Рождество на побережье

Брейкер и Алекс

«Холодною зимою»

Брейкер

— Детка, что это, черт возьми, такое? — спросил я, входя в дом после двухдневного отсутствия на работе, отчаянно нуждаясь в своей постели, своей женщине и чем-нибудь съестном, что не было бы в бумажном гребаном пакете.

— Что? Ты сказал украсить дом, пока тебя не будет, — сказала Алекс, пожимая плечами, закрывая ноутбук, вытягивая длинные ноги и пытаясь встать с дивана.

Пытаясь.

Будучи тощей и маленькой, вроде нее с огромным животом, затрудняло ей большинство движений. И была смешной для меня. Хотя после того, как мне в голову в последний раз бросили пульт дистанционного управления, когда я смеялся над ее попыткой встать с кресла в доме мамы Пейна, я научился смеяться про себя. Даже когда ее ноги болтались в воздухе, и это было чертовски забавно.

Потому что, ну, Алекс было легко вывести из себя в обычный день. Беременная, гормональная Алекс была на грани психоза, и не было ничего плохого в том, чтобы иногда бояться за свою жизнь по ночам, когда я, по-видимому, дышал слишком громко, чтобы она могла спать.

Алекс не была счастливой, сияющей, гнездящейся беременной женщиной.

Она была угрюмым беспорядком, который отказался от штанов, так как она не могла нормально наклониться вперед, чтобы подтянуть их, и она не какая-то гребаная гимнастка, которая может прогибаться назад, чтобы поднять их над задницей, я мудро не упомянул, что ей каким-то образом удалось надеть трусики, и которая довела свою обычную сидячую жизнь до крайности теперь, когда у нее было оправдание.

И, черт возьми, я слышал то, что я сделал с ней, помешало ей держать компьютер на коленях, как будто ей нужно было работать.

Я потратил часы на поиски идеального столика для ноутбука на колесиках, который она могла бы расположить над животом примерно через неделю после этого нытья, когда оно появилось.

— Да, Алекс, но это не то дерево.

На самом деле это была цепочка зеленых огоньков, перекрученных на стене в форме дерева и удерживаемых на месте золотыми кнопками. Она также вырезала кусок бумаги для принтера и покрасила его в желтый цвет для звезды.

В то время как настоящая искусственная елка стояла рядом с камином, куда я ее притащил и поставил для нее рядом с пластиковым контейнером, полным гирлянд и украшений.

Вряд ли это было наше первое рождественское родео. Она знала, как проходит украшение елки. Обычно мы делали это вместе. И под «вместе» я подразумеваю, что я делал большую часть этого, в то время как она утверждала, что у меня были слепые пятна или слишком много украшений в одном месте. Но по какой-то причине это был чертовски сумасшедший декабрь с работой, и мне нужно было уехать из города на дольше, чем мне хотелось. Особенно когда дома находится беременная женщина на большом сроке беременности.

Но именно по этой причине я тоже это сделал.

Она не родит еще полтора месяца.

Когда родится ребенок, я хотел взять отпуск на добрых шесть месяцев, чтобы помочь ей. Для этого мне нужно было выполнить как можно больше работ до его рождения, чтобы я мог отложить деньги, чтобы продержаться все это время.

Этой последней работы было достаточно, чтобы дать нам от восьми до десяти месяцев без работы без того, чтобы я прикасался к нашим сбережениям, если бы они мне понадобились.

И это заставило меня уехать из города на выходные, когда мы (точнее я) обычно украшали дом.

— Послушай сюда, — сказала она, наконец встав, положив руки на поясницу и наклонившись назад, чтобы немного растянуть ее. — Я включила эти чертовы огни и села на пол, чтобы проверить их все и всё остальное. А потом мне пришлось, блядь, по-крабьи вернуться к дивану, чтобы получить какой-нибудь рычаг, чтобы подняться с пола. После этого я сдалась.

— Знаешь, что я думаю? — спросил я, двигаясь к ней, мои руки оказались у нее за спиной, чтобы убрать ее руки, чтобы я мог сам размять ее, что всегда заставляло ее издавать этот чертовски горячий мурлыкающий звук.

— У меня такое чувство, что я не хочу знать, — правильно догадалась она.

— Я думаю, что твоя задница просто ленива, — сказал я ей, заставляя ее попытаться отпрянуть и отстраниться, но мои руки держали ее слишком крепко, так что все, что она смогла сделать, это бросить на меня взгляд и скрестить руки на верхней части живота. — Давай, признай это. Может быть, дерево требовало слишком многого. Но чулки точно не требовали сидеть на полу. Или венок для входной двери.

— Я не могу пить кофе, Брейкер. Кофе. Нектар богов. Вещество, которое составляет две трети моего кровотока. То, что поднимает меня с постели по утрам. Я не могу этого допустить. Вообще не могу. И, вдобавок ко всему, я не могу спать, когда тебя нет.

— Со мной ты тоже не можешь спать здесь, — напомнил я ей, даже если мне, возможно, слишком нравилось, что ей нравилось не спать со мной рядом. — Потому что я слишком громко дышу. И занимаю слишком много места на кровати.

— И слишком жаркий, — добавила она. — Ты не можешь забыть это. Ты слишком чертовски горячий. Это все равно что спать рядом с печью.

— Верно. Мне тоже слишком жарко.

— Да, но я бы предпочла не спать с тобой здесь, — при этих словах ее руки разжались, ее ладони скользнули вверх по моим рукам и опустились на плечи.

— Ну, к счастью, теперь я закончил. Я буду рядом, чтобы бесить тебя без всякой уважительной причины каждую ночь, пока ты не заставишь меня вернуться к работе.

— Я думала об этом, — начала она, одарив меня своим серьезным лицом. — Мы всегда можем просто поменяться ролями. Я могу быть кормильцем, а ты можешь быть мистером мамой.

Алекс беспокоилась о том, чтобы быть мамой.

Она точно не призналась в этом, но это было почти в каждом нашем разговоре с тех пор, как она пропустила месячные после перехода на противозачаточные средства, которые, по-видимому, были не так эффективны, как ее прежние.

В то время как ее мама была рядом с ней, любила ее, она боролась со своими собственными демонами еще до рождения Алекс. Алекс во многих отношениях нуждалась в том, чтобы воспитывать себя. Затем, после самоубийства ее мамы, она была почти полностью предоставлена самой себе в этом мире. Это сделало ее немного более сдержанной эмоционально, более подавленной и, как она думала, более холодной.

И, может быть, это было правдой, что никто, встретив Алекс, не сразу подумал бы: Сейчас эта женщина рождена, чтобы быть матерью!

Однако это не означало, что в ней этого не было. В ней это было. Она ни хрена не умела готовить, и ей не доставляло удовольствия вести хозяйство, и, может быть, она не совсем бегала к кроваткам младенцев, которые были вокруг нас, охая и ахая над детьми, но это не значит, что у нее не было того, что нужно, чтобы быть матерью.

Она просто собиралась стать кем-то другим.

Это не означало, блядь, что она не сможет печь печенье, не сжигая его. Что имело значение, так это то, что независимо от того, сколько раз она превращала их в пепел, она продолжала стараться на мой день рождения и на праздники.

И не имело значения, что она не кричала, не волновалась и не заламывала руки, когда я резал палец ножом, или приходил домой окровавленный и в синяках. Что имело значение, так это то, что она закатывала рукава и убеждалась, что меня подлатали и обо мне позаботились.

Алекс было трудно любить, но, когда она любила, она делала это чертовски глубоко. Она делала это до мозга костей.

Я был почти уверен, что она видела это не так, как я. Так что она была убеждена, что собирается облажаться с этим ребенком сверх всякой меры.

Но, эй, я был убежден, что это правильное мышление. Люди, которые были убеждены, что станут лучшими родителями, известными человечеству, как правило, оказывались теми, кто наносил ущерб со всеми своими благими намерениями и высокими стандартами.

— Говорил это уже тысячу раз, детка, но я буду повторять это до тех пор, пока ты, блядь, не поверишь в это — ты будешь отличной мамой. Перестань так сильно переживать по этому поводу.

— Я просто думаю… — начала она, но была прервана стуком в дверь.

И в это время года и так поздно ночью это мог быть только один человек.

— Не знаю, зачем ты стучишь, Шот. У тебя есть ключ, — позвал я, с сожалением отстраняясь от Алекс, чтобы пройти через комнату, когда раздался еще один стук.

Я распахнул дверь, чтобы посмотреть на Шота, который упрямо оставался без куртки даже в морозную погоду, его белая футболка и узкие черные джинсы ничего не делали, чтобы защитить от холода. Его руки были заняты подставкой с кофе и пакетом, как я себе представлял, пончиков.

— Извини, руки заняты. Ты собираешься впустить меня, чувак? — спросил он, когда я взял у него пакет и отодвинулся в сторону, чтобы он мог пройти.

— Нет! — Алекс взвизгнула, как только дверь закрылась, и ее взгляд упал на Шотера.

— Нет?

— Как ты смеешь приходить сюда с кофе? Ты жестокий, злобный, садистский ублюд…

— О, сияющая, светящаяся будущая мать! — заявил Шот, совершенно невосприимчивый к гневу Алекс. — Щечки даже распухли и все остальное дерьмо. Материнство тебе идет, сладкая, милая…

— Не подслащивай, милой, дорогой меня, Джонни Уокер Аллен, — огрызнулась она, пристально глядя на него, когда он поставил подстаканник на стол рядом с ней, потянувшись за одним из кофе.

— Но я пришел с кофе без кофеина, — заявил он, протягивая его, размахивая им, как одна из тех моделей на призовом шоу. — Я даже просмотрел меню всех местных кафе, чтобы узнать, в каких из них содержание кофеина без кофеина было самым низким. Я подумал, что ты, должно быть, несчастна без этого, — добавил он, одарив ее одной из своих улыбок, которые всегда обезоруживали ее. Плюс, принося кофе без кофеина, он ни черта не мог сделать неправильно в мире прямо сейчас. — И я принес тебе три пончика с желе. Два для тебя, один для Джонни-младшего, — драматично заявил он, шутя.

Он еще не знал, что мы планировали назвать его Джонни, но назовем его Джуниор.

Это была то, что мы расскажем рядом с нашими близкими, когда они навестят нас в больнице.

— Не то чтобы мне это не понадобилось после четырехчасовой дороги, — сказал я, приветствуя его своим кофе, когда он протянул его мне, — но разве ты не должен уже получить свой сюрприз?

— Амелия опаздывает, — заявил он, опускаясь на диван и закидывая ноги, обутые в криперы, на кофейный столик.

У Шота и Амелии была традиция, когда она выгоняла его в канун Рождества и готовила для него какой-то подарок.

Он потянулся за пончиками, достал Бостонский крем (прим.перев.: покрытые шоколадом) и на секунду задумался, прежде чем откусить, одарив Алекс улыбкой с закрытым ртом, когда она выхватила у него пакет. Оставьте это для съемки, чтобы иметь возможность быть очарованным ею, даже когда она была угрюмой. — Она сказала мне около двух часов назад, что мне нужно потеряться и не возвращаться, пока она не напишет мне. Я подумал, что, может быть, это будет непристойный сюрприз в нижнем белье, как в первый год, поэтому я просто поехал по городу. Но когда прошел час, я решил притащить свою задницу сюда, чтобы проверить мою любимую беременную леди. И ее недостаточно заботливого мужчину.

— Ами получила сегодня тысячу сообщений от Кензи? — спросила Алекс, помахав перед ним телефоном.

По традиции, поскольку у нас с Шотом не было собственной семьи, мы проводили Рождество с первоклассным кланом Пейна. Кензи — крикливая начальница, Риз — тихая благодетельница, их тети, их мама, мы, а теперь и наши женщины, которых приняли в общество так, как будто они только что приехали из долгого путешествия.

Амелия немного лучше справлялась на кухне при диктаторе Кензи, так как она действительно умела готовить. Алекс, не так уж хорошо. Иногда ей поручали такие задачи, как помешивание соуса или размешивание льда в чашках, так как Кенз была убеждена, что Алекс может сжечь булочки, просто глядя на них слишком долго.

— В этом году она наготовит картофель с запеканкой. Что будешь делать ты?

— Попытаюсь ничего не испортить, — заявила Алекс, разрывая свой пончик, чтобы она могла окунуть части, которые не касались его, в желе. — Я сказала ей, что не могу давать никаких обещаний. И что, возможно, мне следует разрешить остаться в гостиной в этом году, так как мой живот теперь может очищать столешницы.

— Как там у вас дела? — спросил Шот, приближаясь к животу Алекс, но на самом деле не касаясь его. Что, как он узнал на собственном горьком опыте, было твердым «нет».

Какого хрена люди вдруг решили, что приемлемо ходить и трогать гребаные животы людей только потому, что в них есть форма жизни? Клянусь, следующему человеку, который приблизится к моему животу на расстояние шести дюймов, сломаю ему гребаную руку. — Заявила она, после того как в переполненном магазине какая-то женщина, которую она никогда раньше не видела, прижала руку к животу и спросила, когда она должна родить.

— Чертов таймер должен сработать. Мне нужно, чтобы он убрался оттуда. Прямо сейчас. Он использует мой мочевой пузырь в качестве подушки, — заявила она серьезным голосом, и я знал, что это будет еще одна речь «Я не думаю, что это чудо; это действительно пугает меня». — А иногда, если я сижу неподвижно, он двигается и, блин, так мерзко… ты можешь видеть, как его части вылезают из моей кожи. Это какое-то откровенное инопланетное дерьмо.

Шотер рассмеялся над ней, протягивая руку, чтобы переплести свой мизинец с ее. — Но только подумай, скоро он появится, и ты снова сможешь выпить кофе. Нет? Что я сказал не так? — спросил он, когда она отдернула руку и с рычанием встала, чтобы пойти на кухню. — Что я такого сказал? — спросил он, глядя на меня.

— Она будет кормить грудью, — объяснил я. — Так что никакого кофе, по крайней мере, еще шесть месяцев.

— Черт. Неудивительно, что она так несчастна. Я нашел эту футболку для нее на Рождество, — сказал он, подергивая губами. — Футболку для беременных с надписью на животе, которая гласит: «Не прикасайся ко Мне, блядь». Я думаю, что на ней разойдутся швы, от того, что она будет часто носить.

— Возможно, мне придется купить по одной на каждый день недели, — согласился я, когда Алекс полезла в холодильник.

— Соленые огурцы? — спросил Шотер, ухмыляясь.

— Я бы хотел. Чертов острый перец в хумусе. Чертовски горячий. Например, если ты приблизишь свой рот к ее рту в течение двадцати четырех часов после того, как она их съест, твои губы почувствуют, что они горят. И она ест их каждый день.

До рождения ребенка она избегала острой пищи, как чумы, утверждая, что у нее просто нет вкусовых рецепторов, которые могли бы с этим справиться. Теперь она не могла насытиться. Однажды я попытался заменить суперострый на слегка острый, чтобы спасти себя. Но она откусила один кусочек, прищурила на меня глаза и сказала, чтобы я с ней не связывался.

К счастью, я нашел колючую манеру Алекс чертовски забавной, и это только усилилось ее длинным списком новых вещей, которые делали ее раздражительной.

— Заставляй ее выпивать немного молока после. Знаешь, для ребенка, — предложил он, оглядываясь назад смотря на то место, где Алекс балансировала с хумусом на животе, как на маленьком столике.

—Да, и как ты предлагаешь мне заставить Алекс что-нибудь сделать?

— В этом есть смысл, — согласился он, потягивая кофе. Имея немного упрямую женщину, он сам это понимал. — Что ты ей подарил? Ее рождественский список был не совсем романтичным.

За исключением того, что для Алекс компьютерные прибамбасы были романтичными.

Так что я купил ей кое-что из этого.

Но я также обнаружил нечто бесконечно более сентиментальное.

Моя цель состояла в том, чтобы заставить моего маленького упрямца хотя бы разрыдаться.

Это была нелегкая задача. Даже после нескольких лет совместной жизни, я думаю, что видел это только дважды.

На случай, если вам интересно, нет, один из таких случаев был не тогда, когда тест стал положительным. Это был полный и абсолютный парализующий ужас.

— Купил Ами что-нибудь интересное?

— Купил ей какую-то обычную ерунду, но я думаю, что она собирается сбежать из-за поездки обратно в Алабаму. — Это случалась не часто, но время от времени его акцент становился сильнее, чем обычно. И, по какой-то причине, каждый раз, когда он говорил о своем родном штате, это было тяжело. Слова растягивались и перекатывались. — Дейд предлагает нам остановиться в его гостевом коттедже на его ранчо. Он действительно нравится Ами. И она всегда хотела научиться ездить верхом на лошади. Она уже немного сыта по горло холодом в этом году. Ей не помешал бы перерыв. Мы уезжаем на следующий день после Рождества и остаемся до Нового года. Не волнуйся, — сказал он, казалось, уловив ход моих мыслей, — мы вернемся через более чем достаточно времени, чтобы увидеть рождение этого ребенка. Ну, не в прямом смысле, — сказал он, слегка поеживаясь от всей этой идеи, — ну ты понял.

— Никто ничего не увидит, — крикнула Алекс, убирая свои перцы и потянувшись за кофе, комбинацию, которую я не мог понять, пытаясь смешать, но она сделала это без гримасы, когда подошла ближе. — Брейкеру уже угрожает кастрация пластиковым ножом для масла, если он попытается хотя бы заглянуть ниже пояса, пока происходит это преступление.

— Хорошо, тогда может ли он заснять, как ты материшься и ругаешься на него, говоря ему, что он никогда больше не сможет тебя трахнуть? Потому что я хотел бы это увидеть.

— Если хочешь это увидеть, ты можешь просто зайти в любой вечер недели, — призналась Алекс, слегка покачав головой. — Я уверена, он сказал тебе, что все это время я была никем иным, как чертовой мегерой.

— Он ничего подобного не говорил, — заверил ее Шотер, сжимая ее голое колено, привыкший к тому, что на ней сейчас нет штанов. — И тебе позволено быть несчастной. У тебя там паразит, пожирающий всю твою еду, отращивающий волосы, ногти и прочее дерьмо. Это подняло бы настроение любому.

— Не поможет, — проворчал я ему, наблюдая, как он ухмыльнулся мне с видом «не моя проблема».

— Все утрясется, — заверил он ее, потянувшись за телефоном, который зазвонил у него в кармане. — Ну что ж, мне пора. Мой ангел ждет меня. Надеюсь, ни в чем, кроме рождественской ленты. Позаботься о своей женщине, — сказал он мне, сжимая мою руку, когда он встал, затем подошел к Алекс, потянувшись, чтобы приподнять ее голову, чтобы она посмотрела ему в лицо. — Маленький совет, сладкая, — сказал он, наклоняясь к ней поближе, — чашка молока после этих острых перцев. Ради твоего мужчины.

С этими словами он ушел, пожелав нам счастливого Рождества и сказав, что увидится с нами утром.

— Почему ты ничего не сказал об острых перцах? — сказала Алекс, как только мы снова остались одни, используя подлокотник кресла, чтобы подняться с него, двигаясь по полу на кухню, где она направилась прямо за молоком.

— Они делают тебя счастливой.

— Я была бы намного счастливее, если бы знала, что ты обжигаешься, когда я тебя целую.

— Ну, в свою защиту скажу, что я никогда не говорил тебе, что ты обжигаешь меня.

— Да, что с этим такого? — спросила она, втирая немного молока в губы, прежде чем слизать его.

— Что такого с чем? — спросил я, вставая и направляясь к ней.

— Почему ты не сказал мне, что целовать меня — все равно что целовать дракона?

— Ты злишься на меня за то, что я не затеял с тобой драку?

— Я не хочу, чтобы со мной обращались как с ребенком, Брейкер, — настаивала она, снова пытаясь скрестить руки на груди, но я потянулся за ними, вместо этого положив их себе на плечи.

— Никогда так не поступал с тобой, Алекс.

Воздух со свистом вырвался из нее, заставив плечи расслабиться впервые за несколько недель. — В последнее время я веду себя как настоящая стерва, да?

Мои губы дрогнули, когда мои руки переместились к ее пояснице. — Эй, это ты сказала, а не я.

— Хочешь проверить теорию о молоке? — спросила она, приподнимаясь на цыпочки и выпячивая задницу, чтобы живот не так мешал.

— Всегда чертовски хочу поцеловать тебя, детка, — согласился я прямо перед тем, как ее губы сомкнулись на моих.

Она оторвалась через долгую минуту, с ворчанием уткнувшись лбом мне в плечо. — Ему нужно выйти, — сказала она моей футболке. — Секс во время беременности выводит меня из себя, — впервые призналась она. Я имею в виду, я подозревал это с тех пор, как у нее действительно заболел живот, и наша сексуальная жизнь перешла почти из каждой ночи в почти никогда. — Ты не можешь подобраться близко. А потом я смотрю вниз, и там мой чертов живот. Это просто убивает настроение. Но как только он выйдет, и мои женские дела, о чем я не знаю, закончатся, снова приведу себя в порядок, мне все равно, насколько мы будем уставшими, мы снова сломаем эту кровать.

— У меня нет никаких возражений, — согласился я, желая, чтобы мой член просто потерпел еще пару месяцев. Мы справились с этим неплохо. — Так как насчет того, чтобы подарить подарки сейчас? Я знаю, что разбудить твою упрямую задницу утром, чтобы отправиться к Кензи, будет достаточно сложно. До этого мы не сможем посмотреть подарки.

Мы подошли к «дереву», где была сложена ее куча подарков для меня, и я спустился в подвал, чтобы забрать свои, обнаружив, что Алекс была любопытной, если я не был осторожен.

— Видишь? Ты действительно любишь меня! — драматично заявила она, прижимая к груди какую-то гребаную компьютерную штуку, как маленькая девочка с куклой рождественским утром.

— У меня есть еще один, последний, — сказал я ей, потянувшись за коробкой, которую я держал рядом с собой, на которую она смотрела каждый раз, когда тянулась за своим следующим подарком.

— Дай мне, — настаивала она, взяв большую коробку на бедра, что-то, что я выбрал, чтобы она не сразу поняла, что это такое. — О, — воздух со свистом вырвался из нее, когда она вытащила пластинку из коробки. — Это песня, которую пела мне моя мама.

— Детка, переверни ее, — сказал я, наблюдая, как ее брови нахмурились на обложке «Улыбайся» Ната Кинга Коула.

— О боже… это не может принадлежать ей. Брайан… — сказала она, поднимая взгляд от того места, где ее рука касалась маленьких каракулей на обороте. Имя ее матери.

Вот оно.

Идеально.

— Тебя отправили в приемную семью так скоро после ее самоубийства. Тебе не удалось забрать вещи, которые принадлежали ей. Когда я занялся этим делом, администрация городка послала следователя, который в конце концов пришел к выводу, что ее вещи негде выгрузить, и они избавились от них. Винил до недавнего времени не пользовался спросом. Тем не менее, не так много людей охотятся за Нэтом Кингом Коулом. Поэтому я отправился осматривать все музыкальные магазины в этом районе. Наткнулся на это.

— Но... как ты узнал, что нужно искать именно это? — спросила она, пытаясь прижать ее к груди, но вместо этого прижала к животу.

— Ты сказала мне, что у нее была огромная коллекция винила. Когда ей было грустно, она слушала его. И судя по тому, как ты все время напеваешь эту песню, даже не осознавая этого, это была песня, которую она слушала больше всего.

Ее рука поднялась, вытирая глаза, когда она попыталась встать, попыталась скрыть это. Но я это видел. Я достучался до нее.

Она прошла через комнату к своему проигрывателю, который я подарил ей на прошлый день рождения. Последовала пауза, затем помехи, затем песня, когда она повернулась и направилась ко мне, села, затем свернулась калачиком у меня на груди.

Мои руки скользнули вокруг нее, мой подбородок уперся в ее голову.

— Счастливого Рождества, детка.