Прощение

Пролог

Когда я отправилась искать убийцу – Скотта Эрли, я еще не понимала, что была глупым ребенком, который примеряет на себя доспехи Бога.

После того как все оказалось позади, меня спрашивали, как я сумела сделать такое. Я не знала, как объяснить. Все смешалось в моем сознании. Но тогда для меня все было столь ясно и очевидно, что мне не оставалось ничего другого, как только двинуться вперед по намеченному пути.

Все было предельно понятно. Потом менее понятно. А затем уже слишком поздно.

В то последнее утро я открыла дверь, а за ней, как рой комаров, гудела журналистская братия. Они спрашивали меня: «Ты все это спланировала, Ронни?», «Как тебе удалось так долго хранить в себе злость, Ронни?» Я удивилась тому, что они считают четыре года долгим сроком, учитывая, что произошло с нами. Неужели «хранить в себе злость» было трудно, если помнить все те обстоятельства? Четыре года пролетели как один миг. Люди иногда намного дольше пребывают в гневе лишь оттого, что у них отбили парня! За исключением нескольких эпизодов, моя тинейджерская жизнь все те четыре года протекала, как кино с выключенным звуком. Если бы этим журналистам пришлось пройти через то, что выпало на мою долю... Если бы они жили так, как жила я, каждый день глядя на тот сарай между домом и амбаром, который еще задолго до смерти Беки и Рути папа обещал починить, чтобы у мамы появилась своя студия для работы, – как бы они себя чувствовали? Я все время видела эту мощную серую постройку, словно наказанную солнцем и ветром, которые стерли краску на ее увитых вьюнком стенах.

Ничто не могло изменить вида этого сарая. Он всегда оставался таким, как был. Я видела его в любое время, даже когда в мамином саду расцветали розы, даже когда повсюду зажигались рождественские огни. Он не исчезал, хотя и стоял особняком. Как наша жизнь в течение долгого времени. Никому больше не пришлось пройти через такое. Именно поэтому они и могут задавать свои глупые вопросы с тактичностью большого бульдозера. Какой-то парень крикнул мне прямо в лицо: «Ты заранее планировала убийство Скотта Эрли?» А потом вполне серьезно добавил: «Может, ты жаждала его крови? Мормоны верят в расплату кровью, не так ли?»

Я была такой уставшей. Такой голодной и одинокой. Поддавшись глупому порыву, я ответила: «Вы, наверное, верите, что у моего отца было пять жен?»

У парня расширились глаза от удивления, он уже приготовился строчить в своем блокноте.

– А так было?

– Нет. На самом деле у него было шестьдесят пять жен.

Журналист надулся. Он понял, что я не иду на контакт. Я присела на обочину и положила голову на колени. Я не произнесла ни слова, пока не вышел мой отец с дядюшкой Эндрю, который приказывал мне хранить полное молчание. Расплата кровью. Я все время возвращалась к этому. Одно дело – верить в то, что Скотт Эрли заплатил слишком маленькую цену за содеянное зло. Я верила в это. И не могла согласиться с родителями, которые утверждали, что прощение даст покой моему сердцу, освободит от кошмарных снов, после которых я просыпалась в поту, ощущая себя грязной монетой, небрежно брошенной на прилавок. Но если подумать... Я жаждала крови Скотта Эрли? Только потому, что принадлежу к мормонам? Нет, это невежество. Даже вполне образованные люди часто полагают, что мормоны – это свихнувшиеся фанатики, а их руководители готовы жениться на тринадцатилетних. Может, несколько веков назад так и было. Но в Европе католики несколько веков назад тоже не гнушались охотиться на ведьм, однако это не значит, что они делают подобное сейчас!

Для обычного мормона месть просто неприемлема, так как пролить чужую кровь считается большим грехом. Лишь покаяние может искупить совершенный грех. По мнению мормонов, чтобы заслужить прощение за свой проступок, недостаточно просто извиниться. Нужно совершить что-то хорошее и доброе. Когда я отправилась в Калифорнию, я не верила в то, что Скотт Эрли раскаялся. Но я не знала, что буду делать. Я полагала, что дальнейший путь откроется мне сам собой. Я и в мыслях не держала совершать насилие.

То, что случилось... случилось... из-за крохотной ошибки.

Мне пришлось с этим смириться.

И мне никогда теперь не забыть, как сильно я подвела свою семью. Мои родители полностью доверяли мне. А я предала их доверие. Я лгала, чего никогда не делала до этого. Я открыла им только часть правды: сказала, что мне надо уехать на время из Юты. Чтобы не видеть этот сарай. Я собиралась в Сан-Диего – солнечный город-мечту, населенный молодыми людьми, хотела поступить в хороший колледж, чтобы получить специальность медицинского работника. Имея такую работу, я смогла бы оплатить дальнейшую учебу. Конечно, я заметила, как мои родители обменялись взглядами. Я знала, что это означало: им было известно, что Скотт Эрли в Калифорнии. Однако мои родители не догадывались о том, что и мне это известно. Я хорошо разыграла полную невинность, и они поверили мне. Но под маской невинности скрывалось хитрое сердце. Наверное, я ощущала себя очень взрослой после того, что пережила наша семья. Но мне пришлось усвоить одну простую истину: тот факт, что ты окончил школу и перенес много страданий, еще не означает, что ты можешь похвалиться зрелостью. Взросление предполагает кое-что еще.

Папа сказал мне однажды, сразу после смерти сестер, что человек не может заставить другого раскаяться – грешник в ответе только перед Создателем. И он был прав. Но я не слышала его. Я была уверена в своей правоте. Вероника Бонхем Свон, решительная и бескомпромиссная девушка, с длинными волнистыми каштановыми волосами, которые были предметом ее гордости. Любила лошадей, точные науки, ненавидела стирку и сочинение рефератов. Я считала, что одному человеку под силу исправить то, перед чем спасовала государственная машина. Все в жизни мне давалось слишком легко.

Все, кроме одной, самой важной вещи.

Той, которая в итоге оказалась самой значимой.

Я верила, что мне удалось выжить после того осеннего дня, когда Скотт Эрли затопил кровью наши жизни. Я думала, что если не стану на эту тропу, то в свой смертный час (суждено ли мне прожить двадцать лет или девяносто) не смогу избавиться от чувства, что я предала Беки и Рути как на земле, так и на небесах, не смогу посмотреть в их маленькие лица, когда они взглянут на меня из вечности.