Признания без пяти минут подружки (ЛП)

1

гомофоб (сущ.): боязнь гомосексуализма

(см. также: Плавательные Гиганты, и половина Юнион Хай)

– ПРЫГАЙ, ГОМИК! ПРЫГАЙ!

Именно так и закончилось лето.

В любом случае, символично.

Я нахожусь на этой вечеринке всего шестьдесят секунд, но самодурство плавательных гигантов уже настолько подавляет, что кажется, будто у меня и не было детоксикации от учебного года в виде летних каникул.

Хотя лето можно и не считать каникулами, если проводишь его, складывая вещи в Gap или на психотерапии. Со своей мамой. Разговаривая о том, что ты имела полное право действовать за ее спиной и создавать мемориальный сайт для папы.

Который умер.

Очевидно. Поэтому, памятник.

– Давай, гомо! Вперед!

Задний двор Майка Даррена битком набит школьниками всех уровней кастовой системы Юнион Хай, но очевидно, что это вечеринка в честь посвящения нового участника плавательной команды. Пока Майк расхаживает с важным видом, проверяя количество пива в бездонных красных пластиковых кружках, которые достались только самым хорошеньким девчонкам, когда они проскочили через коридор из бамбуковых факелов, Мэтт Хэллис и остальные плавательные гиганты выстроились в ряд на краю бассейна, как пожарная команда. Пловец-новичок, одетый в красное поло, закатанные белые джинсы и мокасины без носков, стоит на трамплине для прыжков, пятясь от них и с каждым сантиметром становясь все ближе к концу, и каждую секунду смотрит вниз, на воду. Мэтт церемонно поднимает руку в воздух, а затем демонстрирует свои лидерские качества, за которые его выбрали капитаном команды, несмотря на то, что он десятиклассник: делает первый выстрел, швыряя свою пивную кружку в новичка.

Благодаря тому, что Мэтт – раздражающе талантливый спортсмен, родители которого оплатили ему все лето в тренажерном зале, бросок получился безупречным, хоть в него и было вложено смехотворное количество силы. Удар чуть не сбивает новичка с ног, а пиво выплескивается на его блондинистую голову и стекает по его щекам, носу и шее, заливая его идеально отглаженную рубашку. Его ноги слегка дрожат от силы удара, и он раскачивает трамплин. На долю секунды я думаю, что он упадет – мокасины и все такое – в овально изогнутый бассейн с синими полосами света, переливающимися под водой. Он разводит руки в стороны и удерживает равновесие, и насколько я могу судить по облегченному выражению его лица, он думает, что уцелел и издевательства оказались не такими уж серьезными.

Он медленно опускает руки и вызывающе делает шаг к пожарной команде. Но выражение облегчения пропадает с его лица, когда прихлебатели Мэтта поднимают свои кружки, чтобы последовать примеру их лидера.

– Прыгай или умри, гей! – кричит Мэтт, и пьяное нечеткое произношение делает его речь еще менее интеллигентной, чем обычно, что не так-то просто. Кружки летят в новичка, как пулеметная очередь, и он, качаясь, отступает назад, размахивает руками и пытается как-то избавиться от пива, попавшего в глаза и в рот. Он оступается и падает спиной в воду. Гиганты аплодируют и кричат, когда с него слетают мокасины и приземляются на поверхность воды.

По иронии судьбы начинает играть «Take it Off» Ke$ha.

– Что мы здесь делаем? – спрашивает Трейси, стоящая рядом со мной и наблюдающая, как ее бывший парень гордо расхаживает по кругу, давая пять своим друзьям. Мне приходит в голову, что именно на таких вечеринках Мэтт проводил время прошлым летом, перед девятым классом, и, возможно, как раз это сделало из того милого парня, каким он был в восьмом, полного придурка.

Я смотрю на свою лучшую подругу. Год назад она могла говорить лишь о том, что не может дождаться, когда будет ходить на вечеринки вроде этой в своей форме чирлидера с парнем-пловцом. Теперь она одета, как нормальный человек – ну ладно, очень модный нормальный человек – и даже не помнит, почему она вообще хотела здесь оказаться.

Я так горжусь ею.

– Мы появимся на самой большой тусовке этого лета, и во вторник придем в десятый класс с гордо поднятыми головами, – говорю я, цитируя ее.

– Какая глупая идея, – отвечает она.

Новичок выбирается из бассейна без посторонней помощи. Он немного дрожит в мокрой одежде и, возможно, пытается сообразить, что он должен делать – нанести ответный удар, уйти или взять бутылку пива и притвориться, что все круто. Вокруг него образуется свободное пространство радиусом около 10 футов, как будто жертва плавательных гигантов – это заразное заболевание. Он берет полотенце с плетеной подставки и пытается высушить свою рубашку.

– Он выбрал неправильную команду – во всех смыслах, – говорит Трейси. – Хотя быть геем – не совсем выбор, – быстро добавляет она, повторяя то, что наша учительница по здоровью в прошлом году, мисс Масо, вдалбливала в нас, не боясь увольнения за утверждение таких фактов, которые некоторые люди считают мифами о гомосексуализме. Насколько мы можем судить, мисс Масо – единственный учитель в Юнион Хай, по-настоящему заинтересованный в том, чтобы давать детям полезную – и достоверную – информацию.

Мэтт, спотыкаясь, останавливается, чтобы поцеловать Лену, нового капитана команды чирлидеров, с которой он занимался сексом большую часть прошлого года. В то же время он заявлял, что он девственник, чтобы заставить Трейси – его девушку на тот момент – переспать с ним.

Что, в конце концов, она и сделала.

Я украдкой смотрю на Трейси, чтобы понять, волнует ли ее, что Мэтт и Лена целуются на глазах половины Юнион, но она на них даже не смотрит. Она наблюдает за новичком, который склонился над водой с одним из сачков на длинной ручке, которыми чистят бассейн. Он ловит свою обувь и вытаскивает ее, всю промокшую, из воды.

– Из-за хлора эта кожа станет просто мусором. Господи, похожи на Gucci, неужели это они?

Я уже готова напомнить своей модной подружке, что вряд ли отличу мокасины Gucci от буханки хлеба, когда перед нами внезапно появляется Кристин. В своей форме. С помпонами.

– Трейси! Ты не можешь уйти! Мы не можем без тебя это сделать! – пронзительно кричит она. Точнее, пронзительно скрипит. У Кристин, единственной, кроме Трейси, девятиклассницы, попавшей в прошлом году в «Отряд», голос прямо как из ночного кошмара. Более того, на чирлидерской вечеринке у Трейси в честь Хэллоуина, она нарядилась в какую–то странную дьявольскую фею с противными маленькими крылышками, торчащими на спине. Такой образ ей очень подходит.

– Теперь, когда Регина совсем ушла из отряда... – Кристин умолкает, и ее взгляд устремляется ко мне, словно это я виновата, что Регина Деладдо в прошлом году превратила мою жизнь в ад, а потом ее выгнали из отряда, хоть она и должна была стать новым капитаном.

Интересно, стала бы должность капитана вершиной карьеры Регины Деладдо в старшей школе? А может, и во всей ее жизни? Я пытаюсь вызвать в себе симпатию к ней, но не могу. Сложно чувствовать что-то, кроме глубокой неприязни, к человеку, который провел полгода, делая надписи «Сучка 911» на всех моих партах и шкафчиках после того, как я забила тревогу на вечеринке в честь встречи выпускников.

Вместо этого Регина должна была писать «Похитительница Парней» – ведь на самом деле она за это на меня злилась. Не то, чтобы я похитила ее парня. Просто он мне понравился. И мне показалось, на какую-то минуту, что я ему тоже нравлюсь.

Но оказалось, что я просто идиотка. Потому что Джейми Форта я не нравлюсь.

Откуда я узнала? Было два способа. 1: Я не видела его и не общалась с ним все лето – ни разу с тех пор, как Регина отправила его за решетку, когда он собирался взять меня на свой выпускной. Последнее, что я получила от Джейми Форта – записка, которую передал его лучший друг Энджело, где было написано: «Роуз. Как я и говорил. Я не подхожу для тебя. Я другой. Поверь мне. Веди себя хорошо».

Что бы это ни значило.

2: Джейми стал моим другом только потому, что мой брат Питер попросил его это сделать. Питер переживал за меня, когда уехал в колледж – а, возможно, он на самом деле переживал за мою маму. Как бы то ни было, Питер хотел, чтобы кто-нибудь «присматривал» за мной. Что Джейми и делал.

А потом... было несколько поцелуев.

Но он не мой парень. Я думаю, его записка довольно ясно это объясняет.

Кем тогда считать парня, который расстался с кем-то другим и пригласил тебя на выпускной? Который целый год наблюдал за тобой? С которым у тебя был лучший первый поцелуй за всю историю поцелуев?

Я могу видеть каждую секунду того поцелуя, как будто я смотрю кино. Это случилось на парковке во время встречи выпускников. Он был на дискотеке с Региной. А я была с Робертом. Но, тем не менее, каким-то образом мы с Джейми, в конце концов, оказались в одной машине. И тогда он меня поцеловал. Этот старшеклассник, в которого я влюбилась с первого взгляда, увидев его играющим в хоккей, когда я училась в седьмом классе.

Это было невероятно.

Это было единственным хорошим событием с тех пор, как мой папа погиб прямо перед началом моей учебы в Юнион Хай.

Я скучаю по Джейми. Я скучала по нему все лето, несмотря на то, что старалась не делать этого. Какой смысл скучать по тому, кто явно говорит, что он тебе не подходит?

– В этом году? – говорит Кристин Трейси с немного маньяческим видом, словно ее привычный мир рухнет, если она не уговорит Трейси. – Мы хотим, чтобы ты стала нашим хореографом! Разве это не классно? То есть, смотри, прошлый год был провальным. Но в этом году мы собираемся танцевать по–настоящему, с самыми горячими движениями.

Кристин говорит так, будто хореография – это новое понятие для чирлидерской команды.

– Я вам не нужна, – говорит Трейси. – Не похоже, что мы – команда для соревнований. Даже с хореографом мы по–прежнему будем скакать в некачественной синтетике»

Кристин хмурится – похоже, ее серьезно оскорбила мысль о том, что чирлидеры всего лишь «скачут».

– В чем проблема, Трейс? В том, что Лена с Мэттом? Они же просто спят друг с другом. Не похоже, что она его «девушка с большой буквы Д. – Говоря это, Кристин рисует помпонами в воздухе маленькие кавычки, а мне хочется схватить их и выбросить в бассейн.

Интересно, на самом ли деле я дернулась, чтобы сделать это, потому что Трейси бросила на меня быстрый взгляд. Трейси много разговаривала со мной о моей анти–чирлидерской позиции, напоминала, что не все чирлидеры похожи на Регину, приводя в пример себя и группу других милых и умных девочек из прошлогодней команды. Хоть я и поняла ее точку зрения, мне все еще не удалось расстаться с идеей о том, что в целом, чирлидеры – отстой.

Я признаю, что такая точка зрения может демонстрировать недостатки моего характера, и я согласна с этим.

Кристин говорит наигранным льстивым голосом:

– Трейс, поговорим наедине секундочку, хорошо? Служебные дела, – гавкает она на меня и берет Трейси под руку. Трейси смотрит на меня и демонстративно закатывает глаза, Кристин тянет ее к террасе, и «конский хвост» из ее густых светлых волос решительно покачивается. Моя рука машинально устремляется к моим волосам, которые делают то же, что и всегда – бессильно свисают на плечи, прямые, редкие и мышино–коричневые.

Я достаю подержанный iPhone, который отдал мне Питер перед отъездом в Тафтс, хоть и знаю, что у меня нет новых сообщений. Единственный человек, который когда–либо звонил мне или присылал смс на этот телефон – Трейси. И мама, конечно же. Но если и есть нечто, что я узнала о таких телефонах – это то, что они помогают выглядеть занятым, когда тебе абсолютно нечего делать.

Обычно, если я пытаюсь казаться занятой, я открываю приложение со словарем и готовлюсь к предварительным экзаменам, до которых осталось шесть недель. В этом году будут лишь пробные экзамены, но я должна круто разделаться с ними, чтобы показать маме, что способна получить стипендию и отправиться в колледж. Даже если она никогда не увидит страховое возмещение, которое обещала папина компания, однако почему–то так и не удосужилась выплатить. Но мысль о том, что меня застукают на вечеринке за подготовкой к экзаменам, несколько ужасает, поэтому я открываю «Фото» и продолжаю свой проект – удаляю все изображения, которые Питер оставил в телефоне, отдав его мне.

Сначала я была недовольна тем, что мама настаивала, чтобы Питер отдал мне свой старый iPhone – который выглядит так, словно им не раз играли в футбол – вместо того, чтобы разрешить мне купить новый на мои собственные деньги. Но когда я впервые подключила телефон к ноутбуку, и компьютер спросил, хочу ли я удалить с него все данные, я поняла, что в телефоне Питера содержатся все виды информации о его жизни. А он перестал делиться ею со мной с той минуты, когда ступил на территорию колледжа и завел девушку.

На его телефоне более 800 фотографий, и мой план – просмотреть все до единой, прежде чем я освобожу место для своих. Надеюсь, это даст мне представление о том, как у него плохи дела. На данный момент я узнала, что он курит и много пьет, и фотографирует, как его друзья курят и много пьют. Полагаю, сюрпризов тут нет.

Я пролистываю десять фотографий друзей Питера, которые гораздо лучше проводят время на вечеринке, чем я сейчас. Затем поднимаю взгляд, вижу людей, которые общаются с другими человеческими существами, чувствую себя дебилом и решаю найти что–нибудь выпить.

Я проталкиваюсь через стайку девятиклассниц, собравшихся вместе в целях безопасности, пока плавательные гиганты кружат вокруг них как акулы, и нахожу дорогу к ведру со льдом, наполненному всеми сортами напитков, которые мне еще не разрешается употреблять, и газировкой. Мне требуется целая минута, чтобы отыскать диетическую колу, зарытую подо льдом. Когда я ее наконец вытаскиваю, я почти не чувствую свою руку.

– Может, лучше возьмешь Red Bull и водку, Роуз?

Мне понадобилась пара секунд, чтобы узнать Роберта – возможно, потому что у него более счастливый вид, чем я привыкла видеть за четыре года. А может, и потому что он отрастил волосы и выглядит как–то... круче. Или причина в том, что он обнимает одну из самых хорошеньких девушек, которых я когда–либо видела, и она улыбается. Ему. Как будто он бог.

– Холли, это Роуз Царелли. Роуз, знакомься – это Холли Тэйлор. Она недавно переехала из Лос-Анджелеса. – Я прекращаю разглядывать красивую новую девочку, заметив у Роберта еще пару особенностей: он назвал меня Роуз, а не Рози – а он звал меня так со дня нашей первой встречи в шестом классе, – и он потягивает свой напиток так, словно находится на приеме в роскошном загородном клубе, а не на пивной вечеринке на заднем дворе.

Когда я уже не могу больше тянуть время, я обращаю внимание на Холли. Можно подумать, я не понимаю, что не стоит обмениваться рукопожатиями на вечеринке старшеклассников, но меня немного пугает количество красоты передо мной, и поэтому я протягиваю руку как неуклюжий ботан. Холли грациозно делает то же самое и даже не вздрагивает, когда моя рука – ледяная и мокрая после моей арктической экспедиции за диетической колой – прикасается к ее.

Она не только хорошенькая, но и благородная. Неудивительно, что Роберт ходит с такой идиотской ухмылкой.

– Привет! – говорит она. Ее зубы шокирующего, ослепительного белого цвета, и это сразу же вызывает у меня ощущение, что в моих зубах застрял шпинат. – Я новенькая в Юнион. Мой папа преподает драматическое искусство в Йельском университете.

У меня в голове немедленно возникает ответ: «А я не новенькая в Юнион. Моего папу разорвало на куски в Ираке». Это сопровождается картинками в стиле фильмов ужасов, которые я теперь не могу выбросить из головы.

– Привет, – даже слишком жизнерадостно говорю я, пытаясь прогнать из головы кровавую бойню. Я знаю, что должна рассказать Холли какую-то интересную информацию о себе, но я не уверена, что именно это может быть.

Совершенно точно, не информация о папе. Ничто не прекратит общение быстрее, чем рассказ о твоем отце, убитом самодельным взрывным устройством в Ираке.

У Холли, как выясняется, абсолютно идеальные, длинные и супергустые темные волосы, которые выглядят так, будто уложены профессионалами. У нее большие карие глаза, не могу даже сказать, пользуется ли она косметикой, и она улыбается так, словно зарабатывает этим на жизнь. На ней множество серебряных украшений, которые бренчат и позвякивают при каждом ее движении, и она настолько миниатюрная, что я практически перестаю вдыхать, чтобы казаться поменьше.

– Роуз – это... подруга, о которой я тебе рассказывал, – многозначительно добавляет Роберт, чуть поколебавшись перед словом «подруга». Холли кивает, и мне становится интересно, что он ей рассказывал – «я всегда думал, что люблю Роуз» или «в прошлом году Роуз обращалась со мной, как с дерьмом» или «у Роуз умер папа». – Мы с Холли были друг против друга на кастинге для летнего шоу в драматическом кружке, – говорит Роберт. – У ведущего актера интрижка с ведущей актрисой – полное клише, правда? – Он улыбается ей и целует кончик ее идеального носа.

Если бы Роберт не стоял здесь, обнимая Холли, я бы никогда и ни за что не поверила, что она – его девушка. Во-первых, у Роберта есть проблемы с честностью – ему нравится то, что он изображает, больше, чем действительность. Во-вторых, Холли Тэйлор, похоже, птица не его полета. Точнее, более высокого полета. Но вот они – сплетенные друг с другом, обнимающиеся и образующие настоящую пару.

– Ты видела шоу, Роуз? Робби был лучшим Джо за всю историю «Проклятых Янки». – Холли буквально сияет, глядя на Роберта.

– А Холли была самой горячей Лолой, – говорит он, ухмыляясь так, будто она – единственная девушка в мире.

Я разрываюсь между раздражением от того, что она называет его «Робби», и стыдом за те часы, которые потратила в начале лета на мечтания о получении роли Лолы. Прошлой весной, после того, как мы с мамой сходили в оперу на «Богему», я решила, что хочу стать певицей. Не оперной певицей, хотя этим летом я обнаружила, когда никого не было рядом, что могу петь по-настоящему громко. Просто... певицей. Какой-нибудь. Поэтому я задумывалась о прослушивании для летнего мюзикла в Юнион Хай. На сцене я хотела спеть от всего сердца в роли Лолы – чертовки в красном платье и на каблуках – и заставить всех увидеть меня в совсем новом свете. Но сейчас, стоя рядом с человеком, который на самом деле сыграл Лолу, я вдруг почувствовала себя настолько униженной, что мне захотелось в тот же миг уйти с вечеринки. Я имею в виду – как я могла быть такой тупой? Лола красива и сексуальна, и основное качество ее характера – она может соблазнить любого и получить что угодно. Даже ее главный номер называется «Лола получает все, что захочет».

А я не могу даже заставить парня, который мне нравится, перезвонить мне.

Стоя перед Холли Тэйлор в наряде, который подобрала для меня лучшая подруга из своего гардероба, я болезненно осознаю, что я не Лола.

– Папа Холли играет в театре, снимается в кинофильмах и на телевидении, – говорит Роберт, явно гордясь тем, что использует слово «кинофильм», а не «кино». – Ты бы его оценила.

Холли выглядит смущенной и быстро меняет тему.

– Чем ты занимаешься, Роуз?

– Роуз – бегун. А еще она играет на валторне, – за меня отвечает Роберт, как будто я – детсадница, которой нужна похвала за ее выбор печенья на полднике.

Это выводит меня из себя.

– На самом деле, в этом году я не играю на валторне. Я пробуюсь на роль в мюзикле, – отвечаю я Холли.

Роберт мог бы получить «Оскар» за серию выражений лица, сменившихся за следующие пять секунд. Сначала испуганное, затем ошарашенное, затем раздраженное, затем взволнованное, и наконец – наигранно счастливое. Чувствую себя так, словно одержала победу или что-то вроде того.

Я была уверена, что это будет расценено как пустяк.

– Ты прослушиваешься? Классно! – говорит Холли. – Может, мы все будем выступать вместе. Сейчас ставят «Что бы ни случилось». Знаешь его? Ты, наверно, будешь Рено Суини! Умеешь танцевать степ? Рено – это лучшая роль. Хотя Хоуп – тоже классная роль. Оо, но там же есть еще одна смешная... как ее зовут? У нее этот классный номер, да, детка?

А когда Холли поворачивается к Роберту, я вижу Регину. Она с Энтони Паррина, огромным хоккеистом, с которым она встречается только, чтобы разозлить Джейми. На долю секунды я беспокоюсь об ответном ударе. Но потом чувствую просто... стыд.

После того, как Регина отправила Джейми в тюрьму, я наконец решила рассказать директору Чен, что Регина преследовала меня с теми надписями. Директор лично остановила Регину и Энтони у входа на выпускной. Я слышала, что Регина, в синем обтягивающем платье с блестками и на 10-сантиметровых каблуках, закатила такую истерику, что ее высокая прическа развалилась. Для этого нужно было постараться, учитывая, сколько лака для волос она использует. Ее отстранили от занятий, выгнали из чирлидерской команды, не допустили до экзаменов, и ей пришлось идти на летние курсы, чтобы она могла окончить школу в этом году.

Мысль о том, что Регина с позором покинула выпускной, вызывала у меня улыбку несколько часов. Потом это стало вызывать жалость, как будто это я натравила на нее директора. А я ведь так и сделала.

Когда Регина поворачивается ко мне, мое первое побуждение – сделать очень важный телефонный звонок. Но на самом деле, неважно, что я делаю, потому что она меня не замечает. Она пристально смотрит на новичка, которого теперь оттесняют к дому плавательные гиганты, вооруженные садовым шлангом и заявляющие, что помогут ему отмыть одежду от хлорки.

Энтони так громко хохочет, что некоторые гиганты оглядываются, чтобы посмотреть, кто издает такой шум. Когда их взгляды падают на Регину, они даже отступают, словно пытаются отстраниться от происходящего, боясь встретиться с Гневом Регины. Но Регина стоит неподвижно, с застывшим лицом.

– Будешь, Роуз? – слышу я, как спрашивает Холли.

Выдыхая дым, Холли протягивает Роберту самокрутку. Дым образует что–то вроде нимба над ее головой, а я решаю не напоминать Роберту, как его мачеха однажды сказала, что навсегда выгонит его из дома, если он еще раз вернется домой с запахом травки.

Роберт затягивается и возвращает косяк Холли, намеренно пропуская меня.

– Роуз – не такая девушка, – говорит он, снисходительно мне подмигивая.

Мне хочется ударить его. Я даже обдумываю эту возможность – хоть мамин терапевт, Кэрон, и говорила, что я должна начать обуздывать свои жестокие побуждения и перенаправлять их в «позитивное русло» – когда из толпы раздается рев.

Мэтт отобрал шланг у своих товарищей по команде и направил струю воды так, что она бьет новичку прямо в рот. Он задыхается и отплевывается, пытаясь отклониться от струи, чтобы вдохнуть немного воздуха, но Мэтт направляется к нему, поднося шланг все ближе и ближе ко рту новичка, как будто собирается совсем его туда засунуть.

Внезапно застывшее лицо Регины дрогнуло. Пара шагов, и она оказывается перед Мэттом, отталкивает его назад и отбирает у него шланг. Она вырывает у него шланг, обрызгав компанию девятиклассниц, которые с пронзительным криком разбегаются в разные стороны, поднимая руки, чтобы защитить волосы. Мэтт приземляется на пятую точку, не вполне понимая, что происходит.

– Кто это? – спрашивает Холли, ее большие карие глаза уже покраснели от травки.

– Роуз тебе все про нее расскажет, правда, Роуз? – холодно говорит Роберт.

Мэтт хватается за шланг, лежащий на земле, и изо всех сил старается встать, чуть не падая в бассейн. Он забывает про направление струи и заливает свои ботинки.

– Конрад, ты что, собрался позволить своей сестре испортить твое посвящение? – спрашивает он, не спуская глаз с Регины.

Его сестре? Боксерская груша этой вечеринки – брат Регины?

Мэтт переводит взгляд на Конрада.

Конрад не произносит ни слова.

Мэтт направляет на него шланг.

Регина бросается к Мэтту, но Энтони хватает ее, держит за руки и разворачивает в другую сторону. Он уводит ее, она не сопротивляется – у нее пустое выражение лица и ослабшее тело, он что-то говорит ей на ухо, а в его темных глазах застыло жесткое выражение.

Не могу поверить, что Регина уходит, когда плавательные гиганты обливают ее брата. Если кто-то и сможет им противостоять, то это она. Что она делает?

Мэтт и два гиганта хватают Конрада и с силой швыряют его в бассейн, несмотря на то, что он все еще задыхается. Как только Конрад погружается в воду, Мэтт выплевывает финальную фразу: «Гомик!», затем теряет к нему интерес и удаляется. Его безмозглые прихлебатели плетутся за ним.

– Что это за гомофобия? – спрашивает Холли, глядя на Роберта в ожидании ответа. – На Востоке всегда так?

– Особенность Юнион, – отвечает Роберт. – Идем отсюда.

– Мм, может, мы должны что–то сделать? – говорит она, поворачиваясь к бассейну.

– Мы просто оставим его здесь, а ты слишком обкуренная, чтобы плавать, дорогая, – отвечает Роберт. Меня практически тошнит – по нескольким причинам, а не только из–за того, что Роберт называет свою девушку «дорогая», как кинозвезда 1940-х. – Парень – пловец, – продолжает он. – Уверен, что он и без нашей помощи найдет дорогу на поверхность бассейна.

– Ладно, – неопределенно говорит Холли.

Я следую за ее взглядом на воду и вижу, что Конрад прилагает нулевые усилия, чтобы выплыть – точнее, даже меньше, чем нулевые. Он позволяет себе тонуть.

– Увидимся, Роуз, – говорит Роберт и берет Холли за руку.

Я смотрю на кружку, которую все еще держит Роберт.

– Подожди, ты же не сядешь сейчас за руль, да? – спрашиваю я.

На мгновение я вижу старого Роберта – того, кто всегда ждал моего одобрения, даже после того, как я перестала его одобрять. Однако новый Роберт быстро возвращается.

– Сегодня Холли поведет винтажный Мустанг.

Я смотрю на Холли, которая снова выглядит смущенной, а потом – на Роберта.

– Так она слишком обкуренная, чтобы плавать, но не чтобы водить?

– Все нормально, – говорит Холли. – Мы просто дойдем пешком до моего дома. – Холли снова поглядывает на бассейн. – Круто, что мы познакомились, Роуз! Увидимся во вторник в школе, – добавляет она, а Роберт вытягивает ее из толпы, которая абсолютно не проявляет интереса к тому, что Конрад Деладдо сознательно топится в бассейне.

Хотя, честно говоря, утопиться – неудивительная реакция на первую вечеринку в Юнион Хай.

Я должна что-то сделать.

Дело в том, что после прошлого года мне хочется остаться в тени, ведь я точно не собираюсь снова стать убийцей вечеринки.

К тому же, он тонет не по-настоящему – просто прикалывается.

Правда?

Я смотрю на бассейн. С того места, где я стою, его не видно.

Жду пару секунд, что он всплывет. Жду еще пару секунд.

Ничего.

Я подхожу к краю бассейна и смотрю в воду. Конрад все еще идет ко дну, как будто его тянет вниз какая-то сила, которую я не вижу. Он смотрит на меня и, похоже, наши глаза на какой-то момент встречаются. А потом он закрывает глаза.

Я встаю на колени и тянусь к воде, чтобы дать ему руку, но я, конечно же, не достаю до него. Наклоняюсь еще немного, и происходит неизбежное.

С другой стороны бассейна Трейси зовет меня по имени, но уже слишком поздно. Кто-то толкает меня за плечи, и я лечу лицом вниз к сверкающей голубой воде.

Моя первая мысль – я испортила шелковый топ (только сухая чистка) Трейси, который она одолжила мне, заставив практически поклясться на крови, что с ним ничего не случится.

Моя вторая мысль – я не осознавала, какой шум на этой вечеринке долбил по мозгам, пока не оказалась в бассейне. Под водой так спокойно – вся музыка и крики теряются за звуком моего пульса и крови, бегущей в венах. Идеально.

Уже больше года я не чувствовала такого покоя. Через некоторое время после смерти папы у меня начались странные приступы, которые мама назвала паническими атаками – для меня они больше похожи на атаки ярости. Теперь они, в основном, прекратились, но иногда, как гром среди ясного неба, когда я делаю что-то абсолютно нормальное, я вдруг вижу эти безумные жестокие картинки. Я не контролирую это.

Здесь, под водой, я не чувствую, что такое может произойти. Может, мне нужно провести всю жизнь, болтаясь в бассейне.

Конрад выглядит так, будто чувствует то же самое. Но он может так выглядеть еще и потому, что уже синеет от нехватки кислорода.

Я подплываю к нему и тянусь к его руке. Он отдергивает ее и дает мне один палец.

Вот вам и подводное спокойствие.

И что я должна с ним делать?

Хватаю его за руку и тяну изо всех сил. Сначала Конрад сопротивляется, но потом сдается. Когда мы вырываемся на поверхность, толпа людей у края бассейна наблюдает, как хладнокровно Трейси практически рвет на куски Мэтта, который был тем, кто толкнул меня. Я знаю это, даже без повторного просмотра ситуации.

– ... и вытащишь ее и этого новичка из бассейна, или я сама туда тебя столкну.

Из толпы раздается громкий хор «Ого!». Мэтт слишком пьян, чтобы решиться на какой-нибудь ответный удар, поэтому делает то, что ему сказано – ковыляет к краю бассейна и тянется к Конраду. Конрад вылезает из бассейна во второй раз меньше, чем за час, когда кто–то отталкивает Мэтта в сторону, снова отправляя его на землю, и протягивает руку. Конрад смотрит вверх и то ли смеется, то ли фыркает, как будто ему противно.

– Иди помогай своей девушке с комплексом спасителя, – говорит он. – И оставьте меня, черт возьми, в покое.

Я пытаюсь сообразить, что это за девушка с комплексом спасителя и почему ей нужно помогать, когда меня вытаскивают из бассейна – насквозь промокшую, с размазанной тушью, в просвечивающем шелковом топе и белых бриджах – и ставят на землю. Прикосновение теплых рук к моим рукам кажется знакомым, и я моментально понимаю, кто это. Но хоть я и ждала все лето, чтобы увидеть его снова, мне требуется несколько секунд, прежде чем я поднимаю взгляд и смотрю на красивое и взбешенное лицо Джейми Форта.

2

разногласие(существительное): конфликт; разлад; борьба

(см. также: основное состояние в Юнион)

То неловкое чувство, когда стоишь на дорожке на пивной вечеринке, полностью одетая, но насквозь промокшая и закутанная в безразмерное полотенце, и разговариваешь – или не разговариваешь, в зависимости от ситуации – с парнем, которому ты или нравишься, или нет, и которого ты не видела несколько месяцев, а он стоит рядом с твоим злейшим врагом, а она – или его бывшая девушка или нет. Добавьте сюда еще разгуливающую неподалеку мокрую жертву дедовщины в Юнион Хай и нескольких зрителей, и получится самый натуральный цирк с тремя аренами.

Я дрожу и жду, когда Трейси принесет наши вещи, чтобы отвезти меня домой. Джейми Форта стоит в двух шагах от меня, и он выглядит совсем по-другому. Загар, рельефные мышцы рук, волосы темно-золотистого цвета – похоже, он провел все лето на пляже. Он выглядит... красиво.

Я воображала множество вариантов развития событий на случай, когда снова увижу Джейми, но никак не думала, что он будет меня игнорировать, а последние несколько минут он это и делает. Хотя с чего я взяла, что он будет вести себя по-другому, ведь он и так все лето меня игнорировал?

Он не перезвонил мне после того, как отсидел ночь в тюрьме, и ему не позволили вернуться в школу, чтобы закончить учебный год. Через несколько недель я начала думать, что он был плодом моей фантазии. Я практически убедила себя в том, что так и было, пока не подумала о поцелуе. Тот поцелуй был самой реальной вещью на свете – я никоим образом не могла его вообразить.

И это возвращает меня к вопросу – почему он не позвонил. Это просто выводит из себя.

Однако неважно, насколько обиженно или разозленно или как-то еще я себя чувствую, Джейми выглядит поразительно, и я не могу перестать его разглядывать.

Регина тоже, и это замечает Энтони Паррина, который идет по дорожке, возвращаясь на вечеринку после похода за пивом.

Похоже, он не особо счастлив от увиденного.

Энтони опускает на землю коробку с пивом, которую удерживал на своем массивном плече, и с видом собственника обнимает Регину.

– Ну что, уголовник, ты сегодня без своих каторжников? – говорит он Джейми. – Ах да, они же отправляют несовершеннолетних детишек на дорожные работы. Я тебе как–то посигналил на трассе, ты был в маленьком оранжевом жилете, и даже рукой мне не помахал, – продолжает Энтони, издевательски строя печальную гримасу.

Не могу сказать, правду ли говорит Энтони, потому что лицо Джейми похоже на маску. Папа Джейми – полицейский, коп, который оставил сына на ночь в тюрьме, чтобы преподать ему урок – и я не удивлюсь, если он отправил Джейми на исправительные работы, чтобы он провел все лето под палящим жарким солнцем, заделывая выбоины на городских дорогах.

Я смотрю на Регину. Она твердо и пристально смотрит на Джейми, словно пытается что–то ему этим сказать, но Джейми не сводит глаз с Энтони. Понятия не имею, говорил ли Джейми с Региной о том, что она сделала. Но они живут совсем рядом друг с другом – возможно, это и отвечает на мой вопрос.

– Что, нечего сказать, Форта? – наезжает Энтони.

У Джейми и Энтони есть несведенные счеты. Джейми играл в хоккей в команде «Юнион» вместе с Питером, пока его не выгнали за то, что на важном матче «Юнион» против «Вест Юнион» он ударил Энтони клюшкой по шее. Я видела, как это случилось, и всегда думала, что это было просто глупым оскорблением соперника. Но теперь я начинаю понимать, что здесь замешано что–то большее.

И Энтони встречается с Региной, с которой Джейми вырос и... что именно? Она ему нравилась? Он с ней встречался?

Любил ее?

Джейми медленно поворачивается к Регине, до последнего момента не сводя глаз с Энтони. Когда его внимательный взгляд встречается с ее, его лицо становится обеспокоенным. Как он может так переживать за нее после того, что она сделала? Что происходит?

– Ты в порядке? – Джейми тихим голосом спрашивает Регину, как будто они стоят на этой дорожке только вдвоем. На лице Регины опять появляется это странное, пустое выражение, а Энтони сжимает ее в объятиях еще крепче и улыбается, будто выиграл приз.

– У нее все отлично, – отвечает за нее Энтони. – А вот Конрад выглядит не так хорошо. Он издает что-то вроде сдавленного смешка.

Энтони – полный дурак.

Джейми отворачивается и видит, как Конрад ходит взад-вперед на одном месте, а вода все еще капает с его закатанных джинсов.

– Конрад, – зовет его Джейми.

Конрад замирает.

– Пошел на хрен, не говори со мной.

– Не ругайся на Джейми, – предупреждает Регина. В первый раз за весь вечер я слышу ее голос.

– О, отлично, Гина, заступайся за парня, который обращается с тобой, как с дерьмом. А мне нужно называть тебя «мамочкой»?

Конрад дрожит в своей мокрой красной рубашке, с которой бегут на его белые джинсы розовые потеки. Его взгляд падает на Энтони, и я надеюсь, что Конрад будет держать рот закрытым, для его же блага. Не могу сказать, слезы на его лице или вода из бассейна, но общее воздействие одинаково – в линяющей рубашке и с перепуганным лицом он выглядит немного не в своем уме.

– Забери его домой, – говорит Джейми Регине.

– Знаешь что, Форта? – перебивает Энтони. – Ты больше не будешь говорить, что ей делать.

Джейми делает шаг к Энтони.

– Теперь ты будешь?

– Джейми, хватит вести себя так, словно тебе на нас не насрать, – рявкает Конрад.

– Следи за своей речью, я сказала, – говорит Регина.

– Все нормально, ребятки, не заставляйте меня отправлять вас в ваши комнаты, – Энтони вдруг кажется недовольным и уставшим. – Я отвезу вас домой. Только салон мне не залейте.

– С чего это я должен садиться в твою машину? Ты даже больший урод, чем Джейми.

– Конрад, если не прекратишь нести всякую чушь про Джейми...

– А почему ты защищаешь Форта, Регина? – спрашивает Энтони.

Я могу ответить. Потому что она его любит.

Но она, конечно же, не собирается признаваться в этом Энтони.

Регина снова умолкает. Энтони хватает ее за руку – достаточно жестко, чтобы кожа изменила цвет – и заставляет ее повернуться к нему. На какой-то странный момент мне очень хочется вырвать ее руку из его.

– Отпусти ее, – предупреждает Джейми.

– Иди на хрен, Форта, – говорит Энтони. Он делает шаг к Джейми, его грудь вздымается, а глаза горят от бешенства.

Джейми не двигается с места. Мне приходит в голову, что тот, кто недавно освободился от исправительных работ, скорее всего, не позволит себе снова попасть в беду. Я должна встать между ними, как Джейми в прошлом году встал между мной и Региной. Но судя по тому, как Энтони только что схватил ее, присутствие девочки между ним и человеком, которого он хочет ударить – не лучшее средство устрашения. Вместо этого я лишь выпаливаю первое, что пришло мне в голову.

– Конрад, твоя рубашка замарала брюки.

Все смотрят на меня, а Конрад – на свои брюки. Теперь на них уже большое розовое пятно, а не отдельные полосы.

– Как символично, – говорит он.

– Мы с Трейси можем отвезти тебя домой, если хочешь их постирать, пока они совсем не испортились.

Стирка? В такой момент я говорю о стирке штанов? Что со мной не так?

Он фыркает.

– Ты – первая причина того, что все стало так хреново, – говорит он, с отвращением махая рукой на Регину, Джейми и Энтони. – Я лучше пойду пешком.

– Стой, стой, стой, – говорит Энтони, глядя на Конрада. – О чем ты говоришь? Кто причина того, что все хреново?

Конрад указывает подбородком в мою сторону.

– Она.

Энтони указывает на меня, его выпученные глаза чуть не выскакивают из черепа.

– Это мелкая девятиклассница Форта? Девчонка, которая с воем прибежала к директору?

Он выглядит так, словно не может сообразить – засмеяться или ударить меня. Мысленно я отвечаю ему, что сейчас я уже в десятом классе – в общем-то, такое всегда происходит после девятого класса, если сдаешь экзамены. Но на самом деле, я в прострации и в полном замешательстве. Мне и в голову не приходило, что когда-нибудь я окажусь лицом к лицу с «адом на льду», хоккейной звездой «Вест Юнион», и мне придется держать ответ за то, что его выгнали с выпускного после того, как он претерпел все трудности снятия коньков и надевания смокинга.

Интересно, встанет ли Джейми на мою защиту, если Энтони решит убить меня прямо здесь и сейчас.

– Мэтт только что отрубился, – говорит Трейси, выходя из–за угла дома с нашими сумками. Она бросает взгляд на теперь розовые брюки Конрада и заметно поеживается. – Это был Marc Jacobs? – Затем она смотрит на его лицо. – Ты в порядке?

Кажется, я жду, что Конрад с благодарностью улыбнется Трейси и скажет «спасибо» в ответ на вопрос, но он свирепо смотрит на нее как на идиотку.

– А похоже, что я в порядке? – спрашивает он.

Мне хочется сказать ему, что я знаю, каково быть мишенью. Но я понимаю, что это не одно и то же. Я целовалась, с кем не следовало. А что касается Конрада, он просто был собой на вечеринке команды – команды, участником которой он по идее должен стать.

– Тебя кто-то отвезет домой? – спрашивает Трейси.

– Почему все у меня это спрашивают? – огрызается он.

– Наверно, потому что никто не хочет снова вылавливать тебя из бассейна, – говорит она.

– Ну, я не сяду в машину ни с кем из них, – отвечает он, имея в виду Джейми и Энтони, которые до сих пор стоят лицом к лицу уже практически вплотную друг к другу.

В то же время становится абсолютно невыносимо видеть Джейми таким – разве это странно? – абсолютно угнетающе понимать, что он защищает не меня, и абсолютно ужасно думать, что учебный год еще даже не начался, а Джейми уже попал в ситуацию, которая может повлечь за собой серьезные проблемы.

– Отлично. Я тебя отвезу, – говорит Трейси. Никто не двигается. Трейси оглядывает нашу милую маленькую компашку, а потом замечает Джейми. Она поднимает брови от удивления и, возможно, одобрения его новой и улучшенной версии (клянусь, позже она так и скажет – «Джейми 2.0»). Около бассейна она его даже не заметила, поскольку была слишком занята перебранкой. Не отрывая от него глаз, она спрашивает:

– Роуз, ты со мной или...?

Джейми отворачивается от Энтони и во второй раз за вечер наши взгляды встречаются – точнее, во второй раз с июня. В его выражении лица я не обнаруживаю ни единого намека, что мы с ним заодно.

Это тоже ново.

– М-м... – красноречиво начинаю я.

Джейми смотрит на Регину и говорит:

– Звони, если понадоблюсь. – Он одаривает Энтони еще одним долгим и жестким пристальным взглядом, а Энтони показывает зубы в чем-то вроде ухмылки. Джейми уходит по дорожке. Регина наблюдает за Джейми, в ее глазах вспыхивает отчаяние, словно ей не хочется ничего сильнее, чем уйти с ним. Энтони поднимает коробку пива, стоящую у его ног, кладет руку ей на плечи и тащит пиво и Регину обратно на вечеринку.

Джейми садится в машину, хлопает дверью так громко, что срабатывает сигнализация кроссовера, перед которым он припарковался, и трогается с места.

Я смотрю, как его задние фары становятся все меньше и меньше.

В первый раз я села в старую зеленую машину Джейми, когда он подвез меня до дома на третий учебный день в прошлом году. Он сделал это только потому, что Питер попросил его за мной присматривать, но тогда я об этом не знала и подумала, что наверно (лишь наверно!), я показалась Джейми Форта милой или вроде того. Это было пугающей перспективой. Я все время бормотала как идиотка.

Когда я поняла, что Джейми знал, где я живу, хоть я и не говорила, у меня в животе все подскочило, как на американских горках. Я сидела близко к нему, и поэтому так нервничала, что не могла составить внятное предложение, зато умудрилась запомнить каждую деталь этой поездки. В машине был запах, как бывает после дождя. Капот был отполирован чем-то блестящим, и когда на него падал солнечный свет, сияние становилось таким ярким, что делалось больно глазам. Сидения и пол были настолько чистыми, что с них можно было есть. Было очевидно, что Джейми любил свой автомобиль.

Теперь, когда я об этом думаю, я могу поклясться, что Джейми сильнее заботится о своей машине, чем о большинстве людей в своей жизни.

Возможно, даже сильнее, чем вообще о людях.

И уж точно, сильнее, чем обо мне.

***

– Я уже сказал, что не сяду с ней в машину.

Конрад, стоя рядом с красным Prius'ом, который папа Трейси подарил ей в июле, на шестнадцатый День Рождения, показывает на меня. Трейси закатывает глаза и наклоняется, чтобы немного убрать мусор с заднего сиденья. Трейси не радует, что я называю ее журналы мусором, но их топчут ногами и садятся на них, вырывают, загибают и помечают страницы, поэтому, на мой взгляд, они – мусор. Год назад все вращалось вокруг Teen Vogue и Lucky, но в этом году Трейси читает Vogue и Elle, среди которых периодически попадается InStyle, «потому что не у всех одежда от-кутюр».

Благодаря моему надежному приложению для подготовки к экзаменам я потихоньку узнала, что выражение «от-кутюр» означает модели, изготовленные по специальному заказу и относящиеся к высокой моде. Должна признать, что в моем словарном запасе есть пробелы на некоторые темы. Папа – мистер Словарь собственной персоной – был бы не доволен. Но уверена, что наличие этого приложения для подготовки в моем телефоне имело бы большое значение для моего искупления в его глазах.

– Конрад, – говорит Трейси, вылезая с заднего сиденья, чтобы убрать журналы в багажник: – Роуз из-за тебя оказалась в бассейне. Поэтому постарайся быть хоть немного благодарным. Садись, – командует она, показывая на практически чистое заднее сиденье и одновременно выбрасывая несколько потрепанных GQ. – Кстати, мне нравится твоя обувь. Когда придешь домой, набей их бумажными полотенцами, чтобы высохли в правильной форме. Это Gucci, правда? А брюки Marc Jacobs, да?

Конрад даже не дрогнул.

– Хватит обсуждать мою одежду. Ты меня смущаешь.

Трейси выглядит шокированной, как будто не может представить себе мир, в котором Конрад не хочет говорить о моде. Думаю, здесь дело не столько в стереотипах, сколько в том, что Трейси забывает – не всех так глубоко и страстно волнует мода, как ее. Все, с чем бы она ни связывалась, целиком меняет ее мировоззрение. Так было с чирлидерством в прошлом году. И, к сожалению, с Мэттом.

То, что Мэтт ее бросил после того, как она потеряла с ним девственность, стало лучшим событием в жизни Трейси. Ну ладно, не лучшим. На самом деле, это было страшно. Но как только она набралась сил, чтобы признать, каким ничтожеством стал Мэтт, она поняла, что потратила так много времени на переживания из-за того, что он – и все остальные – о ней думают. Она поклялась никогда не делать этого снова, и с тех пор не возвращается к старому. Ее помешательство на моде – это не просто журнальчики и прелестная внешность. Трейси хочет в будущем стать дизайнером или редактором модного журнала или... еще кем-то. По ее словам, обучение уже началось. Она читает все модные журналы, которые попадают ей в руки, подписана на около двадцати разных блогов и проводит больше времени на Lookbook, чем большинство геймеров – за игрой в «Call of Duty 17» или во что они там играют.

Я ей завидую. Она нашла свое призвание и уже представляет, как к нему идти.

На самом деле, если я задумываюсь об этом, я не так уж далеко от нее – по крайней мере, в понимании своего призвания. Мне нужно просто... начать этим заниматься.

Когда я думала о прослушивании для «Проклятых Янки», я пела перед зеркалом и обнаружила, что выгляжу как полный фрик. Когда мамин мозгоправ Кэрон спросила, почему я не пошла на кастинг после того, как сказала, что пойду, я лишь пожала плечами. Тогда она заявила, что у меня депрессия.

Блестяще, правда? Но мисс Головоломка в чем–то оказалась права. Я была полна энтузиазма перед прослушиванием. И разочаровалась – в себе – когда сбежала, поджав хвост. Так что я собираюсь на кастинг для «Что бы ни случилось», хоть я и выгляжу как самый извращенный извращенец, когда пою.

– Что ты делаешь со всей этой хренью? – говорит Конрад, глядя на выпуски GQ, которые выбросила Трейси.

– Мне нравится мода, – отвечает Трейси с некоторым раздражением, собирая журналы и складывая их на верх стопки. Она запихивает все журналы в багажник и достает плед из чудовищного дорожного аварийного набора, который купил для машины ее папа – содержимого этого комплекта хватит, чтобы пережить несколько стихийных бедствий одновременно. – Держи, – говорит она, протягивая ему плед.

Конрад заворачивается в него и, бросив на меня еще один неприязненный взгляд, залезает на заднее сиденье. Трейси громко захлопывает багажник и садится за руль. Я с трудом застегиваю ремень через мое мокрое полотенце, когда Конрад опять начинает.

– Так ты из чувства вины достала меня со дна бассейна?

Трейси кидает беглый взгляд на Конрада через зеркало заднего вида.

– Если кто-то и должен чувствовать вину, то это твоя сестра. В прошлом году она была маньячкой–психопаткой.

– А я слышал другое, – бормочет он.

– У каждой монеты две стороны, – отвечаю я.

– Правильно, давай послушаем твою сторону. Как кто-то вроде тебя мог увести у моей сестры парня?

Вопрос Конрада звенит в моих ушах, и я выключаю кондиционер, который заработал на полную мощность, когда Трейси завела машину. Я стучу зубами, потому что моя кожа все еще мокрая. Надеюсь, мама не будет ждать меня, когда я приду домой. Если мне придется объяснять ей, каким образом я оказалась в бассейне полностью одетой на вечеринке, она, наверно, позвонит Кэрон, чтобы назначить экстренную полуночную сессию. Такая уж у нас Кэтлин.

Мысленно я называю маму по имени – Кэтлин. Почему-то я от этого чувствую себя лучше. Можно сказать, менее «депрессивно».

– Эй? – говорит Конрад, ожидая ответа.

Если бы я была другим человеком, я бы рассматривала это как возможность – Кэрон любит так называть сложные ситуации. Возможность рассказать свою версию истории или что–то типа того.

Но на самом деле, это просто отстойно – слышать от Конрада один из вариантов главного вопроса, которым я задавалась большую часть лета: что вообще мог такой горячий парень, как Джейми Форта, найти в ком–то вроде меня?

– А я думаю, вопрос в том, как ты оказался в бассейне с плавательной командой, которая пытается тебя утопить? – спрашивает Трейси.

– Ой, я тебя умоляю. Я видел на YouTube видео с твоим посвящением в прошлом году, как ты притворялась Бейонсе – в одном лифчике, на морозе после встречи выпускников. Мне не стоит объяснять тебе всю эту хреновину.

Трейси не понимает, что происходит. Конрад дает ей достойный отпор, а она к такому не привыкла.

– Танцевать на парковке и чуть не быть убитым своей командой – немного разные вещи, не думаешь? – спрашиваю я.

– Быть натуралом в Юнион и быть мной в Юнион – немного разные вещи, не думаешь? – передразнивает он высоким девчачьим голосом, совсем непохожим на мой. Потом он вздыхает – скорее раздраженно, чем расстроенно. – Твой бывший сделал со мной все возможное, потому что при мысли о том, что я увижу его голым в раздевалке, с него штаны от страха слетают. Боже, что за чертов штамп.

Трейси не реагирует. И я тоже. Мисс Масо не одобрила бы нашу неспособность поддержать человека, который только что сказал нам о своей ориентации. Даже, если он сделал это таким тщательно отработанным способом, чтобы мы почувствовали себя предельно глупо.

Конрад неверно истолковывает наше молчание.

– Я гей, – с раздражением говорит он.

– Мы знаем, – отвечает Трейси ледяным голосом.

– Хочешь сказать, что у кого-то в Юнион есть гей–радар? Я в шоке, – ворчит Конрад. – Хотя если он у кого-то и есть, то это у девочки с архивом выпусков GQ и Vogue в багажнике ее Prius'а. Как же в Юнион все банально. – Конрад наклоняется вперед, упираясь коленями в мое сиденье сзади. – Итак, Роуз – тебя ведь так зовут? – вы с Джейми вместе, или он как всегда мрачный-и-задумчивый, «вот-он-я, а-вот-меня-нет», когда он время от времени показывается у тебя на пороге и делает что–то сексуальное, чтобы убедиться, что ты все еще в полной готовности и ждешь его?

Мы с Трейси потрясенно молчим, но причины у нас разные. Я уверена, что ее не удивляет моя неспособность справиться с Конрадом, но Трейси очень редко не может дать хороший отпор. А еще я восхищена умением Конрада находить больное место и вонзать в него нож. Это дар. Должно быть, передается по наследству.

Я вдруг начинаю злиться. Уверена, что Конрад действительно был унижен перед половиной Юнион Хай, но он не имеет права отыгрываться на мне, особенно, после того, как я одетая бросилась за ним в бассейн. Ну ладно, меня толкнули. Но суть в том, что я была достаточно близко к краю, потому что собиралась нырнуть.

Мне еще не приходит в голову готовый саркастичный ответ, но глубоко внутри уже что–то зарождается. Я делаю вдох и произношу это.

– Я понятия не имею, что происходит с Джейми, потому что мы не общались с тех пор, как твоя сестрица с прибабахом отправила его в тюрьму за совершение просто ужасающего преступления – попытки пойти на выпускной с кем-то вроде меня.

Трейси отрывается от дороги и смотрит на меня. Она даже останавливается, чтобы показать мне поднятые большие пальцы. Чувствую, как колени Конрада снова упираются мне в спину.

– Так Джейми ни разу за все лето тебе не позвонил? После того, как кинул тебя с выпускным? – Он опять издает злобный смешок, который больше подошел бы взрослому человеку. – Ого, как равнодушно. Ну, он был занят – гонялся за Гиной на летних курсах. – Конрад делает паузу, хорошо понимая, что такой информации у меня не было. – Она, конечно, тоже была занята – вешалась на этого тупоголового Энтони, чтобы побесить Джейми. И это сработало. В итоге он хочет ее вернуть. «Не ведаем, какую сеть себе плетем». Это Шекспир? Думаю, Шекспир.

– Сэр Вальтер Скотт, – поправляю я, стараясь, чтобы это звучало невозмутимо, хотя у меня в голове все перепуталось.

Значит, Джейми все лето избегал меня и тусовался с Региной. Чудесно. Что ж, по крайней мере, теперь я знаю, почему он не хочет иметь со мной ничего общего. Видимо, путь к сердцу Джейми лежит через отправку его в тюрьму. Надо запомнить.

Но как насчет Энтони Паррина? Если Регина хочет, чтобы Джейми вернулся, а теперь и Джейми хочет ее вернуть, что она делает с Энтони?

Все это настолько выше моего понимания, что даже не смешно.

– Куда мне ехать? – нетерпеливо спрашивает Трейси у Конрада.

– Заезжай на Холм Барри и поворачивай налево. Мой дом в середине квартала. Рядом с Форта, – специально добавляет Конрад.

Мы замолкаем – какое облегчение. Выезжаем из элитного района Юнион, где стоят огромные дома с идеально подстриженными ярко–зелеными газонами, и попадаем в соседний квартал, где дома гораздо меньше – некоторые симпатичные, некоторые – не очень. Проезжаем мимо дома с темной металлической обшивкой, американским флагом над входной дверью и плакатом «Поддержим наши войска», приделанным под окнами и практически сияющим в темноте из-за направленных на него прожекторов. Если бы не Конрад, я бы попросила Трейси остановиться, чтобы сделать фото для Вики, которая выкладывает на мемориальном сайте ее сына фотографии плакатов в поддержку армии со всей страны.

Кэтлин ненавидит, когда я так говорю, но Вики – моя подруга. Ее сын, сержант Трэвис Рамос, был одним из тех, кто погиб с моим папой, когда взорвалась их автоколонна. Я нашла мемориальный сайт Трэвиса прошлой осенью, и он вдохновил меня – через некоторое время – начать создавать сайт для папы. Однажды ночью, когда я не могла уснуть, я написала комментарий на сайте Трэвиса, объяснила, кто я, и спросила, каким образом – и стоит ли – создать свой сайт. Так я познакомилась с Вики.

Она ответила мне по электронной почте, привела множество причин, почему мемориальный сайт – отличный способ почтить память человека. Именно Вики предложила запустить сайт на первую годовщину взрыва, и именно Вики сделала рассылку по всем своим контактам о том, что открыт сайт, посвященный Альфонсо Царелли – таким образом, я получила сотни комментариев в годовщину. Оттуда я узнала, что папа принял решение остаться в Ираке на год, а мне он обещал вернуться домой через полгода.

Несколько дней я была немного зациклена на этих комментариях, но мы с Вики много переписывались, и она помогла мне. Она понимала, через что я прохожу.

На следующий день после годовщины мама зашла в мою комнату и устроила сцену из-за Вики, заявляя, что я не должна расходовать свои «эмоциональные ресурсы» на взрослую скорбящую женщину. В тот момент я поняла, что мама читает мою электронную почту, ведь ей совсем несложно это сделать – когда я училась в средней школе, она создавала мой почтовый аккаунт, и я никогда не меняла пароль. Даже не думала, что это потребуется.

В тот день она устроила двойную психотерапевтическую сессию.

Честно говоря, я думаю, что мама ревнует – потерю папы я больше обсуждала с Вики, чем с ней. Возможно, я именно поэтому не поменяла пароль, как только обнаружила, что она читает мою почту. В некотором смысле, мне нравится, что она ревнует.

Просто иногда легче говорить с человеком, которого ты не знаешь в реальной жизни.

Когда мы остановились перед жилищем Деладдо, мне потребовалась ровно секунда, чтобы определить, в каком из домов живет Джейми. Дом слева от Деладдо идеально отремонтирован и разукрашен огнями, как на 4 Июля. Пока мы медленно ехали по улице, я разглядела телевизор на стене и собаку, прыгающую вверх–вниз по дивану, лающую и неистово извивающуюся.

Дом справа от Деладдо небольшой и обшарпанный. Газон выглядит неряшливо из-за проплешин, где не растет трава. Коричневые ставни уныло свисают с петель, а белая краска на доме отслаивается и падает на полумертвые кустарники, создавая эффект грязного снега. Водостоки набиты сухими листьями и ветками, которые словно растут из самого дома. Свет не горит – кажется, никого нет дома.

Вот где Джейми живет со своим папой.

Этим летом Джейми исполнилось восемнадцать. Теоретически он не обязан больше здесь жить. И учитывая, что сделал его отец, когда его арестовали, трудно поверить, что ему хочется здесь находиться. Но я готова поклясться, что Джейми не оставит папу одного, пока не будет вынужден это сделать.

Джейми может быть лояльным к ошибке.

Интересно, что бы сказала мама Джейми о том, как отец оставил его на ночь в тюрьме.

В прошлый День Благодарения в ресторане я видела отца Джейми на расстоянии, и он казался куда более заинтересованным футбольным матчем, чем общением с Джейми. Я почти ничего о нем не знаю – знаю, что он коп и что какое-то время он был немного сумасшедшим. Из-за этого Джейми пришлось несколько месяцев жить у Деладдо, о чем я стараюсь не думать, потому что это меня бесит.

Но о матери Джейми я знаю еще меньше. Только то, что она не жила с Джейми и его папой, потому что находилась в каком–то учреждении в районе Бостона. Еще знаю, что вскоре после ее смерти Джейми выгнали из хоккейной команды.

И тогда он стал одним из пациентов моей мамы.

Да, я очень везучая дочь подросткового психолога, который сам проходит терапию. Неудивительно, что я любой ценой избегаю общения с ней.

Меня выводит из себя, что моя мать больше знает о Джейми, чем я. Хотя, с этой точки зрения, так же можно сказать о любом, кто контактировал с Джейми этим летом – кассир в продуктовом магазине, парни, с которыми он ремонтировал дороги, инспектор по надзору за осужденными.

Регина.

– Что я должен сделать с этим пледом? – спрашивает Конрад, отстегивая ремень безопасности. Не успевает Трейси ответить, как входная дверь Деладдо открывается. Оттуда выглядывает женщина, а ее рука застывает над защитной сетчатой дверью, будто она не уверена в своих действиях. Она рукой прикрывает глаза от яркого света фар рядом с ее крыльцом, чтобы лучше нас разглядеть.

– Вот блин, – бормочет Конрад. Он запускает руки в волосы и смотрит на свои испорченные брюки и красную рубашку, которая теперь выглядит так, словно ее неудачно покрасили.

– Просто оставь здесь, – отвечает Трейси.

Не говоря ни слова, Конрад вылезает из машины, достаточно сильно хлопает дверцей и идет к дому. Я наблюдаю за ним и вижу, что он меняется физически, как будто старается стать невидимым. Он пригибает голову и смотрит на землю, натягивает рубашку на брюки, насколько это возможно, потом бросает это и прячет руки в карманы. Женщина удерживает сетчатую дверь открытой, и он боком проскальзывает в нее, чтобы не дотронуться до нее и не дать дотронуться ей. Она что-то спрашивает, и он так трясет головой, проходя мимо нее, будто от этого зависит его жизнь. Она смотрит, как он поднимается по лестнице, прыгая через ступеньки, и когда он исчезает из ее поля зрения, поворачивается к нам. Она снова поднимает руку, чтобы прикрыть глаза, а потом нерешительно машет нам перед тем, как медленно закрыть дверь.

3

искупить(глагол): исправить то, что было сделано неправильно

(см. также: Джейми... просит прощения?)

– Мэтт – настоящий садист.

– Трейс, – говорю я, притворяясь шокированной. – Ты наконец-то открыла то словарное пособие, которое я тебе дала почти год назад?

Она закатывает глаза.

– Он такой и есть.

Мне так и хочется напомнить Трейси, как я почти весь прошлый год говорила ей, что Мэтт превратился в садиста и придурка, но мы так прекрасно ладим, и последнее, что мне хочется сделать – сказать «я же тебе говорила». Хоть мне и очень хочется это сказать.

Трейси достает из комода супер–мягкие леггинсы и синюю футболку, которые мне очень нравятся, и протягивает мне.

– Держи. И не забудь про несмываемый кондиционер. Нет ничего хуже для волос, чем хлор. У Мэтта волосы все время были как солома.

– Гадость, – говорю я, стягивая через голову ее шелковый топ. Я понимаю, что он испорчен – теперь это не шелк, а скорее пенопласт. Как только я его снимаю, Трейси мчится с ним в ванную, чтобы начать особый ритуал стирки в раковине с использованием «деликатного» средства – я и понятия не имела, что такое существует – которое находится в черной бутылочке в форме корсета.

– Мне правда жаль твою кофточку, – говорю я, медленно следуя за ней. Ненавижу ванную Трейси. Я стараюсь ею не пользоваться, потому что она наполнена зеркалами – здесь в буквальном смысле нельзя убежать от себя, если не залезешь в душ. А смотреть на себя – не самое любимое мое занятие. Этим летом я даже сняла зеркало с обратной стороны дверцы моего шкафа, потому что я постоянно проверяла свои волосы и лицо – не изменились ли они, наконец, в лучшую сторону?

Это так и не случилось.

У Трейси, наоборот, есть то, что Кэрон бы назвала «здоровым чувством самоуважения». Она постоянно смотрится в зеркало, чтобы убедиться, что ее образ хорошо смотрится со всех сторон, а прическа и макияж производят максимальный эффект. Когда я наблюдаю за ней в такие моменты, я не думаю, что моя лучшая подруга поверхностна, как думала раньше. Вместо этого у меня возникает мысль: каково это – смотреть на себя с удовольствием? Я имею в виду – не то, чтобы я ждала, что взгляну в зеркало и увижу Жизель. Но должно же быть что-то между «Я так прекрасна» и «Я так ужасна». Правда?

Что–то должно быть.

– Не переживай из–за кофточки, – говорит Трейси и полощет ее в воде, рисуя восьмерки, снова и снова. К сожалению, я не могу сказать, что она просто не хочет меня расстраивать. Я знаю, что для нее это абсолютно убийственно – ее блузка изуродована, а она даже ни разу ее не надела.

– Я куплю тебе новую, если эта испортится, хорошо?

– Угу. Если эта испортится, Мэтт купит мне новую. И еще купит новые брюки Конраду.

– Да, желаю удачи с этим, – говорю я.

– Мне надо пригрозить, что позвоню его матери. Я ей всегда нравилась. Могу поспорить, что она будет очень рада узнать, как он пытался для прикола утопить новичка. – Она вытаскивает блузку из раковины, нюхает ее и снова погружает ее в воду. – Шантаж может сработать. А если не сработает, я по крайней мере, расскажу его родителям, что он занимается сексом, а его способ предохранения – сказать девушке: «Это твоя забота».

Я смотрю на Трейси в зеркало.

– Я думала, ты говорила, что вы пользовались презервативами.

Трейси вздыхает. В прошлом году этот разговор повторялся снова и снова, когда Мэтт пытался убедить Трейси начать принимать таблетки, а я говорила, что она должна заставить его пользоваться презервативами.

– Мы пользовались, Рози. Но лишь потому, что они у меня были. Он думает только о себе. Оно того не стоит. Радуйся, что ты еще девственница. – Она показывает на флакон, стоящий на краю раковины, зная, что я, конечно же, о нем уже забыла. – Не забудь про несмываемый кондиционер.

Трейси закрывает за собой дверь, оставляя меня в зеркальной комнате в бюстгальтере и свободных белых бриджах, которые я у нее одолжила – я не смогу засунуть свои бедра бегуна в ее обтягивающие джинсы, даже если намажу их кулинарным жиром. Я поворачиваюсь лицом к шторке для душа и стягиваю с себя влажную одежду, стараясь даже мельком не смотреть на себя – как-то нет желания разглядывать свое голое тело, задаваясь вопросом – странно ли то, что я все еще девственница.

Я пятнадцатилетняя ученица старшей школы, десятого класса – не должно быть странным, что у меня еще не было секса. Но почему-то, когда Трейси обращает внимание на мою девственность – а это происходило не один раз после того, как она переспала с Мэттом – мне кажется это странным.

Как только вода становится достаточно горячей, я встаю под нее как минимум на 10 минут, чувствуя, как меня наполняет тепло. Это самое теплое чувство после того, как Джейми вытащил меня из бассейна, его руки обожгли мою кожу, а его глаза практически пылали от гнева.

Он злится на меня? Это ведь он меня бросил, как я напоминаю себе все время. Так из-за чего он тогда бесится?

Кэрон говорит, что я должна прекратить ощущать во всем свою вину. А следом она спрашивает, чувствую ли я свою вину в смерти папы. Когда мы доходим до этой части, мама всегда выглядит так, будто ее сейчас вырвет.

Я закрываю воду и вытираюсь, по–прежнему стоя за шторкой. Затем я надеваю леггинсы и футболку и пробегаю мимо зеркал с максимально возможной скоростью.

Трейси сидит на полу, придирчиво пробираясь через Vogue с маркером в одной руке и стикерами Post-it в другой. Я сажусь рядом с ней и принимаюсь за работу над старым номером Elle, осторожно вырывая страницы, которые Трейси пометила загнутым уголком.

Понятия не имею, почему она выбрала именно эти страницы – на мой взгляд, все модели и наряды выглядят одинаково. Но как строго объяснила Трейси, когда я впервые помогала ей с журналами, каждый образ – это отдельное произведение искусства, которое необходимо изучать. Когда я взглянула на нее скептически, она напомнила мне о монологе Мэрил Стрип из «Дьявол носит Prada», где она опускает ниже плинтуса Энн Хэтэуэй за то, что та смеется над толпой журнальных редакторов, пытающихся описать особый оттенок синего на ремне. Я знаю эту речь, которую она имеет в виду – когда я первый раз ее услышала, я взглянула на моду, как на вид искусства, а раньше я никогда не думала о моде в таком ключе.

Пока я играю роль ассистента Трейси, я оглядываю комнату. Год назад я бы сидела на лохматом оранжевом коврике, а она расположилась бы в кресле-мешке, спрашивая, стоит ли ей спать с Мэттом. Теперь тот коврик сменился гладким черным ковром с серыми линиями, напоминающими по форме цветы, а на месте кресла-мешка стоят два светлых кресла из пластика. И мы занимаемся чем-то, имеющим смысл – по крайней мере, имеющим смысл для нее.

Честно говоря, я не совсем понимаю, чем мы занимаемся.

Стены у Трейси покрыты журнальными страницами и фотографиями из блогов, но они не просто наклеены наподобие коллажа, как в большинстве девчачьих комнат. Одну стену она целиком покрасила специальной магнитной краской и вешает на нее картинки с помощью крошечных магнитиков, каждый день меняет их местами и добавляет разноцветные стикеры. Иногда она пишет на стикерах слова или фразы, например, «Пузырьки!» или «Синее небо»; иногда – просто буквы.

Если я спрошу ее, чем она занимается, она ответит лишь, что совсем скоро я пойму.

В этом году мы не собираемся иметь секреты друг от друга, но она выглядит такой счастливой, когда я спрашиваю о ее проекте, что я решаю не напоминать ей о секретах.

– Ну что, Питер уехал в школу? – Трейси вскакивает, исчезает в ванной и возвращается с несмываемым кондиционером, который я забыла нанести на волосы.

Я киваю.

– Вернулся к... как там ее зовут? К этой богатенькой идиотке?

Трейси, – которая влюблена в моего брата большую часть ее жизни, – знает, как зовут девушку Питера. Она просто не может заставить себя произнести ее имя. Я ее понимаю. Я иногда тоже через силу произношу имя этой девушки.

– Да, вернулся к Аманде. – Я беру у Трейси флакон и выдавливаю на ладонь немного кондиционера. Он пахнет свежими, только что сорванными, помидорами. – И я уверена, что она просто не может дождаться, чтобы с ним обдолбаться, – добавляю я, и это забавно звучит из моих уст – по множеству причин.

Мне трудно думать о том, что Питер принимает наркотики. Никогда не думала, что мой брат станет одним из парней, которые подсаживаются на наркотики из–за того, что на них сидит его девушка.

Кэрон говорит, что причины, толкающие людей к наркотикам, «часто очень запутанные». Это одна из вещей, не вызывающих моментальный одобрительный кивок моей мамы. Мама и Кэрон очень хорошо друг друга знают – они вместе проходили практику – поэтому я обычно чувствую себя против них, когда Кэрон говорит, а мама постоянно кивает как китайский болванчик. Но когда Кэрон заговаривает о «запутанной мотивации Питера для употребления», мама становится очень тихой и смотрит в пол.

Не думаю, что здесь есть что-либо запутанное. Я считаю, он делает это, потому что Аманда от него этого хочет, а он отчаянно пытается ее впечатлить, потому что у него никогда в жизни не было такой красивой девушки. Хотя, если подумать, у него вообще никогда не было девушки.

– А как у Питера дела? – спрашивает Трейси после паузы, задуманной для того, чтобы вопрос казался более легкомысленным, чем есть на самом деле. – Ты с ним говорила?

Я качаю головой.

– Ну, ты собираешься ему звонить, да? Проверить, как он?

– Когда-нибудь.

– Ты все еще злишься.

Я киваю.

– Ты, наверно, должна переживать, а не злиться.

– А может, тебе стоит самой ему позвонить, если ты так сильно хочешь с ним поговорить, – поддразниваю я.

– Не то, чтобы я хотела с ним поговорить, – слишком быстро говорит она, хотя мы обе знаем, что она хочет, – просто я переживаю. – Она впивается в меня своим самым серьезным взглядом. – И ты тоже должна.

Примерно за неделю до возвращения в школу Питер и Аманда приезжали в гости. Летом они работали в отеле на острове Мартас-Виньярд, и первое, что я заметила – они совсем не выглядели так, словно все время были на солнце. Какой смысл ехать на Мартас-Виньярд разбираться со злобными и требовательными гостями отеля, если не собираешься ходить на пляж?

Потом я подумала, что они, наверно, просто сознательно защищались от солнца. Аманда вообще, похоже, хотела сохранить свою бледную кожу такой бледной, насколько возможно.

Но это не объясняло мешки у них под глазами.

Мы с мамой впервые встретились с Амандой, и я особо к этому не стремилась. Мне все еще претило, что она пригласила Питера к себе домой на прошлый День Благодарения, хотя знала, что это наш первый праздник без папы. Когда Питер позвонил и сказал мне, что не приедет домой, он меня очень расстроил.

Итак, Аманда и Питер приехали на подержанном серебристом Мерседесе с откидным верхом, который ее отец – который, кстати, тоже мозгоправ – отдал ей, когда купил новую машину, и они выглядели так, будто не мылись неделями. Когда я что-то сказала об этом маме, она ответила, что студенты колледжа так и живут. Что-то насчет протеста против навязанных родителями правил гигиены, который начинается, когда они покидают дом.

Аманда, безусловно, хорошенькая – от этого никуда не денешься, и неважно, что Трейси считает ее суперхудой, а ее голову – слишком большой для ее тела. Она одевается в мешковатую одежду, создающую впечатление, что у нее нет денег, но это настолько хорошо смотрится, что понимаешь – деньги у нее точно есть. У нее очень длинные светлые волосы и зеленые глаза, и она похожа на сонную кошку, когда улыбается.

Или на обдолбанную кошку.

Несколько дней после их приезда я на самом деле верила, что они очень–очень много работали, и Питер слишком истощен, чтобы разговаривать. Он едва снисходил до того, чтобы заметить мое существование, пока не сказал, что отдает мне свой старый iPhone, потому что Аманда подарила ему новый. Это было на третий день после приезда.

Для некоторых братьев и сестер нормально не разговаривать, но не для нас. Мы с Питером были по-настоящему близки. Он всегда присматривал за мной, и даже у всех на виду относился ко мне хорошо. Может, потому что у нас разница – четыре года. Когда мы были маленькими, мы не соперничали из-за игрушек, а когда стали старше – из-за друзей.

Я могла обратиться к нему практически в любой ситуации, если мне требовался совет. А когда он приехал домой с Амандой, я собиралась рассказать ему, что нервничаю перед возвращением в Юнион после того, как сломала Регине жизнь. И о том, что мне нужны реальные «стратегии преодоления трудностей» вместо тех, к которым Кэрон и мама пришли на терапии – в них я должна была рассказать Регине, как ее действия меня обидели, заполнив пробелы в предложении: «Регина, когда ты... пробел..., я чувствую себя... пробел».

Первый – и единственный – раз я засмеялась на терапии, когда попыталась представить себя говорящей это предложение Регине.

В любом случае, бесполезно было обращаться к Питеру за советом о чем бы то ни было, пока он расхаживал с таким огромным самомнением. Отдав мне свой дурацкий iPhone, он потрепал меня по голове и назвал «мелкой». А Аманда с печальным видом одарила меня странной улыбкой и сказала, что я просто невыносимо милая. «Пит, а на что это похоже – иметь младшую сестру?» – заявила она прямо передо мной таким голосом, который большинство людей используют, говоря о щенятах, котятах или младенцах. «Ой, ты только посмотри на нее – такая сладенькая. Это, должно быть, так весело!»

Конечно, теперь я понимаю, что тогда они оба были абсолютно обдолбаны. Единственное, чего я не знаю – что они еще употребляли, кроме травки.

На самом деле это последнее о чем я хочу говорить.

– Так Джейми поздоровался с тобой сегодня? – спрашивает Трейси.

На самом деле, это вторая – последняя вещь, о которой я хочу говорить.

Я покачала головой, даже не глядя на нее. Она потянулась, чтобы включить альбом «Feist», который она крутит без остановки с тех пор, как я его посоветовала, и больше ничего не спросила.

***

Я лежу на низенькой кроватке Трейси, используя каждый трюк, который я знаю, чтобы заснуть, когда слышу это.

Сначала я даже не распознаю звук.

А потом узнаю. Это мой телефон вибрирует.

Кто-то звонит мне.

Я смотрю на часы. Час ночи.

Я смотрю на Трейси, которая засыпает примерно за три секунды и может проспать все что угодно. Она в отключке.

Я наощупь ищу телефон, который так вибирировал, что сполз с коврика, а теперь практически скачет вверх-вниз на деревянном полу и, наверно, будит весь дом.

Когда я сжимаю его рукой, знакомый спазм подкрадывается к горлу. Сердце начинает дергаться и пропускать удары, а дыхание становится поверхностным. По идее, как только человек распознает симптомы панической атаки, он может побороться с ними и взять под контроль. Я еще не освоила это великое искусство, но сейчас, по крайней мере, часть моего мозга остается рациональной, пока дыхательные пути стремятся закрыться, и вместо вопля: «Я умираю?» она спрашивает: «Почему сейчас?», а это уж точно более конструктивный вопрос.

Кэрон бы сказала... О, забудь про Кэрон. Я уже устала все время мысленно ее слушать. Такое ощущение, что она заползла в мою голову и установила там целую кучу автоматических сценариев реагирования на разные вещи. Мне не нужно, чтобы она говорила, почему я на грани панической атаки – я и так знаю, почему. Потому что если один звонит другому в час ночи, на это есть одна причина – что-то не так. Ужасно и отвратительно не так.

Теперь телефон вибрирует в моей руке, и всеми фибрами души я ощущаю, что этот звонок связан с Питером. Наверно, Аманда врезалась на своем дурацком модном кабриолете в столб, Питера выбросило из машины, он ударился головой об дерево, и сейчас мертв или парализован. А может, они были на вечеринке, и он переборщил с этими дурацкими наркотиками, на которые она его подсадила.

Все, что я знаю, – это если бы Питер оставил бы меня наедине с Кейтлин, я бы никогда, никогда не простила его.

Я пытаюсь сделать глубокий вдох, наклоняюсь и затем смотрю на телефон.

На нем написано не «Госпиталь Массачусетса в Бостоне».

На нем написано не «Мама».

На нем «Джейми».

Я моргаю. Я сплю.

Этого не может быть. Или может?

– Алло? – шепчу я, голос грубый и скрипучий от нехватки воздуха.

Сначала пауза. Потом:

– Привет.

Как только я слышу его голос, я снова чувствую руки Джейми на моих руках. Тепло начинает проделывать свой путь по моей шее, через лицо, под волосы. Оно убирает спазм из горла и легких, и все как будто снова раскрывается, и появляется некое чувство, наполняющее все тело.

– Привет, – умудряюсь произнести я.

– Ты в порядке, после того что сделал Халлис?

– Я... – Я стараюсь казаться спокойной и нормальной, как обычно, но меня настолько смущает, что он был свидетелем моего падения в бассейн, злит, что он мне не звонил, и так радует, что я с ним говорю, что я едва могу составить внятное предложение. Не знаю, с чего начать. Что я должна сделать – так это повесить трубку. Но я больше двух месяцев ждала этого звонка.

Мне нужно все прояснить.

– Можешь спуститься? – спрашивает он.

– Сейчас? Подожди... куда?

– На улицу.

– Я не дома, – говорю я.

– Я знаю.

– Ты... Как?

– Роуз.

– Я не могу просто...

– Пожалуйста.

Ого. Никогда раньше не слышала от Джейми слово «пожалуйста». Мой желудок делает маленькое сальто. Так сложно сказать «нет» Джейми Форта. А сказать «нет», когда он говорит «пожалуйста»... Интересно, сможет ли хоть одна девушка это сделать. Хоть я и думаю, что он совсем не имеет права звонить мне в час ночи, заставлять вставать и идти на улицу просто потому, что он хочет меня видеть, я вылезаю из постели и надеваю свою мокрую обувь. Ненавижу его власть надо мной.

Но это еще и волнующе. Или... как бы это сказать. Горячо, наверно.

Да. Горячо.

И я знаю, что это глупо.

Но все эти горячие штучки для меня в новинку, и они кажутся мне непреодолимыми.

– Хорошо, постараюсь, – говорю я. Но он уже положил трубку, будто знает, что я уже на полпути к двери.

Что я делаю? Я же видела, как сегодня он встал на защиту Регины. Определенно между Региной и Джейми что-то есть, и неважно, что говорит или думает Энтони Паррина. Но ведь меня он тоже защищал.

Я должна поговорить с ним. Чтобы распутать этот клубок раз и навсегда.

Да, с Джейми Форта так и бывает. Достаточно одного разговора, и все становится предельно ясно.

Угу.

Я знаю, что выбраться из комнаты Трейси, не разбудив ее, не будет проблемой, но понятия не имею, как пройти мимо ее родителей. Трейси все время так делает, но я не представляю, каким способом. Предполагаю, что если меня поймают, я просто разревусь и скажу, что хожу во сне после смерти папы, и никому даже в голову не придет меня расспрашивать.

Папа не говорил только правду – так почему я должна?

Я делаю пару шагов и уже понимаю, что мне не стоило обуваться. Обувь не только громко стучит по деревянному полу, она еще и пропитана водой, от чего ноги хлюпают и издают странные всасывающие звуки. Я снимаю обувь, оставляю ее на полу и выхожу на цыпочках в коридор.

Входная дверь находится внизу. Я хватаюсь за перила и спускаюсь, держась как можно дальше от центра каждой ступеньки, потому что они скрипят. Я оказываюсь внизу без единого звука, и меня встречает зеленая лампочка, горящая рядом с входной дверью.

Сигнализация.

Давным-давно кодом к системе была дата рождения Трейси – 0729. Но они могли поменять его. А если я попытаюсь сняться с охраны с неправильным кодом, сигнализация сработает?

Когда телефон снова вибрирует у меня в руке, у меня чуть не начинается сердечный приступ. Я выключаю вибрацию и смотрю на экран. Это смс с текстом: «0729».

Я улыбаюсь.

Трейси – не самый большой фанат Джейми, и похоже, у нее не такой крепкий сон, как я думала, – но она помогает мне в любом случае. Уверена, что ей даже не потребовалось выглядывать в окно, чтобы узнать, кто мне звонил.

Я набираю код, выхожу на улицу, проверяю, не захлопнулась ли за мной дверь... и вижу его. На другой стороне улицы, облокотившегося на дверцу его зеленой машины и ждущего меня.

Он красивый.

Я нет.

Я босиком, в леггинсах и футболке, так же известной как пижама. Понятия не имею, на что похожа моя прическа, на мне нет косметики, потому что я два часа назад стерла все старания Трейси ее дорогущим средством для снятия макияжа.

И что? Голос в моей голове говорит: «Он не твой парень».

«Он мог бы... Ты не знаешь, что он не твой парень», – говорит другой голос.

«Не будь идиоткой. Он все лето не хотел иметь с тобой ничего общего. Забудь его. Ты не должна была даже выходить».

«Почему ты всегда так безнадежна? Это же отстойно».

И тут, будто двух враждующих голосов у меня в голове недостаточно, к разговору присоединяется Кэрон и советует не обращать внимания на этот шум и просто быть в настоящем моменте.

Ненавижу признаваться в таком, но это хороший совет.

Ноги несут меня вперед, пока я не оказываюсь прямо перед Джейми. Он пристально, не моргая, смотрит на меня своими идеальными глазами орехового цвета с золотистыми проблесками. Где-то внутри себя я обнаруживаю уверенность, чтобы молчать и не нарушать тишину. Он позвонил мне, попросил выйти – он должен заговорить первым.

Я столь же пристально смотрю на него, скрестив руки на груди. Молчание все длится и длится. Он начинает выглядеть немного неловко. Это даже лестно.

– Спасибо... За помощь Конраду сегодня, – наконец начинает он. Я все еще не произношу ни слова. Думаю, это первый раз, когда я одерживаю верх над Джейми. За все время. –Роуз, слушай, извини, – говорит он с таким раскаянием, что мне приходится прикусить язык, чтобы не сказать ему: «Все отлично, не переживай из–за этого».

Вместо этого я говорю:

– Почему ты не звонил?

– Ты получила мою записку?

– Ту, в которой ты говоришь, что мне не подходишь? Что ты другой? Эту? – мои слова звучат враждебно. Джейми на миг опускает взгляд на землю, а потом смотрит в темное небо.

– Да, – говорит он и замолкает. Я не хочу, чтобы он так делал – когда Джейми молчит, он исчезает. Хоть он и стоит прямо перед тобой, до него никак не достучаться, сколько ни пытайся. Я слишком долго ждала эту возможность. Я заставляю себя снизить враждебность.

– Ты же знаешь, что Энджело мне ее передал, – говорю я настолько спокойно и нейтрально, насколько могу.

– Поэтому я не звонил.

Я качаю головой и делаю шаг вперед, чтобы сделать мою точку зрения предельно понятной.

– Если я тебе не нравлюсь, Джейми, так и скажи. Тебе не придется шифроваться и писать записки о том, что дело не во мне, а в тебе. – Враждебность возвращается. Мой голос становится более злым и обиженным, чем мне хочется. Но я не могу сдерживаться.

– Кто сказал, что ты не нравишься мне?

– Ты. Ты отправил мне записку, которая ничего не объяснила, а потом игнорировал меня все лето. А сегодня ты даже не поздоровался. Ты вытащил меня из бассейна, но выглядел взбешенным. И, в конце концов, ты до сих пор со мной не разговариваешь. Это значит, что я тебе не нравлюсь. Даже более того, это значит, что ты меня не уважаешь. А если ты меня не уважаешь, тогда у меня нет на тебя времени.

Враждующие голоса в моей голове в шоке замолчали. Я наконец высказала Джейми все, что думала последние несколько месяцев, и как же здорово видеть, что он не ожидал такого от сладенькой маленькой Роуз, которая всегда была так добра к нему. Да, отлично, смотри, Джейми Форта. Сладенькую маленькую Роуз заменила новая Роуз, и она не позволит тебе тратить ее время.

Оказывается, Джейми не единственный 2.0 в нашем городе.

Мой план – театрально удалиться, оставить его, не говоря ни слова, но едва я разворачиваюсь, Джейми хватает меня за руку и поворачивает лицом к себе. Он делает шаг ко мне, оставляя между нами около дюйма пространства. В странной и волнующей череде событий меня это даже не пугает.

Мне нравится эта тема 2.0.

– Я бесился из-за Хэллиса – из-за того, что он сделал с Конрадом – и из-за тебя, что ты оказалась в бассейне, – говорит он. Я вижу – он говорит правду, но не всю. В его глазах видно что-то еще, но я вдруг обнаруживаю, что слишком горда, чтобы спрашивать – что именно. Я не собираюсь упрашивать его рассказывать мне свои секреты. Если он хочет быть молчаливым и загадочным, это его дело.

– О, ты бесился из–за моего поведения? А ты вообще кто? Мой телохранитель? Мой парень, о котором мне нельзя рассказывать? – требовательно спрашиваю я. – Просто разберись в себе, Джейми, и перестань ко мне лезть.

На его лице отражается боль, как будто я его ударила, а потом его губы неожиданно встречаются с моими, быстро и жестко, и весь воздух вылетает у меня из легких. Его поцелуй за наносекунду пронзает все мое тело. Он берет меня за руки, разворачивает, практически отрывая от земли, и ставит рядом со своей машиной, прижимая меня к водительской двери своим телом, а его язык скользит по моим губам и во рту. Похоже, он так же долго, как я, ждал, когда это случится снова.

Но это не может быть правдой.

Я всего лишь девочка с бредовыми мыслями, которая влюбилась в парня, который... сейчас целует меня так, словно от этого зависит его жизнь.

Его руки обнимают меня, и они ощущаются совсем по-другому – не так, как в последний раз, когда мы целовались. Он не просто стал сильнее, он крепкий и надежный, как кирпичная стена. И я чувствую, что он на 100% настроен целовать меня, а не отвечать на поцелуй. Одна его рука в моих волосах, а другая скользит по пояснице. У меня в прямом смысле слова подкашиваются ноги, как у каких-то дурацких принцесс из сказок. Давным-давно я бы только радовалась красиво ослабевшим ногам, но прямо здесь и сейчас, в этот момент, это лишь раздражает 2.0.

Джейми не должен делать это снова. Он не должен появляться, овладевать моим телом на время поцелуев, а потом исчезать. Я думаю о том, что сказал Конрад – что Джейми объявляется, когда ему угодно, и целует девушку, чтобы ее одурачить.

Прямо сейчас он это и делает?

Я уже готова заставить его прекратить, когда его рука на моей спине находит край футболки и проскальзывает под нее, прикасаясь к обнаженной коже так, как никогда раньше. Моя голова запрокидывается к машине, а все тело начинает дрожать. Мы оба застываем на долю секунды, когда одновременно понимаем, что на мне нет бюстгальтера. Я не уверена, хорошо или плохо, если парень это обнаруживает – что это говорит о девушке, если она не надевает бюстгальтер, когда целуется с парнем около его машины посреди ночи? Что-то? Или ничего?

Медленно – мое тело практически вибрирует, умоляя его прикасаться к тем местам, к которым он не собирался – он проводит рукой вниз и вокруг моей талии и тянет меня вперед, зарываясь лицом мне в шею. У него все тот же приятный аромат свежести, но появилось и еще что-то новенькое – что-то только его. Когда он отступает назад, освобождая меня от веса его тела, я поднимаю голову и открываю глаза. Я не могу отдышаться, но замечаю, что его дыхание тоже немного сбито – когда мой взгляд опускается на его джинсы, я понимаю, почему.

Мое лицо горит от смущения. Я не верю в это. После всех раздумий о том, что между нами ничего нет и что я все придумала, выясняется, что я была неправа.

Джейми так же возбуждается при поцелуях со мной, как я при поцелуях с ним.

Я чувствую прилив... чего-то. Сил? Но это чувство тонет в океане замешательства и страха. Что мне теперь делать? Я должна что-то сделать с его... состоянием? А если не сделаю, то я динамщица? Или я обязана что-то предпринимать, только если я официально его девушка? А если это так, то что конкретно от меня требуется?

Подождите... когда доходит до этого, обязательств не существует? Ты просто делаешь то, что тебе приятно и ничего кроме?

Именно это мисс Масо вбивала нам в головы в прошлом году. На уроке здоровья все это было наполнено огромным смыслом. Теперь это не кажется таким понятным.

Я осознаю, что разглядываю джинсы Джейми слишком долго, чтобы выдать свой внимательный взгляд за простой интерес к случившемуся.

Заставляю себя поднять глаза на его лицо, ожидая от него смущения или извинения, но он лишь пристально смотрит на меня с тем же непоколебимым видом, словно все, что случилось – абсолютно нормально. Видимо, так оно и есть. Хотя я не могу представить, что такие дела когда–либо станут для меня нормальными. Скорее наоборот, все это напоминает одно большое шоу придурков.

Он запускает руку в волосы и трясет головой, как будто он и на этот раз сделал то, что не должен был. И 2.0 приходит в бешенство.

– Дай я угадаю. Ты уже жалеешь об этом, да? – Точно. Прикасаться ко мне – это полная и абсолютная ошибка.

Он качает головой.

– Тогда что? – эти американские горки сводят меня с ума.

– Я не собирался делать этого...

– Не беспокойся, Джейми. Ты не должен объяснять...

– Должен. Есть много того, что я должен объяснить, – говорит он, его взгляд прикован ко мне.

Тот факт, что он знает – он задолжал мне несколько объяснений – уже что–то значит. Мой гнев начинает улетучиваться. Но где его черт носил все лето? Потребовались месяцы, чтобы додуматься до этих объяснений, о которых он сейчас говорит? Пузырь с моим гневом снова надувается. Хотя... а если так и было, и ему требовались месяцы? Не каждый умеет объяснять свои чувства. Нужно иногда давать людям поблажки. Теперь мой гневный пузырь просто спокойно висит, не зная, что делать. И вдруг вся эта ситуация кажется мне... забавной.

– Ты только что сказал, что собираешься что-то мне объяснить? Серьезно? – поддразниваю я. – То есть, я наконец-то получу парочку настоящих объяснений от Джейми Форта?

После секундного смущения на его лице появляется легкая улыбка, и я чувствую сдвиг. Не знаю, как нормально это объяснить. Как будто мы всегда были на разных уровнях, причем он стоял выше меня. Но теперь эти уровни сблизились, и мы уже не так далеко друг от друга. Мы почти – но не совсем – на одном уровне.

Наверно, по-другому можно сказать, что у Джейми не все карты козырные. А у меня теперь есть несколько козырей, и мне это нравится.

– В следующую субботу, – говорит он.

В следующую субботу? В следующую субботу? То есть вечером субботы?

– Ужин, – добавляет он.

В прошлом году мое общение с Джейми происходило тайно, в его машине в различных отдаленных местах. Но мы никогда не проводили время вместе в присутствии других людей.

– Ты наконец собрался показаться со мной на публике? – говорю я, притворяясь удивленной. – Нам лучше не рассказывать об этом никому, а то мы теперь оба окажемся в тюрьме.

Его улыбка становится чуть шире, и он смеется – своим красивым, восхитительным смехом, который кажется мне вознаграждением, когда бы я его ни слышала. У меня от него чуть голова не кружится. И меня осеняет, что Джейми нравится, когда я над ним подшучиваю. Вот почему у нас почти сравнялись уровни. Потому что я его поддразниваю.

– Не могу поверить, – говорю я. – Я и Джейми Форта на настоящем свидании.

– Ты не должна продолжать говорить Джейми Форта, Роуз.

– О, а я уверена, что должна. В такие великие моменты, когда обещаются объяснения и анонсируются публичные выходы, очень важно называть тебя полным именем. Обстоятельства обязывают.

Его улыбка заставляет меня хотеть сесть в его машину и уехать с ним куда угодно. Немного пугающе чувствовать такое к кому-то. Заставляет задуматься, не собираешься ли ты сделать что-то, чего на самом деле не хочешь, и стоит ли это делать. Я имею в виду, я несколько месяцев не видела Джейми и не говорила с ним, и после одного поцелуя и пары безумных моментов, я готова снова ощущать его руки на своей обнаженной коже. Потому что это потрясающе. Это чувство вмещает... все.

Полагаю, суть в том, что хоть я это и чувствую, я не сяду с ним в машину. Но почему? Лишь потому, что сейчас поздняя ночь, я ночую у подруги и не хочу проблем с ее родителями или чтобы у нее были проблемы? Или все потому, что я достаточно себя уважаю, чтобы не срываться с места посреди ночи с парнем, который даже не потрудился хоть раз позвонить мне за все лето?

Я отхожу от машины, чтобы показать ему – и себе – что сейчас вернусь в дом.

– Я позвоню тебе, – говорит он.

– Поверю только когда увижу, – отвечает 2.0. Проходя мимо него, я чувствую себя дерзкой, пусть даже в сказанном мной не было смысла – как ты можешь увидеть, если кто–то тебе звонит? Но меня это не волнует. Я оборачиваюсь – Джейми все еще улыбается, словно он увидел меня в другом свете. В новом свете. И ему это нравится.

Стоило мучить себя все лето ради одного такого взгляда.

4

откопать(глагол): раскрыть или выяснить.

(см. также: подвергнуться допросу с пристрастием на терапии)

— Ты понимаешь, в чем здесь загвоздка, Роуз?

Я хочу сказать, что загвоздка в том, что в субботу утром я должна есть блинчики с лучшей подругой и рассказывать ей о ночных событиях с Джейми, а не сидеть на кушетке психотерапевта со своей мамой на субботней утренней терапии. Но я уже говорила, что сарказму здесь не место.

Офис Кэрон симпатичнее, чем мамин. Кушетка помягче, обивка покомфортнее, да и вид из окна интереснее. В комнате немного пахнет чем-то вроде мокрой собаки, но я люблю собак, поэтому меня это не очень волнует. Не то, чтобы я когда-то видела собаку Кэрон... Я время от времени слышу, как она что-то вынюхивает за закрытой дверью, но на этом все. Насколько мне известно, это просто аудиозапись собаки, а запах – какое-то странное благовоние. Мама говорит, что психотерапевты идут на всевозможные ухищрения, чтобы сделать свои офисы более комфортными для клиентов. Этой цели служит даже использование нейтральных цветов – они должны помочь пациентам сосредоточиться.

На мой взгляд, единственный недостаток черно-коричнево-кремового офиса Кэрон – то, что в нем происходит. А происходит это в нем раз в две недели, в субботу – а иногда чаще, в зависимости от уровня драматичности в нашем доме – с июня.

— Загвоздка? — повторяю я, стараясь продемонстрировать им, что я почти не слушаю.

— Проблема, — говорит Кэрон, подчеркивая слово «проблема», как будто мне нужен синоним к «загвоздке». Если она думает, что меня смущает значение слова «загвоздка», а не перемалывание этой темы в очередной раз, она совсем забыла моего папу, которого хорошо знала. Папа начал показывать нам с Питером карточки со словами, когда мы еще говорить не научились.

Кэрон и моя мама выглядят так, словно они сестры. Обе высокие с темно-каштановыми волосами и светло-голубыми глазами, очень худые и носят то, что я бы назвала «одежда мозгоправа» – природных тонов, которые сливаются с мебелью в офисе, с ярким ожерельем или шарфом. Может быть, это их униформа. Обе носят очки в черепаховой оправе – мама тратит много времени, чтобы ее прическа бросалась в глаза, а Кэрон всегда акцентируется на лице. Думаю, вы бы поняли, что сейчас они отличаются друг от друга энергетикой. Кэрон спокойна, а мама выглядит абсолютно нервозной, как будто усиленно борется за право держать под контролем некоторые вещи. Такие вещи, как я.

—Ты понимаешь, почему у твоей мамы проблемы с мемориальным сайтом?— спрашивает Кэрон. — Почему она хочет, чтобы ты его закрыла?

Я знаю, что должна сказать «да» – в конце концов, мы ходим вокруг да около этой темы на протяжении всего лета. И я могу это сделать, потому что технически я понимаю эту проблему. Я сделала нечто очень публичное, и сделала это без маминого разрешения, использовав семейные фотографии с папой. Но я не понимаю, почему наличие сайта, посвященного папе, настолько сводит ее с ума. Я думала, она будет счастлива, когда увидит все фото, которые я отсканировала и загрузила, все цитаты, которые я опубликовала, и раздел «Слово Дня» с его любимыми словами.

Но она не была счастлива. Она была в бешенстве. А когда она поняла, что меня даже не волнует ее бешенство и что если она хочет закрыть сайт, ей придется сообразить, как сделать это самой, был адский скандал.

Думаю, маму больше всего раздражает в этом сайте предложение посетителям открыто высказывать свое мнение. Я запустила сайт, и могу вносить изменения, но не могу предсказать, как отреагируют люди. А выясняется, что туда заходят самые разные люди, которые хорошо знали папу, и кое-что говорят о нем. Маме это не нравится, поскольку она не может контролировать все, что они пишут.

А мне именно это и нравится.

— Роуз, ты еще с нами? — спрашивает Кэрон. Она обычно дает мне около трех секунд на раздумья, а потом делает замечание с намеком на то, что я невнимательна.

— Нет, мне кажется, я не совсем это понимаю, — вру я.

— Проблема, Роуз, — говорит мама, а ее напускное спокойствие лишь показывает, как ее беспокоит этот разговор, — в том, что ты действовала за моей спиной после того, как я специально тебя попросила так не делать, и втянула в это Питера, когда взяла его кредитную карту.

— Ты можешь сказать Роуз, как себя чувствуешь из-за этого?

— Преданной. Преданной в момент особой уязвимости.

Мне хочется закатить глаза, но я знаю, что из–за этого мама может опять почувствовать себя преданной в момент особой уязвимости. Не то, чтобы меня не беспокоило ее чувство преданности, я просто думаю, что у нее смешные причины для этого.

Может, это и значит, что меня оно не беспокоит. Я точно не знаю.

— А еще это меня пугает,— продолжает она. — Многие люди зарабатывают на тех, кто скорбит. А у Роуз теперь какие–то взаимодействия с людьми, о которых она раньше никогда не слышала, а они заявляют, что знали ее отца. Это опасно во многих смыслах, включая эмоциональный.

— Можешь объяснить Роуз, что ты под этим понимаешь?

Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом. Эта цитата Шекспира подходит для нашей вечной истории.

— Роуз открыла сайт в годовщину смерти ее папы в июне. В течение нескольких часов на сайте появилось около пятидесяти комментариев о нем. Некоторые – хорошие, некоторые – странные, некоторые были от людей, которые явно совсем не знали Альфонсо и просто хотели придать себе важность и быть к этому причастными. Это для каждого было бы невероятно больно и смущающе, а для девочки–подростка, которая потеряла отца – особенно. Роуз три дня тогда не выходила из своей комнаты.

Это не совсем верно. Я выходила, чтобы воспользоваться туалетом и перекусить.

— Я просто читала комментарии и отвечала людям, — говорю я. — Не такое уж важное занятие.

— Это лишь часть того, что ты делала, Роуз. Ты также переживала эмоциональную травму в результате всей этой информации, которая на тебя навалилась и не сочеталась для тебя с человеком, которого ты думала, что знаешь...

— Кэтлин,— говорит Кэрон своим особым голосом. Это какой-то код, который они придумали, потому что каждый раз, когда Кэрон так произносит ее имя, мама выглядит виноватой и прекращает говорить.

Что такого в том, что я контактирую с людьми, которых мы не знаем, но они знали папу? И что, если парень, который провел с ним около двух дней в Ираке, написал о том, как они пили пиво вместе и назвал папу «редкой птицей»? Почему это считается менее достоверным, чем мой рассказ о том, как он впервые показал мне свои 20 томов Оксфордского словаря?

Я не знаю, как мы с Кэтлин до такого докатились. Я чувствую, что все было хорошо, а потом внезапно все изменилось. В прошлом году в мой День Рождения у нас был откровенный разговор, и казалось, что наконец-то все между нами будет нормально. Она извинилась за то, что «оставила меня с моим горем», объяснила, что ей нужна помощь, и спросила, пойду ли я с ней на терапию. Я сказала, что подумаю.

Какой же это было ошибкой! Через два месяца я запустила папин сайт, и, когда я отказалась принимать душ, просидев несколько дней за компьютером, она практически потащила меня за мои сальные волосы на первый прием к Кэрон.

— Итак, Роуз, когда ты слышишь, как твоя мама говорит о чувстве преданности и страхе, что ты чувствуешь?

Этот вопрос возникал и раньше, но я полагаю, что не отвечала на него правильно. Возможно, сегодня у меня получится сказать правду.

— Я чувствую недовольство, — отвечаю я. Этот ответ очень отличается от моего обычного. — Я чувствую себя плохо.

Брови Кэрон взлетают вверх.

— Недовольство? — очень медленно повторяет мама.

— Я не понимаю, почему мы продолжаем говорить об этом. Это начинает раздражать.

— Мы продолжаем говорить об этом, потому что ты отказываешься закрыть сайт, хоть ты и неспособна объяснить, почему хочешь продолжать над ним работать, когда контакты с теми людьми тебя явно расстраивают.

Те люди. Она имеет в виду Вики.

Сегодня утром я получила от Вики письмо по электронной почте. Она напоминает, что мне нужно повеселиться в последние выходные перед началом учебного года во вторник. Вики время от времени напоминает о себе, присылая короткие вдохновляющие высказывания или отсканированные фотографии – это часть ее проекта, в котором она сканирует каждое фото, сделанное ею до появления цифровых камер. Она присылает мне только свои забавные фотографии – например, с Хэллоуина или других вечеринок – где она делала из своих волос нечто большое и безумное. Вики из Техаса, и она парикмахер, поэтому у нее огромный опыт создания пышных причесок. Каждый раз, когда она присылает мне новое фото, на нем оказываются самые пышные волосы из всех мною увиденных. Когда я сказала ей, что у меня самые никудышнейшие, необъемнейшие, наипрямейшие и самые наискучнейшие волосы за всю историю человечества, она ответила, что мне нужно «со всех ног мчаться» в Техас и дать ей поработать над ними. «Когда я с тобой закончу, милая», – написала она, – «ты сама себя не узнаешь».

Вики вырастила сына – сержанта Трэвиса – и дочь в одиночку. «Хорошая одинокая христианка» – так она себя описывает. Она никогда не говорила мне об отце ее детей, хотя я читала письмо, которое написал папа Трэвиса, а она опубликовала его на сайте. И она почти не рассказывает о дочери. У меня есть ощущение, что они практически не общаются. Но она любит писать о Трэвисе и всегда заканчивает письма словами: «Твой папа наблюдает за тобой, так же как мой Трэвис наблюдает за мной. Благослови тебя Бог, милая».

Меня воспитывали агностиком, граничащим с атеистом, но есть что-то в том, как Вики пишет: «Благослови тебя Бог» – это дает мне чувство защищенности от всех ужасных вещей, которые творятся в моей голове и вне ее. Когда Вики говорит, что молится за меня, я верю ей, хоть и не думаю, что есть Бог, который обращает на нас внимание. Но мне нравится, когда она так говорит, потому что я знаю – она думает, что он там, наверху.

Конечно же, я не могу рассказать что-либо из этого маме.

— Меня не расстраивают контакты с теми людьми. И все-таки, почему ты так ненавидишь Вики? — спрашиваю я.

Кэтлин вздыхает, словно она самый уставший человек за всю историю.

— Я даже не знаю Вики, Роуз. Я просто чувствую, что ты даешь ей больше, чем она тебе. И если честно, сейчас тебе не нужно заботиться о ком-то, кроме себя.

— Роуз, ты чувствуешь, что заботишься о Вики? — спрашивает Кэрон. Мама внимательно на нее смотрит. Кэрон, к ее чести, не сводит взгляд с меня и не замечает эти убийственные лучи, которые исходят из глаз Кэтлин.

— Мы просто переписываемся о разных вещах. Она присылает мне забавные фотографии своих причесок. Разве это забота о ком-то – отправлять друг другу мейлы?

— А когда она делится личными подробностями о том, как справляется со смертью ее сына? — вмешивается мама, и это звучит ревниво и покровительственно одновременно. — Она взрослая женщина. Она не должна обременять ребенка своими чувствами под видом помощи.

— Я не ребенок, Кэтлин,— говорю я.

Я зажимаю рукой рот. Я не собиралась называть маму «Кэтлин» в лицо. Ну, как бы то ни было, намеренно не собиралась. Не могу себе представить, что это хорошо закончится.

Мамино лицо несколько раз меняет цвет, и я чувствую, что из ее ушей готов пойти пар, но она делает все возможное, чтобы не дать этому произойти. Я на самом деле чувствую себя плохо. Я сделала это не специально. Просто вырвалось.

Наверно, обидно слышать, как твой ребенок зовет тебя по имени, хотя не могу точно сказать, почему.

Но почему я должна беспокоиться о ее чувствах?

— Потому что есть такая штука, как обычная человеческая доброта, — говорит один из голосов у меня в голове.

Кэрон наблюдает за мамой, чтобы понять, хочет ли она обратить внимание на случившееся. Когда становится ясно, что мама поступает правильно с моральной точки зрения, Кэрон спрашивает:

— Роуз, тебе легко писать Вики о своих чувствах?

Мне не нравится говорить о Вики здесь, как будто вся загвоздка в ней.

—Я не задумываюсь над этим – просто пишу. Она задает вопросы, я отвечаю, а потом я задаю вопросы. Не вижу здесь ничего неправильного. Она просто печальная женщина с погибшим сыном. А я «депрессивная» девочка с погибшим папой.

Мама закрывает глаза и крутит обручальное кольцо на пальце. Потом она наконец говорит:

— Пожалуйста, не говори так о своем отце.

— Как? Он погиб, поэтому я и говорю, что он погиб. Разве мы не за этим здесь собрались – чтобы вслух проговаривать все, что хотим?

— То, как ты это говоришь, Роуз. Ты говоришь тоном, непочтительным к твоем отцу и предназначенным для того, чтобы шокировать и обидеть меня. И я знаю, зачем ты это делаешь...

— Кэтлин, — снова говорит Кэрон, с чуть большим нажимом, чем раньше.

На этот раз мама закатывает глаза, а я нахожу это довольно забавным. Похоже, ее уже тошнит от того, что Кэрон говорит ей, что она может, а что – нет. Она пристально смотрит в окно и выглядит... безнадежной.

— Почему вы все время останавливаете ее, если мы должны быть такими открытыми? — спрашиваю я Кэрон. Мама смотрит на меня.

— Иногда твоей маме сложно сохранять терпение, а это значит, что ситуация становится немного нечеткой...

— Роуз, просто скажи мне, почему для тебя так важно поддерживать этот сайт при том, что он может вызвать у тебя панику в любой момент, — перебивает мама, которой очевидно не понравилась тема, которую подняла Кэрон. Я заметила, что на лице Кэрон промелькнуло раздражение.

Я знаю, что маме и Кэрон кажется, будто я скрываю от них эту информацию, но я просто еще не нашла правильный способ сказать правду. К примеру, если я говорю: «Иногда я чувствую, что сайт – единственное, что связывает меня с папой», Кэтлин может спросить, почему она не связывает меня с ним. Я не знаю, как ответить, чтобы ее не обидеть. А еще, когда я создавала сайт, мне нравилось, что это мой способ прямой связи с папой, не через нее или кого-то еще. И когда я запустила его, и посетители начали публиковать на нем разные вещи, он стал моим любимым способом связи с папой. И я определенно не могу это сказать.

Поэтому я пришла к самому простому ответу:

— Для меня важно поддерживать сайт, потому что я узнаю о папе то, чего не знала раньше.

Мама настолько расстроена этим, что с трудом может спокойно усидеть на кушетке.

— И что же ты можешь узнать о твоем отце от людей, которые едва были с ним знакомы? — рявкает она.

Я огрызаюсь в ответ:

—Ой, не знаю даже, наверно, то, что он собирался остаться в Ираке на целый год.

Ее раздражение превращается в шок. Она качает головой, а потом говорит Кэрон:

— Видишь? Именно такую информацию Роуз не должна выдергивать из контекста.

— Кэтлин, ты исключаешь Роуз из разговора. Говори ей, не мне.

Мама несколько секунд пристально смотрит в потолок, затем поворачивается ко мне и пытается очень спокойно задать вопрос:

— Кто тебе это сказал?

— Не ты. И не он, — бормочу я. — Он говорил, что останется там всего на полгода.

—Не было времени тебе рассказать, — говорит мама, ее глаза наполняются слезами. — Он принял это решение прямо перед тем, как это случилось. Кто тебе сказал? — снова спрашивает она.

— Один из парней, с которыми он работал. Он написал, как был рад, когда папа сказал, что подписал контракт на большее время, потому что игра в шахматы с папой была одной из вещей, делающих жизнь там сносной.

Мама опять начала качать головой.

— Он чувствовал, что это стоило того в финансовом плане, Роуз. Взрослым приходится рассматривать все факторы, чтобы принять решение.

Я знаю, что мама ощущает себя виноватой, так как она приветствовала решение папы поехать служить по контракту в Ирак. А еще я знаю, что она подталкивала его к этому, потому что он потерял работу инженера, в Ираке можно было хорошо заработать, а она бесилась из-за нехватки денег на оплату обучения в колледже. Было бы хорошо и умно, и великодушно уйти от этой неприятной темы.

Но я не могу. Просто не могу. Мне нужно насыпать немного соли на рану. Точнее, схватить солонку, снять с нее крышку и вывалить всю соль на ее израненную душу.

— Он чувствовал, что это того стоило? Или ты?

Слезы, наполнявшие ее глаза, текут по щекам, она встает, одергивает свою коричневую юбку-карандаш и поправляет шелковую блузку персикового цвета. Этот комплект всегда вознаграждается комплиментами от Трейси, и она надевает его, когда ей нужна помощь, чтобы почувствовать себя лучше.

— Я беру перерыв, — говорит она Кэрон и тянется за носовым платком, лежащим на журнальном столике, который завален художественными книгами о фотографии. — Я вернусь.

Уверена, что если бы мама не была мозгоправом, Кэрон не разрешила бы ей просто выйти. Меня бы точно заставили остаться в комнате.

За мамой закрывается дверь, а я чувствую себя отвратительно. Мне действительно нужно было это говорить?

Да, Роуз, тебе действительно нужно было это говорить. Иначе ты бы это не сказала. Это очевидно.

Кэрон грустно мне улыбается и что-то быстро помечает в своем большом желтом блокноте.

— Итак, во вторник в школу, — говорит она после недолгого молчания.

Я киваю.

— Как ты себя чувствуешь из-за этого?

Пожимаю плечами.

— Ты переживаешь из–за того, что увидишь Регину после каникул?

Удивительно, что Кэрон это спросила. Она, вроде как, нарушила протокол, заговорив о Регине во время семейной сессии, когда Кэтлин не было в комнате.

— Не совсем, — говорю я. Кэрон наклоняет голову, выражая замешательство, поскольку в прошлый раз ей удалось вытянуть из меня признание, что я нервничаю из-за встречи с Региной. — Я уже, вроде как, ее видела.

— Ты, вроде как, ее видела? Что это значит?

— На вечеринке.

— Ты была на вечеринке? — спрашивает она с чуть более довольным видом, но старается выглядеть спокойно. — И как там было?

— Меня столкнули в бассейн.

Кэрон внимательно меня разглядывает, как будто я могу говорить неправду.

— Тебя столкнула Регина?

— Нет. Мэтт. Бывший парень Трейси.

— Тебя, должно быть, это разозлило,— говорит она. — Ты была в состоянии контролировать свою реакцию?

Этот вопрос меня смущает. Она спрашивает, была ли я в состоянии держать себя в руках на вечеринке. Наверно, я не должна ее винить, исходя из того, как я в прошлом году наехала на Регину на беговом отборе. Несмотря на все мои усилия доказать обратное, теперь я – один из тех «ненормальных» подростков с эмоциональными проблемами, которые всю мою жизнь входили и выходили из маминого офиса. Никуда от этого не денешься.

— Ты хотела его ударить?

— А вы бы хотели?

Кэрон натянуто улыбается.

— Но ты не хотела?

— Я бы с удовольствием побила его – по очень-очень-очень многим причинам – но там происходило нечто другое.

Она кивает, словно ее это впечатлило. Не уверена, должно ли это впечатлять.

— Более важные вещи?

— Плавательные гиганты пытались кое-кого убить.

— Это преувеличение?— На ее лице отражается неподдельное беспокойство.

Я качаю головой.

— Они в прямом смысле слова пытались утопить пловца-новичка.

— А почему?

— Потому что они психически нездоровы, — говорю я.

— Кто конкретно был плавательным гигантом? — спрашивает она.

Что–то в этом разговоре начинает казаться мне ловушкой.

— Все парни из команды,— отвечаю я, не желая называть имена. Не то, чтобы я хотела защитить этих ничтожеств, но я завязала со стукачеством – это я себе пообещала. Больше никакой беготни к взрослым.

И как получилось, что я оказалась в таком положении, где взрослые приходят ко мне за информацией?

Мама выбрала именно этот момент, чтобы вернуться в комнату. Ее опухшие глаза говорят о чем-то, совсем непохожем на ее неестественную улыбку, словно приклеенную на лицо. Могу сказать, что она пробовала поправить макияж, но потом сдалась, потому что сделала только хуже. Проблема в нашей коже – если все идет не так, она становится красной и пятнистой.

— Кэтлин, мы говорили о том, как у Роуз идут дела в отношении контроля над ее характером.— Мама смотрит на меня, потом на Кэрон, а потом обратно, с таким видом, словно что-то пропустила. — Так у тебя недавно были панические или гневные атаки, Роуз?

— Есть новая проблема – бессонница, — говорит мама.

Мне не нравится, когда она отвечает за меня. К тому же, она неправа. Проблема не в бессоннице, а в ужасающих и бредовых вещах, которые я не могу прекратить воображать, когда у меня бессонница.

У меня проблемы с отключением мозга.

Папа всегда так говорил, когда я спрашивала, почему он утром выглядит таким уставшим.

— У меня проблемы с отключением мозга, когда пытаюсь уснуть. Он все работает, даже если я хочу, чтобы он успокоился.

— У тебя бессонница? — спрашивала я. А он отвечал, бегло просматривая заголовки местной газеты: — Если быть точнее, я у бессонницы.

Никогда не понимала, что он имел в виду – до недавнего времени. Теперь я провожу полночи, пялясь в потолок и стараясь избавиться от жестоких образов, которые приходят мне в голову. Но вместо того, чтобы рассказать это Кэрон, я не свожу глаз с сандалий, которые уговорила купить меня Трейси на лето. По мне лучше созерцать сандалии, чем говорить о моем безумном воображении.

— В прошлом году бессонница была небольшой проблемой, но после годовщины ситуация ухудшилась,— продолжает мама. — До этого был большой прогресс.

Я и не догадывалась, что за мной следят на предмет прогресса. Но, конечно, так и было. Если твоя мама – мозгоправ, разве за тобой постоянно не следят на предмет прогресса?

— Роуз, у нас осталось несколько минут. Ты можешь рассказать нам, что происходит в твоей голове, пока ты не заснешь?

— Просто... всякое. — Я чувствую, что мама готова встать на дыбы. Она ненавидит неопределенные ответы.

— Ты можешь прояснить это «всякое»? — спрашивает Кэрон. Это не звучит снисходительно, но я все равно не хочу ей отвечать. Я не знаю, откуда берутся эти образы или что их вызывает. Я могу думать о чем-то нормальном, что происходило днем – например, как я переходила дорогу, идя в аптеку. И вдруг появляется огромная фура и врезается прямо в меня. Повсюду кровь, кишки и конечности.

Но если я это скажу, мне придется ходить в этот офис ежедневно до окончания колледжа.

— Она может ответить на вопрос, который я задала перед тем, как она вышла из комнаты? — спрашиваю я.

Кэрон поворачивается к маме с едва ощутимой примесью нежелания это делать.

— Кэтлин? Ты ответишь на вопрос Роуз?

Безо всяких фанфар, она отвечает.

— Решение принял твой отец.— Я вижу по ее лицу, чего ей стоило сказать это – она чувствует себя так, словно предала его.

И поэтому я понимаю, что она сказала правду.

— Папа обещал, что будет дома через полгода. Он сказал, что вернется раньше, чем я пойду в старшую школу.

Мама снова смотрит на свое кольцо и крутит его. Когда она поднимает глаза, у меня перехватывает дыхание из–за печали на ее лице.

— Папа говорил, что если он подпишется еще на полгода, он получит огромное вознаграждение. Он спросил, что я думаю, и я сказала, что решать ему. Он ответил, что хочет остаться на благо семьи. — Я вижу, как она нервничает, по ее рукам – она снимает и надевает кольцо, сама того не осознавая. — Я думаю, вплоть до того момента он чувствовал себя... в относительной безопасности.

С меня хватит. Мой мозг отказывается это принять, и я официально заканчиваю терапию на сегодня. Я достаю телефон из кармана, притворяясь, будто что–то проверяю, чтобы мне не пришлось реагировать на сказанное мамой.

— Роуз, в следующий раз мы сможем побольше поговорить о решении Альфонсо,— говорит Кэрон, а я едва ее слышу. Я чувствую, что они ждут моего ответа, но я не могу посмотреть на них. Просто не могу.

Мама наклоняется, чтобы взять сумку, и встает.

— Спасибо, Кэрон,— говорит она. Обычно, когда она благодарит Кэрон, это звучит так, словно она прекрасно провела время и в восторге от всего, чем мы занимались вместе. Но сегодня это прозвучало сокрушенно и измученно. На самом деле.

— Как дела у Питера? — тихо спрашивает Кэрон, словно я не расслышала, потому что смотрю на экран телефона. Уголком глаза я вижу, что мама мельком глянула на меня, чтобы понять, обратила ли я на это внимание, а потом быстро мотнула головой, смотря на Кэрон.

Кэрон открывает нам дверь, и мы с мамой выходим из офиса, не глядя друг на друга.

Когда мы садимся в машину, мама около минуты просто всматривается в ключи в ее руке.

— Что не так? — спрашиваю я.

Она смотрит на меня, и я вижу свои глаза. Никогда не замечала, что у нас совершенно одинаковые глаза. Папа обычно называл мои «васильково-синими с маленькими белыми цветочками». Интересно, говорил ли он это ей.

— Он хотел сам тебе сказать. После его смерти я не видела причин поднимать эту тему, потому что это уже неважно. Но я прошу прощения, если ты чувствуешь, что я тебя обманывала.

Я хочу сказать:

— Все нормально. — Иногда меня удивляет, как сложно говорить вещи, которые должно быть легко говорить. Прямо сейчас я не ощущаю злости на нее, но почему-то я до сих пор не могу отпустить ситуацию.

Мне это в себе не нравится.

— Смотри, Роуз, давай на минутку сменим тему. Не хочу ставить тебя между двух огней, но у тебя есть новости от брата?

Я качаю головой.

— Нет. Но он не так уж долго молчит, мам.

Она обдумывает это, а потом заводит машину. Мне бы хотелось ей соврать, но у меня нет новостей от Питера. Совсем никаких.

Полтора года назад в нашей семье было четыре человека. Теперь у меня такое ощущение, что мы с мамой остались одни – настолько запутавшаяся парочка, что нам приходится ходить на терапию, чтобы разобраться, как распутать свои узлы.

Словно она может читать мои мысли, она сжимает мою руку и говорит:

— У нас все будет нормально, Роуз.

Это звучит почти так же уверенно, как я себя чувствую.