Радуга

Глава 22

Дамаск, Сирия

Июль 1990 года

— Куда дальше? — спросил Джеймс Элиота.

Обед в некотором роде был праздничным. Они наконец закончили сложнейшие переговоры, которые позволяли надеяться, что сделан небольшой, но шаг вперед. Переговоры заняли месяц, и Джеймс просто выдохся, старясь сохранить свое знаменитое хладнокровие. И все же он задавал вопрос об очередном проекте.

— Как насчет того, чтобы обойти вокруг света на яхте? — предложил Элиот.

— Нет. Со мной все в полном порядке, дружище.

— Я в этом не уверен, Джеймс, — честно признался Элиот; он с каждым днем все больше и больше узнавал в Джеймсе себя: бесстрашного человека, которому больше нечего терять.

— А я уверен.

— Что ж, это чертовски здорово для будущего свободного мира.

— Отлично. Так что же дальше?

— Колумбия, но не раньше августа. Но там, возможно, придется провозиться всю осень, так что вопрос об отдыхе на море остается в силе.

— Я, вероятно, не поплыву на яхте, а может быть, останусь на какое-то время в Европе.

— Звучит неплохо.

— Думаю съездить на Иль.

— Ты ничего там не найдешь, Джеймс. Мне казалось, мы договорились, что я буду держать тебя в курсе дела, а ты будешь держаться подальше от расследования. Понимаю: прошло уже семь месяцев, а мы все еще не имеем ни одной зацепки, но…

— Причина, по которой я хочу поехать на Иль, чисто сентиментальная: они так любили этот остров, — перебил Джеймс. — Я пытался убедить себя в том, что мина скорее всего связана именно с желанием родителей посетить Иль. Но не смог; очевидно, так же считаешь и ты. Почему, Элиот? Существует ли что-то еще?

— Ничего особенного, кроме кровавой истории этого проклятого места.

— Кровавая история Иля? Мать с отцом описывали его как райское местечко.

— Остров — рай, но время от времени сотрясается от преступлений его правителей. Конечно, в роду Кастиль были и благородные и милосердные монархи, но попадались и отъявленные негодяи.

— Ален? — удивленно спросил Джеймс.

Он помнил, что родителям принц показался очень приятным молодым человеком. И еще помнил умное и, казалось, искреннее письмо с соболезнованиями, присланное Аленом после гибели Марион и Артура.

— По мнению разведслужб свободного мира, Ален не опасен.

— Но разведслужбы установили за ним наблюдение. Почему?

— Из-за отца Алена. Жан-Люк был изгнан с острова своим старшим братом Александром, и за годы изгнания, проведенные на Ривьере, он создал империю насилия и террора. С возвращением его на Иль в качестве монарха, так как Александр умер, не оставив наследника, чудовищная власть Жан-Люка стала еще более могущественной и опасной. Как глава государства, террорист Жан-Люк пользовался дипломатическим иммунитетом и привилегиями. Мы могли только наблюдать за ним и надеяться, что Жан-Люк не превратит одно из наиболее важных в стратегическом отношении островное государство Средиземноморья в ядерную державу. Мы не могли убить его, но кто-то смог. Мы до сих пор не знаем, кто его убил, ведь у Жан-Люка было много врагов, включая бывших «друзей», которых он предавал. Как бы там ни было, но Жан-Люк погиб семь лет назад, когда его взорвавшийся самолет поглотила морская пучина.

— И?..

— И Ален Кастиль наследовал трон, а преступная активность, кажется, прекратилась.

— Кажется?

— Этим вопросом мы задавались семь лет назад. Жан-Люк никогда не скрывал своей деятельности. Это было частью его мании всемирного господства. Он щеголял своей силой, подкупами и наслаждался тем, что цивилизованный мир не может остановить его. Со вступлением Алена на трон возник вопрос: прекратил ли он преступную деятельность отца или же сын просто более сдержан и, значит, еще опаснее, чем Жан-Люк? За Аленом следили очень тщательно, но не было ни одного свидетельства того, что он продолжает реализовывать угрозы Жан-Люка.

— Почему все же ты рассказываешь мне об этом?

— Не хочу, чтобы ты, услышав сию историю, считал, что сделал великое открытие. Опасность для общества некоторых членов королевской семьи Иля — старая новость.

— Ты когда-нибудь встречался с Аленом?

— Нет.

— Но ты бывал на Иле?

— Да, много-много лет назад. Жан-Люк был в изгнании.

— Почему бы тебе не поехать со мной? — предложил Джеймс.

Наблюдая за реакцией Элиота на свое приглашение, он увидел, как опытный агент борется с нахлынувшими на него чувствами. Джеймс уже видел такое выражение в глазах Элиота, когда тот говорил о бесплодности мести. Тогда за этим выражением скрывалось что-то личное, какая-то давняя, но все еще не забытая потеря, и сейчас взгляд говорил о чем-то очень личном и очень болезненном. «Здесь явно что-то связано с Илем», — решил Джеймс.

— Разница между консультантами-посредниками и оплачиваемыми гражданскими служащими заключается в том, что мы должны появляться на основании официального приглашения, — легко возразил Элиот. — Поезжай, Джеймс, полагаю, остров тебе покажется очень мирным уголком.

Мирным? Джеймса это удивило. Его воспоминания о мире были сейчас очень далеки. Он все еще жил энергией гнева, хотя за последние месяцы его чудовищные эмоции немного поутихли, неохотно уступив место опустошенности, ощущать которую было даже хуже, чем постоянную ярость, — в этом было еще меньше жизни. И в этой странной тишине Джеймс стал различать тихие голоса своих нежных чувств, каким-то чудом все еще живых — вновь зазвучавший хор проснувшейся радости, который звал Джеймса к ней.

«Вернись к Кэтрин, — пели голоса любви. — Вернись к своей единственной».

Но Джеймс понимал, что ему нечего предложить Кэт. Больше пустоты, меньше жизни, бывшей в нем в то утро, когда он попрощался с Кэтрин. Может быть, Джеймс и найдет немного мира на этом острове — мира, который успокоит его истерзанную душу.

А что, если голоса не утихнут? Что, если романтический островной рай просто заставит нежные воспоминания любви звучать громче и увереннее? Джеймс не мог ответить на эти вопросы. Но он знал (и жизнерадостный хор нежных голосов знал), где сейчас Кэтрин. На прошлой неделе она была в Париже, на следующей неделе выступит перед принцессой Уэльской, а сейчас Кэт в Вене…

Ален Кастиль обладал замечательным зрением, и из королевской ложи знаменитого венского театра ему прекрасно была видна сцена. И все же, усилием воли подавив дрожь в руках, принц острова Радуги жестом потребовал бинокль, лежавший на коленях у Натали.

Натали всегда брала с собой театральный бинокль. Как бы в шутку, но осторожно и очень внимательно она разглядывала на дамах драгоценности от других мастеров и отпускала нелестные замечания, к великому неудовольствию и раздражению своего сводного брата.

Натали не разделяла пристрастия Алена к музыке, но всегда с большим наслаждением сопровождала его в частых поездках на концерты по всей Европе. Она передала бинокль и с удивлением и любопытством увидела, что брат сосредоточил все свое внимание на красивой пианистке, покорившей публику удивительно прочувствованным исполнением шопеновского вальса.

Натали заметила, как странная тень омрачила красивое смуглое лицо Алена. Она подумала о том, что его аристократический профиль очень похож на мраморное лицо древнегреческой статуи — величественного полководца, готовящегося послать своих воинов в бой, из которого они, возможно, никогда уже не вернутся, и убежденного в своем решении, ибо нет доли более достойной, чем пасть, защищая Отечество.

«Невероятно! — решительно протестовал разум Алена. — Этого просто не может быть!»

Но это было. Почти то же лицо, только обрамленное не золотистыми, а черными шелковистыми локонами, — лицо, неизгладимо запечатлевшееся в его памяти более двадцати лет назад. Ален поразительно живо помнил тот день, когда он подслушал, как Изабелла обвинила Жан-Люка в убийстве своей жены и матери собственного сына, Алена. Мощные руки Жан-Люка непременно сломали бы стройную шею Изабеллы, если бы мальчик убежал (а ему ужасно хотелось убежать — далеко и навсегда!), но он не мог позволить умереть этой красивой женщине так, как, очевидно, умерла от рук Жан-Люка и мать Алена. С невинным выражением лица мальчик прервал эту сцену, притворившись, что только-только вошел и ничего не слышал, хотя его маленькое сердечко, казалось, замерло от глубокого отвращения и ненависти к Жан-Люку.

После того как прекрасная Изабелла покинула Иль, Жан-Люк рассказал Алену историю о потерянной принцессе. В тот день, а затем и еще очень много последующих дней Ален вынужден был стоять перед портретом Изабеллы и выслушивать рассказ полубезумного отца, одержимого Изабеллой и ее потерянной, но все же очень опасной дочерью. Каждый раз Жан-Люк рассказывал всю историю сначала — как языческий ритуал, в котором Изабелла выступала одновременно в роли богини и колдуньи.

— Она заслуживает смерти, — шептал Жан-Люк голосом, дрожащим от наслаждения, переходящего в печаль — как у любовника, не имеющего возможности разделить свою страсть. — Но пока потерянная принцесса не найдена, мать должна жить. Она приведет нас к своей дочери, после чего обе они умрут.

Стоя перед портретом Изабеллы, Жан-Люк всякий раз требовал твердых обещаний от мальчика, который однажды станет принцем Иля.

— Ты должен сделать это своей миссией, Ален: найти принцессу и убедиться, что она уничтожена. Иль принадлежит только тебе, мой сын, и твоей младшей сестре. Натали никогда не должна узнать о существующей угрозе. Ты обязан защищать Иль и защищать Натали. Это твой долг. Поклянись мне, что ты его выполнишь.

Ален обещал, понимая при этом, что единственной клятвой, которую он действительно сдержит, это обет защищать свою сводную сестру. И шесть следующих лет мальчик мучился возможными последствиями своего обмана: несомненно, явная ложь бесноватому отцу приведет Алена прямехонько в ад, где ему и придется провести вечность в компании с человеком, которого он так ненавидит.

Когда Алену исполнилось шестнадцать лет, душа его избавилась наконец от мучений, потому что в шестнадцать лет Ален сделал неожиданное открытие, что Жан-Люк… не его отец.

Это случилось во время рождественских каникул, которые Ален проводил дома, приехав из специальной школы в Швейцарии, где учился вместе с отпрысками других королевских семей. Заданием на каникулы было изучение своей королевской родословной, согласно которой Ален должен был сопоставить цвет глаз и волос, физические данные и, если возможно, группу крови.

Данные о группе крови матери где-то хранились, поскольку она была матерью будущего монарха, но Ален не осмелился просить разрешения у Жан-Люка на их поиски. Однако юноша узнал группу крови самого Жан-Люка. Только месяц назад

Жан-Люк был ранен одним из своих бесчисленных врагов (теперь уже покойным) и ему потребовалось переливание крови. Группа крови у Жан-Люка оказалась «О». Ален же знал по школе, где у него (в силу редкой группы) дважды брали анализ крови, что его группа — «АВ».

Значит, отцом Алена был не Жан-Люк.

Юноша вернулся в Швейцарию с фальсифицированной родословной, в которой обозначил для Жан-Люка группу крови «А», а для матери — «В».

Десять лет спустя врагам Жан-Люка все же удалось отправить его на тот свет, и Ален, вернувшись на остров в качестве принца, отыскал медицинскую карту своей матери, из которой стало ясно, что по крайней мере отчасти составленная им родословная была правдивой: Женевьева Кастиль имела группу крови «В». Ален распечатал второй комплект медицинских карт, страстно надеясь найти подтверждение тому, что он был не принцем-самозванцем, а сыном Александра и старшим братом пропавшей принцессы, то есть самым законным наследником Иля. С какой радостью — в этом случае — принц стал бы разыскивать свою потерянную младшую сестренку! Но у Александра, болевшего лейкемией и потому очень часто сдававшего анализы для переливания крови, группа крови была «О» — как и у Жан-Люка.

Итак, в жилах Алена не текло ни капли крови рода Кастиль. Он не был ни сводным братом Натали, ни двоюродным братом пропавшей принцессы. Ален был самозванцем.

Ему следовало рассказать об этом Натали, но на момент смерти Жан-Люка ей было всего семнадцать лет. Натали была слишком молода и невинна, чтобы заниматься делами империи террора, оставленной ей в наследство отцом. Ален мог бы обратиться к Изабелле и предложить ей помощь в поисках законной правительницы Иля. Но молодой человек лишь приказал людям Жан-Люка, нанятым для слежки за Изабеллой, прекратить свою зловещую миссию.

Ален никому ничего не сказал. Он только ждал, с каждым днем все больше уверяясь в том, что его тайна сохранится навеки. Ален решил, что это его судьба — править островом, который он так сильно любил. Будучи принцем-самозванцем, Ален все же считал, что по праву владел Илем. Ведь именно он возродил Иль после разрушительного правления Жан-Люка и с такой любовью лелеял красоту острова, подобно весеннему цветку проснувшегося после жесточайшей зимы.

За семь лет своего правления Ален окончательно успокоился и поверил, что Иль — действительно его королевство. А сейчас он смотрел на прекрасную женщину, которая могла отнять у него прекрасное королевство.

Ален был уверен, что это она. У пианистки было милое лицо Изабеллы и ее потрясающие синие глаза, но самым убедительным доказательством являлось ожерелье из сапфиров — то самое, которое было изображено на портрете. Жан-Люк, очевидно, не знал, что Изабелла отдала свое ожерелье дочери, но тем не менее он часами разглагольствовал о том, как повезло Александру, разыскавшему такие идеальные драгоценные камни.

— Что за идиотизм! — исходил желчью Жан-Люк. — Какой жалкий романтизм по отношению к женщине, которая должна быть (как и все женщины вообще) просто предметом удовлетворения страсти, которым надо пользоваться, но не следует боготворить.

У Алена не оставалось сомнений — это то самое ожерелье! Даже через бинокль его опытный взгляд оценил редкий цвет и высокое качество драгоценных камней. На пианистке были также и серьги, о которых никогда не упоминал Жан-Люк, но их дизайн, безусловно, совпадал с дизайном ожерелья.

Ален знал и другие подробности о дочери Изабеллы: возраст, дату рождения в чикагской больнице, время ее исчезновения — в течение месяца во время путешествия Изабеллы между Чикаго и Нью-Йорком. В последней, отчаянной надежде Ален взглянул в программу, но краткая биография одаренной двадцатидвухлетней пианистки из Канзаса только подтвердила то, что он уже знал. Это была она — женщина, которая может отнять у Алена все, что он так любил, и которая по примеру своего отца, изгнавшего Жан-Люка, могла навсегда изгнать Алена с острова.

Кэтрин Тейлор, очевидно, не подозревала о своих наследственных правах. Возможно, даже не знала о том, что ее удочерили. Не узнает ли она правду о своем происхождении, путешествуя по Европе и поражая своим божественным дарованием самых блестящих представителей королевских династий? Может быть, кто-то удивится потрясающему сходству Кэтрин с Изабеллой и даже обратит пристальный взгляд на ожерелье? Да, но ее милое лицо и изумительное ожерелье вызовут лишь мимолетное воспоминание, которое улетучится, не успев облачиться в мысль: «Боже, как эта девушка похожа на Изабеллу Кастиль!» Потому что никто, Ален был в этом твердо уверен, не знал, что у Александра и Изабеллы был ребенок.

А как же сама Изабелла? Что, если она вдруг увидит свою дочь? Но Изабелла все это время жила с мужем тихой деревенской жизнью, почти никогда не покидая уединенный замок в Луара-Вэлли.

«Ты в безопасности, — успокоил себя Ален. — Кэтрин Тейлор никогда не узнает, кто она есть на самом деле, и нет никого, кто мог бы ей об этом рассказать».

Двадцать два года назад, когда десятилетний Ален почувствовал угрозу для жизни Изабеллы, он преодолел собственный страх и отважно вмешался. Теперь опасность грозила ему, и было бы неразумно терять мужество и спасаться бегством.

Однако Кэтрин завладела воображением Алена. Он должен познакомиться со своим очаровательным врагом.

— Ты не помнишь, где состоится прием? — спросил принц у Натали, когда бурные аплодисменты во второй раз вызвали пианистку на бис.

— В отеле «Империал». Ален, неужели ты собираешься пойти?

— Ты, кажется, удивлена?

— А разве не стала легендарной неприязнь моего старшего брата к протокольным встречам? — съязвила Натали.

Ален ответил на выпад сестры любящей улыбкой. То была истинная правда: всем было известно, что принц предпочитает шумным и многолюдным приемам уединение, более любит тихий ужин в одиночестве или в компании сестры. Но сегодня было сделано исключение — ради черноволосой, синеглазой незнакомки, которая в действительности вовсе не была неизвестна ему.

— Я хотел бы познакомиться с Кэтрин Тейлор, — спокойно объяснил он Натали, глаза которой горели любопытством.

— Она и вправду очень талантлива, не так ли?

— Да.

— И очень красива.

— Мне тоже так кажется. Полагаю, после приема я мог бы пригласить пианистку поужинать с нами.

— Но у нее наверняка уже есть планы на сегодняшний вечер.

— Что ж, тогда завтра, — улыбнулся Ален, не собираясь отказываться от своих намерений. Он не забыл, что завтра утром должен лететь в Париж на открытие очередного магазина «Кастиль», но знакомство с Кэтрин было для него гораздо важнее. — Тем более что я хотел бы еще раз послушать ее игру.

— Ах, Ален, вечно ты со своей музыкой! — с легкой иронией воскликнула Натали, потому как прекрасно знала, что обидой от Алена ничего не добьешься и не заставишь изменить принятое решение, да у нее и не было желания досаждать брату. — Bien![15] Но я улетаю в Париж, как и договорено. Ювелиры ждут нас…

— …тебя…

— Они хотели бы встретиться и с тобой.

— Я прилечу послезавтра.

— В субботу?

— В следующем месяце мы предпримем специальное путешествие. D’accord?[16]

— D’accord.

Прием по случаю дебюта Кэтрин Тейлор в Вене проходил в Большом салоне отеля «Империал». Список приглашенных изобиловал именами гостей богатых, известных, знатных и королевских кровей — элитное собрание людей, чья любовь к музыке столь же подлинна, сколь подлинны их сверкающие драгоценности и оригинальны их наряды от лучших модельеров. Они пришли чествовать Кэтрин, потому что эти знатные покровители искусств искренне желали поблагодарить ее за то, как великодушно она дарила миру свой великий талант.

К тому времени, когда Ален и Натали прибыли на прием, Кэтрин уже была плотно окружена своими почитателями. Она улыбалась в ответ на потоки похвалы, принимая каждый комплимент с некоторым удивлением.

«Как настоящая принцесса», — смущенно подумал Ален, наблюдая за грациозной Кэтрин. Она держалась с королевским достоинством, статная и гордая, в длинном бледно-голубом шелковом платье; вьющиеся блестящие локоны ее жгуче-черных густых волос были безупречно уложены на затылке. Законная принцесса острова Радуги, разумеется, не носила драгоценной короны — только потрясающие сапфиры на шее и в ушах.

Ален и Натали терпеливо дожидались своей очереди познакомиться с виртуозной пианисткой. Но когда хозяйка приема, баронесса, заметила их, на ее лице появилось выражение столь неподдельной радости, что, следуя ее зовущему взгляду, брат с сестрой подошли к гостям, окружавшим Кэтрин, и тут же были представлены.

Кэтрин с нескрываемым интересом смотрела на Алена и Натали и думала: «Какая потрясающая пара!»

Он — высокий, смуглый и красивый, чрезвычайно элегантный в черном атласном смокинге, и она — с золотисто-каштановыми волосами, воплощенная грация и красота в облегающем платье из шифона.

— Позвольте представить вам принцессу Натали, — сказала счастливая баронесса.

— Здравствуйте, — тепло улыбнулась Кэтрин, глядя в замечательные карие глаза.

— И принца Алена, — добавила баронесса.

— О-о… — Кэтрин была удивлена. Имя Натали само по себе не вызвало никаких ассоциаций, но в сочетании с именем «Ален» оно, несомненно, пробудило воспоминания. — С острова Радуги?

— Да, — спокойно ответил Ален, хотя сердце его тревожно забилось, как только он увидел неожиданную грусть в прекрасных сапфировых глазах.

То была истинная грусть, а не чувство ущемленного собственника. Было совершенно ясно: остров, бесспорно, что-то значит для Кэтрин Тейлор; что-то, что Ален должен узнать; что-то, что, быть может, не следовало слышать Натали. И до тех пор пока Ален не выяснит, он останется в Вене.

Ален, Натали и Кэтрин немного поговорили о концерте, о Вене, обсудили бесценные гобелены, которыми были украшены стены салона. Наконец, зная, что еще немало гостей терпеливо дожидаются возможности познакомиться со знаменитой пианисткой, Ален спросил, не согласится ли она поужинать с ним завтра вечером.

Ни минуты не сомневаясь, Кэтрин приняла приглашение. Она сразу поняла, что Ален почувствовал ее оживление при упоминании об Иле и что это его обеспокоило, поэтому решила рассказать принцу о Марион и Артуре. И еще она поняла, что сделать это надо в спокойной обстановке, а не среди гостей. На следующий день Кэтрин давала концерт днем, поэтому договорились, что Ален заедет за ней в отель в восемь.

И лишь гораздо позже, в тишине гостиничного номера, у Кэт появилась возможность поразмыслить над тем, что ей предстоит ужин наедине с красивым принцем. За прошедшие полгода она объездила с концертами все уголки Северной Америки и благодаря огромному успеху приглашалась на коктейли и обеды с очень богатыми и очень знаменитыми людьми и стала большим специалистом по части очаровательных изящных улыбок.

Но значило ли это, что Кэтрин превратилась в искушенную лицемерную женщину, ту, какой намеревалась стать, когда впервые смотрела на сияющий ночной Манхэттен? Да, возможно, она и стала такой, по крайней мере внешне. Теперь Кэтрин была довольно смелой: она перестала бояться новых городов и знакомств с новыми людьми — даже самыми красивыми из принцев. Щеки ее более не вспыхивали розовыми пятнами от неожиданного смущения, и откровенная невинность давно исчезла из огромных синих глаз, так что не было больше необходимости скрывать их под волнистой челкой прекрасных черных волос, которые Кэтрин теперь укладывала блестящими локонами на затылке. Но сама Кэтрин, разумеется, знала правду: внешность и поведение на публике создавали лишь иллюзию искушенности.

По-настоящему искушенная женщина не станет любить человека, который не любит ее, не так ли? Нет, совершенно не так. Кэтрин подошла к окну и распустила изящный пучок, позволив волосам каскадом обрушиться на плечи и развеваться от дуновения ночного ветерка; как будто Кэтрин плыла на яхте или гуляла часами после концерта, пытаясь остудить душевные раны, всякий раз открывавшиеся под действием чарующей музыки.

Кэтрин знала, что в действительности не так уж опытна в лицедействе, но все-таки теперь она умела скрывать свою застенчивость и страх под маской изысканного спокойствия и могла невозмутимо поужинать с красавцем принцем. Кэтрин нужно было еще раз встретиться с Аленом и объяснить ему, что она знала Марион и Артура Стерлинг, поэтому она с нетерпением дожидалась этого вечера. И еще по одной, изумлявшей ее причине. Ужин с Аленом неожиданно затмил все долгие одинокие прогулки, ставшие теперь просто необходимыми для Кэтрин после эмоционально изматывающих концертов.

Почему? Потому что поразительно, но она почти мгновенно почувствовала себя с Аленом очень уютно.

Но почему?..

И вдруг поняла; ей было очень удобно, потому что разговор с Кастилем велся по-французски. Баронесса представляла ее на английском языке, Кэт была в этом уверена. Но в какой-то точке разговора они сбились на французский. Кто — Ален или она — первым произнес слово на прекрасном языке любви? Кэтрин не смогла этого припомнить. Но почему принц не заметил ее безупречного французского? Бесспорно, его должно было удивить столь виртуозное владение чужим языком провинциальной девушкой из Канзаса.

Кэтрин предположила, что, возможно, Ален не осознавал этого, так же как до сей минуты не осознавала Кэтрин. Интересно, а он тоже до сих пор находится под впечатлением их удивительно приятной беседы?

Кэтрин слегка нахмурилась — не обеспокоенно, а удивленно, — войдя наследующий день в семь часов вечера в свой элегантный номер. Тяжелые портьеры на окнах закрывали летний закат и виды на расположенный внизу парк. В прежние вечера горничные всегда оставляли портьеры раздвинутыми, и Кэтрин всякий раз, подойдя к окну, любовалась тем, как розовое небо постепенно становилось серым. Сейчас комната была темна и полна теней. Что ж, сегодня вечером у нее не так уж много времени, и шторы все равно пришлось бы опустить, пока Кэтрин будет готовиться к ужину с Аленом.

Она пересекала комнату, направляясь к гардеробу, когда одна из теней ожила и бросилась вперед. Кэтрин почувствовала бесшумное движение, но, прежде чем успела обернуться, чья-то сильная рука плотно зажала ей нос и рот.

Перед тем как провалиться в кромешную тьму, Кэтрин увидела лица людей, которых она любила.

И к которым обратила свои, казалось, последние слова: «Я люблю тебя, мама. Я люблю тебя, папа. Я люблю тебя, Алекса.

Я люблю тебя, Джеймс».

— Кэтрин!

Она была погружена в сон, от которого никак не могла пробудиться. Раздавались голоса, зовущие ее по имени, тревожные голоса, один из которых был более спокойный и неясно знакомый — говоривший с ней на французском.

— Ален, — прошептала Кэтрин, поднимая наконец тяжелые веки.

— Кэтрин, как вы себя чувствуете?

— Кажется, нормально. Что случилось? — задавая вопрос, Кэтрин почувствовала на шее странную горячую влагу и прикоснулась к ней — кровь!

Посмотрев на свои пальцы, Кэтрин увидела многочисленные кровоточащие порезы.

— Вор-взломщик, — ответил начальник службы безопасности отеля; в его голосе зазвучали нотки великого облегчения от того, что Кэтрин Тейлор пришла в себя, и великой досады на происшедшее.

Известная пианистка стала сегодня не единственной жертвой. Взломщик похитил ключи у дежурной по этажу и, пока та искала их, полагая, что по рассеянности просто не положила их на место, проник в несколько номеров. Во всех хозяева отсутствовали, за исключением Кэтрин. Вор похитил деньги, драгоценности и часы. Шеф службы безопасности продолжал свой рассказ по-французски, поскольку на этом языке красивая женщина говорила с принцем.

Вызвавшее кратковременную потерю сознания действие эфира ослабевало, и Кэтрин с поразительной ясностью понимала, что произошло. Вор не ожидал ее появления, а потому, применив эфир и нож, похитил сапфировое ожерелье, которое Кэтрин надела впервые только вчера, — символ любви, которая, в конце концов, вероятно, существовала. Ожерелье исчезло вместе с серьгами — другим символом другой любви. Мочки Кэтрин не пострадали, они не кровоточили и не болели. Грабитель был хорошо знаком с драгоценными украшениями, а потому очень аккуратно отвинтил крепившие серьги золотые шайбочки.

— Я хотел бы немедленно отвезти ее в больницу, — заявил врач отеля. — К счастью, ножевые порезы неглубокие, но их нужно промыть и зашить. И хотя потеря сознания, по всей видимости, вызвана лишь действием эфира, а не ударом по голове, я хотел бы понаблюдать за пострадавшей ночью, в больничных условиях.

— Можно войти?

— Ален? Да, конечно. — Прошло несколько часов с тех пор, как Кэтрин доставили в больницу, несколько часов, в течение которых она была предоставлена бережному и внимательному попечению целой бригады докторов и медсестер. Неужели все это время Ален дожидался в приемном покое?

— Кэтрин, как вы себя чувствуете?

— Прекрасно. Думаю, вовсе не обязательно было проводить целую ночь в больнице, но…

— Лучше подстраховаться.

— Да. Кажется. — Улыбка Кэтрин угасла, когда, проследив за обеспокоенным взглядом Алена, она посмотрела на свои забинтованные руки. — Порезы поверхностные, нервы и сухожилия не задеты, но врач сказал, что пройдет несколько недель, прежде чем я снова смогу играть.

— Вы собираетесь вернуться в Штаты?

— Не уверена. Так далеко я еще не загадывала.

— В таком случае могу я предложить вам провести часть или, смею надеяться, все время вашего выздоровления на Иле?

— На Иле?

— Чарующая красота острова в силах заживить самые глубокие раны. Вы знаете об Иле, Кэтрин? Не все знают о моем острове, но в момент нашего знакомства у меня сложилось такое впечатление, что вы знаете об Иле нечто особенное.

«Что ты знаешь, принцесса Кэтрин, о своем волшебном королевстве радуги?»

— Ничего особенного, Ален. Только то, что я узнала от Марион и Артура Стерлинг.

— О-о, — прошептал Ален. — Каким образом?

— Моя сестра и их сын были очень близки. Прошлым летом я провела уик-энд в доме Марион и Артура в Мэриленде. Они были такими прекрасными людьми.

— Да, это правда. Их смерть — большая трагедия. — Лицо Алена приняло суровое и задумчивое выражение, что не сделало его менее красивым; через минуту он тихо спросил:

— Вы не хотите посетить Иль, потому что это связано с печальным воспоминанием об их трагической смерти?

— Нет, как раз наоборот, Ален. Я очень хотела бы увидеть райское место, которое так полюбили Марион и Артур.

Глава 23

Остров Радуги

Июль 1990 года

— Принц до завтра пробудет в Вене, — ответил личный секретарь звонившему во дворец Джеймсу. Секретарь немедленно настроился на изысканное гостеприимство, обещанное Стерлингу Аленой в его письменном соболезновании. — Но принцесса сейчас находится в резиденции, месье, и она будет очень рада принять вас сегодня.

Прибыв час спустя во дворец, Джеймс был препровожден по выложенному блестящим мрамором внутреннему дворику в гостиную с видом на море. Открывавшийся отсюда вид представлял собой картину, переливающуюся ослепительными оттенками мерцающей голубизны — словно яркое лазурное небо ласкало залитое солнцем сапфировое море.

«Потрясающая красота! — подумал Джеймс, и мысль эта не покидала его на протяжении всех трех дней, которые он провел в прогулках по острову. — Действительно, райское место».

— Месье Стерлинг?

Джеймс перевел взгляд с восхитительного пейзажа на не менее восхитительное сокровище острова — принцессу Натали Кастиль. Она действительно была щедро награждена природой: прекрасные карие, с золотистыми радужками глаза, аристократические черты лица, изящные и чувственные, пышная грива золотисто-каштановых волос, играющая всеми оттенками огненного пламени.

— Ваше высочество.

— Пожалуйста, зовите меня Натали.

— В таком случае меня зовите — Джеймс.

— Мы с братом очень сожалеем по поводу трагедии, которая произошла с вашими родителями, Джеймс. Они были удивительными людьми. — Натали говорила мягко и с чувством. У нее был очень приятный голос, акцент едва заметен — результат великолепного образования; ее английский был безупречен, хотя в силу редкого употребления отличался некоторой официальностью. — Мы с большой радостью ожидали их и вашего приезда на Рождество. Какое счастье, что вас не было с ними на катере!

Натали произнесла последнюю фразу с выражением сочувственным и мудрым, словно знала, что за те ужасные месяцы печали и скорби, прожитые после гибели родителей, Джеймс не раз думал о том, действительно ли ему повезло, что он избежал смерти. После мрачной паузы Натали согнала со своего красивого лица грусть и спросила:

— Вы приехали только что? Мы с Аленом надеемся, что на время своего визита вы остановитесь во дворце.

— Вообще-то я уже несколько дней здесь. У меня прекрасный номер в гостинице.

— Несколько дней назад? И вы провели эти дни исследуя остров?

— Да. Полагаю, что я прошелся по всем его прекрасным маршрутам.

— В поисках следов? — В голосе Натали не было осуждения.

— Следов?

— Наш отец был очень дурной человек, Джеймс. Мы с братом это знаем. Ведь мы жили в жуткой атмосфере его безумства. Мы понимаем, с каким подозрением относятся к нам, как к его детям. Это — тоже часть его наследства. Хотя я и Ален никогда об этом не говорим, но я точно знаю, что мы оба копаемся в собственных душах, боясь обнаружить следы дьявольской натуры Жан-Люка. — Натали с печалью улыбнулась. — Уверена, что мы оба избежали его сумасшествия. Реальным наследством является этот волшебный остров, а не злодейство нашего отца. Мой сводный брат — не террорист, Джеймс. Вы поймете это сразу же, как только познакомитесь с ним. Итак, вы искали следы, но не нашли ничего страшного. А кто-нибудь провел вас по туристическому маршруту?

— Нет.

— В таком случае я с превеликим удовольствием расскажу вам истории, связанные с мистической красотой нашего острова. Ален вернется только завтра после полудня. Если хотите, утром мы сможем выйти на яхте, и вы полюбуетесь островом с моря.

За изысканным ужином во дворце Натали рассказывала Джеймсу легенды и мифы Иля. На следующее утро, выйдя на яхте, уверенно управляемой Джеймсом, Натали поведала грустную историю детства наследников Жан-Люка Кастиль.

— Дворец скорее был похож на осажденную крепость. Повсюду находились до зубов вооруженные охранники — в каждой комнате, за каждой дверью.

— А теперь здесь вообще нет вооруженной охраны.

— Нет. Никаких охранников во дворце и никаких телохранителей у нас с Аленом. Это естественная реакция на детство, в котором было очень мало свободы. Теперь я и брат наслаждаемся полной свободой, хотя мы, разумеется, осторожны, потому что наше состояние делает нас мишенью для похищения с целью выкупа. Мы избегаем слишком часто появляться на людях и если и покидаем Иль, то всегда путешествуем на личных самолетах.

— У вас не один самолет?

— У нас у каждого по самолету, — с сияющей улыбкой призналась Натали. — Мы любим путешествовать вместе, но вот, например, сейчас Ален захотел остаться в Вене, а мне нужно было лететь по делам в Париж. Мы начали поездку на его самолете, но потом вызвали мой.

— Кажется, вы с Аленом большие друзья?

— Да, мы с ним как два солдата на войне. И все же, — задумавшись, прибавила Натали, — хотя у нас с Аленом и было одинаковое детство, жизненный опыт у каждого разный. Брат на шесть лет старше меня. Еще мальчиком его послали учиться в школу царственных особ. Мы почти не общались друг с другом, пока меня тоже не отправили в школу, где на меня смотрели как на дикарку. Моя необузданность и в самом деле выходила за рамки, но тем не менее ее приписывали капризам несостоявшейся принцессы.

— Очередное нарушение естественных свобод?

— Да. Мне кажется, я бунтовала и старалась привлечь к себе внимание. Но никто этого даже не заметил, за исключением (к величайшему моему удивлению) старшего брата — достаточно «правильного» и достаточно «королевского». Мы с Аленом подружились, хотя мое своенравие утихомирилось не сразу. Алену даже приходилось «приезжать на белом коне» и предотвращать мои взбалмошные попытки выйти замуж. Он и сейчас покровительствует мне, хотя я давно повзрослела и полностью избавилась от самодурства.

— Больше нет желания вступать в необдуманный брак?

— О нет! — беззаботно улыбнулась Натали. — Вообще никакого желания вступать в какой бы то ни было брак. Мне всего двадцать шесть, и потому особой спешки нет, но я не уверена, что когда-либо выйду замуж. Мой взгляд на брак весьма скептический. Мать Алена умерла вскоре после его рождения (Жан-Люк запрещал кому-либо даже упоминать ее имя), а отношения моей матери и Жан-Люка были, мягко говоря, неспокойными. Имеется, разумеется, и исторический прецедент: дочери такого тирана, как Генрих VIII, тоже так и не вышли замуж.

— В самом деле. А что же Ален? Он-то собирается жениться?

— Вне всякого сомнения: он обязан стать отцом следующего правителя острова. Но я думаю, что произойдет это очень не скоро. Однажды Ален был помолвлен.

— Да?

— Да. Ее звали Моника. Она работала на французскую разведку — красавица секретный агент, присланный следить за Аленом вскоре после гибели Жан-Люка.

— И…

— Ален об этом узнал, но после того, как влюбился в нее.

— И пришел в ярость, выяснив, кто эта девушка на самом деле?

— В ярость? Нет. Ален никогда не впадает в ярость.

— Значит, вы «приехали на белом коне», чтобы положить конец его глупости?

— О нет! Моника мне очень нравилась. Она была такой милой и действительно любила Алена. Это был бы идеальный брак. Моника рассказала Алену правду, и они решили пожениться, но… — На красивое лицо Натали снова набежало облачко грусти. — Они с Аленом ехали в Монте-Карло. Произошла ужасная автомобильная катастрофа, и Моника погибла.

— А Ален пострадал?

— Нет. Они с Моникой были в разных машинах, хотели вернуть один автомобиль в аэропорт, в Ниццу, а затем вместе поехать в Монако. Автомобиль Алена ехал следом за Моникой, когда произошла авария. Брат стал лишь беспомощным свидетелем жуткой трагедии. — Натали слегка покачала головой при этом горьком воспоминании. — Когда-нибудь он женится, но только чтобы дать острову нового монарха. Я абсолютно уверена: Ален больше никогда никого не полюбит…

— Натали плавает. — Ален указал на белеющую вдали яхту, когда вез Кэтрин с аэродрома во дворец. — Ты когда-нибудь плавала на яхте, Кэтрин?

— Да. — «По крайней мере пробовала, — призналась про себя Кэтрин. — Пробовала с человеком, которого люблю… любила». Она отогнала воспоминание (или оно само отлетело?), потому что стоило Кэтрин обратить свой взор на красоты острова, как она тут же почувствовала удивительную умиротворенность.

— Уверен, тебе понравится, Кэтрин.

Во время дух захватывающей поездки и экскурсии по прекрасному мраморному дворцу она лишь снова и снова шептала, изумляясь увиденному великолепию:

— Ален, о-о, Ален!..

— А вот здесь, Кэтрин, музыкальная комната. Ты сможешь заниматься музыкой, как только твои пальчики начнут заживать.

— C’est magnifique[17].

— Oui. D’accord[18]. Это моя любимая комната во дворце. Здесь, сидя за роялем, ты будешь любоваться радугами. Они возникают совсем близко, можно рукой потрогать, и заполняют все это огромное окно.

— А где пещера? Марион рассказывала, что на острове есть пещера, которая когда-то была полна драгоценных камней — сверкающих осколков радуг.

— Она вон за тем холмом. Если хочешь, я могу сводить тебя туда.

— О да, мне бы очень хотелось.

— Марион рассказала тебе легенду о радугах. А она поведала тебе подлинную историю этих кладов?

— Да. Но сейчас, когда я на этом волшебном острове, Ален, хочется верить только в прекрасную легенду, — тихо ответила Кэтрин.

Мгновение спустя она перевела взгляд на лазурное небо, которое через несколько часов затянется темными грозовыми облаками, потом расплачется теплыми живительными слезами, чтобы улыбнуться сверкающей лазурью, украшенной праздничными лентами радуг.

Видя явное потрясение Кэтрин от Иля — ее Иля, — Ален вспомнил слова Бальзака, которые он сказал тогда Марион Стерлинг: «За каждым большим состоянием стоит преступление». В королевском роду Иль д’Аркансьеля было немало злодеев. Были династии Кастиль древних времен, бравшие в плен небольшие суда, груженные золотом и драгоценными камнями. И был современник — Жан-Люк, бравший в плен надежду, мечту, красоту и мир.

Но теперь, несмотря на то что в жилах Алена не текло ни капли королевской крови, он претендовал на звание величайшего вора из всех Кастилей. Потому что он, самозванец, похитил целиком волшебный остров.

— Ален!

Он радостно улыбнулся голосу Натали, прервавшему его беспокойные размышления. Кэтрин тоже была счастлива снова видеть очаровательную сестру принца. Но как только она обернулась, улыбка ее застыла.

— Джеймс…

— Здравствуй, Кэтрин, — пробормотал он, пораженный не меньше Кэтрин; Натали упоминала о том, что Ален может вернуться из Вены с гостем, но…

Это была его Кэтрин. По-прежнему так красива, так прекрасна, но за те семь месяцев, прошедших после их прощания с любовью, Кэтрин изменилась. Стыдливая невинность исчезла, а в сапфировых глазах застыло тревожное и внимательное выражение, словно она боялась, что кто-то хочет ее обидеть.

«Ах, Кэтрин, я никогда не обижу тебя!» Джеймсу очень хотелось, чтобы Кэтрин увидела это в его глазах, но она отвела взгляд. В конце концов сам Джеймс с неохотой опустил глаза, в которых тут же вспыхнула новая тревога. Белая марлевая повязка на шее Кэтрин была прикрыта блестящим каскадом мягких локонов. Но когда Кэтрин под взглядом Джеймса смущенно наклонила голову, он увидел краешек повязки.

— Что случилось?

— Я… Ах, Джеймс, ты еще не познакомился с Аленом.

Мужчины приветствовали друг друга с вежливой официальностью, и Ален сказал несколько сочувственных слов о Марион и Артуре, после чего разговор зашел о ранах Кэтрин.

— Грабитель забрался в номер Кэтрин и снял с нее украшения, — спокойно объяснил Ален.

— О нет! — прошептала Натали.

— Я почти не пострадала, — заверила Кэтрин. — Бандит использовал эфир, но у него был также и нож, а я, должно быть, сопротивлялась, пока эфир не подействовал. Порезы на шее и пальцах неглубокие, все хорошо заживает, но пройдет несколько недель, прежде чем я возобновлю концертное турне.

— И я надеюсь, проведете эти недели здесь, с нами.

— Спасибо, Натали. Ален тоже сделал мне это великодушное предложение.

Кэтрин согласилась, но «всего на несколько дней», хотя до появления Джеймса уже подумывала провести еще недельку-другую на этом прекрасном острове. Теперь же ее душевный покой был нарушен, и Кэтрин хотела, должна была бежать от этих грустных голубых глаз, смотревших на нее с такой нежной заботой.

— Что было украдено, Кэтрин? — спросила Натали и нахмурилась. — Я надеюсь, не то волшебное ожерелье, что было на вас во время концерта? Я, разумеется, обратила на него внимание. Цвет и качество сапфиров были на редкость исключительны.

— Да. Сапфировое ожерелье похищено и пара сапфировых сережек. — Кэтрин с гордым вызовом взглянула на Стерлинга.

«Да, Джеймс, я все еще носила серьги. Я носила их не из-за глупой надежды на то, что ты вернешься ко мне, но как память о любви, так много для меня значащей… несмотря на то что для тебя это не имеет значения».

— Вы должны позволить нам восполнить украденные драгоценности, — предложила Натали. — Я помню ожерелье и с вашей помощью составлю эскиз. И серьги…

— Благодарю вас, Натали, не надо. — Отказ Кэтрин был вежлив, но тверд. — Я не собираюсь восстанавливать ни то ни другое. И ожерелье, и серьги были символами далеких воспоминаний… и, я думаю, пришло время отпустить эти воспоминания.

— В таком случае вы должны позволить мне создать для вас что-то новое, — предложила Натали. — Символ нового воспоминания — о вашем первом посещении Иля, — созданный из всех цветов радуги.

После обильного ленча в летней столовой дворца хозяева острова удалились в кабинет Алена для краткого, но делового обсуждения поездки Натали в Париж, оставив Кэтрин и Джеймса наедине.

Последовало несколько минут молчания, в течение которых они встретились взглядами, и Кэтрин, не выдержав этой дуэли, подошла к окну. Она попыталась найти успокоение в завораживающей красоте пейзажа, но это было невозможно, потому что мысли ее были о Джеймсе, который встал у нее за спиной.

— Я удалюсь, как только вернутся Натали и Ален, — неизвестно кого успокаивая, сказал Джеймс. — Просто хочу с ними попрощаться.

— Попрощаться? — не поворачивая головы, прошептала Кэт, а сердце ее кричало: «Сколько еще раз мы должны прощаться, Джеймс?»

— Кэтрин?

Она обернулась, потому что привыкла всегда подчиняться его приказам, и встретила в глазах Джеймса такое участие…

— Можно посмотреть? — нежно спросил Джеймс, кивнув на повязку на шее Кэтрин.

Какую же боль приносила Кэтрин его нежность!

«Ах, Джеймс, прошу тебя, уходи!» — хотелось ей крикнуть.

Но Кэтрин понимала, что Джеймс не уйдет, пока она не исполнит его просьбу, и потому потянулась к пластырю на белоснежной коже. Однако ее обычно проворные пальцы, сейчас забинтованные и дрожащие от волнения, не слушались, а потому пластырь осторожно отлепили сильные и нежные пальцы Джеймса, тоже дрожавшие.

Джеймс убедился, что рана, как и сказала Кэтрин, неглубока. Острым тонким лезвием ножа грабитель сделал прямой, почти хирургически точный надрез на правой стороне шеи. Со временем шрам станет почти незаметным, но сейчас он был темно-красным свидетельством недавнего насилия.

Глядя на любимую, Джеймс почувствовал мощный прилив ярости к тому, кто осмелился ранить Кэтрин, и его охватило еще более сильное, но невозможное желание всегда быть рядом с Кэт и всегда защищать ее.

— Мне показалось раньше, когда ты описывала происшедшее, что ты не помнишь, как боролась с ножом, — произнес наконец Джеймс.

— Нет, я не помню борьбы, но я наверняка сопротивлялась. — Кэтрин отстранилась от таких мучительно-заботливых рук и прижала пластырь к шее.

— Ты должна быть очень осторожной, — ласково заметил Джеймс.

— Я и так осторожна, Джеймс, — мгновенно возразила Кэтрин, изумившись тому, с какой стремительностью и легкостью солгала.

Конечно же, она вовсе не была осторожной. Кэтрин ночи напролет бродила по темным улицам незнакомых городов, совершенно равнодушная к тому, кто ее окружает и каким опасностям она себя подвергает, полностью погруженная в мысли о том, как освободить свое сердце от воспоминаний о любви к Джеймсу.

— Хорошо. Я рад, — сказал Джеймс, сгорая от желания и понимая, что ему следует уйти как можно скорее — ради себя, ради своего сердца и, что было ясно по мученическому выражению сапфировых глаз, ради Кэтрин. — Ладно. Мне лучше уйти. По пути я отыщу кабинет Алена и попрощаюсь с ними.

— Джеймс… Спасибо, что позвонил и сказал мне об Алексе. Я поехала к ней… Алекса, наверное, тебе обо всем рассказала. — Кэтрин почувствовала новую волну боли, прочтя в виноватом взгляде Джеймса, что он действительно встречался с Алексой и все уже знает. — Как бы там ни было, мы теперь близки, очень близки, и я просто хотела поблагодарить тебя.

— Не за что.

— И еще, Джеймс…

— Да?

— Спасибо, что помог ей. Я должна была быть рядом, но меня не было… а ты был. Мне очень жаль, что я злилась на тебя за это.

Джеймс смотрел на женщину, которую всегда будет любить, и думал: жалеет ли она о другом? Жалеет ли Кэтрин о своем предложении Джеймсу жениться на Алексе? Жалеет ли, что их любовь стала лишь воспоминанием, которое пора забыть? Но вопросы эти являлись вопросами саморазрушения, потому что ответы на них были известны. С первой минуты, когда Кэтрин вновь увидела Джеймса, взгляд ее, казалось, говорил о том, что она устала от него. Ему стало ясно, что она уже далеко, очень далеко от их любви.

«Иначе и быть не могло, — сурово напомнил себе Джеймс. — Мне нечего предложить Кэтрин. И несмотря на то что я никогда не забуду и не хочу забывать, для милой Кэтрин будет лучше, если она сможет забыть нашу любовь».

И он тихо прошептал:

— Прощай, Кэтрин.

— Мне кажется, что Алекса не единственная сестра, у которой были очень близкие отношения с Джеймсом Стерлингом, — спокойно предположил Ален неделю спустя.

Они сидели на скале и любовались великолепными радугами над морем. Ален и Кэтрин приходили сюда каждый день после полудня, когда в лазурном небе еще сияло золотое солнце, но уже собирались грозовые облака. А потом начинался дождь, и они на это время прятались в увитой экзотическими растениями беседке. Молодые люди пережидали дождь посреди бушующей вокруг природной стихии. Как только дождь стихал, они возвращались на скалу, подходили к самому ее краю, чтобы видеть, где в море рождались радуги, противоположный конец которых уходил туда, в покрывавшие остров тропические джунгли, где находилась легендарная пещера с драгоценными камнями.

Каждый день Ален и Кэтрин приходили сюда разделить друг с другом восторг от великолепного зрелища радуг и поделиться тихими словами и нежными улыбками взаимопонимания. В обществе принца Кэтрин чувствовала себя раскованно и в безопасности. Ей казалось, что Ален очень похож на свой остров. Теплый, радушный, наделенный поразительной силой, приносящей исцеление. Здесь, в этом райском уголке, порезы Кэтрин затягивались гораздо быстрее, чем предсказывали ей врачи; к тому же, как ни странно, стало заживать и ее измученное сердце.

Все раны Кэтрин чудесным образом исцелялись благодаря чудодейственной силе прекрасного острова и его прекрасного принца.

И вот теперь ласково и осторожно Ален спрашивал Кэтрин о любви, тайну которой знали только она и Джеймс. Можно ли доверить тайну ее изболевшегося сердца доброму принцу? Кэтрин решила, что можно, и, оторвавшись от пленительного узора из радуг, посмотрела на Алена.

«Я поделюсь этим секретом и, возможно, другими, — подумала Кэтрин. — А как насчет ваших собственных страшных тайн, милый принц? Я знаю, они у вас наверняка есть, и они мучают вас, как бы искусно вы это ни скрывали в глубине ваших темных глаз. Поверите ли вы мне настолько, что расскажете о своих сокровенных секретах? Надеюсь, что так и будет. А тем временем я доверюсь вам».

— Ты прав, Ален, — медленно начала она. — Алекса не единственная сестра, у которой были близкие отношения с Джеймсом. Я сама когда-то очень сильно его любила…

Глава 24

Вашингтон

Сентябрь 1990 года

В Вашингтоне стояли необычно жаркие дни для середины сентября, но по утрам свежий, бодрящий ветерок уже дышал осенью. В душе Роберта, бежавшего трусцой вдоль Потомака и вдыхавшего полной грудью прохладный предрассветный воздух, терпкий аромат уходящего лета пробуждал воспоминания о любви. Предыдущая осень была опалена любовью. Макаллистер встречал с Алексой не одно такое же вот сияющее утро, нежно целуя ее и неохотно прощаясь, как только солнце озаряло хмурое небо.

Разумеется, дело было не во времени года. Любовь Роберта постоянно была с ним. Но сейчас, вдыхая этот воздух осени, Роберт снова почувствовал непреодолимое желание, с которым боролся все лето. Ему необходимо поговорить с Алексой, он хотел, чтобы Алекса снова показала ему ту женщину, коей себя представляла, — женщину, для которой их любовь была всего лишь игрой.

Роберт всем сердцем стремился к той женщине, потому что до сих пор, как он ни старался, как ни гнал от себя образ Алексы, ему виделся только образ любви.

Группе «Пенсильвания-авеню» предстояла длинная ночь съемок, и потому режиссер объявил, что у всех есть целый час на обед и отдых. Прошло только десять минут перерыва, когда в дверь гримерной Алексы постучал менеджер по сцене.

— Тут тебя хочет видеть сенатор Роберт Макаллистер, — восторженно объявил он.

— Сенатор Макаллистер? — удивленно переспросила Алекса.

— Точно! Сдается мне, он впервые у нас в гостях.

«Да, — подумала Алекса, — впервые известный политик посещает съемочную площадку „Пенсильвания-авеню“. Но почему он здесь? Может быть, пришел, чтобы наконец сказать мне правду? Или хочет снова начать с того, на чем мы расстались? Или, напротив, настолько непоколебим и скучен, что захотел немного развлечься?»

Какова бы ни была причина, Алекса не желала видеть Роберта. Слишком поздно выслушивать правду, которую она уже знала. Несмотря на то что когда-то Алекса так жаждала прожить всю жизнь, любя его, пусть даже только бесценными ворованными мгновениями, и несмотря на то что она все еще любит Роберта, но возобновить их отношения? Нет, это невозможно. Когда-то Алекса отдала свое сердце Роберту, и оно было в полной его власти. Но сейчас ее сердце — хрупкое, разбитое, подающее лишь признаки жизни, мучающееся приступами невыносимой боли — снова принадлежало только ей, и Алекса понимала, что должна защитить себя от новых ран.

Но что, если Роберт каким-то образом узнал о Кэти? Что, если его визит как-то связан с судьбой ее дочери? Эта страшная мысль заставила Алексу забыть о собственной боли, которую она испытает, увидев любимого.

— Так сказать сенатору, что ты его примешь?

— Да. Я встречусь с ним.

Прежде чем Роберт постучал в дверь гримерной Алексы, она сумела мобилизовать весь свой актерский талант и вспомнить те далекие времена, предшествовавшие любви, когда взгляд ее еще мог окатить сенатора строгим ледяным пренебрежением в ответ на его надменность.

Но Роберт вовсе не выглядел надменным! Взгляд усталых карих глаз был полон неуверенности и грусти. И изумрудный лед в ее глазах мгновенно растаял от вспыхнувшего в сердце жара, свидетельствовавшего о том, что угольки любви не угасли.

— Здравствуй, Алекса.

— Здравствуй, Роберт.

— Я хотел спросить… Я хотел узнать, не могли бы мы иногда разговаривать?

— О чем, Роберт?

— О нас.

Голос его был нежен, но слова падали словно тяжелые камни, и ноги у Алексы подкосились. Сделав неверный шаг, она опустилась в ближайшее кресло. Но и теперь тяжесть не ушла, развернув перед глазами мерцающий золотой занавес.

«Ах, Роберт, у меня нет сил говорить о нас с тобой. Когда-то я поклялась тебе, что, какой бы ни была правда, ты должен мне ее говорить, как доказательство нашей любви и доверия, но теперь… слишком поздно. Просто видеть тебя — это так больно…»

Роберт подошел к Алексе и отвел с ее лба прядь золотых волос. Этот жест был мучительно знаком им обоим, потому что был для них самым нежным выражением любви, так часто повторявшимся после страстных любовных ласк, когда Роберт хотел снова заглянуть в сияющие счастьем глаза Алексы.

— Алекса…

— Не надо! Прошу тебя. — Алекса подняла голову с гордым вызовом, и взгляд ее упал на прикоснувшуюся к ней руку. — Ты не носишь обручальное кольцо?

Роберт пришел сюда увидеть женщину, которая играла с ним, женщину, которая, если бы и заметила кольцо, никогда не стала бы о нем говорить. Но этой женщины здесь не было. Только Алекса — милая, беззащитная женщина, которую он так отчаянно любил.

— Ах, Алекса, — прошептал Роберт. — Неужели тебя волновало, что я ношу кольцо прошлой осенью? Я даже не думал о нем, дорогая. Мне очень жаль.

— Нет, это меня не волновало, — честно призналась Алекса, глядя в любимые глаза. — Но прошу тебя, Роберт, скажи мне, почему ты сейчас не носишь кольцо?

— Ты знаешь почему, — сказал Роберт, и в душе его затеплился огонек надежды. — Мы с Хилари разводимся. Я говорил тебе об этом в декабре, дорогая, в ту ночь, когда вернулся из Кэмп-Дэвида… в ночь, когда просил выйти за меня замуж.

— Но это была не правда!

«Это не могло быть правдой! — Протест поднялся из самой глубины сердца, разбудив утихшую было боль: сердце Алексы не сможет вынести известие, что она потеряла свою драгоценную дочь, потому что… — Нет!»

— В тот уик-энд ты не был в Кэмп-Дэвиде. Ты был в Далласе, с Хилари, в номере для новобрачных отеля «Мэншн». Роберт, я слышала твой голос!

— Нет, любовь моя. Я был в Кэмп-Дэвиде, пытаясь хоть как-то сосредоточиться на работе, хотя меня переполняла безумная радость оттого, что Хилари согласилась дать мне мирный развод. — Взгляд Роберта смягчился при воспоминании об этой ликующей радости, но в нем, как и в его голосе, появилось твердое выражение, когда Роберт снова заговорил:

— Расскажи мне, что она сделала. — «Расскажи мне, как Хилари разбила нашу волшебную радость».

— Она приехала в Роуз-Клифф в пятницу утром и сказала, что ты сообщил ей о нашей связи и о том, что спал со мной только из желания жестоко отомстить ей за супружескую измену, когда-то имевшую место. Еще сказала, что вы помирились и собираетесь провести уик-энд в Далласе — второй медовый месяц. И я позвонила… — Алекса была не в силах продолжать, потому что гневный взгляд Роберта красноречивее всех слов говорил о том, что все сказанное Хилари было отвратительной ложью.

— Она, наверное, записала мой голос. — Робертом овладела тихая ярость, как только он вспомнил. — Прежде чем я уехал в Кэмп-Дэвид, в моем офисе раздалось несколько телефонных звонков, но всякий раз, когда я брал трубку, ответа не было, хотя трубку и не вешали. — Роберт помолчал, пытаясь подавить растущую ярость, изумляясь ее силе и напору, а ведь ему следовало сейчас сказать теплые, ласковые слова своей любимой. — Наш брак с Хилари никогда не был настоящим браком. Мне следовало сказать тебе об этом, как и о том, что я собираюсь с ней развестись. Но я, как ты уже знаешь, этого не сделал. Я никогда никого не любил, кроме тебя, Алекса. Я никогда, ни одной секунды, дорогая моя, не переставал любить тебя, и мне кажется, я никогда не переставал мечтать, что каким-то образом однажды ты согласишься связать свою жизнь с моей.

Роберт коротко и судорожно вздохнул, увидев, как золотой локон снова упал на печальное лицо Алексы, как только она горестно склонила голову в ответ на его страстные слова любви. Неужели слишком поздно? Неужели она больше его не любит? Неужели Хилари все-таки победила? Роберт был уверен, что видел любовь в прекрасных изумрудных глазах, но теперь… Теперь Алекса, ушла глубоко в себя, и все, что Роберт сейчас мог сделать, это ждать, пока Алекса не объявит ему своего решения.

«Я все еще люблю тебя, Роберт! О-о, как я тебя люблю!» Сердце, так долго наполненное одной лишь болью, теперь рыдало, отчаянно желая снова наполниться любовью, только любовью. Но были и другие чувства, сильные, опасные и разрушительные, требовавшие своего места в нежном сердце Алексы: ярость, ненависть к Хилари, чье жестокое коварство обернулось для Алексы потерей ребенка.

Почувствовав, как ярость и ненависть отчаянно борются за то, чтобы утвердиться в ее измученном сердце, Алекса все же прислушалась к голосу своего израненного сердца, поняла, что оно предупреждает ее. Предупреждает и требует. Требует изгнать эти мстительные чувства, потому что даже вся ярость и ненависть мира не способна ничего изменить: она дала твердое обещание никогда не требовать возврата ей Кэти, и Алекса уже не нарушит своей клятвы.

Разбитое сердце Алексы отчаянно рыдало, моля о нежности и любви, того же хотел и ее разум. Но как может она одолеть разрушительную силу ненависти, охватившей ее? Алекса поняла, что жизнь в любви с Робертом так и останется лишь недостижимой мечтой…

Но тут, совершенно неожиданно, ее согрело далекое воспоминание о любви. Образ двенадцатилетней сестры, честные сапфировые глаза и мягкий голос всплыли в памяти Алексы, и с такой чистотой и яркостью, что она почувствовала, как гнев начинает магическим образом таять. Некоторое время она недоверчиво ждала, страшась, что злые чувства вот-вот вернутся, но этого не произошло. И Алекса наконец взглянула на человека, которого любила.

— Я думаю, нам следует простить Хилари, — спокойно проговорила она, повторяя те же слова, которые Кэт сказала ей много лет назад, и улыбнулась удивленному Роберту. — Такой совет дала мне однажды моя умненькая младшая сестра. Она сказала, что мы должны простить Хилари и пожалеть ее, потому что эта женщина, видимо, очень несчастлива, раз так жестока. Я хочу простить Хилари. Мне это необходимо, Роберт. И мне кажется, Хилари заслуживает сожаления, потому что никогда не узнает счастья, которое есть у нас. Я никогда никого не любила, кроме тебя. Джеймс был и остается моим замечательным другом, и здесь нет ничего, кроме дружбы, с тех пор как я полюбила тебя. Джеймс сопровождал меня в ту ночь на гала-представлении, потому что у меня не было сил находиться там одной, зная, что я увижу тебя с Хилари. Я никогда не переставала любить тебя, Роберт, ни на секунду.

— Ах, Алекса, я люблю тебя! — с чувством прошептал Роберт, беря в ладони ее прекрасное лицо.

Их взгляды встретились. В них светились счастье, любовь и радость победы над мрачными чувствами. Глаза были точным отражением чувств, и Роберт увидел во взгляде Алексы что-то новое, незнакомое, чего в них прежде не было. Когда он впервые посмотрел в глаза любимой, то увидел в них жестокое страдание, но теперь оно было побеждено чувством всепоглощающей любви; и все же где-то очень глубоко в душе Алексы оставались уголки боли и печали.

Милая, великодушная Алекса простила, но не могла забыть. Но когда-нибудь Алекса поделится своим горем, и они вместе исцелят ее печаль силой их любви. Но пока боль не исчезнет из этих любимых зеленых глаз, Роберт никогда не простит Хилари за ту страшную рану, которую она нанесла дорогой Алексе.

— Я люблю тебя.

— Ах, Роберт, я тоже люблю тебя.

Их истосковавшие губы с восторгом встретились, чтобы больше никогда не расставаться. Прошло несколько дивных минут, и Алекса прижалась к Роберту, замерев от счастья в его объятиях, где она и должна была всегда быть — в спокойной безопасности его сильных и нежных рук.

Роберт долго молчал, обнимая Алексу и зная, что теперь они вместе навеки. Наконец, обретя дар речи, он смог поделиться радостью, которая должна стать частью удивительного, непреходящего счастья.

— В июне Бринн и Стивен удочерили девочку. Джеймс тебе говорил?

— Нет. Как это замечательно для них!

— Просто великолепно, — подхватил Роберт, нежно целуя золотистые волосы. — Ах, Алекса, ты только дождись встречи с маленькой Кэти. Этим летом, когда я так невыносимо тосковал по тебе и не знал, как мне выжить, я поехал на уик-энд в Ричмонд, где увидел эту очаровательную малышку.

Сколько любви звучало в теплом голосе Роберта, говорившего о собственном ребенке! Алекса испугалась, что он может заметить охватившую ее дрожь, но отстраняться не стала, боясь выдать себя.

— Я говорил тебе когда-нибудь, родная, что мои обязательства перед обществом стали определеннее и тверже в тот самый момент, как я полюбил тебя?

— Нет, — прошептала Алекса; она не подняла глаз, и очень кстати, потому что взгляд ее мгновенно приобрел совсем иное выражение, как только Роберт продолжил свое признание.

— И после этого я был уверен, что сильнее эти чувства уже быть не могут. Но такое случилось в тот момент, когда я впервые взял на руки Кэти. Она так невинна, она как радостная надежда. Тогда я твердо пообещал, что не пожалею сил, чтобы сделать этот мир спокойным и желанным местом для такого бесценного существа.

«Ах, Роберт, я тоже дала твердое обещание нашей малышке, твоей сестре, своему сердцу и тебе».

Обеденный перерыв закончился слишком быстро. И Роберт, прежде чем покинуть гримерную, пошутил, что, если бы Алексе не надо было возвращаться на съемки, а ему — ехать домой за вещами, они могли бы прямо сегодня, в Роуз-Клиффе, начать новую, совместную жизнь, которая продлится вечность.

Роберту необходимо было забрать вещи и поговорить с Хилари. Он скрыл свой гнев перед Алексой, но при воспоминании о непонятной боли в ее глазах ярость так захлестнула Роберта, что он отказался от своего плана ехать в Арлингтон. Вместо этого он позвонил Хилари. Роберт больше никогда не хотел ее видеть и теперь, обуреваемый гневом, немного побаивался того, что может натворить при встрече с.бывшей женой.

— Хилари, я должен тебе это вручить.

Она едва узнала этот голос. Обычно звучный, богатый интонациями, сейчас он был пуст, леденяще холоден и лишен малейших намеков на теплоту и жалость.

— Я прекрасно знаю на собственном опыте, на какую ложь ты способна и до чего ты тщеславна, эгоистична и порочна. И все-таки я не представлял, до каких пределов коварства ты можешь дойти, чтобы добиться своего.

— Понимаю, я еще не подала на развод, Роберт. Я должна, была… и я подам. Обещаю!

— Нет, Хилари. Я сам подам на развод, и как можно скорее, — ответил Роберт, удивляясь тому, как хладнокровно он сдерживает свое бешенство. — Но позволь мне кое-что тебе пообещать, и поверь, уж я непременно сдержу свое обещание. Как только мы получим развод, как только я наконец освобожусь от тебя, я тут же женюсь на Алексе Тейлор, которую люблю всем сердцем.

— Томпсон! — окликнул Роберт человека, шедшего впереди.

Томпсон Холл обернулся, при виде сенатора приветливая улыбка расплылась на его широком лице. Роберт был яркой звездой на политическом небосклоне, и, как один из стратегов партии, Томпсон намеревался оказывать ему всевозможную помощь. Конечно, Холл прекрасно знал, что Макаллистер не очень-то и нуждается в помощи. Томпсон просто будет поддерживать его на блестящем пути к власти.

— Доброе утро, Роберт!

— Доброе утро. У тебя есть минутка?

— Для тебя? Всегда!

Они направились в офис Роберта, обсуждая какие-то пустяки, пока за ними не закрылась тяжелая дубовая дверь кабинета сенатора. Макаллистер сразу приступил к делу:

— Томпсон, мы с Хилари разводимся. Мой адвокат представит необходимые документы в окружной суд Арлингтона сегодня после обеда. Полагаю, что репортеры не преминут заметить, кто подает на развод, а потому хочу заранее предупредить тебя и службу по связям с общественностью. Сомневаюсь, что это событие вызовет лишь небольшую волну любопытства, а потому считаю, что ответ должен быть приготовлен заранее.

— Ответ? А какой тут может быть ответ?

— Что ты скажешь насчет правды? Мы с Хилари решили развестись почти десять месяцев назад. Мы оставались вместе до конца мая в основном из-за торжеств в честь Сэма и с тех пор живем раздельно.

— Роберт, ты должен хорошо все обдумать и отказаться от развода.

— Что?

— Развод с Хилари очень неразумен с политической точки зрения. Ты уверен, что после этого сможешь достаточно скоро подняться в глазах общественности?

— Я говорю тебе об этом, Томпсон, не потому, что спрашиваю твоего совета, а потому, что хочу дать совет тебе. Брак распался. Страна достаточно развитая, чтобы принять это, если же нет…

— Что, если нет?

— Если нет, то есть множество путей, которыми я мог бы помочь в пропаганде наших общих взглядов на судьбы нации и борьбу за мир.

— Ты шутишь…

— Нисколько. — Решительным жестом Роберт дал понять, что предмет обсуждения закрыт, и непринужденно улыбнулся. — Вероятно, мне следует сказать и еще кое-что сейчас, чтобы дать тебе время прийти в себя, поскольку подобные откровения очень трудно до тебя доходят: сразу же после развода я намерен жениться на Алексе Тейлор.

— Алексе Тейлор? Звезде из «Пенсильвания-авеню»?

— Да. — Роберт помолчал, унимая дрожь в голосе, прежде чем продолжить; он не любил лгать, чем бы ни диктовалась ложь, но в данном случае это было очень важно для Алексы, а потому Роберт с легким сердцем сказал:

— Наши отношения начались летом. Уже после того, как я ушел от Хилари. Мы постарались сохранить наши отношения в тайне и хотим, чтобы так оно и оставалось как можно дольше.

Из кабинета сенатора Томпсон Холл вышел покачиваясь, словно получил смертельный удар. Разумеется, удар был нанесен всей политической партии, но для Томпсона он имел еще и сугубо личный характер. В качестве советника президента США Холл получал бы в свои руки огромную власть, но если карьера Роберта Макаллистера ломалась из-за каких-то неразумных чувств…

Нужно действовать. Томпсон подумал о том, что надо собрать наиболее влиятельных лидеров партии и обсудить ситуацию с Робертом. Уже сам развод с дочерью Сэма Баллинджера достаточно скверная штука, но женитьба на актрисе — это политическое самоубийство! Да, разумеется, Алекса Тейлор знаменита и чрезвычайно популярна. Да, в США уже имелся подобный прецедент, но актеры Рейганы[19] пришли из другой эпохи, из истории Голливуда. И Томпсон даже себе не осмеливался признаться в том, насколько Алекса не подходит на роль жены главы государства.

Он понял, что единственной оставшейся его надеждой была сама невеста. Холл понял, что к ней надо будет подойти очень осторожно, дипломатично, и сделать такую попытку должен именно он — Томпсон Холл…

Алекса как раз собиралась покинуть студию, когда позвонил Томпсон. Она не была с ним знакома, но прекрасно знала о том, какую важную роль играет Холл в партии, так же как знала и о том, что Роберт собирался рассказать ему о своей разводе и их свадьбе. Томпсон попросил о встрече с Алексой наедине, и она ответила, что Роберта допоздна не будет дома, и объяснила, как добраться до Роуз-Клиффа.

— Мисс Тейлор, стране нужен Роберт Макаллистер.

— Я знаю, мистер Холл.

— Надеюсь, что так. Это несколько облегчает мою миссию.

— Вашу миссию? — тревожно переспросила Алекса.

— Я хочу просить вас пересмотреть свои планы выйти замуж за Макаллистера.

— Понимаю. Вы убеждены, что я помешаю политической карьере Роберта?

— Боюсь, что так. Вы актриса, мисс Тейлор. И хотя ваш образ жизни может пленять и очаровывать средних американцев…

— Этот образ жизни неприличен для будущей первой леди? Много секса и наркотиков?

— Алекса, — терпеливо стал объяснять Томпсон, в голосе которого звучала снисходительность, — когда Роберт начнет кампанию за пост президента страны, другая партия не пожалеет никаких средств, чтобы раскопать мельчайшие подробности вашей жизни. Нехорошие парни понимают, что открытие некоторых скандальных подробностей вашего далекого прошлого — фотографии в обнаженном виде, когда вы были начинающей актрисой, эксперименты с наркотиками — это единственный шанс свалить Роберта. Они знают, что не найдут скелетов в платяном шкафу сенатора, поэтому исследуют до мельчайших подробностей вашу жизнь.

— Не найдут скелетов и в моем шкафу, Томпсон, — так же терпеливо ответила Алекса, обращаясь к Холлу по имени и великолепно подражая его снисходительному тону. — Я не употребляю наркотики и никогда ими не баловалась. Мне очень повезло с карьерой: я никогда не шла на компромиссы.

— Значит, любой фрагмент вашей жизни может быть воспроизведен перед народом Америки? Потому что так оно и будет.

— Любой фрагмент. Да.

— Что ж, великолепно, у меня гора с плеч свалилась! — Томпсон широко улыбнулся, но то была улыбка опытного политика, неискренняя, нисколько не смягчившая впечатления от того, что он сказал далее:

— В таком случае вы не будете возражать, если я проведу в отношении вас расследование.

— Вы… что сделаете?

— Проведу расследование. — Улыбка исчезла с лица Томпсона, а в голосе появилась угроза. — О, вы, по всей видимости, возражаете? И это дает мне повод предположить: все-таки что-то можно найти.

— Нет. Однако я возмущена вмешательством в мою личную жизнь и полагаю, Роберт тоже не станет этого терпеть.

— Сенатор будет раздосадован как черт, но он стерпит. К слову сказать, я надеялся, этот разговор останется между нами, но, если вы хотите, чтобы Роберт знал, я без особого труда смогу объяснить причины, вынудившие меня так поступить. Как я уже сказал, мы должны знать заранее, нет ли чего-то такого, о чем вы давно забыли и что, будучи поданным определенным образом, вызовет большой скандал. Зная о таких фактах, мы сможем предотвратить негативные последствия и представить достойную версию истории. Роберт посчитает мои действия преждевременными и придет в ярость оттого, что я предполагаю найти нечто, побуждающее вас пересмотреть свои планы на брак, но он прекрасно понимает, что тщательное изучение вашей биографии будет проведено в любом случае. Таким образом, мисс Тейлор, я изложил свои аргументы в пользу расследования, а каковы ваши доводы против расследования?

— Меня оно раздражает. И только. Так что проверяйте меня.

— Вы расскажете о нашем разговоре Роберту?

— Полагаю, что нет, но при условии: вы первой поставите меня в известность, если откопаете нечто сомнительное.

— Я скажу вам об этом первой, но тоже при условии: если обнаружится нечто, что, по моему мнению, сможет повредить карьере Роберта, вы обещаете серьезно пересмотреть свои планы на брак.

— Мне легко дать такое обещание, мистер Холл, потому что я знаю, что вы ничего не найдете.

— В таком случае я буду первым, кто пожелает вам всего наилучшего в семейной жизни.

— Благодарю вас, — улыбнулась Алекса и тут же полюбопытствовала:

— Сколько времени займет расследование?

— Несколько месяцев. Но к Рождеству оно точно будет завершено.

«Вы действительно хотите найти что-то, не так ли, Томпсон Холл?» — подумала Алекса, слушая удаляющийся шум мотора машины Холла, а затем звук тормозов, когда он вошел в первый опасный поворот на слишком большой скорости.

Каким бы мастером политических игр ни был Холл, но глаза выдали его, когда он обещал первым пожелать счастья, если только не обнаружится ничего существенного. Алекса понимала, что не нравится Холлу и никогда не понравится, но каким-то странным образом увидела в его враждебности пользу для себя. Томпсон будет копаться в прошлом Алексы так, как это делал бы враг: методично выискивая изъяны в ее биографии, ничего не упуская, хватаясь за любую зацепку.

Если ее столь тщательно скрываемой тайне суждено быть раскрытой, скрупулезное расследование это сделает. Но если сокровенный секрет останется нераскрытым, Алекса сможет навсегда забыть о своих тревогах. Она будет знать, что Кэти в безопасности и всегда будет в безопасности, так же как и собственная жизнь Алексы и ее любовь к Роберту.

Томпсон сказал, что расследование завершится к Рождеству. Но не поймет ли она еще задолго до Рождества, что должна отказаться от Роберта и их любви? Через три недели они проведут уик-энд в Ричмонде, с Бринн, Стивеном и Кэти. Не почувствует ли в этот уик-энд Алекса, что должна попрощаться с Робертом, чтобы защитить себя от муки всегда быть лишь гостьей в жизни своей любимой дочери?

Глава 25

—Добро пожаловать! — Карие глаза Бринн сияли счастьем. — Мы со Стивеном так рады за вас обоих!

— Спасибо, Бринн. Мне очень повезло, — спокойно ответила Алекса, пытаясь сосредоточиться, но думая только о том, что драгоценная малютка находится совсем рядом.

Алекса сжала кулаки, засунула их поглубже в карманы пальто, держась на расстоянии от Роберта. Пальцы уже предавали Алексу (на гала-представлении!), похолодев и впившись в ладонь спутника, и она знала, что сейчас может произойти то же самое, если только любимый возьмет ее за руку, дрожавшую от радости и страха.

— Это мне повезло, — возразил Роберт.

— Это уж точно, Роберт! — согласилась Бринн с очаровательной сестринской иронией. — И не забывай об этом!

— Не забуду. Никогда, ни на секунду, — добавил он нежно, обращаясь к Алексе. — Но мы горим нетерпением лицезреть твоего мужа и вашу дочку. У меня такое впечатление, что они где-то вместе.

— Естественно. Они в комнате Кэти.

— Как ты вскоре убедишься, Алекса, по всем этим игрушкам, одеялам и подушечкам, определение «комната Кэти» применимо к любой комнате в этом доме, — пояснил Роберт.

— Вполне справедливо, — рассмеялась Бринн. — Но сейчас Кэти находится в своей спальне. Папочка, который не имеет возможности проводить с дочерью напролет каждый день, не сомкнув глаз, играет с ней с самого рассвета. Сейчас он старается убедить дитя, что непродолжительный сон — совсем неплохая идея. Стивен уже довольно давно там, и это означает только одно: доводы его недостаточно убедительны, несмотря на то что Кэти уже совершенно сонная.

— Настолько сонная, что ее большие карие глаза наконец-то сомкнулись, несмотря на нечеловеческое усилие воли продолжить игру, — добавил появившийся в прихожей Стивен. — Я пообещал Кэти, что, как только проснется, она сразу увидит своего дядюшку Роберта и познакомится со своей тетушкой Алексой.

— Со стопроцентной вероятностью можно предположить, что мы со Стивеном до пробуждения Кэти только о ней и будем говорить, — смущенно добавила Бринн.

— В этом нет ничего удивительного, — заметил Роберт.

— Я понимаю, что нет. Но, с другой стороны, нам страшно хочется услышать о вас и ваших планах.

— Наши планы просты и замечательны. Мы с Алексой собираемся провести остаток жизни вместе. И хотим пожениться в День святого Валентина.

— Очень романтично, — улыбнулась Бринн. — И возможно, более благоразумно, чем прежний план жениться сразу же после развода.

— Да, — согласился Роберт, как согласился и две недели назад с доводами Алексы.

Женитьба сразу же после получения развода, по ее словам, могла привлечь к себе общественное внимание, которого они столь тщательно избегали. А в феврале закончатся сезонные съемки «Пенсильвания-авеню», и Алекса сможет все свое время посвятить долгожданной роли жены. Нельзя не учитывать и того, что развод Роберта и Хилари Макаллистер состоится девятнадцатого декабря — в годовщину смерти Марион и Артура Стерлинг.

Мужчины отправились купить вина к ужину. Женщины были на кухне: Бринн раскатывала пирог, а Алекса просто смотрела.

— Как твоя сестра? — час спустя поинтересовалась Бринн.

— У нее все хорошо, — спокойно ответила Алекса, хотя слова «твоя сестра» вызвали в ней теплую волну.

Волна была ласковой, приятной, потому что со времени последнего приезда Кэтрин в Роуз-Клифф они постоянно общались через океан по телефону. Алекса рассказала сестре правду о Роберте, что именно он был ее тайной любовью и отцом ее ребенка; Кэт приняла непростое решение сестры проститься с любовью, сочувствовала и желала, как всегда, Алексе счастья. — Мне кажется, Кэт тоже влюбилась. Думаю, что она полюбила Алена Кастиля.

— Принца острова Радуги? В самом деле?

— Да, правда. Она сейчас в турне по Европе, и насколько я понимаю, Ален не пропускает ни одного концерта Кэтрин, а те редкие дни, когда нет выступлений, они проводят во дворце. — Алекса улыбнулась. — Голос ее звучит совершенно счастливо, и мне кажется, их отношения достаточно серьезны.

— Я помню, как сильно принц понравился Марион и Артуру, с каким восторгом они рассказывали о его галантности и обаянии. Кажется, они находили Алена великолепным.

— Да, я тоже так думаю, — согласилась Алекса и нахмурилась. — Но я сомневаюсь, стоит ли Джеймсу говорить о Кэт и Алене, потому что уверена, любое упоминание об Иле вызовет у него горькие воспоминания о трагедии.

— Так ты ему не сказала?

— Нет, да у меня и не было случая. Несколько месяцев его нет в стране: он ведет какие-то очень важные переговоры в Колумбии. Джеймс даже не знает о нас с Робертом.

— Могут возникнуть проблемы? Вы с Джеймсом…

— Нет, никаких проблем не будет. Мы с Джеймсом очень близкие друзья.

— Как он, Алекса? — неожиданно спросила Бринн. — Мы тоже раньше были близки с Джеймсом, но после смерти Марион и Артура он сильно изменился. Уверена, Роберт сказал тебе, что именно Джеймс устроил нам удочерение Кэти, даже сам привез ее к нам. — Бринн вздохнула. — Он так много сделал для нас со Стивеном. Мне очень хотелось бы помочь Джеймсу. Как думаешь, что бы я могла сделать?

— Не знаю, Бринн. Джеймс всегда был очень замкнутым человеком, а после гибели родителей совсем ушел в себя… — Алекса запнулась на полуслове, услышав самый замечательный звук на свете — звук, который способна услышать только мать, — звук, который услышали и Алекса, и Бринн одновременно.

— Ты тоже?.. — спросила Бринн.

— Кажется, да.

— Даже Стивен не всегда слышит… Я должна подойти к Кэти, пока она не проснулась окончательно и не испугалась.

Бринн уже наполовину сделала узор на вишневом пироге, но бросила это ставшее второстепенным занятие и поспешила вымыть руки, прежде чем отправиться к Кэти.

— Я была бы рада пойти и успокоить ее, — тихо предложила Алекса. — Если только это ее не испугает.

— О, спасибо. Нет, она не испугается. Такое впечатление, что Кэти точно и безошибочно определяет людей, которые ее любят. — И добавила с гордостью и любовью:

— Я совершенно уверена, что ты тоже полюбишь нашу малышку.

— Я в этом не сомневаюсь.

— Отлично. Тогда я закончу пирог, а ты займешься Кэти. Ее комнатка наверху, вторая дверь налево.

Вернувшись из своих сказочных снов в спокойную и счастливую реальность, Кэти проворковала привет освещавшему ее комнату солнышку. Постояв минуту в дверях, Алекса послушала издаваемые дочкой веселые звуки, потом на ватных ногах подошла к розово-белой кроватке.

«О, да ты очень хорошенькая, да?» — безмолвно спросила она, глядя сквозь пелену слез на улыбающуюся малышку. В красивом личике Кэти Алекса увидела черты Роберта. Роберта и Бринн, и если бы кто-нибудь пригляделся к девочке повнимательнее, он наверняка заметил бы и тонкие черты самой Алексы, хотя сама она этого не видела.

«Такая хорошенькая и такая счастливая!» — подумала Алекса, глядя на улыбающуюся Кэти, в карих любопытных глазах которой сияло беспечное «здравствуй!» новому, смотревшему на нее с любовью лицу. Лицо Алексы, разумеется, было незнакомо Кэти. Даже если бы крошка и могла запомнить лицо, взглянувшее на нее с такой же любовью в первые минуты после ее рождения, в памяти ребенка запечатлелся бы образ с черными волосами и голубыми глазами, но не женщина, которую она видела сейчас.

«Никаких тебе забот, моя дорогая! — пожелала Алекса. — Только счастья, моя маленькая любовь». И, разлепив наконец пересохшие губы, она прошептала:

— Здравствуй, малышка Кэти.

Шепот Алексы был наполнен той же нежностью, с какой она говорила с дочерью сразу же после ее рождения, в те несколько драгоценных мгновений, что они были наедине. При звуках мягкого, ласкового голоса Алексы на лице Кэти появилось выражение замешательства, недоумения, а ее большие удивленные глаза пристальнее вгляделись в склонившееся над ней незнакомое лицо.

«О, неужели это возможно? Неужели она узнала меня?» — поразилась Алекса, и горячие слезы потекли по ее щекам. Она осторожно, очень бережно взяла дочь из кроватки и заключила в свои объятия. Кэти продолжала внимательно изучать лицо Алексы, ее крошечные ручки потянулись к мокрым от слез щекам.

— Ах Кэти, Кэти! — прошептала Алекса, в ее полном любви голосе слышались недоумение, замешательство, а не счастье и не радость.

«Я не должна больше произносить ни слова, — сказала себе Алекса. — Не хочу беспокоить Кэти, смущать ее, печалить — ни на минуту, даже если…»

Значило ли это, что она все же прощается с Робертом и их любовью? До сегодняшнего дня Алекса часто задавалась вопросом, не следует ли ей покинуть любимого, чтобы защитить себя и свою тайну? Теперь она точно знала: в этом нет необходимости. Величайшее счастье видеть Кэти перевешивало тяжесть потери.

С того самого момента когда Алекса узнала о беременности, любое принимаемое решение было направлено на то, чтобы ее ребенок был счастлив. А не лучше ли Кэти никогда больше не слышать голоса Алексы? Не станет ли для Кэти «тетушка Алекса» постоянным источником беспокойства?

Она не произнесла больше ни слова, просто прижала к себе дочурку, целовала ее темные кудряшки и, покачивая, запоминала тепло Кэти, ее запах, ее сладость и боролась со страхом, что подобных мгновений больше никогда не будет.

Так и застала их Бринн. Какое-то время она просто смотрела, радуясь удивительной взаимной нежности двух этих только что узнавших друг друга существ.

«До чего же милая и любящая эта Алекса! — думала Бринн, наблюдая за трогательной сценой и вспоминая доброту Алексы в ту кошмарную августовскую ночь. — Как же повезло Роберту, что он встретил такую женщину! Наконец-то счастье улыбнулось моему любимому брату».

Радость за Роберта и Алексу заставила Бринн невольно вспомнить и о своем. До чего же благословенна судьба! Чудо-Кэти была щедро подаренным счастьем. Но, словно и этого было недостаточно, с Бринн произошло еще одно маленькое чудо: в теле ее затеплилась крошечная новая жизнь.

Бринн никому не сказала об этой новой жизни — только Кэти.

«Ах Кэти, Кэти! У тебя будет младшая сестричка или братик. Как насчет сестрички? Да, я тоже так думаю. И еще я думаю, мое маленькое бесценное чудо, — добавила Бринн, сама удивляясь своей уверенности, — что это дитя появилось во мне благодаря тебе. Может быть, оно чувствует, сколько радости и любви испытываем все мы, потому что у нас есть ты, моя маленькая Кэти?»

Плоду Бринн было два с половиной месяца — ровно столько же, сколько сейчас Кэти: сокровище любви было зачато именно в ночь рождения Кэти, после звонка Джеймса, когда они со Стивеном позабыли от счастья о мерах предосторожности, которые теперь постоянно применяли, дабы не испытывать боль возможной очередной потери. Ребенок уже на шесть недель прожил дольше, чем дети, ранее потерянные Бринн, и доктор был настроен очень оптимистично, но Бринн все же еще ничего не говорила Стивену. И не скажет, пока не убедится окончательно, а это произойдет, возможно, гораздо раньше, чем ее тайна станет заметна.

— Что-то не слышно беспокойного ребенка, — тихо сказала Бринн.

Как только ее голос разбил этот волшебный миг, Алекса, совершенно потерявшая чувство времени, на какое-то мгновение смутилась. Но совсем другая реакция была у Кэти. При звуке голоса Бринн ее карие глазки заблестели, милое личико вспыхнуло, и крошка повернулась точно на этот звук, так хорошо ей знакомый, — звук материнского голоса.

— Она совсем не беспокойная, — возразила Алекса, тут же взяв себя в руки и пристально всматриваясь в Кэти: смутное беспокойство, возникшее при звуках ее голоса, было совершенно забыто.

— Она всегда такая, — сказала Бринн, принимая у Алексы развеселившуюся дочь.

— Ну, как тут моя маленькая девочка? Хорошо поспала? Ах, Кэти, Кэти, посмотри на свои розовенькие щечки! Тебе нужно было как следует отдохнуть, потому что вы с папочкой уж очень долго резвились, да?

Какое-то время она радостно ворковала с Кэти, после чего снова взглянула на Алексу. И тут же на милое лицо Бринн легла тень.

— Алекса, ты плакала?

— Слезы счастья, Бринн. Я так счастлива за тебя и Стивена… и за Кэти.

— Спасибо тебе, — прошептала Бринн, в глазах которой тоже появились слезы. — Я до сих пор не могу поверить в это чудо. Сердце мое замирает при каждом телефонном звонке.

— Но я считала, что удочерение было закрытым. Джеймс наверняка предпринял все меры, чтобы биологическая мать не могла разыскать девочку.

— Да, это так. Но все же…

— Кэти — твоя дочь, Бринн, — со спокойной уверенностью произнесла Алекса и повторила про себя: «Я дала обет любви, и я никогда его не нарушу».

Сейчас она уже говорила своим обычным голосом, а не тем особенным, каким только что беседовала со своей маленькой дочерью, видя на личике Кэти полное умиротворение. Убежденная в том, что ей не придется прощаться с Кэти, скрывая свое волнение, Алекса сказала:

— Она твоя дочь, Бринн.

Джеймс вернулся из Колумбии первого ноября. Единственной интересной весточкой в ожидавшей его почте была записка, доставленная персонально и датированная двумя неделями раньше: «Джеймс, у меня есть прекрасные новости. Позвони мне. С любовью, Алекса». Она не стала раскрывать свои новости по телефону, но через тридцать минут после звонка Джеймса уже стояла на пороге его дома в Инвернессе.

— О, Джеймс, чем я могу тебе помочь? — воскликнула Алекса, увидев друга; он выглядел таким изможденным: красивое лицо осунулось, темно-голубые глаза поблекли.

— Помочь мне?

— Ты столько для меня сделал, и я…

— Алекса, я в полном порядке. Просто чертовски устал. — Джеймс попытался улыбнуться, но у него не получилось, потому что он совсем отвык улыбаться, и честно признался; — Вообще-то переговоры идут довольно успешно. Если все пойдет нормально, нам удастся подписать соглашение до Рождества.

— Ах, отлично! Было бы замечательно, если бы ты приехал сюда на Рождество.

— Итак… выкладывай свои потрясающие новости.

— Мои прекрасные новости заключаются в том, что мы с Робертом собираемся пожениться в День святого Валентина. И хотим, чтобы ты был свидетелем, так же как Кэт и Бринн будут…

— Он знает?

— Нет, Роберту ничего не известно. И я никогда ему не скажу.

— Он должен знать, Алекса.

— Я не могу ему сказать. Думала, что когда-нибудь смогу, но две недели назад мы ездили в Ричмонд навестить Кэти. Роберт так ее любит, а Кэти любит Роберта: такое впечатление, что они оба каким-то образом что-то чувствуют. Но они не знают и никогда не узнают, и только таким образом их любовь навсегда останется радостной и беззаботной. Я слишком люблю Роберта, чтобы сказать ему. Лучше распрощаюсь с ним навеки, нежели причиню такую боль.

Алекса пожала плечами так, будто Джеймс мог не понять, но он ее прекрасно понял: «О да, Алекса, я знаю все о том, что значит слишком любить человека, не желая причинить ему боль или опечалить. Именно поэтому я простился с Кэтрин, которую любил… люблю слишком сильно».

— Ах, Алекса, — вздохнул он.

— Что, Джеймс?

— Я лишь смутно помню времена, когда все казалось ясным и наполненным счастьем. Эта память о таком далеком, что я порой сомневаюсь, существовало ли это время на самом деле?

— Безусловно, существовало и настанет снова. Все к лучшему, Джеймс, — для нас обоих. Так должно быть, — твердо заверила Алекса, и прекрасная мечтательная улыбка предшествовала ее спокойному признанию. — Все будет гораздо лучше к Рождеству.

— Алекса, ты уже второй раз упоминаешь Рождество. Тому есть причина?

— Да, вообще-то несколько причин. Прежде всего ты будешь здесь, вернувшись с триумфом из Колумбии. И Кэт приедет, потому что собирается выступить на традиционном рождественском концерте в Белом доме. И мои родители будут здесь. Я очень хочу, чтобы ты с ними познакомился.

— Мне бы тоже этого хотелось.

— Отлично. Я рада. И Роберт к тому времени разведется. — Алекса счастливо улыбнулась, заставив себя удержать эту сияющую улыбку на лице, сообщая Джеймсу следующую причину:

— И к Рождеству, как бы сильно он ни желал это признать, а возможно, мне он и не признается, Томпсон Холл выяснит, что я абсолютно подхожу такой политической звезде, как Роберт.

— О чем ты?

— Ты ведь знаешь, кто такой Томпсон Холл, да?

— Разумеется.

— Ладно. Он проверяет меня на предмет того, не стану ли я помехой в блестящей карьере мужа. Сначала это меня ужасно разозлило, но потом я поняла: в любом случае, рано или поздно, кто-нибудь займется подобным расследованием, и самым лучшим рождественским подарком для меня будет известие о том, что никто и никогда не узнает о Кэти.

— Но мы уже знаем об этом. Кроме доктора Лоутона, чья врачебная этика не подвергается сомнению, о твоей беременности знают только люди, которые очень сильно тебя любят. То же самое относится к людям, знающим о твоих отношениях с Робертом. — Джеймс внимательно всматривался в изумрудные глаза Алексы и, увидев, что она не выдержала его испытующего взгляда, забеспокоился. — В чем дело, дорогая?

— Хилари знала о нашей связи.

— Что-о?

— Да, это жестокая и коварная Хилари подстроила наш разрыв.

— Она знала о вас до того вечера на гала-представлении?

— Да. Хилари — потрясающая актриса, не правда ли? Возможно, если бы ты держал ее руку в тот вечер, то тоже почувствовал бы лед. — Алекса смягчила тон, пытаясь погасить пылавший в глазах Джеймса гнев. — Конечно, не исключено, что руки Хилари всегда холодны, как ледышки.

— Это же все меняет, Алекса!

— Хилари ничего не знает о ребенке. Она уверена, что наши отношения с Робертом благополучно распались. И ты не хуже меня понимаешь, что в противном случае она бы всю весну околачивалась здесь. Кроме того, Джеймс, если бы Хилари о чем-то и пронюхала, она не стала бы скрывать подобную сенсацию столь долго.

— Ты так думаешь? Ты так быстро забыла о поразительных способностях своего давнего врага? Мне кажется, если исходить из твоих рассказов о Хилари-подростке, вполне правомерно предположить, что она может придержать информацию и нанести точный удар в самый нужный момент. Например, в день вашей свадьбы. Или же, есть шанс, — в день номинации Роберта на президентский пост. А может быть, и в день его инаугурации. Ты уверена, что Хилари, стремясь расстроить ваши с Робертом отношения, остановится перед тем, чтобы разрушить жизнь Бринн, Стивена и Кэти?

— Хилари не знает!

— Ты не можешь в этом быть уверена на сто процентов. Черт возьми, Алекса, ты забыла, почему отдала девочку Бринн и Стивену? С ними жизнь ее будет безопасна, счастлива и ее не коснется скандал или неуверенность, помнишь? Ты хочешь, чтобы о Кэти узнали как о ребенке, стоившем его отцу президентства?

— Нет! Этого никогда не случится, Джеймс. Я не допущу, — тихо и убежденно сказала Алекса. — Если Хилари знает (хотя я убеждена, что она не знает), то не станет хранить молчание. Я действительно знаю Хилари и более чем уверена, что я — единственный человек, которому она по-настоящему желает зла. К тому же я нисколько не сомневаюсь, что величайшим для нее наслаждением будет расстроить наш с Робертом брак. Следовательно, Хилари постарается нанести удар до окончания бракоразводного процесса.

— И?..

— И если она все же отправится к Томпсону, Холл мне сообщит об этом. Мы с ним договорились: как только он откопает что-то существенное, известит меня первой и попытается убедить не выходить замуж за Роберта.

— И?..

— Если Томпсон Холл откроет что-либо, хотя бы отдаленно связанное с Кэти, я распрощаюсь с Робертом.

Джеймс знал, что так оно и будет. Такой же непреклонный взгляд прекрасных изумрудных глаз он уже видел — в день, когда Алекса попросила помочь в удочерении ребенка. Взгляд, красноречиво свидетельствующий о том, что Алекса сдержит свое твердое обещание, несмотря ни на что, пусть даже ценой собственного великого страдания.

Глава 26

Остров Радуги

Декабрь 1990 года

Ален и Кэтрин сидели на своей любимой, нависшей над морем скале и наблюдали, как сверкающие радуги постепенно угасают в розовых зимних сумерках. Как это часто бывало, оба смотрели молча, очарованные совершаемым перед ними волшебством. Но в этот теплый вечер молчание было непривычно напряженным, беспокойным, омраченным тревожным выражением, застывшим на лице Алена.

Менее чем через частный самолет принца умчит ее в Париж, откуда Кэтрин улетит в Вашингтон. Они расставались на десять дней — самая долгая разлука с начала их нежной любви. Кэтрин казалось, что Алена беспокоит именно это надвигающееся расставание, но она также чувствовала, что существует еще какая-то причина такой подавленности Алена. Кэтрин знала, что он обязательно скажет об этой причине, потому что в их любви не существовало тайн друг от друга.

— Ален? — тихо позвала Кэтрин.

— Я хочу, чтобы за время нашей разлуки ты кое над чем подумала.

— Хорошо, — согласилась она, с некоторым удивлением прочтя во взгляде принца неуверенность. — Над чем же? — улыбнулась Кэтрин.

— Я хочу, чтобы за время нашей разлуки ты подумала, согласна ли выйти за меня замуж?

— Ах Ален! — Удивленный взгляд Кэтрин засветился счастьем, прежде чем ответ слетел с ее уст. — Мне не требуется десяти дней на размышление. Да, я выйду за тебя замуж.

— Правда?

— Разумеется, выйду, — повторила Кэтрин, бросаясь в его объятия. — Я люблю тебя, Ален.

— И я люблю тебя, Кэтрин, — прошептал Ален, лаская губами ее шелковистые волосы. — Я люблю тебя и следующие десять дней буду очень по тебе скучать.

— Я тоже буду скучать, — призналась Кэтрин и с улыбкой напомнила:

— Но ты будешь очень занят с друзьями, которых игнорировал все это время.

— А ты прекрасно проведешь время, отправившись с Алексой к своим родителям. — Ален тоже улыбнулся и ласково пообещал:

— И это будет последнее Рождество, которое мы проведем вдали друг от друга.

Обещание звучало нежно и мило, но Кэтрин вдруг почувствовала какое-то ледяное дуновение — словно ожили забытые призраки прошлого: ровно год назад, в то же самое воскресенье в декабре, Джеймс дал Кэтрин точно такое же обещание.

— Да, последнее Рождество в разлуке, — повторила она, все еще содрогаясь от леденящих прикосновений призраков ее первой любви.

Их прекрасная, уединенная любовь с Джеймсом была тайной, и когда она умерла, об этом знали только они двое. Такая таинственность теперь напугала Кэтрин, словно скрываемая любовь была обречена, а Кэт хотелось, чтобы их теплая, нежная любовь с Аленом длилась вечно.

— Могу я сказать Алексе и родителям, что мы решили пожениться?

— Конечно. А я могу сказать Натали? Она так обрадуется! Она уже считает тебя своей сестрой.

— О да, пожалуйста, скажи ей.

— Натали наверняка захочет заняться дизайном твоего обручального кольца.

— Да, конечно, почему бы и нет? — Кэтрин засмеялась. — Натали одаренный дизайнер. Она могла бы придумать потрясающее обручальное кольцо — настоящее произведение искусства, но…

— Но, Кэтрин, кольцо должно быть таким, как ты хочешь. — Ален спокойно ответил на не высказанное беспокойство о том, что дизайн Натали может быть замечательным, но не в их стиле.

— И как хочешь ты.

— Я думал, возможно, это будет букет изумрудов и рубинов.

— Я люблю тебя, — ответила Кэтрин на его легкую иронию.

Букет изумрудов и рубинов, разумеется, будет выглядеть ужасно, но Ален просто предлагал нечто, как можно более далекое от очевидного решения: к изумительным синим глазам Кэтрин более всего подошли бы изумительные синие сапфиры. Кэтрин рассказала Алену о сапфирах, которые она уже получила как символ любви — от матери и от Джеймса, и сейчас поняла, что ирония Алена была деликатным напоминанием, что он никогда не подарит ей камни, которые будут бередить затянувшиеся раны.

— Я тоже люблю тебя, Кэтрин. — И, немного помолчав, признался:

— Вообще-то я уже думал о твоем обручальном кольце.

— И что?

— Мне кажется, бриллиант — простой и элегантный ограненный солитер в тонкой оправе из белого и желтого золота вполне подойдет.

— Ах, Ален, это будет изумительно!

— В конце концов, оставят они меня в покое хотя бы на день? — раздраженно усмехнулась Алекса и, положив трубку, посмотрела на Кэтрин, с которой они до звонка наслаждались завтраком.

— Что за ужасная вещь приключилась? — поинтересовалась Кэтрин.

— Они хотят, чтобы я сегодня работала! Кэт, я вчера вернулась после одиннадцати вечера с твердым обещанием режиссера, что в обмен на поздние съемки вчера сегодня получу выходной.

— Так оно и было. А теперь ты снова им нужна?

— Только до полудня. И кажется, мне следует взять с них письменное обязательство. Теперь режиссер говорит, что, если закончим съемку сцены сегодня, больше на этой неделе я им не понадоблюсь. А это значит, что я буду свободна до конца Рождества.

— Звучит неплохо.

— Звучит очень хорошо, да? Еще лучше было бы послать их подальше. Ну да ладно. Думаю, ты подбросишь меня по пути, а после съемок я доберусь домой на такси.

— Алекса, моя репетиция закончится к полудню. Так что я могу заехать за тобой на студию и подождать.

— Ах нет, Кэт, если не возражаешь, я хотела, чтобы ты встретила Джеймса.

— Джеймса? — удивилась Кэтрин.

— Да. Он позвонил вчера после обеда в студию. Насколько я поняла, он триумфально закончил свои переговоры в Колумбии и сегодня возвращается домой. По расписанию его самолет прибудет в аэропорт в час пятнадцать, и я сказала, что встречу его.

— Ты всегда его встречаешь?

— Нет. Но сегодня — ровно год со дня гибели его родителей, и я подумала… — Алекса пожала плечами. — Я, естественно, не сказала этого Джеймсу и не знаю, будет ли он сегодня больше грустить о них, чем в любой другой день, но…

— Но что?

— По-моему, он не против, чтобы его встретили. Не говоря уже о том, что сейчас Рождество, а он так одинок. Надеюсь, что Джеймс присоединится к нам в рождественский ужин. Может быть, ты и пригласишь его? Кэт, так ты можешь встретить Джеймса? Не возражаешь?

— Нет, конечно, не возражаю.

— Замечательно! Спасибо. Если хочешь, пригласи его на ужин и сегодня. Роберт рассчитывает приехать к шести.

Строя планы своей будущей любви, они говорили о том, как это романтично — встречать друг друга в аэропортах. И пообещали, что никогда не будут разлучаться более чем на неделю; и каждый при этом думал: а не слишком ли долгий срок и неделя?

Кэтрин не видела Джеймса со дня их прощания на Иле, в июле… Сегодня исполнился ровно год с того самого дня, когда прекрасные планы их прекрасной тайной любви начали умирать.

Но когда Джеймс, выйдя из самолета, увидел Кэтрин, ему показалось, что прошедшего года вовсе не было и их радостная, сказочная любовь жива, все еще цветет. Джеймс, разумеется, никак не ожидал встретить Кэт в аэропорту и был совершенно беззащитен в этот момент. Его непокорное сердце откликнулось прежде разума, а в его взгляде, полном нескрываемого желания и любви, отразились мгновенная радость и дерзкие мечты.

И в тот же самый момент, несмотря на строгие предупреждения, данные самой себе перед встречей с Джеймсом, сердце Кэтрин затрепетало от счастья, которое нечаянно выплеснулось и в ее взгляде — зеркальном отражении чувств, читавшихся в глазах Джеймса.

Волшебное мгновение не могло длиться вечно. Быстро, слишком быстро вмешался рассудок, подавляя счастливый зов сердца жестоким напоминанием о реальности. И когда Джеймс подошел к Кэтрин, оба уже знали: их страстному стремлению снова быть вместе не суждено осуществиться, а потому улыбнулись друг другу виновато и очень-очень нежно.

— Здравствуй, Кэтрин, — тихо сказал Джеймс.

— Привет. Алекса сегодня работает.

Вскоре Кэтрин остановила машину у ворот Инвернесса. Она еще не пригласила Джеймса на рождественский ужин со своей семьей, не говоря уже о сегодняшнем ужине с Робертом и Алексой в Роуз-Клиффе. Кроме того, Кэтрин не сообщила Джеймсу новость, которую, несомненно, должна была сказать, пока они наедине.

— Джеймс… Ален предложил мне выйти за него замуж, и… я согласилась.

— Ален? Принц Кастиль?

— Да. — Кэтрин нахмурилась. — Неужели Алекса не говорила тебе, что…

— Нет.

— Мне кажется, ты собираешься пожелать мне всего наилучшего.

— Кэтрин… Ты хорошо его знаешь?

— Я знаю его очень хорошо, Джеймс, — заверила она с благодарной улыбкой за трогательную заботу.

— Ты знаешь о его отце?

— Да, я знаю о Жан-Люке. Я знаю все о его вероломстве и сумасшествии. Но откуда знаешь о нем ты, Джеймс? О нет! — прошептала она, найдя ответ в собственном вопросе. — Ты поэтому был на острове в июле? Ты проверял Алена?

— Нет. Элиот немного рассказал мне об истории Иля, прежде чем я туда поехал, вот и все. — Джеймс был в нерешительности, понимая, что не имеет права совать свой нос в чужие дела.

Но он вдруг с поразительной ясностью вспомнил то, о чем рассказала ему сводная сестра принца в то утро на яхте: «Когда-нибудь Ален женится, чтобы дать Илю нового монарха, но я абсолютно уверена, что он больше никогда никого не полюбит». Немного помолчав, Джеймс продолжил:

— Это Натали рассказала мне об Алене… о том, что ее брат однажды уже был помолвлен.

Как только смысл слов Джеймса дошел до Кэтрин, ее захлестнули неведомые ей прежде приступы гнева и знакомая щемящая грусть. Взбудораженные чувства требовали выхода. Первым заговорило более мощное чувство гнева:

— И о том, что он очень сильно любил Монику? И о том, как она трагически погибла, а Ален в беспомощном ужасе наблюдал ее смерть и затем твердо убедил себя в том, что никогда больше не полюбит? О да, я об этом знаю! — Кэтрин замолчала; гнев исчез так же стремительно, как и появился, в голосе ее зазвучали смущение и тихая печаль:

— Ты не можешь себе представить, Джеймс, что кто-то способен полюбить меня по-настоящему? Только потому, что не можешь…

— Я любил тебя, Кэтрин. Ты это знаешь.

— Мне кажется, я в это верила, — все так же грустно ответила Кэтрин.

Она хотела продолжить, но гнев с новой силой овладел ею — гнев, наполненный мстительностью, отвергающий деликатность и несущий в себе болезненное воспоминание о нанесенной Джеймсом обиде. Он так больно ранил Кэтрин, а теперь она слышала, как сама бросает ему обидные слова — слова, с поразительной легкостью летевшие от сердца к устам:

— Но тогда я была такой наивной, Джеймс. Я действительно ничего не знала о любви, когда мы были вместе. А теперь я знаю правду о любви от Алена. Он знает обо мне все — все, — а мне известны все его тайны. Жизнь Алена была наполнена страшными трагедиями, но в отличие от тебя он не боится рассказать о своих пусть даже самых темных чувствах. Ален верит мне и нашей любви настолько, что может поделиться со мной и радостью, и болью. Ты же хотел делить только радость, Джеймс. И я теперь знаю, что это не настоящая любовь.

— Ах, Кэтрин…

— Будь счастлив за меня, Джеймс! Ты не позволял мне любить тебя, когда нуждался в моей любви, а я так стремилась тебе ее дать, помнишь? Ален любит меня так, как ты никогда не любил. Он не отошлет меня прочь, даже если будет умирать.

— Я любил тебя, Кэтрин, — прошептал Джеймс. — Как ты можешь верить в то, что это было не так?

— Теперь это на самом деле не имеет значения, не так ли?

«Нет! — разрывалось сердце Джеймса. — Нет, имеет! Я любил… я люблю тебя… я всегда буду тебя любить!»

— Да, — спокойно ответил Джеймс, прежде чем выйти из машины. — Кажется, не имеет.

Алекса суетилась на кухне в Роуз-Клиффе, когда Кэтрин вернулась из Инвернесса.

— Ну как он?

— Прекрасно.

— Приедет на ужин?

— Нет. Сегодня нет, и я забыла спросить о Рождестве.

— Кэт, с тобой все в порядке?

— Конечно. Думаю, мне нужно принять горячий душ.

— Конечно, будь как дома. На улице холодает?

— О да. — Кэтрин чувствовала озноб.

Но бившая ее леденящая дрожь никак не была связана с пронизывающим ветром. Дрожь вызывали все те же ледяные призраки, как ей казалось, умершей любви. Спавшие до того, теперь они очнулись и были беспощадно жестоки.

— Сегодня ночью обещали снег. Но он, видимо, начнется не раньше полуночи: в противном случае Роберту будет лучше переночевать здесь.

— Он в любом случае может здесь ночевать, Алекса. Меня это нисколько не стесняет.

«Меня стесняло только то, — подумала Кэтрин, — когда в твоей постели был Джеймс. Джеймс… Джеймс…»

После долгого обжигающего душа Кэтрин надела к ужину шелковое платье. Внешний мир, быть может, и готовился к вьюжной зимней ночи, но в Роуз-Клиффе, как всегда, было тепло и уютно.

— Потрясающий наряд, — восхитилась Алекса и вопросительно улыбнулась, поскольку Кэт пробыла в ее спальне почти час. — Я тут чаи распиваю. Тебе налить?

— Конечно. Я сама. Тебе добавить?

— Да, спасибо.

Кэтрин разлила чай, и сестры, сидя в гостиной, стали молча наблюдать за разворачивающейся в природе драмой. До снега было еще далеко, но грозовые облака уже разбросали свои мрачные серые клочья по быстро темнеющему небу.

Телефонный звонок раздался в тот момент, когда Кэтрин и Алекса только начали обсуждать программу для родителей, которые прилетали завтра рано утром. Джейн и Александр, разумеется, посетят съемочную площадку «Пенсильвания-авеню», Роберт покажет им достопримечательности Капитолийского холма, а после концерта Кэтрин они все пообедают…

— Твой принц или мой? — весело пошутила Алекса, когда их разговор перебил зазвонивший телефон.

— Я отвечу, — сказала Кэтрин, в надежде, что это действительно будет принц: ей сейчас было так необходимо тепло Алена, чтобы растопить ледяные призраки своей первой любви и напомнить о доброй, нежной любви… а не об опасной и сказочной. — Алло?

— Жила-была прекрасная маленькая девочка, которую не хотела ее мать.

— Кто это?

— Если хочешь узнать, что сталось с отвергнутой малышкой, приезжай сейчас же на пристань Мальборо.

— Кто… — снова начала Кэтрин, но осеклась, потому что голос исчез, связь оборвалась.

— Кэт? Кто это? — спросила Алекса, чувствуя, как ее сердце сжимает страх.

Томпсон Холл? Хилари? Вот уже несколько месяцев всякий раз, когда звонил телефон, сердце Алексы проваливалось в мрачную пропасть, и она молча молилась, прежде чем ответить. Так же, казалось Алексе, как это делала теперь Бринн. Если бы безмолвная молитва могла изменить весть, скрывавшуюся за телефонным звонком! Но сегодня Алекса забылась, потому что именно сегодня Роберт наконец получал развод, и, конечно же, к этому дню Алекса уже знала бы, если бы Томпсон что-то обнаружил, и Рождество почти уже настало, и все должно было быть прекрасно…

— Ах Алекса…

Кэт перевела дух и слово в слово передала сестре то, что сказал звонивший. И сначала увидела в глазах Алексы конец надежде, но буквально через мгновение заметила и знакомую решительность.

— Я поеду на пристань.

— Я с тобой. — Кэтрин протянула одно из висевших на антикварной вешалке зимних пальто Алексе, а второе принялась надевать сама.

— Нет, Кэт, — спокойно возразила Алекса. — Прошу тебя, останься здесь. Пожалуйста, останься, позвони Джеймсу и скажи ему о том, что произошло.

— Джеймсу, а не Роберту?

— Нет, не Роберту. Я никогда не говорила ему о ребенке, Кэт. Я не могу ему сказать.

— Потому что это Кэти? — тихо спросила Кэт. — Роберт так много говорил о малышке за ужином в понедельник, а ты никогда даже не упоминала при мне о приемной дочери Бринн, и я еще тогда подумала, что, может быть, это твой ребенок.

— Да, Кэт, это так, — призналась Алекса. — Кэти наша дочка. Я не говорила Роберту. Я не могу. Это так ранит его.

— Но, Алекса…

— Мне надо идти. Прошу тебя, Кэт, останься здесь и позвони Джеймсу.

— А что может сделать Джеймс?

— Не знаю. Но пожалуйста, просто позвони ему. Где ключи от машины?

— У меня в сумочке. Вот. — Кэтрин отдала ключи. — Алекса, увидишь, все будет хорошо.

— Нет, Кэт, — возразила старшая сестра. — Я так не думаю.

Глава 27

Как только Алекса спустилась по ступенькам и пропала в сумерках, Кэтрин набрала номер Инвернесса.

— Джеймс?

— Кэтрин, я…

— Алексе нужна твоя помощь. Ей только что позвонил кто-то, кто знает о ребенке.

— Дай мне с ней поговорить, пожалуйста.

— Ей велели приехать на пристань Мальборо.

— И она…

— Я не могла ее остановить, Джеймс. Она… — Но слова Кэт прервал внезапный, всепоглощающий страх.

Она не помнила услышанного звука, но он должен был прозвучать, потому что, пока мозг пытался расшифровать причину навалившегося безграничного и необъяснимого ужаса, раздался дьявольский грохот.

— Нет! — разорвал тишину ее крик.

— Кэтрин? Что это?

— Что-то… взорвалось. О-о, Джеймс, нет!

— Я еду. Я вызову команду спасения и полицию по телефону из машины. — Джеймс хотел, чтобы Кэтрин дождалась его в Роуз-Клиффе, но знал, что она не сможет. — Кэтрин, дорогая, будь осторожна!

Кэт не была осторожна. Стремительно спустившись по лестнице, она бросилась через парковочную стоянку на продуваемую ветрами дорогу и кратчайшим путем побежала к Алексе.

Но Алексы внизу не было — только страшный столб серо-черного дыма, темнее, чем грозовое зимнее небо, да зловещее пламя, вырывавшееся из горевшей на берегу машины. Кэтрин добежала до края скалы и стала искать путь вниз по отвесной гранитной стене. Бесчувственное тело Алексы лежало на самом краю выступа, всего шестью футами ниже того места, где стояла Кэтрин. Быстро сняв светлое пальто и растянув его на парапете в виде сигнала Джеймсу и команде спасения, Кэт спустилась к сестре.

— Алекса, — прошептала она, склоняясь к лицу, принявшему от потери крови пепельный цвет.

Алекса была без сознания, грудь ее поднималась и опадала короткими, судорожными толчками, пульс тоненькой ниточкой учащенно бился на шее. Кэтрин из осторожности не стала двигать Алексу, но нежно, очень нежно дотронулась своей пылающей щекой до холодной щеки сестры и прошептала:

— Я люблю тебя, Алекса. Помощь уже в пути, так что прошу тебя, держись, изо всех сил держись. Ах, Алекса, я люблю тебя! Пожалуйста, держись. Пожалуйста…

Команда спасения из Мальборо прибыла через пять минут. К приезду Джеймса, покрывшего двадцатиминутный путь от Инвернесса до Роуз-Клиффа за тринадцать минут, резкое падение кровяного давления у Алексы уже поддерживалось питательной смесью и компрессором, шея и спина были зафиксированы, и хирурги травматологического отделения Мемориального госпиталя, оповещенные по рации о возможном внутреннем кровоизлиянии, уже готовили операционный стол и место в палате реанимации.

Кэт все еще стояла на коленях около сестры, стараясь не мешать борющимся за ее жизнь врачам.

Небольшой выступ скалы казался еще меньше от количества спасателей и их оборудования. Джеймс хотел спуститься вниз, чтобы быть рядом с Алексой и Кэтрин, но ему пришлось остаться, поскольку здесь же уже стоял лейтенант полиции, с нетерпением ожидавший приезда Джеймса.

— Это вы звонили?

— Да. Я Джеймс Стерлинг.

— Лейтенант Эд Бейкер. Как вы узнали, что нужно позвонить, мистер Стерлинг?

— Я разговаривал по телефону с ее сестрой Кэтрин, когда она услышала взрыв.

— Там, на выступе, это Кэтрин?

— Да.

— Отлично. Мне нужно с ней поговорить. Я здесь всего пять минут, а у меня уже масса вопросов, связанных с этой аварией.

— Например?

— Например, тот факт, что на дороге нет следов торможения, а следы колес показывают, что машина не поворачивала, улетев прямехонько со скалы.

— То есть?

— То есть не умышленно ли Алекса Тейлор «улетела» со скалы?

— Нет.

— Вы говорите очень уверенно.

— Да, уверен. Я очень хорошо знаю Алексу. Она не станет лишать себя жизни.

«Или станет? — подумал Джеймс. — Не послужил ли звонок сигналом конца — конца для Алексы? Она поклялась, что распрощается с Робертом, если ее секрет будет раскрыт. Не прощание ли это? Прощание с Робертом и Кэти и с собственным страданием? „Смерть за любовь, Джеймс?“ — иронизировала Алекса миллион лет назад, задолго до того, как каждый из них поверил в свою любовь. И теперь, чтобы защитить любимого мужчину и любимую дочь, Алекса решила пожертвовать собственной жизнью? Нет, — решил Джеймс. — Только не это».

— Что ж, отлично. Рад это слышать. Я большой поклонник мисс Тейлор, и мне ненавистна мысль о том, что она была несчастна. И все же это не случайная авария. Что-то заставило ее мчаться, точно черт от ладана, и потерять управление. Может быть, ее сестра знает, в чем тут дело?

— Вероятно, — согласился Джеймс. «Но может быть, — подумал он, — если я смогу поговорить с Кэтрин до вас, она и не скажет вам всей правды». — Лейтенант, могу я сначала поговорить с Кэтрин? Она, наверное, в шоке, и я хотел бы объяснить, почему вы хотите с ней поговорить.

— Действуйте.

В этот момент спасатели встали, готовые перенести Алексу с выступа в ожидающую машину «скорой помощи». Кэтрин тоже поднялась, и, как только она это сделала, лейтенант Бейкер и Джеймс невольно рванулись вперед, чтобы остановить девушку, хотя она и была от них далеко. Движение их было инстинктивным — естественное желание предупредить, поскольку оба видели, как близка она к краю обрыва. Стоя на коленях, Кэтрин была в безопасности, но сейчас, если только она сделает шаг назад, даже на дюйм, чтобы дать место для маневра спасателям, мгновенное и смертельное падение неизбежно.

Но несмотря на то что она не отрывала взгляда от Алексы, Кэтрин, казалось, понимала, как необходима сейчас сестре, и не отступила. Кэтрин застыла на месте, робко спрашивая спасателей, нельзя ли и ей поехать в машине «скорой помощи». Она как во сне услышала отказ, но ее может подвезти офицер полиции.

Джеймс спустился к Кэтрин и увидел в ее растерянном взгляде невыносимое отчаяние. Она выглядела такой потерянной и такой хрупкой. Ее стройное тело, прикрытое лишь тонким шелком, дрожало на зимнем ветру, а сердце ее леденело от потрясения, горя и страха. Джеймс хотел броситься к любимой, но Кэтрин все еще стояла лишь в одном опасном шаге от края бездны, и он побоялся напугать ее, боялся, что, едва увидев его, Кэтрин невольно сделает неверный шаг. И это было возможно.

— Кэтрин, — тихо позвал Джеймс.

Она не отступила. Кэтрин колебалась лишь мгновение, затем упала в руки Джеймса, позволив обнять себя, и прижалась всем своим дрожащим телом к его сильной горячей груди.

— Кэтрин, Кэтрин, — шептал Джеймс в развеваемые ветром шелковистые черные волосы. — С ней будет все хорошо, дорогая.

— Алекса должна жить, Джеймс.

— И она будет. — Это было не обещание, а искреннее пожелание, потому что Джеймс видел смертельную бледность Алексы, прежде чем ее увезла машина «скорой помощи».

Ему не хотелось отпускать Кэтрин, никогда, больше никогда. Но ее трясущемуся телу необходимо было нечто большее, чем теплое отношение, которое мог предложить Джеймс. И еще он помнил, что им необходимо принять важное решение — быстро и вместе. Он неохотно с трудом разжал свои объятия и помог Кэтрин надеть пальто.

Джеймс взял бледное холодное милое лицо Кэтрин в свои теплые ладони, голос его был тих и ласков:

— Дорогая, лейтенант хочет поговорить с тобой о том, что случилось непосредственно перед тем, как Алекса покинула Роуз-Клифф.

Кэтрин на секунду задумалась и вздохнула:

— Понимаю.

Джеймс опасался, что шок и горе лишат Кэтрин способности правильно воспринимать происходящее. Но она все поняла и без лишних объяснений, и Джеймс увидел в этом усилии воли проявление безграничной любви младшей сестры к старшей.

— Я знаю о Кэти. Алекса сказала мне, как раз перед… — Кэтрин справилась с нахлынувшими чувствами и продолжила спокойно:

— Я сохраню ее тайну. Я должна.

— Согласен. После того как ты поговоришь с лейтенантом Бейкером, я отвезу тебя в больницу. По пути мы заедем на пристань Мальборо.

— Да. — Кэтрин кротко и благодарно улыбнулась Джеймсу, надеясь, что, сохраняя сокровенную тайну сестры, уже помогает Алексе.

Лейтенант Бейкер ждал у своей машины. Он сочувственно улыбнулся подошедшим Кэтрин и Джеймсу.

— У меня всего несколько вопросов, мисс Тейлор. Прошу прощения, но они необходимы. По расстоянию, которое пролетел автомобиль, прежде чем приземлиться на берегу, совершенно очевидно, что ваша сестра ехала с очень большой скоростью. Я пытаюсь понять почему. Вы ведь были с ней как раз перед тем, как она покинула коттедж?

— Да.

— Она пила?

— Пила? Нет. Мы с Алексой пили чай.

— Она принимала, вообще принимала какие-нибудь наркотики? Кокаин или что-то в этом роде?

— Нет. Алекса никогда не принимала наркотиков и очень редко пила.

— Вы пили чай, а потом она вдруг сорвалась с места и помчалась… Почему?

— Алексе позвонили как раз перед тем, как она покинула дом, — ответила Кэтрин, понимая, что ей придется дать какое-то объяснение.

— Вы знаете, кто звонил?

— Нет.

— Но звонок расстроил вашу сестру?

— Да.

— Она поехала на встречу с тем, кто звонил?

— Думаю, что так.

— Вы знаете куда?

— Нет.

— А вы не знаете, до этого были звонки? Возможно, одержимый поклонник?

— Я не знаю. Я гостила у сестры всего третий день. Она не упоминала ни о чем, что бы ее беспокоило.

— Но она получила звонок ниоткуда, который расстроил ее и заставил броситься из коттеджа и понестись быстрее ветра на машине так, что… Прошу прощения, мисс Тейлор.

— Неужели действительно так важно, что сказал звонивший?

— Возможно, и нет, — легко согласился лейтенант Бейкер, давая понять, что все его вопросы вызваны простой формальностью. — Я только хотел спросить вас о машине, мисс Тейлор.

— О машине?

— Вы знаете, когда Алекса ездила на ней в последний раз?

— Вчера вечером. Она вернулась из студии около одиннадцати.

— И, насколько вам известно, автомобиль тогда был в полном порядке?

— Да. И сегодня он весь день прекрасно работал.

— Сегодня?

— Да. Я на нем ездила.

— Так, так. В котором часу вы вернулись в коттедж?

— Где-то около трех.

— А звонок раздался?

— В четыре.

— Спасибо. Я знаю, сейчас вы хотите поехать в больницу. Если что-нибудь еще вспомните, вот моя визитная карточка. Пожалуйста, позвоните мне.

Стерлинг не испытывал страха перед тем, кто мог ждать их на пристани Мальборо. Он считал, что это может быть Хилари или Томпсон Холл. Кто бы это ни был, Джеймс надеялся на очень короткий разговор, в котором он заявит, что знает о звонке с целью шантажа.

Однако парковочная площадка у пристани была пуста.

Может быть, Хилари или Томпсон услышали вой сирен на проходившей недалеко дороге и сбежали, сообразив, что звонок, предназначенный лишь для того, чтобы шантажировать Алексу и отговорить ее от брака с Робертом, на самом деле спровоцировал ужасную трагедию? Не исключено. Но пока Джеймс обследовал пустынную парковочную площадку, ему припомнились слова лейтенанта Бейкера.

Эти слова неожиданно приобрели новое значение, которое теперь объясняло мрачное выражение лица полицейского, спросившего, казалось бы, невзначай о машине. Он сказал, что не обнаружил следов торможения, словно Алекса даже не пыталась тормозить, и колеса автомобиля стояли ровно, словно Алекса даже не пыталась повернуть в сторону от смертельного обрыва.

Джеймс предположил следующее: Алекса не тормозила и не сворачивала, поскольку к тому времени, когда она, расстроенная и разгневанная, поняла, что автомобиль вышел из-под ее контроля, все-таки сообразила выпрыгнуть из машины. Это действительно был единственный путь к спасению. Но что, если она пыталась и тормозить, и свернуть, но не могла? Что, если причина, по которой никто здесь не ждал Алексу, заключалась в том, что звонивший знал, что она не доедет до пристани, несясь по продуваемой ветрами зимней дороге? Казалось невероятным — но так оно и было! — проницательный лейтенант Бейкер рассматривал подобную гипотезу с самого начала.

— Мы должны сказать лейтенанту Бейкеру о звонившем, который хотел, чтобы Алекса приехала сюда.

— Почему?

— Потому что полиция должна снять отпечатки пальцев с телефона-автомата. — Говоря это, Джеймс понимал всю бесполезность подобного действия.

Убийца, которому просто нужно было выманить Алексу в смертельную поездку, разумеется, не стал бы звонить отсюда. Снятие отпечатков пальцев не имело смысла, но Стерлинг хотел использовать любой шанс, дабы удостовериться в том, что он ошибается.

— Я считала, что мы решили нежелательным сообщать подробности. Если они найдут звонившего человека, Джеймс, они могут узнать о Кэти.

— Да, но, Кэтрин… — Джеймс вздохнул. — Дорогая, я верю в то, что Алекса была взволнованна и неосторожно вела машину и что происшедшее — лишь ужасная авария.

— Я тоже верю, что это случайность.

— Однако мы не должны исключать того, что звонивший мог испортить ее машину.

— Нет, Джеймс, — выразила Кэтрин слабый протест собственного, обезумевшего от страха сердца: ровно год назад их мир раскололся из-за невыразимо чудовищного преступления; такое не могло повториться, только не это.

— Мне кажется, полиции не обязательно знать, что сказал звонивший, но я думаю, тебе следует сказать лейтенанту, будто ты вспомнила, как Алекса упоминала, что едет сюда, — спокойно и решительно продолжил Джеймс, несмотря на то что единственным его желанием сейчас было обнять Кэтрин и заверить ее в обратном, но он не мог этого сделать, а потому ласково попросил:

— Помоги мне, Кэтрин. Тебе не кажется, что так будет лучше, безопаснее для Алексы, чем если мы…

— Да, наверное, ты прав, — сдалась Кэтрин. — Хорошо. Я согласна.

— Пожалуйста, припомни, кто звонил — мужчина или женщина?

— Это был шепот. — Кэтрин нахмурилась, пытаясь найти зацепку, какое-то впечатление… но у нее ничего не получилось. — Не знаю. Не могу даже предположить.

— Ты никого не заметила, кто бы следовал за тобой после того, как ты оставила меня в Инвернессе?

— Нет, — тихо ответила Кэтрин. — Я ничего не заметила. Я думала только о том, о чем мы… я говорила. Джеймс, прости меня.

— И ты меня прости, Кэтрин.

Глава 28

Комната ожидания расположенного на девятом этаже реанимационного отделения как две капли воды походила на комнату ожидания операционного блока, размещенного на втором этаже. Обе без окон и скудно обставлены видавшими виды пластмассовыми кушетками и кофейными столиками с журналами, за которые часто хватались, но редко читали несчастные посетители. И тем не менее, когда Кэтрин, Роберту и Джеймсу как раз перед полуночью сказали, что они будут продолжать свое бодрствование в такой же комнате, но на девятом этаже, все трое не могли сдержать слез радости: Алекса преодолела свой первый барьер.

— Мы уже закрываемся, — сказал им шеф травматологического отделения, и хотя они не поняли жаргон, на котором говорил врач, однако по усталому, но спокойному выражению лица хирурга им стало ясно, что фраза его означает положительный результат. — Алексе очень повезло. Внутреннее кровотечение было весьма значительным, но нам удалось обследовать повреждения печени и селезенки и установить, что удаления органов не требуется.

Травматолог стал первым из череды врачей, периодически появлявшихся в комнате ожидания на протяжении всей долгой ночи и сообщавших о состоянии Алексы.

— У нее многочисленные переломы ребер, — доложил им в час ночи другой специалист. — Легочная ткань под переломами повреждена, и, значит, мы какое-то время будем держать пострадавшую на искусственном дыхании. Оно обеспечит соответствующую вентиляцию, и поскольку аппарат будет дышать за больную, это позволит ей сохранить свои силы для дальнейшей борьбы.

— Период гипотонии, связанной с потерей крови, в сочетании с травматическими повреждениями мускулатуры вызвал остановку почек, — объяснил в половине четвертого уролог. — Для нас это хорошо известное явление, как следствие опасных повреждений организма. Чаще всего, и мы надеемся, что так будет и с Алексой, почки преодолевают шок и полностью восстанавливают свою функцию. А до того как это произойдет, мы будем поддерживать ее регулированием жидкостного и электролитического баланса и при необходимости оперативным гемодиализом.

— Она до сих пор в коме, — сообщил невропатолог на рассвете, незадолго до того как Кэтрин и Роберт отправились в аэропорт встречать Джейн и Александра. — Я тщательно обследовал пациентку, и сканирование полностью закончено. Признаки внутричерепного кровоизлияния отсутствуют, так же как нет и следов патологического неврологического повреждения.

— Так она очнется? — тихо спросила Кэтрин.

— Да, но не могу сказать, как скоро. И еще. У меня было много пациентов, которые, придя в сознание, вспоминали все, сказанное им, когда они были в коме. Поэтому поговорите с Алексой, скажите ей все, что хотите, чтобы она услышала.

У всех — родителей, сестры, мужчины, который ее любил, и мужчины, который стал ее настоящим другом, — конечно, были слова любви, которые они хотели сказать своей дорогой Алексе; и каждый из них сидел у ее постели и говорил эти важные слова.

Кэтрин сказала Алексе о своей любви и, предполагая, что безмолвное беспамятство Алексы вызвано мучительным волнением, постаралась успокоить ее:

— Мы с Джеймсом решили, что полиции не следует знать, о чем говорил звонивший. Я сказала им, что по телефону говорила ты, а не я. Так что не волнуйся, Алекса, твой заветный секрет сохранен. Джеймс намерен выяснить, где находились вчера в четыре часа вечера Хилари и Томпсон. Никто из них не был на пристани после твоей аварии. Звонок и тайная встреча похожи на жестокий фарс. Как бы там ни было, Джеймс собирается узнать, где Томпсон и Хилари были во время моего телефонного разговора. Он выяснит, ты же знаешь. Джеймс всегда рядом, когда ты в нем нуждаешься.

Не сдерживая слез, Роберт смотрел на свою любимую Алексу. Сейчас она выглядела как бесчувственная фарфоровая марионетка из-за присоединенных к ее телу многочисленных капельниц и проводов монитора — нитей, которые должны были вернуть Алексу к жизни. Как же хотелось Роберту подхватить на руки это изломанное тело и унести Алексу прочь… в их романтичный Роуз-Клифф…

Но Роберт не мог этого сделать… не сейчас. Он мог лишь держать ее безжизненную руку, прикасаться своей горячей щекой к ее холодной щеке и говорить:

— Моя дорогая, любимая, прошли почти сутки. Почки твои уже восстановили свою работу, легкие под сломанными ребрами работают гораздо лучше, чем можно было надеяться. Все хорошо и быстро заживает. Тебе только нужно очнуться, Алекса, вот и все.

Роберт помолчал, борясь с охватившим его страхом и не желая, чтобы Алекса слышала его страх, — только уверенную любовь. Собравшись с духом, он наконец продолжил:

— Я только что говорил с Бринн. Она шлет тебе свою любовь, я уже сказал, что, учитывая твое сказочно быстрое выздоровление, мы, очень даже возможно, проведем вместе с ними Новый год, как и планировали. Бринн настаивает на том, что в любом случае навестит тебя. Они выедут завтра утром, если дороги совсем не заметет.

«А ты к тому времени очнешься, ведь так, моя дорогая?» — взмолился про себя Роберт, снова замолчав из-за предательски задрожавшего голоса. Он боролся с чувствами, вызванными воспоминанием о разговоре с Бринн, ее любви к Алексе и уверенности в том, что с ней все будет хорошо, и оптимистических надеждах, которые Бринн хотела бы разделить с братом.

— Сестра просила рассказать тебе, что Кэти восхищена яркими огнями Рождества, особенно мигающими лампочками на елке. Бринн говорит, что сделала уже тысячу фотографий, так что мы сможем здесь посмотреть на Кэти. Я говорил тебе, дорогая, как мне понравились твои родители? Знаю, что говорил, тысячу раз говорил, но, если ты вдруг раньше не слышала, повторю, что они просто замечательные, моя дорогая. Какими же чудесными бабушкой и дедушкой будут они для наших детей! Ах, Алекса, Алекса, думай о нашей любви, думай о нашей жизни, думай о наших детях…

«У нас есть ребенок, Роберт! У нас есть чудесная маленькая девочка, которая восторгается мигающими рождественскими огнями». Алекса неожиданно открыла глаза, и вместе с полностью вернувшимся сознанием с поразительной остротой вернулись все ощущения, бывшие прежде лишь смутной частью мира грез, в котором она пребывала. Алекса мгновенно ощутила огонь в груди и жгучую боль в каждой клеточке тела. Но Алекса не обратила внимания на огонь и решительно приказала телу еще немного потерпеть боль, потому что здесь был Роберт.

А потом для бесконечно любимых, полных слез, карих глаз Алекса в своем кошмаре нашла слабую, но прекрасную улыбку.

— Она пришла в себя, — взволнованно сообщил всем Роберт, врываясь через десять минут в комнату ожидания.

— Пришла в себя? — переспросила Джейн Тейлор.

— Ах, Роберт…

— Алекса очнулась, хотя мне кажется, что она вот-вот готова уснуть.

— Как думаешь, она тебя узнала? — хрипло прошептал Александр Тейлор.

— О да, уверен, что узнала, — ответил Роберт.

На любящем лице Роберта не отразилось ни нетерпения, ни растерянности. Он почувствовал неладное с самой первой минуты, когда после долгой разлуки снова встретился с Алексой, увидев в ее глазах глубоко спрятанную боль. Роберт надеялся, что его любовь и забота помогут изгнать эту мучительную грусть, и за несколько прошедших месяцев случались прекрасные, потрясающие мгновения, когда изумрудные глаза сияли чистой радостью. И все же очень быстро горькая печаль снова возвращалась.

Он осторожно, очень деликатно пытался расспросить Алексу о том, что ее так беспокоит, и она всегда утверждала, что все замечательно. Но у Роберта было явное доказательство: любовь, ее любовь — такая же отчаянная и тайная, как прежде, — такая, словно Алекса до сих пор не верила в то, что теперь их счастье продлится вечно.

«Но я должен подтолкнуть ее к признанию! — Эта мучительная мысль после аварии снова и снова стучала в мозгу Роберта. — Если бы я знал, может быть, она никогда бы не отправилась в эту роковую поездку? Неужели моя дорогая Алекса едва не погибла, пытаясь уберечь от меня свою сокровенную тайну?»

— Прошу прощения, — сказал санитар, останавливаясь в дверях комнаты ожидания. — Там междугородный звонок для Кэтрин Тейлор. Телефон находится в комнате медсестер.

— О, благодарю вас.

Кэтрин знала: это — Ален. По дороге в комнату медсестер она поняла, что прошло почти минута в минуту двадцать четыре часа с тех пор, как она бросилась к зазвонившему в Роуз-Клиффе телефону, надеясь услышать голос Алена. Тогда Кэтрин нуждалась в тепле его голоса, который должен был растопить лед злых, ранящих слов, брошенных ею Джеймсу.

Но вчера днем звонивший оказался шепчущим предвестником трагедии…

Однако со времени зловещего звонка Кэтрин и Джеймса снова успела связать нить их любви к Алексе и сокровенная тайна, которую они вместе хранили ради Алексы. Жестокие и ранящие слова Кэтрин были давно забыты, не исключено, что и прощены, и все-таки даже сейчас ледяные призраки сковывали душу, потому что Кэтрин вдруг поняла: ей ужасно трудно быть рядом с Джеймсом и… так далеко.

И теперь, спустя сутки, Кэтрин все еще нуждалась в нежности Алена, возможно, еще больше, чем вчера.

— Ален?

— Oui, Кэтрин. Как она, cherie, как Алекса?

— О, Ален, ей лучше. Алекса была в коме, но несколько минут назад она пришла в сознание.

— Я так рад, дорогая. И мне очень жаль, что я не был с тобой. Я только что услышал эту новость. Ты пыталась позвонить мне?

— Нет. Номер твоего домашнего телефона, как и всех других, которые ты мне дал, остался в Роуз-Клиффе, а я все это время нахожусь в больнице. Я знала, что ты позвонишь, как только узнаешь.

— Это Натали узнала. Она только что позвонила мне.

— Вы разве не вместе?

— Нет. Она позавчера уехала по делам в Женеву, а я решил остаться еще на день в Париже.Днем был в Версале, и, хотя я уверен, что радио и телевидение передавали об аварии, в которую попала Алекса, я весь вечер провел за чтением и пвтпками дозвониться тебе. Теперь я понимаю, почему твой телефон не отвечал. Мне так жаль, дорогая, что все это время я не был с тобой, но я очень скоро буду, и Натали тоже собирается приехать.

— Ах нет, Ален, тебе не нужно приезжать.

— Кэтрин, я хочу быть с тобой.

Но звонок Алена не растопил ледяных призраков. На самом деле он только разбудил холодящие воспоминания о другой любви — воспоминания о трагедии, когда Кэтрин отчаянно хотела быть рядом с Джеймсом, любить его, помочь ему, — но Джеймс не позволил ей этого сделать. Не так ли поступает и она с Аленом? Нет, ничего подобного. Наоборот.

— Я хотела бы, чтобы ты был со мной, Ален, если сестре не станет лучше, — честно призналась Кэтрин. — Но ей лучше. С ней все будет хорошо.

— Мы с Кэт пили чай и обсуждали программу для мамы с папой, когда раздался телефонный звонок. — Алекса прищурила свои прекрасные глаза, словно припоминая каждую деталь того дня. — Я сказала что-то вроде «Твой принц или мой?» и…

— И… — подбодрил лейтенант Бейкер.

— И… темнота. Это была безмолвная тьма, и такая черная. Но потом она постепенно стала сереть, потом наполнилась знакомыми голосами, зовущими меня. Я хотела ответить, заверить, что все хорошо, но это было так тяжело сделать. — Алекса чуть не заплакала при болезненном воспоминании о том, как она слышала любимые голоса, в ответ которым хотелось закричать: «Да, я слышу вас, я люблю вас. Я люблю вас!» — но сил не хватало даже открыть глаза; Алекса отогнала воспоминание и улыбнулась. — А потом я очнулась.

— Вы не помните, что сказал звонивший?

— Нет. Память моя обрывается как раз на том месте, когда я взяла телефонную трубку.

— И вы совсем не помните аварию?

— Нет. Лейтенант, мне очень жаль. Я ничего не помню с того самого момента, как спросила: «Твой принц или мой?» Ничего. Я хочу вспомнить, но не могу.

Алекса не могла вспомнить и, по словам наблюдавшего ее невропатолога, никогда не вспомнит.

— Это называется ретроградная амнезия, — объяснил врач. — Она означает потерю памяти на события и тому, что им предшествовало. Очень распространенное явление после тяжелых черепных травм.

— А она когда-нибудь вспомнит эти потерянные минуты?

— Нет. Никогда не вспомнит.

Ретроградная амнезия пострадавшей означала, что полицейское расследование будет закрыто, так как аварию классифицируют как несчастный случай. Автомобиль был разрушен настолько, что не оставалось никакой надежды найти в нем свидетельства постороннего вмешательства. Не было ни улик, ни воспоминаний Алексы о каком-либо механическом повреждении, следовательно, не было основании для возбуждения дела. Дела? Лейтенант Бейкер вновь задался этим вопросом, подписывая последнюю страницу отчета. Какое дело? Кому, черт возьми, понадобилось убийство известной актрисы Алексы Тейлор?

Ретроградная амнезия означала и то, что Алекса должна узнать о телефонном разговоре, который не могла вспомнить. Кэтрин и Джеймс решили рассказать ей об этом вместе, пока Роберт отлучился на несколько часов в свой офис, а Джейн и Александр отдыхали в ближайшем отеле.

— Алекса, мы с Джеймсом знаем, что сказал звонивший.

— Я тоже знаю, Кэт.

— Ты помнишь?

— Да. Я помню звонок. И помню, как ты говорила мне, когда я была в коме, что ты сказала полиции. Спасибо тебе. Спасибо вам обоим.

— Не за что.

— Алекса, а ты помнишь аварию? — спросил Джеймс.

Она слегка покачала головой, все еще расстроенная тем, что, несмотря на упорные попытки припомнить какие-то детали, эти существенно важные моменты оставались закрытыми для ее памяти.

— То, что я сказала лейтенанту Бейкеру о темноте, — правда, но тьма эта навалилась несколькими минутами позже, после того, как я покинула коттедж. Джеймс, ты выяснил, кто звонил?

— Нет. Я только узнал, что звонили не Томпсон и не Хилари.

— Не может быть!..

— Да. Я сам говорил с Томпсоном. Он очень удивился моему визиту и почувствовал себя, кажется, довольно неуютно, узнав, что мне известно о его расследовании. Но Томпсон сказал, что проверку закончил еще несколько недель назад и не обнаружил ничего существенного.

Вспоминая о своей встрече с Томпсоном, Джеймс понял, что память его подтверждает сложившееся тогда впечатление: Томпсон Холл говорит правду. Он, несомненно, застал Холла врасплох, и даже в эти первые минуты было видно, что лидер партии очень расстроен отсутствием фактов, которые помогли бы отменить брак Роберта и Алексы — ни малейшего признака вины или обмана.

— Я верю ему, Алекса. И у него на время звонка железное алиби: Томпсон был в это время с Робертом.

— Та-ак. Значит, это Хилари.

— И не она. Хилари сейчас в Далласе: по всей видимости, наслаждается ролью брошенной жены или сколачивает себе на этом капитал. Как бы то ни было, поскольку я не хотел покидать Вашингтон, то созвонился с человеком, которого мне порекомендовал Элиот, и попросил его проверить Хилари. Выходит так, что в день аварии она действительно была на курорте Уиллоус. Отсутствие телефонов в номерах является частью оздоровительной программы, обеспечивающей полнейший покой. Есть только один аппарат в главном офисе, но установлено, что Хилари не пользовалась им все три дня своего отдыха. — Джеймс помолчал. — Персонально она не звонила в четыре часа в среду. Но это не означает, что Хилари не могла нанять кого-нибудь сделать это, и это не означает, что она не наняла кого-нибудь испортить твою машину.

— Никто не портил мою машину, Джеймс! Я ехала слишком быстро и потеряла управление. К счастью, в последний момент я успела выпрыгнуть.

— Но ты же этого не помнишь.

— Нет, но так оно и было. Я совершенно в этом уверена. Никто из моих знакомых не способен на убийство, Джеймс, — прошептала Алекса, от души желая, чтобы ее словам поверили, сама желая этому поверить, потому что допустить обратное было слишком ужасно. — Даже Хилари, — добавила она дрожащими губами. — К тому же Хилари могла очень легко достичь того, к чему стремилась, стоило только дать мне знать, что ей известно о ребенке. Если бы она узнала, то лично сообщила бы мне, демонстрируя свою окончательную победу. — Алекса тихо вздохнула и помолчала. — Но кто-то знает. По-моему, важно другое: не кто, а что он знает. И что бы это ни было, этого достаточно…

Слыша покорность в голосе Алексы, не представлявшей своей жизни без Роберта, видя беспомощность и отчаяние в ее глазах, Кэтрин поняла, что сестра все еще думает о том, чтобы распрощаться со своей любовью.

— Алекса, ты должна сказать Роберту! — Голос Кэтрин был, как всегда, тих, но в нем послышалась неожиданная твердость. — Он должен знать.

— Ах, Кэт, как я ему скажу? Правда принесет ему столько горя, столько боли. Я слишком люблю Роберта.

— Но как ты не видишь, Алекса, что это не правильно? Да, правда принесет Роберту боль, но не больше той, которой ты сама живешь каждый день, каждую минуту. И, может быть, если вы с Робертом разделите эту печаль, боль станет меньше для вас обоих.

Кэтрин вздохнула, почувствовав на себе напряженный взгляд темно-голубых глаз: «Ты можешь не верить, Джеймс, но я в это верю!» Она перевела дыхание, не смея встретиться взглядом с Джеймсом.

— Роберт так тебя любит, Алекса. Я знаю, тебе хочется защитить его, потому что ты его любишь, но разве это не ужасно несправедливо по отношению к Роберту и твоей любви? Может быть, и не всякая любовь, — уже спокойнее добавила Кэт, — достаточно сильна, чтобы делить как радости, так и печали, но у вас с Робертом именно такая любовь.

Слушая негромкие, страстные слова Кэтрин, Алекса почувствовала в себе пробуждение чего-то чудесного, прекрасного. Быть может, надежды?

— Моя мудрая младшая сестренка, — прошептала она.

— Я вовсе не мудрая, Алекса.

— А я именно так считаю. Ты всегда такой была. Ты права, Кэт. Я действительно должна довериться Роберту. — «Должна, — подумала Алекса, — но смогу ли? Да, смогу и скажу», — поклялась она своим полным надежды, любящим сердцем и скрепила эту клятву словами:

— Я скажу Роберту сегодня вечером, пока ты будешь в Белом доме. Джеймс, а ты собираешься на концерт Кэт?

Вопрос огорошил потерявшегося в воспоминаниях Джеймса, но он быстро взял себя в руки и ответил с беззаботной улыбкой:

— Нет. У меня, если честно, уйма дел. Элиот хочет, чтобы я представил ему неофициальный отчет о моем впечатлении от переговоров и их участниках, так что я должен заняться этим, пока события еще свежи в памяти.

«К тому же, — подумал Джеймс, — Кэтрин не приглашала меня на концерт. Хотя сейчас это было бы вполне безопасно, правда, любимая? Теперь уже нет риска, что ты оборвешь игру и сойдешь со сцены, чтобы остаться со мной навсегда?»

И не заглядывая в любимые сапфировые глаза, Джеймс знал горькие ответы на свои вопросы. Да, это будет вполне безопасно. У Кэтрин теперь есть новое чувство, которому она так доверяет, чувство более глубокое, более сильное, чем их потерянная волшебная любовь.

Глава 29

После ухода Джеймса и Кэтрин она отказалась от всех назначенных на день обезболивающих. Частые уколы пьянили и погружали стремящийся к выздоровлению организм в постоянное сонное состояние, а Алексе необходимо было иметь ясную голову. Для признания Роберту.

День стал клониться к закату, и действие обезболивающего препарата иссякло. Алекса почувствовала, что в груди ее разгорается нестерпимо жгучее пламя, тлевшее до того слабыми угольками.

Теперь боль во всем теле ничто не заглушало, и Алекса полностью пришла в себя, несмотря на то что отчаянная борьба с болью отнимала все ее силы.

Она была в полном сознании, когда пришел Роберт. Заботливая медсестра привела в порядок ее роскошные волосы, золотым ореолом окружавшие прекрасное бледное лицо Алексы.

— Здравствуй, дорогая. — Роберт нежно поцеловал ее в губы.

— Здравствуй, — прошептала Алекса, мечтая о том, чтобы поцелуй длился вечность. — Роберт…

— Что, любовь моя?

— Я знаю, о чем был звонок.

— Скажи мне, дорогая, — попросил Роберт и, увидев в глазах любимой страх, мягко заверил:

— Что бы это ни было, Алекса, наши чувства сильнее.

«Ах, Роберт, если бы это было так!» Она медленно перевела дыхание и дождалась, пока не утихнет резкая боль в груди, затем прямо посмотрела в глаза любимому и очень медленно произнесла:

— Звонок был о прекрасной маленькой девочке, от которой отказалась мать.

— Алекса…

— О самой красивой девочке в мире… о нашей дочери, Роберт. Кэти — наш ребенок.

— О-о, нет!.. — То был протяжный, исполненный нечеловеческой муки стон. — Алекса…

Слезы застилали Алексе глаза, и она чувствовала, как боль ее исстрадавшейся души заглушила боль физическую.

«Ах, Роберт, как это ранило тебя! Мне надо было расстаться с тобой, моя любовь, и ничего не говорить. — Горе Роберта внезапно родило в душе Алексы новый страх. — А вдруг я напрасно причинила тебе эту боль? Что, если мы в конце концов расстанемся, потому что такую правду ты не в состоянии ни понять, ни простить?»

— Ах, Роберт, мне так жаль… — в смятении прошептала она, видя его отрешенный взгляд. — Я решилась на это, потому что считала, так будет лучше для Кэти, для ее счастья. И она счастлива, Роберт… и так любима.

Услышав в голосе Алексы безнадежность, он подавил обуревавшие его чувства и взглянул на измученную женщину, которую любил всем своим сердцем. Увидев все ее отчаяние и страх, Роберт ласково подтвердил:

— Да, Алекса, она живет в большой любви. Кэти — самая любимая девчушка в мире.

— Девчушка твоей сестры, Роберт?

Он понимал, что означает этот вопрос. Алекса умоляла его оставить эту тайну между ними, умоляла преодолеть невыносимую боль и горечь этой потери силой их любви.

«Нет! — разрывалось его сердце. — Кэти наш ребенок, наша драгоценная девчушка. Мы любим ее. Как только я взял ее на руки и все это время я чувствовал необычную радость, которую нельзя выразить словами. И, моя дорогая, когда ты вынашивала Кэти, ты жила в своем, особенном мире, принадлежащем только вам двоим. Ах, Алекса, но ведь Кэти — наша девчушка!»

Протест возник мгновенно и мощно. Но в любящем сердце Роберта жили и другие голоса. Настал черед заговорить и им, напоминая Роберту о его большой любви к Бринн, сочувствии ей и данном обете всегда защищать сестру. Вместе с нежными голосами возникли и образы Бринн, Стивена и Кэти — все такие радостные, счастливые, любящие. Но голос сердца не мог заставить Роберта отказаться от своей дочери.

Однако тут же возник другой голос, тихий, спокойный, говоривший о самой пламенной любви Роберта — любви к Алексе. Она сделала очень трудный выбор, выбор любви ради Кэти, ради Бринн и даже — сейчас Роберт это понял — ради него самого. Алекса жила в нестерпимой пытке своего решения каждый день, каждую секунду, укрывая, защищая их всех. И вот теперь его любимая Алекса просила разделить с ней эту мучительную Тайну. И Роберт понял, что пойдет на это ради Алексы и что никогда, ни на мгновение не даст усомниться любимой в верности принятого ею решения любви.

— Девчушка моей сестры Бринн, — отозвался он наконец дрожащим голосом. — Я люблю тебя, Алекса. Я тебя люблю.

Роберт очень осторожно, очень бережно обнял ее, и Алекса прильнула к нему измученным, искалеченным телом. Она вдруг почувствовала, как физическая боль ушла… как смолкли и стоны души, усмиренные любовью Роберта.

— Роберт? Алекса?

В первый момент ее мягкий голос показался просто частью образов, беспорядочно проносившихся в воображении Роберта и Алексы, которые, не разжимая объятий, клялись не нарушать обещание любви. Но через секунду оба поняли, что тихий знакомый голос новое не часть бесплотного образа. Он был реален.

— Бринн? — прошептал Роберт, открывая глаза и видя поверх золотистых волос Алексы виновато улыбающуюся свою сестру.

— Я помешала?..

— Нет, — мгновенно разуверила ее Алекса, которая пришла в себя гораздо быстрее Роберта, поскольку давно уже жила со своей тайной.

И еще Алекса понимала: сейчас, как никогда, все должно выглядеть совершенно естественно; нормально то, что они с Робертом вовсе не рассматривают как помеху появление любимой ими обоими Бринн, заставшей их обнимающимися. Особенно если учесть, что Бринн проделала путь из Ричмонда, потому что сама тоже искренне любила их.

— Ты уверена? Стивену удалось освободиться пораньше, и вот…

— Входи, — подхватил Роберт, пытаясь говорить как можно спокойнее, но очень сомневаясь, что ему это удается, поскольку стук его мятущегося сердца грохотал в висках.

— Что ж… Алекса, как ты себя чувствуешь?

— Все хорошо, Бринн. — «Все будет хорошо», — подумала про себя Алекса.

До настоящего момента она силой воли заставляла свое израненное тело поправиться. Но только сейчас Алекса поняла, что в процессе выздоровления главная роль принадлежала душе. А на душе стало спокойнее. Теперь Алекса быстро поправится и скоро будет дома, с Робертом.

— Замечательно. Я так рада. — Бринн поняла, что появилась некстати. Может быть, разговор между Робертом и Алексой как-то связан с тем, с чем пришла сюда Бринн? В любое другое время она бы деликатно удалилась, но Бринн должна была сообщить нечто очень важное лично Алексе: ради собственного сердца и ради сердца Алексы она должна была сказать об этом именно сегодня. А потому с непривычной для нее дерзкой улыбкой обратилась к брату:

— Могу я поговорить с Алексой наедине? Очень недолго, а?

При обычных обстоятельствах Роберт не преминул бы съязвить по поводу «девчоночьих секретов». Но он не мог чувствовать себя «обычно» — не сейчас… еще нет. Роберт был даже рад возможности хоть немного побыть одному, зная при этом, что с Алексой все в порядке, о чем ему говорил взгляд прекрасных любящих глаз.

— Хорошо. — Роберт кивнул на портфель, который принес с собой, чтобы хоть немного поработать во время долгого сна Алексы и в то же время быть рядом с ней. — У меня куча бумаг. Я буду в комнате ожидания.

Как только он вышел, Бринн сняла просторное зимнее пальто, и Алекса сразу же увидела…

— Бринн! — прошептала изумленная Алекса. — Да, здесь растет маленькая девочка, очень здоровая и очень живая девочка. — Бринн невольно провела по животу, взгляд ее карих глаз сиял почти неземной радостью. — Я уже на седьмом месяце, и врачи говорят, что все идет замечательно.

— На седьмом? — нахмурилась Алекса, припоминая, когда в последний раз видела свою будущую золовку.

Это было меньше месяца назад, в День благодарения. У Алексы сохранилось немало радостных воспоминаний о том праздничном уик-энде в Ричмонде, и Алекса очень хорошо помнила, как сияла тогда Бринн, как пылали ее щеки, хотя фигура по-прежнему оставалась стройной.

— Кажется, у меня такое строение таза, при котором ребенок может развиваться, но внешне это почти не заметно, до последней стадии беременности.

Алекса понимающе улыбнулась, стараясь скрыть боль воспоминания: «У меня было то же самое».

Бринн сделала несколько шагов к окну и обратно, затем села на стул рядом с кроватью Алексы и не торопясь начала свой рассказ:

— Она была зачата в ту самую ночь, когда родилась Кэти, вскоре после звонка Джеймса, сообщившего о ее рождении. — Щеки Бринн слегка порозовели при этом весьма интимном признании, но оно было необходимой частью того, о чем Бринн собиралась сказать. — Мы со Стивеном решили никогда больше не пытаться, но та ночь стала предвосхищением нашего счастья, я полагаю, знамением чудесного появления Кэти. А потом Джеймс привез ее, и радость и любовь, пришедшие с малышкой в наш дом, сделали возможным то, что во мне зародилась и расцвела новая крошечная жизнь. Я действительно верю в это, Алекса. Я действительно верю, что эта здоровая девочка, это чудо во мне, появилась благодаря чуду Кэти. — Бринн глубоко вздохнула, готовя свое сердце к тому, что собиралась наконец произнести. — Благодаря Кэти и благодаря тебе, Алекса. Ведь она — твоя дочь, да?

Появившиеся в глазах Алексы слезы прежде всех слов утвердительно ответили на этот вопрос. Казалось, в палате было слышно, как бьется сердце каждой женщины. Наконец Алекса кивнула, глядя прямо в глаза Бринн, тоже наполнившиеся слезами, и через несколько мгновений прошептала:

— Как ты узнала?

— Я не знала, не была уверена до настоящей минуты. И не догадывалась, по крайней мере осознанно, пока с тобой не произошла авария. Роберт рассказал мне о загадочном звонке, который тебя так взвинтил, а также о своих собственных страхах, что у тебя от него есть какая-то тайна, в которой ты не признаешься. Все это каким-то образом соединилось у меня в одну цепочку, и вдруг всплыл твой образ и Кэти, когда я смотрела на тебя с малышкой на руках, но ты даже не замечала моего присутствия. Я знаю, ты старалась спрятать свои чувства, и, если бы не авария, не известно, когда бы я поняла, да и поняла бы вообще. — Бринн замолчала.

Несмотря на то что они со Стивеном уже тысячу раз все обсудили и пришли к согласию, даже несмотря на то что любящее сердце Бринн хотело этого, произнести необходимые слова ей было очень трудно. Но сострадание победило, и она наконец выдохнула:

— Теперь я точно знаю, Алекса. И мы со Стивеном хотим, чтобы Кэти была с тобой.

— О-о, Бринн, — простонала измученная Алекса, не веря своему счастью.

— Роберт любит Кэти, — продолжала золовка, желая высказать все приготовленные слова, чтобы убедить плачущую Алексу, хотя глаза последней говорили о том, что убеждать ее не нужно. — Для него совершенно не важно, кто отец Кэти. Он любит ее, как собственную дочь.

— Роберт и есть отец Кэти, — прошептала Алекса.

Бринн растерялась. С помощью Стивена она тщательно готовилась к разговору с Алексой, а затем и с братом… И такого поворота, конечно, не ожидала. Как и все, Бринн была уверена, что их любовь началась только этим летом, после ухода Роберта от Хилари, то есть через два месяца после рождения Кэти. Теперь же, когда Бринн узнала новые обстоятельства, сердце и глаза ее наполнили слезы не только сострадания, но и радости за брата.

— А он знает?

— Я сказала ему как раз перед твоим приходом.

— И вы решили никогда не говорить мне об этом? — тихо спросила Бринн, уже зная ответ.

И в последовавшие минуты взаимопонимания без слов, глядя друг на друга сквозь пелену непросыхающих слез, обе женщины осознали цену тех жертв, которые были готовы принести друг другу и тем тайнам любви, которые намеревались друг от друга хранить. В эти мгновения одна счастливая женщина поняла, что Алекса и Роберт твердо решили никогда не говорить ей правду о Кэти; а другая счастливая женщина поняла, что если бы Бринн когда-нибудь догадалась о ее правде — даже если бы не была награждена зревшим сейчас в ней чудом, — все равно обязательно пришла бы к Алексе…

— Я люблю тебя, — прошептала наконец Алекса. — Как я тебе благодарна!

— Я тоже тебя люблю и тоже тебе очень благодарна, — тихо ответила Бринн, затем поднялась и решительно заявила:

— Почему бы мне не позвать Роберта? Нам следует наконец составить общие планы.

Она нашла брата одиноко сидевшим в комнате ожидания без окон. Роберт, разумеется, даже не открыл свой портфель. Он сидел, обхватив голову руками, и казалось, окаменел.

— Роберт…

Он отрешенно посмотрел на Бринн, но взгляд его моментально стал изумленно-сосредоточенным: Роберт заметил беременность сестры.

Бринн смотрела на брата, посвятившего всю свою жизнь заботе о ней и до сих пор ее защищавшего, и нежно, с любовью сказала:

— У меня будет девочка… двоюродная сестричка Кэти.

И впервые в жизни она увидела в глазах брата слезы. Даже будучи еще маленьким мальчиком, Роберт никогда при ней не плакал, отважно оберегая сестру от всех горестей. Но сейчас Роберт не прятал слез, и, когда брат с сестрой бросились друг другу в объятия, Бринн прошептала:

— Ах, Роберт, какими добрыми кузинами будут наши дочери!

После концерта в Белом доме Джейн, Александр и Кэтрин Тейлор вернулись в гостиницу, расположенную напротив Мемориального госпиталя. Кэт была в номере родителей ровно столько времени, сколько понадобилось отцу позвонить в больницу и убедиться в том, что Алекса чувствует себя хорошо. Младшая дочь поцеловала родителей и пожелала им спокойной ночи.

Но Кэтрин не пошла в свой номер. Вместо этого она, все в той же концертной длинной бархатной юбке и кремовой блузке под зимним пальто, вышла на холодный полночный воздух и пересекла дорогу, направляясь в госпиталь. Алексу уже перевели в отделение для выздоравливающих, где расписание визитов соблюдалось не так строго. Вечерние часы посещения, разумеется, давно закончились, но ведь сегодня Рождество.

Дверь была открыта. Прежде чем заглянуть в палату, Кэтрин слегка перевела дух, надеясь застать сестру мирно спящей, но счастливая Алекса, охваченная будоражащим воспоминанием о том, что сегодня произошло, еще не спала. Сердце Кэтрин от печали и сострадания сжалось при виде бодрствующей сестры, полусидевшей в многочисленных подушках и отрешенно смотревшей на полуночную тьму за окном. Однако, подойдя ближе, Кэтрин увидела на лице Алексы нежную, мечтательную, умиротворенную улыбку.

— Алекса?

— Привет, я так рада, что ты пришла! Я хотела попросить, чтобы мне принесли телефон, и позвонить тебе и сказать, что Кэти возвращается домой, к нам…

— Какое счастье, Алекса!..

И, задыхаясь от радости и обливаясь слезами, она рассказала Кэтрин всю историю, совершенно игнорируя, как делала это уже многие часы, огонь, жгущий ее грудь при каждом вдохе.

— Бринн, Стивен и Кэти остановились в той же гостинице, что и вы, и они будут рады, если ты навестишь свою племянницу.

— В самом деле? А ты уверена, что они действительно не расстроены?

— Конечно, это был трудный шаг и для Бринн, и для Стивена, но они были так великодушны, так добры. Они собираются остаться здесь до моей выписки, и мы — Кэти, Роберт и я — начнем нашу семейную жизнь в Роуз-Клиффе.

Их совместная жизнь начнется в Роуз-Клиффе, но когда-нибудь Макаллистер переберутся в дом побольше; правда, они никогда не будут жить в Белом доме. Но Роберт заверил Алексу, что это совершенно не важно, главное — это она и Кэти. Даже оставив общественный пост, Роберт никогда не откажется от служения обществу, так же как от обязательств обеспечить радостную и мирную жизнь своей жене и дочери.

Алекса улыбнулась при этом милом воспоминании, и глаза ее вспыхнули новым светом, когда она рассказывала Кэт заключительную часть их планов.

— Мы с Робертом поженимся, как только все будет улажено, но определенно еще до твоего с родителями отъезда.

— Я могу пробыть в Вашингтоне до двадцать шестого, Алекса, и, несмотря на то что у папы в это время концерты с симфоническим оркестром, я уверена, он сможет с кем-нибудь поменяться, и…

— Ах нет, Кэт! К двадцать шестому, в крайнем случае к двадцать седьмому я намерена выписаться. Именно об этом я информировала свой организм, когда ты пришла. — Алекса рассмеялась, вспомнив безмолвные распоряжения и веселые команды, выданные ею своей плоти. Она должна поправиться в рекордные сроки: ради своей дочери и мужа. — А когда я выйду из больницы и мы — Кэти, Роберт и я — будем в Роуз-Клиффе…

— Вы станете семьей из трех человек! — так же весело закончила ее мысль Кэтрин. — И это все, что вы хотите и в чем нуждаетесь.

— Да, — тихо ответила Алекса, благодарная Кэт за понимание. — Думаю, нам надо будет какое-то время пожить вместе, вдали от всех.

— Мне тоже так кажется. Хорошо, мы уедем, как и намечено, двадцать шестого, но я вернусь, как только вы будете готовы к приему гостей, и я знаю, что мама и папа, будут считать дни… — Она запнулась, неожиданно увидев в глазах сестры тревогу.

— Ах, Кэт, я так боюсь говорить им о дочке.

— Почему? — Кэтрин спрашивала не об обоснованности страха, но была изумлена, потрясена тем обстоятельством, что он вообще существует. — Боишься, Алекса? Почему?

— Потому что я знаю, они так разочаруются во мне за то, что я отказалась от Кэти.

— Нет, Алекса, не разочаруются! Они поймут, почему ты вынуждена была так поступить. Я знаю, они поймут.

Алекса слегка покачала головой, поскольку уже убедила себя, что ей предстоит в очередной раз огорчить родителей, которых она так любила, несмотря на уверенность, читавшуюся во взгляде младшей сестры. Ох уж эти сапфировые глаза! Как бы Алексе хотелось поверить им именно сейчас!

«Но сейчас, Кэт, — печально подумала Алекса, — я знаю, что ты не права».

— Кэт, ты не могла бы сказать им за меня? — вдруг попросила Алекса, тихо, неуверенно, отчаявшись; она знала о великой любви и близости родителей и Кэт. — Может быть, если ты объяснишь им, мама и папа поймут? Ты знаешь обстоятельства, вынудившие меня решиться на это, и скажешь, что я знаю о твоем удочерении. Расскажи им обо всем. И о том, как мы теперь с тобой близки…

— Хорошо, Алекса, я им скажу.

Кэтрин знала, что Алекса не права. Их любящие родители вовсе не разочаровались бы. Но, слушая робкую просьбу сестры, Кэтрин задумалась: а права ли она сама? Она хотела поделиться бы этой грустью с Алексой, всей своей грустью, но…

— Мы только что познакомились со своей очаровательной внучкой, — сообщила на следующее утро счастливая Джейн, входя в палату дочери.

— Она очень милая, — добавил Александр, едва сдерживая чувства.

Несмотря на то что Алекса не заметила на лицах родителей и тени разочарования, она тихо прошептала:

— Простите меня…

— Простить, моя дорогая? За что? — удивленно спросила Джейн, хотя и успела немного подготовиться к такому признанию; они ни на секунду не расстроились, а только опечалились из-за того страдания в одиночестве, которое пришлось выносить Алексе все это время. — За что, Алекса? — ласково повторила Джейн.

— Я думала, вы разочаруетесь во мне за то, что я отказалась от дочери.

— Нет, дорогая. Мы понимаем. Это было мужественное решение, рожденное большой любовью. — Джейн нежно прикоснулась к золотистым волосам дочери, так же как она сделала это в тот далекий день, пытаясь рассеять предубеждение Алексы к ее сестричке. — Мы никогда не разочаровывались в тебе, Алекса.

— Да, я так огорчила вас, когда впервые увидев Кэт, не захотела признать ее своей сестрой. Разве вы забыли?

— Алекса, мы никогда не забудем такое, — честно ответил Александр. — Но мы нисколько не разочаровались в тебе, дорогая. Нас поразило тогда, с какой уверенностью ты заявила, что Кэт — не твоя сестра. Я думаю, мы с мамой просто очень испугались: а вдруг то, что мы посчитали величайшим чудом, обернется величайшей ошибкой?

— Мы потеряли частичку тебя в тот день, Алекса, — прибавила Джейн. — Ты всегда была нашим счастьем, смелой золотоволосой девчушкой, а потом… — Джейн горько вздохнула.

В тот день они что-то потеряли в своей драгоценной дочурке. И как отчаянно Джейн и Александр ни пытались, никогда уже за все эти долгие годы любви к Алексе они не смогли восстановить разорванную ниточку взаимопонимания. Глядя в изумрудные глаза Алексы, так похожие на ее собственные, Джейн ласково прошептала:

— Мы очень тебя любим, доченька. Ты никогда не разочаровывала нас, никогда и не могла.

Алекса слушала это доброе утешение и страстно желала поверить родителям. Но она очень ясно помнила и тот день. Тогда было разочарование, и Алекса это понимала. Но теперь она спрашивала: не было ли это ее разочарование в себе, в собственных, таящихся и неожиданно открытых в своем сердце уродливых монстров? Да, возможно, так и было. Существовали отвратительные призраки, скрывавшиеся в темных уголках ее души; но теперь все эти монстры умерли, побежденные любовью.

— Это было действительно чудо. Я так сильно люблю свою младшую сестру. — У Алексы перехватило дыхание. — И… мама, папа… вас я тоже очень люблю.

Слезы застилали их глаза, и какое-то время ни Джейн, ни Александр не в силах были говорить, потому что видели во взгляде любимой дочери неизмеримую радость от сознания того, что она любит и любила по-настоящему, всем сердцем, без условий, навсегда. Наконец, наконец-то Алекса, которую они потеряли, нашлась! Они так давно не видели этот волшебный взгляд, полный счастья и чистой веры… так долго… с того самого дня…

— Сейчас ты выглядишь точно так же, как выглядела в то майское утро, когда мы ехали на выставку в Канзас-Сити, — начала Джейн, но не смогла продолжать, и Александр ласково закончил мысль жены:

— Ты выглядишь точно так, как выглядела, объявляя, с присущей тебе уже тогда категоричностью, что ни о каком братике не может быть и речи, потому что ты собираешься иметь только сестричку.

Глава 30

Свадьба Роберта и Алексы состоялась в Рождество. На брачную церемонию, разумеется, приглашали и Джеймса, но ему было легче остаться в стороне. Рождество он провел в одиночестве, в Инвернессе, до темноты плавая на яхте. Он проплавал и весь следующий день, а потом работал до поздней ночи, заканчивая подробные заметки о прошедших переговорах, которые и представил двадцать седьмого декабря в восемь утра.

— Не ожидал такой оперативности, — удивился Элиот, — Это может означать только то, что с Алексой все в порядке.

— Все прекрасно. Вообще-то сегодня она собирается домой.

— Семья ее все еще здесь?

— Нет. Родители поехали в Топику, а сестра — на Иль.

— На Иль… — озабоченно пробормотал Элиот.

Лицо друга приняло выражение, которое Джеймсу уже довелось как-то видеть — когда Элиот рассказывал о прекрасном острове-рае, — и, выждав минуту, Стерлинг предположил:

— У тебя что-то связано с островом?

— Да, связано, — признался Элиот.

Он не раз уже думал о том, что когда-нибудь расскажет свою историю Стерлингу: быть может, в качестве ненавязчивого предупреждения, потому что видел, как с каждым днем Джеймс становится все больше похожим на него самого. Возможно, сейчас и пришел срок.

— Это очень старая история. Если быть точным, ей тридцать два года. Именно тогда произошли события, благодаря которым я стал таким, каким ты знаешь меня сегодня. В то время я закончил колледж, получил двухгодичную стипендию на изучение философии в Оксфорде и строил планы об идиллической жизни профессора в каком-нибудь старейшем университете. Летом я поехал отдыхать на Иль, где встретил и полюбил первую жену Жан-Люка, который находился тогда в изгнании. Женевьева сбежала от него и нашла пристанище на Иле, потому что знала: только туда Жан-Люк не сможет за ней последовать.

— И она получила убежище?

— О да! Александр и его жена Изабелла приютили Женевьеву. — Элиот улыбнулся доброму воспоминанию о любимых людях. — Точнее, приютили нас обоих. Мы с Женевьевой провели на острове только три недели, но знали, что будем вместе до конца наших дней. Мне необходимо было вернуться в Англию, а Женевьева с помощью Александра должна была разорвать брак с Жан-Люком и приехать ко мне. Но вскоре после моего отъезда Женевьева узнала, что уже беременна от Жан-Люка — наследником, которого тот так безумно хотел, и решила родить ему наследника в обмен на свою свободу.

Элиот тяжело вздохнул. Вздох его был наполнен горечью и сожалением.

— Я был тогда очень наивным. Даже Александр понимал, что Жан-Люк — это дьявол во плоти. Но и он не мог знать истинного вероломства своего младшего братца. Моя Женевьева стала первой жертвой этого монстра.

— Он убил Женевьеву? — спросил Джеймс, понимая наконец, что именно эта ужасная смерть превратила Элиота из благочинного добродушного университетского профессора в хладнокровного разведчика — точно так же, как страшная смерть родителей Джеймса трагически и бесповоротно изменила его собственную жизнь, погубила его любовь.

— Убийство не было доказано, хотя и нет ни малейших сомнений в этом. Месяц спустя после того, как Женевьева дала жизнь Алену, ее застрелили под Ниццей, в двадцати километрах от виллы Жан-Люка. Мальчик был с Женевьевой, и меня постоянно мучил вопрос; не пыталась ли она бежать, взяв с собой сына, потому что поняла, как страшно будет ребенку жить с таким чудовищем?

— Элиот, мне так жаль.

— Мне тоже. — Он задумчиво посмотрел на Джеймса, понимая, что не следует объяснять очевидного: Джеймс встал на ту же опасную тропу одиночества.

Конечно, это был путь благородный, путь вызова злу, но путь, начавшийся с отказа от человеческой любви во имя общечеловеческой, неизбежно вел к замкнутой жизни без любви вообще. Джеймс это знал, и не было необходимости растолковывать ему подобную истину. Помолчав минуту, Элиот улыбнулся и, предполагая, что возвращается к более счастливой теме, с любопытством спросил:

— Кэтрин дает на острове концерт?

— Нет. Кэтрин любит Алена, — ответил Джеймс почти виновато. «Алена… человека, из-за которого, возможно, твоя возлюбленная Женевьева поплатилась жизнью». — Они собираются пожениться.

Джеймс ожидал, что его друг вздрогнет от боли, осознав горькую иронию судьбы. Однако увидел на суровом лице Элиота ласковую, одобрительную улыбку.

— Кажется, то, что нужно.

— То, что нужно? — изумленно переспросил Джеймс.

Было ясно, что по какой-то причине Элиот находит такой брак весьма удачным — именно таким, видимо, должен был считать его и Джеймс: с принцем Кэтрин, безусловно, нашла свое счастье, а Джеймс всегда хотел для любимой только счастья. Но все же он сердцем чувствовал: здесь что-то не так.

— То, что нужно, Элиот? Почему?

— Потому что Кэтрин поразительно похожа на Изабеллу Кастиль.

— Изабеллу? Жену Александра? — спросил Джеймс. Неожиданно его охватила какая-то зловещая тревога, которая еще не успела дойти до его сознания, но, несомненно, была вызвана страхом и самыми дурными предчувствиями.

— Да.

— Я помню, ты рассказывал, что Жан-Люк стал монархом, потому что у Александра не было детей, — стараясь сохранять спокойствие, сказал Джеймс, хотя его ясный ум уже расшифровывал все более тревожные предчувствия. — Когда это произошло? Когда этот злодей занял трон? Ты знаешь?

— Я знаю все, что касается Жан-Люка Кастиля, — ответил Элиот. — Он короновался седьмого января шестьдесят восьмого года. Тебе это что-то говорит?

Джеймс ответил не сразу. Он не мог. У него просто в голове не укладывалось, но все сходилось, и если это правда…

— Кэтрин родилась в том же году, пятью месяцами позже, в мае. Мать ее была блондинкой, и у нее были такие же, как у Кэтрин, ярко-синие глаза. Она сказала Джейн Тейлор, которой отдала свою новорожденную дочь, что ребенку очень опасно оставаться с матерью, и предложила бархатный кошелек с драгоценными камнями, который Джейн не взяла, но согласилась вручить Кэтрин в день ее совершеннолетия ожерелье из сапфиров. У Джейн сложилось впечатление, что отец девочки умер, так как эта женщина просила, чтобы второе имя Кэтрин было Александра. Джейн почему-то уверена: именно так звали отца ребенка.

Элиот слушал Джеймса, и выражение его лица менялось: от вежливо-скептического до тревожного, задумчивого и очень заинтересованного. Как только Джеймс замолчал, Арчер взял со стола маленький ключ, открыл им средний ящик и достал большой конверт, в котором хранились единственные материальные воспоминания о любви, так жестоко у него отнятой, — несколько писем и фотографий.

Элиот берег их как лишнее напоминание о том, почему выбрал себе именно такую профессию, но, по правде говоря, он уже много лет не заглядывал в конверт. Семь лет, если быть точным. Конверт был открыт в последний раз и закрыт в тот самый день, когда стало известно о смерти Жан-Люка. Элиот знал, что в конверте должна быть одна маленькая черно-белая фотография Изабеллы, но совершенно забыл о портрете из журнала «Лайф». Увидев эту замечательную фотографию принцессы, Элиот понял, что память вовсе не сыграла с ним злую шутку — сходство с Кэтрин Тейлор было поразительным.

— Это Изабелла. Фото сделано в Монако, в день бракосочетания принца Ренье и принцессы Грейс.

— Господи, да ведь это же Кэтрин! — прошептал Джеймс. — И… ожерелье — то самое, которое ей вручили в день совершеннолетия. О Боже!

— Что?

— Этим летом, когда Кэтрин выступала в Вене, ее ожерелье — это ожерелье — похитили. То была не единственная кража в отеле, но другие, вероятно, сделаны для того, чтобы отвести подозрения.

— Отвести подозрения от кого?

— От принца. Элиот, мы должны связаться с Кэтрин немедленно. Она в опасности. Как дочь Александра, она — а не Ален — законная наследница Иля, ведь так?

— Да, но мы же знаем, что у Александра и Изабеллы никогда не было детей.

— Ты что, не слушал? У них был ребенок! Изабелла родила его после смерти Александра и вынуждена была отдать дочь, потому что знала: Жан-Люк никогда не позволит отнять у него трон.

— Я сейчас же позвоню и выясню, так ли это. Но нет причин предполагать, что Ален знает правду.

— Но Ален точно знает. Кэтрин говорила мне, что принц знает о ней все. — До чего же ясно его измученное сердце запомнило слова Кэтрин: «Ален знает обо мне все, Джеймс, все, и я тоже знаю все его секреты». — И еще Кэтрин верила в то, что Ален совершенно с ней искренен, а в действительности он просто очаровал ее ложью. В конце концов, Кэт — двоюродная сестра Алена, а он ни слова ей об этом не сказал.

— Ты рисуешь его портрет как исчадие ада, Джеймс.

— Точно такое же, как и его отец. Не забывай, что Ален — сын Жан-Люка, сын человека, убившего женщину, которую ты любил. И ты слеп к дьявольской натуре Алена только потому, что он — сын Женевьевы.

— Возможно, — после короткой паузы согласился Элиот. — Я намеренно оставался далеко в стороне от расследования, предоставив другим сотрудникам анализировать обнаруженные факты без какого-либо влияния с моей стороны. Допускаю, я всегда таил надежду, что в сыне Женевьевы будет больше ее божественных черт, чем дьявольских Жан-Люка. До сих пор так и оказывалось.

— До настоящего момента.

Элиот не ответил. Он набрал несколько цифр, которые знал на память, — международный номер Интерпола. После краткого разговора и непродолжительного ожидания, пока на другом конце провода работал компьютер, Элиот получил номер телефона в замке в Луара-Вэлли.

Двое детей и пятеро внуков Луи-Филиппа каждый год отмечали Рождество вместе с ним и Изабеллой в их замке. Внуки проводили здесь свои каникулы, носясь по обширному имению, наполняя веселым смехом обычно тихие залы. Но в этот час все дети были на кухне, помогая своим матерям и Изабелле готовить ужин.

Луи-Филипп ответил на международный звонок в своем кабинете. Конечно, жена рассказывала ему о Женевьеве и Элиоте, поэтому Луи сразу же вызвал Изабеллу с кухни, сообщив жене, кто звонит, только когда они подошли к кабинету.

— Элиот Арчер? — тихо переспросила Изабелла. Сколько же прошло времени? Изабелла могла ответить не задумываясь: Элиот звонил ей в конце декабря, вскоре после смерти Александра — звонок сочувствия, доброй памяти и любви. Тогда Изабелла чуть было не сказала ему о своей беременности. Наверное, следовало сказать и попросить помочь ей скрыться, но разве могла Изабелла представить, что Жан-Люк начнет преследование сразу же после смерти родного брата? И вот Арчер снова звонит, ровно день в день, двадцать два года спустя.

— Здравствуй, Изабелла. Я должен у тебя кое о чем спросить. Я спрошу прямо, и если ты ответишь «нет», мы поболтаем на другие темы.

— Какой вопрос, Элиот?

— Изабелла, мне нужно знать, была ли у вас с Александром дочь?

— Ах, Элиот, — так горестно выдохнула Изабелла, что и без слов все стало ясно. — Ты нашел ее? У нее все хорошо? Девочке ничего не угрожает? Элиот!

— Изабелла, ты отдала ее женщине в Канзас-Сити? Ты оставила дочери сапфировое ожерелье?

— Да! Да! Элиот, где она? Прошу тебя, скажи!

— Она очень милая. Твоя дочь очень похожа на тебя. С ней все в порядке, Изабелла, — спокойно ответил Элиот.

Но была ли Кэтрин в безопасности? Теперь Элиот этого не знал, но он сделает все, что в его силах, чтобы убедиться в этом.

— Элиот, я должна ее увидеть.

— Увидишь. Я перезвоню тебе через час.

Повесив трубку, Элиот с тихим и изумленным вздохом произнес:

— Хорошенькое дело! Кэтрин — принцесса острова Радуги. Даже не знаю, что теперь следует предпринять.

— Черт возьми, убрать ее подальше от Алена!

— Насколько нам известно, Ален не сделал ничего плохого. Кража ожерелья в ночь, когда и у других постояльцев отеля были похищены драгоценности, не дает повода подозревать именно его. И, Джеймс, в женитьбе на двоюродной сестре тоже нет никакого преступления, даже если предположить, будто у принца что-то еще на уме.

— Он знает.

— У нас нет свидетельств причастности Алена к каким бы то ни было преступлениям, поэтому и нет причины полагать, что Кэтрин грозит опасность. — Договаривая эту фразу, Арчер вспомнил еще об одном призраке из прошлого Иля.

— Элиот, тебя что-то тревожит?

— Я подумал о том, как чуть не погибла сестра Кэтрин.

— Почему?

— Из допросов, которые я просмотрел, у меня сложилось впечатление, что лейтенант Бейкер подозревал здесь нечто более серьезное, чем случайная авария.

— Он рассматривал подобную возможность, так как ничто не указывало на то, что Алекса пыталась затормозить. Расследование зашло в тупик, поскольку автомобиль сгорел полностью, а Алекса не могла вспомнить минуты, непосредственно предшествовавшие катастрофе. А что, Элиот?

— Я подумал об агенте французской спецслужбы по имени Моника.

— О женщине, посланной проверить Алена и влюбившейся в него?

— Да. Но я не помню, чтобы говорил тебе о ней.

— Мне рассказала Натали.

— И о том, как погибла Моника?

— Автомобильная катастрофа, — прошептал Джеймс, чувствуя, как его охватывает липкий, животный страх.

— Моника была великолепным водителем, отлично знавшим крутые виражи на Ривьере. Так и осталось загадкой, как она могла в тот день не справиться с управлением. Ален ехал вслед за Моникой на своей машине, и все произошло у него на глазах. Принц Кастиль сказал, что Моника даже не пыталась тормозить или свернуть в сторону, когда ее машина сорвалась в пропасть. Казалось, девушка заснула за рулем. Машина разбилась вдребезги, и полиции ничего не осталось, как констатировать несчастный случай.

— На звонок в Роуз-Клифф ответила не Алекса, а Кэтрин, — охрипшим голосом произнес Джеймс. — Сообщение о прекрасной маленькой девочке, от которой отказалась мать, могло предназначаться и старшей сестре и младшей, к тому же в тот день на машине Алексы ездила Кэтрин. Ален Кастиль — убийца. Элиот, это он убил Монику и пытался убить Кэтрин.

«А теперь моя любимая рядом с ним на другом краю света, — с безнадежным ужасом подсказал Джеймсу рассудок. — Ты ни за что не должен был ее отпускать. Ты должен был сказать Кэтрин, что любишь ее. Ты должен был спросить ее, не сможете ли вы попытаться снова…»

— Хорошо, — сказал Элиот спокойно, хотя сердце его от гнева готово было вырваться из груди. — Закажи нам билеты на ближайший «конкорд». Потом позвони Изабелле и договорись с ней о встрече в Ницце, но не говори, что целью нашего неожиданного вояжа является Иль. Я не хочу, чтобы несчастная мать примчалась туда раньше нас. В данный момент Ален подозревается в покушении на убийство. Это значит, что я могу — и немедленно это сделаю — выслать на место группу агентов, которые присмотрят за ним и Кэтрин. Ален — всего лишь подозреваемый, Джеймс, у нас нет никаких доказательств, что преступления были подготовлены им, и мы не можем действовать открыто, пока не раздобудем улики. Ален Кастиль, как и любой свободный человек, обладает презумпцией невиновности, и так будет до тех пор, пока мы не докажем его вину.

— Понимаю. Ты хочешь добыть доказательства и собираешься выяснить, находился ли принц в Вашингтоне в день аварии Алексы.

— Я собираюсь прямо сейчас задействовать людей для работы над этим. Но если в тот день Ален был в Европе, нам останется лишь деликатное «дело» невиновного человека, считающего себя законным монархом Иля, уже потерявшего одну любовь и по немыслимому стечению обстоятельств полюбившего свою двоюродную сестру.

— Не думаю, что мы должны миндальничать с этим Кастилем. Я совершенно уверен, что он знает все. Элиот, ты обещаешь мне, что Кэтрин будет в полной безопасности?

— На острове у нас есть свои люди, и я попытаюсь связаться с кем-нибудь во дворце.

Это не было обещанием. Просто эта все, что он мог сделать. Арчер надеялся, что за то время, которое потребуется на выяснение местонахождения Алена в день роковой аварии, с Кэтрин ничего страшного не произойдет.

По ласковому, но твердому настоянию Изабеллы Луи-Филипп остался в замке с детьми и внуками.

— Я верну свою дочь, — сказала она мужу, хотя на самом деле ее желания не заходили так далеко.

Если только ей удастся увидеть свою девочку, пусть даже издалека, — уже одно это будет замечательно. А если она сможет подойти ближе и, заглянув в глаза дочери, увидеть в них радость — доказательство того, что у ее ребенка сложилась счастливая жизнь, — значит, мечта всей ее жизни сбылась.

Здравый рассудок Изабеллы не позволял ей даже думать о большем, но любящее сердце отважно надеялось. Что, если они смогут встретиться, поговорить и обнять друг друга? Что, если в один прекрасный момент Изабелла увидит любовь в глазах, в которых боялась увидеть только ненависть к себе, родившуюся в тот самый день, когда Кэтрин открыли правду?

В полночь Изабелла встретилась в Ницце с Элиотом и познакомилась с Джеймсом Стерлингом, и вера в осуществление заветной мечты крепла в ней с каждой минутой. Этот красивый молодой человек, несомненно, любивший ее дочь, собирался помочь Изабелле.

Только после того как они разместились в комфортабельных номерах отеля «Ле Бижу», Элиот н Джеймс рассказали ей о возможной опасности. Изабелла, разумеется, сразу поняла всю серьезность положения. В конце концов, она знала Жан-Люка и, несмотря на надежду Элиота, что Ален избежал дурной наследственности, считала такое несчастье вполне возможным. Конечно, она не забыла маленького мальчика во дворце, спасшего ей жизнь. Но… Изабелла все понимала и с королевским достоинством скрывала леденящий душу страх.

Звонок, которого они так отчаянно ждали, наконец раздался. И поверг их в изумление.

— Ален провел тот день в Версале, а вечером никуда не отлучался из своего номера в отеле «Ритц». Он не старался попадаться на глаза, но принца достаточно хорошо знают в Европе, особенно во Франции, так что его видели многие независимые свидетели. В этом не остается никаких сомнений, — сказал Элиот, кладя трубку и отвечая на скептический взгляд Джеймса. — Ален не был в Вашингтоне, когда произошла авария с Алексой.

Стерлинг и Арчер понимали, что Ален мог нанять убийцу, как часто делал Жан-Люк. Но теперь это могло навсегда остаться нераскрытой тайной.

Джеймс хотел немедленно отправиться к Кэтрин.

— Итак, теперь это — лишь деликатное «дело», да? Уверен, что знаю, как с ним разобраться.

— Ты идешь во дворец прямо сейчас?

— Сам знаешь, что иду. — Джеймс холодно посмотрел на Элиота, потом, обернувшись, ласково улыбнулся Изабелле:

— Я собираюсь сказать Кэтрин, что вы здесь, Изабелла. Я хочу привести ее сюда.

— Ах, Джеймс. Спасибо вам.

— Джеймс, почему бы тебе не подождать еще немного? — предложил Элиот.

— Мне показалось, ты говорил, что Ален чист.

— Да, но есть еще кое-что, что я должен проверить. Мне потребуется на это час.

— С нетерпением буду ждать возможности обо всем услышать, когда приведу сюда живую и невредимую Кэтрин.

Элиот даже не улыбнулся. Последние подозрительные детали были самыми неестественными.

— Только будь осторожен, Джеймс.

— Ты же сказал, что нет никакой опасности…

Кэтрин закончила играть «Большую фантазию» Шопена и нежно улыбнулась Алену.

— Magnifique[20], Кэтрин.

— Merci[21]. — Она опустила крышку рояля и подошла к Алену, стоявшему у окна. Кэтрин почувствовала его нервное напряжение и тихо позвала:

— Ален?

— Кэтрин, есть нечто, что ты должна обо мне знать.

— Хорошо, — ответила Кэтрин, слегка удивившись тому, что, несмотря на все их искренние признания, существовала еще какая-то тайна, и, вероятно, очень важная, если Ален до сих пор не открыл ее, что это, разумеется, не имеет никакого значения, но все же… — Расскажи мне.

— Мы можем прогуляться к пещере, — «в которой столетия назад преступники из династии Кастиль прятали свои награбленные сокровища и где ты узнаешь о величайшем в мире воре», — если хочешь, пойдем прямо сейчас.

— Прекрасно. Я только поменяю туфли и надену свитер, — улыбнулась Кэтрин и, прежде чем покинуть взволнованного Алена, нежно поцеловала его в губы. — Подожди меня здесь. Я скоро вернусь.

Глава 31

Войдя в свои апартаменты, располагавшиеся в левом крыле дворца, Кэтрин нахмурилась. Кто-то задвинул на окнах портьеры, и сейчас в светлой нарядной комнате царил полумрак. Кэтрин мгновенно почувствовала страх, и в сознании неожиданно всплыл темный гостиничный номер в Вене.

Кэтрин прогнала неприятное воспоминание и прошла в розовую спальню. Портрет мгновенно бросился ей в глаза: его изящная резная золотая рама была прислонена к кровати, но магическое обаяние портрета, как и его многозначительность, дошло до Кэтрин не сразу. Сначала Кэтрин увидела лишь очень красивую женщину, не сообразив даже, что это — зеркальное отражение ее, Кэтрин, лица, только обрамленного не черными, а золотистыми локонами. Понимание этого лишь забрезжило, когда она вдруг увидела ужас.

Красота и ужас так далеки друг от друга… как резня в раю… как насилие на свадьбе… как мина на катере под Рождество… как летящая со скалы машина…

Горло прекрасной женщины на портрете было распорото. Свежие сверкающие ярко-красные капли — краска? или кровь? — минуя нарисованные сапфиры, скатывались по холсту на настоящее ожерелье — ее ожерелье, лежавшее вместе с сапфировыми серьгами на мягком розовом ковре под портретом.

— Нет! — слетел с губ Кэтрин протест, и приглушенный мучительный стон вырвался еще до того, как она успела постичь смысл увиденного.

Кэтрин не постигла его, пока нет, но интуиция подсказывала, что именно в этом кошмаре кроется правда, которую она так хотела знать. Но здесь таилась и другая правда, та, которая оторвет Кэтрин от любимого.

— Мне показалось, ты кричала! — В комнату ворвалась Натали; проследив за полным ужаса взглядом Кэтрин, она увидела портрет и тихо взмолилась:

— О-о нет…

— Натали? Что все это значит? Ты знаешь?

— О да, Кэтрин. Я знаю. Это значит, что наш любимый Ален сошел с ума, — грустно прошептала Натали.

Она ласково обняла Кэтрин за плечи, отвела от искалеченного портрета и заставила сесть в обитое бархатом кресло.

— Присядь на минутку, у нас, кажется, есть немного времени, чтобы я тебе рассказала. Ты ведь ничего не знаешь о своей настоящей матери и о том, как ты связана с островом?

— Нет, — ответила потрясенная Кэтрин.

— Женщина на портрете — твоя мать.

— Моя мать? — тихо повторила Кэтрин и попыталась встать, чтобы броситься к портрету, но Натали осторожно, хотя и твердо удержала ее.

— Нет, Кэтрин, пожалуйста, не смотри больше на этот портрет. Обещаю тебе: когда все кончится, я найду тебе более удачные портреты твоей матери.

— Натали, кто она? Кто она? И кто я?

— Ее зовут Изабелла. Она была замужем за моим дядей Александром. Ты — их дочь Кэтрин, то есть наша двоюродная сестра. — Натали немного помолчала, прежде чем сказать самое важное:

— Что делает тебя, а не Алена, законной правительницей Иля.

«Нет!» — вскричало в ответ ее сердце, прежде чем Кэтрин поняла угрожающий смысл услышанного. Если Натали знает об этом, значит, и Ален… Нет, этого не может быть! Он бы сказал. Наконец, терзаясь страхом, она спросила:

— Ален знает?

— Да, разумеется, — с легким вздохом сочувствия ответила Натали. — Я понимаю, как тебе трудно, как ты потрясена, и мне очень жаль, Кэтрин, что я вынуждена тебе рассказать все сразу и в такой спешке. Но я должна. У нас так мало времени. Хорошо?

— Да, — заставила себя согласиться Кэтрин, хотя с каждой секундой она все больше и больше убеждалась в том, что не хочет знать этой правды. Но она должна. Кэтрин глубоко вздохнула и решительно добавила:

— Хорошо. Расскажи.

— Иль — это навязчивая идея Алена. Он любит свой остров больше всего на свете. Принц сделал так много, чтобы защитить этот рай. Наш отец изуродовал остров, превратив его в убежище для преступников и террористов, а не в дивный уголок для поэтов и влюбленных, каковым он должен быть. Сын возненавидел за это отца. Вот почему, когда у Алена не стало сил терпеть такое осквернение, он убил Жан-Люка.

— Нет! — воскликнула Кэтрин, пытаясь защитить любимого человека.

Но кого она любила? Где он? Существует ли вообще этот нежный, любящий мужчина? Минуту назад Кэтрин стало известно, что Ален предал их любовь, в которой так много значило взаимное доверие. Предал тем, что утаил от нее самую важную тайну из всех. А теперь Натали, серьезный взгляд которой был полон скорби, сообщает, что Ален — убийца. Ее Ален, человек, которому она поверила, не мог быть убийцей. Но теперь Кэтрин поняла, что существует другой Ален, которого она не знала.

— Убил отца?

— Да, — печально подтвердила Натали. — Ален убил отца… и хотя я уверена, что это было неумышленно, поскольку вторая жена редко сопровождала Жан-Люка в его поездках, Ален убил и мою мать. В отличие от нашего отца Ален не получает удовольствия от преступления. Все убийства он совершал по необходимости: только чтобы никто не мешал процветать Илю под его добрым правлением.

— Все убийства? — в ужасе спросила Кэтрин, начиная верить чудовищным фактам.

— Ален вынужден был убить и Монику. Он очень ее любил, так же как, я знаю, он искренне любит тебя. — Натали вздохнула. — Но я подозреваю, Ален испугался того, что Моника узнает, кто заказал убийство Жан-Люка. Брат очень боится потерять остров, и этот страх гораздо сильнее страха лишиться собственной жизни. Он боится потерять Иль, и потому, моя дражайшая кузина, Ален пытался убить тебя в Роуз-Клиффе. Ах, Кэтрин, мне так жаль! Мне следовало бы догадаться, когда Ален так упорно настаивал на моей поездке в Женеву, а сам оставался еще на день в Париже. — Натали слегка покачала головой и заставила себя сделать признание:

— Я немного ослеплена своей любовью к брату. Ты сама знаешь, сколько в Алене нежности и доброты. Но поверь, не его вина в том, что он проклят страдать за безумие нашего отца! Я знала о помешательстве Алена и покрывала его, молясь, что когда-нибудь это пройдет. Но теперь все совершенно ясно, и доказательство тому — портрет и сапфиры. Ален собирается убить тебя, и боюсь, что он уже мог убить и Изабеллу.

— О-о, нет! — прошелестел слабый шепот отчаяния.

— Я не знаю, убил ли он ее, Кэтрин, — продолжала Натали. — Просто изрезанный холст наталкивает меня на эту мысль. Но я обещаю, как только все будет позади, если Изабелла жива, мы с тобой отыщем ее. А теперь, кузина, ты должна покинуть Иль, и как можно скорее.

— Мы обе должны его покинуть, Натали, — сказала Кэтрин неожиданно для себя решительно и спокойно.

Теперь она приняла жестокую правду. Вынуждена была принять. Доказательства были здесь, в этой нарядной спальне. И еще одно доказательство эхом звучало в ее голове: шепот в телефонной трубке о прекрасной девочке, от которой отказалась мать, предназначался не Алексе, а Кэтрин, потому что Ален узнал ее голос.

— Нет, дорогая, я должна остаться с Аленом. Несмотря на то что его безумие сейчас усилилось, я совершенно убеждена, что мой брат не причинит мне вреда. Уверена, что смогу с ним справиться. Возможно, открытое проявление сумасшествия — отчаянная попытка самого Алена наконец справиться со своим недугом. Если бы он мог оказаться в психиатрической клинике, где бы видел цветы, море, слушал музыку!.. Ладно, не знаю, насколько это возможно, но, Кэтрин, прошу тебя, постарайся простить Алена. Мой брат не виноват в своем безумстве.

— В таком случае я тоже останусь. Мы справимся с Аленом вместе.

— Нет, тебе здесь опасно. Ты должна немедленно уехать. Позже, когда станет спокойнее, ты можешь вернуться и заявить свои права на принадлежащий тебе Иль. И если ты только позволишь, я тоже останусь во дворце, и мы будем кузинами и, надеюсь, станем подругами. — Чуть заметная улыбка коснулась губ Натали, но тут же лицо ее приняло сосредоточенное и решительное выражение. — Ты должна немедленно уехать, Кэтрин! Возьми катер. Управлять им очень просто. Держи курс на север — там есть компас, рядом со штурвалом, — и ты попадешь в Ниццу. Подожди здесь, пока я принесу ключи. Запри за мной дверь и открой только тогда, когда убедишься, что это я. Bien?

— Oui, Natalie, bien. Merci.

Ей следовало ждать Натали в гостиной, но, как только щелкнул замок, Кэтрин вернулась в спальню и встала перед портретом своей матери.

— Прошу тебя, останься жива, — прошептала Кэтрин. — Пожалуйста, останься жива, чтобы я могла сказать тебе: «Я понимаю твой поступок, и я люблю тебя».

Кэтрин смотрела в синие глаза на портрете — улыбающиеся, радостные, полные надежды глаза. И когда лицо матери на портрете расплылось в неясное пятно из-за собственных слез, застилавших взор Кэтрин, она опустилась на колени и бережно подняла забрызганные красными чернилами (а не кровью!) драгоценности. Кэтрин завернула ожерелье и серьги в носовой платок и положила в карман.

Пока Кэтрин ждала в затемненной гостиной, ей снова вспомнился темный номер венской гостиницы и ножевые порезы — неглубокие, неопасные. Почему Ален не убил ее? Какое зловещее безумие заставило его играть с Кэтрин? Заманивать в свое королевство, с тем чтобы завлечь в паутину вероломства и обмана? Кэтрин выжила в тот вечер только потому, что Ален позволил ей выжить. Но что, если на этот раз ей не повезет? Что, если в следующее мгновение тень безумца выскочит из темноты и нож полоснет глубже, нанося теперь уже смертельную рану?

Если она умрет сегодня, здесь, остались ли слова любви, которые Кэтрин должна была сказать любимым людям и не сказала? «Мамочка и папочка, я люблю вас» — эти слова Кэтрин бесконечно повторяла весь этот год, и она снова позвонит родителям, как только доберется до Ниццы, и снова скажет им о своей любви. А если не доберется до Ниццы? Кэтрин знала: если она умрет, все слова любви к Джейн и Александру ею сказаны. И Алекса тоже знает о ее бесконечной любви. И все-таки как бы хотелось еще раз поговорить со старшей сестрой…

Кэтрин улыбнулась, представив себе их будущий разговор. Сначала Кэтрин скажет, что это она, а не Алекса должна была отправиться в ту смертельную поездку на пристань. «Вздор!» — воскликнет сестра, отмахиваясь от надоедливости Кэтрин милой улыбкой и изящным жестом руки. Потом Кэтрин ей все расскажет и терпеливо дождется, когда вспыхнут изумрудные глаза Алексы и она заявит: «Я всегда знала, что ты принцесса, Кэт!» На что Кэтрин ответит очень ласково:

«Да, Алекса, но разве я уже не говорила тебе, что всегда хотела только одного — быть твоей сестрой?»

У них обязательно состоится этот разговор, но даже если Кэтрин и не удастся бежать с острова, она знает, что Алексе уже известна вся правда о ее любви.

Если Кэтрин умрет сейчас, сегодня, останется только один любимый ею человек, которому искренние слова любви не были высказаны.

«Я должна жить. Я должна жить для того, чтобы посмотреть в его голубые глаза, полные такой радостной надежды в тот день, в аэропорту, и сказать о своей любви, которая все еще жива и будет жить вечно… Я выживу, чтобы сказать Джеймсу, как сильно я его люблю!»

— Джеймс Стерлинг? — с удивлением переспросил Ален, когда ему доложили, кто дожидается в мраморном вестибюле ответа на свою просьбу поговорить с принцем. — Да, конечно, я приму его. Пожалуйста, проводите.

Аленом овладели страх и тревога. Существовала только одна причин», по которой Джеймс мог здесь появиться, — Кэтрин. Может быть, он приехал сказать Кэтрин, что все еще любит ее? А если так, то не уйдет ли она с Джеймсом?

«Нет, — уверенно ответил себе Ален. — Кэтрин меня не оставит».

— Здравствуйте, Ален.

— Здравствуйте, Джеймс.

— Я пришел пригласить Кэтрин и, разумеется, вас поужинать сегодня вечером в гостинице со мной и матерью Кэтрин.

— Джейн здесь? В гостинице? Я не понимаю.

— Не Джейн, а… Изабелла. — Джеймс увидел в глазах принца удивление, но не смущение, а потому продолжил с едва сдерживаемым гневом:

— Вы знали. Какой же вы негодяй!

— Да, Джеймс, я знал, — сдержанно ответил хозяин острова, но в голосе его звучала не ярость, а грусть.

— И вы утаили правду от Кэт, не так ли?

— Я хотел рассказать ей обо всем сегодня вечером, Джеймс.

— Какое поразительное совпадение! Я, разумеется, вам ни на йоту не верю, но это не имеет значения. Теперь мне известна правда, и будьте уверены, что Кэтрин тоже ее узнает.

— Вы не знаете правды, Джеймс.

— В самом деле? Хотите, Ален, я скажу вам, что я знаю? Вы с Кэтрин — двоюродные брат и сестра. Я знаю, что она — законная правительница Иля. И я знаю, что вы — самозванец.

— Отчасти вы правы, Джеймс, а отчасти — нет, — вздохнул Ален, понимая, что должен сказать Джеймсу все — это был единственно возможный путь убедить его уйти. — Кэтрин действительно законная правительница острова, а я действительно самозванец. Но в чем вы заблуждаетесь, так это в том, что мы с Кэтрин — брат и сестра. Это не так. Кэтрин — дочь Александра, но я не сын Жан-Люка. Я не из рода Кастиль. Я даже не дальний родственник Кэтрин.

— А кто же вы?

— Сам не знаю. Я только знаю факты. У меня группа крови «АВ». У моей матери кровь была группы «В», а это значит, что у моего отца должна быть группа «А» или «АВ». И у Жан-Люка, и у Александра группа крови «О». Я самый настоящий принц-самозванец, Джеймс, но это не имеет никакого отношения к моей любви и любви Кэтрин. Я уверен, что она будет меня любить и согласится выйти за меня замуж даже после того, как узнает правду.

«Да, — подумал Джеймс, — великодушная Кэтрин способна услышать правду и простить вас всех».

Но есть еще и другая правда, которую она должна услышать.

— Мне кажется, вы не понимаете, Джеймс, способность Кэтрин любить, — в ответ на помрачневшее выражение лица Джеймса спокойно продолжал Ален. — Когда-то она очень сильно вас любила, но вы не поверили в ее любовь, как поверил я. Вы очень обидели Кэтрин, гораздо больше, чем вы сами себе представляете.

— Я знаю, что обидел ее. Я сделал это во имя любви, но теперь понимаю, до чего глупо это было. И я все еще люблю ее. Я все еще хочу вернуть нашу любовь. Кэтрин об этом еще не знает, но, после того как вы расскажете ей правду о себе, я хочу, чтобы она услышала и мое признание.

— Да будет так, — ответил Ален. — Выбор… остается за Кэтрин.

— И я выбираю Алена, — объявила Кэтрин, входя в музыкальную залу.

Кратчайший путь из ее комнаты к воротам дворца лежал через коридор, в который выходила музыкальная зала. Кэтрин могла проскочить быстро и незаметно для Алена, но ее бесшумный, легкий бег резко оборвался, как только она услышала голос Джеймса. Последнюю свою фразу он произносил, когда Кэтрин уже входила в комнату: «Я все еще люблю ее. Я все еще хочу вернуть нашу любовь. Кэтрин об этом не знает…»

«А теперь я знаю, Джеймс, и я тоже этого хочу. Но сейчас я должна притвориться, будто наша любовь ничего для меня не значит», — решила Кэтрин.

— Я выбираю Алена, — тихо повторила она, глядя в карие глаза безумца и не решаясь взглянуть в голубые глаза человека, которого любила, и боясь, что он поймет тайну ее сердца.

Подходя к Алену, Кэтрин увидела на его лице не безумие, а любовь. Любовь, надежду и тихую грусть. С такой же тихой грустью Кэтрин подумала: «Знает ли Ален о своем безумии?» И поняла, что знает. Это выше его сил — демон, с которым Ален не мог совладать, и, возможно, как предположила Натали, он просто хочет положить конец своим страданиям.

«Они почти закончились, — молча пообещала Кэтрин, ласково улыбаясь Алену. — Они почти закончились».

— Ален, я думаю, нам с Джеймсом нужно несколько минут. Я хотела бы объяснить ему наедине, какие чувства мы питаем друг к другу. Ты не подождешь здесь, пока мы пройдемся до бухты и обратно?

— Прошу тебя, Кэтрин, не уходи с Джеймсом, — прошептал Ален с таким отчаянием, что сердце Кэтрин сжалось от боли.

— Только до бухты и обратно, Ален.

— Кэтрин, я должен тебе что-то сказать.

— Да, я знаю. Я очень скоро вернусь и выслушаю тебя.

— Ты должна услышать это от меня, Кэтрин, пожалуйста, пусть Джеймс сейчас уйдет. Ты встретишься с ним позже, если тебе это так необходимо.

Кэтрин увидела в глазах Алена внезапное волнение и испугалась, что провоцирует его на какой-нибудь бредовый поступок.

— Хорошо, Ален. Я останусь. — «Джеймс сейчас уйдет, — решила Кэт, ѕ а позже, когда мы с Натали поможем тебе, я объяснюсь с ним». — Я останусь.

— Нет, Кэтрин, ты уйдешь. — Спокойный, но категоричный приказ принадлежал Натали. — Вы с Джеймсом возьмете катер и сейчас же уедете.

Натали стояла в дверях музыкальной залы. Она успела переодеться в длинное белое платье и украсить свои пышные каштановые волосы белыми цветами.

«Совсем как невеста, — подумалось Кэтрин. — Это она, наверное, создала успокаивающий, умиротворяющий образ для Алена».

Но, как и на прекрасном портрете, было в этом прекрасном образе что-то тревожащее, какой-то неожиданный ужас. Это «что-то» оказалось пистолетом, который чернел у Натали в изящной белой маленькой ручке. Красота и насилие… полувоин-полуневеста.

— Джеймс может сейчас уйти, Натали, — тихо ответила Кэтрин. — Я останусь с тобой, чтобы помочь Алену.

— Помочь мне? — удивился Ален, переводя обеспокоенный взгляд с мощного полуавтоматического пистолета на Кэтрин. — В какой помощи я нуждаюсь, дорогая?

— Ален, я знаю, что ты сделал, — ласково ответила Кэтрин. — Натали все мне рассказала. Ты не виноват. Это все безумие, которое ты унаследовал от Жан-Люка. Ты так сильно любишь Иль… Я все знаю, Ален, и я все понимаю.

— Что ты знаешь, Кэтрин?

— Знает, что она потерянная принцесса, — спокойно пояснила Натали.

— Я понятия не имел, что тебе известно о ее существовании, Натали. — Ален снова перевел взгляд на сестру и ее пистолет.

— Конечно же, я знала! Я сотни раз слышала историю, которую рассказывал тебе Жан-Люк.

— В таком случае, разве не замечательно, Натали, что мы нашли свою двоюродную сестру? — мягко спросил Ален, подходя к Натали — всего на несколько шагов, достаточных для того, чтобы встать между пистолетом и Кэтрин.

Пистолет из арсенала Жан-Люка, догадался Ален; значит, Натали спрятала его перед тем, как Ален распорядился уничтожить все оружие, находившееся на острове. Что еще Натали спасла из отцовской империи террора? Другие пистолеты? Гранаты? Пластиковые бомбы?

— Замечательно? О нет, Ален, это вовсе не замечательно. Иль — твой! Я отдала тебе его, потому что знала, как ты его любишь. Кэтрин не может владеть островом, и она не может владеть тобой.

— Ты отдала мне Иль, Натали? Каким образом?

— Избавив тебя от Жан-Люка.

Натали сделала свое заявление с детской гордостью, в ее сумасшедших глазах неожиданно появилось выражение наивное и просящее — как у ребенка, ожидающего заслуженной награды в ответ на подарок, сделанный им. Но награды за убийство собственного отца от Алена не последовало, и Натали пояснила, пользуясь простой и страшной логикой сумасшедшего человека:

— Я понимала, что, пока жив Жан-Люк, ты будешь оставаться вдали от Иля и от меня. Это я подарила тебе остров, Ален, и хотела бы подарить себя, но понимала, что, поскольку у нас один отец, ты никогда не притронешься ко мне. Хотя и без этого все было прекрасно! — Голос разочарованного ребенка состарился, мгновенно превратившись в голос кокетливой любовницы, и в глазах Натали вспыхнул злобный огонь ревности. — Почему этого было недостаточно для тебя? Зачем ты влюбился в Монику?

— Ах Натали! — прошептал Ален, наконец поняв, насколько был слеп, не видя безумия Натали, стоившего жизни женщине, которую он так сильно любил.

Ален совершенно не замечал фатальную одержимость Натали, а ведь должен был это понять! В детстве он сам был постоянным свидетелем одержимости, которую испытывал Жан-Люк к Изабелле. Господи, Натали унаследовала от Жан-Люка его коварство и шарм, так же как и безумие, но он, Ален, этого не видел.

— Моника должна была умереть, — заявила Натали просто и без тени раскаяния, но с легким раздражением на то, что Ален удивляется смерти, которая была столь очевидно необходима. — Помнишь, как после ее смерти все стало хорошо? Мы снова были вместе, и никто не вторгался в наше уединение.

— Я помню, — спокойно ответил Ален: он действительно не забыл, как бесконечно долго длилось его безмерное горе, с трудом поддаваясь лечению даже волшебными целительными силами острова.

— Но этим не кончилось. Ты был неугомонен. Тебе нужны были поездки, чтобы снова слушать свою драгоценную музыку, и ты даже начал приглашать в наш дом гостей. — Натали тихо вздохнула, словно давно отвергнутая жена, и ее глаза превратились в щелочки, когда она сварливо заметила:

— Да, да, тебе не следовало приглашать Стерлингов к нам на Рождество.

— О Боже! — выдохнул Ален.

Он хотел повернуться к Джеймсу, но не решился отвести взгляд от Натали или повернуться спиной к ней, ведь ее палец впился в спусковой крючок смертельного оружия. Ален не сводил глаз с Натали, которая теперь торжествующе улыбалась, вспоминая, как ловко она предотвратила рождественский визит Артура и Марион Стерлинг. Ален лишь прошептал Джеймсу голосом, полным горечи и вины, словно был виноват в безумии Натали:

— Мне очень жаль.

— Ален. — Теперь Натали умоляла, как отчаявшаяся влюбленная. — Я люблю тебя. Все, что я сделала, — ради тебя. Разве ты не понимаешь?

— Да, Натали, я понимаю.

— Тогда пусть Джеймс и Кэтрин уедут. Пусть они возьмут катер и оставят нас здесь. Одних. Прошу тебя, Ален!

— Хорошо, — согласился он и затем, почти мгновенно передумав, ласково предложил:

— Но у меня есть идея получше, cherie. Почему бы нам с тобой не взять катер?

— О да! Почему не нам, Ален? — порывисто откликнулась Натали. — Ключи у Кэтрин.

Ален взял у Кэтрин ключи. С языка чуть не сорвались слова, очень важные слова, которые он должен был сказать, но произносить их вслух было слишком опасно, а потому Ален лишь взглядом выразил Кэтрин всю свою любовь.

«Я люблю тебя, принцесса. Ты всегда должна этому верить. Будь счастлива, моя бесценная любовь».

Он улыбнулся дрожащими губами, навсегда прощаясь с любимой. Затем посмотрел на Джеймса, готового прикрыть собой Кэтрин в случае, если сумасшествие Натали толкнет ее на непоправимый шаг, и попросил:

— Будь добр, расскажи Кэтрин о том, что я тебе сказал. Все это правда, Джеймс, каждое слово, и я хочу, чтобы она знала.

— Да, Ален, я расскажу, — твердо пообещал Джеймс.

— Спасибо тебе, — поблагодарил Ален и направился к Натали.

Подойдя к ней, Ален протянул руки навстречу, надеясь, что Натали отдаст ему смертельное оружие, но та лишь схватила Алена под локоть, продолжая крепко держать пистолет в правой руке. Ален подумал было, не удастся ли ему выхватить у Натали оружие, но тут же решил, что это слишком опасно. Да это и не столь уж важно. Главное — увести Натали от любимой Кэтрин… навсегда.

Они вышли через балконную дверь в парк, и скоро их можно было увидеть в окно, на мраморной дорожке, ведущей к бухте. Когда Джеймс убедился, что они отошли на достаточное расстояние, его страх, что Натали все еще может причинить вред Кэтрин, растаял, но тут же возникла новая неясная тревога. Что происходит? Какая-то бессмыслица! Конечно, Джеймс не верит в их бегство, хотя катер быстроходный, с мощным двигателем, по последнему слову техники, но что-то здесь было не так…

И тут Джеймс понял! Катер унесет Натали и Алена туда, где скорость не имеет никакого значения, куда Натали намеревалась отправить Кэтрин… куда Натали и сама, по своему безумию, так стремилась, потому что там ее возлюбленный Ален будет с ней… вечно.

— О Боже!

— Что, Джеймс?

— Я должен их остановить.

Времени на объяснения не было. Джеймс стремительно выскочил и побежал по мраморной дорожке парка. Кэтрин бросилась было за ним, но в дверях застыла, остановленная шумом, который произвела ворвавшаяся в комнату группа вооруженных до зубов людей во главе с Элиотом Арчером.

— Элиот! Это — Натали! Она…

— Знаю. Я только что получил сообщение: в прошлую среду она была в Вашингтоне. Где она?

— Внизу, в бухте. Ален убедил ее пойти с ним, но там что-то еще…

Джеймс это только что понял и побежал.

— Катер заминирован, — прошептал Элиот.

— О нет!..

— Ален, не надо! — крикнул Джеймс, добежав до причала.

— Ничего не поделаешь, Джеймс. Позволь нам уйти. Прошу тебя.

Джеймс мгновенно просчитал, что у него нет выбора. Натали все еще не убрала пистолет, в глазах ее вспыхнула ярость на досадное вмешательство Джеймса. Он замер на месте. Натали решительно бросилась к тому, что, как думал Джеймс, несло в себе смерть.

Она вставила ключ зажигания и повернула его; но это движение не повлекло за собой взрыв. Мина была присоединена к чему-то еще, понял Джеймс, как и на катере, на котором плыли его родители. Взрыв вызывает нечто, что срабатывает во время движения. Возможно, рычаг переключения скоростей?

Ален отвязал канаты и посмотрел на Натали. Она стояла, протянув к нему руки: изящное приглашение невесты слиться с ней в вечной любви, теперь сверкающий взгляд Натали был полон абсолютного безумия. Ален двинулся к ней с королевским величием — монарх, принимающий на себя всю вину, готовый пожертвовать собственной жизнью ради того, чтобы положить конец сумасшедшей одержимости Натали.

Как только катер отчалил, Джеймс прыгнул на корму. Ален обернулся, взглянув на него с грустным удивлением. Натали же смотрела на Алена в совершенном восторге, но как только он попробовал столкнуть Джеймса в воду, Натали схватилась за рычаг скоростей и двинула его вперед — еще ближе к вечности.

Катер дернулся от внезапного ускорения и… взорвался, вспыхнув огромным костром над бирюзовым морем. Красно-оранжевые языки взметнулись в небо, а над пламенем, подобно грозовым тучам — предвестникам появления радуг над островом, взметнулись клубы пепла и дыма.

В море и в небе царил огненный хаос. Появились радуги.

Они тысячами вспыхивали и гасли в волнах, отравленных бензином, окружая место взрыва… страшные радуги острова, принадлежащего династии Кастиль.

Глава 32

Задыхаясь, Джеймс вынырнул на поверхность, но нестерпимо болевшие легкие вдохнули вместо свежего морского воздуха лишь гарь и горячий дым. Как только его глаза стали различать предметы, возникло жуткое видение: невеста, плывущая среди бензиновых радуг и обгоревших цветов, прежде украшавших ее прекрасные каштановые волосы. Джеймс сразу понял, что безумная Натали мертва. Выражение ее лица теперь было такое невинное, такое умиротворенное, словно Натали наконец обрела покой, навсегда избавившись от своей кошмарной одержимости.

Джеймс не видел Алена, и тот не отвечал на его отчаянные призывы. Стерлинг, разумеется, слышал голоса, доносившиеся с причала, но он хотел услышать только один голос — человека, решившего отдать свою жизнь ради спасения любимой Кэтрин. И который отдал свою жизнь, как с горечью решил Джеймс, но продолжал звать и звать Алена.

Потом Джеймс увидел это — красное пятно, гораздо более темное, чем плавающие радуги; темное-темное красное пятно распадалось на небольшие бусины в жирном блеске разлившегося бензина. Кровь. Чья? Натали? Или Алена?

Джеймс нырнул с горячей, удушливой поверхности в прохладную голубую глубину моря. Вода окрасилась кровью, хлеставшей из раны Алена. Джеймс обхватил его бесчувственное тело, потащил наверх и вдруг услышал судорожное биение молодого сердца. Сердце Алена билось неровно, но продолжало бороться за жизнь; и все-таки каждый его удар оставлял все меньше и меньше надежды на спасение, поскольку с каждым таким ударом Ален терял все больше крови, поглощаемой морской водой.

Джеймс вынырнул на поверхность и сильные, тренированные руки тут же приняли у него Алена. Спасатели несли Алена сквозь маслянистые радуги к берегу, а Джеймс медленно плыл за ними. Следом, на мрачном расстоянии, другие парни несли в воде тело невесты в белом атласном наряде.

Элиот прибыл во дворец с командой спецназа и вызвал дублирующую медицинскую группу, как только понял, что катер заминирован. Королевский врач, доктора и медсестры из клиники, расположенной рядом с гостиницей, уже ждали на причале и занялись Аленом сразу, как только его вытащили из воды. Врач встретил и подоспевшего Джеймса.

— Я в порядке, — быстро заверил его Джеймс и очень удивился, проследив за обеспокоенным взглядом доктора, что и сам не на шутку ранен.

Некоторые из многочисленных порезов были достаточно глубокими, кроме того, на теле имелись и ожоги. Джеймс наконец-то почувствовал, что раны болят, и болят нестерпимо, от попавшего в них бензина и соленой морской воды. И тем не менее он повторил:

— Я в порядке.

— О да, разумеется, вы будете в порядке, — согласился доктор, — но только после того, как я тщательно промою и забинтую ваши раны, иначе бензин будет разъедать открытую ткань. Я хочу немедленно доставить вас в клинику.

— Хорошо. Благодарю вас. Дайте мне одну минутку.

Джеймс должен был поговорить с Кэтрин. Она стояла рядом с Элиотом, и Джеймс подошел к ним.

— Я в полном порядке, — заверил он их и быстро оглянулся, не помешает ли ему кто-нибудь говорить открыто. Все на причале были сейчас заняты тем, что отчаянно пытались спасти жизнь принцу. — Со мной все хорошо, Кэтрин, но Ален очень серьезно ранен. Ему нужна твоя помощь. — И, заметив в глазах Кэтрин смятение, добавил:

— Послушай меня. Ален не собирался тебя обманывать. Он не твой двоюродный брат. Он вообще не твой родственник.

— Не родственник?

— Нет. Его отец не Жан-Люк. Сегодня вечером Ален собирался тебе обо всем рассказать. Он боялся этого разговора, но опасения его диктовались страхом потерять тебя, а не остров. — Джеймс замолчал, увидев, что его слова только усилили смущение и смятение Кэтрин; тогда он сказал ей правду, которую Кэтрин уже знала:

— Ален очень любит тебя. Кэтрин?

— Что?

— Как только Ален понял, что катер заминирован, он не дал нам с тобой сесть в катер, а пошел сам, зная, что погибнет, но ты будешь спасена. Для него это было самым главным. Ты понимаешь, Кэтрин? Ты понимаешь, что он сделал?

— Да, Джеймс, — тихо ответила Кэтрин человеку, который, казалось, совершенно забыл о своем героизме. — Я понимаю, что оба вы сделали.

Взгляд Кэтрин, открытый, любящий, встретил взгляд Джеймса, и на какой-то чудесный миг он снова позволил себе потеряться в этом дивном сиянии любви, но…

— Ты нужна Алену, — прошептал Джеймс, разбивая волшебную магию чар. — Он любит тебя и, быть может, умирает. Ему нужна твоя любовь.

— Да, — спокойно ответила Кэтрин.

Она все понимала, но хотела знать, осознает ли Джеймс смысл собственных слов и помнит ли, что было время, когда погибали его сердце и душа, но он отказался от Кэтрин, хотя так отчаянно нуждался в ее любви. Сейчас она, разумеется, пойдет к Алену и будет рядом столько, сколько потребуется, но совсем недавно произнесенные Джеймсом слова продолжали песней звучать в душе Кэтрин: «Я все еще люблю ее. Я все еще хочу вернуть нашу любовь».

Теперь же Кэтрин не видела в глазах Джеймса подтверждения этого желания. Не произнес ли Джеймс слова о своей любви лишь для того, чтобы увести Кэтрин от человека, которого считал сумасшедшим? Не были ли слова Джеймса такой же ложью, как ложь самой Кэтрин, заявившей, что она выбирает Алена? Сейчас это не имело значения, потому что Кэтрин должна быть с Аленой, но чуть позже она узнает правду. Она снова увидится с Джеймсом, должна увидеться, потому что Кэтрин страстно хотела выполнить то, о чем молила Господа, дожидаясь Натали в полутемной комнате: «Я выживу, чтобы сказать Джеймсу, как сильно я его люблю». Кэтрин твердо пообещала обязательно — несмотря ни на что — признаться в этом Джеймсу.

Он посмотрел, как Кэтрин прошла по причалу и одним тихо произнесенным словом заставила раздвинуться стену людей вокруг пострадавшего, как, склонившись над Аленой, стала гладить его лицо и шептать слова надежды и успокоения.

Джеймс постарался взять себя в руки и подошел к Арчеру. Он стоял на краю причала, устремив взгляд в горящее море.

— Ты был прав, Элиот. Мотивы убийства моих родителей были чисто личные. Натали убила их, так как была очень раздражена тем, что они не дадут ей провести Рождество наедине с Аленой. Натали убила и своих собственных родителей, и Монику, и пыталась убить Кэтрин. И знаешь, что я чувствую, став свидетелем смерти Натали? Ничего. Ни капли облегчения.

Джеймс помолчал, собираясь с мыслями: «Мне даже немного жаль ее. Разве не странно? И если бы мне удалось вырвать у Натали пистолет, я бы никогда не направил оружие против нее, никогда. Ты оказался совершенно прав, Элиот, говоря о пустоте и бессмысленности мщения». Джеймс уже хотел сказать об этом своему другу, но, взглянув на его лицо, обращенное к морю, неожиданно увидел во взгляде профессионального агента ФБР какое-то новое светлое чувство.

— Элиот, с тобой все в порядке?

— Я все думаю о том, что ты сказал сейчас Кэтрин. Ты сказал, что отцом Алена был не Жан-Люк?

— О-о, Элиот… — только и смог тихо выдохнуть Джеймс.

Это последнее откровение в цепи потрясающих открытий, сделанных им за этот день, наконец дошло до измученного Джеймса. Только теперь он очень осторожно рассказал Элиоту все, что знал: у Алена группа крови «АВ», у Женевьевы группа крови была «В», а у Жан-Люка — «О».

— А моя группа крови — «АВ». — На глазах железного Элиота выступили слезы, и он прошептал:

— Ален — мой сын.

«Я должен быть с ним. Я должен обнять сына и сказать ему о своей любви. Успеть… успеть, пока Ален…» Но Элиот не мог опуститься рядом с Аленом на колени и нежно обнять его голову, как это сделала Кэтрин.

Арчер Элиот был при исполнении обязанностей, и сейчас надо срочно решать вопрос об отправке на материк раненого Алена, который находился в критическом состоянии. Помимо многочисленных ран и ожогов — как и у Джеймса, не смертельных, — у Алена была одна рана, которая могла убить его очень быстро: короткий, но очень глубокий порез на бедре, задевший большую артерию. Сейчас кровотечение остановлено, однако врачи опасались ослабить очень крепко стягивающую повязку, поскольку потеря даже капли крови могла стоить Алену жизни.

Срочная операция на сосудах не могла быть проведена в условиях местной клиники, и Элиот принял решение отправить раненого в Ниццу. Ален полетит на собственном самолете в сопровождении только необходимого медицинского персонала: без Кэтрин, последние минуты непрерывно говорившей Алену о неумирающей любви, и без Элиота, который, вполне вероятно, так никогда и не сможет обнять своего сына. Элиоту оставалось только смотреть на безжизненное лицо сына и осторожно касаться его холодной, ослабевшей руки.

Арчер попросил Изабеллу оставаться в гостинице, но, едва услышав взрыв и увидев в окно столб дыма и огня над морем, она бросилась к берегу. Однако к причалу никого не допускали, пока там находился Ален. Когда же его понесли, толпа плотной процессией двинулась вслед за своим любимым принцем. Вокруг стало тихо и пусто, лишь потрескивали догоравшие обломки катера, и Изабелла наконец увидела… На подкашивающихся ногах она медленно направилась к дочери.

Кэтрин стояла в одиночестве на краю причала и, ожидая появления гидроплана, отрешенно смотрела вдаль. У нее не было причин отрывать взгляд от моря… но некая мощная магическая сила заставила ее это сделать.

Обернувшись, Кэтрин увидела ее… прекрасную женщину с того истерзанного портрета. На какое-то мгновение у Кэтрин перехватило дыхание от боли, вызванной горькой мыслью о том, что это только мираж — чудесный, но жестокий обман, вызванный ее собственным воображением. Но жестокая ложь — «Боюсь, что Изабелла тоже мертва» — принадлежала Натали, так легко и зло сказавшей это о женщине, которая могла украсть у нее Алена.

И все-таки то был не мираж. Кэтрин поняла это по охватившей ее всепоглощающей радости. Перед ней стояла живая женщина, сапфировые глаза которой плакали, смеялись и надеялись на то, что ребенок, которого она любила настолько, что ради его спасения смогла с ним расстаться, сейчас подойдет…

Кэтрин сделала первый неуверенный шаг, первый неуверенный шаг сделала и ее мать. Через мгновение они уже были так близко друг от друга, что дрожащие руки Изабеллы прикоснулись к мокрому от слез лицу Кэтрин. И она улыбнулась все той же любящей улыбкой матери, какой улыбалась своей малышке много лет назад. И вот драгоценное дитя снова было в ее объятиях. Изабелла нежно прижала к себе дочь и тихо прошептала:

— Кэтрин Александра…

Они снова были вместе, только малышка Изабеллы стала взрослой женщиной.

Кэтрин заговорила по-французски — на прекрасном языке, на котором Изабелла столько раз неустанно клялась своей крошке о своей любви:

— Матап…

Кэтрин так хотелось, чтобы Изабелла поскорее узнала обо всем сразу, а главное, что жизнь ее дочери действительно была наполнена счастьем и любовью, что Бог услышал ее молитвы. Но сейчас на это не было ни сил, ни слов, а потому Кэтрин прошептала самое убедительное и самое желанное признание из всех — то самое обещание любви, которое дала ей Изабелла, выгравировав его на золоте:

— Je taimerai t’oujours.

В Ницце хирурги успешно прооперировали раненую ногу, а дать Алену столь необходимую кровь нашлось более чем достаточно добровольцев. Гематологи, исследовав кровь Элиота Арчера, нашли ее редкой и чудесной удачей — группа «АВ» была та же, что и у принца.

Элиот отдал свою «идеально подходящую» кровь, так же как и Изабелла, которая тоже не задумываясь дала свою кровь для Алена. И теперь впервые в жизни принц Ален сможет уверенно говорить, что в его жилах течет и королевская кровь династии Кастиль, а значит, и кровь Кэтрин Кастиль-Тейлор.

Артерия была зашита, объем и давление крови восстановлено, но еще почти тридцать шесть часов Ален находился в бреду. Все это время рядом с ним была Кэтрин. Она сидела у его постели и пыталась поймать взгляд широко открытых, но невидящих глаз и старалась понять, что за кошмарные образы терзают мозг Алена.

Элиот не приближался к сыну во время этого страшного бреда. Ведь Ален не знал его, и тот не хотел тревожить больного. Но наступали короткие моменты, когда Ален засыпал, и тогда Элиот был у его постели, бережно стирая пот со лба сына, словно чудовища прошлого даже во сне не оставляли его.

— Изабелла, как ты думаешь, Женевьева знала, что Ален мой сын?

С принцем в это время занимались врачи, и они — Элиот, Кэтрин и Изабелла — отдыхали в комнате ожидания.

— О нет, Элиот, полагаю, что нет. Она узнала о своей беременности очень скоро после твоего отъезда, и, думаю, ей казалось невероятным, что ребенок может быть твоим.

— Но Ален был с Женевьевой, когда ее убили.

— Да. Полагаю, что и ты не раз задумывался над тем, почему Женевьева пыталась бежать, взяв с собой сына. Она могла руководствоваться и тем, что нельзя оставлять мальчика сумасшедшему Жан-Люку. Единственное, в чем можно быть полностью уверенным, так это в том, что Жан-Люк так и не узнал правду.

— Да. Иначе он ни за что не оставил бы Алена в живых.

Кэтрин молча слушала тихий разговор матери, наконец нашедшей свою дочь, и отца, неожиданно обретшего сына. Кэтрин нечего было прибавить к прекрасным воспоминаниям Изабеллы и Элиота о прежнем Иле, далеких временах… но она могла и должна была сказать о будущем острова. И когда беседа закончилась, а комната погрузилась в тишину, Кэтрин решительно произнесла:

— Никто и никогда не должен узнать правду об Алене.

— О чем ты говоришь, Кэтрин?

— Никто и никогда не должен узнать правду об Алене и обо мне.

Всего несколько слов, но таких благородных… королевское повеление… первое и последнее королевское распоряжение принцессы Кэтрин Кастиль. Но тут же ее лицо озарила нежная, милая, робкая улыбка обыкновенной девушки из Канзас-Сити Кэтрин Тейлор. Она снова превратилась просто в любящую дочь, с надеждой спросив у Изабеллы:

— А мой отец это одобрил бы?

— О да, моя дорогая! — Изабелла ласково отвела прядь волос со лба Кэтрин, словно эта прекрасная молодая женщина все еще была маленькой девочкой.

Кэтрин не уклонилась от любящего прикосновения, как это порой делают взрослые дочери. Глаза ее сияли радостью. Минуту помолчав, Изабелла продолжила:

— Никаких сомнений. Конечно, он одобрил бы твой шаг. Потому что больше всего на свете твой отец верил в любовь. Александр был убежден, что это чувство связывает людей гораздо крепче, чем кровные узы. — Изабелла улыбнулась, привлекла к себе дочь и прошептала:

— Ах, Кэтрин, папа так бы тобой гордился!

— Здравствуй, Кэтрин.

— Ален, ты вернулся к нам! — радостно прошептала Кэтрин. — Здравствуй.

Она нежно поцеловала Алена в щеку и внимательно вгляделась в его бледное лицо. В темных глазах девушка увидела то, что так хорошо понимала: Ален искал, пытался вспомнить. Кэтрин знала, что он вспомнит все, кроме событий, происшедших после взрыва. Но быть может, забудет кое-что из случившегося прежде? Кэтрин подумала, что так было бы, наверное, лучше всего. Тогда она сможет очень осторожно рассказать Алену правду о Натали, но скрыть некоторые детали того, что произошло в музыкальной зале, когда так ужасно раскрылись ее страшное безумие и роковая одержимость принцем.

— Ален…

— Я помню, как Джеймс прыгнул на катер. Я повернулся и хотел столкнуть его в воду, но… слишком поздно. — Ален на мгновение прикрыл глаза, словно пытаясь избавиться от следующего видения, но оно существовало и всегда будет существовать — закрывай или не закрывай глаза. — Ах, Кэтрин, я так ясно помню лицо Натали! Глаза ее были широко открыты, в них бушевала ярость, и в то же время они были полны любви ко мне. Улыбка Натали была такой торжествующей, как у маленькой девочки, мечта которой наконец сбылась. Что произошло потом?

— Натали погибла при взрыве, Ален. Она умерла мгновенно.

Ален кивнул. Его бледное лицо выражало не только печаль и горечь, но и успокоение: в смерти Натали нашла свое спасение.

— А Джеймс? — вдруг спросил Ален.

— Джеймс в полном порядке.

— О, слава Богу! Он здесь?

— Нет. Вчера поздно вечером Джеймс вернулся в Вашингтон.

— Кэтрин, он рассказал тебе правду обо мне?

— Да. Джеймс сказал, что мы с тобой не двоюродные брат и сестра, и что ты хотел открыться мне в тот вечер, и… — «И что ты очень сильно любишь меня».

— Кэтрин…

— Я полагаю, люди, которым нужно знать о том, что твой отец не Жан-Люк, уже знают об этом, то же самое касается и людей, которым известна правда обо мне.

— О чем ты говоришь?

— О том, что Иль — твой и всегда будет твоим.

— Ах Кэтрин, нет!

— Да, Ален, да! — Кэтрин улыбнулась, глядя в неверящие, но полные надежды глаза Алена. — Ты — принц и правитель острова Радуги. Это справедливо, Ален. Моя мама Изабелла говорит, что мой отец Александр Кастиль горячо одобрил бы такое решение.

Ален всматривался в любимые синие глаза и видел в них искреннюю убежденность в том, что принцесса поступает справедливо и она счастлива.

— Кэтрин, — прошептал Ален, — спасибо тебе.

— Ну что ты…

Они провели чудесные минуты: пальцы их переплелись, в глазах стояли слезы, дрожащие улыбки были исполнены нежности.

Кэтрин подарила ему Иль — бесценное сокровище, второй величайший подарок из тех, что могла сделать Кэтрин. Ален без слов понял, что первое бесценное сокровище — сама Кэтрин, ее любовь — отдано другому. Ален понял это в тот момент, когда Джеймс сказал, что все еще любит Кэтрин. И теперь, вновь обретя дар речи, принц отчаянно подыскивал слова, которые могли бы облегчить милой Кэтрин прощание с ним.

— Джеймс рассказал тебе о моей правде, Кэтрин, а сказал ли он о своей?

— Нет.

«Мы не говорили с ним с той самой минуты, как после взрыва Джеймс послал меня к тебе, потому что ты умирал и нуждался в моей любви. И когда он звонит в больницу, то справляется о твоем состоянии только у Элиота Арчера».

— Но ты же слышала признание Джеймса как раз перед тем, как вошла в музыкальную залу.

— Да, но я не уверена, что он действительно имел в виду…

— Ах Кэтрин, — ласково уверил ее Ален, — именно это он и имел в виду. Я видел глаза Джеймса, когда он говорил о своей любви. Джеймс очень тебя любит.

— Я должна это выяснить, Ален. — Кэтрин нерешительно пожала плечами.

— И ты убедишься, что Джеймс любит тебя всем сердцем. Да и как может быть иначе? Кэтрин, я знаю, что и ты любишь Джеймса. Помнишь, ты сама мне рассказала все о своей любви?

— Да. — «Рассказала тебе, Ален, потому что ты такой добрый, и сердечный, и нежный, и…» — Я люблю тебя, Ален.

— Я это знаю и тоже люблю тебя. А теперь иди, дорогая. Я в полном порядке.

«О да, у тебя все будет хорошо, — подумала Кэтрин. — Ты не самозваный принц Иля, и твоей будущей любви не будет угрожать безумие Натали. Все грозовые тучи рассеялись, Ален, и прошел самый живительный дождь, и теперь в твоей жизни будут только самые прекрасные радуги надежды и любви». Кэтрин улыбнулась, представив себе счастье Алена, о котором он сейчас узнает. Еще одно откровение…

— Я пойду, дорогой. — И нежно поцеловала его в щеку. — За дверью ждет кто-то, кто очень хочет с тобой повидаться. Не волнуйся. Все замечательно!

— Здравствуй, Ален. Меня зовут Элиот Арчер.

— Месье Арчер, — поздоровался Ален, в его карих глазах застыло вежливое удивление. — Наконец-то мы встретились. Я, разумеется, слышал о вас и знаю, что многие годы вы неустанно следили за мной в поисках угрозы, исходящей от острова.

— Ален…

— Я был возмущен вашими подозрениями, месье Арчер, но вы оказались правы в своих опасениях.

— Ален, я здесь не для того, чтобы обсуждать свою работу, — тихо, но твердо произнес Элиот. — Я здесь для того, чтобы поговорить с тобой о своей любви.

— О любви? — еще тише переспросил Ален, увидев, как заблестели карие глаза посетителя; неужели от слез?

— Да. О любви. Я хочу рассказать тебе о твоей матери, Ален, и о твоем отце…

— Мама? — удивилась Кэтрин, уставившись на авиабилет, который ей только что вручила Изабелла.

— На сегодняшний «конкорд» до Вашингтона.

— Но я собиралась поехать с тобой в замок, чтобы познакомиться с Луи-Филиппом, его детьми и внуками.

— Полагаю, гораздо важнее для тебя сейчас поехать в Вашингтон. Разве Джеймс не говорил Элиоту, что несколько следующих месяцев проведет на яхте в Карибском море? Ведь когда-то вы именно такое плавание вдвоем и планировали.

— Но мы так мало были вместе, мама!

— Кэтрин, у нас впереди целая жизнь. Теперь, когда ты нашлась, я никогда тебя больше не потеряю, — пообещала Изабелла. — Мы с Луи-Филиппом обязательно приедем в Топику в феврале.

— Ах, как славно! Я так рада!

— Я тоже, — нежно улыбнулась Изабелла, представив себе счастливое семейство, собравшееся в День святого Валентина на праздничное торжество.

Свадьба Алексы уже состоялась, но это будет веселое празднество, главной участницей которого станет только любовь. Приехав в Топику, Изабелла постарается еще раз поблагодарить Джейн за их драгоценную малышку. Она уже пыталась сделать это два дня назад по телефону, но обе не смогли толком говорить от душивших их слез. И тем не менее Изабелла надеялась, что Джейн поняла ее, потому что с самого начала между ними установилась самая надежная связь — единение материнских сердец.

Изабелла взглянула на дочь и с ласковой настойчивостью повторила:

— В феврале мы будем в Топике. Так что, дорогая моя, немедленно отправляйся к Джеймсу. Лети к самому прекрасному мужчине на свете, который так сильно тебя любит.

Глава 33

Имение Инвернесс, Мэриленд

Декабрь 1990 года

Кэтрин приехала в Инвернесс за час до сумерек. С бледно-серого неба падал снег, но зимний ветер, казалось, затаил свое дыхание, и чистый, белый мир был полон покоя. Взглянув на темный, угрюмый дом, Кэтрин поняла, что Джеймса там нет, и, испугавшись, что он уже отплыл, бросилась через сад по тропинке, ведущей к нависающей над заливом скале.

Подбежав к самому краю, Кэтрин увидела, что «Ночной ветер» еще на якоре: слегка покачиваясь, он стоял у причала, а в каюте его горел веселый золотой огонек. Джеймс скорее всего был там, готовя яхту к длительному зимнему плаванию.

Глядя вниз, Кэтрин вспомнила, как она в первый раз спускалась со скалы к заливу. В ту теплую августовскую ночь разум ее тревожно повторял: «Ты не сумеешь этого сделать! Ты сможешь спуститься по ступеням, но подняться по трем лестничным пролетам тебе не под силу!»

Однако Кэтрин все же пошла с Джеймсом, потому что должна была это сделать.

Так же, как должна пойти к нему сейчас.

Но сейчас, несмотря на то что ее стройному, сильному телу не составляло никакого труда подняться по крутой лестнице, сердце ее храбро подсказывало: «Тебе не надо будет возвращаться. Джеймс захочет, чтобы ты осталась».

В ту августовскую ночь Кэтрин Александра Тейлор очень мало знала о том, какая она на самом деле. Теперь же, в этот декабрьский вечер, она знала о себе все — всю правду. А пришедшая к ней любовь открыла Кэт еще одну очень важную истину: «Когда я с тобой, Джеймс, я — та, какой хотела бы быть».

Шею Джеймса укутывал шарф, связанный Кэтрин, — еще одно напоминание о той лунной ночи, когда они любили друг друга.

Джеймса согревал подарок любви, который Кэт вручила ему год назад, а Кэтрин носила его подарок любви — сверкающие сапфировые серьги, которые обещала надевать на концерты и для поцелуев… и для занятий любовью с Джеймсом.

— Кэтрин… — Ошеломленный, он не мог скрыть своего счастья. — Ты здесь…

— Да. — Глаза Кэтрин светились такой надеждой, таким счастьем и такой любовью!

Она пришла для того, чтобы сказать… но первым заговорил Джеймс, потому что его сердце тоже стремилось поведать всю правду.

— Дорогая, я был не прав! Я не хотел отвергать нашу любовь, но тогда был убежден, что надо поступить именно таким образом и что так будет лучше. Но лучше не стало, — тихо признался Джеймс. — По крайней мере мне, любовь моя.

— Мне тоже не стало лучше, Джеймс.

— Ах, Кэтрин, мне так жаль, что я обидел тебя. Ведь мне было нужно только одно: вечно любить тебя! — Дрожащими руками Джеймс прикоснулся к щекам Кэтрин, и зимний ветерок, словно благословляя их нежнейший поцелуй, распушил смоляные волосы Кэт, открывая сапфировые серьги — символ их любви, похищенный и вновь обретенный. — Я люблю тебя, Кэтрин. Я люблю тебя всем сердцем.

— О, Джеймс, я тоже тебя люблю.

Как только Джеймс снова обнял свою возлюбленную, душа его возликовала. А Кэтрин в объятиях Джеймса впервые ощутила всю полноту чудесного дара любви, перед которым отступал даже волшебный дар пианистки.

В этот снежный вечер на берегу темного залива в их сердцах расцвели сказочные радуги страстной и нежной любви. Джеймс и Кэтрин открыли для себя чарующую и самую прекрасную музыку на свете…