Номер, который заняла Алена, был маленький, но в нем поместилось все, что нужно: и двустворчатый шкаф, и мягкое кресло, и тумба с телевизором, и даже компьютерный стол с крутящимся стулом, куда девочка тут же опустила сумку с ноутбуком. Напротив огромного, от пола до потолка, французского окна стояла деревянная кровать, застеленная нежно-желтым, как хорошее сливочное масло, покрывалом. Оно было простегано маленькими ромбиками, похожими на соты, мягкими на ощупь. Алена сразу улеглась на кровать и опустила лицо в мякоть желтых сот. Хорошо. Ей понравился запах покрывала. Так пахнет лавандовое мыло, которое любит мама. Говорят, лаванда успокаивает. Это то, что Алене сейчас так необходимо. Хотя… что может какое-то лавандовое покрывало?
…Когда Каринка прочитала всему классу Аленино письмо Антону Шалевичу, не помогли даже доктора. Алена бежала от школы до дома два квартала в мороз без куртки, расталкивая прохожих и рыдая в голос. Несколько раз ее пытались остановить добренькие тетеньки, но не остановила бы и кирпичная стена. Она одним махом перелетела бы ее или просто прошла бы насквозь.
Нет, Алена не заболела воспалением легких. У нее даже обычной простуды не было. Но она не могла унять слез весь оставшийся день и всю ночь. Она смотрела на себя как бы со стороны и не могла понять, откуда в ней столько влаги? Неужели она изойдет ею и исчезнет с лица земли? Удивительно, но собственное исчезновение ее тогда ничуть не пугало. Наоборот, Алена очень хотела этого.
Мама бегала вокруг нее со стаканом воды. Удушливо пахло валерьянкой, которую она безуспешно пыталась влить в кривящийся рот дочери, но только напрасно расплескала. Папа, видимо, находился где-то рядом, потому что сквозь мамины причитания до Алены доносилось его «бу-бу-бу». Несмотря на свое безутешное горе, она смогла даже удивиться тому, как он умудрился при своем могучем басе говорить таким неясным шепотом.
Потом около Алены засуетились люди в медицинских халатах и шапочках со странно размытыми лицами. Они хотели поставить капельницу, но ее рука так билась о край постели, что эту затею вынуждены были оставить. Укололи в мышцу. Алена слышала, как нелепый голубоватый шар сказал: «Через двадцать минут заснет», – но она не заснула. Да и как можно было заснуть, когда в ее голове в сотый раз, как надоевший кинофильм, прокручивалось одно и то же: Каринка вытаскивает из кармана джинсов смятый лист бумаги и читает, читает… В воспаленном мозгу Алены некоторые слова терялись, другие перескакивали с места на место, но обмануть это ее не могло. Еще бы – она же знала свое письмо наизусть. «Я люблю тебя, Антон…» – да, именно так она начала свое письмо. К чему всякие подготовительные предложения, если она хотела написать именно о любви? Еще писала о том, что любовь заполнила ее всю. Каждая клеточка ее тела изнемогала от любви. Каринка прошлась и по этому выражению: «Представьте, у нашей Аленушки даже клетки носа и ушей влюблены в Шалевича! Я не говорю уж…» Она больше ничего не добавила, но одноклассники и так все прекрасно поняли, и ее слова утонули в дружном ржании.
Если бы Алена знала электронный адрес Шалевича, она и письмо послала бы по электронной почте. Но она его не знала, поэтому написала свое признание на листке бумаги в клеточку обыкновенной шариковой ручкой. Не написать письма Алена не могла, потому что была уверена: Антон должен узнать о ее любви. Ведь если он не узнает об этом, то потом ни за что не простит ей этого. Никто и никогда не сможет любить его так, как она, Алена. Но Шалевич не должен был узнать о ее чувстве таким образом, посреди класса, замусоренного жеваными бумажками, которыми парни обстреливали друг друга из пластиковых трубочек от шариковых ручек. Аленины слова были не для всех. Только для него… одного…
Заснула Алена лишь под утро, изнуренная рыданиями до такой степени, что даже не заметила перехода в сон. Он не дал ей отдыха, потому что и во сне Каринка все читала и читала письмо Шалевичу. Удивительно, но она читала не только то, что там было написано, но и то, что осталось в душе Алены невысказанным. И в собственном сне девочка снова плакала оттого, что не смогла написать этого в письме. Ведь если бы эти слова были там написаны, Каринка никогда не посмела бы их прочитать… Впрочем, сейчас уже ясно, что она посмела бы все.
Утром Алена не смогла толком открыть глаза. Из зеркала на нее смотрела странная особа с лицом, похожим на кусок сырого теста с двумя хорошо разваренными пельменями вместо глаз. Из узеньких щелочек чуть посверкивали зрачки.
– В таком виде нельзя идти в школу, – сказала мама, вглядываясь в опухшее лицо дочери.
Алена в школу и не собиралась. После того что случилось, она вообще никогда больше не пойдет в эту школу, хоть ее режьте на куски. Ведь если она придет, то Антон…
Девочка вздрогнула, а глаза приоткрылись шире. Странно, но, когда она подумала о Шалевиче, сердце ее не забилось в груди пленной птицей, как это бывало раньше. Почему же? Последнее время она жила этой любовью, питалась ею, лелея в мечтах тот миг, когда расскажет о ней Антону. А теперь вдруг в ее душе – пустота… Неужели за сутки рева она выплакала всю свою любовь? Разве так бывает? Разве любовь поселяется в сердце не навсегда? А если так, то зачем она нужна? Зачем так мучит и не дает заснуть?
Алена поняла, что огорчена исчезновением любви еще больше, чем гнусной выходкой Каринки. Опять захотелось заплакать. Она с трудом удержалась. Если она проплачет еще день, кожа на лице просто лопнет от избытка влаги, а глаза не откроются уже и вовсе.
Сквозь щелки век Алена с омерзением оглядела свою отекшую физиономию. Интересно, когда лицо придет в норму? А вдруг никогда не придет? Вдруг это плата за ту сумасшедшую любовь, которую она испытывала к Антону? Она ведь была счастлива ею. Теперь пришла расплата. Неужели так бывает всегда?
Алена попыталась пальцами приподнять толстые веки. Сверкнула зеленоватая радужка и снова спряталась за набухшими складками. Да, у нее зеленые глаза! Отец говорит, как у русалки. А еще они почти круглой формы, а потому всегда будто чему-то удивлены. Сейчас ресниц почти не видно, а обычно они обрамляют Аленины глаза, словно елочки лесные озера. Это сравнение тоже выдумал отец, и Алена ему верила. Даже тушь для ресниц покупала с зеленоватым оттенком.
Девочка опустила глаза ниже. То, что торчало посреди лица отвратительной сизой сливой, трудно было назвать носом, поэтому Алена не стала задерживать на нем взгляд, а сразу посмотрела на губы. Да-а-а… Это были не губы. Больше всего они походили на две вареные сосиски. Коротенькие такие, для детского питания. Вообще-то у Алены потрясающие губы. Ни у кого таких нет. У других девчонок какие губы? Пухлые, розовые, гладкие. А у Алены – очень бледные, все в тонких вертикальных алых морщиночках и красиво очерченные. Кажется, будто рот нарисован на ее лице специальным карандашом для губ. Сейчас, правда, никаких морщиночек не видно… Оно и понятно. Какие морщиночки на сосисках?
Алена в огорчении тряхнула головой. Легкие пушистые волосы взметнулись над головой и опять улеглись на свое место. Они, волосы, у нее короткие. Алена всегда сама кромсала их ножницами как попало, когда излишне отрастали. Такое легкомысленное отношение к стрижке ей нисколько не вредило. Волосы слегка вились и, остриженные на разную длину, очень стильно смотрелись и красиво обрамляли лицо. Одноклассницы думали, что Алена стрижется в каком-то навороченном салоне у элитного мастера. Ей было смешно. Видели бы они ее в процессе изготовлении этой хитрой прически! Но разуверять девчонок она и не думала. Пусть верят в навороченный салон!
Хорошо, что суточный рев никак не отразился на волосах! И, кажется, на фигуре…
Алена придирчиво оглядела себя в зеркало. Да, все в порядке. Все как всегда. У нее нормальная фигура. Не модельная, конечно, но Алена и не думала расстраиваться оттого, что бедра у нее несколько широковаты. Ей никогда не нравились девчонки с мальчишескими фигурами. Алена – особа женского пола, и пусть это видят все! Долой обезличивающий унисекс!
Девочка оторвала глаза от фигуры и опять вгляделась в лицо. Оно оставалось отвратительным. Алена принялась плескать в него холодную воду. Вся облилась, но лучше от этого не стала. Тогда она намочила в холодной воде махровое полотенце, прошла в свою комнату, улеглась на сбитую постель, положила полотенце на лицо и задумалась.
И почему она выбрала в качестве объекта любви Антона Шалевича? Разве он лучше других? Вообще-то в Алену влюблены многие, хотя она ничего не делает для этого: не кокетничает, не охает, не ахает, не закатывает глазки и не растягивает томно слова, когда разговаривает с мальчишками. А все почему? Потому что Алене нет никакого дела до тех, в кого она не влюблена. Правда, влюбляется она, надо признаться, довольно часто. А все дело в богатом воображении. Оно позволяет ей преобразовать в героя романа любого, даже самого захудалого, пацана, в сторону которого никто из девчонок и головы-то не поворачивает. Например, в прошлом году Алена была влюблена в Мишу Губерниева, голубоглазого блондина и абсолютно серую личность, перебивающуюся с «двойки» на «тройку». Мишины блондинистость и голубоглазость почему-то вдруг показались ей признаком благородного происхождения и чуть ли не голубой крови. Ей подумалось, что было бы здорово, если бы тупым Губерниев только прикидывался. Например, для того чтобы никто не догадался, что он княжеского рода. Над тем, с какой стати Миша стал бы скрывать такое выгодное во всех смыслах происхождение, Алена думать не хотела, поскольку это могло одним махом разрушить зарождавшуюся в ее голове красивую легенду.
Разумеется, такую легенду надо было чем-то подпитывать, но сам Губерниев ничего для подпитки не делал. Во-первых, он не знал, что Алена про него напридумывала, во-вторых, был ленив до безобразия и наплевал бы на свое княжество с высокой вышки, если бы для его подтверждения надо было шевельнуть хотя бы пальцем. Миша шевелить пальцами не любил. Он любил сидеть, тупо уставившись на доску, чтобы учителя думали, будто он внимательно их слушает. Алена решила считать это признаком тонкой натуры и мечтательности. В Интернете она нашла изображение красивого молодого человека в бархатном камзоле с кружевами на рукавах и с помощью фотошопа заменила его кудрявую черноволосую голову блондинистой головой Губерниева, которую скопировала со школьной фотографии. Черный камзол очень шел к бледному Мишиному лицу и делал его куда значительнее, чем современная спортивная куртка.
Самым интересным было то, что Алена умела совершенно спокойно жить в мире своих мечтаний без присутствия выбранного объекта. Реальный Губерниев продолжал тупо смотреть на доску на уроках и смачно жевать на переменах куски пиццы, купленные в школьной столовой, а Миша, созданный воображением девочки, ездил исключительно на белом коне, а не на автобусе и жил не в соседней девятиэтажке, а в родовом поместье.
В тот день, когда Мишиному роду был придуман герб в виде шпаги с богато украшенной гардой и обвивающей клинок алой розы, заключенных в венок из дубовых листьев, наваждение прошло. Алена имела несчастье видеть, как в углу школьного гардероба доселе ленивый Губерниев очень энергично тряс деньги с низкорослого и тщедушного пятиклассника Виталика Пряникова. Видимо, на очередной кусок пиццы. Можно было, конечно, придумать, что родовое гнездо князей Губерниевых разорено и деньги у Пряникова Миша берет только на время, чтобы потом вернуть сторицей, но что-то помешало Алене очередной раз отдаться во власть фантазий. Может быть, несчастное лицо Виталика, его дрожащие губы и огромные глаза, полные готовых пролиться слез. В общем, Алене пришлось подойти к вжавшейся в угол паре и сказать Мише:
– Оставь ребенка в покое!
Губерниев развернулся к ней и сквозь зубы процедил:
– А не пошла бы ты…
Никаких точек в Мишином высказывании не было, но Алена никогда не смогла бы повторить то, что он ей сказал. Миф о благородстве его происхождения и тонкости натуры с треском лопнул. Девочке даже показалось, что в лицо ей дохнуло смрадом. Она взяла бедного дрожащего Пряникова за холодную ладошку и увела из гардероба. Спину ей жег злобный взгляд развенчанного князя Губерниева.
С Антоном Шалевичем все было не так. Алена не выдумывала ему гербов и родовых поместий. Однажды она вдруг поразилась тому, как глубоко Антон ушел в себя, раздумывая над сочинением на свободную тему, которая свободной только называлась. На самом деле она была строго задана: «Кем я вижу себя в будущем». Разумеется, речь шла о выборе профессии. Алене, которая привыкла жить в воображаемом мире, почему-то никак не удавалось представить себя занятой каким-то серьезным делом. Она запросто могла увидеть себя на королевском балу, на морском дне или даже на другой планете, но никак не во врачебном халате, строгом костюме офисного работника или с пробирками в лаборатории. Алена знала, что после девятого класса она не станет поступать ни в какой колледж, а непременно продолжит учебу в десятом, поэтому у нее еще уйма времени подумать над этим вопросом. Отчаянно скучая, она разглядывала сосредоточенных одноклассников и наткнулась на погруженного в себя Антона. Было очевидно, что он точно знает, чего хочет от жизни. Его лицо было строго и одухотворенно. А еще красиво. Алена никогда раньше не замечала, что Шалевич красив. Она, конечно, знала, что в него влюблены многие девчонки, но это не заставляло ее взглянуть на него пристальней. Зачем, когда у нее есть, к примеру, «князь» Губерниев?
Почувствовав взгляд Алены, Шалевич очнулся. Сначала он ответил ей удивленным взглядом, потом по-доброму улыбнулся, подмигнул и склонился над тетрадкой, видимо записывая то, что только что обдумал. И Алена пропала. Нет, она не стала выдумывать Антону родовых гнезд и «переодевать» в бархатный камзол. Он совершенно неожиданно понравился ей таким, каков есть: в обыкновенном черном джемпере, в джинсах, с коротко остриженными темными волосами и светло-карими глазами. Это было ново для Алены, а потому несказанно встревожило ее. Она поняла, что все прежние ее «любови» были всего лишь фантазиями на определенную тему, из которых ей не хотелось возвращаться в действительность. С Антоном Шалевичем она мечтала пойти куда-нибудь вместе в родном городе, а не в придуманном королевстве. Например, в кафе «Марс», где продают потрясающие «марсианские» десерты. Или поехать на концерт группы «Скифы». Или просто прогуляться по парку.
Антон Шалевич не знал, что вызвал вдруг такой интерес у Алены, а потому был с ней сдержанно-приветлив, как всегда. Иногда он уходил из школы с Кариной Мелиховой, классной красавицей, и Алена ревновала его к ней до удушья и спазмов от еле сдерживаемых слез. Устав терзаться и ждать, когда Антон заметит ее любовь, она, следуя классическим образцам, решила написать ему письмо. Каким образом оно попало к Каринке, Алена не могла даже предположить. Она почему-то была уверена, что сам Антон не мог отдать его Мелиховой.
Лежа на постели с мокрым полотенцем на опухшем лице, Алена никак не могла понять, куда же девалась ее мучительная любовь? Ей почему-то стало жалко Антона. А потом опять себя. Состояние нелюбви оказалось еще тяжелее, чем безответная любовь. Внутри Алены будто что-то сдулось и стало донимать сосущей болью, как пустой желудок. Потом вдруг заболело плечо, да так, что голову с мятым заплаканным лицом было не повернуть в сторону. Врач в очередной раз вызванной «Скорой помощи» сделал ей пару уколов и посоветовал родителям отвести дочь к невропатологу. Невропатолог, огромный жизнерадостный дядька, который наверняка никогда в жизни не испытывал ни мук неразделенной любви, ни ее потери, прописал Алене санаторий, куда она и отправилась с большим желанием. Она готова была спрятаться и в безводных барханах пустыни Сахары, только бы не возвращаться в класс. Плечо заболело очень кстати. Санаторий – это то, что нужно ее измученной душе. Хорошо, что обещали одноместный номер. Ей совсем не хочется с кем-нибудь разговаривать…
Запах лаванды, исходящий от покрывала, Алену утомил. Она поднялась с кровати, вытащила из сумки ноутбук, водрузила на стол и, включив, стала ждать, пока компьютер загрузится.
Как жаль, что в жизни нельзя нажать кнопку «delete», чтобы исчезло то, что так мучает и мешает. А еще лучше, если бы можно было нажать «reset» и, перезагрузившись, прожить неудачный отрезок жизни сначала. Заново проживая в нем, Алена ни за что не стала бы писать Шалевичу. И никому не стала бы. Она покончила бы с глупыми мечтами и занялась бы учебой. Например, можно было бы записаться на курсы английского языка. А потом – немецкого или французского… Хотя, конечно, легко придумывать про английский с французским… Куда мечты-то денешь? Они роятся в голове независимо от ее волевых усилий. А вот она возьмет и пойдет завтра в санаторную библиотеку и для начала засядет за английский. Не до мечтаний будет!
Ноутбук мелодичным пиликаньем сообщил, что готов к работе. Алена вызвала страничку «ворда» и написала: «Карина Мелихова». Потом подумала и приписала к ней Антона Шалевича. Рядом, с ожесточением молотя по клавишам ноутбука, выстучала еще одно тяжкое слово: «Любовь». После выделила написанное грязно-голубым цветом и с наслаждением щелкнула по «delete». Лист снова стал белоснежно чистым. Вот с такого белого листа Алена и начнет жизнь заново. В ней не будет места ни пустым мечтаниям, ни напрасным ожиданиям. Алена будет плыть по глади дней легким бумажным корабликом.