Рай

Глава 9

– Это наш дом, – объяснила Мередит, когда он нажал на тормоза. Мэтт взглянул на величественное каменное строение с окнами в освинцованных переплетах:

– Похоже на музей.

– По крайней мере вы не сказали «мавзолей», – усмехнулась девушка.

– Зато подумал.

Мередит, все еще улыбаясь, проводила его в библиотеку в глубине дома, но когда он подошел к телефону и поднял трубку, сердце девушки упало. Она хотела, чтобы Мэтт остался, хотела поговорить с ним, сделать что-нибудь, лишь бы отогнать отчаяние, которое обязательно овладеет ею, как только она окажется одна.

– У вас нет причин уезжать так скоро. Мой отец будет играть в карты часов до двух, пока клуб не закроется.

В голосе девушки прозвучала такая тоска, что Мэтт невольно обернулся.

– Мередит, мне наплевать на вашего отца, но вам с ним жить. Если он приедет домой и обнаружит меня здесь…

– Не обнаружит, – пообещала Мередит. – Отец даже смерти не позволит помешать игре. Он просто одержимый игрок.

– И вами тоже, как видно, одержим, – добавил Мэтт, и Мередит затаила дыхание, пока он не положил трубку. Возможно, это последний приятный вечер, прежде чем жизнь превратится в ад, и она была твердо намерена продлить его…

– Хотите бренди? Боюсь, не смогу предложить вам поесть, потому что слуги уже спят.

– Согласен на бренди.

Мередит подошла к бару и вынула графин с бренди. За спиной раздался голос Мэтта:

– А разве слуги запирают холодильник по ночам?

Мередит помедлила, сжимая в руке стакан.

– Что-то в этом роде, – уклончиво объяснила она.

Но Мэтта было трудно одурачить, она поняла это в тот момент, когда принесла ему стакан с бренди и увидела веселые искорки в глазах.

– Вы просто не умеете готовить, верно, принцесса?

– Уверена, что смогла бы, – улыбнулась Мередит, – если бы мне показали, где кухня, а потом подвели к плите и холодильнику.

Уголки рта Мэтта приподнялись в ответной улыбке, и он, наклонившись вперед, со стуком поставил стакан на стол. Мередит поняла, что собирается делать Мэтт, когда он сжал ее запястья и решительно потянул к себе.

– Я знаю, что вы умеете готовить, – шепнул он, приподнимая ее подбородок.

– Почему вы так в этом уверены?

– Потому что вы разожгли во мне огонь.

Его губы были в каких-то сотых дюйма от ее рта, когда пронзительный звонок телефона заставил ее вырваться из его объятий. Мередит подняла трубку, и голос отца обдал ее арктическим холодом:

– Рад, что у тебя хватило здравого смысла сделать так, как было велено, Мередит. Кстати, – добавил он, – я уже был готов позволить тебе учиться в Северо-западном университете, но теперь можешь забыть об этом. Твое сегодняшнее поведение – достаточно веское доказательство того, что тебе нельзя доверять.

На этом разговор закончился.

Мередит дрожащими пальцами положила трубку. Руки, а потом и колени начали трястись, пока все тело не затрепетало от бессильной ярости, так, что пришлось опереться о письменный стол в бесплодной попытке хотя бы немного успокоиться.

Мэтт, подойдя сзади, положил ладони ей на плечи.

– Мередит, кто это был? – с искренним сочувствием спросил он. – Что-нибудь случилось?

Даже голос отказывался ей повиноваться.

– Отец проверял, вернулась ли я домой, как было приказано.

Немного помолчав, Мэтт спокойно спросил:

– Что же вы сделали ужасного, чтобы до такой степени лишиться его доверия?

Мэтт почти не давал себе труда скрыть, что считает ее виновной стороной, и именно это оказалось последней каплей, переполнившей чашу ее терпения. Как ни старалась Мередит взять себя в руки, ничего не выходило.

– Что я сделала? – почти истерически вскрикнула она. – Что я сделала?

– Должно быть, дали ему повод считать, что он обязан стеречь вас подобным образом.

Безумный гнев загорелся в душе Мередит, испепеляя разум и способность мыслить, не оставляя ничего, кроме самозабвенного бешенства. Сверкая влажными от непролитых слез глазами и словно решившись на что-то, она резко повернулась и провела ладонями по его груди.

– Моя мать не отличалась скромным поведением. Просто не могла держаться в стороне от мужчин. Отец следит за мной, считая, что я на нее похожа.

Она судорожно обхватила его за шею, и глаза Мэтта сузились.

– Что это, черт побери, вы вытворяете?

– Ты знаешь, – прошептала она и, не успел он ответить, прижалась к нему и поцеловала долгим, томительным поцелуем. Он хотел ее – Мередит поняла это в тот момент, когда его руки обвились вокруг нее, притягивая к разгоряченному мускулистому телу.

Он хотел ее. Его губы прижались к ее губам в голодном безжалостном поцелуе, и Мередит делала все возможное, чтобы он не передумал, а она не изменила своего решения. Неловкими настойчивыми пальцами она вытащила запонки из пластрона и, распахнув сорочку, обнажила бронзовую грудь, покрытую жесткими черными волосами, а потом закрыла глаза, завела руки за спину и начала лихорадочно дергать молнию на платье. Она хотела этого, заработала на это право, ожесточенно повторяла себе девушка.

– Мередит?..

Тихий голос прозвучал так неожиданно, что голова девушки судорожно дернулась, но Мередит не нашла в себе мужества поднять на него глаза.

– Конечно, я чертовски польщен, но в жизни не видел, чтобы женщина срывала с себя одежды в порыве страсти всего лишь после одного поцелуя.

Потерпев поражение еще до начала битвы, Мередит обессиленно прислонилась лбом к его груди. Рука Мэтта скользнула по ее плечу, длинные пальцы зарылись в волосы, поддерживая голову, другая рука сжала талию. Молния очень дорогого шифонового платья разошлась словно сама собой, и корсаж сполз до пояса.

Громко, судорожно сглотнув, Мередит попыталась прикрыться руками.

– Я… я не слишком хороша в этом, – заикаясь, объяснила она, впервые за все это время встретившись с ним глазами.

Глаза Мэтта медленно опустились, взгляд не отрывался от верхушек грудей, видневшихся в вырезе лифа.

– Разве? – хрипловато прошептал он, нагибая голову.

Мередит жаждала обрести нирвану, желала найти ее в следующем поцелуе. И ее мечты сбылись. Самозабвенно обвив его шею, она в слепом отчаянном порыве припала к его губам и, когда эти полураскрытые губы нетерпеливо шевельнулись, с радостью приняла чувственную атаку его языка, возвращая ласку полной мерой, что заставило Мэтта охнуть и стиснуть ее еще сильнее. И тут она позабыла обо всем. Его рот завладел ее губами в безумном порыве желания, одежда куда-то исчезла, и холод обдал разгоряченную кожу. Высвобожденные волосы сверкающим водопадом обрушились на плечи, и Мередит, сама не зная как, очутилась на диване рядом с жестким, требовательным, обнаженным мужским телом.

И тут все замерло, и Мередит на мгновение очнулась и всплыла на поверхность из темных сладостных глубин, где чувствовала лишь его губы и возбуждающие ласки рук, гладивших ее плоть. Девушка открыла глаза и увидела, что он, приподнявшись на локте, изучает ее лицо в желтоватом свечении настольной лампы.

– Что ты делаешь? – прошептала Мередит, но тонкий, прерывистый голос словно принадлежал совершенно другому человеку.

– Смотрю на тебя.

Взгляд Мэтта, скользнув по ее груди, переместился ниже, к талии, и остановился на длинных стройных ногах. Покраснев от смущения, Мередит остановила его, коснувшись губами загорелой груди. Его мышцы непроизвольно сжались, а руки медленно погрузились в ее волосы у самого затылка, притягивая ее все ближе. Как только Мередит подняла глаза, Мэтт нагнул голову. Его губы почти грубо завладели ее губами, язык раздвинул зубы и скользнул в ее рот в опьяняюще-эротическом поцелуе, пославшем по всему телу палящее пламя. Наклонившись над Мередит, Мэтт продолжал целовать ее, пока она не застонала в горячечной истоме, потом его рот накрыл маленький розовый сосок и терзал его до тех пор, пока груди не начали медленно наливаться сладостной болью. Пальцы Мэтта мучили, гладили и проникали все глубже, заставляя ее выгибаться под ласками его рук. Губы снова вернулись к ее рту, настойчиво раскрывая его, мужское колено вклинилось между ее ногами, раздвигая бедра, и все это время языки их сплетались в древнем танце, то разъединяясь, то вновь приникая друг к другу. И тут он неожиданно замер и, сжав ее лицо ладонями, хрипло приказал:

– Взгляни на меня.

Мередит с трудом ухитрилась выбраться из чувственного тумана; усилием воли заставив веки подняться, она взглянула в обжигающие серые глаза. И в это мгновение Мэтт вонзился в нее с силой, вырвавшей тихий крик из горла девушки, она судорожно дернулась от невыносимой боли. Мэтт с ужасающей ясностью понял, что только сейчас взял ее девственность, и застыл от неожиданности, прикрыв глаза. Напрягая руки и плечи, он продолжал, однако, оставаться в ней, неподвижный, оледеневший.

– Почему?.. – ошеломленно пробормотал Мэтт наконец, немного придя в себя.

Мередит, неверно истолковав вопрос как очередной несправедливый упрек, вздрогнула и поморщилась:

– Потому что я никогда не делала этого раньше.

Этот правдивый ответ заставил Мэтта распахнуть глаза, и в них Мередит не увидела ни разочарования, ни обвинения. Только нежность и сожаление.

– Но почему ты не сказала мне? Я мог бы намного облегчить тебе все это.

Погладив его щеку, Мередит ответила с нежной, успокаивающей улыбкой:

– Но ты не сделал мне больно. Наоборот. Мне очень хорошо.

И эти простые слова заставили его застонать. Мэтт припал к ее губам в исступленном поцелуе и с бесконечной осторожностью начал двигаться, то почти целиком выходя из нее, то медленно ныряя в тесные глубины, незаметно увеличивая темп возбуждающих настойчивых толчков, опьяняя ее, и Мередит, окончательно обезумев, беспорядочно забилась под ним. Ее ногти все глубже впивались в его спину, пока страсть, бушевавшая в ней, не превратилась во всепожирающее пламя, сметавшее все вокруг и ставшее наконец долгими, безоглядными, безудержными взрывами ослепительного наслаждения.

Схватив ее в объятия и прижав к себе, Мэтт погрузил пальцы в копну белокурых волос, самозабвенно целуя Мередит, сделал еще один, последний, толчок и обмяк, излившись в нее.

Безумный неутолимый голод этого поцелуя, то, что происходило с ней, заставили Мередит прижать его к себе еще сильнее и застонать от невероятного блаженства.

С бешено бьющимся сердцем она, не разнимая рук, вместе с ним перекатилась на бок, по-прежнему прижимая лицо к его груди, чувствуя, что Мэтт продолжает обнимать ее.

– Ты хоть понимаешь, – неверным голосом пробормотал он, чуть касаясь губами ее щеки, – что делаешь со мной?

Мередит не ответила, потому что реальность того, что сейчас произошло, начала медленно проникать сквозь пелену чувственного тумана, а она не хотела этого. Пока не хотела. Слишком рано. Не сейчас. Не нужно, чтобы эти прекрасные мгновения были испорчены.

Мередит зажмурилась, стараясь прислушаться к тем восхитительным словам, которые Мэтт говорил ей, продолжая гладить по щеке, чуть щекоча большим пальцем кожу.

И тут он задал вопрос, действительно требующий ответа, и волшебство испарилось, ушло, и уже ничто не могло его вернуть.

– Почему? Почему ты пошла на это сегодня? И почему со мной?

Мередит мгновенно сжалась, вздохнула от сознания непоправимой потери и отстранилась, накинув на плечи вязаный плед, лежавший на диване. Теперь она узнала все о физической близости, но никто не предупредил ее о той странной неловкости, которая завладеет ее чувствами потом. Словно неведомая сила безжалостно обнажила ее эмоции, оставив открытой перед всеми, беззащитной, смущенной.

– Думаю, нам лучше одеться, – нервно пробормотала она. – И тогда я объясню все, что ты хочешь знать. Сейчас вернусь.

Поднявшись к себе, Мередит накинула бело-голубой халат, туго стянула поясом талию и по-прежнему босиком спустилась вниз. Проходя мимо часов в холле, она взглянула на циферблат. Отец будет дома через час.

Мэтт, полностью одетый, если не считать галстука, который сунул в карман, звонил по телефону из кабинета.

– Какой у тебя адрес? – спросил он. Мередит объяснила, и он сказал в трубку, куда подать такси. – Я велел им приехать через полчаса, – продолжал он и, подойдя к журнальному столику, поднял забытый стакан с бренди.

– Могу я налить тебе что-нибудь еще? – спросила Мередит, вспомнив об обязанностях хозяйки. Вечер подходит к концу, и нужно все выполнить до конца, как полагается. Может, именно такой вопрос задала бы официантка, подумала она с иронией.

– Я бы хотел получить ответ на свой вопрос, – повторил он. – Что заставило тебя пойти на это?

Мередит показалось, что его голос звучит немного напряженно, но лицо Мэтта было совершенно бесстрастным. Она вздохнула и отвернулась, смущенно обводя пальцем инкрустацию на столе.

– Многие годы отец обращался со мной, как со скрытой нимфоманкой, а я, поверь, ничего не сделала, чтобы заслужить такое. Сегодня, когда ты заявил, что у него были причины стеречь меня, в мозгу словно взорвалось что-то. Кажется, я решила, что если меня считают потаскухой, следует хотя бы узнать, что это такое. И в то же время у меня возникла безумная идея наказать вас обоих – тебя и его. Хотела доказать, что ты был не прав.

Наступила зловещая тишина. Наконец Мэтт, покачав головой, резко ответил:

– Ты могла бы объяснить, что я не прав, просто сказав, что твой отец – злобный тиран и недоверчивый ублюдок.

Мередит в глубине души признала правоту его слов и смущенно посмотрела на Мэтта, гадая, был ли гнев единственной причиной, побудившей ее броситься в объятия Мэтта, или она просто использовала праведное негодование как предлог, чтобы отдаться сексуальному притяжению, исходившему от него. Использовала. Вот она, правда! Она чувствовала себя виноватой, потому что использовала мужчину, который ей действительно нравился, как орудие мести против отца.

В продолжающейся тишине Мэтт, казалось, взвешивал то, что сказала Мередит, и то, что осталось невысказанным, проникая в мысли, которые она таила даже от себя самой. И выводы, к которым Мэтт пришел, похоже, были довольно нерадостными, потому что он со стуком поставил стакан и взглянул на часы.

– Пойду подожду такси на улице.

– Я провожу тебя.

Вежливые фразы, которыми обмениваются двое почти незнакомых людей, всего час назад сплетавшихся на диване в страстных объятиях. Абсурдность происходящего больно обожгла Мередит, но она, закусив губу, молча выпрямилась и отошла от стола. В ту же секунду взгляд Мэтта остановился на ее голых ногах, вернулся к помрачневшему лицу и скользнул к разбросанным по плечам волосам. Босая, растрепанная, в длинном халате, Мередит совсем не походила на строгую светскую даму в вечернем платье. Прежде чем вопрос слетел с губ Мэтта, Мередит уже поняла, что он хочет узнать.

– Сколько тебе лет?

– Не так много, как ты думаешь.

– Сколько? – настаивал он.

– Восемнадцать.

Она ожидала нового взрыва, но вместо этого Мэтт долго, жестко разглядывал ее и потом сделал то, что не имело для Мередит никакого смысла. Подойдя к письменному столу, он написал что-то на листочке бумаги.

– Это номер моего телефона в Эдмунтоне, – спокойно объявил он, вручая ей листок. – Еще полтора месяца я буду там. Потом Соммерсы скажут, как связаться со мной.

После его ухода Мередит поднялась наверх, хмуро разглядывая клочок бумаги. Если таким образом Мэтт пытается предложить, чтобы она ему позвонила, с его стороны это грубо, невежливо и… просто нагло. И унизительно.

Всю следующую неделю Мередит опрометью бросалась к телефону, как только раздавался звонок, боясь, что это Мэтт. Лишь при воспоминании о той ночи лицо ее загоралось от смущения и хотелось поскорее забыть обо всем на свете.

Но к концу недели она уже совсем не желала этого. Как только угрызения совести и боязнь огласки улеглись, Мередит обнаружила, что постоянно думает о Мэтте, непрерывно воскрешая в памяти те моменты, которые старалась забыть. По ночам, уткнувшись лицом в подушку, она ощущала его губы на шее и щеках, с чувственной дрожью припоминала каждое нежное слово, которое он шептал ей.

Мередит думала об удовольствии просто идти с ним рядом и разговаривать, как тогда, на газоне в «Гленмуре», о том, как он весело смеялся, слушая ее рассуждения. Думает ли о ней Мэтт, а если да, почему не звонит?

Когда прошло две недели, а от Мэтта не было ни слова, Мередит поняла, что, возможно, совершенно не интересует Мэтта и он вовсе не находит ее соблазнительной. Она снова и снова перебирала в памяти все, что сказала Мэтту перед его уходом. Может, она чем-то оскорбила его и ее слова о том, почему она решила переспать с ним, ранили его гордость… Но Мередит сама себе не верила. Мэтью Фаррел наверняка уверен в собственной сексуальной притягательности, стоит лишь вспомнить о его двусмысленных намеках, когда они впервые танцевали. Нет, скорее всего он не звонит, поскольку решил, что она слишком молода и не стоит его внимания.

Теперь Мередит больше не желала ничего слышать о Мэтте. Кроме того, у нее должны были начаться месячные, задержка казалась слишком большой, и она уже жалела, что вообще встретила Мэтью Фаррела. Дни медленно текли, а в голове Мередит билась лишь одна ужасающая мысль: что, если она забеременела? Лайза была в Европе, и поэтому Мередит не к кому было обратиться за помощью или хотя бы посоветоваться. Она ждала, молилась, пламенно обещая Богу, что, если все обойдется, она и близко не подойдет к мужчине, пока тот не станет ее мужем.

Но либо Господь не прислушался к ее молитвам, либо был равнодушен к подкупу. Единственным, заметившим ее молчаливые терзания, был отец.

– Что случилось, Мередит? – не раз повторял он.

Не так давно ее единственной проблемой был выбор колледжа, теперь же все споры с отцом казались такими мелкими, не стоящими внимания.

– Все в порядке, – неизменно отвечала Мередит, слишком расстроенная, чтобы спорить с отцом из-за его поведения в «Гленмуре», и слишком занятая собственными бедами, чтобы вступать в новый поединок.

Прошло полтора месяца после встречи с Мэттом, а месячных так и не было. Теперь Мередит владел панический ужас. Пытаясь успокоить себя тем, что по утрам ее не тошнит, девушка все-таки решила отправиться к врачу и сдать тест на беременность.

Неожиданно в дверь спальни постучал отец. Мередит откликнулась, и Филип, переступив порог, протянул ей большой конверт с обратным адресом Северо-западного университета.

– Ты победила, – мрачно пробурчал он. – Не могу больше выносить твоего настроения. Учись в Северо-западном, если это так важно для тебя. Однако на уик-энды ты обязана приезжать домой, и это мое последнее слово.

Мередит вскрыла конверт с уведомлением, что она официально принята в университет, и с трудом выдавила слабую улыбку.

Мередит не пошла к своему доктору, потому что тот был одним из приятелей отца. Вместо этого она отправилась в некую сомнительную клинику планирования семьи на южной стороне Чикаго, огромном трущобном районе, населенном иммигрантами. Задерганный, озабоченный доктор подтвердил ее худшие предположения. Мередит была беременна.

Девушка выслушала это со странным, убийственным спокойствием, но, когда приехала домой, онемение успело рассеяться, уступив место безумной панике. Она не могла вынести мысли об аборте, не представляла, что способна отдать ребенка на усыновление, не решалась предстать перед отцом и объяснить, что ее ждет судьба матери-одиночки, ставшей причиной очередного скандала в семействе Бенкрофтов. Оставался единственный выход, и Мередит пришлось смириться с этим. Она позвонила по номеру, который дал ей Мэтт. Никто не ответил, и Мередит связалась с Джонатаном Соммерсом, солгав, что должна срочно послать Мэтту необходимые для него книги. Джонатан дал ей адрес Мэтта и сообщил, что тот еще не уехал в Венесуэлу. Ее отца не было в городе, поэтому Мередит сложила белье и пару платьев в небольшой чемоданчик, оставила ему записку, в которой сообщала, что собирается переночевать у подруги, и поехала в Индиану.

В своем подавленном состоянии она представляла Эдмунтон унылым городишкой, скоплением дымовых труб, фабрик и сталелитейных заводов. Мэтт жил на самой окраине, по-видимому, в районе грязных лачуг и трущоб. Вскоре Мередит заблудилась и решила спросить дорогу на ближайшей автозаправке.

К ней вышел жирный механик средних лет, жадно оглядевший девушку и ее «порше». Под его взглядом Мередит невольно съежилась, но все же показала листок с адресом, который пыталась отыскать. Вместо того чтобы объяснить ей дорогу, он повернулся и заорал через плечо:

– Эй, Мэтт, кажется, это в твоей стороне!

Глаза Мередит широко распахнулись, когда мужчина, копавшийся в моторе, медленно выпрямился и оказался Мэттом. Руки его были покрыты жирной смазкой, бедра обтягивали старые, выцветшие джинсы; он выглядел как любой механик в любом Богом забытом городке. Мередит была настолько потрясена переменами в его внешности и так безумно напугана известием о беременности, что не могла скрыть потрясения при виде измазанного едва ли не до ушей рабочего. Подходя к машине, Мэтт заметил это, и улыбка изумления мгновенно исчезла с губ: лицо отвердело, замкнулось, глаза зловеще сощурились.

– Мередит, – лишенным всяких эмоций голосом сказал он, приветствуя девушку коротким кивком, – что привело тебя сюда?

Вместо того чтобы смотреть на нее, Мэтт полностью сосредоточился на обрывке ветоши, которой вытирал руки, и Мередит с упавшим сердцем поняла, что он точно угадал причину ее появления здесь и именно поэтому ведет себя с такой неожиданной холодностью. Сейчас она искренне хотела лишь одного – поскорее умереть, если можно, сейчас, и жалела только о том, что вообще приехала сюда. Он, очевидно, ничем не собирался ей помочь, а если даже и предложит что-то из вежливости, ей такое благородство ни к чему.

– Ничего особенного, – солгала Мередит с деланым смехом, протягивая руку к ключу зажигания. – Просто решила прогуляться и обнаружила, что заехала так далеко. И вообще, мне пора…

Он поднял глаза от ветоши, и Мередит осеклась под пронзительным взглядом его серых глаз, впившихся в нее… холодных, оценивающих, безжалостных глаз. Все понимающих.

Мэтт, протянув руку, открыл дверцу.

– Я поведу машину, – бросил он, и Мередит, подавленная диким напряжением, державшим ее в плену последние дни, немедленно повиновалась, перебравшись на соседнее сиденье. Мэтт оглянулся на толстяка, маячившего у капота «порше» и наблюдавшего за происходящим с неуемным любопытством дурно воспитанного человека. – Вернусь через час.

– Черт побери, Мэтт, уже половина четвертого, – запротестовал механик, расплываясь в улыбке, обнажившей отсутствие переднего зуба. – Можешь взять отгул на полдня. Такая классная дамочка заслуживает, чтобы ей уделили больше внимания.

Мередит в жизни не испытывала худшего унижения, и в довершение ко всему Мэтт, по-видимому, окончательно взбесившись, рванул с места с такой скоростью, что из-под колес во все стороны разлетелся гравий.

– Пожалуйста, нельзя ли ехать помедленнее? – робко попросила Мередит и с облегчением увидела, что Мэтт немедленно снял руку с переключателя скоростей. Чувствуя, что нужно сказать что-то, Мередит выдавила первое, что пришло на ум: – Я думала, ты работаешь на заводе.

– Работаю. Пять дней в неделю. А две ночи тружусь механиком на автозаправке.

– Вот как, – неловко пробормотала девушка.

Они свернули вправо, и Мэтт направил машину к маленькой поляне. Посреди поляны стоял старый, выщербленный садовый столик. В траве около полуразрушенной кирпичной жаровни валялся деревянный знак с выцветшими буквами:

Мэтт выключил зажигание, и в тишине Мередит услышала, как лихорадочно бьется в ушах кровь, но постаралась немного успокоиться и привыкнуть к тому, что этот незнакомец с непроницаемым лицом, сидевший рядом, был тем самым человеком, с которым они так весело шутили и занимались любовью всего несколько недель назад.

Неразрешимая проблема, из-за которой она оказалась здесь, висела над головой словно дамоклов меч, неопределенность мучила девушку, а слезы, которым она не давала пролиться, жгли глаза. Мэтт шевельнулся, и она дернулась от неожиданности, поспешно повернув к нему голову. Но Мэтт всего-навсего выбрался из машины, обошел кругом и открыл для нее дверцу. С деланым интересом оглядывая поляну, Мередит пробормотала:

– Здесь очень мило. – Но даже в ее собственных ушах голос звучал неестественно и напряженно. – По правде говоря, мне действительно нужно успеть домой.

Вместо ответа Мэтт оперся бедром о стол, переместив вес на другую ногу, молча вопросительно поднял брови, как она предположила, ожидая правдивого объяснения. Его упорное молчание и немигающий взгляд лишили девушку остатков воли и сдержанности, которые она так старалась сохранить. Мысли, целый день не дававшие покоя, вновь начали разрывать усталый мозг: она беременна и должна стать матерью-одиночкой, а отец сойдет с ума от ярости и боли. Она беременна! Беременна!

А мужчина, частично виновный в ее бедах, сидит здесь, спокойно наблюдает за ней с бесстрастным интересом ученого, рассматривающего в микроскоп извивающегося червя. И Мередит, охваченная неожиданным и безрассудным гневом, набросилась на него:

– Ты на что-то злишься или просто отказываешься говорить со мной?

– Собственно, – ответил он, не повышая голоса, – я жду, когда ты начнешь.

– Вот как!

Ярость уступила место отчаянию и нерешительности. Изучая его спокойное лицо, она решила, что всего-навсего попросит совета. Господь знает, ей необходимо с кем-то поговорить! Скрестив руки на груди, словно пытаясь защититься от возможного гнева Мэтта, она откинула голову, притворяясь, что рассматривает густой полог листвы.

– Говоря по правде, у меня были причины приехать сюда.

– Я так и думал.

Она взглянула на него, пытаясь понять, что он имеет в виду, но лицо Мэтта оставалось по-прежнему непроницаемым. Она снова уставилась на зеленые кроны, расплывающиеся перед глазами из-за непролитых слез.

– Я здесь, потому что…

Она не могла произнести эти слова, уродливые, постыдные слова.

– Потому что забеременела, – докончил он без всякого выражения.

– Откуда ты узнал? – захлебнулась горечью Мередит.

– Только две вещи могли привести тебя сюда. Это одна из них.

Умирая от стыда, она все же умудрилась пролепетать:

– А вторая?

– Мое непревзойденное умение танцевать?

Он еще мог шутить, и эта совершенно неожиданная реакция окончательно выбила почву из-под ног Мередит. Слезы, прорвав плотину сдержанности, хлынули ливнем; девушка закрыла руками лицо, а тело затряслось от душераздирающих рыданий. Она почувствовала, как его руки ложатся ей на плечи, позволила потянуть себя вперед и оказалась в его объятиях.

– К-как ты можешь шутить в т-такое время? – всхлипывала она, уткнувшись ему в грудь, болезненно благодарная за молчаливое утешение.

Мэтт сунул ей в руку платок, и Мередит вздрогнула, безуспешно пытаясь успокоиться.

– Ну же, не молчи, скажи все, – всхлипнула она, вытирая глаза. – Объясни, что во всем виновата я сама и только с такой дурочкой это могло случиться.

– Не стану спорить.

– Спасибо, – язвительно хмыкнула девушка, сморкаясь в мокрый платок. – Теперь я чувствую себя гораздо лучше.

Только сейчас до нее дошло, что он держится с потрясающим и необъяснимым спокойствием и что ее несдержанность лишь ухудшает положение.

– Ты абсолютно уверена, что забеременела?

– Сегодня утром ездила в клинику, – шепнула Мередит, – и они установили шестинедельную беременность. Я уверена также, что ребенок твой, на случай если хочешь спросить и стесняешься.

– Я не настолько вежлив, – саркастически бросил Мэтт.

Аквамариновые глаза, по-прежнему полные слез, но сверкающие гневом, уставились на него, и девушка, решив, что он пытается упрекнуть ее, уже хотела было принять вызов, но Мэтт покачал головой, чтобы предотвратить очередной взрыв.

– Вовсе не галантность помешала мне задать этот вопрос, а обыкновенное знание элементарной биологии. Не сомневаюсь, что отец ребенка – я.

Мередит почти ожидала осуждения и обвинений, укоризненных взглядов и презрительной гримасы, но его поведение и хладнокровная логика полностью сбивали с толку. Не отрывая взгляда от пуговицы на его синей рубашке, девушка украдкой вытерла слезу и услышала тихий вопрос, мучивший ее все эти дни:

– Что ты намереваешься делать?

– Покончить с собой, – тоскливо выдохнула она.

– А кроме этого? Может, есть другой выход?

Мередит резко вскинула голову, расслышав в его голосе нечто вроде веселых ноток. Брови девушки недоуменно сошлись в прямую линию. Мередит смотрела на него, потрясенная несгибаемой силой этого мужественного лица, успокоенная неожиданным пониманием, которое читала в немигающих глазах. Она слегка отодвинулась, собираясь как следует все обдумать, и ощутила разочарование, когда Мэтт немедленно разжал руки. Но даже сейчас его спокойное признание существующих фактов словно передалось Мередит, и она мгновенно почувствовала себя способной здраво мыслить.

– Что бы я ни придумала, все ужасно. Врачи в клинике советовали сделать аборт…

Она осеклась, ожидая, что Мэтт посоветует сделать то же самое, если бы не увидела, как чуть заметно сжались его челюсти: либо равнодушен к этому решению, либо согласен с ним. Однако необходимо было точно убедиться. Мередит отвела глаза и прерывающимся голосом продолжала:

– Только… только не думаю, что смогу вынести это, во всяком случае, одна. Даже если и решусь на такое, не знаю, как смогу спокойно жить потом.

Она снова всхлипнула, громко, словно обиженный ребенок, втянула в себя воздух, пытаясь говорить спокойно.

– Я могла бы родить ребенка и отдать его на усыновление, но Боже… это ничего не решит, по крайней мере для меня. И к тому же, так или иначе, придется сказать отцу. Если он узнает, что мне предстоит стать матерью-одиночкой, это разобьет его сердце. Он никогда не простит меня! Ни за что! И… и я все время думаю о том, что позже почувствует мое дитя и как будет спрашивать себя, почему мать от него отказалась. А я… всю оставшуюся жизнь буду смотреть на детей и гадать, который из них мой, и думает ли обо мне, ищет ли меня. – Она снова смахнула слезу. – Не могу жить с такой виной на совести. А ты? Почему ты молчишь? Неужели не можешь слова вымолвить?

– Как только ты скажешь такое, с чем я не соглашусь, – объявил он властным голосом, никогда раньше не слышанным девушкой, – немедленно дам тебе знать.

Задетая его тоном, но успокоенная словами, Мередит тихо охнула и, нервно вытирая руки о слаксы, продолжала:

– Мой отец развелся с матерью, потому что она спала с кем попало. Если я приеду домой и во всем признаюсь, отец просто выбросит меня из дома. У меня нет денег, но, когда мне исполнится тридцать, я получу наследство. А пока можно попытаться воспитывать моего ребенка самой…

И тут он перебил ее. Всего два слова – сухие и непререкаемые:

– Нашего ребенка.

Мередит с трудом кивнула, растроганная почти до слез.

– И последний выход. Нет, тебе он не понравится… Мне, впрочем, тоже. Это неприлично…

Корчась от унижения и муки, Мередит смолкла и, собравшись с силами, начала снова, на этот раз не выбирая выражений; слова полились беспорядочным потоком:

– Мэтт, не смог бы ты помочь мне убедить отца, что мы любим друг друга и решили… решили пожениться прямо сейчас. Тогда через несколько недель мы успеем признаться, что я беременна. Естественно, после рождения ребенка мы сумеем развестись. Не согласишься ли на такие условия?

– С огромным нежеланием, – отрезал Мэтт после продолжительной паузы.

Сгорая от стыда и понимая, что сама поставила себя в подобное положение, Мередит отвернулась. Неужели он решил отыграться на ней? И теперь нарочно дает понять, что колеблется, а если решил согласиться, то только затем, чтобы сделать ей одолжение?

– Спасибо за рыцарское отношение, – саркастически бросила она. – Я готова подписать документ о том, что не буду иметь к тебе никаких претензий после рождения ребенка и обещаю дать тебе развод. У меня в сумочке ручка, – добавила она, направляясь к машине, вне себя от гнева, но почти решившись составить письменное соглашение и покончить со всеми формальностями.

Но когда она проходила мимо Мэтта, сильная рука сомкнулась на ее запястье, и он, дернув ее назад, повернул лицом к себе.

– А чего, черт возьми, ты от меня ожидала? – процедил он. – Не считаешь, что с твоей стороны немного неромантично начинать с того, что ты находишь мысль о замужестве со мной непристойной, и говорить о разводе сразу же после того, как упомянула о браке?

– Неромантично? – повторила Мередит, тупо уставясь на словно высеченное из камня лицо, разрываясь между истерическим смехом от того, что так недооценивала его, и боязнью, что сейчас он может сорвать на ней злость. Но окончательно осознав, что хотел сказать Мэтт, она забыла о веселье и ощутила себя неразумным младенцем. – Прости меня, – прошептала она, глядя в его непроницаемые глаза. – Пожалуйста, прости. Я не хотела сказать, что наш брак – такая непристойная вещь. Дело в том, что жениться только из-за того, что я забеременела, отвратительно, такое должно происходить, когда люди любят друг друга.

И ослабев от облегчения, она увидела, как смягчилось его лицо.

– Если успеем добраться к судье до пяти часов, – решил он, выпрямляясь, – значит, сможем раздобыть разрешение на брак и пожениться в субботу.

Процедура получения брачной лицензии потрясла Мередит как нечто омерзительно несложное и тошнотворно бессмысленное. Стоя рядом с Мэттом, она предъявила все необходимые документы, доказывающие ее личность и возраст. Потом оба расписались и вышли из старого здания суда в центре города под нетерпеливым взглядом привратника, которому не терпелось поскорее запереть двери. Помолвлены и должны скоро пожениться. Вот так, просто и без лишних эмоций.

– Как раз вовремя успели, – с деланой веселостью проговорила она, чувствуя, как ворочается в желудке тяжелый неприятный ком. – Куда мы сейчас едем?

Она села в машину, по привычке уступив ему место водителя, потому что не хотела утруждать себя.

– Собираюсь доставить тебя домой.

– Домой? – напряженно повторила Мередит, заметив, что ему все происходящее нравится ничуть не больше, чем ей. – Не могу я ехать домой, пока мы не поженились.

– Я не имел в виду ту каменную крепость в Чикаго, – поправил он, устраиваясь рядом. – Я говорил о своем доме.

И хотя Мередит была донельзя усталой и измученной, точное описание ее жилища все-таки заставило ее слегка улыбнуться. Она начинала понимать, что Мэтью Фаррела ничто не могло унизить или потрясти, ужаснуть или запугать. Ничто и никто. Повернувшись, он положил руку на спинку ее сиденья, и улыбка Мередит поблекла – слишком неумолимым был его тон.

– Я согласился получить лицензию, но, прежде чем мы сделаем последний шаг, необходимо заключить нечто вроде соглашения по некоторым вопросам.

– Каким вопросам?

– Пока еще не знаю. Поговорим подробнее дома.

Сорок пять минут спустя Мэтт свернул с проселочной дороги, по обеим сторонам которой тянулись кукурузные поля, на изрытую колеями тропу. Машина прогремела по доскам узкого мостика через ручей, и Мередит впервые увидела то место, которое он называл домом. По контрасту с ухоженными полями ветхий дощатый домик выглядел заброшенным и давно нуждавшимся в ремонте. Во дворе сорняки глушили траву, а дверь амбара пьяно повисла на одной петле. Несмотря на запустение, было заметно, что когда-то здесь жили заботливые хозяева: деревянная решетка у крыльца была увита буйно вьющимися розовыми розами, а старые деревянные качели свисали с ветки гигантского дуба во дворе.

По пути сюда Мэтт рассказал, что его мать умерла семь лет назад и теперь он живет с отцом и шестнадцатилетней сестрой. Мередит так разнервничалась при мысли о встрече с его семьей, что почти лишилась дара речи и, показав на фермера, ехавшего на тракторе по полю, с трудом выговорила:

– Это твой отец?

Мэтт наклонился, чтобы открыть дверцу, посмотрел в ту сторону, куда показала Мередит, и покачал головой:

– Это сосед. Мы давно уже продали почти всю землю, а остальное сдаем ему в аренду. Отец потерял всякий интерес к фермерству, когда умерла мать. – И, заметив изменившееся от напряжения лицо Мередит, сжал ее руку: – Что с тобой?

– До смерти боюсь твоих родных.

– Нечего тут бояться. Моя сестра посчитает тебя необыкновенной, волнующей и утонченной только потому, что ты живешь в большом городе. – Нерешительно помолчав, он добавил: – Мой отец пьет, Мередит. Запил, когда выяснилось, что мать смертельно больна. Правда, у него есть постоянная работа и во хмелю он никогда не буянит. Говорю это тебе для того, чтобы ты поняла его и не осуждала. Последнюю пару месяцев он держался и был совершенно трезв, но это в любой момент может кончиться.

Он не извинялся, а признавал факт, никого при этом не осуждая.

– Понимаю, – кивнула Мередит, хотя в жизни не общалась с алкоголиками и на самом деле ничего не могла сообразить.

На беспокойство не осталось времени, потому что в этот момент дверь распахнулась, и стройная девушка с темными волосами и серыми глазами Мэтта выбежала на крыльцо, не сводя глаз с машины.

– О Господи, Мэтт, «порше»!

У нее была почти такая же короткая стрижка, как у брата, подчеркивавшая прелесть хорошенького личика, на котором было написано почтительное восхищение. Повернувшись к Мередит, девушка спросила:

– Это ваш?

Мередит кивнула, пораженная порывом мгновенной симпатии к сестре Мэтта, так похожей на брата и все же совершенно лишенной его сдержанности.

– Вы, должно быть, невероятно богаты, – бесхитростно продолжала она. – То есть я хочу сказать, Лора Фридриксон очень богата, но у нее никогда не было «порше».

Мередит была ошеломлена упоминанием о деньгах и мгновенно загорелась любопытством, услышав имя Лоры Фридриксон. Мэтт раздраженно посмотрел на сестру.

– Немедленно замолчи, Джули! – прикрикнул он.

– О, простите, – широко улыбнулась девушка и вновь обратилась к Мередит: – Привет. Я ужасно невоспитанная сестра Мэтта – Джули. Может, зайдете в дом?

Она открыла дверь.

– Па только поднялся. На этой неделе он работает в одиннадцатичасовой смене, так что ужинать будем в половине восьмого. Нормально?

– Порядок, – кивнул Мэтт и, полуобняв Мередит, подтолкнул к дому. Мередит огляделась, чувствуя, как лихорадочно колотится сердце, но постаралась взять себя в руки перед встречей с отцом Мэтта.

Внутри дом выглядел почти как снаружи – заброшенный, неухоженный, потерявший былое очарование. Деревянный некрашеный пол был весь в выбоинах и щелях, а плетеные коврики выцвели от времени и износились. От кирпичного очага под прямым углом отходили книжные полки, пара потрепанных кресел с зеленой обивкой стояла перед диваном в цветастом чехле с рисунком потускневших осенних листьев. За гостиной была столовая с мебелью из клена, а через открытую дверь виднелась кухня с раковиной на ножках. Лестница справа вела из столовой на второй этаж, и очень высокий мужчина с седеющими волосами и морщинистым лицом как раз спускался по ступенькам со сложенной газетой в одной руке и со стаканом, наполненным жидкостью цвета темного янтаря, – в другой. К несчастью, Мередит разглядела его слишком поздно, и неловкость, которую она ощутила при виде дома, была по-прежнему ясно написана на ее лице, да к тому же почему-то ее внимание привлек этот злосчастный стакан.

– Что здесь происходит? – осведомился он, переводя взгляд с Мередит на Мэтта и Джули, переминавшуюся возле очага и исподтишка восхищавшуюся нарядом гостьи – модными слаксами, итальянскими босоножками и рубашкой «сафари» цвета хаки.

Мэтт познакомил Мередит с отцом и Джули.

– Мы познакомились с Мередит в прошлом месяце, когда я был в Чикаго, – пояснил он. – Собираемся пожениться в субботу.

– Что-о-о? – ошеломленно пробормотал отец.

– Потрясающе! – завопила Джули, заставив остальных на несколько мгновений забыть обо всем. – Всегда мечтала иметь старшую сестру, но в жизни не думала, что она появится в собственном «порше»!

– В чем появится? – растерянно переспросил Патрик Фаррел у слишком впечатлительной дочери.

– «Порше»! – в полном восторге повторила Джули, подбегая к окну и отодвигая занавеску, чтобы порадовать отца волшебным зрелищем.

Машина Мередит поблескивала на солнце – белая, изящная и, несомненно, дорогая. Насколько неуместно выглядела она здесь, среди окружающего убожества! Патрик, очевидно, тоже так посчитал, потому что, когда снова повернулся к Мередит, мохнатые брови были сведены в прямую линию, а выцветшие голубые глаза почти исчезли в глубоких морщинах.

– Чикаго? – удивился он. – Но ты пробыл в Чикаго всего несколько дней!

– Любовь с первого взгляда! – объявила Джули, прерывая напряженное молчание. – Как романтично!

Патрик Фаррел, прекрасно разглядев, с каким выражением Мередит оглядывала дом, ошибочно посчитал, что гостья прониклась мгновенным и искренним презрением к убогому жилищу и к его обитателям. Откуда ему было знать, как напугана и измучена девушка мыслями о неопределенном и невеселом будущем? И теперь, глядя в ее застывшее лицо, не смог скрыть своих чувств.

– Любовь с первого взгляда? – повторил он с нескрываемым сомнением. – Это действительно так?

– Очевидно, – предостерегающе бросил Мэтт тоном, явно говорившим о том, что лучше оставить эту тему, и спас Мередит от дальнейших расспросов, осведомившись, не хочет ли она отдохнуть перед ужином. Мередит с радостью схватилась бы не только за это предложение, но и за колючую проволоку, только бы поскорее уйти отсюда.

После пережитого сегодня унижения, когда пришлось признаться Мэтту в беременности, это был второй, самый постыдный, момент в ее жизни. Она молча кивнула Мэтту. Джули предложила свою спальню, пока Мэтт доставал из машины ее чемоданчик.

Очутившись наконец наверху, Мередит в угрюмом молчании присела на кровать Джули, а Мэтт положил чемодан на стул.

– Худшее позади, – тихо сказал он.

Но девушка, не поднимая глаз и нервно ломая руки, покачала головой:

– Мне так не кажется. – И, уцепившись за самую незначительную из всех одолевающих ее проблем, добавила: – По-моему, это только начало. Твой отец возненавидел меня с первого взгляда.

В голосе Мэтта впервые за все это время прозвучали веселые нотки.

– Может, все и обошлось бы, не посмотри ты на стакан чая со льдом в его руке, словно на гремучую змею.

Откинувшись назад, Мередит, сбитая с толку и пристыженная, уставилась в потолок.

– Неужели я сделала это? – хрипло спросила она, закрывая глаза, словно пытаясь отогнать ужасную картину.

Мэтт взглянул на измученную красавицу, такую несчастную и одинокую, лежавшую поперек постели, словно сорванный, увядающий цветок, и мысленно увидел ту Мередит, какой она была всего полтора месяца назад: смеющуюся, с озорно сверкающими глазами, делавшую все возможное, чтобы он чувствовал себя среди этих надутых снобов как дома. И что сталось с ней теперь?

Что-то странное и незнакомое свинцовой тяжестью легло на сердце, и только сейчас до него дошла вся абсурдность их положения: они почти не знают друг друга, но были близки настолько, насколько могут быть близки лишь любовники.

В отличие от любой другой женщины из тех, с кем переспал Мэтт, Мередит была совершенно невинна и теперь носила его ребенка.

Между ними разверзлась социальная пропасть шириной в тысячи миль, и вот теперь они намереваются, поженившись, перекинуть мостик через эту пропасть, а потом, разведясь, еще больше расширить ее и уничтожить эту хрупкую связь.

У них не было абсолютно ничего общего, ничего, если не считать единственной ночи любви, страстной, сладостной, жаркой любви, когда соблазнительная искусительница в его объятиях превратилась из испуганной девственницы в источник мучительного восторга. Эта незабываемая ночь любви, не дававшая покоя, терзавшая безумными воспоминаниями, ночь, когда он добровольно позволил увлечь себя, чтобы самому стать настойчивым преследователем, отчаянно пытавшимся подарить им обоим наслаждение, которое они не смогут никогда забыть.

И ему это удалось.

Но теперь благодаря его решимости он скоро станет отцом.

Жена и ребенок не входили в планы Мэтта на ближайшее время, с другой стороны, разрабатывая свой жизненный план и следуя ему десять долгих лет, он знал, что раньше или позже это случится, и поэтому теперь всего-навсего придется приспособиться к обстоятельствам. Конечно, все это произошло в самое неподходящее время, но Мэтт привык нести на своих плечах любую тяжесть, любую ответственность. Нет, долг и обязанности не тяготили Мэтта так, как другие обстоятельства, и самым важным из них было потухшее безнадежное лицо Мередит. И мысль, что из-за случившегося радость и счастье никогда не осветят это чарующее лицо, беспокоила его больше всего на свете. Именно поэтому Мэтт наклонился над ней и голосом, который должен был прозвучать шутливо, но сорвался почти на крик, резко приказал:

– Ну-ка улыбнись, спящая красавица!

Глаза Мередит распахнулись, сузились, опустились к его улыбающимся губам и снова поднялись в немом жалком недоумении.

– Не могу, – хрипло прошептала она. – Вся эта идея попросту безумна, и теперь я это вижу. Поженившись, мы только испортим жизнь друг другу и малышу.

– Почему ты это говоришь?

– Почему? – повторила она, краснея от унижения. – Как ты можешь спрашивать меня почему? Боже, да ты даже не захотел пригласить меня куда-нибудь после той ночи. Даже не позвонил! Как ты мог…

– Я намеревался позвонить тебе… – перебил Мэтт. Мередит закатила глаза при виде столь невероятного хладнокровия, но он продолжал: – Через год-другой, после того как вернулся бы из Южной Америки.

Не будь Мередит так несчастна, наверняка бы рассмеялась ему в лицо, но следующие слова, произнесенные со спокойной силой, успокоили ее сердце:

– Да если бы я хоть на секунду подумал, что ты хочешь меня видеть, давно бы позвонил.

Охваченная одновременно недоверием и болезненной надеждой, Мередит сомкнула веки, безуспешно пытаясь справиться с собой. Слишком много свалилось на нее – безмерное отчаяние, ошеломляющее облегчение, робкая надежда, ослепительная радость.

– Улыбнись! – снова приказал Мэтт, необычайно довольный тем, что она действительно хотела увидеть его.

Помимо всего прочего, тогда он предположил, что при беспощадном свете дня она воспримет все по-другому и поймет, что отсутствие денег и соответствующего положения станет непреодолимым препятствием ко всяким дальнейшим отношениям. Но оказалось, к счастью, она так не думала.

Мередит длинно, прерывисто вздохнула, и только когда попыталась заговорить, Мэтт сообразил, что она безуспешно старается подчиниться его требованию улыбнуться. Дрожащими губами она мрачно пролепетала:

– Собираешься меня пилить?

– По-моему, это скорее твоя обязанность.

– Неужели?

– Угу. Жены вечно пилят мужей.

– А что делают мужья?

Он с деланым превосходством оглядел ее:

– Мужья командуют!

По контрасту со следующими словами улыбка и голос были поистине ангельскими.

– Хочешь побиться об заклад?

Мэтт отвел глаза от зовущих губ, взглянул в сверкающие, словно драгоценные камни, глаза и ответил с обезоруживающей откровенностью:

– Не хочу.

И тут случилось то, что он менее всего ожидал. Вместо того чтобы развеселиться, она неожиданно заплакала, и не успел Мэтт выругать себя за то, что обидел ее, Мередит обхватила его шею и притянула к себе. Зарывшись лицом в его грудь, она заплакала еще громче, так что затряслись худенькие плечи. Мэтт молча растянулся рядом, и когда через несколько мгновений Мередит заговорила, слова было почти невозможно разобрать за потоком слез и громкими всхлипами:

– А жена фермера должна консервировать и мариновать овощи?

Мэтт едва успел подавить неуместный смех и, гладя ее роскошные волосы, выдавил:

– Нет.

– Хорошо, потому что я ничего не умею.

– Но я не фермер, – напомнил он. – Ты ведь знаешь.

И настоящая причина ее страданий вырвалась вместе с новым потоком слез.

– Я должна со следующего месяца начать учебу в колледже, – с глубокой искренней скорбью проговорила она. – Мне необходимо поступить в колледж. Я собираюсь когда-нибудь стать президентом, Мэтт.

Пораженный, Мэтт опустил голову, пытаясь разглядеть ее лицо.

– Весьма благородная цель, – объявил он торжественно. – Президент Соединенных Штатов…

Он говорил так серьезно, что непредсказуемая молодая женщина в его объятиях невольно сквозь слезы взвизгнула от смеха.

– Не Соединенных Штатов, а универмага, – поправила она, и теперь ее великолепные глаза искрились смехом. Куда подевались боль и отчаяние?

– Благодарение Богу и за малые милости, – пошутил Мэтт, вне себя от облегчения, что она наконец улыбнулась. – Через несколько лет я стану богатым человеком, но даже к тому времени вряд ли смогу купить тебе пост президента страны.

– Спасибо, – шепнула она.

– За что?

– За то, что заставил меня смеяться. Я не плакала так сильно с тех пор, как была совсем ребенком. А теперь, кажется, остановиться не могу.

– Надеюсь, ты смеялась не над тем, что я когда-нибудь разбогатею.

Несмотря на небрежный тон, Мередит почувствовала, что он не шутит, и мгновенно стала серьезной. В этом лице с квадратным подбородком светились решимость, ум и тяжело доставшийся жизненный опыт. Судьба не подарила ему тех преимуществ, которые имели мужчины ее класса, но Мередит инстинктивно чувствовала в Мэтте Фарреле редкое сочетание силы с несгибаемой волей и стремлением к успеху. И, несмотря на некоторый его цинизм и привычку повелевать, она чувствовала, что глубоко в душе Мэтта таится нежность. Сегодняшнее поведение было тому доказательством. Она сама была виновата в том, что произошло полтора месяца назад, и беременность и поспешное замужество, несомненно, так же гибельны для его жизни, как и для ее. Однако Мэтт ни разу не упрекнул Мередит за беспечность и глупость, не послал к черту, когда она попросила его жениться на ней… а ведь она ожидала взрыва негодования.

Мэтт понимал, какими невероятными казались его претензии, особенно сейчас, и видел, что Мередит исподтишка изучает его и взвешивает его шансы на успех. В ночь их первой встречи он выглядел как один из тех, среди которых она жила. Теперь же она поняла, из каких низов вышел ее жених, видела, как он, весь в грязи, копается в моторе. Мэтт вспомнил ее потрясенное брезгливое выражение лица. И теперь, глядя в это прекрасное лицо, почти ожидал, что она рассмеется… Нет, Мередит слишком хорошо воспитана для этого, скорее всего скажет что-то снисходительное, и он, Мэтт, сразу все поймет, эти нелгущие глаза выдадут ее.

И наконец Мередит заговорила – спокойно, задумчиво улыбаясь:

– Собираешься перевернуть мир?

– Вверх дном, – кивнул он.

К совершенному изумлению Мэтта, Мередит Бенкрофт подняла руку, застенчиво притронулась к его напряженному подбородку, погладила пальцем щеку, и улыбка отразилась в ее глазах, заставив их засветиться. Мягко, но абсолютно убежденно она прошептала:

– Уверена, что так и будет, Мэтт.

Мэтт хотел что-то сказать, но слова не шли с языка. Прикосновение ее пальцев, близость тела, выражение глаз подействовали на него словно наркотик. Совсем недавно его безумно влекла эта девушка, и теперь притяжение мгновенно вернулось с прежней силой, заставившей его наклониться и завладеть ее губами в безжалостном мучительном поцелуе. Он поглощал ее сладость, потрясенный собственным исступлением, когда пришлось почти силой раскрыть губами ее губы, потому что инстинктивно чувствовал: едва ли она ощущает то, что ему приходится испытывать сейчас. И когда ее губы раскрылись, он был ошеломлен нахлынувшим на него потоком чувств. Куда девались здравый смысл и холодный рассудок! Мэтт наклонился над ней, оцепенев от желания, и почти застонал, когда Мередит, отстранившись, уперлась ладонями в его грудь.

– Твои родные, – с отчаянием охнула она. – Они внизу…

Мэтт нехотя отнял руку от ее обнаженной груди. Его родные… Как он мог забыть о них! Очевидно, отец пришел к верному выводу относительно причин столь внезапного брака и к совершенно неправильному заключению насчет самой Мередит. Нужно спуститься и все прояснить: не стоит укреплять отца в том мнении, что Мередит – просто богатая потаскуха, которая сейчас не стесняется валяться с ним в этой спальне.

Мэтт был потрясен отсутствием всякого контроля над собой, когда рядом была Мередит. Медленные, нежные ласки… нет, он совсем не этого хотел… быстрое полное обладание – вот его цель, а такого никогда не случалось с ним раньше.

Откинув голову, Мэтт несколько раз глубоко вздохнул, чтобы успокоиться, вскочил с постели – подальше от соблазна! – и прислонился к кроватному столбику, наблюдая, как она с трудом садится и нерешительно оглядывает комнату, поспешно поправляя одежду. Мэтт усмехнулся, увидев, как тщательно Мередит прикрывает груди, которые он целовал и ласкал всего несколько мгновений назад.

– Рискуя показаться чересчур эмоциональным, – задумчиво заговорил он, – начинаю находить мысль о фиктивном браке не только ужасной, но и чрезвычайно непрактичной. Очевидно, что мы испытываем друг к другу сильное сексуальное притяжение. Кроме того, мы вместе сделали малыша. Может, стоит попробовать жить, как все женатые пары? Кто знает, – пожал он плечами, невольно улыбаясь, – может, нам это понравится.

Мередит не удивилась бы сильнее, даже если бы у него внезапно выросли крылья и он начал летать по комнате. Она поняла, что Мэтт не настаивает, а просто предлагает ей подумать и о такой возможности. Разноречивые чувства, вызванные его хладнокровием, с другой стороны, мыслями о будущей семье, смутили девушку, и она ничего не ответила.

– Спешить некуда, – бесшабашно улыбнулся он. – Впереди еще несколько дней, чтобы все решить.

После его ухода Мередит с усталым недоверием взглянула на закрывшуюся дверь, поистине ошеломленная быстротой, с которой он делал выводы, отдавал приказы и приходил к решениям. Характер этого почти незнакомого Мэтью Фаррела был воистину многогранен, и она никак не могла понять, какой же он на самом деле. В ночь их встречи в нем была некая леденящая отчужденность, граничившая с грубостью, однако чуть позже он улыбался над ее шутками, спокойно рассказывал о себе, целовал до беспамятства и любил с требовательной страстью и ошеломительной нежностью. Однако даже после той ночи она чувствовала, что он может быть резок и непреклонен и не стоит его недооценивать. Более того, чего бы ни предпочел Мэтью Фаррел добиться в жизни, он станет силой, с которой придется считаться.

Она задремала с мыслями о том, что он достаточно опасный противник для всех, кто вздумает стать ему поперек дороги.

Неизвестно, что сказал Мэтт отцу, но, когда Мередит спустилась вниз, Патрик Фаррел, казалось, успел вполне смириться с тем фактом, что сын скоро женится. Но несмотря на это, только веселая болтовня Джули помешала этому ужину стать тяжелым испытанием для Мередит. Мэтт все это время был молчалив и задумчив, хотя, казалось, лишь одним своим присутствием давал понять, кто главный в этой комнате и за столом. Патрик Фаррел, номинальный глава семейства, очевидно, уступил эту роль сыну. Худощавый мрачный человек с лицом, носившим следы бурной жизни и пережитой драмы, он предоставлял Мэтту решать все дела. Мередит он показался жалким и почему-то пугающим, да к тому же она чувствовала, что будущий свекор по-прежнему недолюбливает ее.

Джули, добровольно согласившаяся взять на себя роль кухарки и экономки, казалась праздничным фейерверком – всякая мысль немедленно срывалась с ее губ потоком восторженных слов. Ее преданность Мэтту была полной и очевидной: она подскакивала, чтобы принести брату кофе, спрашивала у него совета, слушала все, что он говорил, с таким видом, будто сам Господь спустился на землю и проповедует верующим. Мередит, отчаянно пытавшаяся не думать о своих бедах, не переставала удивляться тому, как удалось Джули сохранить оптимизм и жизнелюбие. Почему такая девушка, как Джули, предпочла добровольно пожертвовать своим будущим и карьерой ради отца и брата?

Прошло несколько минут, прежде чем Мередит сообразила, что Джули обращается к ней:

– В Чикаго есть универмаг «Бенкрофт». Я иногда вижу его рекламу в газетах и модных журналах. Однажды Мэтт привез мне оттуда шелковый шарф. Вы когда-нибудь бывали там?

Мередит кивнула, невольно улыбнувшись при упоминании магазина, но не стала вдаваться в подробности. Сейчас не время рассказывать о том, каким образом она связана с универмагом, да и Патрик так болезненно отреагировал на ее машину, что не стоило делать этого сейчас. Но к несчастью, Джули не дала ей выбора:

– Вы, случайно, не родственница Бенкрофтов, тех людей, что владеют магазином?

– Родственница.

– И близкая?

– Очень, – призналась она, улыбнувшись при виде восторженного блеска в больших серых глазах Джули.

– Очень близкая? – продолжала девушка, откладывая вилку и уставясь на Мередит с неподдельным изумлением. Мэтт не донес до рта чашку с кофе, а Патрик, нахмурясь, откинулся в кресле.

Молча смирившись с поражением, Мередит вздохнула:

– Мой прапрадед основал магазин.

– Потрясающе! А знаете, кем был мой прапрадед?

– Нет, конечно. Кем же? – спросила Мередит, так захваченная восторженным энтузиазмом девушки, что совсем забыла взглянуть, как отнесся Мэтт к этой новости.

– Эмигрировал в Америку из Ирландии и завел лошадиное ранчо, – сообщила Джули и, встав, начала убирать со стола.

Мередит улыбнулась и тоже поднялась, чтобы помочь.

– А мой был конокрадом!

Мужчины взяли чашки с кофе и направились в гостиную.

– Неужели взаправдашним конокрадом? – охнула Джули, наполняя раковину мыльной водой. – Вы уверены?

– Совершенно, – кивнула Мередит. – За это его и повесили.

Несколько минут они работали в дружелюбном молчании, но потом Джули объяснила:

– Следующие несколько дней отец работает в две смены. Я сегодня переночую у подруги – будем вместе готовить уроки. Утром вернусь и приготовлю завтрак.

Мередит, удивленная упоминанием об уроках, совершенно не обратила внимания на то обстоятельство, что остается наедине с Мэттом.

– Ты учишься? Но почему? Разве сейчас не каникулы?

– Я хожу в летнюю школу. Таким образом, я смогу окончить ее в декабре, через два дня после того, как мне исполнится семнадцать.

– Но это слишком рано.

– А Мэтту было шестнадцать.

– Неужели? – удивилась Мередит, засомневавшись в качестве подобного обучения в сельских школах, позволяющего так быстро усвоить школьную программу. – А что ты станешь делать потом?

– Поступлю в колледж. Собираюсь специализироваться в одной из естественных наук, но еще не решила в какой. Возможно, в биологии.

– В самом деле?

Джули, кивнув, с гордостью объявила:

– У меня полная стипендия. Мэтт до тех пор не хочет уезжать, пока не убедится, что я смогу справиться без него. Правда, нет худа без добра: он сумел получить степень магистра по управлению предприятием за это время. Хотя ему пришлось оставаться в Эдмунтоне и продолжать работать, чтобы оплатить медицинские счета матери.

Мередит удивленно уставилась на девушку:

– Мэтт сумел… что?!

– Получить степень магистра по управлению предприятием. Ее получают после степени бакалавра, – пояснила девушка. – В колледже Мэтт специализировался по двум предметам – экономике и финансам. У нас в семье все головастые, – добавила она, но, увидев потрясенное лицо Мередит, остановилась и нерешительно пробормотала: – Ты… на самом деле… ты ничего о нем не знаешь, верно?

«Только как он целуется и занимается любовью», – со стыдом подумала Мередит.

– Не много, – тихо призналась она вслух.

– Ну не стоит так уж винить себя. Большинство людей считают, что Мэтта не так-то легко узнать, а вы были знакомы всего два дня.

Это прозвучало таким осуждением, что Мередит отвернулась, не в силах встретиться с ней взглядом, и, подняв кружку, начала старательно вытирать ее.

– Мередит, – шепнула Джули, тревожно глядя на нее, – тут нечего стыдиться, я хочу сказать… для меня все одно, беременна ты или нет.

Мередит уронила кружку, и она покатилась по линолеуму под раковину.

– Но это так, – настаивала Джули, нагибаясь и поднимая кружку.

– Это Мэтт сказал вам, что я беременна? – едва выговорила Мередит. – Или ты сама догадалась?

– Мэтт потихоньку шепнул отцу, а я подслушала, хотя к тому времени уже поняла все сама.

– Чудесно, – пробормотала Мередит, сгорая от стыда.

– Вот именно, – согласилась Джули. – То есть до того, как Мэтт все рассказал отцу о вас, я чувствовала себя так, словно осталась единственной шестнадцатилетней девственницей в округе…

Мередит закрыла глаза, понимая, что вот-вот лишится сознания от унижения и гнева на Мэтта. Как он мог обсуждать ее с отцом!

– Должно быть, они здорово посплетничали на мой счет, – с горечью бросила она.

– Но Мэтт не сплетничал о тебе. Просто объяснил па, какая ты на самом деле.

Мередит стало неизмеримо легче, и, увидев это, Джули немного изменила тему:

– Тридцать восемь из двухсот девушек в нашей высшей школе забеременели в этом году. По правде говоря, – призналась она с некоторым унынием, – мне не приходилось беспокоиться об этом. Большинство парней боятся даже поцеловать меня.

Чувствуя, что от нее ждут какой-нибудь реплики, Мередит, откашлявшись, спросила:

– Почему?

– Из-за Мэтта, – с удовольствием поведала Джули. – Любой мальчишка в Эдмунтоне знает, что Мэтт – мой брат. И представляет, что он сделает с ним, если обнаружит, что он распускает руки. Если речь идет о защите женской добродетели, иметь Мэтта в родне все равно что носить пояс целомудрия.

– Мне почему-то… – выпалила Мередит, не сумев сдержаться, – мне не кажется это правдой.

Джули рассмеялась, и Мередит неожиданно засмеялась вместе с ней.

Когда они присоединились к мужчинам в гостиной, Мередит ожидала, что ей предстоит провести два скучных часа у телевизора, но Джули вновь взяла инициативу в свои руки.

– Что будем делать? – спросила она, выжидающе переводя взгляд с Мередит на Мэтта. – Может, сыграем в карты? Нет, подождите, как насчет чего-нибудь совсем дурацкого?

Джули повернулась к книжным полкам и провела пальцем по коробкам с играми.

– «Монополия»! – объявила она, оглядываясь.

У Мэтта не было никакого желания играть, особенно в «Монополию», и он уже хотел было предложить Мередит прогуляться, но подумал, что, вероятно, ей лучше снять напряжение, а их беседа может опять расстроить ее. Кроме того, Мередит подружилась с Джули и освоилась с ее присутствием. Он кивнул, пытаясь сделать вид, что в восторге от предложения, и вопросительно взглянул на Мередит. Та тоже, казалось, не слишком обрадовалась, но улыбнулась и кивнула.

Два часа спустя ему пришлось признаться себе, что игра в «Монополию» оказалась неожиданно интересной, и даже он постепенно увлекся. Джули веселилась от души, и не без ее влияния игра постепенно стала чем-то вроде фарса, причем обе девушки из кожи вон лезли, чтобы победить Мэтта, а если это не получалось, бессовестно жульничали. Дважды он поймал Джули на том, что та успела стащить выигранные им деньги, а теперь Мередит выдвигала самые невероятные причины, чтобы не платить ему штраф.

– Никаких извинений на этот раз, – предостерег он Мередит, когда ее фишка оказалась на собственности, которой он владел. – За это ты должна мне тысячу четыреста долларов.

– Ни за что! – самодовольно ухмыльнулась она и, показав на маленькие пластиковые макеты отелей, которые он построил на своей земле, постаралась незаметно подвинуть один из них кончиком пальца.

– Этот отель построен на моей земле, так что плати за незаконное вторжение.

– Я сейчас захвачу все, что у тебя есть, – пригрозил он, – если не отдашь моих денег.

Мередит, смеясь, повернулась к Джули:

– У меня только тысяча. Одолжишь мне?

– Конечно, – заверила та, хотя уже успела потерять все деньги. Потянувшись к груде банкнот, лежавших рядом с Мэттом, она выхватила пару пятисотдолларовых бумажек и протянула Мередит.

Несколько минут спустя Мередит признала поражение. Джули отправилась собирать книги, а Мередит убрала игру и поднялась, чтобы поставить ее на книжную полку. Патрик Фаррел встал.

– Мне пора, – объявил он. – Мэтт, ты оставил грузовик в гараже?

Мэтт кивнул и сказал, что утром попросит кого-нибудь подвезти его в гараж. Патрик обернулся к Мередит. На протяжении всей веселой игры она чувствовала на себе его взгляд. Теперь же он улыбнулся – нерешительной, угрюмой улыбкой:

– Спокойной ночи, Мередит.

Мэтт тоже встал и спросил, не хочет ли она пойти на прогулку. Радуясь каждой отсрочке, которая могла бы помешать ей отправиться спать, вне себя от тревоги, Мередит кивнула:

– С удовольствием.

Ночной воздух был теплым и свежим, а луна проложила по двору широкую дорожку. Не успели они спуститься с крыльца, как сзади возникла Джули с перекинутым через плечо свитером и учебниками в руках:

– До завтра! Джоэль ждет меня в конце подъездной дорожки. Я еду к ней домой готовить уроки.

Мэтт, сдвинув брови, резко обернулся:

– В десять часов вечера?

Джули на миг остановилась, опершись на перила, и раздраженно улыбнулась.

– Мэтт! – охнула она, закатив глаза, возмущенная таким бесцеремонным вмешательством в ее дела.

Мэтт согласно кивнул:

– Передай Джоэль привет.

Джули поспешно сбежала по ступенькам и помчалась к концу дорожки на свет фар, а Мэтт, обернувшись к Мередит, спросил ее о том, что, очевидно, не давало ему покоя:

– Откуда ты знаешь о захвате собственности и нарушении границ?

Мередит, откинув голову, любовалась полной луной, висевшей в небе, словно огромный золотой диск.

– Отец много говорил со мной о бизнесе. Как-то у нас возникла проблема, связанная с нарушением границ зоны, когда мы построили филиал универмага в предместье города, и еще одна, с полосой отчуждения, когда подрядчик залил асфальтом автостоянку.

И поскольку он задал вопрос первым, Мередит, в свою очередь, спросила о том, что мучило ее вот уже много часов. Остановившись, она сорвала листок с низко висевшей ветки, безуспешно пытаясь не выказать осуждения.

– Джули сказала, что у тебя степень магистра по управлению предприятием. Почему ты позволил мне думать, что не поднялся выше простого плавильщика, который отправляется в Венесуэлу, чтобы попытать удачи на нефтяных полях?

– А что заставило тебя считать, что все плавильщики – обычные люди, а магистры – что-то особенное?

Мередит расслышала мягкий упрек в его словах и вся сжалась. Прислонившись к стволу дерева и чувствуя спиной шершавую кору, она сказала:

– Я похожа на сноба?

– А ты и есть сноб? – спросил он, сунув руки в карманы и внимательно изучая ее.

– Я… – Она поколебалась, пристально вглядываясь в смуглое лицо, испытывая странное искушение сказать ему то, что он так хотел услышать, но твердо отказываясь от соблазна: – Возможно.

Мередит не расслышала отвращения в собственном голосе, но Мэтт все понял, и обаяние его неожиданной ленивой улыбки заставило сильнее забиться ее сердце.

– Зато я сомневаюсь.

Эти три слова доставили ей огромную радость.

– Почему?

– Потому что снобы не заботятся о том, снобы они или нет. Чтобы ответить на твой вопрос, могу сказать: отчасти я скрыл это, потому что степень ничего не означает для меня, по крайней мере пока не могу ею воспользоваться. Сейчас у меня множество идей и планов, которые, однако, могут не сработать так, как было задумано.

Джули сказала, что многие считают Мэтта слишком замкнутым, и Мередит могла легко поверить этому. И все же по временам она чувствовала себя настолько настроенной на одну волну с ним, что, кажется, могла читать его мысли.

– Думаю, что ты позволил мне считать тебя простым литейщиком еще и потому, что хотел посмотреть, значит ли это что-нибудь для меня. Это… что-то вроде испытания, не так ли?

Мэтт невольно хмыкнул:

– Скорее всего. Кто знает, может, я никогда не поднимусь на другую ступень…

– Но теперь ты возвысился от сталелитейных заводов до нефтяных вышек, – пошутила она, смеясь глазами. – Наверное, потому что хотел получить работу пошикарнее.

Мэтт последним усилием воли противился искушению схватить ее в объятия и заглушить смех губами. Она еще так молода и избалована, а он уезжает в чужую страну, где элементарные удобства считаются роскошью. Внезапный сумасшедший порыв взять ее с собой продолжал терзать мозг – совершенный бред. С другой стороны, она такая храбрая, милая и беременна его ребенком. Его ребенком. Их ребенком. Возможно, идея не так уж безумна.

Откинув голову, он тоже посмотрел на луну, пытаясь не думать о навязчивой идее, но тут же обнаружил, что пытается найти самое разумное решение.

– Мередит, – сказал он, – большинству женатых пар требуется не один месяц, чтобы узнать друг друга до свадьбы, а у нас всего несколько дней и меньше недели после свадьбы, когда мне придется отправиться в Южную Америку. Как думаешь, сумеем мы втиснуть пять-шесть месяцев в два-три дня?

– Наверное, – протянула она, сбитая с толку неожиданной напряженностью в его голосе.

– Вот и хорошо, – пробормотал Мэтт, почему-то растерявшись и не зная, с чего начать теперь, когда она согласилась. – Что бы ты хотела узнать обо мне?

Проглотив непрошеный смущенный смех, Мередит оцепенело взглянула на Мэтта, гадая, ждет ли он вопросов о наследственности, которые она могла бы задать отцу своего будущего ребенка.

– То есть… – нерешительно начала она, – я должна узнать, не было ли в твоей семье сумасшедших и нет ли у тебя приводов в полицию?

Мэтт, в свою очередь, едва удержался от смеха и с притворной торжественностью объявил:

– На оба этих вопроса могу ответить отрицательно. Как насчет тебя?

Мередит серьезно покачала головой:

– Ни безумия, ни приводов.

И тут он заметил, как весело блестят ее глаза, и во второй раз за несколько минут испытал непреодолимое желание схватить ее в объятия и прижать к себе.

– Теперь твоя очередь спрашивать, – напомнила она. – Что ты хочешь узнать?

– Только одно, – объяснил Мэтт с беспощадной откровенностью, упираясь обеими руками в ствол. – Ты хотя бы наполовину так сладка, как я думаю?

– Возможно, нет.

Он выпрямился и улыбнулся, уверенный в том, что она ошибается.

– Давай поговорим, прежде чем я забуду о том, что мы должны тут делать. В интересах полной истины, – добавил он, когда они повернулись и направились по тропинке, ведущей к шоссе. – Я только сейчас вспомнил, что имел два привода.

Мередит остановилась как вкопанная, а он, повернувшись, добавил:

– Когда мне исполнилось девятнадцать.

– Но что ты сделал?

– Дрался. Участвовал в уличных потасовках, если сказать точнее. Перед смертью матери я умудрился убедить себя, что если у нее будут лучшие доктора и лучшие больницы, тогда она не умрет. И у нее было все самое лучшее. Когда деньги по страховке кончились, отец продал сельскохозяйственный инвентарь и все, что мог, лишь бы оплатить счета. Но она все равно умерла.

Мэтт говорил старательно-бесстрастным тоном.

– Отец запил, а я не знал, что с собой делать, и много месяцев после этого каждый день искал, с кем бы подраться, на ком сорвать злость. И поскольку не мог добраться до Бога, в которого так верила мать, был рад надавать тумаков любому смертному. В Эдмунтоне совсем нетрудно затеять драку, – добавил он, сухо улыбаясь, и только сейчас осознал, что исповедуется восемнадцатилетней девушке в таких вещах, в которых не признавался никому на свете. И эта самая восемнадцатилетняя девушка смотрит на него со спокойным пониманием взрослой, умудренной жизнью женщины. – Два раза копы успевали вмешаться и забирали всех в каталажку. Но в этом нет ничего особенного. Только в Эдмунтоне знают о приводах.

Тронутая его доверием, Мередит тихо сказала:

– Ты, должно быть, очень любил ее.

И понимая, что ступила на очень зыбкую почву, вздохнула:

– Я совсем не знала мать. Она уехала в Италию сразу после развода. Думаю, мне повезло… потому что лучше уж совсем не видеть кого-то, чем любить и потерять.

Мэтт отлично понял, в чем она пытается убедить его, и не стал обескураживать ее.

– Очень мило, – объявил он со спокойной торжественностью, – очевидно, у меня в самом деле превосходный вкус в том, что касается женщин.

Мередит разразилась смехом, но тут же с восторгом почувствовала, как его рука, скользнув по ее спине, обвилась вокруг талии. Они продолжали идти, но через несколько шагов она внезапно остановилась:

– Ты был женат раньше?

– Нет. А ты? – поддразнил он.

– Ты прекрасно знаешь, что я… я никогда…

Мередит смущенно смолкла.

– Знаю, – кивнул Мэтт. – Не могу понять только, как с такой внешностью, как у тебя, ты ухитрилась до восемнадцати лет оставаться девственницей и не подарить себя какому-нибудь богатому юнцу с длинным языком, умеющему уговаривать девчонок?

– Терпеть не могу юнцов, – бросила Мередит и тут же с изумлением взглянула на него: – Господи, до этой минуты я ничего подобного себе и представить не могла!

Мэтт пришел в полный восторг, поскольку Мередит выходит замуж за настоящего мужчину, уж это точнее точного! Он ожидал, что Мередит добавит еще что-то, но, видя, что она молчит, недоверчиво спросил:

– И все? И только?

– По крайней мере это почти правда. Все дело в том, что до шестнадцати лет я была страшна как смертный грех и мальчики просто обходили меня стороной. Я ужасно злилась на них за то, что не обращали на меня внимания, и поэтому была не очень высокого мнения о них, всех до единого.

Мэтт, посмотрев на ее прекрасное лицо, соблазнительный рот и сияющие глаза, широко улыбнулся:

– А ты действительно была некрасивой?

– Скажем так, – сухо пояснила она, – вдруг у нас родится девочка, так для нее же лучше, если в детстве она будет похожа на тебя!

Мэтт взорвался оглушительным хохотом, расколовшим ночную тишину, и прижал ее к себе. Смеясь, он зарылся лицом в ее душистые волосы, потрясенный нежностью, которую испытывал к ней, тронутый доверчивой исповедью и окрыленный, потому что… потому что…

Он отказывался думать о причине. Самое главное – то, что она смеется и обняла его за талию. Мрачно улыбнувшись, он потерся подбородком о ее волосы и прошептал:

– У меня исключительный вкус во всем, что касается женщин.

– Два года назад ты так не считал бы, – смеясь, возразила Мередит, откидываясь назад в кольце его рук.

– Я провидец, – спокойно заверил он. – Даже тогда сумел бы все понять.

Час спустя они сидели на крыльце ветхого домика. Мэтт устроился ступенькой повыше, вытянув перед собой длинные ноги. Мередит прижала колени к груди, обхватив их руками. Они больше не делали попыток узнать друг друга, потому что Мередит ждет ребенка и вскоре состоится свадьба, и вели себя просто как любая парочка, сидящая на крыльце поздней летней ночью и наслаждающаяся тишиной и покоем.

Запрокинув голову, Мередит с полузакрытыми глазами прислушалась к треску кузнечика.

– О чем ты думаешь? – тихо спросил Мэтт.

– О том, что скоро будет осень, – вздохнула она, глядя на него. – Осень – мое самое любимое время года. Весну слишком перехвалили. Вечно идет дождь, и деревья еще голые после зимы. Зима обычно тянется без конца, а летом, конечно, хорошо, но уж очень однообразно. Осень совершенно иная, и никакие духи в мире не могут сравниться с запахом горящих листьев, верно?

Мередит обворожительно улыбнулась, и Мэтт подумал, что сама она благоухает куда лучше, чем все горящие листья на свете, но позволил ей продолжать.

– Осень так волнует… все меняется… словно в сумерках.

– В сумерках?

– Да, ужасно люблю сумерки, и по той же причине. В детстве я часто гуляла по подъездной дорожке в сумерки и стояла у забора, наблюдая, как мимо проносятся машины с включенными фарами. У всех было куда вернуться, чем заняться… Ночь – это только начало… – От смущения она осеклась. – Все это, должно быть, звучит невероятно глупо.

– Скорее невероятно одиноко.

– Я не была одинокой, просто мечтала. Понимаю, что у тебя создалось ужасное впечатление о моем отце в ту ночь в «Гленмуре», но на самом деле он вовсе не такой. Просто любит меня и всю жизнь пытается уберечь и дать мне все самое лучшее.

Но тут чудесное настроение Мередит внезапно рассеялось, а ужасная реальность хлынула неумолимым потоком, с силой вырывая ее из прекрасного сна.

– И за все это я собираюсь вернуться домой через несколько дней, беременная, и…

– Но мы договорились не тревожиться об этом сегодня, – перебил он.

Мередит кивнула и попыталась улыбнуться, но не могла управлять своими мыслями так легко, как, по всей видимости, он. И неожиданно она увидела своего ребенка, стоявшего в конце подъездной дорожки где-то в Чикаго и смотревшего вслед пролетающим мимо машинам. Ни семьи, ни братьев, ни сестер, ни отца. Только мать. И Мередит отнюдь не была уверена, что этого окажется достаточно.

– Если осень – твоя самая любимая вещь на свете, какая же самая нелюбимая? – спросил Мэтт, пытаясь отвлечь ее.

Мередит на мгновение задумалась:

– Елочные базары на следующий день после Рождества. Что-то есть ужасно печальное во всех этих прекрасных деревьях, которые никто не выбрал. Словно сироты, никому на свете не нужные…

Она поспешно замолчала, сообразив, о чем говорит, и постаралась поскорее отвернуться.

– Уже за полночь, – вставил Мэтт, понимая, что вечер безнадежно испорчен. – Наверное, пора спать.

Слова прозвучали так, словно он принимал как должное то, что они должны или будут спать в одной постели, и отвратительная паника внезапно охватила Мередит. Она беременна, и он собирается жениться на ней – вся ситуация казалась просто омерзительной, заставляла Мередит сгорать от стыда и сознавать, что чувство собственного достоинства навеки утеряно и она никогда уже не сможет высоко держать голову.

Они в молчании выключили свет в гостиной и поднялись по ступенькам. Дверь комнаты Мэтта выходила на площадку, а спальня Джули была слева, в конце коридора. Между ними располагалась ванная. Когда они оказались на площадке, Мередит решила взять инициативу в свои руки.

– Спокойной ночи, Мэтт, – дрожащим голосом пробормотала она и, растянув губы в деланой улыбке, шагнула вперед, оставив его стоять на пороге. Он не сделал попытки остановить ее, и облегчение мгновенно сменилось раскаянием. Очевидно, решила Мередит, входя в комнату Джули, беременная женщина лишается всякой привлекательности, даже для мужчины, который сгорал от безумной страсти всего несколько недель назад.

Она обернулась, чтобы прикрыть дверь. Позади раздался бесстрастный, спокойный голос:

– Мередит.

Обернувшись, она увидела, что Мэтт стоит на прежнем месте, прислонившись плечом к косяку и сложив руки на груди.

– Что?

– Знаешь, что я люблю меньше всего на свете?

Его непререкаемый тон подсказал, что вопрос задан не просто так, и Мередит настороженно покачала головой, гадая, что за этим последует. Он не стал держать ее в неведении:

– Терпеть не могу спать один, когда рядом в соседней комнате есть кто-то, кому, черт возьми, следовало бы лечь со мной.

За резким замечанием Мэтта явно крылось приглашение, и столь полное отсутствие такта поразило не только ее, но и его самого. Множество самых различных чувств за одно мгновение промелькнуло на прелестном лице: смущение, стыд, неловкость, сомнение, нерешительность… но все же она, слегка улыбнувшись, твердо сказала:

– Спокойной ночи.

Мэтт дождался, пока Мередит закроет за собой дверь, но не ушел. Несколько долгих минут он стоял неподвижно, прекрасно зная, что, если сейчас пойдет за ней и пустит в ход все приемы нежного обольщения, наверняка убедит ее провести с ним ночь. Однако ему расхотелось делать это. Решительно и бесповоротно.

Повернувшись, он вошел к себе, но оставил дверь открытой, попрежнему убежденный, что если она захочет быть с ним, обязательно вернется.

Одетый в пижамные штаны, с трудом найденные в ящике комода, Мэтт стоял у окна, глядя на залитый лунным светом газон. Он услышал, как Мередит выходит из ванной, и напрягся в ожидании. Шаги прозвучали по коридору, затихли у комнаты Джули. Раздался стук закрываемой двери.

Сегодня она хочет остаться одна, понял Мэтт с удивлением и разочарованием. Однако его обуревали более глубокие эмоции, чем неразделенное чувственное желание. Он ждал от нее знака, порыва, из которого понял бы, что Мередит так же, как и он, готова к интимным отношениям, но как Мэтт ни желал этого, не собирался убеждать ее. Мередит должна сама принять решение, сделать выбор, свободно и добровольно. И она сделала этот выбор, когда ушла от него в спальню Джули. Будь у нее какие-то сомнения в том, чего Мэтт желал этой ночью, он быстро развеял бы их.

Отвернувшись от окна, Мэтт раздраженно вздохнул, подумав, что, вероятно, требует слишком многого от восемнадцатилетней девушки, вчерашней школьницы. Беда в том, что чертовски трудно помнить, насколько на самом деле молода Мередит.

Откинув простыню, Мэтт лег в постель и сунул руки под голову, глядя в потолок, думая о Мередит. Сегодня она рассказала Мэтту о Лайзе Понтини, о том, как они стали друзьями, и только сейчас Мэтт понял, что Мередит чувствовала себя своей не только в богатых особняках и загородных клубах, но и в доме таких бедняков, как семейство Понтини. В ней нет совершенно ничего искусственного, ни малейшего притворства, и все же невозможно было усомниться в прекрасном воспитании и безупречном вкусе, привлекавших Мэтта так же сильно, как ослепительная красота и чарующая улыбка девушки.

Усталость наконец одолела Мэтта; глаза сами собой закрылись. К несчастью, ни одно из этих качеств не поможет ей и не сделает идею о поездке в Южную Америку хоть немного привлекательной… если, конечно, она совсем ничего не чувствует к нему. А это, очевидно, так и есть, иначе была бы сейчас с ним. Сама мысль о том, чтобы убедить колеблющуюся, нерешительную, избалованную девушку отправиться с ним в Венесуэлу, в то время как у нее не хватило мужества или решительности переступить порог его спальни, была не только отталкивающей, но и совершенно беспочвенной.

Мередит, склонив голову, стояла возле кровати Джули, измученная желаниями и сомнениями, которые не могла ни объяснить, ни унять. Ее беременность пока еще ничем не проявилась внешне, но, очевидно, вносила хаос и смуту в ее чувства. Менее часа назад она приходила в ужас от одной мысли, что очутится в постели с Мэттом, сейчас же хотела этого больше всего на свете. Здравый смысл предостерегал, что ее будущее, и без того ужасающее, неопределенно и отдаться неумолимо возрастающему притяжению к этому человеку означает еще больше все усложнить. В двадцать шесть лет он был гораздо опытнее во всех сторонах жизни, жизни, совершенно ей чуждой и незнакомой.

Шесть недель назад он был в смокинге и ничем не отличался от других знакомых ей мужчин. Но теперь, в джинсах и рубашке, казался каким-то приземленным, и это одновременно и привлекало и тревожило ее. Мэтт хотел, чтобы она пришла к нему сегодня, и без обиняков сказал об этом. Во всем, что касалось женщин и секса, Мэтт, очевидно, был настолько уверен в себе, что мог, не стесняясь, дерзко объяснить, чего хочет от нее. Он не просил, не пытался убедить, а почти приказывал! Без сомнения, он считался в Эдмунтоне настоящим донжуаном, неотразимым соблазнителем, и почему нет? В ночь самой первой встречи он сумел заставить ее извиваться и кричать от страсти, хотя Мередит была насмерть перепугана.

Мэтт точно знал, какая ласка, какое прикосновение смогут заставить ее потерять разум, и весь его сексуальный опыт, очевидно, почерпнут не из книг. Он, должно быть, занимался любовью сотни раз сотнями способов и с сотней женщин. Но даже сознавая это, Мередит была вне себя при мысли о том, что Мэтт ничего не испытывает к ней, кроме чисто физического влечения. Правда, он за полтора месяца ни разу не позвонил, но правда и то, что Мередит была настолько расстроена в ту ночь, что ничем не показала, будто ждет его звонка. Его заявление о том, что он собирался позвонить года через два, после возвращения из Южной Америки, показалось Мередит просто смехотворным. Теперь же, в тишине ночи, после его рассказа о планах на будущее, у Мередит появилось чувство, что он хотел добиться чего-то в жизни, прежде чем позвонить в следующий раз.

Мередит вспомнила о том, как глубоко повлияла на Мэтта смерть матери; мальчик, способный на такую скорбь, не мог вырасти пустым, безответственным и бесчувственным человеком, ничем не интересующимся, кроме женщин…

Мередит оборвала себя. Мэтта никак нельзя назвать безответственным. За все это время он ни разу не пытался избежать ответственности за будущего ребенка. Кроме того, если верить Джули, Мэтт не один год нес тяжелый груз забот о семье.

Если на уме у него был только секс, почему Мэтт не попытался уговорить ее лечь с ним сегодня, хотя ясно дал понять, что желает этого?

Мередит вспомнила нежность, сиявшую в серых глазах, когда он спросил, так ли она сладка, как кажется. И то же выражение согревало его взгляд каждый раз, когда он смотрел на нее, пока они сидели на крыльце.

Почему Мэтт не пытался уговорить ее пойти с ним?

И тут словно молния ударила в мозг с такой силой, что у нее ноги подкосились от странной догадки. Мэтт определенно хотел ее и, конечно, знал, чем и как убедить, но отказался сделать это. Ему нужно было не только ее тело. Сама не зная почему, она была уверена в этом.

А может, просто слишком поддается эмоциям, как все последние дни?..

Мередит выпрямилась, дрожа от неуверенности, бессознательно положив руку на пока еще плоский живот. Она была напугана, смущена и чувствовала, как человек, которого она почти не знает и не понимает, властно притягивает ее.

С бешено бьющимся сердцем она потихоньку вышла в коридор. Дверь его комнаты была открыта, Мередит видела это, когда выходила из ванной. Если Мэтт уже успел заснуть, она просто вернется назад и ляжет в постель. Пусть судьба все решит.

Мередит встала на пороге, наблюдая за спящим Мэттом. Лунный свет, пробиваясь сквозь прозрачные занавески, падал на его лицо. Она немного успокоилась, но по-прежнему не двигалась с места, поражаясь буйству чувств, пославших ее сюда, в эту комнату. Подумать только, она потеряла голову настолько, что теперь стоит здесь и следит за человеком без его ведома!

Расстроенно поморщившись, Мередит повернулась, чтобы уйти.

Мэтт так и не понял, что разбудило его и как долго Мередит находилась в комнате, но когда открыл глаза, она уже вышла в коридор. Он остановил ее, сказав первое, что пришло в голову:

– Не делай этого, Мередит!

Бесцеремонное приказание заставило Мередит круто развернуться, так, что копна волос рассыпалась по плечам. Не совсем уверенная в истинном смысле его слов, она безуспешно попыталась разглядеть лицо Мэтта в темноте и наконец шагнула вперед.

Мэтт молча следил за ней. На Мередит была только короткая шелковая ночная сорочка, едва доходившая до стройных бедер. Мэтт подвинулся и откинул простыню. Мередит поколебалась и села на постель, совсем близко, расширенными от смущения глазами изучая его лицо.

– Не знаю почему, – тихо, дрожащим голосом выговорила она наконец, – но сейчас я боюсь куда больше, чем в тот раз.

Мэтт мрачновато улыбнулся и погладил ее по щеке:

– Представь, и я тоже.

За этим последовало долгое молчание. Оба не шевелились, если не считать того, что Мэтт осторожно ласкал большим пальцем нежную шею. Они словно чувствовали, что сейчас, в следующее мгновение, предстоит сделать первый шаг по неведомой и, возможно, опасной дороге. Мередит ощущала это подсознательно, Мэтт понимал совершенно ясно, однако было что-то бесконечно верное и правильное в том, что они собирались сделать. Мередит больше не была богатой наследницей из другого мира, она стала просто женщиной, которой Мэтт хотел обладать с того момента, как увидел впервые. И теперь эта женщина сидела рядом, и светлые пряди волос разметались по его руке густыми атласными струями.

– Думаю, справедливо будет предупредить тебя, – прошептал он, с силой обхватывая ее шею и притягивая ее губы к своим, – что сейчас мы рискуем куда больше, чем шесть недель назад.

Мередит заглянула в пылающие глаза и поняла, что Мэтт предостерегает ее от настоящего глубокого увлечения, когда обратной дороги уже не будет.

– Решайся, – хрипло выдохнул он.

Мередит поколебалась, но тут ее взгляд скользнул от умоляющих глаз к скульптурно вырезанному рту. Сердце, казалось, на миг перестало биться, она застыла, потом рванулась прочь, и рука Мэтта упала.

– Я… – начала она, но тут что-то остановило ее. Мередит с приглушенным стоном наклонилась и поцеловала Мэтта, с силой прижавшись губами к его губам, и его руки снова обвились вокруг ее плеч, притягивая ее все ближе, сжимая стальной хваткой.

Он быстро опрокинул ее на спину, обжигая безумными поцелуями, и волшебство вспыхнуло снова, совсем как полтора месяца назад, только на этот раз совершенно по-другому, потому что горело жарче, свиваясь в буйный сладостный вихрь. Вихрь, который теперь значил гораздо больше для них обоих.

Когда все кончилось, Мередит повернулась на бок, обмякшая, насытившаяся, удовлетворенная, влажная от пота, чувствуя, как тесно соприкасаются их ноги и бедра. Его рука лениво скользнула по плечу и остановилась на ее груди, властно сжав нежное полушарие. Перед тем как погрузиться в пропасть сна, Мередит еще успела подумать, что он дает ей знать, как сильно желает ее присутствия здесь, предъявляет права, о которых не просил и которых она не давала. Как похоже на Мэтта!

Она так и заснула улыбаясь.

– Хорошо спала? – спросила Джули на следующее утро, стоя у кухонного стола и намазывая маслом тост.

– Прекрасно, – ответила Мередит, отчаянно пытаясь не выглядеть так, словно провела эту ночь, занимаясь любовью с братом Джули. – Хочешь, я помогу готовить завтрак?

– Ни за что. Па всю эту неделю работает в две смены, с трех дня до семи утра. Когда он приходит домой, ничего не желает, кроме как поесть и выспаться. Я уже приготовила ему завтрак. Мэтт никогда ничего не ест по утрам. Хочешь отнести ему кофе? Я обычно приношу его перед тем, как зазвонит будильник, а именно, – она взглянула на пластмассовые кухонные часы в виде чайника, – через десять минут.

Обрадованная тем, что может сделать что-то для Мэтта, Мередит кивнула и, налив кофе в кружку, нерешительно протянула руку к сахарнице.

– Он пьет только черный кофе, – пояснила Джули улыбаясь. – Кстати, по утрам он ведет себя, как настоящий медведь, так что не жди радостного приветствия.

– Правда? – нахмурилась Мередит, не зная, что делать.

– Он не злится, просто молчит.

Джули оказалась отчасти права. Когда Мередит, постучавшись, вошла, Мэтт перекатился на спину, тупо уставившись в потолок и явно не понимая, на каком он свете. Единственным приветствием послужила легкая благодарная улыбка. Громко вздохнув, Мэтт сел и потянулся за кружкой. Мередит нерешительно подошла к постели, наблюдая, как он пьет, жадно, словно от этого зависит его жизнь, и, чувствуя себя ненужной и назойливой, повернулась, чтобы уйти. Но Мэтт поймал ее за руку, и Мередит послушно уселась рядом.

– Почему только я чувствую себя таким измученным сегодня утром? – осведомился он все еще хрипловатым со сна голосом.

– Просто я жаворонок, – сообщила Мередит, – и, возможно, к полудню буду с ног валиться.

Он оглядел костюм, позаимствованный у Джули: клетчатую рубашку, завязанную узлом под грудью, и белые шорты.

– На тебе этот наряд выглядит так, словно просится на обложку журнала мод.

Это был первый комплимент, сказанный им, если не считать слов, которые Мэтт бормотал на ухо, когда они любили друг друга. И Мередит, обычно не обращавшая внимания на комплименты, запомнила этот только потому, что его голос стал непривычно нежным.

Патрик вернулся домой, позавтракал и лег спать. Джули, весело помахав на прощание рукой, ушла в половине девятого, предупредив, что снова останется ночевать у подруги. Через час Мередит решила позвонить домой и передать через дворецкого отцу, что задерживается. Но вместо этого Альберт сообщил, что отец велел немедленно возвращаться домой и объяснить причину столь внезапного исчезновения. Мередит попросила сказать отцу, что все в порядке и она вернется только в воскресенье.

После этого время, казалось, замедлило бег и тянулось бесконечно. Стараясь не разбудить Патрика, Мередит вошла в гостиную, чтобы найти какую-нибудь подходящую книгу. Выбор оказался неплохим, но Мередит была слишком взволнована, чтобы сосредоточиться на длинном романе. Среди журналов, сложенных на столике, Мередит отыскала старое руководство по вязанию крючком и начала изучать его со все возрастающим интересом, особенно после того, как мысленно представила оригинальные и красивые детские пинетки.

И поскольку особых дел не предвиделось, Мередит решила попытаться связать что-нибудь и поехала в город. В галантерейном магазине Джексона она купила журнал для вязания, полдюжины мотков пушистой пряжи и большой деревянный крючок толщиной в мизинец.

Она уже открыла машину, припаркованную у скобяной лавки «Тру Вэлью», но вовремя сообразила, что ужин, по-видимому, придется готовить ей. Швырнув на сиденье пакет с пряжей, она пересекла улицу, вошла в бакалейную лавку и несколько минут бродила среди заставленных товарами полок, справедливо сомневаясь в собственных кулинарных способностях. Мередит долго нерешительно стояла перед мясным прилавком, вспоминая, какой чудесный мясной хлеб подала вчера Джули. Но сегодня придется приготовить что-нибудь попроще.

Мередит рассеянно оглядела бифштексы, свиные отбивные, телячью печень и неожиданно заметила пакеты с сосисками. И тут ее осенило вдохновение. Если повезет, она сумеет превратить ужин в ностальгическое приключение вместо кулинарной катастрофы. Улыбаясь, она купила сосиски, кулек с булочками и огромный мешок зефира.

Вернувшись домой, Мередит убрала покупки и устроилась на диване с крючком, пряжей и иллюстрированным журналом. Согласно инструкции основой любого изделия была цепочка петель, и начинающим рекомендовалось сделать не меньше сотни таких одинаковых петелек. Мередит послушно приступила к делу, причем каждая петля получалась длиной не меньше полудюйма из-за слишком большого крючка и толстой пряжи.

Утро медленно перетекало в день, и тревоги, отступившие было на время, вернулись с новой силой, поэтому она вязала все усерднее, чтобы не дать им воли. Она не станет думать о педиатрах… о том, как больно рожать… о том, что Мэтт захочет иметь право посещать ребенка… о детском садике… о том, что имел в виду Мэтт, когда сказал, что у них могла бы быть настоящая семейная жизнь…

Петли соскальзывали с крючка, огромные, одинаковые, образуя кремовую лужицу у ног. Мередит посмотрела вниз, понимая, что сейчас самое время поучиться вывязывать столбики, но не чувствовала особой охоты делать это и, кроме того, ощущала некое мрачное удовлетворение, неодолимую потребность держать себя в руках, что было возможно лишь при выполнении утомительной и нудной работы.

В два часа пока еще незаметная беременность дала себя знать, и Мередит, зевнув, отложила крючок и свернулась на диване. Она немного поспит, а потом уберет пряжу и подготовится к приходу Мэтта.

Мысль о возвращении к ней Мэтта после тяжелой работы наполнила ее неожиданным восторгом. Подложив руку под щеку, Мередит вспомнила о том, как он ласкал ее прошлой ночью, и заставила себя думать о другом, потому что испугалась томительно-сладостной боли, охватившей ее. Ей грозила серьезная опасность влюбиться в отца своего ребенка. Серьезная опасность?

Мередит улыбнулась. Что может быть прекраснее… особенно если и Мэтт испытывает те же чувства? А ей казалось, что это так и есть.

Скрип гравия под шинами донесся из открытого окна, и Мередит, в испуге раскрыв глаза, села. На часах половина пятого. Она наспех расчесала пальцами волосы и откинула их со лба. Не успела Мередит убрать крючок и пряжу, как дверь распахнулась, и ее сердце радостно подскочило при виде Мэтта.

– Привет, – прошептала она и неожиданно представила много-много таких же спокойных, мирных вечеров впереди, вечеров, когда Мэтт будет возвращаться домой, к ней. Интересно, думает ли он о том же?

Мередит немедленно упрекнула себя за глупость. У нее слишком много свободного времени, а Мэтт, без сомнения, занят совершенно другими мыслями.

– Как прошел день?

Мэтт взглянул на стоявшую у дивана Мередит, и видение череды подобных дней вихрем пронеслось перед глазами, дней, когда он будет возвращаться домой, к золотоволосой богине, встречающей его улыбкой, неизменно пробуждающей в нем такое странное чувство, будто он только что убил дракона голыми руками, изобрел лекарство от насморка и нашел способ установить мир на земле.

– Прекрасно, – заверил он. – А у тебя?

Мередит провела день в тревогах и мыслях о Мэтте, но поскольку не могла признаться в этом, объяснила:

– Я решила поучиться вязать крючком.

В доказательство своих слов она подняла длинный шнур.

– Настоящая маленькая хозяюшка, – поддразнил Мэтт, оглядывая цепочку, исчезавшую под журнальным столиком. Глаза его удивленно расширились. – Что ты вяжешь?

Мередит подавила смущенный смешок, потому что сама не имела ни малейшего представления.

– Догадайся, – сказала она, сделав загадочное лицо и одновременно придумывая, что сказать.

Мэтт нагнулся, поднял конец шнура и начал отходить, пока кремовая нить не протянулась по всей комнате.

– Ковер? – серьезно осведомился он.

Мередит шутливо нахмурилась:

– Конечно, не ковер.

Мэтт мгновенно стал серьезным и покаянно попросил:

– Намекни хотя бы!

– Какие тут намеки! Все очень просто. Довяжу до конца, добавлю еще несколько рядов, чтобы было пошире, накрахмалю, и сможешь огородить свой участок!

С трясущимися от смеха плечами Мэтт сжал ее в объятиях, не обращая внимания на то, что крючок упирается ему в грудь.

– Я кое-что купила на ужин, – объявила она, чуть отстранившись.

Мэтт намеревался пригласить ее куда-нибудь, но сейчас радостно улыбнулся:

– А мне показалось, будто ты сказала, что не умеешь готовить.

– Поймешь все, когда увидишь, что я купила, – вздохнула она, уводя его в кухню.

– Очень умно, – ухмыльнулся Мэтт, развернув пакеты. – Нашла способ заставить меня готовить.

– Поверь, – торжественно заверила она, – так гораздо безопаснее.

Он пробыл дома менее десяти минут и вот уже второй раз ощущал себя так, словно жизнь была наполнена весельем и смехом.

Мередит принесла одеяло и еду, а Мэтт разжег костер. Они провели вечер во дворе, объедаясь пережаренными сосисками, недопеченными булочками и полурастаявшим зефиром, говорили обо всем, начиная с необычного отсутствия неприятных симптомов беременности и кончая достойным всяческих похвал вкусом зефира. Уже в сумерках они закончили ужин, и Мередит убрала тарелки и отправилась в кухню мыть посуду. Мэтт ожидал ее возвращения, лениво глядя в темнеющее небо, лежа рядом с грудой собранных осенних листьев, которые только что положил в костер, чтобы удивить Мередит.

Когда Мередит появилась во дворе, в воздухе разливался восхитительный аромат осени, а Мэтт сидел на одеяле, стараясь сделать вид, что нет ничего странного в запахе осенних листьев в августе. Мередит встала на колени на одеяло, долго смотрела на огонь, а потом подняла лицо к Мэтту, и даже в темноте он заметил, как сияют ее глаза.

– Спасибо, – просто сказала она.

– Пожалуйста, – ответил он внезапно охрипшим голосом и протянул руку, пытаясь справиться с приливной волной нахлынувшего желания, когда Мередит, неправильно поняв приглашение сесть рядом, устроилась между его ногами, с тем чтобы, повернувшись к нему спиной, любоваться костром. Желание сменилось отчаянной радостью, когда она тихо призналась:

– Лучшей ночи у меня в жизни не было, Мэтт.

Мэтт обнял ее за талию, осторожно прикрыв ладонями плоский живот и стараясь не выказать, как он растроган. Свободной рукой Мэтт откинул ее волосы и поцеловал в затылок.

– Как насчет прошлой ночи?

Мередит нагнула голову под натиском горячих губ и тут же поправилась:

– Это вторая самая лучшая ночь в моей жизни.

Мэтт, улыбнувшись в темноте, прикусил мочку ее уха, но страсть уже взрывалась в теле огненными клубками, лесным пожаром разливаясь по венам, и ни остановить, ни задержать этот буйный поток было невозможно. Потрясенный его силой, Мэтт повернул Мередит к себе лицом и завладел нежными губами, такими мягкими, сначала прохладными, но постепенно налившимися жаром, и, когда ее язык скользнул ему в рот, Мэтт потерял голову. Его рука проникла под ее рубашку, пальцы стиснули грудь, и тихий стон наслаждения, вырвавшийся у Мередит, порвал последнюю тонкую нить его сдержанности. Он сжал ее в объятиях, уложил на одеяло, накрыв своим телом и зарывшись руками в волосы, несколько минут удерживал неподвижно, осыпая безумными поцелуями. Он так тонко чувствовал ее настроение, что ощутил мгновенное колебание, прежде чем свирепость его натиска лишила Мередит способности двигаться. Его потрясла также эта отчаянная всепоглощающая потребность овладеть ею полностью, до конца, необходимость сделать сознательное усилие, чтобы справиться с собой и немного успокоиться. Эти эмоции захватили его с безоглядной силой, и Мэтт так и не понял, что Мередит колебалась не из страха перед ослепляющей страстью, а из-за неопытности и неумения отвечать такими же бурными ласками. Но даже если бы он и осознал это, не решился бы показать ей прямо сейчас, потому что любые попытки помедлить, продлить острое блаженство оказались безуспешными. Поэтому он раздел ее внезапно ставшими неловкими, дрожащими пальцами и целовал, пока она не начала извиваться под ним, скользя ладонями по его горячей коже.

Прикосновение ее рук и губ воспламенило его, и каждый тихий стон, который она издавала, заставлял кровь бурлить, и он вел ее от одной вершины к другой, шепча хриплые, почти грубые слова наслаждения. Мередит послушно следовала за ним, и они слились воедино, пока он наконец не заставил ее кричать, содрогаться в экстазе и только потом исторгся в нее горячим потоком.

Потом он завернул ее и себя в одеяло, и они легли рядом, глядя на залитое звездами небо, вдыхая ностальгическое благоухание ранней осени. В прошлом физическая любовь была занятием, доставлявшим взаимное удовольствие и ему, и партнерше, но с Мередит превратилась в нечто чарующе красивое. Изысканно, утонченно, мучительно красивое. Впервые в жизни Мэтт чувствовал себя полностью удовлетворенным и успокоенным. Впереди нелегкое будущее, однако он никогда не был так уверен в том, что сможет сделать его прекрасным для них обоих… если только она даст ему время. Время и возможность.

Ему необходимо провести с ней больше времени, чтобы укрепить эту странную хрупкую связь, сводившую их все ближе с каждым часом, который они были вместе. Если бы он смог уговорить ее поехать с ним в Южную Америку, их брак мог бы стать настоящим. Он верил в это. Завтра он позвонит Джонатану Соммерсу и, не вдаваясь в подробности, спросит, как живут там рабочие и есть ли врачи. Он думал не о себе. Но Мередит и ребенок – вот главная его забота.

Если бы только он мог взять ее с собой! В этом вся проблема. Он не мог отказаться от поездки в Южную Америку: во-первых, контракт подписан, во-вторых, ему необходимы эти сто пятьдесят тысяч премиальных за проведенные в Венесуэле два года, чтобы сделать очередное выгодное вложение. Подобно фундаменту небоскреба, сто пятьдесят тысяч были основанием его великого плана. Конечно, не такие это большие деньги, но пока и их довольно.

Однако, лежа в темноте рядом с Мередит, он прикидывал, не стоит ли забыть о всех планах и остаться с ней в Штатах. Но Мередит привыкла ко всему самому лучшему, имела на это право. И он хотел, чтобы так продолжалось всегда. И единственным способом, которым можно было достичь этого, была поездка в Венесуэлу.

Мысль о том, чтобы оставить ее здесь и потерять, потому что она рано или поздно устанет от него или потеряет веру в его способность добиться успеха, в обычных обстоятельствах свела бы его с ума. Но одна вещь говорила в его пользу: Мередит беременна его ребенком. Именно малыш – главная причина того, что Мередит будет дожидаться его и верить…

Беременность, так изменившая жизнь Мередит, которую она считала несчастьем и катастрофой, Мэтт полагал нежданным даром судьбы. Уехав от нее в Чикаго, Мэтт посчитал, что пройдет не менее двух лет, прежде чем он сможет вернуться и ухаживать за ней на законных основаниях… конечно, если не лишится ее к тому времени окончательно. Мередит прекрасна и очаровательна, и, конечно, десятки мужчин будут добиваться ее, пока его не будет здесь. Один из них, возможно, сумеет добиться успеха, и Мэтт почти был уверен в этом.

Но теперь вмешалась судьба и подарила ему весь мир. То обстоятельство, что эта самая судьба никогда не была добра к семейству Фаррелов, не обескураживало Мэтта. Теперь он был готов уверовать в Бога, рок, небеса и вселенскую доброту, и все из-за Мередит и малыша.

Правда, было крайне трудно осознать то, что элегантная молодая наследница, встреченная им в загородном клубе, очаровательная блондинка, которая глазом не моргнув пила коктейли с шампанским и держала себя с гордым достоинством, действительно свернулась рядом с ним клубочком и мирно спит в его объятиях, а в ее чреве растет его ребенок.

Его ребенок.

Мэтт распластал пальцы на ее животе и улыбнулся в темноте, потому что Мередит представления не имела о его чувствах к младенцу. И о том, что он испытал, когда она даже не попыталась избавиться от ребенка… и от него, Мэтта. Вчера, когда она говорила о возможностях выбора, одно лишь слово «аборт» вызвало у него тошноту.

Он хотел говорить с ней о малыше и признаться, что в действительности переживает, но считает себя эгоистичным подонком, потому что все случившееся так расстраивает ее. Кроме того, Мередит ужасала встреча с отцом, и любой разговор о беременности напоминал ей о том, что ждет впереди.

Столкновение с отцом… Улыбка Мэтта померкла. Этот человек – настоящий подонок, но каким-то образом смог воспитать самую удивительную женщину, когда-либо встреченную Мэттом, и за это он ему бесконечно благодарен. И только поэтому был готов сделать все на свете, лишь бы ослабить напряженность, когда в воскресенье повезет Мередит к отцу. Придется помнить, что Мередит – единственный ребенок Филипа Бенкрофта, и по причинам, понятным только ей, она любила этого высокомерного мерзавца.