Пылающая комната

1

Даншен ждал недолго. В просторном холле высотного дома было прохладно и сумрачно, журчал фонтанчик, вода разбивалась о каменные ступеньки и сыпалась дальше с приглушенным плеском. Пахло цветами, причудливые букеты в не менее причудливых вазах подбирала опытная рука. Роскошный бордовый ковер устилал пол, кресло в котором сидел Даншен, было мягким и глубоким. В этом доме жили только те, кого судьба забросила на самый верх, по праву ли рождения или благодаря их собственным заслугам, но попасть сюда можно было только по особому приглашению. Даншен, репортер одной из самых популярных газет, пишущей в основном о жизни известных актеров, музыкантов и скандально известных политиков, был приглашен для того чтобы провести «интимное», как он сам говорил об этом, интервью, с одной из самых ярких звезд нынешнего рок-небосклона, Крисом Харди. «Ацтеки», группа, вокалистом которой он являлся, уже второй год не опускалась ниже второго места во всех хит-парадах. Их выступления проходили на самых крупных стадионах Европы, альбомы расходились миллионными тиражами, и не последней причиной этой безумной популярности был сам Крис Харди.

Крис был скандальной личностью. Тексты песен, которые он писал в соавторстве со своим гитаристом Джимми Грэммом всегда балансировали на грани дозволенного. Его поведение в общественных местах вызывало сладкий шок у публики, читающей светскую хронику. Его коротким и всегда выставленным напоказ связям с женщинами завидовало все мужское население, потому что в длинном списке его пассий числились актрисы, звезды стриптиза, топ-модели, словом, все те, кто регулярно появляются на экранах телевизоров и на обложках журналов. Причем, Криса вовсе не интересовало семейное положение объекта его вожделений. Даншен помнил, что последний скандал разразился из-за того, что Харди в кровь избил мужа знаменитой актрисы, не менее знаменитого продюсера, когда тот попытался предъявить ему какие-то претензии. Продюсер был сильным тренированным мужчиной, но Крис, воспитанный в жестоких уличных драках, легко взял над ним вверх, причем это происходило на презентации нового фильма с участием этой актрисы. Рок-певца арестовали, ему был предъявлен иск, и жертва избиения получила-таки свой миллион долларов. После чего в очередном интервью Харди с пренебрежением заметил: «Подумаешь, я бы отдал еще миллион, чтобы начистить морду этому импотенту». При этом актрису он тут же бросил, и несчастную женщину с трудом спасли после попытки самоубийства.

Таким же скандальным был и стиль его музыки. Казалось, Харди пришел из далеких семидесятых, когда рок-н-ролл был дыханием и кровью, а не просто средством зарабатывать на жизнь или добиться популярности. Его сравнивали с Плантом, Морриссоном и Меркьюри, он не считался ни с какими современными направлениями и делал, что хотел. Ему было плевать, как публика реагирует на его творчество. Крис просто жил рок-н-роллом, он струился по его жилам и именно поэтому все, что он пел, выглядело так естественно в эпоху электронной музыки и изломанных ритмов.

Сейчас Крис Харди разводился со своей третьей женой. Развод продолжался уже десять месяцев, и Мерелин, красивая блондинка, тщетно пытающаяся претендовать на роль Мерелин Монро, прилагала все усилия, чтобы вырвать у бывшего мужа как можно больше денег. А Даншен договорился с менеджером «Ацтеков» о том, что Крис даст их журналу предельно честное интервью, то самое, о котором так давно молили поклонники, умирающие от желания узнать, что кушает на завтрак их кумир и кем была его первая любовь.

Кто-то вежливо, кончиками пальцев коснулся плеча журналиста. Даншен поднял глаза и увидел высокого квадратного парня в черной майке и джинсах.

— Вы господин Даншен? — спросил он, почти не двигая челюстью.

— Да, я.

— Крис вас ждет, пойдемте.

Они поднялись в пентхауз, скоростной лифт взлетел туда в секунду, у Даншена только уши заложило, и, выйдя в холл, журналист обнаружил, что его будущая жертва уже стоит в дверях.

Крис легко шагнул вперед и подал Даншену руку. Он был хорошего роста, худощав и журналист подумал, что от певца исходит ощущение какой-то скрытой угрозы, так быстро и легко он двигался. Его черные с синеватым отливом волосы были гладкими и доходили почти до лопаток. Нос с маленькой горбинкой и высокие скулы делали его немного похожим на индейца, и Даншен подумал не этой ли неевропейской внешности группа обязана своим названием. Глаза, однако, были не черные, а зеленовато-коричневые, красивого удлиненного разреза. Крис улыбнулся, открыв белые ровные зубы, и Даншен подумал, что в этой улыбке больше наглости, чем стандартного рекламного обаяния. Он осторожно высвободил руку из железных пальцев хозяина и представился.

— Крис. — ответил рок-певец и Даншен понял, что если он попробует назвать собеседника «господин Харди», то вылетит отсюда в два счета.

— Ничего, если мы пойдем на кухню? — спросил музыкант небрежно, — я предпочитаю говорить там.

— Так даже лучше, — осторожно согласился Даншен. Он всегда в начале был очень внимателен со своими собеседниками, а этот человек, казалось, требовал предельной осторожности. Ощущение было таким же как рядом со спящим вулканом, черт его знает, когда он проснется и засыплет тебя тоннами пепла и горячих камней.

Однако его опасения не оправдались. На огромной кухне, отделанной хромом и белым пластиком, сидя на высоком табурете за стойкой, разделяющей помещение почти пополам, Крис разоткровенничался. Он спокойно рассказывал о своем детстве, которое проходило в рабочих кварталах города, о больной матери, почти не встававшей с постели, о том, что он начал зарабатывать деньги с двенадцати лет, жестоком отчиме, избивавшем его каждый день. «Понимаешь, — сказал он просто, — когда мне было четырнадцать, я просто взял молоток и засадил ему по колену. Сломал ногу, ну и…». «Что?» — с уже неподдельным любопытством спросил Даншен этого странного Маугли, выросшего в отнюдь недружелюбных джунглях. «Сбежал из дому» — пожал плечами музыкант. — «Он бы убил меня, если поймал». Даншен слушал его рассказы и понимал, что Крис, с трудом окончивший девять классов общеобразовательной школы, ни разу в жизни не прочитавший толком ни одной книги, не имеющий никакой, даже самой примитивной специальности, в каком-то смысле гордится своей дикостью. Он ничего не знал, ничего не умел, ходил слух, что он даже никогда не записывал текстов, которые сочинял, это делал Джимми Грэмм. Единственное, что он мог, это петь. Крис рассказал ему, как в двадцать лет, зарабатывая чем попало и толкаясь в околорокерской богеме, он познакомился с Джимми, тогда талантливым студентом мехмата, который играл на гитаре в рок-группе с идиотским названием «Черви». «Я сразу понял, что именно он мне и нужен, — пояснил Крис, прикуривая очередную сигарету, — все остальные были козлы». Они набрали группу, несколько лет ушло на раскрутку. «Сам понимаешь, как сейчас такие дела делаются, а задницы лизать я никогда не умел». Даншен увидел хищный огонек в его зеленоватых глазах и на секунду представил себе этого четырнадцатилетнего мальчика, которым когда-то был Крис Харди, стоящего посредине самой жестокой бойни этого мира. Сложно было представить, какую цену он заплатил на этой войне за то, что имел сейчас.

Даншен спросил Криса про его отношения с женщинами.

— Они все суки, — равнодушно ответил музыкант, — Я видел несколько хороших, но, видишь ли, если баба хорошая, то спать с ней совершенно невозможно. Вот у меня было три жены и все стервы. И вообще, с женщинами можно только спать, больше они ни для чего не годятся.

Даншен приподнял брови. Стараясь сгладить ситуацию, памятуя о том, что среди читателей шестьдесят процентов — прекрасный пол, он поинтересовался, что же его так не устраивает в женщинах. Крис задумался на секунду и ответил:

— Им все время нужны деньги, а если ты им отказываешь, то они начинают ныть про любовь. Как они тебя любят и все такое. Терпеть я этого не могу. Наверное, есть те, кто этого не делают, но я их не видел.

Тут журналист, понимая, что теперь каждая девушка или женщина, прочитавшая статью, будет уверена в том, что она и есть та единственная, которая спасет несчастного Криса от его одиночества, задал следующий вопрос, достаточно деликатный, но необходимый. Он спросил, кого из своих женщин Крис любил больше всего. Крис пожал плечами, откупорил бутылку и в очередной раз плеснул и себе, и собеседнику в стакан.

— Никого. — ответил он, — я вообще никого из них не любил. Я даже не знаю, что это такое.

Он сказал это так жестко, что Даншен понял — тему надо закрывать.

На вопрос об его скандальной репутации, Крис буркнул только: «Что хочу, то и делаю, ты мне что ли указывать будешь?» и как-то заскучал. Даншен решил, что собеседник закрывается и пора уходить, но Крис вдруг решительно щелкнул кнопкой «Запись» на диктофоне.

— Давай поговорим без этой вертушки, — проговорил он, наклонясь через стол и глядя Даншену в глаза.

Даншен кивнул головой, приготовившись слушать. Крис, убедившись, что собеседник весь внимание, отодвинулся.

— Мне все надоело, — заявил он. — Понимаешь, все. Пить больше не могу, баб глаза мои бы не видели, даже подраться не хочется. Тоска смертная. Девки беспрерывно в постель лезут. Пьянки эти идиотские. А ширяться я не хочу. Я видел, что бывает, спасибо, мне не надо. — он помолчал, свирепо стиснув губы. — Ты умный мужик, ты меня поймешь. Скучно мне. Все надоело.

Он опустил голову и принялся вертеть в руках нож, лежавший на столе. Вид у него внезапно сделался совсем детским. Даншен молчал, ожидая, что же будет дальше. Крис поднял на него глаза.

— Слушай, иди ко мне работать, а? — Даншен от неожиданности чуть не поперхнулся виски. — Ты вроде хороший парень, не то что эти, — тут он произнес уже совсем непечатное ругательство, — Умный, образованный… Будешь у меня, ну, чем-то вроде менеджера по развлечениям. Давай? Может, ты что придумаешь, а то, понимаешь, мне… ну как тебе сказать… Мне чего-то не хватает. Я сам не знаю чего… — он силился подобрать отсутствующие слова, щелкал пальцами, а Даншен смотрел с жалостью на этого адреналинового наркомана, погибающего без того особого огня в крови, который дает только риск. — Слушай, я тебе заплачу, — заторопился Крис, видя, что собеседник молчит, и назвал сумму, о которой Даншен мог только мечтать. Журналист подумал: «А что я теряю?».

— Хорошо, — сказал он. — Я согласен.

Дневник Стэнфорда Марлоу

Горький запах миндаля в доме. Генри любит его, что позволяет мне сразу определить, что ушел он недавно. Я был рад, что не столкнулся с ним. Он дал мне поручение, которое оставило по себе не слишком приятные воспоминания. Я не только был в тюрьме, я еще и спускался в тюремные подвалы. Начальник этого заведения заказал гороскоп одного из своих заключенных. Странно, что такой разумный и проницательный человек, каким мне показался, господин Торн, способен всерьез относиться к гороскопам, составленным Генри. Впрочем, насколько я знаю, они друг друга не видели, и заказ он дал по телефону, иначе он бы непременно передумал и отказался. Достаточно взглянуть на Генри, чтобы понять, что его предсказания также лживы, как и его улыбка. Он требует, чтобы я разговаривал с ним по-французски, не только в присутствии посторонних, но, даже когда мы остаемся одни или рядом находится только Хэлен, по уши занятая уборкой и прочими домашними делами. Раньше такого не было, мы говорили по-английски. Генри всегда считал наш родной язык варварским и повторял, «тем хуже, что на нем теперь говорит весь мир». Я думаю, разумеется, хуже для мира.

В тюрьму Ф*** я принес гороскоп какого-то заключенного, о нем, со слов Генри, было известно лишь то, что заключен он пожизненно. На меня был заказан специальный пропуск, но пришлось еще и позвонить предварительно. Я пришел в тюрьму к 10 утра, как и было условленно, то есть как велел мне Генри. Он разбудил меня и, бросив папку на стол, сказал: «Пойдешь к Торну, отдашь ему это, да не забудь спросить, перевел ли он деньги». После чего он вышел и заперся в своей комнате. Мы поссорились, потому что я сказал, что больше не могу сидеть здесь, в этом доме, купленном три месяца назад, не имея права выйти на улицу. Когда мы жили в центре города, я по крайней мере пользовался большей свободой. Он намеренно запрещает мне выходить, объясняя это тем, что соседи вокруг только и ждут, чтобы сунуть нос в наши дела, тем более их привлекают слухи о его необычной профессии или, точнее, способе зарабатывать себе на жизнь. Это неправда, соседи здесь ничем, кроме себя, не интересуются и, по-моему, здесь их просто нет. За все время, что мы тут живем, я видел в окно только одну девочку, дважды в день прогуливавшуюся со спаниелем по окрестностям.

На проходной меня ждал охранник. Он спросил не Марлоу ли моя фамилия и, получив подтверждение, повел меня по узкому темному коридору, которому, казалось, не будет конца, затем мы вышли на лестницу, поднялись на три этажа и снова пошли по коридору с множеством дверей по левую руку и полным отсутствием окон или даже намека на них. Лампы давали настолько отвратительное освещение, а воздуха было так мало, что у меня в глазах потемнело, наконец, мы остановились перед бронированной дверью, охранник позвонил, и мы вошли. Господин Торн поднялся мне навстречу и поприветствовал меня с той любезностью, которой я никак не ожидал от человека, занимающего столь ответственный пост в столь мрачном месте. Он предложил мне кофе и я, боясь его обидеть, согласился. Кофе он готовил сам, себе в большой чашке, а мне как гостю в настоящей кофейной чашечке. Судя по седине в его волосах, его возраст несколько превышал изначально предполагаемый мною. На вид ему было лет пятьдесят, он был крепко сложен и довольно высокого роста, его лицо постоянно сохраняло серьезное, но не жестокое выражение. Он взял у меня папку с заказом и положил ее в стол. Я вспомнил, что должен спросить его о деньгах, но вдруг почувствовал себя страшно неловко.

— Господин Марлоу, — заметил он, — вы так молоды, что если бы меня спросили, что я хотел бы пожелать вам, то я сказал бы только одно — пусть у вас никогда не будет иной причины оказаться в этих стенах, чем та, что привела вас ко мне сегодня. — Он глотнул кофе и аккуратно поставил чашку на стол. На мониторе, стоявшем по правую руку от него, где до сих пор еще можно было разобрать какой-то текст, включился скринсейвер, из темных глубин небытия навстречу свету поплыли спирали галактик и вихри звездной пыли. Меня охватило горячее желание проститься с ним как можно скорее и покинуть это место. Но в этот момент вошел охранник и сообщил, что в подвале прорвало трубу и это грозит затоплением коммуникаций. Торн велел немедленно отправить вниз аварийную службу и сам стал собираться.

— Я вынужден просить вас простить меня, господин Марлоу, — вежливо извинился он, — но если я немедленно не решу эту проблему, у меня будут крупные неприятности. Единственное, что я могу вам предложить, это спуститься вместе со мной, по дороге мы сможем поговорить.

Я был весьма озадачен подобным предложением, поскольку подвалов терпеть не могу, а уж тем более тюремных. Но возражать показалось мне неудобным. Я молча кивнул и отправился за ним. Мы спустились на лифте. Аварийная бригада уже работала. За то время, что мы спускались, он задал мне пару вопросов о Генри и рассказал, что решил обратиться к нему, обнаружив его рекламу в газете.

— Я решил заказать гороскоп, — пояснил он, словно смущаясь того факта, что он уважаемый человек, начальник тюрьмы, позволил себе такое, — видите ли, этот человек, он загадка для всех, я много видел убийц, насильников и маньяков, но этот заключенный совсем иное.

Я кивнул, и он продолжал дальше.

— В высшей степени темный случай, его перевели сюда сравнительно недавно, но все мои попытки прояснить хоть что-нибудь оказались тщетными. Он убил троих человек, но, кажется даже слышать об этом не хочет, не считает это даже своим преступлением.

Лифт остановился. Мы вышли, и я увидел жуткое зрелище — длинный извилистый подвал с множеством труб вдоль стен, они были огромные, чуть поменьше, совсем тонкие, но все они были одинаково омерзительны.

— Вы полагаете, что из его гороскопа вы почерпнете необходимую информацию о характере преступления и его мотивах? — глухо заметил я, имея ввиду объект нашего разговора.

Торн покачал головой и в это время из полумрака, освещенного фонарями аварийной бригады, появились двое рабочих. Они коротко объяснили, что произошло и сколько времени потребуется на ликвидацию аварии. Торн настоятельно потребовал не тратить времени даром. Больше всего на свете я боялся, что пригласит меня пройти дальше в глубь, в самое сердце этого ада. Но он этого не сделал, учтиво попросив меня подождать две минуты, он отправился туда сам. Оставшись в одиночестве я испытывал мучительный приступ ужаса, который с детства вызывали у меня закрытые пространства с трубами, не знаю, сколько прошло минут, но когда он возвратился, то несмотря на свою озабоченность, поинтересовался не дурно ли мне, вероятно, я плохо скрывал свое состояние.

— Все в порядке, — возразил я на его вопрос.

Мы опять стали подниматься на лифте и на сей раз остановились на втором этаже. На лестнице он велел мне спускаться вниз до площадки, выложенной голубой плиткой, и затем свернуть в коридор налево. Он пожал мне руку на прощание и еще раз поблагодарил меня за выполнение курьерской миссии. В моей памяти снова всплыли слова Генри, точнее, его приказ, спросить об оплате. Не знаю, что на меня нашло, но я так и не смог ничего спросить. Я прошел мимо охранника, уже другого, ни о чем не спрашивая, он открыл мне внутренние ворота.

Оказавшись на улице, я не оглядываясь быстро пошел вверх по улице в сторону греческого квартала. Мне смертельно хотелось есть, поскольку из дома я ушел, так и не позавтракав, чтобы не опоздать к Торну. Однако позавтракать мне не удалось, было слишком много народу. Я прошел еще немного и незаметно для себя набрел на чешское кафе с двусмысленно идиотским названием «Яничек с букетиком». Там было пусто. Вероятно, основная публика собиралась в нем по ночам. Я уселся за столик, и ко мне почти немедленно подошла девушка официантка.

— Ничего, кроме кофе со сливками, — предупредил я ее возможные вопросы, она обиженно фыркнула и убежала выполнять заказ. Через минуту она вернулась с кофе и сэндвичем на подносе.

— Вы уж послушайтесь меня, — заговорила она с той убедительностью, которая свойственна прирожденным официанткам маленьких забегаловок, — выпить кофе и не съесть наш сэндвич, — это просто не принято, так что не отказывайтесь.

У меня не было сил вступать с ней в дискуссию, и я принял все, как есть. Выпил кофе и съел сэндвич, оставив на подносе денег в два раза больше, чем полагалось с меня по счету. Мне доставляло огромное удовольствие швырять деньги на ветер, особенно в дурном расположении духа. Это были деньги Генри, которые он с неохотой давал мне раз в неделю, деньги, на которые я мог позволить себе купить три книги или пообедать два раза в дешевом кафе. На все мои просьбы согласиться на то, чтобы я нашел себе работу, он отвечал неизменным отказом, эта мысль приводила его в бешенство.

Когда Генри привез меня в первый раз смотреть дом, я сразу же понял, что причиной его покупки является его удаленность от всех мест возможного скопления живых людей. Порою мне кажется, что, составляя своим клиентам гороскопы, прогнозы, проводя спиритические сеансы, Генри ненавидит людей настолько сильно, что с удовольствием избавился бы ото всех контактов, если бы не деньги. Его мучает алчность. Гонорары его растут, а он требует все больше и больше. Приходится сидеть по ночам, чтобы все выглядело весомо, копировать схемы под стекло, в основном, все это он поручает мне.

Мы завтракали в «Изиде» перед тем как поехать к супругам Эдвардс. Он молчал, делая вид, что не слышит некоторых моих вопросов, когда же я наконец спросил, что я должен буду делать на сеансе, он жевал еще две минуты, а затем сказал мне:

— То же что обычно, ассистировать мне, мой дорогой племянник.

Мне захотелось возразить ему, что со стороны мое ассистирование выглядит глупо, но промолчал.

— Где ты был вчера? — спросил он меня с явной насмешкой в голосе, — Покупал очередные «Мартирологи» у Барнса?

— Нет, — ответил я. — Я был в парке.

— Разве я не говорил тебе, чтобы ты не бродил по городу, — его тон был сдержанным, но я возблагодарил Бога, за то, что мы были в «Изиде», а не дома.

— Хэлен сказала, что ты ушел около трех, — продолжал он, — ты меня постоянно выводишь из себя, Тэн, смотри, а то ведь тебе и вправду придется идти искать работу без документов и крыши над головой.

Его угрозы повторялись с периодичностью раз в три дня, и я уже привык ним настолько, что единственное, что меня удручало — это невозможность позволить себе то, о чем он говорил.

Сегодня я не постеснялся и спросил у Хэлен, с какой целью она регулярно стучит на меня Генри. Она в это время усердно пылесосила ковер в гостиной, и, подняв на меня изумленное лицо, задала встречный вопрос — с чего я это взял.

— Мне сказал Генри, — пояснил я, наблюдая, что произойдет с ее лицом, когда она это услышит. Она улыбнулась как ни в чем ни бывало.

— Какая чепуха, — воскликнула она, — мы даже не разговариваем с господином Шеффилдом.

— Да ну, — протянул я с любопытством, — скажите Хэлен, он вам нравиться?

Девица снова улыбнулась и посмотрела на меня широко раскрытыми полными невинного испуга глазами.

— Конечно, нет, — нашлась она немедленно, — он же старый.

— Да нет, — возразил я, — для вас он как раз с удовольствием вернется к молодости.

Я знал, что она передаст этот разговор Генри. Я сделал это нарочно. Мне хотелось узнать, что он станет делать и вообще подаст ли вид, что он это знает. Вечером он позвал меня выпить с ним бутылку «Бордо» — подарок клиента.

— Как дела, — спросил он меня беззаботно, — ты приготовил схему MC для господина Прайда?

Он сел в кресло и протянул мне бокал.

— Я сделал, — ответил я на своем родном языке.

— Сделай милость, прими мои правила игры, — отозвался он без всякого раздражения в голосе. И тут я задумался над тем, что сказала Хэлен о его возрасте.

На самом деле Генри не только не стар, он выглядит моложе, чем есть на самом деле. Ему не более тридцати восьми, хотя точный его возраст мне неизвестен. У него вид солидного господина с приличным доходом, а если учесть еще, что он всегда прекрасно одет и подъезжает на хорошей машине к дому своих заказчиков, то я попросту не пойму, к чему было так подло врать мне в глаза. Я невольно улыбнулся своим собственным размышлениям.

— Ты хочешь поехать со мной на два дня в горы? — услышал я вопрос Генри, — нас приглашают к мадам Лорен в субботу.

— Нет, — тут же ответил я, — ни за что, я не поеду слушать бред, который она привыкла нести безостановочно, и смотреть, как ты льстишь ей.

Генри встал с кресла и подошел к камину. Он встал ко мне спиной, такова была его обычная манера, когда между нами разгоралась очередная ссора.

— Хэлен сегодня сказала мне о твоих замечаниях в мой адрес, — произнес он, не поворачиваясь, — ты действительно считаешь, что я способен приставить к тебе прислугу, чтобы она следила за тобой? Еще раз повторяю, этого не было и не будет.

— Тогда почему ты не хочешь дать мне документы, которые ты сделал в Швейцарии? — спросил я, искренне надеясь услышать его ответ на мой вечный вопрос.

— Тебе совершенно не нужны документы, а если учесть твое прошлое, то для тебя просто опасно иметь документы на руках, — сказал он и возвратился в кресло, уже видимо овладев собою.

— А если я когда-нибудь не вернусь, как это было однажды, до нашей встречи, — спросил я пристально глядя ему в глаза.

— Ты не сделаешь этого, — ответил он с уверенностью оскорблявшей меня всегда больше всего, — тебе некуда идти от меня, своего учителя, своего избавителя, своего родственника, наконец, — он с удовлетворением поставил бокал на стол.

Наверное, он был прав, мне некуда было идти.

Генри уехал. Напоследок он сказал мне, чтобы я ни о чем не беспокоился, потому что у Хелен есть ключи от всех комнат, кроме его маленькой комнаты, где он принимает «избранных» клиентов. В этой комнате я был дважды. Не могу сказать, что она показалась мне приятным местом. Там вообще не было окон. В связи с этой ее особенностью я вдруг вспомнил тюремные коридоры. Стены комнаты были обиты голубым шелком. Такой она была, когда он купил дом, и ничего переделывать он не захотел. Свет, обычный электрический свет, он никогда там не включает, горят только свечи, обычно в большом количестве, отчего находится там долго практически невозможно — становится трудно дышать. Посередине стоит круглый стол, его Генри купил уже после переезда на аукционе вместе с тремя стульями. Я знаю, что иногда Генри остается там ночью, я неоднократно слышал, как он выходил из комнаты и спускался по лестнице к себе. Однажды я спросил его, почему он не пригласит мастера и не закажет роспись на шелке, с изображением соответствующих атрибутов мистических и астрологических, это бы производило более сильное впечатление на клиентов, но он категорически отказался.

Когда-нибудь он обнаружит мой дневник. Я не боюсь этого, но я знаю, что после этого он меня всерьез возненавидит. Мне запрещается приводить кого-либо в дом, но у меня нет друзей, да и откуда им взяться, если я ни с кем не встречаюсь. Когда мы жили на Р*** в центре города, я познакомился с продавцом одного из книжных магазинов. Молодым человеком, весьма воспитанным и неглупым, он давал мне книги на время, поскольку покупать их я не мог из-за отсутствия денег, а пользоваться библиотекой без документов невозможно. Вместо благодарности, когда он узнал, что я неплохо рисую, он попросил меня написать портрет его девушки. Кажется, ее звали Ада. Я согласился и попросил его купить все необходимое мне для работы и отвезти туда, где ей будет удобно мне позировать. Он так и сделал, и мы на следующей неделе поехали к нему домой. Ада была очень хороша, не той современной бессмысленной красотой, а какой-то древней, ветхозаветной, хотя сама она, кажется, страшно стеснялась нас обоих. На третий раз они устроили в честь меня маленький обед, мы засиделись допоздна и я не вернулся к Генри. Я приехал только вечером на следующий день. Это не нравилось Генри, он вообще был против того, чтобы я куда-либо уходил и с кем-либо встречался, объясняя это тем, что я подвергаю себя опасности расхаживая по городу без документов. Но документы мне не отдал. Вот тогда-то я подумал, что, возможно, он и вовсе их не стал делать. Но мы слишком много переезжали с места на место, чтобы можно было обойтись без них.

Я мог бы получить место дизайнера, но Генри никогда не согласиться на это. Его вполне устраивает то, что я являюсь его личным дизайнером. Вчера он принес мне странную схему, ее пространство было рассечено на двое, но между двумя половинами был узкий коридор, по длине его тянулись знаки, явно представляющие собой какой-то древний алфавит, но при всех своих знаниях, я не мог даже приблизительно определить что это. Одна половина пространства изображала мир человеческий, такой каким его всегда изображают в мифах — полный радостей и бед, мир рождения и смерти, смены сезонных циклов, войн и поисков красоты. Женская фигура, символизировавшая последнюю стояла на вершине горы, излучая сияние. Другая половина не изображала ничего конкретного, она лишь вся была покрыта запутанной графической сеткой, но приглядевшись мне начало казаться, что я вижу там вещи подлинно ужасные, внушающие отвращение и страх тем больше, чем сложнее было выделить их точные очертания. Я вздрогнул от звука голоса Генри.

— Ну что там с тобой, опять замечтался, — он сказал это с тем презрением, которым сопровождались все его комментарии в адрес моих увлечений. — Сделай мне точную копию, и смотри ничего не перепутай, особенно вот это — он указал на графическую сеть и буквы неизвестного алфавита.

— Это срочно, — спросил я, чувствуя, что у меня нет ни сил, ни желания браться за эту работу.

— Конечно, — ответил он. — очень срочно. Ты, что, не доволен?

Я молчал.

— Послушай, не будь упрямым ослом, Тэн, я дам тебе за это нормальные деньги, тебе их хватит на твои талмуды, и вообще поедем в магазин, тебе следует прилично одеться.

— Я не хочу это делать. — довольно твердо ответил я.

— Даже речи быть не может, или убирайся вон отсюда, — он повысил голос. — Иди прямо сейчас.

Мне смертельно захотелось воспользоваться случаем и выбежать из дома, поймать такси и уехать отсюда как можно дальше.

— Погоди, я дам тебе все шансы, — внезапно сказал Генри и стремительно вышел из комнаты.

Через несколько минут он вернулся и швырнул передо мной на стол небольшой конверт.

— Вот твои документы, забирай и катись куда хочешь, — произнес он с выражением лица, которое появляется у азартных игроков в момент, когда делаются решающие ставки.

Я вспомнил, как мы познакомились с ним в поезде. У меня не было ни билета, ни вещей, ни денег, я сел в первый попавшийся вагон с надеждой, что меня обнаружат и отведут в ближайший полицейский участок. Генри сел напротив меня и стал бесцеремонно изучать мой внешний вид. Он сам прекрасно выглядел, был одет в безупречный серый костюм и по началу я принял его за банковского работника. Лицо восточного типа с непроницаемой маской самоуважения. Затем он отвернулся, как мне показалось, довольно брезгливо, и посмотрел в окно. Пришли проверять билеты, он подал свой и ко мне обратился вопрошающий взор контролера.

— Молодой человек со мной, я не успел купить ему билет, — внезапно сказал Генри, с таким видом, словно я действительно был его младшим родственником. — Сколько я должен?

Подозрительно окинув меня взглядом оценщика краденного, контролер назвал сумму и тотчас же получил ее. Мы остались одни, я сидел напротив Генри, не шевелясь.

— Я люблю помогать людям, — сказал он без всякого самодовольства, — вы ведь попали в нехорошую историю, друг мой.

— Спасибо вам, — наконец с трудом выговорил я, — только зря вы это сделали.

— Ну уж так прямо и зря. — возразил он.

Больше он не произнес ни слова за время нашей поездки. На самом деле всей душой жаждал, чтобы он поскорее вышел, но он ехал до конечной станции. Иногда он с еле заметной улыбкой смотрел на меня, и меня это несказанно раздражало.

— Давайте познакомимся на всякий случай, — сказал он, когда наконец поезд подъехал к Л***, - Генри Шеффилд.

Он протянул мне руку.

— Стэнфорд, — нехотя произнес я и пожал его руку.

— Вот вам мой телефон, — он протянул мне визитку, и я ее взял скорее из вежливости, чем из любопытства. Мы вышли и разошлись в разные стороны. Я пошел на стадион. Там было пусто, только рабочие убирали мусор, оставшийся от вчерашнего матча. Достав визитку, я прочитал на ней: «Генри Шеффилд, астрологические прогнозы, индивидуальные спиритические сеансы. Тел 867–413». Я бросил визитку под лавку и пошел бродить дальше. Это был второй день без пищи, позавчера мне еще посчастливилось обнаружить кое-что в урне около «Макдоналдса». Но появляться там слишком часто становилось опасно. Я лег на скамейку в парке и уснул. Проснулся я уже в сумерках. Мне безумно хотелось позвонить домой, но это означало бы поставить на себе крест, близких друзей у меня не было, а Томас был недосягаем.

Я чувствовал, как боль в горле, возникшая еще вчера, начинает усиливаться, больше всего я боялся заболеть. В моем положении это было бы чудовищно. Все мои усилия пропали бы даром, и я вернулся бы туда, откуда начал свой путь. Эта мысль привела меня в отчаяние. Я вспомнил телефон Генри и пошел поискать какой-нибудь магазин с телефоном. Магазинов не было. В этом районе были только огромные складские помещения. У одного из ангаров стоял мужчина и разговаривал по телефону. Я постоял и подождал, пока он прекратит разговор. Затем подошел к нему и попросил позвонить. Он посмотрел на меня и спросил:

— Тебе надолго, парень?

— Нет, два слова сказать.

— Ну, тогда звони, — великодушно согласился он и протянул мне телефон. — А то знаешь, тут как начнут девке названивать, так на полчаса, а я плати за их базар.

Генри взял трубку не сразу, но и когда я объяснил ему, кто я, он продолжал довольно прохладно:

— Рад вас слышать. Я занят сегодня.

Я понял, что если сейчас не попрошу его о помощи, то завтра окажусь рядом с Томасом.

— Я не могу ждать, господин Шеффилд, я боюсь, что меня отвезут в больницу, а мне нельзя туда попадать, это станет моим концом. Я очень плохо себя чувствую.

— Ну, хорошо, — неохотно согласился он, — подойдите к зданию Супермаркета X*** и ждите там. Я приеду на машине, часа через четыре, никуда не уходите.

Я отдал телефон моему благодетелю, а он коротко пожелал мне удачи.

Ожидание у супермаркета было настоящей пыткой. Я чувствовал, как заболеваю все сильнее, голова горела, и я едва мог держаться на ногах, сесть на ступеньки я опасался, чтобы не привлекать к себе внимания. Пошел дождь, мне казалось, что скоро я все-таки умру. Но Шеффилд приехал. Он вышел из машины и подбежал ко мне, несмотря на все свое отвратительное самочувствие, я с некоторым удовлетворением проконстатировал, что ему не безразлично мое существование на этом свете. Уж не знаю почему, но лицо у него было взволнованное. Мы сели в машину и поехали к нему. Я попросил его не вызывать врача.

— С чего вы взяли, мой друг, что я собираюсь вызывать вам врача. Я и сам в состоянии оказать куда более действенную помощь.

— Мне вообще не надо никакой помощи, — ответил я.

— Ну, кое-какая вам все-таки пригодиться, — настаивал он, — вы давно странствуете? — он спросил это с тем равнодушным любопытством, с каким он впоследствии спрашивал своих клиентов о здоровье их жен, собак, кошек, попугаев.

— Две недели, — соврал я, однако, не сильно преуменьшив срок своих приключений.

— Вот видите, — заметил он, — мне вас сам Бог послал.

Я не знаю, кто меня ему послал, но положа руку на сердце можно сказать, что если бы не он, я был бы еще несчастнее. Все эти воспоминания с неимоверной быстротой пронеслись в моей голове.

Я отодвинул от себя конверт и взглянул на Генри. Он сидел в кресле и курил. Мне показалось, что он хорошо знает, о чем я только что думал.

— Я сделаю эту копию, — сказал я и потянулся за сигаретой. Но он подал мне свою.

Это означало, что он больше не имеет ко мне претензий.

Хелен получила в подарок «Амаркорд» и ушла весьма довольная. Она не придет до конца праздников. Генри занят и раздражителен до крайности. Он посылает меня каждый день относить заказы, их становится все больше и больше, после того как он дал объявление еще в двух журналах. Он постоянно говорит о каком-то заказе, который принесет ему годовой доход двести тысяч долларов. Возможно, он просто одержим деньгами. У меня из головы не выходит та схема, которую я копировал в начале осени, кто ему ее дал? Работа над ней стоила мне огромных усилий, словно мое сознание вытесняло все, что имело к ней отношения. Я не мог думать ни о чем, кроме нее. Я не стал говорить об этом с Генри. Он повесил ее в своей спальне. Мне же запретил подходить к телефону, уверяя, что меня еще могут найти. Мне кажется, чем меньше у меня шансов от него освободиться, тем лучше. Но когда-нибудь ведь это прекратиться.

Странная история случилась на Новый Год. Ближе к вечеру Генри заставил меня надеть совершенно идиотское одеяние, напоминающее черные монашеские плащи. Я представляю, насколько нелепо я в нем выглядел. Около одиннадцати ночи я услышал шум машины под окнами. К нашему дому подъехал лимузин. Такого мне еще видеть не приходилось. В свете подъездных фонарей, я с трудом различил, кто из него вышел. Шел снег, все было мирно и тихо, по-новогоднему, несмотря на то, что город в нескольких километрах отсюда безумствовал по поводу приближения миллениума. Двое из приехавших подошли к нашей двери, и я услыхал, как Генри повернул замок.

— Очень приятно, заходите, мы ждем, — услышал я голос Генри, он явно заискивал перед кем-то, я грешным делом подумал, что сам мэр решил прикатить к нам за своим гороскопом.

— Господин Даншен, для меня большая честь — Генри явно принимал какую-то шишку.

— Крис, — услышал я немного низкий голос одного из пришедших, разглядеть их у меня не было никакой возможности. Вероятно, он коротко представился и больше не пожелал разговаривать. Они должны были подняться в голубую комнату, я был предупрежден об этом Генри. В мои обязанности входило изображать ассистента Генри.

Войти в комнату полагалось ровно в 11–20. Оставалось пять минут. Я посмотрел на себя в зеркало, мой черный плащ выглядел абсурдно. Я примерил капюшон, у меня было инстинктивное желание скрыть свое лицо, до сих пор не могу понять, откуда у меня взялось представление о том, что эти пришельцы не должны его видеть. Я ясно ощутил, что во мне борются два противоречивых желания, узнать, кто же это, и немедленно исчезнуть, покинуть этот дом, Генри, его гостей, все, что здесь было, забыть, как страшный сон. Я посмотрел на часы, оставалась одна минута. Я вышел из своей комнаты и направился к двери. В неверном свете бесчисленных свечей, стоявших по периметру комнаты, я увидел следующую картину. На стульях за круглым столом сидели трое. Один их них — Генри, явно нервничал, но успешно скрывал это под маской веселости и чувства собственной значимости. Второй — господин Даншен, его имя я слышал, он был весьма умен и это было очевидно по его лицу, неброско одетый и постоянно переводивший на человеческий язык то, что нес Генри на своем бредовом «языке посвященных». А переводил он все это в высшей степени примечательной персоне — человеку лет двадцати семи, закинувшему ногу на ногу таким образом, что его колено возвышалось над столом в знак полного пренебрежения ко всему происходящему. Он непрестанно курил и время от времени бросал совершено ничего не значащие фразы, смысл которых я даже не пытался понять, поскольку был целиком и полностью поглощен разглядыванием его внешности. Он был одет в черные кожаные штаны с бесконечными прорезями по всей длине ног обшитыми по канве черными нитками, и в зеленую рубашку с надписью «Kiss my ass, please». Это please, никогда не виденное мною прежде в составе такого рода надписей, меня поразило, даже больше, чем его покрытые переводными татуировками руки. При всем при этом он не был безобразен, напротив, он был очень хорош собой. Правильные черты лица, смуглая кожа, красивый, несколько удлиненный разрез глаз, они были не темными, как это обычно бывает при черных волосах, но зеленовато-коричневыми.

При моем появлении Генри указал на меня и сказал:

— Господин Харди, господин Даншен, — это мой племянник и ученик, весьма способный, так что ему я доверяю, как самому себе.

Я готов был провалиться сквозь землю, когда на меня воззрились с издевательским любопытством эти двое. Но если господин, исполнявший, видимо, роль сопровождающего при особе королевских кровей, по крайней мере, снизошел до того, чтобы кивнуть в мою сторону, то особа королевских кровей даже не пошевелилась, продолжая курить. Меня охватила страшная ненависть к Генри за то чудовищное унижение, которому он с легкостью подвергал меня не столько по злобе нрава, сколько просто из полного бесчувствия, являвшегося едва ли не основной чертой его характера. На столе стоял знакомый мне прибор, напоминающий рулетку, клиенту полагалось крутить ее девять раз подряд, после чего Генри истолковывал все ее остановки по градусам. Поскольку я сам чертил для него этот круг со знаками, то, естественно, я знал истинную цену такого рода предсказаниям, но Генри был феноменально наблюдателен, он так мастерски манипулировал сознанием своих жертв, что они сами подсказывали ему ход предсказания. Временами меня это угнетало, временами веселило, поскольку клиентами его были в основном те, кого он сам презрительно называл «бюргерами». Но на этот раз кощунственные развлечения в таком духе меня не на шутку взбесили. Возможно, причина здесь коренилась в том, что передо мной сейчас сидел не «бюргер». Этот господин Харди, рот которого каждый раз брезгливо кривился, когда к нему обращались таким образом, насколько я понял, он предпочитал, чтобы его называли по имени, как это делал его компаньон, этот господин Харди, по всему видно, успевший пресытиться всеми благами цивилизации, решил поискать острых ощущений в магии. И тут случилось нечто неожиданное.

— Тэн, — обратился ко мне Генри, — сегодня вращать колесо оракула будешь ты, это предотвратит ненужные энергетические влияния, вы не возражаете, господин Харди?

Гость сделал неопределенный жест рукой, по всей видимости означавший «Пусть валяет». Мне захотелось снять плащ и швырнуть его в физиономию Генри, но вместо этого я подошел к столу, и протянул руку к рулетке, но в этот момент с неожиданной проворностью рука с татуировкой схватила мое запястье:

— Нет, так дело не пойдет, а где же заклинание, давай по правилам, дружище, читай свою абракадабру!

Все замерло. Такой выходки не ожидал даже Генри. Я посмотрел на него, и он удрученно кивнул мне. Вместо заклинания я прочитал отрывок из «Эврипида», не мог же этот кретин знать «Эврипида» в подлиннике!

Затем я запустил рулетку, один, второй третий, девятый раз…

— Право, я читаю вашу жизнь, как по книге, — с пафосом заявил Генри, — и вижу, это не последняя наша с вами встреча. Я вижу маленького мальчика, на нем куртка желтого цвета, на руках кровь, он упал с велосипеда, рядом с ним мужчина, он его собирается ударить, велосипед принадлежал ему, он говорит мальчику, что заставит его отработать сломанное колесо. Я вижу женщину, она тяжело больна, она держит в руках старую фотографию.

Генри продолжал нести свой вздор, исподволь наблюдая за клиентом. А на лице клиента сквозь непроницаемое самодовольство начинала проступать тоска, видимо, рассказ Генри действительно причинял ему боль, но, взглянув на Даншена, я заметил, что он довольно улыбался, точнее, с трудом подавлял эту улыбку.

— Ладно, хватит, — вдруг резко оборвал повествование Харди, — свое прошлое я знаю, давайте будущее.

— Сначала настоящее, господин Харди, — учтиво возразил Генри, и снова вскочил на своего конька. — Ваша жизнь сейчас достигла своего расцвета, до полного триумфа вам остается лишь шаг, но к вам придет посланец, он укажет вам путь. Все препятствия на вашем пути будут устранены, однако, — он сделал паузу, как мне показалось не наигранную, непроизвольную, — есть что-то что будет неожиданностью, пустая карта, да-да, карт бланш, кто-то кто сыграет в вашей жизни роковую роль.

— Вероятно, это будет сучка Мерелин, — спокойно ответил Харди, — она мечтает осудить у меня половину всего, что я имею. Ты согласен, Тимоти?

Господин, сопровождающий поспешно возразил с напускной веселостью,

— Ну что за глупости, Крис, все решиться в твою пользу.

— Но главное, не пропустите посланца, господин Харди, — напирал Генри.

— Пожалуй, вы меня развлекли, заплати и возвращайся. Я в машине, — внезапно сказал клиент и, поднявшись, пошел к двери. По пути он остановился прямо передо мной и посмотрел на меня нагло и с явным интересом.

— Хочешь заработать? — спросил он, — на, предскажи мне что-нибудь. — и он протянул мне свою руку ладонью вверх.

Меня передернуло, и я даже не нашел в себе силы посмотреть в сторону Генри, наблюдавшего за нами. Я посмотрел на его ладонь и увидел длинный коридор, заканчивавшийся огромной залой, стены которой, казалось, горели, были охвачены пламенем, ничего больше я не разглядел. Я сказал «увидел» потому что это не была метафора, это было то, что видели мои глаза, и то, что подсказало мне название, непонятное и никогда раньше не встречавшееся мне «Chambre Ardente».

— Chambre Ardente? — я произнес это так, словно задавал вопрос Харди, а не давал предсказание.

Его явно развеселило мое замешательство.

— Ничего не понимаю, — со смехом ответил он и затем, повернувшись к Даншену и продолжая смеяться, сказал — Ты мне это не забудь растолковать, а то потеряешь место. Это я тебе обещаю. Возьми, — продолжал он, обращаясь уже ко мне и снимая с пальца перстень, — хороших денег стоит. Ты меня развлек по полной программе. Ну, бывай, приятель.

— Что за идиот, — подумал я, сжимая в руке перстень, я чувствовал себя не просто игрушкой, а именно дешевой одноразовой игрушкой. Не попрощавшись с Даншеном, я вышел и заперся в своей комнате.

Около двух часов ко мне постучался Генри. Он был сильно пьян и сразу же сел на стопку книг стоявших в углу.

— Ты даже представить не можешь, Тэн, какое дело мы сегодня обделали, если все конечно, клюнет, — он взял сверху первую попавшуюся книгу и с трудом прочитал, «Дневники Дюрера». — На какой же мусор ты деньги мои тратишь. Больше ничего не получишь. Ну, ну, не обижайся, получишь еще больше, скоро у меня будет столько денег, что мы отсюда уедем, далеко-далеко.

Он был особенно отвратителен, поскольку больше не строил из себя джентльмена и великого мага.

— Знаешь, это кто был, вот он, — Генри достал из кармана журнал и, тыча в обложку пальцем, протянул его мне.

На обложке крупным планом была фотография нашего сегодняшнего клиента. Под ней значился заголовок статьи «Откровения Криса Харди». Он действительно был недурен собой. Рядом на фотографии было еще трое человек, двое из них с гитарами, также дико одетых и еще менее причесанных. Наверху стояло: «Ацтеки» выпустили свой новый альбом.

— Кто он? — спросил я, посмотрев на все это.

— Рок-звезда, крутая, безмозглая и с кучей долларов, из грязи в князи, Тэн, — Генри сказал это таким тоном, словно сам он был профессором Оксфорда и наследным принцем Британии. — Знаешь, сколько он заплатил, пять тысяч, а?

— Я тебя поздравляю, — сухо ответил я. Генри становился все более и более невыносим.

— Я дам тебе тысячу, ты свое дело хорошо выполнил, — он сделал странное движение, словно собирался немедленно отдать мне эти деньги. — Нет, пожалуй, не дам тебе ничего, я тебе сделаю подарок на Новый год.

Он достал из кармана маленькую коробку и протянул ее мне. В коробке оказались часы. Это были уже третьи часы, которые он мне дарил.

Дневник Стэнфорда Марлоу

Праздники подходят к концу. Генри постоянно разъезжает с визитами по своим клиентам, на время оставив меня в покое. Я наслаждаюсь собственным одиночеством так, как это может делать только человек, вынужденный постоянно притворяться, не позволяя себе ни на минуту расслабиться и стать самим собой. За окном зима, печальная, тихая, послепраздничная. Вспоминая о том, какими чудесными всегда мне казались рождественские каникулы дома, я начинаю понимать, что обычно вкладывается в понятие «медленная смерть», процесс, постепенно стирающий, разлагающий в душе все, что было когда-то столь драгоценным и вдруг оказалось столь хрупким, болезненный процесс, при котором мое нынешнее существование приобретает еще более иллюзорный характер. Я должен был бы поблагодарить судьбу за то, что не стал подопечным какого-нибудь добропорядочного господина Торна в камере пожизненного заключения, но вместо этого мне хочется проклясть ее за эту изуверскую милость. До сих пор не понимаю, почему никогда не приходила мне в голову мысль о самоубийстве, возможно, это проявлялось бессознательная преданность вере моей матери, для которой даже сама мысль такого рода была чудовищно оскорбительна. Но разве не еще более оскорбительным она сочла бы мое теперешнее положение?

Хелен приготовила обед и ждет меня уже битый час. Совсем недавно, войдя в комнату, она застала меня сидящим за столом и в состоянии полной прострации созерцающим перстень, который дал мне этот рок-музыкант. Я никак не могу забыть эту историю, не знаю, что меня так задело, но мне порою кажется, что никогда еще Генри не удавалось меня так основательно унизить. Я бы солгал себе, если бы объяснил свою обиду только тем, что он заставил меня выйти к ним в идиотском наряде. Унизительным было все, его тон, когда он обращался ко мне, странный взгляд этого «гостя» и любопытство его спутника, то, как он расплатился со мной, и то, что я сказал ему.

Черт бы побрал эту домработницу, которая никак не может уняться со своим обедом!

Генри постоянно ездит и встречается с кем-то. Деньги он мне по прежнему не дает, хотя все, что потребую, покупает Хэлен. Недавно я попробовал продать кольцо, которое оставил этот Крис Харди. Собственно, сделать это я хотел, чтобы купить их новый альбом. Мне хотелось узнать, насколько он бездарен или, наоборот, талантлив. Я рассмотрел кольцо повнимательнее. Оно было то ли из серебра, то ли из белого золота с огромным камнем, буквально полыхавшим кроваво красными отсветами. В скупке я узнал, что это гранат. Его оценили высоко, но мне в последний момент расхотелось его продавать. Я порадовался, что Генри даже не вспомнил о кольце и о том инциденте с Chember Ardente. Я искал в словарях объяснения для такого странного названия, пришедшего мне тогда в голову, но нигде не упоминалось ни слова о «пылающей комнате». По каким-то совершенно непонятным мне причинам при воспоминании о ней у меня в голове возникал образ Торна, начальника тюрьмы.

Сегодня я был в магазине Барнса. Денег у меня едва хватило на одну книгу, он мне посочувствовал и угостил чашкой чая.

— Вы откуда родом, Стэнфорд? — спросил он меня с искреннем участием.

— Из Манчестера, — ответил я, и меня охватила невыносимая тоска. — Я исчез на четыре года, я пропал без вести, мои родители даже не знали, что со мной случилось, а я не мог ни написать, ни позвонить, ни вообще что-либо сделать в этой ситуации. Любое мое случайное необдуманное действие могло привести меня в тюрьму.

— Вам сколько лет? — продолжал свой допрос Барнс,

— Двадцать два.

— Хороший возраст, ну а учиться-то собираетесь? — он явно подозревал, что я слоняюсь все дни напролет без дела.

— Когда-нибудь, — неопределенно ответил я.

— Вы давно сюда приехали?

— Да нет, не очень, — уклончиво отозвался я.

— А работы у вас нет? — снова спросил он.

— Я живу с дядей, он довольно состоятельный человек, только очень скупой.

— Ну и охота вам подачками жить, приходите ко мне работать, — предложил он, — книги будете разбирать, за покупателями присматривать, если чего разгрузить поможете, много платить не буду, но зато читайте, сколько хотите.

Я невольно рассмеялся на его столь искреннюю заботу обо мне.

— Спасибо, я подумаю, господин Барнс.

Разве я мог рассказать ему, что я окончил самый престижный художественный колледж и поступил в университет. И все это я потерял в один день, дом, семью, любовь родителей, сестру, карьеру, образование, спокойную жизнь, лишь потому что доверился человеку, обаяние которого было столь велико, что не уступить его просьбам было невозможно. Я даже не подозревал, чем он был на самом деле. Его арестовали прямо на выставке, моего учителя…. я со всего размаха ударился лбом о фонарный столб. Чувствуя невыносимую боль, я издал нечленораздельный звук, нечто промежуточное между стоном и проклятием, и опустился на тротуар. Мне было жутко открыть глаза.

— Господи, вот придурок, — услышал я где-то сверху женский голос, — ну вставай, вставай, чего расселся. Глядеть надо, куда чешешь.

Я открыл один глаз, затем второй. Ко мне наклонялась девушка, даже, скорее всего, девочка-подросток, в джинсах и куртке на меху с маленькой бусинкой в носу. На вид ей было лет четырнадцать, не больше. Она постаралась поднять меня, обхватив под руку. Я сделал усилие и поднялся сам. Голова у меня снова закружилась.

— Ну, ты совсем плохой, — констатировала она совершенно беззлобно, вероятно, она испытывала ко мне искреннюю жалость.

— Там книга, подними ее, пожалуйста, — попросил я, и она, послушно наклонившись, отыскала на асфальте «Историю тринадцати скрипок».

— Вот, — она сунула мне в руки заляпанный грязью том, — тебя как зовут?

— Стэнфорд, — ответил я, и она улыбнулась довольной детской улыбкой,

— А меня Виола, Виолетта, то есть.

— Значит, это про тебя, — заметил я и похлопал по книге, которую она мне только что вручила, и которую я тщетно пытался оттереть от пятен.

— Это почему? — она, недоумевая, посмотрела на книгу, затем на меня.

— Потому что твое имя означает скрипка, — пояснил я, — правда, еще оно означает и цветок, фиалку.

— Понятно, — она явно осталась довольна объяснением. — Хочешь пива? Может, ты меня угостишь?

— Тебя не учили, что с посторонними надо быть крайне осторожной? — я спросил ее намеренно, желая проверить, как она на это отреагирует.

— Ну, ты же не посторонний, я тебя у господина Барнса каждый четверг вижу. Господин Барнс наш сосед. Я иногда захожу к нему за ключами от квартиры, когда мама уезжает в командировку.

— Да ты самостоятельная, — заметил я, и ей это явно польстило.

— Очень.

— Ну ладно, пойдем, я угощу тебя пивом за то, что ты не бросила меня в беде.

Мы двинулись с ней в сторону центральной улицы, где находилось множество ирландских пабов. Денег у меня оставалось только-только на два стакана недорогого пива. Пива, которое я ненавидел всеми силами души и никогда не мог выпить больше двух глотков.

Мы сели за столик заказали «***» и продолжили наше знакомство.

— Ты здесь не родился, я знаю, — сообщила она мне с компетентным видом агента FBI, — у тебя есть сигареты?

— Ты что, куришь? — удивился я.

— У нас все в школе курят. Ты тоже куришь, я видела.

Делать было нечего, пришлось, достать пачку сигарет и положить перед ней на стол. Она затянулась с профессионализмом завзятого курильщика.

— Значит, ты учишься в школе, — решил я перевести разговор со своей персоны на темы, наверняка интересующие мою новую подругу. — Ну, а чем еще занимаешься?

— Так всем понемногу, — сказала она и глубоко вздохнула, ее свежее, еще совсем детское лицо прибрело уныло-озабоченное выражение. — Боксом, хожу в гости, слушаю музыку, на лошадях катаюсь. Здесь недалеко ипподром. Можем зайти, если хочешь.

— Я не ослышался, ты занимаешься боксом, — переспросил я с искренним интересом.

— Ну, да, а что тут такого, удар у меня что надо, вот, — она размахнулась сжатой в кулак рукой.

— Да, впечатляет, — согласился я, — а музыку какую слушаешь?

— Вообще-то все подряд, но больше всех «Ацтеков». Ты Криса Харди знаешь?

Я выпрямился и посмотрел на нее в упор.

— Немного.

— Ну и зря, это настоящий рок, не сопли там какие-нибудь. И потом он красивый, спроси любую девчонку.

— А у тебя есть его последний альбом? — спросил я, боясь, что она заметит мое волнение, но Виола, казалось, была настолько прямолинейна и неподозрительна, что ничего подобного мне не угрожало.

— Конечно, «Пирамиды». - подтвердила она, — я тебе его дам, только надо ко мне зайти домой. Ты не будешь допивать? — спросила она, указав на мой стакан.

— Нет, возьми, если хочешь.

— Спасибо. — она, не моргнув глазом, выпила мое пиво и сказала решительно:

— Пойдем, я дам тебе «Пирамиды». Я тут недалеко живу.

Перспектива заходить к ней в гости меня не радовала. Я и так явно опаздывал до прихода Генри.

— Нет не сегодня, — возразил я, — спасибо тебе за приглашение, но я им воспользуюсь как-нибудь потом. А диск оставь у Барнса. Я его послушаю и верну ему.

Она заметно опечалилась и сказала разочарованным голосом:

— Тогда я тут на автобус сяду.

Мы вышли из паба и направились к остановке.

— Можно я тебе свой телефон дам, — спросила она, — не хочу навязываться, но вдруг тебе захочется куда-нибудь сходить. Жалко, сейчас «Ацтеки» не дают концертов, а то я бы тебя пригласила. Я согласился взять ее телефон, она написала его на листе, вырванном из тетради и, сунув мне его в руку, побежала на остановку.

Подошел автобус. Она встала на вторую ступеньку и махала мне рукой, пока не закрылись двери.

В отсутствие Генри я постоянно слушаю «Пирамиды». Музыка не без изъяна, но и не без достоинств, удивляет только вокал Харди. У него потрясающий голос, способный выразить все, что только можно придумать от глубочайшей ненависти, до самых тончайших оттенком печали и одиночества. Видимо, он вполне безумен, как все, кто вращается в этом чертовом колесе. Я вспоминаю его приезд накануне нового года и до сих пор не понимаю, что его принесло.

Ни одна поисковая система не выдает мне сведений о Chambre Ardente. А между тем, я нигде не могу достать телефон Торна. Тюрьма — заведение закрытое. Я уснул около полудня, когда Хэлен отправилась в магазин за покупками, и вдруг ясно услышал, как чей-то голос произнес:

«Томас, всему виною Пылающая комната». Я вскочил с дивана, полагая, что Хэлен уже вернулась, но никого не было. Через минуту в дверь позвонили. Это была Хэлен.

Она прошла на кухню и вывалила на стол сумки с продуктами. Я прошел за ней и сел, наблюдая, как она разбирает продукты.

— Я вам купила ананас, господин Марлоу, — сказала она, демонстрируя мне это чудо природы, — будете сейчас пробовать или убрать в холодильник? Да что это с вами, вас как будто в воду опустили.

— Ничего Хэлен, — возразил я, — положите ананас в холодильник.

Она занялась приготовлением обеда, а я вернулся в комнату, и опять лег на диван. В дверь снова позвонили. По счастью, Хэлен на кухне звонка не услышала. Я говорю, по счастью, потому что на пороге стояла Виола. Я онемел, когда ее увидел.

— Ты откуда? — спросил я, инстинктивно загораживая вход в дом.

— А что? — спросила она весело, — Хорошо я выгляжу?

Я внимательно осмотрел ее с ног до головы. Она была в длинной юбке с разрезами, в своей неизменной белой куртке на меху и причесана а ля балерина. Бусинку из ноздри она вынула.

— Отлично, — сказал я, — что ты хочешь?

— Не сердись Стэн, я следила за тобой, всего один раз, когда ты взял диск у Барнса, мне очень хотелось узнать, где ты живешь. — прохныкала она извиняющимся тоном. — Ты не сердишься?

— Сержусь, — ответил я, безумно боясь, что Хэлен выйдет с кухни и застанет меня за этим разговором. — Говори скорее, что случилось.

— Ничего особенного. Хочу пригласить тебя на концерт. «Ацтеки» дают концерт, пойдешь? У меня билеты уже есть.

— Конечно. — не задумываясь, ответил я. — А теперь уходи быстрее. Всю информацию оставь у Барнса.

— А что, у тебя жена есть? — спросила она с явной тревогой, что ее подозрения подтвердятся.

— Нет у меня никакой жены, я совершенно свободен, но все не просто, поэтому беги отсюда и больше не вздумай являться.

— А ты поклянись, что пойдешь на концерт.

— Черт тебя подери, — воскликнул я выходя из себя, — клянусь, клянусь. Клянусь. — И быстро войдя внутрь, осторожно закрыл дверь.

Хэлен ничего не слышала, а, может быть, просто не подала вида, что слышала. Во всяком случае, вопросов не последовало.

Был у Барнса. Виола оставила мне маленькую открытку с указанием времени и места нашей встречи перед концертом. А внизу написала, что очень скучает и очень ждет меня. Мне стало совестно, как совестно всякому порядочному человеку, когда он знает, что незаслуженно пользуется расположением другого человека, имеющего в его жизни лишь проходящее значение. Старина Барнс не подал виду, что знает о нашем знакомстве, но уж он-то о нем точно знает.

Дома я столкнулся с Генри, он сильно похудел, за последнее время ни разу не видел его в спокойном состоянии духа.

— Ну, где ты ходишь, — накинулся он на меня прямо с порога, — мне нужно, чтобы ты съездил к юристу и немедленно. Вот адрес. Деньги на такси сейчас дам. — Он пошел за деньгами, но, вернувшись, сунул мне свою кредитку.

— Наличности нет, сними сколько понадобиться. Кстати, что за девчонка к тебе недавно приходила? — спросил он, подозрительно наблюдая за мной, — где ты ее подцепил?

— Так, познакомились, — неопределенно отозвался я.

Генри подошел ко мне и, взяв меня за плечи, сказал:

— Смотри, Тэн, провалишь дело, тебе хуже будет, не смей сюда водить всяких потаскушек.

Я отстранил его, с трудом сдерживаясь, чтобы не послать его к черту.

По дороге я нашел банкомат и каково же было мое изумление, когда на счету Генри я обнаружил сумму в 330 тысяч долларов. Я не мог понять, где и когда он мог заработать такие деньги, и насколько я догадывался, это была не единственная его кредитка. Я снял две тысячи и пошел пешком. Такси мне ловить не хотелось. Я не смог бы все обдумать в машине, я шел медленно, еле передвигая ноги. И остановился перед сияющей вывеской «Интернет-кафе». Что заставило меня зайти туда, не знаю. Но пройти мимо я точно не мог. Я вошел и увидел зал, заставленный машинами, за которыми с различной степенью выраженности безумия на лице сидели геймеры. На втором этаже оказался еще один зал поменьше, там активно курили, собирались по трое вокруг одного компьютера и на ходу решали какие-то мировые проблемы. На втором же этаже был открыт бар. Я пробрался к стойке и заказал кофе с виски. Рядом со мной сидел парень лет шестнадцати в очках и сосредоточенно что-то повторял, я наклонился к нему поближе, он не заметил, его губы тихо шевелились. И вдруг я ясно разобрал в его речи фразу, от которой я чуть не подскочил на месте: «Войди в пылающую комнату».

— Эй, — я схватил его за руку, — что ты сказал?

Он поднял голову и удивленно растерянно посмотрел на меня сквозь стекла очков.

— Ничего, — ответил он, — я сказал «Войти в пылающую комнату». Вы, что, игры не знаете?

— Какой игры? — привязался я к нему с упорством маньяка, но, кажется, он и сам был не прочь со мной пообщаться.

— Есть такая игра, типа квеста обычного, только с загвоздкой, она называется, — он произнес какое-то непонятное слово, но мы ее называем «Войти в пылающую комнату». — Он снял очки и беспомощно потер кулаком глаза, красные от переутомления.

— Кто это вы? — продолжал я свой допрос.

— Да вы что с Луны свалились? — возмутился он, — Здесь же хакеры собираются. А игра как раз для хакеров. Ну, тупой геймер, конечно, будет туда идти прямым путем, но известно, если сломать код, то попадешь туда сразу, только его очень трудно нащупать. Короче, кто это сделает, тому компания-разработчик обещала приз.

— И сколько? — поинтересовался я.

— Что сколько? — не понимая, о чем я, переспросил парень, — Денег? Да нет, они не деньги дают, они сразу предлагают работу у себя. Это же супер навороченная фирма.

— Так ты что в эту комнату собрался? — задал я ему очередной вопрос чайника.

— Я уже почти знаю, как туда проникнуть, еще немного осталось.

— У тебя есть адрес этой компании-разработчика, ну ты знаешь, где они сидят, где их офис?

— Да черт их разбери, — простодушно ответил мой собеседник, — я пока не интересовался.

— Ты хакер? — спросил я его в лоб, нащупывая в кармане деньги.

— Да, — гордо ответил он.

— А достать мне кое-что можешь?

— Ну, попробую, а что? — поинтересовался он со стопроцентной готовностью достать для меня хоть луну с неба.

— Мне нужен телефон или адрес или координаты человека по имени Джеймс Торн, он серьезный человек, начальник тюрьмы Ф***. Но никто не должен об этом знать

— Полная конфиденциальность, — заверил меня хакер, — могу переслать по Е-mail'у.

— Перешли на мой адрес, — я достал записную книжку и, вырвав из нее листок, написал ему, куда послать информацию. Деньги бери сейчас, мы можем больше не увидеться. — я протянул ему три бумажки по сто долларов.

— Это очень много, — нахмурился он, — за такие штуки берут намного меньше.

— Нормально, — возразил я, — дело опасное. Ну, пока.

— Счастливо, — буркнул он и сунул деньги в карман куртки.

Я вышел из кафе и попробовал поймать такси. Получилось довольно быстро.

Юрист встретил меня с нетерпением, оказывается, между ним и Генри уже была договоренность. Он лихорадочно вскрыл конверт и попросил меня пересесть подальше, поскольку дело он пообещал не разглашать, я подчинился. Он быстро внес какие-то исправления, вложил все в конверт и, заклеив его, налепил еще сверху печать.

— Все в порядке, — сказал он, — передайте господину Шеффилду, что я сам ему позвоню на днях.

— До свидания, — ответил я и с конвертом подмышкой вышел из конторы. Дома Генри выхватил у меня конверт и сунул его в ящик стола, всегда запертого на замок.

Я бросил на стол оставшиеся деньги и кредитку.

— Возьми себе всю наличность, — с широким жестом разрешил он, — мне она не нужна.

Заметив, что я молчу, он насторожился.

— Что-то не так? — переспросил он.

— Да, — сказал я, — прежде я должен был наряжаться в идиотские плащи и веселить твоих зажравшихся клиентов, а теперь я стал твоим курьером и помогаю тебе обделывать твои грязные сделки. Ты забыл, что я начал свою жизнь именно с такого несчастного опыта.

— Да что с тобой, Тэн, — он искренне удивился моему недовольству, — ну, да я был несправедлив, я не давал тебе денег, но теперь-то вот бери, пожалуйста, и потом я ведь все делал ради твоего блага.

— Может быть, ты объяснишь, откуда на твоем счету триста тысяч долларов?

— О Боже! — воскликнул он с облегчением, — так вот что тебя смутило, я их получил за один очень удачный гороскоп, и получу еще больше, когда придет время.

Я понял, что он никогда не скажет мне правду, просто потому что никогда вообще не собирался этого делать.

Утром я еще раз на свежую голову обдумал все, что запланировал вчера. Я взял лист бумаги, и еще раз мысленно повторил текст записки.

«Кристоферу Харди.

Вы имели удовольствие пользоваться услугами моего родственника, если вы еще не забыли его фамилию, Шеффилд, меня, Стэнфорда Марлоу, вы конечно вряд ли помните, но чтобы вы вспомнили, я прилагаю к записке кольцо, которое вы мне оставили. Пусть это послужит подтверждением, что дело серьезное, и я обращаюсь к вам с просьбой о встрече не из праздного любопытства». Затем следовало назначить место и время, — я выбрал тот самый паб, где мы сидели с Виолой в день нашего знакомства, он работал круглосуточно, и назначил время два часа ночи. Теперь дело было за моей подругой. Конечно, она не откажется мне помочь, но есть обстоятельства, которые обрекают на неудачу любую попытку.

По пути на встречу с Вилой я зашел в ближайшее интернет-кафе, и посмотрел, не пришел ли ответ от моего хакера. Ящик был пуст. Я подумал, что, возможно, зря отдал ему все деньги сразу, но сожалеть было уже поздно.

— Ты согласишься оказать мне одну маленькую услугу? — спросил я Виолу, предусмотрительно надевшую кроссовки и джинсы, на случай если начнется паника.

— Все, что захочешь, но ты меня поцелуешь за это по-настоящему, — безапелляционно заявила она, — ты умеешь целоваться?

Ее требование поставило меня в тупик.

— А более разумные условия тебя не устроят, скажем, пиво за мой счет или… (мне пришла в голову безумная мысль предложить ей кольцо Харди, но это могло поставить под угрозу все мое предприятие, и поэтому я от этого тут же отказался).

— Я согласен, — сказал я.

— Что я должна сделать? — спросила она с рвением, достойным бойскаута.

— Ты возьмешь вот это, — я достал из кармана пальто сверток, — и передашь прямо в руки Крису, твоему обожаемому кумиру.

— Да ты что? Там же полиция, меня не пропустят! — воскликнула она с отчаянием.

— Ну ты же знаешь, после определенного момента толпа фанатов начинает напирать на ограждения, затем их сносят и несколько человек все-таки прорываются на сцену, ты можешь это сделать, ты же боксом занимаешься. — я взывал к ее безграничной гордости.

— Я попробую, а что там? — полюбопытствовала она.

— Не важно, тебе это знать не надо.

— Только помни, ты мне обещал.

— Я помню, и еще кое-что я буду стоять с краю слева, так, что сразу же прыгай туда, и надо будет сматываться, нам никак нельзя попадать в полицию, ты меня поняла?

Она понимающе кивнула, и мы направились на стадион.

— Расскажи мне о Крисе, — попросил я ее по дороге.

— Он очень классный, у него было три жены, а вот не знаю, есть ли дети, а просто баб, понятное дело, множество, ну, это все в журналах пишут, он любит серфинг, боулинг и японскую кухню, даже сам что-то умеет готовить, не любит фотографироваться и давать интервью, но своим поклонникам желает всегда слушать только рок. Он ненавидит поп-музыку, топ-моделей, лесбиянок и геев, называет себя агрессивным и даже жестоким, у него даже песня такая есть «Я жестокий мужчина».

Давясь от смеха, я слушал, как она вдохновенно пересказывает мне весь этот газетный бред и с тоской думал, что если все это правда, то зачем я, рискуя ее безопасностью, посылаю ее на эту нелепую авантюру. Я готов был бы отказаться от этой затеи, если бы не подсознательное стремление предотвратить что-то, что по моим предчувствиям должно было принять чудовищные формы.

Я проснулся с одуряющей головной болью. Не то чтобы болела вся голова, нет, болела ее половина, но так, слово, кто-то настойчиво пожирал мой мозг. Передо мной медленно вставали сцены вчерашних приключений. Я взял дневник, прошел в ванну и, включив воду, завалился в нее, чтобы вне бдительного ока Генри написать эти строки. Впрочем, я даже не был уверен, что он дома. Я вернулся в семь часов утра, а его, кажется, уже не было. Я выключил воду и прислушался. Из гостиной доносился отдаленный гул пылесоса Хэлен. Я снова открыл воду.

Когда, как я и предполагал, обезумевшая от любви отнюдь не платонического характера толпа ринулась ближе к сцене, я шепнул Виоле: «Давай», и она вместе со мной начала с ожесточением продираться вперед. Благо нам было не далеко, мы находились совсем рядом с эпицентром событий. Я направил свои усилия на то, чтобы пробиться к левому краю. На полпути я оглянулся посмотреть, что происходит, «Ацтеки» играли самозабвенно, по сцене носился Харди в сумасшедшей ярко-алой рубашке, его голос подобно гласу пророка в пустыне раздавался над невменяемыми, изнывающими от жажды приблизиться к своему кумиру поклонниками, все сопровождалось окриками полицейских, уже не имевших возможности сдерживать толпу одержимых. Я взглядом искал Виолу, и в этот момент защитную линию наконец снесли, слушатели, если их можно назвать таким образом, ринулись на штурм сцены. Первыми забрались двое ребят, за ними какая-то девица, и вдруг я увидел, что опираясь на чье-то плечо, точнее, встав на него ногой, на сцену выскочила Виола, с распущенными волосами, в расстегнутой куртке, она прямо побежала к судорожно сжимавшему микрофон Крису. Остановившись на расстоянии метра от него, она вдруг вытянула руку, на сцену кинулись телохранители, Крис, не переставая петь, схватил протянутый сверток и прижал его к груди, телохранители в праведном гневе кинулись ловить Виолу, несчастная жертва моих преступных замыслов металась по сцене, пока наконец не нашла в себе силы соскочить вниз и кинуться прямо ко мне. Я крепко схватил ее за руку и помчался прочь так быстро, как только был способен, за нами гнались некоторое время то ли охрана, то ли фанаты, затем мы миновали несколько дворов и переулков и наконец забежали в арку, надеясь хоть немного отдышаться.

— Ну, как здорово я? — с гордостью спросила Виола, тяжело дыша и закрывая глаза.

— Очень эффектно, — подтвердил я.

— Ты мне обещал, помнишь? — она настаивала на том, чтобы я все-таки поцеловал ее.

Я обнял ее и крепко поцеловал в губы.

Она обхватила мою шею руками и поцеловала меня еще раз.

— Что ты будешь теперь делать? — спросила Виола.

— Провожу тебя домой. Уже поздно.

— Я не хочу домой, пойдем ко мне в гости, — она умоляюще потянула меня за руку.

— Не сегодня, дорогая, — возразил я, — мне необходимо решить один важный вопрос.

Я понял, что страшно ее обидел. И снова мне пришла в голову мысль подарить ей кольцо Харди.

— Знаешь, если все будет хорошо, — успокоил я ее, — то я подарю тебе весьма ценный подарок.

— Не хочу, — ответила она упавшим голосом, — ты же меня все равно не любишь.

— Люблю, — искренне отозвался я, — но я не могу сегодня пойти к тебе в гости, Виола.

— Когда я в школе о тебе рассказывала, мне девчонки говорили, что ты ко мне все равно не будешь серьезно относиться, а я не верила. — она тихо всхлипнула.

— Перестань, — сказал я и обнял ее, — я к тебе очень серьезно отношусь. Ты прекрасная смелая девушка. Но, пойми, я не гожусь тебе в бой-френды, у меня в жизни столько проблем, что я просто боюсь запутать в них тебя.

— А с кем ты живешь? — по-детски внезапно оживилась Виола.

— С одним человеком, моим родственником.

— Ты его боишься?

— Нет, не в этом дело. Это очень сложная история. Пойдем, я тебя отвезу домой.

Она послушно направилась со мной разыскивать метро, всю дорогу мы обсуждали с ней концерт «Ацтеков».

— Ты знаешь, — сказала она почти шепотом, когда мы сели в метро, — а он, кажется, даже испугался, когда я ему твой сверток протянула.

— Еще бы ему не испугаться, — рассмеялся я, — такое с ним небось не каждый день случается.

Мы дошли до ее дома, и она показала мне, куда выходят окна их квартиры.

— Если захочешь зайти, приходи в любое время, — разрешила она, — я маму предупрежу, и она тебя тоже пустит, правда, она дома бывает редко. — Ой, да совсем забыла тебе сказать в каком-то журнале, я его случайно видела, напечатали, что Крис собирается записать альбом с названием, таким странным — Chambre Ardente.

Я почувствовал, как кровь отхлынула от моего лица.

— Тебе плохо, Стэн? — с тревогой спросила моя маленькая подруга, — может быть, все-таки зайдешь?

— Нет, спасибо, — ответил я, — мне пора.

Я поспешил вернуться на центральную улицу, где в пабе и должен был встретиться с Харди.

«Плоды должны быть спелыми, зрелыми и целыми», — вспомнилась мне какая-то цитата неизвестно откуда, когда я сел на тоже самое место, где мы сидели с Виолой. Пожалуй, да, я не верил, что рок-звезда появится здесь по моей просьбе. Без десяти два ночи, я оглянулся вокруг, чтобы составить себе представление о том, кто будет нас окружать и может ли быть где-нибудь поблизости фанат, который узнает в Харди своего кумира и сорвет наши переговоры. Никто из посетителей паба не вызвал у меня никаких подозрений. Какие-то бородатые любители пива, скучающие бюргеры, клиенты Генри, девушки, поджидающие компаньонов, ничего особенного. Я тупо уставился на стеклянные двери. Было три минуты третьего. «Какой же я идиот, — подумал я про себя злобно, — ведь у него сегодня был «Тяжелый день» он, небось, ширнулся и уже и думать обо всем забыл, а я сижу тут в ожидании чуда». И в это самое мгновение автоматически разомкнувшиеся стеклянные двери открыли моему взору фигуру в джинсах и ветровке. Двигаясь быстро, но ни в коем случае не резко, Харди прошел мимо столиков посетителей, даже не обративших на него внимание. Он шел прямо ко мне, с той ужасающей стремительностью, с какой движется раскаленная лава. Остановившись прямо передо мной, он бросил небрежно:

— Привет, угостишь меня?

Вероятно, эта фраза было рассчитана на то, чтобы меня смутить. Но меня это не смутило, я взял с собой деньги, отданные мне Генри с твердым намерением промотать их сегодня ночью.

Он сел напротив и, вытянув руки, положил их на стол. Его красивое лицо, которое я так и не рассмотрел хорошенько тогда в полумраке голубой комнаты, теперь показалось мне более дружелюбным и открытым. Это был человек, никогда не ставивший перед собой неразрешимых вопросов о смысле жизни и о том, что ждет всех нас на том свете, если он существует. Он жил только настоящим, ни прошлого, ни будущего для него не существовало, не то, чтобы он усилием воли заставлял себя о них не думать, нет, он просто не знал о том, что они существуют. Изматывающий образ жизни, который он вел, только-только начинал сказываться на его внешности, проявляясь в виде едва заметных линий в уголках рта и глаз.

— Что вы будете пить? — спросил я с той необходимой долей вежливости, которая по моим представлениям требовалась для сохранения субординации.

— Давай на «ты», — отрезал он повелительно, — терпеть не могу формальностей. Я сейчас развожусь с моей женой, Мерелин, она, конечно, редкая стерва, но когда мы с ней познакомились, я сразу сказал ей «Ты» и что ты думаешь? — он вопросительно посмотрел на меня и, не понижая голоса, добавил — я трахнул ее в тот же вечер.

Я не знал как мне подобало реагировать на подобную откровенность и стоило ли вообще называть это откровенностью, или принять, как должное, представив себе, что таким же точно образом он общается со своими телохранителями.

— Я пить не хочу, у меня в машине ящик шампанского, давай туда пересядем.

Перспектива сесть с ним в машину, меня не обрадовала, но я боялся, что мой отказ заставит его вообще прекратить встречу. Мы вышли из паба и сели в лимузин на заднее сидение. Шофер даже не обернулся.

— Хорошо же он выдрессирован, — подумал я про себя, — но где же телохранители?

И тут я припомнил, что рядом с лимузином стояла еще одна неброского вида машина. Вероятно, она поехала за нами, разглядеть это мне не удалось, поскольку стекла были затемнены.

— Ты Бобби не стесняйся, он ко всему привычный, — сказал Харди, положив руку мне на колено.

Я сделал вид, что ничего не заметил. Харди достал бутылку и, открыв ее, отпил примерно треть, затем он протянул мне. Я взял ее и несколько нерешительно приложился к горлышку. Харди убрал руку с моего колена, достал сзади портсигар и вынул из него сигару со сладковатым запахом. Он, как, видимо, и полагалось по этикету, закурил первым, а затем протянул ее мне. Я чувствовал себя, как на приеме у индейского вождя — одно неверное движение и получишь томагавком по затылку. От сигары меня затошнило. Но признаться, что меня тошнит от марихуаны, показалось мне унизительным. Я запил тошнотворный вкус шампанским.

— Откуда у тебя такое имя дурацкое? — спросил он меня, снова положив руку мне на колено.

Мое имя никогда не казалось мне дурацким. Я проигнорировал и это замечание.

— Я хотел бы спросить тебя кое о чем, — ответил я, понимая, что постепенно пьянею.

— Валяй, — он взял у меня шампанское и, допив бутылку, опустил ее на пол.

— Кто тебе посоветовал к нам приехать? — вопрос был задан прямо в лоб, но Харди уже открывал следующую бутылку.

— Мой Даншен, — пояснил он и протянул мне следующую партию, — он у меня менеджер по развлечениям.

Я выпил половину и взял у него сигару, которую он продолжал преспокойно покуривать, отчего весь салон наполнился сладковато-тошнотворным запахом наркотической смеси.

«Интересно» — подумал я — «Как это переносит Бобби». Бобби, не поворачиваясь, продолжал добросовестно рулить вперед, и мне стало его жалко.

Теперь после очередной затяжки мне уже было все равно, как воспринимается наше общение со стороны.

— Я хотел спросить, — начал я, — сбылось ли предсказание?

— Даншен говорит, что да, — ответил Крис, закинув руку мне на плечи. — Но твое мне больше понравилось.

— Ты вообще в предсказания веришь? — поинтересовался я, продолжая напиваться понемногу.

— Я в свою звезду верю, — с неслыханной наглостью непосвященного заявил Харди, — видишь, я все имею, другие только мечтают об этом и обо мне.

— Да, ты прав, — согласился я, несмотря на всю степень моего опьянения, я чувствовал беспредельный трагизм происходящего, ибо достучаться до внутренностей этого дикаря не было никакой надежды.

— А что тебе понравилось в моем предсказании?

— А я сам не знаю, я тогда ничего не понял, а Даншен потом сказал, что это что-то французское. Была там какая-то Chambre Ardente во Франции. Ты французский знаешь?

— Ну, в общем, да, — отозвался я, принимая из его рук третью бутылку.

— А кто эта девчонка, которая на сцену выбежала? — спросил он внезапно с явным интересом.

— Это моя сестра двоюродная, — воспользовался я привычкой Генри приписывать нам родственные отношения, — Я тоже там был.

— Как мой концерт? — он задал этот вопрос с тем трепетом, который выдает в человеке страшно ранимое самолюбие.

— Хорошо, очень, мне понравилось.

— Хочешь, я тебя с собой в турне возьму, — внезапно предложил он, протягивая мне следующую бутылку, никогда еще шампанское не казалось мне более отвратительным.

— Я не могу, я работаю, я ассистент у дяди, — нашел я что сказать в свое оправдание.

— Я поеду в июле, там будут несколько новых песен, это наш новый диск.

— Chambre Ardente? — спросил я и, повернув голову, посмотрел прямо в его наглые зеленовато-коричневые глаза.

— Ты откуда узнал? — он даже обиделся на мою чрезмерную осведомленность.

— Я в газете прочитал.

— Собаки журналисты, достали меня, — он пнул ногой пустую бутылку и закурил.

Наступила длительная пауза.

— Я сегодня не в форме, — пояснил он,

— Да, понимаю, после концерта.

— Нет. Концерт здесь ни при чем. Это мои адвокаты меня доконали. То так надо делать, то так, да мне плевать как, лишь бы эта сучка от меня отстала. Второй год меня забыть не может. Я-то знаю — ей мои деньги не дают покоя.

Мы ездили по городу, пили шампанское, курили и обменивались предельно бессмысленными фразами. Около шести утра я попросил отвезти меня на шоссе *** и высадить посреди дороги. Крис, несмотря на то, что был уже мертвецки пьян, вылез из машины вместе со мной.

— Я тебя провожу, — сказал он тоном, не терпящим возражений, — здесь поля что надо, никаких камер.

Я попытался было усадить его обратно, но быстро понял, что это невозможно. Мы медленно потащились вперед по совершенно пустынному шоссе. Бобби вышел из машины и с философским спокойствием смотрел нам вслед, другая машина с телохранителями медленно катилась за нами на почтительном расстоянии. И вдруг произошло нечто совершенно неожиданно, в утренних сумерках меня ослепил свет фар, на нас на полной скорости несся трейлер, откуда он взялся и почему мы его не заметили, было совершенно непонятно. Я неверно сформулировал то, что творилось, он не несся на нас, он возник перед нами, надвигаясь неотвратимо. Я едва успел схватить Харди за рукав и, силой потянув на себя, метнуться к обочине дороги.

Совершенно пьяные, мы, естественно, не удержались на ногах и рухнули в самую грязь, как раз когда мимо обдавая нас дополнительной порцией грязи, прокатил трейлер. Я поднял голову, глядя, как по сумеречному шоссе к нам бегут телохранители, и позади них верный Бобби. Я встал и помог подняться рок-звезде, звезда чертыхалась и материлась, но, вдруг замолчав, посмотрела на меня внимательно, почти недоверчиво:

— Ты же мне сейчас жизнь спас, — вероятно, осознав все величие моего инстинктивного пьяного поступка, произнес Харди.

— Да, я случайно, — тупо ответил я в свое оправдание, словно спасение его жизни никак не входило в мои планы.

Подбежавшие телохранители наперебой предлагали нам свою помощь. Мне стало жутко неловко. Я и так чувствовал себя полным идиотом.

— Я пойду, — сказал я, — до свидания.

— Подожди, — Харди явно собирался пройти со мной еще метров двести. — Я с тобой еще хочу встретиться. Дай мне телефон, а он у меня есть у Даншена.

На несколько минут я протрезвел и остановившись со всей возможной для моего состояния отчетливостью произнес.

— Никогда не звони мне, Крис, никогда не говори Даншену, что мы встречались, вообще никому не говори. Я сам приду, то есть, если у тебя будет время, жди в машине в центре у старой обсерватории.

— Когда? — настоятельно потребовал он, чтобы я назвал время и дату.

— В следующий четверг в десять вечера.

— У меня запись, но я приеду. Слово «Ацтеков».

Я не прощался с ним, а просто быстро пошел по шоссе в направлении нашего дома. После ванной мне стало немного лучше. Хэлен приготовила завтрак и оставила его на столе, что-то изменилось во мне необратимо, я понял, что ее манера шпионить за мной по поручению Генри перестала меня раздражать. И сами наши раздоры с Генри показались мне верхом абсурда. Как я мог еще раньше не понять, что нам давно уже нечего делить. Мы родились, жили и двигались в разных мирах, и только в одной единственной точке наши миры пересеклись на беду нам обоим, и эта точка в моем сознании была обозначена со всей неумолимой жесткостью — Chambre Ardente.

2

В большой комнате было темно, жалюзи опущены, только на столе горела маленькая свеча в мозаичном стеклянном подсвечнике, но она лишь бросала отблески на стекло журнального столика, бутылку с джином и два бокала, свет играл в расколотых гранях ледяных кубиков. Судя по всему, собеседники предпочитали не видеть лиц друг друга, и только таким образом могли быть откровенными.

— Понимаешь, Джимми, я просто не знаю, как это рассказать. — ни один поклонник не узнал бы сейчас Криса Харди. Его голос был тихим и мягким, с чуть заметной хрипотцой, в нем звучала нехарактерная для рок-звезды растерянность.

Джимми Грэмм внимательно слушал, не говоря ни слова, только его глаза блестели в полутьме.

— Это все Даншен. — произнес Крис и опять замолчал. Потом заговорил, и Джимми видел, что его друг с трудом подбирает слова. — Он потащил меня к этому мужику, астрологу, что ли. Он хотел, чтобы я сказал ему, когда я родился. Число там, месяц, время… А черт его знает, в какое время я родился, я и мать-то свою плохо помню. Ну в общем, с гороскопом не вышло ни черта, он стал мне предсказывать всякую чушь, и там был этот парень… Он сказал, в смысле астролог, что он его племянник. Какой он, к черту, племянник. Понимаешь, на нем был такой плащ, с капюшоном, ну, для понта, я его и не разглядел сразу. — Крис запнулся, и перед его глазами всплыло бледное, словно только намеченное призрачной кистью лицо, большие серые глаза, казавшиеся почему-то почти черными, со странным страдальчески упорным выражением в них, прямой нос и дуги темных бровей, вскинутых в горьком удивлении, маленький, плотно сжатый рот и гладкий подбородок, светлые, мерцающие в полутьме короткие волосы. Он в жизни не смог бы описать Джимми, что так поразило его и в этом лице, и в очертаниях хрупкой фигуры — то ли это затаенное страдание, то ли, напротив, страшная жестокая воля, словно и никак не связанная с ее обладателем, но Крис не мог отделаться от этого лица, которое снилось ему во сне и являлось наяву. — я отдал ему свое кольцо. Я не знаю, почему, я просто подумал, что тогда еще смогу увидеть его еще раз. Что он никуда не денется от меня. И еще, он сказал мне такую странную фразу, я поэтому и хочу так назвать диск — и Крис с каким-то глубоким страданием в голосе произнес — Chambre Ardente.

— Да классное название, я же тебе говорил. А я-то думал, откуда ты его взял… — задумчиво произнес Джимми. — ну и что дальше было? Я пока не очень понимаю, к чему ты это все? Он что, нагадал тебе что-то?

— Понимаешь, я все время думал, что хочу его увидеть еще раз. Я даже хотел припереться к этому астрологу так просто, без приглашения, только… Я просто был уверен, что он поймет, зачем я пришел и не позовет его. Я вообще подумал, а потом, кстати, мне и Даншен сказал, что это никакой его не племянник, он его любовник или что-то в этом роде. Ну, тут я совсем поехал. Я просто сдвинулся. Я даже пару раз приезжал к этому дому. Только я его не видел. А потом он прислал мне записку.

— Он — тебе? — изумленно спросил Джимми.

— А что? — немедленно взвился Крис. — Я, блин, что, так плох, по-твоему?

— Да нет, успокойся, ради Бога. Я просто удивился, странно, что он решился на это. Это просто… Как пятнадцатилетняя девчонка, понимаешь?

— А нет, все было совсем не так. Он не автограф просил, он хотел встретиться и сказать что-то важное.

— Ну и? — поторопил уже совсем заинтригованный Джимми замолкшего Криса.

— Ну, и я с ним встретился. — выдавил Крис.

— Ты с ним переспал? — продолжал допрос Джимми. При яростной демонстрации жесткой гетеросексуальности, практически все члены группы, кроме счастливо женатого басиста, были удручающе неразборчивы в интимных связях. Никому бы из них и в голову не пришло завести роман с мужчиной, но переспать с приглянувшимся парнем мог каждый из них, это даже считалось особым шиком.

— Нет, ты чего.

— А почему нет?

— Ну, он не такой.

— Не какой? Ты же говоришь, что он гомик.

— Ну, я не знаю, я даже не знаю, как ему это сказать, понимаешь? Он, похоже, считает меня просто козлом. Тупым кретином. А потом, я сам веду себя, как кретин. Я даже пьяным прикинулся, пока с ним в машине катался, просто, чтобы он подумал, что я нализался, а не на самом деле такой. Черт, я не знаю, что делать, Джим. Я просто хочу его все время видеть и все такое, ну, ты понимаешь…

— Стоп, Крис, подожди. — Джимми зашевелился в темноте на диване и сел. — То есть, ты хочешь сказать, что ты хочешь трахнуть какого-то паренька, а он просто об тебя ноги вытирает?

— Да нет, я не трахнуть его хочу, — в отчаянии проговорил Крис, — я не знаю, чего я хочу, ну и это тоже, но это не главное, хотя, хрен его знает, может я, правда, только хочу с ним переспать, и все, я не знаю, Джим, может, ты мне объяснишь что-нибудь.

— О Господи. — Грэмм пересел к Крису и обнял его за плечи. — Послушай, успокойся. А ты не можешь ему просто в лоб предложить?

— Нет. Не могу. Об этом речи быть не может. Он пошлет меня к чертовой матери, а мне зачем-то надо его все время видеть. Послушай, может, я просто гомик?

— Вряд ли. — Джимми успокаивающе похлопал приятеля по плечу. — Это бывает. Тебя просто зациклило. Ничего. Ты еще с ним встретишься?

— Да, завтра. Я уйду с репетиции пораньше, у меня с ним назначено на десять.

— Ясно. Ты только успокойся и не пей много. Вот черт.

— Ага. И я еще вот что думаю. Понимаешь, его дядька, ну этот астролог, который не дядька вовсе, он его держит.

— В смысле?

— Ну, на привязи, на коротком поводке. Я не знаю, но я чувствую. То ли парень попал в историю, то ли денег ему задолжал, но он этого дядьку своего терпеть не может. Это я тебе точно говорю. Он вроде той жабы, Грега, помнишь?

Грегори звали менеджера ребят, который продержался у них год, когда группа только-только набирала обороты. Он не гнушался ничем, платил ребятам мало, забирал себе все деньги, и они смогли избавиться от него, только найдя хорошего адвоката.

— Так вот, он такой же. Все улыбается. Знаешь, мне хочется просто снять квартиру и поселить его там, чтобы он никогда не возвращался в этот дом.

— Ну-ну. А как его зовут хоть?

— Зовут его, уржешься. Стэнфорд Марлоу.

— Нормальное имя, — рассеянно ответил Джимми, воспитывавшийся в куда более интеллигентной семье. — И что ты собираешься делать?

— Не знаю. Но я все равно добьюсь своего. — глаза Харди сверкнули в темноте, и Джимми вспомнил строчку из его песни «Когда-нибудь я сожгу этот город дотла». В этом он был уверен и его это пугало. Крис мог сжечь всю свою жизнь в нелепой погоне за чем-то, показавшимся ему смертельно необходимым. Но тут в голову Джимми Грэмму пришла еще более ужасная мысль. Крису могло и не казаться. Этот юноша, о котором Джимми не знал ничего, кроме имени, мог быть действительно необходим Крису, только вот зачем? От этой мысли по спине гитариста почему-то прошел холодный пот.

Крис собрался уходить, включили лампы. В желтом свете торшера Джимми поразило то выражение неуверенности и растерянности, которое он видел на лице своего друга всего раз или два в жизни. У него даже сердце сжалось, так больно и странно было наблюдать эту гримасу на лице самоуверенного и наглого Криса.

— Слушай, Джим, — вдруг спросил его Харди, уже стоя в прихожей. — Я и вправду такой кретин?

— Нет, ты что спятил? — Джимми потряс приятеля за плечо. — ты самый классный парень в этом городе.

Крис бледно улыбнулся.

— Не знаю. Вот он думает, что я просто тупой пижон и, наверное, он прав.

И с этими словами Крис вышел, оставив Джимми в глубоком недоумении и расстройстве.

Дневник Стэнфорда Марлоу

Генри сегодня был явно не в духе. Все началось с того, что он разбудил меня в четыре утра. Ему нужна была очередная схема, я попросил его подождать до утра, но он злобно возразил:

— Меня ждут. Кажется, мы по-хорошему договорились, что я не должен повторять дважды.

Он ушел, хлопнув дверью, а я продолжал лежать и думать, о том, почему я собственно вообще должен слушать его и бегать, как пес, по первому его зову. Меня охватил безумный приступ ярости, захотелось разбить что-нибудь, но под рукой оказался только будильник. Я его швырнул вслед закрывшей двери и он, ударившись о стену, пронзительно зазвонил. Затем он затих. Наступила полная тишина, я чувствовал, что не могу заставить себя воспринять необходимость как необходимость, я воспринимал ее как досадную помеху, поскольку все мои мысли заняты предстоящей встречей. Я помнил (и как я мог бы забыть об этом!), что сегодня вечером должен встретиться с Крисом. А мне этого делать не хотелось. У меня перед глазами вставал облик этого странного представителя мира массовой культуры, и меня удручала необходимость выполнить обещание. Зачем я согласился на эту встречу? На мой взгляд, то, с чем я столкнулся при нашем знакомстве, предлагало мне поставить аккуратный крест на том, чтобы идти прямым путем. Идти было некуда, стена была непробиваема, я отдавал себе отчет в том, что этот Харди неуправляем, да я и не умею манипулировать людьми даже в целях их собственной безопасности. И все же я знал, что приду, я знал это также свято, как и то, что Генри в данный момент отсчитывает последние минуты, прежде чем подняться ко мне и устроить скандал.

Я встал, оделся, сошел вниз и застал его сидящим за столом с какими-то бумагами, он даже не повернулся, а только махнул рукой в сторону полки, где лежали материалы, которым мне следовало придать внушительный вид. Мне на память пришло высказывание одного моего приятеля из академии: «Ты и представить себе не можешь, как опустился Х, он дизайнерит какую-то газетенку христианско-демократической партии!». Теперь я мог с полной уверенностью сказать, что я опустился значительно ниже.

— Не копайся, — повелительным тоном сказал Генри, следя за моими вялыми движениями, — быстрее делай, быстрее.

Я принялся за работу и на какое-то время забыл обо всем, кроме моей вожделенной графики. Генри встал со своего места, подошел ко мне и стал из-за моей спины наблюдать за происходящим. Я никогда не мог спокойно выносить эту ситуацию, но на этот раз даже не попросил его отойти. Мне было все равно, не знаю только, уже или еще.

— Ты должен сделать сегодня еще кое-что, — произнес он, положив мне руку на плечо. — Но считать будешь сам, я не успеваю.

— Ты же знаешь, я в этом плохо разбираюсь, — ответил я.

— Ничего посмотришь образец, он не сильно отличается. В библиотеке на S*** есть книга «Аспекты северных узлов», где-то у меня телефон был. Там свободный доступ.

— Он отошел к столу поискать записную книжку.

— Нет, нету, — отозвался он, — значит, закажешь на месте.

Затем он вышел из комнаты и вернулся через некоторое время с двумя бокалами коньяка.

— За удачу, Тэн, — сказал он, поставив бокал передо мной и похлопав меня по плечу.

— Это что-то очень крупное, — довольно равнодушно поинтересовался я, имея ввиду его нынешнее предприятие.

— Крупнее не бывает.

— Я пить не буду, — пояснил я, — рука потеряет твердость.

— Ничего, ничего, — Генри выпил свой коньяк и добавил, — но выпей обязательно.

— Выпью, — ответил я с той миролюбивой покорностью, которая возникает у человека в минуты глубочайшей апатии по отношению ко всем раздражителям, кроме одного, формирующего поле параноидальной идеи.

Моей параноидальной идеей был Крис, его глаза сфинкса и нездоровое пристрастие к шампанскому. У меня возник неприятный вопрос, скорее адресованный саму себе, нежели требующий фактического ответа — почему он не смущается присутствием шофера? Бобби, конечно, немало повидал на своем веку, но в этом я находил небольшое утешение. Впрочем, он наверное ему действительно предан, если так рванул к нам на дороге, интересно, за деньги или просто ради искусства? Я попытался представить себе телохранителя-меломана и невольно улыбнулся.

— Генри, — сказал я, подавая ему рисунок, — я пойду в библиотеку вечером.

Генри свернул схему и положил ее в футляр.

— Не забудь, в десять они закрываются, — напомнил он, уже на пороге комнаты — имя — Грегори Адамс, на букву Г в каталоге. Выпей коньяк.

Он удалился в приподнятом настроении, и я остался в полном одиночестве. До прихода Хелен оставалось еще пять часов и я решил немного поспать. Но спать не хотелось. Я приготовил коктейль, смешав коньяк с шоколадным ликером, и выпил, не раздумывая. Впервые в жизни я испытал безумное искушение порыться в бумагах Генри. Я знал, что никогда себе этого не позволю, но сейчас желание было настолько велико, что я едва мог ему сопротивляться. Я вошел в его комнату и направился к столу и тут обратил внимание на висевший в изголовье рисунок — копию, сделанную мною полгода назад. Я приблизился, чтобы рассмотреть ее получше, у меня появилось странное чувство, что я не чувствую связи с собственной рукой, как будто не я ее делал. Я видел в графической сетке рисунка настолько отвратительные формы жизни, что их даже невозможно было описать словами. Это был мир кошмарных паразитов, мои ощущения прекрасно понял бы ребенок, ибо я чувствовал абсолютное бессилие перед тем, что созерцал. Но самое страшное ощущение было связано не с этим, а с тем, что при взгляде на рисунок в моем сознании всплывала пылающая комната. Я не мог понять, каким образом связаны все эти разрозненные вещи — копия, деньги на карточке Генри, Виола, Томас, но я знал, что все они были связаны. Я не хочу, я не должен об этом думать — сказал я себе и с трудом оторвавшись от созерцания рисунка вышел из комнаты. Желание навести ревизию у меня пропало. Возможно, это был страх, а возможно, я догадывался, что этот шаг мне ничего не даст.

Хелен пришла без опоздания. Она приготовила мне завтрак и спросила, что купить в магазине. Я ответил, что мне все равно и что она может брать все, что угодно, на свое усмотрение, поскольку я ужинать сегодня не буду.

Она посмотрела на меня с подозрением, но задавать вопросы не решилась. Около шести вечера я ушел из дома. Мне не терпелось попасть в центр. С лихорадочным азартом я побродил по улицам в течение двух часов, зашел в библиотеку и обсерваторию. В обсерватории было пусто. Сотрудница заведения, пожилая дама спросила меня, не угодно ли мне посмотреть новый фильм о смещении орбит астероидов, я поблагодарил ее за предложение и попросил разрешения подняться к телескопу. Она проводила меня и принесла календарь, с указанием видимости планет на сегодняшний день.

— Это для посетителей, — объяснила она, — здесь есть отклонения, но очень незначительные, вот сегодняшнее число.

— Спасибо, — ответил я и уставился в объектив.

— Боюсь, вы ничего не увидите, — оправдывалась она, — оборудование у нас старое, а видимость сегодня очень плохая.

Я действительно ничего не увидел, кроме серого тумана.

— Обсерваторию должны скоро закрыть, — печально добавила она, — вы, наверное знаете.

Я покачал головой. Время неумолимо приближалось к десяти.

— Вы потеряете работу? — спросил я ее.

— Мне бы не хотелось так говорить, но, наверное, так и будет. — Она поправила брошку, которой был заколот ее зеленовато-серебряный шарф.

— Вот вам мой телефон, — сказал я, достав визитку Генри, — если возникнут проблемы, позвоните. У моего родственника есть возможность вам помочь.

Она смущенно взяла у меня визитку. И горячо поблагодарила меня.

— Можно узнать, как вас зовут? — спросила она робко, провожая меня до самого выхода.

— Марлоу, — коротко ответил я. — Звоните обязательно, я постараюсь вам помочь.

Я вышел на улицу. Было уже совсем темно. Недалеко от ворот обсерватории стоял лимузин Харди. С минуту я колебался. Мне страшно захотелось проскользнуть незамеченным и исчезнуть в толпе, беспрерывно курсировавшей по окружающим улицам. Но было поздно — из машины вылез Бобби и, облокотившись на крышу машины, закурил сигарету. Пройти мимо него было уже невозможно. Я глубоко вздохнул и бодро направился к машине. Крис заметил меня в окно и распахнул дверь. Я сел, поздоровавшись вежливо, но с плохо скрытым напряжением. Бобби сел за руль и мы тронулись. Крис как и в первую нашу «прогулку» сидел, вальяжно закинув руку мне на плечи. Минут десять мы ехали молча. Затем он спросил:

— Хочешь выпить?

— Нет, — ответил я, набравшись смелости.

— А я хочу, — заявил он и достал бутылку джина. Открыл ее и стал пить из горла.

— Хочешь? — он протянул мне бутылку.

— Нет, — упрямо ответил я.

— У тебя проблемы? — поинтересовался он, вероятно, недовольный моим молчанием.

— Нет, — повторил я, опасаясь, что в третий раз все же выведу его из себя.

— Ну и круто. Курить будешь? — он полез за своими любимыми сигарами.

Я согласился и затянулся пару раз. Меня не тошнило. Вероятно, тошнота была связана с шампанским.

В этот момент я заметил на сидении журнал. Я взял его и посмотрел на страницу, на которой он был открыт. На странице была фотография Криса с ослепительной блондинкой, а внизу была надпись «Хрупкое счастье Мерелин Харди».

— Это моя жена, сучка, — прокомментировал Крис, заметив, что я взял журнал. — Нравится?

— Почему ты называешь ее сучкой? — неожиданно раздраженно спросил я.

Он задумался и не отвечал минуты две, а затем вдруг громко заорал:

— Бобби, скажи ты, Мерелин сучка или нет?

— Без комментариев, — отозвался шофер, не поворачивая головы.

— Вот видишь, — он развел руками, — значит, сучка.

Он продолжал спокойно потягивать джин и курить.

— Так нравится она тебе, скажи, — вернулся он с упорством зациклившегося неудачника к вопросу о своей жене.

— Нравится, — подтвердил я, хотя по чести мне было плевать на нее более, чем на кого-либо. Но мне несказанно сильно хотелось его взбесить.

Он посмотрел на меня с интересом, его глаза изучали меня с редким по своей наглости упрямством.

— Да ты гонишь, — сказал он наконец с удовлетворением, — кому такая дрянь понравится?

— Ну, тебе же понравилось. — возразил я.

— Да откуда ты знаешь, что мне понравилось а? — воскликнул он с негодованием, неизвестно, чем вызванным.

— Не знаю, — согласился я.

— Выпей, — он, вероятно, в знак расположения опять протянул мне джин. Я выпил и постепенно начал выходить из себя.

— Ты с блондинками спишь? — последовал очередной вопрос со стороны Харди.

— Это мое дело, — возразил я.

— А я тебе скажу, я с ними со всеми перетрахался и что толку, одни стервы, это им не так, то не эдак, работать мешают, я за полгода с ней три песни написал, да пусть она подавиться этими миллионами, лишь бы убралась и заткнулась. Ты чего молчишь? Не согласен?

— Я их не знаю, — ответил я.

— Да ну, неужели, ты баб не знаешь?

— Я не специалист.

Он снова погрузился в размышления или мне это только казалось, а на самом деле это был всего лишь краткосрочный наркотический транс. Довольно долго мы катались по городу, а затем выехали на окраины.

— Ладно, Бобби, сворачивай, — приказал он внезапно.

— Куда мы едем? — вмешался я.

— В лес, — коротко ответил Харди, — давно в лесу не был?

Мне показалось, что он уже дошел до той стадии одурения, когда особенно явно выказывать ему свое недовольство было опасно. И в то же время у меня появилось нехорошее подозрение, что он больше притворяется, чем действительно сходит с катушек. Идея поездки в лес меня не вдохновляла, но, по счастью, лес, как я понял, был северным парком города, правда, достаточно диким.

— Я везу тебя на пикник, — пояснил он, — Бобби, ты не хочешь присоединиться?

— Нет, спасибо, — вежливо, но твердо отозвался Бобби.

— Ну, так мы вдвоем будем, — сделал Харди законный вывод и достал сзади ящик пятью бутылками шампанского и коробку со всякой снедью.

Мы въехали в парк и покатили по широкой асфальтированной дороге, по обеим сторонам которой вставал самый настоящий лес. Проехали еще немного в глубь и остановились.

Крис вышел из машины, я последовал его примеру. Затем он вытащил коробку и сунул ее мне в руки, а сам взял ящик. Я с ужасом подумал о полном идиотизме происходящего, но его это явно нисколько не трогало.

— Пошли, — скомандовал он и кивнул направо, где в чащу уходила маленькая тропинка.

Мы двинулись в лес. Апрельская лунная ночь наводила меня на мысли о кошмарных снах. Мне было трудно поверить, что я тащусь по лесу за рок-звездой с коробкой в руках и даже не могу объяснить себе толком, куда и зачем я иду. Мы прошли довольно далеко вглубь и наконец вышли на поляну с озером посередине, впрочем, это было не озеро, а небольшой пруд с беседкой на берегу. Мы вошли в беседку и поставили свою ношу на скамейку.

— Люблю сюда прикатить ночью, — заметил Харди, — это очень спокойное местечко.

— Да, — согласился я без энтузиазма. Он сел прямо на пол беседки и открыл шампанское, причем так, что оно окатило его с головы до ног, — черт, нагрелось в машине, — выругался он и поставил бутылку на пол. Я смотрел на него в полном недоумении.

— Садись, — велел он, и я счел, за благо последовать его приглашению, чтобы у него не возникло подозрения, что я шокирован его действиями.

— Ты сегодня будешь пить, — продолжал он с неистребимой настойчивостью, — за то, как ты мне жизнь спас, тогда на шоссе.

— Ты еще помнишь? — удивился я.

Его это замечание явно оскорбило.

— Я такое не забываю, не в моих правилах.

— Я бы и поесть не отказался, — я действительно внезапно почувствовал, насколько сильно хочу есть.

Крис открыл коробку и достал что-то запечатанное в вакуумную упаковку, это оказался копченый угорь, затем последовал французский сыр, языки и уже остывшие креветки, все это съедалось с крошечными, но невероятно аппетитными булочками и обильно запивалось шампанским, а после еще выкуривались две сигары. Я не чувствовал, что пьянею. Я вспомнил, что мне рассказывала Виола о жизни Харди, о том, как он вырос в рабочих кварталах в многодетной семье, как с удовольствием журнальные хроники переписывали друг у друга рассказы его тогдашних друзей об их драках, бродяжничестве и безграничной нищете. Было понятно, почему его понесло в лес и почему он сидел на полу. Я как-то освоился с ситуацией и стал с любопытством разглядывать моего компаньона в тусклом лунном свете. Он курил, глядя на меня пристально, и в тоже время в его глазах временами появлялось что-то отсутствующее.

— Крис, это правда, что твоя мать была правнучкой какого-то индейского вождя?

Он отчаянно засмеялся на мой вопрос, и протянул мне сигару, за которую только что принялся.

— Нет, это легенда, — ответил он, — но она была индианкой.

— Ты ее помнишь? — снова спросил я.

— Очень смутно, помню, она болела, а я все время хотел найти лекарство, чтобы ее вылечить.

— А твои братья и сестры, ты с ними видишься?

— Нет, а зачем? — холодно спросил он, и меня мороз пробрал от этого тона.

— Я так просто спросил, — ответил я в оправдание своего любопытства.

— Тебе действительно нравится моя жена? — спросил он с тревогой, свидетельствующей о том, что открытым он этот вопрос не отставит.

— Мне как-то все равно, — ответил я искренне.

— Я могу тебя с кем-нибудь познакомить — предложил он.

— Нет, не надо, — поспешно отказался я.

Мы сидели на полу беседки друг напротив друга, и я чувствовал какую-то пугающую ирреальность всего происходящего. Стояла сырая апрельская ночь, на удивление тихая. Деревья вокруг были блестящие и мокрые.

— Почему ты не говоришь о моих песнях? — спросил Харди то ли с обидой, то ли с претензией.

— Я хотел спросить об одной — «Змеелов». Это твоя?

— Да, — ответил он с гордой улыбкой, — ну, кое-что Грэмм добавил, — сознался он неохотно.

— Мне очень нравится, — сказал я, затягиваясь в очередной раз от его сигары, — ты бы мог весь альбом сделать в этом стиле?

— Наверное, — он пожал плечами, — но лучше, когда все разное, а что еще тебе нравится?

— Много чего, но «Змеелов» больше всего, — настаивал я.

— Я что-нибудь сделаю похожее специально для тебя, — сказал он, и я почувствовал, что мне его обещание польстило.

— Я хочу тебя спросить, — заговорил я после паузы, — почему ты приехал тогда, после концерта?

Он посмотрел на меня пронзительно, почти мрачно, и нахмурился.

— Да так, просто захотелось поболтать, — небрежно ответил он, — а ты?

— Я вообще-то по делу, — нашел я хороший предлог сменить тему, — хотел предупредить тебя быть поосторожнее.

— Это тоже из гороскопов? — он усмехнулся и глотнул шампанского.

— Может и так, но это значения не имеет, — ответил я, понимая, что мои слова он всерьез не воспринимает. Меня охватила досада на самого себя.

— Я никого не боюсь, мне плевать, что там они думают и пишут, — заговорил Харди, повысив голос, — я всегда бил морду тем, кто мне не нравился, а почему я не должен этого делать, если хотят, пусть попробуют ответить, а я посмотрю, что получится, я вообще люблю драки, а ты, небось, нет? — он посмотрел на меня с некоторым, как мне показалось, презрением.

— Ненавижу, — подтвердил я, искренне и без смущения, — пошлое занятие, особенно, на публике.

— Ну, этого требует имидж, как говорит Элис, мои фанаты это любят, и они не ошибаются, — наш спор набирал обороты, я понимал, что мы потихоньку скатываемся не к тому, ради чего я собственно затеял все это.

— Бог с ними, с драками, — согласился я, — но осторожность тебе бы не помешала.

— Честно говоря, я думал ты, так, паинька-мальчик у этого твоего дяди, но когда ты там, на дороге меня из под колес вытащил, я передумал.

«Вот тупица, — с досадой подумал я, — все только по прямой»

— Да ты забудь, Крис, — попросил я умоляюще, — не надо мне напоминать о моем героизме по десять раз, я от этого чувствую себя кретином.

— Почему? — с искреннем удивлением спросил он.

— Ну, потому что случайно все получилось, и это сделал бы любой на моем месте и гораздо лучше, чем я, вот, хотя бы Бобби.

— Да, Бобби это бы тоже сделал, — мечтательно произнес Харди, вероятно, вызывая в памяти фигуру шофера. — Я ему и плачу за это как следует.

— Ты считаешь, что вообще все дело в деньгах?

— А ты нет? Ладно, не прикидывайся, я знаю, что такое без денег жить, а ты живешь без них, как все.

— Мне хватает, — почти злобно возразил я.

— Не ври, — императивно заявил он, — ни фига тебе не хватает. И мне тоже.

— Чего же тебе не хватает? — спросил я и подумал, что в любом журнале мне неплохо заплатили бы, пожелай я им продать его откровения, хотя в чем их ценность для публики я как-то понять не мог.

— Всего, — с широким жестом ответил Крис, — поедем на дискотеку?

— Зачем? — спросил я, опешив от неожиданного предложения.

— Потанцуем, я танцевать люблю, да ты не думай, там мало народу, все свои ребята. Это закрытое заведение «Black Cage».

— Я не умею танцевать, — пояснил я, — не взыщи.

— Ну, и к черту, посидишь, выпьешь, музыку послушаешь — настаивал он.

— Поехали.

Мы встали, прихватили коробку с собой и пустой ящик и отправились назад к Бобби. Бобби терпеливо ждал сидя в машине. Мы сели, и Харди сказал:

— Трогай в клетку.

Время было около трех ночи. В половине четвертого мы прибыли на место. Мы спустились в подвал, где в голубоватом полумраке было прохладно, как в склепе. Народу было немного, и никто не обратил на нас внимания, за исключением двух-трех девиц, поприветствовавших Харди на непонятном жаргоне. За нами опустилась тяжелая железная решетка. Мне показалось, что я попал в тюрьму, и я понял, что отделаться от этой фобии мне будет нелегко. Народ танцевал, лица разглядеть было невозможно.

— Вот там, можно заказать выпивку, — Харди махнул рукой в сторону закрытой двери в другом конце зала. И затем добавил, наклонясь ко мне совсем близко, — хочешь ширнуться?

— Нет, спасибо, — произнес я, чувствуя себя все хуже и хуже.

— Ну, я сейчас закажу музыку.

Он что то сказал одной из девиц, и она немедленно отправилась выполнять его просьбу. Он заказал какую-то отвратительную композицию в духе «Haujobb» и танцующие немедленно влились в новый ритм, Крис к ним присоединился, а я продолжал стоять в стороне, борясь с тошнотой. Он действительно хорошо танцевал, с необыкновенной, не свойственной европейцам пластикой, даже под это бредовое сопровождение. Я стоял и смотрел на него. Меня тошнило все сильнее, и я вспомнил одну клиентку Генри, беременную даму, приехавшую за гороскопом своего мужа, она сидела и с невыразимой мукой на лице внимала пояснениям Шеффилда, прижимая ко рту платок. В конце концов, она не выдержала и вышла. Я попросил Хелен в случае необходимости оказать ей помощь. Одно воспоминание о ней усугубило мое отвратительное теперешнее состояние. Я прошел по периметру зала в поисках входа в туалет. Наконец нашел его и, войдя, подошел к раковине, схватившись за нее обеими руками, как за свою последнюю надежду. В углу стояли двое парней и курили, с интересом за мной наблюдая. В эту минуту вошел Харди. Он направился прямиком ко мне и спросил, все ли в порядке.

— Крис, скажи им, чтоб вышли, — умоляюще обратился я к нему.

— Эй, ребята, — крикнул он курившим, — валите отсюда.

Они тихо засмеялись и вышли. Харди положил мне руки на плечи:

— Хреново? — поинтересовался он с состраданием, я поднял голову и посмотрел на его отражение в зеркале.

«Господи, — взмолился я про себя в отчаянии — дай мне умереть»

— Я люблю блевать в одиночестве, — глухо я сказал Харди.

— Понял, — ответил Крис и, похлопав меня по плечу, быстро вышел за дверь.

Я остался один, и у меня началась рвота. Затем, умывшись холодной водой, я немного пришел в себя и сел на пол, прислонившись спиной к стене. «Никогда, — прошептал я, Никогда больше»

Вошел Крис и внимательно посмотрел на меня. Никогда прежде я не чувствовал себя настолько униженным. Меня бесил его здоровый, трезвый вид, его теплый взгляд, вся его персона, я проклинал тот день и час, когда мы увидели друг друга впервые.

— Вставай, — он протянул мне руку, но я не пошевелился.

— Ну ладно, я тоже посижу, не возражаешь? — извиняющимся тоном сказал он и опустился на пол рядом со мной.

«Да нет, он не глуп, — подумал я, — он просто издевается надо мной. Ему это доставляет удовольствие. Мало он развлекается, теперь еще я нашелся. И как я мог подумать, что должен что-то для него сделать»

— Ты чем занимаешься… — спросил он неожиданно, — ну, кроме этих ваших предсказаний?

— Я художник, — еле слышно ответил я.

— А меня рисовать возьмешься? — он спросил это совершенно искренне без всякого подвоха, вероятно, ему действительно хотелось, чтобы я нарисовал его.

— Не знаю, — я помолчал и затем добавил, — можно попробовать.

— Это я виноват, — произнес он тоном сожаления, — ты раньше ничего, небось, не пробовал.

— В каком смысле? — уточнил я.

— Ну, в смысле травы, но та, что мы сегодня курили, была с добавками. Крепковатые они.

Я повернул голову и посмотрел на него без обиды, без злобы и даже без укора.

— Я ничего никогда не пробовал, я вообще не имею никакой тренировки в таких вещах, я просто тебя не хотел обидеть, — выпалил я на одном дыхании, и мне сразу полегчало, словно это признание было призвано аннулировать всю унизительность моего положения.

— Да ты не смущайся, — успокоил он меня, — у многих такое бывает, вот Грэмм вообще даже пить не мог поначалу, он из семьи такой, знаешь, туда нельзя, то не делай, с этими не ходи, в консерватории учился, а потом все пошло, как надо. А ты, кстати, откуда?

«Разговор по душам», — отметил я про себя не без сарказма.

— Я из Манчестера. Там мои родители остались.

— А кто они? — он явно искренне интересовался моим происхождением.

— Какая разница. Все равно я здесь.

— Это верно, — согласился Харди, — ну, по тебе видно, что ты не из простых.

— Да, пожалуй, по тебе тоже, — сказал без всякой задней мысли.

— Правда? — изумился он, — ты так думаешь?

Я кивнул.

В туалет вошел мужчина лет тридцати пяти в приличном костюме и посмотрел на нас с любопытством. «Адвокат, — подумал я, — как пить дать, адвокат». Он зашел за выступ стены, вероятно, отгораживающий второй блок раковин, и вышел через минуту, запрокинув голову.

— Вообще-то я не жалую наркотики, кроме травы, конечно, — пояснил мне Харди, не понижая голоса.

— Мне пора, — сказал я, поднимаясь.

— Ладно, — согласился он.

Мы вышли из туалета, прошли танцзал и поднялись по лестнице. За нами с грохотом опустилась решетка. На свежем воздухе я почувствовал себя нормально. Мы сели в машину.

— Может, покатаемся, — спросил Харди, по его виду было ясно, что он не хочет расставаться немедленно.

— Да, — ответил я и началась бесконечная езда по городу. Мне смертельно хотелось спать. Я боролся с собой, пока это было возможно, но затем все же уснул. Я проснулся от внезапной остановки, обнаружив, что Крис тоже спит, привалившись ко мне и положив мне голову на плечо. Бобби пристально смотрел на меня в зеркало. Было уже семь утра.

Я аккуратно потряс Харди за руку.

Он открыл глаза и улыбнулся.

— Приехали? — произнес он с детским восторгом. Я посмотрел в окно, мы подъехали к остановке такси. Я вспомнил, что попросил высадить меня в городе, я хотел взять машину и доехать до дома без провожатых.

Харди глубоко вздохнул и спросил:

— Когда мы увидимся?

— Как мне позвонить, чтобы попасть прямо на тебя без посредников? — спросил я.

— Есть один телефон, он только мой, запомнишь? — он назвал мне номер, по которому мне следовало звонить.

Я медленно побрел к остановке такси. Лимузин Харди продолжал стоять на месте. Прошло около пятнадцати минут, и наконец машина появилась. Я сел, оглянувшись назад. Харди до сих пор не уехал.

Я получил ответ от моего хакера, он меня не на шутку встревожил. Я даже переписал его на всякий случай в этот дневник. «До Торна пока не добрался. Есть адрес корпорации, принимавшей участие в создании Пылающей комнаты. Их офис находится в Америке. Я скоро взломаю код и стану их сотрудником». Энтузиазм этого фанатика производил плачевное впечатление. Я ему отдал триста долларов, а пользы никакой не было. Впрочем, я готов был отдать и еще тысячу, лишь бы он нашел, то, что искал.

Мы встретились с Виолой. Я повел ее в кафе, о котором она мне говорила, что мечтает там поесть пиццу. Пицца, как выяснилось, была очень вкусной. Я радовался, видя, как она с аппетитом поглощает кусок за куском. И, наконец, я достал перстень и положил его перед ней на стол.

— Это мне — воскликнула она в полном восторге, — какой красивый. Это, правда, перстень Криса. Это он его тебе дал?

— Да, собственноручно, — подтвердил я.

— А можно мне с ним тоже познакомиться?

— Когда-нибудь, я думаю, это станет возможным.

Виола немедленно надела перстень на указательный палец левой руки.

— А что это за камень? — спросила она, восхищенно наблюдая, как переливаются кроваво красные отсветы.

— Это гранат. Камень человечества и камень посвященных. Надевая его, следует сказать «Я есть».

— А что значит «я есть»?

— Это значит, что нет небытия, ты есть и ты — это ты.

Я видел, что такое объяснение смутило Виолу.

— Я хотела рассказать тебе, что у нас в школе случилось.

— Что-нибудь серьезное, — я приготовился выслушать какую-нибудь обыденную подростковую историю.

— У нас один парень на прошлой неделе умер. От внутреннего кровоизлияния. Я его знала, его Кен звали, он даже за мной ухаживал, но он был такой странный, даже сумасшедший, его ничего, кроме компьютера, не интересовало. Он из старших классов. Говорят, когда его в больницу привезли, он все о каком-то коде в игре говорил. «Я вошел, я вошел» повторял, как ненормальный. Ему операцию хотели делать, но не успели, он очень быстро умер.

У меня дыхание перехватило. Я взмолился к Виоле вспомнить еще что-нибудь из этой истории.

— Ну, хотя бы что за игра, он ее не называл?

— Да я-то откуда знаю, я же там не была. Какая-то комната, я еще подумала, что это на что-то похоже, погоди.

Он задумалась, прижав кулачок ко лбу.

— Ну да точно, это я про альбом «Ацтеков» слышала, и игра тоже так называлась — Chambre Ardente.

Я зашел в Интернет-кафе, простившись с Виолой. В своем ящике я обнаружил предсмертную записку несчастного хакера. «Нашел телефон Торна 237–908. Взломал код CA, жду от них ответа».

Я вернулся домой совершенно разбитый, Генри лежал на диване и читал газету.

— Тебе не нужны деньги? — спросил он меня.

— Нет, — ответил я и сел на пол, привалившись к стене.

— Мы совсем стали чужими друг другу, — с некоторой горечью заметил он. — Я раньше неправильно себя вел, Тэн, ты меня извини.

— Это неважно, — возразил я, — что было, то было.

— Я думаю, что скоро мы отсюда уедем, и наша дружба восстановится. Я жду хорошего гонорара, мы сможем купить дом не в этом захолустье, а где-нибудь на море. Ты будешь рисовать, ты ведь всегда хотел рисовать.

— Ты сказал скоро, когда? — попытался я уточнить дату.

— Я думаю до конца этого года, я знаю, ты взял у меня из стола свои документы, еще давно, я и сам считаю, что ты правильно сделал. Только будь осторожен, они ведь поддельные.

3

Стэн увидел его как только вышел из магазина — подмышкой зажат альбом Дюрера, в руках две книги. Крис сидел на мотоцикле, припаркованном у тротуара и мечтательно смотрел в небо, на нем была неброская черная кожаная куртка, вытертая на сгибах, линялые джинсы и тяжелые армейские ботинки, волосы зачесаны в хвост, никто из прохожих не обращал на него внимания. «Наверное, его узнают только по красному костюму или еще каким-нибудь сценическим прикидам», — подумал Стэн. Он не секунды не сомневался, что Крис ждет именно его, и не знал, хочет он уклониться от этой встречи или нет. Музыкант пробуждал в нем какое-то весьма странное чувство. Это ощущение было почти мучительным — острое притяжение рядом с безумным желанием бежать хоть на край света, только бы больше никогда не видеть этого человека. Стэн остановился на секунду в замешательстве, граничившим почти со слабоумием, его просто раздирало напополам. Крис увидел его и помахал рукой.

— Привет! — воскликнул он радостно. — Иди сюда!

Стэн пошел. После позавчерашней пьянки в беседке и последовавшей за ней дискотеки, он плохо понимал, как нужно относиться к Крису и как Крис относиться к нему. Похоже то, что казалось самому Стэну унизительным проявлением слабости, для Криса было просто досадным недоразумением, которому он не собирался придавать большого значения.

— Садись, — скомандовал Крис. Он, видимо, имел ввиду свой мотоцикл. Стэн подошел, как загипнотизированный.

— Привет, — выдавил он и остался стоять. Рок-музыкант в недоумении нахмурил темные брови, потом еще раз повторил приглашение. Стэн двинулся с места, как будто его привязывала к тротуару многократно усилившаяся сила земного притяжения, и сел на мотоцикл сзади Харди, продолжая прижимать к себе книги.

— Да что за черт, — выругался Крис, — ты что такой отмороженный? Давай сюда.

Он забрал из рук Марлоу альбом и два увесистых тома и сунул их в большой карман на боку мотоцикла. — Обними меня за талию, — приказал он, очевидно решив, что если уж Стэн превратился в марионетку, то теперь надо им командовать. Стэн послушно выполнил распоряжение. Мотоцикл взвыл и рванул с места, и с этого момента Марлоу вдруг овладело како-то безмятежное спокойствие. Все было решено за него. Он ни в чем не виноват, механизм часов, по которым шла вселенная, стронулся, и стрелки соединились, все равно ничего перерешить было нельзя. Он прижался щекой к кожаной спине Криса, укрывая лицо от рвущегося на них ветра, и отключился от окружающей действительности. Ему казалось, что он может так ехать вечно, как и Крису, который гнал мотоцикл вперед и думал, что ведь именно это тот сон, который ему снился ночью, что он летит вперед, разрывая упругое сопротивление воздуха, а этот мальчишка, этот ассистент астролога, показавшийся ему куда большим колдуном, чем его дурацкий хозяин, летит с ним и он чувствует тепло его руки. «Я с ним пересплю, — яростно подумал Крис, стиснув зубы, — даже если об этом узнает вся Европа, весь мир, он достанется мне, что бы это мне не стоило».

Стэн очнулся от своего блаженного полуобморока, когда мотоцикл затормозил. Они стояли посередине идеально круглой бетонной площадки а по левую руку от них высилось странное сооружение, напоминающее огромный средневековый замок, только сделанный из стекла и бетона и уже изрядно разрушившийся. Крис слез с мотоцикла и помог сойти Стэну, у которого с непривычки затекли ноги.

— Ого, — сказал Стэн, потирая щеку, на которой рубцом отпечатался шов от куртки Харди. — Что это такое, Крис?

Крис, казалось, обрадовался от того, что его приятель очнулся и представившейся возможности дать разъяснения.

— Это Замок Ангелов. — сказал он, прислоняясь к зафиксированному в наклонном положении мотоциклу и закуривая. — ты что, никогда не слышал о нем?

— Нет, — ответил Стэн, продолжая разглядывать неуклюжее, громоздкое, но все же упрямо возносящееся в небо тело Замка. — я не из этого города, ты забыл.

— Да нет, я не забыл, просто это одна из достопримечательностей туристского набора.

— Меня не возили на экскурсии, — отрезал Стэн. Крис кивнул, как будто ничего удивительного в этом резком тоне не было. Он протянул Марлоу пачку сигарет, и Стэн с неожиданной жалостью и стыдом подумал, что не один он страдал так сильно, Крису тоже досталось и, скорее всего, подобный тон для него совершенно привычен, несмотря на повадку человека, уверенного в своем праве распоряжаться всеми и вся.

— Так вот, — продолжал Крис, давая Стэну прикурить и прикуривая сам. — Его построил лет пятнадцать назад один придурок, миллиардер. Его звали Мел Конрад. — Крис глубоко затянулся и его зеленоватые глаза прищурились то ли насмешливо, то ли блаженно. — о нем много чего говорили. Я специально читал, ну, статьи старые, журналы, понимаешь, да? — Стэн удивленно приподнял одну бровь, он и представить себе не мог, что Крис мог что-нибудь специально читать. — Болтали, что он колдун, что он играет на бирже при помощи колдовства, что он убил свою сестру, что он гомосексуалист и все такое. У него был помощник, Гордон Хауэр, так вот, говорили, что они вместе приносят человеческие жертвы. Не знаю, правда или нет. И вот он стал строить этот Замок. — Крис кивнул на величественное сооружение, которое все осыпалось и поросло травой, кое-где на уступах даже приютились маленькие кудрявые деревца. — Ты не поверишь, он его за год отгрохал. А вот достроить не успел. Исчез вместе с помощником. Ну, и все осталось как было. Наследников нет. Никому эта громада не нужна, да и сам знаешь, если человек пропал, а тела нет, надо еще ждать три года, прежде чем все пустить с молотка. Да и кто купит эту махину. — Крис помолчал, потом аккуратно затоптал сигарету и сказал, — Я хотел купить. Сам не знаю почему. Но у меня бабок не хватит его доделать.

Стэн усмехнулся. Крис сказал это с таким явным сожалением, что стало ясно — Замок Ангелов давно ему покоя не дает.

— Ладно, — Крис снял с мотоцикла небольшую сумку через плечо и, прищурившись, воззрился на замок, словно собирался его штурмовать. — Пошли.

Стэн плохо понимал, куда его тащат, но и его заворожила идея взобраться на это чудовищное сооружение. Это было похоже на мечту его детства — прыгнуть на баржу с песком, пока она плывет под мост, он свято верил, что сможет это сделать, хотя и понимал разумом, что сломает себе все, что можно.

Они поднялись по огромной лестнице и оказались в холле, превышавшем размером Большой Концертной Зал Городской Оперы. Посреди холла находился бассейн, к удивлению Стэна, не пустой, а заполненный черной неподвижной водой. Ему захотелось подойти и посмотреть в эту воду, он сделал шаг по направлению к черной матовой глади, но Крис неожиданно обнял его за плечи и резко притянул к себе.

— Не надо, — прошептал он то ли в шутку, то ли всерьез, — мало ли кто там завелся, дом колдуна все-таки.

Стэна пробрал озноб от этих слов. Они пошли дальше по расходящимся коридорам и наконец увидели полуразвалившуюся лестницу. Лезть пришлось довольно долго, в одном месте ступенек не было вовсе, но Крис подтянулся, влез, потом протянул Стэну руку.

— Нет, — запротестовал было тот, — не надо, Крис, слезай, мы дальше не пройдем. Я не могу.

Но музыкант, не взирая на все его протесты, схватил Стэна за предплечья и неожиданно сильным и быстрым движением втащил его наверх. Секунду они стояли друг напротив друга, Стэну показалось, что он разглядел в зеленовато-коричневых глазах своего провожатого странное отчаяние, но тут же отвел взгляд, а Крис думал: «Вот тупица, неужели он не понимает, как я сильно хочу этого? Неужели он не хочет меня? Не может быть, этого просто не должно быть».

Они прошли еще несколько пролетов, и Крис вывел Стэна на площадку, окруженную низким бордюром. С нее отлично просматривался и город, и предместья, а небо было совсем не городским, оно было везде, куда не бросишь взгляд, и пухлые белые облака были так близко, что можно было дотронуться пальцами.

Крис бросил куртку на камни.

— Садись, — предложил он и принялся потрошить сумку. Стэн уселся и с тоской ждал появления очередной бутылки. Но к его удивлению, Крис просто достал из сумки пару сандвичей и две банки с соком. Развернул один бутерброд и тут же впился в него острыми белыми зубами, второй перекинул Стэну.

— Извини, — сказал он с набитым ртом, — Я все время хочу есть.

«Не удивительно, — подумал Стэн, откусывая от своего, он почувствовал, что тоже проголодался, — Так носиться по сцене, странно, что он вообще не жрет двадцать четыре часа в сутки, чтобы восполнить нервную энергию».

Крис проглотил еду в мгновение ока, запил соком и сказал:

— Я сюда никого не водил. Только Джимми. — и посмотрел на Стэна, словно ожидая, какая последует реакция. Стэн невозмутимо кивнул, слизнул с губ майонез и принялся ждать продолжения. — Он был ужасно смешной, когда мы познакомились. Он в музыкальной школе играл на скрипке, а на гитаре научился сам. Тайком от родителей. Ему мамаша все запрещала. А когда меня увидела, так чуть коньки не отбросила, — Крис негромко рассмеялся хрипловатым смешком. — Знаешь, такая тетка, размером с подсвечник и всех в кулаке держала. И Джимми, и мужика своего. — Крис опять усмехнулся, весело глядя на Стэна, — только куда ей со мной тягаться.

— Отбил? — весело спросил Стэн, ему отчего-то стало смешно глядеть на блестящие глаза Харди и его наморщенный нос.

— А то, я вообще сперва думал, что он гомик и в меня втрескался. Так он за мной таскался.

Стэн рассмеялся и подумал «Интересно, зачем он мне это говорит, он что, думает, что я тоже в него влюблен?» От этой мысли ему почему-то стало неприятно, как будто он лгал себе, но разбираться не стал, просто поднялся с места и подошел к парапету. Ветер свистел у уха, и Стэн моментально продрог, хотя вокруг был жаркий день, но он продолжал упорно стоять, положив кончики пальцев на выветрившийся камень. Он смотрел на город, ставший для него сейчас местом непреходящего страха, и думал, что сегодня, пожалуй, первый день после ареста Томаса, когда он чувствует себя почти спокойным. Почти счастливым. И что как странно, но Крис сейчас совершенно не раздражает его, напротив, их связывает странная близость, как будто этот пижон — единственный в городе человек, на которого он может положиться. Словно только когда они оставались наедине, проявлялась истинная суть их отношений, и тот, кто так страшно раздражал Стэна на людях, здесь становился просто другим человеком. Словно выходила наружу какая-то иная природа, заложенная в них изначально, природа, благодаря которой они были братьями, союзниками против всего мира, несмотря на их вопиющее несходство.

Крис встал рядом, и Стэн почувствовал, что на него накидывают куртку. Крис неожиданно крепко обнял его за плечи и прижал к себе. Они молчали, только слышно было легкое и неровное дыхание музыканта.

«Он сейчас поцелует меня», — почему-то подумал Стэн и прикрыл глаза, о мысли об этом предполагаемом поцелуе у него голова пошла кругом. Но Крис только тихо сказал:

— Странное место, правда?

— Почему странное? — машинально спросил Стэн.

— Здесь все становиться таким, какое оно есть, — резко ответил Крис и отстранился от него.

Он отошел на полшага и вдруг позвал:

— Тэн, пойди сюда.

Стэнфорд подошел и увидел, что Крис, присев на корточки, чертит что-то в пыли.

— Слушай, — сказал он, подняв голову, — может ты знаешь, что это?

Стэн посмотрел. На земле был нарисован равнобедренный треугольник, перечеркнутый у вершины прямой.

— Это?

— Ага, что это?

Стэн порылся в памяти.

— Да, я знаю. — он сел на корточки рядом с Харди. — Это символ средневековых алхимиков, знак огня. Стихия огня.

— Ясно. — печально ответил Крис, судя по всему, кто такие алхимики, он все же знал.

— А что?

— Не знаю. Какой-то гад нарисовал это на моей машине.

— Ну мало ли… — пожал плечами Стэн.

— Ты не понял. — Крис посмотрел на него потемневшими то ли от страха, то ли от ярости глазами, — На лимузине, он стоял в гараже, туда мышь не проберется. Фигня какая.

Стэн не знал, что на это сказать.

— Ладно, — Крис обречено махнул узкой ладонью, словно прощая коварному Мирозданию все свои неприятности, включая изуродованную машину. — Пошли.

Они спустились вниз и сели на мотоцикл. Сидя сзади рок-певца, Стэн подумал, что он не станет писать об этой поездке в дневнике. Ни за что. Просто потому, что он боится, что кто-то сможет это прочитать.

Крис загнал мотоцикл в гараж, находившийся на той улице, где он когда-то жил, вышел, тщательно запер за собой дверь и вытащил из кармана мобильник. Набрал номер и сказал:

— Бобби, я вернулся. Приезжай.

Он присел на корточки возле стены гаража, достал из кармана пачку «Бонда», закурил и закрыл глаза. Здесь он чувствовал себя, как дома. Здесь, если бы его узнали, несмотря на то, что он выглядел, как обычный парень из тех, кто в потрепанных кожаных куртках и армейских башмаках сидят по вечерам в местном баре, а в кармане у них нож или кастет, если бы и его узнали, то не стали бы подходить. Здесь уважали чужую личную жизнь и право на тайну. А все его старые друзья либо умерли, либо по тюрьмам, все изменилось так, как он и не ожидал. Но сейчас Крис Харди понимал, что бывают изменения и пострашнее. Он сполз по стене гаража и сел на землю, почти подтянув длинные ноги к подбородку. Его била дрожь, он весь горел, как при высокой температуре. Его лицо, обычно почти непроницаемое, с жесткой складкой у губ, сейчас выглядело измученным лицом больного ребенка. Он жадно затянулся, выпустил дым из ноздрей, и снова перед ним как на четкой кодаковской фотографии, хранившейся в глубине его сознания, встало лицо Стэна Марлоу, его серые неподвижные глаза с диким огнем, прячущимся в них, и маленький сжатый рот. Крис не знал, что делать. Он никогда не попадал в такую ситуацию, он готов был целовать Стэну ноги, только бы добиться хоть одного ласкового слова. Он чувствовал себя отчаянно униженным, хотя бы одним наличием этого ужасного невзаимного чувства, от которого вся его жизнь превратилась в ад. Каждый вздох давался с трудом. Он даже не мог понять, что его так влечет к Стэну, но справиться с этим влечением он не мог.

Крис сидел так, пока не приехал Бобби. Он выкурил за это время четыре сигареты, прикуривая их одну от одной, и пытался понять, что же он должен сделать, чтобы добиться хоть какой-то взаимности от Марлоу или забыть его, как страшный сон. Он перебрал в памяти всех женщин, которые окружали его на данный момент, прикидывая, какая из них поможет выплеснуть наконец это жуткое напряжение, от которого, казалось, все внутренности скручиваются в узел. Но сейчас при мысли о том, что он, который, не задумываясь, ложился в постель с любой, хоть чуть-чуть приглянувшейся ему девицей, должен будет прикасаться к кому-то еще, кроме Стэна, Крису стало дурно. Похоже, из этого кошмара не было никакого, даже временного выхода. «Напьюсь, — подумал он отчаянно, — поеду к Джимми и напьюсь. Я больше не могу». Но он отлично знал, что и это безотказное средство бесполезно. Он плохо пьянел, мог влить в себя очень много, а напиться до такого состояния, чтобы забыть о Стэнфорде Марлоу, означало допиться до смерти. Мальчишка вошел в сердце Криса Харди, как гвоздь, и эта рана кровоточила все сильнее. Вдобавок, спиртное только усиливало то непрерывное сексуальное возбуждение, в котором он находился.

Подъехал Бобби. Крис поднялся с земли и сел в машину на переднее сидение, где он ездил всегда, когда можно было не выпендриваться. Достал из бардачка фляжку с джином и приложился к ней.

— По-моему, не стоит. — тихо сказал Бобби, посмотрев на него искоса.

— Пошел ты, — ответил Крис, но фляжку убрал. Он сам себе в этом не признавался, но к своему шоферу он испытывал почти суеверное уважение.

— Куда едем? — осведомился Бобби, выезжая на проспект.

— Вперед. — ответил Крис. — выезжай на шоссе и дуй за город.

— На какое шоссе?

— На любое.

Некоторое время они ехали молча. Наконец Бобби спросил своего пассажира, который молча с бездумным отчаяньем смотрел в окно:

— Что случилось, Крис?

Крис прерывисто вздохнул. Он не собирался исповедываться перед кем бы то ни было, но ему так страстно хотелось говорить о Стэне, что он не мог молчать.

— Тебе понравился этот парень, Марлоу?

— Марлоу? — в голосе Бобби Крису померещилась странная нотка удовольствия. — Да, он ничего. Не похож на твоих обычных пижонов. И на Мерелин.

Крис принужденно усмехнулся.

— Ну знаешь, сравнивать его с моей женой. Он же не девка.

Бобби на секунду оторвал взгляд от дороги, и в его взгляде обалдевший Крис увидел полное, очень доброжелательное и спокойное понимание ситуации. Он не мог вымолвить ни слова, ему почему-то стало страшно. Он смотрел на строгий профиль Бобби и ждал продолжения, от этого взгляда он чувствовал себя совершенно обнаженным, как будто все его желания, мотивы и побуждения были выставлены напоказ при дневном свете.

— Ты сильно его хочешь? — спокойно, даже буднично спросил Бобби.

Тут Криса прорвало:

— Да! — выкрикнул он, ударив себя с размаху кулаком по колену, и тут же по дверце машины. Охнул от боли и поднес кулак ко рту. Он сильно ссадил руку, но почувствовал при этом какое-то облегчение, как будто физическая боль умерила душевную.

— Да, провались он к чертовой матери, я скоро свихнусь, так хочу его. Дьявол, Бобби, что мне делать, может, сходить к психиатру?

Бобби неслышно посмеялся, показывая, что оценил шутку. А Крис продолжал, его уже несло.

— Понимаешь, Бобби, пока этот чертов мальчишка не встретился мне на пути, все было очень просто. Я брал, что хотел, ты же знаешь. А здесь я ничего не могу. Ничего. Я даже заговорить с ним об этом не могу. Я когда его вижу, я только могу нести какую-нибудь полную дрянь. Я все время думаю, что ему скучно со мной, а отпустить его не могу. Понимаешь, когда мы встречаемся, я целый день готовлюсь к тому, как его увижу, думаю, что скажу ему что-то такое, что он сразу меня увидит, что он все поймет, а когда встречаюсь, получается какой-то полный бред. — Крис махнул рукой. — Я просто схожу от этого с ума. Он же презирает меня. Знаешь, мне как-то Джимми сказал про одного мужика, который нас раскручивал, что он нас презирает, но слишком интеллигентный, чтобы это показать. Вот он тоже. Ну что он дерет нос, скажи мне?

Бобби улыбнулся недоверчиво, но промолчал.

— Вот черт, — беспомощно выругался Крис. — Вот скажи, чем я ему плох? Что со мной не так? Книжек я его не читал? И хрен с ними. Чем этот астролог лучше меня? Он же сволочь. Я не понимаю. Если бы он еще был ну… нормальный. Ну, девушка, там, или жена, я бы все понял. Без вопросов. Но он же педик, это видно, он явно предпочитает мужиков. Скажи, Бобби, или я не прав?

— Ты прав. — коротко ответил Бобби.

— Вот то-то. Он любит его, что ли? Нет, этого быть не может. — ответил сам себе Крис. — Я бы сказал, что он его терпеть не может. Что тогда? Кто ему нужен? Профессор? Что мне делать, Бобби? Я не знаю, как ему понравится. Я просто хочу, чтобы он увидел, что я совсем не такой. Что я не козел. Черт, я не понимаю, почему этому астрологу можно его трахать, а мне нельзя?

На этот уже совсем мальчишеский выпад Бобби только поднял одну бровь.

— Бобби, скажи, вот ты ведь все видел, как он ко мне относится, а?

— Я не думаю, что он считает тебя козлом. — секунду помолчав, ответил Бобби. — Просто он из другого мира, что ли.

— Вот-вот. — Крис потер лоб — И мне в этот мир не попасть, рожей не вышел. Я ведь и вправду просто кретин. И все думаю, что если у меня деньги и все девки в этом городе мечтают под меня лечь, то я, типа, круче всех.

Бобби как-то подозрительно хрюкнул, Крис тут же воззрился на него с негодованием, он не хотел, чтобы его самоуничижительный спич подвергался осмеянию.

— Ты не смейся. Все правильно. Просто он брезгует мной, что ли. А я… Бобби, я скоро свихнусь. Я вообще ни о чем, кроме него, думать не могу. Со мной никогда в жизни такого не было. Может, мне ему денег предложить?

— Не стоит. — твердо ответил шофер.

— Нет, ну я понимаю, была бы баба. Заехал бы я на женщине. Знаешь, мне с Мерелин тоже казалось, что я влюбился. И с Эмбер. Все как надо. Но чтобы я так съехал на парне… Я просто поверить в это не могу.

Бобби пожал плечами. Крис тяжело вздохнул и закурил. Ему немного полегчало после этого страстного монолога.

— Ладно, — сказал он — валяй в «Клетку», выпью, потанцую, может, бабу сниму.

Внезапно Бобби посмотрел на него пристально и жестко.

— Нет, — сказал он. — ты это брось. Ты совсем рехнешься. Подожди. Может, все переменится.

— Почему ты так думаешь? — Крис жадно смотрел на Бобби, как будто он мог принести ему Стэна на блюдечке.

— А ты подумай сам. Ты говоришь, что ему скучно с тобой. Но он продолжает приходить. Если ты думаешь, а здесь, я уверен, что ты прав, что ему плевать на твои деньги и славу, то зачем он ходит? Может, он вовсе и не так плохо относится к тебе, как ты думаешь.

— Ты правду говоришь? — пролепетал Крис, у которого даже пот на висках выступил от возбуждения.

— Я говорю, сам подумай. Стал бы он с тобой таскаться, если бы ты ему не нравился.

— А почему он тогда ничего не говорит мне? Он, что, не видит, что я по нему с ума схожу?

— Может и не видит. — пожал плечами Бобби.

Крис отвернулся и, глядя в окно, переваривал информацию.

— Ладно, — сказал он, — давай к Джимми. Может, удастся поработать, а то он меня скоро сожрет. Я ведь вообще ничего делать не могу.

Бобби улыбнулся и начал разворачивать машину.

Ночью Крис Харди встал и, как был голый, подошел к огромному панорамному окну в спальне. Он измучился от невозможности заснуть, простыни казались ему слишком горячими от его пылающего тела, он задыхался. Сегодня он действительно поехал к Джимми, гитарист очень обрадовался и Крис, сделав над собой титаническое усилие, смог выдавить из себя какую-то имитацию деятельности. Впрочем, Джимми было достаточно и этого. Потом они поехали в «Клетку», выпили, потанцевали, Джимми снял прелестную белокурую девушку с карими глазами и черными, как сажа, ресницами. А Крис так и не смог заставить себя последовать его примеру. Теперь он жалел об этом. Он стоял и смотрел на огромный сверкающий город, расстилавшийся у его ног. Он уже покорил его, но теперь это казалось совсем не важным. Где-то в этом городе был Стэнфорд Марлоу. Он спал, читал или занимался любовью, но что бы он не делал, он делал это без Криса. И Крис не знал, на что сейчас смотрят его светлые колдовские глаза, чего касаются тонкие пальцы, он был непричастен к его жизни, он никак не участвовал в ней, и осознание этого резало Криса, как нож.

Крис стоял у окна, бездумно глядя на россыпь красных, золотых огней, его губы шевелились, он твердил про себя имя Стэна, называл его какими-то неловкими ласковыми словами, представлял себе, что он сможет коснуться его, поцеловать, прижать к себе, от этого у него голова начинала идти кругом, ноги слабели, и наконец, уже не выдерживая этого жуткого огня во всем теле, он опустился на колени и мастурбировал, пока оргазм не взорвал его тело изнутри, как бомба. Крис прислонился лбом к стеклу, по его щекам, впервые с пятилетнего возраста, покатились теплые ручейки слез. Он плакал беззвучно, плечи его тряслись, отчаяние было таким глубоким, что он готов был умереть. Но слезы кончились, он оттер рукой лицо и пошел в постель. Измученный до предела, он заснул сразу, но отчаяние преследовало его и во сне.

Дневник Стэнфорда Марлоу

Крис ждал, как обычно, у обсерватории. После нашей последней встречи я с трудом убедил себя, что все идет, как надо и ничего особенного не происходит. Я просто выбросил из памяти досадный инцидент в клубном туалете и успокоился. Когда я сел рядом с ним на заднее сидение, я вновь со всей отчетливостью ощутил, что случись в тот раз даже что-нибудь более неприятное и неожиданное, я бы все равно не отказался от встречи с Харди. Я сам себе не мог объяснить, что именно вынуждает меня продолжать делать то, что я делаю, точнее, я не хотел себе этого объяснять, как человек, стоя на краю пропасти, не хочет опустить глаза.

— Я, знаешь, что подумал, ты ведь художник, — заговорил он, когда мы проехали несколько минут в полном молчании, — ну, я тебе покажу такое место, квартира-музей, это посмотреть стоит.

— А чей? — поинтересовался я.

— Моего друга, Люка, у него кличка «непризнанный гений». Но он не дурак, так, кризанутый слегка.

— Ты хочешь, чтобы я с ним познакомился? — спросил я, не особенно вдохновляясь перспективой общения с непризнанным гением.

— Да, нет, он сейчас в Алжире, на фестивале альтернативщиков, он фильм сделал, я его не видел, но он уверял, что это то, что надо.

— Он художник или режиссер?

— Ни то, ни се, он за все хватается, я ему говорил, что надо что-то выбрать, а то так и будешь в дерьме сидеть. Но он уперся, ни с места.

Мы проехали центр и свернули на набережную. Смеркалось, и шел дождь. Разводы фонарей на реке колыхались желто-оранжевыми зигзагами. Крис попросил Бобби тормознуть и выпустить нас. Дальше мы пошли пешком, у меня зонта не было, а Крис, похоже, просто не помнил о существовании такого предмета. Шли мы довольно быстро, потом свернули за угол, улица сияла и переливалась огнями, мы двигались прямо по направлению к высокому, напоминавшему небоскреб дому, казалось, состоявшему целиком из стекла. Четырнадцатый этаж с одной единственной дверью, почему-то железной. Крис достал из кармана куртки ключи, поковырял в замке, а затем попросил меня подержать повернутую против часовой стрелки ручку. Вероятно, именно так выглядят взломщики, покушающиеся на собственность добропорядочных граждан. Наконец дверь была побеждена, и мы оказались в весьма необычного вида помещении. Это было огромное пространство, беспорядочно разделенное скошенными арками. Создавалось впечатление хаотического лабиринта. Мы бродили по нему и я, как зачарованный, смотрел на картины и фотографии, на странные скульптуры-артефакты, порожденные жутким больным воображением, на стены расписанные в духе сюрреализма, пока наконец не вышли из него и не остановились перед дверью, по видимости, ведшей в ванную комнату. Направо от нее находилось некое подобие гостиной с расставленными, как попало, оттоманками. В гостиной настенной росписи не было, все было закрашено черным, но было там нечто, что поражало больше, чем все, увиденное ранее. Огромных размеров картина, обнаженная женщина с лемуром на руках, которого она как ребенка прижимала к груди. Я встал перед ней, как вкопанный, можно было говорить все, что угодно об изъянах техники, но отказать ее автору в настоящем таланте было нельзя.

— Это Ив, — сказал Харди, заметив мое восхищение, — жена Люка, бывшая, они развелись, он сказал, что это была стопроцентная ошибка, но живут они вместе, конечно, когда не в разъездах. Мне она нравилась, мы поначалу даже ее на прослушивание всех новинок приглашали, она нам много ценного посоветовала.

— Она действительно такая? — спросил я взглянув на Криса.

— Да, даже слишком такая, как всегда, — сказал он и вдруг замер.

Из ванной донесся шум льющейся воды.

— Что за черт, — прошептал он и тихо подойдя к двери дернул за ручку, она была заперта и заперта явно изнутри. Крис посмотрел на меня и усмехнулся. Затем постучал и крикнул «Это ты, Ив?».

За дверью наступила пугающая тишина, воду прикрыли. Я почувствовал себя ужасно неловко. Я приехал в чужую квартиру с человеком, который и сам являлся всего лишь другом хозяина, и в результате застал кого-то в ванной.

Внезапно дверь открылась и из ванной выглянула красивая девица с каштановыми волосами, в ярко зеленом полотенце, обернутом вокруг тела, она стояла босиком и с недоумением переводила взгляд с меня на Криса.

— Ты что тут делаешь? — спросил Харди, — ты подружка Люка?

— Нет… — так же недоумевая протянула девица, — я его жены подруга, а вы кто?

— А я его друг, — сказал Харди, как ни в чем не бывало, — Крис, а это Стэн.

— Я тебя где-то видела, — сказала девушка, подозрительно разглядывая моего приятеля. — Ты в кино снимаешься?

— Да, — без зазрения совести подтвердил Крис, — я обычно в боевиках играю, но тут мне Люк предложил в альтернативе попробоваться.

— А… — отозвалась незнакомка, — а меня Ева зовут, я ему позировала для его «Праздника», но мне кажется плохо получилось.

— А я думаю, отлично, — продолжал Харди, меня поражала его наглость, то, как он врал и как он беззастенчиво глазел на эту Еву, которая, видимо, тоже особого дискомфорта не испытывала.

— Ты, правда, так думаешь? — спросила девица с такой горячностью, как будто в лице Харди обрела предельно компетентного эксперта.

— Конечно, а ты здесь как оказалась?

— Мне Ив ключи дала, я сюда кое с кем приходила, — не смущаясь наглым вопросом Криса, ответила Ева. — Я сейчас ухожу, у меня работа.

— Ну, давай, — сказал Харди и, подмигнув мне, пошел в гостиную. Я последовал за ним, а девица вернулась в ванную. Мы сели на разные оттоманки, Крис достал сигарету и закурил. Ева простучала каблуками по коридору лабиринта и через несколько минут вернулась назад, и заглянула в гостиную. Она была уже одета и причесана, с сумкой на плече.

— Пока, — она помахала рукой Крису и улыбнулась мне, а затем исчезла.

— Прикольная девка, — заметил Крис, садясь на пол.

— Неудобно получилось, — добавил я.

— Да, брось, у них тут еще не такое бывало, — успокоил меня Крис. — Хочешь, я тебе его фильм покажу, старый, еще пятилетней давности, мы тогда только познакомились, но мне кажется, очень ничего.

— Давай, — я не знал, хочется ли мне на самом деле смотреть фильм, до тех пор, пока он не поставил кассету и я не начал смотреть. Фильм был диковатый, назывался «Убийство». Мне не так уж много доводилось видеть фильмов альтернативного направления, чтобы я мог сразу же развернуть всю спираль отсылок, скрытых и явных и расшифровать смысл происходящего, но «Убийство» произвело на меня неизгладимое впечатление. Фильм был короткометражный, всего полчаса, когда он закончился, Крис повернулся ко мне и спросил:

— Как тебе?

— Мне нравится, — признался я.

Он подошел ко мне и с интересом посмотрел на меня. Он стоял надо мной, а я сидел и молчал. Я заметил, как он сжал левую руку в кулак, он явно не мог решить, что ему делать.

— Пойдем наверх, — предложил он, наконец, — там мастерская, бардак, но лучше чем тут.

Мы поднялись по лестнице и оказались в мастерской, заваленной, забитой до отказа разнообразным хламом, холстами, какими-то странными приспособлениями, Полуразломанными скульптурами, посередине стоял стол, огромный и тоже низкий, как и все в этом доме, Крис уселся на него с ногами, я присоединился к нему. За окном без штор и жалюзи было уже совсем темно, Крис, войдя включил какой-то необычный осветительный прибор, вроде китайского фонаря, дававший совсем мало света.

— Ты давно занимаешься этим своим делом? — спросил Крис, — рисуешь давно?

— Давно, лет двенадцать, — пояснил я. — А ты поешь давно?

— Я и не помню, когда начал, вроде лет пятнадцать назад, я вначале все на гитаре играть хотел, а потом плюнул, не получалось.

— Ты не играешь сейчас?

— Какой там, это дело Джимми, мое — голос, но… — он вдруг взглянул куда-то за мое плечо и вскочил со стола, — я попробовать могу.

Через секунду он снова уселся на стол с гитарой в руках.

— Это я притащил, Люк ее тут держит, не выбросил.

Крис проверил исправность инструмента, видно, она оставляла желать лучшего, поскольку он страдальчески скривил рот.

— Я тебе спою одну вещь, мне ее Джимми открыл, он тогда был влюблен в одну свою подружку, сильно втрескался, ничего не соображал, она ему все казалась какой-то там необыкновенной, а в результате он узнал, что она со всеми спит, кроме него, вот тогда он чуть не спятил. Пришлось его напоить как следует. Ну, черт с ней, а вот песня хорошая, я бы такую не написал. Но мне нравится.

Лицо Криса приняло необычно сосредоточенное выражение и он запел, тихо аккомпанируя себе на дышащей на ладан гитаре. Это не было похоже ни на что, ни на его привычную изломанную манеру исполнения, ни на перепады голоса, создающие эффект близящегося взрыва, ни на сложные ритмические построения, которыми злоупотребляли «Ацтеки» в последнем альбоме, ничего. Мелодия не конфликтовала ни с чем. Это была чистая мелодия, и голос без надрыва и взлетов, печальная, но не занудная песня с какими-то странными словами. В ней рассказывалось о том, как чье-то тело заворачивают в шелк сначала черный, затем алый, затем белый, Крис пел и в полумраке окружавшем нас, смотрел на меня с неописуемо быстро менявшимся взглядом, то вопрошающим, то отсутствующим, мне в память врезались только слова припева: «Моя плоть никогда не разложиться под лучами жестокого солнца, потому что ее защищает влажный шелк твоей вечной любви». В конце песни становилось понятно, что слова эти обращены умершим к его возлюбленной. Все это показалось мне до непривычности, если иметь ввиду репертуар группы, романтичным. И я спросил, что это стукнуло в голову одному из «Ацтеков» написать такую в сущности попсовую мелодию.

Крис пожал плечами и отложил гитару в сторону, его глаза блестели и были устремлены прямо на меня.

— Втрескался по уши и написал, небось, знаешь, как бывает, — он произнес это совсем тихо.

— Я обычно рисовал до бесконечности одно и то же лицо, — так же тихо ответил я.

— А потом? — голос Харди стал глухим, как будто еще более низким.

— Потом ничего, обычно ничего не получалось, я так и бросал эскизы, — не без досады сознался я в том, что обычно эмоции идут вразрез с моими творческими возможностями.

— А у меня нет, — продолжал он почти переходя на громкий шепот, — я ничего не бросаю. Я упрям.

— Ну и зря, — возразил я, — что толку об стену головой биться?

— Я всегда бьюсь, я пробью любую стену, — в его голосе появились угрожающие ноты, меня это затягивало в воронку бессмысленного спора.

Я молчал, прислушиваясь к едва различимому шуму дождя за окном. Крис опустил гитару на пол и придвинулся ко мне совсем близко, но вместо того, чтобы отстраниться, как то обычно бывает, когда человек нарушает невидимую границу безопасности между тобой и миром, я даже не пошевелился. Я видел, как пульсирует кровь под кожей у него на шее. И я прекрасно понял в ту минуту, что он с неимоверным усилием удерживал себя ото всего, что могло последовать дальше, неизбежно, как сходящая с гор лавина, как молния, дающая разряд сразу же после столкновения полей напряжения.

— Мне пора, — произнес я довольно беззаботно и сделал попытку спрыгнуть со стола, но Крис удержал меня.

— Нет, — сказал он настолько повелительным тоном, что мне показалось — это уже слишком.

— Я должен идти, — ответил я резко и холодно, чтобы не сказать, зло, — Довольно.

Я отстранил его руку и встал со стола. Крис продолжал сидеть, словно оцепенев. И вдруг он усмехнулся и ответил:

— Что, понравилось нытье Джимми?

— Вполне — ответил я, — влажный шелк вечной любви, это эффектно придумано. А как она называется?

— Так и называется «Шелк», — ответил Харди и встал со стола, — Пошли.

Я совершил ошибку, наверное, самую скверную в своей жизни. И теперь не знаю, жалею ли о ней или готов повторить ее, если бы мне представилась возможность вернуть все назад. Но мне хотелось этого, я уверял себя, что это не так, а все было именно так, еще в Замке все было очевидно. Нет, гораздо раньше, когда дал мне кольцо, когда он смотрел на меня во время сеанса. Почему же мне до последнего момента казалось — все что угодно, только не это, этого допустить нельзя. Если я действительно погубил все дело, то пусть так и будет, не так уж велика плата за ту ночь с ним.

Я имел глупость назначить Харди встречу в центральном книжном магазине. Только просил его не подъезжать на лимузине и не одеваться в красное. Он оделся весьма пристойно, но явно не для похода по книжному магазину, мы поднялись на второй этаж, и я стал просматривать со свойственной мне занудной методичностью новые издания, среди них были и великолепные альбомы и стоившие немало переводы отцов церкви, Крис следил за мной в полном недоумении.

— Ты что так любишь читать?

— А ты нет? — я задал ему встречный вопрос, пытаясь понять, какую первичную реакцию он у него вызовет.

— Это же бесполезная трата времени, кто-то пишет, а ты читаешь, а жить когда? — дикарская резонность этого ответа меня сразила.

Я расхохотался и сказал ему:

— Если хочешь сядь внизу, в зале ожиданий.

— Нет, — возразил он не без раздражения, — я лучше куплю тебе их все, все, какие тебе нравятся, и поедем отсюда быстрее.

Такой поворот дела был для меня полной неожиданность.

— Но это невозможно, мне некуда их будет отвезти, я понимаю, что ты способен скупить весь этот магазин.

— Я тебе сниму квартиру. Сейчас позвоню Марте.

Он достал телефон и набрал номер. Видимо, трубку долго не брали.

— Найди мне квартиру, договорись, не очень далеко от центра, лучше поближе к студии, нет не на день, на несколько месяцев, все оплати вперед. Я хочу, чтобы все было готово к шести часам. Я знаю, расходы меня не волнуют.

— Ну вот, — произнес он с удовлетворением, — бери все, что хочешь.

Я выбрал три десятка книг, почитая за глупость лишить себя возможности их приобрести, я прекрасно знал, что Крису этот жест благородства ничего не стоил, он наверняка имел обыкновение проделывать что-нибудь подобное по отношению к любому понравившемуся ему знакомому. Бобби погрузил все мои приобретения в машину, и мы поехали по адресу, сообщенному Мартой.

— Почему ты ни с кем не хочешь знакомиться? — с необоснованной претензией обратился ко мне Харди. — Я ради этой встречи отложил репетицию, а ты не можешь пойти со мной на вечеринку.

Мне было нечего ему возразить. Идея пойти с ним на вечеринку отдавала низкопробным дебошем. Мне он был отвратителен.

Квартира была недешевой. Из тех хорошо отделанных квартир, которые позволяют себе снимать преуспевающие бизнесмены, директора фирм и концернов и то ненадолго.

В большой комнате стояла чрезмерно дорогая мебель, но Криса это не смущало, он ничтоже сумнящеся развалился на кровати в ботинках. Начинало темнеть и я включил маленькую лампу из матового розового стекла над зеркалом.

— А почему ты мне сразу не сказал, что это диск так будет называться? — неожиданно спросил он, — Пылающая комната, когда ты мне предсказывал.

— Потому что это тебе так было угодно истолковать мое предсказание, — ответил я и сел слева от него на край постели.

— Ты был очень забавный в этом тряпье.

— Я представляю, но и ты тоже в зеленой футболке.

Он засмеялся.

— А ты можешь сказать, сколько я буду жить? — спросил он с наивностью, достойной Виолы, но не мужчины двадцати восьми лет от роду.

— Понятия не имею.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать три.

Он погрузился в раздумья и затем произнес,

— Ты кажешься старше.

— А ты младше.

Его явно задели мои слова. Мне вообще было непонятно, как это дитя джунглей выжило в мире шоу-бизнесса. Мне было его до слез жаль, как только я представлял себе, какую цену он заплатил за то, чтобы лежать в ботинках на этой кровати.

— Что ты читал там так долго? — спросил он не без пренебрежения.

— Это не интересно, наверное, не интересно, — пояснил я.

— Что это было? — требовал Харди, чтобы я назвал неизвестного ему автора.

— Это была поэма, одного поэта-испанца, я очень ценю ее, поэма о любви, о смерти. — нехотя пояснил я, разыскивая среди сваленных на пол книг маленький сборник.

— Прочитай мне ее, — потребовал Крис с интересом капризного ребенка.

Мне не очень хотелось читать вслух, но я все же открыл книжку и начал читать, дойдя до строк:

Моя любовь как пленница была

И в муках отдавалась и брала

И боль свила гнездо в ее глубинах,

Я с опаской посмотрел на моего слушателя.

— Тебе интересно? — осторожно спросил я.

— Да, — неожиданно ответил Харди, — Давай дальше.

Я продолжил чтение. Читать пришлось до конца. Он слушал молча, очень внимательно и лишь изредка по едва заметному движению его бровей или улыбке, я мог догадываться, что он вполне проникся красотой этого произведения. Я прочел последнюю строку и замолчал в ожидании комментариев.

— А кто он был этот…? — Крис пытался припомнить имя одного из героев.

— Адриан? — подсказал я, — император Рима.

— Нет, — возразил Харди, — другой тоже на «А»?

— Антиной? — переспросил я, и он кивнул, — это был самый красивый юноша того времени, греческого происхождения, он утонул в Ниле, несчастный случай, Адриан страшно переживал эту трагедию.

— А ты? — вдруг спросил Харди, взяв меня за руку и с силой притянув к себе.

— Что я? — спросил я, не понимая смысла его вопроса.

— Ты бы что делал на его месте? — продолжал спрашивать Харди.

— Я не знаю, поставил бы памятник, — я невольно усмехнулся, — так обычно и делалось, отпусти меня, — я попытался освободиться и встать. Но он не дал мне этого сделать.

— Куда спешишь? — спросил он меня, глядя на меня с откровенной угрозой, и что-то жуткое полыхнуло в его глазах.

Я молчал, потому что не знал, что отвечать.

— Я хочу заниматься с тобой любовью, — сказал он с абсолютно беспомощным выражением лица, странно контрастировавшим с его не терпящим возражений тоном. И внезапно почти гневно добавил, — Почему это я тебя прошу, это ты должен просить.

Я не мог не улыбнуться. Да, мне бы следовало его просить, потому что я ни за что не согласился бы с ним расстаться в тот вечер. Я протянул руку и выключил свет.

Он ждал, что я начну раздеваться, но я продолжал сидеть рядом с ним.

Тогда он сам сел на постели и стал довольно нервно стаскивать с меня рубашку, в результате чего отлетело несколько пуговиц.

— Ты дрожишь, как девка, — заметил он, не то чтобы недовольно, но явно волнуясь не меньше моего. — Ты что, никогда не спал ни с кем?

Я рассмеялся в ответ на его вопрос. Мне захотелось то ли позлить его, то ли, наоборот, завести, и я добавил.

— Я вообще-то только с женщинами.

— Да ну, — возразил Крис с явным недоверием, — по тебе этого не скажешь.

От рубашки он мне помог избавиться, остальное снял я сам, Он разделся очень быстро, и, взглянув на него, когда мои глаза уже успели привыкнуть к темноте, я подумал, что он не просто хорош собой, он обладает чем-то что мне было совершенно недоступно — притягательностью, основанной на его способности доверять без всяких оснований любому своему желанию. В его ласках не было ничего такого, что всегда так отталкивающе действовало на меня в отношениях с Генри, не было ощущения неправомерности происходящего, чего-то, чего следует стыдиться, и что в моем представлении всегда было сопряжено с понятием «греха» не в смысле этики, а в смысле предательства собственного «Я». Это был дар партнерства в его абсолютном и нетронутом ложными оправданиями виде.

— Ты начнешь? — шепотом спросил он.

— Пусть решает случай, — тоже шепотом ответил я, — дай мне монету.

Он не воспринял это как каприз, а вместо этого встал и, подойдя к креслу, порылся в кармане куртки. И тут я подумал, что, скорее всего у него и наличности-то нет, если только он не носит с собой какую-нибудь сувенирную мелочь.

— Держи, — он протянул мне монету.

— Орел, — сказал я. И подбросил ее так, чтобы поймал ее Крис. Он разжал руку и поднес ее к моим глазам. Я выиграл. Выиграл право делать с ним все, что я захочу, и он не возражал вопреки моим ожиданиям. Мне хотелось иметь возможность целовать его, и я попросил его лечь на бок вполоборота ко мне. В его покорности было что-то женское, никак не вязавшееся с его крутым обликом на сцене.

— Ну, давай, — вне себя от возбуждения воскликнул он, — вставляй, я не девственница.

Это было в высшей степени странное замечание. Я всадил достаточно резко, так что он все же почувствовал себя девственницей, и, не издав не звука, дернулся в сторону, но меня охватило настолько дикое желание, что я с силой прижал его к себе, не давая ему освободиться.

— Сожми его, сожми, — прошептал я ему, — ты же хочешь меня. Я не буду спешить, обещаю.

Он расслабился, затем напрягся вновь, и я почувствовал непреодолимое желание сделать два-три движения и кончить, но это в мои ближайшие планы не входило. Я изогнулся и стал целовать его, в его широко раскрытых глазах был и восторг, и что-то похожее на тревогу. Наконец он расслабился, и все пошло, никогда еще сам по себе акт любви не доставлял мне такого удовольствия. Я провел рукой по его животу и, сжав его член, и постарался привести движения своего тела и руки в единый ритм, Крис запрокинул голову, его волосы падали мне на лицо. И снова в моем сознании всплыло это странное отдававшее чем-то дьявольским замечание о девственнице.

— В меня, в меня, — вскричал он, чувствуя по тому, как ускорялись мои движения, что конец близок.

— Получи же, — ответил я, отдавая ему вместе с этими словами последние силы.

— Ну, ты даешь, — с польстившей мне искренностью проговорил он, отодвинувшись при этом на некоторое расстояние, — а по тебе и не подумаешь. Но очередь за тобой, — напомнил он. Но то, что было самым чудовищным в ту ночь, еще ожидало меня впереди.

— Твоя очередь, — настаивал Крис, прижимая меня к себе все крепче. Меня вдруг охватил невыносимый страх, я с трудом боролся с желанием вырваться из его объятий, вскочить с постели, предотвратить что-то, название чему я дать не мог, но что внушало мне настоящий ужас.

— Может быть, не стоит? — тихо спросил я его.

— Это еще почему? Все на равных. — его голос звучал так, как будто он готов был убить меня при малейшей попытке отступиться.

— Я не знаю, я устал, — попробовал я возразить совершенно тщетно.

— Сейчас отдохнешь, — коротко ответил он и, не медля больше ни минуты, уложил меня лицом вниз.

У меня промелькнула мысль о том, что он, возможно, вовсе не хочет меня, а собирается просто доказать мне, насколько он опытнее и сильнее. От этого подозрения у меня сжалось сердце. Но он не спешил. Перегнувшись через меня, он поднял брошенные на пол джинсы и что-то достал из кармана. Я следил за ним в темноте и изнемогал от страха и желания, последнее было настолько мучительным, что я готов был вытерпеть все что угодно. Я почувствовал, как он провел между моих раздвинутых ягодиц смазанными чем-то пальцами. Я не пошевелился, меня сковывало ожидание, напряженное настолько, что Крис не мог этого не почувствовать.

Он лег на меня, прижимаясь грудью к моей спине, но вставлял он очень медленно, это меня поразило, поскольку я и представить себе не мог истинную степень его возбуждения.

— А теперь можешь орать, — сказал он грубо, но с такой страстью, что с обычной грубостью это не имело ничего общего. Он откинулся назад и, придерживая меня за бедра, начал вталкивать все глубже. Я сжал зубы и поклялся, что буду молчать, но каждое его движение разжигало все больший огонь внутри, это были и боль, и наслаждение, неотделимые друг от друга, и ужасное сознание своего тотального непрерывного унижения. Непривычные по остроте ощущения сводили меня с ума, но сопротивляться ему было невозможно, и он хорошо это знал. Он взял меня за плечи, приподнимая и продолжал пытку, становившуюся все более нестерпимой. Я начал кричать, чтобы он остановился, но он не обращал на это внимания, я хорошо знал, что захоти он, мог бы уже давно кончить, и это еще больше усиливало во мне сознание своей беспомощности. Мой рассудок обычно никогда прежде мне не отказывавший, словно покрыла темная пелена, это длилось несколько минут, и я подумал, что, скорее всего, потеряю сознание, и тогда началось то, что можно лишь условно назвать видением. Пелена разорвалась, треснула, и передо мной открылось огромное безграничное пространство, синее, как ночное небо, я летел ему навстречу, летел сквозь него не в бездну, но вперед. Это был оргазм, но совсем иной, нежели привычный и легко возникающий даже при самой краткой мастурбации, похожий на смерть, за которой наступает, наконец, обещанное бессмертие.

Я не мог понять, что произошло, мое сознание отказывалось принимать то, что невозможно было передать словами, невозможно вписать в круг знакомых человеческих ощущений. «Почему этого никогда не происходило раньше?» — подумал я, и мне безумно захотелось задать этот вопрос ему, тому, кто лежал рядом очень тихо, едва дыша и поглаживая меня по спине. Я собрался развернуться, чтобы взглянуть на него, поцеловать, найти ответ на все, что случилось, в его необыкновенных глазах. Я повернулся и тогда только почувствовал, что я, несмотря на свое смятение, все же продолжаю желать его все так же сильно.

— Что ты сделал? — задал я идиотский вопрос и, наклонившись к его лицу совсем близко, пытался разглядеть его черты как можно лучше, словно я боялся, что сейчас рядом со мной находиться совсем не тот человек, с которым я лег в постель полтора часа назад.

— Я просто тебя трахнул так, как надо, по-настоящему, — спокойно ответил он и, прикурив сигарету, протянул ее мне.

Мы лежали в абсолютной темноте на огромной кровати и курили одну сигарету на двоих. Мне казалось, что нас несет вдаль течение темной реки без названия и возраста, реки смерти индейских преданий. Крис лежал, положив руку под голову, а другой прижимая меня к себе. Я сосредоточенно вдыхал запах его кожи, смешанный с горьким дымом сигареты.

— У меня был друг, еще давно, он хромал, его не хотели брать, когда затевалось какое-нибудь дельце, а мне он нравился, я всегда настаивал, чтобы он шел с нами. Однажды мы с ним залезли на военную базу, за какими-то железками, и нас застукали, мы побежали, а за нами собаки, два здоровых пса, я добежал до колючей проволоки, а перелезть не мог, я и сейчас бы, наверное, не смог, но он мне говорит: «Не бойся, валяй, я их удержу». И правда, он повернулся у самой стены и руки вытянул вперед, а псы остановились, рычат, но не подходят, я все-таки перелез, а он все стоит, а к нам уже охранники бегут, я ему говорю: «Давай лезь, придурок», он тогда взял и перескочил через проволоку, но рукой зацепился, разодрал очень сильно. Мы смылись. Повезло просто. Но он потом умер, заразился чем-то, и потом мы все время со всяким дерьмом возились, странный был парень. Я его спрашивал, зачем он со мной связался, а он мне как-то сказал: «Это не я с тобой, а ты со мной».

Я прислушивался к звуку его голоса, затаив дыхание, меня мучило ощущение, что сейчас я лежу рядом с каким-то другим Крисом Харди, не с тем, что ходит по земле при дневном свете и надменно смотрит на всех и вся, и он ближе мне, чем мое собственное «Я».

— Расскажи о себе, — попросил он робко, почти по-детски.

Я приподнялся, опираясь на локте и почти вплотную приблизился его лицу. Он не открывал глаза, и я не почувствовал, я увидел, как можно видеть только в состоянии предельной одержимости это был мой огонь и мой Крис Харди в том страшном смысле, когда говорится «Господь мой», фраза всегда вызывавшая у меня ужас в отличие от респектабельного «Господь наш», при котором лично с меня снималась всякая ответственность. Что-то удерживало его от обычного стереотипа, или же его стереотип не был для него нормой. Я опустил голову ему на грудь.

— Я не твой мальчик, Крис, и не хочу им быть.

Он продолжал молчать.

— И не я с тобой, а ты со мной. Ты ведь меня совсем не знаешь. — добавил я.

— Расскажи, — повторил он шепотом свою просьбу.

— Я нахожусь в розыске, по одному делу, мой бывший преподаватель втянул меня в одну историю. Я даже не знал, что делал, я был просто курьером, он меня подставил, но не сдал, я вовремя уехал. Генри меня подобрал на улице и скрывал все эти годы. Иначе я бы давно был за решеткой. Мои родители, видимо, думают, что меня уже и в живых-то нет, а я даже не могу им ничего сообщить. Теперь ты видишь, я плохой игрок и всегда проигрываю.

— Мы хотим друг друга, разве этого не достаточно? Я тебя не выдам, я сам имел проблемы с полицией, оставайся со мной, со мной лучше, чем с этим паршивым астрологом, — он крепко сомкнул руки на моей пояснице.

Я молчал.

— Я решил, что пересплю с тобой и забуду, — продолжал он, — я об этом еще тогда в первый раз подумал, я тебе и кольцо дал, чтобы ты пришел. Как в сказке, которую мне мать рассказывала.

Меня не удивило его признание, я ожидал и худшего.

— Когда я рассказал Бобби, он меня понял, даже сказал, что и сам бы не отказался, если бы не его работа. Я после Мерелин на женщин смотреть не могу, но от парней, которых мне Элис находила, мне всегда блевать хотелось. Она мне говорит, надо поддерживать имидж, а там вороти что хочешь, а я не понимаю, неужели, мой голос ничего не стоит без баб, записали же нас, когда никто и не слыхал о Крисе Харди, вот дерьмо, — он продолжал свою тираду, а у меня появилось безмерное чувство собственной греховности, как будто я был повинен в инцесте.

— Ты не уйдешь? — в его неожиданном вопросе была и мольба, и угроза.

— Бесполезно говорить об этом, я сам ничего не понимаю, — ответил я, — ничего.

Было четыре часа утра, начинало светать. Крис спал крепко, сжимая меня в объятиях, и положив голову мне на плечо. А я лежал, за все время так и не сомкнув глаз, стараясь унять дрожь во всем теле. Я аккуратно переложил голову Криса на подушку и, разомкнув его руки, поднялся с постели. Больше всего на свете я боялся разбудить его. Я смотрел на него, голого, лежавшего в сиреневатом свете майских сумерек, и мне было так страшно, как не бывало прежде. Это было все, о чем я тайно мечтал, чего боялся, что ненавидел в себе и чего постоянно стыдился с того самого момента, когда во мне вообще пробудилась способность сохранять воспоминания. Я ненавидел его за то, что он сделал, а сравнить я это мог с чувством человека, перед которым открывают люк самолета и выталкивают его вон, даже не поинтересовавшись есть у него за спиной крылья или, на худой конец, парашют. Все тело ломило от боли, болела поясница, плечи, спина, но страшнее всего была боль чуть ниже груди, в области солнечного сплетения, там словно лежал раскаленный кусок железа.

Я оделся на скорую руку и тихо, стараясь не шуметь, покинул квартиру. Когда я оказался на улице, город уже просыпался, по улице летели машины, кое-кто гулял с собакой, в общем все было как обычно, но все, что еще вчера я воспринимал как часть себя, неважно, приятную или нет, теперь казалось мне настолько чужим, что я подумал о чувствах инопланетянина вдруг обнаружившего себя в совершенно чужом ему мире. Пройдя квартал, я вдруг почувствовал себя невыносимо дурно, я прислонился к стене и достал из кармана пачку сигарет. Курить я не мог и поэтому продолжал стоять с пачкой в руке до тех пор, пока ко мне не подошел какой-то парень в красной футболке и не спросил с явным состраданием:

— Ну, как пробрало, да? Знаю, знаю, — он замахал руками, — со мной тоже бывало, дай закурить, а?

Я молча протянул ему сигареты. Он взял всю пачку достал одну и закурил, а остальное протянул мне. Я иступлено замотал головой, от одного вида сигарет у меня начинались позывы к рвоте. Он покачал головой понимающе.

— Ты вот чего, знаешь, — наставительным тоном начал он, — сейчас не жри, и колес больше не глотай, тебе надо коньячку с чесноком, как рукой все снимет. Знаю, я эту байду, пройдет.

Я кивнул в знак обещания, что непременно приму коньяк с чесноком и умоляюще посмотрел на него, надеясь, что он поймет, как мне хреново и как я хочу, чтобы он валил отсюда к чертовой матери.

— У меня тут тачка стоит, хочешь, подброшу, — предложил он.

— Хорошо, — ответил я и сам еле расслышал свой голос.

Я пошел за ним к обочине дороге, где стояла редкого вида заезженная Volvo вся облепленная рекламными наклейками. Мы сели, и я кое-как пояснил ему, куда меня следует отвезти. Пока мы ехали, он в подробностях изложил мне весь грандиозный опыт своей жизни, включая все известные мне наркотики, и назвав еще целый ряд тех, о которых я узнал от него впервые.

— Я сразу понял, от колес тебя сплющило, — компетентно заявил он, руля одной рукой а другой беспрерывно продолжая курить. — ты не бойся, от них коньки не отбросишь, вот игла — дело другое и то не на все сто, ширяться надо грамотно.

Он подкатил к самому входу в дом.

— О! — Воскликнул он с удивлением оглядывая мое место жительства. — Ты что, при бабках? А я думал ты так снимаешься, чтоб принять.

Я вылез из машины и, помахав ему на прощание, поднялся по ступенькам и стал открывать дверь ключом.

— Эй, ты, придурок, — обиженный моим невниманием и неблагодарностью, заорал мне вслед мой извозчик, — коньяк с чесноком не забудь.

Я услышал, как он захлопнул дверь и заведя мотор, развернувшись, поехал обратно к шоссе.

4

В три часа дня Стэнфорд Марлоу сказал своему отражению в зеркале: «Нет, я туда больше не поеду» Он вернулся домой в пять утра и тут же рухнул в постель, не раздеваясь, и проспал до часу. Проснулся, к собственному удивлению, не разбитый и больной, как предполагал, а достаточно бодрый, со свежей головой и жутко взвинченный. К половине третьего он мечтал о похмелье, как о прекраснейшем состоянии духа и тела. Омерзительные физические ощущения заставили бы его хотя бы на некоторое время забыть обо всем, что произошло. Все потеряло значение: его беды, одиночество, ужасная жизнь в чужом городе, проблемы с Генри, даже страшная участь Томаса отодвинулась куда-то вдаль. Он горел в ужасном пламени, снедавшем каждую клетку его тела, и все, каждая его мысль, каждое его движение были сосредоточены на одном. Крис. Стэнфорд даже и предположить не мог, что возможно такое всепожирающее желание. Оно существовало как бы отдельно от него, потому что разум настойчиво твердил одно и тоже: «Одумайся, это невозможно». Это было невозможно. Он ненавидел и презирал Генри, но жизнь в его доме была хоть какой-то гарантией относительного покоя и безопасности. К чему могла привести связь с этим человеком, который делал только то, что хотел, который был всегда и везде на виду, который не считался ни с чем, кроме собственных прихотей, Стэн даже вообразить не мог, да и не хотел. Крис казался ему чудовищем, но при этом он желал его так, что сердце замирало в груди. И тот факт, что он не мог справиться со своим телом, тоже пугал юношу. Ему казалось, что тот огонь, в который они вошли вместе, держась за руки, как братья, спалит их обоих дотла, потому что они не смогут контролировать это пламя. «Это как река, — бессвязно подумал Стэн, прижимая пылающий лоб к прохладному оконному стеклу, — Я должен выйти из нее, пока не поздно, иначе меня унесет».

Генри не тревожил его. Около четырех заглянула Хелен и, увидев, Стэна, лежавшего на постели лицом вниз, даже не поинтересовавшись, что с ним, исчезла за дверью.

К семи часам он уже пребывал в таком аду, что смерть казалась избавлением. Стэн знал, что Крис отменил репетицию и приехал на свидание к пяти. Мысль о том, что он ждет там, сидит один и, наверное, проклинает неверного любовника последними словами, была настолько невыносима для юноши, что он готов был биться головой о стену. Наконец его измученный разум нашел спасительную уловку. А что, если Крис решил, что Генри задержал его? Что если он приедет сюда и устроит страшный скандал? Тогда все будет еще хуже, чем раньше. Нет, он поедет туда и скажет Крису, что все кончено. Стэн собрался в три секунды и выскочил на улицу. Чтобы было быстрее, он поймал такси.

Стоя в лифте, он сжимал руки, чтобы унять дрожь и проговаривал внутри себя все, что должен был сказать. «Хотя бы раз в жизни. Прояви благоразумие, Стэн, умоляю!» — обратился он к себе напоследок и, открыв дверь своим ключом, вошел в квартиру.

Квартира, которую он оставил в ужасном беспорядке была чисто прибрана, кровать застелена свежим бельем. На низком столике стояло огромное блюдо с великолепными персиками, Стэн мельком вспомнил, что говорил Крису, как он их любит. Золотисто-красные плоды, казалось, светились изнутри от наполняющего их сока. В вазах свежие цветы — темные, почти черные розы. От жалкой трогательности этих приготовлений у Стэна сердце сжалось в ледяной комок. Он огляделся. Криса не было, но он явно находился в квартире, на кресле валялась его потертая кожаная куртка, в которой он возил Стэна в Замок Ангелов. Стэн прошел еще несколько шагов по темно-вишневому паласу, он думал, что должно быть, Харди в кухне или в ванной, но тут увидел, что Крис стоит на балконе, спиной к нему. Рок-музыкант, сгорбившись, курил и смотрел вниз, его плечи поникли, и вся поза выражала ужасное, смиренное страдание, страдание человека, теряющего жизнь по капле. Этого уже Стэн не мог вынести. Он совершенно забыл все благие намерения и тихо позвал:

— Крис.

Харди вздрогнул, как от удара током. Обернулся, сигарета полетела вниз.

— Я думал, что ты не придешь. — сказал он ужасно спокойно, но Стэн увидел, как в короткой судороге подергивается у него уголок рта.

— Извини. — Стэн сделал еще несколько шагов вперед, и Крис пошел к нему навстречу. Они сошлись почти в центре комнаты и исступленно сжали друг друга в объятиях. Словно все еще стыдясь своего предательства, Стэн не решался поцеловать своего любовника, только, запрокинув лицо, смотрел ему в глаза. Горячее дыхание Криса обжигало ему губы.

— Ты хотел бросить меня, да? — спросил Крис все с тем же ужасающим спокойствием, с мертвым спокойствием урагана, которой затаивается на мгновение перед тем, как обрушить тонны воды на крохотный приморский городок.

— Прости, — пролепетал Стэн, которого повергало в сокрушительное безумие прижавшееся к нему пылающее тело. — прости, я виноват.

— Если бы ты меня бросил, я бы тебя убил, — прошептал Крис хрипло и впился ему в губы. Несколько минут в полном бреду Стэн отвечал на поцелуи, потом оторвавшись от его жадного рта, прильнул губами к шее, там, где ожесточенно билась под кожей кровь, Крис застонал, запрокинув голову. Через минуту Стэн стоял перед ним на коленях. Ему так же страстно, как и любви, хотелось унижения, хотелось загладить свою вину любой ценой, сделать все, что угодно, позволить Крису обращаться с собой, как с рабом, как с вещью, только бы стереть те часы унизительного и терпеливого ожидания, который пришлось пережить его другу. Когда язычок молнии на джинсах рок-музыканта пополз вниз, Крис опять застонал, только уже громче.

Хватило его всего на несколько минут. Стэн, забывший обо всем за своим занятием, почувствовал, что его берут за плечи, поднимают вверх, и Крис легко подхватил его на руки. Стэн снова поразился тому, насколько силен был музыкант, что совершенно не вязалось в представлении Стэна с его гибкой поджарой фигурой. Уложив его на постель, Крис принялся быстро раздеваться, приказав севшим от вожделения голосом:

— Снимай эти тряпки, я не могу больше.

Стэн стал судорожно снимать с себя одежду, трясущиеся руки не слушались его, поэтому Крис просто вытряхнул его из узких джинсов и, швырнув на кровать, подмял под себя. Несмотря на этот чудовищный огонь, в котором плавилось все тело, каким-то оставшимся ясным кусочком сознания, Стэн подумал, что Крис словно читает его мысли, он владел своим любовником грубо и нетерпеливо, но при этом Стэн ощущал, что в этом есть такая страсть и нежность, такое желание доставить ему удовольствие, что он даже не представлял, что его можно так любить. Бедра Криса сжимали его бедра, музыкант сидел на нем верхом, упираясь в плечи ладонями и вскрикивал от каждого движения. Когда Стэн уже изнемогал, извиваясь под ним, весь в поту, Крис наклонился к его уху:

— Будешь еще меня обманывать, говори, — прохрипел он.

— Нет, нет, пожалуйста. — простонал Стэн, он готов был сейчас пообещать ему все, что угодно, только бы это не кончалось никогда, от наслаждения и сладкого унижения у него голова шла кругом. — ну же, давай!

Крис навалился на него всем телом и, когда неиспытанное доселе наслаждение прокатилось по телу Стэна густой, горячей волной, сильнее и превыше этого было ощущение полного слияния, абсолютного единства, выходить из которого было горше, чем младенцу из сна перед рождением, словно он разрывал собственную кожу, обнажая нервы и мускулы.

— Я не сделал тебе больно? — тихо спросил Крис несколько минут спустя.

Стэн помотал головой, все так же прижимаясь к нему, он не испытывал не малейшего желания отрываться от этой смуглой кожи, имевший терпкий привкус горького меда.

— Может, налить тебе выпить?

— Нет. Просто полежи со мной.

Они лежали в гаснущем свете дня, и Стэн чувствовал, как рука Криса перебирает его волосы, накручивая на палец короткие пряди. Потом Крис нашарил на тумбочке сигареты, прикурил одну и дал Стэну затянуться. И снова это жуткое слияние, словно игла, пронзило сердце Марлоу. «Я не могу, — подумал он, закрыв глаза и вдыхая дым, — я ничего не могу с этим поделать. Все что угодно, но я с ним останусь».

Ночь продолжалась, словно в диком бреду, никогда столь ненасытные желания не терзали Стэна, у него было ощущение, что и его тело, и его сердце вышли из спячки, в которую были погружены много лет.

В какой-то момент он пошел в ванную, но только включил воду, как в дверях появился Крис, который даже не потрудился ничего на себя накинуть.

— Я не могу, — сказал музыкант жалко и отчаянно, пожирая его глазами, — Я ничего не могу с этим сделать.

Эта жуткая простота, с которой Крис произнес главную мысль, не оставлявшую Стэна ни на минуту, словно поставила точку на всех его метаниях.

— Я тоже. — сказал он тихо. — Иди сюда.

Фрагмент записей, вырванный из дневника, случайно обнаруженный впоследствии и сохраненный Крисом Харди:

Я хочу его. Я ничего не могу поделать. Я обезумел от этой ночи, я знаю, что был влюблен в него еще раньше, еще тогда, когда он приезжал к Генри, когда мы ездили в машине по городу, когда мы были на пикнике в парке. Если бы он захотел оттрахать меня прямо в беседке, я был бы только счастлив, я не хотел себе в этом признаваться, но я знал, что влюблен в него. Я не могу даже объяснить, что я испытал, когда он наконец это сделал. Я готов сделать все, что он захочет. Мне даже кажется, что я всегда любил его, любил давно, знал его давно, и безумно хотел, мне нравилось его терзать, я видел, я помню, тогда в Замке, как он смотрел на меня, так смотрят, только потеряв голову, я не только не отказал бы ему, я встал бы перед ним на колени, умолял бы его, сделай он хоть одно движение, но я боялся, я не верил тому, что видел и чувствовал, у меня в голове все время вертелась идиотская фраза Виолы «он ненавидит геев и лесбиянок», обнаружить, что я ненавистен ему, было для меня непереносимо. Если бы он только знал, как я хочу сказать ему это, как я люблю его, как я готов быть для него чем угодно, его мальчиком, его игрушкой, его случайным увлечением, я готов даже обслуживать его и всю его группу, только бы быть рядом с ним, быть сопричастным ему, его жизни. Любое унижение, любой позор не показались бы мне слишком дорогой платой на эту ночь, но я не могу, я не в силах сказать ему об этом, всему причиной моя несчастная гордость, моя трусость, мой страх, что это заставит его пренебречь мною, обесценит смысл этих отношений, если я превращусь в его глазах в тряпку, в ничтожество, которое было ему интересно, лишь пока оно было недоступно или, по крайней мере, прикидывалось таковым. О, Крис, любовь моя, мой Крис, как я бы хотел сказать тебе об этом, о том, что ТЫ — моя Пылающая комната, мое безумие и смерть. И никуда я так по-настоящему не желаю войти, как в тебя, слиться с тобой, стать тобою, мой обожаемый любовник, моя награда и мучение, если бы ты знал, насколько меньше дорожу я самим собою, чем твоей тенью, мельчайшей клеткой твоего тела, самим именем твоим, всем, к чему ты прикасаешься и на что обращаешь свой взгляд.

Дневник Стэнфорда Марлоу

Позвонил по телефону, присланному мне от покойного Кена.

— Мне необходимо поговорить с господином Торном, — сказал я, решив, что трубку сняли.

— Я вас слушаю, — это и был сам Торн, видимо, телефон напрямую соединялся с его кабинетом.

— Господин Торн, вы, наверное, не помните меня, я приходил к вам, когда затопило подвал, приносил гороскоп от Генри Шеффилда. Моя фамилия Марлоу.

— Да, припоминаю, — спокойно отозвался начальник тюрьмы, — что-то случилось?

— Я хотел бы попросить вас об аудиенции. Разрешите мне прийти в Ф***.

— Приходите, завтра в 10 часов.

Послышались короткие гудки. Я упал на диван и проспал до утра. Точнее, я пробыл в забытьи все шестнадцать часов.

Все повторилось — на проходной меня встретил охранник, не тот же самый, но ничем не отличавшийся от предыдущего. Мы прошли знакомым путем по коридору без окон, и снова я почувствовал, что мне не хватает воздуха. Но, наконец, переступил порог кабинета Торна, на сей раз с пустыми руками.

— Рад видеть вас, — искренне приветствовал он меня, вставая из-за своего огромного стола. — Вы сильно изменились, господин Марлоу, что-то случилось?

— Нет, не совсем, — ответил я, — во-первых, я бы хотел поблагодарить вас за любезное согласие принять меня. — я нерешительно сделал несколько шагов вперед.

— Садитесь, садитесь, — воскликнул он, жестом убедительно принуждая меня опуститься в кресло рядом с башней напольных часов. — Пустяки, вам и благодарить меня не за что.

— Но я пришел по делу, которое, скорее всего, покажется вам весьма странным, — осторожно начал я свою атаку.

— Вы меня вряд ли чем-нибудь удивите, мне приходилось заниматься настолько серьезными проблемами, что я уверен, вашу мы успешно решим за полчаса. — он по привычке начал заваривать кофе, все как в прошлый раз — в маленькой чашке для меня и в несколько крупнее по размеру для себя.

— Я пришел просить вас о разрешении увидеться с этим заключенным, гороскоп которого вы заказали моему дяде, — быстро и с усилием сформулировал я цель своего прихода.

— Вот как! — он удивленно поднял брови, — зачем же вам это понадобилось?

— Видите ли, я не могу вам сейчас этого объяснить.

Я заметил, что его лицо сильно помрачнело.

— Я понимаю, господин Марлоу, — отозвался он ставя на стол маленькую чашку — пейте кофе, пожалуйста, настоящий кофе из Сан-Паоло. Я вас прекрасно понимаю, у вас наверняка есть веские причины обращаться ко мне с такой необычной просьбой, но это запрещено уставом нашего заведения. Ни одно постороннее лицо не может встречаться с нашими заключенными, разрешение может получить только сотрудник специальных служб или родственник, если он подтвердит необходимость данного свидания.

— Вы не сделаете для меня исключения? — спросил я со всей допустимой в таком вопросе наглостью.

— Я был бы счастлив поступить таким образом, но я обязался под присягой блюсти устав.

Я молча сидел на кресле в оцепенении, не имея возможности принять решение, что делать дальше. Его отказ не был для меня неожиданностью, неожиданностью был тон, которым он со мной разговаривал.

— Я прошу прощения, — я встал и посмотрел на него в упор, — я не могу больше злоупотреблять вашей добротой.

— Ну что вы говорите, — возразил он с улыбкой сдержанной и холодной, — кстати, как вы нашли мой телефон?

— По справочнику, — автоматически солгал я.

— Ах, да, наверное, очень старому, ведь эту информацию изъяли из всех изданий после 1983-го года.

— До свидания, господин Торн.

— Подождите, я позвоню, вас проводят, я боюсь, вы не найдете дорогу самостоятельно.

— Не беспокойтесь, я найду.

И не дожидаясь провожатого я выскользнул за дверь и стремительно понесся по темному коридору, мне хотелось покинуть это место как можно скорее, но коридор, бесконечный, как виртуальные коридоры компьютерных миров не кончался, он становился все длинее и темнее, вдали его я видел свет, но, казалось, с каждым шагом он становился все дальше, я бежал, потому что идти было уже невыносимо, я бежал, не слыша звука своих шагов, хотя я отчетливо представлял себе, какого рода акустика должна быть в этих помещениях. Еще секунд тридцать, и передо мной возникла фигура охранника, я не мог разглядеть его лица под козырьком фуражки, он схватил меня за плечо и сказал мне, указывая вперед, туда, где был виден просвет:

— Там Chambre Ardente

Меня бросило в жар, затем в холод я двинулся вперед и вдруг почувствовал, что свет стремительно приближается ко мне, так же как в фильмах о глобальных катастрофах неумолимо приближается столб пламени.

— Это не подлежит сомнению, — услышал я напоследок чей-то голос совсем рядом, и свет ударил мне в глаза, — он не может умереть сейчас.

— Да, но все, что он делает, вредит нам или же оказывается совершенно бесполезным, — мне, казалось, что в темноте, поглотившей мою способность видеть, обступившей меня со всех сторон, я ясно различаю голос Торна.

— Он приводит сюда тех, кого здесь не ждут, — снова произнес голос, и мне показалось, что я узнаю его.

— Боюсь, что их приводит кто-то другой.

Я открыл глаза и тут же понял, что лежу на кровати в больничной палате. На меня смотрели с глубочайшим сочувствием молодая женщина и господин Торн.

— Что произошло, — почти шепотом произнес я, мои губы пересохли и, разомкнув их, я почувствовал ужасную боль.

— Вы попали в переделку, — мягко даже ласково, пояснил Торн, взяв меня за руку, — вы просто всадник Апокалипсиса, Стэнфорд, разрешите мне вас называть по имени, — в прошлое ваше посещение в подвале прорвало трубу, на этот раз случился серьезный пожар, огонь распространился с огромной скоростью, вероятно, был взрыв.

— Я потерял сознание?

— Милый мой, — ответила женщина с улыбкой, — вы имели все шансы потерять жизнь или, по крайней мере, здоровье. Вам просто повезло, что на вашем теле нет ни одного ожога, вас словно скафандр защищал.

— А что произошло с охранником? — спросил я.

— Там не было никого, кроме вас, — объяснил Торн, — я услышал, как вы побежали, и вышел за дверь посмотреть, туда ли вы устремились, тогда-то я и увидел этот кошмар, вы бежали прямо на него.

— Невероятно, — произнесла женщина, созерцая меня, как редкий инопланетный феномен.

— Я могу отсюда уйти?

— Хоть сейчас, — ответила дама, — вы абсолютно не пострадали, ничего, кроме шока.

— А где я? — наконец задал я вопрос, которого всячески избегал, сознавая его нелепость.

— Вы в тюремном госпитале, господин Марлоу, уже два часа, как мы вас сюда привезли.

Торн, заметив, что я собираюсь подняться, помог мне и обратился к женщине:

— Благодарю, Анна, все с ним будет в порядке, я отвезу его домой, только, пожалуйста, никаких журналистов до моего возвращения.

— Как скажите, господин Торн, — спокойно согласилась дама.

Торн привез меня домой. Генри как сквозь землю провалился, но меня это не интересовало. Вечером я позвонил Виоле. Она безумно обрадовалась и сообщила, что обо мне говорили в вечерних новостях в связи с пожаром в тюрьме в Ф***.

Это было скверно.

— И еще, — добавила она, — сказали, что там никто не погиб, но один заключенный задохнулся в камере от дыма.

— Кто это был? — я задал вопрос, предчувствуя, что произошло непоправимое.

— Я не знаю, Томас Уиилис или Вильямс.

По моим представлениям, это был конец. И тут было два возможных варианта — первый, что прошлое мое как и я сам кануло в Лету, а второе — что поиски возобновятся и пойдут активнее. Второе — означало мою верную гибель, первое — необходимость предотвратить гибель других. И то, и другое предполагало движение вслепую, потому что я до сих пор не мог понять, что же происходит и как себя лучше вести, чтобы не делать лишних движений. И мой приход к Торну был уже сам по себе сопряжен с нелепым и бессмысленным риском.

5

Когда в кармане куртки Харди затрещал мобильник, Крис бросился к нему с такой прытью, что Джимми невольно поморщился. Крис не переносил мобильных телефонов. Он и себе-то завел игрушку только потому, что имел свойство пропадать черт знает где, а группа, которая обычно придерживалась жестких графиков, наехала на него в полном составе. А так номер его телефона знали только музыканты, звукорежиссер, менеджер и Даншен. Да и то, позвонив, можно было нарваться на хорошую порцию мата. Теперь же Крис с телефоном не расставался, дергаясь на каждый звонок. Джимми подозревал, что номер вокалиста был еще у одного человека — у Стэна Марлоу, того самого парня, о котором Крис ему так пылко рассказывал.

Вообще, Крис сильно изменился. Джимми не смог бы наверное дать короткое определение этой перемене, но он видел, что его друг словно обрел какой-то странный, недоступный никому смысл жизни. Он почти перестал пить, курить траву, с его лица совсем исчезло выражение скучающего превосходства, которое никогда не было ему свойственно в начале их карьеры, а за последние два года достало Джимми до тошноты. Уже за это гитарист был благодарен Стэнфорду Марлоу. Зато творческой энергии было хоть отбавляй, Крис взялся за запись диска как одержимый, причем первая песня, которую он написал сам, имело явное отношение к тому, что с ним происходило. Насколько помнил Джимми, ни один текст Криса никогда не был посвящен женщине.

Итак, Крис метнулся к телефону, рявкнул на ударника «Крошка, кончай долбить!», — Патрик обиженно замолчал и аккуратно сложил палочки на барабан, — и забился в угол, конфиденциально прикрывая трубку горстью. Однако, Джимми отлично слышал, как он бубнит что-то вроде «Ага, да, конечно, может, ты приедешь сюда? Ну почему? Ну ладно, ладно, в пять, хорошо, хорошо, Бобби заедет за тобой, ну, пожалуйста, хорошо, ага, давай… Ладно. Пока». Потом он обернулся к с интересом наблюдающей за ним группе, на скулах его пылали красные пятна и сказал:

— Ну, что пялитесь? Крошка, ты чего уставился? — ударник хмыкнул и взял палочки в руки. Арчи, басист и человек уравновешенный, сказал басом: «Уймись, Крис, не ори». Харди глубоко вздохнул, объявил: «Я сейчас» и вышел.

— По-моему, он втюрился. — произнес с удовольствием Крошка Пэтти, как все звали ударника.

— Да ну. — скептически хмыкнул Арчи.

— Вот посмотришь, — самоуверенно ответил Крошка тоном большого специалиста. — Скоро опять начнет жениться.

— Хрен он женится, — вздохнул басист, — Он хоть раз женился по любви?

Этот идиотский вопрос поверг ударника в состояние глубокого ступора минуты на три. Судя по всему, он прикидывал в голове длинный список пассий Криса и пытался припомнить соответствующие примеры. Арчи смотрел на него с насмешкой. Потом Пэтти отчаянно взъерошил свои длинные светлые кудри и покачал головой.

— Если так рассуждать, то не понятно, что будет дальше, потому что, если так, то я его вообще влюбленным не видел.

— Вот то-то. — назидательно произнес Арчи, — Джимми, ты чего заткнулся? Он тебе чего-нибудь говорил?

— Ничего, — буркнул Джимми, возившийся с гитарой. Он совершенно не хотел лезть в этот кретинский разговор, потому что знал больше всех и рассказывать ничего не собирался. Он и сам ничего толком не понимал. Но происходящее внушало ему страх. Если Крис и вправду влюбился в мальчишку, то это могло обернуться для группы черт знает какой катастрофой. Но даже не это пугало Джимми. Он боялся за самого Криса, тот и выглядеть стал по-другому, в глазах появился темный тяжелый блеск, черты лица стали тверже, даже форма рта как-то неуловимо изменилась. Словно с него спала какая-то шелуха, и обнажилась подлинная суть Криса Харди. — Кончайте трепаться. Где Крис? Где этот придурок, Андеграунд?

Андеграундом по неизвестной причине, (впрочем, кличкам, даваемым в тусовке, причина совершенно не нужна) звали звукорежиссера, который работал с группой уже несколько лет и пользовался ее абсолютным доверием.

— Ладно, Джимми, не гунди, — добродушно бросил ударник. — Что ты, честное слово. Ужасно интересно, что он скрывает? Ты бы его расколол, что ли? Арчи скажи ему.

— Ну вас к черту, — окончательно разозлился Джимми. — Как две бабы, блин, сидите, кости перемываете. Успокойтесь. Надо будет, сам все скажет.

— Ладно, ладно, остынь, — замахал на него ладонью Крошка. — Мне просто интересно, какая баба его так скрутила.

— Слушай, — серьезно сказал Джимми, — Пэт, я тебя прошу, только не говори с ним об этом, понял?

— ОК, — покладисто согласился ударник. — мы не будем. А вот и он.

Крис вошел, отирая рот рукой, на его щеке блестели капли воды. Он подозрительно уставился на своих компаньонов, очевидно, подозревая, что разговор шел о нем. Однако все уже усердно занимались своим делом.

Пришел Андеграунд, работа шла своим ходом, когда из коридора вдруг раздался чей-то дикий вопль изумления и ужаса. Все замерли на миг, потом рванули к дверям. Не рвануть было невозможно. Происходило что-то чудовищное, иначе никак истолковать этот вопль было нельзя. Первым в коридоре оказался Андеграунд, и все тут же услышали его дикий задыхающийся кашель. Крис так толкнул тяжелую звукоизолированную дверь с вставленным в нее матовым стеклом, что, качнувшись назад, она чуть не сшибла с ног Арчи.

В коридоре ничего не было видно в самом прямом смысле. Белый дым стоял плотной стеной, разъедая глаза и сжигая горло. Джимми закрыл рот воротом рубашки и растерянно оглядывался, пытаясь понять, где горит.

Студия была большим зданием, в котором одновременно записывались несколько групп. Менеджер давно предлагал им купить собственную студию, но группа отказывалась, особенно настаивал Джимми, очень ценивший общение с другими музыкантами, причем тогда, когда они в состоянии разговаривать, а не валяются пьяными под столом. Дальше по коридору, там откуда валил дым, находилась еще одна комната, там музыканты оставляли вещи и отдыхали. Судя по всему, горело там. Обалдевший Джимми вдруг увидел, что дым оседает, прижимается к полу, как живое существо, и постепенно исчезает. В конце коридора стоял парень из обслуживающего персонала, в руках у него был огнетушитель. Крис кинулся туда, остальные побежали следом, кроме Андеграунда, который сидел, скорчившись, на полу и задыхался от кашля.

Дверь была распахнута. Когда Джимми добежал, он очень ясно понял, что кричал именно этот парень, который стоял столбом со своим оружием в руках и тупо смотрел в дверном проем. Кричать тут было от чего. Вся комната горела. Она горела алым прозрачным пламенем, почему-то напомнившим Джимми то графическое компьютерное пламя, которое обычно на заставках к играм окружает какой-нибудь замок. Пламя было бесшумным и пожирало все. Обалдевший гитарист увидел как распадается в прах металлический карабин ремня на сумке ударника. Крис пробормотал что-то, Джимми не понял что, и сделал сомнамбулический шаг вперед. В него вцепился Арчи с каким-то неразборчивым запретительным вяканьем, очевидно, на полноценный окрик у него не хватило сил. Крис некоторое время пытался освободиться от его медвежьих объятий, видимо, все-таки не оставив намерения шагнуть в огонь, потом замер, не отрывая взгляда от пламени, которое с невероятной скоростью, не найдя себе больше пищи, стало угасать. Через полминуты не осталось ничего, кроме засыпанной пеплом комнаты. Музыканты стояли в полной отключке, созерцая эту апокалиптическую сцену. И тут Джимми услышал, как сзади кто-то произнес:

— Что тут происходит?

Обернулись все. За их спинами стоял Даншен, он был как всегда в костюме и галстуке, с озабоченным лицом, но Джимми внезапно показалось, что в серых, глубоко посаженных глазах журналиста играет отблеск того пламени, которое только что уничтожило все. Он обернулся на Криса. Глаза вокалиста впились в лицо Даншена, губы шевелились, на секунду Джимми показалось, что его приятель сейчас бросится на журналиста. Но тут по коридору застучали сапоги пожарных.

Репетиция чуть не сорвалась. Сначала эвакуированные музыканты торчали внизу, курили и пили кофе. Крошка Пэтти со вкусом рассказывал знакомой панк-группе свидетелем каких невероятных событий он стал. Крис сидел на бетонном парапете, непривычно тихий, с чашкой кофе, в которую сердобольный Арчи вбухал изрядную порцию коньяка. Потом он поманил к себе Джимми.

— Слушай, понимаешь… — Крис торопливо отхлебнул из чашки. — Ну, название диска, какое, «Пылающая комната», мне про нее Тэн рассказал, он ее видел, он попал в пожар. И теперь вот я тоже.

— Крис, ты бредишь. — терпеливо ответил Джимми.

— Нет, ты не понимаешь. — покачал головой Крис. К ним подошел Арчи и спросил, не хочет ли Крис поехать домой. Но тот отказался чрезвычайно решительно и потребовал продолжения работы. Через полчаса им разрешили подняться наверх. Крис совершенно оклемался и пылал энтузиазмом. В пять он жестко сказал, что уходит и у всех остальных тоже тут же обнаружились неотложные дела.

Джимми решил, что после всего этого кошмара он имеет право удовлетворить свое любопытство. Он тихо спустился в гараж, куда минутой раньше сбежал Крис. Его лимузин стоял на своем месте рядом «ягуаром» Джимми, Бобби вышел из машины и стоял рядом с Крисом, который что-то говорил, как обычно быстро жестикулируя. Джимми встал за выступом и внимательно смотрел. Наконец задняя дверь распахнулась, и из нее вылез невысокий паренек по первому впечатлению лет двадцати. Он был в майке и джинсах, худощавый легкой юношеской худобой, светлые волосы растрепаны и вообще выглядел он совсем юнцом, если бы не тяжелый пристальный взгляд слишком больших для мужского лица серых глаз. Джимми увидел, как моментально просиял Крис. Они не дотронулись друг до друга, обменялись приветствием и сели в машину, но Джимми поразил какая-то удивительная легкость их обращения, как будто сердце и дыхание были настроены в лад друг другу. Он подумал, что изнутри это все скорее всего не так. Он, честно говоря, даже не представлял о чем может говорить Крис Харди с этим юношей, который выглядел, как самый отчаянный ботаник в классе. Но в любом случае это было не его дело.

Дневник Стэнфорда Марлоу

Крис хочет, чтобы я безраздельно принадлежал ему, чтобы я ни на шаг не отходил от него, был всюду только с ним и ни о чем больше не думал. В нем все сильнее разгорается даже не то, что можно назвать любовью, а что принято считать одержимостью. Иногда мне кажется, что он теряет чувство реальности и позволяет себе вещи, которые могут ввергнуть в крупные неприятности нас обоих.

Вчера он приехал за мной в 10 утра в один из южных районов города, поскольку я счел, что садиться в его машину в центре уже становиться рискованным. Я заранее пообещал ему, что проведу с ним весь день, и мы поехали в «приют развлечений для сирых и убогих», как я про себя называю нашу квартиру, борясь со своим навязчивым пессимизмом. Удивительно само по себе то, что еще до сих пор так никто и не знает, что творится. Крис с непроницаемым выражением на лице буквально втащил меня в машину, и Бобби тут же тронул. Я, оцепенев от мысли о непредсказуемом характере моего друга, ждал, что случиться дальше. Но при этом жгучая потребность в немедленном удовлетворении желания, снедавшего нас обоих, и еще неизвестно кого больше, заставила меня судорожно сжать его руку. В этом пожатии выразилось все мое нетерпение и невозможность отказа. Крис даже не взглянул на меня, он расстегнул свои кожаные штаны и стянул их с себя, так, чтобы я понял, что медлить больше нет смысла. Я последовал его примеру, только в первые две минуты мучаясь от вопроса, что сейчас переживает Бобби, с невозмутимым спокойствием покачивавший головой под музыку, очень предусмотрительно запущенную на полную громкость. Я приподнялся и, стараясь не делать лишних движений, придвинулся к Крису и сел к нему на колени. Он обхватил меня за талию одной рукой, а другой крепко зажал мне рот. В зеркале я встретился глазами с Бобби, он мельком взглянул на меня, и мне показалось, что на его лице не только не было отвращения, но, напротив, было что-то очень похожее на удовлетворительное одобрение. Крис, жадно целуя мою шею, начал насаживать меня на себя. Это было дьявольски трудно в нашей позиции, а он хотел меня, хотел так сильно, что теперь ни за что бы не остановился.

— Бобби, вруби погромче, — почти проорал Крис, — люблю этих ребят.

Ребятами назывались «PSB» — нетривиальный творческий союз.

Бобби выполнил просьбу, и тогда Крис одним толчком вошел в меня, так, что перехватило дыхание. Я взялся за кресло впереди, чтобы приподняться и дать ему возможность двигаться. Он начал это делать так быстро, что уже через несколько секунд я был вне себя от предчувствия конца, а он все продолжал, ускоряя темп и еще крепче зажимая мне рот, я кончил, брызги попали на темную обивку переднего сидения и на руку Криса, и почти одновременно кончил он, не выходя из меня. Крис продолжал обнимать меня мокрой рукой. Я бы назвал это скорее не наслаждением, а некоей разновидностью вдохновенного зверства. Мне было невыносимо стыдно при мысли о шофере, но я уповал только на то, что, вероятно, ему не в первый раз доводилось быть свидетелем подобных происшествий.

— Бобби, прибавь ходу, — велел мой друг, продолжая держать меня на коленях, но дав мне, наконец, возможность открыть рот. Я повернулся и тихо спросил:

— Ты часто так упражняешься?

— Бывало, — невозмутимо ответил Крис, и, не давая мне переместиться с его колен, добавил почти сурово, — сиди, не дергайся.

Я решил, что лучше с ним больше не спорить.

Мы вошли в огромную комнату, идеально убранную, как к приему гостей. По требованию Криса убирали ее только в наше отсутствие и, видимо, очень тщательно. День был солнечный, но в комнате из-за плотно задернутых штор был полумрак, искусственный дневной полумрак, придававший всем предметам удивительно спокойные очертания. Я опустился на пол на ковер, сидеть на полу вошло у нас в традицию после той тошнотворной ночи в «Клетке», впрочем, я догадывался, что это больше подходило моему другу, нежели огромные, обязывающие неизвестно к чему кресла с высокими спинками. Крис не сел, но лег рядом, положив мне голову на колени. Его безудержная ненасытная страсть быть со мной единым целым, впервые с такой силой на моем веку проявлявшаяся в человеке, на время уснула, угасла, приняла более адекватную форму выражения, о которой я, не смотря на все свое притяжение, втайне мечтал с того самого мгновения, как мы встретились с ним в баре.

— Почему ты спросил меня, там… что часто было такое или нет? — спросил он меня, пока я, держа в руках его голову, вглядывался в его лицо. Его глаза, казавшиеся мне загадкой природы, меняли цвет в зависимости от освещения и теперь в дневном полумраке они казались более зелеными, чем карими.

— Мне было неловко в присутствии Бобби, — пояснил я.

— Гонишь, ты что-то скрываешь, а? — он повернулся и потянул меня вниз к себе. Я лег рядом с ним и, опираясь на локоть, теперь смотрел на него в профиль. Я сожалел о том, что я никогда, вероятно, так и не смогу написать его портрет, несмотря на то, что считаю его едва ли не единственной в моей жизни моделью, заслуживающей самого пристального внимания.

— Я просто так спросил, мне было смешно, когда я представил себе как много всего перевидал твой шофер, — заметил я, немного запоздав с ответом, поскольку Крис уже должно быть отдалился от обсуждаемой темы, предаваясь процессу внутреннего монолога.

— Вчера бред какой-то был, Джимми руку растянул, в зале тренировался, вот идиот, — Крис выругался, поминая гитариста-спортсмена недобрыми словами. — он парень что надо, не лезет, когда мне не до него, а все остальные, как прилипнут, не отвяжешься.

— Может, у тебя просто мания преследования, — пошутил я, не имея намерения задеть его своими словами. Но он вдруг обозлился и сказал мне довольно резко:

— Ты-то откуда знаешь, ты что, на сцену выходишь, небось ни разу не приходилось.

— Да, ни разу, — сознался я, не видя в этом ничего постыдного, — кто тебя достает?

— Да, это не так важно, ну их к черту. Давай, расскажи что-нибудь.

— О чем? — затребовал я тему.

— Ну, о себе, о друзьях своих, у тебя есть друзья? — он повернулся ко мне и тоже, опираясь на локоть, приподнялся и посмотрел на меня с тревогой, словно наличие у меня друзей само по себе было фактом крайне нежелательным.

— Раньше были, но не друзья, в основном, приятели, мы с ними виделись раза два в неделю, ходили пить пиво, на вечеринки всякие ходили.

— Ясно, — возразил Крис и принял свое прежнее положение, — это не друзья. Это все фигня. Вот у меня друзья настоящие были, мы готовы были друг за друга сдохнуть, не задумываясь. Некоторые даже клятву верности на крови приносили, ну, когда фильм какой-то посмотрели, там два парня поклялись, что никогда не оставят друг друга, один, не помню почему, попал в тюрьму, а другой ему бежать должен был помочь, но не успел, его застрелили, а друг его…

— Наложил на себя руки? — предположил я.

— Да, нет, какого черта, не перебивай, друг его нашел какого-то колдуна, он индейцем был, поэтому мне он особенно и нравился, и тот оживил мертвеца, друга того убитого, они вместе еще много дел наворотили, но в конце он говорит ему, что надо ему с ним по зову крови, в ад, за черту смерти… короче.

Его рассказ показался мне невыносимо смешным, но я боялся сказать ему об этом, по видимости, к этому достижению кинематографа он действительно относился серьезно.

— Я не хочу превращаться в такого супермэна в возрасте, как все мы, кто поет, если, конечно, доживают, — он вздохнул, — это скучно.

Я подумал, что это был крик души, и ему, наверное, суждено было вечно оставаться мальчишкой, отвязным, наивным и в то же время на редкость проницательным, интуитивно понимающим то, что люди с образованием понимают только как интеллектуальные схемы, выстроенные культурой в их сознании.

— А сколько ты еще планируешь выступать? — поинтересовался я.

— Долго, пока жив буду, если голос не сядет, у меня бывают проблемы, — он помотал головой и уставился в потолок. — Ты мне расскажи о себе, а то спрашиваешь, а сам молчишь.

— Мне и говорить нечего, у меня жизнь была самая обычная, никаких приключений. У меня сестра есть, я ее очень люблю, но она в последние годы уже меньше мне доверяла, собиралась замуж. Она на год меня младше. Я из дома ушел, когда мне девятнадцать было. Мои родители вообще не хотели, чтобы я проводил время вне дома. Спрашивали всегда, куда иду с кем, зачем.

— Точно как у Джимми, — воскликнул Крис, перебивая меня на слове, — вот семейка.

— Нет, семья у меня была хорошая, отца я очень любил и маму, она должно быть ужасно страдала из-за моего исчезновения и сейчас страдает.

Я замолчал, у меня резко испортилось настроение. Крис, удивленный затянувшейся паузой, посмотрел на меня, а я отвернулся, чтобы он не заметил, что со мной происходит.

— Ты их правда любишь? — спросил он серьезно, придвигаясь ко мне.

— Правда, это же мои родители, я и понятия не имел, что вокруг творится, пока не убежал из дома, между мной и миром всегда стояла семья, они амортизировали все проблемы, я только выполнял их требования и наставления.

— А как ты стал… — он задумался, стараясь задать вопрос как можно более корректно, но я понял, что его интересовало.

— Я был влюблен в своего преподавателя, — коротко пояснил я, — его звали Томас, он был замечательный тип, художник, очень талантливый, может быть один из самых талантливых современных графиков. Мы с ним часами просиживали после занятий, разговаривали, смотрели рисунки, разбирали всякие подробности, ну и однажды он меня попросил какие-то бумаги отнести по одному адресу, потом еще раз и еще. Я так и носил неизвестно что, а потом он меня в университете нашел и говорит мне: «Уезжай немедленно, куда хочешь, подальше, не предупреждай никого, тебя искать будут, я попался, за мной придут вот-вот, а ты беги, я не хочу тебе жизнь ломать».

— Вот скотина! — не выдержал Крис, — он тебя использовал, а сам притворялся, что ему твоя жизнь дорога. Я бы ему яйца оторвал.

— Да, нет, он не такой, как ты думаешь, — возразил я, — он со мной очень много возился, но он работал на какие-то структуры, за такие вещи обычно дают пожизненное, потому что там еще что-то с убийством было связано, его в нем тоже обвинили.

— Так он шпионом был? — уточнил Крис.

— Ну, может быть, может быть агентом завербованным, короче, это был конец.

— Так он тебя не трахнул? — он спросил это настолько прямо, что я даже не мог счесть это за бестактность.

— Нет, конечно, он, наверное, и не собирался.

— Ну и придурок, — однозначно отрезал Крис. — а сильно ты его любил?

— Мне казалось, что да, но иногда я думаю, что все это была какая-то ошибка, нелепость какая-то, когда моя сестра с ним познакомилась, он ей очень не понравился, она даже стала просить меня с ним поменьше общаться. Вероятно, она что-то предчувствовала.

— А чтобы она обо мне сказала? — спросил он, неожиданно поставив меня в тупик своим вопросом.

— Я думаю, ты бы ей понравился, она рок любила, раньше, сейчас не знаю, хотя у нас в семье как-то не принято было такие вещи слушать.

— А у меня три сестры было и два брата, — задумчиво произнес он, — и отчим в придачу, набил бы я ему морду, если бы он еще жив был. Он мне всегда говорил, что я полное дерьмо и вообще от меня одни неприятности, — он вздохнул и сложил руки на груди.

— Ты помнишь что-нибудь из своего детства, — спросил я его.

— Кое-что, я уже говорил, мать все время болела, из-за этой сволочи, это он ее доконал, я отца плохо помню, почти совсем не помню. Ты есть хочешь?

— Хочу, — сознался я, и мне стало как-то не по себе от его простого вопроса.

Он поднялся с пола и пошел на кухню. Минут через десять он вернулся с двумя корзинами полными еды и бутылок. Мы сели за стол, слишком низкий, чтобы счесть его обеденным, но нам это не мешало.

— Ты пьешь много? — спросил он, разливая коньяк, — я так до предела, пока с ног не валюсь.

— Я не очень, — уклончиво ответил я, не желая признаться, что к выпивке я вообще равнодушен.

— Ладно, ешь, не отвлекайся, — он заставил меня взять кусок языка в придачу к салату из омаров.

— У тебя одни деликатесы, — заметил я.

— А мы как пошли в гору, все завертелось, я себе сказал, что хватит жрать гамбургеры, пора перейти на что-нибудь солидное, ну и привык потом, хотя гамбургер иногда все равно ем.

Мы ели сосредоточенно, как те, кто видит в еде смысл жизни, но не хочет себе в этом признаться, единственное, в чем мы были едины, так это в нелюбви к сладкому, исключая только виноград. Огромный, как в сказке, он больше был похож на кисть со сливами. Черные виноградины вызывали у меня странное чувство, мне казалось, что когда-то я уже пробовал их.

— А как ты к этому своему астрологу попал? — задал мне Крис весьма неприятный вопрос.

— Случайно, Генри нужен был ассистент, — постарался я уйти от обсуждения подробностей.

Крис посмотрел на меня изучающе, с недоверием.

— Ты в него не был влюблен? — спросил он.

— Нет, он совсем не то, он помог мне, но потом все получилось иначе.

— Это как?

— Я стал делать ему схемы, он меня кое-чему научил, иногда с клиентами общаться приходилось.

— У тебя это неплохо получается, — заверил он меня.

— Спасибо, — ответил я.

Он доел утку и запил все коньяком, а затем тщательно вытер салфеткой руки.

— Ты, по-моему, не очень решительный, — заметил он, — в Замке-то на тебя просто столбняк нашел, я на тебя смотрел и думал, что все равно рано или поздно, но это поздно меня доставало. И потом я знал, что тебя не снимешь, как обычно, ты особенный.

— Я знаю, я не прав был, но я тогда считал, что ты высокомерный кретин, — в лоб сказал я ему все, что действительно думал еще совсем недавно.

Вместо того, чтобы обидеться, он рассмеялся и сказал:

— А я подумал, что ты ждешь, чтоб я тебя по башке двинул.

— Я потом долго не мог отделаться от мысли, что ты для меня не просто клиент Генри, а что-то намного большее.

Он закурил сигарету и подал мне. Я затянулся и передал ее ему обратно. Он смотрел на меня своими зеленовато-карими глазами с мучительным интересом. Обычно на такой взгляд отвечают вопросом: «Что тебе нужно?», но в нашем случает это вопрос значения не имел, ибо ответом на него было: «Все». Мы снова улеглись на ковер и так лежали молча около получаса. В тот момент мне было совершенно безразлично, существует ли помимо нас еще что-то или мы остались вдвоем в этом мире, или же оказались за его пределами.

— Стань мною, Тэн, — тихо произнес Крис, и, прижавшись ко мне всем телом, поцеловал меня в губы, — я и сам не понимаю, что это такое, я бы хотел сгореть в тебе, исчезнуть, чтобы ничего не было без тебя.

Я обнял его так крепко, как только мог, мне не казалось теперь диким все, что он говорил и делал, я словно заразился от него какой-то неведомой болезнью, со стороны проявлявшейся, как маниакальность, а внутри в самом сердце пылавшей ровным страшным огнем. Я начал раздевать его, не жадно, как раньше, а так как будто мне хотелось освободить его от самого себя, устранив все, что стояло между нами. Мне не хотелось как в первую нашу ночь доказывать самому себе, на что я способен, поскольку истинное глубокое желание не требует доказательств и оправданий, и теперь все во мне было направлено только на него, заставляя меня забыть о самом себе. Крис встал на колени, опираясь на кровать и положив голову на руки. Я сходил с ума, глядя на его смуглую кожу, скрывавшую нечеловеческое напряжение готовности принять меня и страх перед этим моментом, ибо я со всей отчетливостью ощущал, что, как и я, он не может привыкнуть и не может ждать этого со смиренным равнодушием. Я положил руки ему на плечи.

— Дыши, глубоко, как можно глубже, — приказал я, заводя за спину обе его руки. Он уперся головой в поверхность постели, сделал глубокий вздох, затем другой, третий, все, что только я мог чувствовать и осязать, сосредоточилось в одном единственном органе моего тела, в том орудии слияния, деревянные символы, которого в обязательном порядке помещались в прохладном сумраке римских садов, и это не был символ плодородия, это был символ власти, вторгающейся в целостное и вызывающей в нем необратимые изменения. Мне было страшно сознаться себе в этом, но мне хотелось убить его или же заставить его убить меня, это бы освободило нас обоих.

Я легко прошел насквозь, с минуту я замер в ужасе, Крис не сделал ни единого движения. Я наклонился к нему совсем близко, его губы едва шевелились.

— Любовь моя, — он говорил так тихо, что казалось его голос идет издалека. — ничего больше…

Я не стал двигаться, но только, положив руки ему на бедра, медленно раскачивал их, испытывая невероятно наслаждение от каждого его прерывистого вздоха, я не видел ничего вокруг, казалось, внезапно наступила ночь, освещенная лишь ярким пламенем костра, я чувствовал, как языки пламени лижут меня, причиняя боль, похожую на ту, что возникает при соприкосновении со льдом. Я ясно слышал голос не свой, но и не моего любовника, голос, звучавший отчетливо, произнес: «Открой врата, войди в Пылающую комнату».

Сколько это продолжалось неизвестно, но обнаружил я себя в обнимку с Крисом, лежащим на постели, его глаза были открыты, но выражение их было непостижимо. Это не был гнев, сострадание, восхищение, это был взгляд, выражавший одновременно все и ничего.

— Ты псих, — почти весело заметил он, — я думал умру, когда ты так зацепил меня.

— Я не все помню, — пояснил я, понимая насколько нелепо мое признание.

— То есть как? — удивился Крис, — ты же вроде не отключался.

— Да, но я не помню. — уже с раздражением сказал я.

— Ладно, не трепыхайся, ты со своими штучками меня задолбал уже, «Войди в Пылающую комнату», это ты нес, мы же любовью занимаемся, а не этой вашей хреновой астрологией.

— Я не говорил ничего, Крис, — повысил я голос, — ты можешь меня понять, это говорил не я, если хочешь!

— Вот кайф, ну это шоу, почище, чем в Лас-Вегасе, — он смеялся и кашлял, задыхаясь от сигаретного дыма.

— Слушай ты, — продолжал он, — предсказатель, а если эта комната в нас с тобой, а?

Он высказал это предположение настолько просто и открыто, что я вздрогнул. Эта мысль не раз приходила мне в голову.

— Ну, то есть, — продолжал он все тем же небрежным тоном, — что, когда мы в процессе, мы там, а потом назад возвращаемся?

Меня разобрал смех, я не мог сдержаться, на память мне пришли десятки цитат, перекликавшихся с этим странным предположением, Крис пожал плечами, видно, решив, что я не оценил его догадливость.

— Тебе выпить надо, — мрачно заметил он, явно не одобряя моего веселья.

Он встал с постели, достал из корзины виски и, открыв, протянул мне. Пить мне не хотелось, но я знал, что если я проявлю упрямство, то ссора будет неизбежна.

Я взял бутылку и сделал несколько глотков. Крис наблюдал за мной с выражением неудовлетворения на лице.

— Ты пить не умеешь, — сказал он и взяв у меня бутылку за один раз выхлебал четверть. — Я Джимми учил, как надо, теперь пьет и глазом не моргнет. На, держи.

Я попробовал последовать его примеру, но отвращение оказалось сильнее. Я действительно не умел пить. В моей семье спиртное приветствовалось исключительно по праздникам, и то в весьма ограниченном количестве, все остальное время отец цедил за обедом свой традиционный стакан красного вина для поддержания функции крови, как он выражался. За то, что однажды моя сестра пришла домой чуть навеселе, ее лишили всех развлечений на две недели. О своем пиве раз в неделю я никому не заикался. Пить более или менее много меня научил Генри, никогда не напивавшийся до бесчувствия, но с легкостью выпивавший за вечер бутылку бренди. Впрочем, даже живя с ним, я избегал по возможности этой практики.

— Я вот что подумал, — начал Крис, открыв ящик комода, — я его здесь храню, хотел тебе показать, — он подошел ближе и протянул мне так называемый английский нож, о котором я немало слышал от друзей отца, профессиональных военных.

У него была прямая рукоять в точности соответствовавшая ширине ладони, черная и гладкая, сделанная из материала похожего на камень, но гораздо легче камня. Лезвие было узким, сантиметров двадцать в длину, обоюдоострое, отливавшее густым стальным блеском. На рукоятке стояли инициалы ДХ. Вообще-то он был больше похож на кинжал, чем на нож. В этой смертоносной вещи была завораживающая притягательная сила. Крис с удовольствием наблюдал за восхищенным выражением моего лица.

— Хорош, правда? — спросил он, — это моего деда. Его Джордж звали. Он с ним прошел всю войну, и всю жизнь не расставался, хотел подарить сыну, но у него только две дочери было, моя мать — старшая, ей и достался. А она его мне дала, еще за три года до смерти, почему мне даже не знаю, я ведь был не старший, но она меня очень любила. Когда я из дома ушел, только его с собой прихватил, ничего больше брать не стал. Пока по улицам шатался, чуть с голоду не подох, даже продать его подумывал, но потом решил, сдохну, но с ним не расстанусь. Я прав был.

— Да, прав, — подтвердил, я и, крепко сжав нож, поднял голову и посмотрел на моего друга. Не знаю, было ли это дьявольское искушение или просто у меня помутился рассудок, но в эту минуту в голову мне пришла пугающая мысль, соблазнительная и чудовищная. Крис лежал на постели, голый, с рассыпавшимися темными волосами, закинув руки под голову. Я наклонился над ним, и наши глаза встретились. Он смотрел растерянно, но упрямо, я бессмысленно пристально. Я опустил руку и приставил острие к его горлу. Он продолжал смотреть на меня.

— Знаешь, — сказал я, не понимая, что со мной твориться, — я могу это сделать, ты даже не успеешь произнести мое имя.

И вдруг он, внезапно рванувшись ко мне, схватил меня одной рукой за шею, а другой за руку, в которой я держал нож. Его глаза горели не ненавистью, а безумием, и тут уже лезвие было прижато к моему горлу.

— Я тоже могу, — хрипло сказал он мне на ухо, — но перед этим я заставлю тебя повторять мое имя, пока оно мне не опротивеет.

Наступило полное молчание, ни единого звука не доносилось с улицы, Крис странно улыбнулся и разжал руку.

— Прости меня, — сказал он, — я… не хотел, я люблю тебя, так сильно, что иногда мне кажется, что с удовольствием убил бы тебя, Тэн.

Он признался мне в этом без тени самодовольства, это было страшное откровенное признание, тем более страшное, что я прекрасно его понимал. Он сунул нож под подушку и навалился на меня всей тяжестью своего тела.

— Ты для меня все, — проговорил он, с трудом справляясь с собственной гордостью, а он был изрядным гордецом, и я это чувствовал, — ничего не хочу без тебя.

— И что ты хочешь? — спросил я.

— Ты дашь мне клятву на крови, — сказал он тоном, не терпящим возражений.

— В чем я должен поклясться? — поинтересовался я.

— В том, что мы не расстанемся, а если расстанемся, то ты убьешь меня.

— Хорошая идея, здравая, — не в силах скрыть иронии отозвался я. — а ты мне в этом поклянешься?

— Да, — твердо ответил Крис.

— Ну что же, тогда по рукам, — я взял из-под подушки нож, но он перехватил мою руку, собираясь сделать это первым.

Он без всяких раздумий провел лезвием по ладони, острота ножа была такова, что из мгновенно разошедшихся краев раны потекла кровь. На секунду я задумался об истинном абсурде этой ситуации, которую вряд ли кто-нибудь мог оценить адекватно. Мы вели себя, как два подростка, мечтающих о насыщенной опасными приключениями жизни. Кровь капала на простыни. Время терять было нельзя, я взял у него нож и полоснул себя слева по ребрам. Боли не было, но вместо этого я ощутил жар во всем теле. Кровь сочилась быстро, образуя на белоснежном постельном белье странные узоры. Крис приложил свою разрезанную руку к моим ребрам. Жар усилился, словно к ране приложили раскаленное железо.

— Ты чувствуешь? — спросил я, больше из любопытства, чем действительно придавая какое-либо значение факту наличия этой горячки.

— Как самого себя, — подтвердил он.

Я посмотрел на себя, и мне стало неловко. Крис это заметил и, ничего не говоря, взял со стола салфетку и приложил ее к моей нелепой ране.

— Ты ведь не обманешь меня? — спросил он с тревогой вглядываясь в мое лицо, — ты убьешь меня, если это будет нужно?

— Я поклялся, — ответил я, — но и ты тоже.

Когда наконец стемнело, и постель, залитая кровью совместного ритуала клятвенной верности, перестала выделяться слишком сильно на общем благопристойном фоне комнаты, Крис спросил меня:

— Тебя били когда-нибудь, ну, по полной программе, давали по морде?

Я встал в тупик от такого вопроса.

— Вообще-то нет, — ответил я, — отец пару раз двинул за то, что в колледже я на спор спрыгнул с третьего этажа, а так, чтоб по полной — нет.

Я солгал, однажды меня избили и довольно здорово. Дело было в моей однокласснице, за которой ухаживал Джек и которая почему-то питала ко мне, а не к нему нежные чувства, а я, чтобы не обидеть ее вызвался с ним выяснять на нее права, но пришел он не один, а с тремя приятелями, и они уж постарались меня отделать так, что я вынужден был остаться ночевать у подруги сестры, поскольку вернуться домой я не решался, по счастью, отец должен был на следующий день уехать, а от матери все было гораздо проще скрыть. По прошествии семи лет, я, естественно, не испытывал никакого чувства обиды, но рассказывать об этой истории Крису мне не хотелось.

— Это по тебе видно, — сказал мой друг с пафосом знатока, — я вот многое повидал и не жалею.

— Тебе это нравится? — поинтересовался я.

— Я от этого получаю кайф, честная борьба всегда поднимает настроение.

— Что-то я не слыхал, чтобы ты выходил на ринг, пишут в основном о том, как ты бьешь морду мужьям своих любовниц. — я невольно скривился от неприязни к этой стороне его жизни.

Крис задумался, его явно задели мои слова.

— Ну, и что? — спросил он почти агрессивно, — я это делаю, потому что имею на это право.

— Это почему? — удивился я.

— Потому что я лучше их, — пояснил он с дикарской самоуверенностью, — и потом они сами нарываются.

— Мне это не кажется большим достижением, — возразил я.

Крис нахмурился, я знал, что втайне он и сам, скорее всего, презирает себя за то, что многое ему приходится делать на потребу публики, а ее внимание требует того, чтобы вокруг кумира непрерывно шли адюльтерные скандалы, как доказательство его безупречной мужественности. Отвратительно тут было то, что у него у самого никогда при этом не было истинного сознания своей правоты.

— Я тебя не сужу, это твое дело, — сказал я, стараясь закрыть неприятную тему.

— Я и сам не знаю, на кой черт я бедняге Уайту врезал из-за этой стервы… — он сокрушался по поводу последнего разразившегося полгода назад скандала с владелицей модельного агентства.

Мне было забавно следить за тем, как меняется его настроение, по всему спектру от крайней агрессивности и высокомерия до смиренного покорства и какой-то детской уступчивости моему давлению. Я не восторгался ничем, кроме его голоса, его таланта и его врожденного чувства чести, а оно у него было, хотя и сильно покалеченное абсурдным стремлением соответствовать идеалу толпы. Мне были безразличны его машины, телохранители, квартиры, дома, деньги, все, кроме него самого. Но была и другая темная непостижимая тяга, терпкая и глубокая, обозначаемая расхожим словом «страсть», неправильно истолкованным и опошленным, внушавшим мне безграничную тоску. За самый краткий период времени этот человек, эта «звезда», Крис Харди со всеми его показными странностями, стал мне ближе меня самого, дороже жизни и слаще сока огромных черных виноградин, редкого сорта «Ивет».

Вопреки собственным намерениям я пообещал Крису встретиться после нашего кровопролития. Меня угнетала мысль о том, что его отношение ко мне приобретает все более отчетливый характер непреодолимого инстинктивного влечения. По тому, какое у него бывает выражение лица при каждой нашей встрече, когда я появляюсь перед ним, я понимаю, что он вполне способен убить меня, если мне придет в голову отступиться. А иногда мне этого очень хочется. Ибо я не вижу никакой перспективы и боюсь, что сам сильно испортил все дело. Он не услышит меня, даже если начну говорить впрямую, он не в состоянии слышать что-либо кроме своей императивной потребности стать со мной единым целым. Не служит ли это доказательством того, что любовь на самом деле имеет очень мало общего с проблемой пола. Но что стоит за этой любовью?

Я уговорил его пойти в какое-нибудь простенькое кафе в северной части города, там, вероятность быть узнанным сильно уменьшается. Крис оделся настолько просто, что со стороны невозможно было даже предположить, что он чем-либо отличается от обычного человека. В потертых джинсах и белой майке, с волосами, собранными в хвост, без амулетов и браслетов, у него, конечно, был шанс обратить на себя внимание, но меня успокаивало то, что в таких случаях люди, как правило, полагают, что ошиблись из-за случайного сходства.

Бобби подвез нас и высадил за две улицы до условленного места. Мы вышли и пошли пешком. Погода была чудесная, начинались летние сумерки. Загорались огни витрин и рекламных стендов, народ шел, не разглядывая нас особо тщательно, и мы чувствовали себя отлично. Я давно мечтал вот так запросто пройти с ним по улице, без охраны, зная, что он идет рядом и курит одну сигарету за другой, время от времени предлагая мне затянуться. В ту минуту я подумал, что готов был погубить душу за то, чтобы мы имели возможность ежевечерне безнаказанно гулять по этому чужому прекрасному городу, и не вспоминать более ни о концертах, ни о моих проблемах, ни о CA.

Кафе было тихим, в зале было прохладно, свет неяркий, все так, как я и обещал. Я знал это место, мне доводилось бывать там раза три. Мы сели за стол у окна, и к нам тут же подошла девушка, явно меня узнавшая и улыбнувшаяся мне вполне дружески.

— Что будете заказывать? — она с любопытством посмотрела на моего друга, и у меня все похолодело внутри. Крис взирал на нее пристально и доверчиво. Она не узнавала его, хотя, возможно, он и нравился ей. Я понял, что чувствует он себя весьма неловко, сбросить с себя прочно приросшую к лицу маску и ощутить себя вновь одним из многих было для него переживанием необычным.

— Что-нибудь выпить, — я взял на себя смелость распоряжаться ситуацией на свой страх и риск.

— Что именно? — уточнила официантка.

— Ну, давайте виски со льдом и с содовой, двойную порцию. — я посмотрел на Криса и он одобрительно кивнул.

— Что будете кушать?

— Рыбу, — Крис неожиданно вклинился в разговор, — тунца или что-нибудь в этом роде.

— Тунец очень вкусный, — подтвердила девушка, — с овощами?

— Да, — подтвердил он, — и с «Тысячью островов».

Девица зафиксировала заказ и, улыбнувшись нам обоим, удалилась. Я вздохнул с облегчением. Крис сидел напротив меня с невыразимо глупой улыбкой на лице. Видимо, все это его сильно развлекало. Наконец он закурил и откинулся на спинку стула.

— Здесь классно, — проконстатировал он.

— Да, я здесь бывал раньше, когда удавалось заполучить гонорар у Генри, — пояснил я.

При упоминании о Шеффилде, лицо омрачилось. Он посмотрел на меня исподлобья.

— Зачем ты с ним остаешься? — спросил он.

— Понимаешь, я сейчас не могу уйти, мне необходимо кое-что выяснить, — ответил я.

— И долго еще? — продолжал он.

— Совсем нет, — убедил я его.

— Тэн, — заметил он несвойственным ему серьезным тоном, — я не хочу, чтобы ты думал только об этой комнате, мне нужен ты, а не она.

Началась старая песня, доводившая меня до исступления.

— Неужели я ничего не стою, что ты каждый раз думаешь только о том, как меня туда затащить? А если бы я стал принуждать тебя работать со мной, за музыку взяться?

Я уставился на него с интересом. Его мысль о совместной работе показалась мне весьма заманчивой.

— Но это невозможно, — возразил я, — я в музыке ничего не смыслю, даже нот не знаю, а о голосе вообще и речи быть не может.

— Но ты можешь песни сочинять, слова, то есть, — сказал он.

В это время нам принесли наш заказ, и он тут же отпил треть стакана виски. Девушка расставила все по своим местам и вдруг, наклонившись, к нам сказала:

— Моя подруга говорит, что вы очень похожи на Криса Харди, вокалиста группы «Ацтеки», она попросила узнать, может быть, вы — это он.

— Я? — с искренним изумлением воскликнул Крис, — ну что вы, конечно нет, я сам работаю в ресторане, правда, похож на него немного, но ничего общего.

Девушка разочарованно покачала головой:

— Я ей так и сказала, не может быть, чтобы он сюда пришел. Тогда извините, пожалуйста.

— Какой же ты лгун, — заметил я, наблюдая за тем, как она уходит в другой конец зала.

— Не люблю славу, — ответил он, — сначала все это в кайф, а потом приедается, даже бросить все к черту хочется, но я люблю петь, люблю концерты, мне нравиться доводить людей до экстаза.

Он посмотрел на меня с каким-то неопределенным выражением в глазах. Я невольно взял его за руку.

— По-моему тебе просто нравиться шокировать.

— Да, — согласился он, допивая виски, — закажи еще.

Я встал и отправился к стойке. В кафе постепенно прибывали посетители, занимая соседние столики. Я заказал заранее две порции, догадываясь, что Крису потребуется еще как минимум две.

— Так ты будешь со мной работать? — спросил он, когда я вернулся и сел на место.

— А ты будешь мне платить? — ответил я вопросом на вопрос.

— Сколько ты хочешь? — спросил таким тоном, словно действительно собирался нанимать меня на работу.

— За каждую песню?

— Нет, за весь альбом, за «Пылающую комнату».

Меня бросило в жар от этого предложения. Я и помыслить не мог о том, чтобы взяться за это. И в то же время я страстно желал это сделать.

— Знаешь, — пояснил я, — я совсем не умею писать текст, для которого потом подбирается музыка или, наоборот, писать для уже готовой аранжировки, я песенного ритма не чувствую. Если хочешь, я тебе прочту одну вещь.

— Читай, — велел Крис и весь настроился меня слушать с таким вниманием, что мне стало как-то не по себе, от того, что он так серьезно ко мне относится.

Я подумал еще немного и наконец все же решился прочесть ему «Воздух как пламя». Он слушал, затаив дыхание, с едва заметной улыбкой на лице.

«Сейчас пошлет меня к черту», — подумал я, досадуя на то, что вообще заговорил с ним об этом.

— Я могу это спеть, — заявил он, вероятно, по привычке профессионала прокрутив в голове все возможные варианты сопровождения. — И я думаю, неплохо будет. Решено, ты напишешь все остальные песни. Все, кроме моих двух, а если кто-нибудь из ребят захочет что-нибудь добавить, то я возражать не стану. Пусть будет больше, уложимся.

— Крис, ты это серьезно? — не веря собственным ушам, спросил я.

— А ты как думал, только попробуй отказаться. Забили. А деньги не беспокойся, получишь столько, что тебе и не снилось. За это я тебе ручаюсь.

— А группа, они возражать не станут?

— Я с ними поговорю. — он закурил очередную сигарету, с любопытством обводя взглядом зал. — А ты здорово сказал: «Это все, что нам с тобой следует разделить, свой приняв конец». Прям мороз по коже.

— Не слишком пессимистично? — с тревогой спросил я его.

— Да, нет, нормально, так и надо, я каждый раз думаю, что умру, когда…

Он не договорил и принялся за свой виски.

— Когда что? — заставил я его продолжить.

— Когда это творится, — произнес он задумчиво, с полной неожиданностью для меня, использовав в своей речи такое уклончивое определение нашей связи.

Я положил ему руку на колено под столом. Я не отказался бы и от большей свободы, но кругом было полно народу, и на нас периодически поглядывал бармен. Крис сидел с равнодушно скучающим выражением на лице, а по его телу проходила легкая дрожь.

Я взял его левую руку и перевернув ее ладонью вверх, похолодел от ужаса, вместо шрама от глубокой раны, я увидел едва заметную темноватую полосу, словно повреждение было нанесено не вчера, а две недели назад. Мне не только не хотелось ничего знать об этом, я просто приказал себе выбросить из своего сознания все это и не поднимать этот вопрос ни сейчас, ни в дальнейшем. Похоже, что сам он даже не обратил на это внимание. «Господи, — с невыразимым отчаянием подумал я, — что если он демон, посланный погубить мою душу, а я все больше доверяюсь ему, в своей гордыне полагая, что призван спасти и защитить его?». Нет, он не мог быть ничем, кроме моего Криса, просто вокруг него было слишком много гнусности, а я мог, я должен был оградить его… чтобы войти в CHAMBRE ARDENTE.

— Может, пойдем в машину? — спросил он внезапно, посмотрев на меня с плохо скрытым мучением в глазах.

Я снова представил себе Бобби, и мне захотелось любым способом избежать этого безобразия.

— Мне не нужны деньги, — произнес я, глядя в его широко раскрытые глаза, светившиеся темным огнем бесконечного желания. — Я пишу о нас и только для нас.

— Я знаю, — ответил он, — но ты должен получить все, как я, и я для этого все сделаю.

Мы просидели еще несколько минут, затем я встал и сказал ему:

— Я буду ждать тебя.

Я направился в туалет и, войдя туда, с облегчением заметил, что он пуст. Крис появился спустя минуту. Дверь можно было закрыть на задвижку, что само по себе было подарком судьбы. Когда он это сделал, я бросился к нему в объятия, мы целовались, как обезумевшие от страсти подростки, ощупывая друг друга так, как будто хотели удостовериться в реальности происходящего. Крис прижал меня к стене. В дверь тихо постучали. Никто из нас не произнес ни звука. Постучали вновь, и затем мы услышали удаляющиеся шаги.

Крис стянул с меня джинсы и прижался щекой к моему бедру.

— Доведи меня до предела, но не давай кончить, — сказал я ему, зная, что это многообещающее предложение заведет его еще больше.

Он стоял передо мной на коленях, обхватив мои ноги, если бы только он взял в рот, я бы не выдержал, но он знал это. Прикосновения его языка были очень легкими, но от каждого из них я все крепче сжимал ладонями его виски. Он мягко обхватил губами конец.

— Нет, Крис, нет, — с ожесточением прошептал я, сдавливая его виски. — Поднимайся.

Он послушно встал, расстегнул джинсы и, повернувшись ко мне спиной, нагнулся, держась руками за раковину.

— Это месть за Бобби, — сказал я, зажав ему рот, — сейчас ты поймешь, каково мне было. — Я сделал безуспешную попытку вставить член сразу. Но он был настолько возбужден и зажат, что я вынужден был начать с пальцев, заставив его успокоиться. Наконец я все-таки проник внутрь. Он сжимал меня горячо и плотно, а я взламывал его с тем ожесточением, на какое только был способен в исступлении безумной любви, в стремлении не обладать им, но стать с ним единым целым, в этом неконтролируемом химерическом желании абсолютного слияния.

— Черт, — тихо проговорил Крис, застегивая джинсы, — не понимаю что такое, ты даже не трахаешь меня, ты меня заставляешь перестать быть собой что ли, Тэн. — Он нежно поцеловал меня и прижал мою голову к своей груди. — Я всегда так думал раз-два и готово, ничего особенного, но с тобой все изменилось. Я не хочу тебя отпускать ни днем, ни ночью. Мы должны жить вместе.

Он произнес это «должны» с такой убежденностью, как будто от него зависели все судьбы мира.

Мы вышли из кафе поздно ночью. Решили идти переулками к тому месту, где нас ждал верный Бобби. Свернув в какую-то подворотню, чтобы срезать путь, мы услышали отчаянные женские вопли. Мы помчались на крик, и увидели двух парней вцепившихся в девушку лет семнадцати. Крис, не медля ни минуты, вмешался, схватив одного из них и двинув его со всей силы о каменную стену, но тот вырвался и вдвоем они, выпустив свою жертву, накинулись на моего друга.

«Вот дьявол!» — подумал я и присоединился к этой невоздержанной компании со свойственной мне в экстремальных ситуациях невменяемостью, развернув одного из противников и заехав ему по физиономии кулаком так основательно, что он не удержался на ногах, но зато я тут же получил в поддых от его напарника. Крис, видимо, придерживаясь рыцарского правила не бить лежачего, уже с озверением отделывал его никак не желавшего успокоиться приятеля. Девушка, оцепенев от ужаса, наблюдала за этой свалкой. В конце концов, оба убрались с той быстротой, которая обеспечивала им сохранность их способности двигаться. Крис подошел к девушке, прижимавшей руки к груди и смотревшей на него с отчаянной беспомощностью.

— Ты «Ацтеков» любишь? — спросил он ее неожиданно, хриплым голосом, отирая разбитые губы.

— Очень, — пролепетала она.

— Ну, так я тебе на память автограф дам, тебе повезло, что мы тут мимо шли. Давай бумагу и ручку.

Девушка, отбрасывая с лица растрепанные белокурые волосы, начала судорожно рыться в сумке.

— Вот, — она протянула Крису ручку и тетрадку дрожащей рукой.

— Учишься где-нибудь? — поинтересовался он, с любопытством листая тетрадь.

— Да, в колледже архитектурном, — подтвердила она, готовая разрыдаться.

— Молодец, — сказал он и расписался на обложке тетради, — приходи на концерт. Может тебя проводить?

— Я здесь живу, вот тут подъезд, — он указала рукой на открытый вход.

— Ну, смотри, — заметил мой друг, — Пошли, Тэн.

Я кивнул девице и мы направились в сторону улицы В***, где стояла машина.

— Теперь, небось, напишут, что ты ходишь по темным подворотням с каким-то юнцом и заступаешься за несчастных женщин, — ехидно сказал я.

— А ты молодец, — с одобрением ответил Крис, — я думал, ты не полезешь.

— Ты полагал, что я смотреть буду?

— Ну, черт тебя знает, а ты парень что надо, — он обнял меня за талию.

Мы сели в машину и всю ночь катались по городу, держась за руки и прижавшись друг к другу, как две школьницы. Бобби непрестанно курил и рассказывал нам анекдоты. Я был безмерно, до одурения счастлив в ту ночь, большего я и пожелать не мог.

Генри не спрашивает меня, где я пропадаю. Он весь поглощен собственными заботами. Это утешительно. Так что в конце концов я практически поселился в квартире на F***. Крис приезжал каждый вечер после репетиции.

Но в последние дни я ждал его в машине, пока он был в студии. Бобби обычно молчит, но тут он как-то сказал мне:

— Крис в прекрасной форме, но только голову совсем потерял, — меня поразила простота, с которой он произнес это.

— Вы его осуждаете, — поинтересовался я.

— Ни в коем случае, только не попадайтесь на глаза репортерам, — на том разговор и кончился.

Мы предаемся ненасытному ажиотажу, в котором, однако, есть сладость, отсутствовавшая во всех прочих моих отношениях. У Криса необычный неподдающийся классификации темперамент, смесь нежности и агрессивности, о которой так мечтают женщины, по большей части, не умея ценить ни первое, ни второе. Но каждый раз я чувствую ужасную усталость. И подозреваю, что ее причина не только в пристрастии моего друга к тому, чтобы доводить и себя и меня до состояния, когда слишком большое желание становится слишком горьким на вкус. Он этого не замечает и даже во сне не дает мне освободится из его объятий. А меня мучает страх. Я предчувствую взрыв и думаю, что буду расплачиваться и за себя и за него.

Я проснулся ночью от шума и какой-то ожесточенной возни вокруг. Крис рылся во всех углах и ящиках, по ходу дела вываливая на пол все их содержимое, посреди комнаты уже образовалась внушительных размеров пирамида, состоявшая из моих книг, коробок, одежды, каких-то странных предметов, напоминавших части музыкальных инструментов, и еще черт знает какой мелочи.

Я наблюдал за ним, пытаясь понять, что он делает

— Мать твою, да куда же он подевался! — в отчаянии крикнул он наконец и повернулся ко мне.

— Ты не видел его? — спросил он, — мой браслет, я его всегда надеваю на выступления, провалился как сквозь землю.

— Какой браслет?

— Ну, обычный медный, мой талисман, на нем еще надпись была по-арабски.

Я припомнил, что действительно неоднократно видел на нем браслет, широкий, медный с выгравированной надписью.

— Чего ты из-за него так психуешь? — поинтересовался я.

Крис посмотрел на меня с возмущением, как я мог не понимать, что этой вещью он дорожил больше, чем своим роскошным лимузином.

— Я не могу без него выступать, вот черт! — он снял футболку и швырнул ее в кучу. — Ну и дела, Тэн, что ты смотришь?

У Криса привычка раздражаться на то, что я смотрю на него в моменты его дурного настроения.

— Ладно, завтра скажу Марте, чтобы заказала мне новый, только жаль, я так и не узнал, что на нем было написано.

— Не все потеряно, — возразил я, — дай мне лист бумаги и карандаш.

Крис порылся в куче хлама и подал мне то и другое.

У меня всегда была отличная зрительная память, я запоминал в точности даже те изображения, смысла которых не понимал и не знал. При определенном усилии я мог восстановить в памяти и эту надпись на браслете.

— Ну вот, — я подал ему листок, — оно?

— По-моему, да, — ответил Крис и посмотрел на меня в изумлении, — А ты знаешь, что это значит?

Я рассмеялся.

— Я не знаю арабского, — пояснил я, видя, что мой смех задел его самолюбие, — а вот ты просто невероятный осел, носил браслет, на котором неизвестно что написано.

— А что тут такого? — он не понимал смысла моего замечания.

— Крис, понимаешь, — пояснил я, — нельзя носить на себе непонятные знаки, их смысл может быть враждебен, он может приносить несчастье, но в твоем случае тебе просто повезло.

— Ну, так я завтра скажу Марте, чтоб узнала, что это значит, — принял он разумное решение, что вызвало у меня очередной приступ смеха.

От мысли написать его портрет я не отказался. Но ему пришла в голову другая, более ненормальная идея, чтобы я сделал ему татуировку. Мне это показалось дикостью, но Крис просто помешался на этом. В конце концов, он меня познакомил со своим знакомым, специалистом по этого рода искусству. Я научился довольно быстро и, наконец, счел себя достаточно компетентным.

— И все-таки я тебе советую, обратись к специалисту, — порекомендовал я ему.

— Нет, это должен сделать только ты, — возражал он с упрямством, пока мы завтракали.

— Знаешь, такое впечатление, что я должен делать татуировку не на твоем левом бедре, а на твоей бессмертной душе.

Крис вдруг стал мрачным, как туча, и сказал:

— Никто не знает, где она находится.

Я не выдержал и начал безумно хохотать, но он не смеялся. Мне хотелось съязвить на его счет, но я передумал.

— Ну ладно, я был гравером, дизайнерил гороскопы, теперь возьмусь за твою задницу.

Он не ответил на это ни улыбкой, ни как-либо еще. И я решил перевести разговор в более конструктивное русло.

— Что ты хочешь, чтобы я изобразил?

— Вот этот знак, — он взял со стола обложку будущего диска указал мне на какой-то символ. Рисунок был довольно сложный, и к тому же уменьшить его в масштабе было проблемой.

— Нет, это не пойдет, — сказал я.

— Это диск «Chambre Ardente». Ты обязательно это сделаешь.

— Ты что, придурок, — я не выдержал и повысил голос настолько, что сам слушал себя с удивлением, — ты просто кретин, Крис, где ты только выкопал этот бред, зря я с тобой связался. — Я ушел в комнату и заперся на ключ.

Мне было стыдно за свою грубость, но я понимал, что он собирается, как ребенок, поиграть в очередные игрушки, а мне это не нравилось. И зачем я только пообещал сделать эту чертову татуировку. Крис уехал, даже не постучавшись ко мне. Я просидел весь день в одиночестве, наконец, уже за полночь я услышал, как подъехала машина. Мне было тоскливо, но на балкон я не вышел. Крис вернулся злой, как собака, после ссоры со мной петь он обычно не мог. Я вышел к нему навстречу и сказал:

— Я еду домой.

— Поезжай, — равнодушно, но печально ответил он и улегся на диван с бутылкой.

Я уже хотел уйти, но он вдруг вскочил и бросился ко мне. Первая моя мысль была та, что он намеревается мне хорошенько двинуть, но произошло нечто неожиданное.

Он прижал и меня к себе и почти со слезами взмолился:

— Не уезжай, я без тебя сдохну.

— Да, ты и так сдохнешь, — цинично ответил я, освобождаясь от него, — ты же даже не задумываешься, зачем ты вообще живешь.

Я видел, что ему больно, и, мне было его жаль, но во мне проснулась та подавленная склонность к жестокости, которая была свойственна мне всегда, а в этой ситуации казалась мне оправданной необходимостью защитить себя от этого дикого хаоса, носителем которого мне представлялся в тот момент Харди.

— Я тебе говорил, что я не твой мальчик, и то, что я с тобой сплю, еще не значит, что ты мне дорог, и не воображай, что ты нашел в моем лице няньку и преданного шута, — мне самому было странно, что я с удовольствием произношу все это, не веря ни единому слову.

— Я тебя люблю, Стэн, — серьезно и с явным насилием над собственным самолюбием сознался он. — Я знаю, что ты, единственный, кого я люблю.

— Ну не надо так преувеличивать, — продолжал я, все тем же издевательским тоном, любить — это смешно, а уж меня вдвойне смешно, ты и сам это знаешь.

— Я буду делать все, что ты скажешь, если хочешь, я все брошу, музыку, этот город, мы можем уехать и жить где-нибудь.

— Да, ты и вправду спятил, ты думаешь, тебе дадут жить, «где-нибудь», да за тобой же тянется целая свора голодных шакалов, которые тешат твое тщеславие, журналисты, бабы, жены, имиджмейкеры, шоферы, повара, дизайнеры, рабочие сцены, вся эта дрянь бесконечная.

— Мне они не нужны, — возразил он с тем смирением, которое только бесило меня, потому, что я знал, что он не понимает главного, неслучайности этой несчастной страсти, от которой он ослеп и оглох.

— Меня полиция ищет, ты об этом забыл? — спросил я, немного успокаиваясь.

— У меня есть деньги, мы можем уехать туда, где тебя искать не будут.

— Да что ты заладил, уехать, уехать, куда ехать-то, в Центральную Африку, что ли?

— Куда хочешь.

— Некуда нам ехать, Крис, и чем скорее ты это поймешь, тем лучше.

Я сел на стол, а он продолжал стоять растерянно посреди комнаты, и я задумался над тем, насколько он ближе мне такой, чем тот, который так нравится миллионам поклонников.

Я начал обдумывать структуру альбома и пытаться вытянуть из Криса хоть какие-нибудь формальные правила, по которым он должен создаваться, но он вместо объяснений говорит мне одно и тоже: «Пиши все что хочешь, у тебя все в порядке, я спою любые слова, и все будут визжать от восторга». Не очень-то мне в это вериться.

— Послушай, Крис, я не хочу, чтобы ты тащил меня в свой мир, только потому, что мы с тобой любовники, а на самом деле я ничего не стою, меня будет презирать твоя же группа, не говоря уже обо всех прочих. — заметил я пока он собирался на репетицию.

— Не смей так говорить, — рявкнул он на меня, — ты пишешь, что нужно, я знаю лучше тебя, я пою, а не ты, кое в чем я разбираюсь лучше тебя, ты понял? — он подошел ко мне и схватил меня за плечи. — Если не напишешь весь альбом, я вообще брошу к черту все, разорву контракт, пусть забирают все деньги, нам с тобой хватит, чтобы протянуть до того, как я найду себе работу в каком-нибудь клубе.

— А Джимми, а ребята, — спросил я с неподдельным страхом, — ты что их собираешься подставить?

Он нахмурился и через секунду ответил:

— Я им сам выплачу компенсацию.

— Крис, перестань, — возразил я, обнимая его, и прижимая к себе, — ты же знаешь, я не нарушу обещания, я напишу, только не злись.

Он уехал, а я остался, мотивируя это тем, что мне необходимо было посидеть одному и подумать кое над чем. На самом деле думать мне не хотелось. Мне до потери памяти хотелось напиться. Никогда прежде такая потребность у меня не возникала. Я лег на ковер и, глядя в потолок, стал размышлять. «Юноша должен отвлекаться от учения непродолжительной игрой на музыкальных инструментах, для того чтобы согреть кровь и чтобы от чрезмерных упражнений им не овладела меланхолия». Я вспомнил это странное поучение Дюрера, и на сей раз оно не показалось мне таким уж загадочным. При моей безумной, нереализованной любви к графике, я был абсолютно лишен музыкальных способностей, я не только не понимал, как моя сестра играет на фортепьяно и на флейте, я даже помыслить не мог о каком либо соприкосновении с миром звука. Похоже, что Крис собирался поступить со мной также, как советовал поступать с учениками Дюрер, давать им все необходимое и даже свыше того, но держать под непрестанным надзором. Не могу сказать, что мне это льстило. В отличие от Генри при прочих существенных достоинствах, Харди был чужд сознательному стремлению к принуждению.

Крис получил свой браслет, точно такой же, как пропавший и торжествующе сообщил мне:

— Знаешь, что значит эта фигня, это значит «Сердце девственницы не знает пощады» Красиво, правда? — он с удовольствием надел браслет на руку и протянул мне, чтобы я им полюбовался.

— Да, впечатляет, — согласился я, — только какое отношение к тебе имеет эта девственница?

— Плевать на нее, — возразил Крис, не желавший долго размышлять над непонятными фактами, — я поеду с тобой в «Дюну», мы будем танцевать всю ночь, и тебе не отвертеться.

— Дело твое, — согласился, зная по опыту, что отговаривать его бесполезно.

Он притащил меня в клуб в час ночи. Мы выпили водки, и он, разумеется, не оставлял своего намерения обрести во мне партнера по танцам. Я ненавижу танцевать, но чтобы доставить ему удовольствие, возражать не стал.

Он обнял меня чуть ниже талии, я положил руки ему на плечи, и в целом мы смотрелись вполне респектабельно, как обычная пара танцующих в ночном клубе. Но ситуация приняла неожиданный оборот.

К нам подошел бармен, вероятно, давно уже на меня смотревший, и спросил Харди, которого, очевидно, знал и неплохо:

— Не уступишь мальчика, Крис, я тебе тоже кое-что подкину?

Крис, не говоря ни слова, разжал свои объятия и резко схватил за шиворот несчастного сотрудника заведения, затем стремительно оттащил его к стенке и беспрерывно тряся, что-то начал объяснять ему не слишком доброжелательным тоном. Я наблюдал за всем этим, с чувством оскорбленной гордости на лице. На самом же деле мне было весело, если не сказать хуже, меня забавляло мое положение, в университете, еще пять лет назад, я и представить себе не мог, что когда-нибудь в элитном ночном клубе из-за моей персоны возникнет стычка между рок-звездой и барменом. Это было похоже на бред, но бред этот мне был по душе.

— С меня хватит, — сказал я Крису, когда он вернулся.

— С меня тоже, — согласился он.

Я приехал к Генри. Он встретил меня без претензий, но с явной насмешкой, спросив как мои дела. Хелен мне не слишком обрадовалась, видимо ее вполне устраивало общество Шеффилда.

— Ну, рассказывай, — сказал он, усевшись со мной в гостиной, — с кем ты проводишь дни и ночи, или наоборот, что, впрочем, неважно.

— Генри, — пояснил я сдержанно, предполагая, что за этим сразу последует необходимость в неприятных объяснениях. — Я хочу забрать некоторые вещи, мои вещи, разумеется.

— Да, ты никак решил сбежать и бросить меня на произвол судьбы, — спросил то ли ядовито, то ли не веря в истинность своих слов.

— Именно так, — подтвердил я, — то есть, не совсем. У меня есть друзья, они пригласили меня поехать отдохнуть. Вот и вся проблема.

— Ну, а если я не согласен, — спросил Генри, — если я позвоню в полицию?

— Я знаю, ты можешь это сделать, но мне все равно, — ответил я с тем равнодушием, которое характеризует человека, запутавшегося в собственной жизни и уже безразличного к тому, что ждет его впереди.

— Не буду, не буду, — заверил он меня с улыбкой, — сказать по чести я был к этому готов. Я даже рад этому. Твоя помощь мне больше не нужна, ну а ты, я думаю, все равно потом вернешься.

— Я не вернусь, Генри, — возразил я, — ты меня неправильно понимаешь.

— Правда? — изумился он.

— Я тебе очень благодарен за твое участие, но я никогда не вернусь.

— Не зарекайся, дружок, — произнес он с самоуверенной фамильярностью в голосе, — за тобой ведь не мелкое воровство числится.

— Я знаю, что за мной числится, — ответил я, стремясь как можно скорее прекратить этот разговор. — Ты не можешь ничего к этому прибавить.

— Ну, и прекрасно, тогда в добрый путь, дорогой Тэн, но когда-нибудь твой Плутон шарахнет тебя по самое не балуй, — он встал и налил нам обоим выпить. Я взял бокал, отпил немного и, позвав Хелен, попросил ее собрать мои вещи.

Плутона я опасался меньше всего, но гораздо сильнее злопамятности Шеффилда. Меня успокаивало только то, что доносить на меня он бы не стал, ибо в этом случае неприятности ему были бы обеспечены, он укрывал меня в течении четырех лет, да еще при столь скандальных обстоятельствах. Конечно, он на это не пойдет. Хелен принесла мне сумку, и я попрощался с ними обоими и уехал.

6

Огромный крытый стадион на окраине города был забит до отказа. Концерт еще не начался, пестрая толпа в стоячем партере волновалась, гудела, кто-то уже орал «Свет!» и «Даешь «Ацтеков!». Стэн стоял, прислонившись к стене, закрывавшей проход на сцену. В этом, отрезанном от основной толпы барьером кармане обычно находились журналисты, и Стэн смотрел, как какой-то парень взбирается по лесенке на свою кинокамерную ногу, возвышавшуюся на два метра над всеми. На Марлоу никто не обращал внимания. Рядом околачивался Айрон, один из телохранителей Криса, приставленный к Стэнфорду «на всякий случай». «Мало ли что, — сказал Крис в машине перед концертом, и его зеленые глаза не отрывались от лица Стэна, — сам понимаешь, время сейчас такое. Не спорь». Стэн и не спорил, хотя иногда и чувствовал себя идиотом, какой-то фавориткой французского короля, заработавшей себе титул герцогини в постели. Он-то знал, что это все совсем не так, что все гораздо сложнее, что он не игрушка рок-кумира, но это знали только он и Крис. Ну, может, еще Бобби, как подозревал Стэн. Хотя на данный момент об их связи знали или только догадывались несколько человек, в которых входили музыканты из группы и некоторый обслуживающий персонал. Во всяком случае, здесь им никто не интересовался, очевидно, принимая Стэна за одного из репортеров желтопрессных изданий, неведомо как доставшего аккредитацию и притащившегося сюда в расчете на какой-нибудь скандал.

Свет в зале стал стремительно темнеть. Лампы дневного света гасли, как будто задуваемые ветром, и синий луч пополз по сцене, отыскивая ударную установку. Кто-то еще пробежал к микрофону, протаскивая последний провод, но в недрах толпы уже зарождалось торжествующее гудение, на мгновение заглушенное взрывом дымовых шашек и превратившееся в торжествующий слитный вопль, когда в красном и синем дыму на сцене появились «Ацтеки». Приветственно взмахнув рукой, Пэтти тут же побежал за свои барабаны, гитаристы разошлись в стороны, а Крис встал на краю сцены так, как вставал обычно, заложив большие пальцы рук за ремень своих кожаных штанов, задрав подбородок и глядя на толпу агрессивно, высокомерно и призывно одновременно.

— Ну что, ребята?! — гаркнул он, и его глубокий сильный голос с легкостью перекрыл шум толпы даже без микрофона. — Повеселимся?

Толпа ответила стоном. Стэн со своего места видел кучку каких-то девиц, орущих и прыгающих, по лицу у одной текли слезы, размазывая тушь, она кричала так, что казалось, потеряет сознание от экстаза. Очевидно, вида ее кумира было достаточно, чтобы пережить все спектр доступных ей эротических эмоций. «Тут не поспоришь, — подумал про себя Стэн с улыбкой, — выглядит он неплохо». Стэн перевел глаза на Криса, стоявшего спокойно и пренебрежительно над этим морем людской истерии. Последнее время он забросил свои алые и серебряные костюмы и стал одеваться со сводящей с ума простотой. Сейчас помимо кожаных штанов на нем была разодранная на груди белая майка и тяжелые ботинки. На смуглой гладкой груди болтался серебряный амулет. Длинные черные волосы перехвачены свернутой в жгут банданой. В нем действительно было что-то дикарское, такое, от чего сердце Стэна застучало быстрей. Он еще раз взглянул на бьющих в истерике девушек, и тут злая и совершенно не свойственная ему мысль пронзила юношу, как укус змеи. Он даже задохнулся от этого: «А ведь он мой, девочки. — подумал Стэн, — он мой, как бы вы тут не бесились. И я делаю с ним, что хочу». Он закрыл глаза, выбрасывая это из головы, но тут Крис взял микрофон и первый аккорд гитары Джимми прозвучал над моментально затихшей толпой, как голос органа.

Стэн никогда не говорил об этом Крису, но он безумно любил концерты «Ацтеков». Это была не та музыка, к которой он привык, но ее жесткий завораживающий ритм, внезапно прорывающаяся мелодичность, звучание гитары Грэмма, то чистое, как пение ангелов, то поднимающееся до какого-то дьявольского вопля, нервический ритм барабанов Крошки Пэтти, невидимый, но заключающий все в точную ритмическую канву голос баса Арчи казались ему исполненными удивительной жестокой гармонии, прекрасной в своей угловатости. А вокал Криса был превыше всего. В этом чистом, сильном, с легкой хрипотцой голосе был такой подлинный трагизм, что Стэн иногда не мог сопоставить этот инфернальный звук со своим другом, который никогда не задумывался, что будет в следующую минуту и в чем смысл его существования. Но слушая его, Стэн всегда чувствовал, как мощная, сметающая все на своем пути сила исходит от Харди волнами, словно от эпицентра урагана. Он понимал этих несчастных девчонок. Он их отлично понимал. Сердце его билось в несколько раз быстрее положенного, он прижал к груди кулак и смотрел на Криса, не отрываясь. Сейчас ему казалось, что все его муки и переживания — ничто, когда эта сила входит в него, и заставляет сердце биться в одном ритме с ударными.

Крис спел несколько песен, в том числе и «Змеелова», которого он пел теперь на каждом концерте. Стэн знал, что Харди поет для него, и ему это было приятно. Иногда перед концертом он просил Криса спеть ту или иную песню, и тот всегда исполнял его просьбу. Каждая песня сопровождалась экстатическим ревом, и, когда Крис допел последние слова «Жертвоприношения», какая-то растрепанная девица все-таки выскочила на сцену и кинулась ему на шею. Крис коротким жестом отстранил телохранителей, бросившихся на выручку и, прижав девушку к себе, крепко поцеловал ее в губы. У Стэна сердце застыло в груди от ревности, как глупо бы это ни было, но он тут же рассмеялся, смотря на то, как девчонка уходит со сцены, покорно, как овечка, оглядываясь на Криса почти с ужасом. Внизу ее окружили подружки, со смертной завистью в глазах, они, видно, пытались расспрашивать ее о чем-то, но за гулом восхищенной толпы, они вряд ли слышали сами себя.

«Ну, я тебе устрою», подумал Стэн, он отлично знал, что Крис это проделал исключительно ради поддержания имиджа, но ревность все равно душила его. Однако тут произошло нечто, заставившее Стэна надолго забыть о неизвестной девушке, получившей поцелуй Харди.

Крис поднял руку ладонью вверх, призывая всех к молчанию. Толпа затихла. Всем было известно, что сейчас Крис будет «посвящать песню». Он делал это не очень часто, песни посвящались тоже избранным, например, жене Арчи, матери Криса или, в редких случаях, какому-нибудь коллеге по рокерскому цеху, безвременно скончавшемуся от СПИДа или передозировки. Например, Стэн знал, что одна из ранних песен «Ацтеков» посвящена памяти Фредди Меркьюри. Впрочем, «ацтеки» предпочитали живых, и не было в городе такой девушки, которая не мечтала бы о том, как ее имя произнесет со сцены Крис Харди.

Итак, Крис поднял руку и объявил:

— Сейчас мы сыграем вам новую песню. Она с нашего следующего диска и посвящена… — Крис сделал многозначительную паузу, а когда заговорил снова, Стэну показалось, что он слышит в его голосе звенящую нотку напряжения — моему другу Тэну Марлоу! — ноги у Стэна сделались ватными, он прислонился к стене. Ему казалось, что все смотрят на него, хотя единственный, кто правда глядел в его сторону, был довольно улыбающийся Айрон. Стэна словно кипятком облили, он испытывал дикую злость на Криса за то, что тот вот так, со сцены выкрикнул его имя, сразу обнажив связь между ними и сделав ее достоянием этой толпы, за то, что он произнес эти два слова, которые были запретными для самого Стэна все четыре года. А с другой стороны, он чувствовал себя ужасно, непристойно счастливым, словно это очередное доказательство любви Криса было самым важным, словно он все время боялся, что Крис стыдится этой связи, а теперь понял, что нет, Крис гордится ей.

Харди подождал, пока толпа перестанет изливать свою радость по адресу неизвестного ей Марлоу, и уже тише закончил:

— Песня называется «Табу».

От этого слова Стэну стало еще хуже. Он даже не представлял, что мог написать там Крис. Вдобавок, это была аллюзия на недавно вышедший скандальный фильм, который они с Крисом смотрели вместе, и Харди был просто заворожен историей мальчика-самурая, даже написал потом песню под названием «Демон», которая тоже должна была войти в новый диск. Стэн в ожидании самого ужасного, не отрываясь, смотрел на своего друга, который отошел от края сцены, волоча за собой микрофон, и чуть заметно кивнул Джимми, давай, мол. Джимми кивнул в ответ, прищурился, лицо у него стало такое, как будто он прислушивался к чему-то трудно уловимому, и тронул струны. Гитара издала протяжный, пробивший Стэна до самых костей вопль. И тут вступили барабаны, их безумная дробь нарастала, как грохот мчащейся на берег волны, Крошка приподнялся над своим табуретом, лицо у него сделалось совершенно невменяемое, кончик языка облизывал губы, и Стэн подумал, что наверное так ударник выглядит в момент наивысшего сексуального напряжения. Тут же снова вступила гитара и почти одновременно с ней — Крис.

Стэн стоял, сжав руки так, что на ладонях выступили кровавые лунки от ногтей, вслушиваясь в мятежный голос, который бросал вызов всей этой толпе и говорил, что настоящая любовь запретна, что запрещено все, что действительно необходимо человеку, все, что составляет его душу, потому что именно это невыносимо для окружающих. Он говорил, что ему плевать, он нарушит любые табу и возьмет все, что хочет. Что никто не встанет на его пути. Стэн знал, что собравшиеся в зале болваны понимают эту песню исключительно как протест против социального строя или злых родителей, запрещающих им принимать наркотики или трахаться сколько душе угодно, но он-то знал, о чем это. Это было настолько о нем, не о Крисе, а именно о нем, о его душе, которая должна была прорваться через все хитросплетения собственных запретов, что Стэн просто не мог понять, откуда его легкомысленный Крис столько знает про него. По лицу у него потекли слезы, и, чтобы скрыть, их он отвернулся к стене.

Когда после концерта Стэн вошел в гримерную Криса, тот в одних кожаных штанах стирал с лица пот и пудру, щурясь на свое отражение в зеркале. Мокрая насквозь майка валялась на полу, как-то Крис сказал Стэну, что за каждый концерт теряет до двух килограммов. Больше в гримерной никого не было и Стэн подумал, что его друг наверное всех выставил потому что знал, что Стэн не будет ждать в машине, а зайдет прямо сюда. На звук закрывающейся двери он обернулся, и в беспощадном свете ламп Стэн увидел, что Крис осунулся и под глазами у него тени. Иногда ему хотелось запретить Харди давать эти чертовы концерты, потому что он просто пугался, когда видел сколько энергии отдает Крис.

— Привет, — сказал Крис с той беспомощной радостью, которая озаряла его лицо всякий раз, когда он видел Стэна, — ну как?

— Ты чокнутый. — устало ответил Стэн, валясь в кресло. Там, в зале, Айрон принес ему стул, но он все равно простоял весь концерт. — Боже, что же ты делаешь со мной?

Крис бросил салфетку на столик перед зеркалом и подошел к креслу. Присел перед ним на корточки. Выражение его глаз стало почти испуганным.

— Ты сердишься? — спросил он неуверенно. — Послушай, я все продумал. Мало ли на свете Марлоу, в этом городе никто не знает про эту историю, а полного имени я не назвал. Не бойся, все будет хорошо.

— Я не об этом, — сказал Стэн и, не удержавшись, положил руку на темные волосы Харди. Они были влажными и рассыпались под его ладонью. — ты погубишь себя. Они все, конечно, болваны, но найдется какой-нибудь умник и поймет, что ты вложил в эту песню, он все поймет, и тогда ты можешь перецеловать всех девушек в зале, тебе никто не поверит.

— Поверят. — уверено сказал Крис. — ни одна из этих девчонок не откажется от своего шанса, а для этого я ведь должен быть гетеросексуалом, так?

Стэн засмеялся, продолжая ласкать его волосы. Он не имел никаких сил сердиться, хотя ему и было страшно.

— Боже, какой ты все-таки дурак, — сказал он, услышав в собственном голосе такую нежную нотку, что не удивился, когда у Криса от этого загорелись глаза.

— Так тебе понравилось?

Стэн только кивнул, от воспоминания о песне у него комок подкатил к горлу. Крис взял его руку, лежавшую на подлокотнике, и прижался к ней губами, Стэн судорожно сглотнул. Он не мог перед ним устоять. Эта сумасшедшая страсть пожирала его, как рак. В какую-то минуту он с ужасом подумал, что же будет, если Крис вдруг охладеет к нему, но тут же прогнал эту мысль. Она была из другой оперы. В этом очищенном и раскаленном добела чувстве не было ничего от прихоти или каприза. Оно существовало вокруг Стэна, как воздух, как небо над головой, и от него было нельзя отказаться, как нельзя отказаться от дыхания. Крис поднял голову.

— Иди сюда, — тихо проговорил он, стягивая Стэна за руку на ковер. — ты мне кое-что должен за такую песню.

Стэн подчинился и, когда Крис прижал его к себе, обвил его шею руками. Ему было уже плевать и на то, что кто-то может войти, и на то, что его имя только что прозвучало перед тысячами людей. Он не существовал в реальном мире, он не нуждался в нем, как человек не нуждается в своей детской одежде. И еще он подумал, что такой же чистой и непреклонной, как эта страсть, перед человеком предстает только смерть.

Крис целовал его в губы, постанывая от удовольствия и полузакрыв глаза. Стэн глядел на его длинные черные ресницы, на прядь волос, прилипшую ко лбу, и его, как всякий раз, захлестывало почти невыносимое возбуждение, он всегда поражался, каким чистым и жестоким было это ощущение, словно кто-то наносил ему невыносимо сладкую и болезненную рану. Он на секунду отстранил от себя Криса, тот смотрел на него почти с испугом, Стэн видел, как ему хочется снова поцеловать его, но он готов слушаться, готов сделать все, что захочет его любовник.

— Ты чего? — спросил Крис, задыхаясь.

— Зачем ты целовал эту девчонку? — спросил Стэн, вглядываясь в его глаза с яростью и жестоким удовольствием, — Она понравилась тебе?

Крис засмеялся, он видел, что это не шутка, что Стэн и вправду приревновал, ему нравилась злость мальчишки, это заводило его.

— А что?

— Я убью тебя.

— Убей.

Они смотрели друг другу в глаза, заводясь все сильнее, потом Крис вскочил на ноги и рывком поднял Стэна. Стащил с него майку и так рванул застежку его джинсов, что она протестующе взвизгнула. Стэн стоял, глядя на него, лицо его казалось замершим, полуопущенные ресницы трепетали, дыхание с трудом вырывалось из груди.

— Снимай штаны, — грубо приказал Крис. Стэн покорно выполнил его распоряжение и ждал, что будет дальше. — встань сюда, — Крис кивнул на столик у зеркала, на котором валялась всякая гримерная мелочь, которую Харди тут же смахнул одним движением руки, — Давай.

Стэн подошел к столику и, нагнувшись, оперся об него руками. Он весь дрожал. В зеркало он видел свое лицо с падающими на лоб светлыми волосами. Слыша, как Харди расстегивает «молнию», он покорно ждал, когда любовник оттрахает его и от дикого вожделения у него сердце выскакивало из горла.

— Я тебе сейчас покажу, как меня ревновать, — глухо пообещал ему Харди, — говоришь, ты не мой мальчик, еще как мой.

Стэн почувствовал, как твердый член касается его ягодиц, он нетерпеливо застонал, а Крис, не спеша им овладеть, провел руками по спине любовника:

— Попроси меня. — сказал он, — давай, если хочешь, тебе придется попросить.

— Пожалуйста, Крис! — взмолился Стэн, понимая, что если эта пытка затянется, он просто потеряет сознание от неудовлетворенного желания.

— Что пожалуйста? — Стэн видел в зеркале его лицо, красивое лицо индейского вождя и жестокую ухмылку.

— Трахни меня, — выдавил Стэн, — я не могу, я сделаю все, что ты скажешь…

— Хороший мальчик, — шепнул Крис, и Стэн застонал от облегчения, чувствуя, как он входит в него.

Джимми хотел поделиться с Крисом своими соображениями насчет концерта, особенно, насчет аранжировки новой песни, концертный вариант казался ему более удачным, он шел по коридору, отщелкивая пальцами слышимый только ему ритм. Он был полностью погружен в свои мысли, просто толкнул дверь и вошел, картина представшая его глазам, секунду не доходила до его сознания, потом он закрыл глаза, словно ему обожгло сетчатку.

Крис, стоя у зеркала, трахал этого своего мальчишку, жестко и яростно, его тело блестело от пота, волосы рассыпались по спине закрыв лопатки, Джимми видел, как на его спине перекатывались мускулы, он видел в зеркало лицо Стэнфорда Марлоу, без единой кровинки, с сжатыми губами и совершенно безумными глазами. Джимми был не из стеснительных, он много чего повидал в своей жизни, в том числе и трахающегося Криса Харди. Но эта картина подействовала на него, как удар в лицо. От этих двоих шло такое, что находиться с ними в одной комнате было все равно, что стоять в центре пожара. Джимми ощущал страх, возбуждение и ужас, ему казалось, что пламя, исходящее от них, спалит его дотла.

Очевидно, Крис увидел его испуганное лицо в зеркале.

— Джим, пошел вон! — рявкнул он, не на секунду не прерываясь, — подожди за дверью!

Джимми механически вышел и тихо прикрыл за собой дверь. Он опустился на пол, пытаясь унять бешено стучащее сердце.

Крис вышел через десять минут. Лицо у него было утомленное, но довольное.

— Ну чего, — сказал он, — чего ты вперся без стука?

— А ты чего дверь не запираешь? — механически ответил Джимми, поднимаясь.

— Да ладно, — рассмеялся Крис, он выглядел достаточно самодовольным, чтобы можно было предположить, что он не так уж и недоволен появлением Джимми в самый неподходящий момент. — Давай, я тебя с ним познакомлю.

Джимми Грэмм твердо знал, что его приятель — псих. Он знал это с того самого момента, как семь лет назад Крис подошел к нему в клубе и спросил пренебрежительно: «Слушай, зачем ты занимаешься этой байдой?» и с этого самого момента он, несмотря на то, что был очарован этим жестким, не знающим никаких преград человеком до мути в глазах, знал, что от Криса можно ожидать всего чего угодно. Но воспитание, которое нельзя вытравить никакой тусовкой все-таки не давало ему совершить этой бестактности. Однако, как всегда, Крис не дал ему думать. Он просто впихнул его в комнату и сказал:

— Тэн, это Джимми, мой лучший друг, Джим, это Стэн Марлоу.

Когда Крис сказал Стэну, что собирается представить его Джимми Грэмму, Стэн только вздохнул. Это было невероятно, он в жизни никогда не находился в такой нелепой ситуации, знакомиться с человеком, который пять минут назад застал его в таком положении. Но сегодня сопротивляться Крису он не мог. При этом он был твердо уверен, что, если бы Джимми застал его трахающим Криса, все было бы точно так же. Харди, казалось, даже не знал, что такое стеснительность.

Джимми увидел, что приятель его безумного друга тоже изрядно смущен. Ему это придало уверенности, и он шагнул вперед под одобрительным взглядом Криса и протянул Стэнфорду руку.

Тот пожал сильную кисть гитариста хрупкими тонкими пальцами и улыбнулся, чуть потупившись, своей чудной застенчивой улыбкой. Джимми невольно улыбнулся в ответ. Он неплохо разбирался в людях, во всяком случае, старался к ним присматриваться, и его поразило это сочетание явственно просвечивавшего в лице Марлоу тяжелого негативного опыта, страха перед самим собой, перед этим огнем, заключенным в столь хрупкую оболочку, и дивно ясного света, какой-то ангельской чистоты, о которой ее обладатель явно даже не подозревал.

— Очень приятно, — проговорил Стэн мягким мальчишеским голосом, — Мне Крис про вас много рассказывал.

— Представляю себе — хмыкнул Джимми с неохотой выпуская его легкую руку из своей. — Наверное, в основном о том, какой я тупой кретин.

Крис расхохотался. Он повалился в кресло и глядел на них с улыбкой, явно предоставляя право самим разбираться.

— Да нет, — Стэн присел на подлокотник кресла Криса, как будто боялся и старался держаться к Харди поближе. — он хорошо о вас говорил.

— Интересно было послушать, — Джимми тоже сел. — в лицо он в основном ругается. Я от него ни чего, кроме того, что я придурок, давно не слышал.

— Так ты и есть придурок, — комично возмутился Харди, все трое расхохотались и напряжение спало, Джимми и Стэн уже смотрели друг на друга как друзья.

— Вам… — Джимми осекся под бешеным взглядом Криса и продолжил, — тебе понравилась новая песня?

— Да, очень. Ты писал музыку? — Стэн перешел на «ты» с удивившей его самого легкостью.

— Да. Он прибежал в шесть утра с текстом, вытащил меня из постели и стоял у меня над душой, пока я хоть что-то не изобразил.

— Ладно тебе. Ты каждый день до четырех дрыхнешь. Тебе полезно побегать с утра. — фыркнул Крис, его рука лежала на бедре Стэна, судя по всему, ему доставляло острое наслаждение демонстрировать эту связь.

— На себя посмотри, — не остался в долгу Джимми, — ты только жрешь и спишь, не понятно, как ты еще хоть что-то делаешь.

— Ну не только, — поднял брови Крис, криво усмехаясь. Стэн слушал эту дурацкую перебранку, и странное, никогда не испытанное чувство причастности к чужой жизни охватило его. Он чувствовал себя здесь более своим, чем когда-то в колледже или с Томасом, он ощущал себя совершенно на своем месте, здесь никто не посмотрел бы на него как на странного чужака, они сами были странные и каким бы Стэн ни был, он вполне вписывался в ситуацию. Он смотрел на узкое, неправильное с слишком большим носом и темными живыми глазами лицо Джимми и почти кожей ощущал, что он действительно без всяких «Но» нравится этому человеку. Больше всего Стэна, воспитанного в совершенно определенных морально-этических рамках, поражало то, что Джимми, казалось, нисколько не шокировала их связь. В этом было что-то удивительно приятное, демонстрировать ему свою власть над Крисом. Стэн, а он и представить себе не мог, что когда-то сделает это совершенно естественно в присутствии чужого человека, взъерошил Харди волосы и потрепал его за ухо.

— Уймись, — сказал он, — не наезжай, он написал отличную музыку.

— Видал, — подмигнул ему Джимми, — теперь меня есть кому защитить.

Было три часа дня, но они все еще лежали в постели. Одеяло валялось на полу. Рядом стояла недопитая бутылка с вином и тарелка с одиноким персиком и парой рельефных косточек цвета рыжей глины.

Крис лежал на животе и курил, пристально прищурившись на огонек сигареты, давая через раз затянуться Стэну, который лежал рядом на боку, положив ему руку на спину. В шикарной стереосистеме с колонками в пол человеческого роста играли «U-2». Боно пел о любви.

— Тебе не надоело? — кивнул Крис головой в ту сторону, с которой раздавалась музыка.

Стэн молча помотал головой.

— Знаешь, я когда тебя увидел, я думал, что ты только Моцарта какого-нибудь слушаешь.

Стэн неслышно рассмеялся.

— Правда, правда, я знаешь, хотел тебе свой диск прислать, но думал, что и слушать не станешь, скажешь, что это просто шум.

— Ну нет. Я твой диск сам достал. И мне он очень понравился.

— Здорово, а я боялся.

— Да, но Моцарта я и вправду слушал.

— Понятно, — Крис вздохнул, повернулся на спину и зажег новую сигарету. — А я совсем не могу слушать классику.

— Скучно? — осведомился Стэн.

— Нет. Тяжело. Меня, знаешь, Джимми все таскал на концерты, когда мы только встретились. Он мне все говорил, что я должен это слышать, иначе у нас ничего не выйдет. Он меня как-то притащил в Консерваторию, Баха слушать, он мне даже свой костюм одолжил.

Стэн безудержно расхохотался, представив себе Криса в костюме.

— Ну ты чего, я вполне прилично выглядел. — обиделся Крис, — И трезвый бы, как стекло. Я тогда редко был трезвый. Ну вот, ты слушаешь? Пришли мы, все хорошо, сели, слушаем. Вообще, этот Бах бы еще тот тип. У меня было такое ощущение, ну как будто, это Бог с ним разговаривает, понимаешь?

Стэн пристально посмотрел на своего друга, он был уверен, что Крис в своей жизни ни разу не прочитал ничего о Бахе и даже вряд ли знал, когда композитор жил, но он с удивительной точностью повторил слова сказанные о нем одним поэтом, о разговоре Баха с Богом.

— Ну, так вот, — продолжал, глядя в потолок, Крис, — я сидел, сидел, потом чувствую, не могу, как будто у меня этот Бах вместе со своим Богом на голове стоит, вышел, пошел в сортир и, представляешь себе, я блевал так, как будто напился в нуль. Больше я в Консерваторию не хожу.

— Ясно. Эзотерики бы сказали, что у тебя чрезмерная чувствительность к энергетике Плутона.

— Блин, да говори ты по-человечески, я ни хрена не понимаю!

Стэн терпеливо объяснил про эзотериков, энергетику и Плутон. Крис выслушал с интересом. Он недавно, собрав волю в кулак, по настоянию Стэна прочитал «Ангела Западного Окна» и очень этим похвалялся. Сейчас он, когда было время, читал «Записки у изголовья», которые нравились ему чрезвычайно. Стэн хохотал до упаду, когда Крис, покачивая головой, говорил задумчиво «Ну тетка, ну дает, классная тетка, вот бы с ней познакомиться».

— Ну, так тебе нравиться Боно? — спросил Крис, когда Стэн закончил свои объяснения.

— Нравится. — Стэн тоже вытянулся на спине и положил Крису голову на грудь. — мне вообще вся твоя музыка нравиться.

— Да, классная музыка. Я вообще люблю настоящий рок-н-ролл. Старый. Сейчас его уже почти не делают. Я «Led Zeppelin» очень люблю. Знаешь, когда нам с Джимми было по двадцать лет, мы с ним приходили в Замок, ну, куда я тебя водил, помнишь? Он брал гитару, у него тогда была гитара, которую он сам купил, на карманные деньги, еще в школе и прятал от матери, она почему-то считала что на гитаре нельзя играть, это для плебеев, а я тогда не знал, кто такие плебеи, и ужасно злился, я же понимал, что она меня ругает и специально непонятно, чтобы было еще обидней, понимаешь? Ну так вот, мы приходили тогда, он играл «Цеппелинов», а я вставал на этот бортик и пел. Я воображал, что передо мной целая толпа народу, как перед Робертом Плантом. — он покачал головой и улыбнулся. — мы наверное, выглядели ужасными кретинами.

— Не думаю, — медленно произнес Стэн. Когда он представил себе юного Криса, стоящего над огромным городом, который он собирался завоевать, у него сердце стукнуло и в животе сладко заныло. Он повернулся и поцеловал его в грудь. Потом провел пальцами по узкому белому шраму под ребрами Криса.

— Откуда у тебя этот шрам?

— Финкой полоснули, — безмятежно ответил Крис, его руки легли на плечи Стэна и стали их поглаживать, — чуть кишки не выпустили. Иди-ка сюда.

— Поехали в японский ресторан, — предложил Харди, быстро одеваясь. Стэн, вышедший из душа в тяжелом махровом халате, посмотрел на него с подозрением.

— Скорпионов есть?

— Боже, я всегда знал, что все англичане — ненормальные. — простонал Крис, присаживаясь на кресло и задирая колено к подбородку, чтобы застегнуть ботинок. — психи. Никаких скорпионов там тебе не дадут, если ты не захочешь. Ты будешь есть угря. Ты же любишь угря.

— Люблю, — согласился Стэн осторожно, скидывая халат.

— Ну вот. Давай, одевайся, все вы белые вечно чего-то боитесь.

Стэн хмыкнул в ответ на такую расовую дискриминацию и поднял с пола свои джинсы.

Ресторан назывался «Осака» и выглядел таким неприметным, какими выглядят только очень дорогие и шикарные заведения.

— Не волнуйся, мы здесь никого не встретим, — махнул рукой Крис на невысказанный вопрос Стэна, — здесь все строго.

Он вошел в заведение своей стремительной походкой и коротким кивком ответил на приветствие пожилого японца, вышедшего их встретить.

— Как вы поживаете, Крис? — вежливо осведомился японец.

К удивлению Стэна, вместо того, чтобы ответить своим обычным «Нормально, не тяни резину, мне нужен столик». Крис церемонно ответил «Благодарю вас, со мной все в порядке. Как ваше здоровье?». Японец ответил ему такой же церемонной фразой. После чего хозяин, а это был, очевидно, именно он, ничего не спрашивая, повел их вглубь дома.

— Ты хочешь на японскую половину или на европейскую? — тихо спросил Крис, пока они шли.

— Давай на японскую, — усмехнулся Стэн, — пусть уж все будет как положено.

Они вошли в небольшую комнату с низким столиком и уселись на расстеленные на полу маты.

Хозяин предложил им располагаться и удалился. Пока Крис листал толстое меню, невысокий юноша в белом и с вороной челкой, падающей на лоб, принес поднос, уставленный крошечными мисками с разнообразными закусками и палочки, не такие, как Стэн видел в многочисленных китайских, японских, корейских забегаловках — тонкие одноразовые деревяшки, а тяжелые, темно-красные, с причудливой вязью по бокам.

— Ты умеешь ими есть? — спросил Крис, — или попросить тебе вилку.

Но Стэну почему-то показалось унизительным просить столь неуместный предмет в этом тихом зале, за тонкой расписанной всего несколькими мазками ширмой, так что он мотнул головой и мужественно взял в руки палочки. Ни его семья, ни Генри не испытывали никакой склонности к востоку, так что в подобной ситуации он оказался впервые, но, глядя, как Крис ловко орудует своим приспособлением, Стэн довольно легко научился с ним управляться.

Они съели легкий суп, потом Стэну принесли круглую миску с соусом, в котором плавали кусочки угря. Что лежало в тарелке у Криса, он понять не мог, но в дополнение ко всему перед ними поставили деревянный поднос на ножках с тем, что Стэн классифицировал, как суши.

— Сейчас я тебе покажу, как их едят. — назидательно произнес Крис. Он ухватил один кусочек палочками, обмакнул его в темный соус, потом в какую-то массу ярко-зеленого цвета и сказал требовательно:

— Открой рот.

Стэн повиновался, предварительно пообещав себе, что съест любую дрянь, хотя бы для того, чтобы не обидеть Криса, который явно очень трепетно относился к этой разновидности кулинарии.

Прожевав и проглотив предложенное, Стэн был вынужден сознаться, что это вкусно. Крис всматривался в него настороженными глазами, полными детского ожидания. Он глядел на это тонкое лицо, в котором в последние несколько недель сосредоточилась вся его жизнь, и наслаждался тем, что Стэн не просто был рядом, а их жизни как бы сливались в одну. Он испытывал невероятное удовольствие, вводя его в свой мир и проникая в мир Стэна. Это казалось ему слиянием выше сексуального, слиянием, в котором он менялся, как птица Феникс, сгорающая и возрождающаяся снова.

Стэн сосредоточено проглотил деликатес и Крис с радостью увидел, как его друг одобрительно кивнул.

— Еще? — спросил он.

— Валяй, — ответил Стэн.

Когда почти все было съедено и Стэн ощутил себя сытым по горло, ширма отодвинулась и в комнату проскользнула тоненькая девушка, почти девочка в дивной красоты розовом кимоно. У нее было прелестное личико и густые черные волосы. Она поклонилась и щебечущим голоском осведомилась, не угодно ли почтенным гостям чая.

— Неси, — сказал Крис и, взглянув на нее благожелательно, улыбнулся. Взгляд агатовых глаз девушки застыл. С лица сбежала краска. В первую минуту Стэн досадливо подумал, еще одна поклонница, узнала Криса Харди и теперь начнет вешаться на шею, но в следующую минуту все ужасно изменилось. Девушка с всхлипом втянула в себя воздух, и пробормотала что-то по-японски, Стэн не разобрал ни слова, потом он с ужасом, доходящим до дурноты, увидел, как девочка оседает на пол, ее тонкое, неразличимое под розовым шелком тело выгнулось дугой, на губах запузырилась пена, и первая страшная конвульсия сотрясла одержимую. «Эпилептический припадок». - отрешенно подумал Стэн. Они с Крисом кинулись к ней, Крис подхватил бьющееся тело, то ли пытаясь удержать, остановить припадок, то ли намереваясь сделать все, что положено, — вложить что-нибудь в рот, чтобы больная не подавилась собственным языком.

— Беги за хозяином, — крикнул он.

Когда девушку увезли, следующие полчаса они тихо пили чай и ждали известий. Наконец вошел тот самый молодой человек, который их обслуживал.

— Что с ней? — спросил Крис.

— Не беспокойтесь, все в порядке, — ответил тот, — мы очень благодарны вам за участие в моей бедной сестре. Она в больнице. Врач сказал, что завтра утром все пройдет.

— Ну слава Богу, — Крис облегченно вздохнул. — пошли, Тэн.

— Хозяин просит вас принять его извинения, он пришел бы сам, но, к сожалению, уехал в больницу к дочери.

Стэн поднял брови. Оказывается, дети хозяина этого шикарного заведения сами обслуживали клиентов. Внезапно ему пришла в голову одна мысль.

— Скажите, — он замялся, не зная как обратиться к молодому человеку. — А что она сказала, ну перед тем, как ей стало плохо. Вы же слышали, вы были рядом.

Молодой человек явно смутился. Он пошарил по комнате глазами и, наверное, смог бы уклониться от ответа, если бы не Крис. Он быстро подошел к нему почти вплотную и велел:

— Давай, говори, что бы там ни было. Колись

— Извините, сэр, — пролепетал юноша. — моя сестра она, она… — он глядел Крису в глаза, и вдруг Стэну показалось, что его друг как загипнотизировал несчастного японца. — Она сказала, что вы демон, сэр.

Стэн даже испугался, Крис побледнел так, что его смуглая кожа приобрела оттенок сигаретного пепла.

— Я? — пролепетал он, отступая.

— Да сэр, она сказала, что вы один из демонов огня. — и добавил, глядя на Криса широко распахнутыми глазами, — Демон Большого Огня.

— Пошли отсюда, Крис, — резко приказал Стэн, он боялся, что Крис сейчас потеряет сознание, схватил его за руку и крепко сжал. Это пожатие отрезвило Харди.

— Да, пойдем, — сказал он глухо и они направились к выходу.

Ночью Стэн проснулся от того, что Криса рядом не было. Постель была размером с теннисный корт, и Стэн некоторое время шарил по ней в полной темноте, думая, что его приятель, вопреки своей привычке спать, обнявшись, просто во сне уполз на край. Потом он встал, накинул халат и пошел по квартире, всюду включая свет. Харди мог встать в туалет, но это почему-то даже не пришло Стэну в голову, он испугался сразу и бесповоротно.

Крис обнаружился в кухне. Голый по пояс, он сидел в углу на полу, обняв колени, и Стэна поразила какая-то затравленность в его взгляде. Он никогда не видел своего друга таким.

— Что с тобой, Крис? — спросил он, садясь рядом.

Крис только мотнул головой, и уткнулся лбом в колени. Стэн гладил его по волосам, продолжая уговаривать, наконец, Крис поднял на него глаза.

— Я не знаю, Тэн, скажи правду, ведь я не демон?

От безмерной глупости этого вопроса и от облегчения Стэну захотелось смеяться, но он только погладил Криса по щеке.

— Боже, что за глупости. Конечно, нет. Эта девочка просто больна.

— Мне все время снится огонь. — глухо сказал Крис. — как будто я плаваю в нем. А когда она на меня посмотрела, мне стало так страшно, ты даже представить себе не можешь как.

Стэн пристально вглядывался в его искаженное страданием лицо.

— Тебе надо успокоиться. Нам надо уехать дня на три, куда-нибудь за город, — твердо произнес он. — ты просто устал от концертов. Нам надо отдохнуть.

— Хорошо, — кивнул Харди, — как ты захочешь.

Дневник Стэнфорда Марлоу

Бобби отвез нас в ресторан J***. Там можно было не опасаться встречи ни с журналистами, ни с поклонниками. Комнаты были рассчитаны на двоих и с наглухо закрывающимися дверями. Мы сидели при свечах, вглядываясь в лица друг друга.

— Как тебе тексты? — спросил я.

Крис держал мою руку в своей, его рука была горячей, мне казалось, что от этого мне делается нестерпимо плохо.

— Все хорошо, — отозвался он, — я в тебе и не сомневался.

Что-то мучило его, и я это видел, как он ни пытался это скрывать. То ли история в японском ресторане не выходила у него из головы, то ли он питал какие-то подозрения на мой счет. За последние три дня он раз двадцать спросил меня, о чем я думаю, и почему не ношу ремень с золотой пряжкой, подаренный им. Я отшучивался, стараясь не вдаваться в объяснения по поводу того, что подобные вещи на мне выглядят неуместными. Я вспомнил концерт. Безумствующую толпу, и нечеловеческое напряжение Харди. Как я не мог ему простить в первые минуты тот случайный поцелуй, и как мне казалось, что он сделал это преднамеренно, зная, что я вижу его и зная, что мне это неприятно, и все же я ошибся. Ничего подобно и в помине не было. Он пел «Табу», огласив мое имя перед толпой не ради того, чтобы продемонстрировать мне свою смелость, он сделал это лишь потому, что я искренне восхищался песней и это посвящение было мне лучшим подарком, который я мог бы получить от него — символом нашего союза и нашей преданности ему. Я пришел к нему после концерта взвинченный и раздираемый самыми противоречивыми желаниями, возмущением, восторгом, любовью, страхом. Я хотел вывести его из себя. Это была игра, но игра опасная, как все те игры в которые пытается играть сам Крис. Нас застал Джимми Грэмм, но я к своему изумлению, понял, что не испытывал никакого стыда перед ним, то ли разнузданность моя перешла все границы, то ли я действительно верил в то, что он не может осудить нас, не знаю. Мы познакомились, он оказался замечательным человеком, открытым и корректным.

Он смотрел на меня своими чудесными глазами, за которые я готов был душу продать, и страдальчески улыбался.

— Тебе плохо со мной в постели? — спросил он наконец, — тебе со мной плохо?

— Мне хорошо, лучшего и пожелать невозможно. Ты же знаешь.

— Тогда отчего ты стал избегать меня?

— Я? — я искренне удивился, — я же все время с тобой, Крис.

— Да, но ты уходишь и сидишь один, я же знаю, что ты не хочешь, чтобы я подходил к тебе, почему?

— Ты ошибаешься, это не имеет отношения к тому, о чем ты спрашиваешь, — возразил я.

— А к чему имеет? — он настаивал на этом разговоре и я не мог отвертеться, как бы мне ни хотелось.

— Я не хочу говорить с тобой об этом, если ты не пообещаешь мне, что примешь все, что я скажу, и не сочтешь это брехней, Крис.

— Я постараюсь, — пообещал он.

— Мне очень важно, чтобы ты, наконец, понял, что я не твой мальчик и понял, что я хочу тебе этим сказать.

Он слушал меня очень внимательно с нечеловеческим напряжением из-за диссонанса, возникшего между нами не так давно, но установившегося прочно.

— Я не хочу, чтобы ты играл с тем, с чем играть не следует. Я имею ввиду пылающую комнату. Я обещал тебе сделать татуировку, я ее сделаю. Но ты не должен думать, что с этим можно играть. Послушай меня очень внимательно и пойми раз и навсегда, я пришел к тебе не потому, что мне нужны были деньги и не потому что ты знаменит и являешься кумиром тысяч и тысяч, и не потому что я хотел избавиться от Генри, и не потому что ты секс-символ. Я пришел к тебе, потому что меня терзает ощущение надвигающегося чудовищного несчастья, я знаю, я чувствую, что тебе угрожает опасность, я сам ничего не могу понять и не знаю, кто и что тебе угрожает, я могу только догадываться. Я люблю тебя не меньше, чем ты меня, но я не могу этим безмятежно наслаждаться.

Крис молча смотрел на меня, и у меня появилось тягостное подозрение, что он вдруг обнаружил, что я сумасшедший и более не будет относиться ко мне серьезно. Но все получилось иначе.

— Я тебе верю, я сам вижу, что все против меня, — он отпил вина и продолжал, — я не могу жить, как раньше и не могу работать, я срываюсь на всех, мне не нравится то, что я делаю, то, что делают ребята, то есть не совсем так, сейчас наоборот все идет слишком хорошо, и это твоя заслуга, ты нам нужен, ты умеешь подбирать слова, Тэн, но все равно что-то пошло не так, после нового года. Я не могу быть таким как раньше, вроде как все по-старому, но все другое. И что это за пылающая комната, черт ее подери, из-за нее все рушится, вся моя жизнь.

— Не из-за нее, а из-за того, что мы о ней ничего не знаем, — пояснил я, поняв, что обрел в лице моего друга союзника.

— Один черт, если невозможно о ней узнать, то, как быть, — возразил Крис.

— Мы узнаем, в чем дело, — с уверенностью ответил я, — иначе и быть не может.

— А что ты знаешь о ней? — спросил он.

— Я знаю, что Chambre Ardente — назывался особый отдел, расследовавший дела, в которых фигурировали необъяснимые факты, мотивы, обстоятельства. Это была своего рода тайная канцелярия, она, как и инквизиция, немного превышала свои полномочия. Использовала допросы с пристрастием, доносы, и прочие недостойные методы борьбы.

— Ничего не понимаю, — в отчаянии воскликнул Крис и откинулся на спинку стула, — я думал это и вправду комната такая, а это черт знает что.

— Это комната, — подтвердил я, — комната с пылающими стенами, воистину, пылающая комната. Она действует, но мы не знаем, как.

— А мы-то тут при чем?

— Обычно те, кто с ней связан, я уж не знаю каким образом, должен в нее войти, ты меня понимаешь?

— Это еще зачем?

— Не знаю, если бы я это знал, то не мучался бы так же, как и ты.

Мы оба молчали, прислушиваясь к голосам, доносившимся из открытого зала.

— Давай погасим свечи, — предложил я.

Крис кивнул. Наступила кромешная тьма, поскольку окон в комнате не было, только из-под двери слабо пробивался свет.

Я встал и подошел к нему, он тоже поднялся мне навстречу, и мы обнялись в полной темноте и стояли, обнявшись.

— Даже, если ты захочешь что-нибудь изменить, ты не сможешь, — сказал я на ухо Харди.

— Я не захочу, — ответил он со спокойствием камикадзе.

Крис уговорил меня, нет, точнее сказать, это я настоял на том, что ему необходимо прервать работу хотя бы на три-четыре дня. И он согласился. Я всегда знал о его мании приобрести некоторую собственность в этом городе, не считая его дома за городом и роскошной квартиры в районе H***, но его признание в том что у него еще есть скромное жилище на тихом средиземноморском островке, меня крайне удивило. Я пытался узнать, что это за место и что там делать, но он только весело улыбался и повторял периодически: «Джим меня понимает, Джим знает толк в таких делах». Несмотря на всю свою симпатию к Джимми, добиваться от него подробностей было с моей стороны как-то неловко.

Я перестал опасаться, что он вдруг передумает, только когда мы сели наконец в самолет. Айрон сопровождал нас, Бобби улетел днем раньше, чтобы решить проблему с машиной и мотоциклом, которым Крис продолжает непрерывно бредить, уверяя меня, что он ни за что не откажет себе в удовольствии еще раз пережить наш опыт с поездкой в замок. Все предприятие сохраняется в строжайшем секрете ото всех, включая и ребят из группы, за исключением Джимми. Ему, вероятно, хотелось бы к нам присоединиться, но, похоже, Крис был против категорически.

Климат Средиземноморья располагает ко всему, чему угодно, но только не к мрачным мыслям. Мы сошли с самолета практически налегке, взяли только самое необходимое. Меня постоянно терзал безумный страх, за себя и за моего друга. Как всякий человек, который ни днем, ни ночью не забывает о том, что его преследуют, я бы предпочел самое безлюдное место на белом свете любому шикарному отелю.

Бобби ждал нас с машиной, он был явно рад тому, что все так сложилось. Стояла жара, толпы курсирующих во всех направлениях туристов были настолько поглощены собственными проблемами, что я имел все основания полагать, что двое просто одетых друзей с неприметным багажом не произведут ни на кого никакого впечатления.

Уже в машине Крис открыл бутылку вина и заставил меня выпить половину. Я пребывал в настолько расслабленном состоянии, что даже не мог вспомнить, когда мне доводилось в последний раз чувствовать себя так свободно и счастливо. Выжженные солнцем пейзажи казались мне странным чарующим сном, хрупким и грозящим мгновенно рассыпаться в пыль при одном единственном неосторожном движении.

— Скоро будут горы, — пояснил Харди, — жить будем в горах, Бобби, не забывай, нам нужна жратва.

— Все на месте, — отозвался Бобби.

Мы въезжали в самую прелестную и малолюдную область острова-курорта, край гор, сосен и аккуратных двухэтажных домиков, утопающих в зелени и цветах. Я не мог пожаловаться на то, что моя жизнь была бедна путешествиями, моя семья выезжала отдыхать дважды в год, причем каждый раз в новое место, остальные впечатления я приобрел за время поездок с Генри, но только сейчас я понял, что значит поездка к морю, когда рядом с тобой находится тот, кого ты мечтаешь видеть днем и ночью и не делить ни с кем.

Харди обычно относившийся с полным безразличием ко всему, что мелькало за окном машины, на этот раз был в ударе, он яростно сжимал мою руку, и беспрерывно требовал, чтобы я обратил внимание то на крест на вершине, то на отвесные стены гор, то на старушку, мирно сидящую на крыльце с шитьем в руках, это был восторг ребенка, избалованного и испорченного, но беспредельно доверчивого и романтичного.

— Если я разорюсь к чертовой матери, — заметил он патетически, ибо при его состоянии этого фактически не могло случиться, — все брошу и поселюсь здесь с тобой, и не надо ничего, а? — он посмотрел на меня вопрошающе.

— Это вряд ли случится, — возразил я.

— А вдруг? — в его глазах сверкнул огонек безумия, — ты меня не бросишь?

— Конечно, нет — ответил я, ни на минуту не сомневаясь в собственной искренности.

— Слышь, Бобби, он мне дал обещание, — неожиданно подключил Крис к нашей беседе шофера.

— Не сомневаюсь, — спокойно ответил Бобби.

Мы катили все выше и выше, вверх по горному серпантину, я присматривался с любопытством, в некоторых местах дома, казалось, просто висели над пропастью. Это был какой-то нетронутый рай на земле, пленяющая душу архаика, простая и умиротворяющая. Жившие тут люди, вероятно, и понятия не имели, что один из здешних домов принадлежит отвязной мировой знаменитости. А знаменитость продолжала настаивать:

— Тэн, ты мне слово дал, я тебе припомню.

Я не мог сдержать улыбки.

— Ты сначала разорись, а потом поговорим, — ответил я.

— А что очень может быть, — задумчиво протянул Харди. — Этот контракт с JC music, какое-то дерьмо, неустойка бешеная в случае прекращения записи, да еще эти концерты, турне, условия просто кабальные, хуже не придумаешь. Это все Даншен меня уговаривал, а Джимми ему подвякивал, да мол, ничего страшного, справимся. Конечно, он-то справиться, а все неприятности на мою задницу.

— А что за контракт? — поинтересовался я.

Крис нахмурился, ему явно не хотелось говорить со мной об этом.

— Там кое-что паршиво сделано, но уж мы все подписали, тебя я включил, как обещал, это отдельно, ты автор текстов, а с нами, с группой, особые условия.

— Про себя я знаю, — возразил я довольно настойчиво, задавшись целью выяснить что же все-таки происходит. — что с вами? — неделю назад Крис возил меня на встречу с вице-директором JТ, где в присутствии меланхолично-вдумчивого Майкла Флана адвоката Харди, которого он запросто, невзирая на их разницу в возрасте именовал Микки, я подписал контракт на создание текстов песен для альбома «Ацтеков». Сумма гонорара была по моим меркам фантастической, но, откровенно говоря, меня это волновало меньше всего.

— Да, с нами все в порядке, ряд концертов, фильм, и клип, основной, как реклама, что ли, ну и еще два, если получится, сроки там больно жесткие. Придется рвать когти, чтоб успеть.

— А если не успеешь? — продолжал я допытываться.

— Успеем. — он улыбнулся и взглянул на меня, словно желая получить поддержку. — Нельзя не успеть, там в случае приостановки или не выдачи к сроку, такая неустойка, что рехнуться можно, ну, правда, и платят они немало, я успею.

Мы остановились у обочины дороги, место было настолько глухое, что пожелай Крис меня убить здесь и избавиться от тела, скрыть следы преступления труда бы ему не составило. Мне захотелось уточнить у него, не задумал ли он именно так и поступить. И я спросил.

Он посмотрел на меня широко распахнутыми то ли от гнева, то ли от обиды глазами.

— Да я бы давно тебя пришил, — возмутился он, — если бы захотел. Идем.

— Я пошутил, — оправдывался я, покорно бредя за ним вниз от дороги в крошечную долину, точнее, плато над очередной пропастью. Домов поблизости не было, где-то пониже они стояли, но тут вокруг были только сосны и тишина. Дом, который Крис купил благодаря содействию Марты, одиноко стоял опутанный сетями солнечного света. Двухэтажный маленький домик с гаражом, низким крыльцом и ставнями на окнах, по всей видимости, Харди не стал ничего менять получив его от прежних хозяев. Поднявшись по лестнице из пяти символических ступеней, он достал из кармана ключи и открыл дверь. Я почему-то был уверен, что она должна заскрипеть, но я ошибся, распахнулась она бесшумно. Внутри из-за закрытых ставней был полумрак. Как я успел заметить еще с порога, на первом этаже было четыре комнаты, по двое смежных друг с другом, на второй этаж вела узкая, сделанная под винтовую лестница из дерева. Мебель была новая, надо полагать, привезенная по требованию Криса, ее было мало, и это придавало интерьеру еще большее очарование. Если бы не безумно дорогие светильники, к которым Харди питал слабость, то все выглядело бы скромно и просто, как обычный дом в деревне в горах. Стены были отделаны светло-коричневыми панелями и обклеены плакатами с изображениями Роберта Планта. Меня разобрал смех, и Крис оглянулся на меня с удивлением.

— Чего смешного? — спросил он, развалясь на зеленом диване с бутылкой в руке, он явно не страдал ни от жары, ни от перелета. Впрочем, я тоже.

— Ты меня привез в место тайного поклонения Led Zeppelin, кто бы мог подумать, что гордый Крис Харди кому-то тайно поклоняется.

— Ну да, — возразил он с необыкновенной, задевающей за живое простотой, — я давно к ним пристрастился, еще лет в двенадцать.

— А где остановится Бобби? — спросил я, догадываясь, что с нами больше никого не будет.

— Они с Айроном поедут в отель, тут недалеко, маленькое заведение, всего пятнадцать номеров. — пояснил Крис, — мы тоже там могли бы жить, но зачем, когда дом отличный.

— Да, — согласился я, — он замечательный. А где мы еду будем брать?

— Это не проблема, там — он махнул рукой в сторону комнат слева, — дальше кухня, холодильник забит, но это так, на случай, а вообще есть будем в городе. Здесь море полчаса на мотоцикле. А до города минут на двадцать больше. Ну, как?

— Классно, Крис, я даже не знаю, что сказать.

— Я знал, тебе это понравится, ты ведь рисуешь, вот и рисуй, сколько влезет.

— По-моему я уже не рисую, а пишу, — возразил я, — причем преимущественно черт знает что.

— Ты пишешь супер, — заверил он тоном истинного ценителя, и, встав, пошел открывать ставни, одна из них заела, и я к нему присоединился.

В конце концов, хлипкое сооружение слетело с петель от наших неимоверных усилий. На веранде стало светло, солнце быстро нагревало все предметы, Крис зашел на кухню и вытащил ящик вина.

— Это здешнее, — пояснил он, — вот попробуй, — он откупорил бутылку и протянул мне.

Красное вино оказалось терпким и пряным, много его выпить было невозможно, но Крис, очевидно, собирался это сделать.

— Я здесь ничего переделывать не стал, на фиг, — объяснял он.

Я прошел в комнату налево и собирался уже открыть дверь смежного с ней помещения.

— Стой, — Крис внезапно метнулся ко мне, но я уже толкнул дверь. Комната оказалась небольшой изысканной спальней, все детали которой были подобраны с каким-то несвойственным Харди вкусом, у меня почему-то тут же возникло ощущение, что продумывала и подбирала интерьер женщина.

— Чьих это рук дело? — спросил я.

— Была у моей жена одна подруга, — неохотно признался Харди, — Мэри, Мария, она ее так называла, ничего получилось? — в его голосе слышалась явная тревога, страх услышать мой неодобрительный ответ.

— Вполне, — успокоил я его, — она была в тебя влюблена, Крис, — заметил я, понимая, что иначе и быть не могло, слишком явно во всей обстановке сквозило стремление выразить нечто более важное помимо стилистически выдержанного характера.

— Да кто его разберет, — он пожал плечами, — она умерла три года назад, покончила с собой, неприятная история.

— Может, поделишься? — попросил я, чувствуя, что история действительно ему была крайне неприятна, это было написано на его лице, резко потемневшем и наряженном.

— Ну, что рассказывать, — он подошел к постели и посмотрел на нее так, словно видел на ней что-то, чего мои глаза видеть не могли. — Она была не без придури баба, красивая, правда, даже слишком, Мерелин, как кукла, рядом с ней выглядела. Испанка. Познакомилась с моей женой на какой-то вечеринке, ну, а она ее со мной познакомила, ей было лет тридцать, я тогда еще не раскусил, на ком женился, медовый месяц и прочая ерунда, а она…

— Что она? — вынуждал я его продолжать, испытывая непреодолимое желание пережить с ним вместе какую-то тайную трагическую часть его жизни.

— Она просто в меня втрескалась, письмо мне написала, что не может без меня жить, я тогда этот дом купил, и она мне предложила им заняться, но потом сказала, что выберет все только для спальни, с условием, что если мне понравится, я с ней проведу тут ночь. — он снова замолчал, явно не желая рассказывать, что случилось дальше.

— Ну, а ты? — требовал я, с неумолимой жестокостью, следя за тем, как он все больше и больше впадает в уныние, — ты что, отказал ей?

— Нет, — злобно огрызнулся Харди, — я с ней переспал, тут, на этой постели, доволен?

Он посмотрел на меня так, как только жертва смотрит на палача, и мне стало безмерно стыдно за свою бестактность.

— Для меня это было игрой, я думал, что и для нее тоже, а она, оказывается, была сумасшедшая, она обет дала, как там у них полагается, в церкви, что сделает это и наложит на себя руки, я только потом узнал, из предсмертной записки.

Наступила страшная по своей безнадежной длительности пауза.

— Прости, Крис, — сказал я наконец с ужасом представляя себе, какое количество подобных историй, возможно, тянется за ним как каторжная цепь, ибо я отлично знал, что Харди, при всех его недостатках, все же принадлежал к тому типу людей, у которых даже непреднамеренное надругательство над чужой душой не вызывает ничего, кроме отвращения.

Он стоял около постели, словно не слыша меня, и внезапно вздрогнув, как от удара током, сказал:

— Мы не будем здесь спать, ты меня понимаешь, Тэн, нам нельзя.

— Да, — согласился я, — пойдем отсюда.

Мы вышли из комнаты, и он осторожно прикрыл за собой дверь.

На следующий день, рано утром, Крис поднял меня с постели и мы, сев на мотоцикл, помчались в отель завтракать. А после завтрака отправились дальше к морю. Крис гнал так, что, кроме свиста в ушах, я ничего не слышал, я переживал, тогда самые прекрасные минуты в своей жизни, прижимаясь щекой к его спине и чувствуя с какой нечеловеческой готовностью я бы принял вместе с ним смерть в случае аварии, падения в пропасть или какого угодно иного несчастного случая. Не было ничего, о чем я мог бы пожалеть, ни моего будущего, ни моих воспоминаний, ни даже того, что я не успею сказать ему последнее «прости». В тот миг я со всей отчетливостью осознал, что это и было истинно правильное положенное нам обоим конечное переживание, смысл и цель которого мы не могли или, возможно, не хотели до сих пор постичь.

Наконец впереди открылось синее, как сапфир, море. Пустынный дикий берег с выступающими из воды камнями. Крис подкатил к самому краю и внезапно остановился.

— Слезай, — велел он мне. Затем он откатил мотоцикл подальше и вернулся ко мне. Я стоял, очарованный красотой, к которой невозможно привыкнуть, встречаясь с ней снова и снова. Бескрайний синий простор тянулся вдаль, смыкаясь с небом туманной линией горизонта. Был полдень, и жара была в разгаре. Море было безмятежно спокойно, Крис обнял меня за плечи и также неподвижно молча созерцал картину, прекраснее которой я ничего себе и представить не мог.

— Пойдем купаться, — предложил он и сбросил с себя майку с очередным афоризмом, на сей раз настолько выразительным и лаконичным, что в намерениях ее владельца сомнений не оставалось. Мы разделись и, как были голые, пустились вплавь наперегонки. Крис плавает отлично, я значительно хуже, но в отличие от него я способен преодолевать любые расстояния. Вода, окутывавшая мое тело, была теплой, как парное молоко, я вспомнил признание моего друга о том, что он видит себя во сне плавающим в огне, но это был не огонь, это была стихия более благосклонная к слабой природе человеческой. Харди плыл все дальше и дальше от берега к одиноко высившейся черной скале метрах в трехстах от берега. Я не пытался догнать его, мне было достаточно того, что он находился здесь в море со мной и над нами обоими простиралось только бескрайне высокое небо, чистый, бледно-голубой простор. Только теперь я понял насколько я на самом деле, как выражается Крис, «вошел в штопор» и перестал замечать саму ткань жизни, радоваться всему, что меня окружает. Я плыл вслед за ним, и в голову мне пришла странная мысль, как мог быть он демоном огня и не бояться воды? Я усмехнулся, удивившись нелепости собственных рассуждений, а Харди уже, достигнув назначенного места, выбрался на камни и сидел на них, по всей видимости, наблюдая за мной с искренним торжеством. Я приближался медленно, но упорно, и, глядя на моего друга, примостившего на выступе скалы, голого с мокрыми длинными волосами, думал о том, что все же в нем было что-то совершенно не свойственное не только нормальному человеку с его комплексами и принципами, но и вообще человеку, в нем было что-то невыразимо архаичное, дикое, нечто присущее существам, населявшим землю задолго до того, как ее унаследовал род человеческий. Меня охватило страстное желание нарисовать его таким, именно таким и только таким, настоящим Крисом Харди, не понимавшим, чем он сам является и зачем пришел в этот мир, и, как ни странно, отданным этому миру, как редкий бесценный подарок, оценить по достоинству который могли лишь единицы, если не вообще только его нянька, телохранитель и шофер в одном лице, старина Бобби, относившийся к нему с необыкновенной терпимостью и симпатией.

— Плывешь, как бревно, — проконстатировал он со смехом, подавая мне руку, когда я наконец подплыл к скале, — воды ты не чувствуешь, надо с ней слиться, понимаешь, как будто у тебя тела нет.

— Ты что, инструктором по плаванию подрабатываешь, — не выдержал я в обиде на его замечание.

— Я бы мог, — с обычной самоуверенностью ответил он.

Я сел рядом с ним на камень. Солнечные лучи мгновенно испаряли влагу с кожи. Становилось невыносимо жарко на этой открытой скале под палящим солнцем. Крис провел рукой по лбу и взглянул на меня. Где-то вдалеке по шоссе катил туристический автобус. Мне сделалось не просто смешно, я начал хохотать, как безумный, до слез, ничего более чудовищного и абсурдного, чем происходящее, и вообразить себе было нельзя. Знаменитый, скандально знаменитый вокалист группы «Ацтеки» Крис Харди сидел на камне голым посреди моря, а рядом с ним в таком же точно виде сидел недоучка из манчестерского университета, сбежавший из дома четыре года назад. Харди блаженно улыбался и смотрел на легкие волны, набегавшие у наших ног. Казалось, он не нуждался больше ни в каких удовольствиях и напрочь забыл о том, что помимо нас с ним существует еще что-то. И вдруг он вскочил и бросился в воду с иступленным криком:

— Догоняй, Тэн.

Повинуясь безотчетному инстинкту соперничества, я последовал его примеру, мы плыли назад к берегу.

Выйдя из воды и одевшись, мы посмотрели друг на друга и невольно улыбнулись.

— Покатаемся, тут очень круто, можно гонять, сколько хочешь, я первое время сюда приезжал ради этого, специально, — сказал Крис, подводя мотоцикл, и занимая свое место.

Я тоже сел.

— Ну, обними меня, я этого хочу, — сказал он, — помнишь как в Замке, никогда этого не забуду.

— Почему? — спросил я, торопясь услышать ответ до того, как врубится шум мотора.

— Я об этом думал, не знаю, — пояснил он, готовясь сорваться с места, — когда ты стоял передо мной, как полный придурок, я решил, что ты боишься ко мне прикоснуться.

— Я не боялся, — возразил я, — я просто никогда на мотоцикле не ездил, и потом, я понятия не имел что это положено.

— А что положено?

Я промолчал, и он рванул вперед, вылетев на шоссе. Мы понеслись вдоль берега, без всякой цели и смысла, пьянея от этой бессмысленности, как от передержанного вина командора, которым был забит дом Криса.

Мы обедали в городе, маленьком курортном городке, в ресторане «Сицилия», болтали обо всем, о чем только на ум могло прийти, я рассуждал о бессмертии души, Крис слушал меня, скептически ухмыляясь, в конце концов, я его спросил, не атеист ли он.

— А я понятия не имею, кто я, — ответил он, — я вообще о смерти не думаю, что будет, то будет, а у тебя с ней, видно, близкие отношения.

— Да, интим, — подтвердил я, — я не могу о ней не думать.

— Почему? — спросил он, закуривая и с усилием выдыхая дым.

— Так сложилось, я всегда помню о смерти, возможно, это обостряет все остальные чувства.

— Ну и дурак, — сказал он с грубой простотой, прорывавшейся в нем время от времени во всем блеске, — чего о ней помнить-то, ты умрешь, я умру, все умрут. — он внезапно замолчал и вдруг добавил, — но это ты хорошо сказал «Как смерть принимать любовь», красиво, мне нравится.

— Я почти все написал, — заметил я, — все десять песен, как договаривались. Ты мне должен.

Он посмотрел на меня в упор.

— Должен — бери, сам же говоришь «бери все, что можешь взять».

Разговор принимал неприятный оборот в такие минуты, мне начинало казаться, что Харди издевается надо мной холодно и с удовлетворением, не из глупости, а из-за того, что на самом деле прекрасно понимает, что я при этом испытываю.

— Не бери в голову, — сказал он уже значительно мягче, — все мои деньги — твои, мне ничего без тебя не надо, я же говорил тебе.

Он взял мою руку и крепко сжал ее в своей, словно стремясь подтвердить таким образом истинность своих слов.

Поздно ночью мы возвращались обратно вверх по горной дороге на бешеной скорости, освещая себе трассу не особенно ярким светом фар. Густая пряная ночь, пропитанная насквозь влажным дыханием моря, свет в редко попадавшихся домах у дороги — все это создавало впечатление сна, чего-то, чего не может быть в реальности.

Все было в порядке, пока не заглох мотор. Что произошло, неизвестно, в темноте разобрать было весьма проблематично. Крис спешился, попробовал что-то завести, но мотоцикл не подавал признаков жизнь.

Решено было позвонить Бобби. Тот пообещал приехать немедленно с фонарем и специалистом в таких делах. Пока мы ждали его появления, сидя у обочины дороги и курили сигарету за сигаретой, Крис пересказывал мне свои многочисленные приключения. Аварии, романы, случайности, совпадения и прочее.

— Черт, только с Мэри получилось скверно, — заметил он с искренним сожалением, очевидно, неприятные воспоминания не давали ему покоя. — а у тебя не бывало такого?

Его вопрос вызвал мое крайнее недоуменье.

— Ты хочешь узнать, не покончил ли кто-нибудь с собой из-за неразделенной любви ко мне?

— Да, нет, ты не понял, не из-за любви, Тэн, я больше всего боюсь, что она меня и не любила, как надо, она не была обычной бабой.

— Объясни, — попросил я.

— Я же говорил, что она обет дала, клятву, что это сделает, она этого хотела, даже вроде бы писала, что в жертву себя приносит. Мерелин так рассказывала. Может, врала нарочно, чтобы меня взбесить. Она мне так и не простила потом этого.

Его слова подействовали на меня самым жутким образом, я вспомнил Томаса, его смерть во время пожара, то, о чем я старался не думать, старался всеми силами. Когда мы прощались, он сказал мне, что мы, возможно, еще увидимся. Я почувствовал непреодолимую потребность рассказать Крису о Торне, о своих походах в тюрьму, о Томасе, но меня останавливало справедливое подозрение, что вся эта история покажется ему бредом и он просто посмеется над моими страхами.

Приехал Бобби вместе с мастером по части починки мотоциклов в экстремальных условиях. Он копался довольно долго, Крис держал фонарь. Исправить повреждение все-таки удалось. Мы снова сели на многострадальное средство передвижения и без приключений под ненавязчивым конвоем Бобби доехали до дома.

Крис пил много, но при этом не только не пьянел, а наоборот (или это только казалось мне?) становился все трезвее. Мы лежали на большой, похожей на супружеское ложе кровати, беспрерывно курили и перебрасывались незначительными фразами. Харди время от времени задавал мне вопросы по поводу текстов песен и прикидывал, как их лучше спеть, я давал ему дилетантские советы, которые по большей части отвергались, но кое-что он все-таки принимал во внимание. Я не мог понять, в каком состоянии он пребывает, и что у него творится в душе и в голове. Он чувствовал себя, надо полагать, довольно беспокойно. Около трех часов ночи я решил, что, пожалуй, пора погасить свет и постараться уснуть. Пить Крис уже не мог или не хотел, он лежал с широко открытыми глазами, глядя в никуда. Я подумал, что он, пожалуй, успокоился и собирается спать. Я подошел в темноте к постели и начал осторожно раздевать его, сам он, я знал, раздеваться не станет, а мысль о том, что я буду лежать рядом с ним и между моим и его телом будет хоть какая-нибудь преграда, была для меня непереносима. Я расстегнул «молнию» на джинсах, уже будучи в полной уверенности, что если Крис и не уснул, то находится в прострации от выпитого. Но я заблуждался. Молниеносно сев на постели, он крепко схватил меня за руку.

— Не ожидал? — прошептал он с необычной, как мне показалось враждебной интонацией, он дернул меня на себя, так что я с трудом удержался на ногах.

— Я думал, ты уснул, — тихо ответил я, — разденься, Крис, я терпеть не могу, когда ты… лучше всего, когда на тебе ничего нет.

— Может, мне и на сцену так выйти? — спросил он, усаживая меня рядом.

— Ну, это ты преувеличиваешь, народ тебя не поймет, ты не забывай, — я разделся и лег, не шевелясь, наслаждаясь этой очередной маленькой войной, которую периодически мы объявляли друг другу, вероятно, для поддержания настроения. Крис тоже разделся, наконец, и лег, положив мне голову на плечо. Его тело было невыносимо горячим, и снова мне вспомнились слова юного японца из ресторана о Демоне Большого огня. Я почувствовал, как холодный пот выступает у меня лбу, это не был страх, это было присутствие рядом со мной и внутри меня чего-то, с чем я не справлялся, не умел обращаться, но что внушало мне ненасытное желание все больше и больше сближаться с этим человеком, преодолевая пропасть между нами, которая, кстати, и так постепенно становилась все меньше и грозила исчезнуть вовсе. Рука Криса легко скользила по моему телу, горячая, он дышал глубоко, видимо пытаясь замедлить процесс неуклонно нараставшего возбуждения. Я повернулся к нему и увидел, как неистово, безумно блестят черные зрачки, контрастируя с голубоватой белизной белка.

— Ты боишься меня? — вдруг спросил он, поцеловав меня в губы.

— Боюсь, о чем ты? — я действительно не понимал, что он хотел сказать.

— Ты смотришь так, как будто мы не в постели, а в операционной, я на тебя похож был, когда мне дыру в боку зашивали.

Я ничего не ответил, я изогнулся, проводя языком по его пылающей смуглой коже, и, взяв губами его напряженный, как стрела член, стал ласкать его языком, сходя с ума от хриплых стонов моего любовника, выгибавшегося и извивавшегося от этой бесконечно сладкой пытки, я не давал ему кончить, я чувствовал самые тончайшие подрагивания его мышц, и на секунду замирал, каждый раз, когда улавливал приближение конца.

— Я тебя убью, — закричал он, задыхаясь, но я крепко держал его, прижимая к постели, — я умоляю…

Я понимал, даже теряя голову от его иступленных криков, что перехожу грань, когда мое удовольствие превращается в жестокость, но оторваться я не мог. Внезапно с ревом он вывернулся, оттолкнув меня от себя и тут же прижав всем телом к постели так, что я с трудом мог дышать, и, раздвинув мои ягодицы, всадил с такой силой, что на секунду показалось, что я теряю сознание то ли от резкой неожиданной боли, то ли от наслаждения, чувствуя, как он, сокращаясь во мне, наполняет меня собою.

Он не двигался, продолжая лежать на мне и прерывисто дышать мне в затылок.

— Я тебя когда-нибудь убью, — повторил он не агрессивно, но с какой-то печалью и нежностью в голосе, как будто иного выбора у него и не было.

— Зачем, — тихо возразил я, меня била дрожь, я никак не мог успокоиться.

— Я слишком люблю тебя, — ответил он все также печально, — я никогда так не любил, никого, даже себя, малыш.

Я ничего не мог возразить на это признание, я утратил всякую возможность защищаться от этой страсти непостижимой, сжигающей, запредельной, превращающейся в самый сильный наркотик, какой только доступен человеческому телу и сознанию.

Возвращаемся, и это повергает меня в отчаяние. Город представляется мне настоящим кошмаром, почему невозможно было остаться там навсегда? Турне, в которое Крис уговорил меня с ним отправиться, обещает быть изматывающим. Ни на что хорошее надеяться не приходится.

Я позвонил Виоле. Она обрадовалась и пригласила меня к себе. Мы собирались уезжать в турне, и я собирался на всякий случай с ней попрощаться. Кто его знает, чем это кончится.

— Ты что, не спал ночью? — спросила Виола, потчуя меня чаем с гренками. — Выглядишь ты ужасно, Тэн.

— Да, были некоторые сложности. — уклончиво ответил я. — а где твоя мама?

— Она на соревнованиях. — заверила она меня

— А ты что делаешь? — спросил я ее уже совсем дружески.

— Я гуляю, хожу в кино, на тусовки разные. У меня есть друг. Очень симпатичный. Сейчас фотографию покажу.

Она удалилась за фотографией, а я с интересом рассматривал маленькую уютную квартиру с голубыми шторами на окнах.

— Вот, вот она, — резво прокричала Виола и прибежала назад с фотографиями в руках. — это мой друг, это мама, а это мой отец, но я его не видела с трех лет. Они с мамой развелись. — Она выложила передо мной все фотографии, и я начал по одной смотреть их. Ее друг у меня особого восхищения не вызвал, а вот ее мать оказалась очень красивой женщиной. Это была фотография, где она сидела верхом на лошади в великолепном костюме с спадавшими почти до гривы ее собственными пепельными волосами. И вдруг у меня все помутилось перед глазами, я ясно увидел на фотографии, которую взял следующей, хорошо знакомое мне лицо, гордое и полное чувства собственного достоинства, неотразимо привлекательное лицо Томаса Уиллиса. «Господи, — взмолился я в отчаянии — только не это!».

Виола обратила внимание на мое замешательство. Она наблюдала за мной и тут же спросила:

— Тебе больше нравится мать или отец?

— Кто этот человек? — спросил я, протягивая ей фотографию.

— Это мой отец, я его совсем маленькой видела, очень давно, он расстался с мамой и никогда больше не приходил, — сказала она, — мама говорила, что он был очень непростым человеком.

— Как его звали?

— Тиздэйл, это моя фамилия, — пояснила она, не понимая, почему я так заинтересовался ее отцом. — Я — Виола Тиздэйл.

— А имя, — настаивал я, — как имя твоего отца?

— Альфред, а что? — она ожидала моих объяснений, видимо в обмен на свою откровенность.

Я молча созерцал фотографию, затем я перевел взгляд на девушку, пытаясь отыскать в ней хоть какое-нибудь сходство с отцом. Но нет, Виола была совсем не похожа на него, если не считать только странного изгиба бровей.

— Ты его помнишь? — спросил я.

— Почти нет, а почему ты так испугался?

— Нет, все в порядке, — я овладел собой и предложил ей поговорить о чем-нибудь другом.

— Я так жду альбом «Ацтеков», о нем уже везде объявлено, они ведь отправляются в турне, ты знаешь?

— Да что-то слышал об этом.

— А ты больше не виделся с Крисом Харди?

— Да, нет, конечно, — бессовестно соврал я.

— А я о нем статью читала, там пишут, что он совсем перестал вести прежний образ жизни, очень изменился и вообще стал очень скучным.

— Да, представляю, что там понаписали. Ну, ладно, я пойду. Спасибо тебе за чай, — я поднялся и стал собираться.

— Тэн, а насколько ты уезжаешь? — спросила она меня, стоя босиком в прихожей.

Я заметил, что она плачет. Я подошел к ней и обнял ее:

— Мы еще увидимся? — спросила она, обливаясь слезами.

— Не знаю, — со всей честностью ответил я, — я был бы счастлив, если бы это случилось.

Я поцеловал ее и вышел. У подъезда никого не было. Я без приключений вернулся и застал Криса спящим. Он спал совершенно голым, как это было всегда, и я, посмотрев на него, вспомнил о татуировке. Я разыскал обложку диска и прикинул, каким образом лучше начать. Все инструменты у меня были, но вместо радостных мыслей о предстоящем мне творческом процессе в голову мне лезли одни чудовищные воспоминания о том, как клеймили римских рабов и каторжников в Испании. Что за идиотская мысль, сделать наколку на собственном теле?

Крис стоически перенес все муки, связанные с моими художествами. В результате получилось даже красиво, он заказал костюм, облегающий серебряный, с глубокими разрезами по бокам, так что символ будет видно, всем, кто захочет увидеть. Когда он привез его и оделся, я посмотрел на него и подумал, что кое-что хорошее в моей жизни все-таки еще осталось. Иногда у меня возникает подозрение, что он только притворяется, что понимает меня или хочет понять, а на самом деле он просто боится потерять возможность быть самим собой, то чего он был лишен раньше и с чем больше не хочет мириться. Его все устраивает, и все кажется ему блестящим, замыслы песен, одержимость энергией толпы.

Прилетели из Мюнхена в Болонью. С нами группа, толпа персонала и Даншен. Даншен меня узнал и даже поздоровался. Я думаю, что Крис напрасно тешит себя надеждой, что никто вокруг ничего не знает. Большинство, конечно, притворяются незрячими, но он просил меня присутствовать на концертах, только садимся мы в разные машины, я — с Бобби, а его везет какой-то специально предоставленный экипаж. Никогда даже представить себе не мог насколько отвратительно, когда близкий тебе человек является объектом вожделения толпы.

Неаполь. Стоит жара. Я не выхожу из номера. Второй раз мне довелось побывать здесь. В первый раз Генри изводил меня своими картами и телескопами. Сейчас меня достают журналисты, выйти вместе с Крисом нет никакой возможности, поэтому мы выходим исключительно по ночам, сидим на набережной в самых темных кафе. Все было бы терпимо, если бы не вчерашнее происшествие.

Мы сидели и пили кофе. Время было около двух ночи, и бояться было нечего, все охотники уже отправились в это время стряпать статьи по домам. Мы разговаривали очень тихо. Крис был сильно измотан данными концертами, контракт был достаточно суровый, я до сих пор жалею, что он от него не отказался, это при его-то миллионах. И вдруг я увидел за соседним столиком Генри, он сидел там, вероятно уже давно, с любопытством за нами наблюдая. Что он делал в это время в Неаполе, каким образом оказался в этом кафе? Но в любом случае это было дьявольское совпадение. Ничего хорошего оно мне не сулило.

— Крис, — тихонько сказал я, — здесь Генри Шеффилд, астролог.

Крис изменился в лице, прижал руки к вискам и покачал головой. Я понял, что он ждет от этой встречи крупных неприятностей.

Генри, как ни в чем ни бывало, подошел к нам и поздоровался. Мы сквозь зубы поздоровались в ответ.

— Разрешите присоединиться, — спросил он, располагаясь рядом с нами.

Они встретились глазами с Крисом.

— Господин Харди, то есть Крис, покорнейше прошу простить, — Генри кивнул учтиво, но не без сарказма.

— Мой дорогой племянник, — он посмотрел на меня и улыбнулся.

— Вы путешествуете вместе? — спросил он, — и как вам нравиться Италия?

За нелепостью его вопросов явно стояла какая-то коварная уловка.

— Я вас поздравляю, с успехом, это грандиозный успех, как и говорили звезды.

— Спасибо, — сухо ответил Харди.

— Кстати, — сказал Генри, — звонила какая-то мисс Паркер из обсерватории, она сказала, что мою визитку ей дал ты, и попросила ей помочь устроиться на работу. Я ее отослал в информационную лабораторию центральной библиотеки, но она даже обрадовалась. Потом перезвонила и очень благодарила.

Я вздохнул с облегчением, мысль о том, что я мог обмануть и без того несчастного человека, перестала меня мучить. Больше меня с Шеффилдом ничего не связывало.

— А в какой гостинице вы изволите проживать? — спросил он вновь.

— Какое тебе дело, — грубо ответил я.

— Ну, не скажи, дело всегда найдется, вот может быть вы, — он опять учтиво кивнул Крису, — пожелаете узнать, что вам сулит судьба.

Я встал и резко сказал моему другу:

— Идем отсюда.

Он покорно поднялся, и мы вместе быстро ушли.

— Он тебя ревнует, этот чертов астролог, — заметил Крис мрачно, когда мы вышли на набережную.

— Нет, он не умеет это делать, такие категории в его вселенной не существуют, но он не безобиден.

— А я говорю, да, — настаивал он, пока мы спускались вниз к причалу. Там было темно и безлюдно, свет фонарей не доходил вниз. Я встал, облокотившись на железную ограду, море тихо плескалось у самой площадки, на которой мы стояли. Крис обнял меня и крепко прижался ко мне, я догадывался, что встреча с бывшим соперником подействовала на него, как укус скорпиона, но я даже представить не мог, что это его так взвинтит.

— Как он это делал? — спросил он шепотом, его прерывистое дыхание обжигало мне шею. — Ну?

Я не отвечал, я упивался его возраставшим возбуждением, оно передавалось мне быстрее, чем электрический ток в замкнутой сети. Его сердце бешено колотилось.

— Он принуждал тебя или ты сам хотел? — продолжал он, задыхаясь от нетерпения, его голос, его неотразимый голос, от которого сходила с ума толпа на стадионах, становился все глуше и глуше.

— По-всякому, — отозвался я с притворным равнодушием, мне доставлял удовольствие этот допрос с пристрастием. Он терял контроль над собой. Он резко развернул меня, и я, стараясь не смотреть ему в лицо, сосредоточенно начал расстегивать его джинсы. Мы целовались с той ненасытной жадностью, которая провоцируется столкновением требующего немедленного удовлетворения желания с крайне неподходящими обстоятельствами.

— Ну, уж нет, — он остановил мою руку в тот момент, когда можно было меньше всего этого ожидать, — это слишком просто. Я хочу все.

— Нет, Крис, — тихо взмолился я, опустив голову ему на плечо, — только не здесь, нас увидят.

Он взял мою голову и, запрокинув ее, посмотрел на меня в упор:

— А ты боишься? Пусть видят, плевал я на них.

Он расстегнул на мне джинсы.

— Я тебе обещаю, этого недоноска ты забудешь надолго.

Я вцепился в ограду, прижавшись к ней лбом, меня охватило безумное желание закричать, но вместо этого я нашел в себе силы только стонать в такт его движениям, а они становились все жестче, он обезумел от моего невольного сопротивления, боль не уступала наслаждению. Он крепко держал меня за бедра, не давая мне подаваться вперед при каждом нажиме.

— О Господи, полегче, это невыносимо!

— Потерпи, малыш, — попросил он с невыразимой нежностью в голосе.

— Не могу!

Он неожиданно дернул меня на себя, войдя настолько глубоко, что я закричал во весь голос, и тут же вышел. Он успокаивающе погладил мои ягодицы, мокрые от его влаги, и осторожно развернув меня, опустился передо мной на колени.

— Ты простишь меня? — спросил он. Я обхватил руками его голову:

— Я хотел этого, — сознался я, глядя ему в глаза, — твои губы прекрасны, Крис, любовь моя, освободи меня…

Я взглянул вверх, там, на ступеньках стояли две девушки, совсем юные, лет четырнадцати, не более и, тайно следя за нами, увлеченно целовались.

Произошел ужасный случай на концерте, после того, как все закончилось и Крис выходил со стадиона я по случайному стечению обстоятельств курил, стоя рядом с машиной Бобби, Крис шел быстро вокруг него толпились журналисты, поклонники и еще куча народу, и вдруг произошло нечто непонятное, они все начали резко оборачиваться на меня и в следующую минуту часть этой толпы была уже вокруг меня плотным кольцом. Меня фотографировали, задавали вопросы, просили дать автограф, спрашивали, как я познакомился с Крисом, какие у нас отношения, правда ли, что это я делал ему татуировку, правда ли, что весь новый альбом о нашей любви, я попытался вырваться, но сделать это было невозможно. Крис, увидев все это, рванулся ко мне, он был в ярости, к нему присоединились Бобби, телохранители и все остальные, завязалась настоящая драка, кому-то из репортеров он так заехал, что тот уронил камеру, вмешалась полиция, меня в полном замешательстве затолкали в машину, и Бобби тут же погнал, не разбирая дороги. Мы заехали в самые грязные районы города и остановились под балконом трехэтажного полуразвалившегося домика, прямо около живописной грандиозной помойки. Прошло минут десять, мы молчали. Наконец Бобби повернулся ко мне и в первый раз за все время хорошенько рассмотрел его лицо.

Он был немолод. На вид ему можно было дать лет сорок. Вьющиеся без седины темные волосы придавали его лицу строгость, но ни в коем случае не отталкивающую. Сами черты были правильные, значительно более чем, например, у Криса, но назвать его красивым было нельзя. Нельзя было даже подумать об этом. Он смотрел на меня без осуждения, даже с состраданием.

— Досталось вам сегодня, — заметил он, доставая сигарету и закуривая.

— Еще как, — согласился я.

— Крису не повезло, — продолжал он, — теперь все это превратят в событие недели.

— А вы давно с ним? — поинтересовался я.

— Да как он стал с Грегори работать, с продюсером со своим первым, он их потом менял каждые полгода, но Грегори раскрутил их, умный был человек, но скотина.

Я пытался вспомнить, что же мне напоминает эта фамилия, и наконец вспомнил, я считал положение северных узлов для человека по фамилии Грегори, или это было имя?

— А как его звали? — спросил я о продюсере.

Бобби взглянул на меня очень внимательно.

— Дай Бог памяти, не могу сказать.

Мы помолчали. Он не отворачивался от меня.

— Вы компьютерные игры любите? — вдруг ни с того ни с сего спросил он меня.

— Не очень, я в основном интересовался графикой, но потом бросил.

— Зря, вот сейчас все с ума посходили от этой новой игры, знаете такую корпорацию «Vista», так они игру сделали никто выиграть не может, а в случае выигрыша приз — не деньги, а гораздо больше, работа, за которую платят так, что на всю жизнь обеспечен. Ну, это для программистов, конечно.

— Я слышал об этой игре, — сказал я, — но так и не узнал, в чем дело.

— Да, название у нее «Пылающая комната».

— А где находится эта корпорация, ну, то есть телефоны какие-нибудь есть?

— А вот это проблема, на упаковках-то никаких данных, ни адреса, ни телефона, ни факса, все засекречено. Поговаривают, что это для спецслужб игрушка.

— А вы саму игру видели? — спросил я.

— Да, видал пару раз, захватывает, конечно, у меня у сестры сынишка все время с ней возится, один компьютер сломал, теперь за другой принялся. А Крис правильно свой альбом назвал, название уже раскрученное, теперь еще больше ажиотажа будет. Вот, глядите, уже пишут об этом, — он пошарил рукой на соседнем сидении впереди и достал какую-то газету.

Я взял ее и увидел заголовок «Плагиат или сколько заплатили Крису Харди». В статье черным по белому была прописана мысль о том, что Харди является агентом корпорации и заключил с ней договор по поводу популяризации их продукта таким несколько нетрадиционным способом. Дальше говорилось о том, что альбом на самом деле слабый, а голос певца уже не тот, что пять лет назад и что сознание своей деградации и толкнуло его на эту нечестную взаимную рекламную акцию.

— А почему же «Vista» молчит, почему не напечатают опровержение, в суд не подадут? — с возмущением начал я допрос Бобби.

— Да им это на руку, это Крис один на один, а за ними целая организация. — пояснил он.

— Да, но это же клевета, я знаю, откуда это название, это я подал ему идею так назвать его! — воскликнул я вне себя от гнева.

— Вы? — изумился Бобби, — вот не ожидал!

— Послушайте, я вам расскажу, как было дело, — начал я откровенностью, отвечая на откровенность — я…

— Да ну что вы, — остановил он меня, — я вам верю, даже не беспокойтесь.

— Ну, как знаете, — с досадой осекся я.

Он отвернулся, завел машину, и мы поехали.

Фотографии попали в газеты. Это чудовищно. Я попытался объяснить Крису, что меня могут арестовать, но он сказал, что все это ерунда и все равно моего имени никто не знает, и не узнает никогда, что он об этом позаботиться, и прочую чепуху. Завтра мы должны лететь в Мадрид. Что за нелепая ситуация. Крис полон сил и оптимизма, ему все это кажется не стоящим внимания, потому что его концерты более, чем успешны, а меня он не отпускает ни на шаг от себя.

Бессмысленно вдаваться в подробности всего, что случилось, даже вспоминая об этом, я не испытываю ничего, кроме тошноты. Пожалуй, еще стыда, не знаю, понимает ли это Харди, сидя у моей постели третью ночь подряд. Хорошо, что он не спрашивает меня, почему я решился на эту глупость, а это было глупо и смешно. Последнее особенно отвратительно. Я еще сожалел об этом, сожалел, как о неудачной попытке освободиться.

Скандал медленно, но непрерывно катит свои волны по всем популярным журналам, странно, что еще в телепрограммах о нем не упомянули, вероятно, ждут, пока он не достигнет своего предела, все связи с появлением в продаже альбома «Ацтеков». Мне не понятно, почему до сих пор на мою физиономию не обратили внимание те, кому следовало это сделать в первую очередь, может быть, историю из-за смерти Томаса замяли, и больше никто не интересуется ее подробностями. Если это так, то я мог бы вернуться в Манчестер, хотя бы увидеть родителей и сестру, иногда мне кажется, что и они меня забыли.

Ни одна живая душа не знает об этом дневнике, мне даже любопытно, чтобы сказал Крис, если бы обнаружил его, скорее всего он бы не стал читать, ему это все кажется скучным и ненужным, но, наверняка, ему бы не понравилось, что я с такой рассудочностью излагаю здесь все детали наших отношений, он ужасно романтичен, этого только слепой не заметит. Я даже полагаю, что он всерьез воспринял мои рассуждения о комнате, только потому, что в его глазах это многообещающее приключение.

По моей просьбе мы после возвращения стали жить вдали от города, в результате ему надоело ездить в студию за пятьдесят километров, и он всем предложил переселиться в собственный дом со студией, по счастью, огромный, пока идет окончательная запись «Пылающей комнаты». А музыка получилась действительно отличная, я правда категорически против ее вытягивания на «должный уровень» за счет компьютерной обработки, но Крис говорит, что без этого сейчас не делается ни одна вещь.

Поначалу толпа народу, хотя все они и живут в одной части дома, а мы — в другой, меня серьезно угнетала. Но потом мне это даже начало нравиться.

С ними приятно работать. Джимми, что называется, человек моего круга, очень открытый, но явно с комплексом несостоявшегося интеллигента. Читает Гибсона и страдает от того, что никак не может привыкнуть к его стилю. Патрик, которого все зовут Крошка Пэтти, замечательный тип, весь в себе и постоянно ест сладкое. Он привез с собой вагон шоколада и постоянно норовит всех угостить, причем запивает его виски. Непонятно, как в эту компанию попал Арчи, у которого жена, двое детей и четыре собаки. Он выглядит, как постоянно борющийся с наступающим хаосом криминала горе-полицейский, очень добродушный, но требовательный. Все их записи превращаются в сплошной цирк, в который я, как ни странно, вписался довольно удачно.

Если бы не Элис. О ней я не могу сказать ничего хорошего, хотя Крис и уверяет меня, что это «женщина с головой и к тому же очень надежная». Она стала его имиджмейкером случайно, так он меня уверяет, я же подозреваю, что то, что он считает случайностью, ею было заранее задумано и просчитано. Ее привел знакомый Криса, после концерта в K***. Это женщина среднего роста, брюнетка, всегда элегантно одетая, но почему-то, как правило, в серое. Ей лет тридцать и, насколько я понимаю, она давно, сильно и безнадежно любит Криса. Но любит не так, как это бывает с неразделенным чувством у женщин, а с какой-то скрытой, очень глубокой агрессивностью. Я замечал, что она единственная, кому позволяется говорить Харди колкости, кроме меня, разумеется, но в отличие от нее, я это всегда делаю наедине. Впрочем, ее нападки носят объективный характер. Меня она явно ненавидит и обращается со мной очень почтительно, но прецедент все же имел место.

В доме есть огромная столовая, специально для торжественных обедов и, когда была записана первая часть альбома, Крис всех пригласил отметить это. В столовой целую стену занимает огромный роскошный балкон в венецианском стиле, он увит виноградом и какими-то экзотическими вечно цветущими растениями. В общем, место безупречно подходяще для созерцания окрестностей, особенно на закате, с него видны старые, уже ставшие декоративными ветряные мельницы, и для окончательной идиллии не хватает только маленького стада овечек с пастухом и флейтой. Ночью же покрытые мраком холмы напоминают мрачные пейзажи Розы, под усыпанным звездами августовским небом.

На ужин в результате должны были собраться Марта, менеджер по, так сказать, бытовым вопросам, Элис, группа, я, Крис и еще человека три из тех, кто помогает раскрутке диска, представители от своего босса, с которым и был заключен контракт. Даншен получил приглашение, но отказался из-за каких-то неотложных дел. В последнее время я вообще с ним редко сталкивался. Все обещало быть весьма пристойным. Крис оделся просто, без претензий, джинсы и футболка и, разумеется, свой браслет «девственницы», как я именую его втайне от него, и который я терпеть не могу, больше, чем его ремни с пряжками от Каррерас.

А вот Элис всех поразила. Она была на этот раз не в сером, а в красном платье, с высокой прической из блестящих темных волос, яркая, как звезда, но по-прежнему отталкивающая. Когда все уселись за стол, я подумал «И что это нашло на Криса, что он решил дать такой благопристойный прием вместо нормального дебоша в каком-нибудь клубе?». Ребята от босса оказались любителями анекдотов, развязными, но свое дело знающими, все много пили, спорили черт знает о чем. Я сидел по левую руку от Криса, рядом со мной сидела Элис. Крис ожесточенно обсуждал чей-то проект и все время хохотал, пытаясь то ли завести, то ли вывести из себя одного из парней от босса, все шло как надо. Те, кто хотел, потихоньку разбредались из-за стола и перемещались в соседние комнаты, где подавалось кофе и небезызвестные сигары. Я вышел покурить на балкон. Я, вероятно, никогда не смогу забыть то странное чувство, которое охватило меня при виде мира, объятого мраком ночи и тишиной, такой глубокой, что ни один листок на деревьях не шевелился, залитый светом, шедшим сквозь множество стеклянных дверей. Призраки мельниц на горизонте стояли торжественно и одиноко. Я вдыхал пьянящий запах цветов и курил, и снова меня посетило странное чувство, что, быть может, все это только сон, а на самом деле утром мне предстоит проснуться в своей комнате и услышать за дверью голос сестры: «Тэн, хватит спать, кофе готов, он остывает». Я услышал, как кто-то быстро прошел за моей спиной, и оглянулся, на балкон вышла Элис. Мы посмотрели друг на друга.

— Позвольте мне прикурить от вашей сигареты, — обратилась она ко мне, доставая из пачки длинную тонкую сигарету и зажимая ее зубами.

Я протянул ей сигарету.

— Вы меня недолюбливаете, Тэн, не так ли? — спросила она, глядя на меня пристально и при этом улыбаясь.

— С чего вы взяли, — возразил я, — мне все равно.

— Я вам не верю, — продолжала она, — вы думаете, я предвзято отношусь к вам из ревности? — она подняла свои длинные тонкие брови.

«Она умнее, чем можно было ожидать, еще умнее, чем я думал», — заметил я про себя.

— Знаете, чего мне до сих пор не понятно, — говорила она, — мне непонятно, как вы, а вы ведь художник и человек со вкусом, я в этом не сомневаюсь, могли опуститься до того, чтобы стать его игрушкой.

Мне сложно передать насколько сильно меня уязвили ее слова. Но я ничего не ответил.

— Я ведь сама приводила к нему мужчин, однажды даже привела своего бывшего любовника, ему нужны были деньги, а Крис всегда хорошо платил за ночь, у него всегда были проблемы в постели, а особенно когда он женился на Мерелин. Теперь вы понимаете, что я не имею на него никаких видов? У нас сугубо деловые отношения.

Она подошла ко мне ближе и заглянула мне в лицо. Я глубоко вздохнул.

— Элис, — сказал я наконец, — меня не интересует все, что вы говорите, поэтому прошу вас не продолжать ваши откровения.

— Вот видите, — разочарованно отозвалась она, — вы обиделись на меня, а ведь я хотела только сделать вам предложение. Если когда-нибудь вы захотите отомстить Крису за все унижения, а когда-нибудь вы поймете насколько это унизительно для вас, увы! Вам нужны деньги, как и моему бедному Ричи, так вот если вы надумаете свести с ним счеты, позвоните мне и располагайте мною от корней волос до кончиков пальцев.

Она резко повернулась на высоких каблуках и вышла с балкона.

Разговор оставил у меня крайне неприятное впечатление. Я начал сомневаться в том, что она действительно влюблена в Криса, а если даже и влюблена, то у нее весьма извращенная фантазия. Допустить мысль, что ей нравлюсь я, это все равно, что признать абсурд основным жизненным законом. После этого столкновения я тут же удалился в нашу половину дома и лег в постель. Я лежал в темноте, и то был первый раз в моей жизни, когда я позволил себе лить слезы. До сих пор я относился ко всему вокруг с интересом, и он защищал меня от ран и чрезмерно сильных эмоциональных потрясений. Но сейчас этот интерес был утрачен. Жизнь не казалась мне чем-то заслуживающим изучения. Я впервые задумался над тем, о чем боялся думать — о неотвратимой конечности всякого дара. Имеет ли значение, каковы истинные чувства Криса и его движущие мотивы, будь то скука, сексуальные комплексы, стремление эпатировать публику или настоящая страсть? Я самоуверенно полагал, что моя миссия заключается в своевременном вмешательстве в его жизнь, может быть я заблуждался и моя миссия заключалась в том, чтобы научить его страдать, чтобы затем, наконец, он обрел покой, семью, жену, детей, стабильную человеческую жизнь. Нет, с таким голосом, как у него, этот вариант явно не подействует. Мои мысли целиком сосредоточились на пылающей комнате. Я словно забыл о существовании моего друга. Я пытался понять, чего они хотят от меня, в чем я сделал осечку, и как мне следует поступить дальше, чтобы исправить ситуацию. У меня было два выхода — на выбор. Первый — отправиться к конечной цели немедленно, второй — сделать еще одну попытку, позвонить Торну и попросить его о встрече, рассказать ему все о моем прошлом, настоящем, о Томасе, о Генри, о… Фигура Джеймса Торна приобретала в моих глазах все большую притягательность. С ним я связывал возможность избавиться ото всех неприятностей. А между тем я прекрасно отдавал себе отчет в том, сколь дик был это порыв. Я встал и стал методично разыскивать среди своих вещей скальпель, наследие моего деда-хирурга, как и широкую прочную резинку, я всегда возил их с собой, на всякий случай. Я не был болен и не был пьян, я спокойно вошел в ванную, включил воду погорячее и прикрыл дверь. Уже лежа в ванной, мне вспомнилась ночь на пристани, «ни одно переживание не может длиться вечно и любовь тоже не является исключением» — это была строчка из книги о Шелли. Я невольно улыбнулся тому, насколько прочно литературные архетипы властвуют в моем сознании, и перетянул руку повыше локтя. Постепенно вена на сгибе становилась все заметнее, я пождал еще немного, прислушиваясь к пульсации крови в руке и затем аккуратно дважды полоснул скальпелем, кровь потекла, поначалу даже брызнула, но затем стала сочиться тихо и умеренно. Я опустил руку в горячую воду. Боль я чувствовал лишь слегка, мне нравилось наблюдать за тем, как вода постепенно приобретает розоватый оттенок, гармонируя с перламутровым покрытием ванной. Я закрыл глаза и положил голову на мраморный выступ. Мне не было плохо, и, главное, не хотелось ни о чем думать. Так шло время, сколько, я не знаю.

Я пришел в себя и почувствовал страшную тошноту, было такое ощущение, словно внутри меня кровь превратилась в расплавленный свинец. Вероятно, это было следствием упавшего давления. Крис наклонялся ко мне, и на его лице была растерянность, делавшая его похожим на ребенка, который вдруг потерял мать и не может понять, почему же она больше не в состоянии ответить на его зов. Я обвел глазами комнату, никого кроме него, не было рядом, я лежал на кровати с крепко перевязанной рукой. «Значит все-таки успел», — не без разочарования подумал я.

— Ты вызвал врача? — спросил я его.

— Да, — ответил он, — Элис сказала, что мы во время вошли.

При упоминании этого имени я усмехнулся.

— Ты поедешь со мной в больницу? — спросил я.

— Да, — тем же тоном ответил Крис.

Меня привезли в больницу, а я бы предпочел Пылающую комнату. Но, видимо, Пылающая комната отвергала меня, как ненужный сорный предмет и я годился только на то, чтобы быть пациентом доктора Барта.

Мы ужинали вдвоем. Я ел с аппетитом, после своей неудачной выходки, я чувствовал потребность восстановить свои силы. Крис, наоборот, не ел ничего, а только пил по старой привычке джин прямо из бутылки.

— Вот скажи, — сказал он, стараясь быть спокойным, — что на тебя нашло, Тэн?

— Не знаю, — искренне ответил я.

— Как же мы войдем в эту чертову твою комнату, если один из нас умрет? — спросил он, несказанно удивив меня тем, что он так отчетливо держал в сознании наш давний ресторанный разговор.

— Ты думаешь, мы в нее должны входить? — поинтересовался я.

— Ты же сам так сказал, — ответил он с недоумением. — Ты же с меня слово взял. Я разве его нарушил? Чем я тебе не угодил?

— Да ты тут ни при чем, Крис, — возразил я, — и потом понимаешь, я вообще не могу быть уверен, что эта комната существует, что это не продукт моих фантазий, галлюцинаций, бреда какого-нибудь.

Крис встал и начал ходить по комнате из угла в угол. Я продолжал есть, не глядя на него.

— Хорошо, — согласился он, — ну, нет твоей комнаты и черт с ней, что же это значит, что нас тоже нет, — он схватился за свое плечо, как будто желая удостовериться что он все-таки существует как физическая реалия. — а наша любовь, я ведь люблю тебя, это тоже галлюцинация? — он подошел ко мне и опираясь на спинку стула навис надо мной как скала. Я прекратил есть.

— Я не знаю, — ответил я, — я многого не понимаю. Кто, например, эти статьи писал о тебе и корпорации «Vista», почему ты все это не опровергаешь?

— Какая еще корпорация? — спросил он, с искренним изумлением.

— Есть такая корпорация, — пояснил я, — она выпускает игру, игра тоже называется «Пылающая комната». Геймеры, хакеры, программисты на ней зациклены, потому что тот, кто выиграет, получит, какой-то очень выгодный контракт с корпорацией, ну понятно, что выиграть не каждый может, для этого надо быть профессионалом.

— Терпеть не могу компьютеры, — с неистребимой ненавистью заметил Крис и отошел от меня, даже отшатнулся, как будто я был тем самым воплощением ненавистного ему мира IT.

— Ты их не любишь, но это не значит, что они не существуют, — возразил я, — ты поешь, хорошо поешь, тебя за это носят на руках, это прекрасно, но есть и другая жизнь, например, жизнь программиста, он всю жизнь имеет дело с компьютером и вот вдруг два ваших мира пересеклись в одной точке, что-то случилось, что-то заклинило.

Он посмотрел на меня своими зеленоватыми глазами с наивным доверием человека, который вдруг услышал, что, оказывается, высшие виды в ряду эволюции произошли из низших. При всей его дикой разнузданности в нем была какая-то невежественная невинность достойная викторианской эпохи.

— А ты откуда, из какого мира? — спросил он, вероятно, первый раз за все время, задавшись этим вопросом.

— Ты хочешь знать по каким законам живут люди той среды, из которой я происхожу?

— Ну да, — подтвердил он.

— Я вырос в семье, где считалось необходимым дать детям хорошее образование и не просто хорошее, а как можно лучшее, сделать человека эрудитом, интеллектуалом, размышляющим над смыслом жизни, законами развития общества, этикой и эстетикой, над проблемой сосуществования добра и зла.

Крис слушал меня с явным интересом.

— Я как старший ребенок должен был унаследовать профессию отца, но получилось, что больше она пришлась по душе моей сестре. Мне нравилась графика, я мечтал стать художником. С детства мне внушались принципы общечеловеческой этики — не причинять зла, не лгать, не предаваться низменным страстям и прочее. Короче, я собирался окончить университет по специальности графика, получить хорошую работу, дизайнера или еще что-нибудь, жениться, завести детей, пить чай вместе со всей семьей и ездить по выходным на пикники. Читать моих любимых авторов и…

— И ты бы не сдох от скуки? — с несказанным удивлением поинтересовался Крис.

— А ты, разве ты не дохнешь от скуки, — возмутился я, — ты нажираешься до бесчувствия, куришь всякое дерьмо, трахаешься с кем попало, женишься на каких-то чудовищах, вроде этой твоей Мерелин, потому что это престижно.

— Но я ведь пою, — возразил он с чувством собственного достоинства, — мне это можно, я не хочу жить как все, как мой отчим, как Арчи, как ты только что рассказывал. Я хочу… света… — он задумчиво протянул последнюю фразу. — А что ты говорил про корпорацию?

— Тебя обвиняют в том, что ты их рекламируешь и за счет популярности их игры собираешься продать свой новый диск.

— Вот сволочи! — воскликнул он в праведном гневе, — да кто они такие, чтобы я их рекламировал, где ты это дерьмо откопал?

— В газете, мне Бобби показал.

Крис приуныл и долгое время ничего не говорил. Но потом вдруг ожил.

— Скоро наша презентация, вот я устрою им рекламу, — пообещал он.

— Только не надо скандалов, Крис, — осторожно попросил я, — меня ведь разыскивают.

— Да ты тут ни причем, я эту корпорацию разнесу, — пояснил он.

— Нет, не надо, — настаивал я, — лучше проигнорируй все это. Не надо привлекать к себе и ко мне внимание.

В конце концов, он явно остался при своем мнении.

Перед самой презентацией произошла странная вещь — сломалась многострадальная «девственница». Крис был вне себя от ярости, кидался всем, что попадалось под руку, орал на менеджеров, требовал, чтобы Марта немедленно заказала дубликат, уже второй, а когда понял, что сделать его все равно не успеют, закрылся в комнате и никого не желал пускать к себе. Приехала Элис и, посмотрев на меня с притворной нежностью, сказала:

— Вам придется с ним поговорить, нельзя срывать это мероприятие, Даншен предупреждал, что это обернется катастрофой.

Я подошел к двери и тихо постучал. Крис не ответил. Я постучал громче. Ключ в замке щелкнул, и дверь открылась. Крис стоял и смотрел на меня.

— Можно войти? — спросил я его.

Он отошел, пропуская меня, и опять закрыл дверь на ключ.

— Все будет нормально, — сказал я, опускаясь рядом с ним на пол, — тебя ждут, пора ехать.

— Я спросил Бобби, где эта корпорация находится, чтоб ей пусто было, — заговорил он, — а он мне в ответ, что де нет ни адреса, ни телефона, а на обложке этой их коробки с игрой какие-то руины, ну замок такой, в пламени. Вон на столе лежит.

Я подошел к столу и взял коробку. На ней действительно был изображен замок, но при всем моем знании архитектуры я не мог бы охарактеризовать его стиль, может быть, его и вообще не было, а это была только выдумка дизайнера.

— Ну и что ты переживаешь? — спросил я.

Крис покачал головой.

— Давай собирайся, — поторопил я его, — тебя Элис ждет. — Я положил ему руку на плечо. — Я не поеду, то есть я поеду, но не буду выходить из машины.

Он нахмурился.

— Ты меня стыдишься? — спросил он

— Тебя? — не понял я.

— Ты стыдишься нашей связи, да?

— Я стыжусь себя, Крис, того, что я туп, и не могу тебе ничем помочь и себе тоже.

— Почему ты не можешь просто радоваться жизни, просто любить?

— Потому что слово «просто» в нашем случае неуместно.

7

Лимузин ехал в гору, это было понятно, хотя за затемненными стеклами Стэн не видел ничего. Он видел наискосок от себя темный затылок Бобби, шофер, как всегда, невозмутимо рулил, рядом сидел Крис, непривычно тихий, одетый в черные джинсы и не по июньской погоде в темный пушистый свитер. Волосы его рассыпались по плечам, а на коленях лежал тот самый нож, которым они принесли клятву в верности. Крис смотрел перед собой и, то ли это показалось Стэну в полумраке машины, то ли было на самом деле, но Харди был бледным, как мел, как будто с него разом сошел весь его вечный загар. «Он просто умер», подумал Стэн. «И я, значит, тоже». Это был очевидно и определенно сон, но Стэна это мало волновало. Иногда ему казалось, что вся его жизнь просто затянувшееся сновидение, так что какая разница в какой сон попадать.

Машина затормозила и через минуту Бобби распахнул дверцы. Они вышли. Лимузин остановился перед Замком Ангелов. Но теперь он выглядел совершенно по-другому. Он был полностью и окончательно достроен, и только сейчас Стэн понял гениальный замысел неизвестного архитектора. Все то, что было неуклюжим, угловатым и незавершенным, внезапно слилось в дивное гармоническое единство, возносившееся в небеса. Стэн увидел, что замок был сделан в скале, он сливался с горой и становился все уже, по мере того, как стремился к собственной вершине. Черные шпили, казалось, пробивали тучи, зубцы осадной стены разрезали небо и землю. Теперь замок уже не казался сделанным из стекла и бетона, он был облицован черным камнем, странным, никогда не виданным Стэнфордом, глухой, словно бархатной черноты с внутренним красноватым отблеском. Бетонная площадка на которую выходила дорога, тоже исчезла. Теперь под ногами была мощенная розоватым камнем мостовая, посередине которой кто-то разбил клумбу. Росли на ней самые разнообразные цветы с одним единственным сходством — все они: розы, гвоздики, пионы, бархатки, георгины, — были всех оттенков красного.

— Красиво, — услышал Стэн свой собственный голос со стороны. Крис улыбнулся ему. За исключением непривычной бледности, это был самый обычный Крис. Он подошел к клумбе и сорвал большой темно-красный георгин. Стэн с необычной для снов отчетливостью следил за ним, он видел каждый шов на его джинсах, как ветер треплет длинные черные пряди волос Криса, видел след, который его тяжелый с металлическим мыском ботинок оставил на клумбе. Крис вернулся к нему и протянул цветок.

— Держи, — сказал он. — Это тебе, всегда хотелось подарить тебе цветов, но я боялся, что ты меня с ними пошлешь. — И он улыбнулся своей неотразимой наглой улыбкой.

Стэн вздохнул и принял подарок. Крис был неисправим, даже во сне он умудрялся воровать цветы с клумбы.

— Идите, — сказал Бобби за спиной Стэна. — Ты не забыл, Крис, вас приглашали на семь.

— Ага, — беспечно отозвался Крис. — ты жди нас не раньше утра.

Судя по всему, они были приглашены на какую-то вечеринку. Они поднялись по отделанной красным камнем лестнице. Огромные, метра четыре в высоту двери, выделанные из темно-коричневого с причудливой резьбой дерева распахнулись перед ними, и Крис и Стэн вошли в холл. Он был таким же огромным, каким его запомнил Стэн. И в бассейне так же стояла черная вода. Только теперь разрушенный пол покрыли мрамором, черным и блестящим, как лед, стены облицованы серым камнем, нежного, почти перламутрового оттенка. У самого входа в стену было вделано огромное зеркало. И Стэн, никогда не видевший себя во сне со стороны, с любопытством заглянул в него. Он был одет почти так же, как Крис: черные шелковые брюки и черная же водолазка. Единственным ярким пятном был цветок, который он держал в руке, точно так же как на фоне черной одежды Криса выделялось голубоватое лезвие ножа, он так и не вложил его в чехол, и не оставил в машине, он просто сжимал его в опущенной правой руке, а левой придерживал Стэна за плечи. Стэн вдруг удивился очевидной, но никогда не отмечаемой им вещи: внешне они были полной противоположностью. Светловолосый, светлоглазый, бледный Стэнфорд Марлоу, и смуглый, темноволосый Крис Харди. Так словно их задумали, как негатив и позитив одного и того же образа. На какой-то короткий миг Стэну показалось, что он улавливает странное сходство между своими тонкими англосаксонскими чертами и резким очерком лица Криса, но он не успел испугаться своему открытию, как в холле прозвучал голос.

— Добро пожаловать. — произнес он. Они синхронно обернулись. Рядом с бассейном стоял высокий человек в обычном темном костюме. Стэну он показался совсем не старым, напротив, ему было лет тридцать от силы. Темные вьющиеся волосы он собрал в хвост, больше всего в его лице Стэна поразили большие абсолютно черные глаза, блестевшие, как полированный оникс. Они пошли к нему через зал, Крис все так же обнимал Стэна за плечи. В шаге от незнакомца они остановились, Стэн видел на лице своего приятеля знакомое выражение, веселую наглость с какой-то странной безуминкой, словно Крис боялся, но защищался от собственного страха этой готовностью, наплевав на все, идти напролом.

— Гордон Хауэр — низким красивым голосом произнес незнакомец и протянул им руку. Стэн пожал сухую горячую ладонь, с трудом пытаясь отделаться от желания сказать «А я вас таким себе и представлял».

Они не назвали своих имен, судя по всему, это было и не нужно. Хауэр повел их наверх по лестнице, начинавшейся прямо из холла. Стэн шел, держа свободной рукой руку Криса.

Они поднялись на второй этаж, и провожатый пригласил их в лифт. Он ничего не говорил, только изредка улыбался, поглядывая на них своими странными черными холодными глазами. Поднявшись, по ощущениям Стэна, очень высоко, они вышли из лифта и оказались в коридоре. Пол был устлан темным багровым ковром. На стенах почему-то горели факелы, их рваное пламя освещало все ровным тусклым светом.

— Пытать привели, — шепнул Стэну Крис, явно стараясь его развеселить. Стэн невольно улыбнулся. Уж очень натуральный был Крис во сне. Они шли все дальше, провожатый на полшага впереди. Они проходили мимо запертых дверей, Стэну было дико интересно, что за ними. Он глянул на своего приятеля и понял, что тот мучится любопытством. Крис подмигнул ему, они как всегда договорились без слов, и чуть отстав, сделал шаг в сторону и толкнул одну дверь. На пол упал светлый треугольник дневного света. За дверью оказалась обстановка обычного офиса. За окном панорама города, поднятые жалюзи, на столе компьютер. В комнате находились Даншен и Торн. Они спорили. Стэн не разбирал ни слова, словно у телевизора выключили звук. Серьезное лицо Торна потяжелело, губы кривились. Даншен был в ярости, Стэн никогда не видел у него такого выражения, лицо журналиста исказилось, глаза горели багровым огнем, с губ летели брызги слюны. Завороженные этим зрелищем Стэн и Крис застыли на месте.

— Да что же с ним такое? — проговорил изумленный Крис, и тут дверь захлопнулась. Спокойный голос Хауэра прозвучал над ухом Стэна, как щелчок хлыста.

— Вам нельзя на это смотреть.

Никто не возражал. Они поплелись дальше, причем Крис недоуменно хмурился.

Наконец они подошли к двери в конце коридора. Хауэр распахнул ее, и жестом предложил заходить.

Это был настоящий рабочий кабинет очень богатого и очень занятого человека. Все стены уставлены шкафами с книгами и какими-то папками, прямо перед ним огромный письменный стол, в кожаном кресле свободно развалясь и закинув ногу на ногу сидел широкоплечий белокурый человек. У него были синие яркие глаза и ястребиный нос. И снова странное ощущение, словно он видел еще одну такую пару: негатив и позитив, охватило Стэна.

— Конрад? — удивленно произнес Крис, — Мел Конрад?

Человек встал. Он был очень высок. Он улыбнулся им, и в первый раз за этот странный отчетливый сон сердце Стэна упало в пятки, ему стало по правде страшно.

— Отлично — сказал Мел Конрад. — Давно хотел на вас взглянуть.

Стэн вцепился в руку Криса, он не хотел, чтобы на него глядели, он вообще ничего не хотел, и тогда, не отпуская руки возлюбленного, он стал выдираться из сна, все кругом поплыло и закачалось, он попытался проснуться, открыть глаза, но не смог и полетел куда-то в черную яму сна без сновидений.

Проснулся Стэн около часу. Криса не было, он уехал на запись, и, видно, давно, потому что простыня была холодной. Сон стоял перед глазами Стэна, как будто это был посмотренный наяву фильм. Он покрутил головой, посидел на кровати, отчаянно пытаясь все это забыть, но не вышло, тогда он нащупал на кресле тяжелый черный халат Криса, влез в него и поплелся на кухню. Он плеснул себе холодной воды в лицо, немного очухался и полез в буфет за кофе. Тут его внимание привлекла надпись, сделанная на холодильнике красным маркером. Другого вида записок Крис не признавал.

«Ты не забыл? Ровно в шесть!» — гласила она.

— Не забыл, не забыл… — проворчал Стэн, — не нуди.

Сегодня в шесть должно было состояться знаменательное событие, совершенно затмевавшее следующую за ним вечеринку. Стэн должен был появится в студии «Ацтеков». Он был уже знаком с ребятами, даже жил с ними в одном доме, хотя и старался не общаться с ними совсем близко. Но в студии до сих пор не показывался. Это было что-то вроде «вступления в свет».

За завтраком Стэн понял, что отвязаться от сна не удаться, разве что только он сможет перевести его на бумагу. Он пошел в комнату, достал большой лист в ватмана и стал набрасывать очертания Замка Ангелов, клумбу, лица Хауэра, Конрада, Криса, свое собственное. Потом в голове у него начал складываться текст, и он стал записывать его на полях. Стэн так увлекся, что абсолютно забыл о времени. От его забытья его отвлек звонок. Это был Бобби, он уже ждал в машине, было пять часов. Бобби специально приехал пораньше, потому что знал, что Стэн всегда норовит опоздать. Марлоу чертыхнулся, торопливо свернул ватман и засунул его в такое место, в котором его бы не нашел Крис, и принялся одеваться. Он не собирался рассказывать своему другу про сон, но странное озорство подтолкнуло его одеться так же, как во сне. Не хватало только красного цветка. Через пятнадцать минут мельком глянув на свое бледное отражение в зеркале, он выскочил на улицу и сел в машину.

Приехав на место, Стэн еще некоторое время постоял в коридоре шагах в двадцати от двери. Он предпочел бы, чтобы Крис к нему вышел. Ему все еще было дико неловко. Он даже согласен был бы на Джимми. Но вместо этого мимо проходили какие-то типы большей или меньшей степени бритости, кудлатости и страхолюдности, и оглядывали его с головы до ног с явным интересом. Один парень, с гладкой, как колено, головой, в диких, на взгляд Стэна, просто падающих штанах и ужасной желтой майке с надписью «А не пошел бы ты…»., просто остановился и, не смотря на столь недружелюбную надпись, стал вполне благожелательно разглядывать Стэна. Марлоу уже морально готов был нырнуть за дверь, там хотя бы были относительно знакомые люди, как в коридоре появился Арчи. Увидев Стэна, он радостно заулыбался, поприветствовал желтомаечного зеваку дружеским:

— Чего смотришь, проходи, не задерживайся, — и сгребя Стэна, за плечи поволок его в студию.

— Да ты чего, что ты тут стоишь, — басовито ворковал он по дороге. — все тебя ждут. Крис уже на потолке висит, ты знаешь, ты написал такой классный текст, просто отпад, Крошка уже музыку написал, знаешь, что-то вроде… — и с потрясшим Стэна искусством звукоподражания Арчи надудел ему в ухо какую-то мелодию, поскольку Стэн просто не знал к какому из написанных текстов это относиться, он просто покивал головой. Арчи толкнул дверь, и они вошли. Увидев его, Крис выдохнул, как вынырнувший пловец. Джимми приветственно помахал рукой. Крошка, покинувший свои барабаны и сидевший на столе с бутылкой пива, радостно крикнул «Привет», не отрывая от Стэна своих любопытных невинных голубых глаз. Он уже давно пытался пообщаться со Стэном поближе. Крошка Пэтти вообще был чрезвычайно жаден до всяких проявлений многообразной жизни.

— Вот привел, — сообщил Арчи громко, — а то стоит в коридоре, как бедный родственник.

Тут в комнате образовалось какое-то множественное движение, совершенно Стэна потрясшее. Его усадили, вручили ему пиво, на окрик Криса послушно заменили пиво на сок, предложили сэндвич, или, на выбор, пиццу, салат, суп из термоса, приготовленный женой Арчи, яблочный пирог, приготовленный ей же, а так же выползший из-за пульта Андеграунд сообщил, что он готов продемонстрировать первую песню на его стихи. «Боже, что они про меня думают», — в ужасе подумал про себя Стэн, покорно жуя сэндвич и прихлебывая сок. Это почтительное отношение, словно он был красивой девушкой, было для него полной новостью. Наконец ему дали взглянуть на Криса, и тут Стэн обомлел. Харди был одет точно так же как во сне, те же черные джинсы, ботинки с металлическими мысками, волосы не собраны в хвост, только свитер был заменен по жаре тонкой черной рубашкой, но и так впечатление было полным. Не хватало только ножа.

Стэн смотрел на него минуту, не отрываясь. Потом Крис спросил тихо и серьезно:

— Что случилось, Тэн? Что с тобой?

— Все в порядке, — произнес Стэн ужасно замедленно.

— Тебе нехорошо? — прозвучал под ухом голос Джимми. Стэн нашел в себе силы обернуться к нему и улыбнуться гитаристу.

— Все нормально, ребята, у меня просто голова закружилась.

— Хочешь пива? — спросил ударник, твердо уверенный, что пиво это панацея от всех болезней, включая лейкемию и СПИД.

— Нет, спасибо.

— Ладно, ребята, мы едем? — спросил Крис деловито, продолжая тревожно поглядывать на Стэна.

— Конечно, едем. — отозвался Джимми. Он тоже смотрел на Стэна с каким-то мучительным беспокойством на лице. Стэн подумал, что, наверное, гитарист знает обо всей этой истории больше, чем ему позволил узнать Крис. Однако тут уже поднялась какая-то невнятная суматоха, и Стэн почел за благо вытряхнуть всю мистику из головы и сосредоточиться на происходящем.

Арчи и Андеграунд, к слову сказать, очень нравившийся Стэну своей спокойной и безмятежной повадкой и безграничным терпением, с которым он сносил весь шум и беспокойство, производимые «Ацтеками», влезли в роскошную гоночную машину Крошки Пэтти. Вечеринка должна была происходить в его доме, так что ударник всю дорогу орал, что надо поспешить — все уже скорее всего, собрались. Остальные сели в Кадиллак. Джимми на переднее сидение, а Крис и Стэн сзади, причем Крис тут же сжал руку Стэна своей сухой горячей рукой и не отпускал всю дорогу.

У Крошки был красивый дом в одном из лучших кварталов города. Очевидно, ударник все-таки с умом тратил деньги, несмотря на своей внешнее возмутительное раздолбайство. Гости действительно уже собрались. Когда Стэн бок о бок с Крисом и Джимми вошел в гостиную, у него немедленно появилось желание исчезнуть. Огромная комната с баром и бассейном в полу была набита разнообразным народом, одетым так, как только может подсказать извращенная фантазия нынешних модельеров. Кое-где Стэн увидел и знакомые, в основном по телеэкрану и журналам, лица. С одной стороны, он ужасно хотел смыться отсюда, потому что был уверен, что его появление вызовет подозрения, а с другой — понимал, что в этой пестрой людской толпе он останется незамеченным, поскольку был уверен, что на этой вечеринке не все знакомы и друг с другом и с хозяином.

«Ацтеков» приветствовали радостными воплями, Крису на шею тут же бросилась роскошная блондинка в обтягивающем красном платье, причем Стэн сразу понял, что блондинка совершенно натуральная, ее роскошные светлые кудри лились на спину, как водопад, да и формы выглядели вполне естественными, не силиконовыми. Она жадно поцеловала рок-звезду в губы, но ничего сексуального в этом поцелуе не было, скорее, это свидетельствовало о дружеской нежности.

— Познакомься, Энджи, — сказал Крис, отдирая от себя девушку, — Это Стэн Марлоу, а это Энджи, сестра мой последней жены.

Блондинка комично закатила глаза и императивно заявила:

— Этому дуралею надо было жениться на мне. У меня пять сестер и все суки, я единственная ничего. — потом весело поглядела на Стэна и, не успел он опомниться, чмокнула его в губы своим накрашенным алой помадой ртом. — Ты — прелесть, — сказала она, — хорошо, что Крис тебя притащил, а то тут куча козлов. Тебе надо выпить. Сейчас принесу.

Она моментально ускакала, и Стэн услышал ее веселый звонкий голос уже на другом конце зала. Он утер губы и посмотрел на Харди. Тот весело ухмылялся.

— Классная девка. — сказал он, — просто чумовая, только с мужиками ей не везет.

— Что же ты на ней не женился? — криво усмехнулся Стэн, впрочем, Энджи ему понравилась.

— Да я как-то и не собирался, мы просто друзья.

Они прошли по залу, отвечая на приветствия, причем Стэн переживал не лучшие минуты в своей жизни. Все женщины норовили расцеловаться с суперзвездой, а кое-кто из них шел на приступ так недвусмысленно, что Стэн мысленно стонал и сцеплял зубы. Он отлично знал, что Крис от него никуда не денется, но в этой пестрой толпе он хуже чувствовал их связь, минутами ему казалось, что зря это все, а на самом деле, Крис принадлежит вовсе не ему, а именно этому галдящему, бестолковому и блестящему миру. В толпе мелькнуло бледное лицо Элис, обрамленное черными волосами, она мельком улыбнулась Крису и махнула рукой. Наконец они прорвались к бару, откуда-то из небытия всплыл давно утерянный Арчи с невысокой миловидной женщиной, которую представил как Шейлу, свою жену. Сам Марлоу был представлен как «классный парень, написавший те зашибенные текст, которые я тебе показывал, дорогая». Стэн сделал комплимент яблочному пирогу, и Шейла тут же расцвела. Она шепнула ему на ухо, что рано или поздно ребята испортят себе желудки, если не будут питаться нормально, а кроме нее, за этим следить некому. Потом она похвалила тексты, и по ее короткой фразе Стэн понял, что она разбирается не только в пирогах, но и в поэзии. В ее присутствии он несколько расслабился, но тут появилась Энджи с двумя высокими бокалами, в которые был налит, судя по цвету, медный купорос. Стэн набрался храбрости, хлебнул, было крепко, но вкусно.

Вообще он очумел от этой вечеринки почти сразу. Все еще были относительно трезвы, хорошо кушали и беспрерывно говорили. Стэна представляли всевозможным людям, с которыми он перекидывался парой слов только для того, чтобы тут же забыть о их существовании. Вдруг Крис сказал ему:

— Слушай, мне надо идти.

— Куда? — Спросил Стэн с ужасом.

— Да тут ребята решили сыграть джем, я обещал спеть, вон там, видишь? — и Харди указал на небольшую сцену у противоположной стены.

— Да, иди, конечно, я тоже хочу послушать, — откликнулся Стэн, испытывая легкое облегчение при мысли, что Крис не будет торчать возле него весь вечер, и, значит, они не навлекут на себя подозрений.

— Скучно не будет, — пообещал Крис, и Стэн с внутренним стоном увидел, что он зовет Энджи, увлеченно болтающую с каким-то огромным чернокожим человеком, в котором Стэн узнал известного актера.

Энджи оттащила его в удобный угол и, усадив рядом с собой на кожаный диван, прижалась к нему.

Стэн с удовольствием посмотрел на ее оживленное неправильное лицо с курносым носом и улыбчивым ртом и подумал, что, действительно, зря Крис на ней не женился.

— Сейчас будет весело. Вообще, классная вечеринка. Тебе нравится?

— Да, — кивнул головой Стэн. Со сцены раздались первые аккорды.

Джем понравился Стэну, «Ацтеки» к которым присоединился худой и длинный парень с гитарой и незнакомый Стэну клавишник, пели старые рок-н-роллы, потом на сцену вылезла миниатюрная девушка с копной огненно-рыжих волос и некрасивым, но невероятно притягательным лицом. Они с Крисом, причем, он взял ее за плечи, а она обняла Харди за талию, начали петь блюз. Стэн подумал, что на самом деле никогда не представлял себе истинных возможностей голоса своего друга. Крис пел так, как поют госпел, с чудовищным диапазоном, который редко встречается у белых, а более характерен для цветного населения. Он полузакрыл глаза, и Стэн видел, что сам процесс доставляет ему наслаждение, большее, чем на концерте, он пел для себя, и мелодия лилась, как церковный хорал. Голос рыжеволосой, сильный, низкий и чистый, вплетался в вокал Харди так естественно, как будто они всю жизнь пели вместе. Она едва доставала Крису до плеча, так что ему приходилось низко держать микрофон. Впрочем, Стэн понимал, что они бы вполне обошлись и без него. Они спели три блюза, гости совершенно притихли, кто-то сел, пригорюнившись, на пол, кое-кто целовался, а когда Стэн обернулся к Энджи, то увидел, что по лицу девушки катиться одинокая слеза.

— Какая же дура моя сестричка, — протянула Энджи, — такого мужика упустила, его же на руках носить надо.

— Ну, у Криса довольно тяжелый характер, — осторожно заметил Стэн.

Зеленые глаза Энджи сверкнули.

— Что ты понимаешь! Да, у него тяжелый характер. У всех талантливых людей он тяжелый. А потом, он же настоящий.

— В смысле? — Переспросил Стэн, хотя отлично понимал, что имеет ввиду эта девушка, похожая на принцессу викингов.

— Он настоящий. Большинство мужиков ломается и выпендривается, а он, даже когда пижонит, все равно остается таким, какой есть. Неужели ты этого не видишь?

— Понимаю.

— Ну вот, то-то же.

Джем кончился, и началась дискотека. Единственное, что Стэн знал твердо, что танцевать он не пойдет. Энджи тут же ушла в круг, где уже был Крис. Он танцевал с таким же самозабвением, как и пел. Стэн сидел с бокалом в руке и наблюдал за ним. Он уже выпил, в голове приятно шумело, он утратил всякую бдительность и тут рядом с ним оказался Крошка Пэтти. Он долго ждал своего часа. От его сверхъестественной наблюдательности не ускользнуло невиданное волнение Криса по поводу автора текстов. Наконец он мог хотя бы частично удовлетворить свое любопытство, потому что во время их совместного проживания в доме Криса, Харди просто не давал ему к Стэну подойти, памятуя о том, что Крошка выпрашивает все подробности, как профессиональный следователь… Он подсел к Стэну и устроил ему самый бесцеремонный допрос. Стэн получил настоящее удовольствие, отбиваясь от его точных вопросов, на которые Крошка был большой мастер. Он не слушал никаких уклончивых ответов, а загонял собеседника в угол, пока тот не начинал колоться. Однако расколоть Стэна ему не удалось. Кое-какое впечатление он все же получил, но узнать, почему Крис так привязан к нему, он все-таки не смог. То, что они любовники, не казалось ему достаточной причиной. Правда, Стэн и сам вряд ли смог бы ему объяснить, что же все-таки происходит. Однако расстались они вполне довольные друг другом. Стэн вообще небывало оживился. Он уже давно не общался с людьми так много и с таким удовольствием.

Наконец вернулся Крис. Было уже около двенадцати и вечеринка превращалась в форменный бардак, а местами — даже в бордель. Свет притушили, кто-то танцевал, где-то передавали по кругу сигарету с травкой, с одного дивана уже раздавались вполне недвусмысленные стоны. Стэн отлично видел, что половина присутствующих была пьяна в дупель, остальные сильно под кайфом, но на данный момент ему это было безразлично, особенно, когда к нему на диван сел почти неразличимый в темноте Крис и придвинулся вплотную. Не говоря ни слова, он обнял Стэна, запрокинул ему голову на спинку дивана и прижался губами к губам. Стэн не мог вырваться, да он и не хотел этого делать, пока Крис ласкал его рот языком, от его дыхания пахло вином и сигаретами, и это безумно возбуждало Марлоу. Когда поцелуй прервался, Стэн поинтересовался, тяжело дыша:

— Ты уверен, что это стоит делать при таком стечении народу?

— Да нас никто не видит. — ответил Крис, глядя ему в лицо ярко блестящими в темноте глазами. — тут темно, а они все пьяны в жопу. Эти вечеринки тем и хороши, что на них можно делать все, что угодно.

От этого и от ненадежности их положения возбуждение Стэна только возросло. Он резко высвободился из объятий Харди и припечатал его плечи к дивану. Крис не шевелился, только глаза блестели, и Стэн увидел в полутьме, что его губы кривит так знакомая ему сладострастная усмешка. Он сел верхом на колени к любовнику и принялся исступленно его целовать. Крис позволял ему ласкать и кусать свои губы, и как всегда, когда Стэн дотрагивался до него, его тело сжигала ужасная мучительная истома, как будто все кости плавились внутри. Целуясь, Стэн расстегнул на нем рубашку, и его рука скользнула Крису за пазуху. Пальцы нашарили твердый сосок и сжали его, Крис застонал. Похоже, чертов мальчишка решил, что может мучить его как угодно, зная, что при всей своей отвязности Крис не решиться трахаться прямо здесь, в комнате набитой народом. Стэн заерзал у него на коленях, от чего у Криса кровь так прилила к голове, что он уже не мог терпеть. Он рывком оторвал от себя Стэна и встал.

— Пошли.

— Куда? — Спросил Стэн почти без голоса.

— Наверх.

Он схватил Марлоу за руку и поволок за собой. Они прошли по комнате, огибая танцующих и переступая через лежащие тела, и вышли к лестнице, ведущей на второй этаж. Там Крис быстро прошел по коридору, дергая все двери, пока не нашел не запертую. Как только они оказались внутри, он повернул пуговку замка и зажег торшер. Судя по всему, это была гостевая комната с огромной кроватью, «хотя и поменьше, чем у нас», подумал Стэн. Крис быстро раздевался, Стэн последовал его примеру. Когда он скинул с себя последнее, Крис уже полулежал на кровати, прислонившись спиной к изголовью. В желтоватом свете Стэн увидел то неописуемое, горячее и жадное выражение его глаз, от которого он сходил с ума, и на негнущихся ногах двинулся к постели.

Крис принял в свои объятия тонкое хрупкое тело, которое сводило его с ума и пьянило, сильнее, чем самое крепкое спиртное, от одного прикосновения к коже Стэна, от ее запаха у него голова кружилась, как сумасшедшая. Он посадил Стэна к себе на колени, спиной к себе и прижался губами к его шее. Стэн запрокинул голову, и Крис увидел его стройную шею и гладкий подбородок, от этого обезумел окончательно и, одним движением приподняв мальчишку, резко насадил его на свой член. Стэн коротко вскрикнул.

— О Боже, любовь моя, что ты делаешь со мной… — пролепетал он. Он закинул руки за голову и запустил пальцы в волосы Харди. Крис сходил с ума. Он чувствовал, как Стэн сжимает ягодицами его напряженную плоть, стараясь надеться на него как можно глубже, и от каждого движения Марлоу в его теле вспыхивал огненный фейерверк, он с колоссальным трудом удерживался от того, чтобы кончить. Несмотря на то, что теперь его единственная любовь принадлежала ему полностью и целиком, он не мог насытиться им. Это желание терзало его и во сне, и даже тогда, когда они так долго занимались любовью, что больше уже ничего не могли. А уж когда Стэн был полностью в его власти и готов был сделать все, что угодно, Крис ощущал себя настолько счастливым, что ему казалось — эта сладость заполняет его целиком. Он жадно целовал любовника в ухо, Стэн хрипло дышал и вскрикивал, не переставая двигаться, сжимая ногами бедра Криса. Руки Харди шарили по телу Марлоу, он шептал:

— Ну давай, Тэн, давай, мальчик, давай, малыш, я так тебя люблю, давай, сделай все сам, я от этого с ума схожу.

Он действительно ощущал, что крыша у него съехала окончательно, тело заливало жидкое пламя, в паху напряглись какие-то такие мышцы, о которых он даже не подозревал, в какой-то момент, он внезапно повалил Стэна на постель и, содрогаясь в последней судороге, ощутил оргазм Стэна, как свой собственный. Некоторое время они лежали, не двигаясь. Потом Харди откатился в сторону.

Стэн поднял на него бледное лицо с запекшимися губами и улыбнулся.

— Ну ты даешь. Почему от тебя жена ушла, я не понимаю.

Крис коротко усмехнулся, пальцы его сжимали руку Стэна.

— Знаешь, ты мне можешь не верить, но у меня никогда в жизни ничего подобного не было. С потенцией всегда было все в порядке, но у меня никогда ни на кого так не стояло.

Стэн польщено улыбнулся. Крис встал с кровати и вытащил из кармана джинсов пачку сигарет и зажигалку. Лег обратно, прижав к себе любовника. Затягиваясь от его сигареты, Стэн спросил:

— А кто была та девушка, с которой ты пел?

— Это? Ты, что не знаешь? Это Джейн, ее еще все называют Золотой Ангел, не знаю почему. У нее недавно вышел отличный диск. Она хорошая девчонка, я все думаю дать с ней пару концертов. Она свой парень.

Они тихо разговаривали, не замечая, что дверь уже давно приоткрыта и на них из коридора смотрит женщина, и ее бледное лицо искажено странной гримасой то ли боли, то ли ненависти.

Дневник Стэнфорда Марлоу

Еще ничего подобного не случалось в моей жизни. Если меня еще до сих пор не арестовали, значит, я никому не нужен и за давностью лет мое дело прикрыли, а может быть Томас и вовсе не называл моего имени, ведь он мог скрыть его и это значит, что никто в сущности и не подозревает о моем участии в этой истории, родители мои газет не читают, во всяком случае личная жизнь рок-звезд их точно не интересует, этим объясняется то, что они, вероятно, моих фотографий не видели и не знают ни о чем ровным счетом. А может быть, видели? Просто я являюсь позором для семьи, и они не подают вида, что я имею к ним какое-либо отношение. Теперь я подозреваю, что это правда. Томас ничего не сказал, и все эти годы меня не искали, я исчез из дома и если меня и разыскивали, то только как блудного сына, а когда всплыла вся эта история с Харди, для моих родителей это было чудовищным позором, и они, конечно же, решили, что именно распущенность заставила меня сбежать. Томас погиб, и я никогда не узнаю теперь, какие показания он дал. О Господи! Как же это жестоко.

Я держу в руках журнал, фотография Харди на презентации и моя еще со времени турне. Статья ужасна в прямом смысле этого слова. Там достаточно лжи, Крис ее принес мне и с полным равнодушием сказал:

— Они полагают, что это повредит моей популярности. Ни хрена, это ее удвоит.

— Кто мог это сделать? — спросил он скорее с презрением, чем с гневом.

— Не знаю, кто угодно, — предположил я, — вплоть до твоих ребят из группы.

— Чушь, они на это неспособны, — возразил Крис.

Он предложил мне не обращать на все это внимания. Его презентация прошла успешно, никаких скандалов с корпорацией не было, и диск теперь расходится тысячами экземпляров во всех странах.

— Знаешь, — сказал он наконец, — я хочу, чтобы ты снялся со мной в клипе, идею которого мы вчера обсуждали. Я это решил и буду настаивать.

У меня в голове помутилось.

— Не смотри на меня как на идиота, клип хитовый, тебе понравится, это заставка ко всему альбому, он должен быть шикарным. И он будет.

— Это исключено, — сказал я, — я не умею сниматься и потом это подольет масла в огонь, ты и сам это знаешь.

— Вот и отлично, заткнем им глотку, да, я Крис Харди, а это мой…

— Ангел-хранитель, — продолжил я с горькой усмешкой.

— Я покажу всю правду, и о пылающей комнате тоже, мы в нее войдем, — он двинул кулаком по столу, и в его глазах вспыхнул огонь какого-то безумия, демонической одержимости. — Да вот там-то и войдем.

— Крис, послушай, я должен сказать тебе кое-что…

— Говори, — решительно приказал он.

— Я совершил ошибку. Дьявольскую ошибку в своей жизни, я пошел неверной дорогой, я заблуждался, все, что я делал, было великим заблуждением.

— Как это заблуждался? — спросил он, даже испугавшись.

— Да, нет я не о том, я тебя люблю, — он немного успокоился, — я о своей жизни. Я бросил семью, дом, потому что был уверен, что меня ищут, что меня должны посадить, я все эти годы жил в страхе, но это была иллюзия, меня никто не собирается арестовывать, меня никто не ищет, понимаешь, я погубил себя просто так, по глупости…

Он с удивлением смотрел на то, как я сокрушаюсь в своем раскаянии, не понимая, почему я так несчастен.

— Так это же прекрасно, дорогой мой, — воскликнул он и кинулся меня обнимать, — мы можем открыто появляться везде, где вздумается, сниматься и ничего не скрывать.

Его маниакальное стремление выставить на всеобщее обозрение наши отношения как нечто в высшей степени достойное внимания публики, меня удручало.

Внезапно он помрачнел и добавил:

— Но если я узнаю, какая свинья это сделала, — он швырнул на пол журнал, — я ей башку сверну.

Что-то странное происходит с миром и с нами. Взорваны здания в Нью-Йорке и Вашингтоне. Самолет с двумястами пассажирами на борту сбит во избежании очередного теракта, что-то действительно сдвинулось и пошло вспять, все незыблемое стало хрупким и бессмысленным, все страшное и отталкивающее — притягательным и доступным. Живи так, как если бы это был последний день твоей жизни, иного шанса не будет.

Дорогая моя, несчастная моя Сью, моя обожаемая сестренка, что я сделал с тобой, что я сделал с родителями, с именем моей семьи! Господи, если бы ты не приезжала, я бы никогда не узнал этого, я бы не проклял себя за все, что натворил!

Я был дома один. Крис просил меня приехать в студию к семи. В два часа дня я принял душ и сел пить кофе. Внезапно зазвонил телефон, звонить мог только Крис, номер был строго засекречен, я взял трубку, но это оказался Бобби. Бобби был единственным, кому Крис дал этот номер, не считая Джимми, но он со свойственной ему деликатностью никогда им не пользовался.

— Стэн, — не вопросительным, а утвердительным тоном заговорил шофер. — Здравствуйте. Я вынужден был вас побеспокоить. Дело весьма серьезное.

— Что такое? — с похолодевшим сердцем спросил я.

— Здесь, в доме Криса, девушка, она говорит, что она ваша сестра и хочет вас немедленно увидеть.

— Этого не может быть, — воскликнул я, пытаясь мгновенно защититься от сознания надвигающейся трагедии, — это ошибка. У меня нет сестры.

— Нет, нет, — настаивал Бобби, — она утверждает, что она Сьюзен Марлоу, ваша сестра. Она может вас увидеть?

От этого вопроса я почувствовал, что мне становиться дурно, я мог вынести все, что угодно, но только не наше взаимное унижение.

— Да, черт возьми, Бобби, привезите ее сюда, скорее, — закричал я, не в силах смириться с мыслью, что Сью вынуждена просить о встрече со мной. Это было чудовищно.

— Я буду, ждите, — ответил Бобби и повесил трубку.

Бобби не стал провожать ее до двери, он остался в машине, я смотрел в окно, цепенея от отчаяния, Моя сестра, хрупкая, в темном плаще и с небольшим дорожным чемоданом вышла из машины и стремительно проскользнула в дверь подъезда. Я бросился к двери и распахнул ее настежь, она поспешно, не прикасаясь к перилам, бежала по лестнице вверх. Увидев меня у двери, она вдруг замерла и выронила из рук чемодан. Она была бледна, как полотно, открытое лицо, из-за собранных сзади в хвост волос, было отмечено таким страданием и растерянностью, что я кинулся к ней и подхватив ее на руки внес в квартиру, еще секунда и она бы потеряла сознание. Я опустил ее на диван, и сам опустился перед ней на колени. Мы смотрели друг на друга так как только могут смотреть две тени, внезапно узнавшие друг друга, но не смеющие ни заговорить, ни пошевелиться. В ее раскрытых испуганно глазах был ужас, беспредельный мучительный страх. Я схватил ее руки и стал целовать их, беспрерывно повторяя ее имя, словно пытаясь тем самым вымолить у нее прощение, о котором я не мог даже мечтать. По ее лицу катились слезы, ее руки дрожали.

— Тэн, — задыхаясь, произнесла она, — Тэн.

Я обнял ее и сел рядом с ней. Она рыдала, закрыв лицо руками. А я смотрел на нее, с бессмысленной пустотой в сердце, ожидая, когда прекратиться истерика.

— Ну, что ты, что ты, Сью, — сказал я наконец, не узнавая собственный голос, настолько глухим и далеким он казался мне. — Все хорошо, я с тобой, ты нашла меня. Я люблю тебя.

— Тэн, — как заклинание, повторяла она мое имя.

Я поднялся и бросился к столу. Налил чашку кофе и взял бутерброд, не понимая, что делаю.

— Выпей, выпей, пожалуйста, — уговаривал я ее протягивая ей кофе. — Съешь, тебе надо успокоиться.

Она не сопротивлялась и, взяв у меня чашку, сделала несколько судорожных глотков. Потрясение первых минут начинало спадать, медленно, очень медленно. Я снова сел рядом с ней и взял ее руку в свою.

— Все хорошо, — повторил я, — я здесь, и ты со мной.

Она только молча смотрела на меня, стараясь сдержать подступавшую вновь волну слез.

— Расскажи, расскажи мне, как ты меня нашла, как это произошло, Сью, — попросил я.

— Твои снимки, они во всех журналах, Эльза мне показала, — с трудом проговорила она.

— Ничего, ничего, — я погладил ее по щеке, — это ничего. Давай поговорим о тебе, — я улыбнулся насильственно, вымученно. — Ты вышла замуж, да?

Она отрицательно покачала головой.

— А что случилось, ты рассталась с Брайаном? — я продолжал задавать ничего не значащие вопросы.

Она кивнула.

— Ну, это не беда, — сказал я. Радуясь, что мне удалось хоть как-то вызвать ее на контакт со мной, — все будет хорошо, ты же умница, ты самая прекрасная Сью. — я снова улыбнулся.

— Тэн, — тихо произнесла она, — ты так изменился, я не узнаю тебя. — на глазах у нее снова появились слезы.

— А ты не изменилась, милая моя сестренка, — я говорил это совершенно искренне, при всем ужасе происходящего я жадно смотрел на нее, наслаждаясь каждой черточкой ее безумно дорогого мне лица.

— Ты хорошо чувствуешь себя? Не хочешь отдохнуть, я приготовлю поесть, а ты полежишь, давай? — я попытался помочь ей встать с дивана, чтобы отвести ее в другую комнату и уложить отдохнуть. Но она снова покачала головой.

Я встал и, отойдя к окну, закурил сигарету. Когда я повернулся, я заметил, что она смотрит на меня с беспредельной тоской. Она впервые видела меня с сигаретой, я начал курить, только когда уехал из дома.

— Дай мне..?… — она сделала неопределенный жест, но я понял, что она тоже хочет курить. Я взял другую сигарету и прикурив, подал ей. Она взяла ее дрожащими пальцами и поднесла к губам. Затянулась и начала задыхаться от кашля. Я подбежал к ней и, выхватив сигарету, вернулся к столу и налил стакан воды.

— Не надо, Сью, не кури, это тебе не идет, — шутливо сказал я, напоив ее водой.

— Хочешь, мы поговорим позже, — предложил я, — а пока ты просто посидишь, отдохнешь, я приготовлю тебе что-нибудь.

Я сделал шаг по направлению к двери и услышал за спиной ее крик:

— Нет, не уходи, не уходи, пожалуйста!

В этом крике было сосредоточенно такое безумное отчаяние и страх, что я вернулся и опять опустился на диван.

— Не надо, не будем ни о чем говорить, правда? — сказал я, притягивая ее к себе и обнимая, — не бойся, я буду сидеть с тобой.

Время тянулось с той ужасной медлительностью, с какой оно тянется для умирающих под пытками. Казалось прошла целая вечность прежде, чем я снова услышал ее голос.

— Я не сказала папе, только мама знает, она умоляла меня не ехать, но я не могла, — сказала она.

— Когда ты прилетела, — спросил я.

— Вчера.

— Ты меня долго искала?

— Я узнала, где дом этого… — она замолчала, — где дом, где живет этот человек.

Она говорила о Харди, то ли не решаясь произнести его имя, то ли не в силах вспомнить его.

— Ты сразу познакомилась с Бобби, да, с шофером, он тебя сюда привез?

— Да, я встретила его, он меня провел в дом, он не хотел ничего говорить о тебе, — она судорожно вздохнула, и я крепче прижал ее к себе.

— Да, он не мог, это его работа, он телохранитель, шофер и телохранитель, — пояснял я так как будто ничего особенного не происходило, — он возит Криса, он очень приятный человек, порядочный и воспитанный.

— Он его возит? — ее плечи вздрогнули, — он…

— Да, Сью, кто-то же должен это делать, — я произнес это так спокойно, что мне самому сделалось страшно. Боль постепенно утихала. — Ты рада меня видеть?

— Не знаю, — ответила она в смятении, — конечно, Тэн, — она прижалась лицом к моей груди.

— Я знаю, это нормально, ты устала, но это пройдет. Скажи мне, как мама?

— Она больна, она не может пережить это, — ее голос задрожал.

— А отец?

— Он не верит, он только говорит, что это кто-то грязно использует твои фотографии и имя, он хочет подать в суд.

Меня словно обожгло раскаленной магмой. Известие о том, что отец собирается подать в суд, привело меня в ужас.

— Зачем, Сью, он же не может ничего доказать, зачем?

— Он хочет бороться против этого, опровергнуть все это, он думает, что тебя нет в живых и даже фотографии поддельные.

— Но я жив, ты же видишь, я жив, не знаю, на горе или на счастье, Сью.

Она посмотрела на меня с удивлением и страданием.

— Куда, зачем ты исчез тогда, четыре года, — он говорила скороговоркой, — мы были в таком отчаянии, мы подали в розыск, но бесполезно, ничего не ответили, а мы ждали, мы все время ждали, что ты вернешься, или напишешь или позвонишь.

Мне нечем было оправдываться, у меня был только один выбор рассказать правду или же скрыть все.

— Сью, это ужасно, я знаю, — я погладил ее по плечу, — это очень сложная история.

— Ты хотел убежать от нас, да?

— Нет, я не хотел, я даже не думал об этом. Ты помнишь Томаса?

— Да, — сказала она твердо, так твердо, что я сразу почувствовал всю степень ее былой неприязни к Уиллису.

— Он был сложный человек, — пространно пояснил я, — он был связан с очень опасными вещами, ты помнишь, я им так восхищался, я ему доверял, он попросил меня помочь ему кое в чем. Это не было безопасно, но я не знал, он предупредил меня, велел уехать, иначе я мог бы попасть в тюрьму на долго, если не навсегда.

— Да, — снова ответила она так же твердо, — этот скандал был известен в университете, его арестовали на выставке, и больше не выпускали, о процессе писали и по телевизору показывали, это было так омерзительно, я всегда знала, что он грязный скрытный человек, и он погубил тебя, он это сделал, — она судорожно набрала в рот воздуха. — скажи, это он был во всем виноват?

— Нет, нет, Сью, это не он, никто ничего не узнал, наоборот, он меня не выдал, он меня спас в каком-то смысле, но я это только спустя четыре года понял, я жил в страхе, я скрывался, думая, что меня разыскивают, и все это было безумием, иллюзией, ничего больше.

— Господи, Тэн, что же это происходит, что с тобой происходит, — воскликнула она, теряя голову от отчаяния.

— Я не могу объяснить, как все произошло, это очень странная история, Сью, я сам не понимаю, я ушел из дома, и с этого все началось, я начал запутываться в сети, а она стягивалась вокруг, сжималась, пока я не оказался в центре этого нелепого скандала.

— Но это ведь неправда, да? — она посмотрела на меня с такой надеждой, что я взмолился о том, чтобы мою жизнь немедленно прервали, но только освободили меня от необходимости давать ей ответ на этот вопрос.

— Не правда, они все лгут? — продолжала умолять сестра.

Я провел рукой по лицу. Пауза была настолько глубокой, что я слышал с болезненной отчетливостью каждый наш вздох.

— Скажи, это не правда, — закричала она, схватив меня за плечи, — они все лгут?

— Нет, — глухо произнес я.

Ее глаза неподвижно устремленные на меня показались мне глазами моего собственного прошлого, от которого я отрекался сейчас, предавал его, приносил в жертву. Я смотрел в них как в бездну, в которую мне предстояло опускаться все ниже и ниже, пока наконец мое тело не соприкоснется с землей и не разлетится на части от этого удара.

— Как? — прошептала она.

— Это все правда, — сказал я с усилием произнеся эти три слова. Я встал, и, снова взяв сигарету, закурил.

— Но это невозможно, Тэн, — она протянула ко мне руки.

— Но это так.

— Ты не можешь так говорить, — с отчаянным сопротивлением ребенка продолжала настаивать Сью, — это неправда, скажи, что это неправда, ты просто хочешь напугать меня, да?

Я больше не мог выносить ее мольбы.

Я подбежал к ней, и упав на колени у ее ног, начал говорить громко, почти иступлено, почти крича, отчетливо выталкивая каждое слово:

— Все правда, Сью, все, что пишут, что говорят, что ты знаешь, что знает мать, все это правда, я люблю Криса Харди, я — его любовник, я писал для него песни, я то, что я есть.

Ее лицо окаменевшее, неподвижное с остановившимся взором, было для меня худшим наказанием, чем все самые грязные и самые чудовищные измышления, которые мне только доводилось читать о себе в последнее время.

Я взял ее за руку.

— Это тяжело, это страшно, милая моя сестренка, я знаю, как это тебя ранит, но ты должна была это узнать, пусть лучше все будет так, чем я бы ушел из этого мира больше никогда ничего не услышав о тебе, не увидевшись с тобой.

Сью плакала. Меня охватил безумный страх, не потеряет ли она рассудок от того, что переживает в эту минуту, сможет ли ее душа перенести все это.

— Я люблю тебя, Сью, люблю, — я уткнулся лицом в ее колени.

Ее пальцы рассеянно перебирали мои волосы. И каждое ее прикосновение причиняло мне невыносимую боль.

— Ты любишь его? — переспросила она, словно проверяя, не ослышалась ли она.

— Да, — я поднял голову и взглянул на нее. — Я люблю его.

— Но что же будет? Что же будет с нами, Тэн?

— Не знаю, — я ответил то, что думал в действительности.

— Но ведь это отвратительно…

— Я так не думаю, отвратительно вовсе не это, а то, что с нами делают.

— Но этот человек, он же… он ужасен, Тэн, — она говорила так искренне, что я не представлял, что можно сделать, чтобы заставить ее изменить свое мнение.

— Он не более ужасен, чем все остальные, он любит меня, и я его люблю, я счастлив с ним, только с ним.

— Но мама, она так страдает, она не может поверить, что ты такой…

— Какой, Сью? Какой я, любящий и любимый, что я сделал, что вы все так ужасаетесь этому, неужели я так низок для вас, что вы не хотите даже поверить в то, что я есть на самом деле?

— Но он, этот человек, он извращенный, жестокий, циничный, Тэн, он губит тебя…

— Ты не знаешь его, — возразил я, удивляясь насколько спокойно я реагирую на ее слова, — ты даже имя его произнести боишься. Этот человек — Крис Харди, Крис Аллан Харди, певец, артист, музыкант, он известен, он богат, он красив.

— Ты сделал это ради его денег, Тэн, — с еще большим ужасом спросила меня сестра. — он платит тебе за это?

— Нет, — воскликнул я, вскакивая на ноги, — тысячу раз — нет, это ложь, это грязь, которую почерпывают из газет, клянусь тебе, я не продаюсь ему, я люблю его, Сью.

— И ты не раскаиваешься во всем, что ты сделал с нами, ты не стыдишься всего этого? — она согнулась словно под тяжестью невыносимого для нее бремени.

Мне было безмерно жаль ее.

— Послушай, — начал я уже более спокойно, — я знаю, что я совершил страшную ошибку, но ход этих событий необратим, я не могу вернуться назад, не могу поехать с тобой к матери, это невозможно, Сью, я потерял эту возможность.

— Ты будешь это делать, ты хочешь продолжать? — она спрашивала меня почти беззвучно, я читал по ее губам.

— У меня нет выбора, пойми, я не могу и не хочу отступать.

— Что же будет? — снова спросила она.

— Не знаю, — повторил я, — но я умоляю тебя, это моя последняя просьба, воспрепятствуй тому, чтобы отец подал иск, это не должно случиться ни в коем случае, сделай все, чтобы предотвратить это.

— Но он это сделает Тэн, ты же знаешь, он не будет меня слушать.

Я достаточно хорошо знал своего отца, чтобы представить себе, что она говорит правду. Но допустить суда я не мог, даже ценою последней капли собственной чести.

— Я напишу ему письмо, но только ему, маме его не показывай ни в коем случае, хорошо?

Сью не отвечала.

Я вышел в другую комнату и быстро написал там короткое письмо с признанием того, что я жив и здоров, что все, что пишут про меня в журналах и газетах, правда, что я взывая к его здравому смыслу прошу его оставить меня в покое и не пытаться устраивать судебные разбирательства, ибо они заранее проигрышны.

— Вот, — сказал я, положив ей на колени конверт, — он не будет настаивать, когда прочтет.

Сью взяла конверт.

— Я должна уйти, да? — спросила она так подавлено, что я готов был взвыть от одного вида ее.

— Конечно, нет, — ответил я, — ты не только не должна, я не хочу, чтобы ты это сделала, у тебя ведь не сегодня самолет.

— Нет, — подтвердила она, — завтра в девять.

— Ты можешь не оставаться в гостинице. Эта квартира будет твоей, я поеду к Крису.

Снова услышав это имя, она вздрогнула.

— Ты останешься? — спросил я ее.

— Ни за что, — ответила она с такой решимостью, что я понял, что бороться с ней нет смысла.

— Поедешь в гостиницу?

Она кивнула.

— Я могу тебя с ним познакомить, — предложил я, — с Крисом, он вовсе не чудовище, как о нем пишут, может быть, он даже тебе понравиться.

— Это же… — она не знала, как назвать то, что я ей предложил.

— Это нормально, Сью, он очень хороший человек, тонкий и искренний, он может тебе понравится.

Она смотрела в нерешительности.

— Ты согласна, ты поедешь со мной, я должен быть в студии в семь, но мы приедем раньше, я позову его в бар, и познакомлю вас.

— Но я не знаю, что я могу сказать ему, — с замешательством возразила она, — я не понимаю…

— Ничего тут не надо понимать, отнесись к нему, как обычному человеку, нормальному, не сумасшедшему, эксцентричному, но порядочному.

Слово порядочный подействовало на нее убеждающе. Я взглянул на часы, было половина пятого, Бобби продолжал ждать у подъезда. Я помог Сью прийти в себя, мы пообедали, выпили чаю и выйдя, сели в машину. Бобби повез нас в студию. Я не чувствовал больше никакого волнения или неловкости, словно всю жизнь был готов к этому моменту.

Чемодан Сью оставила в машине. Мы вошли в здание, где находились студии различных групп, в том числе и студия «Ацтеков». Я провел сестру в бар и поручил ее заботам Бобби, а сам отправился разыскивать Криса. На месте его не оказалось, пришлось бегать по этажам, и наконец он обнаружился на лестнице, беседующим с Арчи. Он радостно бросился ко мне и тут же заговорил о том, как они решили аранжировать «Черную магию», которая не вошла в основной альбом, а должна была выйти как сингл… Я попытался терпеливо выслушать их обоих, но, казалось, потоку их идей не будет конца.

— Крис, удели мне минуту, — недвусмысленно обратился я к нему.

Харди тут же подмигнул Арчи и послушно отошел со мной в коридор.

— Что случилось? — спросил он с явной тревогой.

— Ничего особенного, — ответил я, стараясь говорить как можно спокойнее, — просто внизу в баре сидит моя сестра Сьюзен, я тебя с ней хочу познакомить.

Крис уставился на меня, вероятно, прикидывая, насколько я способен шутить таким образом.

— Ты что спятил? — сказал он, — какая сестра, откуда она тут взялась?

— Она приехала, неожиданно, разыскала меня, когда они в газетах статьи прочитали, ну, что, пойдешь?

— Черт побери, конечно, пошли, очень хочу на нее посмотреть.

И, не предупредив о нашем исчезновении Арчи, мы заскочили в лифт и спустились на первый этаж. Бобби сидел за столиком с Сью, и они явно дружески о чем-то беседовали. Мы тихо подошли к ним, и я позвал Сью.

— Это Крис, — сказал я, кивнув на моего друга, — вот что он такое, а вовсе не то, что о нем пишут.

Моя сестра и Харди полминуты внимательно смотрели друг на друга, я никогда не видел Криса настолько смущенным, а Сью настолько очарованной, она улыбнулась ему доверчиво, как ребенок, и вдруг протянула руку. Харди взял ее и с непередаваемым изяществом приложился к ней губами.

— Привет, Сью, приятно познакомиться, — добавил он.

Она смотрела на него во все глаза. Мы сели за столик. Бобби отправился принести нам выпить.

— Вы очень похожи, — заметил Крис, — пожалуй, если бы я тебя на улице встретил, принял бы за твоего братца. — совершенно естественно продолжая обращаться к ней на ты.

— Вы… то есть ты, — исправилась Сью, — ты поешь его песни?

— Еще как, — подтвердил Крис, — хочешь послушать?

— Хочу, — непринужденно ответила Сью, и я понял, что Крис просто загипнотизировал мою сестру. Мы переглянулись с Бобби, и я облегченно вздохнул.

— Тогда идем, — он залпом выпил стакан Мартини, и предложил моей сестре руку, помогая ей подняться из-за стола. Я смотрел на них с удовольствием, пожалуй это было самое чистое и возвышенное удовольствие в моей жизни, не омраченное абсолютно ничем.

Они пошли чуть впереди, о чем-то весело разговаривая, а мы с Бобби, несшим в руках чашку кофе, чуть отстали.

Крис был просто в ударе. Он построил всех, кого можно, чтобы в глазах Сью все выглядело идеально. Я сам впервые услышал полную версию «Черной магии» и был потрясен тем, что сумел сделать мой друг с моими плохо поддающимися вокальной обработке словами. Это в прямом смысле было волшебство, волшебство его голоса, музыки, то напряженной и дикой, то вдруг переливающейся и легкой как воздух, Сью сидела на стуле в полном восторге, слушая и следя за каждым движением Криса. «Он демон, — подумал я, — он действительно способен околдовать и свести с ума любого». Довольный Арчи стоял за спинкой стула моей сестры и гордо улыбался. Все хитро переглядывались, а Джимми, закончив играть, подошел ко мне и спросил, разрешу ли я ему пригласить Сью в кафе, просто потому что он не может не пообщаться с такой прелестной девушкой. Я рассмеялся и сказал, что это невозможно, что она уезжает и должна вернуться в гостиницу и выспаться как следует после всего, что ей пришлось пережить за этот день.

Около девяти вечера мы все трое сели в кадиллак, и Бобби повез нас в гостиницу, где остановилась Сью. Она чувствовала себя прекрасно и время от времени пожимала мне руку и поглядывала на Харди. Подъехав к месту, где нам следовало проститься, мы все трое вышли из машины, я взял чемодан Сью.

— Спасибо, — с нескрываемой радостью сказал моя сестра Крису, — это было так здорово, просто чудесно.

— Не стоит благодарности, — с неотразимым пижонством ответил Харди, — еще немного и мне придется разрезать мое сердце пополам.

Сью рассмеялась этой шутке без всякой обиды, и потрепала меня по щеке.

— Тэн, ты слышал?

Я покраснел, так как только может краснеть человек в столь двусмысленной ситуации.

— Когда выйдет ваш клип? — спросила она, обращаясь к нам обоим.

— Уже скоро, — сказал Крис, — осталось только начать и кончить, но это нам ничего не стоит.

— Я очень хочу его увидеть, — сказала Сью, — даже если мне запретят на это смотреть, я достану его тайно.

— Я тебе пришлю его, — пообещал я.

Подходило время прощаться.

— Мне пора, — печально заметила моя сестра.

— До встречи, — сказал Харди и поцеловал ее в щеку, от чего она покрылась румянцем смущения. Но выглядела при этом весьма довольной.

Крис достал пачку сигарет и остался курить и ждать меня около машины, А я отправился проводить Сью до дверей ее номера. Уже в лифте, она обняла меня за шею и воскликнула,

— Господи, Тэн, если бы я знала какой он, я бы никогда так не говорила, он действительно удивительный человек.

Ее слова затронули самые скрытые струны моей души. Втайне я всегда доверял ее отношению к людям, и, если ей кто-то искренне нравился, я был уверен в этом человеке как в самом себе. Мы вышли из лифта, прошли по коридору и остановились перед дверью. Сью повернула ключ в замке, мы вошли в комнату. Она зажгла ночник. Я поставил на стол перед зеркалом ее чемодан.

— А зачем ты брала его с собой, Сью? — спросил я о багаже, только сейчас задавшись вопросом, почему он таскала эту тяжесть, вместо того, чтобы оставить ее в гостинице.

— Сейчас узнаешь, — она открыла чемодан и вынула оттуда папку, набитую мои рисунками, давними, хорошими, отличными, неудачными, вероятно, это было все, что ей удалось разыскать дома. — Тебе они пригодятся, а я так не хочу с ними расставаться.

Я взял папку и покачал головой.

— Что ты скажешь дома? — спросил я.

— Я все расскажу маме, всю правду как есть, она поймет меня, мы все это сохраним втайне от отца, а письмо я не буду отдавать, мы его переубедим.

— Нет, Сью, — возразил я, — ты отдашь письмо, это необходимо. Он должен прочитать его. Ты мне клянешься?

Похоже, ее расстроило мое требование, но она с ним все же смирилась.

Она села на постель и, распустив волосы, начала их расчесывать. Я смотрел на нее и с тоской думал, что, вероятно, никогда не смогу уже нарисовать ее такой, моей любимой, дорогой сестренкой, моей Сью, я чувствовал сердцем, что это была наша с ней последняя встреча. Я, как зачарованный, следил за ее движениями.

— Знаешь, я все хотела у тебя спросить, — сказала она вдруг очень внимательно посмотрев на меня, — а почему этот ваш альбом называется «Пылающая комната»?

Ее вопрос словно обжег меня, я очнулся от своего созерцательного забытья.

— Так получилось, наверное, не случайно, — ответил я, — я и сам бы хотел это узнать.

— Но ведь ты не умрешь, правда, Тэн? — спросила она внезапно.

— Я? Конечно, нет. Я буду, как наш дед, жить до старости и даже дальше, что за ерунду ты спрашиваешь?

— Не знаю, — задумчиво протянула она, — я вообще слишком мнительна.

— Все вы таковы, — ответил я, имея ввиду всех женщин и никого конкретно.

— Поцелуй меня на прощанье, помнишь, как мы это делали раньше, поцелуй креста.

Я наклонился к ней и поцеловал ее в обе щеки, лоб и подбородок. Она проделала тоже самое.

— Иди, — махнула она рукой, — он тебя ждет, иди, Тэн.

Я улыбнулся и направился к двери, с трудом справляясь с подступавшими к горлу слезами. На пороге я повернулся, сестра смотрела на себя в зеркало, она не обернулась на мой прощальный взгляд, я тихо притворил за собой дверь и бросился вниз. Я чувствовал, что еще немного и я вернусь назад, я захочу возвратиться с ней домой, все забыть, выпросить прощения у матери, вытерпеть гнев отца, вернуть всю свою былую милую, тихую жизнь, но какая-то сила, разжигая боль все сильнее, гнала меня вниз по лестницам, вон из этого здания, туда где в ночи, пропитанной ароматом осени, в черном лимузине меня ожидала любовь, безумная, сжигающая любовь моей истинной жизни. Пламя полыхало в моей груди с нечеловеческой жестокостью, пожирая мои легкие, я задыхался, я вылетел на ступеньки гостиницы и, увидев машину, бросился к ней, Крис распахнул дверь, и я вскочил на сидение рядом с ним, сжимая в руках последнюю драгоценную реликвию прошлого, папку с моими студенческими рисунками. Я ничего не мог объяснить, кроме того, чтобы крикнуть

— Поехали, поехали, Бобби, быстрее.

Шофер дал газ, и мы полетели навстречу бесконечно текучим огням города, обгоняя всех, кто попадался нам на пути. Я дал волю отчаянию, я не стыдился его, не стыдился моего друга, я обливался слезами, положив голову ему на плечо и зная, что он это чувствует, он это понимает не хуже меня.

Бесконечная гонка по ночному городу, казалось, превращается для меня в бесконечный путь в ад. Но я даже помыслить не мог вернуться на нашу квартиру, туда, где несколько часов назад передо мной убитая горем на диване сидела Сью, я все еще видел перед глазами ее лицо испуганное, а затем сияющее, только не туда, я схватил Криса за руку и он резко оглянулся, взглянуть на меня.

— Поехали к тебе, — произнес я почти шепотом, — куда угодно.

Он смотрел на меня серьезно, даже сурово. Я не мог понять значения этого взгляда, казалось, он решал для себя сложную задачу или боролся с сознанием того, что необходимо сейчас сказать мне что-то неприятное.

— Ты не пожалеешь? — спросил он наконец, — это скандал против скандала.

— Я нет, — подтвердил я, и это была правда, мне было все равно.

— Бобби, ко мне, только сначала взгляни, нет там этих собак газетных, — велел Крис. — А впрочем, хрен с ними. Дам в морду.

Мы прошли холл с фонтаном, бесшумно, как тени, поднялись на верх на лифте. Голова у меня шла кругом, я смотрел на всю эту опережающую время и моду роскошь обстановки, и не мог понять что с мной твориться. Крис, желая меня развлечь водил меня из одной гигантской комнаты в другую, и спрашивал, что я думаю об этой статуэтке, об этой картине, о композиции, я отвечал рассеянно, сейчас он меня страшно раздражал, впервые в жизни, я, казалось, ненавидел его, моя жизнь рушилась, она была разорвана и растоптана, брошена на потребу и развлечение тем, кого я сам презирал, а он ходил и спокойно демонстрировал мне свое показное эстетство.

— Давай сюда, — сказал он, вынимая у меня из рук папку с рисунками. Он положил ее на большой стеклянный голубоватый стол с огромным бронзовым дельфином посередине, так что казалось животное плывет, наполовину выныривая из воды. Я поднял голову и увидел над собой алый потолок, усеянный узорами граненых лампочек.

— Твой любимый цвет красный? — впервые спросил я его, ибо никогда за все время нашей связи я не интересовался его цветовыми пристрастиями.

— Да, и черный, — подтвердил он, — кровь и смерть, как в песнях, в наших, — добавил он, взяв меня за плечи.

— Да, ты не думай, — он продолжал, видя как сильно от этих слов изменилось выражение моего лица, — это я так гоню, не будет никакой смерти, мы с тобой получим деньги, я приостановлю на полгода все и записи и концерты и уедем куда-нибудь, и ну их на хрен, все эти долбанные пророчества.

Я криво улыбнулся.

— Иди расслабься в ванну, тебе понравится, — сказал он, ведя меня, как непослушного ребенка, в комнату, отделанную голубоватым мрамором, напичканную кнопками светового и музыкального режима, посредине которой стоял в прямом смысле небольших размеров бассейн.

— Вот твоя пылающая комната, — сказал он, настраивая режим света, так, что казалось по голубоватым гладким стенам тихо побежали огненные дорожки. Затем он включил воду и с интересом уставился на то, как она поднималась к краям бассейна.

— Ладно, Крис, — сказал я ему, — я справлюсь, оставь меня.

Он пожал плечами, улыбнулся и вышел.

Когда я вернулся в комнату, я застал его сидевшим в кресле у самого стола с дельфином, курящим сигарету и с довольно мрачным выражением лица созерцавшим один из рисунков из папки. Мне не нужно было спрашивать его, чтобы понять, что он отыскал среди всего прочего портрет Томаса, сделанный пастелью, я рисовал его на лекции, тайно, и он так и не узнал о его существовании. В иные минуты моей жизни мне казалось, что ничего более удачно, чем эта работа, я сделать не смогу.

— Это мой учитель, — сказал я, не приближаясь к Крису, — он уже умер.

— Да? — с непередаваемым тоном недоверия в голосе спросил Харди и в упор уставился на меня.

— Да, — пояснил я, — он находился в тюрьме, в этом городе, ну, как я потом понял, по обмену его выдали и перевели в камеру пожизненно заключенных. А недавно он погиб, задохнулся от взрыва, ты, наверное, не слышал, в тюрьме.

— Нет, — подтвердил он, — ты его любил?

— Да, — совершенно искренне признался я, — я на него молился, как на святыню.

— Не знаю, каким он был, но он мне не нравится, — заметил Крис.

— Да, он и сестре моей не нравился, она его даже ненавидела почему-то.

— И правильно делала, твоя сестра хорошая девушка, — сказал он, и я с удивлением от такой нейтральной характеристики в его устах даже онемел.

— Ладно, Крис, оставь ее в покое, и Томаса тоже, это все в прошлом, их уже не вернешь.

Он положил рисунок на стол, продолжая на него смотреть, на его лице была не злость и не раздражение, а какая-то скорбь, я подумал, что, возможно, ему пришла в голову мысль о том, насколько он не похож на Уиллиса и насколько у него мало шансов заместить его полностью. Да, у него такого шанса не было, Томас был мертв, и я никогда не был его любовником.

Не знаю, что должен переживать человек, отдавая себе отчет в том, что вся его жизнь сломана его собственными руками, но вместо отчаяния на меня нашло какое-то странное состояние, жажда жизни, счастья, свободы. Я с удовольствием выхожу на улицу, брожу по городу, захожу в магазины, разговариваю с людьми, посещаю Криса на репетициях, позволяю себе делать все, что захочу. Несколько раз меня успевали заснять журналисты, но меня это не мучает.

Сегодня в студии был немного неприятный эпизод, один из менеджеров заговорил с Крисом о статье, перепечатанной во многих изданиях. Элис слушала очень внимательно. Он сказал, что есть все основания подозревать, что с журналистами общался и давал информацию Генри. Крис вышел из себе и сказал:

— Я его прикончу, если он еще раз полезет не в свое дело.

Наступила гробовая тишина. Мы переглянулись, и я понял, что он погорячился. Элис пожала плечами и улыбнулась.

Я часами выслушиваю идеи Криса о том, каким должен быть клип, в котором он уговаривает меня сняться. Изначальное представление было достаточно расхожим, водовороты пламени, спецэффекты, костюмы вполне бредовые, я против всего этого восстал и потребовал все пересмотреть.

— Хорошо, что же ты предлагаешь? — спросил Крис.

— Я предлагаю поискать достойное место и минимум декораций.

Он вздохнул с сожалением, поскольку это ставило крест на его тяге к спецэффектам и сказал, что он подумает. Клип, однако, входит в условия контракта и надо реализовывать задуманное побыстрее. Диск раскупается, но это не предел, высшая точка популярности будет достигнута только после этого злосчастного клипа.

Сегодня зашел в магазинчик Барнса. Хозяин встретил меня с радостью. Он-то явно газетами не интересуется и о Крисе Харди понятия не имеет, живет в мире своих книг, и беседует исключительно с избранным обществом ценителей. Старик рассказал мне, что Виола уехала вместе со своим другом в молодежный лагерь и вернется только в конце октября, сказал, что на всякий случай она просила передавать мне привет. Мы разговорились о книгах, об истории, о городе и его достопримечательностях.

— Вот послушайте, о чем я вам расскажу, — сказал Барнс, собирая книги в стопку и перекладывая их с прилавка на полку. — Есть такое местечко в А***, вы, наверное, знаете, там замок есть, недостроенный, ну и болтают о нем, чего только не выдумывают. Некоторые даже поговаривают, что замок этот колдун построил, то есть, что заказчик его, уважаемый человек, нечистыми делами занимался. А денег у него было столько, что они все не кончались, потому что он так хитро спекулировал на бирже, что всегда прибыль у него была самая высокая.

— Да, интересно, — отозвался я с усмешкой, чувствуя, как у меня все холодеет внутри от упоминания о Замке Ангелов.

— Вы там не бывали? — вдруг пристально поглядев на меня, спросил старик.

— Да, нет, вроде не приходилось, но я кое-что слыхал.

— И правильно, смотреть на самом деле не на что, так одни развалины с претензией. И это в наше то время, когда уж скоро и книги-то покупать перестанут из-за этого Интернета. Все мои коллеги уже стали им пользоваться, уверяют меня будто так торговля идет успешнее, а я уж как-нибудь доживу свой век без этих новшеств. Постоянные клиенты у меня есть, иногда университетские кое-что закажут, а большего мне и не надо.

— Господин Барнс, — прервал я его поток сожалений по поводу разрушения книжной культуры, — вы сказали, что у замка был один хозяин, а мне говорили, что у него был друг.

Барнс наклонился через прилавок совсем близко ко мне и зашептал:

— Какой там друг, сообщник он его был, убийца, такой же как этот мерзавец, они там на крови поклялись.

— Не может быть? — воскликнул я с неподдельным изумлением от того, что старому торговцу известны были такие интимные подробности из жизни бывших хозяев замка.

— Но это же все слухи, вы сами им не верите, — спросил я после некоторой паузы.

— Я не верю, но кое-кто даже ходит туда, и молодежь этим увлекается, вот тут перед отъездом девчушка, моя соседка, Виола, рассказала, как ее парень туда водил, он все бредит всякими ужасами, ну ее туда потащил, а она, видно, сильно испугалась, не захотела наверх подниматься. Говорит, чувствовала, что кто-то там был, но она впечатлительная, хоть и смелая девочка. Я ведь ее с пяти лет знаю, как они сюда приехали, такой шалуньей была, а сейчас вот уж как взрослая.

Мне внезапно захотелось уйти из магазина и больше не обсуждать с ним эту тему. Я выбрал две книги, заплатил за них и, попрощавшись с хозяином, вышел на улицу. Мне вспомнилась наша первая встреча с Виолой, и я втайне пожалел, что сейчас ее нет в городе. Я бы не отказался поговорить с ней и узнать, что ее так напугало. Замок никогда не выходил у меня из головы, но самым страшным воспоминанием с ним связанным был сон, сон о котором я не рассказал Крису, но который не давал мне покоя, я не показал ему и стихотворение, которое написал тогда. А жаль, из него могла бы получиться неплохая композиция.

8

Прекрасный сентябрьский день был по-летнему теплым и сверкал всеми красками. На газоне у летнего кафе раскинулась роскошная клумба с алыми и оранжевыми бархатками, в центре ее пламенел огромный куст осенних роз. Ветер трепал легкие синие зонтики над столиками. Напротив стоял прелестный готический дом с витражными окнами, на него и любовался человек, сидевший за столиком. На нем был легкий серый костюм, расстегнутая на две пуговицы рубашка, светлые длинные волосы собраны в хвост, он курил, мечтательно щуря синие холодные глаза, и видимо наслаждался прекрасным днем и бездельем.

К столику подошел второй, высокий и черноволосый, сел рядом и тоже взял сигарету из пачки, лежавшей на столе, белокурый обернулся к нему.

— Смотри, какой очаровательный дом, Гор, я его чего-то не видел.

Черноволосый перевел взгляд на дом и кивнул.

— Да, как игрушка. Сейчас принесут кофе.

— Спасибо, — рассеянно поблагодарил его собеседник, продолжая созерцать дом с детским удовольствием.

Официант принес кофе и поднос с воздушными розовыми пирожными, светловолосый взял одно и, блаженно зажмурившись, откусил кусочек, его спутник наблюдал за ним с усмешкой, выдававшей длительное знакомство, ту степень близости, которая возникает только тогда, когда люди много времени проводят вместе, и все их странности и привычки уже не вызывают у напарника ничего, кроме снисходительного веселья.

— Кушай, Мел, — одобрительно проговорил тот, кого назвали Гором, — Отдыхай, пока есть время.

— Отличные здесь пирожные — проговорил Мел, принимаясь за второе. — Просто чудо, почему у нас таких нет.

Гор закатил глаза и вздохнул. Сам он только пил кофе. Он посмотрел на часы.

— Вот черт, ну где они, опять Амброзий все напутал, предсказатель фигов.

— Успокойся, он же сказал, что допустимая поправка полчаса. — Мелу, очевидно, настолько нравилось бездельное времяпровождение, что он бы предпочел сидеть здесь сколько угодно. — И вообще, сходи за газетой. — попросил он тоном человека, привыкшего к тому, чтобы его просьбы исполнялись немедленно.

Гор со вздохом поднялся. Он вернулся через минуту с брезгливым выражением на подвижном лице, неся в руках газету из тех, которые называют бульварными. Он положил ее на стол, и они оба поглядели на фотографию на первой полосе.

На ней был изображен Стэн Марлоу. Фотограф поймал его в тот момент, когда Стэн, видимо, смотрел на что-то очень важное, его бледное лицо выглядело напуганным, глаза широко раскрыты, но проницательный человек увидел бы в его взгляде не страх, а какое-то жуткое маниакальное упрямство человека, готового шагнуть на эшафот. Над фотографией стоял заголовок статьи, очевидно, занимавшей несколько полос. Заголовок гласил «Новая девочка Криса Харди». Красивый рот Мела Конрада искривился, в синих глазах сверкнуло такое неконтролируемое бешенство, что автор статьи сильно бы пожалел о своем творении, если бы увидел эту картину.

— Какая мерзость, — процедил Конрад. — Они не должны видеть это, Гор.

Его приятель смотрел на него с непроницаемым лицом. Его раздражение выдавало только то, как он вертел в пальцах зажигалку. Он снова закурил и сказал Мелу так, как говорят ребенку, не понимающему истинной сути происходящего.

— Ты думаешь, это возможно?

— Да, рявкнул Конрад, — эту дуру давно надо нейтрализовать. Она спелась с Даймоном и принесет им эту статейку на блюдечке. А его надо было уничтожить, я уже говорил об этом Архангелу… — Мел внезапно одним резким движением переломил ложку, которую вертел в руках. Гор успокаивающе прикоснулся к его рукаву.

— Не нервничай. Можно попробовать их куда-нибудь отправить.

— Они никуда не уедут. Они должны снять этот чертов клип, разве ты не помнишь.

— Да, да, успокойся. Они уже решили, где?

— Нет, — усмехнулся Мел, действительно успокаиваясь, — Сейчас мы все узнаем. Вон они идут.

— Отлично, — Гордон Хауэр со странным значительным упорством выводил на пластиковой поверхности стола круг, потом он коротким росчерком вписал в него знак, напоминавший молнию, как ее нарисовал бы ребенок, или одну палочку от свастики. Конрад, следивший за его манипуляциями, одобрительно улыбался

— Я хочу кофе, — сказал Стэн, увидев из окна машины совершенно пустое летнее кафе. — Бобби, останови.

Шофер затормозил, и Стэну показалось, что по лицу его промелькнула довольная улыбка. Бобби говорил мало, но Стэн привык определять все по выражению его лица. Иногда ему казалось, что физиономия шофера отражает не только то, что есть, но в каком-то смысле предсказывает то, что будет.

— Пойдем с нами, — предложил он.

— Ага, — Крис протянул руку и сжал плечо своего верного телохранителя. — Пойдем, уже часа три, ты, небось, есть хочешь.

— Хорошо, — внезапно согласился Бобби, очень редко принимавший участия в их походах и трапезах.

Они вышли из машины, и Стэн, быстро взбежав по ступенькам, сел за столик. Крис и Бобби, не торопясь, шли за ним.

— Смотри, какой красивый дом, Крис, — обратился Стэн к своему приятелю, глядя на готический особняк напротив.

— Ага, — ответил Крис, усаживаясь, — ты что будешь?

— Кофе и чего-нибудь поесть. Что хочешь. Лучше мяса.

— Я закажу, — отозвался Бобби, он как-то странно смотрел в угол площадки, на пустой столик, зрачки у него сузились, Крис дернул его за рукав.

— Ты чего? Заболел?

— Нет, — ответил Бобби, — сейчас все принесу.

Он ушел, а Стэн откинулся на спинку пластикового кресла и закурил. Он чувствовал себя прекрасно сегодня, как будто даже то безумие, которое поднялось вокруг них и грозило захлестнуть с головой, весь этот скандал не смущал его, а, напротив, придавал сил. Он теперь жил в квартире Криса, они совершенно перестали скрывать свою связь, и Стэн в первый раз в жизни понял, как может быть приятно осознание того, что человек, которого ты любишь, принадлежит тебе, и все об этом знают. Его состояние варьировалась от вот таких приступов безоблачного счастья до тяжелой депрессии, когда каждая буква в очередной газетной статье вызывала у него ощущение дикого позора и отчаяния. Крис, державшийся ровнее, с испугом следил за этими перепадами в настроении. Он дал себе слово, что как только исполнит все условия контракта, моментально увезет Марлоу на море и продержит его там месяца два, пока Стэн не придет в себя окончательно.

— Надо ехать снимать клип. — с неохотой сообщил Крис. — уже на этой неделе. А у нас еще конь не валялся, я даже не придумал, где. С Джимми толку никакого, он даже и думать об этом не хочет. У Арчи Шейла опять беременна, он в это время может делать только то, что ему скажут, а Крошку я как послушаю, заикаться начинаю. И так скандал вокруг, а он еще хочет хрен знает что туда понапихать. Мне Даншен клипмейкера предлагал, так я с ним вчера виделся. Знаешь, такой, совершенно педерастрического вида парень, волосы дыбом, в носу серьга, и смотрит меня, как кот на сметану, ну после этих статей, сам понимаешь, все пидоры этого города мои.

Стэн хихикнул. Крис посмотрел на него свирепо и продолжал.

— Ну он мне начал такое предлагать, что я понял, он решил за мой счет рекламу сделать, мол Крис Харди теперь гей, педерасты всех стран, присоединяйтесь, — Стэн давился от смеха, слушая яростный спич приятеля, — Тоже мне нашел, Дану Интернешенал, достал он меня, потом еще в конце намекать стал, что, мол, если я с ним пересплю, у него лучше получиться, он так лучше «осознает мою истинную суть», видишь ли. Я бы ему показал свою суть, честное слово, только морду ему было бить жалко, его же соплей перешибешь. Ну, я ему вежливо объяснил, что спать с ним не собираюсь. И самое главное, послать его тоже нельзя, он сейчас самый крутой клипмейкер. Я, конечно, с ним договорился, что позвоню, когда решу, но время-то поджимает, в субботу истекает срок контракта… — Крис прервался и посмотрел на Бобби, который вернулся с подносом, на котором было кофе и три корзиночки с бегилами. Стэн взял свой, с ростбифом, и, разломив пополам, начал есть.

— Слушай, Крис, — сказал он с набитым ртом, — Я, кажется, придумал, где можно его снять.

— Ну?

— В Замке, — ответил Стэн, удовлетворенно наблюдая, как у Криса от внезапного понимания расширяются глаза.

— Тэн, — прошептал Харди, — Тэн, ты гений, Бобби, ты слышал?

— Отличная идея. — невозмутимо прихлебывая кофе, отозвался Бобби.

— Сейчас позвоню Джимми, завтра поедем, отлично, мы все успеем, это просто блеск… — повторял Крис, хлопая себя по карманам куртки в поисках мобильника.

— Да, умный мальчик, — проговорил Хауэр, с интересом глядя на компанию за соседним столиком. — Знаешь, Мел, что интересно, с одной стороны, он все чует, как собака, и идет абсолютно правильно, а с другой стороны, эта его чуткость может его легко в гроб свести, он же на любое движение откликается.

— Естественно, — Конрад съел четыре пирожных и чувствовал себя превосходно. — Он же проводник, второй, конечно, дубина, но его дело — сила, как всегда, врач и диагност. Господи, Гор, неужели я был таким же тупицей?

— Ты был хуже, — с железной уверенностью сказал Хауэр, — Я даже себе представить не мог, что бывают такие идиоты.

Мел запрокинул голову и звучно расхохотался.

— А ведь, знаешь, — продолжал Хауэр, постукивая пальцем по газете, — Ведь эта его идея практически полная гарантия от вот этого. — он еще раз вгляделся в фотографию Стэна и газетные строчки и покачал головой, — сколько же он этой дряни туда напихал. С ума сойти можно. Говорил, я что надо его было сразу к рукам прибирать.

Конрад фыркнул недоверчиво.

— Это твой главный недостаток, Гор, ты всегда уверен, что прибрать к рукам можно любого. А ты не подумал, сколько этой дряни в нем самом.

— Ты прав. — компания за соседним столиком пошла к машине, Гордон поднялся.

— Пошли, Мел, поехали домой.

Они спустились к своей машине, белому «Вольво» и Хауэр сел за руль.

— Ладно. — сказал Конрад, — Я надеюсь, что все будет в порядке.

Крис говорил по телефону с менеджером, а Стэн копался на кухне. Ему захотелось что-нибудь приготовить, обычно он испытывал это желание где-то раз в две недели. Крис сидел в кресле у журнального столика и рассеянно ворошил кучу газет и журналов, которые ему обычно присылала Элис, когда считала, что он должен с ними ознакомиться. Его взгляд наткнулся на большую фотографию Стэна на первой странице, он всмотрелся в нее, нахмурившись, уже не слыша, что говорит собеседник, прочитал первые несколько строк и быстро сказал в телефон:

— Тэд, я тебе перезвоню, — и погрузился в чтение.

Статья занимала почти три полосы, первую и следующий разворот. Там было несколько фотографий, причем Крис с ужасом увидел на одной из них себя и Стэна, целующихся возле машины. Статья была ужасна. Крис спокойно относившийся к любым измышлениям в свой адрес и бесившийся в основном из-за Стэна, чувствовал, что каждое слово этого, в общем-то, не шибко оригинального произведения, вонзается ему в мозг, как долото. Тон статьи был скорее снисходительно сожалеющий, чем раздраженный. Автор сообщал, что Крис Харди, человек безусловно талантливый, не выдержал бремени славы и начал деградировать. Беспорядочная сексуальная жизнь, пьянки, наркотики, — все это сказалось и на его творческих возможностях, и на всех остальных. Его бывшая жена Мерелин, прелестная и глубоко несчастная женщина, самоотверженно пыталась вытащить его из того болота, в которое медленно проваливался вокалист группы «Ацтеки». «Какое еще болото, идиот, — проскрежетал Крис про себя, — Да это я ее с панели взял, шлюха чертова». Но разложение зашло уже очень глубоко. В результате рок-музыкант, окончательно утратив человеческий облик, подобрал себе в любовники, разумеется за деньги и прочие блага («Ну понятно, — прокомментировал Крис, — с эти журналистом бесплатно никто не ляжет, вот он и не знает, что бывает по-другому»), какого-то мальчишку с темным прошлым и, скорее всего, регулярно зарабатывавшего себе на жизнь подобным образом. Очевидно, этот юный, но уже опытный развратник сумел как-то угодить спившейся рок-звезде, потенцию которой восстановить уже не в силах самые лучшие врачи. Конечно, Харди пытался скрывать эту связь, чтобы не разрушить своего имиджа железного гетеросексуала, но шила в мешке не утаишь. Девочки, плачьте.

Крис дочитал и принялся методично и жестоко рвать газету на кусочки, когда от несчастного печатного издания остался только мелкий прах, Харди стиснул кулаки и подумал: «Главное, чтобы она не попалась Тэну. Надо успокоится». И в эту минуту в комнату вошел Марлоу, на его бледных обычно щеках горели лихорадочные пятна, он тяжело дышал, в руках у него была газета.

— Крис, — произнес он и Харди не узнал его голоса в этом отчаянном шепоте, — Крис, что же это такое… — обомлевший Крис увидел, что статья очеркнута красным, словно для того, чтобы Стэн ее точно не пропустил. Он вскочил. Быстро подошел к Стэну и вырвал у него из рук злополучную газету, отшвырнул ее в угол и прижал Стэна к себе. Он чувствовал как у него быстро и неровно отстукивает сердце, так сильно что его биение ощущалось во всем теле, Стэн дышал так, как будто ему не хватало воздуха. «Что-то здесь не так, — мелькнуло в той части сознания Криса, которая была не затронута бешеной яростью и желанием добраться до этого грязного писаки и свернуть ему шею, — не может быть, чтобы мы так подзавелись из-за одной статейки». Но тут Стэн начал оседать на пол, и Крис подхватил его на руки, понес к дивану, там сел, и продолжая держать его на коленях, с тревогой вгляделся в лицо Марлоу. Стэн не потерял сознания, видно, просто выброс адреналина в кровь был настолько силен, что он не мог удержаться на ногах. Он цеплялся за шею Харди, как утопающий, и Крис ощущал его пульс даже в кончиках пальцев.

— Ну тихо, тихо, — с грубоватой нежностью произнес Крис, поглаживая его по спине. — Успокойся, ну что ты…

— Крис, так нельзя, — Стэн поглядел на него, и Крис увидел, что глаза у него стали почти черными, как тогда, в их первую встречу. — Этого уже нельзя, ты же понимаешь.

— Это ты про потенцию? — попытался пошутить Крис, — да ладно, фашистом и садистом я уже был, теперь буду импотентом, какая разница.

Но Стэну было не до шуток.

— Крис, я не знаю, что это, я просто не могу, меня выворачивает от этой статьи, мне просто хочется умереть, только бы забыть о том, что я там прочитал. А самое главное, этот тон, понимаешь, он пишет про нас таким тоном, как будто он знает правду, а не мы. Понимаешь, когда я это все читал, мне казалось, что это все правильно, что так оно и есть, боже, да что же это такое…

Крис в ужасе увидел, что с его лица сползает всякая краска, а синеватая жилка на виске колотиться, грозя прорвать кожу.

— Тэн, может я врача вызову?

— Нет, ради Бога, я никому в глаза смотреть не могу, нет. — простонал Стэн, закрывая глаза и опуская голову Крису на плечо.

— Ну давай хоть таблетку. — и не ожидая возражений, уложил Стэна на диван и пошел за таблеткой. Честно говоря, ему самому было худо, как никогда. Голова раскалывалась от возбуждения, его мутило, во рту было сухо, глаза болели, как от высокой температуры. Крис принес Стэну таблетку, и тут же его затошнило так, что он кинулся в ванну и его там вырвало какой-то жуткой, черной массой. Он некоторое время стоял там, тяжело дыша и тупо глядя в раковину, в голове у него крутилась одна мысль, смысла которой он не понимал «Яд вышел, — думал Крис — Все, яд вышел», он включил воду, и тут в ванной появился Марлоу. Он направился к раковине нетвердой походкой сомнамбулы, и Крис поспешил уступить ему место.

Остаток дня прошел в каком-то полуобмороке. Крис понимал, что теперь ни о каком клипе и речи быть не может, скорее всего, их обоих придется отправить в больницу. Они лежали на диване, и когда Крис мог оторвать голову от подушки он смотрел в бледное, аж в синеву лицо Стэна, который не спал, а, казалось, находился в каком-то ужасном трансе. Тогда Крис вяло думал, что надо вызвать врача, их кто-то отравил, но сил встать у него не было. Дважды звонил телефон, но он лежал слишком далеко и в конце концов, уже в сумерках Крис заснул мертвым сном.

Гостиничный номер освещал только голубоватый мерцающий свет экрана телевизора, настроенного на неизвестно какую программу.

Хауэр потряс Конрада за плечо.

— Просыпайся, Мел, вставай.

— Что случилось? — Конрад оторвал тяжелую голову от подушки.

— Они поехали туда. В Замок. Вставай.

Дневник Стэнфорда Марлоу

Меня разбудил Крис, он тряс меня за плечи, беспрерывно повторяя:

— Эй, Тэн, Тэн, малыш, проснись!

Я открыл глаза и увидел склоненного ко мне Харди. Лицо у него было необычно радостное, глаза блестели.

— Поедем, — сказал он без всяких вступлений, — Я знаю, мы должны туда поехать.

— О чем ты?

— О Замке, — ответил он, — Поедем туда сейчас же.

— Но зачем?

— Узнаешь.

— Сколько времени?

— Половина двенадцатого.

— Сейчас же ночь, куда ехать-то?

— Ну, и черт с ней, сейчас туда надо ехать, не хочешь я один поеду, — сказал он угрожающе.

— Нет, один не поедешь, — возразил я.

— Тогда вставай, пошли.

Я покорно встал, надел плащ и потащился за ним. Мы спустились вниз. Айрона сменил другой парень светлоглазый и светловолосый, еще один телохранитель. Крис подозвал его и что-то сказал о Бобби. Позднее я понял, что он велел ему связаться с Бобби в том случае, если мы не вернемся к утру.

— Подожди, — сказал мне Харди, — я выкачу мотоцикл и подъеду.

Перспектива ехать ночью на мотоцикле в этот заколдованный замок меня не радовала, но по решительному настрою Криса было ясно, что спорить с ним бесполезно.

Через двадцать минут все было готово, я сел позади моего друга и обхватил его за талию, так крепко, что можно было подумать, что мы оба собираемся войти живыми в ад. Ночь была холодная, вечером шел дождь. Крис гнал с такой скоростью, что я волей неволей прижимался к нему на каждом повороте.

«Он идиот, — думал я не без удовольствия, — псих и придурок, я, наверное, никогда не пойму его до конца, интересно, для него существует что-нибудь, кроме его собственных прихотей?»

Мы проехали центральные кварталы, выехали на дорогу, ведущую прямо к северным районам города, и понеслись по ней, пронизываемые до костей ледяным ветром.

И наконец впереди показался Замок гигантский причудливый и темный, порождение больной фантазии чудака-миллионера. Мы оставили мотоцикл, и пошли дальше пешком. Крис шел быстро, засунув руки в карманы, я нехотя плелся за ним, усталый и замерзший.

— Что там делать, — не выдержал я и задал ему вопрос.

— Посмотрим, — ответил Харди сквозь зубы. И я задал вопрос уже самому себе: «Не сошел ли он с ума, просто и незаметно?»

Мы подошли к огромной лестнице и поднялись по ней, все это было похоже на обычную сцену в фильме ужасов, двое, ночь, странное место, рваные облака несущиеся вверху. Мы вошли в зал и приблизились к бассейну. Стояла мертвая тишина. Непогода утихла. Вода была черна и неподвижна, все как всегда. Ничего не изменилось здесь с того времени, как Крис впервые показал мне все это. Мы проследовали дальше по извилистым коридорам, свернули налево и попали в короткий тупик с приоткрытой дверью в конце. Перед дверью мой друг остановился и спросил не то чтобы не уверенно, а каким-то деловым тоном:

— Заходить будем?

— Давай, — согласился я.

Он открыл дверь, довольно тяжелую и придержал ее, чтобы я успел проскользнуть внутрь, он последовал за мной и дверь с жалобным скрипом приняла прежнюю позицию. Внутри оказалась средних размеров комната, ничего кроме неотделанных стен потолка и пола, в темноте, однако, можно было разглядеть и еще кое- что — в стене напротив двери было углубление, большое, квадратное. Мы подошли, чтобы выяснить, что это такое. И увидели, что это был камин, самый обычный камин, набитый дровами и углем. Крис опустился на колени и достал из кармана зажигалку:

— Похоже, здесь кто-то был? — сказал он.

— Да, — подтвердил я, вспомнив о том, что Барнс говорил об интересе молодежи к Замку, и тоже опустился на колени рядом с ним.

— Хочешь разжечь? — спросил я, наблюдая за его размеренными движениями, такими, словно ему всю жизнь приходилось заниматься тем, что разводить огонь в камине.

— Неплохо бы, — отозвался он. Отсыревшее слегка дерево не загоралось.

— Дай сигареты, — потребовал он.

Я подал ему пачку, он высыпал на пол сигареты и разорвал оболочку. Загоревшаяся бумага дала больше возможности зажечь тонкое полено, дело пошло. Огонь постепенно занимался и, видимо, благодаря отличной тяге никакого задымления не происходило. Мы сели друг напротив друга, с интересом следя за тем, как пламя становилось все более и боле ярким. Оно отбрасывало на голые стены вокруг причудливые тени. И тут я понял, что было странно в этой комнате, — в ней не было окон, ни одного.

— Какова вероятность, — спросил я, — что мы здесь задохнемся?

Крис пожал плечами.

— Черт его знает, — равнодушно ответил он, и у меня снова возникла мысль о его тихом помешательстве. — У нас такая игра была в детстве, мы залезали в цистерну, огромную, из-под нефти, в ней темно было, мы брали с собой факел и сидели там, а вылезти было нельзя, такое правило. Однажды кто-то факел уронил и нефть, она на стенках, видно, еще осталась вспыхнула. Я до сих пор не пойму, как мы успели выскочить, и не зажарились там.

— Хорошая игра, — мрачно отозвался я, глядя на его безмятежное умиротворенное лицо в легких отсветах пламени. Становилось все теплее и теплее, я сбросил плащ, Крис куртку.

— Ты раньше об этой комнате знал? — спросил я.

— По-моему нет, я сюда никогда не сворачивал, — ответил Харди. — Помнишь, мы тогда сразу наверх полезли, я тебя втащил и думал «Сейчас он поймет, все, что надо».

— А я понял, Крис, — подтвердил я, — все прекрасно понял.

— Ни черта ты не понял, — возразил он без всякой обиды, — ты же сам себя боялся или ты меня боялся?

— Я боюсь только Господа, — перефразировал я слова одного из героев фильма.

— А он есть? — спросил Крис с искренним любопытством ребенка.

— Думаю, да, если ты об этом спрашиваешь.

— Почему эта девчонка меня демоном называла, а? — в его голосе были недоумение и обида.

— Она просто была нездорова, возможно, у нее были галлюцинации, — пояснил я.

— Нет, не верю, — настаивал Крис, — что-то здесь не так.

— Ну, мы же все равно не можем это узнать, — урезонил я его.

— А вдруг можем?

— Как?

— Надо подумать.

— Ну, думай, — согласился я, и решил, что больше не скажу ни слова.

Он сидел, обняв руками колени, и казался в этот момент не самим собой, а всего лишь тенью. Сейчас он не имел ничего общего с тем безумным, завораживающим толпу Крисом Харди, которого я ревновал и перед которым преклонялся. Не знаю, чего больше.

— А если бы я и вправду был демоном, — спросил после долго молчания мой друг, — что тогда, Тэн, ты бы испугался, захотел бы избавиться от меня, да?

Он взял меня за руку и потянул на себя, откинувшись назад и растянувшись на полу, я навалился на него всем телом, мы смотрели друг другу в глаза, и я чувствовал, что он так же, как и я, с трудом подавляет нараставшее возбуждение.

— Ты и есть демон, — ответил я на его вопрос, — самый обычный, каких сотни ходит по земле, неприкаянный и самолюбивый.

— Правда? — он переспросил меня совершенно серьезно.

— Да, Крис, но вопреки всему этому я тебя люблю, и если моя жизнь нужна тебе, бери ее, не задумываясь.

— А ты возьмешь меня с собой, в Пылающую комнату?

— Если бы я знал, как войти в нее, то мы бы уже давно были там, но, кажется, нам вечно суждено искать эту дверь.

Я поцеловал его в губы. Он продолжал смотреть на меня серьезно и внимательно.

— Становись на колени, — прошептал он мне, с такой императивностью страсти, что я подчинился ему, не задумываясь. Я смотрел в самое сердце пламени, пока Крис бесшумно раздевался за моей спиной. Его руки легли мне на плечи. Я чувствовал невыносимый жар огня, жар его тела и жар собственного желания, и мне казалось, что сам я нахожусь в центре костра, призванного уничтожить меня всего без остатка.

— Ну, же — взмолился я, сжимая в руке собственный член, горячее дыхание Криса обдавало мне спину.

Он помедлил еще полсекунды, и затем я почувствовал, как он входит в меня.

— Дай мне, — потребовал он, освобождаясь от моей руки.

Я дал ему возможность делать все, что он хочет, перед глазами у меня все плыло и сливалось, я следил за ускорявшимися движениями его руки.

— Ты мой, мой, — услышал я его голос, полный сводящей с ума одержимости и подействовавший на меня как нажим на курок.

— Я твой, любовь моя, - в изнеможении внезапно наступающего оргазма, закричал я, — только твой.

Крис был демоном, и я знал это, так же, как и то, что мы были связаны с ним намертво, до последнего вздоха. Тени плясали вокруг нас, сливаясь в бешенном танце, огонь в камине полыхал с такой силой, что вся комната казалось превратилась в раскаленную печь крематория. Он обнимал меня в полной прострации, созерцая буйство пламени, и я понял только одно, — я не заметил как он потерял рассудок, не обратил на это внимание, а теперь уже явно было поздно исправлять случившееся. То, что он продолжал вести привычный образ жизни, разговаривать, спать, есть, пить, не являлось гарантией его нормальности. Но несмотря на все это я не испытывал никакого страха, доверясь ему, возможно потому, что и сам я уже давно и бесповоротно был безумен.

Начали съемки клипа. Его композиция предельно проста, поскольку делается он под песню «Войди в пылающую комнату». Клипмейкера зовут Ричи. Претенциозный тип и весьма наглый. По началу он вообще не собирался нас слушать. Пришлось пригрозить ему отставкой, и он приутих. По нашему общему соглашению, первый кадр должен быть снят в той самой комнате, куда привел меня Крис. Он должен сидеть у камина с пылающим огнем, который медленно растекается по стенам, струится и окутывает все стены, после чего предполагалось, что он должен выйти и пойти по коридорам, а за ним должна тянуться огненная дорожка. Дальше кое-что все равно придется подделывать, поскольку он должен открывать двери в несколько помещений, как в нашем сне, где будет протекать мирная жизнь добропорядочных граждан — офисы, семейные чаепития, свадьбы, для свадьбы пригласили сниматься Золотого Ангела. Она будет невестой, ожидающей жениха, коим являюсь я, бредущий в свадебном костюме по темным коридорам. Она искренне обрадовалась и сказала, что изобразит все, что угодно, лишь бы нам понравилось. А дальше сюжет был довольно прост, мы должны будем двигаться навстречу друг другу, а когда наконец сблизимся на верхней площадке Замка, Криса должно окружать кольцо пламени, из которого он мне протягивает руку, я вхожу в пламя, а невеста смотрит на все это, как на дьявольское наваждение. По большому счету это был с моей точки зрения бред и халтура, но на нее следует согласиться, поскольку с технической стороны все будет безупречно, а голос Криса искупает все остальные недостатки. Я несколько раз пытался убедить Харди, что не жених, а невеста должна входить в пламя, но он только возмущался моей трусости и банальности фантазии. Поскольку исчезновение жениха представляется ему более загадочным и достойным событием, нежели очередная сбежавшая невеста. Ричи рвал и метал, желая заменить меня каким-то молодым человеком из своей студии, уверяя, что у меня нет опыта и вообще я никуда не гожусь даже если принимать во внимание мои внешние данные. Крис посмотрел на него своим хорошо мне знакомым тяжелым взглядом, и Ричи прекратил гнуть свою линию. Вероятно, он уже успел пожалеть, что с нами связался.

Снимать начали с утра. Сначала все шло наперекосяк, то стены, обклеенные каким-то специальным материалом горели, образуя не тот рельеф, то я шел слишком быстро, то слишком неуверенно и т. д. Ричи орал во всю глотку, тряс меня и постоянно показывал, что делать, съемочная группа вся в мыле тыкалась то туда, то сюда, все устали и выдохлись уже к пяти вечера.

Джимми на все это смотрел спокойно и одобрительно. Я втайне страшно жалел, что согласился сниматься.

После перерыва работу возобновили, Ричи вел себя немного корректнее, но, кажется, мною все равно остался недоволен, зато Крис свое дело знал хорошо, и соответственно с ним проблем не было, за исключением той, что от жары все время тек грим и Элис только и успевала его восстанавливать.

Приехали на съемки, меня попросили собраться и продемонстрировать всю гамму противоречивых чувств — любовь к невесте и таинственную тягу уступить мистическому искушению. Золотой Ангел меня поцеловал для бодрости, и все началось сначала.

Клип нравился мне все меньше, а уж работа над ним и говорить нечего. У меня даже возникло опасение, что он и вовсе провальный, и мы только зря тратим время.

Провозились весь день, народу было еще больше, чем вчера, приехали из JT music посмотреть, что мы вытворяем под свою ответственность, и велели немедленно включить в съемку всю группу. Пока все собрались, прошел час.

Вечером, вернувшись с Крисом домой, я спросил его, не хочет ли он заменить меня кем-нибудь, не все ли равно кому руку подавать. Но он посмотрел на меня решительно и упрямо.

— Ты, что не понял, эта вещь о нас, и никто туда соваться не должен.

— Делай, как знаешь, — сказал я с досадой, — я тебе ничем помочь не могу, я плохо двигаюсь, я не достаточно выразительно смотрю…

— Я знаю, что нужно делать, — весело возразил Крис. — Ты должен выпить, но не так, как обычно, а по крупному, принять по полной программе, чтобы крышу снесло.

— Это что за бред? — спросил я, думая, уж не издевается ли он надо мной.

— Так надо, — пояснил он и начал поить меня, впрочем, сам он тоже со мной пил весьма охотно, около двух ночи я был уже не просто пьян, а фактически невменяем. Но Крис заставил меня продолжать.

Утро я встретил борясь со рвотой. Харди напоил меня какой-то дрянью, для улучшения самочувствия и потащил сниматься. Пока меня приводили в порядок, мне казалось, что я не только по коридорам пройти не смогу, а и держась за стену, не в силах двигаться. Но получилось все совсем иначе, я вдруг почувствовал себя настолько раскованным, что вместо обычного поцелуя, обнял Золотого Ангела и продемонстрировал такую пылкую страсть и отчаяние, что все были в восторге, после чего, как полагалось по сюжету, я должен был на голос Криса направиться на верх, а за мной вся в слезах бежала несчастная невеста, когда же дело дошло до подачи руки, то я ринулся в пламя с той требуемой обстоятельствами решимостью, что Ричи даже выругался от удовольствия. Мы прокрутили все по новой и решили оставить тот вариант, который окажется наиболее удачным.

Крис радостно сообщил мне, что ночь и полдня работы не пропали даром. Клип готов и просмотрен JT. Вроде претензий нет. И все же это больше похоже на халтуру, нежели на произведение искусства. К тому же на халтуру весьма скандальную.

Мы поехали ужинать в ресторан и вернулись только под утро, с нами были все ребята, включая Арчи, крошка Пэтти был, как всегда, остроумно-зануден, а Золотой Ангел все порывалась заставить меня с ней танцевать, в конце концов, она удовлетворилась кандидатурой моего друга. Я смотрел, как они танцуют и бессмысленно улыбался. На большее я был не способен после четырех бутылок виски.

Дело идет к выплате гонорара. Крис находится на грани помешательства от счастья, видно его уже изрядно достала вся эта десятимесячная возня с «Пылающей комнатой». Ему не терпится как можно скорее освободиться ото всего и всех. Он ежедневно напоминает мне о нашем грядущем отдыхе на море до начала зимы. С зимы он вроде планирует приступить к работе над следующим проектом, подробности которого он от меня тщательно скрывает.

Отослал кассету сестре. Как мы и договаривались. Бедная моя Сью, увидев меня, она снова будет страдать, я никак не мог решиться нарушить свое обещание и обмануть ее, но возможно это было бы лучше. Деньги получены. Сумма моего гонорара меня ошеломила, она превысила все мои ожидания, поскольку стартовая цена моей работы все же была скромнее. Крис не знает, что ему предпринять и куда ринуться вниз головой, не выпуская меня из своих объятий. Урезонивать его бесполезно. Популярность «Ацтеков» подскочила, и теперь уже имиджу Харди не может повредить ничего, даже если вдруг обнаружиться, что он предпочитает трахать своего любовника бильярдным кием.

Кстати о кие. В закрытом клубе «М***» кии из черного дерева, а на конце полированная кость, хозяин пояснял нам, что это улучшает точность удара, каким образом непонятно. Крис предложил мне сыграть с ним в закрытой комнате.

— Будем играть друг на друга, — сказал он, сохраняя полную трезвость рассудка.

— Ты уверен, что это подходящая ставка? — переспросил я.

— Еще как.

— Ну, давай.

— Но только с условием — победитель делает все, что хочет.

— Как скажешь.

Мы начали партию. Все шло нормально, пока я не начал бить мимо, что со мной случилось, не знаю.

— Хочешь мне проиграть? — с каким-то диким азартом спросил меня Харди.

— Это случайность, — разочаровал я его.

Но случайность превращалась в закономерность. В конце концов, я с уязвленной гордостью проследил за тем, как в лунку скатился последний мой шар.

— Проиграл, — проконстатировал Крис. Он подошел ко мне и взял меня за подбородок, — придется тебе лечь на стол.

— Иди ты к черту, — возмутился я, представляя себе всю нелепость предстоящей ситуации.

Крис закрыл дверь на замок и, подойдя ко мне, расстегнул на мне джинсы.

— Ты играл на меня, я на тебя, — сказал он с решимостью маньяка, — отказываться поздно.

Он повернул меня к столу и заставил нагнуться. Я испытывал какое-то странное чувство удовольствия от этого грубого принуждения и бесцеремонности. Перепады настроения Криса от иступленной нежности до почти неконтролируемой склонности к насилию, не внушали мне неприязни, это свойство его личности только усиливало мою страсть к нему.

— Наклонись ниже, — сказал он, положив мне руку на шею сзади. Я не спешил ему подчиниться, и тогда он, довольно крепко стиснув мою шею, заставил меня прижаться щекой к зеленому сукну стола.

— Ты хотел бы, чтобы мой член был таким же твердым, Тэн? Ты об этом мечтаешь, да? — спросил он, наклоняясь ко мне, когда я почувствовал, как в меня входит что-то очень твердое и прохладное, его вопрос и необычное ощущение возбуждали меня безумно, я понял, что это было. Мне трудно передать, что я подумал в тот момент, его рука прижимала меня к столу, так, что вырваться я мог, но Крис делал это настолько осторожно и с тайным желанием возбудить меня как можно сильнее, что я только еще больше хотел его, сознавая все мое унижение.

— Он достаточно твердый? — продолжал допытываться Харди, — не шевелись, и скажи мне, разве ты не мой мальчик?

Его голос сводил меня с ума.

— Я вставлю глубже, если будешь молчать, — упиваясь возможностью наконец услышать от меня признание, которое ему всегда так хотелось получить, — я заставлю тебя говорить.

Кажется, он действительно дошел, как и я до той стадии взвинченности, что мог привести свою угрозу в исполнение.

— Я твой мальчик, — глухо подтвердил я, — делай, что хочешь, но я скучаю по твоему члену.

Харди наклонился ко мне совсем близко, его горячее дыхание обжигало мне шею.

— Я не ослышался, — переспросил он, прерывающимся от страсти голосом, — ты скучаешь по нему?

— Черт возьми, да, — ответил я, — я хочу этого.

Он избавил меня от кия, и, тихо положив его на край стола, быстро приготовился к продолжению и главной части этого развлечения, не отпуская меня.

— Тебе понравится, обещаю, — заверил он меня, чего, впрочем, не требовалось, поскольку в ходе предыдущих упражнений я уже чувствовал, что мне недолго осталось до конца. Он резко вставил и, отпустив мою шею, положил руки мне на бедра. Он успел сделать всего несколько движений, прежде наступил оргазм у нас обоих.

— Ценный опыт, — заметил я, внимательно рассматривая кий, пока Крис сосредоточенно курил, прислонившись к стене. В свете не очень яркой лампы над зеленым столом его лицо казалось весьма спокойным с довольной улыбкой на губах.

Внезапно он потушил сигарету, подошел и обнял меня, его глаза были полны тревоги:

— Это не было слишком, Тэн? — спросил он.

— Нет, это было здорово, — ответил я и, улыбнувшись в подтверждение своих слов, поцеловал его.

— Сделай это со мной, хочешь? — предложил он великодушно.

— Нет, нельзя допустить, чтобы в газетах появилась статья о том, что я трахал тебя кием, наоборот, еще куда ни шло.

Он рассмеялся над этой шуткой, и задумчиво добавил затем:

— Я, наверное, извращенец.

9

Музыканты просматривали очередной почти смонтированный клип к песне «Черная магия», когда в зал вошел Айрон и тронул Харди за плечо.

— Крис, — тот обернулся. — Крис, тебя спрашивают два каких-то парня.

— Какие еще? — смутно поглядел на него Крис, — слушай, пошли их к черту, у меня нет времени.

— Говорят, из полиции.

— Из полиции? Вот черт, я ничего такого уже давно не делал. Что им понадобилось? — проворчал Харди, выбираясь из кресла.

В коридоре действительно стояли двое, при их виде у Криса возникло смутное ощущение дежа вю. Где-то он определенно видел эту парочку. Один, высокий с коротко стриженным светлым ежиком, шагнул к нем у и представился:

— Мэтт Клеменс. А это мой напарник, Горди Хайнц. Здравствуйте, господин Харди.

— Крис, — набычившись, поправил его музыкант. Где же он видел этих двоих, особенно этого, Хайнца, его темные, блестящие холодным блеском глаза. — В чем дело?

— Вы хотите разговаривать в коридоре? — осведомился Клеменс, у него глаза были совершенно синего цвета, цвета бурного моря в ясную погоду, и под этим взглядом Крису было дико неуютно.

— А чем вам не нравится коридор? — ответил Крис вопросом на вопрос. Потом посмотрел на вежливо-непреклонные лица полицейских и развернувшись, пошел в сторону лестничной площадки, где легко вспрыгнул на подоконник, закурил и стал ждать вопросов.

— Итак, Крис, — начал Клеменс. — Давно ли вы в последний раз видели господина Шеффилда? Генри Шеффилда, астролога?

Крис от удивления заморгал.

— Шеффилда? Да я его вообще всего два раза в жизни и видел.

— Где? Когда?

— Ну, в первый раз у него дома, на прошлый новый год. А второй…

— Вы обращались к нему за профессиональными услугами? — перебил его Хайнц.

— Ну да. За профессиональными. Он мне делал гороскоп, правда, с этим не вышло, а так, предсказывал будущее.

— И что предсказал? — поинтересовался Клеменс, делая пометки в блокноте, Крису показалось, что он пытается спрятать улыбку.

— Да лабуду всякую, какая разница, — взорвался он, — Что случилось?

— Минутку, минутку, — Хайнц успокаивающе потряс ладонью, — а второй раз?

— А второй раз в Неаполе, в июле, когда я был в турне. Мы случайно встретились в кафе. Поговорили пять минут и все.

— Ясно. И больше вы никогда не виделись?

— Нет. Никогда, — отрезал Крис, ему делалось все хуже и хуже, в конце концов, он достаточно посмотрел боевиков, чтобы понимать к чему весь этот допрос.

— Понятно. Я вынужден вам сообщить, что Генри Шеффилд убит вчера ночью.

Крис выдохнул. Он тут же подумал о Стэне. Как он отреагирует на это происшествие. А вслух сказал:

— Очень жаль.

— Видите ли, Крис, — продолжал Клеменс, он с каким-то странным удовольствием произносил его имя. — нам надо с вами побеседовать более подробно, ну, например, завтра. Это реально?

— Я, что, могу отказаться? — спросил Крис.

— Нет, — ответили оба сразу.

— Ладно, я должен куда-то приехать или лучше у меня дома?

— Можно и у вас, — пожал плечами Клеменс.

Когда полицейские удалились, Крис вынул из кармана мобильник и набрал номер Даншена. Журналист ответил сразу.

— Хорошо, что ты позвонил, Крис — сказал он быстро. — Нам надо поговорить.

— Подожди, тут ко мне приходили…

— Да, я знаю. Ты дома?

— В студии.

— Спускайся в бар, я приеду через двадцать минут.

Даншен приехал даже раньше. Он подошел к столику, за которым Крис тянул холодный чай, его почему-то с души воротило от одной мысли о спиртном, и сел рядом. Официант, ничего не спрашивая, принес ему чашку крепкого кофе, здесь Даншена хорошо знали.

— Ко мне приходила полиция. — мрачно сказал Крис, — Что они хотят, Тим, я ничего не понимаю.

— Я говорил кое с кем, — Даншен рассказывал торопливо, но твердо. — Они думают, что это сделал Стэн, больше некому, они думают, что он убил его, потому что это Генри рассказал все журналистам, и он боялся, что вылезет еще кое-что похуже, например, его история с Томасом, у них пока нет доказательств, но ты сам понимаешь…

— Понимаю. — даже в полумраке бара было заметно, как побледнел Харди — И что?

— Вам надо расставаться. — Крису показалось, что в голосе Даншена мелькнула нотка злого удовлетворения, — Я сделаю ему документы, пусть он едет куда хочет, хоть в Австралию, но здесь ему оставаться нельзя.

— А я? — вырвалось у Криса.

— Крис, ты должен понять. — серые глаза журналиста просто гипнотизировали музыканта, — Все кончено. С самого начала было понятно, что вам вместе не быть. Ты останешься, женишься еще раз, все забудут об этой досадной истории, пойми, Крис, ты должен подумать и о нем и о себе, Крис, ты куда, Крис…

Харди встал, чуть не опрокинув стул, и стремительно пошел к выходу.

Полчаса Крис провел, сидя у окна и куря одну сигарету за другой. Потом встал и пошел в студию. Он договорился с Джимми, что уходит, и вышел на улицу, постаравшись сделать это так, чтобы Айрон ничего не увидел. Впрочем, самым важным для него было, чтобы его не заметил Бобби. Он поймал такси и дал адрес. Всю дорогу бездумно смотрел в окно, непроизвольно отстукивая пальцами по колену какой-то ритм. Таксист не узнал его, привез его куда просили, получил свою двадцатку и уехал.

Крис поднялся на пятый этаж, секретарша охнула, увидев его, без предупреждения, одного, без охраны, но Берт был на месте и один.

— Крис, — сказал он изумленно, поднимаясь навстречу, — Что ты тут делаешь, Крис, что случилось?

Крис сел в кресло и посмотрел на своего адвоката пристально.

— Берт, я хочу написать завещание. — Берт Холливуд тоже сел и потер нос.

— Ну-ну.

Крис ему доверял. Берт был единственным из его адвокатов, к которому он относился с уважением. Холливуд был тяжелодумом, но тяжелодумом неглупым и бесконечно порядочным.

— Хорошо. Ты хочешь это сделать сейчас?

— Да. И очень быстро.

— Ладно. Проблем нет.

Берт приготовил нужный бланк и посмотрел на Криса вопросительно.

— Кому, что ли? — Правильно понял его взгляд Харди. — Все до цента Стэнфорду Марлоу. Дома, квартиру, деньги, — все.

С составленным завещанием Крис поехал на квартиру, на которой они встречались со Стэном, формально она еще принадлежала ему, пока не истек срок аренды. Там он сел за стол, положил перед собой блокнот, который оставил здесь Марлоу, в нем еще осталось несколько набросков, и нахмурился. Потом взял ручку и написал четким угловатым почерком.

Даже здесь он не смог заставить себя подписаться полным именем, которое всегда напоминало ему об отчиме. Сейчас он улыбнулся этому воспоминанию. Он вырвал листок и взялся за следующий. Над ним он думал дольше.

Он сложил второй листок и написал на нем «Стэнфорду Марлоу».

Потом встал и пошел в ванную. Пока ванна наполнялась горячей водой, Крис вернулся в комнату и взял из комода нож. Он сам не знал, почему оставил тут вещь, которой страшно дорожил, но теперь это было очень кстати.

Он разделся догола и лег в горячую воду. В отличии от Стэна, Крис совершенно не хотел умирать. Он хотел жить сильнее, чем когда бы то ни было, но им двигали две мысли, что без Стэна он все равно мертвец и что Марлоу должен жить и жить в безопасности, больше его ничего не волновало. В конце концов, не достанут же они его из могилы, чтобы допросить и понять, что он вовсе не убивал Генри Шеффилда. Он думал только о Стэне, о его бледном лице и серых глазах, пока лезвие распарывало кожу, и медленная кровь толчками выплескивалась в воду, надрез на другой руке дался сложней, но он довел-таки дело до конца и бессильно откинулся на бортик. Его черные волосы, повлажневшие от пара, залепили ему лицо, ему хотелось их убрать, но он не смог поднять руки. Он лежал и думал о Стэне, о том, как они ездили к морю, о Стэне, сидящем с ним рядом на скале, под палящим солнцем, о чистой, синей воде, в которой растворялись их тела. Кровь текла ужасно медленно, Крис не понимал почему, словно жизнь не хотела уходить из его тела. Но при этом сознание его мутилось, словно кто-то насильственно пытался затянуть его на ту сторону.

Он шел медленно по какой-то серой тропке, в тумане, уходя все дальше, и только одно заставляло его сердце болеть, мысль о том, что он больше никогда не увидит свою единственную любовь… «Любовь всей моей жизни», — вспомнил он старую песню «Квинов», которая так нравилась Джимми, а ему всегда казалась попсой, но теперь она словно звучала где-то неподалеку и замедляла его шаги. Но злая рука все тянула его за собой, туда, к черной реке, в мертвый туман… И вдруг пелена перед глазами разорвалась. Перед ним стоял тот человек из сна, Гордон Хауэр. На нем была черная хламида до пят, глаза горели, Крис увидел его отчетливо, как наяву.

— Прочь! — крикнул Хауэр, сделав быстрый запретительный жест рукой. — отойди от него!

Крис понял, что кричат не ему, он хотел обернуться, но не мог.

— Возвращайся. — сказал Хауэр и теперь Крис увидел, что черные с ледяным блеском глаза смотрят на него в упор. — Возвращайся немедленно, безмозглый мальчишка, чтобы я тебя здесь не видел!

Крис почувствовал, что его тянет назад, обратно, он закрыл глаза и перестал сопротивляться неизбежному.

Дневник Стэнфорда Марлоу

Какой же ты идиот, какой же ты придурок, Крис! Как ты мог подумать, что я останусь здесь, и буду жить без тебя? Я люблю тебя, несчастный предатель, и ты не умрешь, я тебе не дам умереть, я заставлю тебя жить или умру вместе с тобой. Как жаль, что ты спишь и не слышишь, что я шепчу тебе на ухо, ты скотина, безумный любимый мой Крис, моя жизнь, ты хотел отнять ее у меня вместе с собой, и наказан за это, как и я был наказан за свое малодушие. Ты думал откупиться от меня этим тупым завещанием, обеспечить мне спокойную безбедную жизнь, и напрасно, когда-нибудь я тебе это припомню.

Третий день в больнице. Крис пришел в себя, чувствует себя отвратительно, но все время улыбается. Нагло и самодовольно, можно подумать, что он совершил подвиг. Я сижу рядом с ним, хотя периодически то ребята, то Шейла пытаются меня оттащить от него и вынудить что-нибудь съесть. Есть я не хочу, как и он. Я дал себе слово, что начну есть, только, когда он это начнет делать. Когда я узнал от Холливуда, что он завещал мне все, написав какую-то издевательскую записку, начинавшуюся фразой «не сердись», я подумал, что большего оскорбления в свой адрес я еще не получал.

Врач говорит, что чистейшая загадка, как он, потеряв столько крови, не умер, а я уверен, что ему просто не дали умереть, он хотел слишком легко отделаться, как я…

Как я? Почему в голове у меня постоянно возникает это навязчивое сравнение, оно возникло у меня сразу же, как только я узнал о случившемся. И узнал при весьма странных обстоятельствах. Крис по капле расставался со своей жизнью, а я сидел в студии, ждал, когда же, наконец, он появится, но вместо этого прибежал Джимми, потрясая телефоном и, сунув мне его в руку, сказал: «Просят Стэна Марлоу». Я спросил кто это, и в ответ услышал голос, который мне уже доводилось слышать или это только показалось, голос сказал только одну фразу, «Не жди, поезжай в квартиру на F***». Сперва, я подумал, что это Крис передал мне сообщение через подставное лицо, но к чему нужны были эти предосторожности. Я спросил Джимми, что происходило до моего приезда. Он пожал плечами и ответил, что приходили двое из полиции, что-то поспрашивали у Харди, а он после этого он побежал к Даншену. Куда он потом делся, неизвестно.

Я прихватил с собой Джимми, и мы поехали, причем каждый из нас кричал Бобби, чтобы он летел на всех скоростях, я уже был уверен, что случилось, что-то скверное. Мы вошли в квартиру, и я сразу же понял, что он в ванной, хотя даже вода не шумела, она была закрыта, я понял, что произошло по одной единственной мысли поразившей меня впоследствии: «Как я».

Он собирался умереть, как я собирался сделать это. Мои размышления простирались дальше, я вспомнил о пожаре в тюрьме и о пожаре в студии, о котором он мне рассказывал еще вначале нашего знакомства, тогда я не обратил внимания на эти странные совпадения. Мне вспомнились почему-то вместе гибель Томаса и самоубийство Мэри, после ночи любви, словно оба мы были отмечены каким-то общим проклятием и попадали в одни и те же переделки. Все что происходило с ним, происходило и со мной и наоборот, я не мог умереть, пока он жив, и он тоже не мог расстаться с жизнью, пока дышу я. Последним, что ужаснуло и обрадовало меня до безумия, была наша одинаковая группа крови, только моя кровь должна течь в его венах, только моя.

— Крис, ты слышишь меня, — я позвал его, увидев, что он смотрит на меня с неизъяснимо виноватым выражением лица, — мы братья по крови.

Он покачал головой и пожал мою руку.

— Я хотел, чтобы ты знал, — сказал он тихим хриплым голосом, — что мы не свободны.

— Я это всегда знал, — возразил я.

Я помог ему приподняться. Его темные волосы, разбросанные на белой подушке придавали его измученному лицу, невыносимо прекрасному и дорогому для меня, печальную строгость византийских изображений, запредельных и чуждых всему земному.

— Я виноват, прости, — он взял меня за руку, — я хотел, как лучше.

— Не будем, Крис, что было, то прошло, — успокоил я его. — Меня, вероятно, тоже вызовут, поскольку приходил вчера этот Хайнц, и я от него еле отмотался.

— Что он спрашивал? — с необыкновенным возбуждением спросил мой друг, — скорей скажи мне, что ты болтал.

— Ничего не болтал, у меня с этим все в порядке, только в присутствии твоего адвоката, — пояснил я, пытаясь успокоить его волнение.

— Нет, ты не понимаешь… — он как-то бессмысленно оглянулся вокруг, — это все важно, они ведь под нас копают, они хотят нас обоих засадить.

— Да, я знаю, Генри убили, но мы тут ни причем, никаких улик у них нет.

— А я боюсь, есть, они просто хитрят, — настаивал Крис, — они за что-то зацепились, иначе бы не пришли, мне так просто не приклеишь дело, да еще убийство. А ты записку уничтожил?

— Нет, вот она, — я достал из кармана его нелепую записку «Не сердись». Он развернул ее и сказал:

— Не эту другую, там еще, помнишь, была…

— Не было, она одна была на столе, — возразил я, — я ее взял, больше ничего не было.

— Как не было? — не понимая, шучу я или нет, переспросил Крис, — там записка была, в ней я написал, что убил Шеффилда.

— Клянусь, там не было ее, — ответил я.

— Ты уверен? — спросил он, и я почувствовал, как холодеет его рука.

— Конечно, ничего не было, кроме этой, — я подобрал записку — Я ее сожгу. Прямо сейчас, — я достал зажигалку, и зажег бумагу, она вспыхнула, и пламя поглотило ее мгновенно.

Я плохо скрывал собственный ужас, ибо самая чудовищная из всех улик, какие только можно придумать, добровольное признание исчезла, пропала неизвестно куда.

— А что, если она упала со стола? — с надеждой спросил Крис.

— Я не мог ее не заметить, я и Джимми все проверили, — возразил я, — ты точно помнишь, что написал ее, может быть у тебя был транс, и ты хотел это сделать, но забыл?

— Да нет, я как сейчас ее вижу, — ответил он.

— Ну, ничего, успокойся, как-нибудь выпутаемся, бывало и в не таком обвиняли, — заверил я его, имея на самом деле только одно намерение заставить его отключиться от этой проблемы и отдохнуть.

— Ты не уйдешь? — спросил он.

— Нет, я с тобой буду.

— А долго мне еще здесь париться?

— Дня два, я еще спрошу, а сейчас спи.

Крис закрыл глаза, и я тихо вышел сказать, чтобы, наконец, принесли поесть нам обоим.