажется, обошлось. Но она останется инвалидом на всю жизнь. Так что позаботьтесь о коляске.

Миледи обшарила всю квартиру и по чистой случайности обнаружила сверток, приклеенный скотчем снизу к крышке обеденного стола. Найденных денег не только хватило на инвалидную коляску, но еще и осталось.

Малюлю перевели в обычную городскую больницу. Ее положение осложнялось еще и тем, что побои нарушили какие-то речевые центры. Говорить для нее стало мучением. Но через несколько дней она выговорила, растягивая слова:

- Не бросай… Я заплачу… Деньги на книжке остались… Потом опекунство оформим… Квартира тебе достанется…

Обессилев, Малюля закрыла глаза.

Миледи сидела рядом не шелохнувшись. Не вникая в детали, она ухватила главное: если она останется с Малюлей, о жилье и деньгах заботиться не придется. Миледи решила остаться. А через месяц она на инвалидной коляске вывезла Малюлю из здания больницы.

Малюля прежде всего захотела сменить свою роскошную квартиру на меньшую, естественно, с солидной доплатой. Деньги теперь приходилось считать строго. Была еще одна причина, по которой Малюле хотелось побыстрее сменить адрес. Страх перед Сильвером.

Год 1984-й. Жанна

Летний театр сада «Эрмитаж» закрывал очередной сезон сборным концертом с участием всех эстрадных звезд. И друзья решились на совершенно безумную авантюру - впихнуть в программу уличную певичку Арбатову. Сделать это можно было только в последний момент, чтобы никто не успел опомниться.

После третьей бутылки коньяка Лева Хижняк, постановщик концерта в «Эрмитаже», дрогнул.

- Ладно, я выпущу вашу Арбатову, - сказал он. - Только вы уже сейчас подыскивайте мне какую-нибудь халтуру на телевидении. Из Мос-концерта меня вышибут.

Появление Жанны за кулисами летнего театра вызвало явное неудовольствие. Казалось бы, что им, корифеям эстрады, за дело? Но в этой среде существовали свои жестокие законы. Тотчас поднялся возмущенный ропот по поводу возникшей ниоткуда безвестной девчонки, вздумавшей нахально вклиниться в звездный концерт. Особенно усердствовала одна увядшая певица, болезненно переживающая закат карьеры.

- С кем нас тут ставят на одну доску?! - громко вопрошала она. - Нет, как хотите, но я на сцену не выйду! Где этот Хижняк?…

Но Хижняк словно сквозь землю провалился. Позже он объяснял, что отравился в тот вечер грибами. На самом же деле режиссер, протрезвев, испугался и решил просто спрятаться от Иванцова с Трофимовым.

Они напрасно разыскивали его по всем закоулкам летнего театра. А Жанна, бледная, вся на взводе, стояла среди враждебной толпы знаменитостей, готовая не то вцепиться кому-нибудь в волосы, не то умереть на месте.

Когда концерт все же начался, Жанна поняла, что ждать бессмысленно, и тихо выскользнула через служебный вход. В двух шагах от входа густо темнели кусты. Ей показалось, что там, в глубине, горят два каких-то странных то ли зеленых, то ли красных огонька. Потом они стали приближаться. Жанна зябко повела плечами - чертовщина какая-то, - но сделала шаг навстречу.

Ободранная кошка вынырнула из кустов, глядя на Жанну загадочными глазами. Жанна присела и почесала кошку за ухом…

Увядшая певица, больше всех возмущавшаяся за кулисами, выступала третьим номером. Едва она открыла рот, в зале вдруг раздался смех. Не поняв, что происходит, певица прибавила звук. Но хохот все разрастался, заглушая ее. Певица бросила панический взгляд в сторону - и тут увидела облезлую кошку, подброшенную кем-то на сцену. Кошка спокойно уселась возле рампы и начала умываться.

Оркестр замолчал. Музыканты от смеха не могли играть. Певица покинула сцену в истерике.

В тот вечер Жанна почувствовала себя отомщенной. Но и только. Что делать дальше, было неизвестно. Иванцову с Трофимовым удалось пару раз пропихнуть ее на телеэкран, но все это были жалкие потуги. Ей доверяли спеть всего куплетик в песенке, которую исполняли сразу семь неизвестных молодых певиц. Такими темпами до эстрадного Олимпа можно было добраться лишь к пенсии.

И тогда друзья решились на опасный трюк. Они записали с Жанной песню из репертуара самого Марка Короля, использовав, как обычно, фонограмму «минус один». Потом в то же тон-ателье был призван Алик Алексашин с «репортажкой». Света для съемки явно не хватало, да и интерьерчик был не бей лежачего. Поэтому ограничились крупным планом. Когда песня Короля в исполнении Жанны была синхронно снята, Иванцов с Трофимовым раздобыли видеозапись самого певца и смонтировали пленку так, что Король и Жанна пели куплеты по очереди.

Так появился немыслимый дует эстрадной звезды и дебютантки.

К себе в музыкальную редакцию с этим номером было нечего и соваться. Солдатов бы просто лопнул от злости. Друзья пошли к знакомым в «молодежку». Там еще не так все заскорузли и согласились выдать в эфир эту видеошутку. Что и произошло почти мгновенно.

На этот раз Жанну увидели многие. Время показа было самое удачное. Жанна, на удивление, понравилась безоговорочно. Ее появление придало даже какую-то свежесть пению Короля, от которого, при всей любви к нему, особенных откровений не ждали. Солдатов, чутко уловив общее настроение, метал громы и молнии, угрожая страшной карой Иванцову с Трофимовым, которые предательски снюхались с другой редакцией.

Друзья тайно ликовали, и даже экстренный вызов к «бугру», к товарищу Саяпину, их не насторожил. А напрасно.

Председатель Гостелерадио сидел в необозримом кабинете за девственно чистым столом. Напротив него приглушенно работали несколько цветных мониторов. «Бугор» продолжал неусыпно следить за эфиром.

- Давно в паре трудитесь? - бросил Саяпин, не отвечая на приветствие.

Друзья переглянулись.

- Лет двадцать, - сказал Иванцов.

- И все вдвоем? Вы что, педики?

Иванцов с Трофимовым ну просто обожали эту совковую манеру больших начальников обращаться с людьми как с крепостными. Да еще сдабривать свои слова высокопартийным матом.

Трофимов моментально вскипел:

- А по-вашему, если человек работает в одиночку, то он онанист?

Но Саяпин не услышал дерзости. В этот момент он высмотрел что-то на одном из мониторов и схватился за телефон:

- Гаспарян? Почему у вас в кадре человек с бородой? Я ведь, кажется, дал ясное указание насчет бородатых!…

Он шмякнул трубку на рычаг и снова обратился к друзьям:

- Кто вам дал право пристегнуть к уважаемому певцу свою нищенку? Мне звонил Король. Он в претензии. Сегодня же принесите ему извинения. И подумайте о своем трудоустройстве. Мы с вами явно не сработаемся. Все. Свободны!…

Звонить Королю они не стали, впрочем, как и думать о трудоустройстве. Они не могли поверить, что их просто возьмут и вышвырнут со студии.

Вечером в ресторане ВТО на Пушкинской они неожиданно столкнулись с Королем.

- Марк, ты в самом деле так оскорбился? - спросил Трофимов.

- А мне это надо, чтобы на моем имени неизвестно кто подъезжал? - надменно ответил Король. - Мне это надо?

- Ты, может быть, вчера этой девчонке дорогу на сцену открыл, - сказал Трофимов, нагнетая пафос. - Осуществил мечту. Стал ей крестным отцом…

Компания певца за столиком смотрела на них во все глаза.

- Могли бы хоть предупредить, - буркнул Король.

- И ты бы согласился?

Король усмехнулся:

- Это вряд ли.

- Видишь! А девочка неплохая.

Король, в общем, был мужиком не вредным.

- Да, - согласился он. - Что-то в ней есть.

Они немного выпили сообща, и мир был восстановлен. Но легче от этого друзьям не стало. Некоторые на студии стали их обходить, как чумных, боясь, что и на них распространится зараза увольнения. Но пока друзей не трогали.

Больше всех от случившегося выиграла Жанна. Никто не ожидал, что ее появление в дуэте с Марком Королем вызовет такое количество восторженных писем. Зрители не скупились на комплименты и просили новых встреч с молодой певицей. Она сумела затронуть в их душах какую-то важную струну. Телевидение вообще вещь загадочная. Экран может безжалостно уничтожить красавца и умницу, но может и застенчивого заморыша сделать симпатягой и любимцем публики. Похоже, в Жанне зрители узнали свою. Эдакую Золушку, попавшую с кухни на телевизионный бал. Она как бы осуществила известную мечту каждого подняться из грязи в князи. Конечно, в письмах ничего этого не писали, но магнетическая привлекательность Жанны была очевидна. И ее еще далекий от совершенства голос показался людям божественным.

Однако, зная негативное отношение к Жанне Саяпина, никто не торопился приглашать ее в свои передачи.

Тут мог выручить только маститый композитор. Если бы, скажем, Богословский или Фельдман написали песню специально для Жанны, все бы устроилось наилучшим образом. Тем более что Саяпин дорожил своими знакомствами с людьми искусства.

Но маститые композиторы предпочитали маститых певцов. Время экспериментов прошло.

Год 1983-й. Миледи

Сильвер лег на дно, хотя претензий к нему у милиции не было. Какие претензии? Зашел человек поужинать, а тут началась заварушка. И ничего у него в карманах не обнаружили, даже авторучки. Как же, будет Сильвер ходить вооруженным в ресторан, где все перед ним стелятся. А вот тот чучмек сделал две большие ошибки. Во-первых, пришел на переговоры со стволом. Во-вторых, вынул его. А тут уж дальше сработало железное правило: вынул - стреляй. Он и пальнул. Теперь за двух убитых ментов его под землей разыщут. И никакой сводный брат не прикроет. А Сильвер получился невинно пострадавшим.

Сильвер вел себя тихо, но тишина была обманчивой. Малюля убедилась в этом на собственном опыте и теперь боялась, что Сильвер добьет ее.

Наконец, после изнурительных поисков, подходящий обмен был найден, и Малюля с Миледи перебрались в однокомнатную квартиру на Поклонной улице. Потом начались хлопоты с оформлением Миледи опекуншей, с ее пропиской в Москве.

Малюля бессовестно играла на своей инвалидности, въезжая на коляске в нужные кабинеты с видом человека, отдающего богу душу. Бессердечных чиновников она уламывала с помощью крупных взяток.

В этих мытарствах прошел почти год, и по весне, когда все устроилось, Малюля, следуя рекомендациям врачей, собралась в Мацесту, на лечебные грязи. Само собой, Миледи поехала с ней.

Санаторий, где они поселились в просторном «люксе», был в эти мартовские дни почти пустым. Немноголюдно было и на улицах. Холодное море лизало серую гальку безжизненного пляжа, над которым раздраженно кричали голодные чайки.

У Малюли все дни были заполнены процедурами. Миледи караулила пустую коляску, машинально листая засаленные журналы. Она была словно в спячке. Единственное, что вызывало ее недовольство, - это отсутствие большого зеркала, где она могла бы видеть себя в полный рост.

- А родители о тебе не беспокоятся? - однажды спросила Малюля.

Миледи только сейчас спохватилась, что не звонила домой целый месяц.

- Смотри, еще объявят всесоюзный розыск. А нам это надо?

Миледи согласилась, что не надо. Подчинившись приказу Малюли, она позвонила домой.

Верунчик рыдала, пан Мидовский орал так, что его из Сибири можно было услышать и без телефона. Они, оказывается, замучали звонками Евгению, которая сама находилась в неведении.

Они буквально завтра собирались вылетать в Москву на поиски пропавшей дочери.

Миледи врала вдохновенно. Она на ходу сочиняла историю про киногруппу, в которой работает помощником режиссера. Про долгие съемки вдали от жилья. Про то, что все у нее замечательно. Поклявшись отныне звонить раз в неделю, она нажала на рычаг и прервала разговор. И снова впала в спячку.

Миледи не тронули даже пламенные взгляды местного садовника, сразу же в нее влюбившегося. Этот нескладный парень своим видом напомнил ей артиста Никулина. Нет, не Юрия, а его менее известного однофамильца, Валентина, которого Миледи как-то видела в кино. Его ужимки, странная улыбка и диковатый взгляд из-под очков запомнились Миледи. Она еще тогда подумала, как это в кино берут сниматься сумасшедших.

Садовника звали Антоном. На его груди всегда болтался фотоаппарат, которым он беспрестанно щелкал, снимая все подряд. С появлением в санатории Миледи его внимание целиком переключилось на нее. Это стало таким привычным, что Миледи уже просто не замечала Антона. Она не знала, что стены его каморки были до потолка увешаны ее фотографиями. Впрочем, если бы ей это стало известно, ничего бы не переменилось.

Вечерами, мучительно растягивая фразы, Малюля пыталась строить планы на будущее. Вернуть налаженный промысел у «Националя» было невозможно.

- Вернемся в Москву, начну гадать, - говорила Малюля. - Это хорошие деньги. Дураков море.

Есть такие карты, «таро» называются. Специально для гадания. У меня в серванте валяется колода.

- А вы умеете гадать? - удивилась Миледи.

- Нет. Но люди-то этого не знают. Главное - говорить то, что они хотят услышать. Знала я одну гадалку. Семилетку не кончила. Но зато по вранью - профессор. Так ей только что руки не целовали.

Утомленная беседой, Малюля задремывала в кресле. А Миледи выходила в лоджию, слушала мерный шорох прибоя и думала. Малюля впилась в нее мертвой хваткой. Конечно, о деньгах думать не надо. Когда-нибудь она станет владелицей московской квартиры. Но когда еще это будет!

А что за жизнь ждет ее до тех пор? Сидеть возле Малюли, как на цепи. Менять ей белье, готовить еду, мыть Малюлю в ванне, бегать за лекарствами, вечерами тосковать у телевизора. И за этим она приехала в Москву? Была тут какая-то ужасная несправедливость.

Как-то повстречав в коридоре лечащего врача, Миледи спросила осторожно:

- Как вы считаете, у нее есть улучшения?

- Об улучшении речь не идет, - ответил врач. - Наша задача - поддерживать стабильное состояние.

- Значит, она не поправится?

- С кресла она не встанет. Но в остальном организм крепкий, так что не огорчайтесь. Она еще нас с вами может пережить.

Вот этого Миледи совсем не хотелось. После разговора с врачом ее первым побуждением было сбежать.

Сесть в первый же автобус до Адлера, а там - самолетом в Москву.

Малюля словно почувствовала ее колебания.

- И чего ты не сбежишь от такой развалины? - спросила она, испытующе глядя на Миледи.

Та невольно покраснела.

- Значит, уже прикидывала такой вариант, - криво усмехнулась Малюля.

- Что вы!…

- Молчи. Я тебя насквозь вижу. Бежать не советую. Опекунство прекращу. Лишу прописки. Я баба злопамятная. Если уж тебе совсем невмоготу, ты меня лучше убей. Я бы так и сделала. А вот сама себя не могу убить. Хотя, может, и следовало бы. Разве это жизнь? Может, сжалишься?

Малюля хрипло засмеялась, закашлялась. Миледи бросилась к ней со стаканом воды.

К подобным разговорам они больше не возвращались. Но Миледи с той поры начали мучить ночные кошмары, в которых хрипло смеющаяся Малюля все повторяла: «Может, сжалишься?» Миледи стала ее за это тихо ненавидеть. Утром она поднималась совершенно разбитой и до полудня ходила с жуткой головной болью. Она вдруг стала худеть, чувствуя себя какой-то невесомой. Собственное отражение в зеркале пугало ее. Ей было странно, что садовник Антон продолжает исподтишка фотографировать ее. Не годилась она больше для фото.

Накануне отъезда из Мацесты Малюля попросила вывезти ее на мол. Ей хотелось попрощаться с морем. Погода для этого была не самая подходящая. Крутые волны с пушечным грохотом разбивались о бетон.

- Ближе! Ближе к краю! - командовала Малюля, жадно вдыхая соленую водяную пыль, повисшую в воздухе.

Они остановились на самом кончике мола. Миледи стояла, вцепившись в спинку инвалидной коляски. Малюля зябко передернула плечами.

- Поехали обратно? - спросила Миледи.

- Нет. Может, в последний раз. Сбегай в номер, принеси мне шаль. Когда еще морем подышу.

Миледи не умела возражать. Уходя, она коснулась пальцами рукоятки тормоза, который блокировал колеса, и чуть сдвинула ее вверх. Малюля, скосив глаза, взглянула в ее сторону и тут же отвернулась.

Миледи побежала по молу к дверям лифта, поднимавшего с пляжа прямо в санаторский корпус. Из кустов вдруг выглянул с идиотской улыбкой Антон и в очередной раз щелкнул аппаратом. Его очки блеснули на солнце. Миледи взглянула на него с досадой.

Войдя в номер, она замерла. Вверх или вниз она сдвинула рукоятку тормоза? Ведь если она в спешке ошиблась, коляску с Малюлей может смыть с мола случайной волной. Схватив шаль, Миледи опрометью бросилась обратно.

Выскочив из лифта, она упала, но тут же поднялась и рванулась вперед. Напрасно. Бетонный мол, омываемый злыми волнами, был пуст. Над ним возбужденно кружились чайки. И вокруг не было ни души. Никто не мог увезти Малюлю от моря. Значит…

- Это не я!… - закричала Миледи. - Не я! Она сама хотела!…

Порыв ветра унес ее крик в сторону.

Глава четвертая Разные лики любви

Год 1984-й. Фанатка

Люську Слесареву нельзя было назвать сумасшедшей в полном смысле этого слова. Но сдвиг по фазе у нее определенно присутствовал. Началось это не вчера и с годами стало неизлечимо. Впрочем, Люська лечиться не собиралась. Страсть не лечится. И с ней она жила, как ей самой казалось, вполне полнокровной жизнью. Страсть эта не была тайной, но день за днем сжигала Слесареву, отчего взгляд у нее стал слегка безумным. Конечно же, предметом страсти был Он. Люська никогда не называла своего кумира по имени. Она звала его просто Он, считая не без оснований, что всем и так все ясно.

Любовь ее в обычном понимании была безответной. Однако Слесаревой хватало легкого кивка, которым Он отвечал на ее приветствия при встречах. А виделись они часто. Иначе и быть не могло, поскольку Люська, наплевав на приличия, ежедневно дежурила у заветного подъезда, в котором жил Он. Она в отдалении следовала по пятам за предметом своей страсти, ревниво поглядывая по сторонам.

Их странные отношения не имели никакой перспективы. Понимая это, Слесарева не мучилась оттого, что Он общался с разными женщинами. Настоящий мужчина не рисовался ей монахом. Куда важнее было для Люськи, чтобы каждая из этих женщин соответствовала своему высокому назначению - быть Его подругой, а главное - чтобы он не вздумал жениться на какой-нибудь непроходимой дуре. Это разрушило бы образ, который Люська лелеяла в своем воображении.

Разумеется, такое положение вещей не могло сохраняться до бесконечности. И вот однажды настал тот черный день, когда на горизонте появилась эта отвратительная кривляка, эта драная кошка из Риги. Звали ее не по-человечески - Гуна, и фамилия у нее была - язык сломаешь: Рудзитис. Конечно, во многом Он сам был виноват. Ведь именно Он пригрел приезжую рижанку в Москве. Слесаревой это было хорошо известно. Но Его она не винила. Все знали, какое у Него доброе сердце. А эта белая моль воспользовалась случаем и прилипла, как банный лист.

Конечно, сцен ревности Люська устраивать не стала. Она только встречала соперницу ненавидящим взглядом. Но толстокожая латышка ничего не замечала. Люська для нее значила не больше, чем пылинка в воздухе.

Одно время казалось, что Гуна получила от ворот поворот. Но прибалты всегда славились своей упертостью, и когда Люська обнаружила латышку, просидевшую всю ночь на лестничной площадке в ожидании Его, она поняла, что дело плохо.

Надо было принимать экстренные меры. Обычным путем разрушить отношения Гуны с Ним было трудновато. Здесь требовалось вмешательство каких-то высших сил, какая-то черная магия. На счастье, Люська прослышала от подруг, что на Поклонной улице живет одна замечательная молодая гадалка. Недолго думая, Слесарева отправилась со своей бедой к ней. Так она познакомилась с Миледи.

Миледи занялась гаданием не вдруг. Она долго приходила в себя после гибели Малюли. Малюлино распухшее тело прибило волнами к берегу в районе Хосты. Короткое и поверхностное следствие квалифицировало ее смерть как несчастный случай. Там же Малюлю и похоронили, чтобы избежать лишних хлопот. Миледи вернулась в Москву, так сказать, налегке. Теперь квартира со всей начинкой принадлежала ей, поскольку никаких родственников не объявилось. Как-то, роясь в серванте, Миледи наткнулась на колоду необычных карт и вспомнила, что это те самые карты «таро», о которых упоминала Малюля. Миледи целыми днями раскладывала их на столе, пытаясь угадать, что они значат. Но карты ей ничего не говорили. Тогда она стала придумывать сама, всякий раз навораживая себе разные судьбы, одну другой интереснее.

А потом, вспомнив слова Малюли, что люди дураки и хотят, чтобы им говорили то, что они мечтают услышать, Миледи решила попробовать гадать за деньги. Тем более что нужда в них становилась суровой реальностью. Миледи попробовала, и у нее получилось.

Она строго следовала советам Малюли и никогда не говорила людям неприятное. Ее прогнозы вселяли надежду. За надеждой и потянулись к ней клиентки. Женщин с неустроенной судьбой хватало. Непослушные дети, сволочные подруги, неверные или пьющие мужья исправно ковали кадры нуждающихся в утешении. Миледи никогда не обращалась к прошлому. Здесь можно было в два счета проколоться, не угадать. О прошлом клиентки охотно рассказывали сами. А вот будущее Миледи описывала хотя и туманно, но всегда в светлых тонах. Заплаканные женщины уходили от нее приободрившимися, безропотно оставляя деньги. По существу, Миледи работала психотерапевтом. Но к психотерапевтам народ не шел. Никто не хотел признавать себя свихнувшимся. А гадание было делом таинственным, к которому тянуло, как ко всему необъяснимому.

Сеанс с Люськой Слесаревой дался Миледи трудно. По сбивчивому рассказу клиентки Миледи поняла, что имеет дело с обычной историей неразделенной любви. Она стала убаюкивать Люську традиционными обещаниями, что вскоре все наладится и даже, чем черт не шутит, закончится Люськиной свадьбой.

- Я не собираюсь за него замуж, - неожиданно сказала Люська.

- Почему? - удивилась Миледи.

- Он на мне никогда не женится. Это исключено.

- А карты говорят другое, - мягко возразила Миледи.

- Значит, врут. Вы еще раз посмотрите. Получше.

Пока смущенная Миледи тасовала колоду, Люська продолжила:

- Я не личного счастья хочу. Я хочу, чтобы Он был счастлив. Эта тварь ему не подходит. Он не такой, как все. Он особенный. И жена у него должна быть особенная. И не жена тоже.

Такого поворота Миледи не ожидала. Ей нужно было собраться с мыслями.

- Понимаю, - сказала она. - Тогда давайте на сегодня отложим. А в следующий раз принесите его фотографию. С фотографией точнее будет.

- А она у меня всегда с собой.

Слесарева вынула из сумочки аккуратно завернутую в пластиковый пакет фотографию:

- Только не помните.

Миледи взглянула на снимок и округлила глаза.

- Так ведь это же Король! - изумленно воскликнула она. - Это же Марк Король, да?

- Да! - с гордостью ответила Люська.

На снимке действительно был Марк Король, сводивший всех с ума своим мягким баритоном. Номер один на эстраде. Его пластинки сметали с прилавков за полдня. Он неизменно собирал полные залы, где у входа спекулянты заламывали за билеты несусветные цены. Он был одинаково любим и властями, и простыми людьми. Парнишка из бедной семьи харьковского портного несколько лет назад в один день покорил Москву. Его голос звучал в эфире по сто раз на дню. Как говорили, утюг включишь - а там поет Король.

Он на самом деле был королем, оправдывая свою редкую фамилию. Известный конферансье Олег Милявский на одном из правительственных концертов рискнул объявить его таким образом:

- В нашем государстве рабочих и крестьян, откуда мы в свое время прогнали царя и господина Рябушинского, все-таки есть король, перед которым мы все склоняем головы. Итак, встречайте его величество… - Милявский выдержал паузу. - На сцене Марк Король!…

Возникла гнетущая пауза.

И вдруг из «царской» ложи, где сидел сам Леонид Ильич Брежнев, послышались хлопки. Зал немедленно откликнулся бурной овацией. Марк Король вышел к микрофону, как всегда с видом царствующей особы. Он сдержанно поклонился в сторону настоящего главы государства, кивнул оркестру и запел. Первой его песней в тот раз была «Малая земля», которая тут же вышибла слезу у одряхлевшего Брежнева. Концерт вошел в обычное русло, и дальше Король позволил себе спеть разухабистое «Эх, Андрюша! Нам ли жить в печали?»

Некогда тощий, Марик быстро отъелся и даже залоснился, как подобает любимцам публики. Глотка у него была луженая, и он мог без видимого напряжения петь по три часа. И публика все равно не хотела его отпускать со сцены. Толпы визгливых поклонниц кидались к нему, безжалостно давя друг друга. Но среди них была своя иерархия. В ней Люська Слесарева занимала не последнее место. Аккуратное обращение с фанатками было непременным условием жизни артиста.

Король знал это отлично и никому не хамил, хотя всегда соблюдал неопасную дистанцию…

Глядя на фотографию Короля, Миледи поняла, что имеет дело с тяжелым случаем. Но нужно было как-то выкручиваться. Ей пришлось мобилизовать всю свою фантазию. В конце концов Люська Слесарева ушла успокоенной.

Но буквально на следующий день произошла катастрофа. Одна из поклонниц Короля прибежала к Слесаревой с выпученными глазами.

- Люська, ты слышала? - крикнула она. - Кошмар!…

- Что такое?

- Марк женится!…

- Этого не может быть, - сказала Люська, побледнев.

- Точно. Девчонки уже пригласительный билет на свадьбу видели! С портретами. Марк и эта… Гуна. Ужас!…

Потом Слесарева стояла в толпе у «Метрополя», куда съезжались свадебные гости. От знаменитостей рябило в глазах. Молодоженов, прибывших на «Чайке» с золотыми кольцами на капоте, встретили овацией. Люська смотрела, до крови прикусив губу. Марк Король никогда не был так красив, как сегодня, в черном смокинге с алой бабочкой. Ненавистное лицо Гуны Рудзитис, слава богу, прикрывала фата. Воровка чужого счастья прижимала к груди охапку чайных роз.

Люська крепилась. Она до последнего момента ждала, что торжество, согласно предсказанию карт, бесславно оборвется. Может быть, Гуне рухнет сверху на голову что-то тяжелое или она умрет на месте от сердечного приступа.

Но ничего подобного не случилось. Все гладко шло по расписанию.

Прямо от «Метрополя» Слесарева с опустошенной душой поехала на Поклонную улицу. Говорить с обманщицей гадалкой ей было не о чем. Люська набрала полный подол камней и стала методично швырять их в окна второго этажа, где жила Миледи, пока не побила все стекла. Слесареву забрали в милицию, где с ней случилась истерика. Вызванный врач сделал ей укол в вену, но Люська этого даже не почувствовала. Жизнь ее потеряла всякий смысл.

Миледи этот случай перепугал до смерти. Она прекратила прием клиенток и некоторое время жила с разбитыми окнами. Хорошо еще, что было лето.

Год 1984-й. Маэстро

По четвергам в музыкальной редакции худсовет принимал у авторов новые песни. Однажды там появился редкий гость - Максим Луцкий. Сочинять музыку Луцкий начал еще в вокально-инструментальном ансамбле «Непоседы», которым руководил много лет назад. Свои первые песни он пел сам. Певцом он оказался приличным, но не более. Однако у него обнаружился дар замечательного мелодиста. Песенки Луцкого запоминались на раз. Казалось, что он просто воскрешал забытые, берущие за душу мелодии. Но это только казалось.

Луцкий их сочинял, умело соединяя трогательный мотив с современными ритмами.

По старой памяти он еще выходил к микрофону. Но его песни уже прочно вошли в репертуар таких монстров эстрады, как Хиль, Пьеха, Магомаев, Трошин. Несколько его вещей пел сам Марк Король. Луцкий покинул мотавшийся по бесконечным гастролям ВИА «Непоседы» и перешел на оседлый образ жизни. Он обзавелся четырехкомнатной квартирой на Фрунзенской набережной, «Волгой» цвета «белая ночь» и яйцевидным животиком живущего в достатке человека. За специально написанный цикл патриотических песен его приняли в Союз композиторов. Он потерял свои золотые локоны, которыми эффектно встряхивал на сцене, но зато сиживал теперь в комиссии по массовой песне. К счастью, с годами он не утратил своего чудесного дара мелодиста и время от времени выдавал какой-нибудь шлягер, от которого публика просто стонала.

С очередным шлягером Луцкий пришел в четверг на телевидение, и композитора и песню приняли с распростертыми объятиями.

- А кто же это споет? - спросил Солдатов с таким видом, будто для этого музыкального перла исполнитель еще не родился.

- Пока не знаю, - ответил Луцкий.

- Может быть, сам тряхнешь стариной? - подлил елея Солдатов.

- Петр Иванович, тут же женский текст! - негромко напомнил кто-то.

- Какие проблемы? - Луцкий одарил всех улыбкой. - К записи решим.

Иванцов с Трофимовым пошли его провожать.

- Слушай, Макс, - сказал Иванцов проникновенно. - Есть одна девочка. Сыроватая еще. Но народ уже по ней умирает.

- Арбатова, что ли?

- Ты ее слышал? - загорелся Трофимов.

- Не ее, а о ней.

- Ну и что говорят?

- Я сплетен не передаю.

- У нас к тебе личная просьба, Макс, - сказал Трофимов. - Попробуй ее на эту песню. Я уверен, это то, что надо.

Луцкий замялся. Шлягеры пишутся не каждый день. Не хотелось бы с этим проколоться. Но Макс не забыл, что, когда он впервые перешагнул порог студии, именно Иванцов с Трофимовым поддержали его. А потом отказались даже от приглашения в «Арагви». В конце концов, почему бы не попробовать с этой Арбатовой? Не получится - он скажет прямо.

- Ладно, - вздохнул Луцкий. - Присылайте.

- Когда ее привести?

- Завтра. Часиков в пять. Но только пусть приходит без вас. Я не выношу, когда мне на психику давят.

Друзья все-таки проводили Жанну до подъезда, в котором жил Луцкий.

- Ты, главное, не дрожи, - напутствовал ее Трофимов. - Помни, что ты уже многое умеешь и публика от тебя без ума.

Жанна в ответ только нервно усмехнулась. Ее колотило.

- А Луцкий только пыжится, - сказал Иванцов. - В душе он как лабухом был, так лабухом и остался.

- Но на сегодня от него все зависит. - Трофимов заглянул Жанне в глаза. - Кончай психовать. Ты его должна на лопатки положить.

- Притормози, - сказал другу Иванцов. - Звучит двусмысленно.

- Она правильно поняла. Мы будем тебя ждать, Жанка. Ты знаешь где.

- В ДЖ?

- Там. Ни пуха!

- Катитесь к черту!…

Луцкий встретил Жанну в парчовом халате с кистями и пригласил в комнату, где стоял маленький кабинетный рояль цвета слоновой кости. Все стены в комнате были увешаны фотографиями и афишами. Но более всего воображение Жанны потрясли кошки. Их было штук двенадцать, на любой вкус. При этом кошатиной в доме не пахло. Кошки сразу же атаковали севшую в кресло Жанну, забравшись к ней на колени и даже на плечи.

- Знакомьтесь, это моя семья, - улыбнулся Луцкий. - Гнать их даже не думайте. Они балдеют от музыки больше, чем от свежей рыбки. Ну что, начнем?

Он сел за рояль и запел. Песня Жанне понравилась. Она запомнила ее с первого раза.

- Попробуем вместе, - сказал Луцкий.

Они спели дуэтом. В припеве Жанна попробовала второй голос. Луцкий взметнул бровь, но не остановился.

- Схватили мотивчик? - спроси он. - Теперь сами.

Два часа пролетели незаметно. Луцкий увлекся не на шутку и даже не обращал внимания на телефон, разрывавшийся от звонков в соседней комнате. Жанна ему нравилась все больше и больше. Немало начинающих певичек прошло через его руки, но эта была ни на кого не похожа. Наконец Жанна выбилась из сил.

- Может быть, хватит на сегодня? - виновато спросила она.

- Последний разок - и все. Ты сама играешь?

- Немного.

- Попробуй. Так легче в песню въехать.

Жанна не заметила, что он перешел на «ты». Она села на нагретый Луцким стул и, наигрывая примитивный аккомпанемент, начала петь. Внезапно она ощутила руки Луцкого на своих плечах. Жанна замерла.

- Продолжай, - сказал Луцкий тихо.

Она продолжила, путая клавиши. Но Луцкий, казалось, этого не замечал. Его руки гладили Жанну по плечам, по спине…

- Я не могу так играть, - сказала она и обернулась. Взгляд Луцкого ей не понравился.

- Я пойду, ладно? - Она попыталась встать.

- Так у нас с тобой ничего не получится, - сказал Луцкий, пряча руки в карманы халата. - Каждый должен, так сказать, внести свою долю.

Это нормально. Впрочем, иди. Я думал, ты… А у тебя еще молоко на губах не обсохло.

Жанна, опустив голову, пошла к двери.

- Значит, мне завтра не приходить?

- Сама подумай.

Она все-таки пришла, ничего не рассказав Иванцову с Трофимовым. Отговорилась тем, что все прошло нормально.

Луцкий встретил Жанну все в том же парчовом халате, будто не снимал его целые сутки.

- Значит, подумала? - спросил он.

Она промолчала. В этот вечер репетиция не клеилась. Голова у Жанны была забита совсем другим. Она думала о том, что ее судьба висит на волоске и все рухнет, если только…

- Ты честно скажи, - попросил Луцкий. - Я вызываю у тебя отвращение?

- Нет, что вы…

Но он ее не слушал.

- Конечно, встретились бы мы с тобой лет двадцать назад, - сказал он. - Я тогда ужас что творил. Половой разбойник. Сперматозавр. Не от распущенности, нет. На мне по всей стране девчонки гроздьями висели. Вот, взгляни.

Он начал тыкать пальцем в фотографии на стенах, запечатлевшие его многочисленные концертные триумфы. Золотоволосый юноша с озорными глазами и открытой улыбкой.

- Все это мишура, - сказал Луцкий. - Бывшие цветы. Гербарий. А так иногда хочется тепла. Человеческого, не кошачьего.

Он говорил и говорил, пока у Жанны не закружилась голова. Она снова почувствовала на своих плечах его руки и закрыла глаза.

Ее охватило отчаяние, какое бывает во сне, когда хочешь убежать - и не можешь.

- Ты, надеюсь, уже стала женщиной? - донеслось до Жанны как будто издалека.

Она отрицательно покачала головой.

- Вот беда! - шутливо сказал Луцкий. - Но, к счастью, человечество придумало и другой способ. Считают, что французы. А я думаю, что еще при первобытном строе…

Его шутливый тон обманул Жанну. Она открыла глаза и увидела, как Луцкий, распахнув халат, шагнул к ней. Кошки сидели слово изваяния, глядя на Жанну горящими глазами…

Как ни была несведуща Жанна в области секса, но и она поняла, что Луцкий не испытывает возбуждения. Его мужское достоинство равнодушно висело головой вниз.

- Возьми… В руки возьми… - сказал Луцкий без тени смущения. - Дай ему твое тепло почувствовать…

Жанна понимала, что ничуть не нравится Луцкому как женщина. Он просто действовал по укоренившейся привычке. Сколько уж начинающих певичек прошло через его кабинет, и он, несмотря на возраст, не собирался сдаваться.

На мгновение Жанне стало даже жалко его, стало стыдно быть свидетельницей его бессилия. И в то же время она не могла сказать «нет». Что ж, может быть, это еще не самое страшное из того, что ей придется испытать на пути к своей мечте. Ведь она решила добиться своего любой ценой. Любой.

Жанна опустилась перед Луцким на колени, осторожно взяла в руки его член, сразу начавший набирать упругость, и коснулась его губами.

Она ничего не умела, но это как раз нравилось Луцкому. Он и тут взял на себя роль наставника…

Когда наконец все свершилось, композитор не захотел отпускать Жанну. Туго перехватив поясом халат, он сел за рояль и попытался возобновить репетицию. Он нарочно взял подчеркнуто деловой тон, будто ничего не произошло. Но Жанна не смогла петь. Тогда Луцкий снова обратился к воспоминаниям.

- А знаешь, кого ты мне напомнила? - мечтательно сказал он. - Была у меня одна романтическая история на гастролях много лет назад. Всего одна ночь, но какая! Девушка - чудо неземное, даром что провинциалка. И имя у нее было необыкновенное - Алиция! Умирать буду - вспомню.

- Как?… - спросила потрясенная Жанна. - Как ее звали?

- Алиция! - повторил Луцкий. - Незабываемая Алиция!

- А где это было?

- В Чикаго! - Луцкий довольно засмеялся. - Только в сибирском Чикаго. Есть такой довольно мрачный городок.

- Господи!… - прошептала Жанна, схватившись за голову.

- Что такое? Тебе плохо?

- Наоборот, я счастлива! - сказала Жанна с вызовом, не замечая, что слезы так и текут у нее из глаз. - Алиция - это моя мама. Наконец-то я встретила тебя. Здравствуй, папочка!…

Год 1984-й. Миледи

Но беда, как водится, не приходит одна. Не успела Миледи с помощью ЖЭКа застеклить окна, как к ней на голову свалились родители.

Прятаться от них всю жизнь было невозможно. Они все-таки вычислили по номеру телефона ее московский адрес и, возвращаясь через столицу с отдыха на румынском курорте, решили повидать дочь.

Миледи кое-как удалось втереть им очки по поводу своего благополучия. Пока Верунчик повлажневшими глазами вглядывалась в дочь, пан Мидовский прохаживался по квартире, бормоча:

- Добже, добже! Для начала самостоятельной жизни совсем неплохо!

- А что же ты тете Жене даже не звонила? - спросила Верунчик. - Она не знает, что и подумать.

- Да у нее столько дел, - наугад сказала Миледи, рассеянно улыбаясь. - Ее дома не застанешь.

- Так, так, - подтвердил пан Мидовский. - Она и сама жалуется, что ее работа заездила.

Не виделись они сто лет, а говорить оказалось не о чем. О своей жизни Миледи сочла за лучшее не распространяться. Родители пересказали ей кое-какие городские новости, которые, впрочем, Миледи мало интересовали.

- А как твои подружки? - спросила Верунчик. - Жанна с Зоей?

- А мы как-то потеряли друг друга.

- Ну и невелика потеря, - сказал пан Мидовский.

- А как у тебя… - Верунчик замялась. - У тебя есть какой-нибудь мальчик?

- Мальчик! - фыркнул пан Мидовский. - Ты вспомни, сколько ей лет.

- Ну, молодой человек, - поправилась Верунчик.

- Я с этим не спешу, мама, - сказала Миледи после паузы.

- И правильно, - одобрил пан Мидовский. - Нужно раз, но на всю жизнь. Как мы с мамой. Хватит нам того пархатого историка.

Румынский загар эффектно подчеркивал его седину. И вообще вид у пана был довольный.

Но тут позвонили в дверь, и Миледи испугалась, что к ней некстати притащилась одна из ее клиенток. Родителям про гадание знать не следовало.

Но все оказалось еще хуже. За дверью стоял садовник Антон из Мацесты. Миледи узнала его не сразу, а узнав, ужаснулась. Как он ее нашел в необъятной Москве? И, главное, зачем?

- Добрый день, - сказал Антон, странно глядя на нее через толстые стекла очков. - Вот мы и снова встретились. Не узнаете?

- Узнаю, - пролепетала Миледи.

- Прекрасно! - сказал Антон. - Прекрасно! Она впервые слышала его голос. Голос совершенно женский.

- Что вы хотите?

- Поговорить. У меня с собой чудесные фотографии из Мацесты. Вам будет интересно.

- Спасибо, не надо.

- Вы сначала взгляните, а потом скажете. Я просто уверен, что вам некоторые захочется взять на память.

Он оскалился в двусмысленной улыбке. Миледи почему-то стало страшно.

- Дочка, кто там? - донесся из комнаты голос Верунчика.

- Вы не одна? - насторожился садовник.

- У меня родители в гостях.

- Да, это некстати. - Он задумался. - Я тогда, пожалуй, завтра зайду.

- Да-да. Завтра.

- Цо то есть? - спросил пан Мидовский, выглядывая в коридор. - Почему молодой человек не входит? Мы не кусаемся.

- В другой раз. Не хочу вам мешать. - Садовник повернулся и исчез из дверного проема.

С бешено колотящимся сердцем Миледи вернулась в комнату.

- Вот и молодой человек проклюнулся! - весело констатировал пан Мидовский.

- Да это так… Сосед из второго подъезда, - с ходу начала врать Миледи. - То соль попросит, то спички.

- А ты уверена, что это сосед, а не соседка? - пошутил пан Мидовский. - Только страшная очень. Что у него за голос? Кастрат?

- Вроде того, - сказала Миледи.

- Ну тогда нам, Верунчик, не о чем беспокоиться.

Родители уезжали в семь вечера. Миледи проводила их на вокзал. Они расцеловались у вагона, обменявшись ничего не значащими обещаниями, и Миледи поехала к себе на Поклонную.

В темном подъезде кто-то шагнул ей навстречу. Миледи не успела испугаться.

- Это опять я, - женским голосом сказал садовник Антон. - Было у меня предчувствие, что не зря караулю.

Не спрашивая разрешения, он вместе с Миледи вошел в квартиру. Она никогда не умела сопротивляться, а сейчас так просто была парализована.

- Вы одна живете? - спросил Антон, усаживаясь.

- Вам-то что?

- Это важно. Сейчас поймете.

Он вынул из кармана плотный черный конверт, набитый цветными фотографиями. Миледи узнала себя, схваченную в разных видах на фоне мацестинских пейзажей.

- Вы мне это продать хотите? - спросила она.

- Нет-нет. Просто на память. Кроме нескольких. Вот этих.

Он положил перед Миледи четыре снимка, сделанных один за другим. Вот она стоит у кресла Малюли на молу среди бушующих волн. Вот опрометью бежит в номер. Вот встает на ноги после падения на обратном пути.

- Ну и что? - спросила Миледи, скрывая беспокойство.

- Вы вот эту зря отбросили. Взгляните внимательней.

Миледи вгляделась - и ее обдало мертвящим холодом. На снимке было отчетливо видно, как она что-то делает с рукояткой тормоза инвалидной коляски.

- Документ! - вкрадчиво сказал садовник. - Подлинный документ. Не подделка. И если его отнести специалистам, у вас возникнут проблемы.

- Неправда… - прошептала Миледи. - Она сама… Все знают, что это был несчастный случай.

- Фотография это опровергает.

Наступило молчание.

- Не докажете, - тихо сказала Миледи. - Вы могли это сфотографировать когда угодно. В любой другой день.

- А вы цифирки в уголке не заметили? Это таймер. Тут и год, и месяц, и число. Вы уж извините. Я не специально. Просто так получилось.

- И что теперь?

- Это вам решать. Берете? Или я им другое применение найду.

- Какое?

- Ну уж это без слов ясно.

Да, ясно было без слов.

- Сколько вы за них хотите? - спросила Миледи.

- Уж вы прямо в лоб!… - Садовник хмыкнул. - Не все в этой жизни измеряется деньгами.

- Тогда что?

- Женщине самой положено догадаться.

Это была худшая ночь в жизни Миледи. Проклятый садовник оказался неловким и неумелым. Впервые мужское прикосновение не вызвало у

Миледи никакой реакции. Да и был ли Антон мужчиной? По своим притязаниям - да, по результату - ничуть. Она даже ненависти к нему не испытывала. Только брезгливость. Миледи лежала не шевелясь и ждала, когда все это кончится.

Садовник ушел под утро, оставив на столе все фотографии.

- Мы, наверно, не увидимся больше, - сказал он напоследок. - Но я запомню эту ночь.

Миледи, наоборот, тут же постаралась вычеркнуть ее из памяти. Все снимки она немедленно сожгла. Постепенно жизнь ее вернулась в прежнюю колею, и она снова взялась за гадание, соблюдая при этом предельную осторожность.

Судьба не стала медлить с новым сюрпризом. На сей раз это оказалась Зоя Братчик, неожиданно позвонившая в дверь Миледи. Несколько секунд подруги стояли, изумленно глядя друг на друга.

- Миледи, ты? - сказала Братчик.

- Зойка!… - Миледи повисла у нее на шее.