Приворотное зелье

2

Грейс протерла глаза и поморщилась от отвращения, почувствовав кисловатый привкус во рту. Голова болела, и все тело тоже, но по-разному. Боль в теле имела определенно приятный оттенок, в то время как голова… Она осторожно повертела ею и тут же пожалела об этом, почувствовав, как болезненно застучало в висках.

Надеясь нащупать знакомую прикроватную тумбочку, Грейс инстинктивно протянула руку… И поняла, что находится не в своей постели.

Так где же она? Словно в тумане в ее голове проплыли смутные обескураживающие воспоминания и образы. Нет-нет, она не могла этого делать! Она этого не делала! Грейс с испуганно колотящимся сердцем взглянула на другую половину широкой постели и почувствовала огромное облегчение, увидев, что там никого нет.

Наверное, это был сон — только и всего. Шокирующе неприличный сон. И она даже представить себе не могла, как и почему… Грейс застыла, заметив отчетливую вмятину от другой головы на соседней подушке.

Дрожа, она склонилась ниже и замерла, уловив чужой, но все-таки потрясающе знакомый запах мыла и мужчины, исходящий от подушки.

То, что только смутно грезилось ей, с каждым громким ударом сердца, отдающимся в ушах, обретало все более и более отчетливые очертания.

Это произошло на самом деле! Здесь, в этой комнате! В этой постели! Она сделала это. А где же он? Грейс нервно посмотрела в сторону ванной, и ее взгляд вдруг наткнулся на собственную одежду, аккуратно сложенную на стуле.

Не доведя своей мысли до логического конца, Грейс пулей вылетела из постели и, подбежав к стулу, натянула на себя такие спасительно привычные вещи, ни на минуту при этом не отрывая взгляда от закрытой двери в ванную.

Ей так хотелось принять душ, почистить зубы, причесаться! Но она не смела. Ужасающе подробные воспоминания проносились в ее отравленной алкоголем больной голове. Просто непостижимо! Как она могла вести себя подобным образом?

Я пила, с отвращением напомнила себе Грейс. Да, она пила, и, что бы там ни было в этом отвратительном пойле, присланном гостиничной службой, оно превратило ее из добропорядочной, целомудренной девственницы… в аморальную, сексуально агрессивную женскую особь, которая…

Девственницы! Грейс окаменела. Что ж, теперь, во всяком случае, она ею быть перестала. Не то чтобы это было так уж важно… Вот только, подстегиваемая желанием, она даже не думала ни о своем здоровье, ни о том, чтобы как-то предохраниться…

Оставалось только молиться, чтобы судьба не наказала ее слишком жестоко за непростительную глупость и несдержанность, чтобы совершенное ею не имело других последствий, кроме глубокого унижения, испытываемого ею теперь.

Схватив сумку, Грейс на цыпочках подошла к двери спальни.

Кен в этот момент спрашивал себя, долго ли незваная гостья намерена спать в его постели и не сочтет ли гостиничная служба пять часов утра слишком ранним временем для завтрака.

Хотя его отчаянно клонило ко сну, он твердо решил не возвращаться в кровать, пока она там. Одного опыта с него достаточно. Кен отлично понял, насколько уязвим перед ее весьма эффективными методами обольщения.

Но даже теперь, после того как имел возможность в течение трех часов анализировать в одиночестве случившееся, он так и не приблизился к пониманию того, почему оказался не в состоянии запретить себе отвечать ей, почему безоговорочно сдался на волю собственным желаниям.

Да, он испытал эту сладостно-горькую боль влечения, едва увидел ее в вестибюле отеля. Но все должно было бесследно пройти, как только он сообразил, для чего эта особа здесь…

Кен напрягся, увидев, как открывается дверь спальни. Уже рассвело, наступало свежее, яркое летнее утро. Женщина явно заметила его: лицо ее приобрело тот же оттенок, что и освещенные восходящим солнцем облака, проплывающие за окном. Кен увидел, как она изумленно приоткрыла рот и бросила быстрый, отчаянный взгляд на большую белую дверь — единственный ее путь к спасению. Предвосхитив следующее движение женщины, Кен вскочил и быстро встал между ней и дверью.

Теперь, получив возможность рассмотреть его при свете, Грейс почувствовала, как жар смущения, охвативший ее, превратился в обжигающее пламя. Это был он, тот мужчина из вестибюля, мужчина, вызвавший в ней совершенно не характерные для нее мысли и ощущения!

Она покосилась на кофейный столик и предательский графин для коктейлей.

— Да, — вежливо подтвердил Кен. — Вы не только обманным путем проникли в мой номер, но и увеличили мой счет за обслуживание. Вы намерены сами оплачивать использование моей постели и услуги бара… или передадите счет Грегори Куперу?

Грейс, с несчастным видом смотревшая на графин, услышав знакомое имя, машинально повернула голову и посмотрела на него.

— Грегори? — недоумевающе переспросила она.

Пусть тестю Грегори Купера принадлежала местная фабрика, пусть сам Грегори был ее управляющим, но это отнюдь не прибавляло ему любви местных жителей. У него была репутация нечистого на руку дельца, и он пытался внедрить нововведения, которые недопустимо снизили бы зарплату и были потенциально опасными для окружающей среды. К счастью, профсоюзам и местным властям удалось это предотвратить. Но какое отношение мог он иметь к унизительной ситуации, в которой оказалась Грейс?

— Да, Грегори, — подтвердил Кен, безжалостно копируя тревожное дрожание ее голоса. — Я отлично понимаю, что происходит, — едко продолжал он. — И зачем вы здесь. Но если вам хотя бы на минуту пришло в голову, что я могу поддаться на шантаж и пойти на попятный…

Грейс проглотила комок в горле.

Неужели Кен Эдвардс — а это наверняка он — действительно думает, что она из тех женщин, которые действуют подобным образом? Особенно потрясло ее слово «шантаж». Но разве случившееся в действительности намного лучше? Разве легче это перенести, не говоря уж о том, чтобы объяснить кому-то другому? Разве более уважительной причиной показалось бы то, что она напилась — пусть и по несчастливой случайности — и просто не ведала, что творит? Лечь в постель к абсолютно незнакомому мужчине, делать то, что она делала, и что хуже всего — делала с большой охотой… Женщине ее профессии, ответственной за формирование и воспитание юных умов…

Грейс содрогнулась, представив, как отнеслись бы к ее поведению некоторые из родителей ее учеников, не говоря уж о членах попечительского совета школы.

— Что ж, можете пойти к вашему нанимателю, — с холодным презрением произнес Кен Эдвардс, — и сказать, что, хотя вы и неплохо отработали его деньги, это ни на йоту не изменит моих планов. Я как и прежде не намерен менять условия контракта. Понятия не имею, чего он хотел достичь, заплатив вам за то, чтобы вы переспали со мной, — мрачно и не совсем искренне продолжал Кен. — Но все, что ему удалось, — это обеспечить мне ночь довольно посредственного с профессиональной точки зрения секса. Если он думает, что сможет как-то использовать это против меня…

Кен с подчеркнуто безразличным видом пожал плечами, пристально следя при этом за реакцией Грейс на свои циничные заявления.

Женщина сильно побледнела, и ее взгляд при иных обстоятельствах он назвал бы затравленным.

Грейс изо всех сил пыталась разобраться в этой разрастающейся путанице и понять, о чем же говорит Эдварде. Она запрещала себе думать сейчас о жестокости его обидных замечаний. Горьким переживаниям она будет предаваться потом, когда останется наедине с собой. Но его ссылки на Грегори Купера и ее предполагаемую связь с ним были полным бредом.

Она открыла было рот, чтобы сказать об этом, но ей помешало сердитое восклицание Кена:

— Не знаю, кто вы и почему не можете найти более достойного способа зарабатывать себе на жизнь…

Не обращая внимания на последнюю часть замечания, Грейс, словно утопающий за соломинку, уцепилась за слова о том, что он ее не знает.

Если он не знает, кто она, для нее, безусловно, нет никакого смысла просвещать его на сей счет. При некоторой доле везения ей, возможно, удастся спасти свою гордость и репутацию, если случившееся останется между ними.

Грейс сразу же отвергла мысль о необходимости объяснить Кену истинную цель своего прихода. Как теперь она сможет уговаривать его принять участие в судьбе ее школы?

Груз новой вины навалился на ее и без того согбенные плечи. Она не только предала себя, свои ценности, она также предала свою школу, и своих учеников. И, что было еще хуже, Грейс по-прежнему не могла понять, как это случилось. Да, она слишком много выпила, но разве одно это…

Она вдруг вспомнила свою реакцию на Кена Эдвардса, когда впервые увидела его вчера вечером в вестибюле отеля. Конечно, тогда она не знала, кто он. Только… только сразу почувствовала к нему непреодолимое влечение…

Оцепенев от полной неприемлемости того, что совершила, от стыда и отчаяния, Грейс стояла неподвижно и невидящим взглядом смотрела перед собой.

Отсутствие какой-либо реакции и ее затянувшееся молчание — всего лишь отработанный прием, который она привыкла использовать в своих играх с мужчинами, решил внимательно наблюдавший за ней Кен. Что же касается потрясения и муки, которые он заметил в ее взгляде раньше… Что ж, он уже имел возможность убедиться в ее актерском мастерстве!

— Я должна идти. Позвольте мне пройти.

Мягкий, с придыханием, голос заставил Кена тут же вспомнить ее ночные мольбы. Что, черт возьми, с ним творится?! Не может же он все еще хотеть ее!

Хотя Кен даже не пошевелился, Грейс шагнула к двери со всей решительностью, на какую была способна. Мне уже случалось, напомнила она себе, во время практических занятий в колледже входить в класс, полный разбушевавшихся подростков, не показывая при этом своего страха. Я конечно же смогу «взять наглостью» одного-единственного обыкновенного мужчину. Только почему-то слово «обыкновенный» в применении к нему вызвало у нее мрачный смешок. Этот мужчина не обыкновенный ни в чем. Этот мужчина…

У нее есть кураж, думал Кен, видя, с каким спокойствием она смотрит мимо него на дверь. Но ведь выбранная ею профессия, несомненно, предполагает умение уйти красиво.

Удерживать женщину силой было противно его принципам, пусть даже и ужасно не хотелось отпускать ее, не получив подтверждения правильности его мнения о ней и о человеке, ее нанявшем.

Еще мгновение — и их тела соприкоснулись бы, вздрогнув, поняла Грейс, когда Кен наконец освободил проход. Судорожно вздохнув от облегчения, она схватилась за ручку двери.

Кен подождал, пока она ее повернет, а потом мрачно напомнил:

— Купер, возможно, считает это умным ходом, но можете передать ему от моего имени, что это не так. О, и всего пара слов предостережения для вас лично: любая попытка придать огласке случившееся этой ночью обернется против вас же, и в десятикратном размере.

Грейс ничего не сказала. Она просто не могла говорить. Это был самый болезненный, самый постыдный опыт, который ей случалось когда-либо переживать.

Но Кену Эдвардсу все казалось мало. Когда она шагнула в коридор, он придержал дверь и грубо схватил ее за руки. Грейс словно током ударило.

— Конечно, если бы вы были поумнее, то обратились бы Туда, где могли бы получить наивысшую цену.

Грейс не удержалась и помимо собственной воли хрипловато спросила:

— Что… что вы имеете в виду?

Улыбка циничного удовлетворения, появившаяся на губах мужчины, заставила ее вздрогнуть, как от удара.

— Только то, что меня удивляет, почему вы не попытались продать мне свое молчание за гораздо большую сумму, чем та, которую платит вам Купер за ваши услуги.

Грейс не верила собственным ушам.

— Я… я не… — инстинктивно попыталась защититься она, но, тут же передумав, тряхнула головой и негодующе выпалила: — Никакие деньги не в состоянии компенсировать мне то… то, что пришлось пережить этой ночью! — И прежде чем Кен успел сказать или сделать еще что-нибудь невыносимо обидное, вырвалась и побежала по коридору к лифту.

Горничная в униформе отеля остановилась в противоположном конце коридора как раз в тот момент, когда Грейс вылетала из номера Кена, но, поглощенная своими переживаниями, та ее не заметила.

Кен в яростном недоумении смотрел, как она уходит. За какого же дурака она его принимает, если думает, что он купится на этот старый трюк? Многозначительные отметины и царапины на его теле свидетельствовали о совершенно обратном тому, что сказала эта женщина.

К облегчению Грейс, никто не обратил на нее внимания, когда она проходила по вестибюлю отеля. Служащие, несомненно, привыкли к тому, что гости приходят и уходят, когда им заблагорассудится.

Она вышла навстречу яркому утреннему солнцу и заморгала, ослепленная его сиянием. Первое, что я сделаю по приезде домой, решила Грейс, выезжая на шоссе, ведущее к городку, — это приму душ. Потом напишу Кену Эдвардсу письмо, в котором изложу просьбу не закрывать фабрику. Ни в коем случае я не пойду больше ни на какие личные контакты с ним! И третье… В-третьих, я наконец высплюсь и после этого постараюсь крепко-накрепко забыть о том, что произошло между нами…

Грейс открыла парадную дверь своего маленького коттеджа. Одного коттеджа из восьми, стоящих в ряд и построенных в прошлом веке, с крохотными живописными садиками, выходящими на улицу, и гораздо более просторными лужайками на задах. Заперев за собой входную дверь, она поплелась наверх…

Ее разбудил телефонный звонок. Грейс спросонья потянулась к телефонной трубке и с ужасом увидела, что на часах уже больше десяти. Обычно в это время субботнего утра она уже делала закупки на неделю в супермаркете, после чего обычно завтракала с друзьями. По счастью, на этот раз у нее не было назначено никаких встреч, так как большинство друзей отправились в отпуск с семьями.

Поднося телефонную трубку к уху, она невольно напряглась, хотя и знала, что это не может быть Кен Эдварде — ведь ему даже неизвестно, кто она такая, слава Богу! Легкий холодок возбуждения, пробежавший по телу, быстро сменился чем-то, что она никогда не позволила бы себе назвать острым разочарованием. Звонил кузен Фил.

Нет ничего удивительного в том, что ее травмированные пережитым чувства отказываются реагировать адекватно.

— Наконец-то! — радостно воскликнул Фил. — Я просто умираю от любопытства! Ну, как все прошло с Эдвардсом?

Грейс поглубже втянула в себя воздух, а ее сердце глухо застучало от чувства вины и стыда. Рука, держащая трубку, вспотела. Она совсем не умела лгать, никогда даже и не пыталась.

— Ничего не вышло, — тихо призналась Грейс.

— Ты струсила? — предположил Фил. Она с облегчением ухватилась за предлагаемое кузеном объяснение.

— Я была очень усталой… и все думала, и думала, а потом…

Грейс собиралась, пропустив подробности, сказать Филу, что она решила написать Кену Эдвардсу письмо, вместо того чтобы встречаться с ним лично. Но кузен облегчил задачу, перебив ее.

— Я так и предполагал, что ты не справишься, — добродушно заметил он. — Не переживай. Дядюшка Фил спешит на помощь. Мой босс пригласил меня сегодня на обед, и я спросил, нельзя ли взять тебя с собой. У него назначена встреча с Эдвардсом на следующей неделе. И если ты расскажешь о своих проблемах Роджеру, он присовокупит их к своим и преподнесет Эдвардсу все вместе.

— О, Фил, ты очень добр, но я не думаю… — неуверенно начала Грейс.

Она была совершенно не в настроении идти на обед. Что же касается предложения рассказать о проблемах школы боссу Фила, депутату от их округа, то вера Грейс в себя была настолько подорвана последними событиями, что она не знала, сможет ли заставить себя посмотреть в глаза какому-нибудь официальному лицу.

Кузен, однако, дал понять, что отказа не приемлет.

— Ты должна пойти, — настаивал он. — Роджер действительно хочет познакомиться с тобой. Его внук — один из твоих учеников и, по-видимому, большой твой почитатель. Внук, а не Роджер. Хотя…

— Фил, я не могу, — взмолилась Грейс.

— Можешь. Должна. Подумай о своей школе, — поддел он ее, а затем добавил: — Я заеду за тобой в половине восьмого и лучше бы тебе быть уже готовой. — И повесил трубку прежде, чем Грейс смогла продолжить свои протесты.

Грейс устало посмотрела на очередной чистый лист бумаги, лежащий перед ней. Большую часть дня она провела, пытаясь написать письмо Кену Эдвардсу. Головная боль, с которой она проснулась, к счастью, утихла. Но всякий раз, как она старалась сосредоточиться на своем занятии, Кен Эдварде возникал перед ее мысленным взором. И в памяти всплывало не только его лицо в мельчайших деталях, осознала она, покраснев, как пионы, росшие на клумбе ее соседки. Миссис Дженкинс, несмотря на свои восемьдесят лет все еще остававшаяся завзятым садоводом, с грустью объясняла Грейс, что любит насыщенные, яркие цвета потому, что только их и может различать.

Любовно ухоженные клумбы самой Грейс были более спокойных светло-зеленых, белых, серебристых тонов… Таких же серебристых, как незабываемые глаза Кена Эдвардса.

Она покраснела еще больше, когда, опустив взгляд, увидела, что аккуратно вывела в верхней части листа: «Дорогие Незабываемые Глаза!».

Быстро скомкав лист, она отправила его к предыдущим, в корзинку, и начала снова, напомнив себе, как важно показать Эдвардсу, что закрытие фабрики губительно отразится не только на школе, но и на всей общине.

Маленькие городки в их традиционно сельском округе либо вымирали, либо оживали только по уик-эндам, когда туда приезжали отдохнуть рабочие, перебравшиеся в крупные города. И местные жители трудились не покладая рук, чтобы их городок оставался живым полноценным организмом.

Если удастся привлечь на свою сторону босса Фила, тот, возможно, сумеет им помочь. Слегка нахмурившись, Грейс отодвинулась от письменного стола. Она должна сделать все возможное, чтобы ее школа продолжала существовать. Когда Грейс только назначили директором, в окружном департаменте образования ей сказали, что это ненадолго, поскольку школа непременно вскоре закроется.

Конечно, она знала, что в соседнем городе имела бы более широкие перспективы и высокую зарплату, но, войдя в курс дел и поняв, какие последствия принесет закрытие их школы, начала активно набирать новых учеников. Порой приходилось даже упрашивать родителей, которые все больше склонялись в пользу частного образования, дать шанс местной начальной школе.

Ее усилия не прошли даром. И Грейс знала, что никогда не забудет того чувства гордости, которое испытала, получив очень лестные отзывы об их школе после инспекторской проверки.

Она гордилась не столько собой, сколько усилиями учеников и родителей, которые поддержали школу. Она не могла просто отойти в сторону и наблюдать, как рушится возведенное общими усилиями здание, а вместе с ним — и столь усердно прививаемое ею ученикам чувство товарищества и взаимовыручки.

Грейс удалось доказать, что в атмосфере любви и заботы, в школе, где каждого хорошо знают и ценят как личность, дети учатся с большим интересом и обретают уверенность в себе, которая, несомненно, поможет им в дальнейшей жизни. Да, ей все это было хорошо известно, но объяснить это Кену Эдвардсу почему-то казалось сейчас невозможным.

Наверное, этому мешали подозрения Грейс, что Эдвардс уже принял решение. И какая-то маленькая община, привычную жизнь которой он мог походя разрушить, не имела для него никакого значения в сравнении с возможными прибылями от сделки с Купером. А может быть, все дело было в том, что, как Грейс ни старалась, сейчас она не могла думать ни о чем, кроме ночи, проведенной с Кеном.

С каждым часом, отдалявшим ее от этой ночи, Грейс становилось все хуже от осознания того, что она натворила. Подобное поведение было ей совершенно несвойственно, доказательством чему, если бы она в таковых нуждалась, было то, что Кен Эдвардс стал ее первым любовником!

Слишком взволнованная, чтобы чем-то заниматься, она встала и принялась мерить шагами маленькую гостиную.

Каким бы шокирующим ни было ее поведение, Грейс не могла отрицать, что наслаждалась прикосновениями Кена Эдвардса, его ласками, его обладанием.

Но это из-за того, что я была отчасти пьяной, отчасти сонной, попыталась оправдаться она перед собой. Однако врожденная честность не давала ей забыть, как она отреагировала на него, когда увидела впервые, будучи уже совершенно трезвой и полностью проснувшейся!

Часы показывали почти шесть пополудни. Письмо осталось ненаписанным, но пора уже было бросить его, чтобы приготовиться к вечеру.

Фил старается изо всех сил, чтобы помочь ей, и она должна быть ему благодарной. Однако Грейс хотелось только одного: остаться дома и не выходить до тех пор, пока не станет ясно, что же все-таки с ней произошло.