Принцесса Конде

3 Особняк де Лонгвиль

Роскошный особняк Лонгвилей на Петушиной улице был омыт лучами утреннего солнца. Раззолоченная карета, запряженная четверкой вороных, остановилась у крыльца.

Первым вышел человек, которого придворные острословы назвали бы разряженным столь пестро, что любимый королевский шут должен был бы удавиться от зависти. И действительно, вкус разряженного господина оставлял желать лучшего. Камзол цвета утренней зари, пышные штаны лазоревого оттенка, шляпа с зелеными перьями и украшенная изумрудами шпага. Эффектно, никто не спорит, но как же утомительно для глаз! Зато спутница его была одета куда скромнее – в простое нежно-розовое платье, которое лишь подчеркивало ее невероятную красоту.

Белокурую обладательницу огромных голубых глаз, длинных ресниц, нежного румянца на щечках и соблазнительно припухлых губ звали Анной-Женевьевой. Постаревший щеголь, который помог девушке выйти из кареты, был ее мужем. Принц Невшательский, герцог де Лонгвиль д’Эстотвиль де Коломьер когда-то уже был женат на Виолетте де Бурбон-Суассон, но пять лет назад его супруга скончалась. Герцог решил жениться вторично, причем выбрал в спутницы жизни единственную дочку Генриха II Конде и Шарлотты Монморанси (между прочим, в свое время герцог де Лонгвиль безуспешно пытался ухаживать за матерью нынешней своей невесты). Никого не смущало то, что невеста оказалась младше жениха на двадцать пять лет. Свадьбу сыграли весной 1642 года.

И вот уже восемь месяцев Анна-Женевьева жила не в особняке Конде, который располагался здесь же, на Петушиной улице, а в доме своего мужа.

Всякий раз при встрече с дочерью принцесса Шарлотта украдкой вздыхала: ее милая девочка заметно похудела за эти месяцы, стала гораздо меньше смеяться и явно тяготилась своим нынешним положением. От остроумной, жизнерадостной девушки, какой Анна-Женевьева была еще год назад, осталась лишь тень.

Хрупкая фигурка скользнула в открытые двери особняка, не обращая внимания на поклоны слуг. Девушка привыкла к такому обращению с детства. Даже в Венсеннском замке, где ее отец отбывал наказание за участие в заговоре и где она появилась на свет, ей, совсем крошке, почтительно кланялись. Она была принцессой, настоящей принцессой. Но только в сказках у принцесс не бывает проблем.

Герцог проводил супругу на ее половину и удалился. Оставшись одна, Анна-Женевьева небрежно бросила перчатки на стол, медленно подошла к окну. Ей хотелось плакать.

Они только что ездили с визитом к королеве, и ее дражайший супруг опять совершенно забыл про то, что он уже не холостяк. Молоденькая жена скучала в кресле, отбиваясь от атак назойливых кавалеров, а муж в это время открыто ухаживал за госпожой де Монбазон!

Девушка была оскорблена, но умело скрывала свои чувства под маской светской любезности. Сейчас можно было дать им волю. Маленький кулачок несколько раз с силой ударил по стене.

«Стерпится – слюбится!» – постоянно повторяла ей мать. Да, Шарлотту де Монморанси тоже выдали замуж почти насильно, и она довольно долго ненавидела своего супруга. А потом родители очутились в Венсеннском замке и нашли общий язык. Но это – счастливое исключение. А остальные?

Вздохнув, молодая герцогиня потянулась было к шнурку звонка, которым вызывали прислугу. Но передумала. Она переоденется в домашнее платье позже, когда станет ясно, что никого не придется принимать.

Принцессы в сказках были счастливы. Ей не повезло. Она замужем, но мужа у нее, можно сказать, что и нет. Нет и любви. Об этом даже говорить смешно: тощий, высокий, по-женски жеманный и вечно молодящийся Генрих вызывал у нее с трудом скрываемое отвращение. Богатство, красота, знатное происхождение – как этого, оказывается, мало, чтобы быть счастливой! Вздохнув еще раз, Анна-Женевьева пристроилась в кресле с книжкой в руках. Но почитать ей не дали.

В комнату впорхнула горничная.

– Мадам, к вам приехала госпожа де Ланнуа. Вы принимаете?

– Разумеется! – Анна-Женевьева отложила в сторону томик Овидия. – Проси немедленно!

Отлично! Теперь у нее есть компания для ужина. Вечер не только спасен, но даже обещает быть приятным.

В комнату вошла графиня Агнесса де Ланнуа, одна из тех женщин, кого Анна могла бы, пожалуй, назвать подругой, хотя настоящих подруг у нее не было. Агнесса была облачена в темно-красный бархат, и этот цвет удивительно шел ей, контрастируя с ее жгуче-черными волосами и подчеркивая белизну лица.

Женщины радостно поздоровались, и Агнесса спросила, заметив лежащую на столике книгу:

– Ты читала римскую поэзию? Я тоже иногда заглядываю в классиков… Но редко. Ты даже не представляешь, Анна, как мне надоело каждый день созерцать противную физиономию моего супруга! Так захотелось отдохнуть от него…

– Твой супруг сейчас дома, ведь так?

– К сожалению, да… Я была бы безумно счастлива спровадить его куда подальше, хоть за границу! Если бы король одарил его какой-нибудь, пусть не очень доходной должностью, но требующей долгого отсутствия, благодарности моей не было бы границ. Но с его куриными мозгами только и можно оказывать королю такие пустяковые услуги, какие он оказывает. Одним словом, человек низкий и недостойный, умеющий только морочить голову женщинам.

– Каких женщин ты имеешь в виду, Агнесса? – удивилась Анна.

– Ну уж никак не себя! – со смехом отвечала графиня. – По слухам, у него есть какие-то связи на стороне. Но меня это нимало не волнует. Он недостоин даже ревности. Вот что удивительно! Твой муж, Анна, лет на двадцать старше моего, а по характеру они совершенно сродни друг другу. Не знаю, на что будет похож через двадцать лет граф де Ланнуа… думать об этом совсем не хочется. Если его не убьют на дуэли… Вот только и различия у наших мужей, что в количестве браков… Боже мой, да пусть вытворяет что хочет! Знаешь, на что вчера мне намекал отец?

– Опять на то, что неплохо бы обзавестись потомством? – догадалась Анна.

– Разумеется! Как представлю, что мне рано или поздно придется родить от этого нахального петуха… Но провидение, слава богу, идет мне навстречу! Да и нестрогий нрав Эдмона немало этому благоприятствует. Может быть, у него где-то и есть, – усмехнулась графиня, – бастарды… Впрочем, какая разница?

К великому сожалению подруг, их уединение прервал герцог де Лонгвиль. Агнесса выдавила из себя учтивую улыбку, Анна-Женевьева распорядилась, чтобы к столу подали еще один прибор.

Всякие душевные разговоры были исключены. Дамы дружно принялись за почти остывший ужин и лишь изредка вставляли слово в монолог герцога.

Господин де Лонгвиль рассыпался в похвалах господину Мазарини и выражал недовольство братом жены. По его мнению, герцог Энгиенский слишком вяло вел военные действия во Фландрии.

Анна, не признававшая критики в адрес нежно любимого ею Людовика, с трудом сдерживалась, чтобы не надерзить мужу. К счастью, он ненадолго сменил тему:

– Когда возвращается этот де Ру? (Де Ру был начальником охраны герцога де Лонгвиля.) Признаться, нынче разъезжать по Парижу без сопровождения не слишком-то разумно!

– Но ведь мы и не ездим без сопровождения! За нами всегда следует охрана! – немного удивилась Анна.

– Да, но когда с нами де Ру, мне гораздо спокойнее.

Анна-Женевьева была еще больше изумлена. Если бы она совсем не знала Фабьена де Ру, пару месяцев назад прибывшего к ней с рекомендацией от брата, то предположила бы, что муж хочет приставить к ней шпиона. Однако же заподозрить в шпионстве шевалье де Ру было совершенно невозможно! Он был до мозга костей предан герцогу Энгиенскому и его сестре.

– Благодарю вас за заботу, – только и смогла выговорить Анна. – Шевалье возвращается завтра.

– Прекрасно, – пробормотал герцог и возвратился к своим политическим рассуждениям.

Агнесса скучала и прикрывала зевоту веером. Герцог ничего не замечал, упиваясь своим красноречием. Когда он наконец сделал паузу, графиня де Ланнуа стала прощаться:

– Мне кажется, уже довольно поздно, и меня ждет муж!

– О да! – живо подхватил герцог, уминая гусиный паштет. – К такому красавцу стоит поспешить, мадам! На вашем месте я бы вовсе не оставлял его одного!

– Я доверяю ему целиком и полностью! – не без иронии ответила Агнесса.

Анна еле удержалась, чтобы не рассмеяться в открытую: настолько комичен был вид графини, да и слова ее разительно отличались от тех признаний, которые она расточала в этой же комнате какой-то час назад.

Как только Агнесса ушла, герцог тотчас утратил к супруге всякий интерес и, поцеловав Анне-Женевьеве руку, удалился к себе. Долг супружеского внимания на сегодня, надо полагать, был выполнен. Госпожа де Лонгвиль с облегчением вздохнула. После разговора с подругой ночь в обществе немилого мужа была бы для нее совсем уж невыносима.

Через час огни в спальне Анны-Женевьевы погасли. Герцогиня забылась неспокойным сном в постели, которая была слишком широкой и холодной для молодой дамы двадцати двух лет от роду, имеющей законного супруга…

Андре добрался до домика на улице Фран-Буржуа без особых приключений и был встречен встревоженной маркизой.

– Ах, вот и вы! Я начала волноваться. Неужели вы шли по улицам в одиночку? Так поздно и так опасно!

Андре скрипнул зубами от досады. Он устал, и забота Сюзанны сейчас тяготила его.

– Все в порядке, сударыня. Я хотел бы отдохнуть.

– Нет-нет! Для начала вы поужинаете.

Слабое возражение, что он уже поел, Сюзи как будто и не слышала. Воспользовавшись моментом, когда маркиза отвлеклась, отдавая слугам необходимые приказания, Андре, ни слова не говоря, сбежал в свою комнату.

Там ему пришлось скрипнуть зубами во второй раз. Задвижка на дверях была предупредительно снята. Стоило догадаться, что Сюзанна не оставит его ночевать в одиночестве.

Андре вздохнул, присел на кровать и устало закрыл глаза. Ну и день нынче выдался! Давно таких не было.

Все объясняется просто. Он отвык от Парижа. Отвык от всего, что составляло его жизнь здесь, во Франции. В Испании он в это время видел бы десятый сон. Там он вскакивал с постели за десять минут до колокола, возвещающего начало утренней молитвы, в шесть утра уже стоял рядом со своим патроном в соборе, и мысли его были легки и чисты. А вчера… ох, кажется, вчера он вообще не молился!

Париж есть Париж. Город искушений и соблазнов, город греха и веселых нечестивцев. Здесь немудрено забыть про то, что составляло смысл жизни. Здесь легко нарушаются все правила. Sincerum est nisi vas, quodcumque infundis acescit. Прав был Гораций – в грязный сосуд что ни влей, оно непременно прокиснет.

Сюзанна… Вся погибель от женщин. Еще до принесения священнических обетов он строго-настрого запретил себе даже думать о сладости женских объятий и пять лет держал данное Богу и себе слово. А вчера… вчера как с цепи сорвался. К великому восторгу маркизы. Себе на беду. В подобных случаях единственным извинением греха перед Богом является любовь. Следовательно, Сюзанна, ослепленная своим чувством, согрешила куда меньше, чем он. Он не любит ее. Ничуть. Просто она временами так похожа на ту, единственную, кого он и вправду любил и, возможно, любит до сих пор – вопреки всяким разумным доводам.

Хотя… не нужно врать себе: он сразу надеялся на то, что Сюзанна его не забыла и сделает все, о чем он попросит. До поры до времени ему не стоит возобновлять давних знакомств. Маркиза будет молчать хотя бы потому, что знает: стоит ей даже случайно обмолвиться о том, что он вернулся, и его у нее отберут. Непременно отберут. У красавчика де Линя здесь осталось слишком много воздыхательниц.

А сейчас нужно помолиться. Он опустился на колени перед распятием, висевшим в изголовье кровати, смиренно наклонил голову. Завтра, перед тем как идти по делам, он отправится в ближайшую церковь и исповедуется, пусть и не говоря, что он – священник.

Плоть слаба. А дух?

– Pater noster…

Латинские слова привычно срываются с губ тихим шепотом. Пламя свечи дрожит, освещая измученное лицо распятого Христа.

Отче, дай устоять, если она появится здесь…

Сюзанна тоже молилась. Но ее шепот тороплив и сбивчив.

Нет покоя в душе у маркизы де Лавернь, и святые слова не идут на ум. О Боге ли думать, если в голове кружится сладостный дурман? Уже ночь. Скорее бы уснули все в доме, чтобы тихонько проскользнуть в соседнюю комнату! Хотя… кого стесняться, кого бояться? Верную Жавотту? Дени? Взятые с собой из особняка де Лавернь слуги привыкли держать язык за зубами.

Забыла маркиза и про мужа, и про детей. Дочка с сыном на попечении верных слуг. Муж обожает ее и ни о чем не подозревает. Сколько раз она обманывала его с другими мужчинами! Но то было или из тщеславия, или от скуки. Все дамы ее круга имеют любовников. Почему она не должна следовать общему примеру?

Но Андре… Пламя, сжигающее ее душу и плоть. Грешный синеглазый ангел.

В доме наступила полная тишина, и недоговоренная молитва замерла на устах Сюзанны. Осторожно приоткрыв дверь, шмыгнула в коридор. Несколько шагов на ватных, подгибающихся ногах. Да что она, как девчонка, в самом деле! Чего бояться? Того, что он холодно посмотрит и скажет: «Ступайте к себе, маркиза?» Вот вздор какой в голову лезет! Пламя откажется от очередной охапки хвороста? Особенно после того, что было вчера ночью? Ну, вперед! Толстый ковер заглушил шаги.

Андре стоял на коленях и молился. Лицо было обращено к потолку, точеные пальцы перебирали четки из самшита, глаза закрыты, длинные ресницы нервно подрагивали. Лицо строгое, отрешенное, удивительно тонкое. Незнакомое.

Страстное пламя, неужели ты бываешь и таким?

– Anima Christi, sanctifica me, Corpus Christi, salva me…

Голос на грани шепота, но все равно можно разобрать каждое слово. Андре молился на латыни. Она знала эту молитву по-французски:

– Душа Христова, освяти меня. Тело Христово, спаси меня. Кровь Христова, напои меня. Вода ребра Христова, омой меня…

Сюзанна неслышно сделала еще шаг вперед и приблизилась настолько, что теперь ощущала тепло, исходящее от его тела.

– O bone Jesu, exaudi me…

Она взяла в ладони пряди его волос, прижала к своему разгоряченному лицу, наслаждаясь их шелковистостью и тонким, еле уловимым ароматом земляники. Почувствовала, как он вздрогнул, как напряглась его спина, как он вопреки своей воле подался назад. От Бога. К ней. Попытавшись устоять – и все же почти без боя сдаваясь в плен искусительнице.

– Ne permittas me separari a te… – мелодичный голос стал отрывистым, в нем появилась хрипотца. – Ab… Ab hoste…

Латынь для него – второй родной язык. А ведь запнулся. Запнулся потому, что нежные женские руки ласковым кольцом обвили шею, жаркое дыхание трепещет у самого уха, щекочет кожу и сводит с ума…

– От лукавого… защити меня…

Кто защитит вас, господин Андре, от губ, которые целуют маленький белый шрам на гладком плече? Куда вы убежите от собственной грешной плоти, которая с готовностью отозвалась на ласку? Вы не лед. Вы – пламя, яркое пламя… Лучший из всех, кто касался губ Сюзанны и обнимал е?.е.

– И повели мне… прийти… к Тебе, дабы… дабы…

Вы забыли и французские слова, шевалье?

– Дабы со святыми Твоими… восхвалять Тебя… во веки веков…

Сейчас вы перестанете славить Создателя, потому что к вам прильнула одна из тех, что были созданы на погибель роду человеческому. Вы не устоите, шевалье, потому что это сильнее вашей воли, вашей любви к Творцу. Вы – мужчина, и рядом с вами – женщина. Что еще вам нужно?

– Аmen! – Последнее слово молитвы становится первым стоном страсти.

Она победила! Теперь никто и ничто не мешает упасть на кровать, чтобы сплестись, слиться в одно, забывая про все на свете: про день вчерашний, про заботы дня будущего, про обещания и обеты…