ГЛАВА IV. Лувр



"Под чужую музыку женщины лишь исполняют танцы… А танцуют только под свою".


Б. Васильев "И был вечер, и было утро…"



И всё же Регине было легче — у неё началась новая жизнь. Роскошные балы во дворце, наряды и драгоценности, галантные поклонники, бесконечные споры и беседы с Екатериной-Марией, прогулки по городу. Каждый день она узнавала для себя что-то новое, в мире, открывшемся ей теперь, была не только тоска и недозволенная любовь к Луи. Были рассветы и закаты, Сена и рынок, сонеты и танцы, друзья и недоброжелатели. Последними, надо сказать, Регина умела обзаводиться с той же лёгкостью, что и её брат. Особенно невзлюбил её "Летучий эскадрон любви" королевы-матери и, если начистоту, то было за что. Во-первых, поразительная красота её затмевала всех прелестниц Летучего эскадрона вместе взятых. Стоило Регине появиться в обществе, как большинство мужчин дружно поворачивали головы в её сторону, порой рискуя свернуть шею или нарваться на грозный взгляд Бюсси. Поистине, внешность юной графини была сущим наказанием для её брата: он и восхищался ею, и сходил с ума от ревности и беспокойства, и, как и все почти, пугался необъяснимой власти её чар. Во-вторых, Регина была прекрасно осведомлена и о своих достоинствах, и об истинных размерах своего немалого состояния, и о том, что и кто говорил о ней в Лувре, и потому поглядывала на королевских фрейлин свысока. Беря пример с брата, она вела себя, как королева, и каждый раз склоняясь в поклоне перед королевской четой или принцами крови, делала это столь снисходительно, что её надменности мог позавидовать даже Луи. И к тому же красота графини сыграла с ней самой злую шутку: это была не та тонкая, притягивающая взгляды и сердца, прелесть, и не радующая глаз тёплая земная красота, нет — это был удар, ожог, яркая и завораживающая вспышка, внушающая, скорее, необъяснимый трепет и слепую страсть, лишающую воли и рассудка. Да, у неё было много поклонников, многие мужчины желали сделать её своей любовницей и почти все они скорее ненавидели её, чем любили, потому что — боялись и сами себе не хотели сознаваться в своём страхе. Исключением были Луи, Филипп и Шарль Майенн. Луи — потому что был слеплен из того же теста и в жилах его текла та же кровь. Шарль был достаточно легкомысленным и избалованным жизнью, чтобы всерьёз страдать или переживать по какой бы то ни было причине. А Филипп — просто любил её.

Но главной бедой для Регины, как ни странно, оказалась не её красота и вызываемые ею желания, а самая банальная вещь при дворе — язык веера. Как говорится, беда пришла, откуда не ждали. Первой заподозрила неладное Екатерина-Мария, обучавшая подругу различным светским премудростям.

— Итак, запоминай, — медленно объясняла и показывала герцогиня, — ответ "да" — касаешься открытым — запомни, открытым! — веером правой щеки. Веер держишь в левой руке! Ни в коем случае не перепутай! Если открытым веером в правой руке касаешься левой щеки — это значит "нет". Поняла?

Регина, всё до мелочей схватывавшая на лету, кивала головой и запоминала каждое слово подруги. Но стоило ей услышать голос Луи или просто его имя, упомянутое кем-то в разговоре, и все её мысли и чувства устремлялись к нему. Веер тогда оказывался не в той руке или же закрывался не вовремя. Екатерина-Мария злилась, рычала и шипела и заставляла Регину зубрить снова и снова.

— Если ты подаёшь веер нижним концом, значит, ты этого человека презираешь. А если верхним — принимаешь его любовь. И не вздумай перепутать! Над тобой весь Лувр смеяться будет!

Присутствовавший при этих уроках Шарль покатывался со смеху.

— Графиня, я бы на вашем месте или вообще веер в руки не брал, или очень осторожно обмахивался им, не более. Любые манипуляции с ним в ваших прекрасных руках рано или поздно приведут к катастрофе!

Регина злилась, швыряла веер в Шарля и грозилась обратиться к королю с просьбой запретить веера при дворе. Учитывая склонность Генриха III к разного рода реформам (разумность которых признавали даже Гизы!) и сверхъестественную власть над мужчинами, которую при желании использовала Регина, в это нетрудно было поверить.

Герцогиня объясняла эту рассеянность тем, что после монотонной и размеренной жизни в обители контраст оказался чересчур разительным и некоторые вещи никак не могли упорядоченно поместиться в юной головке Регины. Она не догадывалась, что по сравнению с бурей, бушевавшей в душе девушки, тонкости придворного этикета и даже последние сплетни и новости двора — разумеется, если они не касались Луи, — казались Регине не стоящими внимания пустяками. Но порой подобные "мелочи" могли оказаться гораздо значительней, в чём однажды Регине пришлось убедиться на собственном опыте.

Почти одновременно с графиней де Ренель при дворе появился юный виконт де Юро, по протекции родственников попавший не много ни мало в свиту принца Конде. Недавно вылетевший из провинциального родительского гнезда юнец на одном из балов увидел знаменитую сестру не менее знаменитого Бюсси и, ослеплённый красотой графини, влюбился без памяти. Досаждать своими ухаживаниями он долго не решался, зная крутой нрав и внушительный список дуэлей её брата, и потому привлекал её внимание к своей персоне как только мог. И добился-таки своего: рассеянный взгляд Регины скользнул по разряженному в пух и прах виконту. Юноша так хотел понравиться графине, что использовал весь арсенал луврского модника и, разумеется, перестарался. Разноцветье его аляповатого наряда на фоне входивших в моду строгих испанских колетов Бюсси и Филиппа особенно бросалось в глаза, так что не заметить его было бы трудно. Регина во все глаза уставилась на Юро и не смогла сдержать весёлой улыбки — уж больно забавен был этот глупый щёголь. Но, как известно, влюблённые видят только то, что хотят увидеть, и её улыбка была неверно истолкована. Улучив подходящий момент, юноша незаметно вложил в руку графини записку с просьбой о встрече. Регина как раз в этот самый момент заметила Бюсси, подозрительно увлечённо беседовавшего с прелестной Фоссезой. Не укол — резкий удар ревности толкнул в самое сердце и она даже не заметила подошедшего виконта, а его записка выскользнула из ослабевшей ладони.

Через мгновение Регина уже вцепилась в локоть Екатерины-Марии, ища у неё поддержки.

— Что с тобой? На тебе лица нет, — встревожилась герцогиня.

— Ничего. Голова закружилась что-то. Здесь слишком душно и у фрейлин Марго ужасные духи. От них так воняет, — Регина брезгливо сморщила нос.

— Ну да, не все же у нас настолько избалованы, как ты, чтобы вечерами не вылезать из лохани с водой, — снисходительно улыбнулась старшая подруга.

— Не переношу этой вони, блох и вшей, — её передёрнуло от отвращения.

— Да уж, слухи о твоих чудачествах и о том, как ты загоняла прислугу, заставляя перетряхивать перины и со щелоком отмывать весь дом, распространились далеко. Тебе этому в обители что ли научили?

— Там меня чуть блаженной не объявили, когда я полезла купаться в реку. Не знаю, Франсуаза с младенчества приучила, а откуда она это взяла, надо у неё спрашивать. Тебе не кажется странным, что мой брат уделяет такое внимание Фоссезе?

— Было бы странным, если бы он так вился вокруг какого-нибудь мужчины. Чем тебе Фоссеза не угодила? Ему же надо как-то отвлекать внимание от их переглядываний с Маргаритой. К тому же, скажу тебе по секрету, твой братец частенько атакует на нескольких направлениях разные армии.

На губах Регины стыла дежурная улыбка, а непринуждённо болтавшая Екатерина-Мария даже не подозревала, как больно ранят подругу эти, казалось бы, ничего не значащие слова. Упрямо наполнявшиеся слезами глаза остановились на виконте де Юро, лицо которого сияло радостной улыбкой. Она смотрела в его сторону, но ничего не видела, ей важно было НЕ смотреть в сторону Луи и Фоссезы. Нервничая, она теребила несчастный веер и, сама того не заметив, переложила открытый веер из правой руки в левую и сложила его. Виконт, не сводивший с Регины жадных глаз, не мог пропустить такой жест, означавший только одно: приходи сегодня, я буду ждать. Екатерина-Мария, вопреки словам Регины, заподозрила неладное и, увидев её манипуляции с веером, буквально выдернула дорогую безделушку из её рук.

— Что ты опять терзаешь несчастный веер? Сколько можно тебе повторять — каждый твой жест имеет значение, нельзя, категорически нельзя просто так играть на глазах у всех с этой вещицей, иначе тебя неверно поймут. Мало ли кто мог на тебя сейчас смотреть! Ты совершенно не думаешь об этом!

Продолжая раздражённо шипеть на подругу, герцогиня потащила её в удалённый внутренний дворик Лувра, где принято было в последнее время справлять естественные нужды несовершенного организма. О виконте де Юро никто из них и не думал вовсе. Зато юный влюблённый еле дожил до вечера. Встретиться с графиней в Лувре ему больше не удалось и он решил действовать с той отчаянной дерзостью, присущей самоуверенной и недальновидной молодости.

Бюсси, возвращавшийся, как всегда за полночь, — в этот раз от Франциски де Монморанси-Фоссе — стал свидетелем очень интересной сцены. Изогнутый серебряный рог луны наливался силой и очень хорошо освещал ночную улицу и в этом предательском свете, цепляясь за малейшие выступы, на балкон спальни Регины карабкался какой-то мужчина. Первая мысль была горько-циничной: "А сестрица делает успехи. Без году неделя при дворе, а уже дом берут штурмом". Секунду спустя он уже бесшумно пробирался к дверям, чтобы не спугнуть ночного гостя, а сердце буквально клокотало от ярости. Какой идиот, какой придворный хлыщ посмел залезть не просто в его дом — в комнату Регины, его возлюбленной… нет, его сестры! Как можно было приравнивать Её к той же Фоссезе! Кому это в голову могло прийти? Ибо второй и более здравой мыслью было "Кто-то решил скомпрометировать графиню де Ренель и дать повод для грязных сплетен. Кто-то решил любой ценой добиться своего и хвастаться потом всему Лувру, что был в постели красивейшей женщины Франции".

В отличие от своей более эмоциональной сестры, Луи редко терял самообладание, вывести его из равновесия без особого труда могла только Регина. Вот и сейчас, в такой момент, когда она бы на его месте стащила смельчака за ноги и поколотила бы на месте, попутно разбудив всю улицу, Луи осторожно, ничем не выдав своего присутствия, скользнул к стене и, дождавшись, пока незнакомец перевалится через балкон, полез следом. Сноровки и опыта по части ночного лазанья по стенам у него было побольше, а потому он довольно легко вскарабкался по стене до балкона и легко перемахнул его, появившись в спальне сестры в самый разгар событий.

Регина — и это было хорошо известно Бюсси — спала чутко, вздрагивая и просыпаясь от каждого шороха, но затянувшийся вечер в Лувре, видимо, слишком утомил её и она не услышала, как де Юро карабкался по стене и цеплялся за балкон, и проснулась только тогда, когда счастливый виконт перевалился-таки через чугунную решётку и открыл незапертую дверь в спальню.

Разбуженная непонятным шумом, Регина не сразу сообразила, что собственно происходит в её апартаментах. Плечистая фигура в просвете окна могла быть кем угодно и графиня мгновенно перебрала и отмела в сторону все возможные варианты: Луи выше ростом, Филипп тоньше и никогда себе такого не позволит, Шарль гораздо толще и в жизни не залезет на такую высоту не то что по стене — по лестнице. А фигура, запинаясь за кресла и натыкаясь в темноте на бюро и канделябры, приближалась к кровати и громким шёпотом звала Регину по имени. Ответом была площадная брань, сорвавшаяся с нежнейших уст девушки, и грохот чего-то тяжёлого, летевшего виконту в голову. А потом началось что-то совсем уж невообразимое. Из полумрака балконной двери шагнула ещё одна фигура, которую Регина даже в панике, даже спросонок узнала мгновенно и метнулась к туалетному столику за огнивом, чтобы зажечь хоть одну свечу. Луи с глухим рычанием сгрёб за шиворот ошалевшего от неожиданности виконта и под сбивчивый лепет сестры о том, что она понятия не имеет, кто это такой и что он здесь делает, выволок его на лестницу. В дрожащем свете жирандолей ночной гость был опознан Региной, нещадно побит графом и выброшен за двери слугами. Вслед ему на всю улицу гремел разъярённый голос Бюсси, обещавшего насадить его на шпагу, как тушку кабанчика на вертел, не позднее полудня во дворе монастыря кармелиток.

А потом гнев Луи обрушился на Регину. Та стояла на лестнице со свечой в руках и расплавленный воск стекал на её тонкие пальцы, но она не чувствовала этих обжигающих слёз, пока Луи, на мгновение прекратив обвинительную речь, не выдернул злополучную свечу из её руки.

— Все проблемы в этом доме начались с твоего приезда! — грохотал он, не желая слушать никаких оправданий.

Он злился на сестру из-за того, что до её появления в его жизни он никогда ничего не боялся, а сегодня впервые ясно осознал, что отныне его всегда будет преследовать страх. Страх за Регину, страх потерять её, обидеть, не успеть защитить, не суметь помочь. И это чувство собственного бессилия перед властью слабой, юной девочки злило и пугало его всё больше.

— Почему, скажи на милость, тебя ни на секунду нельзя оставить без присмотра? Почему ты всё время попадаешь в истории?

— Наверное, это семейная черта, — привела Регина достаточно веский, как ей казалось, довод.

Но Луи её не слышал:

— Ты за неделю умудряешься восстановить против себя королеву-мать и её канцлера, свести с ума миньонов короля, рассориться с Марго, связаться с Гизами и перетянуть на свою сторону моего лучшего друга! А теперь ещё и этот ночной гость! Что у тебя может быть общего с этим провинциальным дураком?!

— Да ничего. Я же говорю тебе, я не знаю, как… — безуспешно попыталась оправдаться Регина, но Луи тут же перебил её.

— Ты никогда ничего не знаешь. Ты ни в чём не виновата! Конечно. Только как, скажи на милость, этому кретину из шайки Конде пришло в голову соваться в мой дом? Да во всём Париже не найдётся такого смельчака, который бы осмелился залезть на балкон дома Бюсси! Это же всё равно что подписать себе смертный приговор! За всю историю существования этого дома подобного не случалось. Пока не появилась ты!

— Ах не случалось! — Регине уже порядком надоели эти бессмысленные обвинения и инквизиторский тон брата и она шагнула вперёд, вплотную приблизившись к Луи.

Она стояла на ступеньку выше, так что глаза их оказались на одном уровне. Чёрные глаза Бюсси метали громы и молнии, но светлые глаза Регины не желали опускаться долу.

— Так говоришь — не случалось? — дерзкий, звонкий голос графини разнёсся по всему дому и распугал подслушивающих ссору служанок, — А как тогда называть тот вертеп, который я застала, едва сделав первый шаг на порог родного дома? Оказывается, в Париже не так уж мало смельчаков, не боящихся гнева всемогущего Бюсси. По крайней мере, тут их веселилась целая толпа. Уж не твой ли отъезд так бурно праздновали? Допустим, в мою невиновность в сегодняшней истории ты не веришь. Допустим, этот человек — мой любовник. Допустим. Влезать ночью на балкон, конечно, не очень приличный поступок. Но твои-то любовницы средь бела дня входят сюда, как к себе домой, не удосуживаясь даже прятать лица под вуалью! Так тебе ли обвинять меня во всех смертных грехах?

Луи схватил сестру за плечи, поднял над ступеньками и основательно встряхнул. Непоправимые злые слова уже готовы были камнями полететь в это невозможно прекрасное лицо. Но тёплые со сна плечи были так хрупки в его стальных руках, а сползшая с груди сорочка провокационно открывала такую нежную кожу, что внезапно вспыхнувшая ярость Луи так же стремительно и бесследно растворилась на дне упрямых прозрачных глаз. И он бережно опустил девушку на ступеньки.

Регина неопределённо хмыкнула и после короткой паузы спросила:

— Так кто это был?

— А ты разве не знаешь? Виконт де Юро.

И тут её осенило! Она моментально переменилась в лице, густо покраснела и охнула:

— Чччёрт… Веер…

Луи окинул её взглядом с ног до головы и усталым голосом сказал:

— Я так и думал. Завтра с утра первое, что я сделаю — выкину на улицу все твои веера.

И молча начал подниматься в свою комнату, но на верхней ступеньке его настиг тихий, еле сдерживаемый смешок. Луи обернулся — Регина, скорчившись у перил, пыталась подавить смех, но у неё это плохо получалось и, в конце концов, она звонко расхохоталась на весь дом.

Они сидели на лестнице — Луи на площадке, Регина десятком ступеней ниже — и хохотали, как ненормальные. Захлёбываясь, то и дело пытаясь что-то сказать друг другу, перебивая, размахивая руками и мотая головой.

Наконец, Луи удалось перевести дух:

— Всё, хватит на сегодня. Мы всю улицу переполошили. Спать пора.

— А я есть хочу, — вдруг сказала Регина.

Луи пожал плечом:

— Ну, давай я позову Франсуазу.

— Зачем? Пойдём на кухню.

— Куда?

— На кухню. Там еда. Стол. Ножи и миски.

— Ты хочешь сказать, что граф де Бюсси и графиня де Ренель среди ночи пойдут есть на кухню? — Луи был искренне удивлён.

— А что в этом такого? Или ты хочешь сейчас разбудить половину прислуги, чтобы они накрывали мне стол в Большой зале? В жизни ничего глупее не слышала!

Регина фыркнула, рывком встала и начала спускаться вниз.

Бюсси не оставалось ничего другого, как последовать за ней. Пожалуй, было в его жизни много ночей, гораздо более насыщенных событиями, чем эта, но… От этой — веяло старинной легендой, детской сказкой, странным колдовством. Он никогда не забирался через окно в собственный дом. Никогда не хохотал до слёз на лестнице с юной девушкой. Никогда среди ночи не ел на кухне. Всё это происходило с ним впервые — и ему это нравилось.

Они вошли на кухню и Регина привычным хозяйским движением зажгла свечи на столе, раздула угли в угасшем очаге и подбросила туда хвороста, отчего по стенам заплясали весёлые всполохи цвета её волос.

— Ты, как я посмотрю, здесь частый гость, — подметил Бюсси.

— Ну да. Должен же кто-то заниматься домашним хозяйством. Или ты думал, я только на балах с веером баловаться могу?

— Ну почему же. У тебя ещё неплохо получается с Гизами интриговать и Филиппу голову морочить.

— Ты опять? Я есть хочу, а не выслушивать твоё ворчание.

Она загремела посудой на полке, всем своим видом давая понять, что не намерена продолжать подобную беседу.

А потом они сидели за столом и ели холодную дичь, ломая крупные куски душистого белого хлеба и макая его в остатки соуса. Регине попался на глаза большой круг свежего сыра и она, недолго думая, отхватила ножом увесистый кусок и впилась в него зубами.

— Мышь, — хмыкнул Луи.

— Где? — с набитым ртом умудрилась спросить Регина.

— Не где, а кто. Я вспомнил просто. Когда ты была маленькой, ты всё время грызла сыр. Ты его за день съедала столько, сколько я за неделю, наверное. И я дразнил тебя мышью, потому что тебя всегда можно было найти по дорожке из сырных крошек.

— Не помню, — она виновато пожала плечами, — совсем не помню этого.

— Ты же маленькая была, совсем кроха. С мышонка ростом. Ходить толком не умела, путалась в платье и падала, потом хваталась за хвост нашего старого пса и он гордо водил тебя по дому. Так ты и научилась ходить. В одной руке кусок сыра, другой держишься за хвост огромного пса и вышагиваешь.

Регина забыла про сыр и хлеб и во все глаза смотрела на Луи. Лицо его, смягчённое детскими воспоминаниями, стало нежным и глаза затуманились той чарующей поволокой, которая сводила с ума первых красавиц Европы.

Внезапно изогнутые губы его скривились в горькой усмешке:

— А теперь ты стала совсем взрослой. И назвать тебя мышкой никому и в голову не придёт. Ты красива, красива настолько, что смотрящий на твоё лицо забывает своё имя. Ты прекрасна даже сейчас, растрёпанная, с перепачканными в соусе губами и прилипшими к подбородку хлебными и сырными крошками.

Светло-серые глаза Регины распахнулись, словно озеро, плескавшееся в них, вышло из берегов, и Луи, понимая, что вот-вот окунётся в это озеро с головой и канет на дно, опустил ресницы и торопливо встал из-за стола.

— Пожалуй, я пойду к себе. Утром нужно сходить на мессу, потом к герцогу. Хочу хоть немного поспать. Тебе тоже хватит полуночничать. Вряд ли сегодня кто-то решится повторить подвиг де Юро. Доброй ночи, сестра, — он коснулся холодными губами её волос и почти выбежал из кухни.

Едва смолкло эхо его шагов в коридоре, как Регина со всего маху запустила в дверь бутылкой с уксусом.

— Трус, — зло прошипела она, едва сдерживая яростные слёзы, — мой храбрый, великолепный брат боится, как и все, назвать вещи своими именами и взять то, чего действительно хочет. Но ведь он же любит меня, он желает меня, я же вижу! Но утром он пойдёт на мессу, замаливать грех, заглушать мёртвой латынью мысли и чувства. А потом его утешит какая-нибудь Фоссеза. Лицемер.



На другой день главной сплетней при дворе были рассказы о неудачных похождениях де Юро и вести с поля битвы, то есть с места дуэли между Бюсси и де Юро. Последний, разумеется, был ранен — не столько тяжело, сколько унизительно. Шпага графа де Бюсси оставила на смазливом личике виконта безобразный кривой шрам и разрезала на филейной части модные штаны, так что над несчастным юношей хохотали все случайные прохожие. Бюсси мог проявить жалость — но не милосердие. Он не прощал своих соперников и раньше, а теперь, когда между ним и всеми остальными мужчинами Франции встала зыбкая тень любви Регины, он вообще словно с цепи сорвался. Де Юро ещё легко отделался! Всем остальным, кто просто по неосторожности недостаточно почтительно, на взгляд Луи, произнёс имя графини де Ренель или слишком откровенно смотрел на неё, повезло меньше. На счету графа де Бюсси не было ни одной проигранной дуэли и это прекрасно знали все. Виконту на память о той злосчастной ночи остался шрам на лице и репутация неудачника. Над ним всего лишь посмеялись, а вот кое-кого из его товарищей по несчастью и вовсе похоронили…

Зато как повеселилась Екатерина-Мария! Ибо она была одной из немногих, кто знал: злоключения графини де Ренель с веером не закончились на де Юро. В доме Гизов Регина умудрилась дважды наступить на одни и те же грабли, подав Шарлю Майенну раскрытый веер, что означало только одно: я прошу вашей любви.

Утомлённые и разгорячённые верховой прогулкой по окрестностям Парижа, Регина, Шарль, герцогиня де Монпасье и ещё несколько молодых людей и дам из окружения герцогини шумной компанией ввалились в дом герцогини. Веселились, пили вино, сплетничали, читали вслух новые сонеты Ронсара и Клемана Маро. Шарль, всегда отличавшийся некоторой полнотой, грозившей со временем перерасти в безобразную тучность, запыхался, подавая своей величественной сестре то бокал с вином, то надушенный платок, то нож для разрезания бумаги. И на невинную мимолётную просьбу Шарля дать ему ненадолго веер, чтобы остудить раскрасневшееся лицо, Регина совершенно спокойно протянула ему веер. Не глядя. Раскрытый. Шарль споткнулся на ходу, на мгновение оцепенел, потом резко выхватил веер из её рук, оглянулся по сторонам, убеждаясь, что кроме него, этой эскапады никто не заметил, и уставился во все глаза на графиню. Регина уже отвлеклась на разговор с Екатериной и не обращала никакого внимания на Шарля.

Молодой герцог, самоуверенный, как все Гизы, недолго пребывал в растерянности. Два часа он бросал в сторону графини обжигающие взгляды, строил гримасы, которые, по его мнению, должны были дать ей понять, что её чувства взаимны. Регина, наконец, заметила странное поведение Шарля и, не понимая, чего он от неё хочет, под пустячным предлогом вышла с ним из гостиной. Вся компания знала об их приятельских отношениях, так что их совместное отсутствие никаких подозрений ни у кого не вызвало, одна Екатерина-Мария не упустила возможности отпустить в адрес парочки мелкую шпильку по поводу того, что Шарль ходит за графиней, как привязанный, и не поделится ли подруга с ней невидимыми верёвочками, чтобы и её любовники всегда были под рукой. Регина только отмахнулась в ответ.

Но не успели они выйти из гостиной, как нетерпеливый герцог заключил её в свои объятия и жарко зашептал на ухо, касаясь горячими губами нежной кожи:

— О, моя богиня, как я счастлив! Но скажи, зачем было просить о том, что и так принадлежит одной тебе? Прелестная проказница! Так долго мучить меня! Но будь уверена, не позднее сегодняшней ночи я рассчитаюсь с тобой за твою жестокость. О! Ты будешь просить о пощаде на рассвете…

Регина, проклиная моду на громоздкие кринолины, ухитрилась вывернуться из медвежьих лап герцога, отскочила, как кошка, в сторону и зашипела:

— Герцог! Вы в своём уме?

Шарль в растерянности посмотрел на графиню, потом они оба не сговариваясь уставились на веер, который герцог не выпускал из рук. Регина покраснела, опустила глаза и беспомощно развела руками. Шарль разочарованно вздохнул и, с обиженным видом вернув злополучный веер владелице, вернулся в гостиную.

Когда Регина умудрилась запутаться во второй раз — ибо жизнь её ничему не научила — Шарль с галантным поклоном принял веер и клятвенно пообещал в любое время исполнить просьбу графини. Екатерина-Мария хохотала до слёз, Регина же пыталась отнять веер у герцога и сама не знала, то ли ей смеяться вместе со всеми, то ли плакать от собственной невнимательности. Всё же с веером она с тех пор обращалась гораздо осторожнее, стараясь без крайней надобности вообще им никак не жестикулировать. В Лувре её сложные отношения с языком веера стали уже притчей во языцех и молодые дворяне, а в особенности фрейлины Летучего эскадрона, ещё пристальней следили за руками юной графини в ожидании очередного конфуза.




Но ещё больше, нежели в языке веера, Регина и Луи запутались в лабиринте своих страстей. И не у кого было спросить совета, и некому было поведать свою боль. Медленные воды Сены уносили на своих волнах жаркое, солнечное лето — первое лето Регины в Париже. Наступала осень, тёплая, пронизанная запахами спелых яблок и ночных костров с берега реки, напичканная еженедельными великими праздниками: Рождеством Богоматери, праздником Святого Креста, днём святого Ремигия и многими другими большими и малыми "святыми" днями. Сколько раз порывалась Регина открыться умной, всё понимающей Екатерине-Марии, которая уж точно что-нибудь бы придумала, посоветовала, но страх удерживал её, страх потерять единственную подругу, страх услышать приговор своему сумасшествию, страх потерять последнюю надежду на невозможное своё счастье. Луи и вовсе сам себе боялся признаться в том, что ему нужна одна лишь Регина. Так и маялись оба, так и жили, сгорая на медленном, отравленном огне, каждое утро собирая остатки сил, чтобы улыбаться, разговаривать, продолжать играть свои роли в этом театре абсурда под названием светская жизнь.

На все расспросы друзей, кормилицы, преданных пажей оба отмалчивались. И оба с каждым днем всё сильнее ощущали необходимость принятия какого-то решения. Луи больше не мог делать вид, что не замечает молчаливого, неодолимого зова в глазах сестры, да и для неё уже не было тайной то немыслимое обожание, то преклонение, с которым он относился к ней. И с каждым днем им всё труднее было противостоять своему чувству.

Было бы глупо думать, что проницательная герцогиня де Монпасье и мудрый Филипп ничего не заметят, что в Лувре оставят без внимания бесшабашные выходки графа и лихорадочную нервозность его сестры. Однажды Филипп не выдержал и безобразно напился вместе со своим новоявленным соперником Шарлем Майенном в любимом кабаке последнего "Белый конь". В окружении сердобольных "племянниц" хозяина незадачливые ухажёры плакались друг другу в жилетку.

— Я не понимаю эту женщину. Совершенно не понимаю! — бормотал Шарль, уткнувшись носом в роскошную грудь своей подружки Анетты.

Разумеется, он имел в виду не её, а Регину.

Филипп, лениво отмахиваясь от двух белокурых близняшек, имена которых у него постоянно вылетали из головы, пытался объяснить ситуацию:

— Я её тоже не понимаю. Но я её люблю. И ты её любишь. Потому что — не понимаем. А если бы мы её понимали, то мы бы её уже не любили, потому что не понимаем.

— Переведи, — герцог на минуту оторвался от Анетты.

— Регина — это загадка. Мы с тобой в ней просто запутались. Все остальные похожи друг на друга, они все подражают либо Марго, либо твоей сестре, либо старухе Пуатье в её лучшие годы.

— О! Я это тоже заметил.

— Я о чём и говорю. А графиня — она такая одна. Она никому не подражает. Она ни на кого не похожа. Мы не можем её предсказать, не можем её сравнить. С такими, как она, никто ещё не сталкивался в Лувре. И она сама себя не всегда понимает. Вот. А мы запутались в ней, и чем больше пытаемся её понять, тем сильнее запутываемся. Скоро ни тебя, ни меня уже не будет — мы растворимся в ней и останется только наша к ней любовь.

Шарль потрясённо замолчал, а потом выдохнул:

— Хорошо сказал! Ронсар бы повесился от зависти. Только, знаешь, по-моему дело обстоит гораздо проще. Графиня в кого-то влюблена.

— Я знаю.

— В кого?!

— Я не знаю. Не в меня.

— И не в меня.

— Может, в нас, — подали голос обделённые вниманием красавца Филиппа близняшки Мари и Лили.

Филипп по очереди трогательно поцеловал их в виски:

— Нет, мои ангельские птички. Эта женщина влюблена не в вас.

— Граф, а что ты будешь делать, если узнаешь имя человека, которого она предпочла нам?

— А что я смогу сделать? Останусь её другом и сделаю всё, что от меня зависит, чтобы она была счастлива с этим мужчиной. Чтобы он её не обидел.

Шарль от изумления открыл рот:

— Ну ты даёшь! А я вот вызвал бы его на дуэль и заколол к чертовой матери. Чтобы под ногами не путался. От соперников нужно избавляться.

— А если Регина полюбит меня? Тоже вызовешь на дуэль?

Неожиданно для себя самого Шарль крепко задумался. На лице его отразилась усиленная работа мысли, а рука сама собой скользнула в декольте Анетты. Думал он долго. Рука его успела исследовать и содержимое декольте, и перебрать завитые чёрные локоны, и нырнуть под юбку. Наконец, Шарль сказал:

— Нет. Тебе бы, пожалуй, уступил. В память о сегодняшней попойке. А если серьёзно, то я и без графини проживу. И даже очень неплохо проживу. А ты, дружище, без неё пропадёшь. Она тебе нужнее, чем всем остальным.

— Это так заметно?

Герцог кивнул головой. Это было не просто заметно — об этом знал весь Париж. Филипп умирал без Регины. Она заменила ему и воздух, и воду, и сон. Она неслышно вошла в его душу и вытеснила из неё Бога, заполнила собой его жизнь и стала Вселенной.

— А ты заметил, — после минутного молчания продолжил Филипп, — что графиня очень несчастна? Ей больно дышать, больно улыбаться. Она живёт на пределе своих сил.

— Лучше этого не замечать. Ей ты не поможешь и сам с ума сойдёшь. Она не такая беспомощная, как ты думаешь. Клермоны все такие: со всем и со всеми справляются самостоятельно.

— С Бюсси тоже что-то неладное.

— Вот уж кто меня меньше всего волнует, так это твой лучший друг. Ты меня извини, Филипп, но твой несравненный Бюсси слишком высокого о себе мнения и если кто-то, наконец, заставил его приспустить флаги и поднять щит, а не меч, то я только рад этому. И уж его-то настроение объяснить легче лёгкого: Луи выбрал орешек не по своим зубам. Какая-то Великая женщина дала ему от ворот поворот, вот он и бесится. Это не мы со своей несчастной любовью. Это его больное самолюбие. Помяни моё слово, как только крепость сдастся, все болезни графа пройдут как не бывало.

— Мне, конечно, не очень приятно выслушивать от тебя такие речи о своём друге, но, по большому счету, ты прав.

— Давай лучше выпьем ещё бутылку этого чудесного бургундского и развеселим наших пташек, а то они от этих разговоров совсем приуныли.

Товарищи по несчастью звонко сдвинули бокалы и обняли своих случайных подруг. Кабак они покинули на рассвете следующего дня и посмели показаться на глаза графини де Ренель только через два дня, когда следы бурной попойки, драки в квартале Тампль и бурной ночи с сестрицами д'Астрэ полностью исчезли.



Регина тем временем решала, что ей делать: пытаться ли забыть о своей страсти (но это было невозможно и она это знала), добиваться ли желаемого всеми способами несмотря ни на что или просто жить, плыть по течению и не сопротивляться судьбе. Но любовь её была столь велика, что со временем Регина перестала ощущать боль её невозможности, она привыкла к ней и боль эта стала уже частью её жизни, её души. И тогда она научилась заново дышать, смотреть, двигаться, смеяться, радоваться жизни. Она не смирилась — она просто остановилась в ожидании чего-то, что подскажет ей ответ, ускорит развязку.

Луи выбрал другой путь — он день за днём, минута за минутой неустанно повторял себе, что Регина — его родная сестра и никаких чувств, кроме родственных, он к ней не испытывает. И для того, чтобы окончательно убедить себя в этом, он пробовал любые средства: от бурных пиров с друзьями и азартной охоты до любовных авантюр. Больше всех пострадала в итоге ни в чем не виноватая Ортанс, которую он сначала сделал своей любовницей, из-за чего она чуть не попала в немилость к Маргарите, а потом оставил сразу же, как только она ему наскучила. Он не собирался прекращать свои встречи с Маргаритой, а в качестве отвлекающего манёвра то вновь возвращался в Ортанс, то находил себе новое увлечение, разбивая подчас юные девичьи сердца. Но что ему было до их слёз, когда его сердце рвалось на части от тоски!

Во время очередной пирушки в "Лилии и мече" кто-то упомянул имя новой любимицы Екатерины Медичи — некой Франсуазы де Шамбе, урождённой де Меридор. Красотка эта лет пять назад блистала в Летучем эскадроне и королева-мать возлагала на неё большие надежды, однако Франсуаза имела глупость влюбиться в Жана де Косме и выскочить за него замуж. А потом так же скоропостижно овдовела, потом вышла замуж за Шарля де Шамбе, а после его трагической гибели — за его брата-близнеца Карла. Видимо, по привычке. Сидеть безвылазно в провинции ей наскучило и она потащила влюблённого мужа в Париж. На её счастье, Летучий эскадрон как раз нёс невосполнимые потери — больше десятка красоток (а всего их было две сотни под началом Медичи) неосторожно допустили "вспухание живота" после любовных утех и были отправлены с глаз долой. Так что вернувшуюся опальную красавицу простили и она вновь заняла своё место в рядах "привилегированного борделя", как называли в глаза и за глаза весь Летучий эскадрон.

— Эта не та ли белокурая красавица, которая так умудрилась разжечь пламя страсти в своём собственном муже, что он умер в супружеской постели, не выдержав пылких ласк этой сирены? — хохотнул Бертран.

При словах "красавица" и "пламя страсти" у Луи всегда была одинаковая реакция:

— Я её знаю?

— Нет, — качнул головой Филипп, — когда она в первый раз появилась при дворе, ты как раз был в Польше. Хотя… не знаю, как ты её не заметил третьего дня. Она была в каком-то совершенно ослепительном наряде.

— И я её не заметил? Вы что-то путаете, друзья. Возможно, она не так красива, как вы говорите. Иначе я просто не мог её не запомнить!

— Да где тебе, — протянул изрядно пьяный Робер, — ты же мечешься между постелью Маргариты и юбками сестры. Тебе же как-то надо успевать ублажать одну и охранять другую.

Филипп со всей силы наступил другу на ногу и тот заткнулся. К счастью, Луи не обратил внимания на грубую шутку Робера.

— Так как, ты говоришь, её зовут?

— Франсуаза де Шамбе. Приехала в Париж из Анжу неделю назад. Луи, если ты собираешься сделать то, о чём я сейчас подумал, то это совершенно напрасная трата времени.

Филипп единственный из компании практически никогда не пьянел. Робер смеялся по этому поводу, что, мол, у графа свои виноградники и он с детства вместо молока матери пил молодое вино. Вот и на этот раз Филипп мгновенно уловил перемену в настроении Бюсси. Луи, видимо, почуял новую добычу, Маргарита и её наперсницы ему давно наскучили и теперь он искал новых приключений на свою голову.

— Луи, её муж, граф де Шамбе, редкостный по нашим временам ревнивец, по слухам, он помог ей овдоветь в первый раз, а затем убрал с дороги своего родного брата-близнеца. К тому же он обласкан королём и его вот-вот назначат главным ловчим. Не связывайся с его женой. Это ведь всего лишь одна из красоток Летучего эскадрона, так что ничего особенного ты для себя не найдёшь.

Бюсси откровенно расхохотался:

— Тебе не кажется, что ты сам себе противоречишь? Ревнивый муж — и закрыл глаза на то, что его жена сверкает прелестями в небольшом борделе нашего королевства? Бьюсь об заклад, не успеет этот де Шамбе получить регалии главного ловчего, как уже начнёт пугать своими рогами оленей в королевском лесу.

Задремавший было Робер поднял голову:

— Пари? Тогда я ставлю свою серьгу с алмазом, что через неделю де Шамбе вызовет тебя на дуэль, а прелестная Франсуаза вернётся в провинцию.

Филипп ошибался — Луи искал не замену своим надоевшим любовницам и не новых впечатлений, а спасение от Регины:

— Ставлю в ответ кольцо, которое подарила мне на память Маргарита вчера вечером!

Это было вне понимания вечного романтика Филиппа и он не мог не высказать своё неодобрение:

— Луи, это не очень благородно. Вы оба сейчас спорите на честь женщины. Ни Маргарита, которая тебя действительно любит, чтобы там не говорили, ни даже девица из Летучего эскадрона не заслуживают такого отношения. Даже если тебе удастся соблазнить Франсуазу, в чём никто и не сомневается, собственно, всё равно не стоит предавать это такой огласке. Тем более расплачиваться по своим долгам подарками влюблённых в тебя женщин. А если сейчас в "Белом коне" кто-то спорит на твою сестру?

Бюсси буквально выбросило из-за стола:

— Ты сам сейчас переходишь все границы допустимого, ставя в один ряд с моими любовницами Регину! И это говоришь ты, мой лучший друг! — Рука его потянулась за шпагой — Клянусь, я всех предупреждал, что именем Регины не стоит бросаться! Оскорбления в её адрес не всякой кровью смываются.

— Ты собираешься вызвать меня на дуэль? — Филипп даже бровью не повёл. — Что ж, я не стану сейчас взывать к твоему благоразумию. Но если ты начал так заботиться о своей сестре, то не кажется ли тебе, что одна наша дуэль из-за неё вызовет больше сплетен, чем её платок в руке королевского миньона?

— Да ты просто боишься со мной драться! — ярость и ревность затуманили разум Бюсси.

Он знал, что из всех своих поклонников Регина особо выделяет Филиппа. Луи случайно стал свидетелем, как они целовались в полутёмной галерее Лувра. Ещё тогда Бюсси хотел вызвать друга на дуэль, да пожалел Регину. К тому же не он ли сам толкал их друг другу в объятья, прячась от своей любви?

— Нет, не боюсь, — вывести Филиппа из равновесия было нереально, — и ты не хуже меня это понимаешь. Я не знаю, какая муха тебя укусила, раз уж тебе так приспичило с кем-то сцепиться. Я не боюсь смерти. И за Регину могу убить даже тебя. Но кто бы из нас ни вышел победителем из поединка, больнее всех будет ей. Если тебе наплевать на свою сестру, то мне — нет.

Бюсси в ярости рубанул шпагой по скамье, вогнав гибкую сталь до середины доски, и вылетел из шумной таверны на улицу. Робер, переглянувшись с Филиппом, ринулся следом.

В тот же вечер Луи умудрился довести до дуэльного картеля пустяковый спор из-за узора на шторах в кабинете герцога Анжуйского и дрался потом с несчастным дворянином с такой яростью, словно причиной этой дуэли была Елена Троянская. А вернувшись победителем после этой жестокой, глупой битвы, зацепил взглядом зеленоглазую блондинку с пышными формами и, как магнитом, притянул её к себе. Как ему самому тогда казалось, она была одним из его лучших трофеев. В красоте Франсуаза вряд ли уступала Регине, но…не было в ней колдовства.


Ещё одна чужая женщина в моих объятьях засыпает, разметав золотые кудри по шёлку простыней. Её красота сияет в золоте свечей, как драгоценный камень. Да, она красива. Быть может, эти губы и эти руки самые прекрасные из тех, которые я целовал в своей жизни. У этой женщины волнующий голос и гибкое тело. Она искусна в любви, горяча и весела, и даже умна. В меру. В Тебе же всего — без меры. И напрасно я думал, что она сможет заменить Тебя. Она просто женщина, а Ты — Богиня.

И как бы ни были сладки её поцелуи и жарки ласки, они бессильны перед памятью о Тебе. Один взмах Твоих ресниц доставляет мне большее наслаждение, чем тысячи ночей с другими. Но я не смею и мечтать о Твоих губах, о Твоей коже. Твоя любовь не может мне даже сниться.

И вот уже первый поцелуй с Твоих губ срывал не я. Филипп знает вкус Твоих губ и нежность Твоих рук. И одному Господу ведомо, кто ещё узнает подобное счастье. Но только не я. Мне, как нищему у собора Нотр-Дам, падают в ладонь только медяки Твоих редких случайных прикосновений.

Но я же чувствую, я слышу, как в эти мгновения сердце в Твоей груди замирает и потом пускается в бешеный галоп, как вздрагивают Твои пальцы и какими беспомощными становятся Твои глаза! Небеса не могли придумать нам казни страшнее, чем эта: я в чужой постели и Ты в чужих объятьях.

Сегодня я едва не убил Филиппа, своего лучшего друга. Но как мог я спокойно смотреть на то, как он берёт Тебя за руку, как украдкой целует Твоё плечо! Однажды Ты точно так же, как Франсуаза, заснёшь на мужской руке. Только не на моей…




И никто не догадывался, что попавшая под власть нахальных тёмных глаз Луи графиня де Шамбе играла в другую игру и по другим правилам. Кардинал Лотарингский не зря назвал Екатерину Медичи королевой-змеёй. Прощая опальную фрейлину, она строила далеко идущие планы. Старая интриганка прекрасно понимала, что бабник Бюсси ни за что не пропустит мимо себя красотку Франсуазу. А дальше всё в любом случае оборачивалось в пользу Медичи.

— Если у этой идиотки хватит мозгов надолго привязать к себе нашего Красавчика, — раскладывая пасьянс, королева делилась своими мыслями с Рене де Бирагом, — то моя любвеобильная дочка не простит такой явной измены и тут уже Бюсси не сносить головы. Ну а если Бюсси, как ни в чём не бывало, из объятий Франсуазы опять вернётся в тёпленькую постель, оставленную Анрио, то и с Франсуазой, и с Маргаритой сцепится прелестная графиня де Ренель. Я просто чувствую, как вокруг этих деток покойного Амбуаза воздух трещит от ревности и страсти. Кто-то из них да сорвётся рано или поздно. Нам нужно только подождать. Они обязательно оступятся и совершат ошибку. И если хоть один из них ослабеет, я устрою так, что они оба окажутся в моей власти. Я уничтожу эту девку и приручу Красавчика Бюсси. Слишком долго ему всё сходило с рук. Анрио сколь угодно может таскать рога и смотреть сквозь пальцы на похождения Бюсси, но мне уже порядком надоела эта некоронованная королевская чета Клермонов. Второго Уго Амбуаза на троне Франции не будет. И второй Дианы де Пуатье я тоже не допущу.

— Напрасно вы, ваше величество, ставите в один ряд с Дианой сопливую девчонку де Ренель. Куда ей до призрака де Пуатье. Люди измельчали, поверьте моему слову. Да и ваш сын никогда не окажется во власти её чар.

— Не надо меня успокаивать, канцлер. Если она захочет — а Гизы сделают так, что она захочет! — она приберёт к рукам не то что обоих моих сыновей, но даже и тебя. Что заёрзал? Стоять неудобно? Ну-ну. А то я не вижу, как ты пожираешь глазами графиню де Ренель. Все вы, как кобели за поднявшейся сукой, грызётесь из-за неё и только и думаете о случке. Всем мужчинам до одного не терпится узнать, что у неё под юбкой, точно так же, как всем девкам в Лувре, да и за его стенами, очень интересно, что же такого необычайного в штанах у Красавчика. Этому семейству сам дьявол ворожит. Всё, чего они не смогут купить или отнять, они получат через постель. Один Бог знает, чего мне стоило рассорить моего сына-короля с этим проклятым Бюсси. Ну, повезло хоть, что Луи интересуют только женщины, да вовремя он попался на глаза Марго. Пусть лучше с ней крутит роман, чем стоит за спиной короля и правит страной.

— Простите, ваше величество, но не вы ли так яростно противились любовным отношениям Маргариты с графом де Бюсси?

— Канцлер, я считала тебя умнее! Всему Парижу известно, что моя дочь ни единого дня не обходится без любовников. Да и что в этом такого, в конце концов? Уж и времена нынче пошли! Вот когда я была в возрасте Маргариты, женщины могли разговаривать с кем угодно и ходить куда им вздумается, а сейчас все точно эту гугенотскую заразу подцепили держать женщину в четырёх стенах, — королева-мать раздражённо дёрнула плечом, — Что же до Марго и её Красавчика… Во всяком случае, Бюсси богаче, умнее, моложе и гораздо красивее большинства её любовников. Будь я моложе, я бы и сама не устояла против этих чёрных глаз. Носи он другое имя и будь у него поменьше амбиций — я бы только порадовалась за дочь. Но! Красавчик имеет несчастье принадлежать к этому дерзкому и властолюбивому семейству Клермон-Амбуаз, которое никак не может забыть времена мятежного Уго. И к тому же, должен же кто-то поддержать моего бедного сына, которому Бюсси встал поперёк горла.

Бираг благополучно умолчал о причине этого (а между тем весь Лувр тихонько хихикал, зная одинаково неестественную страсть короля и к Бюсси, и к своей собственной сестре Маргарите, которую та, по слухам, не единожды разделяла) и вновь напомнил о Регине:

— Бюсси, моя королева, был безопасен до тех пор, пока не появилась его сестра. Женщины и дуэли занимали всё его время. Но теперь обстоятельства изменились. Девчонка связалась с Гизами и этот дуэт двух ведьм — Регина де Клермон и Екатерина-Мария де Монпасье — может натворить дел. А ветреник Бюсси, кажется, влюбился не на шутку. И теперь Гизы через рыжую бестию могут легко им управлять.

— Уж поскорее бы он затащил сестрицу в постель! Как только он убедится, что под юбкой у неё то же самое, что и у Маргариты, его великая любовь развеется, как дым. А если у нас ещё и будут доказательства инцеста… На это никто не будет закрывать глаза, уж я постараюсь! И тогда оба будут в наших руках и либо начнут играть по моим правилам, либо попадут в лапы церковного суда. И уж там-то Бюсси и его сестре припомнят всё!

— Вот только тащить её в постель Бюсси, кажется, не собирается. И сдаётся мне, не начитался ли он куртуазных романов и не вообразил ли себя благородным рыцарем. Этак он отдаст её в жёны Филиппу или ещё кому-нибудь из своих дружков, а сам будет молча страдать и вздыхать, но пальцем не дотронется до Регины и не поставит на кон её честь.

— Он — может и не поставит. Но она… Регина де Ренель не из тех женщин, которые так легко отступают. Она своего добьётся. А нам нужно сделать так, чтобы это произошло как можно скорее и с таким скандалом, который не смогут замять даже Гизы. Вот для этого мне и понадобилась Франсуаза. Она достаточно красива для того, чтобы соблазнить Бюсси, и, в отличие от Маргарита, недостаточно умна, чтобы не ссориться с Региной. И вот когда эти две кошки сцепятся из-за своего кота, а если ещё в эту свару вмешается и моя дочь — тогда Бюсси придётся выбирать. И тут уж им будет не до планов и интриг Гизов. Рассорив Регину де Клермон с Екатериной-Марией и пригрозив Бюсси церковным судом, мы либо уничтожим обоих Клермонов, либо приберём к рукам.

— Да уж, последний вариант был бы предпочтительней. Регина знает о Гизах то, что и нам бы не мешало знать. И уж тогда мы нашли бы управу и на Генриха Гиза, и на кардинала Лотарингского, и на их испанских друзей.




Не прошло и трёх дней, как сверкающий алмаз из серьги Робера де Рошфора красовался в новом перстне на руке Регины. Свою очередную победу Луи бросал к ногам сестры. Но никакими алмазами невозможно было оплатить ни её слезы, ни его страдания.

Маргарита, узнав об очередном увлечении Бюсси, была в ярости. Она давно заметила, что былой пыл в Бюсси угас и он уже не так восторженно и горячо любил её, уже не совершал столь милых женскому сердцу безумств, не летел к ней на свидание, презрев опасность. И Маргарита, как истинная женщина, почуяла соперницу. К тому же, Маргариту до такой степени злило, что титул первой красавицы Франции как-то сам собой перешёл к графине де Ренель и с некоторых пор в Лувре начали поговаривать о том, что юная сестра Бюсси не уступает ей, образованнейшей женщине Европы, ещё и в уме! Тщеславная и эгоистичная, как все Валуа, Маргарита наотрез отказывалась признавать такое положение вещей и видела только недостатки Регины.

Маргарита попыталась вернуть своего неверного любовника, прибегнув к помощи Регины, забыв и о коварстве женской дружбы, и о том, что в последнее время графиня отдавала предпочтение общению с Гизами. Впрочем, когда-то Маргарита и сама не устояла перед обаянием Генриха Гиза, своего первого любовника. Одетая по последней моде и с большим вкусом, умело уложив свои роскошные чёрные волосы, но с печатью отчаянья на лице, она прибежала к графине де Ренель рано утром. И совершенно напрасно. Регина, не выносившая одного имени Маргариты, готовая расцарапать это воспетое придворными поэтами лицо только потому, что Луи когда-то называл его одним из самых красивых в Париже, и без того в столь ранний час обычно пребывала в дурном расположении духа. Появление любовницы Бюсси не могло улучшить ей настроение.

Маргарита же, как в былые времена, ворвалась в святая святых дома Бюсси — комнату Регины. Преграда в виде вечно напуганной горничной не могла приниматься в расчёт, ибо кто же в здравом уме встанет на дороге королевы? Регина досматривала десятый сон, с головой укрывшись одеялом, когда Маргарита вытащила её наружу и вцепилась ей в плечи.

— Помоги мне. Мне нужна, просто необходима твоя помощь. Вспомни, кто вытащил тебя из монастыря, кто открыл перед тобой двери Лувра! Теперь я обращаюсь к тебе за советом, ибо только ты можешь сейчас успокоить меня. Он послушает тебя, он ни в чём тебе не откажет.

Выплывая из омута сна, Регина уже чувствовала, что день начинается не самым лучшим образом. Нехотя открыв глаза, она увидела перед собой ненавистное лицо Маргариты. Королева счастливо избежала удара в нос только потому, что Регине было лень поднять руку и сжать её в кулак. Кое-как высвободившись из цепких рук, она спросила с плохо скрываемым раздражением:

— Святая Урсула, кого я должна спасать в такой час?! Что такого должно было за одну ночь произойти в этом мире, что королевской семье понадобилась моя помощь?

Вместо ответа Маргарита упала на неё и почти натурально зарыдала. Пытаясь отцепить от себя безутешную женщину, Регина кое-как разобрала причину этого спектакля: у Луи де Бюсси появилась новая фаворитка — одна из первых красавиц Летучего эскадрона Франсуаза де Шамбе. Но это известие было громом средь ясного неба только для забытой любовницы. Регина видела Франсуазу: очаровательная блондинка с пышными формами и ревнивым мужем. Но она знала всю подоплеку очередной любовной авантюры брата: он заключил пари с Бертраном и Робером, что уведёт красавицу из-под носа у ревнивого мужа и вдвоём они наставят главному ловчему короля такие рога, каким позавидует любой олень. Конечно, для Регины это было слабым утешением, но, с другой стороны, ничего же не изменилось. Просто Луи поменял одну игрушку на другую. Так что никакой причины помогать Маргарите она не видела.

И потому спокойно, ледяным голосом сказала:

— Хватит! Успокойтесь, мадам! Луи терпеть не может женских истерик, вы не хуже меня должны это знать. Ваши слёзы ничего не изменят. И я ничем не могу вам помочь. Луи волен делать всё, что ему заблагорассудиться, и не мне, его младшей сестре, навязывать ему свою волю. Вы знали, что вы не первая его любовница и он не обещал, что вы будете последней и единственной любовью всей его жизни. Да и, будем откровенны, вы тоже не всегда хранили ему верность. И я просто не понимаю, где здесь трагедия? Более всего эта ситуация напоминает мне обычный женский каприз.

— Но Луи выполнит любое твоё желание!

— Вы хотите, чтобы он любил вас исключительно из-за моей прихоти? Где ваша женская гордость, ваше величество? Послушайте, мой брат сейчас не прав. Но он одумается. И вернётся к вам. Позже. Но сам. А если и не вернётся, неужели вы испытываете недостаток в поклонниках? Это просто минутная слабость, о которой на первом же балу вы забудете. И потому не надо впутывать меня в любовные интрижки моего брата. Я не стану никому помогать. Даже ему самому. Это моё последнее слово. Если хотите, можете остаться к завтраку. Но Луи так рано домой не приходит, вынуждена вас огорчить. Вам придётся довольствоваться моим обществом.

Маргарита вытерла слёзы, напудрила нос и, коротко взглянув на Регину из-под мокрых ресниц, с улыбкой обронила:

— Что ж, дитя моё… Однажды ты вспомнишь этот день, когда посмела отказать мне в маленькой услуге. Ибо с этой минуты на мою протекцию ты можешь не рассчитывать. Не стоило тебе со мной ссориться, поверь.

Регина с нескрываемым любопытством смотрела на королеву и дерзкая улыбка не спешила исчезать с её губ. Маргарита гордо вздёрнула вверх подбородок и удалилась, оскорблённая и затаившая обиду. А Регина для себя решила, что если Луи и решил завести себе очередную любовницу, то пусть это будет кто угодно, только не Маргарита Валуа. И всё же именно юная графиня стала невольной причиной разрыва своего брата с Франсуазой де Шамбе. Но то произошло совсем не так, как рассчитывали королева-мать и её канцлер, поскольку Регина вскоре обрела совершенно неожиданных союзников.



Случилось так, что графиня де Ренель, ко всеобщему удивлению, до сих пор не была замешана ни в одну любовную интригу, более того, по слухам, она оставалась девственницей. Поначалу это, наравне с её редкой красотой и острым умом, приводило мужчин в восторг. Но время шло, а никто из мужчин не мог похвастать тем, что сумел разжечь огонь страсти в этом совершенном теле. Вездесущие завистницы из Летучего эскадрона всё чаще перешёптывались по поводу того, что Регина, в отличие от своего брата, ничем, кроме красоты, не обладала и вообще не могла доставить удовольствие мужчинам, поскольку в любовных утехах не понимала ровным счётом ничего. И вскоре толпа поклонников, мечтавших обучить Регину секретам ars amandi, поредела, а во взглядах мужчин неприкрытое испепеляющее желание всё чаще сменялось недоумением и даже жалостью. Злопамятная Маргарита Валуа не могла упустить такого случая и написала пару язвительных эпиграмм в адрес холодной мраморной статуи, украшающей дворец, но годной только на то, чтобы время от времени созерцать её, предаваясь любовной страсти с живыми красавицами. И в статуе этой только последний идиот не узнал бы образ графини де Ренель. Но бьющая через край живость её натуры, сверкающая страсть в её глазах и затаённые желания молодого тела, которые так легко умеют заметить мужчины, никак не вязались с репутацией недотроги и ледышки.

И вот это-то несоответствие, эту загадку вздумала раскрыть не кто иная, как Франсуаза де Шамбе. Став любовницей Бюсси, она в один прекрасный день возомнила, что знает всю правду не только о нём, но и о его сестре (а "правду" эту весьма умела преподнесла ей Екатерина Медичи). Надо сказать, что Франсуаза ненавидела Регину ничуть не меньше, чем Маргарита Валуа, да и вряд ли хоть одна из бывших возлюбленных и подруг Красавчика Бюсси питала нежные чувства к Регине. Ибо ни одна женщина не могла и мечтать о титуле первой красавицы Франции с тех пор, как в Лувре появилась графиня де Ренель. А во-вторых, тщеславная Франсуаза метила в фаворитки если уж не короля, то хотя бы его брата Франсуа Анжуйского, который несмотря ни на какие сплетни и слухи продолжал во всеуслышание восхищаться красотой Регины. Ну и конечно, третьей и самой главной причиной был сам Луи де Бюсси, который хоть и клялся в пылкой любви и вечной верности всем своим возлюбленным, однако нисколько не скрывал, что слово Регины для него — закон и что в его сердце она всегда будет занимать главное место. По всему выходило, что Франсуазе было за что ненавидеть Регину. И потому как только при дворе зашептались о странном поведении графини де Ренель, Франсуаза воспользовалась случаем и пустила слух о том, что Регина собирается вернуться в монастырь, уже в качестве невесты Христовой.

Поскольку все знали о новом увлечении графа де Бюсси, его любовнице поверили сразу. Каково же было удивление Луи, когда в Лувре к нему незаметно подошёл г-н Шико, шут короля Генриха III, и спросил:

— Слышал я, что ваше сиятельство решили породниться с Царём Небесным, коль скоро во всей Европе нет равных вашей прекрасной сестре?

Луи небрежно отмахнулся:

— Ну, что вы опять несёте, г-н де Шико!

— За что купил, за то и продаю. Разве не вы обещали руку и сердце вашей сестры Иисусу Христу?

— Да он у меня пока ещё не просил ничего, — отшутился по обыкновению Луи.

— Ну как же! Все говорят, что её сиятельство променяла греховную жизнь украшения королевского двора на благодать монастырских стен и ещё до конца лета покинет нас.

Луи не нужно было выспрашивать подробности, он и так догадался, откуда ветер дует: красавица Франсуаза не очень умело скрывала свою ненависть к Регине. Он хитро подмигнул Шико:

— Я бы, может, и не отказал Сыну Божьему, попроси он в жены мою сестру, вот только за Региной я даю немалое приданое и как-то не хочется мне, чтобы оно осело в карманах церковников. К тому же представьте, что случится с Царствием Небесным, если она начнёт там заправлять?

Королевский шут понимающе кивнул и растворился в толпе придворных, отпуская на ходу колкости и каламбуры.

А граф де Бюсси направился в прямо противоположную сторону, в залу, откуда слышался звонкий смех и лукавые голоса фрейлин королевы-матери. Франсуазу он нашёл в обществе сестёр д'Астрэ и мадам де Сов. Они о чём-то сплетничали и Луи явственно расслышал имя своей сестры. Бешенство ледяной волной захлестнуло его и он впервые пожалел, что поднимать руку на женщину не в его правилах: в тот миг он готов был задушить свою любовницу.

Но отчитать сплетниц ему не удалось: его опередила герцогиня Монпасье. В сверкании парчи и драгоценных камней она появилась в дверях и своей осторожной, неторопливой походкой приближалась к заболтавшимся красоткам с неотвратимостью возмездия. Луи склонился в галантном поклоне: что ни говори, а эта представительница семейства Гизов вызывала его искреннее восхищение. Она так гордо несла свою красивую голову, так величественна была её походка, что становились незаметны ни хромота, ни беспомощно опущенное плечо. Герцогиня благосклонно кивнула Бюсси и коснулась сложенным веером обнажённого плеча Франсуазы. Стайка вспугнутых фрейлин прыснула по сторонам.

Екатерина-Мария считала ниже своего достоинства отвечать Франсуазе сплетней на сплетню — эта провинциальная выскочка была слишком ничтожна в её глазах для полновесной интриги. Поэтому герцогиня безо всяких околичностей нанесла один небрежный удар:

— Мадам, насколько мне известно, вас в последнее время интересовали планы на будущее моей подруги графини Регины де Ренель. Так вот, будучи в силу некоторых обстоятельств более осведомлённой, нежели случайно оказавшиеся при дворе особы, хочу удовлетворить ваше любопытство. Графиня действительно выказывала желание отправиться в монастырь, причём по моей инициативе и в моём обществе. Только мы-то имели в виду мужской монастырь. И его светлость герцог Анжуйский — с особым наслаждением герцогиня произнесла его имя, напоминая Франсуазе её неудачу на любовном фронте, — милостиво предложил нам себя в качестве пажа и носильщика.

И, прошуршав юбками, она удалилась, оставив за собой уничтоженное вражеское войско. На глаза Франсуазы навернулись слёзы бессильной злобы и поражения. Но, увидев любовника, она воспряла духом и трогательно улыбнулась ему: появление Бюсси избавляло её от насмешек Летучего эскадрона. Луи подошёл к ней с совершенно непроницаемым лицом и протянул надушенный шёлковый платок:

— Утрите ваши слёзы, мадам, иначе ваши прекрасные глаза покраснеют.

С видом триумфатора Франсуаза взяла платок и переменилась в лице: на платке были вышиты её инициалы. Граф публично возвращал ей сердечный подарок. Франсуаза побледнела и выронила веер. И Луи безжалостно нанёс ей последний удар: поднял веер и вложил его нижний конец в холодную руку женщин. Фрейлины затаили дыхание — на их памяти Красавчик Бюсси никогда не позволял себе такой жестокости по отношению к своим любовницам. Обычно он расставался с ними по обоюдному согласию и сохранял весьма тёплые и дружеские отношения. Франсуазу де Шамбе он не просто покидал — он отвергал её любовь на глазах болтливого Летучего эскадрона, мало того, выражал ей своё презрение из-за одной-единственной невинной шутки в адрес Регины. Он сознательно уничтожал сейчас бедную Франсуазу.

Это было уроком для всех. Даже те, кто тихо ненавидел юную графиню, больше не осмеливались всуе произносить её имя. Мужчинам грозили шпаги Бюсси, Филиппа, Робера и Бертрана, а с некоторых пор ещё и Шарля Майенна. Женщины не хотели связываться с коварной и злопамятной герцогиней Монпасье. Да и сама Регина с каждым днём становилась всё более беспощадной и острой на язык и уже прекрасно разбиралась во всех перипетиях, правилах и неписанных законах придворной жизни. То, что при дворе ею восхищались мужчины и недолюбливали женщины, трогало её всё меньше.



Возвращаясь после полудня от подруги, Регина захотела немного пройтись пешком и отпустила слуг, оставив при себе одного Мишеля. Черноглазый юноша, любимец графа де Бюсси был по уши влюблён в госпожу и об этом знали все в доме. Луи милосердно разрешил Мишелю сопровождать повсюду графиню и неотлучно при ней находиться, забросив службу. Юноша никогда не досаждал Регине ни своими признаниями в любви, ни стихами, ни серенадами под окнами. Он молчаливо и преданно следовал за ней повсюду незаметной тенью, но стоило Регине оступиться или шагнуть со ступеньки, его рука всегда была рядом, оброненные шпильки и булавки всегда оказывались в его проворных пальцах и непослушные пряжки на туфельках он умел застёгивать лучше всех камеристок. Графиня привыкла к нему и его немая, почти мальчишеская влюблённость трогала её до глубины души. Часто она ласково теребила светлые локоны мальчика и целовала моментально покрывавшиеся краской щёки. Филипп и молодой Гиз шутя ревновали её к мальчишке, но порой просто мечтали оказаться на его месте: Мишеля, в отличие от них, Регина никогда от себя не прогоняла и ему разрешалось присутствовать на ежедневных прогулках и беседах с герцогиней Монпасье. Но сколько мальчика не пытали Филипп и сам Бюсси, никто так и не услышал от него ни слова из того, о чём болтали подруги.

Регина неторопливо ходила по улицам и переулкам. Ей никогда не надоедало гулять по Парижу. Она любила этот город и на рассвете, когда от Сены поднимался призрачный туман и первые лучи солнца сверкали, словно капли росы на траве, в цветных витражах церквей и дворцов. В рассеянном утреннем свете город казался чистым и праздничным. Редкие прохожие казались обрывками сна на струящихся туманом улицах. Днём прогретый солнцем город источал не самые благоуханные ароматы, но Регина привыкла и к этому. Запах фиалок в руках у молоденьких цветочниц, свежевыпеченного хлеба и кровяных колбас смешивался с вонью нечистот и помоев, выплескивающихся прямо из окон. Ветер приносил запахи пряностей, духов и лекарств с моста Менял. Улицы и площади пестрели яркими красками дворянских шелков и бархата, грязными бесцветными лохмотьями нищих и белыми кружевными косынками молоденьких горожанок. Когда спускались сумерки, город становился таинственным и даже пугающим. В тёмных его переулках то и дело кого-то грабили, резали, или и то и другое одновременно. Кто-то дрался на дуэли, кто-то лез по верёвочной лестнице на балкон к возлюбленной. Город влюблялся, изменял и дрался, пил, пел и танцевал в эти часы.

Но больше всего графиня любила гулять по улицам Сите. Ей нравилось слушать незамысловатые песенки и весёлый щебет белошвеек, нравилось смотреть на переливающиеся мускулами, мокрые от пота торсы кузнецов и сильные ловкие пальцы оружейников. Она часами могла наблюдать за работой кружевниц и чеканщиков. Её узнавали издалека и склоняли головы, улыбаясь навстречу Красоте. Она была их музой, её несравненное лицо появлялось на чеканных кувшинах, гобеленах, подсвечниках. И если других придворных красавиц в народе величали титулованными блудницами, а Маргариту Валуа и вовсе королевой шлюх, то графиню де Ренель называли Весенним цветком, Французской лилией и Драгоценностью Парижа. Её любили, как любили Красавчика Бюсси, о котором на каждом перекрёстке распевали песенку:

— Кто красивей всех, спроси?

— Граф Луи де Бюсси.

— Кто смелее всех у нас?

— Лу де Клермон д'Амбуаз!

А теперь уже по городу бродила похожая песенка о самой Регине:

— Как первой красавицы Франции имя?

— Кто же не знает? Графиня Регина!

— Чьи глаза всех прекрасней, а кожа нежней?

— Конечно, прелестницы де Ренель!

В этот раз Регина задержалась возле сапожных мастерских на улице Башмачников: уж слишком колоритная ругань неслась из-за полуоткрытой двери. Спорили трое, причём два голоса были мужские и явно нетрезвые, а третий — низкий женский, с хрипотцой и очень рассерженный. Потом раздался грохот и звон, дверь распахнулась и на улицу вылетел Длинный Жан — старейший башмачник Парижа, никогда никем не виденный трезвым, на голове у него красовался горшок с остатками похлёбки. Следом за ним кубарем выкатился Жан Короткий, его любимый зять и преемник башмачного дела. Последней в дверях появилась высокая широкоплечая женщина с молотком в руках. Всё, что она собиралась сказать башмачникам, было написано на её побагровевшем от злости грубоватом лице.

— Клянусь, если вы оба ещё раз вздумаете переступить порог моей мастерской, я пущу в дело не горшок, а этот молоток и вправлю вам ваши гнилые мозги на место! — убедительно пообещала она обоим Жанам.

Длинный Жан поспешил убраться молча, а Жан Короткий не удержался и бросил через плечо:

— Всё равно мастера из тебя никогда не получится! И хороший клиент никогда не понесёт свой заказ взбалмошной бабе, которой просто мужика не хватает!

Вместо ответа его догнал молоток. Метко догнал — чуть пониже спины. Под дружный хохот улицы, подвывая и ругаясь на чем свет стоит, Жан Короткий убрался восвояси. Башмачница повернулась в сторону хохочущих мастеровых и рявкнула:

— Ну, а вы чего ржёте? Работы, что ли, другой нету? — и встретилась с заинтересованным взглядом графини.

Женщина почему-то вспыхнула до корней волос и склонилась в запоздалом и немного неуклюжем поклоне. Регина из чувства женской солидарности прониклась симпатией к странной башмачнице.

— Как тебя зовут?

— Мадлена, — женщина опустила глаза, ужасно стесняясь своего растрёпанного вида и грубых рук рядом с этой изысканной статуэткой.

Она, конечно, видела и раньше красавицу-графиню и много раз слышала о ней, но ей даже и в голову не приходило, что эта дивная, хрупкая девушка в сверкающих драгоценностями нарядах когда-нибудь с ней заговорит.

— Красивое имя. А ты правда можешь сделать обувь?

— Какую угодно, госпожа. Туфельки, сапоги, башмаки — всё, что захотите.

— А могу я посмотреть на твою работу?

Мадлена резко вскинула голову и в глазах её зажёгся торжествующий огонёк:

— Конечно, госпожа. У меня как раз есть кое-что для вас.

Она нырнула в мастерскую, оттуда снова послышался грохот и через минуту Мадлена появилась, осторожно неся на ладони пару туфелек. Это были самые прелестные туфельки, которые Регине, избалованной нарядами и украшениями, доводилось видеть: очень маленькие, как раз ей по ноге, невесомые, сшитые из кроваво-красного бархата и украшенные речным жемчугом столь искусно, что у графини захватило дух. Эти алые башмачки были мечтой.

— Сколько…они стоят? — шёпотом спросила графиня Мадлену.

— Они не продаются. Я их шила для своей сестрёнки. Но ей они больше не понадобятся, — в голосе башмачницы явственно прозвучали слёзы.

Регина вскинула виновато-испуганный взгляд:

— Прости. Она умерла?

— Нет. Сбежала с каким-то офицером. Жанна была красивая, совсем не похожа на меня. И очень глупая. Совсем как птичка.

— Мне очень жаль. Правда.

— Ну, что вы, госпожа. Туфли не продаются, но если вы позволите, я подарю их вам. Вещи должны приносить радость. Пусть и эти туфельки проживут свою жизнь, пусть танцуют на балах и гуляют по Венсенскому лесу. К тому же вам они подойдут. Примерьте, госпожа.

Мадлена провела Регину в свою мастерскую. Графиня со свойственным ей любопытством осмотрела всё до последнего гвоздя и расспросила обо всём, что попадалось ей на глаза. Туфельки ей действительно пришлись впору. Девушка только что не визжала от восторга — обновка даже не чувствовалась на ноге. Пританцовывая по мастерской, Регина напросилась в ученицы и целых полтора часа усердно копалась в кусочках кожи и бархата, подавала гвоздики и нитки и даже попробовала прибить каблук на каких-то башмаках, пока Мишель не отобрал у неё молоток силой. Обычно суровая и неразговорчивая Мадлена беззаботно смеялась, глядя на огненно-рыжее солнце, осветившее её негостеприимное жилище, и отвечала на бесконечные вопросы графини. Робость и смущение первых минут прошли и она на равных держалась с богатой и капризной графиней де Ренель.

И вдруг Регине пришла в голову гениальная идея. Она подскочила к Мадлене и ухватила её за локоть:

— А ты можешь сделать на заказ любую обувь?

Мадлена на секунду задумалась и уверенно кивнула.

— Тогда завтра приходи во дворец Бюсси. Знаешь, где это?

— Кто же в Париже не знает ваш дом!

— Так вот, моей подруге герцогине Монпасье нужна особая обувь.

— Вы говорите о хромой герцогине?

— Да, она хромает. У неё одна нога короче другой. Ты можешь сделать ей такие туфельки, чтобы хромата не так бросалась в глаза?

— Могу. Я однажды делала такое. Грациозную походку, как у вас, не обещаю, но хромать она не будет.

— Замечательно. Значит, договорились? С сегодняшнего дня ты будешь моей личной… моим личным мастером. Заказов будет много, но только от меня и от герцогини. Я хочу, чтобы во всём Париже только у нас двоих были твои волшебные туфельки. А это задаток.

И Регина, не обращая внимания на слабый протест Мадлены, оставила на столе горсть золотых монет.

Через неделю герцогиня Монпасье щеголяла в новеньких туфельках, каким-то непостижимым образом скрадывавших хромоту. Имя мастера подруги хранили пуще государственных и семейных тайн и не раскрыли бы его даже Инквизиции. Платили подруги щедро и вскоре Мадлена приобрела новую мастерскую, просторную и на более выгодном месте, наняла несколько подмастерьев, набрала учеников, и герцогиня Монпасье, соблазнившись на уговоры Регины, тоже стала частым гостем у Мадлены.



Тем времен тучи над головой Регины начали сгущаться уже не на шутку. В Лувре уже заключали пари, долго ли будет сверкать в Париже новая звезда.

Все прекрасно видели, как раздражает Екатерину Медичи юная графиня, а особенно её близкая дружба с вечными соперниками Валуа — домом Гизов. Луи де Бюсси, конечно, в последнее время не пользовался симпатией королевы-матери, но, по крайней мере, она всегда знала, что можно от него ожидать. Дерзкий и гордый, он совершенно не умел интриговать и отличался прямотой высказываний и поступков. Такие, как доблестный Бюсси, не устраивают государственных заговоров, их только выбирают предводителями военных переворотов. Он мог бы повести за собой во время Варфоломеевской ночи, но он бы никогда до неё не додумался. В глубине души королева всегда считала его своевольным, но добрым мальчишкой, которого ничто, кроме дуэлей и женщин, не интересует. У Екатерины Медичи головной болью было семейство Гизов и этот выскочка и везунчик Наварра.

И вот появилась Регина. И она не была "Бюсси в юбке", как поначалу называли её при дворе. Она была гораздо опасней, потому что была женщиной. А женщины никогда не будут драться на дуэли и писать едкие эпиграммы, по сути бесполезную трату времени. Они лучше отравят, оклевещут, придумают самую запутанную и смертоносную интригу. В Регине королева-мать почувствовала силу Луи де Бюсси и коварство герцогини Монпасье — адскую смесь. И впервые испугалась.

Флорентиец Рене, её личный астролог и врач, не однажды предупреждал её, что прямую и неотвратимую опасность для семьи Валуа представляет Генрих Наваррский, но Екатерина Медичи ему так и не поверила — слишком прост и легкомыслен был её зять и слишком он любил женщин. Чёрный ангел Гизов Екатерина-Мария закрывала белый свет для старой королевы, а теперь у Гизов ещё и объявилась союзница из лагеря Клермонов. И властная итальянка вновь отправилась к астрологу.

В сумерках, когда лица и одежда прохожих превращались в неясные смутные тени, королева-мать в сопровождении двух офицеров из своей личной охраны выехала в город. Занавешенный тёмным бархатом портшез без герба остановился на улице Каландр напротив моста святого Михаила. По мосту королева пошла одна, строго-настрого запретив слугам следовать за ней. Тяжёлой походкой она шествовала по вековым пыльным камням. Дом Рене стоял совсем близко от улицы, в самом начале моста. Она с силой ударила медным кольцом в дубовую дверь, потом три раза стукнула совсем тихо и ещё раз — со всего маха. Это был их с Рене условный сигнал ещё со времён флорентийской юности. Когда-то он точно так же стучал в потайную дверь покоев юной герцогиньюшки Катерины, стройной, молодой и ослепительно красивой. Потом молодая королева Франции искала спасения от жестокой Дианы де Пуатье в загромождённой колбами и ретортами лаборатории упрямого алхимика. Теперь ей открывал дверь такой же старый, как и она сама, знаменитый на весь Париж астролог, парфюмер и аптекарь Рене. Седой, как лунь, высокий и худой, смуглый до черноты, в которой терялись даже морщины, он остался таким же невозмутимым и упрямым. И он был единственным на всём свете человеком, который помнил юную влюблённую Катерину. Он и разговаривал всегда только с ней, а не с властной и страшной старухой Медичи.

Вот и сегодня Рене рассеянно кивнул королеве головой:

— Добрый вечер, мадам. Проходите, я вас ждал сегодня.

Королева привычно поднялась по тесной винтовой лестнице, нагнулась под низкой массивной балкой с вечно висящими на ней какими-то травяными пучками и сухо брякающими мешочками, вошла в рабочий кабинет учёного и заняла своё излюбленное место в кресле у камина. Кабинет был ярко освещён: жаркие всполохи растопленного камина и дрожащий танец свечей в жирандолях разгоняли по углам сгущавшиеся за окном сумерки.

Рене вошёл следом, оставив светильник на перилах лестницы.

— Чем я могу быть вам полезен сегодня, мадам?

— Ну, раз уж ты меня сегодня ждал, думаю, для тебя не секрет, зачем я пожаловала.

— Графиня де Ренель?

— А ты становишься всё проницательней.

— Я уже смотрел её гороскоп, мадам, — со своей обычной грустной улыбкой ответил ей старый друг, единственный, который всегда был для неё больше, чем другом.

— Ты был так уверен в моём визите?

— Нет, на этот раз простое совпадение. Вчера здесь была ваша дочь, Маргарита Наваррская

— И что, кроме любовного зелья, в этот раз понадобилось моей дурище? — грудь королевы-матери насмешливо колыхнулась.

— На этот раз не любовное.

— Неужели моя дочь наконец-таки показала зубки и решила извести неугодную соперницу?

— Ну разве может глупая девчонка быть соперницей вашей прелестной и мудрой дочери?

— Не надо столь грубой лести, друг мой. Я, конечно, изменилась с годами не в лучшую сторону, но вот на зрение пока не жаловалась и я прекрасно вижу, что рядом с этой, как ты выразился, глупой девчонкой моя прелестная дочь — просто ощипанная курица. Да и в уме ей не откажешь. Что ни говори, а проклятая кровь Клермон-Амбуазов всегда брала своё. Ну и что же ты ей ответил?

— Успокоил. Маргарите совершенно не о чем волноваться. Графиня всего лишь немного попортит ей кровь и только. Её звезда будет гореть ярко, но недолго. И вы, и ваша дочь на долгие годы переживёте её, а о ней и памяти не останется, забудется её имя, и её удивительная красота, и даже страшная гибель. И она ничем не сможет вам навредить.

— Так она всё-таки не своей смертью умрёт? Ну, это я давно подозревала…

— Ваше величество, я ведь уже говорил вам, что судьба поставила поперёк вашей дороги Анрио. Он будет королём. Будет несмотря ни на что. Это его рок и ваш. Забудьте вы о графини де Ренель, так же, как и о Гизах. Гизам королями не бывать.

— Пока что, мой друг, Гизы дышат мне в спину. Что же до Анрио, то ему как раз на французском троне не сидеть. Не забывай, у меня есть два сына.

— У вас ОСТАЛОСЬ только два сына. Из четырёх.

— Довольно! Я пришла не за тем, чтобы ты бередил мои раны. Я всё-таки хочу знать, что мне делать с графиней де Ренель и её подружкой Монпасье и с чем ушла от тебя моя дочь?

— Я смотрел её гороскоп, ваше величество. Всё, что вы можете сделать — это пожалеть бедное дитя. Да, не смейтесь, королева, она всего лишь бедное дитя, не знавшее ни родительской любви, ни божьего благословения. Её красота, которой так отчаянно завидует ваша дочь, не дар, но наказание и проклятие. Вы можете при желании извести её, но… Боюсь, вы просто не успеете. Эта звезда будет очень мало гореть на небе Франции. Оставьте графиню её судьбе, не берите на свою совесть ещё и эту коротенькую жизнь. Её судьбой правят Господин Случай и Царица Любовь, а против них играть бессмысленно. Вам не следует опасаться графини де Ренель, опасайтесь больше преступлений, которые совершат против неё ваши дети, мадам. Не бешеный нрав Бюсси, но властолюбие и вседозволенность Медичи станут роковыми для вас.

— Ты говори, да не заговаривайся!

— Вы же хотели услышать правду.

Екатерина пристально смотрела на учёного. В кабинете Рене воцарилась настороженная тишина.

— Ах ты, старый алхимик-неудачник, — снисходительно расхохоталась Медичи, — и ты туда же. Вот уж, воистину, седина в бороду — бес в ребро. А я-то, думаю, с какой стати ты вдруг так заговорил? Что, эта ведьма и тебя околдовала? Звезда она, видите ли! Французская Лилия! Хорош цветочек, нечего сказать. Одни шипы с ядом. Ну так что же ты дал моей дочери?

— Всего-навсего новые ароматические притирания. Как только она услышала, что графиня де Ренель совсем недолго будет затмевать всех своей красотой и ни один поклонник вашей дочери не оставит её ради графини, её величество заметно повеселела и успокоилась. На моё счастье, она не спросила о графе де Бюсси.

— Ты же сам сказал, что ни один поклонник…

— Луи де Бюсси к ним уже не относится. Он забыл о вашей дочери. Она потеряла его навсегда. Судьба связала графа совсем с другой женщиной. Точнее, с двумя. Но Маргариты среди них нет.

— Если я хоть что-то понимаю в этой жизни, одна из этих женщин — его сестра, а кто вторая? И чем всё это грозит нашей семье?

— Звёзды не пишут имена. Но в любом случае, вам это ровным счётом ничем не грозит.



С графиней де Ренель тем временем продолжали приключаться разные нелепости и казусы.

Среди ночи её разбудили странные звуки, доносившиеся с улицы. Эта была одна из тех редких за последнее время ночей, когда она спала спокойно, потому что Луи ночевал дома. Он не успокаивал до утра ревнивую королеву Наваррскую, доказывая ей свою любовь и относительную верность, не дрался на дуэли, не пропадал с Робером и Бертраном неизвестно где. Он громко храпел в своей спальне и что-то неразборчиво бормотал во сне. Он был дома и с ним ничего не случилось, так что Регина могла позволить себе отдых.

Не получилось.

Спросонок, она не сразу поняла, что за окном кто-то громко, взволнованно читает стихи. Голос был юным и срывался на последнем слове каждой строки. И он был знакомым…

Регина соскочила с перин, утонув босыми ногами в ворсе персидских ковров, и подбежала к окну. Так и есть: подпирая спиной несчастный каштан, юный Максимильен де Бетюн читал стихи. Даже среди ночи она признала в виршах барона слабое подражание блестящему сонету Ронсара. Прислонившись к оконному переплёту, Регина слушала посвященные ей стихи. Она была в восторге. Но не от поэтического таланта юноши, ибо талант его был весьма сомнительным. Она упивалась сознанием того, что вот этот молодой, красивый, знатный, строгий, как и все гугеноты, мальчик влюблен в неё настолько, что в душе его рождаются пусть и нескладные, но напоённые неподдельным юношеским пылом и искренней любовью стихи.

Но какое-то слово вдруг царапнуло её внимание, Регина вслушалась — и чуть не расхохоталась над нелепым и надуманным сравнением её прелестей с "крутобедрой" и "пышногрудой богиней любви Древней Эллады". Конечно, пышные кринолины и жёсткие корсеты скрывали её истинные формы, но не настолько же! Бедный Максимильен, он, должно быть, ночи напролёт не мог уснуть, представляя, каким же на самом деле может оказаться под шелками и бархатом тело графини!

Шальная мысль мгновенно вспыхнула в её голове и потребовала немедленного осуществления. Страсть к безобидным проделкам была в крови у всех Бюсси и мрачная атмосфера придворных интриг время от времени взрывалась фейерверком шуток Красавчика Луи. Ярко высветились в памяти Регины картины детских проделок в монастыре: перья из подушек, нашитые на одежды монахинь, возбуждающий любовную страсть настой, купленный тайком у знахарки и налитый в графины с яблочным сидром. Наивный мальчик просто напрашивался на роль очередной жертвы!

Регина сбросила с себя ночную рубашку, взяла подсвечник и вышла на балкон.

Максимильен де Бетюн, не отрывавший доселе глаз от её окон, увидев в золотистом сиянии свечей обнаженную красавицу, не сразу понял, что это — сама графиня де Ренель, а поняв, потерял дар речи. Букет маргариток выпал из его отнявшихся рук и белыми звёздами рассыпался по пыльной дороге. На балконе стояла Богиня и смеялась. Огненные блики сверкали в её волосах, струились по обнажённому телу. Её невозможная красота доводила до безумия. Будь Максимильен гениальней Ронсара и Клемана Маро вместе взятых, у него всё равно не нашлось бы слов, чтобы передать даже сотую долю того смешения чувств, которое вызвало в нём явившееся ему откровение. И уж подавно, не смог бы он описать ту магию, которая сквозила в каждом жесте девушки, в каждом изгибе её хрупкого тела, и сводила с ума, и заставляла забыть о боге. Между тем колдунья подплыла к самому краю балкона, чуть наклонилась, так что колыхнувшиеся груди вызвали дрожь во всём теле совершенно потерявшего рассудок Максимильена, и жестом, полным соблазна, поманила юношу к себе. Он пошатнулся…и без чувств упал на дорогу. Звонкий хохот Регины дрожал в его ушах миллионом колокольчиков.

Отсмеявшись, плутовка, довольная своей шуткой, вернулась в постель и уснула сном младенца, нимало не беспокоясь о валявшемся без сознания в пыли поклоннике. Она и не подозревала, что у этого спектакля был ещё один зритель — ближайший друг и любимчик герцога Анжуйского лютнист Орильи. Он возвращался с письмом для герцога, но его остановил мелодичный смех, вдруг зазвеневший над спящей улицей. Этот смех был хорошо знаком в Лувре: так искренне и заразительно смеялась только одна женщина в Париже — графиня де Ренель. Орильи посмотрел в сторону дома де Бюсси, и представшая перед ним картина заставила его начисто забыть о поручении своего сюзерена. На балконе стояла мечта всех мужчин Парижа — Регина де Ренель, полностью обнажённая, как языческая богиня, мерцающая в пламени свечей. Орильи не обратил внимания на упавшего в обморок Максимильена — он весь был поглощен созерцанием прелестей графини, чем никто пока ещё похвастать не мог, насколько ему было известно. Но вот красавица повернулась и, покачивая бёдрами, скрылась в полумраке комнаты. Орильи шумно перевёл дыхание, сглотнул, постоял немного, приходя в себя, и поспешил в Лувр.

На следующий день дворец был похож на разбуженный пчельник. Из уст в уста передавались рассказанные лютнистом герцога Анжуйского подробности того вечера, когда душевные терзания юного барона были вознаграждены появлением неприступной графини в костюме Евы.

— …и тут я слышу женский смех, ну чисто ведьминский, — заливался соловьём Орильи среди столпившихся вокруг дворян, — нашу юную графиню разве с кем спутаешь? Я и подумал, что это она в такой час так веселится. Подхожу поближе — и что я вижу? Посреди улицы, прямёхонько под балконом графини лежит без чувств Максимильен де Бетюн собственной персоной. Господи, подумал я, кто же так напугал бедного мальчика? А смех с балкона всё пуще. Поднимаю голову, а там просто скульптура, достойная руки Челлини: прекрасная графиня де Ренель стоит в чём мать родила и держит в руке свечу, чтоб, значит, обзор был лучше.

— А графиня? Ты её рассмотрел? — раздался из толпы чей-то изнывающий от любопытства голос.

— А как же! Я вам не барон де Бетюн, у которого молоко на губах не обсохло. Уж я-то такого случая не упустил! Ну, скажу я вам, известно, что у Бюсси сестра — красавица, но чтобы до такой степени! Едва не ослеп, клянусь честью.

Орильи был талантливым рассказчиком, к тому же он немного приукрасил прелести графини, и каждый к его рассказу добавлял что-то от себя, так что в результате описание Регины стало полностью соответствовать стихам де Бетюна.

Бедный Максимильен, на которого обрушился град шуток и насмешек по поводу того, что не смог воспользоваться счастливым случаем и упал в обморок, как чувствительная монашка, вынужден был сбежать в провинцию, где и залечивал свои сердечные раны несколько недель. Регина заработала довольно скандальную репутацию, шумную поддержку со стороны подруги и оглушительный хохот брата.

Луи сам от себя не ожидал, что выходка сестры так его развеселит. Он досадовал только, что всё проспал.

— Нет, Филипп, но какова у меня сестрица! — веселился он. — Это же надо так прогреметь на весь Париж!

— Я не понимаю причин твоего веселья, — Филипп боялся, что со временем Регина станет такой же, как десятки придворных красоток, ничем не отличающейся от них, и в своих любовных похождениях переплюнет Марго.

Потому, в отличие от всех остальных, он ходил мрачнее тучи и едва не вызвал Орильи и де Бетюна на дуэль.

— А что такого? Регина затмила одной своей выходкой все мои похождения. К тебе когда-нибудь женщина выходила так, что ты падал без чувств? То-то и оно, что нет. Вот и ко мне, к сожалению, тоже. Кстати, а что бы ты сделал на месте де Бетюна?

— На его месте я бы не сочинял бездарных стишков и не болтался по ночам под чужими окнами, компрометируя даму.

Луи приподнял бровь: до появления Регины Филипп, как и все молодые дворяне, не единожды был замечен не только под балконами, но и в будуарах юных дев и чужих жён. Правда, он не трубил о своих похождениях на весь Лувр, как герцог Майенн, и не посвящал восторженных од своим возлюбленным, как д'Обинье или Бюсси. Но зато все его бывшие любовницы до сих пор смотрели на него с негой во взоре и готовы были идти за ним на край света. Чем он их брал, никто не знал, кроме самих женщин. Филипп никогда не называл ни одного имени, ибо честь женщины была для него превыше всего, и о его похождениях становилось известно исключительно со слов осчастливленных им дам.

— Филипп, иногда мне кажется, что ты слишком серьёзно относишься к жизни, — сказал, наконец, Луи, — Регина не сделала ведь ничего дурного. И даже стать причиной скандала не было её целью. Просто в ней проснулась шальная кровь Клермонов. Не забывай, что среди наших с ней предков есть и неугомонный авантюрист Робер д'Артуа. Она не была бы моей сестрой, если бы не устраивала время от времени что-либо подобное.

— Её честь висела на волоске, как вы оба этого не поймёте! Орильи мог запросто подняться на балкон и что тогда?

— Он никогда бы не рискнул это сделать. В противном случае его бы даже дуэль не спасла. Я бы стёр его в порошок, не прибегая к услугам секундантов и не марая благородную сталь. И похоронил бы прямо на этом же балконе. Если бы, конечно, он дожил до моего появления. Тебе не хуже моего известно, что моя сестрёнка может и сама постоять за себя.

— И всё же ты должен поговорить с графиней, чтобы впредь она вела себя благоразумней.

— Филипп, нельзя же быть таким занудой! Пойми же ты, благоразумие и Регина несовместимы. И насколько я знаю её, она всё равно будет поступать, как ей захочется. Хочешь, разговаривай с ней сам. Можешь заручиться поддержкой герцогини Монпасье, но, боюсь, ничего у вас не получится.



Между тем саму Регину волновали совершенно другие проблемы. Её последнее время весьма озадачивало, почему же никто из галантных любвеобильных дворян до сих пор не проявил особой настойчивости в ухаживании за ней. Никто не вёл себя с ней смелее цыгана Рамиреса. Она уже начала задумываться, уж нет ли в ней самой какого-либо изъяна и не наворожил ли чего проклятый бродяга.

Её сомнения рассеяла, как всегда, Екатерина-Мария:

— В тебе, моя дорогая, целых три явных изъяна. Первый — это твой брат. Весь Париж знает, что он готов охранять тебя, как Цербер, днём и ночью и первого же покусившегося на твою честь прибьёт, даже не снизойдя до вызова на дуэль. Прибьёт, как паршивую собаку. Это другие женщины могут заводить любовников, изменять мужьям, пускаться в любовные авантюры и он никогда их не осудит. И даже с удовольствием примет в этих авантюрах участие и вступиться за даму, если кто-либо попробует дурно о ней отозваться, какова бы ни была репутация её на самом деле. Ты и сама это знаешь, возьми, к примеру, ту же Марго. Но ты — его сестра, а потому являешься исключением из правил и нет такого смертного, кто имел бы на тебя права. Изъян второй — ты сама. Ты настолько горда и отважна, что любой при дворе видит, что он тебе абсолютно не нужен. И при этом у тебя в глазах отражается такая жажда любви, что наши придворные хлыщи и трубадуры просто не в состоянии дать тебе то, чего ты жаждешь. Любовь — это для них слишком, они на неё уже не способны. Пожалуй, если кто и может испытывать такое, то только твой пылкий брат и вечный романтик Филипп. А вот третий и самый главный изъян — твоя невинность. Тебе нужно взять пример с фрейлин королевы-змеи. Непорочность в наше время не в моде. Тебе нужно всего-навсего научиться искусству обольщения и поднабраться опыта. И проблема отпадёт сама собой.

— И что ты предлагаешь? — спросила ошарашенная таким изложением Регина.

— Ты хотела спросить, кого я предлагаю на роль учителя и наставника ars amandi? Есть только три кандидатуры. Первая и самая, на мой взгляд, подходящая — естественно, мой братец. Нет-нет, не думай, что я предлагаю его только потому, что он мой брат. Я просто очень хорошо знаю, что он из себя представляет. Лучше Шарля на любовном поле играет только де Бюсси, но он же твой брат, а вот бедный наш герцог, во-первых, безумно в тебя влюблен, во-вторых, замечательный любовник, спроси хоть у кого, и, в-третьих, ты же сама не раз говорила, что он тебе нравится. К тому же вы замечательная пара.

— Ладно-ладно, я всё поняла. Семейные интересы у вас всегда были на первом месте.

— Это что, упрёк?

— Ни в коем случае. Дань уважения. Но ты не назвала ещё двоих.

— Второй, разумеется, твой любимчик граф де Лорж. Но у тебя, как мне кажется, на него более серьёзные виды. Ты права, не стоит заводить любовные шашни с человеком, за которого собираешься замуж.

— Это кто за кого замуж собирается, я что-то не поняла? — слухи о помолвке графа де Лоржа и графини де Ренель появились в Лувре вместе с Региной, поскольку Филипп всегда оказывался рядом с ней, а их дневные верховые прогулки за городом уже стали традицией, но они-то сами ни о каком браке пока не говорили.

— Бог мой, Регина, ваши трогательные отношения с твоим верным рыцарем ни для кого не секрет. Ну, неспроста же он…

— Всё-всё, довольно, я не хочу обсуждать бедного Филиппа, иначе ты обязательно вытянешь на свет божий все его тайные и явные недостатки, а я не хочу слышать о нём ничего дурного. К тому же, я НЕ выхожу за него замуж. Уж кому-кому, а тебе бы я, наверное, сказала в первую очередь. Ты мне третьего претендента забыла назвать.

— А третий — это тёмная лошадка. Как говорится, на кого бог пошлёт. В принципе, я могла бы назвать короля или герцога Анжуйского. О! Стать королевской фавориткой или любовницей его брата, согласись, заманчивая перспектива. Любым из них ты могла бы вертеть, как тебе заблагорассудиться. А уж как разозлились бы королева-змея и её распутная дочка!

— Не знаю, как бы разозлились они, а вот Луи отправил бы меня обратно в монастырь и тут бы мне даже Филипп не помог. Нет, Валуа не самый удачный вариант. Нет-нет, тут даже думать нечего. Луи меня убьёт.

Регина задумчиво помолчала. Герцогиня слишком хорошо изучила подругу, чтобы догадаться: графиня всерьёз занялась выбором будущего любовника, вот только её решений ещё никто не мог предсказать. Екатерина-Мария, поначалу планировавшая использовать юную красавицу исключительно в своих политических целях и менее всего верящая в женскую дружбу, неожиданно для себя очень привязалась к Регине, покорённая сильной натурой и ярким умом девушки, её совершенно несовместимым с атмосферой Лувра характером. И уж совсем не думала она, что дружбой этой необыкновенной девушки будет она дорожить более всего на свете. Но всё же, как верно заметила графиня, интересы семьи были для неё превыше всего, впрочем, как и для самой Регины, и потому Чёрный Ангел Гизов сейчас возносила молитвы то Богу, то дьяволу, чтобы выбор подруги пал на Шарля. О, в таком случае перед тандемом Гизы — де Ренель открывались блестящие перспективы. Живое воображение герцогини мгновенно нарисовало ей картину публичного изгнания старой королевы-матери из Лувра и историческое торжество Гизов. Вдвоём с Региной они приберут к рукам всех братцев Гизов и власть, фактически, будет в их руках, точнее, в руках Екатерины-Марии, а блистательный де Бюсси…Размышления герцогини были прерваны самым бесцеремонным образом — Регина выбрала тёмную лошадку.

— Но почему? — Екатерина-Мария даже не стала скрывать своего разочарования.

— Потому что ты подталкиваешь меня к Шарлю, мой брат подсовывает мне Филиппа и оба вы всеми правдами и неправдами стараетесь доказать мне свою правоту. Я не хочу принимать ваших решений. Я хочу сделать свой выбор.

— Конечно, — рассмеялась герцогиня, — мне бы следовало знать, что Клермоны всегда поступали не вследствие, а вопреки. Упрямей вас семейства во Франции не найдешь. Что ж, впредь мне наука. С сегодняшнего дня я буду всячески настраивать тебя против Шарля, глядишь, назло всем ты и женишь его на себе.

Сердиться на Регину она решительно не могла, потому что сама на её месте сделала бы точно также. Хотя если бы Екатерина-Мария могла знать, кого Регина решит выбрать на роль своего любовника, она бы настояла-таки на кандидатуре своего брата.



Глава V. Брат и сестра.

Так, земле и небесам чужая,

Я живу и больше не пою,

Словно ты у ада и у рая

Отнял душу вольную мою.


А.А. Ахматова



Тёмной лошадкой, на которую поставила графиня де Ренель, оказался не кто иной, как Генрих Наваррский.

Осенью 1576 года Генрих III подписал очередной мир с гугенотами. К этому его вынудили успехи армии гугенотов, овладевших крепостями в Ангулеме и в Нормандии, а также непрекращающиеся дрязги с младшим братом и интриги Гизов. При всех своих недостатках, Генрих прежде всего был королём и должен был думать о стране. А то, что это у него получалось неплохо, признавал даже Бюсси. После того, как в Болье был издан королевский эдикт, повторявший условия Ла-Рошельского мира, в Париж вернулся опальный Генрих Наваррский.

Франсуа Валуа прозрачно намекнул своему вассалу Бюсси, что тому на некоторое время желательно было бы покинуть Париж, поскольку возвращается законный муж Маргариты и какое-то время следует соблюдать хотя бы видимость приличий. А чтобы подсластить пилюлю, новоявленный герцог Анжуйский назначил Луи губернатором Анжу, так что граф под благовидным предлогом вступления в должность губернатора на несколько недель уехал в провинцию.

Когда Регина узнала об этом, первой её мыслью было ехать с ним. Не видеть его хотя бы полдня было для неё невыносимой пыткой и она не могла понять, почему сам Луи так радуется этой поездке, почему так торопится уехать прочь от неё. А он бежал от соблазна, от любви, которая могла погубить не только его, но и ту, чью жизнь и чьё счастье он ценил более всего на свете. Луи надеялся, что за время его отсутствия Филипп или, на худой конец, Шарль Майенн сумеют покорить сердце его сестры, он со спокойной совестью отдаст её замуж и просто вынужден будет вырвать эту любовь из своего сердца. А сердце упрямо твердило, что эту любовь невозможно не забыть, не пережить, не заменить ничем. И тихо нашёптывало ещё, что не он один питал преступную страсть к своей родной сестре — да в том же семействе Валуа чего только не случалось — и что истинная любовь способна искупить любой грех. Всё так, но Луи-то знал, что он рискует не только и не столько своей и Регины бессмертной душой, а жизнями и родовой честью. То, что сходило с рук многим, никогда не простилось бы Бюсси и его сестре. К тому же, гордое имя Клермонов открывало многие двери, но ко многому и обязывало. И стоило только Регине или Луи оступиться, чуть пошатнуться на своём пьедестале, десяток рук тут же столкнул бы их в пропасть. Регина в силу своего юного возраста и уверенности в безграничной власти своей красоты не до конца ещё это понимала, тогда как Луи сознавал всё яснее некуда.

Он уехал, взяв с собой в свиту только нескольких пажей и пару слуг. Регина его не провожала. Она с раннего утра умчалась в Булонский лес на верховую прогулку в сопровождении верного Филиппа, а потом сразу же отправилась к Гизам, тем самым выражая своё полное безразличие к отъезду Луи. Поскольку он решил ехать, не спрашивая её мнения и отказался брать её с собой, значит, её это не касалось, ну что ж, и прекрасно, в таком случае его отныне тоже не должно касаться, где, как и с кем она будет проводить своё время. Этот маленький демарш, конечно же, не мог не задеть Луи. Но его тешила мысль, что разлука сможет охладить его чувства к сестре. Вдали от неё, он, быть может, трезво оценит ситуацию и сможет найти изъяны и недостатки Регины и начнёт относиться к ней как к обычной младшей сестре, а не как к обольстительной богине. Ему и в голову не приходило, что на время его отъезда у самой Регины и её подруги герцогини могут быть свои далеко идущие планы…



Через два дня после отъезда графа король давал в Лувре грандиозный бал в честь примирения с Генрихом Наваррским и приездом последнего в Париж. Назло всему свету, а главное — в пику отсутствовавшему Луи, которому та же Марго обязательно напишет обо всём — Регина веселилась от души и поражала всех изяществом и дороговизной нового платья, величавостью движений и блеском глаз. Фамильные аметисты вызывающе сверкали на груди и в ушах графини; рыжие волосы благоухали дразнящим ароматом духов; дымчато-розовый шёлк платья, расшитого по лифу серебряными нитями и жемчугом, подчёркивал нежность и прозрачность её кожи; из-под укороченного по последней моде кринолина мелькали венецианские кружева нижних юбок. В тот вечер Регина без труда затмила всех придворных красавиц и даже прославленное очарование Маргариты Валуа меркло в сравнении с этим воплощённым грехом. Она одинаково легко отплясывала и лихую гальярду и очередную модную новинку двора — куранту. И в какой-то момент поймала на себе обжигающий взгляд незнакомых тёмных глаз: не скрывая своего восторга, на неё смотрел Генрих Наваррский. Регина, привыкшая ко всеобщему восхищению в мужских глазах, послала молодому королю благосклонную улыбку и как бы невзначай помахала на себя веером. Знак был верно истолкован искушённым в подобных хитростях Генрихом и вскоре он уже танцевал паванну с юной графиней.

Тот вечер графиня де Ренель провела, обмениваясь взглядами и тихо оброненными в танце фразами с Генрихом Наваррским, успокаивая заметившего всё это Филиппа и разрабатывая стратегию идеального соблазнения с Екатериной-Марией. Не сказать, чтобы последнюю порадовал выбор подруги, но представив, как это заденет Маргариту Валуа, герцогиня, в конце концов, загорелась идеей Регины.

Страсть Генриха Наваррского вспыхнула, как всегда, мгновенно и была столь очевидна, что сплетни при дворе появились гораздо раньше, чем начался этот короткий роман. Четыре дня между Лувром и улицей Гренель сломя голову бегали с письмами неуловимые пажи графини, прошедшие у Бюсси хорошую школу по части передачи тайных любовных посланий. Прямолинейная и язвительная графиня писала письма Генриху под диктовку Екатерины-Марии.

— Неужели я, по-твоему, настолько глупа или неопытна, что не смогу ответить на любовное послание? — возмущалась Регина.

— Молчи и пиши, что я говорю. Я тебя знаю, опять съязвишь что-нибудь, а мужчины создания ранимые и обидчивые, пора бы тебе это усвоить. Думаешь, никто не замечает, как ты каждый раз насмешливо дотрагиваешься до носа, когда разговариваешь с герцогом Анжуйским?

— Я же не нарочно! Оно само получается. Я когда вижу его безобразный нос, мне сразу хочется проверить, всё ли в порядке с моим собственным.

— Не будь дурой. Да если ты хоть раз улыбнёшься ему так, как улыбаешься своему графу де Лоржу, этот младший Валуа ради тебя родную мать отравит.

— А что, неплохая идея…

— Не отвлекайся. Этот вариант мы оставим на будущее. На данный момент нам нужно крепко посадить на крючок Генриха. А это стреляный воробей. Он легко загорается, но может также легко остыть. Твоя задача — зацепить его так, чтобы он прикипел к тебе намертво, крепче, чем Марго к твоему брату. Валуа от злости всем семейством сойдут с ума. А потому мы будем играть. И ты будешь писать письма под мою диктовку. И будешь обещать ему райские кущи, и рассказывать сказки о своей трепетной любви, и будешь восхищаться его умом и храбростью и красотой, и будешь изображать нежное беспомощное создание.

— Ладно-ладно. Как скажешь. Но вот это я написать не могу. Это же полная чушь: "Сударь, я не смыкаю глаз, мечтая о встрече с Вами. Но жестокие обстоятельства и самое моё положение не позволяют мне принять Вашу любовь". Катрин, это же бред! Какие обстоятельства? Какое положение? Какая любовь, наконец?

— А ты чего хотела? Неужели же ты собиралась написать, что готова сию минуту упасть в его объятия, чтобы в его постели лишиться девственности и набраться необходимого опыта? Обстоятельства, милая моя, — это тот малозначительный факт, что он женат на Маргарите Валуа и за ним следят все ищейки старой паучихи. А твоё положение младшей сестры графа де Бюсси, прекрасной и непорочной невесты графа де Лоржа и союзницы Гизов тоже не особо располагает к любовным авантюрам с мятежным вождём гугенотов.

— Но я не могу писать подобную чушь!

— Ну знаешь ли, твои капризы кого угодно сведут с ума! Не хочешь — не пиши. И вообще, если бы с самого начала меня послушала, всё было бы гораздо проще. Шарлю Майенну хотя бы не надо писать никаких писем и устраивать из свидания с ним государственную тайну!

— О-о! Я знала, что ты всё к этому сведёшь! Нет уж, я сказала — Генрих, значит будет Генрих. Диктуй дальше. И не переживай за своего брата, он не бедствует из-за отсутствия женского внимания.

— Генрих тоже, если ты заметила. Фоссеза совсем уж неприлично вьётся вокруг него.

— Ну, эта везде успеет. Нашей Фоссезе равных нет. Из постели моего брата она перекочевала в объятья твоего, теперь решила перейти мне дорогу и прибрать к рукам Генриха. Чёрта с два!

— Тебе неплохо было бы кое-чему у неё поучится, дорогая.

— Это чему же? Непривередливости в делах любовных?

— Добродетель и непорочность — удел плебеек и законченных дурнушек, здесь я полностью согласна с Брантомом. С твоей красотой и знатным происхождением просто неприлично не иметь как минимум двух любовников. Над тобой в Лувре скоро смеяться начнут.

— Посмотрим, кто будет смеяться последним. Ладно, что там ты говорила про мою трепетную любовь?



Наконец, через неделю герцогиня де Монпасье решила, что король Наваррский созрел для решительных действий. Да и момент выпадал как нельзя более подходящий — королева-мать и Маргарита отправились в Клюнийское аббатство, король был занят со своими министрами обсуждением очередного мирного договора с гугенотами и подготовкой денежной реформы, так что притворившийся больным Генрих Наваррский остался без должного надзора и в кои-то веки был предоставлен самому себе.

В полдень верный слуга передал ему письмо с просьбой быть без четверти восемь в компании неболтливого друга на углу улиц Сент-Оноре и Астрюс. Никакой подписи не было, но с некоторых пор Генрих был хорошо знаком с быстрым, решительным почерком графини де Ренель, а уж её духи и подавно знал весь Лувр. Взрывная и пугающая смесь корицы, жасмина, сандала и еле уловимой, почти неопределяемой нотки вербены предваряла появление красавицы каждый раз, когда распахивались ворота дворца. Вдохнув этот запах со страниц письма, Генрих едва не расплакался от счастья. Он всегда был излишне впечатлительной натурой, а уж красота графини совсем свела его с ума. Но даже в самых дерзких мечтах он не думал о том, что победа его будет такой лёгкой и стремительной — о надменности девицы ходили легенды. Просьба прийти с другом прозрачно намекала на то, что графиня также будет не одна.

В условленном месте Генрих был уже за полтора часа до назначенного времени. С ним вместе ожидал появления дам его друг детства и по совместительству капитан его рейтаров Гийом де Вожерон, бедный, как все наваррские дворяне, дерзкий блондин с тёмными и непростительно длинными для мужчины ресницами. Битых два часа молодые люди изучали окрестности. Дамы, естественно, опаздывали. Гийом робко намекнул, не стал ли Генрих жертвой розыгрыша. Вероятнее всего, графиня сейчас вместе со своей закадычной подругой Монпасье находятся далеко от улицы Астрюс и смеются над гугенотами.

— Нет, это не в её духе, — уверенно отрезал Генрих, — Клермоны так не шутят. У них более утончённое чувство юмора. Не будь так нетерпелив, уважающая себя женщина всегда опаздывает на свидание.

Вместо ожидаемых красавиц со стороны Бурбонского дворца появились два молодых дворянина, довольно изысканно одетых. Они не спеша приближались к Генриху и Гийому и вскоре король Наваррский мог поклясться, что, судя по цветам одежды и перьям на беретах, это были два пажа из свиты графа Бюсси. Юноши подошли совсем близко и остановились на противоположной стороне улицы. При этом они самым наглым образом пялились на Генриха, о чём-то негромко переговаривались и явно смеялись над ним.

— Этого ещё не хватало! — прошипел Генрих своему другу, — не могли они, что ли, другого места найти. Да они в два счёта узнают графиню и тогда нам всем несдобровать: Бюсси нас в порошок сотрёт.

— Юноши, позвольте узнать, — обратился к пажам капитан, — с каких пор в Париже стало так мало улиц, что вы не можете сойти с места и прогуляться где-нибудь в другом конце города?

В ответ наглецы расхохотались пуще прежнего и даже не подумали уйти.

Вспыльчивый беарнец крикнул:

— Что вы себе позволяете, мальчишки! Извольте отвечать, когда к вам обращаются! Место в доме графа де Бюсси ещё не позволяет вам оскорблять своим поведением благородных дворян!

Он готов был уже преподать урок вежливости сорванцам, когда Гийом вдруг тоже прыснул от смеха и толкнул его под локоть:

— Посмотри внимательней, Генрих. Тебе не кажется знакомым лицо того пажа в чёрном берете с белым пером?

Генрих недоуменно взглянул на капитана, потом на смеющегося мальчишку. И остолбенел. С лица молодого пажа на него смотрели бездонные глаза графини. На другой стороне улицы стояли Регина де Ренель и Екатерина-Мария де Монпасье собственной персоной. В мальчишеских нарядах они были неотразимы. И если герцогиню выдавали неровные плечи, то её юная подруга в мужском колете и узких штанах пажа выглядела просто чудесно.

Не сговариваясь, оба дворянина перебежали дорогу и склонились в вежливом поклоне перед дамами. Герцогиня быстро огляделась по сторонам и топнула ногой:

— С ума сошли! Вы же нас сейчас выдадите с головой. Виданное ли дело, чтобы гугеноты раскланивались перед пажами графа де Бюсси. Да вас на смех подымут все, если узнают.

— Но, прекрасные дамы, чем вызван такой маскарад? — улыбался Генрих, не сводя глаз с Регины.

— Ну, во-первых, мы хотели бы остаться неузнанными. А во-вторых, — графиня лукаво посмотрела на подругу, но та была увлечена разглядыванием смущённого капитана, — нас с герцогиней всегда интересовало, что же вам, мужчинам, так нравится в трактирах. Мы там, разумеется, ни разу не были. Сами подумайте, как бы мы появились в каком-нибудь "Королевском льве"? При нашем положении это грандиозный скандал. Вы умоляли меня о встрече в своём письме, и я подумала, а почему бы нам не встретиться в трактире? Катрин эта идея понравилась и мы решили немного вас удивить.

— У вас это получилось блестяще, — с трудом выговорил Генрих.

Рыжеволосая авантюристка нравилась ему всё больше и больше.

— Кстати, а когда вы представите нам своего друга? — обронила Екатерина-Мария, не сводя томных глаз со златокудрого Гийома.

Генрих хитро улыбнулся, радуясь своему верному выбору:

— Это мой лучший друг капитан рейтаров Гийом де Вожерон.

Черноглазый юноша склонил голову, пряча под густым покрывалом ресниц смущение: слишком откровенным был взгляд знаменитой герцогини Монпасье. Регина тоже это заметила и тихонько толкнула подругу в бок, мол, держи себя в руках, мы не за этим сюда пришли.

— А вы уверены, что трактир — самое подходящее место для… — обычно острый на язык беарнец замялся, пытаясь подобрать подходящее название происходящему, но это уже было явно не любовное свидание.

— Генрих, ну что вам стоит исполнить один малюсенький женский каприз? Я хочу в трактир и я туда пойду. Неужели вы отпустите нас без сопровождения в заведение подобного рода?

Никто до сих не мог устоять перед чарующим взглядом её серых глаз и, разумеется, король Наваррский не стал исключением.

— Ну, хорошо. Куда пойдём, друзья? И как в случае чего мы будем вас называть, ведь мы встречаемся инкогнито, я правильно понимаю?

Подруги переглянулись: об этом они как-то не подумали в своих сумасшедших затеях. Поскольку для этой прогулки они раздели пажей графа де Бюсси, как сразу догадался Генрих, то и имена мальчиков они тут же присвоили себе. Итак, Регина на время стала Мишелем, а Екатерина-Мария перевоплотилась в Рауля.

Решено было идти в "Белый конь": во-первых, по словам братьев Гизов, там была самая лучшая кухня в Париже и самые весёлые попойки, а во-вторых, компания графа де Бюсси там никогда не появлялась. Четверка молодых дворян, решивших покутить в трактире, ни у кого не вызывала подозрений.

Ещё по пути к трактиру герцогиня, зная плачевное состояние наваррских кошельков, безапелляционно заявила, что за пирушку заплатят они с графиней. Генрих в ответ пожал плечами и тихонько толкнул попытавшегося возразить Гийома.

— Ничего, Генрих. Когда станете королём, отдадите все долги. В том числе и мне, — Регина слегка пожала руку неугодному зятю Медичи.

Он улыбнулся в ответ:

— Вы такая же фантазёрка, как и флорентиец Рене. Все только и делают, что пророчат мне французскую корону. Да меня не сегодня завтра либо отравят, либо упекут в тюрьму. Не думаю, что ваша подруга разделяет ваше мнение.

— О! Гизы спят и видят себя на престоле. Что ж, с недостатками любимых людей надо мириться. Хотя сегодня, я думаю, у герцогини совершенно другие планы, не имеющие никакого отношения к политике. Могу поспорить, что завтра ваш юный друг проснётся с набитым золотом кошельком и всеми привилегиями фаворита Монпасье.

— Вы считаете, что это у неё серьёзно?

— Я слишком хорошо знаю свою подругу. Ваш друг — это всерьёз и надолго, если только у него хватит ума не превратиться в любимую игрушку, а остаться полуночным господином в доме на улице Де Шом.

— А я? — чёрные глаза Генриха коварно заблестели.

— Что — вы? — Регина притворилась, что не поняла.

— Кем проснусь я?

Графиня покраснела, опустила ресницы, выдержала паузу, потом вскинула лукавые глаза:

— Королём.

Взрыв весёлого смеха за спиной заставил их оглянуться: Гийом рассказывал герцогине что-то явно неприличное, потому что Екатерина-Мария заливалась краской, но слушала с нескрываемым интересом и от души хохотала.

Когда в "Белый конь" вошла компания в составе двух прелестных пажей графа де Бюсси, небогатого дворянчика из провинции и щеголеватого горбоносого придворного, девушки из обслуги стайкой сбежались к их столу: у пажей Бюсси деньги водились в избытке, это знали все в Париже. И вот тут переодетые подруги показали себя во всём блеске. Они полностью перевоплотились в бесшабашных пажей и начали напропалую заигрывать с девушками. Всем известный дамский угодник и любимец горничных, служанок и белошвеек всего Парижа Генрих Наваррский сидел с открытым ртом: пышнотелая Анетта, близняшки Рози и Лили и ещё парочка симпатичных служанок из трактира обнимали и без конца осыпали поцелуями двух болтливых пажей. Гийом молча пил вино и тихо улыбался, слушая щебетанье девушек. Регина и Катрин разговаривали низкими голосами, причём у герцогини получалась великолепная хрипотца. Генрих поначалу не знал, что делать: ухаживать за девицами на глазах графини казалось ему непростительным. Но после пары кружек хорошего вина и он почувствовал себя, как рыба в воде.

Регина и Катрин пили наравне с мужчинами и быстро захмелели. Графиня, конечно же, не могла не отдать должное запеченному окороку и дичи. Гийом и Генрих, глядя на неё, тоже уплетали за обе щёки, а герцогиня развлекалась с белокурыми близняшками. Разговоры за столом становились всё оживлённее, смех всё громче. Два очаровательных юных и богатых пажа собрали вокруг себя всё женское население трактира. Со знанием дела они объясняли городским модницам, где лучше покупать румяна, какие духи в моде, какой цвет и какие кружева подойдут Рози и Лили и что нужно делать Маргарите, чтобы руки оставались нежными и бархатистыми. Две авантюристки предварительно набили карманы всякими безделушками и теперь одаривали служанок косынками, колечками, серёжками. Генрих одной рукой схватился за голову, другой за коленку Анетты и умирал от смеха.

— Из них вышли бы отличные парни, — тихонько шепнул ему Гийом, медленно, но верно влюблявшийся в герцогиню.

— Я, конечно, подозревал, что мы неплохо проведём время, но такого праздника я, честно говоря, не ожидал, — в тон ему ответил Генрих. — А вот насчет хороших парней… Я всё же предпочитаю женщин. Да и ты не упусти свой шанс: герцогиня для тебя подарок судьбы.

Гийом загадочно улыбнулся и опустил непроницаемые ресницы.

Герцогине в это время Лили предлагала уединиться до вечера в комнате на втором этаже. Регина, обнимая Рози, ослепительно улыбнулась и наступила под столом подруге на ногу. Катрин не успела найти выход из этой комической ситуации, когда чья-то тяжёлая рука с размаху опустилась на её плечо. Герцогиня от неожиданности подпрыгнула и снова села: в глазах сидящего напротив Гийома отражался неподдельный ужас. Герцогиня пнула подругу, они обе скосили глаза и обмерли: за их спинами стояли граф Луи де Бюсси собственной персоной (находящийся, как думала Регина, в Анжу), Робер де Шарантон, Бертран де Рошфор и, видимо, для полного счастья, к ним подходил Филипп Монтгомери. Судя по выражению их лиц, они собирались выкинуть из трактира захмелевшую четвёрку. Вот только Луи весьма заинтересовали два его мнимых пажа, которых он никак не мог опознать, хотя молокосос в лихо надвинутом набекрень берете даже со спины казался ему смутно знакомым.




Ну, кто мог знать, что Луи де Бюсси, озверевший в Анжу от тоски по Регине и окончательно убедившийся, что простым бегством ему не спастись, среди ночи сорвётся в Париж ради того только, чтобы увидеть снова любимое лицо, убедиться, что это не сон, что Она — есть, она ходит по земле и живёт в его доме. Вдохнуть запах её духов, коснуться её волос, услышать её смех. Потому что это и есть счастье…

Однако, когда в полдень Луи подъехал на взмыленном коне к дому, Регины там не оказалось. Зато среди разбросанных на туалетном столике в её комнате бумаг Луи случайно увидел черновик письма к Генриху Наваррскому. Ревность и ярость мгновенно ослепили его и в этот миг он даже не вспоминал о том, что сам до сегодняшнего дня был любовником Марго. То, что без герцогини де Монпасье тут не обошлось, сомнению не подвергалось. Регина, его возлюбленная и сестра, всё-таки оказалась втянутой в их опасные и не всегда чистые игры, и Луи не знал, на кого он больше был зол: на любвеобильного Генриха Наваррского, хитрую Екатерину-Марию или неосторожную Регину. Но одна мысль о том, что проклятый гугенот сейчас сжимает в своих объятиях восхитительное тело Регины, целует её, предаётся с ней любви, горящим обручем сжимала его голову. Луи согласен был уже собственными руками убить сестру и самому покончить с жизнью, лишь бы навсегда избавиться и от этой бешеной ревности, и от мук запретной страсти. Ничего не видя и не слыша от гудящей в крови ярости, Бюсси вновь вскочил на коня и помчался на улицу Де Шом. Но ни герцогини, ни Регины там не было. Перепуганные одним видом разъярённого графа, слуги клялись, что с утра не видели графиню де Ренель и понятия не имеют о том, куда ушла их госпожа.

Оставив дом Гизов, Бюсси метался по улицам Парижа в поисках сестры, пока его не остановили Филипп и Бертран. Удивлённые столь скорым возвращением Луи, они попытались узнать, что заставило его бросить губернаторство и примчаться в Париж и не письма ли Марго тому причиной. Луи угрюмо молчал и было в его взгляде что-то настолько непривычное и незнакомое, что-то, чего страшно было касаться и, судя по всему, не имеющее никакого отношения к любовнице, и потому Филипп мудро решил перевести разговор на другую, более безобидную тему и случайно проговорился про свою незабываемую попойку в "Белом коне" с герцогом Майенном, вскользь упомянув про очаровательных близняшек и изумительную кухню. Как и следовало ожидать, Бертран тут же решил освоить новую территорию, и Бюсси ухватился за эту спасительную идею, обещающую краткое забытье. Они разыскали Робера все вчетвером отправились в трактир, ставший в скором времени знаменитым.

Сначала они ничего подозрительного не заметили: в трактире было шумно, аппетитно пахло жареным мясом, горячей похлёбкой и свежевыпеченным хлебом. Миловидные девицы едва успевали подносить к столикам кувшины с вином. Судя по прилично одетой публике, звенящим на столе золотым и количеству поднимаемых кружек, вино здесь действительно подавали хорошее. Удивление вызывал только тот факт, что девицы, поставив на стол вино и закуски, даже на минуту не присели к друзьям. Мало того, они на них и не взглянули. Уж для кого как, а для Бюсси это было вновинку.

Тем более, что лицо Филиппа удивлённо вытянулось:

— Надо же, третьего дня они были намного приветливее!

— Подозреваю, вы с Майенном отбили им всю охоту флиртовать с дворянами, — хохотнул Бертран.

— Сдаётся мне, господа, — перебил его Робер, озадаченно глядя в сторону углового столика, где веселились особенно шумно, — мы зашли не в тот день. Все заняты обслуживанием вон того столика. И провалиться мне на месте, Бюсси, если это не ваши пажи увели к себе всех девиц.

Граф и Филипп одновременно посмотрели в угол и так же дружно помянули всех чертей: четверо юнцов собрали вокруг себя всех красоток и теперь вовсю их развлекали. Кстати, самую свежую зелень и лучшее вино тоже тащили к ним. Выглядела компания весьма живописно: молодой дворянин в надвинутой до бровей шляпе млел в объятьях роскошной брюнетки; трезвый и смущённый гугенот цедил вино из кружки и не сводил глаз с вошедшего в раж и уже охрипшего от громкого пения куплетов сомнительного содержания пажа, на котором повисли похожие друг на друга, как две капли, воды блондинки; ещё один паж, судя по одежде, тоже из свиты графа, восседал на коленях рыжей девицы с фигурой гренадера и что-то с умным видом объяснял ей, болтая ногами и восхищённо заглядывая девице в вырез платья. Видимо, они сидели здесь довольно давно и весьма неплохо проводили время. И всё бы ничего, если бы избалованная женским вниманием компания графа не почувствовала себя лишними на этом празднике жизни и если бы двое из юных гуляк не были пажами Бюсси (которых он, вдобавок ко всему, никак не мог опознать).

Решив до поры до времени не ввязываться в ссору, друзья отдали должное вину и еде. Но вино было не только хорошим, а ещё и крепким и вскоре ударило всем четверым в головы. Подняв полную до краёв кружку, Бюсси читал своё новое стихотворение, ставшее впоследствии гимном парижских бретёров:

Красиво жить, красиво умереть.

Не на постели — в битве безрассудной,

Проткнутым быть, но самому успеть

Удар хороший сделать обоюдно.

Как пламенная молния, сгореть

И насладиться вспышкою секундной.

Коль знатен ты — тебе оно не трудно:

Учись презреть страдания и смерть!

Коль дворянин славнейшего ты рода,

Перегореть велит тебе природа,

С лица земли исчезнуть в цвете лет,

Но люди вспомнят про твою отвагу:

Реликвиею сделается шпага,

Предметом поклоненья — твой колет.

Под впечатлением от этих слов закипела горячая южная кровь Робера:

— Бюсси, тебе не кажется, что господа за соседним столиком ведут себя чересчур шумно? Не пора ли тебе поставить на место своих пажей? Они могли бы тебя хоть поприветствовать, что ли, а то ведь сидят, пьют и в ус себе не дуют!

— Ага, и пусть девочками поделятся, — выразил общее мнение Бертран.

— Луи, ты нас слышишь? — спросил Филипп, видя, что граф, залпом выпивший всё содержимое кружки, озадаченно рассматривает пажей.

— Что? А…да, слышу. Я думаю. Вчера в этих щегольских беретах разгуливали Мишель и Рауль, но за столиками сейчас сидят точно не они. Я вообще не могу никого узнать. Хотя вон тот с носом подозрительно похож на Генриха Наваррского. Вот только что делают люди из моей свиты за одним столом с гугенотами?

— Бюсси, Варфоломеевская ночь, как верно заметила твоя сестра, позор для всех дворянских семей Франции. Неужели тебе не всё равно, какого вероисповедания приятели твоих мальчишек-пажей? — Филипп чувствовал, что назревавшая ссора добром не кончится, к тому же тоненький паж на коленях мощной девицы чем-то цеплял и удерживал его взгляд.

Луи нипочём бы не сознался, что тоже невольно ловит каждое движение захмелевшего мальчишки и ждал, когда же тот повернётся, чтобы можно было рассмотреть его лицо. Наконец, терпение графа лопнуло: им вовремя не заменили опустевший кувшин вина и "забыли" подать каплуна, поскольку всё внимание перетянула на себя шумная компания в углу. Подойдя к незнакомцам поближе, граф легонько похлопал по плечу одного из своих неопознанных пажей.

Екатерина-Мария внутренне обмерла, Регина же вообще ничего не успела сообразить, как её за шиворот стащили с колен Маргариты. Железную руку Бертрана она узнала сразу. Подруги в панике переглянулись.

— Что делать? — одними губами прошептала Регина.

Положение спас Гийом, который единственный из всей компании не успел захмелеть. Одним прыжком перемахнув через стол, он точно рассчитанным ударом в челюсть сбил с ног Бертрана, так что тот выпустил ворот графини и с грохотом завалился на пол.

— Беги, — цыкнул сквозь зубы гугенот, а сам бросился выручать герцогиню.

Регину не нужно было просить дважды. Ловко проскользнув между Робером и братом, она ринулась к выходу, но дорогу ей загородил Филипп. Клятвенно пообещав, что когда-нибудь она непременно припомнит это молодому графу, девушка шлёпнулась на пол, проехала на животе между ног растерявшегося дворянина, мгновенно вскочила на ноги, как кошка, и с такой скоростью вылетела из таверны, что только ветер засвистел в ушах. Вслед ей понеслись подбодряющие крики завсегдатаев кабачка, по достоинству оценивших ловкость мальчишки. Хотя столь постыдное бегство среди дворян редко поощрялось, но, по всему было видно, что бедняга спасал свою голову от неминуемой расправы. На одном дыхании проскочив несколько кварталов, Регина вынеслась к мастерской Магдалены и отсиживалась там в ожидании Катрин.

Тем временем в трактире началась спонтанная и непредсказуемая драка. Мощная Маргарита отпихнула графа от сжавшейся в комок Екатерины-Марии с такой силой, что Луи отлетел в сторону и приземлился спиной на чужой стол. В ярости он вскочил, путаясь в плаще и хватаясь за шпагу. Но не драться же было с бестолковой служанкой! Он снова попытался схватить мальчишку-пажа и надавать ему пощёчин, но тот уже во весь дух летел к дверям, припадая на правую ногу, а его отход прикрывали светловолосый гугенот, дерущийся, как дьявол, с Филиппом, и махающий во все стороны лавкой горбоносый дворянчик. Пронзительно визжа, белокурые близняшки повисли на бедном Бертране, не давая ему подняться с пола. "Господи, в первый раз вижу, чтобы два приличных с виду дворянина так постыдно сбежали с поля боя, а служанки с таким жаром дрались за них с громилой де Рошфором! Куда катится этот мир!" — подумал про себя Луи и бросился на помощь Роберу, которому об голову едва не сломали лавку.

— Бросьте эту табуретку и деритесь на шпагах, как человек чести! — бросил он в лицо горбоносому.

— Да ради Бога! — ответил тот и выхватил шпагу.

Едва они скрестили клинки, как Луи де Бюсси узнал в противнике Генриха Наваррского.

— Вы?! — не сдержал он изумлённого вскрика, — сударь, какого чёрта вы тут делаете?

— Граф, мы просто пили вино и мило проводили время. Я не собирался затевать с вами ссору, но если уж вам не терпится с кем-то подраться, то я всегда к вашим услугам.

— Я не хочу с вами драться. Кто бы из нас не пострадал, это будет слишком большим счастьем для некоторых людей. Только скажите, почему с вами оказались два моих пажа и кто из них именно?

Сочинять более-менее правдоподобную историю времени не было и Генрих, как всегда в таких случаях, сказал правду:

— Это были не ваши пажи. Мы были с женщинами. Надеюсь, вы не потребуете от меня разглашать их имена?

— Но… Но я же точно видел одежду моих пажей!

— А что, у ваших пажей нет знакомых дам, которые могли бы попросить на время их плащи и береты, чтобы остаться неузнанными? Я слишком дорожу репутацией этих женщин, граф, чтобы в подробностях вам всё объяснять.

— Что ж, судя по всему, произошло досадное недоразумение. Помогите мне лучше оттащить этих фурий от бедного Рошфора и пойдёмте разнимать де Лоржа и вашего храброго друга. Кстати, а как зовут эту героическую женщину, давшую мне такой отпор, я могу узнать?

Как и следовало ожидать, после улаженного недоразумения потасовка превратилась в дружескую попойку. Девицы из трактира недолго тосковали о сбежавших пажах и к полуночи весёлая компания уже не могла досчитаться одной из блондинистых близняшек и неугомонного Робера. Бертран с могучей Маргаритой мерились за столом силой рук, Генрих дремал, уткнувшись носом в знаменитую грудь Аннеты, Луи посреди зала отплясывал с оставшейся близняшкой под лихо взвизгивавшую скрипку. Понимающе переглянувшись, Гийом и Филипп тихонько выскользнули на улицу, пожали друг другу руку и разошлись: один в сторону улицы Гренель, другой, разумеется, к улице Де Шом.

Правда, результаты их вечерних прогулок были разными. Молодой гугенот провёл незабываемую ночь с герцогиней де Монпасье и вскоре его финансовые дела пошли в гору. Граф де Лорж простоял под окном любимой полтора часа, пока мелькнувшая тонкой тенью рука не погасила свечу на столе. Убедившись, что ангельский сон графини никто не потревожит, Филипп отправился домой.

Но всех последствий этой пирушки не мог предугадать никто…



Как ни маскировались под пажей Регина и Екатерина-Мария, как ни скрывали своё участие в потасовке и гугеноты, и друзья Бюсси, однако уже на другой день Генрих III знал все подробности. В полдень он примчался к королеве-матери. Он нервничал и гневался так сильно, что даже не мог поначалу ни слова выговорить, его трясло, красивое породистое лицо меняло цвет с бледно-серого на пунцово-красный и обратно. Увидев любимого сына в таком состоянии, Екатерина Медичи машинально потянулась за нюхательной солью.

— Дитя моё, Ваше Величество, что случилось?

Генрих в смятении бегал по кабинету и, отчаянно жестикулируя, пытался рассказать всё и сразу, в результате это невнятного потока слов и воплей королева-мать разобрала только три имени: Гизы, Анрио и Регина де Ренель. И ещё что-то про таверну и заговор. Наконец, властный голос матери и нюхательная соль привели короля в чувство, и упав на маленькую скамеечку у ног королевы-матери, он взахлёб начал рассказывать о новом заговоре против него.

— Вчера наш любезный зять Анрио, которому вы, матушка, в последнее время слишком многое стали прощать, был замечен в обществе графини де Ренель и герцогини де Монпасье в таверне "Белый конь". Позже к ним присоединился ещё один ваш любимчик — Бюсси со-товарищи. Надо сказать, они разыграли весьма правдоподобный спектакль. Для начала эти две интриганки переоделись пажами, и под видом тайного любовного свидания встретились с королём Наваррским и капитаном его рейтаров. Потом, якобы совершенно случайно, туда же пожаловали граф Бюсси, граф де Лорж и ещё пара-тройка дворян из той же компании. Сначала они затеяли безобразную драку с гугенотами, видимо, для того, чтобы их никто не заподозрил в заговоре, а потом вполне мирно продолжили попойку, и о чём уж шла речь во время этой дружеской пирушки, остаётся только догадываться!

— А догадаться легко. Одно присутствие Екатерины-Марии, этой гизовской змеи, говорит о многом. Видимо, Гизы решили сговориться с гугенотами и на деньги Испании устроить ещё один переворот в стране. А какие громкие слова о гугенотской заразе кричали на всех перекрёстках наши бравые лигисты! Тьфу! Я всегда знала, что эта их Лига так же продажна, как и сами Гизы.

— Гизы, Гизы, всегда Гизы! Я не могу больше слышать о них. Но почему вы, матушка, опять забыли о Бюсси? Мало того, что вы закрываете глаза на его шашни с Марго, так теперь ещё и позволите ему якшаться с Гизами и Генрихом Наваррским у нас под носом?

— Ах, сын мой, Бюсси неспособен на государственные заговоры. Это невыносимо дерзкий мальчишка. Да, дерётся на дуэлях и задирает юбки всем женщинам подряд. Да, он имеет огромное влияние на вашего брата Франсуа. Но разве Франсуа в последнее время был замешан в заговорах? Бюсси просто-напросто пошёл на поводу у своей сестры. Эта маленькая мерзавка графиня де Ренель с подачи своей подруги мутит воду.

— А вам не кажется, матушка, что у этой юной особы далеко идущие планы? Уж не примеряет ли она на себя королевскую корону? На пару с Гизами посадят на трон Анрио, избавятся от Марго и у Испании и Гизов будет очень удобный король, которым новая его жена, эта ведьма, способная свести с ума папу римского, будет вертеть как ей заблагорассудится?

— Генрих, бурная фантазия и пылкое воображение всегда мешали тебе. НИКОГДА Гизы не посадят на трон никого, кроме самих себя. Но вот в том, что они действительно что-то затеяли, я с тобой соглашусь. Пора нам принимать меры и разгонять эту компания, пока действительно не назрел очередной заговор.

— И что вы предлагаете?

— Анрио пора отправлять в Наварру. Загостился он в Париже.

Генрих всегда был любимцем матери. И она по праву гордилась им, ибо он более остальных детей был похож на своих итальянских предков и внешностью, и гибким острым умом, и властной хваткой, и умением ставить государственные интересы выше личных. Пожалуй, так ловко балансировать между гугенотами, Гизами и испанцами, при этом удерживая власть в раздираемой гражданскими войнами стране и умудряясь проводить реформы, никто другой не смог бы. И всё чаще Екатерине Медичи приходила в голову мысль, что если бы Гизы были верными союзниками Генриха, и Бюсси по-прежнему служил бы ему, а не Франсуа, и восхитительная графиня де Ренель была бы любовницей и отрадой короля, то правление этого её сына было бы высшим благом для Франции, и он, возможно, стал бы одним из величайших королей. Но — увы! — врагов у Генриха было гораздо больше, чем друзей и соратников. И рассчитывать он мог только на неё, свою мать.

— И пусть Марго тоже забирает с собой. Иначе она так и будет прятать под своей юбкой выходки своего любовника! — продолжал буйствовать Генрих.

— Успокойся, сын мой. Я сама прослежу за этим. Я поеду вместе с ними в Наварру. Погощу у зятя. Заодно прослежу, чтобы эти гугеноты не спелись с Гизами. Возьму с собой самых способных фрейлин и уж они-то смогут вытянуть из его дворян всё, что касается тайной переписки и военных планов, я своих девочек знаю.

— Все ваши девочки, мадам, вместе взятые не стоят одной графини де Ренель. Ни по красоте, ни — увы! — по силе влияния на мужчин.

— Генрих, ты мне не нравишься в последнее время, ибо я всё чаще слышу имя графини де Ренель из твоих уст. Уж не попался ли и ты на эту древнюю как мир наживку под названием "добродетельная красавица"? Я бы на твоём месте не ставила её в один ряд с принцессой Клевской. И пока я буду следить за Марго и её рогатым муженьком, ты должен заняться Бюсси и его сестрой. А точнее, Региной. Потому что Бюсси, как и все кобели в этом королевстве, возжелал эту сучку, забыв про то, что она ему сестра. Гизы нам пока не по зубам, но разбить их союз с графиней де Ренель мы пока ещё можем. Мне нужно подумать. Пусть позовут канцлера, а ты приходи после вечерней мессы. Будь я проклята, если не переиграю этих двух мерзавок!

Успокоившийся к тому времени Генрих с задумчивым видом посмотрел на мать и хищная усмешка скривила его губы:

— А знаете, матушка, у меня появились кое-какие виды на нашу графиню. Я знаю, как сломать её гордыню, спровоцировать Бюсси и выбить эту пару из колоды Гизов.

— Ну что ж, я полностью доверю твоей дальновидности, сынок. Лучшая защита — нападение. И помни: мягкосердечие королей — первая причина гибели государства.



Прощальное письмо Генриха Наваррского Регина перечитала два раза. Короткое и печальное, оно сначала вызвало в её душе грустное разочарование несбывшихся планов.

— Ну, что ты так расстраиваешься? — пожала плечами герцогиня. — Только не говори, что ты влюбилась в нашего беарнского принца.

— Почему бы и нет? Этот твой, с ресницами, однако запал тебе в душу, хоть и гугенот. А как относится ваша Лига к твоей интрижке с бравым капитаном рейтаров?

— Меня это мало интересует. Если честно, я сама от себя не ожидала. Но Гийом… он мне нужен.

— Ты влюбилась, Катрин. Опять на всю жизнь и смертельно? — на памяти Регины это было уже в третий раз.

— Нет. Это у меня ненадолго. Все эти гугеноты столь же скучны, сколь и бедны. Я вот ещё немножко, а потом всё. Надоест. Прогоню. Забуду.

А вот это признание дорого стоило хотя бы потому, что звучало впервые. Регина насторожилась: мимолётное увлечение подруги, кажется, было серьёзнее, чем она сама думала. "Этот, с ресницами" чем-то зацепил непостоянное сердце герцогини.

— Я не из-за Генриха, — пояснила Регина, — то есть из-за него тоже. Просто наша с тобой затея не удалась.

— Мы с тобой легко отделались, к твоему сведению. Наш с тобой поход в "Белого коня" имел неожиданное продолжение. Медичи быстренько додумали свою версию произошедшего. Никаких неопознанных пажей графа в трактире не было, никаких невинных попоек и тайных любовных свиданий, как ты понимаешь, тоже. На самом деле, оказывается, Генрих Наваррский и Чёрный ангел Гизов вместе со своими друзьями готовили свержение короля Франции Генриха III. Кстати, союз их образовался при непосредственном участии любовницы Генриха Наваррского графини де Ренель. Этот военно-политический совет охраняли крупные военные силы в составе графа де Бюсси и его дружков.

Регина задохнулась от возмущения:

— Да как ему такое в голову пришло! Я даже не любовница Генриха, какой уж тут государственный переворот!

Екатерина-Мария не сдержала смех:

— Тебя что больше всего разозлило? То, что тебя обвиняют в заговоре, или то, что ты не успела оправдать титул любовницы беарнца? А я ведь тебе сразу говорила, что лучшей пары, чем герцог Майенн тебе не найти.

— Не хо-чу! — капризно топнула ногой Регина и выбежала прочь.

Бессильная злость на саму себя, на Луи, на подругу, на хитроумных Медичи и осторожного Генриха Наваррского клокотала в груди разбуженным вулканом. Хлопнув дверью, она выскочила из дома Гизов и, сделав слугам знак следовать за ней, быстрым шагом направилась по улице Брак, нимало не заботясь о мгновенно перепачкавшихся в пыли и мусоре кружевных юбках и новых туфельках. Кто-то окликнул её, кого-то она ненароком толкнула, дорога плыла перед её глазами. Регина ускорила шаг и тут же споткнулась о вывернутый из земли камень. Пыль и мелкие камни стали стремительно приближаться к её лицу, но ещё стремительнее оказалось движение чьих-то сильных и надёжных рук.

Графиня вскинула глаза и даже не удивилась, увидев мудрую улыбку Филиппа. Она уже начинала привыкать к тому, что де Лорж всегда оказывался рядом в самые горькие и безнадёжные для неё минуты. Тепло его рук и безмолвная любовь, таившаяся где-то в уголках губ, на дне озёрно-синих глаз, и о которой она знала всегда, сейчас, в эту минуту вдруг опрокинули её куда-то в туманящиеся облака, так что у неё сладко закружилась голова и Регина ещё сильнее ухватилась за плечи Филиппа. Она знала, что в тот злополучный вечер единственными, кто ушёл из таверны без подружек, были Гийом, которого ждала герцогиня, и де Лорж, простоявший больше часа под её закрытым окном. "Ведь он любит меня ничуть не меньше, чем я Луи! — осенило, наконец, девушку. — Я никогда не буду счастлива без Луи и он никогда не будет моим. Филипп единственный ни в чём не повинен и страдает наравне со мной. Но ему-то всё это за что? Может, я смогу сделать счастливым хоть одного человека. Может, сама Судьба отвела меня от Генриха Наваррского и Шарля Майенна, потому что предназначен мне Филипп". И такое смятение отразилось в её взгляде, что всегда сдержанный граф забыл обо всём на свете. Он поднял Регину на руки и, усадив её в портшез, сам последовал за ней. Срывающимся от волнения голосом графиня велела слугам доставить её домой, на улицу Гренель. Едва портшез закачался в такт мерным шагам носильщиков, как Филиппа и Регину бросило друг к другу. Он сжимал в объятьях эти хрупкие плечи, о которых грезил столько дней и ночей. Выбившиеся на свободу волосы шёлковым, душистым полотном заструились в его руках, легли ему на грудь, и вот уже губы Регины так близко, почти касаются его лица, и нет сил удержаться, чтобы не выпить из них вечную отраву любви.

Они целовались, как сумасшедшие, и что-то бессвязно шептал Филипп, и что-то отвечала ему Регина, и его руки в исступлении мяли её нежные плечи и груди, а рот впивался в её губы, словно в спелое яблоко. Совершенно потерявший голову де Лорж уже расшнуровывал её корсет, а она дрожащими руками пыталась расстегнуть его колет, и в ответ на его вопросительное "Регина?" еле слышно ответила "Да", когда носилки, покачнувшись, остановились, и весёлые голоса назвали имя Регины де Ренель.

— Тысяча чертей! — яростно выругалась Регина и это богохульство, произнесенное её устами, мгновенно вернуло Филиппа на землю.

— Что случилось? — задыхаясь, спросил он.

Ответом ему был звонкий смех герцога д'Эпернона, любимца короля Генриха III, и голос Орильи, случайно встретивших носилки графини и не желающих упускать случая поухаживать за прекрасной сестрой своего злейшего врага. Не догадываясь о том, что происходит за шёлковыми занавесками носилок, они звали Регину, а бесцеремонный д'Эпернон даже попытался отодвинуть занавеску, сгорая от желания увидеть чудные глаза девушки. Весьма ощутимый удар узкой женской ладони заставил его отдернуть руку, ткань колыхнулась и из полумрака портшеза гневно сверкнули два осколка хрусталя.

— Сударь, вы позволяете себе непростительные вольности по отношению ко мне, — никогда ещё голос Регины не казался друзьям таким раздраженным.

— Но, госпожа графиня, я не думал… — хотел оправдаться герцог, но был довольно резко прерван графиней.

— А вам вообще не свойственно думать, как я заметила.

Юноша густо покраснел и собрался с духом, чтобы принести свои извинения и хоть как-то оправдаться в её глазах. К счастью застигнутой врасплох парочки, озарённое страстью лицо Регины затмевало в глазах мужчин белый свет, и потому они не обратили внимания на второй силуэт, просвечивавший через шёлк занавесок. Филипп и графиня лихорадочно пытались придумать хоть какой-то выход из своего нелепого положения. Присутствие графа в носилках Регины могли заметить в любую секунду, и уж тогда сразу бы бросился в глаза и яркий румянец её лица, и припухшие от страстных поцелуев губы, и расстёгнутый колет де Лоржа.

Орильи в это время бросился на защиту своего спутника, рассыпаясь в извинениях и комплиментах, но графиня по-прежнему сердито хмурила брови, тщетно надеясь, что её холодность отпугнёт незваных обожателей. Но пока что честь графини и дружба Филиппа с её братом висели на волоске, притом весьма тонком: ядовитый язык Орильи и редкая бестактность д'Эпернона были известны всему Парижу. Филипп уже схватился за шпагу, полный решимости заставить молчать обоих дворян, убив их на дуэли. Но Орильи по праву считался одним из лучших фехтовальщиков Европы и исход поединка грозил обернуться смертью самого де Лоржа, так что Регина решительно сжала его руку и сделала знак молчать, пока это было возможно. Положение было безвыходным и нужно было срочно что-то предпринимать, но обычно ясный ум Филиппа ещё туманился от счастья, свалившегося ему в руки в буквальном смысле слова, и неутолённого желания, а сама виновница всей этой истории была напугана непривычным для неё чувством, гораздо более сильным, чем то, которое она испытывала рядом с Шарлем де Майенном и Генрихом Наваррским. Пальцы их переплетённых и запутавшихся друг в друге рук дрожали, мысли сумбурно метались, и вот-вот грозила грянуть развязка, как сердце Регины, мчавшееся бешеным галопом, с разбегу остановилось, замерло, словно разучившись биться, а потом зашлось в судорожном биенье: из переулка Паради выехала шумная кавалькада всадников, освещённая, словно солнцем, присутствием графа де Бюсси.

— Луи! — не помня себя, звонко крикнула Регина.

Процессия тут же остановилась, Луи рванул поводья своего араба и через миг уже стоял перед Орильи и д'Эперноном, загораживая собой сестру. Ещё через миг их окружили Робер, Бертран и юные пажи графа. Ах! Как великолепен был в эти минуты Бюсси д'Амбуаз! Бледное, искусно выточенное лицо, рассыпавшиеся во время скачки тёмные кудри, горящие праведным гневом чёрные глаза — и всё это в оправе из пронзительно алого берета с белоснежным пером, бархатного белого колета и таких же штанов, и короткого, шитого золотом плаща из тяжёлого шёлка в цвет берета. Мгновенно распахнулись окна соседних домов и улица озарилась сиянием миловидных девичьих лиц в обрамлении белокурых, тёмно-каштановых и смоляных локонов. Граф де Бюсси недаром считался красивейшим мужчиной Парижа и соперничал в этом с герцогом Лотарингским.

— Что здесь происходит? — холодный голос графа требовал объяснений, но мужчинам уже было ясно, что каким бы ни был ответ Регины и д'Эпернона, все закончится только дуэлью.

Всё произошло так быстро, что графиня не успела никого остановить, просто не успела, да её никто и не слышал: мужчины увлеклись своей любимой игрой в смерть. Д'Эпернон, славившийся своей феноменальной трусостью, рассыпаясь в извинениях, чередующихся с дерзостями и угрозами, прикрываясь именем короля, умудрился улизнуть, оставив Орильи расхлёбывать кашу. Задиристый лютнист повел себя вызывающе, отпустив пару едких острот в адрес Робера, Бертрана и самого графа де Бюсси и, что было совсем уж непозволительно, осмелился задеть честь Регины, за что и был тут же вызван графом на дуэль. Впрочем, он мог и не блистать язвительностью, ибо в Париже того времени такие люди, как Бюсси, ввязывались в дуэль по любому пустяку. Даже если бы Орильи сказал, что ему просто не понравился цвет плаща Бюсси, дуэльный картель был бы обеспечен мгновенно.

Ни на секунду не отстав одна от другой, сверкнули на солнце выхваченные из ножен рапиры и даги. Регина с криком выскочила из портшеза, бросилась между соперниками, но Робер, особо не церемонясь, ухватил её за локоть, отобрал мелькнувший белой птицей платок, и прижал девушку к себе, чтобы не пыталась остановить поединок. Все предыдущие дуэли, а их было больше десятка, на которых Луи блистательно отстоял честь своей сестры, от неё скрывали с величайшими предосторожностями, и потому теперь Регина была не на шутку перепугана. Впервые на её глазах жизни брата угрожала опасность.

— Бога ради, уведите её кто-нибудь! — топнул ногой де Бюсси, и протестующую Регину увлёк в переулок Робер, осыпаемый угрозами и проклятиями девушки.

В это время Филиппу удалось под шумок выскользнуть из носилок графини со стороны, прикрываемой домами, благо в молчании вышколенных слуг Регины можно было не сомневаться, и незаметно смешаться с компанией, сопровождавшей графа. Честь Регины была спасена и можно было перевести дыхание и собраться с мыслями, обдумывая происшедшее. Он мало волновался за Луи — слишком часто ему приходилось видеть друга в бою и, в отличие от остальных, он не сомневался в его победе. Луи по мастерству, силе и ловкости не уступал лютнисту, а уж когда дело касалось его обожествляемой сестры, лучше было не становиться у него на пути. Вот только Регина этого не знала, и именно за неё де Лорж больше всего боялся сейчас.


Наверное, в самых страшных снах мне теперь будут сниться звон стали и сверкающие на солнце клинки, с которых срываются и летят мне в лицо капли крови.

Всё произошло так быстро, и я никого не сумела удержать. Руки Робера железной хваткой держали мои плечи, я вся потом была в синяках, и так дико было чувствовать его силу после жадных и одновременно робких поцелуев и прикосновений Филиппа. Но все воспоминания, чувства и ощущения мгновенно смыло волной животного страха за брата. В этот миг я впервые и навсегда поняла, как хрупка и коротка человеческая жизнь, как бессильна живая плоть в схватке с мёртвым металлом и какого ярко-красного цвета кровь на белом кружеве манжет.

Господи Боже мой, какой тщеславной дурой я была, когда с тайной гордостью узнавала об очередной дуэли между моими воздыхателями, как льстило это моему самолюбию! Глупый обычай, пустая блажь, кровавая забава придворных шутов — вот что такое ваши дуэли. И неужели это я всего лишь полчаса назад гордилась тем, что мой брат — неисправимый бретер и первая шпага Франции?! Ведь это из-за моей неосторожности, из-за моего нелепого кокетства и обыкновенной похоти Он сейчас подвергает опасности свою жизнь!

Неужели кто-то там, на небесах, допустит, чтобы холодное железо рвало и резало это сильное, гибкое тело, нежную кожу? Да вся кровь Варфоломеевской резни не смоет эту ослепительно алую каплю, выступившую из пореза на Его руке! Франсуаза постоянно упрекает меня, что я редко хожу к мессе, реже перешедших в католичество гугенотов. Да я вообще близко к церкви не подойду, если сейчас с Луи что-нибудь случится!

Святая Мария, Его колет уже промок от крови!!!


Как ни искусен был граф во владении шпагой, Орильи ему нимало не уступал, к тому же лютнисту не надо было каждую минуту думать о сестре. Луи лишь оцарапал своему противнику щеку и два раза задел плечо, а тот порезал ему левую кисть, выбивая дагу, и, завершая очередной парад, искусным рипостом глубоко ранил в грудь. Высвобождая искусным поворотом свой клинок из захвата даги Орильи, Луи резко развернул корпус и острая боль открывшейся раны трёхдневной давности довершила начатое лютнистом. Это было слишком даже для нечеловеческой выдержки Бюсси. Перед глазами у него поплыл розовый туман, в котором мелькала шпага Орильи и накатами появлялось откуда его остроносое, пунцовое от ярости лицо. Именно в это лицо и влетел изо всех сил кулак графа, в то время как правой рукой Луи чудом успел отвести рвущееся ему в грудь лезвие. Орильи ударился затылком о каменную стену и потерял сознание. Бюсси успел сделать два шага, прежде чем его подхватил Филипп, и только тогда позволил себе впасть в забытье. Громкий крик Регины уже не донёсся до его слуха.



Граф де Бюсси плыл по жаркому, плотно обступившему его воздуху и в огненном мареве чудилось ему то лицо матери, то покрытые пеной морды загнанных лошадей, то клубки змей в галереях Лувра. Иногда марево таяло и он на какие-то считанные мгновения оказывался в своей спальне и видел ярко-рыжие кудри и любимые светлые глаза. Бледное, уставшее лицо неземной красоты склонялось над ним и что-то шептали искусанные нежные губы. В одно из таких мгновений, на грани бреда и реальности, Луи безотчётно потянулся к этим губам и коснулся их своим обмётанным лихорадкой ртом. Боль и жар растворились в острой, болезненной вспышке счастья, когда его и её губы встретились, сошлись изгиб в изгиб, как осколки цветного стекла в витраже. То было прикосновение неба, грохот ангельских крыльев за спиной. Луи — и откуда только силы вдруг взялись! — здоровой рукой обхватил вздрогнувшие и тут же застывшие плечи и, не прерывая поцелуя, притянул эту пригрезившуюся мечту к своей груди. Он целовал свою Регину, борясь с наступающим бредом и огненными клубками боли в ранах. Целовал до крови на её губах, смешивая своё дыхание с её, слизывая капельки крови с тонкой беззащитной плоти, и обжигающие слёзы капали с её ресниц ему на лицо. Этот бесконечный, безумный поцелуй звал за собой из забытья и смерти туда, где сияли самые чистые в мире глаза, где тонкие пальцы трепетали на его разгорячённой коже, где желанные губы легко и радостно отвечали на поцелуй. Луи лишь на краткий миг оторвался от всего этого, чтобы глотнуть побольше воздуха и убедиться, что всё это происходит с ним наяву, как новая волна беспамятства и боли захлестнула его с такой силой, что он не мог сопротивляться и обессилено откинулся на подушки, уходя от Регины в тревожное красное марево.

Он пришёл в сознание только на третьи сутки и первым, что он увидел, было бледное, как-то в одночасье состарившееся лицо сестры, с которого смотрели на него прозрачные от слёз и бессонных ночей глаза. И от уголков этих глаз протянулись тонкие, почти незаметные морщинки. Первые морщинки у глаз, видевших свой восемнадцатый год.

— Регина, бедное дитя, я так тебя… — прошептал он, но невесомая рука её уже легла ему на губы.

— Тише, ради всего святого, не говори ничего, ты ещё слишком слаб, тебе нужен полный покой. Мой упрямый, мой бедный брат, ну почему ты ничего не сказал мне о том, что был ранен ещё до этой проклятой дуэли? Почему ты вообще ничего мне не говоришь?

Слёзы срывались одна за другой с её ресниц и падали ему на лоб, а он лишь скорбно целовал дрожащую ладонь девушки.

Уже потом, когда утомлённая Регина спала, свернувшись клубочком в его кресле, пришла Франсуаза и яростным шёпотом высказала графу всё, что о нём думала, а мнение её было весьма нелестным. В частности, Луи узнал о себе, что он себялюбивый, эгоистичный мальчишка, который никак не может повзрослеть и когда-нибудь погубит родную сестру своими выходками.

— Если бы был жив покойный граф, уж он бы вам втолковал, что волочиться за девицами, наряжаться, как невеста к алтарю, и драться, как молодой петух, ещё не значит быть де Бюсси. И видит Бог, если бы не заступничество маленькой графини, я бы уже давно взялась за вас всерьёз, безголовый вы мальчишка!

Закончив на этой многообещающей ноте, Франсуаза сердито развернулась, так что взлетели юбки, и ушла. Луи, молчавший всё это время не столько из-за того, что был слишком обессилен потерей крови, сколько из-за того, что признавал правоту кормилицы, повернул голову и посмотрел на спящую девушку. Вызывающе ослепительная красота её была сейчас так беззащитна и мимолётна, что у него защемило сердце. Впервые за все то время, что Регина жила в доме, у него мелькнула мысль, что так или иначе, но он единственный может принести ей несчастье. А главное, он никак не мог вспомнить, был ли тот обжигающий поцелуй порождением бреда или невозможной явью. Горько-солёный привкус крови и мёда женских губ долго бередил его душу.

Регина не отходила от постели раненого Луи две недели, не позволяя ему подниматься без разрешений врача. Как потом рассказывали Луи, она там же на улице перевязала его раны, изорвав на ленты свои юбки, под страхом смерти велела слугам нести носилки так, чтобы они единого разу не качнулись, а по прибытии домой созвала целый консилиум врачей, предоставив все полномочия флорентийцу Рене, причем Абруаз Паре был выставлен за дверь самым бесцеремонным образом, едва только заикнулся о кровопускании. Молодая графиня достаточно разбиралась в медицине для того, чтобы понимать всю нелепость этого совета, когда речь шла о раненом, потерявшем много крови. И если раньше граф уже на следующий день после дуэли отправлялся на свиданье, игнорируя запреты врачей и не обращая внимания на боль, то на этот раз его сестра встала намертво, да ещё Филипп в союзе с Екатериной-Марией выступили на её стороне, так что оказавшемуся в меньшинстве Бюсси оставалось только подчиниться. Но Бог свидетель, никогда Луи не думал, что будет с такой радостью изображать умирающего, лишь бы чувствовать руки Регины на своём теле, лишь бы её забота и любовь окружали его день и ночь, охраняли его сны и лечили раны.

Графиня за две недели ни разу не вышла из дома, боясь оставить брата даже на минутку, письма и подарки поклонников отсылались назад, новые платья лежали не примеренными в сундуках, цветы засыхали у дверей, и только Екатерина-Мария и Филипп были вхожи в эти дни в её кабинет. Через них она и узнавала дворцовые новости. К великой её радости, Орильи и д'Эпернон пострадали на дуэли от рук Филиппа и Шарля Майенна.

Два соперника, заложившие крепкий фундамент дружественных отношений в знаменитом теперь "Белом коне", столкнулись нос к носу в переулке Бресек.

Внимательно посмотрев на решительное лицо Шарля и его полувоенную экипировку, Филипп спросил:

— Орильи или д'Эпернон?

Шарль озадаченно поднял левую бровь:

— А что, есть разница?

— Есть. Орильи сегодня мой.

— Тогда не буду возражать. Я-то решил укоротить язык нашему главному королевскому сплетнику.

— Как вам это удалось, герцог? Он же у нас непревзойдённый мастер увиливать от выяснения отношений!

— А у меня талант ставить людей в безвыходное положение. Мне вчера показалось, что д'Эпернон хромает, грубо передразнивая мою сестру. Пришлось дать ему элементарного пинка. В присутствии Жуайеза. Ты ведь знаешь, как два этих фаворита цапаются перед спальней короля. Д'Эпернону не оставалось ничего другого, как потребовать удовлетворения. Может, теперь вы признаетесь, чем вам не угодил господин Орильи?

— Ну, задиристый норов нашего общего знакомого известен всем. Я просто назвал его последнюю песню пошлой и бездарной. Этого оказалось достаточно, чтобы он устроил скандал. В полдень мы дерёмся возле развалин Сен-Виктора.

— Да? Какое совпадение, мы тоже дерёмся возле развалин, только в три часа пополудни.

— Ну, Орильи хочет как можно скорее со мной рассчитаться, а д'Эпернон хочет пожить лишних три часа. Что ж, удачи тебе. Встретимся у графини вечером.

Герцог кивнул в ответ и они разошлись.

Вечером в доме Бюсси они наперебой рассказывали друг другу подробности своих дуэлей. Орильи, как и следовало ожидать, дрался, как черт, и несколько раз задел Филиппа, по словам последнего, совсем чуть-чуть: оцарапана рука и неглубокий порез над ключицей. Зато лютниста унесли без сознания слуги и теперь над ним колдовал Амбруаз Паре. Д'Эпернон пострадал меньше, поскольку привык ловко уворачиваться от ударов и никогда не лез на рожон. Получив не столь опасную, сколь обидную рану в филейную часть, он упал едва ли не замертво и громко стонал, пока его везли в портшезе домой. Майенн не получил ни одной царапины и сейчас смешно передразнивал стенания и гримасы королевского любимчика. Оба героя дня удостоились долгожданной награды и были расцелованы графиней в обе щёки и названы "храбрыми львами" и "верными рыцарями". Екатерина-Мария снисходительно улыбаясь качала головой, глядя на расцветших мужчин.




На пятнадцатый день Луи разрешили, наконец, самостоятельно подняться, и, накинув халат, он первым делом потянулся за шпагой и пистолетами. Графиня вздохнула, но промолчала, и вышла из комнаты. Вечером де Бюсси домой не вернулся.

Насмерть перепуганная Регина в сопровождении Филиппа поехала в Лувр, но и там не нашла брата. Её "успокоила" герцогиня де Монпасье, видевшая, как Луи садился в носилки прехорошенькой молодой вдовушки баронессы де Тентиньяк. Граф де Бюсси, едва оправившись от ран, пустился во все тяжкие. Домой он являлся в лучшем случае к обеду, если являлся вообще, мимо комнат Регины проходил на цыпочках, чтобы не попасться ей на глаза, встречая её в Лувре, отводил глаза и под любым предлогом исчезал, лишь бы не видеть немого укора в её взгляде, её бледного, измученного бессонницей и тревогами, лица. Филипп перестал с ним разговаривать, Екатерина-Мария отпускала ядовитые шпильки в его адрес, стоило ему наткнуться на неё в Лувре, младший Гиз так и напрашивался на дуэль.

Рождественские праздники, налетевшие на Париж как всегда красочным, шумным, искрящимся вихрем и заполонившие даже погружённый в тревожную, безмолвную тишину дом Бюсси. После того, как Филипп, Екатерина-Мария и мадам Беназет несколько раз открытым текстом высказали Луи, что это Рождество — первое после долгих лет, которое Регина встречает в кругу семьи и друзей, он спохватился, что не имеет права портить ей праздник.

А Регина, как оказалось, действительно ждала этот праздник. С детским восторгом, замиранием сердца и ожиданием чуда. И теперь веселилась от души вместе со всем Парижем. Праздничные мессы, уличные гуляния, фейерверки, шутихи, балы во дворце и сумасшедшие пляски и маскарады на городских площадях, тысячи зажжённых свечей и ломящиеся от яств столы. Вся эта шумная круговерть закружила Луи. Это было самым лучшим Рождеством и в его жизни тоже, потому что Регина, переодевшись горничной и заставив его тоже надеть одежду победнее, тащила его в ремесленный квартал и там Луи вместе с простолюдинами пил кислое вино, горланил разухабистые песни, отплясывал, не чуя под собою ног, с молоденькими прачками и служанками. Это было настолько непривычно, что Луи не мог даже сказать, нравилось ли ему всё это. Регина — та всюду была, как рыба в воде, она пила жизнь жадными глотками, захлёбываясь, обливаясь, шумно отфыркиваясь. Луи, вечный гурман, привык брать самое лучшее, с высокомерной ленцой, немножко рисуясь, немножко манерничая, словно пил хорошее вино из золотого кубка. Но в эти праздничные зимние недели, поначалу подыгрывая сестре, а потом, захваченный ревущим вокруг неё круговоротом необузданного веселья, окунувшись с головой в Её жизнь, Луи надышался пьяным воздухом настоящей свободы. Крылатая от рождения, Регина словно разрезала одним лёгким взмахом спутанные условностями и правилами его собственные крылья и теперь учила летать.

И Бюсси под утро приносил её, уставшую от танцев и игрищ, домой на руках, и в драке отбивал её у разгулявшихся студентов, а однажды вечером, захмелевший от вина и веселья, рассказывал ей, засыпающей у него на коленях, перед камином, длинную сказку, страшную и волшебную.

Но рождественская мистерия закончилась и Луи снова стало мерещиться лицо сестры, такое, каким он его увидел, выйдя из забытья. Тот поцелуй перевернул всю его жизнь, вывернул наизнанку душу и не было больше у него сил держать стену, отделявшую сестру от возлюблённой. Луи пытался убежать от самого себя, спрятаться в чужих постелях, забыться на дне бокала. Раньше это помогало. Но он ещё не знал, что отныне не сможет найти спасения нигде. И по утрам, после очередной бессонной ночи, проведенной у одной из своих многочисленных любовниц, Луи писал безумные, наполненные небесной нежностью и мучительной тоской стихи.

Одно из стихотворений, прочтённое им в пьяном угаре, было услышано друзьями.


Ты боль моя, но эту боль


Смогу ли променять на вечность наслажденья?


Смогу ли свою горькую любовь


Я позабыть хотя бы на мгновенье?


Смогу ли красоту твою сравнить


С земным цветком, с земною песней?


В подлунном мире ничего не может быть


Твоих прозрачных глаз прелестней.


Кто скажет, где спасенье мне найти


От мук, живущих в обожжённом сердце?


Куда мне, страннику, теперь идти?


Куда от красоты твоей мне деться?


Ведь если есть лекарство от такого яда,


Поверь, любовь моя, что мне оно не надо.

Стонало его измученное сердце и весь Париж был взбудоражен слухами о том, что не знающий поражений на любовном фронте Бюсси д'Амбуаз смертельно влюбился в роковую красавицу и, не находя взаимности, забрасывает её прекраснейшими стихами.

Сгорая от ревности, Франсуаза де Шамбе как-то умудрилась раздобыть черновик этого сонета и теперь, в обстановке строжайшей секретности, давала его почитать своим подружкам из "Летучего эскадрона", страшным шёпотом сообщая при этом, что всё это граф делает ради неё, потому что она в последнее время всерьез заинтересовалась его лучшим другом, загадочным графом де Лоржем. Две другие версии предполагали, что вдохновительницей Луи выступили Марго Наваррская, его бывшая любовница, перед умом и очарованием которой он преклонялся до сих пор, и, что казалось совсем уж невероятным и оттого более пикантным, — герцогиня де Монпасье, лучшая подруга юной Регины де Ренель.

Между тем истинная причина страданий повесы-графа совершенно забыла, что такое сон, ела только тогда, когда мадам Беназет стояла, что называется, над душой и кормила её буквально с ложечки. Екатерина-Мария не знала, как вытащить подругу в Лувр, при дворе уже поползли тревожные слухи о загадочной болезни неприступной красавицы, и связывали эту болезнь с отъездом Генриха Наваррского. Не меньше страдал и несчастный Филипп, не мысливший без неё жизни. Те несколько минут безумия в портшезе словно подменили его. Равнодушный обычно к плотским утехам и любовным похождениям своих друзей, теперь он сходил с ума от одного лишь воспоминания о поцелуях Регины. Он полюбил её с первого взгляда, едва лишь увидел её растерянное, умоляющее лицо, а теперь и вовсе увяз в ней без остатка. За компанию с ним исстрадался и ветреник Майенн, привязавшийся к девушке всей душой, чего раньше с ним не случалось.

Наконец, Екатерине-Марии надоело всё это и она выложила Регине всё, что думала по поводу её брата.

— Знаешь, если каждую выходку своего драгоценного брата, каждую его дуэль и каждую блажь ты будешь принимать так близко к сердцу, то умрёшь раньше времени. Или станешь старухой лет через пять. Неизвестно ещё, что хуже. Ах, граф де Бюсси не ночует дома! Ах, граф де Бюсси пропадает в кабаках и у любовниц! Ах, он страдает от любви и пишет душераздирающие сонеты! Ну и что?! Это в порядке вещей. Положение обязывает иметь пару-тройку любовниц. На дуэлях дерутся все дворяне без исключения. В трактирах устраивают пирушки все мужчины без исключения. И не только мужчины, кстати. Из-за чего тогда так страдать, я не понимаю?

Регина подняла измученные глаза:

— Я и сама не понимаю. Но ему плохо, я чувствую. И мне тоже плохо из-за этого. Он избегает меня. Он бежит из дома, как будто здесь бушует чума. Он перестал говорить со мной. На дуэлях он дерётся так, как будто ищет смерти.

— К твоему сведению, твой брат всегда был со странностями. Тебе пора бы уже привыкнуть к его замашкам. Спроси у мадам Беназет, сколько дней в году он появлялся дома в твоё отсутствие. Спроси у Филиппа, сколько поединков на его счету. Можешь даже узнать у флорентийца Рене, сколько раз он вытаскивал графа с того света. Список его любовниц и великих влюбленностей я могу тебе сама написать к вечеру. Если чернил в доме хватит.

— Не надо. Ничего уже не надо.

— Вот вместо того, чтобы оплакивать целыми днями своего непутёвого братца, ты бы лучше разобралась с Франсуазой де Шамбе.

Графиня насторожилась и приподнялась в кресле:

— А что?

— Да ничего. Просто наша красавица кричит на каждом углу, что граф де Бюсси раскаялся в своей неверности и мечтает вернуться в её объятья, но чувство вины не даёт ему покоя. К тому же Франсуаза теперь официальная фаворитка герцога Анжуйского и якобы остыла к недостойному её графу и запретила тревожить её. Это я тебе дословно пересказываю, сама лично вчера слышала в Лувре этот бред. Так вот, свои знаменитые сонеты граф посвящает исключительно ей и одно она вчера обнаружила на своём балконе вместе с букетом белых лилий. И предъявила черновик стихотворения. Хотелось бы знать, каким образом он у неё оказался.

— Что?! — скандальным голосом возопила Регина. — Она что себе позволяет? Воровка и сплетница! Это ей-то Луи будет посвящать стихи? О каких белых лилиях она там размечталась? Луи эти цветы терпеть не может, у него от них сыпь по всему лицу. У меня, наверное, такая же скоро будет от этой выскочки де Шамбе.

Графиня распахнула дверь в коридор и громко закричала:

— Франсуаза, принеси мне поесть! Немедленно и побольше! Да, и скажи Николетте, чтобы приготовила моё фисташковое платье и новые туфли. Я иду в Лувр.

Екатерина-Мария торжествующе смотрела на ожившую подругу. Если та собралась ехать в Лувр в карете и приказала нести лучшее платье, значит, она решила дать бой. Значит, жизнь продолжается.

Вечером во дворце было настоящее представление. Графиня де Ренель появилась во всём блеске своей красоты, сверкая улыбкой и драгоценностями, закутанная в меха баснословной цены, привезённые специально для неё из Московии. В сопровождении разряженного в пух и прах герцога Майенна. Герцогиня де Монпасье приехала чуть раньше вместе с Филиппом де Лоржем. Они должны были подстраховать Регину и Шарля в случае непредвиденного поворота событий. К тому же герцогиня ни за что не согласилась бы пропустить зрелище полного разгрома баронессы. Ещё один засекреченный участник тайного плана подруг — Гийом де Вожерон — незаметно затерялся среди пажей Майенна.

Франсуаза де Шамбе, одетая по последней моде, но явно переборщившая (даже по меркам Лувра) с декольте, флиртовала с герцогом Анжуйским и всем своим видом показывала свою роль при нём. На руках она держала подаренного герцогом горностая.

— Надо же, а я считала её неглупой женщиной, — Регина наклонилась к Шарлю Майенну.

— Что вы хотите, мой друг, обожание герцога и бездарные вирши Орильи испортят кого угодно. Пока баронесса считала себя скромной, но прекрасной провинциалкой, у неё были все шансы сравняться с вами и Дианой де Гиш. Но сейчас она возомнила себя некоронованной королевой Франции и вся её спесь выплыла наружу. Истинная красота и ум не живут рядом с тщеславием и жадностью.

— Мне это только на руку. Я вижу, де Вожерон теребит манжет. Нам пора.

Мило беседуя с Майенном, Регина величественно проплыла мимо герцога Анжуйского и его новой фаворитки. Младшего Валуа опахнуло дурманящим запахом вербены, он невольно повернулся вслед графине и… О чудо! Она оглянулась и обожгла его шальным откровенным взглядом. Франсуаза, конечно, заметила это и попыталась привлечь внимание герцога. Воспользовавшись тем, что её ручной горностай остался без присмотра, Гийом незаметно подменил ручного зверька на другого, предварительно напичканного каким-то снадобьем из арсенала герцогини Монпасье. Как потом сказала Екатерина-Мария, этот капитан рейтаров родился талантливым карманником и всегда заработает себе на хлеб и вино.

Оказавшись в руках надушенной очень резкими духами и нервной баронессы, зверёк мгновенно ощетинился и с яростью вцепился в полуоткрытую грудь Франсуазы. Дикий вопль любовницы герцога и её невероятные прыжки Лувр запомнил надолго. Масла в огонь подлила историческая фраза Регины, весьма обеспокоенной здоровьем баронессы, "Боже, зверёк бешеный!". Истошно крича и отбиваясь уже непонятно от кого руками и ногами, Франсуаза крутилась на одном месте и слёзы со слюной разлетались в разные стороны. Где-то в плохо освещённом углу зала всхлипывала от смеха герцогиня Монпасье, уткнувшись лицом в грудь невозмутимого де Лоржа. Маркиза д'О, стоявшая в нескольких шагах от них, открыла рот и теперь еле сдерживалась, чтобы не захлопать в ладоши от восторга: неприязнь к баронессе у неё не проходила со времён соперничества за благосклонность Бюсси.

С криком "Да помогите же ей кто-нибудь!" Регина схватила огромную вазу с левкоями и выплеснула воду вместе с цветами на беснующуюся баронессу. Обезумевший от страха зверёк кинулся прочь, лавируя между ногами переполошившихся придворных, а Франсуаза осталась стоять посреди зала и вода вперемешку с белилами, румянами, помадой и лепестками левкоев медленно стекала с её головы на пол. Из-под намокших волос смотрели в упор на графиню де Ренель горящие смертельной ненавистью зелёные глаза.

Первым не выдержал случившийся поблизости королевский шут господин Шико. Его раскатистый хохот словно прорвал плотину и несчастной баронессе пришлось до конца понять значение слова "посмешище". Она вышла из зала, чтобы никогда больше не появляться при дворе. Зато как был благодарен потом графине королевский ловчий, чьей семейной чести больше не угрожали похождения жены!

Оставшись без пары, герцог Анжуйский не терял времени даром. Откровенный взгляд Регины был понят им однозначно: графиня освобождала для себя место фаворитки. Луи, появившийся в Лувре уже затемно, узнал о конфузе, произошедшем с баронессой, от Филиппа.

— По моему, моя сестра задалась целью сжить со свету всех моих любовниц, — покачал головой граф.

— Что поделать, если они ей не нравятся.

— Ей нравится только герцогиня Монпасье. Мне теперь полагается за ней ухаживать? Кстати, а где сама виновница этого представления?

Филипп опустил разом потухшие глаза и буркнул:

— В зимнем саду гуляет с герцогом.

— С Майенном?

— Если бы. С Анжуйским.

У Луи кровь отхлынула от лица. Сколько усилий и изворотливости стоило ему обезопасить сестру от притязаний герцога, и вот теперь этот глупый мотылёк сам летит в огонь! Он опрометью бросился в сторону сада, крикнув на ходу де Лоржу:

— Ты-то куда смотрел! То с Майенном её поделить не можете, то преподносите на блюдечке этому животному!

Регина неспешно прогуливалась по аллее. Следом за ней, как привязанный, шагал Франсуа Анжуйский и что-то пылко и бурно объяснял ей. Графиня изредка отвечала ему, с явной ленцой в каждом жесте и безмятежностью в голосе. Герцог Анжуйский был ей неприятен, даже противен, как и всё семейство Валуа, но свою роль искусной соблазнительницы она играла блестяще. Какой-то азарт проснулся в ней, она хотела подчинить герцога своей воле и хотя бы здесь обыграть Луи. Она не собиралась становиться любовницей Анжу, но благодаря Катрин она знала много способов покорить мужчину без постели. В сгущавшихся сумерках её глаза сверкали нездешним огнём, голос обволакивал сознание несчастного Франсуа и он уже готов был служить ей, как преданный пёс, за один лишь взгляд, за одну рассеянную улыбку.

Луи де Бюсси наблюдал за этой странной парой и первобытная ярость глухой стеной поднималась в его душе. Тот поцелуй был всего лишь порождением болезни. Регина не любила его. Она не любила ни Филиппа, ни Майенна, ни тем более Анжу. Она никого не любила. Она, как и герцогиня Монпасье, играла людьми и чувствами. Видимо, две этих хитрых бестии решили положить Лувр к своим ногам и любой ценой заполучить королевство Французское в своё полное распоряжение. Интересно, кто будет следующей жертвой дьявольской красоты графини де Ренель? Король? Рене де Бираг? Кардинал Лотарингский? Кто бы ни правил страной, им будет править Регина. А брат, вечный авантюрист и дерзкий любовник, будет её только отвлекать от цели. Она будет безропотно выхаживать его после дуэлей, выбирать ему достойных любовниц, оберегать от яда, предательства и ударов в спину. И в конце концов возненавидит его. Это было бы для него страшнее смерти. Ему нужно было исчезнуть, хотя бы на время. Судя по всему, с герцогом Анжуйским и королевой-матерью его маленькая сестра блестяще справится сама. Школа Гизов не прошла для неё даром.

Обрывки их разговора долетали до чуткого слуха Луи. Несколько слов, надменно оброненных Региной заставили его насторожиться: сестра его, видимо, решила сыграть в слишком опасную игру.

— Видимо, Ваша светлость неверно истолковали моё желание.

— Но разве вы, моя прекрасная плутовка, не привели сегодня на глазах у всего двора доказательство того, что не намерены терпеть подле меня других женщин? О, не мучьте меня, графиня, признайтесь же, что вся эта проделка с горностаем — дело ваших нежных рук и двигала ими — о, позвольте мне ещё раз коснуться этих рук губами! — ревность?

Пока околдованный герцог осыпал поцелуями безвольно лежавшие на его ладони пальчики Регины, та капризным голосом пропела:

— Да, Ваша светлость, видеть рядом с вами другую женщину мне невыносимо больно. Но я хочу, чтобы вы поняли одну вещь: я не Франсуаза де Шамбе и титул вашей новой фаворитки к имени графини де Ренель де Клермон д'Амбуаз ничего не прибавит. К тому же я беспокоюсь за своего брата, вы ведь знаете, что он неисправимый бретёр, и то, что другие вполне справедливо сочли бы честью, для него станет лишь очередным поводом для дуэли.

— О, моя богиня, что вы хотите этим сказать? — тёмные глаза герцога испытующе смотрели на графиню.

Регина многозначительно улыбалась. Не опуская глаз.

— Неужели у вашего бедного раба нет никаких шансов на вашу благосклонность?

— Есть. Но вы же сами прекрасно знаете, что любовь графини де Клермон стоит гораздо больше, чем ласки какой-нибудь жены главного ловчего.

Обольстительная в своём коварстве улыбка играла на манящих нежно-розовых губах.

— Одно ваше слово, графиня, и у ваших ног будет всё, что вы пожелаете! — восторженно воскликнул герцог и раскрыл свои объятья.

Регина, звонко рассмеявшись, оттолкнула его и глаза её хищно сверкнули:

— Помилуйте, у моих ног и так оказывается всё, что я ни пожелаю. Моя любовь стоит… короны. Думаю, мне она будет больше к лицу, нежели Луизе де Водемон.

— Думаю, на месте моего венценосного брата ради вас я отправил бы бесплодную супругу в монастырь и сделал бы вас королевой, — голос герцога упал до шёпота и Луи едва мог слышать двух заговорщиков.

— А кто говорил о вашем брате? — Регина удивленно приподняла бровь, — насколько мне известно, он стал королём только благодаря расторопности своей матушки и верности моего брата. А ведь на тот момент все права на корону были у вас, Ваша светлость. Так что же мешает вам сейчас взять то, что должно было принадлежать вам?

Словно мифическая сирена, она пела своим грудным, волнующим голосом коварные и опасные песни и герцог уже полностью был в её власти. Он уже видел и корону на своей голове, и юную прекрасную королеву рядом с собой, неограниченную власть над страной и сладчайшее рабство в объятиях прекраснейшей женщины. Картины одна заманчивей другой плыли у него перед глазами. Губы Регины приблизились к его уху и её тёплое дыхание и запах её духов сводили с ума. И герцог уже знал, как всё на самом деле просто: страну раздирают гражданские войны, король бездетен и нелюбим народом, а с помощью Регины он сможет договориться с Гизами и Испанией, дать решительный бой гугенотам и на волне этой победы, избавившись под шумок от неудачливого брата и слишком умной матушки, стать королём. Графиня де Ренель требовала за свою любовь королевскую корону? Что ж, он с удовольствием наденет эту дорогую игрушку на её рыжие волосы. Тем более, что от такого украшения он и сам не откажется. Трон и Регина — владея этими сокровищами он станет счастливейшим из смертных.

Их спугнул шум, словно кто-то в двух шагах от них в ярости сломал ветку и швырнул её в темноту кустов. Регина, охнув, подхватила юбки и бросилась в глубину сада, растворившись среди деревьев. Застигнутый врасплох герцог, которому уже мерещились лица Рене де Бирага и королевских миньонов за каждым деревом, озирался по сторонам. Королевская кровь не позволяла трусливо сбежать, а инстинкт самосохранения требовал бежать без оглядки до самого Анжу.

Но из темноты навстречу ему шагнул Луи де Бюсси. Очень бледный и непривычно спокойный.

— Простите, что помешал вашей беседе, Ваша светлость. Но думаю, у вас ещё будет достаточно времени для разговоров с моей сестрой. У меня же дело, не терпящее отлагательств.

— Что случилось, мой верный Бюсси? — герцогу не сразу удалось справиться с предательской дрожью в голосе, выдававшей его недавний испуг.

— В последнее время некоторые особы, приближенные к трону, начали подвергать сомнению мою воинскую доблесть и дворянскую честь.

— Вы меня удивляете, граф. Неужели эти люди всё ещё живы?

— О, Ваша светлость, если бы эти клеветнические речи можно было закончить на честном поединке, разве стал бы я беспокоить вас и отнимать у вас время?

— Так за чем же дело стало? И кто во Франции может упрекнуть вас, храбрейшего их храбрых, в недостатке отваги?

— Кое-кто напомнил, что дворянин в чине полковника всё чаще избирает полем боя любовное ложе, в то время как в стране идёт война.

— Вы о чём, граф? Уж не эту ли мышиную возню во Фландрии вы называете войной?

— Не я. Для таких дел в Лувре есть миньоны, Ваша светлость.

— И чем я могу вам помочь?

— Отпустите меня на войну. Во Фландрию.

— О! Граф, мне вас будет не хватать в Париже. Да и не только мне. Но… вы правы. Несомненно, правы. Должен же кто-то показать, как нужно воевать, и подать пример этим… господам, приближенным к королевской особе. Если бы в нашей армии все полковники были такими же храбрыми и преданными Франции, как вы, мой друг, нам не пришлось бы защищать свои границы и терпеть испанцев, англичан и гугенотов.

— Это значит — да?

— Да. Езжайте и да пребудет с вами благословение Господне и милость Божией матери. Я же в свою очередь обещаю вам взять на себя все заботы о вашей юной сестре.

— Что ж, Ваша светлость, вы просто камень с моей души сняли. Теперь я могу уехать, не беспокоясь за честь и благополучие графини де Ренель.

— Я сейчас же напишу маршалу, а вы можете начинать собираться в дорогу.

— Благодарю, мой сюзерен.

Луи очень искусно сымитировал почтительный поклон и быстрым шагом удалился по направлению к воротам.

— Ну что ж, отъезд Бюсси лишь освободит мне дорогу в постель его сестры, — довольно мурлыкнул сам себе герцог.

Почему-то ему казалось, что сделать Регину королевой проще, чем иметь дело с её гордым и упрямым братом, словно задавшимся целью никого не подпускать к ней на пушечный выстрел.



Регина вернулась домой на час позже Бюсси. Её внимание привлёк свет, лившийся через приотворённую дверь из её кабинета. Размышляя, что же это такое там происходит, она открыла дверь и застала совершенно возмутительную картину: Луи устраивал форменный обыск в её личном кабинете. На полу валялись перевёрнутые ящики с бумагами, выпотрошенные шкатулки, распечатанные письма. Регина застыла на пороге соляным столбом. От изумления она не успела даже разозлиться. Словно почувствовав её присутствие, Луи обернулся, смерил её гневным взглядом с ног до головы и тоном Великого Инквизитора спросил:

— Может, ты не будешь понапрасну тратить своё и моё время и сама отдашь мне письма?

У Регины от такого заявления дар речи пропал.

— Письма от Гизов, — повторил Луи. — Немедленно дай сюда всю свою переписку с Гизами.

— А по какому праву? И вообще, что ты себе позволяешь? Это обыск, допрос?

— А ты предпочитаешь, чтобы в твоих вещах рылась тайная полиция, а тебя допрашивала святая инквизиция или королевский суд? Ты совсем с ума сошла? Ты хоть думаешь, с кем связалась?

— Да что происходит?! — растерянность сменилась раздражением и теперь Регина тоже орала, не понижая голоса и нимало не заботясь о том, что через минуту такого крика их скандал будет подслушивать вся обслуга в доме.

— Это я тебя должен спросить, что происходит! Я слышал весь твой сегодняшний разговор с Франсуа Анжуйским. Только законченная дура может говорить о таком в садах Лувра. И только дура может позволить Гизам втянуть себя в подобную интригу!

— Это не твоё дело!

— Это моё дело. Раз это касается тебя, это касается и всей семьи. Да как ты вообще додумалась играть в такие игры с герцогом Анжуйским? Это тебя герцогиня Монпасье надоумила? Ты что, не понимаешь, что ты сейчас делаешь за них всю грязную работу, а потом, когда всё выплывет наружу — а оно так и будет, поверь мне, — Гизы опять выйдут сухими из воды, а тебе в лучшем случае придётся бежать из страны. Если повезёт.

— Нет никакой интриги, — выделяя каждое слово, отчеканила твёрдым голосом Регина, — это всё бред твоего больного воображения.

— Ну хватит! Довольно делать из меня дурака! Отдай мне письма.

— Нет никаких писем. Если ты ничего не смог найти, почему ты решил, что люди канцлера что-то найдут? И почему ты упорно не веришь тому, что искать просто-напросто НЕЧЕГО!

— Регина! Я переверну весь дом, расколочу все твои шкатулки и на нитки разберу все твои наряды, но найду доказательства заговора.

— О! Да в вас, Ваше сиятельство, пропадает талант шпиона!

— Ты можешь говорить, что угодно, но я не позволю, чтобы в моём доме плели свои интриги Гизы и их приспешники.

— Ах, в твоём доме! Как я могла забыть! Я не имею права ни принимать своих гостей в этих стенах, ни писать письма в предоставленных мне апартаментах на предоставленной мне бумаге. Конечно, я ведь здесь не хозяйка. Я не властвую над собой. У меня нет и не было никогда ничего своего, даже и мыслей, и чувств, и желаний своих быть не должно!

— Ну, видимо, по этой причине ты и собралась стать хозяйкой всей Франции и властвовать надо всеми.

— А почему бы и нет? Стать законной супругой французского короля, по-моему, гораздо благороднее и более соответствует имени Клермонов, чем быть всего-навсего любовником королевы шлюх Маргариты Наваррской! Вот мне интересно, на большее у тебя не хватило ума, храбрости или честолюбия? Ха, и этот человек ещё взялся учить меня жизни!

— Если бы ты могла сейчас слышать себя со стороны, ты бы пришла в ужас!

— Какого чёрта, в конце концов! По какому праву ты диктуешь мне, как жить и что делать, с кем дружить и о чём мечтать?

— Регина, мне что, на колени перед тобой встать и слёзно умолять тебя не совать нос в змеиное логово Медичи и не играть на стороне Гизов? Если потребуется, я встану на колени, я буду умолять тебя, я буду унижаться, пока ты не поймёшь, что всё это я делаю ради тебя самой! Регина, зачем тебе всё это?

— А зачем ты связался с Маргаритой Валуа? Зачем ты постоянно дерёшься на дуэлях? Зачем непрестанно настраиваешь против себя короля и старую королеву-мать?

— Не спорю, я не лучший пример для подражания. Но примерять на свою голову корону Франции — это уже выходит за пределы здравого смысла.

— Не лезь в мою жизнь! Ты делаешь всё, что тебе заблагорассудиться, не спрашивая ничьего совета и нимало не интересуясь, что я обо всём этом думаю. Тебя десять лет не волновала моя персона, а сейчас ты вдруг начал изображать из себя заботливого брата и ответственного опекуна. Если я не хозяйка сама себе и лишь гостья в этом доме, то, может, мне лучше вообще переехать к Гизам и хотя бы там ты оставишь меня в покое?

Луи отшатнулся назад и скривил губы в холодной, горькой усмешке:

— Ну зачем же? Уж если я помешал твоим грандиозным замыслам, то, может, лучше мне покинуть этот дом? Что ж, дорогая моя сестра, будь по-твоему. Я оставлю тебя и не буду больше докучать своей опекой. Ты значительно сократила сцену трепетного расставания и предоставила мне ещё один веский повод для отъезда.

Он отодвинул её с дороги и взялся за дверную ручку. Регина, даже сквозь пелену слепой ярости осознавшая, что он уезжает, вскрикнула и вцепилась изо всех в его одежды:

— Расставания? Отъезда? Куда ты уезжаешь? Куда?!

— Во Фландрию, — спокойно обронил Луи, безуспешно пытаясь освободить колет из судорожно сжатых женских пальцев.

— Но там война!

— Если ты немного отвлечёшься от придворных интриг, то сможешь вспомнить, что твой брат всё-таки состоит в чине полковника. И во время военных действий обязан находиться на поле сражения.

— Нет!

От этого душераздирающего, дикого крика у Луи сердце похолодело. Со времён Варфоломеевской ночи он не слышал такого страха в женском голосе. Тем более, в голосе сестры.

Забыв всё, что только что наговорила ему, все разговоры с Екатериной-Марией, все обещания, данные Генриху Наваррскому и герцогу Анжуйскому, забыв всё на свете, Регина упала на колени, цепляясь дрожащими руками за одежду брата и не сдерживая рыданий:

— Нет! Не уезжай! Только не во Фландрию! Неужели во Франции нет других полковников? Почему ты? Я умоляю тебя, я заклинаю всем, что есть святого в этом мире, не уезжай! Прошу тебя, не езди на эту дурацкую войну. Все и так знают, что ты храбрый, что ты лучший воин, никому уже ничего не надо доказывать! Я буду хорошей, я буду послушной, какой захочешь буду, только не уезжай на войну! Я отдам тебе все письма, я никуда ни во что не буду влезать, я перестану общаться с Гизами и буду во всём тебе покорной, ты можешь делать всё, что угодно, но только не надо никакой войны! Луи!

— Минуту назад я готов был встать перед тобой на колени ради того только, чтобы ты услышала меня и одумалась. Но ты продолжала лгать, глядя мне в глаза. И если тебя может остановить только угроза моей жизни, значит, мне придётся поставить её на кон. Может, пока я буду воевать, ты найдёшь время подумать и решить, чего хочешь ты от жизни. И от меня.

— Луи, прости меня, пожалуйста! Во имя неба, во имя господа бога, прости меня!

— Ну вот. Первый раз я услышал из твоих уст хоть что-то, напоминающее молитву, — усмехнулся Луи.

Эта женщина причинила ему за несколько кратких месяцев столько боли, сколько не смогли причинить все его бывшие любовницы и возлюбленные вместе взятые за всю его бурную жизнь. И этой своей слабости, этой незащищённости перед ней Луи не мог сейчас ей простить. И в ответ безжалостно бичевал её открытое, истекающее кровью сердце.

— Встаньте, графиня. Такую сцену может позволить себе дочка ростовщика или провинциальная, набитая романтическими бреднями девица, но никак не женщина из рода де Клермон. Прекратите цепляться за меня и извольте вести себя подобающим образом. Иначе на ваши крики скоро сбежится вся прислуга.

Регина не слышала ни одного его слова, она продолжала плакать и что-то отчаянно шептать сквозь слёзы, беспомощно обнимая его колени. Луи, понимая, что ещё минута этих слёз и жалких просьб — и он сдастся, опять пойдёт на поводу у своей любви, — раздражённо расцепил тонкие, дрожащие руки сестры и оттолкнул её от себя.

— Прекрати, я сказал. Это становится просто нелепым. У меня приказ герцога следовать в армию и твои слёзы и сопли, слава богу, пока ещё не важнее интересов государства.

Он надменно поднял голову и вышел, оставив Регину безутешно плакать от страха и отчаяния. Он уходил, не оглядываясь — знал, что сил не хватит оторваться от любимого лица.

На рассвете он уехал. Не прощаясь, ни слова больше не сказав Регине, как будто не то что ночной ссоры, а и самой девушки не было в помине. Он не видел, как тонкая тень прижалась к окну, как с каждым ударом копыта его коня о пыльную дорогу всё сильнее бледнело лицо в окне, как, наконец, выбежала из дома Регина, и когда он свернул в переулок, она медленно осела на ступени, привалившись спиной к дверям опустевшего, в один миг опостылевшего дома. Регина больше не знала, для чего жить. Так у дверей её и нашёл Филипп, на руках принес её в дом, и только в его объятьях отпустила её странная и страшная немота и графиня забилась в истерическом припадке, который прекратился только после того, как примчавшаяся Екатерина-Мария напоила подругу какой-то настойкой. С отъездом Луи жизнь в доме на улице Гренель остановилась. Выплакавшись и выкричавшись в истерике, Регина застыла, словно в заколдованном сне, и некому было её разбудить. Все попытки Филиппа вывести её из этого состояния ни к чему не приводили.

Во Фландрию полетели бесконечные, отчаянные письма, полные такой трепетной любви и нежности, такой робкой надежды на прощение, что порой Луи не мог их дочитать до конца: так перехватывало дыхание и он не знал, что делать.


Этот дом, куда так стремилась душа моя пятнадцать лет, дом, который снился мне в детстве, и где надеялась я обрести покой и счастье, — этот дом стал для меня пустым и холодным, потому что Ты его покинул. Здесь больше не отражается в зеркалах Твоё лицо, здесь огонь свечей не дрожит от Твоего дыхания. Я смотрю каждый вечер на накрытый к ужину стол и не могу понять, почему слуги поставили один прибор — разум отказывается воспринимать Твоё отсутствие в этом доме. Я пью вино — не чувствую его вкус, я ем яблоки — не чувствую их сладость, опускаю руки в розовую воду — не чувствую её аромат. Мне всё время кажется, что стены медленно, незаметно для остальных, сдвигаются и с каждым днём в доме становится всё теснее, потолки всё ближе к полу и меня скоро не будет, меня раздавит камень этих мёртвых стен.

Слёзы Франсуазы, уговоры Катрин, доброта Филиппа — мне всё безразлично. Жизнь идет мимо, даже не затрагивая меня своими одеяниями. Шум города, смех детей, песни девушек, крики торговцев, ароматы цветов и вонь нечистот, яркое разноцветье нарядов и блеск драгоценностей — всё слилось в одно тёмно-серое плывущее и гудящее пятно, которое скоро сведёт меня с ума. И эта проклятая луна волком воет по ночам в моём окне!

Почему Ты так жестоко наказываешь меня? Почему Ты покинул меня? Родной дом, в котором больше нет Тебя, который жив только воспоминаниями о Тебе, стал для меня большей тюрьмой, чем обитель урсулинок!


Таких писем ему не писала даже Маргарита. И липкий, холодный страх, что Регина тоже любит его совсем не сестринской любовью, заползал в душу. Этот страх был сильнее радости взаимной любви — разделённая кровосмесительная страсть была смертным приговором для обоих. Шли дни за днями, превращаясь в недели, в месяцы, а письма Регины оставались без ответа. Луи успокаивал себя, справедливо полагая, что пока Регина дрожит от страха за него, ей будет не до интриг вокруг короны.

Но она словно наяву слышала те слова, которые Луи боялся произнести вслух и доверял лишь бумаге, а потом сжигал исписанные вкривь и вкось листы и, как одержимый, искал погибели на войне.


…Закрывая глаза, я каждый раз вижу Тебя, сестра моя, беда моя Регина; слышу Твой беззаботный смех, разбегающийся по дому, как топот детских ножек. Ты только что проснулась, и нежный румянец сна светится сквозь твою прозрачную кожу. Чуть припухшие тонкие веки, ещё дремлющие ресницы, в которых притаилась ночь, лукавые и страстные губы… Я вижу это всё так ясно, как будто Ты сейчас стоишь передо мной.

Ты стряхиваешь с рук воду и прохладные, пахнущие розами капли летят мне в лицо, и Ты заливаешься смехом, и на кончике носа у Тебя прилип розовый лепесток. Солнечные лучи играют в прятки среди Твоих медно-огненных локонов и Ты несёшь на себе и с собой эти яркие, ослепительные искры. Ты стремительно взлетаешь по лестнице и сквозь кружева нижних юбок то и дело мелькают изумрудно-зелёные туфельки и тонкие щиколотки с беззащитно выступающими, почти птичьими косточками. Однажды мне было даровано счастье обувать эти маленькие ножки и если б Ты знала, с каким благоговением держал я в руке атласные белые башмачки! Как замирало моё сердце, когда я касался Твоих узких ступней!

Твои длинные, безупречно прекрасные руки легко скользят по перилам, а я не могу забыть, как бережно и нежно плыли они по моему окровавленному телу, когда я почти умирал от ран в Твоих объятьях. Но разве мог я умереть, пока рядом была Ты? Разве мог я предпочесть всех ангелов небесных Твоей красоте?

Иногда мне начинает казаться, что я забыл Твой голос, что почти не помню Твоего лица. Но всё равно — помню тепло Твоих рук, Твоё дыхание на своей коже и что-то ещё, что ускользает утром, едва лишь закончится ночное колдовство Твоей души.



Первой не выдержала, как всегда, Екатерина-Мария. Утром накануне начала пасхальных торжеств она ворвалась в спальню Регины, молчком выдернула её из постели, сунула ей в руки что-то изумрудно-зелёное и, бросив коротко "Одевайся, я жду внизу", так же стремительно вышла. Регина пожала плечами, однако оцепенение, овладевшее ею после отъезда Луи, уступило место неистребимому женскому любопытству, и через полчаса она уже спускалась по лестнице, облачённая в роскошное бархатное платье для охоты, специально заказанное для неё герцогиней у их общего портного. У крыльца её ждали подруга и де Лорж с двумя пажами и слугой, все верхом на тонконогих гнедых конях. Любимец Регины молчаливый Никола держал под уздцы маленькую светло-серую арабскую кобылку Луи — подарок самой Маргариты Наваррской. Графиня вопросительно посмотрела на друзей, но герцогиня, не говоря ни слова, чуть тронула поводья своей Ласточки и вся кавалькада вслед за ней устремилась вдоль улицы, не дожидаясь, пока Регина присоединится к ним. Графине не оставалось ничего другого, как вскочить в седло и догонять их, не задавая лишних вопросов.



Загрузка...