Рок царя Эдипа

Глава 24 Языческий храм

Сперва они бежали, бежали целеустремленно, схватившись за руки. Почему-то им не пришло в голову взять такси. Видимо, нервное напряжение было так велико, что снять его могло только физическое движение. Как у древних людей: при виде опасности нужно либо напасть, либо спасаться бегством.

Но вскоре силы иссякли, и мать с сыном перешли на шаг. И тут оба почувствовали неловкость оттого, что держатся за руки.

Боясь глянуть друг на друга, они разжали руки — и разошлись в стороны. Алеша теперь почти касался плечом стен домов, Инна же шла по самой кромке тротуара. И оба смотрели прямо перед собой.

А все-таки связь между ними не оборвалась. Не сговариваясь, они тем не менее шагали в ногу, точно подчинялись беззвучной, лишь им двоим слышимой команде.

Было что-то странное, механическое и пугающее в этом их марше, и встречные уступали им дорогу, а потом невольно оборачивались, пораженные неестественностью их фигур, похожих на искусно выполненных роботов.

А они и были сейчас роботами. Всякое воспоминание, как и всякая мысль о будущем, было слишком болезненно и разрушительно, и организм, защищаясь, прогонял его.

Сама того не сознавая, Инна следовала женскому инстинкту — думать не мозгом, а телом. Тот же импульс помимо ее воли передался Алексею.

И сердца их бились в унисон. И кровь пульсировала с одинаковой скоростью. Даже слюну они сглатывали одновременно. Но пока не ведали об этом.

Для них же большим и бездушным роботом казалась сейчас Москва. Хитроумный, но неотлаженный механизм, в котором не было места ничему естественному. Чуть зазеваешься, покажешь, что ты живое существо, а не кукла, и тут же отскочит огромная пружина, разожмется и пронзит тебя острым своим концом. Или гигантская шестерня перепилит надвое заостренными зубьями.

Хочешь остаться целым и невредимым — притворись неживым. Соответствуй установленным правилам. Совершай лишь цикличные или прямолинейные, однообразные движения — ни шагу в сторону. Малейшее отклонение считается побегом: в тебя выстрелят без предупреждения.

Так и шли они сейчас — не отклоняясь ни вправо, ни влево, по строго намеченной траектории. Это была своего рода самозащита. Как ни сильна была Инна, но и она чувствовала, что жизнь готова раздавить их. А Алеша-то и вовсе юнец…

Вот наконец и родная улица.

Их дом, их этаж, их квартира.

Отворили дверь и зажгли в прихожей свет.

Все как всегда, все вроде бы родное — да нет больше тут тепла, не греет родной очаг. По стенам расставлены громоздкие сумки и чемоданы приехавших родственников — и кажется, будто они втянули в себя весь кислород — и в комнатах стало душно.

Не сговариваясь, мать и сын кинулись распахивать настежь окна.

А когда распахнули — впервые за все время взглянули друг на друга. И снова обоими овладела неловкость. Не знали, что говорить, чем заняться. И руки некуда было девать, как неопытным актерам, впервые, без подготовки вышедшим на сцену профессионального театра.

Инна, прямая и зажатая, какою не была уже много-много лет, присела на краешек стула.

И тут увидела на подоле своего праздничного, элегантного платья большое безобразное винное пятно. Видимо, опрокинула бокал, убегая из-за свадебного стола, да сгоряча и не заметила.

Сейчас она даже обрадовалась этой находке. Естественно, платье нужно сразу же застирать. Вот и хорошо: нашлось неотложное занятие. Не придется ничего специально придумывать.

В ванной стянула платье через голову, даже не расстегивая.

Трудилась яростно, ожесточенно, терла и терла проклятый винный след, точно от этого зависела ее судьба. Ничего не выходило.

Вспомнила, как мама когда-то учила ее: «Вино надо сразу же присыпать солью, пока не высохло». Как это Инна забыла такую простую вещь? А как не забыть, если за годы жизни в Америке она совсем отвыкла стирать вручную? Все в доме делали машины, даже посуду мыли. Если же одежда была безнадежно испорчена, ее просто выбрасывали.

Соль на винном пятне — как соль на ране… Рана на платье, кажется, уже зарубцевалась, оставив вечный шрам…

Ну, еще одна попытка, последняя!

Инна отчаянно рванула, оттирая, выпачканный подол — и ткань, не привыкшая к такому грубому обращению, треснула, порвалась.

Теперь это действительно было похоже на рваную рану: по краям — красные подтеки, сквозь щель видна бурая ржавчина раковины. Пугающее зрелище!

Разъярившись, Инна ухватилась обеими руками за края дыры и резким, сильным рывком разорвала платье.

И теперь тупо смотрела на эти жалкие, намокшие тряпки, остатки того, что недавно было вызывающе экстравагантным туалетом.

Вода стекала с них по ее ногам, и две струйки соединялись на истоптанном родственниками кафельном полу в одну серую лужу.

Тогда Инна швырнула лоскутья под ноги и стала топтать их, размазывая грязь по полу.

А потом — разрыдалась громко, в голос. Не из-за платья. Из-за всего. Вообще. Рыдала — а слез не было. Глаза оставались совершенно сухими…

Алексей бессмысленно бродил по квартире, то и дело натыкаясь на чужие проклятые сумки. Они, как нарочно, все время попадались ему под ноги.

Когда он запнулся в очередной раз о чей-то выцветший рюкзак, то вдруг почувствовал, что звереет. И принялся изо всех сил пинать ненавистный вещмешок! Внутри, кажется, оказались помидоры, заготовленные для свадьбы, потому что сквозь брезент вдруг стала сочиться красноватая, кисло пахнущая жижа.

Как кровь.

Инна остервенело топтала тряпки.

Алексей ожесточенно избивал рюкзак.

Это происходило одновременно. Как и все, что они делали в этот вечер.

А потом Алеша услышал рыдания. Он испугался. Он бросился на звук.

Распахнул обшарпанную, давно не крашенную дверь ванной… И — очутился в ином мире.

Перед ним стояла античная богиня.

Застигнутая сыном врасплох, Инна не пыталась прикрыться хотя бы руками, как это сделало бы большинство женщин. Она, наоборот, выпрямилась и застыла в испуге, широко раскрыв глаза.

Рыдания в один миг смолкли. Повисла полная, абсолютная тишина. Даже тихое журчание воды не нарушало этого безмолвия.

Алексей вдруг увидел совершенно незнакомую ему женщину. Почти обнаженную. Безупречно прекрасную.

Тонкие полоски прозрачного кружевного белья не скрывали, а, наоборот, подчеркивали рельефные линии самых интимных мест.

И это тело ничем не напоминало очертаний его невесты. У Нади и животик слегка выпирал, и талия не была такой узкой, и соски расплывались неотчетливым розовым пятнышком, не твердея даже в минуты страсти…

А впрочем, какое значение теперь имела Надя. Она осталась где-то в прошлом, как слабое воспоминание…

А главной и единственной в жизни была та, что стояла сейчас перед ним. Она затмевала весь мир. Она преображала вокруг себя все.

Пожелтевшая ванна, старые краны, стены с отколовшейся, покрытой налетом плиткой превратились для него в благородные руины великой древней культуры.

Тряпки под ногами богини — в богатую драпировку, какую любят использовать художники, чтобы подчеркнуть красоту живой натуры.

Водопроводные стояки с темными подтеками — в колонны, поддерживающие кровлю храма.

И — таинственная, гордая, молчащая женщина, что была в этом храме жрицей.

Он должен был бы молиться на нее, но он не мог ее не желать. Потому что вошел не в пуританскую молельню, а в языческий храм любви.

И он протянул к ней руки…