Продолжение любви

Этой весной в Мадриде вдруг пошел снег. Разбуженная телефонным звонком, Люсия не могла поверить своим глазам. Картина фантастическая: за окном не спеша кружились пушистые хлопья, белой пеленой окутывая цветущие деревья. Люсия даже подумала, что это продолжение ее сна, но глуховатый голос Антонио в трубке был слишком реален:

— Привет, любимая. Как дела?

— Плохо. Ты меня разбудил.

— Прости, но я тороплюсь сообщить тебе отличную новость. Угадай, какую?

— Что идет снег?

— Ну, это ты и так видишь. Попробуй еще.

— Что ты меня любишь?

— Дорогая, ради такой банальности я не стал бы звонить.

— Я сейчас брошу трубку, — шутливо пригрозила Люсия.

— Ладно, слушай. Шеф обо всем договорился. Ты летишь с нами в Израиль как переводчик. А после конференции мы дня три отдохнем в Эйлате.

— Здорово! — Люсия окончательно проснулась и села в постели.

— Еще бы. Так что можешь собирать чемоданы. Только, умоляю, не больше двух! До встречи.

Люсия положила трубку и состроила гримаску телефону: Антонио вечно подшучивал над огромным гардеробом девушки. Не то чтобы вещи были ее слабостью. Но если ты работаешь манекенщицей в таком престижном магазине, как «Фернанда», то волей-неволей приходится быть на высоте. Кроме того, дирекция «Фернанды» в конце каждого сезона презентует своим сотрудникам часть нераспроданной коллекции. Поэтому гардероб Люсии разрастается с катастрофической скоростью.

Да, спасибо «Фернанде». С работой ей действительно очень повезло. Люсия улыбнулась, вспомнив, как стала манекенщицей.

Однажды, еще на первом курсе университета, она бродила по магазинам на Калье Принцесса в поисках чего-нибудь новенького по случаю предстоящей студенческой вечеринки и забрела в «Фернанду». Магазин был шикарным и очень большим. Люсия долго ходила по залу, разглядывая элегантные туалеты, и никак не могла понять, чего же ей хочется. В какой-то момент она почувствовала на себе пристальный взгляд. Девушка повернула голову и увидела невысокого мужчину средних лет. Он являлся обладателем подчеркнуто-мужественной внешности, холеных усов и огромного золотого перстня. На Люсию мужчина взирал с радостным восторгом. И поняв, что замечен, устремился к ней через зал:

— Сегодня счастливейший день моей жизни! — заявил он, целуя руку оторопевшей девушки. — Сама Красота посетила наш скромный магазин! Прелестная сеньорита, я весь к вашим услугам! Но найдется ли здесь, — он театральным жестом обвел зал, — хоть что-то, достойное вас?!

— Простите, сеньор, — Люсия еще не пришла в себя от столь бурного приема, — но кто вы?

— Позвольте представиться, божественная. Я — Виктор Арсано, управляющий этим магазином и ваш покорный слуга. — При этом он посмотрел на Люсию так пылко и многозначительно, что девушка с трудом не расхохоталась. Она уже давно успела привыкнуть к реакции мужчин на свою внешность, но экзальтированный восторг маленького сеньора Арсано ее позабавил.

— Я ищу себе платье…

— Платье? Отлично, восхитительно! Какое же? Платье для коктейлей? Для приемов?

— Нет-нет, что-нибудь не очень экстравагантное, для студенческой вечеринки.

— Так вы — студентка? — Управляющий был искренне удивлен. — И что же вы изучаете?

— Психологию, — коротко ответила Люсия. Ей уже надоел и бессмысленный разговор, и сам шумный управляющий. Сеньор Арсано тихо разговаривать не умел, поэтому их беседа привлекла внимание всех, кто находился в зале. Люсия оказалась в кольце любопытных взглядов, и ей очень захотелось побыстрее уйти. Но это, видимо, никак не входило в планы управляющего, и он продолжал атаковать девушку вопросами:

— Вы где-нибудь работаете, прелестная сеньорита?

— Пока нет. — Люсия уже решила про себя, что ноги ее больше не будет в «Фернанде».

— Не хотели бы вы поработать у нас? — вдруг спросил управляющий, неожиданно переходя на деловой тон.

— У вас? Спасибо, но боюсь, работа продавцом будет отнимать слишком много времени. Я не смогу учиться.

— Ну что вы, сеньорита. Кстати, как вас зовут? — Девушка назвала свое имя. — Люсия Эставес? Чудесное имя! С вашей внешностью — и работать продавцом?! Конечно нет! Я предлагаю вам место манекенщицы: гибкий график плюс неплохая зарплата. И вы спокойно сможете изучать свою психологию.

Люсия задумалась, тут же позабыв о своем минуту назад принятом решении не бывать в «Фернанде». Почему бы и нет? Работа ей все равно нужна. Не может же она все годы, которые предстоит проучиться в университете, сидеть на шее у Соледад?! Многие студентки, с которыми она уже успела познакомиться, искали работу. А здесь такой шикарный магазин и, похоже, хорошие условия…

— Соглашайтесь, сеньорита, — торопил ее сеньор Арсано. — Уверяю вас, десятки девушек мечтали бы оказаться на вашем месте. А вдруг это первая ступень вашей звездной карьеры?!

Люсия не собиралась делать карьеру манекенщицы, но идея работать в «Фернанде» нравилась ей с каждой минутой все больше. И, подумав, она согласилась. Никогда потом девушка ни разу не пожалела о принятом решении.

Благодаря своей доброжелательности и юмору, Люсия легко нашла общий язык с новыми коллегами. Штат манекенщиц состоял в основном из студенток. Продавщицами в «Фернанде» тоже работали совсем молодые девушки. И те, и другие были хороши как на подбор, поэтому особой зависти друг к другу никто не испытывал. Кроме того, над девушками властвовала грозная Оливия Лопес. Сеньора Лопес, пятидесятилетняя матрона с громовым голосом и манерами отставного капрала, отвечала за персонал магазина и железной рукой пресекала любые конфликты. Ее побаивались все, даже сам сеньор Арсано, но, видимо, и благодаря ее усилиям тоже атмосфера в «Фернанде» царила спокойная, а работать было приятно.

Единственное, что поначалу беспокоило Люсию, — это пылкий сеньор Арсано. Управляющий «Фернанды» был страстным поклонником женской красоты, что само по себе, конечно, не является большим грехом. Все портила непоколебимая уверенность управляющего в силе своего мужского обаяния. Девушки посмеивались над ним за спиной, называя его между собой «супермачо». Это, правда, не мешало им уважать сеньора Арсано. Несмотря на свою эксцентричность, он был блестящим менеджером. У него был отличный вкус, деловая хватка и обширные связи. Кроме того, маленький управляющий, будучи человеком очень вспыльчивым, никогда и ни на кого не держал зла.

Первое время он пытался ухаживать за Люсией: приглашал ее в рестораны, театры, на вернисажи. Но она неизменно отклоняла все его предложения и при этом оставалась столь вежливой, любезной и очаровательной, что сердиться на нее сеньор Арсано никак не мог. Соледад, мать Люсии, называла такую тактику «очаровательным отказом». Постепенно тактика возымела свое действие, и девушка поняла, что никакой реальной угрозы отвергнутый поклонник не представляет, репрессий не последует, — и успокоилась. А сеньор Арсано мысленно перевел ее из объектов пылкой страсти в разряд «недосягаемой мечты».

Люсия встряхнула головой, прогоняя последние остатки сна. Она тут лежит и предается воспоминаниям, как какая-нибудь старушенция, а ведь уже давно пора вставать! Сколько еще надо успеть сделать перед поездкой! И в первую очередь позвонить бабушке и Соледад — пусть порадуются за нее! Ах, да, еще Кармеле… Ближайшая подруга Люсии в свои неполные двадцать два года была уже опытной путешественницей. Она объездила полмира вместе с отцом-океанологом, посещая самые экзотические и невероятные уголки планеты. Но теперь Люсии представлялась возможность хотя бы слегка уравнять шансы: до Израиля Кармела пока не добралась. Спасибо Тони за такой замечательный подарок!

Люсия познакомилась с Антонио Мельядо год назад. Он был братом ее сокурсницы Ампаро. Однажды весной, пользуясь отъездом родителей в Канн, Ампаро устроила у себя дома вечеринку и привела на нее старшего брата. Лепеча, что он слишком много работает и пора бы ему немного развлечься, она подвела его к Люсии, представила молодых людей друг другу и тут же куда-то упорхнула. В первый момент от неожиданности они не знали, что сказать, а потом посмотрели на растерянные лица друг друга и расхохотались.

Антонио сразу понравился ей. Да и как он мог кому-то не нравиться? Высокий, атлетически сложенный, с большими темными глазами на худощавом серьезном лице… Он был старше девушки лет на пять.

Антонио работал кардиологом в госпитале Сантьяго-де-Компостелло. С ним было легко. Весь вечер они танцевали, шутили и болтали обо всем на свете. Тони оказался первым мужчиной, который не расточал комплименты ее внешности. Люсия даже забеспокоилась: может, она плохо выглядит?

Но на прощание Антонио Мельядо сообщил ей:

— Все-таки вечер прошел не зря: тебе удалось меня удивить. Никогда раньше не верил, что красивая девушка может быть еще и хорошим собеседником.

Она возмущенно фыркнула, но обижаться не стала. Что поделаешь, если люди почему-то решили раз и навсегда, что все красавицы — обязательно круглые идиотки! Люсия так часто сталкивалась с подобным мнением, что оно уже перестало ее раздражать.

…Даже мать была удивлена заявлением дочери, что та собирается стать психологом.

— Зачем тебе это надо?! — недоумевала Соледад. — С твоим лицом и фигурой ты можешь быть моделью, телеведущей… Даже актрисой! Поверь мне, у тебя все получится. И это гораздо приятнее, чем глотать пыль в библиотеках во имя науки!

Но Люсия взмахом руки отмела все доводы матери, блестяще прошла вступительные тесты и была зачислена в Университет Комплютес в Ла-Монклоа.

По-другому она просто не могла. Протест рос в ней годами. Она должна была сломать этот идиотский стереотип, представляющий красивых девушек лишь милыми куколками, этакими очаровательными безделушками!

По этой же причине у Люсии не очень складывались отношения с молодыми людьми. Девушка думала, что многочисленных поклонников интересует лишь ее внешность, а она сама, ее внутренний мир, совершенно безразличны им… Слова Антонио, сказанные тогда на прощание, казалось, еще раз подтвердили ее правоту.

…Она очнулась от очередных воспоминаний и обнаружила, что стоит посреди спальни совершенно голая и с охапкой одежды в руках. Да что с ней сегодня такое творится?! Надо спешить, а она мечтает! Девушка посмотрела на часы у кровати — о ужас, уже почти полдень! — и опрометью бросилась в ванную.

Приняв душ, Люсия опять задумалась. Что же надеть? Она опять посмотрела в окно. Снег идти уже перестал. Чудесные белые хлопья еще лежали на ветках деревьев, но на мостовых они уже успели превратиться в лужицы грязи, через которые старались перепрыгнуть спешащие женщины в изящных туфельках и мужчины в легких ботинках. Люсия поежилась от прохладного воздуха и поспешила вернуться в комнату. Быстро натянула светлые джинсы, теплую футболку и подошла к зеркалу, чтобы причесаться. Завязав «хвост» и слегка подкрасив губы, она кинула в зеркало последний взгляд, желая убедиться, что все в порядке. Оно ее, как всегда, не подвело: ни отсутствие косметики, ни скромный наряд не могли скрыть сияющей молодости и красоты девушки.

Она несколько секунд разглядывала себя в зеркале, покачивая головой. Потом показала язык своему отражению, быстро надела ботинки и кожаную куртку, схватила сумку и выскочила из квартиры.

Своей необычной для Испании внешностью Люсия была обязана браку матери-испанки с английским скрипачом Филиппом Нортоном. Высокая, очень стройная блондинка с великолепными длинными ногами, она притягивала к себе взгляды везде, где бы ни появлялась. Сочетание светлых волос (а блондинкой Люсия была натуральной) с карими глазами и белоснежной кожей действовало на мужчин убийственно. Добавьте к этому изящный носик и полные, хорошо очерченные губы… Нельзя сказать, что черты ее лица отличались классической правильностью, но в совокупности они составляли то, что не поддается описанию и определяется лишь словом «очарование».

Несмотря на восхищение, постоянно окружавшее ее с детства, Люсия относилась к своей внешности очень спокойно. Иногда казалось, что девушка даже стесняется производимого ею впечатления. Впрочем, такая манера держаться только усиливала ее привлекательность. Да, она красавица, а что здесь такого?! В их роду все красивы: и мама, и бабушка Габриэла, и все остальные родственницы, которых она когда-либо видела.

Мать Люсии, известная танцовщица фламенко Соледад Эставес, родилась в Валенсии — прекрасном средиземноморском городе, одном из самых больших в Испании. Здесь жила и вся ее многочисленная родня.

В Испании, как, впрочем, и во многих других странах, издавна принято считать, что жителям каждой провинции свойственны какие-то определенные черты характера. Каталонцы слывут людьми заносчивыми, андалусийцы страшно не любят театральности в поведении и ценят все только подлинное. Согласно этой шкале оценок, настойчивость и смелость свойственны валенсийцам как никому другому.

Люсия всегда считала, что именно эти качества — основные в характере ее матери. Наверное, так оно и было. Ведь еще шестилетней крошкой Соледад, завороженная впервые увиденным ею искусством танца фламенко, объявила родителям, что будет танцовщицей, и потребовала, чтобы ее отправили учиться в Андалусию, на родину фламенко. Сначала родители не отнеслись к ее заявлению серьезно:

— Ты еще слишком мала, чтобы уезжать так далеко от дома, — увещевала дочь Габриэла. — Кто же будет кормить тебя, гулять с тобой и целовать тебя на ночь?

— Подумаешь! — отвечала Соледад, дерзко вздернув кудрявую голову. — Я все буду делать сама. Я ничего не боюсь. А к вам я приеду на каникулы.

— Ты можешь учиться и здесь, в Валенсии. Мы пригласим к тебе самую лучшую учительницу…

— Но, мама! — в слезах кричала девочка. — Разве ты не знаешь, что настоящий фламенко только в Андалусии?! А если вы меня не отпустите, то я… я… я разгромлю весь дом!

Столкнувшись с таким упрямством маленькой Соледад, Габриэла просто растерялась. Девочка и не думала отступать: она поедет в Андалусию, и баста! В шестилетней малышке уже проявлялся характер будущей Ла Валенсианы:[1] она не признавала полутонов. Либо да, либо нет. Либо дружба, либо вражда.

«Бедная девочка, как она будет жить с таким характером? Ведь хлебнет горя», — сокрушалась Габриэла. Но Соледад не слушала увещеваний матери и была вполне довольна собой.

Импульсивная, дерзкая, безрассудно смелая, она верховодила своими младшими братьями и всеми мальчишками на улице, с которыми дружила. С остальными Соледад регулярно дралась. С девочками она почти не общалась. «Вечно они ноют и завидуют», — жаловалась она матери. В ней самой зависть и злоба отсутствовали совершенно.

Мигель и Роберто — младшие братья Соледад — никогда не доставляли родителям столько хлопот. Габриэла надеялась, что если не поддерживать разговоры по поводу отъезда, то все пройдет само собой. Но она еще не знала своей дочери. Скандал не утихал несколько недель. Сдаваться Соледад не желала. Но ее родители совершенно не собирались уезжать из Валенсии и, естественно, не могли отправить малышку, которой еще не исполнилось даже семи лет, одну в незнакомый город. И наконец Густаво Эставес не выдержал. В один прекрасный вечер, не успела семья приступить к ужину, как Соледад в очередной раз завела разговор о своем отъезде. И тогда его терпение лопнуло.

— Довольно! — рявкнул он, вскочив со стула и стукнув кулаком по столу так, что тарелки подпрыгнули, а стаканы задребезжали. — Довольно, я не желаю больше слушать эти глупости!

Вся семья, включая двухлетнего малыша Роберто, с изумлением воззрилась на обычно уравновешенного отца семейства.

— Выбирай, — суровым голосом продолжал он, — или ты немедленно выкидываешь этот бред из своей глупой головы, или я завтра же отправляю тебя в закрытую школу при монастыре. Там тебя быстро научат послушанию!

Изумлению Соледад не было границ. Ее отец еще никогда с ней так не разговаривал! Она слегка испугалась, и ее темные глаза стали еще темнее. Но она тут же опустила их и тоненьким голоском пай-девочки проговорила:

— Хорошо, папа. Я буду учиться танцевать здесь.

— Давно бы так. — Густаво почувствовал, что его гнев иссякает, и ему сразу стало жалко свою любимицу, которая так и сидела с опущенными глазами над нетронутой тарелкой. — А вот когда подрастешь и покажешь, на что ты способна, может быть, ты и поедешь в Андалусию.

— Да, папа. Я согласна. Можно мне выйти из-за стола?

Отец, все еще стараясь сердито хмурить брови, кивнул, и Соледад убежала в детскую. За ней потянулись и братья.

В столовой повисла тишина. Густаво посмотрел на жену. Уголки ее губ подрагивали, а в глазах прыгали смешинки.

— Нет, какова, а? «Я согласна»! — Густаво действительно был поражен поведением дочери. — Кровь Христова, подумать только! Девчонке всего шесть лет, а она искренне считает, что мне требуется ее согласие!

Габриэла засмеялась:

— Но зато как ты был хорош в роли сурового отца! Я чуть было не поверила, что ты такой на самом деле…

— А я и есть такой. — И Густаво скорчил зверскую гримасу. — Просто ты действуешь на меня благотворно, моя красавица. Иди сюда…

Соледад подрастала. Она уже училась в школе. Она перестала драться с соседскими мальчишками — ей было некогда. Все остававшееся от школьных занятий время и все мысли девочки были отданы танцу, и с ним одним были связаны ее мечты.

Танец имеет свои законы, и чтобы непослушное поначалу тело научилось подчиняться им, необходима постоянная тренировка. Тренировка, не допускающая ни лени, ни поблажек самому себе. Только так достигаются отточенная четкость и сила движений, их завораживающая гибкость и легкость.

Маленькая Соледад уже знала, как труден выбранный ею путь, но никогда, даже в самые тяжелые минуты, когда ноги от усталости отказывались слушаться, а перед глазами плыли темные круги, не сомневалась в правильности своего выбора. Ее наставница Росарио Павон, учившаяся еще у легендарной Кармен Амайи, была очень требовательна к удивительно способной и трудолюбивой девочке. Соледад с самого начала понравилась ей, когда, приведенная Габриэлой в зал с огромными зеркалами, ничего и никого не стесняясь, повторила несколько однажды увиденных ею движений под хлопки холеных рук Росарио — и замерла, гордо вскинув маленькую головку и закусив нижнюю губу. Девочка отлично чувствовала ритм, и в ней был темперамент. А это означало — никаких послаблений, работа, работа, работа… Иногда, вернувшись вечером домой, Соледад падала на кровать и тут же засыпала. Габриэла сокрушенно качала головой, раздевая спящую дочь, но понимала, что изменить ничего нельзя.

А годам к двенадцати уже не только сама Соледад, но и никто из окружающих не сомневался в правильности выбранного ею пути. «У девочки талант. Думаю, ее ждет настоящая слава», — сказала сеньора Павон зардевшейся от гордости за дочь Габриэле.

Надо отдать должное Соледад: признание способностей ничуть не остудило ее пыл. Прошло еще два года, и Росарио Павон поняла: девочке уже не хватает того, что она может получить от нее. Рассказав о талантливой ученице своим коллегам в Малаге, Росарио начала готовить ее отъезд. И теперь, когда о поездке в Андалусию заговорила уже не Соледад, а сама сеньора Павон, Густаво и Габриэла противиться не стали, тем более что в свои четырнадцать лет Соледад была вполне самостоятельным человеком.

Она унаследовала красоту матери: у обеих были черные гривы одинаково непослушных вьющихся волос, тонкие черты лица и огромные темные глаза — золотисто-карие у Габриэлы и почти черные у Соледад. Соледад была немного выше матери. Когда девушка шла по улице — тоненькая, серьезная, с гордо поднятой головой, — то казалось, что она двигается под какую-то слышную лишь ей одной музыку. Ее грация зачаровывала, и многие оборачивались ей вслед. Впрочем, тогда это ее не интересовало. Ее вообще не интересовали обычные люди. Только такие же, как она сама, — увлеченные, одержимые творчеством… Разве можно жить по-другому, просто изо дня в день ходить в школу, потом на работу, готовить еду, покупать вещи, встречаться с друзьями?.. И это все?! Предложи ей кто-нибудь такое — она сочла бы это самым страшным наказанием…

Соледад прожила в Малаге год, с удовольствием забросив учебу в школе и занимаясь только танцем. На каникулы она вернулась в Валенсию, но тут же начала собираться в Мадрид, куда ее уже приглашали работать.

Густаво не скрывал своего недовольства.

— Я вполне современный человек, — говорил он жене, — но это не дело. Пятнадцатилетняя девушка — одна в столице. Да это может кончиться черт-те чем! Нет, я категорически против. Пусть подождет еще хоть пару лет.

— Густаво, очнись, — Габриэла покачала головой, хотя в душе была полностью согласна с мужем, — она не станет ждать. И спрашивать нас не станет. Просто возьмет и уедет. Она совсем взрослая.

Так оно и было. Вопрос, отпустят ее или нет, уже не стоял перед Соледад. Она давно не шестилетняя крошка, которую можно напугать мрачной перспективой закрытой школы при монастыре. Она готовилась к отъезду, собирала вещи, прощалась с друзьями и любимыми улочками родной Валенсии. Судьба давала ей отличный шанс, и она собиралась им воспользоваться.

— Не волнуйтесь, — утешала она родителей перед отъездом. — Я не пропаду, и со мной ничего не случится. Все будет в порядке, и я буду вам часто-часто звонить…

И, расцеловав на прощание родителей, братьев и всех собравшихся проводить ее родственников, Соледад умчалась в Мадрид. Навстречу жизни, славе, любви.

…Когда Люсия вернулась домой и нажала горящую кнопку автоответчика, он заговорил по-английски: «Между прочим, неплохо бы поздравить папу с днем рождения. Думаю, ему будет приятно».

Не узнать этот ехидный голос было нельзя. Звонил, конечно же, маленький негодяй Дэннис. Хотя, может быть, Брэндон? В жизни Люсия довольно легко различала своих сводных братьев-близнецов, но по телефону их голоса звучали совершенно одинаково, с одними и теми же интонациями. И два рыжеволосых чертенка часто бессовестно этим пользовались.

Но сейчас ехидство было справедливо: из-за предстоящей поездки в Израиль она совсем забыла о папином дне рождения. Люсия взглянула на настенный календарь — точно, сегодня двадцать шестое марта. Она стала быстро набирать лондонский номер Филиппа. К телефону подошла Эйприл.

— Привет, Эйприл, это Люсия. Как дела?

— О, Люсия, наконец-то. Спасибо, все хорошо. — Мачеха была искренне рада ее звонку.

— А где Филипп?

— Сейчас позову. Он уже несколько раз спрашивал, не звонила ли ты.

— Здравствуй, девочка, — раздался в трубке голос отца.

— Папочка, дорогой! Поздравляю, у тебя серьезная дата, — Филиппу исполнялось сорок пять, — и… и замечательный возраст. И ты у меня замечательный! Оставайся таким же.

— Я постараюсь, спасибо. А как ты?

— Просто восхитительно! — Люсия была в таком настроении, что ей хотелось обнять весь мир. — Представляешь, завтра утром мы с Тони улетаем в Израиль на конференцию. Это он все устроил — я буду переводчиком при их делегации. Буду переводить с испанского на английский. А потом мы с ним поедем в Эйлат!

— Очень рад за тебя. Я был в Израиле несколько раз. Думаю, тебе понравится там. Это интереснейшая страна. Но, надеюсь, дорогая, это не отменяет твоей поездки к нам? — Обычно хотя бы раз в год Люсия приезжала в Лондон.

— Конечно же нет! Летом я обязательно приеду. Зачем же лишать вас моего общества?

— Да, это было бы грустно, — вздохнул Филипп.

— Папа, я должна прощаться, у меня еще тысяча дел перед отлетом! Позвоню, когда вернусь. Привет всем. Целую тебя. И желаю сегодня хорошо повеселиться!

Люсия положила трубку. Она очень любила отца. Несмотря на то что родители расстались, когда ей было всего два года, Филипп никогда не переставал заботиться о ней, навещал в Испании, покупал уйму подарков и неоднократно предлагал забрать девочку в Англию. «Ты же все равно ею не занимаешься», — упрекал он Соледад.

Это было правдой. После возвращения из Лондона Соледад надо было восстанавливать былую форму и снова зарабатывать себе имя. За те несколько лет, что она прожила за границей, в Испании ее успели подзабыть. Подросли новые талантливые танцовщицы. Одним словом, воспитанием дочери ей было заниматься категорически некогда.

Поэтому Соледад отправила девочку к родителям. Люсия жила сначала в Валенсии, а потом в Альтеа — небольшом курортном местечке рядом с Бенидормом, столицей той части побережья, которую называют Коста-Брава. В Альтеа Эставесы купили маленькую гостиницу на Калье-де-Маринерос.

Маленькой Люсии здесь нравилось все: манящая синева моря, белый песок пляжей, чудесные пейзажи средиземноморского курорта, аттракционы. Жизнь в этих местах похожа на вечно длящийся праздник, который не утихает ни днем, ни ночью.

Когда пришло время отдавать ее в школу, в семье возникла проблема. В Альтеа хорошей школы не было, а возить внучку каждый день хотя бы в Бенидорм Густаво и Габриэла не могли: гостиница отнимала слишком много времени.

— Нужно, чтобы ребенок получил приличное образование, — заявила приехавшая из Мадрида Соледад. — С собой я ее забрать не могу: работа, гастроли… Мне сейчас просто некогда присматривать за ней. Может, отдать ее в какую-нибудь закрытую школу в Швейцарии? Филипп поможет с оплатой.

Но этому решительно воспротивилась Габриэла:

— Что девочке делать в этой стране безбожников?! — возмущенно воскликнула она. Будучи ревностной католичкой, сеньора Эставес искренне считала всех протестантов предавшимися дьяволу.

— Филипп, кстати, предлагал Англию, там же масса частных школ. Но я не в восторге от этой идеи, — задумчиво протянула Соледад. А Люсия, услышав о том, что ее, может быть, отправят в Англию, расплакалась.

Она не любила Англию. Каждый год Филипп забирал ее к себе. Они исколесили всю страну, побывали в Шотландии, Уэльсе, даже в Ирландии. Это были очень интересные и увлекательные путешествия. Но после солнечной Испании остров казался Люсии холодным и угрюмым. Здесь все было чужим: сдержанные, замкнутые люди, вечно сырой климат серого Лондона. А эта ужасная английская еда! И потом, там никто не танцует на улицах, не распевает под гитару страстные песни о любви. Люсия ощущала себя испанкой. Ее дом был в Валенсии.

Только нежная любовь к ней Филиппа скрашивала эти поездки. Соледад она с самого детства воспринимала как далекую звезду — прекрасную, яркую, которая появлялась и исчезала, живя своей, совершенно отдельной жизнью.

С отцом все иначе. Несмотря на разделяющее их расстояние, девочка всегда ощущала его теплое участие и интерес к себе. Когда он был рядом, она чувствовала себя защищенной. Филипп обладал легким, спокойным характером и чувством юмора, которого порой так не хватало Соледад.

Но в Англию она все равно не поедет! Тем более что это вредное место чуть не погубило ее маму…

Когда Соледад вышла замуж за Филиппа, она переехала к нему в Лондон. Филипп заканчивал Королевскую консерваторию, а Соледад намеревалась выступать здесь и, если удастся, преподавать фламенко. Благодаря своему уже громкому имени и связям мужа она легко нашла работу.

Жизнь была радостной. Филипп знал почти всю лондонскую богему, и они умели весело проводить время. Кроме того, благодаря мужу Соледад занялась самообразованием, наверстывая упущенное за многие годы.

Но потом родилась Люсия, и это резко изменило привычный уклад жизни. А снова приступив к репетициям после рождения дочери, Соледад поняла, что сырой климат Англии ей противопоказан. У нее начали болеть суставы и спина.

Требование врачей было категорическим: никаких физических нагрузок. Иначе начнется резкое ухудшение. Она пришла в ужас. Ее жизнь, ее мечты рушились на глазах. Она не рождена быть домохозяйкой! Муж, ребенок, дом — все это прекрасно, но для счастья явно недостаточно!

Соледад впала в самую настоящую депрессию. Она целыми днями лежала на диване или сидела и курила сигары, уставившись в одну точку. С Филиппом она не разговаривала, на крошечную дочь почти не обращала внимания. Так прошло какое-то время. Филипп показывал ее разным врачам, но ничего не помогало, лучше ей не становилось.

Однажды, вернувшись домой после концерта, Филипп застал жену в гостиной в довольно необычном состоянии. Она сидела в кресле с закрытыми глазами, а по лицу ее блуждала мечтательная улыбка. Соледад улыбалась! Такого не случалось уже тысячу лет! Но на приход Филиппа она никак не реагировала… А потом вдруг резко встала, вышла на середину комнаты и начала танцевать. Движения ее показались Филиппу странными. В них не было обычной четкости, но присутствовала какая-то неосознанная ярость, словно Соледад хотела выплеснуть всю боль и отчаяние, накопившиеся за эти долгие последние месяцы. Филипп застыл на пороге, боясь пошевелиться.

Но так же внезапно, как и начала, Соледад остановилась, упала ничком на диван и зарыдала. Филипп бросился к ней. И тут же почувствовал резкий запах спиртного. Он недоуменно огляделся по сторонам. На полу за креслом лежала бутылка из-под виски, похоже, в ней еще что-то оставалось… Он с трудом мог поверить своим глазам. Ла Валенсиана никогда не пила ничего, кроме вина, да и то в очень умеренных количествах. Он коснулся плеча жены:

— Соледад, любимая… Что случилось?!

Она повернула к нему мокрое от слез лицо:

— Что тебе нужно?

— Ничего. Я просто пришел домой. С кем ты пила виски?

— Ни с кем. Я выпила все одна. И оставь меня, наконец, в покое! — С этими словами она отвернулась и зарыдала снова.

Истерика длилась часа два. Филипп не знал, что предпринять. Он метался по квартире в поисках лекарств, и ему никак не удавалось ее успокоить. Она то плакала тихо, как обиженный ребенок, то начинала кататься по ковру, и при этом ее гибкое тело корчилось, словно от невыносимой боли, а из горла, вперемешку с рыданиями, вырывались какие-то хриплые испанские проклятия. А потом Соледад начала крушить все, что находилось в гостиной, и Филипп совсем растерялся. «Нужно срочно вызвать врача», — мелькнуло у него в голове. Но тут ей стало дурно. Застонав, она побежала в ванную…

Остаток ночи прошел ужасно. Соледад бесконечно рвало — не привыкший к крепким напиткам организм не прощал ей этой эскапады. Совершенно измученная, бледная, она лежала в кровати, трясясь от озноба, а Филипп пытался напоить ее раствором марганцовки, подносил таз, менял полотенца и готовил чай. Заснуть удалось только под утро. Почти весь следующий день Соледад провела в постели.

Для Филиппа эта история стала последней каплей, чтобы понять: пора предпринимать решительные меры. И через пару дней, когда Соледад окончательно пришла в себя, он купил им с Люсией билет, отвез в «Хитроу» и самолично усадил в самолет, вылетающий в Валенсию. Он чувствовал, что его семейной жизни наступил конец. Ему было горько, но, как человек творческий, Филипп понимал, что творится в душе Соледад. Она не могла без танца. Творчество было для нее смыслом жизни. И, лишенная его, она погибала. А этого Филиппу хотелось меньше всего на свете.

Он очень любил жену и надеялся, что в привычной обстановке она поправится, придет в себя и сумеет наладить жизнь — свою и маленькой Люсии. Так они и расстались: без сцен, без упреков. На прощание Филипп нежно поцеловал жену и дочь, Соледад заплакала.

Маленькая Люсия не была посвящена в подробности разрыва, но знала, что маме в Англии очень плохо и теперь она старается не бывать там даже на гастролях. Однако поездкам в Англию Люсии Соледад никогда не препятствовала и теперь даже готова была отправить ее туда учиться, если девочка сама этого захочет. Но Люсия не захотела. И тогда, после некоторых раздумий, ее отдали в лучшую частную школу Валенсии. Люсия жила там всю неделю, а на выходные дедушка забирал ее домой.

Девочка училась хорошо, особенно успевая по гуманитарным предметам. В школе она обзавелась множеством подружек, что было нетрудно: Люсия унаследовала легкий характер и чувство юмора отца. Но она отчаянно скучала по родителям. На каникулы ее возили то к одному, то к другому. Но этого было явно недостаточно.

Затаив дыхание, она слушала рассказы о дальних морях, на которых ее подруге Кармеле удалось побывать с отцом. И, слушая ее, Люсия страстно мечтала сама отправиться в какое-нибудь удивительное путешествие…

С Кармелой Моралес она познакомилась в Альтеа.

Теплым майским утром шестилетняя Люсия прогуливалась по пляжу неподалеку от гостиницы. Собирая ракушки, она увлеклась и не заметила, что отошла уже довольно далеко. Но в какой-то момент, когда солнце стало слишком припекать ее уже загорелые до черноты плечики, девочка сообразила, что, наверное, пора возвращаться. Слегка растерявшись от вида незнакомого пляжа, она стала оглядываться по сторонам, соображая, как ей попасть в гостиницу, белое здание которой с мавританскими башенками скрылось за изгибом берега. И тут она заметила девочку, сидевшую в красном шезлонге под большим красным зонтом.

На девочке был ярко-розовый купальник и солнечные очки в розовой оправе. Но самое главное — у ее ног лежал, положив голову на лапы, чудесный Лабрадор, чья холеная шерсть золотилась и переливалась на солнце.

Таких красивых лабрадоров Люсия в своей жизни еще не видела.

— Привет, меня зовут Люсия, — деловито сообщила она, останавливаясь перед девочкой. — А тебя? Можно погладить твою собаку?

Девочка, которая явно была не старше самой Люсии, окинула взглядом из-под темных очков ее растрепанные волосы, перепачканные в песке руки и желтый комбинезон, немного подумала и скривила губки:

— Нет, мою собаку трогать нельзя. И вообще, уходи, пока я не надавала тебе тумаков, — грозно добавила она.

К такому обращению Люсия не привыкла, но не растерялась:

— Да я сама могу надавать тебе тумаков, — подбоченившись, заявила она.

— Только попробуй!

— А вот и попробую!..

Когда сеньора Лаура Моралес вернулась к своему красному зонту, где она десять минут назад оставила Кармелу под охраной Фило, она просто не поверила глазам. Ее отлично воспитанная маленькая дочка каталась по песку, яростно сцепившись с какой-то незнакомой девочкой. При этом обе визжали, царапались и бешено колотили друг друга. Очки в розовой оправе валялись в песке. А вокруг скакал Фило, заливаясь неистовым лаем.

Недолго думая, сеньора Моралес отвинтила пробку бутылки с минеральной водой и стала поливать визжащих девчонок. Холодная вода быстро остудила пыл маленьких драчуний. Девочка в розовом купальнике вскочила, вытирая рукой мокрое лицо. На мать она смотрела испуганно.

— Кармелита, что здесь произошло? — строго спросила та.

Но Кармела пожала плечами и безучастно отвернулась в сторону моря.

— Да так, ничего особенного. Просто мы немного поспорили…

Люсии такой ответ понравился, хотя она испугалась: красивая незнакомая сеньора выглядела очень сердитой. Она пригладила волосы, отряхнула комбинезон и, решив, что теперь туалет в порядке, подошла к матери Кармелы и церемонно представилась:

— Здравствуйте, сеньора, меня зовут Люсия.

Лаура Моралес улыбнулась:

— Рада познакомиться, Люсия. Ты здесь живешь?

— Нет… Я немного заблудилась, — честно призналась та. — А живу я… — Люсия махнула рукой в том направлении, куда собиралась идти. — Там гостиница моих дедушки и бабушки. Можно мне познакомиться с вашей собакой? — спросила она Лауру.

И тут Кармела, угрюмо молчавшая все это время, буркнула:

— Можно. Я тебе разрешаю.

Лаура посмотрела на дочь, затем — на Люсию. «Вот и пойми этих детей», — подумала она.

А через несколько минут вся троица — Люсия, Кармела и Лабрадор Фило — радостно носилась по пляжу…

Теперь она почти каждый день куда-нибудь отправлялась вместе с Лаурой и Кармелой. Они ездили на мыс Сан-Антонио и на мыс Нао. Лаура возила девочек в ущелье Ада. По дороге они любовались водопадами и потоками света, которые солнце бросало на стены утесов. Они побывали в долине Пла-де-Петракос, где пять веков назад католики разгромили морисков и в нишах скал сохранились рисунки, возраст которых семь тысяч лет.

Кармела пришла в полный восторг от рыцарского турнира в замке графа Альфас. Представление разыгрывалось довольно часто — туристы охотно платили за него деньги.

Люсии, когда она увидела сверкающие на солнце мечи и развевающиеся плюмажи рыцарей, показалось, что это ожили герои ее любимых сказок.

А огромный «Аквалэнд»! А Музей-аквариум!

Одним словом, это лето стало незабываемым.

Но рано или поздно все кончается. Пришло время расставаться. Когда Кармела, Лаура и Фило уехали, Люсия загрустила. Она вдруг почувствовала себя ужасно одинокой.

Мама жила в Мадриде, Моралесы тоже. Габриэла и Густаво почти целый день были заняты делами, и у них оставалось не так уж много времени для внучки.

Но вдруг от Кармелы пришла открытка. Люсия ответила, и переписка завязалась. Уже став студентками, они однажды долго хохотали, достав и перечитав все эти бережно хранимые письма, написанные жуткими каракулями и с самыми невероятными ошибками, — свидетельства их глубокой детской привязанности друг к другу.

Зимой на каникулы Люсия приезжала в Мадрид, а летом Кармелу привозили на Коста-Бланка. Но вскоре Рикардо Моралес начал брать Кармелу с собой в поездки. А Люсия ездила в Англию к отцу. Встречи стали редкими.

Со временем Соледад, достигшая славы, объездившая полмира, выступавшая с лучшими танцорами Испании, начала работать в Мадриде как хореограф. И Люсия, которой к тому времени исполнилось четырнадцать, переехала в столицу. Восторгу подруг не было границ!

Их дружба окрепла, и, разумеется, они вместе поступили в Университет Комплютес в Ла-Монклоа. Правда, Кармела отказалась изучать вместе с подругой психологию. Это слишком серьезно для меня, заявила она и выбрала журналистику.

Живая, дерзкая Кармела отлично дополняла спокойную и несколько неуверенную в себе Люсию. Темноволосая сеньорита Моралес была очень хорошенькой девушкой. У нее были зеленоватые глаза, большой чувственный рот и золотисто-смуглая кожа. Вся ее гибкая точеная фигурка, казалось, излучала энергию и жизнерадостность.

Вокруг нее всегда вился рой поклонников. И частенько Кармела забывала, с которым из них она обещала сегодня отправиться на выставку. А что уж говорить о ее бедных родителях, которые совершенно терялись от такого калейдоскопа лиц!

— Аугусто — чудесный парень, он всегда такой вежливый. Пожалуй, он нравится мне больше остальных, — говорила Лаура, закрыв дверь за очередным молодым человеком.

— Но, мама, — смеясь, возражала Кармела, — это вовсе не Аугусто, а Хесус, и сегодня ты видела его впервые!

Впрочем, все это было совершенно безобидно. Она ходила с приятелями на корты, на дискотеки, ездила за город, но по-настоящему ей не нравился никто. Сердце Кармелы оставалось абсолютно свободным. Считая себя современной и прагматичной девушкой, она больше всего интересовалась своей будущей карьерой.

А Люсия… В эту ночь от волнения она долго не могла уснуть. Она думала о Тони и о том, как завтра они прилетят в Израиль и своими глазами увидят Храм Гроба Господня и Мертвое море, Гефсиманский сад и пустыню Негев… Она уже успела прочитать в путеводителе столько интересного!

Но она даже не догадывалась, что эта поездка изменит в ее жизни многое…

Неожиданно дождь застучал по крыше машины, заработали дворники. Люсия открыла глаза и вспомнила, что у нее нет зонта. Как назло, стоянка так далеко! Ей хотелось остаться в машине и слушать дождь хоть до утра — пока не пройдет дневная усталость и досада. В первый раз в Израиле у них выдался свободный вечер — и Тони не захотел провести его с ней! Видите ли, завтра у него доклад. И теперь вместо того, чтобы опускать голову на любимое плечо и вздрагивать от поцелуев украдкой, она вынуждена вести бессмысленные беседы с этим суетливым и неповоротливым Пабло Эугенио. Он-то умудрился отчитаться о своих медицинских открытиях в первый же день, и концерт Маковски для него — только повод пропустить пару рюмочек в баре. Пухлые, как надувные шарики, пальцы Пабло обхватили тяжелую золотистую ручку, Люсия вошла в открытую перед ней дверь и ощутила себя мокрой курицей под микроскопом. Обилие красного и желтого резало глаза. «У меня, наверное, расплылась тушь, — подумала она и, бросив небрежное: — Встретимся в зале», — спешно удалилась в направлении дамской комнаты.

Черная бисерная сумочка была прелестна. Доставая платок, Люсия невольно задержала взгляд на ее таинственных переливах. Как будто звезды, до которых не долететь. Она приобрела эту дешевую вещицу на память об Иерусалиме. Там было так людно: казалось, стоит остановиться на несколько минут и тебе станут наступать на пятки. Огромные тысячеголовые людские потоки, словно змеи, переползали из арабского квартала в иудейский, из иудейского — в армянский… Футболки и шорты, мусульманские чехлы от головы до пят, сюртуки, галстуки и даже меховые шапки. У Люсии голова шла кругом, и она отчаянно сжимала руку Тони, чтобы не потеряться. Было так приятно, что она не одна в толпе, есть с кем поделиться впечатлениями.

А ведь какого труда стоило уговорить его лететь раньше! Зато у них появился целый день, когда можно чувствовать себя самыми обычными туристами… Иерусалим сначала не произвел на Люсию никакого впечатления: весь серенький, казался выстроенным наспех. Но когда автобус достиг Старого Яффо, она прильнула носом к стеклу как завороженная. И во время экскурсии отрывалась от созерцания, только чтобы убедиться: Тони тоже смотрит во все глаза, не только сквозь глазок видеокамеры. В том, что библейские события — правда, что все происходило именно здесь, она не сомневалась никогда. Для испанцев верить — все равно что дышать. Шустрые смуглые мальчишки, торгующие всякой мелочью, видя ее серьезное лицо, кричали на ломаном английском: «Почему ты сердишься? Пожалуйста, улыбнись!» Как тут было не купить у них что-нибудь!

Люсия справилась с потеками туши, подчеркнула контур губ. Рядом с ней успели обосноваться две массивные ярко накрашенные трещотки. То и дело поправляя бархатные складки на своих округлостях, они щедро делились охами и ахами.

— Последний раз я видела Маковски семь лет назад в Лондоне. Это было восхитительно! У него совершенно неповторимый стиль…

— Говорят, он очень постарел с тех пор.

— Время никому еще не удавалось остановить. Тем более при его образе жизни…

Люсия не дослушала и поспешила к выходу, бросив еще один беглый взгляд на свое отражение в зеркалах.

Вот так, в профиль, она очень себе понравилась. И почему Соледад ругает ее за неправильную осанку?! Только Ла Валенсиане, с ее действительно неповторимой профессиональной осанкой, могло прийти в голову так безосновательно придираться!

Пабло на месте не было. Она шла по рядам, и лоснящиеся от блеска поклонники классики осторожно косились в ее сторону, что-то многозначительно шепча своим дамам. Наконец стали гасить свет, и девушка порадовалась обретенной недосягаемости: можно уйти в себя, стать незаметной, забыть напрочь об этом зале со всеми его надуманными приличиями.

Зачем Тони так подолгу просиживает за докладом, если все было готово еще накануне отъезда? Ей хватило нескольких вечеров, чтобы освоить всю их медицинскую терминологию. Ну почти всю. Отдохнуть под музыку от очкастых медицинских умников должно быть приятно. Они высовывают нос из энциклопедий, только чтобы поделиться впечатлениями о прочитанном. Кажется, эти исследователи костей и сухожилий видели в ней только правильный скелет. Неужели в деловом костюме она менее привлекательна? Синий с круглыми лацканами, например, подчеркивал ее фигуру не хуже, чем самое откровенное платье.

…Вызвав грохот аплодисментов, на сцене появился седой, высокий и, казалось, совершенно бесстрастный пианист. Знаменитость, о которой уже второй день шумит весь Тель-Авив. Люсии представилось, что рояль — это огромный черный жук с одним крылом. Сейчас он полетит, испуская из своего чрева самое невероятное жужжание, поблескивая панцирем. Музыка рождается в воздухе, в шуме прибоя, в вое ветра, а потом ее ловят, сажают в нотные тетради и выпускают полетать только в душных залах, где от портьер пахнет прошлогодней пылью. Люсия не любила хлопать в ладоши. От этого у нее уставали руки.

Пабло ввалился на последних аккордах прелюдии и, с трудом втиснувшись в кресло, навис над Люсией. Судя по запаху, ассортимент бара пришелся ему по душе.

— Говорят, антракта не будет?

Она ответила деланной улыбкой и натянула подол юбки на колени.

…Единственный, кто воспринимал ее на симпозиуме не только как переводчика, был сухонький седой старичок, изучавший какие-то необычные нервные расстройства. Выдав очередную ученую фразу, он обводил глазами присутствующих, непременно останавливая взгляд на коленках Люсии, отчего ее кожа покрывалась мурашками. К числу ее поклонников теперь, кажется, прибавится и это чудище. Как здорово, что Тони не похож на своих коллег и, более того, не засматривается на их подружек.

Люсию немного расстраивало, что она была не единственной хорошенькой переводчицей. Темнокожая француженка Жюли вызывала у нее нечто вроде доброй зависти. Полуженщина-полуребенок, с мальчишеским ежиком на голове, вздернутым носиком и слишком, пожалуй, худенькими ножками, она тем не менее была необыкновенно обаятельна. Жюли настолько быстро говорила и сопровождала свои молниеносные переводы такой экспрессивной жестикуляцией, что не могла не расшевелить эту солидную аудиторию, не вызвать одобрительной улыбки. Люсия казалась себе на таком фоне пустым местом, из которого исходит правильная английская речь. Она потом долго пытала Тони, не считает ли он ее скучной, неоригинальной, и успокоилась, только будучи осыпанной градом комплиментов.

«О чем это я?» — опомнилась она. Руки седовласого гения скакали по клавиатуре, как саранча по грядке. Он будто не касался клавиш, а только размахивал длинно-палыми кистями от радости, что все так здорово получается, только слушал музыку, которая лилась сама собой, без всяких усилий с его стороны. Справа и слева восторженно смотрели на сцену, откуда доносились невероятно сложные пассажи.

Вот так же, каждый в себе и в то же время все вместе, сидели люди у Стены Плача. Там для них тоже звучала музыка, музыка, которую невозможно создать простыми нажатиями пальцев на клавиши, — ее, неслышимую, нужно было уловить фибрами души. Сначала Люсию поразило и даже немного разочаровало то, что у священного места стоят самые обыкновенные стулья. Сидящие на них шептали слова молитв, думали о чем-то своем или писали на листочках. Надо же: вкладываешь свою записочку с просьбой в щель, и желание исполняется. Но ей, вообще-то, нечего было желать. Красота, любовь, интересная работа — все это у нее уже есть. Не беспокоить же Бога по мелочам и не просить у него бриллиантовое ожерелье или успехов в следующем учебном году. Люсия потрогала Стену: камень казался живым, словно излучал какую-то неземную энергию. Повинуясь минутному порыву, она вырвала листок из записной книжки и размашисто набросала: «Пусть со мной произойдет что-нибудь необыкновенное». Свернула записку в несколько раз, встала на стул и постаралась положить ее как можно выше.

Необыкновенное? Что бы это могло быть? Разве я верю в чудеса? Наверное, это то, чего не заметишь в будничной суете. Вот эти звуки — разве они не необыкновенные, разве я могла догадываться об их существовании до того, как очутилась здесь? Они опутывают невидимыми нитями, заигрывают с дождем на улице и посмеиваются над теми, кто пристально следит за их кутерьмой, вцепившись в рукоятки кресел.

Внезапно пианист оторвал руки от рояля, застыв на несколько секунд в позе колдуна. Мгновенную тишину сменил оглушающий грохот аплодисментов. Он встал, сухо поклонился. Резко поднял голову, откинув назад волосы. Ослепительная улыбка и яркий блеск глаз.

Постепенно опять наступила полная тишина. Ни скрипа, ни шелеста платьев, даже всеобщее дыхание замерло. И вот откуда-то из самой сердцевины этой тишины поплыла музыка. Так незаметно ночь переходит в утро: капли росы загораются первыми блестками, и птицы начинают петь, выдергивая по ниточке из пелены сна.

«Какие сдержанные манеры, но при этом он высекает пламя! — подумала девушка. — Не прикладывая никаких видимых усилий». Люсия откинулась на спинку кресла. Музыка целиком завладела ее вниманием. Она увидела перед собой огромное поле цветущих маков. Их колышет ветер, срывает лепестки. Стаи алых лепестков. Разве ветру сложно поднять все это легкоранимое богатство? Осиротевшие маковые головки льют слезы по утраченной красоте. Ветер играет, он просто баловник. Он не возвращается взглянуть, что стало после его нашествия. Подбросит еще пару раз высоко вверх трепещущую алую тучку и оставит ее на дороге.

Она вздрогнула, вернулась на мгновение в реальность и снова закрыла глаза. Ей представилось ослепительное восходящее солнце, руки ее матери, извивающиеся в танце, как языки пламени. Действительно, звучали вариации на испанскую тему. От концертного зала не осталось и следа. В ее воображении царила испанская провинция, посиделки с танцами и гитарами. Со всех окраин, по-королевски ступая, стекаются лучшие танцовщицы. Неужели такие трели можно извлечь из монументального рояля? Это как ансамбль гитар, но… не только. Будто дрожание воздуха стало ощутимым на слух.

Пауза. Недолгий перестук клавиш задает ритм. Набрать побольше воздуха. Взмахнуть широкой юбкой и… Кожа стала горячее, а внутри, где-то под ребрами, сжался огненный комок. Если не вытанцевать, не выплеснуть вместе со стуком каблуков свою взъерошенную душу, то сойдешь с ума!

Руки музыканта, ведя за собой ее фантазии, рисовали с детства знакомые Люсии картины фламенко. Первая встреча: он за ней, она от него, шаг, поворот плеча, гордый взгляд. Любовное свидание: скольжение ярких одежд, рук, дрожащие плечи, разметавшиеся волосы. И рвущаяся наружу ревность — кто кого перетанцует! Коварство соперниц, сверкание ножа в складках платья…

Несколько прядей упали на лоб пианиста. Его легкая улыбка казалась ей тайным довольством волшебника, творящего очередное из своих чудес. Он же англичанин! Откуда это у него? Люсию переполняла гордость за то, что она принадлежит Испании, это ее народ породил такую музыку! Но было и немного обидно: как будто кто-то прокрался к сокровенным кладезям и разбрасывает хранимое веками богатство по миру, не задумываясь о его истинной ценности. Она не заметила, как стала отчаянно бить в ладоши. Пабло с трудом поборол зевоту, засобирался к выходу и с удивлением посмотрел на свою разволновавшуюся спутницу. Уголки ее глаз стали влажными. Перед сценой образовалось цветочное море…

Сбросив мокрые туфли, Люсия закружилась от удовольствия. Жаль, что нельзя бежать босиком через весь город. Зануда Пабло явно не понял бы такой выходки.

…Тони спал прямо за письменным столом. Нужно зажечь самый яркий свет и растормошить его сейчас же.

— Тони, проснись!

Глаза чуть приоткрылись на его осунувшемся лице, и она оказалась в объятиях раньше, чем утомленный ученый окончательно проснулся.

— Ну, как концерт?

— Ты себе не представляешь! Я как будто побывала в сказке… Или слетала в детство на машине времени.

— Кто из нас видел сны: ты или я?

Она села на соседний стул, сложила руки, как школьница, и мечтательно закатила глаза:

— Тони, я отдохнула от себя такой, какая я бываю обычно, эта музыка меня так захватила! Как будто на концерте была другая я, я безо всякой материальной оболочки.

— Мне больше нравится в оболочке… — Тони сложил бумаги, выключил настольную лампу и торжественно объявил: — Хочу тебя обрадовать: я решил не оставаться на закрытие. Завтра же вечером мы едем на Красное море! Там я смогу только и делать, что общаться с тобой!

Она встала, поцеловала Тони в щеку и отошла к окну. Город блестел мокрыми крышами и тротуарами. Жизнь казалась заманчивой вне зависимости от того, с какой точки на нее смотреть. Прекрасно, пусть будет море.

Сначала было очень приятно касаться босыми ногами теплого, мягкого, как ковер, песка. Но затем ее ноги стало засасывать в рыжие песчаные валуны, делать шаги становилось все труднее. Волнами выбрасывало на берег покрытые слизью и плесенью щепки, камни, рваные резиновые мячики. Казалось, если она не отойдет сейчас хотя бы на несколько метров от воды, ее завалит хламом или засосет в песок. Впереди, ничего не замечая, как по льду, шел Тони. Его силуэт становился все меньше и меньше. Люсия поняла, что не может сделать больше ни шагу, и проснулась.

Неуверенно приоткрыв веки, сквозь расплывшиеся очертания собственных ресниц она увидела радужных разноцветных зайчиков — верных свидетелей того, что смертоносные бури остались во сне, — и поспешила убедиться: солнце действительно светит приветливо. «Наверное, это следствие недельной усталости», — успокоила себя Люсия. Все-таки ей пришлось много работать, и она вполне заслужила этот отдых. Чтобы быстрее вернуться к чудесной реальности, она ткнулась носом в плечо Тони и потрогала его сбившиеся волосы. Он спал сном младенца, и казалось, что от его губ пахнет парным молоком. Она легко коснулась их своими губами, но Тони не проснулся.

Это был первый день за все время пребывания в Израиле, когда утром можно было понежиться в постели. Доклад, во что уже с трудом верилось, вчера прочитан и, как следовало ожидать, принят одобрительно. Тони не переставал волноваться всю неделю, пытаясь скрыть от нее свое волнение. Но Люсия не могла не догадываться, что что-то не так, замечая в самый неподходящий момент его отсутствующий взгляд или находя покрытые все новыми исправлениями страницы…

Вчера этому пришел конец, и Тони стал таким, как прежде. Даже более пылким. Конечно, разбудить его сейчас невозможно, и Люсия решила порадоваться началу нового дня в одиночестве. Надев бирюзовое бикини, умывшись ледяной водой и кое-как причесав волосы, она вышла на балкон. За спиной осталось царство нежности, с шелковыми простынями, бархатными прикосновениями и непонятно откуда взявшимися страхами.

Отель, где они остановились, назывался «Лагуна» и был одним из лучших на Эйлатском побережье. Узкий пролив между двумя волнорезами, буйство зелени и пестрые пляжи — для того чтобы увидеть все это, нужно было только распахнуть тяжелые темно-розовые занавеси. Сделав глоток холодного мартини, Люсия взбодрилась. Напиток окончательно развеял остатки дурного сна.

Несмотря на довольно ранний час, было жарко. Легкому ветерку удавалось напомнить о своем существовании лишь тихим шелестом пальмовых листьев. Обратив на них внимание, Люсия почувствовала себя такой же сильной, как эти деревья, внутри которых, наверное, так и бурлит животворящий сок. И почему во сне мы бываем такими беспомощными? А вот пальмы, эти лохматоголовые великаны, наверняка ни на минуту не сомневаются в своем могуществе… Ну и ладно, зато они вынуждены стоять на одном месте всю свою жизнь и пялиться на этот белоснежный отель, пока он не развалится от старости или пока их не спилят и не построят на их месте, скажем, теннисный корт, а она, Люсия, будет носиться по миру как бабочка. Сколько еще впечатлений ее ждет!..

И откуда только берутся такие глупые сны? Разве Тони оставил бы ее в беде? Он ведь каждой частичкой счастья пытается поделиться с ней. Без него она не оказалась бы здесь. Может, когда-нибудь она станет знаменитым психологом и будет колесить по миру с собственным докладом в папочке…

— Браво! Это новое слово в науке! Как вам удалось сделать такое сногсшибательное открытие?

— О, это получилось само собой, я просто внимательно наблюдала за своими пациентами и делала выводы.

— Потрясающие, надо сказать, выводы. У вас неженское мышление. И какие аналитические способности!..

Люсия была уверена, что здесь, на побережье Красного моря, ее на каждом шагу ожидают подарки. Иначе просто не может быть. Приятно почувствовать, что ты не болен сразу всеми теми болезнями, о которых только что шла речь. Медицинский симпозиум, в конце концов, нужен только для того, чтобы каждый мог кувыркаться в морской пене, а не изучать трещины на потолке над больничной койкой.

Через полчаса, одетые в светлые пляжные костюмы, молодые люди завтракали в кафе. Тони отодвинул тарелку с тостами, протянул руку через столик и осторожно сжал девичьи пальчики.

— Что ты увидела там, за окном?

— Ничего, так. Просто смотрю. Ты хочешь сказать мне что-то?

Тони опустил голову, покусал губы, поморщил лоб и, подавшись подбородком резко вперед, отчеканил:

— Я хочу, чтобы мы поженились, не дожидаясь начала моей самостоятельной практики. Вы выйдете за меня замуж, Люсия Эставес? — добавил он, уже прогнав неуместную серьезность.

— Я… даже не ожидала от тебя такой решительности. Это тебя успех на симпозиуме сподвиг?

Было видно, как часто он дышит. Облегающая футболка не могла скрыть волнения в его широкой груди.

— А кремовые розы и платье со шлейфом будут? — шутливо прищурилась Люсия. Тони засиял и принялся целовать ее руки. — Осторожно, кофе прольешь!

Вышколенный персонал скучал от безделья. В кафе было пустынно. Официанты завистливо посматривали на юную парочку, словно сошедшую со страницы модного журнала. Сразу видно, только что приехали: встают по привычке рано.

Люсия допила кофе и, резко перевернув чашку над блюдцем, уставилась на расползающуюся кашицу. Перед ней была круглая клякса с дыркой посередине.

— Кольцо! — в восторге закричал Тони.

Не так давно возникший в этих краях островок цивилизации был окружен со всех сторон диким, безлюдным пространством. И Люсия выразила готовность покинуть на все три дня напичканный удобствами Эйлат, чтобы отправиться к неизведанному — хоть в Аравийскую пустыню! Но у Тони были другие планы. Он любовался ее ребяческими порывами и сыпал обещаниями, не особенно задумываясь над тем, что говорит. На минуту мечтательность на его лице сменилась выражением заботы.

— Ты не боишься акул и кораллов?

— Акул — да, а кораллы совсем не страшные, потому что…

Не слушая ее болтовни, он взял Люсию за руку и потащил к пестрым торговым рядам.

— Как тебе вон те резиновые туфли? Какой цвет больше нравится: желтый или розовый?

— Никакой.

— Надо купить. — Он склонился, поцеловал ее в лоб, как ребенка. — А то исцарапаешь в кровь свои шелковые лапки.

Желтые с твердой черной подошвой сандалии, жизнерадостные, будто подсолнухи, показались Люсии более приспособленными для клоунских выступлений, чем для хождения по морскому дну. Гораздо более ее заинтересовал одноразовый фотоаппарат для подводных съемок. А вдруг получится сфотографироваться с акулой? Их же здесь, говорят, много. Девчонки в «Фернанде» умрут от восторга. Она посмотрела на сосредоточенно шагающего рядом с ней Тони, но расспрашивать про акул не стала.

О деньгах Люсия почти никогда не задумывалась. Подружки по университету сокрушались, что не могут позволить себе такого легкомыслия. Хорошо быть красивой: пройдешь по подиуму перед разряженной публикой, повертишься перед объективом — и вот тебе все необходимое. Люсия любила свою работу и готова была делать ее бесплатно. Подождать с женитьбой, пока Тони не станет обеспеченным доктором, было скорее его идеей. Его и, конечно, Соледад. Здесь, в Эйлате, Люсия впервые задумалась, как удается Тони при его пока что небольших заработках ни в чем ей не отказывать. И этот комфортабельный отель, и всяческие маленькие удовольствия, наверное, результат многомесячной экономии.

Вскоре от таких прозаических мыслей ее отвлекли горы. Солнце еще не успело зависнуть над самой высокой макушкой и тысячами разноцветных фонариков подсвечивало таинственные каменные замки. Громадины сияли всеми цветами радуги. Розоватый выступ нависал над фиолетовым ущельем, и это походило на совиный нос над разинутой пастью. С теневой стороны серебрилось антрацитовое основание — роскошный воротник на толстой шее чудовища. Направив желто-зеленые колючки вверх, прижавшись к земле, спал еще не обласканный солнцем ежик, а на изогнутом крокодильем хвосте уже заиграли светлячки.

Тони с удовольствием повалялся бы еще в кровати, но раз уж его подруга ни с того ни с сего заболела бессонницей, нужно постараться так наполнить этот день впечатлениями, чтобы он казался длинным, как неделя. Завтра ей захочется отдохнуть, и она не удерет ни свет ни заря на балкон со стаканом мартини. Он же готов не покидать с ней постель хоть целую вечность. Есть только одно «но»: ему ужасно хотелось поплавать с аквалангом. Это давняя мечта Тони. Ради ее осуществления он выбрал Красное море. «Рай для аквалангистов», — твердили в один голос все, кому удавалось спуститься здесь под воду хоть на несколько минут.

— Я надеюсь, что сегодня ты побываешь в райском саду. — Он положил руку ей на талию и замедлил шаг. Люсия широко открыла глаза:

— Под водой? Жаль, что я не смогу сорвать там яблоко. Они ведь не растут на коралловых деревьях.

— Если тебе хочется сделать что-нибудь неподобающее, можешь дернуть за хвост рыбку. Или отломить кусочек коралла. Насколько я знаю, это здесь запрещено.

— А что мне за это будет? Меня прогонят из рая?

— Не думаю. Но рыбка может откусить палец, а также твой любопытный нос, если будешь совать его куда не следует.

И Тони ухватил ее за кончик аккуратного носика. Промычав что-то крайне неодобрительное, Люсия вывернулась из его рук и состроила обиженную гримасу.

Ей доставляло огромное удовольствие прогуливаться здесь со своим преданным кавалером. Солнце поглаживало кожу, со стороны моря веяло едва уловимой прохладой, кроме того, можно было чуть ли не каждую минуту ловить на себе откровенные взгляды сверкающих шоколадными мускулами мужчин. Но рядом с ней был Тони — не менее красивый, чем все эти незнакомцы, и к тому же такой близкий. Стоило курортным повесам перевести взгляд с прелестей юной красотки на ее спутника — на их лицах появлялось разочарование.

— Погуляем еще немного, я боюсь, что под водой холодно. — Кольцо ее рук сомкнулось на его шее.

— Это море самое теплое на земле, — прошептал он ей на ухо, и, как бы в подтверждение этому, она почувствовала где-то возле мочки теплоту его дыхания.

«Он как ребенок», — подумала Люсия, поморщившись от щекотки. И действительно, Тони смотрел на нее с таким детским обожанием, не замечая вокруг ничего, кроме ее присутствия… Ей стало немного обидно, что он не уделяет никакого внимания направленным на нее восхищенным мужским взглядам: «А где же настоящая испанская ревность?» Люсия вдруг подумала, что, пожалуй, она могла бы даже изменить Тони и он вряд ли заподозрит неладное…

Тут же отругав себя за подобные мысли, она обернулась, чтобы поправить упавшую бретельку, и заметила краем глаза шумную компанию, которая расположилась под огромным зонтиком. И неожиданно ее крамольные мысли продолжили свой ход: «Вон хотя бы тот белокурый юноша в светлых джинсах… Такие пушистые волны волос, наверное, пахнут морским ветром. Совсем еще мальчишка. Отсюда не видно, но наверняка у него на носу едва различимые веснушки. Может быть, он приехал сюда с родителями, какими‑нибудь респектабельными немцами, которые засели в шезлонгах, как мумии, и лениво посматривают то в книгу, то на синий горизонт, то по сторонам — в поисках своего отпрыска. Можно было бы заставить их побеспокоиться! Родители не могут сосредоточиться на любимых бестселлерах, а он в это время робко расстегивает верхние пуговицы ее цветастого платья, смотрит какое‑то время в нерешительности, дотрагивается слегка дрожащими ладонями…» Люсия обернулась как‑то слишком откровенно. Объект ее мечтаний, обнажив два верхних зуба, неестественно далеко отстоящих друг от друга, тупо осматривал ее от спины и ниже. По всей видимости, он нисколько не стеснялся своего занятия и даже не заметил ее взгляда. Она поспешила отвернуться и, глядя мимо Тониных глаз, попросила:

— Хочу скорее забраться в воду, сделаем это в каком‑нибудь безлюдном месте?

Он в недоумении поднял брови, но был рад предложению.

— Придется пройти еще немного пешком. Вдоль берега — ты не против?

Нельзя было не залюбоваться, глядя, как Тони лихо скачет по береговым завалам, совсем не касаясь валунов руками.

— А теперь моя козочка!

У нее получилось немного хуже. Страшно все‑таки ободрать коленки, тем более такие очаровательные: маленькие, округлые, почти не выступающие на стройной линии ноги. Правда, Тони отдавал предпочтение не им, а изнеженным местечкам на сгибах ног сзади. Ему нравилось, что кожа там такая тонкая и гладкая — как у новорожденного. Ему часто хотелось прикоснуться к этим укромным уголкам ее тела, но Люсия не позволяла: щекотка была для нее самым неприятным ощущением изо всех, которые ей выпало на долю испытать.

Последний прыжок — и она на руках у Тони. Посадив свою принцессу на каменный трон, он принялся потрошить холщовую сумку: новые туфли для плавания, маска, фрукты, пушистое полотенце… Люсия встала на камень, сняла шорты и майку и, оставшись в любимом купальном костюме цвета морской волны, довольно осмотрела свое тело. Солнце и ветер будто пытались заглянуть, незаметно проникнуть — кто быстрее — за тонкую синтетическую ткань, туго облегающую ее грудь и бедра. С трудом удержавшись на высоком, узком постаменте в позе цапли, она метким броском отправила узкие лоскутки в груду вещей, образовавшуюся у ног Тони. Некоторое время хлопотливый ученый, не вставая с колен, удивленно смотрел на прилетевшие трусики, пока Люсия хохотала за его спиной, но затем последовал ее примеру, помялся с ноги на ногу, думая, требуется ли от него сейчас что‑нибудь столь же лихое, но решил не бросаться в воду сломя голову. С чувством умиления он застегнул на ней резиновые башмачки — единственный предмет одежды, быстро обулся сам и первым вошел в прозрачные яркие волны.

Вода была настолько насыщена сине‑бирюзовой гаммой, что казалась желеобразной. Оптический обман. Люсия немедленно в этом убедилась, шагнув в теплую, жидкую, мягкую безграничность. Хотя Тони взял на себя миссию первопроходца, делать шаги было боязно: под ногами роились острия кораллов, волны сбивали с ног, дно стремительно уходило вниз. Один неосторожный шаг, и придется ходить с уродливым пластырем. Немного вперед и вниз, оттолкнуться и — плыть!

Она вот‑вот растворится, станет совершенно прозрачной, ее эмоции вольются крохотной каплей в огромную, вечно кипящую морскую душу. Люсия перевернулась на спину, зажмурилась и вспомнила дом своей матери, родное Средиземноморье. Здесь, в Эйлате, спокойнее — то ли вследствие действительных природных различий, то ли оттого, что рядом ее широкоплечий друг… Открыв глаза и с трудом привыкнув к граду ослепляющих лучиков, она поискала на сверкающей глади его темноволосую голову. Не заставив долго волноваться, Тони вынырнул совсем рядом, и они подняли вокруг себя фонтан брызг. Необыкновенная соленость воды позволяла здесь держаться на плаву часами, ничуть не уставая, но стоило выйти на сушу, как морская соль начинала въедаться в кожу и вызывать зуд. Люсию это раздражало и смешило одновременно. Она не чаяла, когда доберется до душа, и проклинала свое необдуманное решение купаться вдали от всех благ цивилизации, а Тони хотелось съесть всю соль, которая от соприкосновения с ее кожей стала для него слаще меда… И надо признаться, ему это почти что удалось.

Сидя в прибрежном ресторанчике, он то и дело посматривал на часы. Из какого каучука сделан этот дурацкий бифштекс! Сейчас уйдет последний катер с аквалангистами!

— Милая, ты не могла бы жевать быстрее? — Непонимающий взгляд над тарелкой. — Ну, последний кусочек! Умница! — Он схватил ее за руку и поволок к выходу…

Их катер стремительно уходил в море. Романтика исчезала столь же быстро, как солнцезащитные зонтики на берегу. Так думала Люсия, а Тони готовил снаряжение. Такое же лицо у него было, когда он читал свой доклад в Тель‑Авиве. Каждый, к сожалению, живет в своем, только ему ведомом мире. Даже любовь здесь бессильна. Она собрала волосы в узел на затылке, чтобы ветер не превратил их в мочалку в первые же полчаса, и стала грустно рассматривать пенистый веер за кормой.

В облегающем резиновом обмундировании Люсия была похожа на инопланетянку, по крайней мере на существо неземной красоты. Так казалось Тони, да и не только ему. Этого не могли не заметить все, кто был на катере.

— Будьте осторожны! У вас такая красивая жена. Морской царь непременно попытается украсть ее, — пошутил по‑английски усатый пожилой инструктор.

Тони, лишь догадываясь, о чем идет речь, вежливо улыбнулся. Катер заворачивал ближе к берегу. Мотор стал тише, плеск волн — размереннее.

— Никуда от меня не убегай, поняла? Дыши ровно: вдох‑выдох, — посоветовал он, несколько сомневаясь в собственных познаниях.

Люсия кивнула и горделиво посмотрела в сторону. Вокруг засуетились. Ей было страшновато, но ничего не поделаешь, нужно разделять интересы будущего мужа.

Первые впечатления были не из приятных: уши сдавило, в маску стала попадать вода, дыхание из естественного процесса превратилось в сверхсложную задачу. Захотелось вернуться обратно. Антонио, испугавшись за свое сокровище, решил немного отстать от тренированной компании и задержаться на небольшой глубине. Постепенно Люсия пришла в себя. Они остались одни. Хотя о каком одиночестве можно вести речь, когда тебя окружает такое количество сказочных персонажей, какого не бывает на самом большом карнавале! Завидев подводное царство, забываешь об опасности. Коралловые рифы возвышались, как таинственные города. Кто там в них обитает? Может, эти тупоносые, невзрачные карлики? Или вот те хвостатые, красночешуйчатые принцессы — их настоящие хозяйки?

Морские жители оказались еще прелестнее, чем на самых лучших картинках глянцевых журналов. Но ни одна золотая рыбка не могла затмить для Тони его единственную светловолосую пловчиху — пусть не очень юркую, но такую грациозную в своей медлительности! Она явно сознает себя достойным звеном морской красоты, хотя и увлечена до беспамятства. Действительно, приятно не только то, что все это великолепие существует, но и то, что ты, со своим до боли знакомым телом и узким, сугубо человеческим мышлением, проживаешь эти секунды вместе с природой. Вода сближает и связывает крепче, чем воздух. В своем воздушном пространстве мы такие обособленные. Тони заметил коралловую ветвь удивительной красоты и, взяв Люсию за руку, подплыл поближе, чтобы сфотографировать.

Кораллы напоминали снежные шапки на горных вершинах. Многовековой загрубевший снег. Иногда они были совсем белыми, но чаще — желтовато‑молочными, серыми или бледно‑коричневыми. Праздничное подводное убранство. Попадались коралловые цветы, похожие на маленькие свадебные букетики. Пологий скат, издалека как пенопластовый, вблизи оказывался россыпями шариков мороженого на изогнутом блюде. Вода сверкала молниями — продолговатыми бликами. На мясистых боках самых обычных серебристых рыбок вдруг расцветали синие цветы. Глупышки тыкались носом в поисках какой‑нибудь лазейки и уходили в глубь кристаллических зарослей, становясь опять совершенно неприметными. В некоторых местах вода образовывала разноцветные пласты. На коричнево‑зеленом — лужи расплавленного золота, а выше над ними зависли яркие голубые разливы. Рыбы, вклиниваясь в фантастическую прослойку, становились темно‑синими, закутанными в паутинку цвета неба. Они совсем не боялись людей, принимая их, видимо, за неживые плавучие предметы или вообще за пустое место. Люсии особенно приглянулась черная рыбка с длиннющим кружевным хвостом и двумя красно‑желтыми пятнами у глаз. Если бы она была человеком, то непременно жгучей испанкой. Считают ли ее здесь красавицей? Как не считать! Вон заметалась. Они, пожалуй, тоже умеют танцевать. Нельзя же вилять хвостом только в поисках пищи.

Чтобы не отстать, наблюдательница сделала размашистый лягушачий толчок ногами, и у нее чуть не соскочила ласта. Не зная, что предпринять, Люсия попыталась поправить положение и потянулась к ноге. О ужас! Все слилось в ее глазах в бурлящий ад: она выпустила дыхательную трубку. Только бы не умереть! Господи, почему я не рыба? Как трудно сдерживать дыхание. Тони! Я сейчас умру, помоги же мне!..

Первое, что она увидела, придя в себя, были его руки — сильные, мускулистые. Кисти у него часто как‑то смешно и неестественно выпрямлены, точно он ставит преграду между внутренним и внешним или уверяет: «Все в порядке». Тони держал ее за плечи, едва касаясь, боясь сломать, как цветок. Там, в воде, было совсем по‑другому: она словно впервые почувствовала силу его рук, его крепкую хватку.

Не переставая кашлять, Люсия подняла голову, посмотрела своему спасителю в лицо и расплакалась. Внутри жгло. Только бы не приставали с расспросами… Вот так сидеть и молчать подольше. Кроме них, на катере никого не было.

— Дурочка моя! Что с тобой случилось? Ты же могла умереть!

Она молчала. Слезы сдувал с ее щек ветер. Тони был взволнован:

— Хорошо, что мы не успели уйти глубоко. Я ужасно перепугался.

— Ласта… — Кашель снова сдавил ей горло.

— Что ласта?

— Слетела.

— Ну и что? Зачем же трубку выплевывать?

Ее измученное личико оросили очередные слезные потоки.

— Тони, какое это имеет значение?!

Он погладил ее по голове, по растрепавшимся волосам, ставшим от воды темно‑русыми сосульками.

— А что бы я делал, если бы не смог тебя вытащить? Как бы я жил без тебя?

Недалеко от берега показались Том и Марта — долговязая американская пара. Заядлые путешественники. Люсия вытерла слезы. Ей были непонятны эти вечно улыбающиеся люди. Им, видимо, удается всякую минуту находить предмет для умиления и восторга. Если такого предмета не найти, сколько ни старайся, они наверняка не сомневаются, что он ждет их где‑нибудь за ближайшим поворотом, и потешаются над кознями судьбы. «И так уже лет пятьдесят, как минимум», — подумала она, косо посмотрев на их приближающиеся лица.

А какой я буду, если проживу еще больше, чем уже прожила? Неужели мне, как и им, будет наплевать на морщинки у глаз? Я бы на их месте лучше вообще не улыбалась, чтобы не морщить лишний раз лицо. Хотя мама тоже говорит, что это не главное. Главное — огонь внутри. Но какой же огонь нужен, чтобы компенсировать старость? Скорее всего, человек считает эстетичным то, что похоже на него самого. Может быть, этому верзиле Тому кажется, что с годами его жена только хорошеет. Или он вообще не замечает в ней изменений. Улыбка явно не сходит с его засушенной физиономии, даже когда он рассматривает старые снимки в заплесневелых рамочках. Счастливчики. Я так не смогу. Мне бы не хотелось жить долго. Конечно, сейчас в воде было страшно, но если бы такое случилось лет в пятьдесят, я бы не расстроилась.

— Что же вы так мало поплавали? — затараторила в своем обычном стиле Марта, расплетая рыжую косу.

Тони вопросительно посмотрел на Люсию. Она, делая вид, что роется в сумке, отделалась виноватым: «В первый раз страшновато». Ситуация, впрочем, начинала ее забавлять. Посмотревшись в зеркальце, она почувствовала себя увереннее и начала переводить Тони реплики американцев.

— Там, метров тридцать под воду, — Том показал рукой, — нос затонувшего корабля, а корма — все восемьдесят. Судно стоит отвесно, как скала. — Он изобразил всем своим вытянутым телом вертикаль и засмеялся.

У Тони заблестели глаза. Поерзав на лавке, он обратился к Люсии:

— Спроси, чей корабль, как выглядит.

«Ну совсем как ребенок», — подумала она и перевела вопрос.

— О, кто ж его разберет! Весь зарос кораллами, а внутри… — Том замахал руками, — рыбы‑бабочки. — Бывалый путешественник наклонился, как подъемный кран, сложил вещи, посмотрел на часы. — Вы бы еще успели. Джек проторчит под водой, как минимум, минут двадцать.

— Его оттуда за уши не вытащишь, — добавила об инструкторе Марта.

Наверное, они все были давно знакомы. Тони занервничал. Ему хотелось спросить, по чему ориентироваться и как долго плыть до корабля, но Люсия была не очень‑то настроена общаться. Как бы сообразив, в чем дело, лукавая Марта продолжала интриговать:

— Песок на дне совсем белый, как и сами кораллы…

— Да, это очень красиво, мы видели, — активно поддержала ее Люсия, к которой внезапно вернулось состояние восторженности.

— А бордовые и оранжевые цепи — чуть дальше. Сначала — розовые, а потом — все темнее и темнее, — довольно потер бороду Том.

Люсия повесила нос: если Тони уплывет без нее, ей будет неуютно в такой компании. Они, конечно, очень милые, но их обаяние сковывает ее по рукам и ногам. Тони посмотрел на хрупкие плечики, слегка порозовевшие от солнца, так неуверенно торчащие из‑под мокрой, отяжелевшей копны волос, — и решил никуда не плыть.

— Хорошего понемногу, — объявил он, прижав к себе Люсию и неестественно широко растянув губы в знак дружеского расположения к попутчикам.

Молодые люди успели обследовать берег и окончательно успокоиться, пока команда аквалангистов собиралась в обратный путь.

Солнце клонилось на запад. Стало красочно, безветренно, жара перешла в ласкающее тепло. Вода, впитавшая в себя за день всю солнечную энергию, теперь щедро делилась ею с теми, кто скользил по ее глади. Белый катер шел медленно, тихо, будто боясь спугнуть еще не осевшие в памяти впечатления. Молчали. Ибо всего не расскажешь, да и зачем рассказывать? Прожитое вместе яркое мгновение позволяет еще какое‑то время понимать друг друга без слов. Люсия почувствовала приятную усталость и положила голову на колени Тони. На горизонте темнели облака. Сочетание красного и синего будило в ней легкую, необъяснимую тревогу. Тело становилось ощутимее, и движения облаков отображались в душе едва уловимым покачиванием ее невидимых крыльев. Люсия вытянула руку. На сгустившем краски небе — тонкая кисть, серый контур в наступающей темноте. Больше легкости, непринужденный изгиб, указательный палец чуть в сторону. В ее воображении зазвучал несложный напев. Где‑то она слышала такую последовательность нот — как бы кружащуюся. Словно рассматриваешь любимый предмет с разных сторон и видишь в нем при каждом повороте что‑то новое. Пытаешься рассмотреть его получше, запомнить на всю жизнь очертания, а он — скользит, убегает, боится потерять загадочность. Но даже досконально изучив его: выяснив, из чего он сделан, подобрав точное название для его цвета, с линейкой и циркулем измерив формы, — не приблизишься к его познанию ни на йоту, потому что его суть — движение. Рука, если она устала извиваться в танце и лениво висит вдоль тела, — просто какое‑то некрасивое образование: выпуклости косточек, овалы ногтей — и все. Но стоит отправить ее в свободный полет, смысл которого не сводится ни к какой практической пользе, ни к какому удобству, — и она превращается в птицу.

Тони появился в дверях с шампанским и двумя бокалами. Сидя спиной к нему, уткнувшись лицом в букет темно‑красных роз, купленных по дороге в отель, его красавица пыталась бороться с легкой истомой — непременным следствием возвращения в очеловеченный уют ужина и ванной. Он невольно залюбовался ею: волосы распушились, белый шелк платья облегает невероятно тонкую, как у куклы, талию… Струящиеся складки подола, а из‑под них — невольным откровением — немного пухлые, мягкие, розоватые подушечки пальцев ног.

Он постучал стаканом о бутылку, и Люсия повернулась, словно раскрывшись ему навстречу. Цветочек с длинными тонкими лепестками. Не уронить бы шампанское. Тони поставил поднос и нашел сквозь скользкую ткань — ее, живую, упругую и настоящую. Страшно прикасаться. Уплывет сквозь пальцы, как шелк. Люсия крепко прижалась к его губам мягким, ласкающимся ртом, но тут же выскользнула из его рук, чтобы одарить вниманием корзину с фруктами. Зашипела пена. Она пригубила бокал и вышла на балкон. Тони пошел за ней. Стало немного прохладно и очень темно.

— Смотри, — она обвела рукой окрестности, — за каждым листом по два глаза.

— А некоторые еще и с биноклями, — поддержал Антонио и посадил ее к себе на колени.

— Давай поить друг друга. — Проказница поднесла бокал к его рту.

Тони не успел вовремя сделать глоток, и у него на лице повисли пенные усы. Люсия засмеялась. Платье едва прикрывало ее плотную грудь и держалось сзади на двух маленьких пуговицах. Он провел кончиком языка вдоль узкой, уходящей в колышущуюся глубь ложбинки. Люсия, откинувшись, пила шампанское. В ее взгляде застыло нетерпеливое ожидание. Тони погладил перламутр пуговиц.

— Можно уложить сеньору в постель?

— А как же соглядатаи?

— Сегодня не их праздник.

Он взял ее на руки. В комнате она спрыгнула и, как кошечка, потянулась на другой край стола к винограду. Тони провел рукой вдоль ее спины: тонкая ткань на талии, изящные открытые лопатки, блестящие локоны и, наконец, там, на косточке, от которой портнихи деловито снимают мерки, — петля… еще одна… Люсия замерла с виноградиной во рту и, как провинившаяся школьница, опустила руки по швам. Белое платье — складка на складку — соскользнуло вниз. Две бесконечно длинные ножки, вырастающие из белого сугроба. Тони встал на колени, чтобы быть к ним ближе, и, осыпая поцелуями глянцевую кожу, медленно добрался до бедер. Она потянулась к бутылке, взяла ее за горлышко и направила себе на грудь щедрую струю…

Через минуту Тони был совершенно пьян, как будто опустошил в одиночку целый винный погреб. Пока он торопливо расстегивал ремень и возился с пуговицами на рубашке, Люсия набивала рот персиками.

— Обжора, ты почему еще не в кровати?

Застигнутая врасплох, ока бросила на него плутоватый взор и чуть не подавилась со смеху, вернее, от невозможности смеяться. Тони суетливо осмотрел себя.

— Что смешного? Подумаешь, забыл снять часы.

Прихватив самое красивое яблоко, хохотунья юркнула под одеяло.

Тони в тот вечер был особенно последователен. Казалось, он растягивает удовольствие на всю жизнь. Ему некуда торопиться: свой победный приз он уже получил. Когда на ковер упали первые лучики еще неяркого света, он заметил, что Люсия слишком долго не открывает глаза, и умилился ее сну — своевременному и не очень. Это его нисколько не расстроило и… не остановило.

Пещера, по которой блуждала Люсия в своих утренних снах на этот раз, становилась все светлее и просторнее. Шаги отдавались звонким эхом. Из мертвых стен неожиданно поползла вьющаяся зелень, предлагая попробовать свои экзотические плоды — малиновый прозрачный виноград с сердцевидными косточками внутри. Ноги намокли — из‑под скользких камней сочилась ледяная вода, а впереди послышался негромкий шум, похожий на шипение. Минут через десять тонкие струйки сплелись в ручеек, шум стал отчетливее. Вдруг справа — хлопки крыльев — желтенькая, остроносая птичка. Защебетала, заглушая журчание. Быстрее вперед, там что‑то интересное. Каменные стены уже не успевали отражать звуковые атаки. Птицы — красные, желтые, голубые — свистели и чирикали на все голоса. Вода ушла под землю, можно было ступать по сухому, но впереди, где уже показалось голубое окошко, ревел водопад. Люсия решила спуститься сбоку от бурлящего потока, но вскоре поняла, что перед ней обрыв и никаких окольных путей. Хотелось по крайней мере закрыть уши, чтобы не оглохнуть, но рук не оторвешь от скалы без риска упасть. Страшно не было, но брызги сделали ее совсем мокрой, и этот гул… Она посмотрела на водопад — вода неожиданно застыла в полете. Огромная, тяжелая масса висела в воздухе так же естественно, как какой‑нибудь лондонский туман. При этом шум не прекратился, а стал еще громче. Люсия отвела глаза в сторону, и вода снова стремительно полетела вниз. Еще одна попытка посмотреть — тот же результат: как по велению волшебной палочки вода зависла в полете. Люсия уставилась на водопад. И сквозь него увидела в сонном мареве — столик, розы, серой черепахой — телефон. Черт возьми! Он же звонит!..

— Алло!

— Солнце мое! Я звоню тебе уже полчаса. Ты спишь или позируешь местным маньякам на балконе?

— То‑о‑они! — довольно замурлыкала она, потягиваясь. — Ты разбудил меня так эффектно…

— Какого труда мне это стоило! Тебя не разбудишь и пушечным выстрелом!

— Где ты? Я надеялась застать тебя рядом с собой.

— Извини, дорогая, но я не смог дождаться этого романтического момента. Честно говоря, мне помешал голод. Поэтому я внизу в ресторане и надеюсь, что ты ко мне вскоре присоединишься.

— А чем ты меня будешь потчевать? — Она мечтательно закатила глаза.

— Пока секрет. Все. Целую. Жду внизу. — Тони повесил трубку.

«Хорошо бы что‑нибудь горячее. И молочный коктейль».

Люсия вынырнула из сонного блаженства и направила на себя прохладную струю душа. Странно выглядеть заспанной чуть ли не в середине дня. Какие спутанные волосы! Наконец‑то удалось с ними справиться. Макияж ни к чему. Остается решить, что бы из одежды подошло для завтрака. Чемодан нараспашку. Пестрое дорогостоящее месиво на кровати. А вот то, что надо: матросский воротничок, короткая юбка в складочку. В этом платьице она будет одновременно и легкомысленным подростком, и коварной соблазнительницей. Фасон, подходящий для угловатых девочек, но вырез уж слишком широкий, и пышная юбочка на покатых бедрах смотрится совсем по‑другому. Повертевшись так и этак, Люсия осталась довольна собой. Наспех зашнуровала синие, в цвет платья, лаковые туфли и полетела навстречу новым приключениям.

…На этом лифте можно спускаться целую вечность, как будто весь отель проснулся одновременно. Седьмой — остановка, шестой — неужели трудно спуститься на один этаж по лестнице? Пятый, четвертый — Тони опять будет издеваться надо мной из‑за того, что я долго собираюсь, — ну, теперь пойдет быстрее. Первый. Вперед! Люсия выскочила, не дожидаясь, пока ползучие, заторможенные двери раскроются полностью. Убежать далеко ей не удалось, она врезалась со всей силы во что‑то белое и сухопарое. Ее удержали за плечи откуда‑то сверху спустившиеся руки, слишком цепкие, пожалуй. Невозможно было не поднять глаза и не посмотреть, кто же это в трикотажной рубашке возник на ее пути.

О, какая улыбка! Седые пряди, благородный лоб. Где я его видела? Боже мой! Концерт в Тель‑Авиве!

— Извините, я не хотела… Я такая неуклюжая, чуть не сбила вас с ног. — Люсия покрылась легким румянцем, сознавая, какие глупости она лепечет.

Он не сразу отпустил ее, она слишком внимательно рассматривала заботливого незнакомца. Сцена начинала привлекать внимание толпы у лифта.

— Это вы меня извините. Я оказался там, где не следовало. Вы не ушиблись? Если бы я знал, что выпорхнет такая очаровательная птичка, то не стоял бы на ее пути, как старый пень, — совсем смутил девушку блистательный господин Маковски.

Его глаза сияли тысячами маленьких огоньков. Он заглянул девушке в лицо, заметил ее взволнованное дыхание (тесемочный бантик под воротником никак не уляжется на груди), сделал шаг назад — ухожу, мол, ухожу, — но при этом так по‑свойски окинул взглядом ее бесконечные ноги в блестящих башмачках, что Люсия осмелела:

— Я не наступила вам на ногу? Было бы стыдно нанести увечье такой знаменитости, — пошутила она, окончательно уверившись, что перед ней тот, кто заставил ее так расчувствоваться в концертном зале.

— Вы знаете, чем я занимаюсь? — Он оживился. — Мне это очень льстит. Если вы можете задержаться на несколько секунд, я спросил бы, как вас зовут, — он сделал шаг в сторону, как бы предлагая не расходиться слишком быстро, — моих ног вы не задели, а вот самолюбие потешили. Я всякий раз удивляюсь, когда узнаю, кто ходит на мои концерты. Позвольте повториться, кто же вы?

— Я Люсия, Люсия Эставес из Мадрида. — Она слегка замешкалась, потом деловито протянула руку.

Он взял ее ладонь, сначала едва касаясь пальцев, затем крепче. Приложил к губам.

— У вас очень красивое имя. Вы говорите, что вы из Мадрида, — откуда тогда такое блестящее знание английского?

— Мой отец англичанин. Никто не догадывается, что я наполовину испанка.

— Ну, если напрячь музыкальный слух, можно было бы заподозрить. Я вас не обидел?

— Нисколько.

— У англичанок не бывает таких жгучих глаз. Собеседники оказались в стороне от людского потока, у маленького фонтанчика и кадок с фикусами. Люсию поразил голос Маковски — низкий, глубинный, размеренный. Его хотелось слушать и слушать. Может быть, пора попрощаться? Ну, еще чуть‑чуть подожду. Когда еще доведется вот так запросто говорить с человеком, которого узнают на улицах. Там, на концерте, он казался таким недоступным, даже нереальным… А здесь — просто мужчина, в шортах, с теннисной ракеткой. Забавно.

— Вы были, наверное, на последнем концерте в Тель‑Авиве? Вам понравилось? — Он не стремился заговорить ее, паузы в диалоге не казались заминкой, они были чем‑то наполнены, каким‑то другим потоком информации.

— Да. Скажите, а что вы играли… — Люсии захотелось напеть, но она постеснялась, — испанское?

— О, в вас заговорил голос крови, — довольно улыбнулся Маковски. — Я иногда развлекаюсь таким образом: делаю обработки народной музыки. Эта вещь действительно получилась недурно. Хотя ее исполнение очень утомляет меня. Я расходую недельный запас положительных эмоций. — Он засмеялся.

— Зато зрители чувствуют себя как на крыльях. Мне хотелось лететь, забыв про все на свете.

— Как сейчас?

Она не нашлась, что ответить. Заданный ее новым знакомым ритм не вязался с недавней спешкой, делал ее бессмысленной. Хотя Тони, наверное, заждался… Маковски одарил ее несколько высокомерным взглядом и повернулся в профиль, к окну, как бы ожидая, что она предпримет. Тонкий, правильный нос, бесцветная, сухая кожа. Безжизненное лицо немолодого англичанина, на котором — по контрасту — слишком даже живые, с чертовщинкой глаза и тонкие, но яркие, как у юноши, губы. Люсия смотрела на него и не уходила.

— Вас вдохновляют паруса? — удивил ее вопросом Дэвид Маковски.

— Что? Паруса? В каком смысле? — Люсия обрадовалась продолжению беседы.

— Вам нравится, как в них упирается ветер? Это красиво, не правда ли? Самое смешное, что люди совершенствовали этот овеянный поэзией предмет, чтобы преуспеть в рыбной ловле. Вам это не кажется странным?..

Люсия хотела слушать, а не говорить, и он продолжил в более прозаическом духе:

— Вчера у меня был приятный вечер. Ко мне нежданно нагрянули гости. Они готовы отдать полжизни, лишь бы насладиться путешествием под парусом.

— Они приплыли к вам на корабле?

— На яхте… Я так давно не был в Испании. — Он неожиданно сменил тему. — Надоели гастроли. А вы, наверное, много путешествуете?

— К сожалению, не очень. Езжу на каникулы к отцу в Англию. Вот удалось побывать в Израиле.

Ей захотелось рассказать про Кармелу, которая для нее образец путешественницы, но она вовремя остановилась, решив, что это будет совершенно неинтересно ее изысканному собеседнику. Она опустила голову, не зная, как продолжить беседу, и задержала внимание на ракетке в руках Дэвида.

— Вы увлекаетесь теннисом? — спросила она без особого энтузиазма.

— Просто так принято отдыхать. Вы, кажется, торопились. Я мог бы проводить вас.

— Да… Я все равно уже заставила ждать… Я иду в ресторан.

— В сущности, мы все постоянно чего‑то ждем. Жизнь есть одно долгое ожидание, не правда ли? — Он размеренным шагом двинулся в сторону выхода. Люсия засеменила рядом. — Поэтому, когда мы получаем то, чего не ждали… не очень‑то радуемся. Человеческий мозг инертен. Нам посылают солнце, а мы закрываем глаза, так как давно мечтали о снеге. Как вам здешняя жара? — Он посмотрел на Люсию, как смотрят на копошащегося в люльке младенца.

— Мне нравится. Когда тепло, люди освобождаются от лишней одежды и еще, пожалуй, от условностей.

Маковски заинтересовался, его лицо украсила приятная ухмылка:

— Да, вы правы. В шляпе хуже думается, а ходить под зонтом очень одиноко.

Она представила, как Тони удивится, когда увидит ее в таком сопровождении. Разговор не казался ей странным, а желание проводить ее — навязчивым. Конечно, ему здесь скучно. Его окружает какое‑нибудь чопорное светское общество, а может быть, он и вовсе приехал один, не считая загадочных друзей на яхте.

— Вот, вы у цели. Я бы, пожалуй, выпил немного вина. Если позволите.

Окинув глазами столики, Люсия увидела Тони. Он, казалось, совсем не заметил, что она пришла не одна, и приготовился, слегка пожурив ее за медлительность, предаться милому воркованию. Но потом тень недоумения все‑таки появилась на его лице.

— Тони, это Дэвид Маковски, пианист, на концерт которого ты не смог выбраться из‑за своего доклада.

— Очень приятно, — пробормотал Тони как можно более небрежно и указал на соседнее кресло, — у нас свободно.

Дэвид, поблагодарив, присел, закинул ногу на ногу и принялся изучать меню. Его серьезность казалась напускной.

— Тони, извини, что я спала так долго. Но ведь это ты оставил меня одну.

— Я нисколько не сержусь. Ты, кстати, замечательно выглядишь. У тебя выспавшийся вид. — Он уткнулся в тарелку.

— Представляешь, я чуть не сбила его с ног, когда бежала к тебе, — объяснила Люсия тихо по‑испански.

— И теперь ему требуется помощь?

— Тони, он очень интересный собеседник.

— Охотно верю. Оценить, к сожалению, пока не могу. Не пора ли тебе подумать о еде?

Маковски небрежно отложил меню и внезапно, не глядя на оторопевших слушателей, как бы сам с собой, тоже заговорил на испанском:

— В Эйлате интересно совсем недолго. Сначала тебя все удивляет, а потом — остается неизменным. Уже через два дня хочется отправиться куда‑нибудь дальше. Возможно, вы не страдаете болезнью под названием «пресыщенность», но я предложил бы вам немного развлечься в качестве профилактики. У меня сегодня вечеринка. Можно поужинать на яхте. Новые люди — это всегда познавательно, не правда ли?

— Спасибо, вы делаете нам честь, но, к сожалению… стыдливо заговорил Тони. Люсия не дала ему закончить:

— Мы непременно придем, правда, Тони? Мы здесь одни и будем рады приятной компании.

Она опять раскраснелась. Ее руки суетливо поправили ворот платья. Тони молча смотрел на нее, не понимая причины такого оживления. Ему хотелось, чтобы этот надменный человек побыстрее оставил их. И так положение неудобное, а тут еще Люсия, с ее излишней вежливостью. Неужели она действительно собирается принять какое‑то странное приглашение от того, кого знает не более пяти минут?

— Будьте любезны, дайте мне свой телефон. Я позвоню, когда за вами придет машина. — Седовласый пианист встал, раскланялся и, отказавшись от услуг официанта, широко и небрежно шагая, направился к выходу. Его удаляющаяся фигура источала довольство.

— Как неудобно получилось. Я же говорила, что я из Мадрида, а он тогда не признался, что знает язык.

— Не так уж хорошо он его знает. — Тони наконец продолжил жевать.

— Ну, получше, чем ты английский.

— Ты злишься, что я не расцеловал ему пятки за то, что он изволил выдать тебе билет в высший свет?

— О чем ты? — Люсия не ожидала такой реакции. — Он просто музыкант. Мой отец, между прочим, тоже, и это, насколько я помню, никогда не задевало тебя.

— Ты меня даже не представила ему, а я должен радоваться его приглашению! У нас есть три дня, и это очень небольшой срок.

— У тебя были другие планы на вечер?

— Кажется, да. У меня все вылетело из головы. По‑моему, я хотел сходить на дискотеку.

— Если бы ты очень хотел, то не забыл бы тотчас же.

— Значит, ты очень хочешь на яхту, если еще не забыла об этом?

— Я и не собираюсь забывать. Возможно, там будут интересные люди. Они приплыли из Англии под парусами. Это очень романтично.

— Будут весь вечер описывать в подробностях свои злоключения. К тому же у меня нет подходящего костюма.

— Но здесь же курорт, о каком костюме ты говоришь, если так жарко и все ходят почти голыми? — Сказав это, Люсия смутилась. Тони уставился на нее, как бы проглатывая то, что просилось на язык, но потом не выдержал:

— Не знаю, как все, а ты сегодня действительно постаралась. По‑моему, это платьице тебе маловато.

— Если хочешь, я пойду в скафандре. Тони, да что с тобой? Ты встал не с той ноги. — Она поцеловала его в щеку, осмотрела свои плечи — вроде бы все нормально, вкус ей никогда не изменял — и принялась за еду.

«Нельзя быть такими тяжеловесными, — думала она, убеждая себя в том, что пойти все‑таки стоит. — Можно всю жизнь просидеть у берега, так и не попробовав войти в воду. Даже если на яхте соберутся сплошные снобы и выскочки, никогда не поздно уйти домой». Поведение Тони настораживало ее. Он будто почувствовал свою власть, с тех пор как они решили не откладывать со свадьбой. Никогда раньше он не относился неодобрительно к ее идеям. Хотя тот концерт в Тель‑Авиве…

Тогда Тони так уперся, что его было не оттащить от стола с бумагами. И в Мадриде он вечно занят. Развлечения для него возможны исключительно по выходным. А ей все равно когда работать, а когда отдыхать, главное — чтобы был соответствующий настрой. Конечно, у него больше дел. Она еще нескоро станет выпускницей, а значит — можно пока расслабиться. Но неужели придется к концу студенчества забыть про клубы и вечеринки и стать такой же занудой? Впрочем, кажется, это произойдет еще раньше, если они поженятся. Не рано ли ей лишаться свободы? Двадцать лет — это уже много, но она ведь ничуть не изменилась за последние годы, хотя, казалось бы, университет, работа…

Она не заметила, как съела завтрак, и если бы ее спросили о вкусе только что проглоченной пищи, она бы не нашлась, что ответить. Коктейль, пожалуй, слишком сладкий, приторный. Она отставила бокал.

— Чем займемся?

— В такой час уместно отправиться на пляж, если ты не против, — неуверенно промямлил Тони.

— Нет, конечно, только переоденусь.

Ее губки от обиды вспухли сильнее, чем обычно, и ему стало стыдно за свою придирчивость, но как исправить положение, он не знал. Слова были излишни. Прикоснуться бы, напомнить теплом своего тела, насколько не важно то, о чем мы мыслим и что говорим по сравнению с тем, что чувствуем… Но Люсия окружила себя в какие‑то несколько минут ореолом неприкасаемости. Решиться нарушить его так же трудно, как спросить на улице у прохожей девицы ее имя. Забавно: когда его глазастая блондиночка принимает серьезный вид, ей не дашь и семнадцати.

Палящее солнце лишает человека и без того скудного запаса воли. Мы плывем в потоке собственных эмоций, видим берега, где твердая почва под ногами, но не находим сил на них выбраться. Тони накрыл голову полотенцем. Стало немного легче: спрятался, защитился.

Вот так и предрассудки окутывают голову, как полотенце. Кажется, например, что все вокруг слегка затемнено и отсвечивает зелено‑оранжевым, а на самом деле — твое огромное, ни о чем не подозревающее тело распласталось в другом мире, без теней и отсветов. Лежит биомассой и рискует покрыться волдырями.

Прогулка и плавание занимали Люсию меньше, чем вчера. В конце концов она совсем растаяла под давящими, горячими лучами. Вставать и двигаться не хотелось. Хотелось думать. Ее волновало собственное будущее. Кармела считает, что один человек не может быть интересен слишком долго. Но они же с ней общаются с детства и до сих пор не надоели друг другу. Или с мужчинами все по‑другому? Тони был для нее не только любовником — он был другом. Она могла поделиться с ним всеми своими мыслями, как и с Кармелой. Ну, за исключением, может, некоторых мыслишек не для мужского уха. Но почему сейчас он отказался ее понять? Ведь это же так заманчиво: яхта, ночь, солидные, преуспевающие люди…

Вода немного освежила ее. Антонио остался на берегу. Его крошечную фигурку можно было бы сейчас положить на ладошку, но не дотянешься. Как он хорошо сложен! Люсия привыкла к облику своего друга. О людях, которых хорошо знаешь, редко задумываешься, красивы ли они. Вчера она совсем не обращала внимания на рельефный контур его ног, на то, как потемнели эти мужественные плечи… А волосы стали длиннее, чем раньше, и смоляные кудри закрывают теперь сзади шею, слишком, в ее представлении, широкую. Он должен нравиться женщинам, но почему‑то соперниц пока не возникало на ее пути. Интересно, как воспринимают его в госпитале. Там ведь наверняка много хорошеньких медсестер. Он так редко говорит о работе с ней, зато с другими — более чем охотно. Может быть, он думает, что ей это неинтересно. Люсия мысленно одела его фигуру в белый халат. Пожалуй, довериться ему можно. Надо же, он столько раз видел человеческие сердца — такие кусочки мяса, все в кровище, и не перестал от этого верить в сердечную привязанность.

Юной купальщице было ужасно приятно, заплыв дальше, чем принято, почувствовать одиночество, свободу. Вот уплывет она сейчас далеко‑далеко, и не останется в ее жизни ничего: ни опекуна Тони, ни запланированной свадьбы, ни отеля с розовыми окнами, ни таинственной яхты, что ждет их вечером… Она все‑таки развернулась лицом к берегу и поплыла назад. Ей неожиданно представилась кровать в их будущей спальне, мягкая, с витыми железными решетками. В нее можно возвращаться и забывать, как тебя чуть не сбила машина на перекрестке, как хотелось заснуть на лекции, а потом долго болела голова, какая натянутая улыбка у нее на последнем рекламном снимке…

«Я просто была раздражена, я несправедливо сомневаюсь в Тони», — решила Люсия в конце концов, лениво доползла до своего лежбища и попыталась сконцентрироваться на приятных мыслях. Антонио помог ей, протянув очищенный апельсин. «Может ведь чувствовать, что мне нужно в данный момент», — подумала она, улыбнулась и принялась старательно отрывать дольки. Это нехитрое занятие успокоило ее. Она вспомнила, как в детстве точно так же, вонзая пальцы в усеянную дырочками кожицу, чистил для нее апельсины отец. А она старалась разделись шарик на части, как можно более ровные.

Как бы прошел этот год, если бы Ампаро не пригласила ее на ту вечеринку и не догадалась познакомить со своим братом? Их прогулки по вечернему Мадриду и посиделки в кафе до самого закрытия стали теперь неотъемлемой частью ее жизни. С ним она могла говорить о чем угодно, не боясь, что ее мысли покажутся банальными. Девушки ревниво посматривали на их счастье, а Люсия еще выше поднимала голову. Он так долго оставался просто приятелем, словно хотел лучше подготовиться к новой роли, тогда как все были уверены, что они давно любовники. Как‑то Мадрид светился ночными огнями ярче, чем обычно, спать совсем не хотелось, прощаться — тоже, и Тони погладил ее по щеке, отчего по ее рукам, выше локтя, пробежал легкий холодок. Она обрадовалась, что все наконец‑то начинается, и положила руку ему на шею. Только что оформившаяся влюбленная парочка долго заставляла оглядываться редких предутренних прохожих: это был самый длинный поцелуй в ее жизни, а Тони сказал, что никогда до этого не целовался на улице, но она тогда не поверила.

Капельки воды на коже испарились мгновенно, только нижний уголок трусиков и косточки купальника под грудью оставались влажными.

— Тони, я сейчас расплавлюсь!

— Пойдем поплаваем еще.

— Сходи без меня. Мне лень.

— А вдруг тебя в это время хватит солнечный удар? Придется опять работать спасателем. Я целый год занимался этим в госпитале, а здесь хотелось бы чего‑нибудь более спокойного.

— Тогда пошли в отель. — Люсия перевернулась на спину, села, поискала часы. Внутреннее напряжение все‑таки почему‑то не покидало ее.

— Ты что, боишься пропустить звонок? Еще рано. Можно попытаться повторить вчерашнее путешествие по береговым камням, — неуверенно предложил Тони.

— Я там уже все видела… Какой звонок?

— Да этот великовозрастный повеса небось забудет про нас, а мы будем сидеть у телефона полдня.

— Тони, я просто хочу в холодную воду и чтобы работал кондиционер. При чем тут звонок? Хочешь, устроим душ на двоих? И мартини со льдом! Представляешь, как здорово: все на пляже, а у нас синеют губы от холода. Хочешь?

— Не могу отказать тебе в таком удовольствии. — Он начал вяло собирать вещи.

Тони посмотрел на зашторенные окна, сквозь которые с трудом пробивался свет, и вспомнил не лучшие эпизоды своей жизни: все мальчишки отправляются гулять, а ты лежишь с забинтованным горлом или покрываешь каракулями тетрадные листы. Время проносится мимо, так и не сумев отворить твое окно. Кто‑то закрыл его без твоего согласия. Сегодняшний день пошел насмарку, не успев начаться, завтра Люсия будет отсыпаться после гостей, а послезавтра — самолет, Мадрид, госпиталь. Есть в этом только один приятный момент: она приняла его предложение, значит, можно будет видеться не только в уик‑энд, но каждый день. Нужно подумать о дополнительном заработке. После успеха на симпозиуме, может, с этим будет меньше проблем.

Ванную наверняка проектировал тот, кто влюблен в молочно‑белые кораллы. Тот же цвет. Он чуть не с разбегу плюхнулся в воду. Люсия ждала этого момента и теперь опрометью прыгнула за ним. Во все стороны полетели пенные плевки. Невозможно было сердиться далее на эту неразумную девочку. Ей хочется оригинальничать. Она так хороша в своих порывах. Будь это создание хоть чуточку спокойнее, она бы потеряла значительную долю своего обаяния.

— Твоим будущим детям никогда не будет скучно с тобой, мой длинноногий ангел.

— А тебе?

— Мне тем более.

— По‑моему, тебе уже сейчас со мной скучно. Почему твои губы так крепко сжаты? — Она попыталась исправить это поцелуем. — Может, ты думаешь о том, как бы вернуться в этот подогретый солевой раствор?

— Тебе здесь не понравилось? — Тони всерьез испугался, что его идея с путешествием будет осуждена.

— Здесь замечательно, но сегодня особенно жаркий день. И мне приятно побыть с тобой наедине. Вчера эти рыбы… Я никогда раньше не видела таких красивых. А как мы бежали, чтобы смыть соль!..

Ей захотелось приласкать Тони, как ребенка. Его настроение так зависит от ее слов, ее жестов, ее поцелуев. Можно в одно мгновение заставить его страдать или, напротив, вознести до небес. Она занялась было вторым, но в дальней комнате послышалось что‑то, похожее на телефонный звонок.

— Дорогой, секундочку. Я возьму трубку. — Она понеслась, оставляя за собой хвост потеков.

— Какой телефон? — не выдержал Тони. У нее, наверное, звенит в ушах от нетерпения!

— Тони, извини, мне послышалось, — прокричала Люсия издалека и вскоре вернулась. С волос течет, на полу — смешные мокрые следы подошв, на теле — куски пены.

— Ты похожа на собачку, которую выгнали из дома в дождь.

— Тяв‑тяв, пустите меня обратно! — Она сложила передние лапки на груди и картинно склонила голову. Тони затащил к себе это жалкое создание и взял инициативу в свои руки.

Через полчаса его настроение улучшилось. Подушечки пальцев сжались, как сушеные фрукты. Из комнаты уже некоторое время совершенно отчетливо доносились телефонные трели.

— Беги, наверное, твой старикашка названивает. — Тони произнес это легко и шутливо.

— Какой старикашка? — не поняла Люсия.

— Ну этот, в ресторане.

— Какой же он старикашка?

— Самый обычный. Ты трубку брать будешь или нет?

Она грустно опустила голову. Между бровями у нее появилась маленькая продольная морщинка. Тони не понял, с чего бы вдруг такое замешательство. Звонки начинали его раздражать.

— Давай ты поговоришь с Маковски, — наконец резко произнесла она.

— Почему я? Ведь он же тебя приглашал.

— Он приглашал нас. Ты — мужчина, ты должен решать. Скажи ему, пойдем мы или нет.

Две пары красивых темных глаз посмотрели друг на друга так, как будто виделись впервые. Телефон, издав последний, неуверенный писк, замолчал. Было совершенно не понятно, что делать дальше. Тони встал, наспех вытерся и, набросив громоздкий гостиничный халат, вышел. Ей стало обидно, ее настигла абсолютная пустота: есть мыльная вода, эти гладкие стены, за ними — свежепахнущий, немного влажный Тони, но этого вдруг оказалось недостаточно. Это то, что мило, близко и дорого. Но что за жизнь, если не видишь горизонта. Стремиться не к чему, то, что уже есть вокруг, останется с тобой без изменений. Она словно разбежалась изо всех сил, и ей неожиданно поставили подножку. Хотелось расплакаться, мешало только явное отсутствие повода…

Тони развлекал себя игрой с пультом. Телевизионные программы не захватывали его. В конце концов он остановил свой выбор на футбольном матче. Было легче следить за мячом, чем пытаться понять, почему Люсия так заводится из‑за пустяков. Ох уж эти женщины! Он забросил ногу на спинку дивана. Его поза выражала полное равнодушие.

«Хочет меня проучить, — сделала вывод Люсия, — а я и так уже проучена. Почему я пошла у него на поводу, ведь ему было бы интересно на яхте. Нельзя культивировать нелюдимость. Конечно, пианист смотрел на меня с неподдельным интересом, но это ничего не значит. Мало ли кто может залюбоваться темными кудряшками Тони? Люди вольны направлять взгляд, куда им вздумается. Брачный обет здесь ни при чем». Она представила, как Тони спускается на лифте и сталкивается с какой‑нибудь изысканной дамочкой. Незнакомка, допустим, в красном, лет тридцати, в черной шляпе с большими полями, а он в своих неказистых светлых брюках и клетчатой рубашке. Но дамочку не интересует рубашка, она видит, что под ней… На его смуглом плече хорошо бы смотрелась ухоженная рука с длинными красными ногтями и дорогими кольцами. Устоял бы Тони? Стало неприятно домысливать сцену. Слава Богу, что это только фантазии. И с чего она взяла, что Маковски заинтересовался ею, что звонил именно он?

Принесли ужин — хороший повод отвлечься от неприятных мыслей. Тони ел, глядя в телевизор. На последних минутах матча повисшую в пространстве комнаты напряженность взорвал отчаянный звонок. Люсия вздрогнула, убедилась, что Тони не заметил ее замешательства, и с важным видом подошла к телефону. Ее будто ошпарили изнутри.