Рассвет костяной волшебницы

4. Аилесса

– Жаль, что вам приходится использовать костыль, – передавая мне его и помогая встать, говорит горничная. – И вы не сможете потанцевать сегодня вечером.

Она подводит меня к зеркалу, висящему на одной из стен спальни. И я, сузив глаза, рассматриваю свое отражение. Даже в луже стоячей воды можно разглядеть больше, чем в этом листе полированного серебра, но мне удается различить результат усилий моей горничной: белый порошок на лице, чтобы скрыть многочисленные веснушки, что-то под названием румяна на щеках и восковой бальзам для губ, пахнущий вином, от которого они стали оттенка диких ягод. Единственное, на что я не согласилась, – выщипывание бровей. Когда горничная дернула первый волосок из моих и без того тонких бровей, рефлексы взяли надо мной верх. Я выхватила пинцет у нее из рук и вышвырнула в окно под проливной дождь.

Я наклоняюсь ближе к зеркалу. Мне не нравится, как я выгляжу с побледневшей кожей и подчеркнутыми губами – слишком сильное сходство с суровой красотой матери, – но мне нравится, как горничная уложила волосы. Верхние пряди она собрала в пучок и скрепила зелеными лентами цвета мха, подходящими к моему платью, а нижние закрутила нагретыми щипцами в крупные локоны. У Сабины так волосы вьются от природы.

Сабина…

Меня пронзает острая боль в груди. Нужно найти способ уйти с праздника пораньше. Сабина и famille, наверное, в отчаянии из-за того, что не знают, как переправить души сегодня ночью.

– Мне бы все равно не захотелось танцевать, – отвечаю я горничной и поворачиваюсь спиной к зеркалу.

Танцы символизируют смерть – обряды перехода и кровавые жертвоприношения на мостах под полной луной…

…но танец также напоминал о руках Бастьена на моей талии и бедрах, и как я обводила пальцами его лицо, и насколько мягкими казались его губы. Ни за что не стану портить это воспоминание танцем с другим парнем, даже если он мой amouré.

Горничная цокает языком:

– Вы такая странная, мадемуазель.

Я пожимаю плечами:

– Мне это уже говорили.

В дверь спальни трижды стучат. И горничная едва не подпрыгивает.

– Это, наверное, принц!

Она еще раз поправляет мое платье из парчи и бархата. Ткань плотно обхватывает мои плечи, как платье для обряда посвящения. Не удивлюсь, если Каз специально заказал такой фасон. Он видел меня издалека на Кастельпонте в ночь, когда я играла на костяной флейте… В ночь, когда я решила, что Бастьен мой amouré.

Удовлетворившись мои внешним видом, горничная подходит к двери и приоткрывает ее сантиметров на десять.

– Ваше Высочество. – Она низко приседает в реверансе. – Мадемуазель Аилесса готова сопровождать вас на фестиваль.

Дверь открывается шире, и в проеме возникает Казимир. При виде его я невольно расправляю плечи и выпрямляюсь. «А ну прекрати», – приказываю я своему сердцу. И в очередной раз проклинаю богов за то, что они выбрали для меня настолько красивого amouré.

Каз надел винно-красный камзол, который идеально подходит к моему зеленому платью, его светлые волосы зачесаны назад и скреплены тонким золотым ободком короны. Его взгляд прикован ко мне и медленно скользит по платью, лицу и волосам. Он подходит ко мне, но его движения настолько неуверенные, словно Казимир шагает по мосту, который может рухнуть в любой момент. Когда между нами остается меньше шага, он берет мою руку и целует тыльную сторону ладони. Щеки опаляет жар, и тут же приходит мысль, что горничная могла не тратить время на румяна.

– Ты прекрасна, – затаив дыхание, говорит Каз.

Мне настолько приятно, что даже пальцы на ногах поджимаются. А сердце вновь начинает биться быстрее.

– Уже не терпится? – спрашиваю я, а увидев, как он хмурит брови, добавляю: – Попасть на фестиваль.

Поскорей бы покончить с этим праздником и вновь отправиться на поиски моих костей благодати.

– Да, конечно. – Он расплывается в улыбке. – Не терпится. Идем?

Он протягивает руку. Вот только как принять ее, не выронив костыль? К тому же мне не хочется виснуть на нем весь вечер. Поэтому я упрямо ковыляю вперед.

Мы выходим из комнаты, минуем коридор и, наконец, оказываемся у начала лестницы, которая ведет на нижний этаж. Дождь барабанит по стеклам, а я смотрю на обшитые бархатом ступени внизу. Кажется, они тянутся на километр, не меньше. Будь проклята моя сломанная нога.

Каз склоняет голову набок и смотрит на меня.

– Позволишь мне спустить тебя на руках?

Я широко распахиваю глаза:

– Нет, конечно!

– Тебе следует поберечь свои силы для праздника.

– А сколько их потребуется, чтобы сидеть на стуле и ужинать?

– Мне бы не хотелось, чтобы ты чувствовала себя уставшей, когда встретишься с моим отцом.

– Я в порядке. – Я ставлю костыль на первую ступеньку и спрыгиваю на нее.

– И вполне способна…

Я подаюсь вперед. Merde. Костыль цепляется за юбку платья.

Но едва я смирилась с мыслью, что упаду и сломаю себе что-нибудь еще, как Каз подхватывает меня на руки. У меня перехватывает дыхание, а наши взгляды встречаются. И я все еще пытаюсь прийти в себя оттого, что едва не упала.

– Осторожней, – ухмыляется Казимир. – Эта лестница печально известна тем, что на ней часто выворачивают лодыжки.

Он подзывает слугу, передает ему костыль, а затем начинает спускаться вниз.

Я невольно напрягаюсь и стискиваю челюсти, а все потому, что не могу перестать думать о подвеске в форме полумесяца. Окажись у меня на шее кость благодати горного козла, я бы не была такой неуклюжей. А обладала бы ловкостью, чувством равновесия и даже изяществом.

Я найду, куда Каз спрятал мои кости благодати. Может, они в большом зале, в самой гуще праздника? Например, под троном – там, где, по мнению Казимира, я не осмелюсь их искать.

– Мы с отцом уже не раз говорили о тебе, – рассказывает он. – И я бы уже давно вас познакомил, но он не хочет, чтобы ваша первая встреча прошла у его постели. Слава богам, сегодня отец чувствует себя лучше.

Его слова пролетают мимо ушей. А все потому, что я прислушиваюсь к биению его сердца рядом с моим плечом. Наверное, настоящая причина, по которой я еще не сбежала из замка, заключается в следующем: мне хорошо известно, что необходимо для этого сделать. Убить Казимира. Остановить стук его сердца.

– Ты знала, что из всех праздников больше всего мама любила Ла Льезон? – говорит Каз, уверенно шагая по ступеням.

Может, не обязательно использовать ритуальный нож? И подойдет любой клинок? На поясе Казимира висит украшенный драгоценными камнями кинжал. Неужели я не смогу незаметно вытащить его и завершить обряд?

– Боюсь, сегодня вечером в замке соберется не так много гостей, но когда мама была жива, она открывала ворота для всех, кто хотел побывать на первом фестивале. И предлагала им булочки вместе с засахаренным миндалем.

Его слова подталкивают меня к новым размышлениям. И я вдруг представляю, как прекрасные серо-голубые глаза королевы Элианы, доставшиеся в наследство ее сыну, расширяются от ужаса при виде истекающего кровью Казимира, будь она сейчас жива. А затем к ее образу добавляется король Дюранд. Хватил бы его удар, узнай он о смерти своего сына? Неужели я невольно стану и его убийцей?

– Танцы продолжались всю ночь. И отец всегда танцевал первый и последний танец с мамой. Когда они выходили в центр зала, все зачарованно смотрели на них.

А вдруг я не смогу убить Казимира? Согласившись остаться здесь, я пообещала себе, что сохраню ему жизнь. Но если я не закончу ритуала, то предам Бастьена. Что он воспримет не лучше, чем убийство своего отца.

– Конечно, к тому моменту мне уже следовало спать в своей кровати, но я выскальзывал из комнаты и прятался под банкетным столом. – Каз смеется. – Я объедался глазированными булочками и шпионил за гостями. А еще улыбался, видя, как улыбается мама. Она никогда не выглядела более счастливой, чем в ночь первого фестиваля.

Мы уже добрались до последнего пролета. А я давно расслабилась в его объятиях, зачарованно слушая рассказ о любящей семье, мирно живущей вместе. Сабина вполне бы могла жить так, но не Одива, и мне, наверное, это бы не удалось. Кажется, я больше похожа на свою гордую мать, чем на чуткую сестру.

Каз замедляется на последних ступенях.

– Мне бы хотелось, чтобы ты посмотрела на фестиваль, каким он был тогда. Сегодняшний пир не покажет и сотой доли того веселья.

– Уверена, все пройдет чудесно. – Слова слетают с моих губ до того, как удается их остановить.

Но Казимир радуется этой похвале, вновь демонстрируя ямочку на правой щеке. И мое сердце вновь пускается вскачь.

– Отец сегодня участвует в праздновании… а скоро там будешь и ты. И это все, что действительно имеет значение.

Веселая музыка разносится по главному коридору из большого зала. И я поворачиваю голову в ту сторону, ненадолго отбросив мысли о костях благодати и роковой связи наших душ.

– Танцы уже начались? – с любопытством рассматривая гостей, спрашиваю я.

Мне доводилось танцевать только danse de l’amant[2]. Но похож ли он на другие танцы?

– Боюсь, что да. – Каз спускается с последней ступени. – Как и сам праздник. Надеюсь, ты простишь меня за то, что я привел тебя так поздно. Застолье всегда казалось мне самой скучной частью фестиваля, и мне не хотелось утомлять тебя. Мы пропустили лишь приветствия гостей, во время которых все дворяне подходят поздороваться с королем. Зато нам не придется слоняться по залу в ожидании, когда он сможет с нами поговорить.

Каз аккуратно опускает меня на ноги. И слуга, который нес мой костыль, тут же протягивает его. Я неохотно забираю его и, балансируя на одной ноге, смотрю на длинный коридор.

– Что случилось? – спрашивает Казимир.

Я поворачиваюсь к нему и обвожу взглядом с ног до головы. Несмотря на то что Каз спустил меня на руках по лестнице с третьего этажа, у него даже дыхание не сбилось. Во всяком случае, он выглядит бодрым. На его щеках сияет здоровый румянец, плечи расправлены, а спина прямая. Я прикусываю губу.

– Я не стану возражать, если ты понесешь меня и дальше, – тихо говорю я. – Но только до большого зала.

Он слегка приподнимает брови, а на его губах появляется легкая улыбка. Подойдя ко мне, Казимир кладет руку мне на поясницу. От этого прикосновения вспыхивает кожа, и я судорожно втягиваю воздух.

– Жаль, что нам не удастся станцевать вместе первый и последний танец, – кивнув на мой костыль, говорит он. – Но мы можем считать это нашим танцем.

И, не дожидаясь моего ответа, он вновь подхватывает меня на руки. Я передаю свой костыль слуге.

– А что делать мне? – спрашиваю я с дразнящей улыбкой, стараясь поддержать возникшую между нами легкость в общении. – Разве для танца не требуются усилия двух партнеров?

Каз не сводит глаз с моих губ, словно хочет поцеловать меня, но я этого точно не допущу. Я и на этот «танец» согласилась лишь потому, что его и танцем-то не назвать.

– Верно. – Он уверенно шагает по коридору.

– Ну, мои руки свободны. – Со смешком говорю я. – Может, мне помахать ими в воздухе?

Я плавно покачиваю руками из стороны в сторону в такт музыке.

Казимир смеется:

– Да, просто идеально.

– Что еще мне сделать?

В этот раз ямочки появляются на обеих щеках.

– Хлопай в ладоши, чтобы я не сбился с ритма.

– Отлично. Не отставай от этого ритма.

Я принимаюсь хлопать в ладоши, то ускоряясь, то замедляясь, стараясь усложнить ему задачу. А Казимир с широкой улыбкой поспевает за мной. Он то бежит вперед, то останавливается, то подпрыгивает на месте. И хотя меня сильно трясет, я не могу перестать смеяться. Бедный слуга с моим костылем плетется за нами, стараясь не отстать и не вырваться вперед.

Мы «танцуем», пока у Каза не заканчиваются силы. Продолжая смеяться, он останавливается в десяти метрах от первой украшенной цветочной гирляндой колонны большого зала, из которого льется свет множества мерцающих свечей.

– Нам нужно успокоиться, – хихикая, шепчу я.

А затем жестом подзываю слугу с костылем. Забрав его, я благодарю слугу, и тот быстро скрывается из виду.

– Кажется, я стала его любимицей, – говорю я.

На лице Каза сияет улыбка, но смех уже стих. И он все еще держит меня на руках. Его взгляд вновь скользит к моим губам. А затем он склоняет голову ниже.

Мой пульс учащается. А нервы натягиваются. На краткий миг внутри просыпается желание узнать, почему боги выбрали его для меня. Почувствовать это в поцелуе. Но стоит прикрыть глаза, как я оказываюсь в совершенно другом месте – не в коридоре, а в туннеле. В объятиях парня с глазами цвета морской волны и темными взъерошенными волосами… парня, который открыл мне свое сердце, хотя должен был ненавидеть меня.

«Аилесса, тебе никогда бы не понадобилось играть для меня песню».

Я поворачиваю голову, не давая Казимиру коснуться губами моих губ. Его дыхание овевает мою щеку, когда он тихо вздыхает и отстраняется.

– Прости, – говорю я, понимая, как сильно он расстроился. – Ты милый и добрый, но…

В коридор из большого зала выходит мужчина. Это Бриан, один из молодых капитанов Казимира. Я увидела его в первый раз на подземном мосту месяц назад. У него такое встревоженное лицо, что Каз поспешно опускает меня на пол. И я тут же опираюсь на свой костыль.

– В замок вновь проникли незваные гости?

Казимир проходит немного вперед, чтобы поговорить со своим капитаном наедине, но в гулком коридоре каждое его слово подхватывается эхом.

Бриан качает головой:

– Дело не в этом, Ваше Высочество. Как друг, я решил вас предупредить до того, как вы зайдете в зал.

– Предупредить о чем?

Вздохнув, Бриан проводит рукой по своим коротким волосам:

– Ваш отец… он не смог присутствовать на празднике.

– Ему стало хуже? – Каз невольно напрягается.

– Нет. Я разговаривал с его лакеем. Судя по всему, приняв ванну и одевшись к сегодняшнему вечеру, он почувствовал слабость и едва мог стоять на ногах. Врач настоял, чтобы он отдохнул еще несколько дней.

– Хорошо, – выдавил Каз спустя несколько секунд.

От вида его поникших плеч и опущенной головы у меня сжимается сердце. Больше всего на свете он хотел порадовать своего отца сегодня вечером. И я понимаю его разочарование. Мне всегда хотелось угодить матери – и почти никогда не удавалось это сделать. Но думаю, Каз расстроился намного сильнее. Ведь он искренне верил, что его отец идет на поправку.

– Но зато с уверенностью могу сказать, что злоумышленников больше нет, – говорит Бриан, пытаясь хоть немного утешить друга. – Мы не обнаружили никого, кроме вора.

Сердце сбивается с ритма.

– Вора? – Опираясь на костыль, я подхожу ближе. – Какого вора?

Каз напрягается. И не оборачивается, чтобы посмотреть на меня.

– Не переживайте из-за него, – нервно покосившись на своего принца, отвечает Бриан. – Мы позаботились о нем.

– Что за вор?

Не дождавшись ответа от Казимира, я пристально смотрю на Бриана.

Капитан сглатывает и переводит взгляд на Каза, молча спрашивая разрешения. И тот, вздохнув, кивает.

– Бастьен Кольберт. Но вы можете не волноваться, мадемуазель. Его скоро повесят. Принц приказал запереть его в темнице, – отвечает Бриан, и от его слов у меня едва не подкашиваются колени.