Признания без пяти минут подружки (ЛП)

13

истина(сущ.): действительность, правда

(см. также: однажды узнал или сказав что-то, ты не можешь забыть или забрать свои слова обратно)

Сегодня первый день весны, и идет снег.

Моя мама ходила на свидания с Дирком Тейлором три раза. Как минимум.

Я потеряла лучшую подругу из-за своего брата. И потеряла брата из-за лучшей подруги. Даже не уверена, что меня больше беспокоит.

Джейми ненавидит меня за то, что я наговорила Конраду. Честно говоря, до сих пор не могу разобраться, почему я это сказала.

По идее я должна бить кулаками в стену из-за всего этого.

Но сегодня... у меня все отлично.

Я не против снега. Меня не бесит, что Кэтлин с Дирком. И меня не волнует, чем занимаются Питер и Трейси.

Потому что сегодня после школы у меня прослушивание для новой группы Энджело.

Я готова встретиться со своим призванием.

Мой шкафчик в раздевалке спортзала открывается с третьей попытки. Хотелось бы списать все на то, что у меня дрожат руки от всплеска эндорфинов после физкультуры — мы бегали на короткую дистанцию — но я не могла вспомнить код своего замка, хоть и использовала его уже около тысячи раз.

Я нервничаю.

Но в хорошем смысле. Я выучила «Cherry Bomb» вдоль и поперек. Я могу спеть ее во сне. А, может, уже и пою ее во сне.

Энджело скидывает мне на почту MP3 олдскульного панка, чтобы меня «обучать», как он это называет, после того, как «НЭД» распалась. Их солист подписал контракт с компанией звукозаписи, в отличие от остальных участников группы. Энджело говорит, что его это не волнует, потому что тот парень был неудачником, но я–то знаю, как он разочарован на самом деле. Поэтому теперь он создает новую группу и хочет найти «крутую девчонку—солистку», потому что «завязал с пацанами».

Он думает, что я могла бы ею стать.

Я тоже думаю, что могла бы ею стать.

Поначалу в MP3, которые он присылал, пели девушки, но теперь там и парни тоже. Группы «Bad Brains», «Social Distortion», «Black Flag», «The Dead Kennedys», «The Sex Pistols», «The Clash». До этого момента за мой музыкальный вкус отвечал Питер — Эми Уайнхаус, Снуп Дог, «Led Zeppelin» — но Питер — ничто, по сравнению с Энджело. Он, наверно, и не слышал о половине этих групп.

По правде говоря, я не всегда знаю, что делать с вещами, присланными Энджело. Я имею в виду, что не знаю, как этому научиться или заставить себя так же петь. Мне даже не все нравится. Но это бешеная музыка, а бешеные исполнители взрывают мне мозг. Я спускаюсь в подвал и целый час пою до хрипоты перед тем, как лечь спать — как будто кто-то открывает мне голову, как кастрюлю, и весь гнев уходит в атмосферу. Когда я заканчиваю, становлюсь такой спокойной, что могу уснуть за пару минут, и почти никогда больше не вижу всякие бредовые вещи.

Пока-пока, Бессоница; прощайте, Шоу Ужасов. Получайте, лошары.

В конце урока раздается звонок, а на мне почти нет одежды. Я так вспотела от бега, что пришлось принять душ, и хоть я и старалась, чтобы вода не попала на лицо, мне все равно нужно подправить макияж. Похоже, я серьезно опоздаю на французский. Слышу, как шуршит толпа, выходя из раздевалки и направляясь на последний урок. Хватаю свою сумку и бегу к зеркалу.

Оттуда на меня пристально смотрит девочка с черной подводкой в стиле «кошачий глаз» и толстым слоем туши, с неровной короткой челкой, которую вчера вечером она подстригла сама филировочными ножницами, и волосами с единственной синей прядью.

Стоит ли говорить, что мама этой девочки сегодня утром обалдела.

Я сказала маме, что синий цвет смоется, а челка отрастет. Она заставила себя успокоиться — думаю, я даже видела, как она беззвучно произносила числа, считая до десяти — а потом оглядела меня сверху вниз. Я сказала, что собираюсь на мероприятие в стиле Иксен Червенки.

Я ждала, что она спросит, кто это или о чем я вообще говорю, но через пару секунд она кивнула — может, она и так знает, кто такая Иксен Червенка? — и стало ясно, что она решила ничего не говорить о черных колготках с дырками, мартенсах и винтажном платье, которое я одолжила у Холли.

Холли сказала, что я могу оставить себе платье, потому что оно никогда ей не подойдет. Это был вежливый способ сказать, что платье ей слишком велико.

Я выгляжу по–другому. Я другая.

Готова поспорить, что сегодня Трейси включит меня в «Список Шика».

Хотя я ей не позволю.

На самом деле, между мной и Трейси все не так ужасно. После Дня Святого Валентина такое ощущение, что мы отдыхаем друг от друга. Мы с Питером ведем себя так, словно едва знакомы, и это не так уж отличается от его поведения после возвращения домой, если не считать одного вечера.

Должна признать, что я скучаю по Трейси больше, чем по нему. Возможно, потому что я и так долго скучала по нему и успела привыкнуть. Но я просто не хочу находиться рядом с ней. Я не знаю, как теперь все устроено. Например, если я что-то рассказываю Трейси, она автоматически пересказывает Питеру? А Питер рассказывает обо мне — то, что я сама ей не говорила?

Думаю, она это понимает, потому что перестала присылать мне «Список Шика». Если честно, не работать больше на нее — это такое облегчение.

Когда я задумываюсь об этом, я понимаю, что должна радоваться за них. Ей всегда нравился Питер, а у него, похоже, второй самый ужасный год в жизни. Ему нужен кто—то прямо сейчас, а она помогает ему так, как мы с мамой не можем. Или не хотим.

Я хочу поступить зрело, по—взрослому, и порадоваться за них. Но не могу. Пока что.

Я подправляю подводку и надеюсь, что месье Леверт не будет волноваться, если я опоздаю на пару минут — главное, чтобы я смогла объяснить на французском, почему. И тут в раздевалку начинает заходить следующий класс.

— Оно черное с очень открытой спиной — мне придется приклеивать его двусторонним скотчем, чтобы не показывать попу, — слышу я голос Лены. — А ты в чем будешь?

— Пока не выбрала. Но Энтони нравится, когда я в красном, — отвечает Регина с энтузиазмом человека, говорящего о наполнителе для кошачьего туалета.

Они заходят за угол и внезапно останавливаются, увидев меня.

— Знаешь, чтобы подстричься, можно заплатить профессионалам, — говорит Лена, глядя на мою неровную челку. — И покрасить тебя они тоже могут.

Когда я ничего не говорю, она спрашивает, даже не пытаясь скрыть отвращение:

— Почему ты так выглядишь?

Регина стоит тихо, не сводя с меня глаз.

— У меня прослушивание, — отвечаю я.

— Для шоу уродов? — самодовольно говорит Лена, глядя на Регину в поисках одобрения.

— Она сама по себе — шоу уродов, — говорит Регина.

В зеркале я вижу, что она идет между рядов шкафчиков, собираясь начать переодеваться. Лена следует за ней, как преданная домашняя зверюшка. Входят другие девочки, видят Регину и Лену вместе и решают найти себе шкафчик в другом ряду.

— Вот такого типа, — говорит Лена, показывая Регине что—то на телефоне.

Регина почти не смотрит. Когда Лена видит, что я за ними наблюдаю, она с наигранной невинностью спрашивает:

— Пойдешь в этом году на выпускной?

Регина безжизненно смеется. Делаю вид, что не слышу, роясь в сумке в поисках средства для снятия макияжа — нужно убрать пятна от туши под глазами. Лена кладет телефон в свой шкафчик, снимает свитер — на ней бюстгальтер «пуш-ап», делающий ее грудь огромной — и трясет волосами, будто она в кино или вроде того.

— Хотите с нами поехать на лимузине? — спрашивает она у Регины.

Я разворачиваюсь, не задумываясь.

— Минутку, — говорю я Регине. — Вы с Энтони идете на выпускной с Леной и Мэттом?

Думаю, я впервые в жизни сама заговорила с Региной.

Теперь ее очередь притворяться, что не слышит.

— После того, что Мэтт сделал с твоим братом? — продолжаю я.

Она начинает разуваться.

Сама себя удивляю, когда добавляю:

— Ты же помнишь его, да? Конрад?

Лена демонстративно закатывает глаза:

— Все проходят посвящение, когда вступают в команду. Конрад просто много шума поднял из–за этого. И ты тоже.

— Все, что я сделала — помогла Конраду вылезти из бассейна, — говорю я. — Я ни из–за чего не поднимаю шум.

Она поправляет свой «пуш-ап», словно недовольная тем, как он выполняет свою функцию.

— Все знают, что ты рассказала Чен про Мэтта, — говорит она. — Не можешь держать рот на замке, когда доходит до Чен.

Я смотрю на Регину, чтобы понять, собирается ли она вступить в дискуссию, но она странно сосредоточена на подготовке к уроку. Она выглядит сдержанной по сравнению с Леной, которая стянула с себя леггинсы и выделывается перед зеркалом в кружевном нижнем белье, делая вид, что не замечает, как на нее смотрят.

Регина, снимая джинсы, поворачивается к нам спиной.

Я снова смотрю в зеркало, закончив стирать пятна от туши и нарочито медленно поправляя свою беспорядочную челку, чтобы не казалось, будто я хочу убежать от Регины с Леной. Убираю в сумку подводку и средство для снятия макияжа и уже собираюсь уйти, когда Регина снимает блузку.

У нее на спине бледные синяки. Вообще–то, если бы не отвратительные лампы дневного света в раздевалке — которые наверняка созданы, чтобы ученики не разглядывали друг друга, а скорее шли на урок — я бы, наверно, их не заметила. Но здесь и сейчас их невозможно не заметить. Они большие. Можно сказать, размером с кулак.

Из-за них мне становится интересно, что она скрывает на передней части тела.

Теперь Лена без умолку болтает об афтепати после выпускного, рассуждая, что лучше — снять коттедж на пляже или просто поехать в отель, как в прошлом году. Когда она наконец замечает мое молчание, она смотрит на меня, а потом поворачивается туда, куда пристально смотрю я. Она бросает короткий взгляд, а потом Регина надевает спортивную футболку и вытаскивает светлые волосы из-под ворота.

Глаза Лены становятся огромными, она не может ничего сделать, кроме как повернуться ко мне, чтобы удостовериться, что мы видели одно и то же. Мы долго смотрим друг на друга, пытаясь понять, что думает другая, и сообразить, как поступить.

Лена принимает решение быстрее, чем я, разворачивается и срывается с места, бормоча что–то о том, как она облапошит родителей с арендой коттеджа на пляже. Но я не такая быстрая. Когда Регина видит мое лицо, она сразу же понимает, что я заметила. Или думаю, что заметила.

— Энтони нравится жестко, — говорит она.

— Что жестко? — спрашиваю я, не переставая думать.

— Секс. Знаешь, что это такое? — спрашивает она наигранным голосом маленькой девочки.

Она вошла в режим стервы и собирается сделать все, чтобы отвлечь меня от увиденного. Я морально готовлюсь.

— Ты бы лучше соображала быстрее, если хочешь остаться с Джейми. Потому что ему нужны некоторые вещи, — говорит она, растягивая слова, чтобы это звучало максимально оскорбительно. — Я впервые дала это Джейми, когда он жил с нами. Так что я знаю.

Мне хочется закрыть уши руками — я не могу обсуждать это с ней. Не хочу слышать подробности. Не хочу знать, как это было. Не хочу ничего об этом слышать. Не хочу тратить ни секунды на мысли о том, что она уж точно лучше, чем я, умеет обращаться с парнями — с Джейми — и я никак не могу с ней соревноваться.

Впервые я задумалась об этом в прошлом году, когда сбила ее с ног на беговой дорожке.

«Дыши», — внушаю я себе.

Регина точно знает, как меня задеть — у нее всегда получалось. Так же хороша в этом, как ее брат. Должно быть, унаследовали этот особый талант от отца. Потому что я была в одной комнате с миссис Деладдо — от нее Конрад и Регина никак не могли научиться подавлять людей.

Регина с безжизненной улыбкой на лице ждет, когда я заговорю.

Как это возможно — так сильно ненавидеть человека и чувствовать вину перед ним одновременно? От напора этих двух противоречащих чувств у меня чуть не трескается голова.

— Почему ты так сильно хочешь разлучить меня с Джейми? — спрашиваю я так спокойно, как только могу, пытаясь не дать своим рукам сжаться в кулаки.

Я хочу услышать, как она это говорит — просто хочу, чтобы она призналась, что все еще любит его.

Она бросает свою сумку в шкафчик и громко хлопает дверцей.

— Потому что ты завралась, Роуз, — говорит она.

Это даже близко не стояло с тем, чего я ожидала услышать.

— Что это значит? — спрашиваю я.

Она совсем не торопится, набирая код на замке шкафчика, затем берет толстовку и поворачивается ко мне лицом.

— Ты никогда не будешь с Джейми. Ты можешь переспать с ним или начать с ним встречаться, чтобы позлить родителей, — говорит она, прекрасно зная, что мой отец погиб. — Но ты уедешь — ты же думаешь, что Юнион недостаточно хорош для тебя. И про Джейми ты думаешь так же.

Ее слова проникают мне под кожу как крошечные осколки разбитого стекла.

Все происходит так быстро, что я почти ничего не осознаю.

Почти.

Звенит звонок на последний урок.

Лена идет в зал, украдкой бросив на меня взгляд, который я не могу расшифровать.

Регина идет вслед за ней.

— Но ты ничем не лучше нас, — шипит она на меня.

Ее голос тверд, но в глазах печаль — настоящее, неподдельное горе.

Она не верит тому, что сама сказала.

Когда за ней закрывается дверь, я все еще стою, пытаясь собраться с силами и отбросить волны смущения, страха и бешенства, которые всегда накатывают при общении с Региной.

Осколки ее слов пульсируют у меня под кожей.

Я бросаюсь бежать — никогда еще так не опаздывала — и вижу в зеркале, как мелькает моя синяя прядь волос.

На долю секунды я не узнаю сама себя.

***

Снежинки падают на мою голую шею, пока я стою на грязной парковке и жду Энджело, который опаздывает на пятнадцать минут. Я не надела шапку, пальто и шарф — они не вписываются в мой образ.

Мне холодно.

На французском мой мозг застрял в какой-то уродливой петле и до сих пор не может из нее выбраться. Я представляю синяки Регины. Потом думаю о том, как их однажды увидел Джейми, крупным планом и при тесном общении; Джейми жил у нее дома; Регина лишилась с ним девственности. А потом пытаюсь представить себя на ее месте. С ним. И думаю о том, каково это — отдаваться человеку, а затем видеть его с кем–то другим. И понимаю, почему Регина старается сделать больно Джейми, встречаясь с Энтони.

Мысли об Энтони возвращают меня к синякам. И все начинается сначала.

Эти синяки — дело рук Энтони. Должно быть так.

Вспоминаю, как он схватил ее за руку на вечеринке плавательной команды — достаточно сильно, чтобы кожа изменила цвет. Мне хотелось оторвать от нее его пальцы. Хотелось помочь ей, а я не знала, почему.

Я понимала — что–то было не так.

Знает ли Джейми? Он именно поэтому так защищает ее?

Он не может знать. Если бы он знал, давно бы уже наехал на Энтони.

Стоит ли что–то говорить?

Если я расскажу Джейми, у Джейми что-нибудь начнется с Энтони, и возможно, они в прямом смысле слова поубивают друг друга. А если я неправа? Если Регина сказала правду, и они с Энтони делают некие вещи — ни малейшего понятия не имею, какие — и это заканчивается синяками? Тогда я буду выглядеть, как полная и совершенная неудачница.

Такое возможно? Люди занимаются чем–то в таком духе?

Но если я все-таки права, и я не скажу Джейми, Энтони продолжит бить Регину, а Регина продолжит ему это позволять... потому что рядом нет никого лучше? Потому что думает, что заслужила? Потому что она не знает другого обращения?

Вдруг ей нужна помощь, а я ничего не делаю?

Дело в том, что в начале года я обещала себе держаться подальше от забот других людей и лишний раз не открывать рот. И один раз уже нарушила обещание, из-за Конрада.

Разве я чем-то обязана Регине после всего, что она мне сделала и как она со мной обращается?

Я пинаю огромную гору серого подтаявшего снега, отправляя в воздух грязное ледяное крошево. Почему ко мне все время попадает информация, которая должна быть у других людей? Информация, которую я не могу передать, не вызвав неизбежный провал?

Не могу сейчас думать об этом. Мне нужно думать о прослушивании — обо всей музыке, которую я слушала неделями, о том, что это мой шанс стать певицей, которой я хочу быть.

Выталкиваю Регину из своих мыслей.

Я ищу вдохновения в самом угнетающем, безнадежном и сером мартовском небе в моей жизни, когда ко мне подъезжает машина Джейми.

— Энджело попросил тебя забрать, — говорит он, наклоняясь, чтобы поговорить со мной через окно со стороны пассажира.

Я однажды слышала от кого-то, что парни не должны быть красивыми — девочки красивые, а парни привлекательные. Джейми определенно привлекательный, горячий и все такое. Но он еще и красивый, даже когда злится на меня.

Если Джейми удивлен моим новым образом, он этого не показывает. В глубине души, за всем остальным, происходящим между нами, я разочарована, что он ничего не говорит и не замечает, как я изменилась.

— Где Энджело? — спрашиваю я.

— Еще на работе. Готова?

Я замерзла — нет ничего лучше, чем сесть в машину и почувствовать прилив тепла — но нет, я не готова. Я злюсь, смущаюсь и паникую. Я не ожидала, что увижу его. У меня нет объяснений тому, что я сказала Конраду на дискотеке в День Валентина. Я не могу ничего рассказать о Регине, потому что не уверена в том, что видела, и не хочу казаться невежественной или глупой.

Петля в голове затягивается еще туже.

Джейми наклоняется еще сильнее и открывает пассажирскую дверь изнутри.

— Нам нужно поговорить, — произносит он.

Моя прическа и наряд весь день казались мне довольно классными, но в ту же секунду, когда за мной закрывается дверь машины, я чувствую себя самозванкой, наряженной в чужой костюм. Пока мы выезжаем с парковки, я опускаю солнцезащитный козырек, чтобы посмотреться в маленькое зеркало и напомнить себе, как я сегодня выгляжу и какой я стала.

От меня не укрылось, что за последние 24 часа я смотрела в зеркало чаще, чем за последние два года. Но я больше не имею ничего против своего отражения — более того, не могу перестать на него смотреть. Может, потому что мне наконец нравится то, что я вижу. Или оно просто перестало мне не нравиться.

Это пример двойного отрицания, которое позволяет яснее донести мысль? Надо будет спросить у Кэмбера.

Глядя в зеркало, я ощущаю, что Джейми на меня смотрит. Я не обращаю на него внимания и поднимаю козырек обратно, пальцы холодные и красные от того, что я была на улице без перчаток или карманов. Я их почти не чувствую, когда начинаю растягивать дырки на колготках, чтобы сделать их еще больше.

— Ты очень хреново поступила, — говорит он.

У меня краснеет лицо. Я слишком сильно дергаю свои колготки, и две небольшие дырки становятся одной большой. Натягиваю платье пониже, чтобы ее прикрыть.

— Ты на меня злишься?

— Да, можно и так сказать, — говорит он.

Ненавижу осознавать, что совершила поступок, из-за которого я ему не нравлюсь. Хотя что–то удерживает меня от извинения.

— А что случилось, когда вы ушли? — говорю я, пытаясь притвориться, что меня не особо это волнует.

— Я отвел его домой.

— Ты привел его домой в таком виде?

— Миссис Де видала и похуже, — говорит Джейми.

— Как ты прошел мимо Кэмбера?

— С Кэмбером все в порядке, — отвечает он, словно это все объясняет.

Мы останавливаемся на светофоре, и он вытирает рукавом лобовое стекло, запотевшее от нашего дыхания. Потом он опирается на свою дверь и просто смотрит на меня, пока у меня не лопается терпение.

— Я так сказала, потому что это правда. И ты это знаешь.

— И? — говорит он с неподдельным замешательством, будто не понимает, почему влюбленность Конрада в него — такое большое дело.

Загорается зеленый.

Он трогается с места.

И я понимаю, что это не большое дело. Даже не малейшее.

Один любит другого, который не отвечает ему взаимностью. Такое бывает — возможно, постоянно, если ты Джейми Форта. Волноваться не о чем.

Так с чего я взяла, что это большое дело? Потому что Конрад — гей? Потому что Джейми — не гей?

Мне-то какое дело?

Независимо от ответа на этот вопрос, ясно одно: Джейми Форта гораздо лучше, чем я.

Может быть, Регина пыталась сказать мне именно это.

Я вдруг занимаю оборонительную позицию:

— Конрад вел себя как придурок. Я хотела, чтобы он заткнулся.

— Хорошо поработала. Он до сих пор со мной не разговаривает.

— Ну, может, ты теперь сможешь зажить своей жизнью вместо того, чтобы заботиться о Деладдо, — ворчу я.

Как только я произношу эти слова, я словно вижу спину Регины под резким освещением в раздевалке.

— Я могу включить радио? — спрашиваю я.

— Не хочешь говорить со мной, да?

Я отворачиваюсь от него и начинаю рисовать пальцем кружочки на запотевшем стекле. Чем больше кружочков я рисую, тем больше я вижу. В серой дымке облаков, грязи, дорог и зданий появляется странная пятнистая версия Юнион. Я никогда не задумывалась о Юнион, о том, хорошее это место или плохое. Оно просто... есть. Когда-нибудь я уеду — у меня всегда было чувство, что настоящая жизнь идет где-то еще, и моя задача — найти это место.

Но я не одна такая. Могу поспорить, что Юнион покидает больше людей, чем сюда приезжают. Какая между ними разница? Что заставляет одного уехать, а другого — провести здесь остаток жизни? И чем один выбор лучше другого?

Считаю ли я себя лучше, чем Юнион? Лучше, чем Джейми?

Я знаю, что поеду в колледж, когда окончу школу. Не знаю, что собирается делать Джейми — возможно, и он не знает.

А это имеет значение?

— Никогда тебя такой не видел, — говорит он.

От внезапного прилива стыда меня начинает подташнивать.

— Нет, видел. В прошлом году, когда не дал мне избить Регину.

Мне по-настоящему хотелось сделать ей больно. Но и она хотела сделать мне больно — тем способом, до которого додумалась. Это оправдывает мой поступок?

Я разглядываю узоры, которые нарисовала на окне Джейми.

— Ты с ней лишился девственности?

Джейми требуется столько времени на ответ, что я задумываюсь, произнесла ли я этот вопрос вслух.

— Откуда ты это взяла? — спрашивает он.

— Сегодня она мне сказала, что лишилась ее с тобой, когда ты у нее жил.

Он кажется ошарашенным, будто не верит, что она могла такое сказать.

— Ты тогда впервые узнал? О ее папе? — спрашиваю я.

По тому, как его челюсть движется взад-вперед, я могу сказать, что он злится, но не уверена — на меня или на нее.

— Какого хрена она тебе такое рассказывает?

Теперь моя очередь злиться — меня бесит, что он вообще задает такие вопросы.

— Джейми, потому что она меня ненавидит, а тебя любит, совсем как Конрад! Насколько мне известно, миссис Деладдо тоже.

Джейми вдруг сворачивает направо, и я хватаюсь за ремень безопасности, чтобы ни во что не врезаться. Он заезжает на парковку за каким—то зданием и дергает рычаг, ставя его в парковочное положение. А потом долго и упорно смотрит на меня.

— Тебе ничего не известно о миссис Деладдо и о том, что она для меня сделала.

Отлично. Еще одна тайна Деладдо.

— Ну, может, расскажешь мне как–нибудь, — огрызаюсь я. — Иначе просто узнаю от Регины в следующий раз, когда она захочет использовать против меня то, что знает о тебе.

Джейми трет лицо руками, словно пытается стереть весь этот разговор, а потом скрещивает руки на груди.

— Ты знаешь, какая ты вредина?

— Я? — в полном шоке спрашиваю я. — Я вредина? Это ты поцеловал меня, пригласил на свидание, чтобы сказать, что у нас не будет больше свиданий, а потом приехал ко мне домой, засунул руки под мою кофту и поцеловал меня — опять!

В полной тишине снег, превратившийся в дождь со снегом, постукивает по машине, отскакивая от капота. Джейми тяжело вздыхает и запускает руку в волосы.

— Я не девственник с тринадцати лет.

Эта информация оказывается настолько неожиданной, что все мое тело обжигает безумной волной, и начинает кружиться голова. Такое ощущение, что температура в машине поднялась до миллиона градусов.

— Тебе было тринадцать? — шепчу я.

— Угу.

— С кем?

— Девчонка на вечеринке. Она была под кайфом. Мы все были.

— Ты был... Когда ты... Но...

Не знаю, какой вопрос задать первым. Я не понимаю этот мир, в котором тринадцатилетний мальчик под кайфом на вечеринке занимается сексом.

Это доказывает, как «много» я знаю о мире.

— Сколько ей было? — спрашиваю я.

— Семнадцать.

— Это же... незаконно?

— Возможно.

— И ты был под кайфом? Когда тебе было тринадцать?

— Да, — решительно говорит он, будто хочет, чтобы я перестала задавать вопросы.

Это срабатывает. Я замолкаю, смущенная ревностью, желанием и трепетом, соревнующимися у меня в голове, когда я пытаюсь представить Джейми Форта в тринадцать лет, под кайфом, занимающегося сексом с семнадцатилетней девушкой.

Я в свои тринадцать собирала наклейки с лошадками.

Я молчу так долго, что он придвигается чуть ближе, чтобы лучше видеть мое лицо.

— Тебе понравилось? — спрашиваю я единственное, что смог придумать мой растерянный мозг.

— Там нечему было нравиться.

То, как он это говорит, не объясняет мне, что он чувствует по этому поводу, но от самих слов мне хочется взять его за руку и почувствовать тепло его кожи.

— Как ты попал на ту вечеринку?

Он пожимает плечами, словно не совсем уверен.

— Я тогда был предоставлен самому себе. Делал всякое дерьмо, которого не стоило делать.

— А ты... занимался сексом после этого? — тихо спрашиваю я, со страхом и возбуждением от того, что уже знаю ответ.

Он слегка улыбается.

— Да, без остановки, — поддразнивает он.

Я слишком заинтригована его сумасшедшей историей, чтобы смущаться из–за этого подкола.

— Тебе это нравится?

В этот момент Джейми замечает, что я выгляжу по-другому. Его внимательный взгляд изучает меня от макушки до пяток, не упуская ни челку, ни синюю прядь, ни платье, ни колготки, ни ботинки. Могу сказать, что ему нравится увиденное — это очень заметно по выражению его лица. Когда он снова встречается со мной взглядом, он протягивает руку и проводит пальцами по синей пряди.

— Иногда.

Ему это нравится. Иногда.

Мой желудок делает небольшое странное сальто, и мне хочется открыть окно, чтобы впустить воздух и позволить снегу с дождем падать мне на лицо. У меня звенит в голове от ощущения его пальцев на моих волосах и хочется закрыть глаза.

— Например, когда? — умудряюсь спросить я.

— Когда это с тем, кто что-то для меня значит.

— А много людей, которые что–то значат?

— Нет.

— А Регина?

Он не сомневается:

— Да.

Я вдруг осознаю, что Джейми — возможно, единственный парень за всю жизнь Регины, который хорошо к ней относился.

За всю жизнь.

— А я что–то значу для тебя?

Его теплая ладонь проскальзывает мне на затылок и остается там.

— А ты как думаешь, Роуз?

Снег с дождем становится сильнее, а стук — громче.

— Ты помнишь, на кухне в Рождество, рядом с домом Трейси перед началом года, и в прошлом году — День Святого Валентина и встреча выпускников?

Он кивает.

— Почему ты всегда потом исчезаешь?

Он смотрит на меня, как будто я должна уже знать ответ на свой вопрос.

Мне внезапно становится интересно, рассказывала ли Регина свою теорию обо мне Джейми — о том, как я считаю себя слишком хорошей для него и никогда не буду с ним.

Все, что я говорю:

— А если бы я сказала, что... я люблю тебя.

Красивые ореховые глаза Джейми останавливаются на мне, и все его тело застывает — кажется, он даже не дышит. Потом он медленно убирает руку с моего затылка и слегка отворачивается от меня, но его взгляд по—прежнему прикован ко мне, словно он не уверен, что правильно расслышал, но если я сказала то, что он думает, тогда со мной что–то очень сильно не так.

— Ты так смотришь на меня, будто я сдурела, — шепчу я.

— Да, ну...

— Только не говори, что ты не знал.

Джейми поворачивается и кладет руки на руль, как будто хочет уехать от нашего разговора быстрее, чем я еще что-нибудь скажу.

— Нет, Роуз.

— Что нет?

— Скоро все изменится. Оно того не стоит.

— Для тебя?

— Для тебя. Ты не любишь меня, Роуз. Поверь мне.

В один миг весь воздух покидает мои легкие.

У него вибрирует телефон, и он лезет за ним в карман.

— Да, — отвечает он. — Да, мы едем.

Я слышу голос Энджело, но не разбираю, что он говорит.

— Все в порядке.

Он убирает телефон обратно в карман, сдает назад, оглядываясь через плечо, и выезжает на шоссе, словно мы и не говорили о любви.

Словно я о ней не говорила.

14

надоедливый(прил.): всюду сующий свой нос; назойливый

(см. также: моя мама, и — да — я)

Мама что-то планирует на мой День Рождения.

Сегодня субботнее утро, и она протягивает мне свою кредитку со словами:

— Сходи в торговый центр и купи себе платье. Какое тебе нравится, — а потом добавляет с озорной улыбкой: — Тебе хорошо в синем. Подходит к твоим глазам.

Пытаюсь вытянуть из нее еще информацию, но она молчит. Шагая в торговый центр, я думаю о том, чтобы позвонить Трейси и позвать ее с собой в этот беспрецедентный момент моей жизни, когда у меня мамина кредитка и разрешение купить то, что я хочу. Но не звоню.

Я больше не редактор «Списка Шика», и если я хочу посмотреть, кого она в него включает, мне приходится заходить на сайт. Этим утром я как раз туда заглянула и обнаружила «Список Шика в формате колледжа!». Ее выбором стал, конечно же, Питер, что показалось мне довольно ироничным в свете того, что ему сейчас нельзя посещать колледж. К тому же она неслабо схитрила — сама одевала его и делала якобы «непостановочные» фотографии. Я поняла это по тому, что он выглядит как модель магазина J.Crew, а мой брат ни в одной вселенной не мог бы — и не хотел бы — выглядеть в стиле J.Crew по своей воле.

Когда я оказываюсь в торговом центре, я брожу по обычным магазинам, но во всех нормальная, базовая, скучная одежда — это же Юнион. Есть еще один магазин, куда можно заглянуть, в самой глубине торгового центра, называется Tried & True. Он наполовину винтажный, наполовину — с вещами, сделанными «под винтаж». Я однажды сюда заходила, когда училась в восьмом классе, и мне ничего не понравилось, но я тогда не вылезала из леггинсов и толстовок, так что это ни о чем не говорит.

В витрине Tried & True стоит манекен, одетый в короткое черное платье с пайетками, высокие ботинки на шнуровке и чулки с узором—паутиной. У нее на руках татуировки с черепом и костями, ярко-розовый маникюр и светло—синие тени для век. Перед ней стоит стойка с микрофоном, и кто–то так изогнул ее руку, что кажется, будто она сейчас схватит его и начнет петь.

Интересно, пойдет ли мне, как солистке группы Энджело, этот образ. Но сначала, конечно, нужно получить приглашение на концерт.

Мое прослушивание прошло не блестяще. На самом деле, оно прошло ужасно. Я пыталась спеть «Cherry Bomb» целую кучу раз, но так и не смогла сделать это так, как хотел Энджело. Он все время останавливал группу и подходил, чтобы меня проинструктировать, но я не понимала, какой стиль ему нужен.

— Она, типа, опасная, совсем дикая, — постоянно говорил он. — Она взрывная! Она горячая! — кричал он, пока группа играла вступление снова, и снова, и снова.

Мне стало нехорошо, и я начала хуже петь. Это продолжалось до тех пор, пока Энджело не спросил, все ли со мной нормально, и я поняла, что совсем нет.

А я всего лишь призналась в любви Джейми. Я не знала, что собираюсь ему сказать, и совсем не уверена, что сказала это по правильным причинам, но я это произнесла.

Никогда и никому раньше этого не говорила.

А он сказал, что я не люблю это, и оно того не стоит.

Думаю, с тех пор я в шоке.

Когда прослушивание закончилось — а может, просто, когда у Энджело с группой лопнуло терпение — Энджело отвез меня домой.

— Что это, черт возьми, было, Свитер? — спросил он, подъехав к моему дому и хлопая меня по плечу, как он любит делать.

Этого было достаточно. Я расплакалась.

Я рассказала Энджело все — почти. Регина говорит, что лишилась девственности с Джейми; я признаюсь Джейми в любви; Джейми говорит, что я не должна этого делать.

Я ничего не сказала о синяках Регины.

Я уже не в первый раз плакала перед Энджело, но он в первый раз не знал, что с этим делать.

— Смотри, Свитер, — сказал он мне, оглядываясь, словно боится, что его поймают. — Я не могу об этом говорить. Но скажу тебе одно — девушка говорит Форта слово на букву «л»? Неважно, любит он ее или нет. Игра окончена — он уже не может иметь с ней дело.

Потом он практически вытолкал меня из машины, словно поняв, что сказал лишнее. По пути к дому он сказал мне посмотреть на YouTube, как Шери Кэрри поет «Cherry Bomb», сорок раз как минимум, потому что хочет снова устроить прослушивание через пару недель.

Через секунду я осознала, что он дает мне еще один шанс. Вытирая растекшуюся тушь и сморкаясь, я сказала ему, что в следующий раз я точно ее добью.

Собираюсь так и сделать. Каким бы плохим ни было мое прослушивание, оно научило меня тому, что я должна буду сделать в следующий раз. Я чувствую в себе это знание, чистое и цельное. Оно сводит на нет смущение, стыд, сомнения — и остается лишь план действий.

Когда я зашла в дом, я позвонила Вики и рассказала о том, что я сказала Джейми и что сказал Энджело. Она сразу же спросила, был ли у нас с Джейми секс, таким тоном, будто спрашивала, регулярно ли мы с ним говорим по телефону. Я сказала «нет», а она ответила:

— Послушай маленький совет от девчонки, которая залетела в пятнадцать. Большинство девочек теряют девственность с тем, кому они до задницы броненосца. Они делают это только ради парней, а потом ходят с расстроенными мордами, когда парень сразу же переключается на кого-то другого. Прежде, чем что-то сделать, спроси себя, можешь ли ты доверить этому мальчику свою душу и тело. И даже не собирайся врать себе хоть об одном.

Вики, вроде бы, не поняла самого главного, но я все равно задумалась о ее словах. Я могу полностью доверить Джейми свое тело — я чувствую себя в абсолютной безопасности, когда он меня трогает. Но я, наверно, не могу доверить душу тому, кто говорит, что я не должна его любить, и неважно, как я доверяю ему в плане тела.

Не знаю, что с этим делать, поэтому откладываю решение.

Дверь «Tried & True» оставлена открытой, а из колонок магазина гремят «Sleigh Bells». Я захожу внутрь и начинаю копаться в вещах — здесь много потрясающих платьев. Вещи распределены по цвету: красная секция, черная секция, зеленая секция...

Направляюсь в синюю секцию — это меньшее, что я могу сделать для мамы, доверившей мне свою кредитку. Рассматриваю платья, пытаясь сообразить, как я буду в них выглядеть, и слышу:

— Могу я вам помочь?

Увидев Регину, я удивляюсь так же, как она, увидев меня.

Ее лицо бледнеет.

— Что ты здесь делаешь? — шипит она, как будто у нее будут неприятности из–за меня или что-то в этом роде.

— Я... Ты здесь работаешь?

Она показывает на свой бейджик с именем и надписью «Tried & True» и скрещивает руки на груди. Она смотрит на меня со злостью, но выглядит нервозно — хочет выставить меня из магазина прямо сейчас. Я смотрю на ее ярко-красное платье в стиле 1950-х, идеально к нему подходящий кардиган с блестящими пуговицами и овальный пучок. Такое ощущение, что я в параллельной вселенной.

— Я ищу платье. Синее платье.

Она показывает на стойку, которую я уже видела, и возвращается за прилавок, не говоря ни слова.

Я начинаю с первого платья, сдвигаю его вправо. Потом сдвигаю и второе платье тоже. Проделываю то же самое еще с пятью и осознаю, что понятия не имею, что я ищу.

Я встаю перед Региной за прилавком, не вполне понимая, что делаю.

Она ставит печать с логотипом магазина на простые коричневые пакеты из бумаги. Я не произношу ни слова — просто смотрю на нее. Это совсем не тактика. Я действительно не знаю, что стоит сказать или сделать, я всего лишь стою и смотрю на нее.

На долю секунды, когда она смотрит на меня в ответ, кажется, что она может сказать нечто важное. Но она просто тянется под прилавок и делает музыку погромче.

— Ты такая странная, — нахмурясь, говорит она.

Я все еще стою и жду, когда она скажет мне проваливать. Судя по ощущениям, проходит целый час. Не представляю, где я беру мужество, чтобы продолжать стоять и смущать ее взглядом, но где–то оно находится.

Наконец она заканчивает, ставит последнюю печать и пачкает чернилами прилавок.

— Это ни хрена не твое дело.

Слова злые, но ее голос — нет.

Она не смотрит на меня.

И в этот момент я понимаю, что была права насчет Энтони.

Она берет охапку одежды, которую должна повесить на вешалки, и оставляет меня на своем месте. Я отхожу в угол с синими платьями и снова начинаю в них рыться. Нахожу простое, темно—синее шифоновое платье без рукавов с плиссированным подолом, высоким воротником на пуговицах и супер-драматичным овальным вырезом сзади. Снимаю его с вешалки и поднимаю вверх.

— Можно его примерить? — спрашиваю я у Регины, которая ушла так далеко от меня, как это только возможно в магазине.

— Ну, попробуй, — отвечает она, не глядя на меня.

Иду в примерочную и снимаю свою одежду.

Все, что я пытаюсь сделать, было бы гораздо легче, если бы я могла сказать Регине, что знаю про ее отца — тогда она бы не смогла от меня отмахнуться. Но, возможно, она бы разозлилась еще сильнее, обнаружив, что я знаю о ней такие личные факты — то, что Джейми не должен был никому рассказывать. То, что делает ее менее агрессивной — она же хочет, чтобы все ее такой считали.

Вообще-то, она и есть агрессивная. Но догадываюсь, что не со всеми.

Интересно, злится ли Регина на отца. Не знаю, как это работает у тех, с кем жестоко обращались — злятся ли они на людей, которые это с ними делают? Или это происходит намного позже, когда они уходят?

Что для нее хуже — злиться на отца или скучать по нему?

Думаю, что мне сложно злиться на моего папу.

На прошлой неделе Кэрон мучила меня на тему злости на папу. Я признала, что злилась на него, потому что его здесь нет, и он не придумал лучший способ заработать денег, чем поехать в Ирак, и не сказал мне, что решил остаться там надолго. Я не назвала другие причины, поскольку не думаю, что смогла бы объяснить, как злюсь, думая о том, как он всегда называл меня красивой, а теперь я знаю, что он говорил так просто, чтобы поднять мне настроение.

Когда я задумываюсь о жизни Регины, чувствую себя идиоткой, потому что вообще злилась на папу за что угодно.

Я надеваю через голову синее платье, и оно садится так, словно было на меня сшито. Оно совсем непохоже на все, что я покупала раньше, и, увидев свое отражение в зеркале, я в ту же секунду понимаю, что возьму его.

Переодеваюсь и выхожу из примерочной. Регина опять за прилавком, не отводит взгляд от витрины. Хотя музыка в магазине стала потише, я не уверена, что она слышит, как я иду.

Я кладу платье на прилавок, достаю мамину кредитку и жду.

Не глядя на меня, она берет платье и считывает сканером ценник.

— Скажи Джейми, — говорю я.

Я наблюдаю, как она аккуратно складывает платье втрое и заворачивает его в шелковистую бумагу. Она, не торопясь, заклеивает оберточную бумагу стикером с логотипом магазина, а потом тянется за карточкой.

— Если бы ты лучше его знала, ты бы поняла, что тогда случится.

Она вставляет карту в терминал, и мы вместе ждем. Кассовый аппарат начинает жужжать и трещать, печатая чек.

— Готова поспорить на что угодно, он бы предпочел, чтобы ты сказала ему правду, а не защитила от драки.

Она отрывает чек и кладет на прилавок вместе с ручкой, чтобы я на нем расписалась. Я наклоняюсь и расписываюсь, затем она разделяет чеки, откладывает мой экземпляр и протягивает руку за ее экземпляром.

Но не берет его.

Я оставляю его на прилавке.

— Он и так достаточно сделал, — говорит она.

Пока мы смотрим друг на друга, я понимаю, что она пытается сообразить, как много мне известно. Я не даю ей подсказок.

— Пожалуйста, ты должна...

В ее глазах вспыхивает огонь.

— Не говори мне, что я должна. Не лезь в то, что себе навыдумывала, и не говори ни хрена. Мне от тебя ничего не нужно.

Она берет с прилавка сверток с платьем и кидает его в коричневый пакет со свежим штампом, который толкает по прилавку ко мне.

— Это неправильно, то, что он делает, — говорю я.

Ее глаза наполняются слезами, и она выглядит еще злее.

— Тебе-то какая разница, — говорит она, поворачивается ко мне спиной и делает вид, что занята с компьютером, который стоит на столе позади нее, а сама яростно вытирает слезы. — Иди отсюда.

Я беру пакет и разворачиваюсь, чтобы уйти, но замираю, когда вижу Конрада, стоящего у входа. Понятия не имею, сколько он здесь пробыл, но он переводит взгляд с Регины на меня, смущенный, обеспокоенный и, может, даже напуганный.

— Что ты имела в виду? — спрашивает он у меня.

Первый раз Конрад обратился ко мне без злой интонации.

От звука голоса ее брата Регина поворачивается. Ее взгляд перескакивает на меня, и она молчит, чтобы узнать, что я собираюсь делать.

Даже я жду, чтобы узнать, что я собираюсь делать.

— Что-то не так? — обращается ко мне Конрад.

Глядя на него, я вижу его в День Святого Валентина и его любовь к Джейми, которую я обнаружила, хорошо это или плохо... Я вижу Трейси, использовавшую свое место в «Списке шлюх» для создания «Списка Шика»... Я вижу себя, пытающуюся соединить все это и разобраться, чего я не делаю, не могу или не хочу.

И у меня наступает... думаю, это можно назвать «момент истины».

Иногда люди помогают друг другу и вмешиваются в дела других людей; иногда мы держимся в стороне и позволяем другим самим выбирать свой путь. Всегда правильно предложить помощь, но не всякая помощь правильна.

Я продолжу говорить Регине, что знаю о том, что делает Энтони, и это неправильно, и есть люди, которые могут ей помочь. Но я не оскорблю ее, рассказав ее брату или кому–нибудь еще о том, во что, по ее словам, я не должна лезть. Только Регина может рассказывать об этом людям. Если она не станет, вдруг она потом снова окажется в таком же положении с другим парнем?

Я не отвечаю на вопрос Конрада. Вместо этого я говорю: «Конрад, извини за то, что я сказала на дискотеке».

Конрад выглядит еще более ошарашенным и смущенным. Я выхожу из магазина со своим красивым платьем, оставив Деладдо одних.

***

Я все время поглядываю на светящуюся кухню ресторана, когда официанты в смокингах проскальзывают через откидные дверцы. Шеф-повар с помощью большого кондитерского мешка наносит последний цветок на огромный шоколадный торт, лежащий на одном из столов из нержавеющей стали, а его помощник придумывает идеальное расположение для каждой из моих шестнадцати свечек.

Я могла бы пропустить первые четыре блюда из ужина, организованного для нас Дирком, и просто съесть кусок праздничного торта. Ведь утиное консоме и фуа-гра — совсем не моя тема, хотя честно говоря, я не вполне знаю, что это. Но после сегодняшнего просмотра «Проекта Ларами» я решила, что смогу быть вежливой и благодарной и просто на один вечер поплыть по течению — даже, если это означает мой День Рождения в компании Кэтлин, Дирка, Холли и Роберта.

Мама возвращается из похода в уборную, а Дирк встает из-за стола, чтобы отодвинуть ее стул, игнорируя крутящуюся рядом официантку, которая бросается на помощь в ту же секунду, когда ему что-то нужно. Она подходит к нашему столу под любым возможным предлогом, и я могу сказать, что Дирка это раздражает. Зато мама почти не замечает эту суетливую женщину. Она просто взволнована тем, что этот вечер происходит по-настоящему.

Я догадывалась, что мама хочет устроить в мой День Рождения нечто особенное, зная, что в день моего четырнадцатилетия я сидела с ней дома и смотрела телевизор, а в день пятнадцатилетия — болела мононуклеозом и плакала на кухне, тоже с ней. Но я была в бешенстве, когда сегодня выяснилось, что секретный мамин план — пойти с Дирком смотреть на Роберта и Холли в «Проекте Ларами», а потом поехать на ужин в Нью-Хейвен — оказался планом Дирка.

Дело в том, что план Дирка гениален в своем роде, потому что супер-сложно оставаться в бешенстве во время спектакля типа «Проекта Ларами».

Постановка была красивой и душераздирающей. Это спектакль о людях из Ларами, знавших Мэттью Шепарда, включая тех, кто убил его, и тех, кто пытался его спасти. О том, как случившееся с Мэттью, изменило их и перевернуло все, во что они верили. По сути, это постановка, заставляющая людей быть добрее друг к другу. Похоже, она действует и в перспективе — не думаю, что кто-то выйдет с «Проекта Ларами» и продолжит считать, что глупые ссоры с друзьями, братьями и сестрами, того стоят. Готова поспорить, что Дирк понимал, что это сыграет в его пользу в маминых глазах.

Себе на заметку: Дирк Тейлор не тупой.

В спектакле все были хороши. Холли была как всегда очаровательна, а Роберт проделал супер—серьезную работу. Даже Мэтт сыграл нормально — говорил свои реплики в нужный момент и не намеревался все испортить, что было даже удивительно. Очевидно, мистер Доннелли — чудотворец.

Но Конрад оказался просто звездой. Все актеры в труппе играли несколько разных ролей, и Конрад, как никто другой, перевоплощался в каждого из своих персонажей. Самый поразительный момент был, когда он играл врача скорой помощи, и произносил очень тяжелый монолог о состоянии Мэттью, поступившего в больницу. То, как Конрад это сделал, было невероятно. У меня побежали мурашки, не только из-за сюжета или игры Конрада, но и из–за того, что Конрад стал актером прямо у нас на глазах. Он нашел то, чем может заниматься, и идеально с этим справляется.

Первый раз в жизни я даже завидую Конраду Деладдо.

К моменту окончания спектакля я чувствовала себя так, словно побывала в Ларами и поговорила с людьми, лично знавшими Мэттью Шепарда. После поклонов была конференция, на которой актеры отвечали на вопросы, а мистер Доннелли объяснил, как он надеется, что постановка поможет людям понять, что значит — принимать других такими, какие они есть.

Думаю, ползала как минимум шмыгали носами, если не вытирали слезы.

Пока мы ждали Роберта и Холли, я наблюдала, как все поздравляют Конрада. Он кажется совсем другим человеком и выглядит счастливым.

— Книга такая же интересная, — говорит Дирк, наполняя мамин бокал. — Что думаешь о сценарии, Роуз?

Откидная дверь кухни снова открывается, и на этот раз я вижу кого-то с горстью настоящих цветов, раскладывающего их между свечками на торте.

— Очень умный ход — разные люди говорят, но не обязательно друг с другом. Было ощущение, что реплики говорятся друг другу, хотя люди на самом деле не говорили друг с другом.

Мама улыбается мне, будто ее впечатлил мой комментарий.

— Но тебя это тронуло? — спрашивает Дирк. — Работает ли такая структура, в конце концов?

— Пап, — ворчит Холли, — мы не на уроке. У Роуз День Рождения.

— Прости, Роуз, — извиняется он со своей фирменной улыбкой, которая может дать ему все, что угодно — например, помешанных официанток, от восторга падающих в обморок по всему залу.

— Нет, все нормально, — говорю я. — Меня тронула структура спектакля. И сама постановка тоже. Особенно Конрад. Не верится, что это его первый спектакль.

— Конрад и правда был хорош, — говорит Холли. — На репетициях он старался больше всех.

Роберт встает на дыбы еще до того, как она заканчивает предложение:

— Он долго вникал в процесс. Ему все время нужно было помогать.

— Ну, он же никогда раньше не играл, — объясняет Холли. — Я думаю, он натурален. А ты, пап?

— У него отличный...

— Он не натурал, — усмехается Роберт, перебивая Дирка.

Дирк удивленно смотрит на него, очевидно, не привык, чтобы его прерывали.

— Стоп, — тихо говорит Холли Роберту.

Роберт не отвечает.

Я перевожу взгляд с одного на другую. И в раю не все хорошо.

— Что ты имела в виду под словом «натурален», Холли? — спрашивает Дирк.

Холли не имеет возможности ответить, потому что внезапно появляются десять парней в костюмах и окружают наш стол. Они начинают петь сложную акапельную версию «С Днем Рожденья» в гармонии из, наверно, шести частей. Пока они поют, официант приносит гигантский торт, освещенный свечками и покрытый розами — настоящими и сделанными из глазури. Когда они перестают петь, я наклоняюсь, задуваю свечи, и весь ресторан аплодирует.

— Спасибо, ребята. Спасибо, что пришли, — говорит Дирк певцам, вставая и пожимая им руки, некоторые из них убегают в ресторан.

— У тебя совершенный голос, Кэл, — говорит он одному из самых молодых парней в группе. — Кэл учится у меня на первом курсе, — объясняет он нам.

— Спасибо, сэр, — говорит сияющий Кэл, забыв выпустить руку Дирка, а его взгляд устремляется к Холли.

— Роуз? — говорит мама, поднимая брови и напоминая, что я должна быть вежливой.

— Ой! Спасибо. Было очень мило, — говорю я группе, слегка привстав и сделав странный небольшой поклон на слове «спасибо».

Хотя от пения а капелла мне хочется вырвать свои волосы с корнем, должна признать, что довольно круто, когда тебе поет серенаду толпа парней в костюмах из колледжа. Кэл улыбается мне, а потом его внимательный взгляд снова перескакивает на Холли.

— Привет, Холли, — с ухмылкой говорит он.

— Привет, Кэл, — отвечает Холли, слегка помахав рукой. — Очень классный звук. Спасибо, что спели для моей подруги.

Несмотря на то, что Кэл супер-симпатичный, с растрепанными светлыми волосами и ярко—зелеными глазами, Холли приветствует его совсем невинно. Но Роберту так не кажется.

Дирк провожает певцов до дверей ресторана, мама вступает в стратегические переговоры со старшим официантом на тему разрезания гигантского торта, а Роберт поворачивается к Холли.

— Где ты познакомилась с этим парнем? — спрашивает он.

— Папа же сказал. Он у него на первом курсе.

— Это так и не объясняет, где ты с ним познакомилась.

Она долго на него смотрит, словно он испытывает ее терпение.

— Ты не имеешь права обвинять меня в том, что я сейчас с кем–то флиртую.

Роберт делает глубокий вдох.

— Извини.

Когда она не принимает его извинения, он говорит:

— И долго ты собираешься на меня злиться?

— Не знаю. Может, стоит спросить у Роуз, долго ли я собираюсь на тебя злиться.

— Скажи ей, — говорит он, сверкая кристально—голубыми глазами. — Просто скажи ей.

— Ладно, — резко говорит Холли, поворачиваясь ко мне. — Роберт сказал, что ты ему нравилась в прошлом году, а не наоборот.

— Он так сказал? — говорю я, не в состоянии скрыть удивление от того, что Роберт наконец рассказал Холли правду.

— Роуз, почему ты мне не говорила?

Холли кажется обиженной, а я чувствую себя ужасно.

— Я, м-м... я чувствовала, что он должен тебе сказать. И я ему это говорила. Холли, клянусь, говорила, — думаю, добавлять ли факт, что Роберт просил ничего не говорить, но понимаю, что ему и так достаточно неприятностей. — Просто это не мое дело, что-то рассказывать.

Мама идет к дверям ресторана попрощаться с певцами, а старший официант начинает резать торт и накрывать стол на шесть человек.

Шесть?

— Ну, теперь я знаю, почему он иногда так странно к тебе относится, — говорит мне она. — Ты выбрала другого, а не его.

В этот момент Роберт нас не слышит. Он уставился на Дирка, который закинул руку на плечи Кэлу и рассказывает маме что—то явно очень лестное о нем. Кажется, Роберт обдумывает наилучший способ убийства Кэла.

— Нет, Холли, все было не совсем...

— Ты хочешь быть с этим парнем из колледжа? — вмешивается Роберт. — Потому что, если хочешь, просто иди.

Холли смотрит на Роберта, а потом оглядывается на Дирка, болтающего с Кэлом. Медленно — угрожающе медленно — она разворачивается к Роберту.

— О, и стоит пойти? — саркастично спрашивает Холли.

Никогда раньше не видела, как она злится. Надо отметить, что она такая же хорошенькая, когда злится, как и когда радуется.

Роберт говорит:

— Да, стоит.

Мне хочется поймать эти слова и запихнуть их обратно ему в рот.

Он не ведает, что творит.

Холли медленно берет свой блестящий серебристый клатч и встает, как раз когда старший официант кладет на ее тарелку кусок торта. Она идет к своему отцу, что-то ему говорит, а потом направляется прямо к двери.

Дирк и мама не вполне уверены, как на это реагировать, в отличие от Кэла. Он не теряет ни секунды — сразу же идет за ней.

Не успеваю я сказать Роберту, что он идиот, как он вскакивает с места и оказывается уже на полпути к выходу. Дирк останавливает его и передает моей маме, которая все еще общается с певцами, а сам идет за Кэлом и Холли. Мама отправляет Роберта обратно за стол — видимо, чтобы ему не пришлось терпеть холодные оценивающие взгляды парней из колледжа, не понимающих, что такая красавица как Холли делает с этим десятиклассником.

Роберт тяжело опускается на свое место и закрывает лицо ладонями.

— Прости, что испортил тебе День Рождения.

Официант кладет передо мной кусок идеального торта.

— Роберт.

— Да?

— Что ты здесь делаешь?

Он смотрит на меня.

— В каком смысле?

Я качаю головой.

— Зачем ты послушался Дирка и мою маму?

Ему требуется пара секунд, но он встает и убегает. Потом возвращается.

— Рози, извини, я...

— Да, знаю-знаю. Иди.

Его не приходится упрашивать.

Я опускаю взгляд на свой шоколадный торт с настоящей красной розой на нем, беру вилку и задумываюсь, может ли именинница начать есть первой, пока никто за столом еще не начал.

— Вот это платье, Роуз.

Я поднимаю голову и вижу Джейми, стоящего рядом со мной, в костюме.

В настоящем костюме.

Он черный, и идеально на нем сидит. На нем галстук. Волосы влажные, как после душа, а в руках — что-то тонкое и аккуратно завернутое в коричневую бумагу с бантом из ленты и моим именем, старательно написанным тщательным разборчивым почерком. Я чуть ли не тянусь его потрогать, чтобы убедиться, что это не какая-то странная галлюцинация.

— Меня пригласила твоя мама. Я не мог прийти на спектакль и ужин, но она сказала, что можно придти на десерт.

Из ниоткуда появляется старший официант с еще одним стулом и ставит его перед шестым прибором на столе.

— Моя... мама?

Как она вообще додумалась ему позвонить? Я уже несколько месяцев не говорила с ней о Джейми.

Джейми отодвигает стул, стоящий рядом с моим, и садится.

— Сладкие шестнадцать, да?

— Похоже на то.

— Все нормально? — спрашивает он, глядя на стойку у входа, возле которой стоит мама, с головой ушедшая в разговор с Дирком, который вернулся с улицы.

— У Роберта и Холли какая-то драма, — говорю я.

Джейми кивает.

— Как спектакль?

Делаю паузу, сомневаясь, стоит ли упоминать Конрада, но знаю, что Джейми хотел бы о нем узнать. Если Конрад с ним не разговаривает — благодаря мне — это меньшее, что я могу сделать.

— Потрясающе, — говорю я, — спасибо Конраду. Он классно сыграл. Правда, очень классно.

— Да? — говорит Джейми с удивлением. И гордостью.

Теперь я, как никогда раньше, понимаю, что Джейми пытался объяснить мне весь этот год.

Конрад — это его семья.

И Регина тоже.

Я должна ему рассказать. Если я не расскажу, а с ней что-то случится, он никогда больше со мной не заговорит.

— Так он может играть, да? — задумчиво спрашивает Джейми.

— Да, — говорю я. — Во время его монолога все плакали.

Пару секунд взгляд Джейми блуждает по моему лицу.

— Мне не нравится слышать, что ты плакала, — говорит он, и я понимаю, что мы теперь говорим не о спектакле.

— Иногда такое случается, — говорю я, представляя, как Энджело рассказывает Джейми про сопле-фест, который я устроила в его машине после того, как провалилась с «Cherry Bomb».

Делаю глубокий вдох и говорю:

— Извини за то, что я тогда сказала. О своих чувствах.

— Не извиняйся, Роуз.

— Все равно буду. Я знаю, что мы не...

— Хорошо, что ты мне сказала, — говорит он, когда я оставляю предложение неоконченным.

— Могу сказать, что для тебя это было странно.

Пару секунд Джейми смущает меня взглядом своих красивых ореховых, с золотистыми проблесками, глаз, потом протягивает мне подарок, о котором я успела забыть, наклоняется ко мне и шепчет на ухо:

— Прекрасно выглядишь.

Мое сердце замирает. Джейми встает поздороваться с мамой и Дирком, которые вернулись к столу без Холли и Роберта. Мне даже не нужно распечатывать свои подарки, чтобы понять, что на свой шестнадцатый День Рождения я получила лучший подарок, о котором могла только мечтать.

— Джейми, — улыбается мама, обеими руками сжимая его ладонь. — Это Дирк Тейлор.

— Очень приятно, — говорит Дирк, пожимая руку Джейми. — Рад, что ты смог к нам присоединиться.

— Спасибо, что пригласили, — отвечает Джейми.

Он садится, а Дирк одобрительно мне подмигивает. Мама ловит мой взгляд, и я не могу ей не улыбнуться. Даже не верится, что она это сделала.

Теперь я знаю, почему она отправила меня покупать платье — точнее, синее платье.

— Думаю, стоит начинать, — говорит она, осторожно намекая, что Холли с Робертом потребуется какое–то время.

Если бы два года назад кто-нибудь сказал, что я буду отмечать шестнадцатилетие в модном ресторане с моей мамой и кинозвездой, я бы назвала его чокнутым. А если бы мне сказали, что рядом со мной будет Джейми Форта, в своем идеальном костюме, вежливо разговаривающий с моей мамой и кинозвездой, я бы сказала, что этот человек совсем невменяемый.

— Готова открывать подарки? — спрашивает мама.

В центре стола лежит небольшая горка красиво упакованных коробочек, но больше всего меня интересует то, что у меня в руках.

— Начну с этого, — говорю я и тяну за конец ленты с бантом.

Сверток очень легкий, словно в нем ничего нет. Я просовываю палец под коричневую бумагу, разворачиваю ее и вижу нечто, похожее на кусок тонкого картона. Когда я замечаю потрепанный край с одной стороны и узнаю в этом заднюю обложку тетради, я уже точно знаю, что я вижу.

Я переворачиваю картонку — на ней красивый дом, который Джейми рисовал на уроке самоподготовки в прошлом году, в день, когда мы впервые заговорили. Я ему говорила, что мне нравится этот рисунок. Он закончил его — дом стал гораздо больше, и теперь его окружают густо посаженные деревья — и подписал.

«С 16-летием, Роуз. От Джейми с любовью».

От Джейми с любовью.

— Что это? — спрашивает мама.

Я поднимаю рисунок.

— Твоя работа, Джейми? — спрашивает она, как будто он профессиональный художник.

Когда он кивает, мама говорит:

— У тебя настоящий талант. Красиво.

— Эффектная конструкция, сынок. Ты не думал об архитектурной школе?

Я делаю вторую за этот вечер мысленную заметку о Дирке: он настроен благосклонно. И это искренне.

— Видишь? — ухмыляясь, говорю я Джейми. — Не только я так считаю.

Джейми благодарит маму и Дирка, но совсем не смотрит на меня, вместо этого сосредоточившись на размешивании сахара в своем кофе. Я прощаю ему это, беру вилку и отделяю кусочек идеального торта из темного шоколада, стараясь не задеть настоящую красную розу. Я уже готова его попробовать, когда Джейми под столом берет меня за руку.

15

резня(сущ.): жестокость; зверство; кровопролитие

(см. также: происходит неизбежное)

— Роуз.

Слышу, как по коридору раздается стук каблуков Трейси.

— Роуз! — снова зовет она, когда я притворяюсь, что не слышу из-за скрипа, с которым открывается дверца моего шкафчика.

Я поправляю волосы, когда позади меня в зеркале появляется ее лицо.

— Можно с тобой поговорить пару минут?

Еще пару секунд поправляю новые синие пряди, потом беру свои вещи и захлопываю дверцу. Поворачиваюсь к ней.

Трейси больше не похожа на ученицу старших классов. Она одевается так, будто работает в модном журнале, что она, вроде как, и делает, хотя с этим можно поспорить. «Список Шика» теперь читают по всей стране, не только в Юнион. Думаю, даже некоторые репортеры из Нью-Йорка следят за ее блогом. По словам Стефани, ее родители в таком восторге, что наняли профессионального веб-дизайнера для работы над сайтом.

Все это происходит с ней. Уже.

Но она по–прежнему нервничает перед разговором со мной.

— Волосы круто смотрятся, — говорит она, оценивая мой образ на автомате.

Сегодня я снова пробуюсь для группы, и я надела рваные черные джинсы с булавками в дырках и почти все браслеты, которые нашла дома. Холли одолжила мне супер-крутую камуфляжную блузку с открытым плечом, а утром, перед первым уроком, в туалете помогла мне с макияжем, поэтому моя толстая черная подводка выглядит гораздо лучше, чем в прошлый раз.

Мне повезло, что Холли готова мне помочь.

После ужина в мой День Рождения я позвонила ей и извинилась. Только Холли могла сказать, чтобы я не переживала, и что Роберт не должен был меня в это вмешивать. Я сказала, что Роберт совершенно точно любит ее целиком и полностью, и хоть иногда и бывает идиотом, но в целом он хороший парень.

Потом она сообщила мне, что они решили сделать «перерыв в отношениях».

Уверена, что Роберт сейчас сидит в какой-нибудь темной комнате, рвет на себе волосы и раскачивается взад-вперед, пытаясь понять, как он умудрился испортить лучшее, что когда-либо с ним случалось.

Собираюсь ему попозже позвонить — узнать, как он.

— Ты сегодня занята? — спрашивает Трейси.

— Снова пробуюсь для группы Энджело.

— О, ну ладно, — несколько разочарованно говорит она. — Чен попросила сделать специальный пост про выпускной в «Списке Шика», поэтому мне нужно до завтрашнего вечера купить платье.

Я жду, не понимая, как это относится ко мне.

— М-м, Питер меня встретит на парковке, и пойдем по магазинам. Думала, может, ты тоже пойдешь. А потом можно будет всем втроем поесть пиццу?

— Извини. Не могу, — говорю я.

Даже мне кажется, что мой голос звучит холодно.

— Может, в другой раз, — говорит Трейси, собираясь уйти.

«Дай ей хоть что-нибудь», — произносит голос в моей голове.

— Я сейчас иду на парковку, — говорю я, и взгляд Трейси возвращается ко мне. — Хочешь, пойдем вместе?

Ее лицо озаряет улыбка.

Мы выходим в идеальный майский день, а я пытаюсь разобраться, что же хочу ей сказать.

Начинаю вот так:

— У меня просто странное ощущение.

Она настолько хорошо меня знает, что для меня не проблема — начать с того, что стоило бы поставить в середину разговора.

— Я знаю, — говорит она.

— Почему вы мне не рассказали?

— Все было совсем не так, как ты думаешь.

— Ладно, и как же все было?

— Когда он написал мне в декабре, ему просто нужна была помощь. Он боялся разговора с тобой и твоей мамой и подумал, что если бы я была при этом, все прошло бы проще. Он просил не рассказывать тебе, потому что знал, как ты расстроишься из-за того, что он не тебе позвонил первой. Но я решила — ты бы хотела, чтобы я ему помогла. Поэтому я согласилась.

— Ну а между Рождеством и Днем Святого Валентина...

— Ничего, Роуз. Клянусь. Мы просто много говорили по телефону. Он был несчастен и чувствовал, что ему не с кем поговорить, поэтому звонил мне, — на этот раз краснеет Трейси. — Ты же знаешь, что я всегда была в него влюблена. А от стольких разговоров все стало... еще хуже. И потом, когда я больше не могла это выносить, я предложила ему встретиться под конец дискотеки в День Валентина. И поцеловала его. Роуз, мне так неудобно было, что ты нас увидела. И Питеру тоже.

— Ему тоже?

Она удивляется моему удивлению:

— Разве он тебе не говорил?

— Он так себя ведет, будто не сделал ничего плохого.

Трейси кажется озадаченной, но не предлагает никаких объяснений.

— Видишь? Вот почему это странно. У тебя в голове есть вся информация о том, что происходит, но ты не можешь ничего мне рассказать из-за него.

— Я хочу быть твоей лучшей подругой, а еще хочу быть девушкой Питера, — говорит она. — И как мне это сделать?

Мы замолкаем, поднимаясь по склону.

Девчонки «Юнион Хай» зовут Трейси, говоря ей, что она наверняка захочет сфотографировать их завтра вечером, потому что они придут на выпускной в одежде от того или другого дизайнера. Девчонки, которые хотят стать моделями, уже начали дарить Трейси небольшие подарки за то, что она помещает их на сайте, и благодарить за первые снимки для их портфолио.

Для меня до сих пор странно, что Трейси привлекает такое внимание, но она справляется с этим как профи.

Я горжусь ей.

Может, мне стоит ей это сказать.

— Я тобой горжусь.

Трейси реагирует немного замедленно, словно не понимает, о чем я.

— Сайт. Все, что ты с ним делаешь. Все твои читатели. Когда ты уедешь из Юнион, ты сможешь работать везде, где захочешь. Круто.

Трейси улыбается.

— Думаю, это самое приятное из всего, что ты мне говорила.

— Это правда. «Список Шика» потрясающий.

— Ты начнешь снова над ним работать? Без тебя такие плохие тексты.

— Только, если ты меня хоть раз туда поместишь, — пытаюсь сказать это в шутку, но она не обращает внимания.

Она поднимает камеру, которая теперь постоянно живет у нее на шее, и делает мое фото, не давая времени на подготовку.

— Постой...

— Знаешь что, Рози? Ты привыкла носить все, что я говорила тебе носить, и не пойми меня неправильно — ты выглядела хорошо, благодаря мне. Но я просто никогда не чувствовала, что у тебя есть свой стиль — до этого момента. Обожаю такие синие пряди. И как бы мне ни хотелось выдать их за свою идею, я не могу.

Пока мы идем по склону, она все время щелкает камерой.

— Теперь ты не можешь остановиться. Ты меня смущаешь.

Трейси смеется и опускает камеру.

— А как тебе мой подарок на День Рождения? — спрашивает она.

Мысленно возвращаюсь к своему Дню Рождения, к горе подарков на столе в ресторане. Не могу вспомнить подарок от Трейси.

— Ты дарила мне подарок?

— Ты же не думаешь, что твоя мама сама додумалась пригласить Джейми на твой День Рождения, так ведь?

Хватаю ее за руку, чтобы она остановилась.

— Подожди. Так это была ты? Ты это устроила?

— Мы с Питером. Она пригласила нас. Мы сказали ей, что лучше было бы, чтобы пришел он, и она поняла, что мы были правы.

Ощущаю тепло, вспоминая, как подняла взгляд и увидела рядом с собой Джейми в костюме и с подарком. Все, что я могу сказать:

— О Господи, Трейс.

— Холли сказала, что ты была в каком-то невероятном платье. Я должна его увидеть.

— Джейми сказал, что я прекрасно выгляжу. Это лучший подарок на День Рождения за всю мою жизнь.

Трейси улыбается.

— Пожалуйста, Рози.

Она обнимает меня. Каким-то образом я понимаю, пока мы так стоим, что мы никогда не вернемся к тем отношениям, какие у нас были до того, как она стала встречаться с моим братом. Но, может, это и не плохо.

Мы добираемся до вершины холма и слышим безумный шум. Там стоит большая группа людей и наблюдает за чем–то, происходящим в центре круга. Подходя ближе, я вижу мелькающие кулаки.

Внезапно к нам бежит Стефани — так быстро, как только возможно в туфлях с высокими каблуками — и кричит, но я не могу разобрать, что. Когда она останавливается и начинает махать нам, чтобы мы поспешили, меня прошибает пот, хоть я еще и не побежала.

Проталкиваюсь через толпу. На площадке сцепились Джейми и Энтони. У Энтони хлещет кровь из носа, а у Джейми начал опухать глаз, но они продолжают драться, словно не намерены останавливаться, пока кто-то из них не погибнет.

Поднимаю глаза и вижу с другой стороны круга Энджело, не отрывающего взгляд от Джейми. Кажется, что ему до смерти хочется ему помочь, но он сдерживает себя.

Это значит, что Джейми сказал Энджело не вмешиваться.

Это значит, что Джейми это затеял.

Это значит, что он знает.

Рядом с Энджело Конрад и Регина, и Регина плачет. Я лишь однажды видела, как она плачет, и была уверена, что никогда больше этого не увижу. Но она по-настоящему рыдает, а Конрад практически держит ее вертикально. Конрад смотрит на меня — не могу понять выражение его лица. По другую сторону от Регины стоит Лена с ошарашенным видом. Когда наши взгляды встречаются, я точно понимаю, что случилось.

Лена рассказала Джейми. Сказала ли она ему, что я знала?

Должна ли я это спрашивать?

Энтони поднимает руку и валит Джейми на землю, делая хороший удар Джейми в живот. Джейми умудряется сбросить Энтони с себя и подняться.

Вдруг в круг проникают двое парней из «Вест Юнион». Они хватают Джейми сзади.

Вся толпа из «Юнион» думает, что это несправедливо. Теперь у Энджело есть причина вмешаться, которую он так ждал. Он начинает надвигаться на Энтони. Один из товарищей Энтони отпускает Джейми и переключается на Энджело. А потом Питер неожиданно проталкивается в круг.

Он захватывает Энтони за шею и оттаскивает его назад. Джейми отталкивает парня Энтони и подходит к Энтони, его кулаки сжаты, лицо окровавлено, от него исходят волны ярости. Питер разворачивает Энтони так, чтобы Джейми не мог его ударить.

— Хватит, чувак, хватит! — говорит Питер Джейми, задыхаясь от усилий.

Хотя Питер и старше, он с трудом удерживает Энтони, который гораздо крупнее. И пока Питер сидит в комнате с другими наркоманами и говорит о своих чувствах, Энтони тренируется в спортзале со своими дебильными друзьями.

Джейми игнорирует Питера и с легкостью освобождает Энтони от захвата Питера. Питер чуть спотыкается, но быстро разворачивается, чтобы они с Энджело успели помешать товарищам Энтони, а Джейми и Энтони начинают все сначала.

Джейми делает сильный удар, и Энтони падает на землю. Через секунду Энтони встает и набрасывается на Джейми. Он каким–то образом ухитряется прижать Джейми к припаркованной машине и начинает наносить удар за ударом. Кажется, что Джейми уже не в состоянии защищаться, и я понимаю, что он ничего не видит, потому что один глаз уже совсем заплыл, а второй тоже выглядит не очень хорошо.

Думаю, Конрад тоже это понял, потому что он отпускает Регину и делает огромный скачок к Энтони, пытаясь помешать ему избивать Джейми. Конрад прижимает руки Энтони к машине, и этого оказывается достаточно, чтобы Джейми соскользнул вниз по машине и оказался на земле.

— Какого черта здесь творится? Прекратите!

Пока мистер Кэмбер бежит к группе, все наблюдатели начинают исчезать, скрываясь в рядом стоящих машинах или магазинах.

— Ты! — говорит Кэмбер Энтони, который борется с Конрадом. — Отойди от этой машины и не двигайся. Конрад, иди и стой здесь. Царелли! — зовет он моего брата и указывает на Энтони. — Следи за ним!

Кэмбер садится на корточки перед Джейми и смотрит на его разбитое лицо.

— Это не закончится для тебя хорошо, Форта, — говорит он, а его голос полон бешенства и разочарования.

Кажется, Джейми даже не слышит Кэмбера. Он сосредоточен на Регине, которая все еще рыдает.

— Пошла ты на хрен, Роуз! — пронзительно кричит она на меня. — На хрен иди!

Открываю рот, чтобы сказать, что это не я, но начинает кричать Кэмбер:

— Кто-нибудь начнет рассказывать — сейчас же!

— Форта не нравится, что я встречаюсь с его бывшей девушкой, — говорит Энтони странным голосом из–за сломанного носа.

Вся его рубашка покрыта кровью и соплями.

— Это правда? — спрашивает Кэмбер у Джейми.

Джейми более–менее уцелевшим глазом смотрит на Лену, а потом на меня.

Этого не может быть. Не может быть так, как все происходит.

— Ты должен что–то сказать, Джейми, иначе я не смогу тебе помочь, — говорит Кэмбер.

Джейми сплевывает кровь на землю и продолжает молчать.

Кэмбер все допрашивает его, а Лена пытается ускользнуть. Я хватаю ее за руку.

— Ты ему рассказала? — шепчу я.

Она выдергивает руку.

— Конечно, я. У тебя что-то не так? — говорит она.

Такой ироничный ответ — это уж слишком для меня в этот момент. Отхожу от нее, и она исчезает.

Скорая и копы приезжают одновременно, и все начинает происходить очень быстро. Бобби Пассео, который играл в хоккей с Питером и Джейми — и с которым я целых два раза виделась в прошлом году — выпрыгивает из машины скорой помощи, открывает заднюю дверь и берет свой красный чемоданчик.

— Привет, Царелли! — говорит он моему брату таким тоном, будто видеть двух парней с окровавленными лицами гораздо более нормально, чем видеть моего брата в Юнион. — Прямо как в старые времена, да? Дебилы вечны.

Он осматривает нос Энтони и вставляет в ноздри марлю, чтобы остановить кровотечение, заставляя Энтони вздрогнуть от боли. Бобби нажимает ладонью на лоб Энтони.

— Если хочешь остановить кровотечение, держи голову запрокинутой, — говорит он.

Измеряя пульс Энтони, он замечает меня.

— Роуз! С ума сойти — два Царелли по цене одного. Эй, сделай мне одолжение, дай Форта пакет со льдом. Его нужно сжать, чтобы он стал холодным, — наставляет он меня, протягивая пакет.

Я беру пакет и несколько раз сжимаю его, чувствуя, как холод начинает проникать через пластик к моим пальцам. Он распространяется по венам и проходит через все тело. Я собираю все свое мужество, чтобы сделать два шага к Джейми, но замираю от ярости в его внимательном взгляде.

Вот уж не думала, что узнаю, каково это — быть адресатом такого взгляда.

— Я говорила ей, чтобы она тебе рассказала, — начинаю я, стараясь говорить нормально. — Я говорила, что ты хотел бы знать. Она сказала, что это не мое дело...

Джейми даже не утруждает себя ответом — я вижу, что между нами встала стена, и он скрылся за ней.

В машине офицера Вебстера потрескивает и оживает рация. Вебстер идет к патрульной машине и достает ее через открытое окно. Через секунду он садится в машину и закрывает дверь, чтобы мы не слышали разговор.

Джейми наблюдает за Вебстером. Когда Вебстер через минуту выходит из полицейской машины, он идет к Джейми и опускается перед ним на корточки. Я застываю на своем месте, в нескольких шагах от него, с ледяным пакетом в протянутой руке.

— Твой папа хочет, чтобы я тебя задержал.

Не могу поверить, что это опять происходит из-за Регины. Просто не могу. Конрад пытается увести ее, но она не двигается. Она просто снова и снова повторяет:

— Извини, Джейми, прости меня.

Но я не думаю, что он ее слышит.

Вебстер протягивает руку и помогает Джейми подняться. Но когда офицер проходит к машине и открывает дверь для Джейми, Джейми не идет за ним.

— Джейми, — говорю я, хоть и не уверена, что сказать после этого.

Это и неважно, потому что происходит следующее — он подходит ко мне и говорит:

— Знать тебя не хочу.

А потом уходит с парковки.

Никто не знает, что делать. Офицер Вебстер смотрит на Кэмбера, который, похоже, борется с каким–то решением. Наконец он кричит вслед Джейми.

— Форта, если ты уйдешь, ни черта не надейся, что закончишь школу!

Но Джейми все идет. Он уходит — от офицера Вебстера, от Кэмбера, от «Юнион Хай», от меня.

Такое ощущение, что я сейчас упаду. И на самом деле, начинаю падать.

Энджело хватает меня за руку. Кто-то другой — за другую руку. Это Питер. Они ведут меня к бордюру и усаживают на него.

— Все будет нормально, Роуз, — говорит Питер откуда-то издалека. — С Джейми все хорошо. Он не так сильно пострадал.

— Да, за него не переживай. Ты же знаешь, что он сможет о себе позаботиться? — говорит Энджело. — Хотя о школьном аттестате он никогда не заботился.

Они не знают. Не знают, что я сделала.

Передо мной вдруг оказывается Трейси. Она роется в сумочке, извлекая оттуда бумажные салфетки. И только, когда Трейси убирает от моих глаз волосы и начинает вытирать тушь и подводку, бегущие у меня по лицу, я понимаю, что плачу.

***

— Раз, два, три, четыре!

Группа играет вступление к «Cherry Bomb».

Я закрываю глаза. Мои руки так крепко сжимают микрофонную стойку, что я не чувствую пальцев. Музыка вибрирует у меня в руках, в шее и проникает прямо в мозг, где она уничтожает все остальное. Нет ничего, кроме гитары, бас-гитары, барабанов — и меня.

Я не думаю о парковке...

Не думаю о том, как Энджело и Стефани дотащили меня до машины, где я рухнула на заднее сиденье...

Не думаю о Джейми...

Потому что это — то, что происходит здесь и сейчас — мое. И у меня это есть.

Я начинаю почти неслышно, как делает Шери, потому что это низко для моего диапазона, но на четвертой строке куплета я поднимаюсь на октаву, прямо на мою «золотую середину», и двигаюсь к припеву с такой энергией, о которой даже не догадывалась.

Снимаю со стойки микрофон и начинаю скакать — не могу устоять на месте. Краем глаза вижу Энджело, наблюдающего за мной и трясущего головой в такт ритм-секции. Во время соло его глаза практически выкатываются из орбит. Когда я дохожу до следующего припева, налетаю прямо на него.

Песня становится чуть выше, и теперь я даже не пою, а кричу под музыку. Я размахиваю микрофоном по кругу и путаюсь в проводе, как делала Шери, от чего Энджело ухмыляется. В конце песни я стою на коленях и стучу кулаком по полу со всей силой, на которую я способна. Песня заканчивается, и я падаю на спину, ударяясь головой об пол, ноги подогнуты под себя, а руки раскидываю в стороны.

Не могу перевести дыхание. Руки трясутся и болят. Дерет в горле. Я нереально устала.

Это потрясающе.

Никто ничего не говорит.

А потом Стефани начинает визжать. Она подпрыгивает со своего места на полу и визжит так, словно ее убивают.

— Рози! Это невероятно! Ты просто удивительная!

Она вприпрыжку бежит ко мне, поднимает меня с пола и заключает в объятия. Мы практически падаем, а потом она снова пронзительно кричит и прыгает на Энджело, берет его лицо в руки и целует его снова и снова.

— Ты гений! Она идеальна!

Я опираюсь на микрофонную стойку, чтобы устоять на ногах. Наклоняюсь, все еще пытаясь отдышаться. Энджело снимает свою гитару и кладет на усилитель. Подходит ко мне с высоко поднятой рукой. Я даю ему пять.

— Вот это я и имел в виду, Роуз.

Теперь его очередь обнимать меня — похоже, его не волнует, что с меня капает пот.

И в первый раз в жизни меня это тоже не волнует.

— Подожди здесь, — говорит он мне и жестом приглашает свою группу в другую комнату.

Стефани до сих пор подпрыгивает от возбуждения.

— О Боже, ты правда это сделала, Роуз! Ни одна из девчонок на прослушивании даже близко с твоей крутизной не стояла, — должно быть, я нетвердо держусь на ногах, потому что она вдруг говорит, — Ой, давай сюда! Иди сюда, садись.

Она протягивает мне руку. Я опускаю микрофон на стойку и позволяю ей отвести меня на потрепанный матрас в углу репетиционной комнаты. Я валюсь наполовину на матрас, наполовину на пол.

— А ощущения при этом такие же невероятные, как кажется? — спрашивает Стеф.

— Как будто... не знаю даже. Это кайф.

— Хочешь пить? Хочешь водички или еще чего-то?

— Да, спасибо, Стеф.

Она бросается к грязному старому холодильнику в углу комнаты. Пока она разгребает заплесневевшие коробки из–под пиццы, чтобы что-нибудь найти, я достаю из сумки свой телефон.

На нем целая куча пропущенных звонков. Но нет того, на который я надеялась.

У меня нет сил перезванивать. Я закрываю глаза и сворачиваюсь клубочком на матрасе.

Пока я лежу там, я не могу выбросить из головы разбитое лицо Джейми и его слова, все еще звенящие у меня в ушах.

На этот раз я потеряла его по-настоящему. Я поступила неправильно, и действительно его потеряла.

Но поступила ли ты неправильно? Джейми думает что это неправильно. А ты?

Нет, я так не думаю

Я не сделала то, чего хотел бы от меня Джейми, но это не значит, что я поступила неправильно.

Моя сумка лежит на полу рядом со мной. Я тянусь к ней, даже не глядя, и нащупываю кусок картона, который ношу с собой с моего Дня Рождения. Пробегаю по нему пальцами и ощущаю вмятины, сделанные рукой Джейми, когда он писал с сильным нажимом: «От Джейми с любовью». Его руки засели у меня в голове... то, как они выглядят, как чувствуются, как прикасаются ко мне.

Если он даст мне шанс объяснить, что я верила в то, что поступаю правильно, все может быть нормально.

А если он не даст тебе этот шанс?

Если он не даст мне этого шанса… это будет его потеря.

Что-то внутри меня обрывается, а что–то остается крепким, сдерживающим и бесстрашным. Но и оно крошится, дробится и исчезает.

Это будет его потеря.

Мне требуется пара секунд, чтобы понять, что Энджело склонился ко мне, пытаясь привлечь к себе внимание. Я смотрю на его лицо и замечаю синяк, темнеющий на щеке — должно быть, в драке ему тоже досталось. Я сажусь, даже не представляя, сколько прошло времени.

— Ну что тебе сказать, Роуз, хочешь стать рок-звездой? — говорит он, протягивая мне руку.

Впервые в жизни я хочу чего–то окончательно, абсолютно и бесповоротно.

Я беру за руку Энджело и позволяю ему поднять меня на ноги.

—Да, это так.

Он улыбается.

— Офигенно, Свитер, ты в деле. Добро пожаловать в группу. Начинам репетировать сегодня вечером.

Не то, чтобы все плохое, случившееся раньше, перестало существовать. Но появилось что-то еще, далекое от всего этого. Что-то большее, чем желание, большее, чем смущение и страх, большее, чем случайные и не совсем случайные приступы жестокости, большее, чем любовь к Джейми Форта.

Это я. Это то, чего я хочу. Это то, кем я являюсь.

И я наконец-то здесь.