Роковая женщина

5

27 апреля 1887. Сегодня я прибыла в Замок. Как бы там ни было, я довольна собой. У меня новая подопечная, к тому ж я буду недалеко от Анны. Мы должны как можно чаще видеться. Я твердо намерена сделать для этого все, что от меня зависит. Что Замок ненастоящий, я знала наперед. Мисс Брет презрительно звала его «подделкой», но мне это ничего не говорит. Он имеет все, что полагается иметь замку, в чем я воочию убедилась, проезжая под высокими сводчатыми воротами с башенкой. Впрочем, меня никогда не волновала старина. Как-нибудь расспрошу обо всем, что видела, Анну, если не забуду. Каменные стены смотрятся, будто простояли века. Интересно, как удалось придать им такой вид. Вот еще вопрос к Анне, если зайдет разговор. Что до меня, то я невольно позавидовала: как, должно быть, приятно владеть таким замком, неважно что поддельным. От него веет духом неподдельной роскоши: наверняка жить в нем уютнее, чем в подлинном.

Я сошла с одноконной коляски, нанятой для перевозки меня и моих пожитков из Дома Королевы, и очутилась во внутреннем дворе перед впечатляющей кованой дверью с колокольчиком вроде того, что имеется у входа в Дом Королевы. Я позвонила в колокольчик, и явился слуга.

— Сестра Ломан, — представилась я.

— Ее светлость ждет вас, — ответил он. Такой важный, настоящий дворецкий! Я сразу подумала, что в Замке Кредитон все должно быть безукоризненно — по крайней мере наружно. Я прошла в холл — тот самый, который мне как-то описывала Анна. Да, кругом были развешаны гобелены, о которых она мне рассказывала, — те самые, что она рассматривала, когда впервые встретила своего капитана.

— Прошу вас подождать минутку, сестра Ломан, я доложу о вашем прибытии ее светлости.

Я молча кивнула. Оглядевшись и получив сильное впечатление от увиденного, я сразу поняла, что мне придется по вкусу жизнь в Замке. Скоро вернулся слуга и повел меня по лестнице к «ее светлости». Она восседала на жестком стуле с высокой спинкой. Мегера, сразу решила я, хоть в жизни не видела мегер. Оставалось радоваться, что не она моя подопечная. Я знала по опыту, что такие, как она, — самые худшие из больных. Но она оказалась в полном здравии и к недугам относилась с нескрываемым презрением, видимо, считая за проявление неполноценности. Невольно сравниваю себя с Анной. Та бы тотчас кинулась составлять реестр сокровищ, я же сосредоточилась на людях — хотя бесспорная ценность вещей не ускользнула от моего внимания; я ограничилась тем, что признала дом «роскошным». Профессия сестры-сиделки дает несравненную возможность проникать в души людей: когда кто-нибудь болен и во многом зависит от твоей милости, он выдаст себя сотнями мелких проявлений. Невольно становишься наблюдательной — изучать человеческую натуру всегда казалось мне интересней, чем возиться с неживыми предметами. И это несмотря на мою поверхностность — по крайней мере, когда сравниваю себя с основательной Анной.

Даже на вид леди Кредитон что называется бой-баба. Она придирчиво осмотрела меня и явно не одобрила мою внешность, хоть я из кожи вон лезла, чтобы произвести впечатление скромницы. Сама она выглядела грознее тучи — во всяком случае, на взгляд каждого, кто не отличается моей опытностью. Я думала про себя: в конце концов, меня рекомендовал доктор Элджин, и им нужна сиделка — хочешь не хочешь дадут шанс показать, чего стою. (Уж это я докажу непременно — до того мне понравился Замок Кредитон!) Это место влекло меня с первой минуты, как я о нем услышала. Когда узнала, что здесь появилась вакансия, я буквально возликовала. К тому же мне не хочется разлучаться с Анной.

— Итак, сестра Ломан, вы вступаете в наш дом, — без предисловия заговорила она хриплым мужеподобным голосом. Понятно, почему ее муж искал утешения на стороне. Она из тех драгоценных особ, которые всегда правы и не упустят случая напомнить об этом окружающим. Надежны и безупречны, но очень трудны для совместной жизни.

— Да, леди Кредитон. Доктор Элджин подробно описал мне состояние пациентки.

Рот ее светлости чуть скривился, из чего можно заключить, что больная не относится к ее любимицам. Или она вообще презирает недужных, всех, кто не отличается цветущим здоровьем?

— Я рада, что он ввел вас в курс того, как мы здесь живем. Капитану и миссис Стреттон выделены собственные апартаменты. В данный момент капитана нет на месте, но миссис Стреттон с сыном и прислугой занимают восточное крыло. Но при всем при том, мисс Ломан, хозяйкой дома остаюсь я и, будучи таковой, вникаю во все, что здесь происходит.

Я склонила голову.

— Если у вас возникнут жалобы, затруднения, неясности — исключая, разумеется, рядовые бытовые вопросы, — прошу обращаться прямо ко мне.

— Спасибо, — поблагодарила я.

— Ваша больная отчасти иностранка. Ее манеры могут не всегда совпадать с нашими. Возможны некоторые затруднения. Я рассчитываю, что вы будете мне докладывать обо всем необычном.

Она выражалась туманно, и, по-видимому, у меня был озадаченный вид, потому что она прибавила:

— Доктор Элджин рекомендует вас как исключительно дельную особу.

— Он очень любезен.

— Вы работали сиделкой в Доме Королевы и были замешаны в том злосчастном происшествии. Я как-то встречалась с мисс Брет: разрешила приобрести ненужный мне секретер. Она тоже произвела впечатление очень дельной и практичной женщины.

— Такой она и была, — подтвердила я.

— Тем более странный случай.

— Болезнь очень изменила ее: мучили нестерпимые боли.

Леди Кредитон покачала головой.

— Очень странно. Скажу вам откровенно, сестра Ломан, я долго сомневалась, разумно ли нанимать человека, замешанного в сомнительной истории.

Она из людей, которые представляют свою бестактность за откровенность, у других же считают ее за грубость. Мне знаком этот тип: это чаще всего богатые старухи, привыкшие, что им все сходит с рук. Решив оскорбиться, я поднялась и сказала:

— Не стану вас разубеждать, леди Кредитон. Коль, по-вашему, то, что я ухаживала за мисс Брет, может повредить уходу за вашей больной, лучше мне сразу удалиться.

— Вы нетерпеливы, — остановила она меня. — Не очень хорошее качество для сиделки.

— Позвольте вам возразить. Здесь нет нетерпения. Сколько бы я ни взвешивала ваши слова, все равно ответила бы то же самое: если вы предпочитаете, чтобы я ушла, то и я должна хотеть того же.

— Если бы я была против вас, то с самого начала не просила бы приехать.

Снова я наклонила голову. Первый раунд остался за мной.

— Просто я хотела выразить сожаление по поводу происшедшей с мисс Брет неприятности. Невозможно, чтобы такое происшествие не сказалось на тех, кого оно затронуло.

— Леди Кредитон, быть затронутым не обязательно означает быть замешанным.

О, я быстро набирала очки. Но я понимала, что это объяснялось тем, что она не знала, как со мной говорить. Только ей не следовало волноваться. Мне было и так все ясно. Пациентку она не любила — более того, с ней было что-то неладное. Возможно, вспыльчива, необузданна, способна навлечь на нее «неприятности». Это уже интересно. Я смело двинулась в наступление:

— Осмотрительность и благоразумие — обязательные качества при моей профессии. Едва ли доктор Элджин рекомендовал бы меня на это место, если бы считал, что я ими обделена.

— Миссис Стреттон может вам показаться несколько… истеричной. Доктор Элджин объяснит вам, чем она страдает.

— Он упоминал легочное заболевание в сочетании с астмой.

Она кивнула. Я поняла, что принята. Мне сразу показалось, что она из тех, кому нравится, когда перед ними не пасуют, — и я с самого начала взяла эту линию. Так я добилась одобрения моей кандидатуры на должность сиделки для больной.

— Вы, вероятно, хотите увидеть свою пациентку?

Я ответила, что это было бы весьма желательно.

— Ваши вещи…

— …Остались в холле.

— Их доставят в вашу комнату. Пожалуйста, позвоните, сестра Ломан.

Я дернула за шнурок — мы молча ждали реакции.

— Бейнс, — обратилась она, когда явился слуга, — прошу вас проводить сестру Ломан к миссис Стреттон. Или вы хотите сначала в свою комнату?

— Сначала я хотела бы видеть свою подопечную, — ответила я.

Она наклонила голову, и мы вышли. Я чувствовала ее взгляд на своей спине. Мы двинулись лабиринтом коридоров, несколько раз поднимались короткими пролетами винтовых лестниц, большей частью каменных и вытертых посередине. Полагаю, так было изначально задумано: за каких-то пятьдесят лет камень не вытирается. Но это тоже занятно: дом, притворяющийся тем, чем не является. По-моему, это его сильно одушевляет.

Так мы попали в апартаменты Стреттонов, расположенные, как я догадалась, наверху одной из башен.

— Миссис Стреттон, наверное, отдыхает, — замялся слуга.

— Проводите меня к ней, — строго сказала я.

Он постучал. Из-за двери донесся глухой недовольный голос:

— Кто там?

— Явилась сестра Ломан, мадам, — ответил слуга.

Так как ответа не последовало, он открыл дверь и впустил меня. Люди моей профессии приучены захватывать инициативу, и я обратилась к нему:

— Спасибо. Теперь оставьте меня с моей пациенткой.

Окна были скрыты подъемными жалюзи, в щели проникало минимум света. Больная лежала на кровати, разбросав густые темные волосы по подушкам, в пурпурном халате со светло-розовой оторочкой. Она была похожа на экзотическую тропическую птицу.

— Миссис Стреттон? — обратилась я.

— А вы сестра, — медленно выговорила она.

«Какой она национальности? — гадала я. — Рискнула бы отнести ее к полукровкам с креольской или полинезийской примесью».

— Да, пришла за вами ухаживать. Как здесь сумрачно! Впустим немного света. — Я прошла к ближнему окну и подняла штору.

Она прикрыла глаза ладонью.

— Так лучше, — сказала я тоном, не терпящим возражений. — Теперь давайте поговорим.

Она насупленно смотрела на меня. Верно, была знойная красавица до болезни.

— Доктор Элджин решил, что вам требуется сиделка.

— Вовсе незачем, — ответила она.

— Это мнение доктора Элджина, а мы с вами посмотрим.

Мы смерили друг друга взглядами. Густой румянец на щеках, неестественная яркость глаз подтверждали то, о чем говорил доктор. Предрасположенность к чахотке усугубляла астма. Но больше чем больная, она меня интересовала как личность, так как была женой Анниного капитана. Я сразу задалась вопросом, почему он на ней женился и как это получилось. Не сомневаюсь, в свой час обо всем разузнаю.

— Здесь так знобко, — пожаловалась она. — Не выношу холода.

— Вам нужен свежий воздух. Кроме того, мы должны следить за диетой. Полагаю, вас часто навещает доктор Элджин.

— Дважды в неделю.

Она прикрыла глаза: неожиданно погасшие, они словно тлели. Я представила, какими они могут быть, когда она возбуждена.

— Доктор Элджин разрабатывает для вас диету. Мы позаботимся, чтобы вы поправились, — сказала я бодрым сестринским голосом.

Она отвернулась.

— А теперь, после того как мы познакомились, я пройду в свою комнату. Полагаю, это недалеко?

— Рядом с моей.

— Вот и хорошо. Я смогу добраться, никого не беспокоя.

Выйдя от больной, я направилась в открытую дверь по соседству. Я поняла, что эта комната моя, так как там стояли мои пожитки. Форма комнаты подсказывала, что она располагалась внутри башни. Я сразу прошла к высокому, до пола, окну, открывавшемуся на балкон, вернее, на перила парапета. Вот еще анахронизм, подосадовала я. Надо будет расспросить Анну. Что увидишь за перилами — крутую скалу и реку под ней, да дома Лэнгмута на той стороне.

Я принялась распаковывать вещи, и, пока занималась ими, дверь тихо приотворилась и в комнату просунулось маленькое личико. Это был мальчик лет семи.

— Привет, — сказал он. — Вы сиделка?

— Верно, — ответила я. — Как ты догадался?

— Мне сказали.

— Ты кто?

— Я Эдвард.

— Ну, здравствуй, Эдвард. — Он с серьезным видом пожал протянутую руку.

— Сиделки сидят с больными, — сообщил он.

— И вылечивают, — прибавила я.

Темные глазищи таращились на меня, как на богиню.

— Вы умная, — заключил он.

— И очень, — признала я.

— Ну-ка, умножьте на два. Дважды один два…

— Дважды два четыре, дважды три шесть… — подхватила я.

— А алфавит?

Я на скорости пробежала алфавит. Это произвело впечатление.

— Это ваши наряды? — Я подтвердила. — А лекарства, от которых умирают, у вас есть? — Я была застигнута врасплох. — Как та мебельная женщина, — уточнил он.

Я сразу заметила, что мальчик был сообразительный.

— Нет, только те, от которых выздоравливают, — поспешила ответить я.

— Но… — начал он и тотчас осекся. Донесся звавший его голос. Он ссутулил плечи и приставил к губам палец.

— Мастер Эдвард! — снова позвали его.

Мы молчали. Но дверь была открыта, и в нее вошла гувернантка. Она была нескладная, долговязая, одетая в неприглядную серую блузу и бурую юбку — хуже сочетания не придумать. Волосы и кожа у нее были тоже серые.

— О, — оживилась она, — вы новая сестра. Надеюсь, Эдвард вам не слишком надоедал.

— Скорее развлекал.

— Он в самом деле развит не по летам.

Ее губы и зубы были как у кролика. Мы с первого взгляда невзлюбили друг друга.

— Пойдем, Эдвард, — позвала она. — Ты не должен беспокоить свою маму.

— Полагаю, его мама и есть моя пациентка? — уточнила я.

Она молча кивнула.

— Я скоро освоюсь, — обещала я.

— Вы ведь только что из Дома Королевы. — Ее глаза были настороже. Юный Эдвард по очереди оглядывал нас.

— Да, это дом прежней моей больной.

— Гм. — Она покосилась на ребенка, а я подумала: быстрые, однако, ноги у сплетен! Потом вспомнила Анну и ужасы, которые о ней болтали. Коль меня принимали с долей подозрительности, каково должно быть Анне!

Гувернантка вздохнула: не хотела продолжать при ребенке. Я тоже сожалела, что он присутствовал, но впереди много времени.

Она увела мальчика, и, пока я доканчивала разборку вещей, явилась горничная с чаем. Следом за ней пришел Бейнс: якобы для того, чтобы убедиться, что я устроена, но в действительности, чтобы сказать, что мне будут подавать в моей комнате. Я сообразила, что это указ леди Кредитон — иначе он не осмелился бы появиться на этой половине.

Так мало-помалу я осваиваюсь в Замке Кредитон.

30 апреля. Третий день я нахожусь здесь, но у меня такое чувство, будто пробыла месяцы. Скучаю по Анне. Здесь нет ни одной души, с кем можно дружески поговорить. Будь другой мисс Беддоус, гувернантка, от нее мог бы быть толк, но она невыносимая зануда, только и делает, что пытается мне внушить, будто лишилась положения в обществе. Но стоило ей обмолвиться, что происходит из семьи викария, как я сразу оборвала:

— Можете не продолжать! Я тоже.

Она опешила. Должно быть, у нее не укладывалось в голове, чтобы особа со столь явными пробелами в правилах хорошего тона могла происходить из дома священника.

— Что поделаешь, — жаловалась она, — если тебя воспитывали не для труда — и вдруг возникла нужда.

— Мне в этом повезло больше, — возразила я. — Я с ранних лет знала, что придется добывать хлеб в жестоком мире, и заранее подготовилась.

— Видно, — холодно уколола она. И все же немного потеплела, узнав, что мы из одного стойла, или, выражаясь ее выспренным слогом, обе вышли из «недостаточных дворян».

Она многое порассказала о семействе, за что я ей благодарна. Даже шепотом сказала, что подозревает в моей пациентке наклонность к безумию. Я предпочитаю называть это истерией. Миссис Стреттон — пылкая женщина, вынужденная жить в разлуке с мужем. Мне кажется, она им одержима. Каждый день пишет письма, политые слезами. Мусорная корзинка заполнена обрывками бумаги. Его самого, поведала мне мисс Беддоус, не слишком привечают в доме со времени его «позора». На мой прямой вопрос о природе «позора» она не смогла сказать ничего вразумительного. Очевидно, об этом не принято говорить. Судя по всему, предпочитают держать его подальше. Но ради ребенка перевезли сюда миссис Стреттон.

— Видите ли, — пояснила она, — мальчик в какой-то мере наследник, пока не женится мистер Рекс.

Это довольно-таки запутанная история, я не успела вникнуть в детали, но непременно разберусь. Слишком много времени отнимает больная. Даже пищу для нее готовлю я, так как доктор Элджин настаивает на строгом соблюдении диеты. Она словно ребенок: подозреваю, что кто-то из прислуги таскает для нее конфеты. Любит и сама варит кофе. Для этого в комнате имеется спиртовка. Думаю, что она бы сильно растолстела, если бы была здорова: Ленива, любит валяться в постели, но доктор Элджин настаивает, чтобы не переутомлялась. Постоянно велит горничным закупоривать окна, а я их открываю. Она не выносит того, что называет «холодом», — это при том, что свежий воздух сам по себе важное лекарство.

Сегодня выяснилось, что жена Бейнса Эдит приходится сестрой Элен. Она сама пришла ко мне в комнату сообщить об этом. Предупредила, что будет счастлива услужить Чем сумеет. Величайшее снисхождение со стороны супруги дворецкого. Она командует всеми горничными, а те перед ней трепещут. Надо думать, Элен дала мне хорошие рекомендации.

1 мая. Сегодня произошло два из ряда вон выходящих события. Мне все больше нравится жизнь Замка. Есть в ней одна особенность — атмосфера какого-то напряжения. Никогда не знаешь, что вытворит моя истеричная пациентка — постоянно жду от нее козней. Что такого мог выкинуть капитан, раз его здесь не жалуют? По мне, так они не должны были приглашать его жену, коль не хотят его самого. Ничего бы не случилось, если бы изредка навещал. Кажется, он сейчас на каком-то острове. Она его так и называет: просто «остров». Я хотела поинтересоваться, где он расположен, да удержалась. Если начинаешь слишком любопытствовать, она уходит в себя.

Мое первое сегодняшнее приключение связано со знакомством с Кредитоном-наследником. С самим Рексом. После обеда, уложив свою подопечную отдыхать, я решила прогуляться по саду. Он здесь, как и подобает, великолепен. При усадьбе имеется четверо садовников с женами, тоже занятыми в Замке. Лужайки смотрятся лоскутами зеленого бархата: каждый раз, глядя на них, невольно мечтаешь сшить такое платье — цветочный бордюр был бы неповторим. Следующая достопримечательность: изумительные цветы стелющегося крестоцвета. Только представь: розово-лиловые и белые соцветия на террасах серого камня — само собой разумеется, крестоцвет Замка Кредитон по крайней мере в два раза ярче, чем где-то еще. Первая мысль, которая мне здесь приходит на ум: какая роскошь! Сама знаешь почему: это жилище миллионера в первом и втором поколении. Чувствуется, как лезут из кожи, чтобы произвести впечатление налаженности, традиции. Недостаток достойных предков Кредитоны восполняют лучшей обстановкой, какую только можно купить за деньги. Все здесь отличается от имения бедняжки леди Хенрок, за которой я ухаживала — и весьма успешно, так как она отказала мне в завещании пятьсот фунтов, — перед тем как я приехала в Дом Королевы. Последние пятьсот лет Хенроки жили в родовой усадьбе. Хоть та и обветшала местами, но разница налицо.

Угадай, кого я увидела, разглядывая солнечные часы в саду? На меня пялился не кто иной, как наследник миллионов, Рекс Кредитон собственной персоной. Мистер, а не сэр Рекс (сэр Эдвард не имел наследственного дворянства; надо полагать, это больная мозоль ее светлости). Он среднего роста, из себя приятный, хоть и не вполне статный. Показная самоуверенность странным образом сочетается в нем с застенчивостью. Он был в безупречном костюме, полагаю, от Сэвил-Роу. В Лэнгмуте ничего подобного не сыскать. Он до того обомлел, увидев меня, что я сочла за лучшее представиться.

— Сиделка миссис Стреттон, — назвалась я.

Он вскинул брови. Они у него светлопесочные, как и ресницы, а глаза желто-карие, цвета топазов. Нос орлиный, как у сэра Эдварда на портрете. Кожа бледная, а усы золотисто-рыжие.

— Вы так молоды для такой ответственной работы, — отозвался он.

— Я прошла полный курс подготовки.

— Разумеется. Будь это не так, вы бы не взялись.

— Конечно, нет.

Он не сводил глаз с моего лица. Видно было, что, если и сомневается в моих способностях, внешность, безусловно, одобряет. Поинтересовался, сколько я пробыла в Замке и довольна ли условиями. Я ответила, что всем довольна, и выразила надежду, что не сделала ничего предосудительного, гуляя по саду. Он уверил, что ничего такого я не совершила, и разрешил гулять, когда вздумается. Потом вызвался самолично показать огороженный сад с прудом и рощу, посаженную вскоре после его рождения: теперь это был молодой ельник. Через него пролегала тропа, ведшая к краю утеса. Он подвел меня к железной ограде и проверил ее на прочность, сказав, что садовникам строго-настрого указано следить за ограждением. Оно и понятно. Площадка обрывалась крутым склоном, уходившим вниз, к реке. Мы стояли, опершись на ограду, любовались домами на скале на другом берегу, соединенном с нашим мостом. В его взгляде промелькнула собственническая гордость, и я вспомнила, что мне рассказывала Анна о Кредитонах, принесших процветание Лэнгмуту. У него был важный, исполненный сознания силы вид. С пылом, невольно передавшимся и мне, заговорил о Лэнгмуте и судоходстве. Чувствовалось, что в этом состоит смысл его жизни, как прежде был смысл жизни отца. Меня захватила романтика «Леди-линии», хотелось узнать как можно больше.

Он охотно рассказал, хоть и несколько суховато, как отец основал дело, о периоде борьбы не на жизнь, а на смерть. По его словам, выходила поистине героическая история: из скромного начинания складывалась большая компания.

Я поразилась, что он разговорился после столь короткого знакомства со мной. Похоже, это удивило и его, потому что он вдруг сменил тему и перешел на деревья и прочие прелести сада. Потом мы вместе вернулись к цветочным часам и прочли надпись на циферблате: «Я учитываю только солнечные часы».

— Надо бы и мне попробовать следовать этому принципу, — заметила я.

— Надеюсь, ваши часы будут всегда солнечными, сестра.

От желто-карих топазов его глаз веяло непритворным теплом. Я почувствовала, что он совсем не такой холодный, каким хотел казаться, и что я ему приглянулась.

Потом он ушел, оставив меня в саду. Я поняла, что вскоре увижу его снова. Я еще раз обошла террасы и огороженный сад, добралась через ельник до площадки над обрывом и постояла у железного ограждения. Встреча меня обрадовала: я была довольна произведенным на него впечатлением. Он такой сдержанный — вероятно, счел несколько фривольным мой тон, к тому ж я часто смеялась. Некоторым это во мне нравится, но те, кто посерьезнее, вполне могут посчитать меня легкомысленной. Кажется, он из таких. Тем не менее знакомство меня порадовало, в конце концов, он ось, на которой держится весь дом, и не только дом. Вся сила и слава дома воплощены в нем, наследнике отца, а в будущем, когда не станет матери, продолжателе и источнике дальнейшего процветания дела.

Я вернулась к солнечным часам. Этот час, пообещала я себе, мне непременно зачтется. Я глянула на свои часы — медальон из бирюзы с розовыми бриллиантиками, подарок леди Хенрок незадолго до ее кончины, — и проверила по солнечным. Скоро должна была проснуться моя подопечная. Надо было возвращаться к своим обязанностям.

Я подняла голову на башню. Это была не та башня, в которой находились апартаменты моей больной. Эта располагалась с краю западного крыла. Я довольно дальнозорка и явственно разглядела лицо в окне. Оно задержалось на несколько секунд, а потом исчезло. «Кто это мог быть? — гадала я. — Кто-нибудь из прислуги?» В том крыле я еще не была, как и не успела обследовать большую часть Замка. Немало озадаченная, я отвернулась, но, словно что-то почувствовав, снова оглянулась на башню. Опять в ней мелькнуло лицо. Кому-то было интересно наблюдать за мной, притом украдкой, ибо стоило ей — что это была женщина, я успела заметить по мелькнувшему в окне чепцу — понять, что ее увидели, как она поспешно ретировалась в тень.

Занятно! Но есть ли в Замке Кредитон что-то, не интересное мне? Все же куда больше мелькнувшего в окне лица меня заинтриговала встреча с властителем Замка, символом его богатства и власти.

3 мая. Славный день с безоблачным голубым небом над головой. Опять я гуляла в саду, но на этот раз не встретила Рекса. Признаться, перед выходом я рассчитывала, что он «случайно» натолкнется на меня, так как, по-моему, он явно мной заинтересовался. Впрочем, у него должно быть немало дел в большом конторском здании, что возвышается над городом. Я слышала из нескольких источников, что он принял на себя обязанности сэра Эдварда и с помощью матери управлял делами компании. Тем не менее я была немного задета. Надо же, вообразила, что он ко мне неравнодушен! Когда стало ясно, что он не придет, я задумалась о мелькнувшем в окне лице, постаравшись выбросить Рекса из головы. Башня западного крыла, задумалась я. Что если притвориться, что заблудилась? Видит Бог, в Замке это нетрудно. Доберусь-ка до западного крыла и осмотрюсь, а если заметят, притворюсь, что потерялась. Сознаюсь, я очень любопытна, но это оттого, что меня так занимают люди: этот мой интерес и дает мне возможность приходить при нужде на помощь. Кроме того, я должна понять мою подопечную ради ее же блага, а для этого надо разузнать о ней все, что возможно. А поскольку все в этом доме так или иначе касается ее, то и это таинственное лицо должно иметь какое-то отношение к ней.

Ближе к вечеру небо обложило густыми тучами, солнце скрылось, и в любую минуту мог начаться дождь. В Замке сделалось сумеречно: именно в такой час можно убедительней всего заблудиться, и я решила не упускать возможности. Я взобралась по винтовой лестнице в западную башню. Предположив, что она должна быть точной копией нашей башни, я пробралась к комнате, в которой должно было находиться окно, где я видела то лицо, и открыла дверь.

— Ах, простите… Я… — деланно смутилась я.

— Вы сестра-сиделка, — докончила незнакомка.

— Я попала не в ту башню, — сказала я.

— Я вас видела в саду. Вы ведь тоже меня заметили?

— Да.

— И решили подняться и посмотреть?

— Башни так похожи.

— Значит, вы ошиблись, — продолжала она, не дожидаясь конца моих оправданий. — Как ваши отношения с больной?

— По-моему, как им и надлежит быть у сестры и больной.

— Она серьезно больна?

— В некоторые дни бывают облегчения. Теперь вы меня знаете. Могу и я узнать ваше имя?

— Я Валерия Стреттон.

— Миссис Стреттон?

— Можете звать меня и так, — сказала она. — Я здесь живу. У меня свои комнаты. Я почти ни с кем не общаюсь. В западной башне имеется лестница в огороженный сад. Она совершенно изолирована.

— Значит, миссис Стреттон — ваша…

— Невестка, — докончила она.

— Так вы мать капитана.

— У нас здесь странный, запутанный дом, сестра, — усмехнулась она. Смех был не без вызова. Я отметила прилившую к вискам густую, почти багровую краску. «Должно быть, что-то с сердцем, — машинально подумала я. — Похоже, и она может стать моей пациенткой».

— Не хотите ли чашку чаю, сестра?

— Вы очень любезны. С удовольствием. — Я не кривила душой, так как это давало возможность продолжить разговор.

Как и у ее невестки, у нее имелась спиртовка, на которую она поставила чайник.

— Вы уютно устроились, миссис Стреттон.

— Я не могла и мечтать о большем уюте, — улыбнулась она. — Леди Кредитон очень добра ко мне.

— Действительно добродетельная женщина. — Она не уловила иронии в моем голосе. Надо мне прикусить язык. Могу иной раз не сдержаться ради красного словца. Мне хотелось добиться ее расположения, потому что она была матерью одного из двух мальчиков, родившихся почти одновременно от общего отца, но разных матерей, и под одной крышей. Чем не основа для мелодрамы в духе Гилберта и Салливена — если забыть, что они избегали предосудительных сюжетов, каковым определенно был этот. Надо будет еще раз взглянуть на портрет старого сэра Эдварда, что висит в галерее. Вот была личность! Жаль, что его уже нет в живых. Я уверена, что при нем жизнь в Замке была бы еще замечательнее.

Она поинтересовалась, как я устроилась и довольна ли работой. Это должно быть очень увлекательно, но она высказала опасение, что временами мне приходится несладко. Еще одна, которая недолюбливает мою капризную подопечную, подумала я.

Я ответила, что привыкла ко всяким больным и не предполагаю, чтобы нынешняя оказалась труднее тех, с которыми мне до сих пор приходилось иметь дело.

— Не следовало ей сюда приезжать, — неожиданно горячо выговорила Валерия Стреттон. — Надо было остаться там, где ее место.

— Согласна, здешний климат для нее нехорош, — ответила я. — Но, быть может, ей больше нравится жить в доме мужа. Счастье — лучшее лекарство.

Она заварила чай.

— Я сама делаю чайные сборы, — похвалилась она, — чуточку индийского смешиваю с «графом Греем». И, разумеется, секрет в том, чтобы держать сухим и горячим заварник, а кипяток должен быть крутым.

Я вежливо слушала урок заваривания чая, а сама думала при этом, сколько сумею от нее выведать. Судя по всему, немного. Она не из болтливых. Воображаю, сколько имела за свою жизнь секретов, чтобы запросто выбалтывать чужие. Верно, была редкостная красавица в молодости. Волосы, надо полагать, были светлые. Они и сейчас сохранили былую пышность, только потускнели. Глаза были ярко-синие. Истинная красавица! Неудивительно, что перед ней не устоял сэр Эдвард.

Я прихлебывала чай.

— Вы должны знать все закоулки Замка, — заговорила я. — Никак не освоюсь с его географией.

— Не будем сетовать на это: иначе я бы не имела удовольствия познакомиться с вами.

Задумавшись над тем, что стояло за ее словами, я заключила, что она глубже, чем кажется. Еще бы: прожить такую необычную жизнь под одной крышей с леди Кредитон.

— У вас бывает много гостей?

Она покачала головой.

— Нет, я живу затворницей, но это меня устраивает.

Наблюдает, сидя у окна, как мимо проходит жизнь, мелькнуло у меня в голове: этакая леди Шалотт девятнадцатого века!

— Часто навещает Рекс.

— Рекс? Вы имеете в виду…

— Есть только один Рекс, — перебила она. Ее голос смягчился. — Всегда был хороший мальчик. Я нянчила их… обоих.

Еще одна странность. Значит, она была нянькой обоих мальчиков: собственного и соперницы. В самом деле диковинный дом: все, словно сговорившись, плодили противоестественные ситуации. Кто за этим стоял — сэр Эдвард? Скорей всего, он, решила я. В старике определенно была склонность к озорству.

Я живо представила всю картину. Естественно, что собственный сын ходил у нее в фаворитах. Недаром Аннин капитан вырос испорченным мальчишкой: был глух к чувствам других, счел возможным развлечься с Анной, не намекнув ни полсловом, что был женат на смуглой заморской красавице.

— Воображаю, как вы соскучились по капитану Стреттону. Когда он вернется?

— Не имею представления. После того как случилась эта… история… — Я ждала продолжения, но его не последовало. — Он всегда исчезал надолго, с самого первого выхода в море. Почти с младенчества бредил морем. Сколько помню, вечно пускал в пруду кораблики.

— Вероятно, оба мечтали о море?

— Рекс был не такой. Большой умница. И тише. С детства был деловой.

Бизнесмен, которому было назначено приумножить отцовский капитал, невольно подумала я.

— Оба были хорошие ребята, — поправилась она, снова вернувшись в роль старой няньки. — А теперь, когда Редверс далеко, часто заходит Рекс, чтобы не думала, будто забыл.

Как все-таки непросты люди! Проговорив полчаса с этой женщиной, я едва ли узнала о ней больше, чем когда она была просто мелькнувшим в окне лицом. Скрытность сменялась в ней откровенностью, только когда она будто заново становилась нянькой, любящей своих воспитанников. Представляю, каким ей нужно было обладать чувством справедливости, чтобы перебороть природное предпочтение к собственному ребенку, заставить себя одинаково любить Рекса. По ее словам выходило, что Рекс — кладезь добродетели. Наверняка преувеличивает. Будь это так, он бы не привлек моего внимания: образцы добродетели обыкновенно скучны. Он далеко не такой.

— Мальчики очень различались темпераментом, — рассказывала она. — Ред любил приключения. Только и говорил о море, читал о нем книжки. Представлял себя Дрейком. Рекс, наоборот, был тихий. С детства имел расчетливую голову. Все видел насквозь, уже тогда быстро соображал, в чем его интерес: когда они менялись игрушками, Рекс всегда выгадывал. Оба были привязчивые… каждый по-своему.

Как ни пыталась продолжать тему, она держалась настороже. Я чувствовала, что ничего не выведаю, сколько ни буду нажимать. Мой единственный шанс — захватить ее врасплох, обманом заставить себя выдать.

Впрочем, никогда не следует спешить с откровениями. Они дают много больше, если раскрываются постепенно. Она занимает меня едва ли не больше всех остальных домочадцев — исключая Рекса, разумеется. Я решила, что мы должны подружиться.

6

Меня захватил дневник Шантель. Мой не шел ни в какое сравнение с ним. Читать ее записки было все равно что общаться лично. Она рассказывала о себе с такой откровенностью, что я невольно чувствовала вымученность своих писаний. Поначалу меня коробили ее ссылки на меня и человека, которого она называла «моим капитаном», но я припомнила, как она настаивала на абсолютной искренности наших дневников, иначе они бесполезны.

Вспоминаю свой дневник.

30 апреля. Заходил один мужчина смотреть шведский шкаф Хаунта. Думаю, у него нет серьезных намерений. По пути из лавки домой меня застиг ливень, а нынче днем, к своему ужасу, обнаружила древоточца в напольных часах Ньюпорта. Тотчас взялись за него с миссис Баккл.

1 мая. Кажется, мы таки спасли часы. Пришло письмо управляющего банком с приглашением зайти. Испытываю самые дурные предчувствия относительно того, что он скажет.

Как это отличалось от рассказа Шантель о ее жизни! Мой тон был полон уныния, она писала живо. Не было ли это связано с тем, насколько по-разному мы смотрели на жизнь?

Положение мое и вправду было плачевно. Я обнаруживала с каждым днем, насколько была в долгах. С наступлением сумерек, оставшись в доме одна, я представляла, как насмехается надо мной тетя Шарлотта, поддразнивает, как при жизни: «Ну, что я говорила — тебе без меня никак!»

Я замечала, как все ко мне переменились. Украдкой присматривались на улице, когда думали, что я не вижу. Я догадывалась, о чем они думали: неужели действительно причастна к смерти тети? Недаром же унаследовала ее дом и дело.

Знали бы они, какие неприятности я унаследовала.

В такие минуты я пробовала вспоминать отца, который учил меня всегда встречать беду с открытым забралом и расправленными плечами, помнить, что я дочь солдата.

Он был прав. Что толку жалеть себя — это я хорошо усвоила. Пойду к управляющему банком и узнаю худшее, а потом буду решать, стоит ли продолжать дело. Что если не стоит? Что ж, придется задуматься, выстроить какой-нибудь план. Должно же найтись применение для женщины моих способностей. Я обладала приличными познаниями в антикварной мебели, фарфоре и фаянсе, была неплохо образованна. Где-то наверняка ждала меня моя ниша. Никогда не найду ее, если буду плакаться на жизнь. Я должна выйти на поиски.

Я вошла в безрадостную пору жизни. Молодость миновала. Двадцать семь лет — самый возраст, когда к тебе пристает кличка «старой девы». Ни разу мне не делали предложения. Разве Джон Кармель мог со временем, если бы его не отпугнула тетя Шарлотта. Что до Редверса Стреттона, то я повела себя с ним крайне наивно, навоображала того, чего не было и в намеке. В этом мне некого было упрекать, кроме себя самой. Надо ясно сказать об этом Шантель, когда с ней увижусь. Надо бы и мне писать о моей жизни с теми же откровенностью и интересом, как пишет о своей она. Это было для нас мерилом взаимного доверия. Кроме того, когда описываешь, что чувствуешь, несомненно, облетаешь себе душу.

Что ей от моих лаконичных описаний шведских шкафов и напольных часов. Ей интересны мои переживания — как мне интересны ее. Замечательно иметь такую подругу. Я от души надеялась, что наши отношения навсегда сохранятся такими же. Меня пугало, что она могла уехать из Замка, или же мне придется искать место где-нибудь вдалеке от нее. Только теперь я вполне отдавала себе отчет, как много значила для меня в эти трудные времена близость с ней.

Милая Шантель! Как она меня поддерживала в страшные дни, наступившие после смерти тети Шарлотты. Иногда я не сомневалась, что она нарочно отвела от меня подозрения. Поистине безрассудный поступок, граничащий с лжесвидетельством. Она не колебалась ни минуты — до того беспечна, верна в дружбе. Надо об этом написать. Впрочем, лучше не стоит: слишком серьезно, чтобы можно было довериться бумаге. В этом я не была так же искренна, как она. Когда заводишь дневник, обнаруживается, что не все поддается записи, при том что сама, возможно, даже не признаешься в этом. Я всегда холодела от страха, вспоминая смерть тети Шарлотты, так как, несмотря на пуговку, которую нашла Шантель, и ее убежденность (которую разделяю и я) в том, что при определенных обстоятельствах люди могут оказаться способными на самые неожиданные поступки, тем не менее я никогда не верила, что тетя Шарлотта покусилась на свою жизнь, сколь бы велики ни были ее страдания.

И все же это произошло. Чем еще можно было это объяснить? Как бы там ни было, от ее смерти выиграли все домочадцы. Элен унаследовала сумму, которая была для нее не просто деньгами, но ключом к вступлению в брак с мистером Орфи. Бог знает сколько ждала этого часа Элен! Для миссис Мортон избавление от службы у тети Шарлотты тоже явилось долгожданным счастьем. А я… я унаследовала тяжкий груз волнений и долгов, но я не подозревала о них до смерти тети.

Нет, все было, как представила Шантель. Как бы я ни была уверена, что тетя Шарлотта не могла лишить себя жизни, что может знать человек о другом?

Я должна прекратить думать о смерти тети Шарлотты. Надо смотреть в будущее, как учил отец. Пойду к управляющему банком, узнаю худшее и приму решение.

Он смотрел на меня поверх очков, сложив ладони, с показным сочувствием на лице. Он привык к таким разговорам с клиентами.

— Мисс Брет, проблема состоит в активах и пассивах. Они должны быть уравновешены. Вы же оказались в весьма щекотливом положении.

Он продолжал объяснять, приводил цифры, подкреплявшие заключение. Положение было действительно щекотливое, у меня не оставалось иного выбора, кроме как принять безотлагательное решение. Он упомянул «добровольную ликвидацию», которую, по его мнению, еще не поздно было осуществить с соблюдением предосторожностей. Через несколько месяцев могло быть уже поздно. Надо было помнить о нагромождавшихся расходах и процентах на долг.

Он не предлагал целиком положиться на его советы. Был всего лишь управляющий банком. Но предприятие явно катилось под уклон. В том, что мисс Шарлотта Брет наделала нецелесообразных покупок, не было никаких сомнений. Часто вынуждена была продавать себе в убыток, лишь бы выручить деньги. Весьма рискованная операция, которой следует избегать. Он предложил мне встретиться с поверенным. Банковский заем покойной мисс Брет, увы, подлежал выплате в течение ближайших трех месяцев. По его глубокому убеждению, мне следовало с полным вниманием вникнуть в эти дела. Возможно, самым разумным способом уменьшения потерь была бы продажа всего — включая и дом. Таким способом я могла бы рассчитаться с долгами и остаться с небольшим капиталом на руках. Увы, это было большее, на что я могла надеяться. Со скорбным видом он пожал мою руку и посоветовал серьезно обдумать все сказанное.

— Мисс Брет, я верю в ваше благоразумие, в то, что вы примете решение, не откладывая в долгий ящик.

Миссис Баккл собралась уходить, когда я вернулась в Дом Королевы.

— На вас нет лица, мисс, — вздохнула она. — То-то я говорю своему Бакклу: разве это жизнь для девушки? Одна-одинешенька в старом доме. Нет, этак не годится. Одна со всеми этими дорогими вещами. Невольно вздрогнешь, как вспомнишь. Одно слово: одна в доме по ночам.

— Мне не страшен дом, миссис Баккл. Тут другое…

Но я не могла ничего объяснить. К тому же она слыла кумушкой и охотно разнесла бы мои откровенности.

— Как хотите, не мое это дело. Только, по-моему, в хепплуайтовском столе завелся червяк. Не то чтобы много. Но рядом стоят высокие часы — сами знаете, как эти бесы плодятся.

— Я посмотрю, миссис Баккл.

— Ладно, так я ухожу, — закивала она. — У нас кончается воск. Завтра прикуплю, как буду идти сюда. Ну, пока, мисс.

Она ушла, оставив меня наедине с моими заботами. Я спустилась в сад и сразу вспомнила тот уже далекий осенний вечер, подумав некстати, вспоминает ли когда-нибудь про него Ред. Дошла до берега реки, где стройные ряды сердечника перебивались буйно разросшимся лютиком, а над водой роились тучи комаров. Оглядываясь на дом, я вспоминала слова управляющего банком. Все распродать. Продать Дом Королевы. Все смешалось во мне. Дом Королевы так долго был моим пристанищем. Он одновременно притягивал и отталкивал меня. Иногда, проникшись чувством, что он мой, я представляла, как он был обставлен до того, как тетя Шарлотта превратила его в склад мебели. Верно, был тогда милый, счастливый дом; это потом в нем случилось столько трагического. Смерть моей матери, потом отца, тот мимолетный блаженный вечер, когда мне показалось, что встретила человека, которому суждено перевернуть мою жизнь, последующее горькое разочарование и, в довершение всего, загадочная смерть тети Шарлотты.

Мне не хотелось продавать дом. И все же дело шло к тому.

Я прошла по лужайкам. Яблони и вишни были в густом бело-розовом цвету, каштан под моим окном украшали цветочные каскады. Меня окутала волна теплого чувства к Дому Королевы.

Я вернулась в дом. Стоя, прислушалась к бою часов. И сейчас все было заставлено, как в дни тети Шарлотты. Мало кто заглядывал теперь в дом. Должно быть, избегали иметь дело с человеком, которого считали замешанным в загадочной смерти.

Вечером я обошла дом, комнату за комнатой. Сколько драгоценной мебели, на которую я не могла найти выгодных покупателей. Придется все распродавать, то есть продавать через посредников. Всем известно, что они покупают только задешево.

Я неумолимо двигалась к развязке. В ушах стоял голос отца: «Не бега от трудностей. Встречай их с открытым забралом, и ты найдешь способ их преодолеть».

Это я и пыталась делать под злобное шипение часов: «Про-да-вай. Про-да-вай». Да, все продать, уехать и начать все сначала. Попробовать заново строить жизнь.

— Поговаривают, что в доме завелось привидение, — сообщила Элен.

— Глупости какие, — возмутилась я.

— Я только передаю, что говорят. Прямо мурашки бегают.

Я пригляделась к ней. После смерти тети Шарлотты она изменилась. Каждый день я ждала ее объявления, что больше не придет. Ведь сама предупреждала, что останется мне помогать только на первых порах. Мистер Орфи оказался оборотистым супругом. Купил на ее приданое лошадь с телегой и завел собственное дело, которое, по словам Элен, с каждым днем набирало обороты.

Но не круто пошедшие в гору дела мистера Орфи заставляли Элен сторониться Дома Королевы. Причиной этому была память о тете Шарлотте. В этом смысле в доме в самом деле поселился призрак, преследовавший не только Элен, но и меня. Элен избегала в одиночку заглядывать в комнату тети Шарлотты. От этого у нее, как она выражалась, «бегали мурашки». Я не сомневалась, что в ближайшие дни она сообщит о скором уходе.

День выдался сырой. Дождь не прекращался и ночью. Небо было густо обложено тучами, и еще до наступления сумерек дом был полон теней. Миссис Баккл поднялась на чердак и, вернувшись, сообщила о луже воды на полу. Теперь вода просачивалась сквозь потолок.

Крыша всегда внушала опасения. Тетя Шарлотта изредка латала ее, но я вспомнила, как в последний раз нас предупредили, что крыша нуждается в основательном ремонте. Тетя Шарлотта ответила тогда, что не имеет средств.

Я была очень удручена, когда вдруг забежала Шантель. Как она была красива в темной сестринской накидке, выгодно выделявшей ее чудные волосы. Щеки у нее раскраснелись, а глаза блестели.

— Вот, решила навестить, не удержалась, — начала она. — Мисс Беддоус подвезла меня до верхней улицы, через час будет ждать. Ужас как боялась тебя не застать.

— О, Шантель, как я тебе рада!

Я излила на нее все, что накопилось: мой визит к управляющему, страхи по поводу ухода Элен и протекающую крышу.

— Бедная моя Анна! Что ты намерена делать? Деньги, которые мне оставила твоя тетя, должны бы достаться тебе. Не представляю, зачем она это сделала. Я совсем недолго пробыла у вас.

— Она быстро к тебе привязалась. Как и все мы.

— Ты меня очень обяжешь, если возьмешь эти деньги назад.

— Ты же знаешь, я этого не сделаю.

— Во всяком случае, они по первому слову в твоем распоряжении. Так что ты собираешься делать?

— Банк считает, что я должна все продать.

— Сможешь?

— Попробую. Есть ведь еще дом. Он что-нибудь да стоит.

Она печально закивала.

— Уверена, Анна, ты поступишь правильно.

— Мне бы твою уверенность.

— Ты описала все это в дневнике?

— Как я могла это сделать, если он у тебя?

— А мой у тебя. Не забудь вернуть. Записи нужно делать по свежему следу, чтоб не потеряли аромата. Ощущения момента так быстро забываются.

— Как мне было приятно читать твой дневник, Шантель. Временами казалось, что я сама там присутствовала.

— Как бы мне этого хотелось! Вот было бы замечательно, если бы в Замке понадобился антиквар!

— Кто-нибудь заикался об этом?

— Как там славно, Анна. Я вся заинтригована. Необыкновенный не только дом, но прежде всего люди.

— Это чувствуется. Есть еще новости?

— Мое положение упрочилось. Все больше узнаю их всех. Теперь я уже не чужая за этими воротами.

— А этот человек… Рекс?

— Почему ты спрашиваешь именно о нем?

— Мне показалось, он тебя особенно занимает.

— Это потому что у тебя на уме романы. Неужели ты думаешь, что наследник всех этих миллионов способен серьезно увлечься сиделкой своей невестки?

— Уверена, что уже увлекся.

— Я сказала: серьезно — это главное слово.

Она засмеялась, и я ответила:

— По крайней мере, ты не воспринимаешь его серьезно.

— Ты же знаешь, я легкомысленна.

— Не могу забыть тетю Шарлотту.

— Перестань думать о ней, — строго сказала она. — Ты должна выбросить ее из головы. Все кончено, забудь. Теперь тебе нужно что-то решать. Неужели в самом деле так скверно?

— Очень. Долги в два, три раза больше, чем я подозревала. Тете Шарлотте, кажется, изменил здравый смысл. Покупала самые неходовые вещи. Мне не выручить за них и половины того, что она за них уплатила. Под конец просто громоздила долги. При ее-то былой осторожности!

— Это сказалась болезнь. Она способна изменить людей до неузнаваемости.

— Ее точно изменила.

— Тебе надо отсюда уехать, Анна. Это для тебя не место.

— Шантель, как приятно сознавать, что ты так беспокоишься о моем будущем.

— Еще бы, Анна. Я смотрю на тебя как на сестру.

— Мы совсем недолго знаем друг друга.

— Время не всегда лучшая основа для дружбы. Иных людей больше узнаешь за месяц, чем других за годы. Все, что здесь произошло, необыкновенно сблизило нас, Анна. Я хотела бы, чтобы это так и осталось.

— Я тоже этого хочу. Но у тебя есть сестры.

Она состроила гримасу.

— Странно, как быстро теряешь нити, связывающие тебя с семьей. Моя сестра Селина вышла замуж и осталась в деревне, где мы жили при отце. Кейти вышла за врача и переехала на север, в Шотландию.

— Ты с ними совсем не видишься?

— Нет — со времени, когда я поступила к леди Хенрок. А после нее сразу перешла к вам, не было времени съездить домой. Это ведь неблизкий свет — Йоркшир.

— Представляю, как они по тебе скучают.

— Обе они на много лет старше меня, выросли, когда я еще была ребенком. Моя мама, перед тем как родить меня, сделалась сентиментальной: взяла для меня имя со старинной могильной плиты на приходском кладбище. Под ней была похоронена некая Шантель. Ушла из этой жизни в двадцать четыре года. Ее полное имя было Шантель Спринг. Вот мама и сказала: если родится девочка, назову ее Шантель Спринг. Так она и сделала. Я Шантель Спринг Ломан. По крайней мере, такую мне передали историю. Я ведь совсем не знала мамы. Это я убила ее при рождении.

— Убила? Что за выражение? Ты говоришь так, будто в этом есть твоя вина.

— Невольно чувствуешь свою ответственность.

— Неправда, дорогая Шантель. Ты должна сейчас же выбросить это из головы.

— Ты только посмотри, — засмеялась она, — я являюсь к ней с утешениями, а вместо этого слушаю ее проповеди.

— Ну и что ты мне посоветуешь?

— Не тревожься. Распродавай, если на то пошло. А потом что-нибудь придумаем.

— Что бы я без тебя делала, Шантель!

Потом разговор зашел о Замке и тамошних происшествиях. Это место явно трогало ее за живое. Она словно влюбленная, подумалось мне, только предметом ее страсти был сам Замок. Если, конечно, это была не маска. Я не сомневалась, что ее очень занимал Рекс Кредитон, но не чувствовалось, чтобы она переживала сколько-нибудь глубоко, хоть и обмолвилась, что у него не могло быть серьезных намерений относительно сиделки. Я не хотела, чтобы обидели и ее, как когда-то меня. Не странно ли, что она, вправду ставшая мне едва ли не сестрой, о которой я всегда мечтала, должна была увлечься вторым из братьев — после всего, что я пережила из-за первого. Слишком заметно было это ее увлечение, чтобы я не беспокоилась.

Мне сразу полегчало после ее ухода. Я приободрилась, поверила, что справлюсь со всем, что бы ни выпало на мою долю.

Мне не терпелось узнать как можно больше о жизни в Замке. Она забрала свой дневник, обещав при первой возможности удовлетворить мое любопытство. Я напомнила, что жду новых записей.

— Но и ты должна писать, Анна. Я хочу знать, что ты делаешь, что думаешь — все без утайки. Только так можно увидеть правду.

Я с ней согласилась.

Прошло некоторое время, прежде чем я смогла прочесть продолжение дневника. За этот срок я пришла к решению распродать имущество. Подумывала даже о продаже дома. Но агент по продаже недвижимости, с которым я связалась, сказал, что это будет непросто. Дом был интересный, но много лет не ремонтировался. Крыша протекала, в дверных косяках завелся древоточец, и есть признаки гнили с приречной стороны.

— Дом стоит слишком близко от воды, в нем сыро. Такие дома очень живописны, но время от времени требуют целых состояний на ремонт. К тому ж надо иметь в виду, что он простоял четыреста лет. Неразумно выставлять дом на продажу только из-за того, что он требует больших затрат: вы практически ничего не выручите за него.

Наилучшим выходом, который он мог мне предложить, было бы сдать дом в аренду за символическую плату с условием, что жилец сделает надлежащий ремонт. Это значило, что за привилегию жить в этом доме арендатор должен будет чинить крышу, выводить гниль и древоточца.

— Наверное, это выход, — согласилась я.

— Поверьте мне, это единственный выход, — ответил он.

Итак, я решилась. Собралась распродать имущество, выплатить долги и сдать в наем дом. Мне должно было перепасть совсем немного, может, и вовсе ничего. Но я освобожусь от пут. Оставалось решить, что мне делать с собой. Впрочем, шаги, которые я готовилась предпринять, требовали времени: у меня были еще месяцы, чтобы подумать о собственном будущем.

Тем временем в Замке развивались события, о которых я узнавала от Шантели — в основном и ярче всего из дневника.

7

9 мая. Сегодня ходила к Анне послушать, что ей насоветовали. По-моему, ей бы избавиться от Дома Королевы и всего с ним связанного, если только не придется уехать слишком далеко, и мы сможем хоть изредка видеться. Вот бы изобрести способ залучить ее в Замок! Как было бы славно по горячему следу обсуждать с ней события. Сегодня ко мне зашла Эдит Бейнс с лекарствами. Как раз в это время у моей больной был доктор Элджин, и мы разговорились. Она совсем не похожа на свою сестру Элен. Такая важная: главная над служанками и жена самого мистера Бейнса! Меня считает за равную, то есть без высокомерия осыпает благодеяниями, что выглядит довольно-таки забавно, но в то же время весьма полезно. Мне кажется, Эдит в курсе многих «секретов» Замка. Уже успела пооткровенничать, что вскорости ожидается большое событие. Вчера ее позвала леди Кредитон и сказала, что пригласила на первую неделю июня Деринхемов.

— Значит, будут игры и забавы, — поделилась Эдит, — то есть много работы. Мистеру Бейнсу велено освежить пол в бальном зале. Говорят, вызывала и садовников.

— Деринхемов? — переспросила я. — Должно быть, важные птицы, коль леди Кредитон так беспокоится.

— Вообще-то они в какой-то мере наши конкуренты, — пояснила Эдит. Этим «наши» она подчеркивает свою причастность к делам «Леди-линии». — Но, разумеется, между нами все очень мирно. Сэр Генри — большой друг ее светлости и мистера Рекса. Между нами, мне кажется, сэр Генри и леди Кредитон решили, что Хелена как нельзя лучше подходит мистеру Рексу.

— Как нельзя лучше?

— Чем они не пара? Всегда хорошо объединить предприятия. Только представьте, какой мы будем силой — Кредитоны и Деринхемы вместе!

— Звучит резонно, — заметила я.

Она возвела глаза к потолку.

— Это значит, предстоит поработать. Вы не представляете, как обленились девушки. Но по крайней мере удачно женим хоть мистера Кредитона. После всего что натворил капитан.

— Этот капитан для меня очень загадочная персона.

— А все оттого… — Эдит важно сложила на груди руки. — Разного поля ягоды. В конце концов, кем была его мать? Теперь живет на всем готовом, словно настоящая леди, наверху в своей башне. Джейн Гудвин, ее служанка, прямо души в ней не чает, готова исполнить любой каприз. Но я спрашиваю, кем она начинала? Правда, уже тогда была горничной.

Эдит не понаслышке знала социальную иерархию, существующую среди тех, кто служит богачам. Как это удобно. Такие, как Эдит, лучшие осведомители. Праведные, благочестивые стражи интересов семьи. Как бы изумилась Эдит, если бы ее обвинили в сплетнях. Ее преклонение перед хозяевами не имеет границ, но не меньше и любопытство — при том что беседовать со мной совсем не то что судачить с кем-нибудь из низшей прислуги.

— Надо думать, миссис Стреттон в молодости была красавицей, — поощрила ее я.

— Не вижу в этом для нее оправдания.

— А как думал на этот счет сэр Эдвард?

— Вообще-то следовало бы все это замять, но… — Ее взгляд упал на пятнышко пыли на моем шкафу, показавшееся ей не меньшим грехом, чем связь сэра Эдварда с горничной супруги.

Я поспешила отвлечь ее внимание: не хотелось, чтобы из-за меня досталось молоденькой Бетси, в чью обязанность входило протирать пыль в моей комнате. (Хочу со всеми сохранять добрые отношения.)

— Почему же не замяли? — быстро переспросила я.

— Мне рассказывала моя мать. До замужества она служила в доме; потому и меня взяли вперед других. Миссис Стреттон — как она себя величает — почти на двадцать лет моложе ее светлости, которая вышла замуж за пятнадцать лет до рождения мистера Рекса. Судя по всему, сэр Эдвард считал ее светлость бесплодной. Она была ему незаменимой помощницей, разбиралась в делах, умела принять гостей, когда требовалось, — словом, прекрасной женой во всех отношениях, кроме одного. Не могла произвести на свет здорового ребенка. А сэр Эдвард, разумеется, желал сына, продолжателя своего дела.

— Естественно, что ему нужен был сын.

— У ее светлости и до того были неудачные попытки. Сэр Эдвард уже отчаялся. Потом ее светлость забеременела, но никто не верил, что беременность будет иметь благоприятный исход. Прежде этого не случалось, а ее светлости было уже под сорок. Врачи сомневались, даже опасались за ее жизнь. Тогда-то и стало известно, что должна родить Валерия Стреттон, — и сэр Эдвард признал отцовство. Ведь сэру Эдварду во что бы то ни стало нужен был сын — по возможности, законный — главное, чтобы сын. Он всегда был сам себе закон. До местных скандалов ему дела не было, да никто бы и не посмел ему перечить — даже леди Кредитон, которая была в ярости от того, что горничная продолжала оставаться в доме. Но сэр Эдвард всегда поступал по-своему — даже с ее светлостью. Самое невероятное в этой истории то, что ее светлость легла рожать всего через пару дней после родов Валерии Стреттон. Сэр Эдвард был вне себя от радости, когда любовница родила здорового ребенка: у него появился сын. А через несколько дней и у ее светлости родился мальчик. У него стало двое сыновей, и он не собирался лишаться ни одного из них. Говорили, он перепробовал в жизни, что только можно, — потому так много добился. И жена была нужна, и любовница — а чего хотел сэр Эдвард, то исполнялось. Поэтому оба мальчика родились в Замке, и сэр Эдвард души не чаял в обоих, хотя, разумеется, был с ними очень строг. Но всегда звал их «моими сыновьями». Сына Валерии Стреттон окрестили Редверсом, но леди Кредитон хотела, чтобы все знали, который из них главнее, потому и дала своему ребенку имя Рекс: король. Рексу было назначено стать наследником. Но и Реда воспитывали как следует, ему была назначена доля — меньшая, разумеется. Реду было на роду написано плавать по морям, а Рексу приумножать капитал. Так что их готовили к разным стезям. Но Рекс — это Кредитон. Удивляюсь, как сэр Эдвард не догадался дать свою фамилию и Редверсу. Я слышала, случись что с Рексом…

— То есть если умрет? — уточнила я.

Мой вопрос шокировал ее. Наперед учту, что смерть на ее языке — это «нечто, могущее случиться».

— Случись что с Рексом, — жестко повторила она, — то наследником будет Редверс.

— Как интересно, — сказала я. Она не стала спорить.

— Видите ли, моя мать служила здесь еще до рождения мальчиков. Очень часто рассказывала обо всем, что происходило. Помню ее рассказ о дне, когда спускали корабль. Спуск корабля — это всегда событие. Сэр Эдвард самолично следил, чтобы все делалось как надо: повторял, что это полезно для дела. Хотел, чтобы все знали, что «Леди-линия» получила прибавление.

— Еще бы, — вставила я, поощряя ее на откровенность.

— Вы, наверное, знаете, что у нас все корабли «леди». И леди Кредитон должна была дать имя новому судну. Все было наготове: ей оставалось только разбить о борт бутылку шампанского — сами знаете, как это делается. Заранее было решено, как назовут корабль: «Леди удачливая» или что-то в этом роде. А накануне спуска в Замке вышла размолвка. Ее светлость дозналась о связи сэра Эдварда с Валерией Стреттон и как далеко она зашла. Леди очень расстроилась. Не то чтобы не знала про его шалости, но чтобы такое случилось в Замке, можно сказать, прямо под носом — было от чего выйти из себя. Она хотела прогнать Валерию Стреттон, но сэр Эдвард и слышать не желал. Да, в тот день все было не так. А назавтра она приехала окрестить корабль, и, когда все ждали от нее слов: «Даю судну имя „Леди удачливая“» — или как там еще, — она вдруг объявила: «Называю корабль „Роковой женщиной“!» Сами понимаете, в знак вызова.

— Представляю, какой был переполох.

— Еще бы! Единственная простолюдинка среди леди. Но пришлось все оставить, как сказала она. Можете себе представить, что это была за женщина. Все любила делать по-своему и добивалась своего. Единственное, что ей не удалось, так это выпроводить Валерию Стреттон. Сэр Эдвард сказал «нет». Как ни странно, ее светлость уступила, и Валерия осталась нянькой. С тех пор так и живет. Но ведь и сэр Эдвард был необыкновенный человек.

— Вроде восточного властелина с женами и детьми под одной крышей.

— Насчет этого не знаю, — поджала губы Эдит. — А про Замок знаю почти все.

11 мая. Вчера вечером я решила, что моя больная умирает. С ней случился ужасный приступ астмы, она задыхалась. Я послала Бетси за доктором Элджином, и когда он приехал, то сразу сказал, что я должна быть готова к таким атакам. Они весьма опасны. Когда ей немного полегчало, он дал успокоительное и, перейдя в мою гостиную (это рядом со спальней, тоже в башне), подробно рассказал о ее состоянии.

— Все очень некстати, — заявил он. — Ей больше бы подошел климат, к которому она привыкла. Наши резкие перемены сказываются на ней. Особенно вредна сырость. К тому ж, сами знаете, есть признаки чахотки. Да и темперамент не способствует выздоровлению.

— По-моему, она несчастлива, доктор.

— Да, несколько неподходящий брак.

— Зачем она сюда приехала? Какой в этом смысл, раз муж так редко бывает?

— Дело, разумеется, в ребенке. До тех пор пока у мистера Рекса Кредитона не появится наследник, мальчик очень для них важен. Более того, они хотят приучать его к делу с ранних лет. Здесь она исключительно из-за ребенка.

— Горькая доля для матери.

— Да, необычная ситуация. Вы, вероятно, слышали, что мальчик доводится внуком сэру Эдварду, хоть и не вполне законным. Но они хотят, чтобы компания была семейной: чем больше, тем лучше. Насколько я знаю, сэр Эдвард всегда страдал от того, что имел только двух сыновей. Он мечтал, что от них пойдет большая семья. Это единственное, что было ему неподвластно и постоянно нервировало. Мне представляется, леди Кредитон решила осуществить его мечту. Поэтому сюда и доставили юного Эдварда, чтобы вместе с азбукой учился судоходству.

— Мне кажется, миссис Стреттон скучает по дому. Кстати, откуда она родом?

— С какого-то острова в Тихом океане — недалеко от островов Дружбы. Называется Коралл. Ее отец, кажется, был француз, а мать наполовину полинезийка. Она здесь как рыба без воды.

— Вчерашний приступ случился после нервной вспышки.

— Этого и следует ожидать. Попытайтесь сдерживать ее.

Я грустно улыбнулась.

— Она мне напоминает вулкан, готовый извергнуться в любую минуту. Трудно представить темперамент, более неподходящий для ее болезни.

— И все же, сестра, вы должны делать все возможное, чтобы она была счастлива.

— Возможно, это было бы по силам ее супругу, окажись он дома. Подозреваю, причина того, что она несчастлива, его отсутствие.

— Ничего не поделаешь: она выходила замуж за моряка, поэтому должна с этим мириться. Следите за ее диетой. Не давайте есть тяжелую пищу. Часто и понемногу — вот ваше правило.

— Хорошо, доктор.

— На завтрак стакан молока или какао с хлебом и маслом. В одиннадцать еще молоко… возможно, с яйцом. Можно прямо смешать одно с другим. На обед можно немного вина, только совсем немного, а перед сном стакан молока с чайной ложечкой коньяка.

— Указания по диете у меня имеются, доктор.

— Хорошо. Ей бы полегчало, если бы она была довольна жизнью. Эти мучительные приступы — следствие внутреннего напряжения. А пока что пускай поспит, сами увидите, как успокоится, когда встанет.

Только после ухода доктора, я осознала, как была встревожена. Я в самом деле решила, что она умирает. Не стану притворяться, будто слишком ее полюбила: есть в ней что-то неприятное. Но я подумала, что если она умрет, то мне нечего будет делать в Замке. Эта мысль очень меня расстроила, хотя, разумеется, в этом и состоит суть моей работы. Сегодня я здесь, а завтра, как выразилась бы Эдит, «что-то случается», и мои услуги больше не требуются. Не успеваешь пустить корней. Особенно ясно я поняла это с тех пор, как приехала в Лэнгмут: в первый раз, когда пришлось расстаться с Анной, и теперь, когда оказалась перед перспективой отъезда из Замка. Я все больше к нему привязываюсь. Полюбила его толстые стены — даже то, что они ненастоящие, как ни странно, только притягивает меня. По-моему, мне бы понравился сэр Эдвард. Жаль, что он умер до моего приезда. Уже несколько раз я виделась с его сыном Рексом. Кажется, мы встречаемся чаще, чем можно объяснить одной случайностью. Он меня ужасно интригует. Хочется побольше разузнать о детстве, когда его нянчила Валерия Стреттон, как он относится к сводному брату Редверсу. Скорее бы приехал домой капитан. Уверена, бедная моя пациентка была бы счастлива, да и мне интересно понаблюдать, как все они ладят друг с другом.

12 мая. Вчера вечером я была с моей больной, когда она проснулась после успокоительного. Ее зовут Моник. Такое аристократичное имя как-то не вяжется с ее обликом. Представляю ее озирающей, лежа на песчаном пляже, коралловые рифы вокруг острова. Она довольно часто надевает кораллы: они ей идут. Могу вообразить, как они встретились с капитаном, который, по-видимому, завернул на этот Коралл взять груз копры, рыбы или еще чего-нибудь на обратном пути в Сидней. Она возникла в моем воображении с волосами, убранными яркими экзотическими цветами. Он сразу увлекся, безрассудно и бесповоротно, даже не подумав перед женитьбой, каково ей будет в Замке Кредитон. Но все это исключительно мои фантазии. Вполне вероятно, что все обстояло совсем не так.

Я сидела у постели, когда услышала ее бормотание:

— Ред… Ред… Почему ты меня не любишь?

Не правда ли, красноречиво? Надо думать, он постоянно у нее на уме.

Вдруг она встрепенулась:

— Это вы, сестра?

— Да, — тихо ответила я. — Постарайтесь успокоиться. Этого добивается от нас доктор.

Моник послушно закрыла глаза. Она в самом деле хороша — похожа на куклу с густыми смоляными волосами и такими же черными длинными ресницами; на фоне белой ночной рубашки кожа кажется медово-желтой; только вот лоб, пожалуй, низковат. «Она из тех, которые быстро старятся, — мелькнуло у меня в голове. — Сейчас ей не больше двадцати пяти».

Она продолжала бормотать — я придвинулась поближе, чтобы разобрать.

— Не хочет возвращаться, — шептала она. — Жалеет, что так получилось. Хочет свободы…

«Увы, мадам, — невольно подумалось мне, — не удивлюсь, если не хочет, коль вы имеете привычку показывать крутой норов, как вчера».

Она дика, неистова, необузданна. Что думает о таком существе леди Кредитон? Одно должно ее радовать. Если одному из братьев суждено было сделать такой faux pas[1], то, по крайней мере, не ее драгоценному сыну. Воображаю, как бы разбушевалась, если б в мезальянс вступил Рекс. Как бы она поступила? Несомненно, имеет долю в прибылях компании, наверняка, принадлежит к самым влиятельным акционерам.

В самом Замке еще столько невыясненного, даже более интересного, чем супружеские неприятности выловленной из воды хорошенькой рыбки, которую меня пригласили выхаживать.

15 мая. Сегодня я услыхала, что капитан находится на пути домой и ожидается в четырехнедельный срок. Это мне сообщил Эдвард. Мы с ним успели подружиться. Надо признать, он необыкновенно сообразительный паренек, жаль, что предоставлен заботам зануды мисс Беддоус. Трудно представить женщину бесцветнее ее, а Эдвард ведет себя с ней как настоящий маленький озорник. На днях привела его с прогулки промокшим до нитки. Решил, видите ли, прямо в одежде искупаться в фонтане. Она растерялась, а он только смеялся над ее ходульными поучениями. Отчасти это ее вина: ей так явно недостает уверенности, что это чувствует проницательный шалун и использует в свое удовольствие. Со мной у него такое не проходит: знает, что должен делать, как велено, или уходить. Впрочем, мне это легко, так как я не обязана его воспитывать. Он ясно усвоил, что я совсем не то, что бедняжка мисс Беддоус, и поставлена смотреть за его мамой, как поставлена к нему гувернантка, — одно то, что я старшая над взрослым человеком, делает меня очень значительной в его глазах. Он часто заглядывает в комнату матери и наблюдает, как я даю ей лекарства. Здесь имеется небольшая кухонька, где я готовлю ей пищу, а он смотрит, как я это делаю. Ему нравится брать пробы с маминой тарелки. Мисс Беддоус хмурится, считает, что неурочное питание дурно сказывается на его аппетите, но, как водится с. малыми детьми, запретный плод всегда слаще. В определенном смысле он всего лишь одинокий заброшенный малыш: такой маленький в огромном Замке, при том что мать не имеет ни малейшего представления, как обращаться с ребенком. Иногда портит его, потакая шалостям; в других случаях, наоборот, дает волю раздражению, а то и вовсе не замечает. Я успела понять, что он не очень ее любит. Мисс Беддоус он откровенно ни во что не ставит, перед леди Кредитон испытывает трепет, граничащий с благоговением, а по-настоящему любит бабушку Стреттон, которую навещает каждый день, только Джейн не разрешает ему долго задерживаться, говорит, это утомляет хозяйку. Неудивительно, что он привязался ко мне. Я, смею предположить, предсказуема, мое поведение всегда ровное. Никогда не сюсюкаю, как будто не замечаю его присутствия, но нам нравится друг с другом.

Итак, он явился сегодня утром, когда я готовила молоко и намазывала маслом хлеб для его матери. Уселся на стул и болтал ногами, наблюдая за мной. Я догадалась, что ему не терпится огорошить меня какой-то новостью, переполнявшей его маленькое существо. Так и оказалось.

— Папа приезжает.

— Ну, ты доволен?

Он скромно потупился на носок ботинка.

— Да, — наконец решил он. — А вы?

— Еще не знаю.

— Когда узнаете?

— Возможно, когда его увижу.

— Вы его полюбите?

— Это будет зависеть от того, как он отнесется ко мне.

Мой ответ чем-то позабавил его. Он громко и от души расхохотался.

— Ему нравятся корабли, море, матросы и мы.

— Звучит как песня, — отозвалась я, напев его слова на известный мотив.

Он с восхищением смотрел на меня.

— А я знаю кое-что еще, что ты любишь, — сказала я.

— Что? Что?

— Хлеб с маслом.

И подала ему бутерброд. Пока он ел, заглянула мисс Беддоус. Она уже привыкла искать его в моей комнате. Завидев гувернантку, он набил рот остатками бутерброда.

— Эдвард! — сердито крикнула она.

— Так он может подавиться, — заметила я.

— Он не должен сюда бегать в неурочное время.

Жало было нацелено не в него, а в меня. Но я делала вид, что не замечаю, продолжая заниматься завтраком. Эдварда увели. У самой двери он оглянулся на меня. У него был такой вид, будто готов расплакаться, но я подмигнула, и он засмеялся. Когда я подмигиваю, он всегда веселится, строит смешные рожицы и никак не может подмигнуть в ответ. Сознаю, что мое непочтительное поведение подрывает авторитет воспитательницы, но как еще я могла остановить слезы неприкаянного ребенка?

Когда я внесла поднос, Моник, сидя на кровати в кружевном жакете, смотрелась в зеркало. Очевидно, уже узнала про новость. Какая разительная перемена произошла в женщине! Теперь она была прямо красавица.

Однако на поднос смотрела хмуро.

— Этого я не хочу.

— О, пожалуйста, вы должны выздороветь к приезду капитана.

— Вы уже знаете?

— Ваш сын только что сказал.

— Надо же! — изумилась она. — Всегда вы все знаете!

— Не все, — поскромничала я. — Но, по крайней мере, знаю, что вам полезно.

И состроила безоблачную профессиональную улыбку. Я тоже рада, что он наконец-то прибывает домой.

18 мая. Сама не верю, что пробыла здесь так недолго. У меня такое чувство, будто хорошо всех знаю. Вчера после обеда леди Кредитон послала за мной. Потребовала отчитаться о пациентке. Я доложила, что, на мой взгляд, миссис Стреттон заметно поправилась, что новая диета, которую предписал доктор Элджин, определенно имеет положительный эффект.

— Вы удобно устроены, сестра? — осведомилась она.

— Очень удобно, благодарю вас, леди Кредитон.

— Эдвард простудился. Мне передали, что на днях он в одежде искупался в фонтане.

Интересно, кто был ее доносчик, подумала я. Верней всего, Бейнс. Я представила, как Эдит сообщает новость Бейнсу, а тот спешит передать леди Кредитон. Похоже, за всеми нашими проступками следят и доносят хозяйке.

— Он крепкий мальчик и скоро поправится. День в комнате, и будет здоров.

— Я сделаю внушение мисс Беддоус. Надо быть ответственней. Как думаете, сестра, не следует ли его показать доктору Элджину?

Я ответила, что это не помешало бы, но специально вызывать доктора нет необходимости. Она кивнула.

— У миссис Стреттон больше не было приступов?

— Нет. С тех пор, как пришла весть, что ее супруг находится на пути домой, ее здоровье улучшилось.

Губы леди Кредитон скривились. Интересно, как она относится к Редверсу. Надо бы мне узнать к его возвращению.

— Капитан не успевает к нашему приему. Попрошу вас, сестра, уделить особое внимание своей пациентке. Было бы очень некстати, если бы к этому времени наступило ухудшение.

— Сделаю все, что смогу, чтобы была здорова.

На этом аудиенция закончилась. Мне было немного не по себе. Напугать меня не так просто, но в глазах этой женщины есть что-то змеиное. Я представила, как она разбивает о борт корабля бутылку шампанского, наполненную ядом, и произносит недрогнувшим голосом: «Называю корабль „Роковой женщиной“!» Как должна была ненавидеть женщину, с которой все эти годы жила в одном доме! И какой властью над ней должен был обладать сэр Эдвард! Неудивительно, что Замок такое захватывающее место. Какие страсти должны были кипеть в его стенах! Удивляюсь, что леди Кредитон не столкнула соперницу с парапета, а Валерия Стреттон не подсыпала мышьяку в еду ее светлости. У обеих были для этого причины. Однако и сейчас продолжают жить под одной крышей, хоть Валерия Стреттон лишилась покровительства любовника и, подозреваю, израсходовала весь пыл. Теперь они просто две старухи, достигшие возраста, когда прошлое представляется незначительным. Только бывает ли так с людьми?

Мне во всяком случае не хотелось прогневать леди Кредитон. Пока что мне нечего было опасаться в этом смысле. Видно было, что она мной довольна. Куда больше, чем довольна мисс Беддоус, вызвавшей ее явный гнев.

Я спустилась в сад. Рекс был уже там.

— Похоже, сад доставляет вам удовольствие, сестра Ломан, — сказал он. — По-моему, вам он очень нравится.

— Да, нахожу его подходящим. — Он недоуменно поднял брови, и я уточнила: — Достойным своего Замка.

— Сестра Ломан, вам не кажутся смешными мы и наши нравы?

— Возможно, — в тон ему ответила я. — Впрочем, меня нетрудно рассмешить.

— Это большой дар. Жизнь оказывается куда терпимей, когда находишь ее забавной.

— До сих пор я всегда находила ее сносной.

— Если мы забавляем вас, то и вы занимаете меня, — усмехнулся он.

— Рада слышать. Это много лучше, чем заставлять грустить или наводить скуку.

— Не могу представить, чтобы вы были на такое способны.

— Здесь я должна сделать реверанс и вымолвить: «Спасибо, добрый господин»?

— Вы так не похожи на молодых дам, с которыми я встречаюсь.

— Еще бы! Я зарабатываю себе на жизнь.

— Вы действительно самый полезный член нашего сообщества. Как, должно быть, приятно быть одновременно полезной и красивой.

— Определенно приятно слышать, когда тебя описывают такими словами.

— Сестра Ломан звучит немного сурово. Вам не подходит. Мне бы хотелось думать о вас как-то по-другому, не как о сестре Ломан.

— Насколько я поняла, вы интересуетесь моим именем. Меня зовут Шантель.

— Шантель. Как необыкновенно и… замечательно.

— Больше мне к лицу, чем «сестра»?

— Несравненно больше.

— Шантель Спринг Ломан, — назвалась я.

Он спросил, откуда мне досталось такое имя. Я рассказала, как моя мама увидела его на надгробии. Кажется, его увлек мой рассказ. Он провел меня в оранжерею, где давал садовникам указания по поводу цветов, которыми предполагается украшать дом в дни большого приема. Он спрашивал моих советов, и я щедро раздавала их. Как, однако, лестно, когда твои пожелания тотчас передают садовникам в форме приказов, выраженных словами: «Так и сделаем».

8

21 мая. Уже два дня в доме идет драма. По-моему, она началась раньше, чем я сообразила. Заметив, что Джейн Гудвин, служанка Валерии Стреттон, чем-то обеспокоена, я справилась, здорова ли она.

— Я вполне здорова, сестра, — ответила она.

— Мне показалось, вы чем-то озабочены.

— О нет-нет, — заторопилась возразить она и поспешно удалилась.

Так я догадалась, что что-то происходит. Я задумалась над тем, что могло случиться в западной башне и каково отношение Валерии к возвращению сына. Не терпелось его увидеть? Наверное. Судя по отзывам, он такой необыкновенный. Жена просто без ума от него, даже милая моя ледышка Анна чуть было не влюбилась — у матери тем более есть причины праздновать его возвращение. Я давно раскусила характер Джейн Гудвин: она из тех, кто создан для служения другим. Едва ли у нее когда-либо была собственная жизнь: центром ее существования должна быть хозяйка и наперсница, в данном случае Виктория Стреттон. Коль Джейн была взволнована, значит, с Валерией что-то неладно.

Было около девяти вечера. Накормив Моник, я читала, когда в мою дверь постучала Джейн.

— О сестра, — обратилась она ко мне, — прошу вас, пойдемте быстрее. Миссис Стреттон…

Я поспешила в западную башню и нашла Валерию Стреттон на кровати с искаженным от боли лицом. Я тотчас распознала причину: ту, которую подозревала и раньше. Я повернулась к Джейн и распорядилась:

— Мне сейчас же нужен доктор Элджин.

Джейн убежала. Лично я ничем не могла ей помочь. С первого взгляда на больную я подумала о сердце: симптомы напоминали приступ грудной жабы. Я склонилась над ней.

— Скоро пройдет. По-моему, уже слабеет.

Она не отвечала, но, кажется, испытывала облегчение от того, что рядом была я. Меня насторожил ее вид. На ногах у нее были высокие сапожки, испачкавшие грязью стеганое покрывало. С головы съехала примятая шляпка. Особенно бросалась в глаза плотная вуаль, под которой она, должно быть, прятала лицо. Она куда-то выходила. Ни за что бы не поверила, если бы сама не видела сапожек и шляпки. Зачем она выходила в таком наряде под ночь?

Боль утихала. Такие атаки обыкновенно длятся до получаса, к тому же с ней случилась не самая сильная. Однако сигнал тревожный. Я осторожно сняла с нее сапожки: они были все в грязи. Потом сняла шляпку, но не стала трогать пальто, так как не хотела шевелить ее до прихода доктора.

Когда он появился, приступ уже миновал. Я бережно сняла одежду, и он осмотрел больную. Сама она слишком выбилась из сил, чтобы внятно отвечать на его вопросы, но я подробно описала все, что видела. Он нахмурился.

— Ей нужен покой, — наконец заявил он. — Нужно выспаться как следует. — После он зашел в мою комнату.

— Это очень серьезно, доктор?

Он кивнул.

— Никаких сомнений, грудная жаба. Как я рад, что вы здесь, сестра. То есть, если вы готовы взять еще одну больную.

— Разумеется, готова.

— От вас потребуется только одно: внимательно наблюдать. Минимум усилий. Она должна избегать физических напряжений и тревог — никаких волнений. И естественно, строгая диета. Умеренное питание. Вам, вероятно, приходилось иметь дело с такими больными.

— Да, предшественница мисс Брет была сердечница.

— Хорошо. Приступ может не повторяться неделями и месяцами, даже дольше. Или, наоборот, случится через час. Если заметите признаки надвигающейся атаки, дайте ей немного бренди. Я пришлю вам нитритамил. Знаете, как применять?

— Пять капель на носовой платок и вдыхать?

Он кивнул.

— Она была одна, когда это случилось?

— Нет. При ней находилась Джейн Гудвин. Она только перед этим вернулась с прогулки.

— Это от переутомления. Наперед должна быть осторожна. И пусть всегда имеет под рукой ватку, пропитанную нитритамилом. Я дам вам специальный пузырек с плотно подогнанной пробкой. Пропитаете ватку пятью каплями и спрячете в пузырек: если почувствует приближение приступа, когда будет одна, всегда сможет воспользоваться. А пока что пускай как следует отдохнет, а вы или Джейн Гудвин находитесь при ней. Джейн, кажется, разумная девушка.

Я подтвердила его суждение.

— Сейчас пойду доложу о состоянии дел леди Кредитон. Она должна быть благодарна, что в доме есть вы, сестра.

Леди Кредитон если и не была вполне благодарна, так как никогда не испытывала ничего подобного по отношению к тем, кому платила за услуги, должна была счесть, по крайней мере, «удобным» (любимое ее словцо), что я оказалась на месте.

— Доктор Элджин сообщает, что вы будете присматривать и за миссис Стреттон-старшей, — мимоходом сказала она при встрече со мной, будто речь шла о мелкой услуге. — У нее, кажется, что-то с сердцем. — И неодобрительно повела носом, словно говоря: «Еще бы, у такой особы да не заболело сердце — и в такое время!»

Я лишний раз отметила ее суровый и непреклонный характер — под стать гвоздям, которыми сколочены «леди» ее компании (если для этой цели пользуются гвоздями: мои познания в корабельном деле ничтожны). Видя ее бессердечность, я снова поразилась, как такая женщина могла примириться с положением, в которое ее поставил сэр Эдвард. Это еще раз показало, из какого железа был скроен этот человек. Но вместе с тем мне открылось, что и она была не бесчувственна: безраздельно отдала свои эмоции судоходной «Линии». Большой бизнес, делание денег были ее любовью. Они с сэром Эдвардом были не только супругами, но и деловыми партнерами, и, если не удался брак, она была полна решимости преуспеть в делах.

24 мая. В воздухе разлито что-то такое, что позволяет предугадать приближение развязки. Верно, это связано с большим приемом, который начнется 1 июня. Все в Замке пришло в движение! Бейнс с важным видом обследует закоулки дома, проверяет винные погреба, наставляет горничных и лакеев. Визиту Деринхемов придается необыкновенное значение. По-моему, Рекс несколько удручен. Вероятно, прекрасная Хелена Деринхем не очень прельщает его. Не иронично ли, что ее назвали Еленой? Елена как нельзя больше подходит для данного случая. Как-то я в шутку обмолвилась об этом персонаже, именем которого окрестили с тысячу кораблей, но он только холодно улыбнулся в ответ, давая понять, что дело приняло слишком серьезный оборот (или, быть может, слишком грустный?), чтобы по этому поводу можно было шутить. Я поняла, что инициатива сватовства исходит от леди Кредитон. Она рассчитывает, что Рекс женится, сообразуясь исключительно с ее желанием. Бедняга Рекс! Чувствуется, что ему предстоит нелегкое испытание. Он познакомился с Хеленой два года назад, когда та начала выезжать в свет, и, насколько я поняла, не был сражен ее чарами. Но и в этом деле контрольный пакет, разумеется, в руках ее светлости. Я выяснила, что сэр Эдвард все оставил под ее присмотром. Должно быть, высоко ставил ее деловую сметку, а уж он, я уверена, был не из тех, которые ошибаются. Воображаю, в какое неловкое положение может себя поставить Рекс, если его чувства не совпадут с материными. Если огорчение окажется слишком сильным, она сможет даже изменить его долю наследства. Интересно бы знать, в чью пользу. Неужто оставит капитану? Нет, я уверена, этого она не сделает никогда. Она предпочла бы, чтобы у Реда вовсе не было доли, но у него имеется небольшой пакет — об этом позаботился сэр Эдвард — и, разумеется, за ним навсегда закреплена должность одного из капитанов компании. Я удивилась, что Рекс со мной разоткровенничался. Впрочем, между нами возникла совершенно особая дружба — вроде той, что завязалась у меня с юным Эдвардом. Оба считают, что я отличаюсь от всех, с кем им приходится иметь дело. К тому же обитатели Замка вообще довольно-таки чужды условностям.

25 мая. Моей первой подопечной заметно полегчало. Она прямо расцвела. Случилось это не столько благодаря мне, сколько от ожидания прибытия мужа. Так всегда бывает с этого типа больными. Но мне стало трудно добиваться от нее, чтобы отдыхала и придерживалась диеты. Странно, но, когда она возбуждена, ей хочется есть. То и дело перерывает гардероб и примеряет платья — все ярких тонов. Предпочитает цветастые ткани, свободный крой с разрезом едва ли не до колена. Выглядит, по неодобрительному отзыву Эдит, «иностранкой». Вчера устроила бурную сцену, оттого что не могла отыскать вдруг понадобившийся пояс. Я даже испугалась, что начнется атака, однако пронесло. Положение моей другой пациентки значительно серьезнее, и я уделяю ей много времени. Джейн меня привечает, так как убедилась, что я умею ухаживать за ее хозяйкой. Вчера я полюбопытствовала у Валерии Стреттон, далеко ли она ходила в день приступа.

— Да, довольно далеко, — уклончиво ответила она.

— Дальше обычного?

— Намного дальше.

— Вы ведь обычно гуляете во дворе?

— Да, но…

Она занялась покрывалом на кровати, и я сочла за лучшее сменить тему, так как она явно ее возбуждала. Мне хотелось знать, был ли приступ вызван одним переутомлением или сказались какие-то переживания.

Я выяснила, что накануне она испытывала невыраженные симптомы в виде легкой ломоты в руках и стеснения в груди. Спустя несколько минут они проходили, и она списывала их на ревматические явления. Я предупредила ее:

— Вы должны избегать физических нагрузок. Вам нельзя переутомляться. Но, мне кажется, еще опаснее волнения.

Опять в ее глазах промелькнул испуг. Уходя, я была уверена, что ее что-то тревожит. Вот бы узнать что. Зная себя, я не успокоюсь, пока не выясню.

6 июня. Почти две недели не имела времени писать дневник, что неудивительно. Все мы в Замке пережили такие волнения, вызванные, конечно же, визитом Деринхемов. Они приехали первого. Был славный летний день, розы выглядели просто великолепно. Садовники превзошли самих себя: лужайки и цветники были безупречны. Прямо в саду, среди цветов, был установлен шатер для проведения первого из запланированных «событий», как их называла Эдит. Мне не терпелось хоть краешком глаза взглянуть на прекрасную Хелену, и, когда это случилось, сразу стало ясно, отчего грустил Рекс. Не сомневаюсь, она девушка, исполненная многих добродетелей, но, увы, не совсем привлекательна. Угловатая, с крупными руками и ногами, она расхаживала походкой женщины, которая много времени проводит в седле — это, надо полагать, ее увлечение. Даже лицом смахивает на лошадь, и смех похож на ржание. Разговаривает громким, пронзительным голосом — поистине труба! Подозреваю, что леди Кредитон в юности была вроде нее: должно быть, и сэр Эдвард испытывал такое же нерасположение к браку, какое сейчас чувствовал Рекс. Но сэр Эдвард исполнил свой долг. Не могло быть сомнений, что леди Кредитон от души одобряла выбор в лице мисс Деринхем. Могло ли быть иначе, учитывая миллион или около того, что стоял за ней, — тем более что у сэра Генри не было сына. К тому же он души не чаял в дочери. Я радовалась, что она хоть кому-то нравится, так как подозревала, что Рекс не проявит себя предупредительным кавалером, каким его рассчитывали видеть мать и сэр Генри.

Я наблюдала из окна за собравшимися на лужайке гостями. День выдался прекрасный. Казалось, сама погода благословляет планы леди Кредитон. Даже трава была бархатистее обыкновенного. Яркие платья, широкополые шляпы и цветистые солнечные зонтики, оттеняемые строгими темными нарядами мужчин, были восхитительны. Как мне хотелось быть среди них. Я представила платье, которое надела бы, — травянисто-зеленое — и высокую прическу. Наверно, украсила бы волосы парой цветков (но не больше!), а зонт непременно выбрала бы зеленый с белыми оборками — лучшего цвета здесь не было. Будь у меня подходящий наряд, спустилась бы и смешалась с гостями, и была бы ничем их не хуже и не глупей: никто бы не узнал во мне простую сестру-сиделку. «Перестань жаловаться, Золушка-Ломан, — остановила я себя. — Что толку глазеть по сторонам, дожидаясь появления крестной с волшебной палочкой и тыквой. Пора уяснить, что ты сама себе крестная».

Моник отправилась на прием. Настояла на своем. Она казалась чужой среди этих элегантных дам. Моник никогда не стать элегантной — разве что колоритной. Подозреваю, что леди Кредитон не понравилось ее присутствие. Должно быть, досадовала, что она поправилась и явилась на вечер в саду, тогда как прежде так разболелась, что доктор Элджин рекомендовал нанять сиделку!

Рекс был к ней внимателен. Очень мило с его стороны: из чувства к Редверсу заботился и о его жене.

Отправившись проведать другую свою больную, я нашла ее тоже любующейся зрелищем из окна башни.

— Как вы себя сегодня чувствуете? — осведомилась я, подсаживаясь к ней.

— Спасибо, сестра, очень хорошо.

Разумеется, это была неправда.

— Все так красочно, — восхитилась я. — У некоторых дам прекрасные наряды.

— Я вижу мисс Деринхем — вон там, в голубом.

Я пригляделась. На ней был не тот оттенок голубого — слишком светлый, огрублявший ее свежее лицо.

— Похоже, есть надежда, что во время этого визита будет сделано оглашение, — заговорила я, не в силах сдержать любопытство.

— Почти наверняка будет, — подтвердила она.

— Полагаете, мисс Деринхем согласится?

— Разумеется. — Она откровенно недоумевала от моего предположения, что кто-то способен отказать Рексу. Невольно вспомнилось, что она была его нянькой и, наверное, очень любила ребенком.

— Прекрасная мысль соединить две компании, что, естественно, и получится. Так мы станем одной из самых крупных компаний Королевства.

— Замечательная, — согласилась я.

— Счастливица! Рекс был такой добрый мальчик. Он заслужил свою удачу, так упорно трудится… Сэр Эдвард гордился бы им.

— Так вы надеетесь, брак состоится?

Снова она казалась удивленной, что я выказываю даже тень сомнения.

— Да, и хоть отчасти скрасит женитьбу Реда. Вот настоящая катастрофа.

— Ну, может быть, не совсем так. Юный Эдвард такой очаровательный ребенок.

Она снисходительно улыбнулась.

— Когда вырастет, будет в точности как его отец.

Разговаривать с ней было приятно, но у меня создалось впечатление, что она очень скованна. Держалась явно настороже. Полагаю, что не случайно, учитывая ее прошлое. Помню, моя сестра Селина звала меня инквизиторшей за то, что я, по ее словам, клещами вытягивала сведения из людей, которые не желали с ними расставаться. Надо мне сдерживать любопытство. «Но, — тут же разуверяла я себя, — мне необходимо знать, что тревожит мою больную. Я должна оберегать ее от переутомления и волнений. Как я могу этого добиться, если не буду знать, что ее угнетает?»

Тут вошла Джейн с письмом для своей хозяйки. Валерия взяла письмо, и только ее взгляд упал на конверт, я заметила, как посерело ее лицо. Я продолжала разговор, притворяясь, что не замечаю, но видно было, что она почти не слышит моих слов.

Что-то угнетает эту женщину, камнем лежит на ее душе. Как бы я хотела знать, что это.

Она до того ясно давала понять, что хочет остаться одна, что мне ничего другого не оставалось, кроме как удалиться.

Десятью минутами позже меня позвала Джейн. Я вернулась к Валерии и дала нитритамил. Он подействовал словно чудо: мы предотвратили приступ, когда он, сжав железными клещами руки, готов был перекинуться на грудь. Звать доктора Элджина не было нужды: его и так ждали завтра. «Верно, что-то в том письме расстроило ее», — мелькнуло у меня в голове.

Назавтра вышел пренеприятный казус. Я с самого начала невзлюбила Беддоус — похоже, она отвечала взаимностью. Валерии настолько полегчало, что она решилась немного прогуляться в сопровождении Джейн по саду, пока я устанавливала в ее кровати подпорку, которую доктор Элджин рекомендовал подкладывать больной, когда у нее возникали затруднения с дыханием.

Ящик ее стола оказался приоткрыт, и я заметила в нем фотоальбом. Не удержавшись, я вытащила его.

В нем оказалось несколько фотокарточек — главным образом мальчиков. Каждая была любовно подписана: Редверсу два года, Рексу два с половиной… На одной мальчики были сняты вместе, а после втроем с ней. В те дни она была исключительно красива, но и тогда казалась чем-то обеспокоенной. Видно было, как она заставляет Редверса смотреть, куда велит фотограф. Рекс стоял рядом с ней, прижавшись к колену. Очень трогательное зрелище. Я не сомневалась, что она любила обоих: это проявлялось даже в том, как она отзывалась о них. Чего ей стоило не выделять собственного сына, тем более что оба были сыновья сэра Эдварда.

Уже укладывая на место альбом, я вдруг заметила конверт. Тотчас вспомнив, как она расстроилась, я подумала, не было ли это то самое письмо: конверт ничем особым не выделялся. Потянувшись за конвертом и уже взяв его в руку, я вдруг почувствовала на себе чей-то взгляд. В тот же миг из-за спины донесся знакомый хитрый голос с подвыванием:

— Я ищу Эдварда. Он здесь?

Я резко обернулась, не выпуская из рук письма и запоздало ругая себя за то, что имела виноватый вид. Я ведь даже не успела заглянуть внутрь конверта, только взяла его, но, судя по ее выражению, Беддоус решила, что застигла меня с поличным.

Положив как можно небрежнее письмо, я спокойно ответила, что Эдвард должен быть в саду. Вероятно, гуляет со своей бабушкой и Джейн.

Как она меня разозлила!

Никогда не забуду ночь бала-маскарада. Я вела себя очень смело, но это всегда было в моей натуре. Как ни странно, меня подбила Моник. Мне кажется, она меня полюбила: верно, признала во мне такую же бунтарку. Я поощряю ее к откровенности, так как моя политика состоит в том, чтобы возможно больше знать о моих подопечных. Она успела кое-что рассказать о доме, в котором жила с матерью на острове Коралл. Из ее описаний передо мной вырастает старая запущенная усадьба вблизи сахарной плантации, которой владел ее отец. После его смерти они продали плантацию, но мать и сейчас живет в том доме. Я ярко представила из ее рассказа атмосферу ленивой духоты. Она поведала, как ребенком бегала на берег смотреть большие корабли, как их встречали и провожали пением и плясками туземцы. Дни, когда на остров заходили корабли, были сплошным праздником: на набережной устанавливались ларьки с идолами и бусами, травяными юбками, шлепанцами, корзинками, которые загодя готовились на продажу всем, кто прибывал на остров. Ее глаза разгорелись от воспоминаний, и я не преминула заметить:

— Вы соскучились по всему этому?

Она признала, что да, соскучилась, и, продолжая рассказ, закашлялась. Я невольно подумала: лучше бы ей вернуться.

Она была ребячлива в повадках: настроение менялось до того часто, что нельзя было предсказать, не перейдет ли в следующую минуту ее беззаботный смех в глубокую меланхолию. Между ней и леди Кредитон не существовало никаких отношений, она чувствовала себя много легче с Валерией — но Валерия как личность вообще приятнее.

Она очень хотела пойти на маскарад, но накануне утром случилась астматическая атака, и даже ей было понятно, что это было бы безрассудством.

— Что бы вы надели? — полюбопытствовала я.

Она сказала, что скорей всего приняла бы облик той, кем в сущности и была: жительницы Коралла. У нее для этого имелись очень милые коралловые бусы, вдобавок украсила бы волосы гирляндами падающих на плечи цветов.

— Выглядели бы вы бесподобно, — ответила я. — Только вас бы узнали.

Она согласилась и вдруг спросила у меня:

— А что бы вы надели… если б могли пойти?

— Это зависело бы от того, какой я имела бы выбор.

Она показала мне маски, которые были заранее заготовлены для гостей. Эдвард принес их из специальной гипсовой чаши, которая стояла в холле. Он ворвался к матери в маске с криком: «Мама, угадай, кто я?»

— Долго мне гадать не пришлось, — со смехом рассказала она.

— Точно так же никто бы не гадал, если бы вы появились в наряде, о котором только что сказали, — вернула я ее к нашему разговору. — Сразу бы себя выдали, тогда как весь смысл затеи состоит в том, чтобы получше спрятать свою личность.

— Хотела бы я посмотреть, во что бы нарядились вы. Верно, так бы и пошли, как сейчас, сестрой?

— Это было бы все равно, что вам пойти в коралловых бусах с гирляндами цветов на Голове. Меня бы тотчас узнали и с позором прогнали как самозванку.

Она расхохоталась.

— Не смешите меня, сестра.

— Лучше смешить, чем заставлять плакать.

Между тем мысль о маскарадном наряде захватила меня.

— Интересно, что бы я могла надеть? — спросила я. — Вот было бы забавно так преобразить свою внешность, чтобы никто не узнал.

Она подала мне одну из масок — я надела.

— В ней у вас такой вероломный вид.

— Вероломный?

— Настоящая соблазнительница.

— Да, разительно отличается от привычной моей роли. — Я глянула в зеркало, и мной овладело невероятное возбуждение. Мое настроение передалось и ей, потому что она вдруг присела на кровати и спросила:

— Ну, так как, сестра?

— Если бы у вас нашлось для меня платье…

— Хотите костюм островитянки?

Я распахнула шкаф, зная, что в ее гардеробе имелся большой выбор экзотических нарядов. Она закупила их в восточных портах, когда добиралась в Англию со своего острова. Мне приглянулось зеленое с золотом платье. Мигом сбросив сестринский убор, я примерила его. Она захлопала в ладоши.

— Прямо на вас, сестра.

Я вытащила из волос булавки — пышная копна упала мне на плечи.

— О, сестра, да вы прямо красавица, — невольно восхитилась она. — Волосы местами как огонь.

Я тряхнула головой.

— Что, не очень похожа на сиделку?

— Вас никто не узнает.

Изумленная, я уставилась на нее: уже приняв решение, была удивлена, что она одобрила меня. С видом деланного смущения я глянула на нее.

— Берите все, что хотите, — разрешила она. Я достала золотистые туфельки. — Эти я купила, когда плыла сюда, — сообщила она.

Туфли оказались немного великоваты, да это было неважно. Главное, что замечательно шли к платью.

— Но кого я должна изобразить? — Тут мне попалась на глаза картонка с рисунком Эдварда, который мальчик принес показать матери. — У меня идея! — воскликнула я и, скрутив остроконечный шпиль, достала иголку с ниткой: минутой позже была готова шляпка. Потом я воспользовалась ее пояском из золотого шифона и, обернув картоновый каркас, оставила длинные, падающие на спину концы.

Она чуть не прыгала от удовольствия.

— Теперь наденьте маску, сестра. Точно, никто не узнает!

Но это было еще не все. Талию я обернула давно примеченной серебряной цепью, которой она подпоясывала пеньюар, и прицепила к ней связку ключей, лежавших на столике.

— Прошу любить и жаловать: леди-ключница Замка, — представилась я.

— Леди-ключница? — переспросила она. — Кто это?

— Так в старину называли хозяйку дома. Ту, у которой ключи.

— О, это как раз для вас.

Я надела маску.

— Ну, хватит духу?

Безрассудства мне всегда хватало. Селина с детства приметила его в моем характере и не раз предостерегала. Конечно же, я решилась.

Что это был за вечер — уверена, никогда его не забуду! Я была внизу, вместе со всеми: мне не составило труда смешаться с толпой. Дикое возбуждение охватило меня. Селина как-то сказала, что мне следовало бы пойти в актрисы. В тот вечер я сыграла отменно. Впрочем, вряд ли это была игра: я в самом деле ощущала себя леди-ключницей, хозяйкой, а остальных представляла своими гостями. Только я появилась, сразу нашелся и партнер. Я танцевала, не уступала его настойчивым уговорам открыться, словом, ударилась в легкий флирт, ради которого, собственно, и было затеяно это предприятие.

Мне не терпелось узнать, как идут дела у Рекса с Хеленой Деринхем. Почему-то была уверена, что он должен был ее избегать, если узнал под маскарадным костюмом. И напротив, должен был найти меня. Так оно и случилось в свой час. Я кружилась в танце с осанистым мужчиной в костюме дворянина эпохи Реставрации, когда меня схватили за руку и оттеснили от партнера. Со смехом приглядевшись к маске, я узнала в моем трубадуре Рекса.

Я испугалась, что и он мог меня узнать. Впрочем, мой маскарад был куда полнее, льстила я себе. К тому же я рассчитывала на эту встречу, а он наверняка нет.

— Простите мое грубое обращение, — заговорил он.

— Да, серенада была бы уместнее для начала.

— Не смог удержаться, — продолжал он. — Это от цвета ваших волос. Они такие необыкновенные.

— Теперь вы должны сочинить про них балладу.

— Постараюсь не ударить в грязь лицом. Сдается мне, мы должны держаться вместе — ведь мы друг другу пара.

— Пара? — не поняла я.

— Да, из одного времени. Средневековая леди-ключница Замка и смиренный трубадур, ждущий под окнами час, когда можно будет петь любовную песнь.

— Кажется, этот трубадур, нашел способ пробраться внутрь Замка.

— Вам бы прийти в костюме сиделки, — вдруг сказал он.

— Это почему? — похолодев, спросила я.

— Вы прекрасно знаете роль.

— А вам бы нарядиться судовым магнатом. Интересно, что бы вы надели? Морскую форму с гирляндой игрушечных корабликов на шее?

— Похоже, нам нет нужды представляться, — сказал он. — Неужели вы в самом деле думали, что я вас не узнаю? Ни у кого другого нет таких волос.

— Выходит, меня выдали волосы! И как вы намерены поступить? Уволите меня, когда подойдет время?

— Надо подумать.

— Тогда, быть может, позволите мне уйти самой, без позора. Боюсь, завтра утром меня потребуют к ее светлости: «Сестра, мне только что донесли о вашем неподобающем поведении. Прошу немедленно удалиться…»

— А что станет с вашими больными, если вы их столь жестоко бросите?

— Я бы их никогда не бросила.

— Надеюсь, что это так, — ответил он.

— Но теперь, когда вы меня поймали, что называется, с поличным, мне больше нечего сказать в оправдание.

— Я думаю, есть — и многое. Простите, что не послал вам приглашение. Сами знаете, если бы это зависело от меня…

Я изобразила вздох облегчения, хоть с самого начала видела, что он рад моему присутствию.

Так мы танцевали и подтрунивали друг над другом — он не отходил от меня. Видно было, что он делает это не только, чтобы доставить мне удовольствие, но и себе тоже. Но если он забыл про мисс Деринхем, то я нет. Я спросила с присущей мне непосредственностью, в каком она костюме. Он ответил, что не интересовался.

— Будет ли оглашение? — осведомилась я.

Он сказал, что сегодня во всяком случае не ожидается. Деринхемы пробудут до седьмого числа, а накануне вечером состоится грандиозный бал. Все будет обставлено церемоннее, чем сегодня.

— Ни малейшей возможности проникнуть посторонним? — уточнила я.

— Боюсь, что нет.

— Будет сделано оглашение, произнесены надлежащие случаю тосты, наверное, устроят празднество и для прислуги… Ну а тем, кто не принадлежит ни к нижнему этажу, ни к верхнему, вроде сестры-сиделки или страдалицы мисс Беддоус, может быть, позволят принять участие в общем ликовании?

— Более или менее так.

— В таком случае позвольте пожелать вам того счастья, которого вы заслуживаете.

— Откуда вы знаете, что я его заслуживаю?

— Этого я не знаю. Только желаю, чтобы оно вам досталось, если заслуживаете.

Он засмеялся.

— Как мне с вами нравится, — вдруг вырвалось у него.

— Тогда, быть может, мне отпустят мои прегрешения?

— Это зависит от того, что за вами числится.

— Сегодняшнее, к примеру. Явилась незваная. Леди с поддельными ключами, даже без пригласительного билета.

— Я же сказал, что рад вашему приходу.

— Кому сказали? Я не слышала.

— Если не говорил раньше, то говорю сейчас.

— Ах, господин трубадур, давайте же танцевать! — воскликнула я. — Вам известно, который час? Подозреваю, что в полночь все снимут маски. Я должна скрыться до наступления ведовского часа.

— Значит, леди-ключница обернется Золушкой?

— Да, ровно в полночь опять станет скромной труженицей-замарашкой.

— Никогда не подозревал в вас особого смирения, хоть и признаю, что у вас много куда более приглядных достоинств.

— Что с того? Я всегда не доверяла скромникам. Однако пойдемте. Мы совсем остановились. Меня так возбуждает музыка, а времени осталось совсем немного.

Мы принялись танцевать. Видно было, что ему не хотелось меня отпускать. Но за двадцать минут до полуночи я удалилась: не хотела рисковать быть обнаруженной леди Кредитон. Да и Моник наверняка не терпелось услышать мой рассказ. С ней никогда нельзя ни в чем быть уверенной. Вдруг взбредет на ум появиться? Я вздрогнула, представив, как она спускается и разоблачает меня.

Когда я поднялась к ней, она не спала, дулась. Где я пробыла столько времени? У нее были перебои дыхания — что если бы случился приступ? Разве не рядом с ней мое место? Она думала, я только спущусь глянуть и сразу вернусь.

— Какой в этом был бы смысл? — возразила я. — Ведь я должна была доказать вам, что сумею провести всех.

Она решила сменить гнев на милость. Я в подробностях описала танцы, изобразила в лицах флиртовавшего со мной толстяка, даже выдумала разговор, который мы будто бы вели. Под конец я протанцевала по комнате в костюме, который мне так не хотелось снимать.

— Сестра, да вы вовсе не похожи на сестру! — воскликнула она.

— Во всяком случае, не сегодня, — ответила я. — Сегодня я леди-ключница Замка, но утром снова стану строгой сиделкой. Вот увидите.

Она смеялась чуть не до истерики, я даже начала беспокоиться. Наконец, я дала ей пилюлю опия и, сняв маскарадный костюм, облачилась в рабочее платье и, пока она не уснула, сидела у ее изголовья.

Потом я пошла в свою комнату. Выглянув в окно, снова услышала музыку. Должно быть, они продолжили танцы после того, как сняли маски.

Бедняга Рекс, не без злорадства подумала я. Теперь ему не спрятаться от мисс Деринхем.

7 июня. В Замке царит странное уныние. Деринхемы отбывают. Прошлой ночью была развязка, большой церемониальный бал. Кругом только о нем и разговаривают. Под предлогом проверки Бетси в мою комнату явилась Эдит — на самом деле, чтобы поболтать.

— Очень странно, — с ходу заявила она. — Не было никакого оглашения. Мистер Бейнс все заранее подготовил. Даже прислуга собралась праздновать на своей половине, и — на тебе! — никакого оглашения.

— Очень странно, — повторила за ней я.

— Ее светлость рвет и мечет. Она еще не говорила с мистером Рексом, но разговор обязательно будет. Сэр Генри очень раздосадован. Даже забыл вручить мистеру Бейнеу обычное вознаграждение, а всегда был такой щедрый. Мистер Бейнс обещал мне новое платье: до того был уверен, что после оглашения сэр Генри будет щедрее обыкновенного.

— Вот так стыд! И что все это значит?

Эдит придвинулась ко мне.

— То и значит, что мистер Рекс, как говорится, спасовал. За весь бал так и не решился сделать предложения мисс Деринхем. Страннее не бывает — все только этого и ждали.

— Еще одно доказательство, что никогда нельзя быть уверенным наперед, — отозвалась я.

С чем от души согласилась Эдит.

9 июня. Леди Кредитон явно не в духе. Между ней и Рексом происходят «сцены». Обмен колкостями между матерью и сыном трудно скрыть от слуха прислуги. Могу только догадываться, какие разговоры шли за обитой зеленым сукном дверью, если о них судачили за столом у важного Бейнса, а после и остальная прислуга. Понятное дело, Эдит с удовольствием делилась со мной всем, что знала. Я была заинтригована и сожалела, что мой особый статус в домашней иерархии не позволял мне участвовать в общих трапезах прислуги. Уверена, что разговоры, которые шли за этим столом, в какой-то мере компенсировали для них упущенный праздник.

— Право слово, — докладывала Эдит, — ее светлость рвет и мечет. Каждую минуту напоминает ему, чем он ей обязан. Видите ли, сэр Эдвард был высокого мнения о ее деловых способностях — у нее и сейчас ясная голова. Она привыкла, что за ней всегда последнее слово. И если не может, как говорится, оставить без гроша, то вполне способна отобрать большую долю акций. Она так и сказала «отобрать» — мистер Бейнс слышал своими ушами.

— Хотела бы я знать, в чью пользу. Капитана Стреттона?

— Ни в коем случае! Скорее, передаст какому-нибудь попечительскому фонду… возможно, для детей мистера Рекса, если он их заведет. Но в ее силах сделать так, чтобы от него мало что зависело после ее смерти. Не больше, чем зависит сейчас. Да, скажу я вам, ее светлость в ярости.

— А что мистер Рекс?

— Повторяет, что ему нужно время. Мол, не хочет делать опрометчивых шагов и все такое.

— Значит, определенно не отказался от этого брака?

— Нет. Просто не хочет себя связывать. Но он обязательно дозреет.

— Почему вы так уверены?

— Как же, ведь этого желает ее светлость — она всегда добивается, чего хочет.

— Один раз не добилась.

Эдит удивленно глянула на меня — я сделала вид, что смутилась.

— Ну, об этом все знают… Вспомните, как она была недовольна тем, что капитан и миссис Стреттон… однако вынуждена была смириться.

— Но то была воля сэра Эдварда. Что она могла сделать против него? Но теперь нет сэра Эдварда. Его место заняла ее светлость. Помяните мое слово, рано или поздно, но мистер Рекс все равно дозреет! Жаль, что он так сплоховал… Подумать только, после всех приготовлений, которые успел сделать мистер Бейнс.

— Да, нечестно по отношению к мистеру Бейнсу, — сорвалось у меня с языка. По счастью, Эдит не заметила моей оплошности: она вообще не воспринимала иронии. — Большое неудобство для мистера Бейнса.

13 июня. Сегодня я узнала от Эдит, что сэр Генри забирает мисс Деринхем ради общего их здоровья в дальнее морское путешествие.

— В Австралию отправляются, — сообщила Эдит. — У них там отделение компании. Как и у нас, разумеется. Ведь большинство наших линий проложены в Австралию и обратно. Естественно, что у нас там отделение. Сэр Генри не из тех, кто путешествует только ради удовольствия. Но, понятное дело, они уезжают, потому что расстроены.

— А что думает ее светлость?

— Гневается. Знаете, я не очень удивлюсь, если накажет-таки мистера Рекса.

— Отошлет без ужина в кровать?

— Ах, сестра, вам бы все шутки шутить. А она между тем толкует о поверенных и всем таком.

— Но я думала, это только отсрочка: он сам сказал, что нужно время.

— Что если она встретит там другого?

— Разве есть еще одна судоходная линия под стать нашей?!

— Конечно, нет, — важно признала она. — Но сэр Генри имеет очень широкие интересы. Может, приметил кого-нибудь еще для мисс Деринхем.

— Что же нам делать? — деланно испугалась я.

Эдит засмеялась.

— Можете не сомневаться, у ее светлости припасены свои козыри.

«Это уж наверняка, — подумала я. — Вот бы знать, что будет, когда она их выложит».

9

18 июня. Прибыл капитан. Какая поднялась в доме суматоха! Само собой разумеется, капитан не то что мистер Рекс, но его присутствие заметно. Последние два дня Моник была неуправляема — поминутно переходила от восторга к депрессии и обратно.

— Вы полюбите капитана, — уверяла она меня.

— Ну, это лишнее, — возразила я, сочтя за лучшее снова надеть маску беспристрастной сестры.

— Нет, не лишнее. Все женщины влюбляются в него.

— Неужели так неотразим?

— Самый привлекательный мужчина на свете.

— По счастью, в таких вопросах не все держатся одного мнения.

— Насчет него все.

— Вы пристрастны, как все жены, — возразила я. — Что, впрочем, извинительно.

Она выбилась из сил, меряя платья, потом на нее напало уныние. Накануне его приезда я нашла ее тихо плачущей. В том, что она плакала, не было ничего необычного — удивляло, что плакала без привычного надрыва.

— Я ему не нужна, — выдавила она между рыданий.

— Глупости какие, — неумно возразила я. — Вы его жена. И, пожалуйста, успокойтесь. Вы должны быть здоровы к его возвращению. Ну-ка, что вы наденете по такому великому случаю? Эти красивые кораллы? Какие миленькие! — Я нацепила бусы себе на шею. Люблю красивые вещи — кораллы шли мне не меньше, чем ей. — Надевайте бусы и длинное синее платье. Оно вам очень к лицу. — Она перестала плакать и следила за мной. Я достала из шкафа и приложила к себе платье. — Ведь, правда, красивое? То самое, что требуется для верной жены. — Я состроила умильную мину, заставив ее улыбнуться. Такими проделками я уже не раз меняла ее настроение с «бури» на «солнце».

Тут она заговорила о нем:

— Мы даже не были как следует знакомы, когда поженились. Он всего дважды заходил на остров.

Я представила большой, сверкающий на солнце корабль, неотразимого капитана в яркой форме — и красивую девушку на затерянном в тропиках островке.

— В наш дом его привел мамин друг, — рассказала она. — Он с нами пообедал, а после мы гуляли вдвоем по саду среди веерных пальм в тучах жуков-светляков.

— И он в вас влюбился?

— Да, — ответила она, — на время.

Ее губы задрожали, и я принялась изображать по очереди влюбленного капитана и смуглую красавицу в пальмовом саду среди жужжащих насекомых. Да, доставалось мне в эти дни от бедняжки Моник!

С его приездом все изменилось. Сам того не желая, он привлекал общее внимание. Я тоже испытала это притяжение, сразу как увидела его. Он определенно приятной наружности: ростом выше Рекса и намного светлее — без характерной его рыжины, — но черты лица у них схожи. Капитан чаще смеется, громче разговаривает и, догадываюсь, вообще раскованнее Рекса. Тип морского волка, искателя приключений, тогда как авантюры Рекса не выходят за рамки финансовых сделок. Рекс кажется бледнее капитана, кожа которого покрыта густым загаром. Яркая синева глаз капитана пронзительнее топазов Рекса.

Невольно и я поддалась всеобщему возбуждению, вызванному его приездом. Однако при этом спрашивала себя, прибавило ли его появление сколько-нибудь счастья в доме. Смею предположить, что его мать была от встречи в восторге. Не следует ли мне предупредить его, насколько серьезна ее болезнь? Впрочем, это обязанность доктора Элджина. Леди Кредитон, по понятной причине, держится с ним холодно, но, как передала мне Эдит, его это обстоятельство больше забавляет, нежели расстраивает. Такой он человек. Жаль бедняжку Моник, потому что очень скоро мне стало ясно, что она несчастлива. «Вы вертопрах, капитан, — мысленно обращаюсь я к нему, — вас больше не радует однажды сорванный экзотический цветок».

Много думаю об Анне. Она вообще не идет у меня из головы, в особенности теперь, когда явился домой капитан. Давным-давно он пришел к ней с визитом и причинил столько горя старой мисс Брет. Впрочем, я способна понять чары, которыми он околдовал Анну.

20 июня. Утром ко мне в комнату явился капитан, раскованный, беззаботный, настоящий светский человек.

— Мне надо с вами поговорить, сестра Ломан, — обратился он ко мне.

— Прошу вас, капитан Стреттон. Не угодно ли присесть?

— Я о ваших пациентках, — продолжал он.

Еще бы! Должен же он выказать интерес к состоянию своих жены и матери.

— В данный момент обе чувствуют себя несколько лучше, — ответила я. — Вероятно, это вызвано радостью, связанной с вашим приездом.

— Вы находите какие-либо изменения у моей жены за то время, что здесь пробыли? Ее состояние не… ухудшилось?

— Нет.

Я украдкой глянула на него, пытаясь разгадать его чувства к Моник. По-моему, нет ничего отвратительней страсти человека, которого ты не желаешь. Мне показалось, это в точности о нем. «Неужели рассчитывает, что благосклонная фортуна вернет ему свободу», — подумала я.

— Нет, — продолжала я, — ее состояние в общем такое же, каким было, когда я приехала. Оно во многом зависит от погоды. Летом ей несколько полегчает, особенно если не будет сыро.

— У себя на родине она чувствовала себя лучше, — сказал он.

— Естественно.

— А… другая ваша больная?

— Доктор Элджин представит вам подробный отчет, но, по-моему, она очень больна.

— Вы о сердечных приступах?

— Это в самом деле серьезный симптом, свидетельствующий о сбое в работе сердца.

— И опасный, — прибавил он. — То есть она может умереть в любой момент?

— Полагаю, именно это сказал бы доктор Элджин.

Вдруг он сказал после недолгого молчания:

— До приезда сюда у вас была другая больная.

— Да, из Дома Королевы. Вам, кажется, знакомо это место, — со смыслом ввернула я.

— Да, знакомо, — согласился он. — Там еще была некая мисс…

— …Брет. Даже две мисс Брет. Старшая была моя больная, а при ней жила ее племянница.

Он довольно просто читается, этот капитан. Не то что непроницаемый Рекс. Хотел расспросить про Анну. Я сразу смягчилась к нему. По крайней мере помнит.

— И ваша больная умерла?

— Да, и весьма неожиданно.

— Это, должно быть, сильно расстроило мисс… Брет.

— Да, мы обе пережили неприятные моменты.

— Я слыхал, она приняла сверхдозу таблеток.

— Да. Это показало дознание, — поспешно уточнила я.

Я заметила за собой, что, когда упоминаю о случившемся в прошедшем времени, всегда говорю таким тоном, словно готова бросить вызов всякому, кто усомнится в моих словах. Так было и на этот раз.

— Мисс Брет и сейчас живет в Доме Королевы?

— Да, — ответила я.

Он уставился невидящими глазами, На миг я даже подумала, не собирается ли навестить Анну. Вряд ли. Теперь, когда в Замке живет жена, это вызвало бы скандал. В одном я убедилась: он к ней небезразличен.

Тут пришел юный Эдвард: очевидно, разыскивал отца. Теперь ему не до меня — никто для него не существует, кроме отца. С распахнутыми от счастья глазами он похвастал передо мной моделью корабля, которую ему привез отец. Мисс Беддоус говорила, что мальчик не расставался с ней ни на минуту, даже ночью прижимал к себе, лежа в кровати. Более того, чуть не свел гувернантку с ума, когда пускал в пруду и свалился. Она тоже промокла и простудилась, пока вылавливала его. Держа под мышкой кораблик, он салютовал капитану.

— Все на местах и при деле? — спросил его капитан.

— Так точно, сэр. Шторм надвигается, сэр.

— Задраить люки! — с серьезным видом скомандовал капитан.

— Слушаюсь, сэр.

Я внимательно наблюдала за ними. С той же легкостью, что и женщин, капитан очаровал ребенка. Такой он человек.

21 июня. Сегодня утром Моник кашляла кровью. Это до того ее напугало, что с ней случился сильнейший за последнее время приступ астмы. Мне кажется, накануне у них была сцена с капитаном. Он занимает соседнюю с ней комнату в башне, и, поскольку это недалеко от меня, а Моник никогда не умела управлять своим голосом, я невольно слышу, когда он поднимается от гнева и возмущения. Явившийся по вызову доктор Элджин был мрачен, предсказал, что к зиме ее состояние ухудшится. Она не создана для английской зимы. Он убежден, что ей лучше уехать, пока не кончится осень. После осмотра обеих больных он имел долгий разговор с леди Кредитон.

25 июня. В наш дом пришла смерть. Прошлой ночью около четырех меня подняла Джейн Гудвин, потребовав немедля идти к ее хозяйке. Я накинула на себя только шлепанцы и халат, но ко времени, когда добралась до Валерии Стреттон, та уже была мертва. Ужас охватил меня. Разумеется, я знала, что ее состояние внушало опасения, но, когда сталкиваешься со смертью в лицо и осознаешь, что больше никогда не увидишь этого человека, трудно сохранить равновесие. Понимаю, пора бы мне к этому приучиться — и в какой-то мере я в самом деле привыкла. Но еще ни разу я не была так потрясена смертью своей больной. История этой женщины захватила меня, я начала ее понимать. Мне кажется, у нее что-то было на уме. Я хотела разгадать, что это было, чтобы лучше понять ее состояние. Взять хотя бы тот случай, когда у нее был первый приступ: я догадалась по грязным ботикам, что она куда-то отлучалась. Подозревала, что в ее жизни была какая-то драма, которая не закончилась и поныне, и хотела ее разгадать. И вот она мертва.

27 июня. Дом в трауре — невеселое зрелище. Эдит передает, что леди Кредитон тоже находит его «неудобным». Спустя столько лет ее соперница мертва. Хотела бы я знать, что она в самом деле чувствует. Какие страсти бушевали в этих стенах. Капитан опечален. Ведь она была его матерью. Моник встревожена. Боится собственной смерти. Эдвард озадачен.

— Где моя бабушка? — то и дело интересуется он. — Куда ушла?

Я отвечаю, что на небо.

— На большом корабле? — уточняет он.

Я адресую его к отцу; он кивает с серьезным видом, уверенный, что папа наверняка знает все. Интересно, что ему объяснил капитан. Он имеет подход к детям… и женщинам.

Смерти отдана западная башня. Леди Кредитон не желает, чтобы похоронная атмосфера проникла в остальной Замок. В комнате Валерии опущены шторы, на подмостках поставлен гроб. Я зашла взглянуть на нее в последний раз. Она лежит в белом капоре с оборками: лицо с прикрытыми седыми волосами кажется таким молодым, будто смерть нарочно взяла роль прачки и прогладила морщины. Я невольно вспомнила, как много лет назад она вошла в Замок, влюбила в себя сэра Эдварда и влюбилась сама… И вот позади все бурные страсти, его давно нет на свете, а теперь ушла и она. Но продолжает жить их чувство, потому что остался капитан, живая мужественность которого словно бросает вызов смерти. Еще имеется юный Эдвард, и будут его дети, и дети его детей — их любовь оставит свой след в будущих поколениях. Я очень удручена тем, что не смогла разгадать, что так напугало бедную женщину и, вполне вероятно, поторопило ее смерть. Снова и снова возвращаюсь в затененную комнату и вглядываюсь в ее лицо. Бедная Валерия, что у нее была за тайна, с кем ходила на встречу? Вот что не давало мне покоя. Мучительная тайна того, с кем она встречалась, кто написал ей письмо. Хотела бы я найти этого человека. Так бы прямо ему и сказала: «Это вы ускорили ее смерть».

28 июня. Вчера на закате я снова пошла в обитель смерти, но едва дотронулась до дверной ручки, как услышала странный звук изнутри. Дрожь пробежала по моей спине. Вообще-то я не суеверна, и профессия приучила меня к мертвецам. Я видела, как умирают, помогала укладывать в гроб. Но, стоя за этой дверью и чувствуя неладное, я не решалась войти. В голове мелькали нелепости. Мне чудилось, что она открывает глаза и требует, насквозь пронзая меня взглядом: «Оставь в покое меня и мои тайны. Кто ты такая, чтобы соваться куда не просят?» Я вся задрожала. Но минутный бред миновал, и я снова явственно услышала тот же звук. Это были сдавленные рыдания живого человека. Резко распахнув дверь, я заглянула. В сумерках смутно виднелся гроб и чья-то фигура рядом с ним. На миг мне почудилось, что это вышла из гроба Валерия. Но только на миг. Здравый смысл вернулся ко мне, и я разглядела Моник. Она тихо плакала.

— Миссис Стреттон, что вы здесь делаете? — строго окликнула ее я.

— Пришла проститься до того как…

— Вам здесь не место. — Опять овладев собой, я заговорила зычным, деятельным голосом — в равной мере для ее и своего блага. Как я могла так оплошать, поддаться химерическим фантазиям!

— О, все это ужасно… ужасно… — рыдала она.

Приблизившись, я крепко стиснула ее руку.

— Пойдемте обратно в вашу комнату. Что заставило вас сюда прийти? Если будете так нелепо себя вести, вам станет плохо.

— Следующая очередь моя, — тихо прошептала она.

— Глупости!

— Нет, сестра, это не глупости. Сами знаете, как я больна.

— Вас можно вылечить.

— Правда, сестра? Вы в самом деле так думаете?

— Да, при надлежащем лечении.

— О сестра, вечно вы меня смешите.

— Здесь не место для смеха. Пойдемте-ка к вам. Дам вам теплого молока с коньяком. Вам станет легче.

Она позволила мне увести себя из этой комнаты. Признаюсь, мне самой хотелось поскорее уйти. Странно, но я не могла избавиться от ощущения, будто за нами здесь наблюдали, читали наши сокровенные мысли. То же чувствовала и она, потому что, едва за нами закрылась дверь, сказала:

— Мне было так страшно, но я не могла не пойти.

— Я вас понимаю, — сказала я. — Пойдемте.

Я провела Моник в ее комнату, где она сразу закашлялась. Боже! Опять это красноречивое пятно! Надо будет сказать доктору Элджину. Ей я ничего не сказала, только попеняла, укладывая в постель:

— Ноги словно ледышки. Сейчас принесу бутылку горячей воды. Но сперва молоко с коньяком. Не надо было туда ходить.

Она тихо всхлипывала, и эта умиротворенность тревожила меня больше бурных вспышек.

— Лучше бы я лежала в том гробу.

— Когда подойдет ваш час, у вас будет свой гроб, как у всех.

Она улыбнулась сквозь слезы.

— О сестра, вы меня так успокаиваете.

— Коньяк еще больше успокоит, сами убедитесь.

— Иногда вы такая строгая, а иногда словно другая.

— Не зря же говорят про две стороны медали. Давайте-ка покажем вашу разумную сторону.

Она опять рассмеялась, но вскоре снова залилась слезами.

— Никому я не нужна, сестра. Они были бы только рады… все до единого.

— Не хочу слушать подобные глупости.

— Это не глупости. Уверяю вас, они были бы рады, если бы я лежала в гробу. Первым бы радовался он.

— Выпейте-ка молочка, — сюсюкала я. — Сейчас принесу бутылочку. Лучше подумаем о мягкой пуховой перинке. Можете поверить, там уютнее, чем в гробу.

Она опять улыбнулась сквозь слезы.

30 июня. День похорон. В доме царит уныние. На половине прислуги судачат о любовной связи умершей и легендарного сэра Эдварда. Наверняка кто-то из тех, кто постарше, помнит. Интересно, остались ли такие в доме? Вот бы вызвать на откровенность. Джейн Гудвин убита горем. Что она будет теперь делать? Надеюсь, ее оставят в Замке, велят Бейнсу найти для нее какое-нибудь занятие. Бедная Джейн, столько лет провести с Валерией Стреттон! Наверняка Валерия откровенничала с ней. Она должна что-то знать. Ближайшим родственником покойной был капитан. Моник была слишком нездорова, чтобы участвовать в похоронах, маленький Эдвард тоже не ходил. Рекс присутствовал. Они с капитаном очень привязаны друг к другу. Печально звонят погребальные колокола. Джейн слегла от горя, заплаканная Моник повторяет, что в гробу должна лежать она: кое-кто этого хочет.

Кто бы вы подумали, был в обители смерти, когда я отправилась туда поднять шторы? Не кто иная, как мисс Беддоус. Почему-то она меня невзлюбила. Впрочем, это у нас взаимное. Она была явно разочарована, когда убедилась, что у меня не было другого дела, кроме как поднять шторы. Интересно, чего она ждала? Я слушаю из окон своей комнаты в башне звон колоколов ближней церкви, возвещающих миру о том, что скончалась Валерия Стреттон.

4 июля. Ко мне в комнату явилась с новостью Эдит.

— Почти решено, что отбывает мистер Рекс, — сообщила она.

— Отбывает? — эхом повторила я, что действительно означало: скажи еще что-нибудь.

— В Австралию отправляется. — Эдит лукаво улыбнулась. — Уж мы-то знаем, кто его там встретит.

— Там у Деринхемов отделение. И у нас тоже.

— Ну, теперь видите, чья возьмет?

— Блестящая стратегия, — согласилась я.

— Как вы сказали? — переспросила она, но не стала дожидаться объяснений — до того была уверена, что ее новости интереснее всего, что могла сказать я. — Мистер Бейнс сам слышал, как ее светлость разговаривала с мистером Рексом. «Ты должен самолично проверить, как там идут дела, — наказывала она. — Твой отец всегда верил в личные контакты».

— Личные контакты с Деринхемами?

— Да, только так можно поправить случившееся. В конце концов, теперь-то он имел время, которого просил, разве нет?

— Полагаю, что имел.

— Мистер Бейнс считает скорое отбытие мистера Рекса в Австралию почти решенным делом. Перемены никогда не приходят в одиночку. Сперва миссис Стреттон отходит… теперь мистер Рекс.

Я согласилась, что это будет в самом деле перемена.

5 июля. Доктор Элджин в подробностях расспрашивал меня о пациентке.

— Ей определенно не стало лучше, сестра.

— Особенно плохо себя чувствует в сырую погоду.

— Разумеется, это естественно. Ухудшилось состояние легких.

— И вдобавок сказывается астма.

— Я как раз собирался предложить вам попробовать при сильном приступе нитритамил. Не исключено, что он ей не показан. Порошок Гимрода доказал свою эффективность. Не то чтобы я был особый сторонник патентованных лекарств, но от этого по крайней мере нет вреда. Вам оно известно, сестра?

— Да, — ответила я. — Порошок поджигают, и больной вдыхает пары. Это средство помогало одной моей больной. И еще: я нашла в своей практике эффективным опускание горящей бумаги в раствор селитры.

— Гм… Но мы должны помнить о слабых легких. Я вам дам микстуру из йодистого калия и летучей соли с настойкой белладонны. Посмотрим, как подействует. Ее можно принимать каждые шесть часов.

— Да, доктор. И надеюсь, удержится теплая и сухая погода. От этого будет зависеть многое.

— Вот именно. По правде сказать, сестра, я считаю, ее вообще не следовало сюда привозить.

— Тогда, быть может, есть смысл порекомендовать вернуться?

— Нисколько не сомневаюсь в разумности такой рекомендации.

С этими словами он удалился на доклад к леди Кредитон.

8 июля. Сегодня мне встретился в саду Рекс.

— Улучили минуту для отдыха, сестра? — обратился он ко мне.

— Без этого не обойтись хоть изредка, — ответила я.

— Ну и как — способна прогулка заменить танец?

— Едва ли.

— И вы предпочли бы наряд леди-ключницы?

— Никакого сравнения.

— Вам все к лицу: ваш тип красоты не нуждается в обрамлении.

— Всякой красоте нужна оправа. Я слышала, вы скоро нас покидаете. Это правда?

— Почти решенное дело.

— В Австралию уезжаете, верно?

— Как вы обо всем осведомлены!

— В Замке хорошо налажена служба новостей.

— Ох уж эта прислуга, — вздохнул он.

— Я уверена, путешествие доставит вам удовольствие. Когда вы отбываете?

— Не раньше конца года.

— Значит, поплывете в австралийское лето, а нам предоставите одолевать тяготы зимы.

Он долго и пристально смотрел на меня. Я готова была обидеться, потому что не уловила и тени сожаления в его взгляде. А мне представлялось, он питал ко мне дружеское расположение. Увы, это был всего лишь легкий флирт. Да и могло ли быть по-другому?

— Надеюсь, — продолжала я, — сэр Деринхем и его дочь, которые, говорят, уже находятся в Австралии, устроят вам очень теплую встречу.

— Надо думать, устроят. — Вдруг он сказал: — Поговаривают, что миссис Стреттон вернется в родительский дом.

— Неужели?

— В самом деле. Доктор уже имел беседу с моей матерью. По-моему, он считает во всех отношениях разумным, чтобы миссис Стреттон вернулась в привычный климат.

— Понятно, — сказала я.

— Будущее вашей больной, разумеется, как-то коснется и вас, — заметил он.

— Конечно.

— Моя мать собирается с вами говорить на эту тему. Ее предложение будет для вас полной неожиданностью.

— Могу себе представить.

Мы стояли у пруда, любуясь, как плавал взад-вперед древний карп. Рекс перевел разговор на Австралию: он уже побывал там несколько лет назад. Великолепный порт, сказал он. У него всегда было такое чувство, что он туда еще вернется.

9 июля. Жду, когда за мной пошлет леди Кредитон. Пытаюсь угадать, что она скажет, когда позовет. Предложит сопровождать мою пациентку? Или объявит о предстоящем увольнении через месяц или чуть позже (так как захочет, чтобы я пробыла до самого отбытия с Моник)? Австралия… Я никогда не думала об отъезде из Англии, но, если бы меня спросили, я бы не раздумывая ответила, что всегда мечтала путешествовать. Теперь, когда я думаю об отъезде из дома, то представляю, в первую очередь, не дом своего детства, а Аннин Дом Королевы. Я пишу этот дневник, а Анна не идет у меня из головы. Уж я-то знаю, как ей интересно все, что происходит в Замке. Теперь и я разделяю ее интерес. Он сильно сблизил нас, и первое, что приходит в голову при мысли об отъезде, что нам придется расстаться. Разумеется, я не должна ее оставлять. Могу вместо этого уйти из Замка. Но и он стал частью моей жизни. Как мне его бросить?

Каждый раз, когда стучат в мою дверь, я жду, что войдет кто-нибудь из прислуги и сообщит, что меня зовет ее светлость. Я вся в волнении.

10 июля. Сегодня в Замке случился переполох. Потерялся юный Эдвард. Мисс Беддоус была так расстроена! Она потеряла его из виду вскоре после полдника. Мальчик встал из-за стола и ушел в детскую. Подозреваю, что она немного соснула после еды, а, когда очнулась, его уже не было. Не особенно встревожившись, она спустилась посмотреть в саду. По-настоящему забеспокоилась, лишь когда он не появился к четырем, хотя обычно выпивал в это время стакан молока с пирожным. Она кинулась к его матери, чего ни в коем случае не следовало делать, потому что Моник немедленно ударилась в панику, подняла крик, что потерялся ее мальчик. Вскоре все мы принялись искать. Капитан отправился с мисс Беддоус и Бейнсом, а я с Рексом, Джейн и Эдит. Мы пошли в сад, так как были уверены, что он мог скрыться только через него. Все вместе, не сговариваясь, направились через рощу к железному ограждению на уступе скалы. Мысль резонная, но мог ли мальчик протиснуться между прутьями? Я со страхом глянула на Рекса. Он прочитал мои опасения и твердо сказал:

— Нет, это невозможно. Кто-нибудь заметил бы.

Лично я не была так уверена. Пока мы стояли на этом месте, до меня донесся голос Моник. Я догадалась, что она увязалась за нами. Она была в алом шелковом халате, распущенные волосы беспорядочно падали на плечи, глаза дико горели.

— Так я и знала, — кричала она. — Знала, что он пойдет сюда. Я знаю, он упал, сорвался со скалы. Я прыгну следом. Я здесь никому не нужна.

Я немедля подошла и сказала:

— Право, это смешно. Его здесь нет, уверяю вас. Где-нибудь заигрался.

— Оставьте меня в покое. Вы меня обманываете — все до одного. Не хотите меня здесь. Только обрадовались бы, если бы я…

Начинался истерический припадок. Я знала по опыту, к чему это могло привести.

— Я должна увести ее домой, — сказала я.

Она толкнула меня с такой силой, что я непременно упала бы, не окажись рядом со мной Рекса. Я уже имела случай убедиться, какой необыкновенной силой она бывала наделена, когда ею овладевала ярость.

— Он пропал, — причитала она, — и я пойду следом. Никто меня не остановит.

— Вам станет хуже, — увещевала я. — Вы должны сейчас же вернуться в дом.

Но она уже бежала к ограждению.

Рекс опередил ее. Он пытался удержать ее, и я ужасно боялась, что они перевалятся через перила. Тут появился капитан с мисс Беддоус и Бейнсом. Увидев происходящее, он подошел к жене и, взяв за руки, оттащил от перил.

— Ты был бы рад… рад… — кричала она, заходясь в кашле.

Я приблизилась к ним, капитан покосился на меня.

— Сам отнесу, — вдруг сказал он и взял ее на руки, как ребенка.

Я пошла следом за ними в ее комнату. Чувствовала за спиной изумленное молчание всех остальных: на минуту даже забыли о мальчике.

Опасаясь, что приступ близится к кульминации, я мечтала, чтобы она поскорее оказалась у себя и я могла помочь. Сказав капитану, чтобы послал за доктором, я дала ей прописанную микстуру. Мне казалось, она вот-вот умрет. Это был наихудший приступ со времени моего приезда.

Пришел доктор Элджин, но к этому времени ее дыхание выправилось. Она сильно обмякла от упадка сил, но я была уверена, что угроза для жизни миновала. Перед самым появлением доктора я смогла сообщить ей, что Эдвард нашелся.

Ко второй сцене в один день я была, признаться, не готова. Эдварда нашла я. Это случилось сразу после того, как я дала его матери лекарство и, поудобнее устроив ее, отлучилась к себе в комнату за носовым платком. Свой я отдала Моник. В стене моей комнаты имелся вместительный шкаф величиной с чулан: в нем можно было ходить в полный рост. В этом шкафу, положив на вешалки подушку, уютно свернулся Эдвард.

— Тебя все обыскались, — выговорила ему я. — Немедленно выходи и покажись ради всего святого.

И, взяв за руку, передала его Бетси. Увидев ребенка, та только открыла рот.

— Он пробыл все это время в моем шкафу, — сказала я. — Сообщите всем поскорее, что мальчик цел и невредим.

Я вернулась к больной, где через пару минут узнала, что явился доктор.

День выдался изнурительный. Наконец Моник устроили на ночь. Доктор Элджин дал ей опия, предупредив, что она проспит до утра. Она нуждалась в покое. Я тоже отправилась к себе, решив лечь пораньше. Мне нужно было о многом передумать. Только я сняла платье и, переодевшись в халат, стала расчесывать волосы, как моя дверь распахнулась настежь — и я с изумлением увидела мисс Беддоус. Ее лицо было искажено: должно быть, плакала перед этим; пенсне на носу дрожало, кожа пошла красными пятнами. Редко мне случалось видеть столько злобы — она была направлена на меня.

— Вы будете утверждать, что вы тут ни при чем, — вскричала она, — но я знаю, это сделали вы! Вы злая. Всегда меня ненавидели.

— Мисс Беддоус, — обратилась я к ней, — прошу вас, успокойтесь.

— Я спокойна, — крикнула она.

— Прошу меня простить, но это далеко не так.

— Не пытайтесь применять ко мне свои сестринские фокусы. Не надо со мной сюсюкать. Я считаю…

— А я считаю, что вам изменил здравый смысл.

— Он изменил мне с первого раза, как я вас увидела, иначе была бы наготове.

— Мисс Беддоус, прошу вас успокоиться. Сядьте и расскажите, что произошло.

— Что вы устроили, то и произошло.

— Не представляю, о чем вы говорите. Что такое я могла устроить?

— Чтобы меня отослали. С самого приезда вкрадывались в доверие Эдварда.

— Но…

— Конечно, вы будете отрицать. Сестра Ломан, вы лгунья. Я это знаю. Вы хотите убрать меня с дороги. Невзлюбили и решили смахнуть словно муху.

— Уверяю вас, я не понимаю, о чем вы. Как я могу защищаться, если не знаю, в чем меня обвиняют?

Она осела на стул: растерявшаяся, напуганная женщина.

— Пожалуйста, расскажите, — тихо попросила я.

— Меня выгоняют, — сказала она. — Леди Кредитон послала за мной. Сказала, что, по ее мнению, я неправильно воспитываю Эдварда. Мне велено собраться и уезжать: не в ее обычае уведомлять служащих заранее. Вместо уведомления мне вручили жалованье за месяц вперед.

— О… нет!

— Делаете вид, что удивлены? Вы ведь этого хотели.

— Мисс Беддоус, у меня и в мыслях не было ничего подобного.

— Разве не вы всегда намекали, что у меня нет подхода к мальчику?

— Никогда.

— Он все время пропадал здесь.

— В соседней комнате его мать.

— Он к вам приходил.

— Я его полюбила. Умный мальчик. И ничего больше, уверяю вас.

Она вскочила, надвинулась на меня.

— Это вы его спрятали. Вы держали его в шкафу. Да-да, не отпирайтесь, я знаю.

— Мисс Беддоус, ничего подобного я не делала. Чего ради?

— Потому что знали, что мной недовольны. Решили, пускай это будет последней каплей, как оно и получилось.

— Могу сказать только одно: вы неправы. Мне бы следовало рассердиться на вас, но я вас жалею, мисс Беддоус. Мне ужасно жаль. У вас достаточно… денег?

Ее лицо скривилось от боли. «О Боже, — подумала я, — помоги одиноким женщинам! Особенно тем, которые воспитаны в благородной бедности: этим достается всех больше».

— У меня есть месячное жалованье, — ответила она.

Я пошла к столу, открыла ящик, достала две пятифунтовые бумажки.

— Вот, возьмите, — сказала.

— Я скорее умру, — театральным тоном отвергла она.

— Ну, пожалуйста, я прошу.

— Чего ради вы меня просите?

— Потому что вы в чем-то меня подозреваете. Я не уверена, в чем именно. Думаете, это мои происки. Все совсем не так, но, раз вы меня заподозрили, я просто обязана уговорить вас принять эти деньги.

Она попеременно смотрела на деньги и на меня: я прочла по ее глазам, что она рассчитывала, сколько сможет протянуть на них. Я тотчас представила, как она, сидя в жалкой меблированной комнате, пишет письма по объявлениям, которые представляются такими солидными на бумаге. Представила спесивых въедливых хозяек, брюзгливых старух, которым понадобилась компаньонка, проказливых мальчишек вроде Эдварда. Слезы готовы были навернуться на мои глаза. Она тоже заметила их — они были красноречивее любых слов.

— Но я думала… была уверена… — забормотала она.

— Что это я спрятала ребенка? Но чего ради мне это делать? Неужели сами не видите, насколько это надуманно. О, я вас понимаю. Вы ужасно расстроены. Леди Кредитон поступила… бесчеловечно.

Она часто закивала.

— Прошу вас, пожалуйста, принять эти деньги. Это малость, конечно. Как бы я хотела дать вам больше!

Она села, уставившись перед собой, и я сунула деньги в карман ее платья.

— Сейчас заварю вам хорошего чая, — сказала я. — Чашку крепкого сладкого чая. Сами поразитесь, как вам полегчает.

Я поставила чайник. Я вовсе не была так спокойна, как казалась со стороны: у меня подрагивали руки.

Пока грелся чайник, я заверила ее, что немедленно дам знать, если услышу о подходящем месте. Ведь я, с моей профессией, вращаюсь среди людей. Буду иметь ее в виду.

Она сказала, прихлебывая чай:

— Я должна перед вами извиниться.

— Забудем об этом, — отмахнулась я. — Я вас понимаю. Это все от потрясения. Утром вам станет легче.

— Утром я уезжаю, — сказала она.

— Куда вы поедете?

— В городе имеется один недорогой дом с меблированными комнатами. Надеюсь, что-нибудь подвернется в скором времени.

— Я в этом уверена, — сказала я.

Уходя, она смотрела на меня как на подругу. Что до меня, то я была тронута. Непременно дам ей знать, если услышу о вакансии.

11 июля. Сегодня меня позвала леди Кредитон. Я успела позабыть жуткий страх, который она способна навеять, так как слишком редко удостаивалась чести быть принятой. Она не сгибаясь сидела на смахивавшем на трон резном жестком стуле. Белоснежный капор вполне мог сойти за корону, до того царственно она его носила.

— Сестра Ломан, прошу садиться. — Я села. — Я послала за вами, так как имею для вас предложение. У меня было несколько бесед с доктором Элджином, который уведомил меня, что состояние вашей больной не улучшается.

Она строго посмотрела на меня, будто в этом была повинна моя некомпетентность. Только я не мисс Беддоус — меня не испугаешь.

— Не сомневаюсь, что доктор Элджин объяснил вам причину, — сказала я.

— Он считает, что для нее нехорош наш климат. Поэтому я и пришла к этому решению. Миссис Стреттон предстоит навестить ее родные берега. Если это пойдет на пользу ее здоровью, мы убедимся, что здешний климат действительно ей вреден.

— Понимаю.

— Теперь о вас, сестра. Представляется два варианта. Для ухода за ней понадобится сиделка. В этом нет сомнений. Доктор Элджин высокого мнения о ваших способностях. Поэтому я и предлагаю вам выбор. Если желаете, можете ехать с ней и продолжать ухаживать в должности сестры; если же сочтете невозможным оставаться при ней, вас доставят обратно в Англию за мой счет. Наконец, если не захотите сопровождать ее, то не остается ничего другого, как прервать ваши обязательства.

Некоторое время я молчала. Разумеется, этого я и ждала, но из моей головы не шла Анна.

— Ну? — не выдержала она.

— Ваша светлость понимает, что мне предстоит непростое решение.

Она нехотя согласилась.

— Согласна, мы испытывали бы некоторое неудобство, если бы вы решили оставить больную. Она к вам привыкла, а вы к ней.

Леди Кредитон ждала ответа. Любимое ее словцо «неудобство» подразумевало, что она предпочла бы, чтобы я избавила ее от столь нежелательного состояния.

— Я действительно ее понимаю, — ответила я. — И все же должна принять очень серьезное решение. — Неожиданно для себя я вдруг спросила: — Леди Кредитон, вы позволите сделать предложение вам?

Она слегка опешила, но я поспешила заговорить, прежде чем она успела отвергнуть.

— Это касается малыша, Эдварда. Очевидно, он будет с матерью?

— Д… да, — нехотя признала она. — По крайней мере пока. Он еще молод и в свое время вернется.

— Но сейчас едет с ней?

Она изумленно смотрела на меня. Не так она привыкла разговаривать с теми, кто был у нее в услужении.

— Мисс Беддоус уволена, — напомнила я. — Я бы не взялась ухаживать за больной и ребенком, но надо полагать, ваша светлость уже думали о найме няньки или гувернантки для мальчика.

Изумление не сходило с ее лица. Она не имела обыкновения обсуждать домашние дела с людьми, которых, по ее убеждению, они не касались. Я торопливо продолжила:

— Вполне возможно, что одна моя приятельница могла бы согласиться взять на себя обязанности по присмотру за Эдвардом. Если бы она согласилась… то и я бы с удовольствием поехала с миссис Стреттон.

Вздох облегчения всколыхнул ее грудь, и она была слишком захвачена врасплох, чтобы скрыть его. До того ей хотелось, чтобы я сопровождала Моник. К тому ж она понимала, что Эдварду все равно понадобится гувернантка.