Пьяная вишня

Глава 1

Глава 1

Труди, с раздражением сбросив с себя руку безмятежно храпевшего носом в подушку любовника, выбралась из постели, одернула перекрутившуюся футболку и вышла на широкий балкон. Хотелось воздуха. Июньская ночь пахла нагретым за день асфальтом и цветущим жасмином, огромный куст которого рос прямо под окнами квартиры. Труди вдохнула сладкий аромат, прикрывая глаза, и закурила.

Сердце, до этого колотившееся где-то в горле, кажется, начало «сползать», успокаиваясь, на законное место. Очередной мерзко повторяющийся кошмар постепенно отпускал. Снилось Труди всегда одно: полный перепуганных людей зал консерватории, террористы на сцене и в проходах, обвязанные тротилом смертники среди заложников и мощные фугасы, расставленные так, чтобы при взрыве совершенно точно погибли все.

Труди тогда было тринадцать. Она училась играть на скрипке, которую в ту пору искренне ненавидела, а потому периодически устраивала жестокие бунты, восставая против «домашнего насилия» в виде музыкальной школы из-под палки. Но перечить маме, задавшейся целью вырастить из дочери великую скрипачку, оказалось делом зряшным, от скрипки было никуда не деться, и тогда юная бунтарка начала искать другой выход. Как известно: если не можешь изменить ситуацию, измени свое к ней отношение. Ну, Труди и изменила, начав всем назло играть на проклятой «пиликалке» не классику, а яростные рóковые композиции.

Мама заламывала руки и возводила глаза к потолку, науськанный ею отец проводил с Труди душеспасительные беседы и рисовал радужные карьерные перспективы, намекая на какое-то важное знакомство в одном из лучших инструментальных оркестров страны. Ну и, конечно, родители регулярно водили дочь в консерваторию, чтобы та, послушав игру признанных мастеров, наконец-то образумилась.

В тот день они как раз отправились на концерт известного на весь мир скрипача Лейфа Кригера. Этот человек был уже немолод, но все еще очень хорош. Родители Труди и она сама сидели в первом ряду — отец не пожалел денег, чтобы дочь получила возможность как можно ближе увидеть, как играет знаменитость, проследить за движениями его пальцев, за нервным порханием смычка.

Лейф Кригер Труди впечатлил. Причем даже не филигранностью исполнения. Уже немолодые пальцы не всегда идеально точно справлялись с задачей, и абсолютный слух чистокровной волчицы, которой и была Труди Кляйн, это фиксировал. Нет, дело было в другом. В том, что музыкант, играя, действительно полностью растворялся в музыке. Мелодия жила в Лейфе Кригере… Да что там! Этот пожилой человек сам становился ей, летел, выплескивался, щедро одаривая всех мощью своих переживаний и страстей! А потому, наверно, и не сразу понял, что вокруг стало происходить нечто ужасное, никак не связанное с красотой музыки.

Террористы, ворвавшиеся в зал, вставшие в дверях, взобравшиеся на сцену, не церемонились. Мат, очереди в потолок и в тех, кто запаниковал или не сразу их послушался. Великого Лейфа Кригера просто скинули со сцены практически под ноги Труди и ее застывшим в ужасе родителям. Спасая инструмент, скрипач упал неудачно, приложившись рукой и боком, вскрикнул, и Труди, когда помогала ему сесть, увидела на лице Кригера гримасу боли…

Следующие несколько часов стали самыми страшными. Террористы нервничали сами, постоянно орали, стреляли. Они то начинали петь что-то заунывно-пугающее, то молились. Захваченных врасплох беспомощных зрителей запугивали, не пускали в туалет, не давали есть или пить, не позволяли даже просто шевельнуться или тем более встать!

Террористы более или менее успокоились только после того, как между заложниками расселись смертницы в черном и в поясах со взрывчаткой, а в разных частях зала были размещены фугасы. Убедившись, что эти жуткие приготовления завершены, главарь — низкорослый, сухощавый оборотень — открыл торги с властями.

Труди, по-прежнему сидевшая в первом ряду, прекрасно слышала условия, которые тот выдвигал, сжимая в пальцах телефонную трубку так, что, казалось, она вот-вот треснет. И даже ей — девочке-подростку — озвученные террористами требования казались совершенно невыполнимыми, дикими.

Ночь прошла относительно спокойно. Убили лишь одного, похоже, впавшего в истерику оборотня, который вдруг вскочил со своего места и, приняв звериную форму, помчался к выходу, прыгая через ряды. Спать не хотелось абсолютно. В зале вообще мало кто спал, но при этом стояла какая-то воистину могильная тишина. Даже дети, которых Труди успела заметить еще до начала концерта, в холле, и те не плакали. Отключенные по приказу террористов, а после сваленные кучей посреди сцены мобильники тоже молчали.

Утром всем по очереди позволили сходить в туалет и напиться там из-под крана. После в зале вновь установилась зыбкая тишина и странный, какой-то иррациональный, пугающий порядок. Заложникам раздали бутерброды из буфета, а Труди даже перепало изрядное количество шоколадных конфет. Террорист, постоянно ходивший по проходу между сценой и первым рядом с автоматом наперевес, при этом облизывая Труди каким-то отвратительно-пачкающим взглядом, кинул ей на колени большую горсть. Это оказалась «Вишня в коньяке» — пьяная вишня, как, подмигнув, сообщил этот оборотень. И Труди, которая раньше никогда ничего алкогольного и не нюхала, стесняясь того, что ни с кем не делится, ела одну конфету за другой, незаметно все более хмелея.

Те, кто вел переговоры с террористами со стороны спецслужб, явно тянули время: переспрашивали, уточняли, пробовали торговаться. Тогда-то и началось то, что изменило для Труди всю ее последующую жизнь: разозленный задержкой главарь потребовал на сцену скрипача. Кригера вздернули на ноги — Труди опять услышала болезненный вскрик, когда его подхватили под руки — и затащили на сцену.

— Говорят, хорошо играешь. Ну давай, сыграй нам.

— Я бы с радостью, — голос скрипача хрипел и срывался, — но я упал и, кажется, руку сломал. Я просто не смогу…

Труди понимала, что Кригер не врет, что это не отговорка, что все действительно так, но террористу было на это плевать, этот урод просто хотел развлечься. И неважно чем — скрипичной игрой или смертоубийством.

— Тогда тебя придется пристрелить, — сказал он и махнул рукой, подзывая приспешников. — Через пять минут подойдет срок, который я обозначил для выполнения моих требований. И если эти твари, которым на вас, — тут он возвысил голос, чтобы его услышали все в огромном зале, — совершенно наплевать, опять начнут вешать мне лапшу на уши, я прикажу тебя расстрелять, дедуля. Тебя и еще десяток других. А после выкину ваши трупы на улицу, под ноги этим шакалам.

И тогда осмелевшая на коньячно-вишневых дрожжах Труди встала и сказала, что готова сыграть вместо неспособного к этому Лейфа Кригера…

Глава 2

Это было для всех так неожиданно и странно, что ей дали такое разрешение, после буквально вырвав из рук обезумевшей от страха мамы, которая попыталась дочь удержать.

Раньше Труди никогда не держала в руках ничего похожего на концертный инструмент знаменитого музыканта. У нее всегда были самые обычные скрипки, купленные в ближайшем магазине музыкальных инструментов. Это же был шедевр, произведение великого мастера, умершего пару столетий назад. Неудивительно, что Кригер, падая, сделал все, чтобы инструмент не пострадал.

Голова кружилась, пальцы не слушались, и Труди поначалу ужасно фальшивила. Скрипка под смычком взвизгивала истерично, заставляя морщиться даже террористов. И страх перед ними как-то очень быстро отрезвил… Нельзя было позволить, чтобы главарь, разочаровавшись, вновь вспомнил о своих угрозах!

А потом Труди кое-что увидела. Собираясь играть, она невольно встала подальше от пугавших ее террористов и ужасного фугаса — в стороне от всего этого и ближе к заднику сцены. С этого места оказались хорошо видны составленные по бокам и скрытые занавесом от зрителей декорации. Вот там-то на какой-то момент и возникла бесшумная и быстрая тень в черном. Человек, а, вероятнее, оборотень (их в спецподразделениях по понятным причинам всегда было больше), чье лицо скрывала балаклава, а голову шлем, приложил палец к спрятанным под маской губам и жестом предложил Труди играть: одну руку согнул так, будто держит скрипку, а второй поводил, изображая движения смычка.

После спецназовец исчез, скрывшись во тьме закулисья, но само его появление все изменило для Труди. Она вдруг поняла: заложников не бросили, как постоянно твердили террористы. Операция по освобождению идет полным ходом, а опытные спецы — сильные, хорошо вооруженные оборотни и умные, тренированные люди — уже здесь, рядом. И они просят им помочь. Да! Помочь! Иначе с чем другим была связана эта просьба играть? Значит, им нужно что-то громкое, что-то способное отвлечь внимание! И, поняв это, Труди вдарила так, как позволяла себе только дома. Какие там нежные скрипичные партии, которые она пыталась изобразить поначалу?! Нет! Только хардкор! Только тяжелый рок! Ритмичный, яростный, иногда визгливо-истеричный, иногда сильный, подавляющий.

Какой на все это была реакция зала? Чем закончился новый тур переговоров главаря террористов с властями, и были ли они вообще? Сколько часов подряд, сбивая пальцы в кровь, играла юная скрипачка? После она вспомнить не смогла. Это был какой-то транс, полное отчуждение, уход от жестокой реальности.

В итоге она, как давеча и Лейф Кригер, даже не сразу поняла, что все изменилось. Не осознала, что в голове вдруг стало мутиться не от давно ушедшего опьянения, а от странного душного запаха; что главный террорист, который все это время с усмешкой слушал Труди, уронил голову на грудь; что неожиданно и одномоментно рухнула прямо на сцену часть стены справа от Труди, открывая проход для людей в черной спецназовской форме и в глухих шлемах, а сразу после одновременно распахнулись двери в зал и со всех сторон раздались выстрелы.

Пули одна за другой попадали точно в цели, уничтожая террористов. В первую очередь смертников, обмотанных взрывчаткой, потом тех, на кого запущенный в помещение перед штурмом газ подействовал недостаточно сильно, потом остальных. Всех.

Люди в черном, попросив тех заложников, что остались в сознании, немного потерпеть и посидеть смирно, просто ходили между рядами и методично достреливали в голову каждого террориста. Ну, а после спецназовцы и подоспевшие к ним на помощь медики начали выводить спасенных ими зрителей. Провожали, поддерживая под руки, тех, кто мог идти сам, и выносили, ухватив за руки и за ноги, потерявших сознание…

А Труди так и стояла на сцене, прижимая к груди бесценную древнюю скрипку, на которой, наверно, никто и никогда не играл ту жесть, что была только что осознанно исполнена ей со сцены столичной консерватории. Стояла до тех пор, пока к ней не подошел высоченный широкоплечий военный в шлеме с уже поднятым щитком и в балаклаве под ним, которая оставляла открытыми только глаза — светлые, с явственно видимой хищной желтинкой чистокровного оборотня и все равно улыбчивые. Спецназовец тогда присел перед Труди на корточки, обдав, буквально окружив, обняв ее своим волчьим ароматом, а после глухо и как-то гундосо произнес через плотную ткань маски:

— Спасибо, малышка, за помощь! Ты героиня. А еще офигенно играешь. Никогда не любил игру на скрипке, но в твоем исполнении это было что-то реально сумасшедшее!

Труди тогда, плохо соображая, что делает, потянулась навстречу этому незнакомому оборотню, принюхиваясь, вбирая в себя запах своего спасителя: неожиданно родной, даже любимый, пьяно-вишневый с острой коньячной горчинкой, — а потом… Потом набежала мама…

Марион Кляйн была, как всегда, громкой и шебутной, обнимала Труди, плакала, а после решительно потащила ей за собой, прочь из страшного зала, в котором на полу тут и там лежали, раскинув ноги и руки, трупы террористов, стояли пока не деактивированные фугасы и все еще воняло газом. Труди торопливо семенила за мамой, по-прежнему прижимая к груди драгоценную скрипку, и поминутно оглядывалась назад, на спецназовца, который так и остался стоять на краю заваленной трупами и засыпанной осколками битого кирпича сцены — такого огромного, сильного, в бронежилете, шлеме с задранным щитком и с автоматом, опущенным дулом к полу.

Труди тогда была слишком юна и слишком шокирована всем, что произошло, чтобы понять: судьба в тот момент свела ее с истинным. Свела… и тут же раскидала по жизни так, что и не найти. После на все попытки узнать хотя бы имя того оборотня, Труди раз за разом получала стандартный ответ: не имеем права, информация секретна. Оказалось, что не только имена, но даже количественный состав солдат и офицеров элитного спецподразделения «Вихрь», которое и штурмовало тогда захваченный зал консерватории, считался государственной тайной! Так что Труди, а затем даже ее куда более настырной маме пришлось отступить и смириться.

После истории с захватом заложников юная скрипачка Гертруда Кляйн ненадолго стала настоящей звездой: у нее брали интервью, удостоили правительственной награды за проявленное мужество, а Лейф Кригер, жизнь которому Труди, по сути, спасла, пригласил сыграть в своем прощальном концерте.

Сам он не выступал. Сломанная рука все еще не работала в достаточной мере, и врачи говорили, что шансы на полное восстановление — так, чтобы продолжать концертировать, — невелики. Зато на сцену, провожая знаменитость на заслуженный отдых (а Кригер после всего принял именно такое решение) один за другим выходили звезды, имена которых знал весь мир. И среди них неожиданно юная Гертруда Кляйн, которой в конце представления великий скрипач еще и торжественно вручил свою уникальную скрипку — за спасенную жизнь. Свою и сотен зрителей. Ведь оказалось, что Труди игрой на скрипке действительно прикрыла работу по подготовке к атаке. Пока она устраивала свои сумасшедшие рóковые запилы, спецы делали примерно то же — тихонько, ручной пилой, подпиливали кирпич стены за сценой, чтобы в нужный момент, выбив ее, ворваться в зал там, где их никто и ждать не мог.

Мама Труди после того концерта, любуясь старинной и дико дорогой скрипкой Лейфа Кригера, торжествовала, предвкушая момент, когда ее любимая дочь тоже будет давать сольные скрипичные концерты в консерваториях всех столиц мира. И ошиблась. Потому что примерно через неделю после истории с захватом и последующим освобождением заложников к ученице шестого класса, Гертруде Кляйн подошли трое самых крутых старшеклассников школы: Пауль Зиверс и братья-близнецы Зиг и Заг Эбели, и предложили вместе создать музыкальную группу, чтобы после стать знаменитыми рок-звездами…

И ведь все у них, как ни странно, получилось!

Глава 3

Труди усмехнулась, затушила бычок и пододвинула к себе коробку с «пьяной вишней», которая осталась здесь после вчерашней вечеринки. Сладость шоколада, свежесть сочной ягоды, терпкий коньячный аромат…

Восторг!

И поверх всего горечь печали. Вкус обожаемых конфет, как ни странно, не становился напоминанием о пережитом ужасе, а рождал в душе жестокое сожаление и обиду. Сначала, в первые годы, Труди обижалась на того спецназовца. Думалось, что этот взрослый и хорошо обученный всяким штукам-дрюкам волк-оборотень мог бы и сам найти девушку, которая оказалась его истинной парой.

Потом пришла обида на судьбу. Произошло это после того, как Труди случайно узнала, что маски на лицах бойцов спецподразделений — это не просто скрывающая внешность ткань. Оказалось, что во время проведения операций под балаклаву всегда надевался спецфильтр, который отсекал лишние запахи, чтобы те не могли отвлечь и, как следствие, помешать выполнению задания.

А потом навалилась, придавив тяжко, так, что и не продохнуть, обида на себя — за то, что как последняя дура упустила шанс на счастье. Ладно бы и вовсе не встречала свою истинную пару, как многие другие! Как, например, родители Труди, которые тем не менее прожили в любви и согласии уже много-много лет. Но чтобы вот так: оказаться совсем рядом с чудом, с истинным, встреча с которым считалась редким, нет — редчайшим везением, а потом его навсегда потерять?! Знать, что он где-то ест, спит, занимается своей непростой работой, смеется чьим-то шуткам… Трахается, рогатый его побери, с какими-то другими женщинами! Может, даже давным-давно завел семью и наплодил детей… Или погиб на задании…

Мама Труди Марион Кляйн после того, как окончательно осознала, что на сцене консерватории с концертами классической музыки ее дочь блистать никогда не будет, но зато уже добилась многого как рок-музыкант, «пластинку» сменила и теперь распиливала Труди мозг на другую тему: дети. Марион мечтала о внуках, а ее единственная дочь, которая уже вплотную приблизилась к тридцатилетию, о замужестве, кажется, и не помышляла.

— Да тебя теперь и не возьмет ни один приличный оборотень или даже человек! — бушевала мама, когда Труди виделась с ней пару недель назад. — С твоей-то репутацией! Ты пьешь, куришь и скачешь из постели в постель, как… как распоследняя шлюха! А все эти желтые газетенки еще и разносят твои коленца по белу свету! С фотографиями! Новость сезона: ветреная красавица Труди Кляйн из скандально знаменитой рок-группы MobiuStrip с новым любовником — вид сзади, вид спереди!

— Это не я скачу по чужим постелям, — отозвалась тогда Труди. У нее в то утро, которое выбрала для визита к заблудшей дочери Марион Кляйн, дико болела голова и, кажется, начиналась течка. — Это в мою все так и норовят запрыгнуть, словно на последний пароход. И что теперь делать, если я никак не могу найти никого, кто бы смог заменить мне?.. — Труди махнула рукой и отвернулась. — Одно тебе скажу: в монашки я совершенно точно не пойду. А в остальном… Как Единый решит, так и будет.

Но мама Труди в компетентности Единого бога, как видно, сомневалась, потому что каждый раз, когда дочь оказывалась в гостях у родителей, за празднично накрытым столом странным образом образовывался некий молодой оборотень, которого мама представляла Труди то сыном своей лучшей подруги, случайно зашедшим на огонек, то коллегой отца, привезшим срочные документы, то еще как-то. Волки эти, которых и волками-то можно было назвать только с известной натяжкой, по большей части были какими-то гладкими и очень интеллигентными, а потому сразу терялись, не зная, как реагировать на неизменные подколы Труди, естественно, взбешенной сводничеством своей маман. Они дико взирали на майки с вызывающими надписями, берцы и кольца, которыми были унизаны пальцы потенциальной «невесты» — все сплошь с черепами и волчьими мордами... И в итоге сразу после чаепития, во время которого у них, похоже, уже в горло вообще ничего не лезло, тихо сбегали.

Марион опять-таки бушевала, ее супруг и отец Труди Патрик Кляйн прятался за газетой, чтобы скрыть иронию во взгляде, а довольная «невеста» придвигала к себе коробку «пьяной вишни», честно отвоеванную в ходе спецоперации по отваживанию очередного претендента на ее руку, сердце и любимые конфеты.

Эх…

В дверях, что вели из квартиры Труди на балкон, отвлекая ее от размышлений и воспоминаний, появился сонный Курт. Труди жила с ним уже почти полгода, подцепив нового любовника во время гастролей. Курт, который до знакомства со столичной знаменитостью был тренером по фитнесу, покорил молодую волчицу ростом, шириной плеч, фантастической постельной выносливостью, очевидной влюбленностью и, главное, милой стеснительностью и скромностью провинциала из не самой богатой семьи. Труди умилилась, приблизила, приютила… А после получила возможность убедиться в том, как быстро некоторые вещи меняются. Как скромность превращается в наглость, влюбленность в потребительское отношение. Только секс и остался прежним. Но таланты такого рода, как успела убедиться Труди, были исключительно хороши для разового любовника, а не для того, с кем ты живешь в одной квартире, по сути, семьей. С ним ведь не только трахаться, но еще и говорить о чем-то надо.

— Опять жрешь сладкое! — с презрением возвестил Курт и навис над Труди. — И так уже сколько лишних килограммов на тебе наросло! Такими темпами отрастишь себе жопу, как у маменьки твоей…

Труди закурила. Эти разговоры вымораживали ее так, что хотелось что-нибудь разбить. Она совершенно точно не была толстой. Никогда не была. А мифические пузо или жопа, о которых так любил поговорить повернутый на диетах и тренировках Курт, «наросли» исключительно у него в голове. Да даже если б они и были! Марион Кляйн с возрастом действительно сильно поправилась, но супруг ее что-то ни разу не прошелся по этой теме и никогда не говорил об изменениях в фигуре своей жены. А вот Курт Труди чихвостил постоянно, хотя особых оснований для этого не было!

На прямой вопрос: «Какого хрена?» он, заменжевавшись, ответил, что, мол, о здоровье любимой заботится. Но сама Труди была абсолютно уверена, что дело совсем в другом. В том, что в этих упреках Курт нашел для себя средство хоть в чем-то стать круче успешной и знаменитой любовницы, возвыситься над ней, получить возможность давить на нее. И еще. Патрик Кляйн свою жену Марион действительно любил (толстую, тонкую, здоровую и больную, плачущую или смеющуюся! Любую!), а вот Курт лишь прикрывал этим словом свои личные, абсолютно шкурные интересы.

С другой стороны, ведь и Труди его не любила, а так… использовала, заполняя пустоту на душе и вообще в жизни…

— Я тебе сколько раз говорил, чтобы ты прекращала нажираться! — Курт, явно не замечая реакцию на сказанное им, продолжал гнуть свое. — Но ведь нет, тебе надо еще и встать посреди ночи и тайком от меня сидеть и напихиваться этими проклятыми конфетами, от запаха которых меня уже тошнит! В квартире стало невозможно находиться…

Труди затушила очередной бычок и, откинувшись в кресле, водрузила босые ноги на перила балкона. Терпение у нее лопнуло.

— Это моя квартира.

— Что?!

Труди пошевелила пальцами, теперь освещенными светом почти полной луны, которая как раз выбралась из-за небольшого полупрозрачного облачка, и продолжила:

— Я говорю: это моя квартира. И все в ней, включая запахи, тоже мое. Тебя что-то не устраивает? Не держу! Можешь выметаться.

Глава 4

Оскорбленный до глубины души Курт убрался назад в спальню, где вскоре послышалась какая-то возня. Труди, закуривая уже третью сигарету за последний час, истово понадеялась на то, что он собирает вещички, а когда в отдалении хлопнула входная дверь, вздохнула с облегчением. С балкона двор у подъезда был хорошо виден, и Труди с кривой усмешкой проследила за тем, как ее теперь уже бывший любовник закинул увесистую сумку в багажник машины, подаренной ему на днюху пару месяцев назад, проорал: «Шлюха! Дырка дешевая! Даже не думай звонить, не вернусь!» и, взвизгнув покрышками, укатил.

На душе было мерзко. Мама все-таки оказалась права: приличные оборотни или люди от Труди бежали, как от чумы, зато все время липло какое-то полное говно, охочее до дармовых бабок, капризное, с фанаберией и замашками наследных принцев. А где найти кого-то принципиально другого, того, с кем действительно можно было бы жизнь прожить — пусть и без истинной связи, которая потерялась так глупо, но зато при взаимном уважении, — Труди понятия не имела.

Только один раз все, кажется, самым удивительным образом срослось. Друзья затащили Труди в коневодческое хозяйство — на лошадках покататься. Там-то она и познакомилась с парнем по имени Томас Адамс, который, как выяснилось позднее, понятия не имел, с кем его судьба свела, а заинтересовался Труди просто потому, что та ему понравилась внешностью и манерой общения. Не славой и деньгами, а просто так, как это и бывает у обычных людей или оборотней. Так, как правильно, так, как надо. И Труди в ответ, кажется, действительно влюбилась, хранила эти самые обычные, нормальные отношения, как зеницу ока, а потому молчала о своей настоящей жизни, как партизан на вражеском допросе. Благо тогда гастрольный тур, который бас-гитарист MobiuStrip насмешник Заг называл не иначе как чёсом, только-только закончился, и Труди могла кучу времени посвятить себе и своей личной жизни.

Но тайное, как известно, рано или поздно становится явным, и в один далеко не прекрасный день Томас просто молча швырнул на стол перед любовницей глянцевый журнал, на обложке которого была сама Труди в весьма смелом коктейльном платье с низким декольте, а ниже подпись: «Одна на троих». Речь, понятно, шла о MobiuStrip, в составе которой были три парня (фронтмен, организатор, композитор, стихоплет и вообще зведища Пауль Зиверс, бас-гитарист Заген Эбель и его брат Зиг, выбивавший зубодробительный роковый ритм на барабанах) и на них на всех одна женщина со скрипкой — Труди. Это было очевидно! Но Томас никаких объяснений слушать не стал:

— Просто не хочу тоже изваляться в этом дерьме, Гертруда. Ты мне соврала, не сказав, кто ты есть на самом деле. На этом для меня все.

И это действительно было все. Труди попыталась объясниться, долго извинялась, выворачивая душу перед любимым, но потом поняла, что это все равно ничего не даст, и ушла, даже не хлопнув дверью — выдержки все-таки хватило не выписывать бабские коленца с истериками и заламыванием рук. Потом-то дома, конечно, накрыло так, что думала в петлю влезет, но помогли друзья и святой отец Мартин Зиверс, к которому, несколько смущаясь, посоветовал съездить его младший брат Пауль:

— Он, блин, такой, знаешь, крутой парень, хоть и святоша. Не веришь? Правду говорю: я всегда, как хренотень какую сотворю, так первым делом к нему прусь. Поговоришь, головомойку от него вытерпишь, и как-то легчает.

При другом раскладе Труди над Паулем поржала бы: вот бы никогда не подумала, что этот здоровенный татуированный с ног до головы адскими рожами волчара регулярно к брату священнику на исповедь ходит. Но только не теперь. Потому что ну совсем не до смеха было. Труди тогда в храм Единого бога на Удольной улице приехала поздно — прособиралась, никак не решаясь. Мартин, который оказался таким же заядлым байкером, как и брат, уже успел сменить одеяние священника на кожаные штаны и косуху. Когда Труди подвалила, от смущения загребая берцами и пряча руки в напузном кармане просторной худи, святой отец Зиверс уже садился на мотоцикл, но, увидев «клиентку», о которой, как видно, был предупрежден, молча, даже не вздохнув тяжко, отпер храм и повел Труди вглубь, туда, где были кабинки для исповеди.

— Тебе как проще будет? Там, наедине с собой, чтобы меня и видно не было? Или?..

— Или, — отозвалась Труди. — Я… Я не в грехах каяться. Я… поговорить просто.

— Ну давай поговорим.

И они поговорили. Точнее, говорила в основном Труди, а Мартин слушал. Но так внимательно и как-то… заинтересованно, понимающе, сочувствующе, что монолог воспринимался диалогом.

— Хочешь, съезжу к этому твоему Томасу? — спросил тогда Мартин.

Труди подумала и… отказалась, ожидая, что начнутся уговоры. Но святой отец Зиверс лишь улыбнулся, а после притянул к себе, прижимая лбом к своему крепкому плечу, странным образом пахнущему одновременно ладаном и бензином:

— Ну и хорошо. Такие вот… непреклонные да правильные годятся только для плакатов. В реальной жизни с ними невозможно. Да и, думаю, не любил он тебя по-настоящему. Иначе бы понял. Так что пусть идет с богом. Знаешь, как говорят? Единый не дурак, знает что да как. Все будет хорошо, вот увидишь…

Под эти одновременно грустные и в то же время теплые воспоминания Труди сунула в рот последнюю «пьяную вишню» из слишком быстро опустевшей коробки и с кряхтением поднялась из кресла. Перед отбывшим в дальние дали Куртом было немного неловко, но… Как говорится: «Мужик с возу, кобыле свобода…» Теперь бы еще хоть немного поспать! Утром Труди предстояла очередная поездка к родителям. Марион и Патрик Кляйн жили в паре часов от столицы, в небольшом частном доме, в который они перебрались, устав от городской суеты. Интересно, кто на этот раз окажется у них в гостях «совершенно случайно», но строго к моменту приезда дочери?..

Постель пахла Куртом, и Труди сменила белье, а подушку, на которой спал бывший любовник, и вовсе выкинула, энергично упихав в помойное ведро. Ну вот. На свободу с чистой совестью… и в чистой постели.

Ворочалась долго, так что утром Труди предсказуемо все проспала. Вскочила, заметалась, прекрасно понимая, что мама вот-вот начнет названивать с вопросом: «А ты где, доченька?». И ведь не соврешь, что «уже почти подъезжаю», потому как даже зубы еще не чистила! Трусливо отключив мобильник — всегда потом можно будет соврать, что он сел очень некстати! — Труди диким тушканчиком заскакала по квартире: приняла душ, после которого влажные волосы сушить не стала, а просто затянула в хвост, почистила зубы, оделась так, как всегда одевалась, если не хотела привлекать к себе внимание: мешковатые штаны полувоенного покроя, худи с глубоким капюшоном и неизменные берцы на ноги.

Лифт все не ехал, и Труди в нетерпении помчалась вниз по лестнице. В холле первого этажа чуть не затоптала толстяка-соседа — отца троих детей и вообще примерного семьянина, извинилась, все равно после получила в спину убийственный взгляд-выстрел и наконец-то вырвалась на стратегический простор. Было самое время пожалеть, что поклонницей двухколесного моторного транспорта Труди так и не стала — слишком велик в ней был страх перед возможным падением с мотоцикла. Так что теперь точно придется постоять в пробках, и в итоге мама свою непутевую дочь все-таки прибьет.

Естественно, Труди опоздала к назначенному обеду почти на три часа. Она как раз припарковалась поперек родительских ворот и заперла машину, когда на крыльцо дома, стоявшего в глубине участка, вышла Марион Кляйн собственной персоной и кто-то еще — судя по низкому и весьма раздраженному голосу с рыкающими нотками, волк-оборотень. Незнакомый…

— Я не знаю, что и сказать, дорогой сосед, — лебезила мать. — Девочка моя всегда была на редкость непунктуальной, но в этот раз превзошла сама себя! Я беспокоюсь, как бы чего не случилось.

— Надеюсь, все обойдется. Но поймите меня правильно, госпожа Кляйн, я больше задерживаться у вас не могу. Было приятно познакомиться. Еще увидимся, как-никак рядом теперь живем…

«Новый сосед, которого мамхен тут же захомутала на предмет познакомить с семейно неблагоустроенной дочерью!» — поняла Труди и некоторое время на полном серьезе размышляла, не переждать ли ей исход бедолаги-соседа в кустиках. Но это было бы глупо — Труди с головой выдала бы слишком приметная машина у ворот, а заводить ее и сматываться на четырех колесах — так мама точно узнает звук пятилитрового турбированного мотора, подобных которому в этой деревне не было никогда, и после смертельно обидится. Придется идти сдаваться.

Глава 5

Тем временем Марион и ее гость переместились вплотную к калитке, так что в итоге нацепившая на лицо идиотскую ухмылку «непунктуальная девочка» Труди с ними практически столкнулась. Столкнулась… И замерла, словно дикое животное в свете фар.

Единый бог! Это был он! Тот самый запах! Те самые светлые с хищной волчьей желтинкой глаза, обрамленные густыми почти черными ресницами! Те же широченные плечи и… Единый бог!

Потерянный когда-то давно истинный Труди тоже замер, широко раздувая ноздри крупного, чуть кривоватого носа и глядя в упор — так, словно клеймо выжигал.

— А вот и моя доченька! Ну что же ты, Гертруда, как тебе не стыдно… — залопотала где-то очень далеко, будто в другой галактике, мама.

Труди не слушала. Сумка выпала из рук, рядом на дорожку глухо брякнулся брелок от машины… А после волк, имени которого Труди по-прежнему не знала, просто шагнул вперед, рыкнул в самое ухо, стиснул, подхватил, закинул на плечо, словно куль, и зашагал куда-то прочь. Труди, болтавшаяся головой вниз, но ничуть этим не смущенная, сама сатанея от внезапного, как удар по маковке, желания, сжала в ладонях оказавшиеся прямо перед ней и в прекрасной достижимости половинки обтянутых джинсой ягодиц, помяла, потискала, а после, жестоко неудовлетворенная ощущениями, полезла внутрь, под тугой пояс. Волк снова рыкнул бархатисто и ускорил шаги.

Труди подняла голову. У калитки родительского участка, прижав пальцы к раскрытому рту и вытаращив глаза, стояла мама. От дверей дома к ней, размахивая руками, бежал отец.

Последней более или менее разумной мыслью была такая: «Они станут беспокоиться!» Так что, выпростав ладони из штанов своего внезапно обретенного истинного, Труди помахала маме и как раз выскочившему на улицу отцу, а после еще и два больших пальца вверх задрала — мол, все здорово, не бздите, родаки!

А после… После был только секс. Они как-то изумительно быстро оказались в просторной спальне у огромной кровати. Одежда дико мешала. Особенно та, что не давала Труди добраться до тела найденного столь неожиданно и сказочно любимого. Того, кажется, обуревали те же желания. Так что они, сталкиваясь руками и нетерпеливо рыча, стали раздевать друг друга. Труди справилась первой и после наверняка все только осложняла, потому что висла, прижималась, отиралась и кусалась.

За все это время они не сказали друг другу ни слова. Никаких прелюдий! Никакой неторопливой нежности. Только хардкор! Только тяжелый рок!

Труди вскрикнула, когда волк протолкнул в нее свой довольно крупный член. Не от боли, от острейшего нетерпения. Хотелось получить его внутрь целиком, сжать в себе, удержать, выдоить до последней капли! А еще выдышать до конца, вобрать в себя невероятный запах истинного, выпить его, пьянея от сладости шоколада, свежести вишни и легкой горечи коньяка, с которыми навсегда намертво связался его волчий аромат.

Он тоже смотрел жадно, стонал сквозь стиснутые зубы, сминал в ладонях груди Труди, а после ее ягодицы, толкался в ее тело, все увеличивая темп и амплитуду. И Труди ему в этом только помогала, подмахивая, а потом оплела руками и ногами, впиваясь поцелуем в напряженные губы, а ногтями в угловатую мускулистую задницу.

Оргазм накрыл черной яростной волной, заставляя выгибаться и кричать. А потом накатила томная расслабленность. Нирвана… Сладкий почти обморок...

В себя Труди привели прикосновения. Волк — такой родной и в то же время такой незнакомый — осторожно гладил ей шею, касался кончиками пальцев лица, чертил вокруг сосков и пупка. Тут оказалось щекотно, и Труди засмеялась, открывая глаза. Волк тут же отдернул руку, и вид у него сделался виноватый:

— Это какое-то безумие. Читал про истинность, но даже не предполагал, что все… вот так. Что крышу сорвет настолько, что я кинусь на женщину, чьего имени не знаю, которую вижу в первый раз в жизни…

— Во второй, — возразила Труди и прижмурилась, наслаждаясь моментом.

— Но…

— У тебя была маска с фильтром на лице, рядом валялся труп и стоял недеактивированный фугас, а мне было тринадцать…

Глаза волка округлились, и он пораженно выдохнул:

— Маленькая скрипачка…

Труди кивнула, мгновенно посерьезнев:

— Я почуяла тебя, но в тот момент ничего не поняла, кроме того, что ты пахнешь моими любимыми конфетами. Маленькая ведь была, глупая. Еще и течки первой не пережила. О конфетах больше думала, чем о парнях. Потом искала… Знаешь, как я мечтала тебя найти! Но мне сказали: режим секретности, гостайна, никакой информации о личном составе спецотряда «Вихрь».

— Я вышел в отставку. Точнее, комиссовали после ранения. Недавно, — волк кивнул куда-то вниз, и Труди, проследив за его движением взглядом, увидела поперек широкой, заросшей темным волосом груди еще совсем свежий, розоватый шрам.

— Больно? — желая коснуться и в то же время боясь навредить, спросила она.

— Почти нет. Зажило. Но прежние нагрузки уже…

— А тут ничего не болит? — перебивая, поинтересовалась Труди, на этот раз уверенно касаясь пальцами скулы своего потерянного и обретенного истинного.

— Нет, — удивленно вскинул брови тот и вдруг охнул, потому что маленький, но крепкий кулак в ту же секунду впечатался ему в физиономию.

— Это тебе за те пятнадцать лет, что я жила без тебя, зная, что ты где-то есть, но не имея возможности узнать, кто ты! А это, — Труди треснула снова, и волк со странной улыбкой на лице позволил ей это, даже не попробовав прикрыться. — Это за то, что я творила со своей жизнью, поняв, что счастья мне без тебя нет и не будет!

Труди все-таки заплакала и притянула своего волка к себе, ища успокоения в его тепле, в его силе. Тот обнял, баюкая, и тут же за это вновь поплатился. Не удержавшись, Труди напоследок коварно и больно укусила его в плечо:

— А это за то, что ты меня трахнул так, что я чуть не умерла от оргазма, но так и не сказал, как тебя зовут, дубина ты стоеросовая!

Все еще безымянный волк засмеялся, целуя мокрое от слез лицо Труди, а после шепнул ей в самое ухо:

— Рейнер. Меня зовут Рейнер.

— Я тебя ждала всю жизнь! — Труди хлюпнула носом, а после решительно обтерла его о все то же многострадальное плечо истинного. — Понимаешь? А тебя не было. И я… Я куролесила и блудила, пару раз чуть руки на себя не наложила — только музыка и спасала, а ты… Ты просто взял и дом рядом с моими родителями купил!

И тогда Рейнер отстранил Труди от себя, улыбнулся и, невольно вторя мудрому Мартину Зиверсу, сказал:

— Единый не дурак, знает что да как.