Признания разгневанной девушки

пересиливая (прилагательное): невероятно, мучительно стыдно.

(смотри также: стремена)

Глава 17

Сегодня папин День Рождения. И что я делаю, чтобы вспомнить о нем в этот день? Сижу в бесплатной клинике, ожидая разговора с гинекологом о противозачаточных средствах.

Папа гордился бы.

Нет.

Это совершенно нереальный день, отчасти потому, что я не выспалась. Я провела полночи, изучая сайты людей, погибших вместе с папой, пытаясь сообразить, что я должна написать на сайте о взрыве. Может, стоит просто поставить ссылки на статьи? Это кажется самым разумным, но все эти люди, как правило, написали сочинения об этом дне, с подробностями, которые узнали из отчета или из разговора с военнослужащими. Они проводили исследования, чтобы собрать воедино полную историю, выискивали информацию, словно там была загадка, которую нужно решить, и публиковали отрывки по мере их обнаружения. А я прочитала только одну статью и поняла, что там больше нечего узнавать.

Какая же я неправильная дочь.

На самом деле, я надеялась закончить это дело к папиному Дню Рождения, чтобы показать маме и попросить ее кредитную карту, чтобы зарегистрировать доменное имя. Но сайт еще не готов. Хоть я и разместила множество семейных снимков в разделе с изображениями — в том числе, и с Питером — я до сих пор не выбрала главную фотографию.

Вот опять. Неправильная дочь.

Первое нереальное событие произошло этим утром — я спустилась завтракать и увидела мою фотографию на обложке «Хроник Юнион», местной газеты. Мама оставила ее для меня, рядом с моим апельсиновым соком, прежде чем пошла, встречать своих утренних клиентов. В честь Дня Рождения папы газета опубликовала симпатичную фотографию с ним, а рядом — ужасное фото, где я плачу на его похоронах в июне. А подпись под этим ужасным фото?

Папочкина малышка.

Мало того, что на обложку газеты поместили фото, на котором у меня текут сопли из носа, так еще и обозвали «Папочкина малышка». К счастью, круг читателей «Хроник Юнион» насчитывает, возможно, человек двадцать-тридцать, всем около восьмидесяти, и большинство постоянно теряют свои очки для чтения. Я так думаю. Надеюсь на это.

Следующее нереальное событие — я соврала маме после того, как только что закончились месяцы моего «испытательного срока»… который был назначен за вранье. Даже наказание меня не удержало. Я оставила маме записку о том, что мы с Трейси идем в торговый центр, когда на самом деле мы собирались сесть на автобус и поехать в центр города, в бесплатную клинику на прием к гинекологу. Понятия не имею, зачем я на это согласилась. Мне не нужна контрацепция, поэтому у меня нет необходимости идти к врачу. Но Трейси убедила меня, что по-настоящему хорошая подруга должна пройти через это вместе с ней, причем не просто сидя в больничном коридоре.

И что же стало последним нереальным поворотом этого дня? Когда мы ехали в автобусе, Трейси рассказала, что они с Мэттом счастливее, чем когда-либо, и прошлой ночью они, наконец, признались друг другу в любви. Готова поспорить, что Мэтт сказал: «Я тебя люблю» в ответ на слова Трейси: «Мне нужно предохраняться».

Можете называть меня циником.

Мэтт не расстался с Трейси в День святого Валентина. Интересно, собирался ли он это сделать, или он просто обманул Лену, чтобы объяснить, почему не сможет с ней увидеться тем вечером. Теперь я думаю, правда ли Мэтт собирается одновременно встречаться с Трейси и спать с Леной. Если Тупой Парень окажется достаточно сообразительным, чтобы это провернуть, мне придется его переименовать. В Гадкого Парня.

Когда я говорила с Трейси на следующий день после Дня Валентина, она сказала, что все прошло отлично — хотя у них снова не получилось заняться сексом. По ее словам, Мэтт переживал, что его родители могут прийти домой и их застукать. Интересно, Мэтт сказал бы то же самое?

Но теперь Трейси решила, что после всего случившегося — и не случившегося — пора начать принимать таблетки. У меня чуть припадок не начался, когда она в очередной раз передумала насчет этого. Она говорит, что он и так долго ждал, и сейчас у них все очень хорошо. Еще говорит, что компромисс — это сущность любых отношений (готова поспорить на деньги, что она вычитала это в мамином «Cosmo»), и когда он пошел на компромисс, согласившись на презервативы, она тоже пошла на компромисс и согласилась на таблетки.

Логика — явно не сильная сторона Трейси.

Презервативы, таблетки, таблетки, презервативы — меня уже тошнит от всего этого. Никогда в жизни больше не хочу обсуждать противозачаточные средства.

Переворачиваю страницы журнала «Родитель», ведь в этой клинике больше нечего выбрать, если не считать экземпляра «Хроник Юнион», который я перевернула, чтобы никто не увидел мою сопливую фотографию. Трейси без умолку болтает о том, что сейчас есть самые разные таблетки, а еще эти пластиковые кольца, которые нужно вставлять раз в месяц. Я даже не утруждаюсь напоминать ей про половые инфекции. В любом случае я слишком нервничаю, чтобы уделять много внимания тому, что она говорит. Скоро я попаду на свой первый прием у гинеколога. А судя по всему, что я слышала, это ужасно и унизительно.

Как раз то, что мне нужно. Еще больше унижения. Может, еще Регина появится и напишет у меня на лбу лаком для ногтей «Первый Прием у Гинеколога», пока врач будет засовывать в меня руку. Хотя я не должна жаловаться — если не считать периодических злобных взглядов, Регина практически отстала от меня после моего разговора с Джейми в День святого Валентина. Не знаю, как Джейми это удалось. Наверно, он просто сказал ей, что я его не волную ни в каком плане.

Мне все еще не верится, что у Джейми умерла мама, а я об этом не знала.

После поцелуя в День Валентина я обдумываю каждую его секунду как минимум тридцать раз за день, и так и не могу понять, что именно было неправильно. Он прекратил поцелуй, потому что: а) у него есть девушка, б) я ужасно целуюсь, в) я показалась ему отталкивающей?

Б и В кажутся похожими, но они отличаются. В гораздо хуже, чем Б.

Иногда я думаю, кто я такая, если целую чьего-то парня, даже если этот кто-то — Регина? Я — человек, помогающий парням изменять своим девушкам? Это настолько далеко от моего представления о себе, что мне кажется, будто этого не было. Первый урок, который я извлекла — отрицание.

Возвращаюсь к своему журналу. Статьи в «Родителе» не имеют ничего общего с моей жизнью, и я получаю от этого какое-то странное успокоение. Трейси листает свой «Lucky», охая и ахая над вещами, которые я даже не знала бы, на что надеть, если бы попробовала. Потом она наклоняется, берет «Хроники» и смотрит на заголовок «Вспомним местного героя в его День Рождения».

— Знаешь, — говорит она: — Совсем скоро твой День Рождения. И Мэтта тоже.

Я знаю, на что она намекает — хочет избежать повторения прошлогоднего провала, когда она предала нашу давнюю традицию поедания пиццы, мороженого и просмотра фильмов в мой День Рождения, чтобы провести время со своим новоиспеченным парнем, Мэттом. К ее чести, она до сих пор переживает, что я сидела в тот вечер дома с мамой. Мама приготовила мой любимый шоколадный торт с кофейной глазурью, но это не исправило тот факт, что моя лучшая подруга была со своим парнем, а я смотрела дома телевизор с мамой в свой День Рождения.

Забавно. Что угодно бы отдала, чтобы в этом году провести свой День Рождения, смотря телевизор дома с папой.

— Как ты смотришь на то, чтобы устроить двойной День Рождения?

Мне хочется сказать, что я лучше засуну иголки себе под ногти, чем устрою праздник вместе с этим придурком.

Вместо этого я спрашиваю:

— Зачем?

— Было бы весело, ты так не думаешь? Мы сможем, типа, занять весь «Cavallo's». О, а можно даже весь день отмечать в парке! Найдем группу, чтобы играла, найдем бочку…

— Трейс, не нужно включать меня в празднование Дня Рождения Мэтта. Мне хватило того, что было в прошлом году.

Она знает, что это не совсем так, потому что я иногда не могу не «пошутить» о том, как моя лучшая подруга провела мой четырнадцатый День Рождения со своим парнем.

— Все не так, Рози. Я просто подумала, что было бы классно собрать всех друзей вместе, и, может быть, вы с Мэттом научитесь лучше ладить друг с другом.

— Могу сказать тебе прямо сейчас, что он не захочет видеть свое имя на приглашении рядом с моим.

— Почему ты так говоришь? — обиженно спрашивает она.

— Да пойми же ты, Трейс! Мы с Мэттом больше не нравимся друг другу, и, возможно, это никогда не изменится.

— Это неправда. Ты ему нравишься. Он только думает, что ты немного… по-собственнически ко мне относишься.

Если бы у меня был в руках стакан, я бы опрокинула его на себя.

— Это он тебе сказал? — говорю я, а мой голос подскакивает до высоты персонажа «Элвин и бурундуки», когда открывается дверь загадочной святыни врачебного кабинета. — Он знает, что я «по-собственнически к тебе отношусь», потому что он полный придурок, который обращается с тобой…

— Трейси Геррен? — приглашает медсестра.

Трейси настолько взволнована из-за перспективы получения таблеток, кольца или чего-нибудь еще, что даже не слышит последнюю часть сказанного мной. Она подскакивает с места как на пружинках.

— Даже не думай уйти, — говорит она мне. — Мы записывались вместе, и мы пойдем вместе. Ты меня опозоришь, если запаникуешь и уйдешь.

Обожаю то, как Трейси может связать с собственной персоной все, что угодно.

— Я никуда не уйду. Я ведь только и жду, чтобы в первый раз опробовать эти гинекологические штуки. Слышала, что это очень весело.

— Да ладно тебе, Рози, это важно для твоего здоровья, — говорит она, вырывая у меня из рук «Родителя» и протягивая свой «Lucky», как будто я должна подготовиться к экзамену по предметам одежды. — А тебе нравится делать то, что полезно для здоровья. Ты от этого чувствуешь себя… добродетельной или типа того.

Медсестра снова называет ее имя, и Трейси исчезает с ней в длинном коридоре с таким уверенным видом, словно собирается купить новое платье в «Forever 21». Мне становится легче от того, что она ушла — я могу сбежать отсюда, если захочу.

Должна ли я? Я имею в виду, что я здесь делаю? Мне не нужен этот прием. Я еще даже целоваться не научилась.

Осматриваю коридор и замечаю стенд с брошюрами, которые называются в стиле «Какое средство контрацепции подходит для тебя?» или «Борешься с ВПЧ и думаешь о беременности? Что ты должна сделать прямо СЕЙЧАС». Питаю смутную надежду, что среди них есть «Чего ожидать на первом приеме?» или хотя бы «Что мы делаем, когда ты лежишь там, на спине с поднятыми ногами?»

Но мне не везет.

Как бы то ни было, я сейчас не в состоянии читать. Я так сильно волнуюсь, что не могу ни на чем сосредоточиться.

Дверь опять открывается.

— Роуз Царелли?

Обдумываю возможность промолчать, притворившись кем-то другим, и дождаться, когда медсестра убедится, что Роуз Царелли здесь нет. Но она смотрит прямо на меня и спрашивает:

— Роуз?

Похоже, Трейси ее предупредила, что я могу сбежать. В конце концов, зачем еще нужны друзья?

Поднимаюсь на трясущихся ногах.

— Проходим сюда, — говорит медсестра, сочувственно улыбаясь. Иду за ней по коридору, а за мной с глухим стуком и щелчком закрывается дверь. Теперь пути назад нет.

— Я Бетти, — через плечо говорит она, пока мы идем. — Я медсестра-практикантка, и сегодня я буду тебя осматривать. Это твой первый прием?

— Да, — говорю я, и это звучит так же испуганно, как я себя чувствую. Она ведет меня в смотровой кабинет, и я сразу же замечаю их. Распорки для ног. Они установлены на столе, как пыточное приспособление. Бетти следует за моим пристальным взглядом. Она сводит распорки вместе и нажимает на каждую. Они медленно откидываются на стол, как ноги какого-то мерзкого насекомого.

— Знаю, они выглядят пугающе, но, уверяю тебя, они не так уж плохи, — по-доброму говорит она. — Теперь запрыгивай сюда, и я расскажу, что мы будем делать.

Осторожно приближаюсь к смотровому столу, словно опасаясь, что распорки поднимутся и схватят меня. Они этого не делают. Встаю на маленькую черную платформу, установленную рядом с полом, и запрыгиваю на стол. Белая простынка громко хрустит подо мной, пока я двигаюсь к краю, лицом к Бетти.

— Расскажи немного о себе. Ты учишься в старшей школе?

— Я в девятом классе.

— Чем любишь заниматься?

— Мм, я бегаю — ну, типа того. Собираюсь вступить в команду по легкой атлетике на следующей неделе.

— Аа, — говорит Бетти, что-то помечая в карточке. — Так ты спортсменка. Ну, это хорошо. — Мне хочется спросить ее, как занятия спортом связаны с моим гинекологическим здоровьем, но не могу заставить себя задать вопрос. — У тебя есть парень?

— Я… ну, я не… мм…

— Давай перефразируем. Ты ведешь половую жизнь?

На это я тоже не знаю, как ответить.

— Есть парень, с которым мы, мм, несколько раз целовались. Это считается половой жизнью?

Так и жду, что Бетти посмеется надо мной из-за незнания четкого определения «половой жизни», но она не смеется.

— Я спросила, занималась ли ты сексом, но половая жизнь может означать любой вид сексуальной активности, и поцелуи сюда тоже относятся. Еще что-то было с этим другом?

— Нет.

После секундного колебания Бетти говорит:

— Ты думаешь, будет?

Качаю головой, не зная, лгу ли я.

— Возможно, мы снова поцелуемся, но я не… Я пока что не хочу чего-то еще.

Бетти улыбается и снова меня удивляет.

— Отлично, Роуз. Хорошо, что ты знаешь, в каком ты положении, что делаешь и чего не хочешь. Не делай ничего, пока не будешь полностью готова.

Хотелось бы мне сейчас иметь диктофон, чтобы записать слова Бетти для Трейси. Так и представляю, как Бетти и мисс Масо собираются вместе для экстренного вмешательства, набрасываются на Трейси и говорят ей, что она делает ужасную ошибку.

Но потом до меня доходит, что Трейси, возможно, действительно готова к этим делам. Может, проблема не в Трейси.

Может, проблема на самом деле во мне.

— Что привело тебя сюда, Роуз?

Иногда я думаю, что моя жизнь — одна длинная вереница вопросов, на которые я не представляю, как ответить.

— Мм, я просто подумала… Наверно, решила, что должна сходить на прием, — говорю я, не желая признаваться, какая у меня ловкая лучшая подруга — заставила меня делать то, что она хочет, хоть у меня и нет на это причины.

— Хорошо. Давай пройдемся по обычным вопросам. У тебя нормальные месячные?

— Что значит нормальные?

— Регулярные. Они регулярно у тебя идут?

— Да.

— Бывают какие-либо боли?

— Иногда. Иногда у меня бывают очень нехорошие спазмы. — Вообще-то это ложь. Вряд ли у меня когда-то были спазмы. Но я вдруг почувствовала необходимость как-то оправдать этот совершенно ненужный осмотр.

— Хорошо. Итак, мы будем делать вот что. Я собираюсь провести гинекологический осмотр. Это значит, что я посмотрю тебя изнутри и с помощью руки проверю, что все нормально. Так как ты молодая и еще не начала жить половой жизнью, нет необходимости брать мазок — то есть брать несколько клеток с шейки матки инструментом, похожим на длинную ватную палочку, и отправлять их в лабораторию на анализ. Но сейчас тебе это не нужно, потому что ты не занимаешься сексом. Верно? — говорит она, глядя на меня очень внимательно, словно она думает, что я могу лгать о том, почему я здесь.

— Верно, — отвечаю я со всей уверенностью, на которую сейчас способна, а взглядом возвращаюсь к распоркам.

— Хорошо. Сейчас я дам тебе халат. Сними одежду и накинь халат, распахнув его впереди. Через пару минут я вернусь и постучу в дверь, чтобы убедиться, что ты готова.

Бетти оставляет меня в комнате, и целая минута уходит только на то, чтобы снять джинсы. Не то чтобы я раньше не была у врача, но никто никогда не осматривал меня изнутри. Снимаю белье, но не знаю, куда его положить. Повесить на вешалку, как джинсы? Но тогда она его увидит, а ей может быть это неприятно. Убрать в свою сумку? От этого уже мне неприятно. После минуты раздумий Бетти стучит в дверь.

— Все готово? — спрашивает она.

Скручиваю белье в комок и прячу — у себя в кулаке.

Отвечаю:

— Да.

— Хорошо! — говорит она, входя в комнату с энтузиазмом человека, который собирается провести день в парке развлечений. — Вот что будет происходить дальше. Я подниму распорки, а ты положишь на них ноги, хорошо? — Она оборачивается и кладет какие-то инструменты на высокий лоток на колесах. Потом передвигает лоток и садится на низкий стул передо мной. — Поехали.

Она поднимает пыточные приспособления и дает мне команду лечь на спину на стол.

— Одну ногу вверх, — говорит она, со щелчком расправляя пару резиновых перчаток.

Не могу пошевелить ногой.

— Роуз, я возьму твою ногу и положу на подставку, хорошо? — Я чувствую, как ее рука поднимает мою ногу в воздух. Жду холодного прикосновения металла к коже, но понимаю, что не сняла носки. Похоже, я и блузку не сняла. Интересно, это неправильно — разве я должна была снимать эти вещи? Не помню.

Чувствую, как ее рука кладет мою вторую ногу на распорку. Потом замечаю странную тишину в кабинете, будто она ждет чего-то еще.

— Мне нужно, чтобы ты чуть-чуть раздвинула колени, — тихо говорит Бетти, словно боится, что я стану невменяемой, если она заговорит слишком громко. Я понимаю, что у меня заболели колени от того, что они крепко сжаты вместе, несмотря на широко растопыренные на распорках ноги.

Я, правда, не хочу раздвигать ноги.

— Говоришь, ты собираешься на отбор в команду по легкой атлетике, да? — Не могу представить, с чего она вдруг заговорила о легкой атлетике, когда ее руки лежат у меня на коленях, осторожно пытаясь их развести. Хочет меня отвлечь.

Холодный воздух проникает между ног, и мне приходится бороться с желанием снова сжать колени.

— Да, — говорю я, стараясь, чтобы это звучало нормально. — Отбор на следующей неделе.

— Ты почувствуешь легкое давление и холод, когда я введу зеркало. — Она берет нечто, еще больше, чем распорки, похожее на пыточный инструмент. — И что надо будет делать на отборе?

Я с трудом могу ответить, потому что ощущение от вставленной в меня штуки, похожей на гигантские щипчики для ресниц, слишком странное, чтобы говорить. Это не больно, но она должна была сказать «сильное давление», а не «легкое». Как будто хочется в туалет.

— Мм, придется пробежать несколько коротких дистанций… Ой…

— Извини, я сейчас открываю зеркало внутри тебя, чтобы посмотреть шейку матки. Что ты говоришь?

— Думаю, мне, хм, мне придется пробежать несколько коротких дистанций на время, — затаив дыхание, говорю я.

— Понятно. И те, кто покажет лучшее время, войдут в команду, так?

— Угу, — говорю я, думая, как долго мне придется терпеть внутри себя эту штуку.

Бетти больше ничего не спрашивает. Более того, она молчит целых двадцать секунд. Я уже начинаю паниковать, когда она говорит:

— Роуз, ты уверена, что у тебя еще не было секса?

Если бы меня так не ошарашило то, что заставило ее задать этот вопрос, я бы засмеялась. Потому что — да, я совершенно уверена, что у меня еще не было секса. Разве можно не быть уверенным в этом?

— Мм, да, я только целовалась — меня целовали — неважно, как сказать.

Она смотрит на меня из-за моих ног — очень странное зрелище — с серьезным выражением лица:

— Кто-нибудь трогал тебя там, внутри? Вообще, кто-нибудь?

— Нет. Клянусь, — добавляю я. Не знаю, зачем, но мне кажется, важно убедить ее, что я говорю правду. — А что? Что-то не так?

— Нет, нет, все в порядке. Роуз, ты знаешь, что такое девственная плева?

— Угу, — отвечаю я, вспоминая схему женских половых органов, которую однажды показала мисс Масо на уроке здоровья, когда кто-то спросил ее, откуда пошла фраза «раздавить вишенку». Мисс Масо может ответить на любой вопрос, если она уверена, что он задан искренне.

— Ну, у девушек, не занимавшихся сексом, как правило, есть девственная плева, но у тебя ее нет.

— Это… плохо? — спрашиваю я, не совсем понимая, стоит ли расстраиваться из-за этого. То есть, я знаю, что она должна у меня быть, но не уверена, имеет ли значение то, что у меня нет.

— Нет, не обязательно. Некоторые девочки теряют ее, если очень активно занимаются спортом, — говорит она, тянется к лотку и берет огромную ватную палочку. — Возможно, у тебя как раз такой случай, раз ты спортсменка. Но теперь я бы хотела взять мазок, хорошо? — Я не успеваю ничего сказать, а противная ватная палочка уже исчезает у меня между ног.

— Теперь я соберу на тампон образцы клеток с шейки матки, и мы отправим их в лабораторию, чтобы убедиться, что все нормальное, и я уверена — так и будет. — Чувствую, как она передвигает ватную палочку, а потом вытаскивает ее, кладет тампон в контейнер и что-то на нем пишет.

— Следующий шаг — ручной осмотр, — говорит она, наконец, вытаскивая из меня гигантские щипцы для ресниц. Мне становится легче, пока она берет тюбик и мажет руки в перчатках каким-то прозрачным гелем. — Я введу пальцы внутрь и надавлю на живот. Если будет больно, ты мне скажешь. — Пальцы проскальзывают внутрь, и она начинает нажимать на мой живот.

Интересно, я почувствую то же самое, если парень будет трогать меня внутри? Потом пытаюсь перестать об этом думать, потому что это, наверно, плохая тема для размышления, когда тебя осматривает гинеколог. Поднимаю взгляд на стены и стараюсь сосредоточиться на висящем там черно-белом постере с изображением нижней части Эйфелевой Башни. На черной пластиковой рамке лежит слой пыли. На фотографии голуби ищут крошки на асфальте. Люди идут, держась за руки, а одна пара целуется. Только я успеваю подумать, что успешно перенеслась в Париж, я обнаруживаю, что увернулась от нее и привстала.

— Очень странное чувство, — говорю я, и мне вдруг хочется, чтобы она прекратила меня трогать.

— Странно нехорошее или просто странное?

— Думаю, просто странное.

— Это нормально, — говорит Бетти, кладет одну руку мне на плечо и мягко заставляет меня лечь, а ее другая рука все еще находится внутри меня. — Ощущение странное, потому что я проверяю матку и яичники, чтобы убедиться…

— Вы еще не закончили? — громко перебиваю я. С меня хватит.

— Почти. С тобой все в порядке?

— Мне нужно… в туалет, — вру я, называя единственное, что смогла придумать, чтобы заставить ее прекратить.

— Хорошо, — говорит она, вытаскивая руку и снимая резиновые перчатки. — Это все. Мы закончили. — Ее взгляд падает на мою блузку, которую, как я теперь вспомнила, нужно было снять. — Обычно на ежегодном осмотре я проверяю грудь, но я думаю, мы сделаем это в следующий раз. Я бы хотела, чтобы ты вернулась, если начнешь жить половой жизнью — если ты и твой друг зайдете дальше поцелуев, хорошо? Мы сможем поговорить о том, что будет вас защищать. И еще, ты можешь звонить мне, если решишь что-то рассказать — возможно, то, что не захотела рассказывать сегодня. Вот моя визитка.

Бетти думает, что я о чем-то солгала. Может, ей кажется, что меня изнасиловали, и поэтому девственная плева порвалась или исчезла, или еще что-то?

Все это делает меня полным параноиком. Нужно убираться отсюда.

Бетти пристально смотрит на меня, пока я пытаюсь сообразить, что, по ее мнению, я не рассказала, понимает, что я не собираюсь ничего говорить.

— Можешь сесть и одеться, а когда будешь готова, встретишься со своей подругой в коридоре. Было приятно познакомиться, Роуз. Я позвоню, если будут какие-то проблемы, но их не должно быть. — Она смотрит в карточку. — Это номер твоего сотового?

Качаю головой. Она снова туда заглядывает.

— О, я вижу. Это номер твоей подруги. Но я смогу оставить для тебя сообщение?

Я киваю, практически бессознательно.

— У тебя правда все хорошо, — говорит она и идет к двери.

— Мм…

Она резко останавливается.

— Да, Роуз?

— Я все еще девственница, да? То есть, хоть у меня и нет… — Не могу закончить предложение.

Бетти медленно кивает.

— Да, Роуз, если у тебя не было секса, ты девственница. — Она ждет еще секунду, потом улыбается и уходит, закрывая за собой дверь.

После того, как умудряюсь извлечь белье из мертвой хватки своего кулака, я одеваюсь. Не знаю, что нужно делать с халатом и простынкой, которой она меня накрывала, поэтому выбрасываю их в мусорку. Выбираюсь в коридор, где расхаживает Трейси, отправляя смски как ненормальная.

— Трейс, идем, — говорю я. — Я не хочу опоздать на автобус, чтобы ждать целый час следующий.

— Ты можешь поверить, что врач не назначил мне противозачаточные? — шипит она. — Я сейчас переписываюсь с Леной.

— С Леной? — У меня в голове крутятся самые разные выводы.

— Да! Она сказала, что они тут ничего не спрашивают, а просто назначают то, что ты хочешь. Но врач сказал, что ничего мне не назначит, пока я не приду со своим «партнером». Она хочет поговорить с обоими, — говорит она, закатывая глаза.

Итак, время пришло. Я не могу больше это игнорировать. Если Лена занимается такой фигней, Трейси стоит знать, почему.

— Трейс, — говорю я, делая глубокий вдох: — Есть кое-что, что мне нужно сказать тебе о Лене.

Трейси отрывает взгляд от телефона.

— Что?

— Мы можем сначала отсюда уйти? — прошу я. — Я больше не хочу здесь находиться. — Я хватаю ее за руку и тяну из клиники.

— Рассказывай, — говорит она, мрачно глядя на хмурое небо, когда мы идем к автобусной остановке.

— Ну, в День святого Валентина, я на минутку зашла в «Cavallo's»…

Ее голова резко поворачивается ко мне.

— Я думала, ты была дома в День святого Валентина.

— Это долгая история. Но самое главное — когда я там была, я слышала, как Мишель, Сьюзен и Регина говорили с Леной про Мэтта. Лена сказала, что Мэтт собирается расстаться с тобой в тот вечер. Из-за нее.

Я жду извержения вулкана, приступа рыданий, нереальной паники. Но Трейси остается спокойной. Убийственно спокойной.

— Лена влюбилась в Мэтта, — говорит она. — Он думает, что это смешно. Но ему она не нравится.

Мне хочется схватить ее за плечи и хорошенько тряхануть, чтобы ее мозги встали на место.

— Трейси, он, возможно, видится с Леной с тех пор, как ты видела их в спальне твоих родителей на Хэллоуин. Почему ты не можешь это признать?

Она поднимает руку, чтобы остановить меня.

— Ты, правда, так думаешь?

— Да! Она крутится возле него после твоей вечеринки, и ее не волнует, что это тебя обижает. Она настоящая… стерва.

— Если ты так думаешь, почему ты мне раньше не сказала? Друзья должны рассказывать друг другу такие вещи, Роуз. А еще они не врут о том, что собираются делать в День Валентина.

Я по-настоящему надеялась, что она упустит этот момент, но как бы ни так — мне не повезло.

— Джейми прислал мне цветок в День Валентина. Не Роберт.

Трейси не сводит с меня глаз, не говоря ни слова.

— И он предложил мне встретиться, — заканчиваю я.

— Перед тем, как встретиться с Региной.

— Да, я тоже так думаю.

— Ты вообще собиралась мне рассказать?

— Не знаю. — Я смотрю на дождь, и мне хочется оказаться где угодно, но не здесь. Воспоминания о моих чувствах, когда мы с Джейми целовались — и смущение, когда он остановился и извинился, сказав, что не должен был меня целовать — заставляют меня краснеть. Пытаюсь выбросить их из головы, но уже поздно.

— Вы целовались.

Ненавижу то, что она так хорошо меня знает и может догадаться по моему выражению лица о случившемся несколько недель назад.

— Если то, что ты сказала о Лене — правда, — говорит она: — Тогда ты не лучше ее. Джейми — тоже чей-то парень, Роуз. — Автобус подъезжает к остановке и двери открываются. — Ты лицемерка.

Если бы я могла открыть рот и рассказать Трейси все о Регине — о надписях и угрозах, о том, какая она сумасшедшая, о том, что она недостойна Джейми — я бы заставила ее понять, что я совсем не такая, как Лена. Но я не могу. Ведь если я расскажу Трейси о Регине, ей придется выбирать между лучшей подругой и любимым «отрядом» — и я почти уверена, что уже знаю ее выбор.

Трейси садится в автобус, платит за проезд, занимает место, не глядя на меня. Водитель ждет, но я могу лишь смотреть на Трейси через окно. Дверь закрывается, и автобус уходит.

Архивраг (существительное): главный враг

(см. также: иметь домыслы…)

Глава 18

На легкоатлетическом отборе у меня есть зрители, и из-за этого я нервничаю еще сильнее. Джейми и Энджело на парковке рядом с беговой дорожкой ремонтируют машину Джейми. Время от времени Энджело останавливается, отрывается от работы над двигателем, машет мне рукой или показывает поднятые большие пальцы.

Джейми так не делает.

Я думаю, потому что чирлидеры тренируются на спортивной площадке напротив беговой дорожки. Это довольно далеко, но я не упускаю возможности, что Регина обладает сверхъестественным видением. Джейми, наверно, не хочет делать ничего, что может снова повлечь проблемы с Блондинистой Ведьмой.

Или он просто боится, что если будет много на меня смотреть, я опять его поцелую.

Роберт стоит, облокотившись на забор, с несколькими ребятами, мне не знакомыми, которые тоже наблюдают за отбором. Хотя он скорее наблюдает за Джейми и Энджело, а не за отбором.

Мы с Робертом больше не разговариваем. Возможно, он, наконец, осознал, как плохо я к нему отношусь, и он может добиться большего успеха в том, что касается дружбы.

Кстати, на этой неделе я осталась совсем без друзей. Мы с Трейси по-прежнему в ссоре, а когда мы с ней не разговариваем, Стефани чувствует себя странно рядом со мной. Она, конечно, поздоровается, но на этом все. Поэтому количество моих друзей дошло до… нуля. Я бы хотела назвать Джейми своим другом, но мы не разговариваем в присутствии других людей, поэтому не думаю, что он считается. Плюс тот факт, что мы дважды целовались. А это означает, что он не друг, он… кто-то еще.

Если я попаду в команду — а это большое «если», учитывая то, что случилось со мной на отборе по кроссу — у меня появятся новые друзья, определенно. С легкой атлетикой все будет по-другому. Новый старт.

Что бы, черт возьми, это ни значило.

Топчусь на месте, чтобы лучше сели мои беговые кроссовки. Когда я наклоняюсь, чтобы завязать шнурки, понимаю, что я сегодня Злая, с большой буквы З — я это чувствую. Хорошо. Может, из-за этого я буду бежать быстрее.

Тренер Морли дует в свисток:

— Царелли! Хватит витать в облаках, приходи в себя! Строимся на четыреста. Дорожка три.

Фантастика. Я уже произвожу неизгладимое впечатление.

Нахожу свою дорожку и краем глаза вижу, что Джейми и Энджело перестали работать и наблюдают. Роберт немного отдалился от своей группы и все еще следит за Джейми. Слышу, как чирлидеры репетируют новую кричалку, и мне хочется, чтобы они заткнулись. Звуки долбят мне по ушам больше, чем когда-либо.

У меня столько бабочек в животе — интересно, я полечу, когда попробую бежать?

Мне нужно перестать переживать из-за Джейми, Роберта и отряда и сосредоточиться на том, что я делаю, иначе я никогда не войду в команду. А если я не войду в команду, мне придется признать, что я неудачница. Еще и без друзей.

Занимаю стартовую позицию и жду свистка. Когда он звучит, я срываюсь с места так быстро, как только могу. Вскоре меня окутывает спокойствие — все теряет значение, и мозг перестает работать на скорости миля в минуту. Бабочки исчезают, и я просто бегу, как учил меня папа. Большие шаги, плавные движения рук, прямая спина. Не понимаю, как я могла быть уверена, что никогда больше не смогу так бегать, и чувствую облегчение от осознания того, что могу.

Четверть мили будет моя, я чувствую. Я могу победить, если только оставлю силы на последнюю сотню. Уже близится последний круг, и я вдруг вижу боковым зрением помпоны. Несколько девочек выстроились рядом с беговой дорожкой, как будто собираются кого-то приветствовать. Мне хочется оглянуться, чтобы посмотреть, кто это, но если я это сделаю, я сбавлю темп. Продолжаю бежать. Я все ближе и ближе к ним, и слишком поздно понимаю, что это Лена, Сьюзан и Регина. Я почти их пробежала, когда они начали скандировать: «Как Папочкиной Малышке понравилось у гинеколога?»

Я теряю не только темп, но и равновесие. Я лечу на дорожку на полной скорости. Умудряюсь упасть прямо, чтобы не сбить тех, кто бежит рядом. Проскальзываю и ударяюсь о красное резиновое покрытие, ощущая, как горит кожа на руках и ногах. Но это не все, что я чувствую. Внутри меня закипает бешенство, и по тому, как оно наполняет все мое тело, я могу сказать, что на этот раз не смогу себя контролировать. Я слышу, как свистит тренер Морли, оповещая о конце забега, и встаю. На ногах появляется кровь, а на предплечьях, похоже, вообще кожи не осталось.

А потом, даже не понимая, что делаю, я бросаюсь через дорожку, которая отделяет меня от стерв-чирлидеров. И неважно, что их трое против одного. После всего, что Регина мне сделала, я хочу отплатить ей, причинив боль. Я бегу быстрее. Начинаю кричать.

Лена и Сьюзан выглядят как олени, попавшие под свет фар приближающейся машины — я, должно быть, выгляжу как настоящий маньяк, несусь прямо на них, покрытая кровью, и кричу, как ненормальная — но Регина стоит на месте с удивленной полуулыбкой на лице, словно она не думала, что я на это способна, но все-таки рада этому.

— Я тебя предупреждала! — кричит она, когда я приближаюсь. — Я говорила тебе держаться от него подальше!

Трейси. Трейси рассказала ей, что я поцеловала Джейми.

Я набрасываюсь на Регину с каждым граммом силы, который во мне есть, сбивая ее с ног. Помпоны взлетают в воздух, и я слышу вздох ее подхалимов, когда у нее задирается юбка. Я будто ослепла от ярости, и прижимаю ее к земле одной рукой и весом своего тела. Пальцы другой руки сжимаются в кулак. Я слышу, как лихорадочно тренер Морли дует в свисток — звук становится громче, а это значит, что она, возможно, бежит сюда. Крошечная часть моего мозга подсказывает, что не стоит бить Регину, ведь если я это сделаю, начнется тотальная война, которая может закончиться тем, что мне придется переходить в другую школу.

Но меня это не волнует.

Когда я отвожу руку назад, чтобы хорошенько размахнуться перед ударом, кто-то хватает меня за талию и поднимает, отрывая от Регины. По яростному выражению ее лица я понимаю, что это Джейми. Вы думаете, она счастлива, потому что он спас ее от удара в лицо, но на самом деле, она в бешенстве, потому что он избавил ее от уважительной причины избить меня. Он поворачивается и опускает меня на землю, придерживая одной рукой и вытягивая вторую вперед, чтобы не подпустить Регину, которая уже на ногах. Энджело хватает Регину за плечи и близко придвигается к ее лицу, быстро говоря, хоть я и не слышу, что он говорит. Похоже, я оглохла — не слышу ничего, кроме шума крови в ушах. Переключаю внимание на Джейми, который разглядывает мои окровавленные ноги и руки, и понимаю, что должна поблагодарить его за то, что он спас меня от отстранения от уроков или исключения, но я вне себя. Я хочу ее ударить. Не думаю, что за всю свою жизнь хотела чего-то сильнее.

— Ты в порядке? — спрашивает он, и его голос прорывается через биение моего пульса. — Роуз?

Регина смотрит на него с недоверием, будто не может переварить то, что он спрашивает меня, а не ее.

Я в порядке? Нет, я не в порядке. Здесь все не в порядке. И все не в порядке с июня. Слезы обжигают мои щеки. Я все еще ощущаю, что готова убить. Джейми каким-то образом это чувствует и встает прямо передо мной, закрывая от меня Регину и вынуждая смотреть ему в глаза.

Подходит тренер Морли, взбешенная, а она еще не видела всей крови. Она смотрит на Регину. Энджело до сих пор ее удерживает, сжимая руками ее запястья. Она вырывается и делает царапающие движения в мою сторону, как будто хочет разодрать мне лицо. Вижу, что Морли замечает у Регины яркий лак цвета фуксии, и наблюдаю за ее лицом, когда она складывает два плюс два и решает загадку с надписями. Она осторожно кладет руку мне на плечо, уводит от Джейми и ведет через футбольное поле в центре дорожки к раздевалке.

— В следующий раз, Царелли, расскажи взрослым прежде, чем до такого дойдет, — говорит она. — Издевательства — это серьезное нарушение.

Я чуть не смеюсь. Во-первых, издевательства бывают у ребят на детской площадке в начальной школе. То, что делает Регина, называется травля. Во-вторых, если рассказать взрослым, все станет только хуже. Если бы Морли потратила время, чтобы воскресить в памяти старшую школу, она бы вспомнила, что если ты на кого-то жалуешься, этот человек просто найдет способ отомстить тебе в десятикратном размере, когда никто не видит.

Я даже не утруждаюсь спросить Морли, вошла ли я в команду, потому что уже знаю ответ. Можно учесть необычные обстоятельства, но это не играет роли — если ты не закончил забег, тебя дисквалифицируют. В этом году у меня 0 из 2. Похоже, я не найду новых друзей после всего этого.

Когда мы подходим к школе, я слышу, как кто-то бежит за нами. Надеюсь, Регина сбежала от Энджело, потому что я готова закончить свое дело. Я резко оборачиваюсь, сердце сразу же начинает часто биться, но это не она. Это Трейси, перепуганная и готовая разреветься.

— Трейси, — говорит Морли. — Отведешь Царелли в раздевалку? Помоги ей привести себя в порядке, хорошо?

Трейси кивает. Когда мы вне пределах слышимости тренера, Трейси говорит:

— Роуз, мне так жаль. Я не знала, что Регина собирается…

Я поднимаю руку, чтобы заставить ее замолчать.

Мы проходим остаток пути в раздевалку в тишине.

Я стою у раковины, отрывая кусочки застывшей грязи и резинового покрытия от своих рук. В зеркале я вижу Трейси, которая топчется сзади меня, хочет помочь, но не хочет приближаться к кровавым ранам. А еще вижу первый шкафчик, на котором писала Регина в декабре. Лак для ногтей оттерли, но средство, которое для этого использовали, осветлило металл, поэтому все еще можно прочитать: «Соси, тупая сучка 911». Думаю над этой иронией судьбы — все старания школы по оттиранию надписи сделали ее постоянной — когда Трейси говорит слова, означающие конец той дружбы, к которой мы привыкли.

— Мне пришлось сказать ей, Роуз. Она должна была знать правду о тебе и Джейми.

В этих двух предложениях столько неправильного, что я даже не знаю, с чего начать. Смотрю на нее в зеркало. Она кажется неуверенной в себе. Трейси не знает, что делать, когда все планы рушатся, а у меня есть сила, которая просыпается только, если я очень-очень разозлюсь. У меня в голове бушует буря, и я понимаю, что сейчас скажу то, что не говорила весь этот год.

— Ты никогда не знала правду обо мне и Джейми.

— Я знаю, что ты поцеловала его, — говорит Трейси.

— Это все, что ты знаешь.

Рот болит, и я сплевываю кровь в раковину, понимая, что прикусила щеку внутри, когда упала.

— Что Регина имела в виду, говоря «я предупреждала тебя»? — спрашивает Трейси.

— Она видела, как Джейми шел за мной на твоей вечеринке и встрече выпускников. Она сказала, что если еще раз увидит меня рядом с ним, она надерет мне зад и выкинет тебя из отряда. Тогда она и начала делать эти надписи.

— Регина сделала это? — она на самом деле выглядит удивленной, словно она не может представить как дорогая, милая Регина делала что-то ужасное.

Я включаю воду и наблюдаю, как кровь смывается.

— Я держала рот на замке для тебя, Трейси.

Это не совсем, правда. Я держала рот на замке из-за страха — страха перед Региной, страха перед тем, что Трейси предпочтет мне чирлидеров, страха перед ярлыком доносчицы, которая сама не может постоять за себя — но мне хочется, чтобы она поверила, что я делала это ради нее, и ей было так плохо, как только можно.

— Я держала рот на замке, чтобы ты осталась в своей дурацкой команде, которую ты так любишь, с этими ничтожными, странными девчонками. Ты слышала, что они мне кричали? Они упоминали моего папу, Трейси. Моего папу! Каким нужно быть человеком, чтобы так поступать? — отрывисто говорю я, от унижения в легких почти не остается воздуха.

Она не отвечает.

— Они тебе не подруги. Ни одна из них. Лена спит с твоим парнем, и все об этом знают уже несколько месяцев. Когда ты собираешься это понять? — У меня вдруг закружилась голова. Я хватаюсь за раковину и тяжело дышу, как будто у меня астма. Мир начинает терять свои краски.

Глаза Трейси наполняются слезами, но она хватает меня за плечи и разворачивает так, что мы больше не спорим друг с другом через зеркало. Я теряю равновесие и опираюсь на стену, чтобы устоять на ногах. Раздевалка начинает расплываться.

— А когда ты собираешься понять, что если бы ты держалась подальше от Джейми, все было бы хорошо? Я даже не понимаю, зачем он тебе вообще нужен! Он даже не умный. И он типа фрика и неудачника. Но ты, наверно, тоже, Роуз. Наверно, поэтому он тебе и нравится.

Это все. Наконец я узнала правду. Моя лучшая подруга всегда считала меня фриком и неудачником, и она предпочла мне помпоны, потому что они круче.

Добро пожаловать в старшую школу, Роуз Царелли. Здесь выживает крутейший. А ты, со своими беговыми кроссовками, валторной, боязнью секса, исчезнувшей девственной плевой, странными паническими атаками и погибшим отцом, ты определенно не вписываешься в компанию.

Ну что ж, ладно. Так и быть.

Чертова крутизна.

— Думаешь, это я неудачница? Ты чирлидер! Ты тратишь все свое время, болея за других людей, вместо того, чтобы делать что-то самой. Какой в этом смысл, кроме ношения коротких юбок и чувства, что ты лучше всех?

Вполне возможно, что я слегка ударила ее — настолько ошеломленной она выглядит. Похоже, сегодня все изучают, из чего я сделана — включая меня.

— Я чирлидер, потому что мне нравится поддерживать людей, — говорит она ледяным голосом. — Вот в чем смысл чирлидерства. — Она смотрит в зеркало и промокает пальцем под глазами, чтобы тушь не побежала по лицу. Потом выпрямляется, расправляет плечи и поворачивается ко мне. — Наверно, тебе стоит иногда быть приветливой, Роуз. Это поможет тебе завести новых друзей, которые тебе понадобятся, особенно, если ты продолжишь целоваться с чужими парнями.

Она берет свои помпоны со скамейки и идет к двери, а у меня перед глазами плавают черно-белые узоры, и перехватывает горло. Я оседаю на пол и теряю сознание.

Просветление (сущ): осознание

(см. также: исполняется 15)

Глава 19

Теперь у меня репутация школьного агрессора. Спасибо YouTube-шпиону, который записал всю драку с Региной на камеру и выложил ее в Интернет.

Ну, по меньшей мере, Роберт сказал, что теперь меня считают агрессором. Понятия не имею, правда ли это. Я лежу, дома в кровати с мононуклеозом, и провела так же и прошлую неделю. А сегодня мой День Рождения.

Стоить, ли говорить, что я не устраиваю вечеринку с Мэттом. Но это было и ежу понятно с самого начала. И это мой второй испорченный День Рождения подряд. Но, эй, я хотя бы не в больнице.

После моей ссоры с Трейси тренер Морли обнаружила меня без сознания на полу в раздевалке и позвонила 911. Бобби Пассео, мой старый приятель, приехал за мной на той же самой машине, которая испортила все веселье на встрече выпускников, и я провела день в неотложке, где меня тыкали иголками и пинцетами отдирали грязь с рук и ног. Бобби оставался рядом, пока мама не приехала, а это произошло как раз, когда врач спрашивал меня, как давно у меня распухли гланды так, что я едва могу повернуть голову.

— Я увидел эти болты Франкенштейна в ту же секунду, когда вошел в комнату, — сказал он маме, которая выглядела настолько пристыженной, что мне стало неловко за нее.

Доктор был удивлен, что мой анализ крови показал слабо выраженный мононуклеоз. После того, как Бобби сказал, что я была без сознания больше пяти минут, он подумал, что меня нужно положить в больницу. Я решила не рассказывать ему о том, что происходило за десять минут до моего обморока, который мог быть связан с моим желанием на некоторое время остаться в блаженном неведении.

Мама разволновалась — она почувствовала, что мой мононуклеоз объясняет мое нетипично жестокое нападение на соученицу. По крайней мере, она так сказала миссис Чен, которая позвонила, чтобы меня «проверить», или, скорее, чтобы рассказать маме о случившемся в школе. Пока они разговаривали, я представляла миссис Чен на другом конце провода в ее рождественской ленте с рогами.

Миссис Чен сказала, что в школе все по мне скучают и с нетерпением ждут моего возвращения, что показалось мне довольно забавным. Уверена, что их даже не волнует, где я, но часть меня не отказалась бы походить по коридорам старой доброй «Юнион Хай», наслаждаясь своей временной известностью на YouTube. Хотя к этому времени люди могли уже переключиться на что-то еще. Готова поспорить, что видео никто больше не выкладывает — кибершпионы миссис Чен отслеживают все действия на школьных компьютерах, и если ученики отправляют своим друзьям особую ссылку, используя свои электронные адреса школы, миссис Чен быстро это обнаруживает.

Раздается дверной звонок. Это Роберт. На этой неделе он заходит каждый день с домашним заданием, что действительно мило и удобно, учитывая, что теперь он мой единственный друг. За эту неделю мы говорили больше, чем за последние несколько месяцев — я даже рассказала ему о Регине — но он по-прежнему не упоминает Джейми. И я тоже.

Мама звонит мне, сказать, что пришел Роберт, и я делаю попытку придать себе более презентабельный вид, а это достаточно сложно, когда ты валяешься в кровати в спортивном костюме, с немытыми волосами и огромными кровоточащими коростами на руках и ногах.

— Заходи, — говорю я, когда он стучит в дверь.

— Привет. Как поживаешь? — Он занимает свое обычное место на моем старом кресле-мешке и лезет в свой рюкзак за домашним заданием.

— Привет. Знаешь что? Думаю, я выйду в понедельник.

— Тебе везет. Когда у меня был мононуклеоз, я пропустил целую вечность. Хватит ковырять, — говорит он, видя, как пальцы моей левой руки работают над правым предплечьем.

— У тебя был мононуклеоз? Я думала, ты был в колонии для несовершеннолетних.

— Ха-ха, — холодно произносит Роберт. — Могу я тебе напомнить, что никогда не отбывал срок за свои мелкие правонарушения?

— Оо, «правонарушения». Звучит, как слово литературного английского, Роберт.

Он закатывает глаза и протягивает мне беспорядочную стопку папок с бумагами, торчащими из них в разные стороны. Начинаю их просматривать, потом передумываю и бросаю эту путаницу на пол.

— Я думала, у тебя сегодня репетиция.

— Генеральная репетиция сегодня вечером. Серьезно, хватит ковырять.

— Чешется.

— Так намажь чем-нибудь. У тебя есть, чем? Где оно?

Показываю на свой стол, и он берет мазь с ноутбука.

— И как проходят генеральные репетиции?

— Как правило, старшеклассники держатся чертовски далеко от Шекспира, — говорит он, протягивая мне тюбик. Когда я начинаю наносить мазь, ко мне приходит мысль, что Роберт — один из немногих, перед кем я могу это делать. — Но нужно признать, что все идет неплохо. Мег Беннет просто гениальна в роли Леди Макбет. Она даже вкладывает чувства, когда говорит.

— А ты кого опять играешь? — спрашиваю я, притворяясь, что не знаю, пока толстым слоем мажу коросты.

Он ухмыляется, театрально изображает глоток из воображаемой фляжки и говорит скрипучим старческим голосом:

— Привратника. — Привратник — это совсем небольшая роль в «Макбете», но он вносит смешные эпизоды в эту бесконечную трагедию, и все старожилы драматического кружка были нереально взбешены, когда роль получил Роберт. Но он ее заслужил — все больше недели говорили о том, как потрясающе он выступил на прослушивании, и Роберт на время стал героем новичков, отстояв честь всех девятиклассников.

— Ты придешь посмотреть?

— Если мама выпустит меня из постели на выходные. И если ты пообещаешь мне, что я не увижу Трейси или еще кого-нибудь, кого мы знаем.

Роберт неловко ерзает в кресле. Когда он, наконец, успокаивается, он надувает щеки и медленно выпускает воздух с тяжелым вздохом. Он тянет время.

— Что? — спрашиваю я.

— Ничего.

— Нет, что-то.

— Да, ну ладно, что-то. — Он лезет в карман и вытаскивает полупустую пачку сигарет, не вполне осознавая, что делает. Убирает ее обратно, вздыхает и наклоняется вперед, насколько это возможно на кресле-мешке. — Ходит слух. Не знаю, правда ли это.

— Обо мне? — Я готовлюсь к худшему.

— На самом деле, первый на этой неделе не о тебе. О Трейси. Речь идет о том, что она, наконец, это сделала.

Если есть способ окончательно убедиться, что твоя лучшая подруга — больше не твоя лучшая подруга, то это — услышать от кого-то другого, что она лишилась девственности.

— Серьезно?

Роберт пожимает плечами.

— Так говорят. Извини, что пришлось услышать это от меня.

Не могу поверить, что она это сделала. Учитывая, что она знает о Лене. А может, она сделала это, потому что знает о Лене. И какая вероятность, что они пользовались презервативами? Явно не такая, как у того, что она просто пошла напролом и безрассудно занялась незащищенным сексом.

— А другой слух — что он бросил ее и теперь с Леной.

Меня начинает тошнить, и это не мононуклеоз. Теперь Трейси — всего лишь зарубка на выданном командой по плаванию ремне Тупого Парня, каким он и был все это время.

— Думаешь, это правда?

Роберт задирает голову и делает паузу для театрального эффекта.

— Может, тебе стоит позвонить ей и выяснить, — говорит он с наигранной невинностью.

Нет. Неа. Я не позвоню Трейси. После всего, что она мне сделала. Как мы можем теперь быть подругами? Она осталась в отряде, возможно, стала подлизываться к Регине, даже после моего рассказа о том, что Регина сделала. Теперь все по-другому. Теперь мы даже не в одной вселенной. Я качаю головой.

— Что еще происходит? — спрашиваю я.

— Это все, что ты скажешь о Трейси? — говорит он, разочарованно глядя на меня. Пожимаю плечами. — Она осталась тем же человеком, Рози. Не похоже, что взаимодействия с Мэттом превратили ее в кого-то нового.

— Мы с ней больше не разговариваем, Роберт.

— Потому что она сказала Регине, что ты целовалась с Форта?

Значит, он знает. Мы несколько секунд изумленно смотрим, друг на друга, будто играем в гляделки. Потом я медленно киваю.

Роберт вытягивается в кресле и закрывает дверь комнаты. Потом садится на стул у письменного стола и подкатывается на нем к моей кровати. Он откидывается назад и скрещивает руки.

— Скажи мне, что происходит с Джейми — правду.

— Я не знаю. Честно. Это… меня смущает.

— Он тогда так носился по стадиону, будто ты горишь или вроде того.

В глазах Роберта есть нечто, чего я никогда раньше не видела. Как будто он закрывается или отгораживается. У меня в животе завязывается узел — чувствую, что приближается что-то плохое. Теперь понимаю, что я жду этого с некоторого времени. Того, чего я заслуживаю, если быть с собой честной.

— Люди говорят, что он бабник. Но тебе он нравится. Я имею в виду, ты с ним целовалась. Как минимум один раз.

— Люди говорят, что он бабник?

— Да, ну, он встречается с тобой и Региной, разве нет? — говорит Роберт, разозленный моей реакцией. — Все думают, что ваша ссора из-за этого и была.

— Ссора была не из-за Джейми. А из-за того, что Регина сказала кое-что о моем папе и сделала все, что возможно, чтобы сделать мою жизнь в этом году несчастной.

— Она делала все это, потому что ты была с Джейми.

Снова начинаю ковырять раны, не в состоянии принять это или оспорить. На этот раз он не просит меня прекратить.

— Мне пора идти, Роуз.

— Ладно. Спасибо за домашнее задание.

Он качает головой.

— Нет, я имею в виду, я не хочу больше болтаться рядом с этим.

Я не понимаю его.

— Что?

— Просто, я серьезно думал в этом году, что ты будешь со мной. Но ты встретила его. А потом была встреча выпускников, и поэтому, я просто подумал, что… я буду твоим другом, но издалека. Пока…

— Пока… что?

— Пока ты не захочешь встречаться со мной.

Я отвожу от него взгляд прежде, чем успеваю себя остановить.

Роберт встает.

— Подожди…

— Слушай, если ты встречаешься с Форта, будь осторожна, ладно? Не думаю, что он такой классный парень, как ты думаешь. — Роберт вытаскивает из кармана сигареты и несколько раз хлопает пачкой по руке. — И мне, правда, очень жаль из-за встречи выпускников. Если бы я знал… Теперь это уже неважно. — Он наклоняется и целует меня в щеку. — С Днем Рождения, Рози Роуз.

— Я приду на твой спектакль в выходные, — говорю я, удивившись, что это прозвучало немного безнадежно.

Роберт кладет в рот незажженную сигарету.

— Круто. Но не нужно, — отвечает он и, не оглядываясь, выходит из моей комнаты.

Слушаю его шаги по лестнице, и мне хочется пойти за ним, но знаю, что не стоит. Роберт делает это обдуманно — идет дальше или отпускает или еще что-то — потому что думает, что я его не ценю.

Я смотрю на бархатный футляр на тумбочке, где лежит кулон с буквой «Р» — за который я почему-то так и не поблагодарила его, и который надевала всего один раз — и понимаю, что он прав.

Сначала Трейси, теперь Роберт. Разве кто-то еще может потерять двух ближайших друзей за одну неделю?

— Роуз, — зовет мама, стоя внизу лестницы. — Обед готов.

Последнее, чего мне хочется — пытаться начать разговор с мамой. Снова мы остались с ней вдвоем в мой День Рождения, уже второй год подряд. Вот так я теперь провожу свои Дни Рождения. Вытаскиваю себя из кровати и иду вниз.

На кухне выключен свет, а мама стоит у стола с огромным шоколадным тортом со свечками. Их пятнадцать, если быть точнее. По одному их виду я могу сказать, что это свечи-обманки, которые снова зажигаются после того, как их задуешь. Папа любил ставить такие свечи на торты и изображать удивление, когда они снова загорались, будто он понятия не имел, откуда они вообще взялись в торте.

Я ожидаю, что разозлюсь на нее из-за папиных свечек. Я жду, но этого не происходит. Оказывается, я даже думаю, что это мило — использовать их. Сюрприз, сюрприз.

— Праздничный торт на обед? — спрашиваю я.

— Если бы даже на его изготовление ушел год, он бы здесь был. С Днем Рождения, милая, — говорит она. — Загадай желание.

Я обычно нервничаю из-за желаний в День Рождения, ведь выбрать правильную вещь слишком тяжело. Ко мне в голову приходит слишком много желаний одновременно, я пытаюсь расставить их по значимости и решить, о чем будет умнее всего попросить, а потом впадаю в полный паралич. Но в этом году все по-другому. Я закрываю глаза, и в голову не приходит ничего, кроме очевидного. Но мне не три года, поэтому нет смысла желать, чтобы мой папа был жив. Вместо этого я делаю вид, что пожелала чего-то хорошего, и задуваю свечи. Мама включает свет и протягивает мне нож, чтобы отрезать первый кусок, который, по семейной традиции Царелли, обеспечивает исполнение моего праздничного желания.

— Я попросила Роберта остаться, но не думаю, что он меня услышал, — извиняющимся тоном говорит она, словно знает, что я буду разочарована, если на моем Дне Рождения не будет никого, кроме нее.

— Это нормально. Он злится на меня, как и все остальные в этом мире.

Возвращаю ей нож, и она отрезает два больших куска, размером с полноценный обед. Мы вместе садимся за кухонный стол и откусываем свои первые кусочки одновременно.

— Мм, мам, он потрясающий, — говорю я с набитым ртом. Моя мама готовит лучший в мире шоколадный торт.

— Я рада. — Она улыбается, довольная, и я понимаю, что не говорила ей ни единой приятной вещи с тех пор, как умер папа. Ни единой. — А почему Роберт злится? — деликатно спрашивает она, будто готовясь услышать, что это не ее дело.

— Он устал ждать, когда я захочу с ним встречаться, — отвечаю я.

— А он просто не для тебя, да? — Я качаю головой. — Есть кто-то еще? — спрашивает она.

По тому, как она смотрит на меня, я понимаю, что она уже знает ответ. Решаю сказать ей правду и сделать это официальным, наконец, сказав об этом вслух. Мне вдруг кажется странным, что я так долго живу с этим и до сих пор так не сделала.

— Мне нравится Джейми.

— Вы вместе?

— Нет. Он с этой чирлидершей, Региной.

— На которую ты набросилась?

Есть что-то забавное в том, что я слышу это от своей мамы, и я слегка ухмыляюсь. — Да. Это она.

— Роуз, ты знаешь, что это не смешно, да? Физическое нападение на другого человека — это не смешно, — говорит она. Если бы она говорила своим «терапевтическим» голосом, я бы сразу же встала и вышла. Но нет. Она говорит как обычная мама. — Что случилось, милая?

Не знаю, смогу ли объяснить все так, чтобы она поняла, но на этот раз собираюсь попробовать.

— Ну, Регина посмеялась над моей фотографией на похоронах, и она все время поедает меня взглядом, и… я не хотела больше ее игнорировать, мне захотелось обидеть ее. Когда я упала, как будто что-то щелкнуло, и я набросилась на нее. Я просто должна была это сделать. — Я смотрю на маму, ожидая злого или разочарованного выражения на ее лице, но она выглядит расстроенно, словно ей жаль меня. — Джейми был тем, кто помешал мне ударить ее по лицу. Если бы его там не оказалось, меня бы, наверно, сейчас отстранили от занятий.

Мама кивает.

— Миссис Чен так и сказала. Но она еще сказала, что рассматривались бы и твои смягчающие обстоятельства.

Интересно, как долго смерть папы будет считаться моим «смягчающим обстоятельством». Меня осеняет, что ему бы понравилось слово «смягчающий». «Возьми себе на заметку», — сказал бы он мне. Хорошее слово для экзаменов.

— Милая, я хочу поговорить с тобой о твоем гневе. — Она внимательно наблюдает за моей реакцией. — Я хочу поговорить о папе. Хорошо?

Мои глаза начинают наполняться слезами, но, тем не менее, я киваю.

— Ты так злишься все это время, — говорит она: — И мне интересно, понимаешь ли ты, почему. — Она ждет от меня ответа, но вместо этого я откусываю кусок торта. — Я думаю, ты злишься по той же причине, что и я. Потому что папы больше нет.

Не похоже, что это правильно — злиться на папу за то, что его убили, особенно после того, как я наехала на Питера за то, что он злится. Но это легко могло бы объяснить множество вещей.

— И я думаю, что ты злишься на меня тоже.

Насчет этого она тоже права.

— Когда миссис Чен рассказала мне о ссоре с Региной и о надписях, которые кто-то делал о тебе, я поняла, что меня не было рядом. Я думала, что даю тебе пространство, чтобы справиться с твоим горем, но на самом деле, мне самой нужно было пространство, чтобы справиться с моим. И я оставила тебя совсем одну. Я очень сожалею об этом.

Теперь слезы начали капать. Мама потянулась через стол и вытерла их с печальной улыбкой.

— Второе, что я должна тебе сказать — почему это случилось. Правда, в том, что я чувствую вину из-за смерти папы. Если бы я так сильно не переживала из-за денег после того, как он потерял работу, он бы никогда не пошел служить по контракту. И я думаю, что должна извиниться перед тобой за это тоже.

Сейчас я действительно сильно расплакалась. Она поднимается, встает сзади моего стула и обнимает меня.

— Я знаю, что тебе, возможно, тяжело это слышать. И сегодня мы не будем больше это обсуждать. Но я собираюсь начать с кем-то говорить об этом — с психологом — и я бы хотела, чтобы ты пошла к нему вместе со мной. Ты подумаешь над этим?

Меня бесит идея о посещении психотерапевта — как будто я одна из тех ненормальных детей, которых моя мама видит каждый день.

Но что, если я и есть одна из тех ненормальных детей?

— Да, — говорю я.

— Хорошо. Спасибо.

Звонит телефон на стене. Мама оглядывается, чтобы увидеть номер звонящего, продолжая меня обнимать.

— Это Питер, милая, наверно, звонит, чтобы тебя поздравить. Хочешь с ним поговорить?

— Попозже. — Я хлюпаю носом.

Я сижу, слушаю монотонный телефонный звонок и чувствую мамины объятия — впервые за долгое время. Могу сказать, что что-то изменилось, и это хорошо и плохо одновременно. Мы двигаемся дальше, и мама, и я, но чтобы двигаться дальше, мы должны оставить папу в прошлом. Но я ненавижу это. Я хочу впиться в землю и отказаться двигаться, но не могу. Я слишком устала бороться.

Когда у моих мамы и папы было первое свидание, он пригласил ее в Метрополитан Опера на «Богему», и она думала, что это самая романтическая вещь, которую кто-либо для нее делал. Это до сих пор ее любимая опера, и она хотела сходить на нее со мной, поэтому купила билеты на мой День Рождения. Честно говоря, я совсем не люблю оперу — когда они с папой слушали ее дома, я выходила из комнаты, потому что голоса сопрано всегда казались мне визгом — но я еще никогда не была в опере, а это может быть круто.

В субботу днем мы садимся в машину и едем в город. Чувствую себя виноватой, когда мы проезжаем «Юнион Хай» — я должна сегодня посмотреть на Роберта в «Макбете», если надеюсь когда-либо снова с ним поговорить. Но я счастлива, что у меня есть освобождение от школы до понедельника. И я все равно понятия не имею, что бы я ему сказала.

Через полтора часа мы едем через Верхний Вест-Сайд в сторону Линкольн-центра и Мета. Я разглядываю огромные многоэтажные дома и мне интересно, каково жить в Нью-Йорке. В нескольких кварталах я вижу все виды людей, которые только можно вообразить — всех возрастов, всех цветов, всех типажей. Вижу двух парней, которые держатся за руки и говорят со старушкой, гуляющей с пуделем. Вижу нескольких маленьких детей, гоняющих на самокатах по тротуару, пока их родители несут пакеты из продуктового магазина и стараются оградить их от группы подростков, которые толкают друг друга перед обувным магазином.

Вижу полицейских на углах улиц, толпы людей, поднимающиеся над землей и вытекающие из подземных переходов на тротуары, шаткие палатки, где продаются сотни ярких цветов в огромных белых ведрах, черный полиэтиленовый пакет, который ветром сдувает с мусорки и уносит на автобусную остановку, где стоит парень и чуть не пропускает автобус, который он ждал, потому что набирает смски как ненормальный с таким видом, словно его жизнь зависит от отправки этих сообщений.

И вдруг что-то в моей груди немного расслабляется, в первый раз с прошлого лета. Жизнь движется дальше за пределами Юнион. Там целый мир.

Ставим машину в многоэтажном гараже и переходим безумно оживленный перекресток, где сталкивается целая куча улиц, а такси мчатся на желтый свет на скорости около девяноста миль в час. И вот он — Линкольн-центр. Это комплекс из нескольких огромных зданий с красивым фонтаном во внутреннем дворе в центре. За фонтаном находится Мет, с хрустальными люстрами, которые видны через массивные окна, которые выглядят так, словно занимают десять этажей. Видно, как публика поднимается по роскошной лестнице, покрытой красным бархатом, и меня застает врасплох непривычное чувство искреннего восхищения. Мама улыбается, когда мы ускоряем шаг, проходя мимо фонтана — струи которого поднимаются до невозможности высоко в своем отрежиссированном танце — и спешим добраться до наших мест, пока не началась опера.

— Сюда, сюда, — зовет швейцар, а сотни людей проталкиваются вперед. Мы протягиваем ему билеты, которые он считывает с помощью устройства, похожего на лучевую пушку, а затем мы устремляемся вверх по лестнице со всеми остальными. Я берусь за блестящие медные перила, когда мы проходим мимо этажа с рестораном, где публика заканчивает десерт и пьет кофе, словно у них полно времени, хоть даже и раздается звонок, означающий, что представление скоро начнется. Некоторые невероятно вычурно наряжены — смокинги и вечерние платья, другие в джинсах. Мы с мамой где-то посередине.

Какая-то леди помогает нам найти наши места в переднем ряду балкона под названием Бельэтаж, и нам приходится протискиваться мимо женщины, закутанной в меховую шубу, она награждает нас раздраженным взглядом и не встает, чтобы дать нам пройти. Пытаюсь понять, в чем ее проблема, но едва мы садимся, свет начинает гаснуть, а хрустальные люстры, висящие по всему залу, медленно поднимаются к потолку, словно красивые снежинки в обратной перемотке. Одна из них движется совсем рядом со мной — я могла бы дотянуться и потрогать ее, если бы захотела, чтобы меня выгнали или, что более вероятно, арестовали. Открывается тяжелый занавес из золотистого бархата, оркестр начинает играть, а на сцене оказывается целая комната с двумя парнями в ней — один рисует, другой пишет. Глазам своим не верю.

Не то, чтобы я никогда не бывала в театре. На самом деле, я выросла, смотря все виды спектаклей со своей семьей. Но это огромнейшая сцена, которую я когда-либо видела — она выглядит так, будто способна вместить весь город. И потом так и оказывается. Второе действие происходит на улицах Парижа, где есть рынки, толпы людей, кафе и даже кони — настоящие кони на сцене везут экипажи, а люди вокруг них поют во весь голос.

Поют красиво — для меня это звучит совсем не так, как по радио или в наушниках дома. И в Мет есть небольшие экранчики перед каждым креслом, на которых пишут по-английски то, что певцы произносят по-итальянски, поэтому ты точно знаешь, что происходит. Оттуда я поняла, что эти творческие ребята живут в комнате на верхнем этаже и не могут заплатить за жилье. Сейчас канун Рождества, и они замерзли, но у них нет дров для растопки, поэтому, чтобы согреться, они начинают сжигать страницы произведения, которое написал Родольфо, писатель. Он не выглядит слишком расстроенным из-за этого, что смешит публику.

Когда художник идет в кафе выпить с друзьями и оставляет Родольфо заканчивать работу, в дверь стучит красивая девушка по имени Мими. С Мими что-то не так — она болеет, постоянно кашляет и у нее кружится голова. Однако Родольфо быстро в нее влюбляется. А потом Мими поет невероятно красивую песню — полагаю, это называется ария — о том, что ее зовут Мими, она зарабатывает на жизнь вышивкой цветов и ей жаль, что она его побеспокоила.

Пока я смотрю оперу, время летит так, будто его не существует. Во время второго антракта — после третьего действия, в котором на сцене идет настоящий снег — мама ведет меня в бар в фойе и заказывает один бокал шампанского на двоих. Она спрашивает, нравится ли мне опера, но я не могу подобрать слова, чтобы рассказать ей, что я чувствую, наблюдая за игрой этих исполнителей. У них настолько разные голоса, но все они такие сильные, такие мощные. И они действительно играют — а не просто стоят и поют перед публикой, как мне всегда казалось, когда я видела оперу по телевизору.

Раздается звонок перед последним действием. За занавесом снова оказывается комната, и по какой-то причине я понимаю, что дела пойдут совсем нехорошо — творческим ребятам было настолько весело, что должно случиться что-то плохое. В тот момент, когда парни бегают по комнате, притворяясь, будто сражаются на мечах, появляется подруга Мими и говорит, что Мими слишком больна, чтобы подняться. Они помогают ей зайти в комнату, укладывают ее на кровать. Они выходят на улицу и продают дорогие для них вещи, чтобы вызвать доктора и купить лекарство. Но я понимаю, что это уже не потребуется, и я права — Мими умирает прямо на сцене.

Никто не замечает, когда она умирает — ее рука просто соскальзывает с кровати на пол, и зрители понимают, что она умерла, еще до того, как это понимают ее друзья. Весь зал хлюпает носами и вытирает слезы, включая и маму, и меня. Бедняжка Мими — она была слишком бедна и слишком больна, и даже любовь не спасла ее. Когда Родольфо обнаруживает, что она мертва, он долго-долго плачет, падает на ее тело, сжимает ее руками и всхлипывает, словно не может больше выдержать ни минуты. Я не могу оторвать от него взгляд, и когда занавес начинает опускаться, мне хочется встать и заявить, что мне нужно знать, что будет дальше. Как Родольфо будет жить без Мими? Что он будет делать? Продолжит ли он писать? Будет ли он писать только о Мими всю оставшуюся жизнь, или наоборот, никогда больше не сможет написать ее имя?

Пока мы едем домой, я пытаюсь разгадать смысл этой оперы. Думаю, есть два способа понять ее, в зависимости от вашего взгляда на жизнь. Если вы циник и думаете, что жизнь — дерьмо, тогда смысл в том, что любви и дружбы недостаточно, время решает все, и ничто вас не спасет. А если вы оптимист и думаете, что жизнь в целом хороша, тогда смысл в том, что Мими очень повезло, и она нашла любовь до того, как умерла, ведь любовь, дружба и забота друг о друге — это все, что мы имеем в конце.

Я могу ее рассматривать с обоих точек зрения. И я вижу, что обе могут быть правильны одновременно. А это, я думаю, значит, что «Богема» — гениальная вещь.

Моменты оперы засели у меня в голове — обшарпанная, но счастливая, комната; друзья, вместе бегущие по улицам со смехом; снег, падающий на Париж; то, как рука Мими бесшумно упала с кровати на пол и дала понять, что она умерла. Я все еще слышу, как она поет ту арию, и глаза наполняются слезами. Я украдкой смотрю на маму, чтобы понять, не заметила ли она, но ее взгляд прикован к дороге, и она за миллион миль отсюда — возможно, вернулась в свое первое свидание в опере с папой.

Когда я отворачиваюсь, чтобы скрыть движение, которым я вытираю слезы, у меня появляется очень странная мысль: могу ли я играть? Могу ли петь или выступать на сцене, вызывая у людей чувства? На что это похоже — создавать кого-то другого? Становиться кем-то другим на время? Это способ узнать, кто ты есть на самом деле, или способ уйти от себя?

Моя первая мысль — позвонить Роберту и сказать, что начинаю понимать, почему он играет в театре. Вторая мысль — Роберт — уже не мой друг, каким он всегда был, и мне, возможно, стоит оставить его в покое.

Мы возвращаемся домой довольно поздно, я иду в свою комнату, залезаю в постель, но не могу заснуть. У меня в ушах до сих пор звучит опера, словно я включила проигрыватель. Бросаю попытки заснуть, встаю и открываю ноутбук, чтобы зайти в Интернет и узнать, когда будут следующие актерские прослушивания в Юнион. Компьютер загружается, и на нем оказывается папин мемориальный сайт — должно быть, я забыла закрыть его в последний раз, когда над ним работала.

Сайт еще не работает, потому что я до сих пор не попросила маму купить мне доменное имя. Вообще, это не совсем правда — сайт еще не работает, потому что я не попросила маму, потому что я так и не выбрала фото. Мой курсор подплывает к папке с фотографиями, колеблется около секунды, а потом я нажимаю на нее. Папка открывается, и я выбираю «слайдшоу». Появляется папа с широкой улыбкой, глаза скрыты солнечными очками-авиаторами, которые слишком круто на нем смотрелись, чтобы их снимать. Это фото исчезает и сменяется другим — он на заднем дворе, вспотевший, копает яму для саженца, который стоит рядом в ведре. Фото исчезает и сменяется еще одним, и еще одним.

Не помню, что я видела последнюю фотографию в слайдшоу, хотя помню, как ее делала. В тот день, когда он уехал. Он стоит около машины, которая ждет, чтобы отвезти его в аэропорт, с сумками у ног, и он наклонился, притягивая к себе маму и обнимая ее. Ее лица не видно, но видно его, и он не улыбается.

Неудивительно, что мама чувствует себя виноватой. Под храбрым выражением лица папы скрывается печаль и беспокойство. И страх.

Я перетаскиваю фотографию в пустое место на шаблоне, заменяя веселое фото, где он угрожающе смотрит из-за кофейной кружки, и увеличиваю ее. На более крупном изображении я вижу, что мама бежит к нему, бежит в его объятия. То, как она вытягивает руки, заставляет меня думать, что она собирается не просто обнять его, а удержать навсегда, прекратить план, который уже приведен в действие, и увести его обратно в дом, чтобы он посадил больше деревьев во дворе и пил больше кофе по утрам.

В первый раз после смерти папы я задумываюсь, почему мы с Питером никогда не говорили родителям, что их план кажется нам плохим.

Делает ли это нас ответственными за то, что произошло?

Просто чтобы узнать, как это будет выглядеть, я печатаю в пустом прямоугольнике под фотографией: «Папа отправляется в Ирак».

И стираю в тот же момент, когда закончила печатать.

Курсор продолжает мигать, ожидая от меня другой подписи. Но, по правде говоря, другой подписи для этого фото нет.

Я закрываю ноутбук и ложусь в кровать, усталость берет верх надо мной, и я говорю себе, что время есть, не нужно спешить запустить сайт, я не должна доделывать его прямо сейчас. Позже я вижу во сне красивую квартиру в Париже, где мы с мамой и братом смеемся, едим вкуснейшую еду и отпиваем шампанское из хрустальных бокалов, а папа лежит на кровати в углу с закрытыми глазами, а его рука бесшумно соскальзывает на пол.

освобождаться (глагол): отпускать

(см. также: разрывать отношения)

Глава 20

Тренер Морли все еще пытается заставить меня признаться, что Регина — преследователь с лаком для ногтей, но я не хочу. Если я расскажу тренеру Морли, она расскажет миссис Чен. И я поняла, что эта информация для меня полезнее, если я держу ее при себе. Регина знает, что я больше ее не боюсь, и теперь я могу устроить ей большие проблемы, когда захочу.

Когда я валялась дома в постели и болела, повтор «Сплетницы» научил меня одному или двум способам, как удержать что-то вне понимания другого человека. Информация — это власть, и я хочу держаться за нее так долго, как только смогу.

С тех пор, как я вернулась в школу, меня поддерживают три вещи: мое небольшое преимущество перед Региной, музыка из «Богемы», которая постоянно крутится в голове, и художественный кружок. Я хотела выбрать искусство в качестве факультатива на второе полугодие, но так сделали абсолютно все в этом мире, и я передумала. Поэтому, когда я вернулась в школу, я решила попробовать записаться во внеклассный художественный кружок.

Я думала о прослушивании для вокального кружка, но прослушивания для хора и группы, а капелла прошли несколько недель назад. Ну и отлично — я еще не вполне готова узнать, умею ли я петь. Это может стать крахом для меня — узнать, что не умею. Поэтому я пока лучше буду воображать, что умею, периодически представляя себя поющей в роли Мими и чувствуя себя глупо, но и возбужденно, словно мне теперь есть что предвкушать.

Посещение того, что кончается на «кружок» и проходит после школы, гарантирует тебе ярлык отсталого, но, к счастью, никого больше не волнуют мои ярлыки. На время я, вроде бы, стала крутой из-за видео на YouTube, но когда пошел слух, что Ричи Гамильтона арестовали в городском клубе, и он, возможно, лишился своей футбольной стипендии в штате Огайо, я вновь погрузилась во мрак неизвестности.

Во мраке есть какой-то комфорт. Это приятное облегчение — пытаться пролезть в мир, в который не имеешь права пролезать.

В художествах я ужасна. Я не умею чертить, не умею рисовать, не умею лепить. Но мне это нравится. И я обожаю художественную мастерскую. Она напоминает мне начальную школу, с работами учеников, развешанными на стенах. Мисс Ботеро, преподаватель, вешает работы ребят рядом с картинами известных художников. Если чей-то рисунок напоминает ей определенную картину Пикассо, она находит постер с этой картиной и помещает рядом с рисунком. И в девяти случаях из десяти я могу ясно увидеть, почему она подумала, что эти два изображения должны быть рядом.

Пребывание рядом со всем этим искусством и рядом с ней успокаивает мой мозг. Пока дверь в мастерскую не открывается и не входит Джейми.

Мисс Ботеро поднимает голову и приветствует Джейми так, словно она каждый день его здесь видит, что не может быть правдой, потому что я понятия не имела, что он ходит в художественный кружок. Но я помню тот день в начале года, на уроке самоподготовки, когда он рисовал дом. Джейми — по-настоящему хороший художник, не то, что я. Именно поэтому, когда он хватает свои вещи с полки в конце комнаты и садится прямо рядом со мной, я чувствую себя немного испуганно, если не считать всего остального, что я чувствую, когда нахожусь рядом с Джейми.

Например, мне горячо. В буквальном смысле. Не в том, в котором это слово употребляют, когда говорят о страсти. Как будто кто-то включил подогрев до тысячи градусов, и я сейчас растаю, и все лицо горит. Но, если подумать, возможно, люди как раз это и имеют в виду, когда говорят «горячо» в другом смысле.

Мисс Ботеро подходит к нашему столу с книгами в руках.

— Джейми, я рада, что ты вернулся. Я взяла их для тебя из библиотеки. — Она с грохотом опускает книги на стол. — Это книга о Фрэнке Гери, а это — о Захе Хадид. Книги о Калатраве не было, но я попросила библиотекаря дать мне знать, когда ее вернут.

— Спасибо, — говорит Джейми. Он выглядит немного ошеломленным количеством книг перед ним. Мисс Ботеро улыбается, и я понимаю, что никогда не видела взрослых, которые хорошо относятся к Джейми, кроме моей мамы. Мисс Ботеро относится к нему как к нормальному человеку, личности с амбициями и будущим.

Она заглядывает в мой лист. Я рисую один и тот же цветочек снова и снова, как будто создаю обои или что-то вроде того. Но на самом деле, я просто пытаюсь правильно его нарисовать.

— Неплохо, Роуз. Мне нравятся повторяющиеся узоры. Интересуешься текстильным дизайном?

Я киваю, даже не представляя, что такое текстильный дизайн. Она отворачивается, чтобы помочь сидящим за соседним столом. Здесь тихо — никто не разговаривает во время работы — но я должна сказать кое-что Джейми Форта.

— Ты спас меня от исключения, — шепчу я. — Спасибо.

— Так ты драчунья, да? — говорит Джейми.

— Нет. Правда, нет. Я просто разозлилась. — Не знаю, насколько Джейми уже осведомлен о том, что произошло, и думаю, должна ли я просто оставить его в покое. Но я не могу, чего и следовало ожидать. — Мы с Трейси поссорились. Я не рассказала ей, что ты… что мы… ну, про те два раза, но она догадалась, что между нами что-то было. И она захотела мне отомстить за то, что я сказала, что Мэтт спит с Леной. Поэтому она все рассказала Регине. Извини. Надеюсь, у тебя не было проблем.

Он смотрит на мои руки, на гигантские раны, которые, наконец, начали заживать после того дня, когда я пролетела по дорожке.

— Она заслужила пинка под зад, — говорит он.

Меня переполняет облегчение.

— На самом деле, я не жестокий человек по характеру. По крайней мере, я так думаю.

— Я слышал, ты упала в обморок и тебя увезли в больницу.

— Мононуклеоз, — говорю я. — Мне уже лучше.

Джейми кивает и берет первую книгу из стопки, которую принесла мисс Ботеро. Я чувствую его запах чистоты и прачечной. Солнечные лучи через окна мастерской падают на его шею и лицо, и мне хочется провести по ним пальцем. Потом я вспоминаю, что я ему не интересна. Что он извинился после того, как меня поцеловал.

Возвращаюсь к своему листу.

— Ты любишь архитектуру? — спрашивает он, не глядя на меня.

— Я немного о ней знаю. А ты любишь? — говорю я, даже более удивленно, чем есть на самом деле.

Он пожимает плечами.

— Мисс Ботеро хочет, чтобы я их просмотрел.

Он листает книгу, которая наполнена изображениями безумных конструкций из блестящего металла, которые даже не похожи на здания и называются «Танцующий дом» или вроде этого. Мисс Ботеро включает какой-то джаз, чтобы вдохновить нас, пока мы работаем. Она делает чуть громче, чем следует, и из-за этого она нравится мне еще сильнее.

— Посмотри на это, — говорю я, показывая на здание, которое выглядит так, словно может слететь со страницы. Он некоторое время разглядывает его, а потом смотрит на мой лист. Не могу удержаться, чтобы не прикрыть его пораненной рукой.

— Это просто цветочек, снова и снова. Ничего хорошего.

— Я его уже видел. Хороший.

— Нет.

— Ты сильно принижаешь себя, ты знаешь это?

Когда он говорит подобные вещи, обо мне, я чувствую себя голой. Его способность видеть все в реальном свете сейчас немного меня бесит, учитывая наше странное положение. Он не хочет быть со мной, поэтому он не должен говорить такие вещи. Я меняю тему:

— Над чем ты работаешь?

Джейми медлит, и мне становится интересно, стесняется ли он своей работы. Но потом он открывает свой альбом и начинает демонстрировать мне свои дома. Они не похожи на тот, который я тогда видела, миллион лет назад. Некоторые — современные, как те постройки, которые мы видели в книге. Они красивые и необыкновенные. Глядя на них, я чувствую себя странно, пока не понимаю, что ощущаю гордость. Я горжусь, что Джейми может это делать.

— Джейми, все очень красивое.

Он не сводит пристальный взгляд от листа, не осознавая, что я говорю. Но мне нужно… мне нужно убедиться, что он меня услышал.

— Ты можешь создавать красоту. Знаешь, не каждый может.

Мои слова не вызывают желаемого эффекта. Он смотрит на меня, словно я вдруг заговорила на иностранном языке и поставила его в неудобное положение. Догадываюсь, что Джейми не получает комплименты на регулярной основе, потому что он понятия не имеет, как на них реагировать. Он опускает свой карандаш.

— Чего ты хочешь? — говорит он, практически со злостью.

— Чего я… что ты имеешь в виду? — бормочу я, хотя я точно знаю, что он имеет в виду.

— От меня, — поясняет он, строго глядя на меня, будто он мне не доверяет.

Это моя возможность рассказать ему, как много я думала о наших поцелуях, и как я хочу поцеловать его снова. Но я полагаю, есть правильный ответ на его вопрос, и рассказ о том, что я хочу его поцеловать — это явно не он. У меня пересыхает во рту, и я глотаю слюну.

— Ну, я… я не уверена, — говорю я, чтобы остаться в безопасности.

Он разглядывает меня еще секунду, а потом опять берет свой карандаш. Я смотрю вниз, на свой дурацкий рисунок одного и того же цветка, проклиная себя и желая, чтобы я хоть раз в жизни смогла правильно сказать правильные слова.

Я жду, что он начнет рисовать, но он лишь пристально смотрит на чистый лист. У меня все перепуталось в голове, а по спине текут реки пота. Моя рубашка прилипла к телу.

— Ты мне нравишься, — говорит он. — Ты умная. Симпатичная. — В горле перехватывает дыхание. Меня еще никто не называл симпатичной, за исключением папы, а это не считается, как бы мне этого не хотелось. — Я не подхожу тебе, Роуз, — наконец вырывается у Джейми. — Я другой. И ты… маленькая, — добавляет он.

Он сказал это без издевки и без снисхождения, но это смутило меня. А когда я смущаюсь, я опасна — разражаюсь длинной тирадой и говорю то, что не имею в виду. Конечно, именно это и происходит.

— Ты хочешь сказать, слишком маленькая, чтобы делать это с тобой?

Какую-то секунду мы оба в шоке, после чего Джейми встает, оставляет свой альбом и книги на столе, и выходит из комнаты, до того, как я понимаю, что происходит. Мисс Ботеро смущенно смотрит на дверь, затем переводит взгляд на меня. На миг меня парализует, потом мой мозг распутывается и приказывает мне поднять свой зад. Я выбегаю в коридор. Он уже на другом его конце, идет к лестнице.

— Джейми, подожди! — Он не останавливается. Я мчусь, наконец, догоняя его около его шкафчика. Не могу отдышаться. — Извини, — умудряюсь сказать я.

Его глаза темнеют, когда он смотрит на меня.

— Думаешь, я это имел в виду? Думаешь, я такой?

— Нет. Я так не думаю. Я просто… Я ничего не понимаю.

Он отворачивается от меня и открывает шкафчик. На внутренней стороне дверцы нет ничего — ни картинок, ни надписей, ничего. Он хватает свою камуфляжную куртку.

Я понижаю голос.

— Ты поцеловал меня на встрече выпускников, — начинаю я. Потом останавливаюсь. Потом начинаю снова. — Потом я поцеловала тебя в День святого Валентина, но ты сказал, что я не должна была…

— Я не это сказал.

— Это.

— Нет. Я сказал, что я не должен был тебя целовать.

— Какая разница?

— Это на мне — это моя вина.

— Почему, Джейми?

— Я сказал — много причин. Я был не свободен. У меня проблемы. И тебе четырнадцать…

— Пятнадцать, — раздается голос позади нас. Я смотрю через его плечо и вижу Регину в чирлидерской форме. Интересно, как долго она здесь стоит, что она слышала, и откуда, черт возьми, она узнала про мой День Рождения. — Ей только исполнилось пятнадцать.

Джейми разворачивается и встает передо мной. Я делаю шаг в сторону, чтобы видеть ее — насколько мне известно, меня больше не нужно защищать от Регины Деладдо — но она даже не смотрит на меня. Ее взгляд прикован к нему.

— Я ждала тебя в «Cavallo's, — говорит она.

— Я сказал, что меня там не будет.

— Я тебе не поверила.

— Готов поспорить, что теперь веришь, — говорит он. Я удивлена тем, как грубо это прозвучало — никогда раньше не слышала, чтобы он разговаривал таким тоном. Она переводит взгляд на меня, принимая меня во внимание. Я жду стервозного комментария, но она просто смотрит на Джейми.

— Извини, — говорит она. Звучит так, словно ей это дорогого стоит.

— Роуз это скажи, а не мне, — отвечает Джейми.

Я знаю, что она ни в коем случае не сделает то, что он просит — наверно, это физически невозможно для нее.

— Что с выпускным? — Ее голос дрожит.

— А что с ним?

Она сжимает зубы. Если бы я так хорошо ее не знала, подумала бы, что она сейчас заплачет.

— Мы идем? — спрашивает она, старательно произнося каждое слово со стиснутыми зубами, стараясь держать их вместе.

— А ты как думаешь?

У нее вырывается громкий вздох, будто ее ударили в живот.

— Ты пойдешь с ней?

— Я не знаю. Хочешь пойти со мной на бал, Роуз? — спрашивает он, не отрывая сердитого взгляда от Регины.

Вот оно — это расплата, о которой я мечтала месяцами, за все, что Регина мне сделала. Но я не могу ею насладиться, и не важно, как сильно мне этого хочется. Прежде всего, он спросил меня, чтобы разозлить ее — возможно, ему никогда бы это не пришло в голову, если бы она не подсказала. Однако Джейми уничтожает Регину, разбивает ее маленькое измученное сердечко прямо передо мной, человеком, которого она сейчас ненавидит больше, чем кого-либо во всем мире. Ей не позавидуешь. Когда Регина поворачивается и идет к лестнице, не дожидаясь моего ответа, я понимаю, что мне ее жаль.

Я готова себя ударить. Как я могу быть такой тупой? Я ни за что не переживу старшую школу, если я даже не могу быть счастлива, когда мои враги получают по заслугам.

Регина останавливается на верхней лестничной площадке и смотрит на нас сверху вниз, в ее глазах снова пылает ненависть, и жалость улетучивается, словно ее никогда и не было. Так же, как и прилив храбрости, который у меня был, когда я впервые ее там увидела.

— После всего, что моя семья, и я сделали для тебя, Форта, ты будешь сожалеть об этом, — говорит она.

Регина исчезает в темноте лестничных пролетов, а у меня по позвоночнику бегут легкие мурашки — я не понаслышке знаю, на какую месть она способна, если приложит к этому усилия. Джейми резко захлопывает свой шкафчик, с таким громким грохотом, что он эхом отдается в пустых коридорах. Он уходит, не удостоив меня ни единым словом.

Я понятия не имею, что только что произошло, но, думаю, что возможно: а) Джейми и Регина официально расстались и б) я могу пойти на бал.

Мстительный (прил): ищущий возмездия

(см. также: месть Регины)

Глава 21

— Привет, Роуз, я Шерри. Мы сегодня укладываем их наверх или вниз? — спрашивает парикмахер, перебирая пряди моих волос, и, возможно, раздумывает — как, черт возьми, она будет что-то делать с этой жухлой, отстойной штукой у меня на голове.

Никогда не была одной из тех девочек, которые предаются фантазиям о выпускном бале — думаю, это те же девочки, которые мечтают о своей свадьбе — но, признаю, что сегодня я взволнована. У меня красивое платье, и я пришла в салон делать прическу и макияж. Проще говоря, я не хочу повторять свои глупые ошибки в плане внешности, которые я сделала на встрече выпускников.

— Думаю, я бы хотела поднять их наверх в укладку или вроде того. С моими волосами можно это сделать?

— Конечно, можно! Мы можем заставить твои прекрасные волосы делать все, что мы захотим. В этом вся прелесть материала. — Она берет бутылочку с пульверизатором. — Это просто вода. Я намочу волосы, чтобы мы могли нанести на них серьезное средство, хорошо?

Я киваю, и она брызгает, делая меня похожей на утонувшую крысу.

— Ты выпускница?

— В девятом классе.

— Ого! Ты в девятом классе и пойдешь на выпускной со всеми старшеклассниками? Здорово! Поздравляю! И кто этот счастливец?

— Мм, он мой друг… я думаю, — говорю я.

— Оо, обожаю такое. Обожаю, когда точно не знаешь. Это так волнительно, правда?

Мне нравится позитивный взгляд Шерри на вещи. Но, честно говоря, понятия не имею, кто я для Джейми — разве что отличный способ позлить Регину.

Шерри выдавливает на руку огромное количество мусса и начинает втирать его в мои волосы. Теперь я похожа на утонувшую водяную крысу с кремом для бритья на голове.

— Знаешь, моя младшая сестра как раз учится в выпускном классе в Юнион. Мишель Виченца. Ты с ней знакома? — спрашивает Шерри.

— Мишель — ваша сестра?

Она с улыбкой кивает.

— Да. Даже не верится, что она выпускница.

Если Шерри — сестра Мишель, значит, Мишель делает у нее прически. А если Мишель делает у нее прически, значит, весь «отряд», возможно, тоже. У меня начинается легкая паника, и я сканирую салон на предмет аварийных выходов, снова прокручивая в голове угрозу Регины. Напоминаю себе, что я могу с ней справиться — в конце концов, я набросилась на нее и собиралась ударить.

— Так ты знакома с Мишель? — снова спрашивает Шерри.

— Она дружила с моим братом, пока он учился, а моя лучшая подруга — то есть, девочка, которая была моей лучшей подругой — в одной команде чирлидеров с ней, — говорю я, отмечая, что Шерри действительно сильно похожа на Мишель, только у нее пышные светлые волосы.

— Похоже, там есть какая-то история, — говорит Шерри, включая фен и спасая меня от необходимости говорить что-либо еще. Она сушит мои волосы, расчесывая их и поднимая вертикально. Я вижу в зеркале, как мои гладкие волосы становятся невероятно объемными, и мне интересно, закончится ли это огромным птичьим гнездом у меня на голове. Наверно, это не такая уж хорошая идея — доверить свою прическу для выпускного сестре главной чирлидерши.

Дверь салона открывается, и происходит неизбежное. Мои ладони становятся потными, когда входят Мишель, Регина и Сьюзан. Мишель подбегает и целует сестру в щеку. Вижу в зеркале, что она мне машет, но она не такая жизнерадостная, как обычно. Она стоит и смотрит то на меня, то на Шерри, словно ждет, когда Шерри выключит фен, чтобы она могла что-то сказать, но Сьюзан отводит ее в сторону. Я не свожу взгляд с Регины на случай, если она решит пристать ко мне, но она даже не смотрит в мою сторону. Чирлидерши садятся около стойки ресепшн и начинают листать журналы с прическами, выискивая начесы, которые они так любят.

Я слышала, что Регина сегодня идет на бал с Энтони Паррина. Это тот хоккеист из «Вест Юнион», которого Джейми ударил клюшкой по шее, и за это его выгнали из команды. Похоже, она пытается заставить Джейми ревновать. А может, она надеется, что Энтони постарается наподдать Джейми.

Шерри выключает фен, и начинает острым концом расчески взбивать мои волосы в огромный шар. Понятия не имею, зачем она это делает. Подходит другой парикмахер и уводит Сьюзан и Мишель в дальнюю комнату, чтобы вымыть голову, но Регина остается. Она продолжает листать свой журнал.

— Я сейчас немного побрызгаю, хорошо? — Очевидно, для Шерри «немного побрызгаю» значит совсем не то, что для других людей. Она выливает мне на голову почти всю банку.

А потом, чудесным образом, она берет огромный шар липких спутанных волос и за тридцать секунд превращает его в красивый овальный пучок. Я вдруг становлюсь совсем другим человеком. Она открывает ящик маленького столика рядом со мной и вытаскивает кусок белого картона с крошечными стразами на нем.

— Давай немного украсим твои волосы. Я их обожаю, — говорит она, приклеивая их. Я поворачиваю голову, и стразы переливаются, когда на них падает свет. Симпатично. И я симпатичная. Я едва узнаю сама себя.

У Регины звонит телефон, и я не могу удержаться, чтобы не посмотреть на нее. Она встречается со мной взглядом за секунду до того, как вытаскивает из сумки телефон и выходит на улицу, чтобы ответить.

— Что думаешь, Роуз? — спрашивает Шерри, поворачивая мое кресло и протягивая мне зеркало, чтобы я увидела пучок сзади.

— Красиво смотрится. Даже не думала, что из моих волос можно это сделать, — говорю я. — Спасибо большое.

— Всегда, пожалуйста! Ты должна отлично провести время сегодня, хорошо? — Она улыбается фирменной улыбкой Виченца и уходит к Мишель и Сьюзан. Регина возвращается и садится рядом со стойкой ресепшен, со странным выражением лица, которое я не могу понять, но оно уже меня нервирует.

Я роюсь в карманах и вытаскиваю деньги, оставляя чаевые на столе Шерри. Теперь я должна заплатить, а это значит — пойти на ресепшен. Я впиваюсь взглядом в стойку и иду прямо туда, не смотря по сторонам. Краем глаза вижу, что Регина смотрит на меня, но не поворачиваю голову. Надеюсь, ее пригласят в салон до того, как мне придется повернуться, но этого не происходит.

— Неплохая прическа, — говорит она.

Она иронизирует, конечно. Я отдаю деньги администратору и иду мимо неё к двери.

— Все же, это пустая трата времени.

Внезапно рядом появляется Мишель в одной из черных полиэтиленовых салонных накидок, с мокрыми вытянутыми волосами. Понятия не имею, что имеет в виду Регина и зачем прибежала Мишель.

— Регина. Не надо.

Регина поворачивается к ней с этим странным выражением на лице. Словно она взволнована, но на самом деле счастлива.

— Оставь Роуз в покое, — говорит Мишель.

— Я просто собиралась сказать ей.

— Просто прекрати!

— Сказать мне что? — спрашиваю я, а у меня по голове начинают ползти панические мурашки.

— Позвони Джейми, хорошо Роуз?

— Что произошло? — спрашиваю я. — Он в порядке?

— Просто позвони ему, — говорит Мишель, когда берет Регину за руку.

— Ты его не получишь, — говорит Регина: — Но не переживай. Ты всегда можешь продать свое платье на eBay. Хотя, если оно такое же уродливое, как было на встрече выпускников… — Регина выплевывает слова с грубым смехом, а Мишель тянет ее обратно в салон.

— Прости, Роуз, — говорит Мишель. — Я не знала. Клянусь.

Телефон Джейми отправляет сразу на голосовую почту каждый раз, когда я звоню.

Он игнорирует меня? Он злится на меня? Ранен? В больнице? Умер?

Я изо всех сил стараюсь оставаться спокойной, дышать и не давать разуму представлять самый плохой сценарий. Это не так просто — в прошлом году вся моя жизнь состояла из самых плохих сценариев.

Я слышу как мама копается в шкафу в моей комнате, ища цифровую камеру, чтобы сфотографировать меня, пока будет читать лекцию о том, что я должна приехать домой сразу после танцев или я никогда снова не выйду из дома.

Я знаю, что ей не нужна камера или лекция.

Сейчас 6:45. Джейми должен забрать меня в 7:00. У меня сделаны прическа и макияж, но я все еще в обрезанных джинсах и одной из папиных рубашек. Синее платье-футляр лежит на кровати, а туфли на супер-высоких каблуках — в коробке. Я не могу заставить себя переодеться, потому что знаю, что это бессмысленно.

Когда в 6:55 я слышу, как кто-то подъезжает к дому, часть меня хочет помчаться вниз, а другая часть — спрятаться под кроватью. Решаю подойти к входной двери, как сделал бы нормальный человек. Мама кричит откуда-то со второго этажа, что она до сих пор ищет камеру, спустится через минуту, и пока она не придет, я не должна никуда уходить. Я открываю дверь и вижу Энджело, выходящего из машины.

Он поднимает руку для приветствия, но не улыбается, и в этот момент я четко понимаю, что случилось что-то плохое. Энджело всегда улыбается, даже когда не надо, и, возможно из-за этого, он все время попадает в неприятности. Меня вдруг начинает тошнить.

Я встречаю его на тротуаре перед домом и понимаю, что он одет в смокинг, который ему немного маловат.

— Выглядишь очень хорошо, Энджело, — говорю я, специально не спрашивая то, что должна спросить.

— Спасибо, Свитер. Знаешь, ты сама выглядишь очень симпатично. Хорошо привела себя в порядок.

Я смотрю на свои обрезанные джинсы и рубашку, в которой я ходила в салон. Трейси научила меня этому приему — надевать в салон рубашку на пуговицах, чтобы не пришлось, потом снимать одежду через голову, боясь при этом повредить прическу.

Я все еще смотрю на свою рубашку. Я не могу заставить себя посмотреть на Энджело.

— Джейми не приедет, Роуз.

Я киваю, внушая себе не плакать. Энджело не любит когда девушки плачут.

— Что случилось? — спрашиваю я. — Он изменил свое мнение?

— Нет, все не так. Он был бы здесь, если бы мог. Но он в тюрьме.

Я не могу переварить то, что Энджело говорит мне.

— Он в тюрьме, — повторяю я, словно попугай.

— Регина его посадила за то, что он покупал с поддельным паспортом. — Я тупо смотрю на Энджело. — Я думаю, хм, Регина подговорила Мишель, чтобы она попросила Джейми закупиться для сегодняшней вечеринки, и он согласился, потому что Мишель попросила, а не Регина. А потом эта стерва вызвала копов и сказала им взять его прямо в магазине.

— И они посадили его в тюрьму?

— Да. Поддельный паспорт и покупка алкоголя для несовершеннолетних. Его папа сказал своим приятелям-копам, чтобы обращались с ним жестко, и что он не собирается вытаскивать Джейми оттуда до завтра. Он просто идиот, который готов оставить своего ребенка в тюрьме на всю ночь просто, чтобы кому-то что-то доказать.

Регина — гений. Злой гений.

— Я пошел увидеть его, и он попросил меня забрать тебя сегодня.

Не могу поверить. Джейми беспокоится, что я расстроюсь из-за пропущенного выпускного, пока он сидит в тюрьме.

Энджело тянет за лацкан смокинга.

— Он взял его напрокат для себя, поэтому он не сидит на мне так классно, но я готов зажечь в этом зале отеля, если ты хочешь.

Я заставляю себя слегка засмеяться. Энджело притворяется оскорбленным.

— Что? Не думаешь, что я хорошо выгляжу?

— Выглядишь. Но ты не идешь с кем-нибудь еще?

— Нет. «Нахрен это дерьмо» собиралась выступить на одной из афтерпати, но я не хочу идти… — Он останавливается. — Хм, извини, я не это имел в виду. Я имею в виду, я хочу пойти, если ты хочешь пойти, но…

— Спасибо, Энджело, но я не хочу идти без Джейми.

— Да. Я сказал ему, что ты так скажешь. Он заставил меня пообещать попробовать в любом случае. — Энджело тянет за свой галстук-бабочку, который, кажется, душит его. — Чертова Регина. Надо было Джейми дать тебе ее ударить, когда у тебя был шанс.

В этот раз я по-настоящему рассмеялась, зная, что он шутит только наполовину.

Энджело осторожно дотрагивается до одной из блестящих штучек в моих волосах.

— Могу сказать, что ты ему нравишься, Роуз. И ему очень-очень жаль. — Он лезет в набитый карман своего пиджака и вытаскивает скомканную футболку и мятый кусок бумаги, сложенный во много раз. — Футболка чистая, клянусь. Про записку ничего сказать не могу.

Он подмигивает, разворачивается и идет к своей машине. Прежде чем тронуться с места, он снимает галстук-бабочку и выбрасывает в окно. Потом заводит двигатель и несколько раз жмет на газ перед тем, как поехать по улице. Его длинные волосы развеваются в окно, грохочет старая запись «Nine Inch Nails». Он сигналит, заворачивая за угол.

Я разворачиваю его подарок и вижу, что это футболка с концерта Неко Кейс, в которой он был в День святого Валентина. Смотрю на записку, немного боясь заглянуть в нее.

Почерк не такой аккуратный, как был на открытке с гвоздикой. Он неровный, будто писали в машине — возможно, на заднем сиденье полицейском машины. Может быть, они не надели на него наручники из-за его папы.

Роуз. Как я и говорил. Я не подхожу для тебя. Я другой. Поверь мне. Веди себя хорошо.

Почему я чувствую себя так, словно он со мной расстается, когда я даже не уверена, что мы были вместе? И что заставляет его быть таким уверенным, что он другой?

Я хочу позвонить Трейси. Но как я могу, ведь прошли недели, а я так и не заговорила с ней, чтобы узнать в порядке ли она после всего, что случилось с Мэттом?

Я вдруг начинаю ненавидеть себя за то, что всего боялась в этом году. Я боялась, что люди узнают, что мне нравится парень, который ходит на английский для отстающих. Я боялась постоять за себя, когда Регина делала эти психопатические надписи. Я боялась потерять Трейси из-за чирлидеров и из-за секса, и подумала, что если я просто зарою голову в песок, ничего плохого не случится. И все же случилось как раз только плохое.

Плохое происходит, независимо от того, боишься ты или нет, поэтому можно даже не задумываться о страхах. Это просто трата времени.

Я оглядываюсь на дом и вижу маму, стоящую в дверном проеме в нерешительности, с камерой в одной руке и телефоном — в другой. Она поднимает телефон, показывая, что мне звонят. Я бегу по дорожке к дому и хватаю его до того, как она успевает сказать, кто это.

— Джейми? — выдыхаю я, и это звучит так же отчаянно, как я себя чувствую.

— Это Трейси. — На миг я не могу поверить, что правильно расслышала. — Я все слышала. Ты в порядке, Рози?

То, как моя бывшая лучшая подруга называет меня «Рози», наполняет меня таким облегчением, что ноги становятся ватными. Не верю, что она мне звонит — она поняла, что я хочу поговорить с ней, и не важно, что было между нами раньше. Я, пошатываясь, поднимаюсь в свою комнату, падаю на кровать и смотрю в потолок, больше не беспокоясь, что испорчу прическу.

— Роуз? — снова говорит она.

— Да, я в порядке. А ты?

— Я буду в порядке.

Молчание.

— Я должна была позвонить, Трейси.

— Все в порядке. Я знаю, почему ты это не сделала.

— Мне очень жаль, — мой голос выходит шепотом.

— Мне тоже. Я не знала, что Регина сделает это, — говорит Трейси.

— Я отчасти рада, что она это сделала. Я никогда бы на нее не наехала, если бы не это.

— Это было безумно, Роуз. Ты была напугана. Я никогда не видела, чтобы ты такое делала. — Я тоже никогда не видела, чтобы я такое делала. Хотела бы я сказать, что такое больше не повторится, но если я чему-то и научилась за этот год, то лишь тому, что не могу пообещать, каким будет мое поведение.

— Он, правда, в тюрьме? — спрашивает она.

— Его папа собирается оставить его там на всю ночь, чтобы проучить. — Я пытаюсь представить, на что похожа тюрьма. Юнион — небольшой город, поэтому хочется верить, что Джейми не угрожает опасность — я не могу забыть образы тюрьмы, вбитые мне в голову сериалами по НВО. Наверно, худшее, что может случиться — ему придется делить камеру с кем-то, кто перебрал с выпивкой в «Morton's» и его стошнило прямо на его рубашку, а потом он схватил официантку с коктейлями или что-то в этом роде. Но я все равно боюсь за него.

Я повернула голову и увидела синий цветок, который я нарисовала на стене в октябре, пока болтала по телефону с Питером, на следующий день после вечеринки у Трейси на Хэллоуин. Такое ощущение, что Питер миллион лет назад сказал, что попросил Джейми за мной присматривать. Могу поспорить, что Джейми даже не предполагал, что согласие на это может довести его до тюрьмы.

— Так, мм, ты это сделала, да? Как это было? — спрашиваю я, стараясь говорить не осуждающе и не задавать вопрос, пользовались ли они презервативом. Я знаю, что если я хочу продолжить общение с Трейси, мне стоит спросить об этом позже. Намного позже.

— Ужасно, — говорит она скучным голосом. — Мисс Масо была права. И ты тоже была права. Он полный придурок, и я должна была оставить его кому-нибудь другому. Если хочешь, можешь сказать: «Я же тебе говорила».

— Да, ну, ты тоже можешь, так что давай притворимся, что мы обе так сказали и забудем об этом.

— Хорошо. Значит, ты сделала прическу?

Есть миллион вещей, которые нам нужно обсудить — например, что случилось между нами в этом году и как это стало таким неприятным, но на самом деле, она предпочитает говорить о моей прическе. И на этот раз я тоже.

Я рассказала ей о Шерри и стразах, о моих туфлях и синем платье. Я рассказала о том, как Джейми прислал Энджело в смокинге на случай, если я все равно захочу пойти на выпускной. Я рассказала о том, что произошло в салоне с Региной и Мишель. Как же хорошо рассказывать ей это после того, как я настолько долго держала все в себе, что даже не верится, что пережила это.

— Значит, Джейми — твой парень?

Я смотрю на записку, которую все еще держу в руке. Неужели Джейми думает, что сможет отделаться от меня, говоря: «Я другой»? Это лишь вызывает у меня желание снова его поцеловать.

— Он не мой парень. Мы дважды целовались, а он сказал, что мы не должны были.

— Но он пригласил тебя на бал.

— Не совсем. Он сделал это, чтобы позлить Регину, я думаю.

— Рози, Джейми не похож на парня, который беспокоился бы о бале, чтобы кого-то позлить.

— Все, что я знаю, Трейс, — это то, что он мне нравится, — смущаюсь я. — Я хочу быть с ним.

— Тогда мы должны что-нибудь сделать. Если бы я была тобой… — начинает она.

— Если бы ты была мной, то что? — спрашиваю я.

— Если бы я была тобой, я бы рассказала обо всем миссис Чен, начиная с первого раза, когда Регина тебе угрожала и сделала надпись на твоем шкафчика, и, заканчивая тем, что она сегодня сделала с Джейми.

— Но что, если она выполнит свое обещание, Трейс? Я имею в виду, если она отыграется на тебе и найдет способ выгнать тебя из команды?

— Тогда, наверно, меня не будет в команде. Не похоже, что мне теперь хочется быть рядом с Леной, — говорит она.

— Но…

— Это больше не имеет значения, Роуз, — говорит она. Это звучит действительно печально, и мне интересно, что она имеет в виду: это не имеет значения, потому что ее больше не волнует чирлидинг или потому что она теперь не с Мэттом. — Сдай эту стерву.

— А если она попадет в неприятности, и это сделает ее еще безумнее в следующем году? — спрашиваю я.

— Сейчас не нужно из-за этого переживать. Регина заслуживает серьезной расплаты. Особенно, после того, что она сделала — я имею в виду, в этот момент Джейми сидит в тюремной камере, и вы оба пропустили выпускной из-за нее. Морли же пытается заставить тебя рассказать миссис Чен, правда? Ну, вот и твой шанс. Если ты сейчас напишешь по электронной почте, я не сомневаюсь, что она прибудет вовремя, чтобы при всех помешать Регине достать билеты в зал отеля. Это будет просто идеально.

Я так долго скрывала от всех секрет о Регине, что мысль об освобождении от него несколько пугает. Смотрю на ноутбук, лежащий на столе и ждущий от меня действий.

— Ты мне поможешь? — спрашиваю я, чувствуя тошноту.

— Я буду через пять минут. В любом случае, хочу посмотреть на стразы в прическе, — говорит она и вешает трубку, не дав мне сказать ни слова. Я представляю, как она кричит своей маме, что пошла ко мне, а сама выбегает через свою красную входную дверь, как она делала с тех пор, как нам разрешили самим переходить через дорогу. Моя лучшая подруга придет, чтобы помочь мне. Мне гораздо спокойнее, чем было последние недели.

Смотрю в окно на задний дворик, где цветет кизил и начинают всходить цветы, которые посадила мама. Я не люблю втягивать людей в неприятности. Однако Регина Деладдо этого заслуживает. Понятия не имею, какие будут последствия, но Трейси права — сейчас не нужно из-за этого переживать. Я берегла информацию для подходящего момента, и подходящий момент настал.

Страха нет.

Я иду к столу и открываю ноутбук. Экран возвращается к жизни.

Обострять (глагол): увеличение интенсивности, что переводится в конфликт или войну, ухудшаться.

(см. также: десятый класс Роуз Царелли.)