Роман о замках. Книги 1-4

Анжони (Anjony) Двухвековая вендетта

Воздвигнутый на скалистой горе, возвышающейся над долиной Ля Дуар, этот огромный четырехугольный донжон с круглыми башенками по бокам представляет собой, без сомнения, самый известный из всех замков в Оверни. И в самом деле, он привлекал многих кинематографистов и телережиссеров, очарованных его романтическим и вместе с тем надменным силуэтом и пожелавших использовать именно это строение в качестве фона для своих фильмов и драм. Но совершенно непонятно, почему никому пока не приходило в голову рассказать его собственную, вовсе не безынтересную историю.

Он был построен в Средние века в вулканистой местности, где уже удобно расположились как минимум пять замков: Ле Фортанье, башня Шалье, Безодан (в котором родился трубадур Раймон Видаль), Турнемир (расположенный близ деревни с таким же названием) и, наконец, Анжони, появление которого здесь вряд ли можно было назвать желанным. Но обо всем по порядку.

В 1439 году король Карл VII[108], обретя наконец полную власть, дал разрешение своему верному подданному Луи д'Анжони построить замок на земле, принадлежавшей семейству Турнемиров, которое славилось педантичностью, а также верностью своим принципам. Этот факт стал причиной и началом одной из тех самых историй кровавой мести, которые так в чести на Корсике, но которые являются скорее исключением на доброй и спокойной французской земле.

Впрочем, если вернуться на век назад, то можно увидеть, что Турнемиры и Анжони прекрасно ладили друг с другом. Однако последние не были аристократами: то было семейство богатых буржуа из Орийяка, которое сколотило себе состояние на торговле кожами. Что же касается Турнемиров, то они были благородных кровей, первые сведения об этом роде можно встретить в рукописях начала X века. Хотя количество имевшихся у них титулов намного превышало количество экю в их казне… Эти экю они находили у Анжони, которые охотно давали им в долг. А когда должники оказывались не в состоянии вернуть деньги, им приходилось понемногу распродавать свои земли. Но, несмотря ни на что, отношения между двумя семействами оставались хорошими.

В 1375 году Бернар д'Анжони был удостоен чести – он женился на Маргарите де Турнемир. Произошло это знаменательное событие в тот самый момент, когда замок, где жила девушка (от него сейчас остались лишь следы между церковью Турнемир и замком Анжони), представлял собой настоящий театр, в котором разыгрывалась прелюбопытнейшая история.

В течение нескольких лет регион Овернь подвергался нещадному разорению – жителям досаждала банда некоего Эймериго Марше, прозванного «Королем грабителей». Он был настоящим негодяем и разбойником, которому было чуждо все доброе. Штаб-квартира этого развеселого типа располагалась в замке Ля-Рош-Вендеикс, что близ Ля Бурбуля (поговаривают, что его сокровища до сих пор закопаны где-то там).

Как-то раз, отправляясь на одно весьма выгодное дельце, Марше доверил заботу о своем логове родному дяде. Это было время, когда по приказу короля Карла V коннетабль Дюгеклен совершал облавы на большие банды. Вернувшись из своей экспедиции, Эймериго Марше впал в ярость, ибо обнаружил, что его дядя сбежал, замок подвергли тщательному обыску, а его самого хотели арестовать. Он не мог не знать, что никакая власть во Франции не станет мириться и тем более оправдывать его действия. Вот как рассказывает об этом Фруассар:

«Эймериго Марше был очень опечален и находился в раздумьях, решая, куда держать путь. Совершенно измученный, он вдруг вспомнил, что у него в Оверни имеется кузен, дворянин по имени Турнемир. И он отправился к нему, чтобы поведать о всех своих злоключениях и получить от него совет. В сопровождении своего пажа он прибыл к Турнемиру и вошел в замок».

Увы, хотя Турнемир и был нечист на руку, так как сам тоже потихоньку занимался грабежами и насилием, он встретил посланного ему дьяволом гостя достаточно холодно: «Из-за вас меня ненавидит монсеньор де Берри; но я знаю, как угодить ему, ибо я намерен выдать ему вас живым или мертвым…» Сказано – сделано. И вот Эймериго, который так надеялся получить здесь кров и пропитание, попал в темницу, а затем в сопровождении людей герцога Беррийского был отправлен в Париж, где его ждал трагический конец: «Ему отрубили голову, затем четвертовали, а каждую из четырех частей вывесили на четырех самых важных парижских воротах…»

Неизвестно, как на поступок тестя отреагировал новоявленный зять Бернард д'Анжони. Наверняка он вынужден был аплодировать, даже если в душе и не одобрил эту жестокость, ибо в Турнемире в то время жилось не так-то уж и легко. Но на ход свадьбы это событие никак не повлияло.

Положение Бернарда изменилось, когда Анжони решили воздвигнуть свой замок в нескольких шагах от разрушенной крепости Турнемиров… которые к этому времени уже практически совсем лишились своих земель.

В период между 1439 годом (дата разрешения на строительство) и 1465 годом Риго де Турнемир наблюдал, как воздвигается прекрасный замок, и кипел от гнева. Едва успели торжественно отпраздновать открытие замка, он решил начать войну. Своим собственным, не самым элегантным способом.

В день Святого Иоанна[109] Риго послал своих людей «побеспокоить» горничных мадам д'Анжони и их возлюбленных, которые преспокойно танцевали возле большого камина. Когда дело было сделано, они отправились в церковь, чтобы расколоть скамью мадам д'Анжони, которая, будучи вдовой, явно не смогла бы отплатить своему соседу той же монетой. Это означало, что теперь ей и ее семейству запрещалось ступать даже на порог этой церкви.

Но пусть у мадам д'Анжони не было мужа, зато у нее имелся юный сын, а также такой же вспыльчивый, как и Турнемир, управляющий. История осквернения собственности древнего рода в церкви отнюдь не позабавила Симона де Дюрбана, и он решил перейти в контратаку. Таким образом, в следующее воскресенье, несмотря на запрет Турнемиров, Симон приказал слугам заставить приходского священника прочитать во всеуслышание некий документ, согласно которому Луи д'Анжони отныне считался «сеньором де Турнемиром». Но несчастный священник, будучи в буквальном смысле этого слова истерзанным Турнемиром, под страхом смерти запретившим ему произносить подобные крамольные речи, отказался выполнить приказание де Дюрбана.

Давайте войдем в церковь Турнемиров и послушаем, что там говорилось… точнее, кричалось:

– Вы поступаете очень безответственно, господин священник, отказываясь зачитать то, что написано в этой бумаге, – вопил Дюрбан.

– Я ничего не стану делать, – дребезжал в ответ приходской священник.

Потом наступила очередь Эймери де Турнемира, незаконнорожденного сына Риго:

– Прочти сам это письмо, если осмелишься!

Симон в ответ крикнул:

– Я не имею права, я – не священник!

На что незамедлительно последовал ответ Эймери:

– Если и нашелся бы такой подлый скорняк из Орийяка, который имел бы наглость присвоить себе титул и имя Турнемиров, то это стоило бы ему жизни! Я убил бы его!

За этими словами последовал ряд столь гнусных ругательств, что пришла очередь разгневаться и Дюрбану:

– Ты все лжешь, бастард, сын шлюхи! Мой господин – не подлый скорняк, и он будет носить имя сеньора де Турнемира назло тебе!

И они нанесли друг другу смертоносные удары. Эймери де Турнемир умер со вспоротым животом. Симон де Дюрбан был тяжело ранен, но он поправился… чтобы быть убитым другим Турнемиром.

Прошло три четверти века. В своем постепенно приходящем в упадок замке Турнемиры продолжали воевать. В 1523 году священник Клод д'Анжони бы убит еще одним незаконнорожденным сыном Турнемира. Святого отца похоронили в церковном клире, что пришлось не по вкусу убийце. Ночью он выкопал труп и бросил его перед воротами замка Анжони, где поутру его обнаружили наполовину съеденным дикими животными. Чем не театр ужасов «Гран-Гиньоль»![110]

Увы, даже такие жестокие и решительные действия не помогли подняться дому Турнемиров, который разваливался все больше по мере того, как росло состояние противоборствующего семейства. Несмотря на все несчастья, роду д'Анжони удалось сохранить королевскую милость, некогда позволившую его членам построить прекрасный замок. Еще большего блеска замок достиг в 1557 году, когда Мишель д'Анжони взял себе в жены Жермену, девушку из благородного старинного рода графов де Фуа. Этот брак открыл для обоих доступ ко двору, и они все дальше стали отходить от нравов жестоких овернцев, которые так и не пожелали сложить оружие.

Перестрелки следовали за перестрелками, и ненависть, несмотря на то, что прошло уже очень много времени, крепла год от года. Однако в 1623 году было решено с этим покончить. На сей раз решено было выяснить отношения в открытом рукопашном бою: Турнемиры против Анжони. Схватка произошла на виду у всей округи. Анжони потерпели сокрушительное поражение, однако от полученных ран пострадали и мужчины из рода Турнемиров. Им суждено было умереть одному за другим…

Так закончилась эта долгая вендетта. Наследницей Турнемиров стала женщина – Габриэль де Пестей. Круг замкнулся! Когда-то два враждующих рода соединил брак. И вот новый брак снова соединил их: в 1645 году Мишель II д'Анжони женился на Габриэль и год спустя по милости короля стал маркизом де Мардонь.

Род Анжони, которому в XVIII веке его наследники построили еще более очаровательное жилище, сохранив в целости былое великолепие, живописные фрески внутренних помещений и старинную феодальную гордость. Красота замка осталась нетронутой, благодаря тому, что он принадлежит все тому же семейству: маркизам де Леотуан д'Анжони.

Анси-ле-Фран (Ancy-Le-Franc) Дворец на Армансоне

«Восходит ко временам крестовых походов!» – так принято говорить во Франции, когда рассуждают о древности того или иного семейства. Невелико число тех, кто может похвастаться, что его род зародился в столь далекие эпохи. И лишь редкие исключения могут найти имена своих предков, запечатленными в анналах истории, предшествовавших появлению всеобъемлющих досье и справок, чьи корни глубоко уходят в «землю» Франции. Если мы заглянем в Дофине[111], в эпоху, на двадцать пять лет предшествовавшую проповеди крестового похода, произнесенной Петром Отшельником, то встретим там имя Сибо, первого из известных предков знаменитого рода Клермон-Тоннер.

Тогда его звали просто Клермоном, так как он жил на Светлой горе[112] в суровом замке, от которого теперь сохранилась одна лишь башня, в нескольких километрах от Гренобля. Когда появилась привычка носить на щитах опознавательные знаки, сын Сибо сделал своим гербом гору и солнце на ее вершине.

Герб рода много позже был изменен из-за папы римского – на два серебряных ключа на алом фоне. Каликст II в благодарность Сибо II даровал эти знаки за то, что тот помог ему вернуться в Рим в 1120 году, прогнав антипапу. Алый – цвет крови Христовой, цвет святой католической церкви, и ключи Святого Петра – ключи от царствия Небесного, достичь которого папа пожелал своему ярому стороннику. Тогда же появился и девиз: «Si omnes ego non» – «Если все отрекутся от тебя, то я не отрекусь». Это слова все того же Апостола, которым, кстати говоря, он сам же и не последовал!

Но чтобы к имени Клермон из Дофине присоединилось имя Тоннер Бургиньон, потребовалось участие женщины… и время – примерно четыре века. Объединение имен произошло в начале царствования Франциска I, когда Бернарден Клермон женился на дочери графа Тоннера, на Анне Юссон. Но чтобы между двумя именами появился маленький дефис, пришлось дождаться царствования Карла IX. Вот так все непросто в этих знатных семействах!

Через год после смерти Франциска I (в 1546 году) Антуан III де Клермон решил построить в бургундских землях недалеко от Тоннера жилище, способное поспорить с красивейшими замками долины Луары. Мода тогда была итальянская. К тому же женой Антуана стала сестра женщины, изысканный вкус которой никто не посмел бы оспорить. Франсуаза де Пуатье в самом деле была сестрой Дианы, фаворитки Генриха II, монограмма которой начертана на трех «игрушках» Ренессанса: замках Фонтенбло, Шенонсо и Ане. И можно предположить, что Диана вполне могла дать несколько советов своему зятю…

Замок, понемногу возводимый на берегах реки Армансон, был шедевром, чудом в итальянском вкусе той эпохи. Болонский архитектор Серлио составил чертежи и следил за постройкой, интерьеры же были декорированы по рисункам Приматиччо. Антуан III не увидел конца строительства (1622), однако строители настолько удачно соблюли все задумки Серлио и Приматиччо, что, по мнению одного из современников, «говорили, что он создает впечатление построенного за один день, до того этот замок радовал глаз…».

Окончание строительства отпраздновал Шарль-Анри, внук Антуана. Его отец Анри (сын Антуана) был убит при осаде Ла-Рошели. Он был первым герцогом де Клермон-Тоннером, но никогда не правил в Анси, так как не дожил до конца строительства (основатель замка оставил этот мир на пять лет позже него).

Короли, один за другим, приезжали полюбоваться огромными владениями и впечатляющим строением: вначале свой восторг засвидетельствовал Генрих III, после своего возвращения из Польши. Его приезд был запечатлен в зале Гвардии, который в торжественной обстановке украсили королевскими лилиями. Генрих IV также побывал здесь, но уже при менее приятных обстоятельствах: он пришел на помощь своему тезке Анри, когда тот был осажден войсками беснующейся Лиги. В тот день над Анси светило благодатное солнце свободы.

Вновь праздник: в честь Людовика XIII, для которого Шарль-Анри устроил большой ужин по случаю его прибытия из Меца. Праздник для Людовика XIV имел место 12 июня 1674 года. Король вернулся после победоносной кампании во Франш-Конте, и нужно было принять его соответствующим образом. Франсуа де Клермон-Тоннер, не впадая в излишества, свойственные Фуке, устроил праздник, который все же весьма сильно истощил его финансы, тогда уже находившиеся в плачевном состоянии…

Но не стоит обманываться! Франсуа умел затянуть пояс потуже и никогда не слыл мотом. Просто он был великодушным человеком. Он полностью содержал госпиталь в Тоннере. В трудную минуту он отправился в монастырь, который существовал только на его средства. Единственное, что можно сказать – этот дьявольски пышный приезд короля обернулся во зло гостеприимному хозяину. Да ладно бы только король! Вернувшись с войны, король привез с собой министра Лувуа – этот факт усугубил дело.

Будучи действительно великим министром, Лувуа был отвратительным человеком, со злым, желчным и исключительно завистливым характером. И стоило ему лишь взглянуть на Анси-ле-Фран, как он почувствовал непреодолимое желание владеть им. Испытующим взглядом он изучил финансовые трудности хозяина и предложил выкупить у него замок и все земли.

Шокированый предложением гостя, который начал знакомство с того, что захотел стать хозяином в дорогом его сердце жилище, Франсуа де Клермон-Тоннер отказался: этого не будет, Бог свидетель! Лувуа отступил, но не отказался от своего замысла. Он обладал неистощимым терпением хищника, если хотел чего-либо или кого-либо добиться. Ничего, он подождет – вот и все!

Ждать пришлось десять лет. Через пять лет после королевского визита, в 1679 году, Франсуа умер. Его сын Жак пережил отца всего лишь на три года. Когда Жак умер (в 1682 году), его сын Франсуа понял, что, несмотря на выгодный брак с мадемуазель де Кревкёр[113], бедственное положение семейства усугубляется. И вот к нему в голову пришла огорчительная мысль: в 1684 году Лувуа, не сделавший ничего, что бы вызвало подозрения монарха (ведь тогда король попытался спасти от разорения благородное семейство), стал хозяином и сеньором замка Анси-ле-Фран.

Но он не смог в достаточной мере насладиться плодами длительного ожидания: через шесть с небольшим лет (в 1691 году) он умер в Версале при весьма подозрительных обстоятельствах (поговаривали даже об отравлении). В Анси с блеском воцарилась его вдова! Вела она себя благодушно, что можно заключить из письма, написанного в то время мадам де Куланж и адресованного мадам де Севинье:

«Вот уже месяц я прогуливаюсь во владениях мадам де Лувуа; это – государство в буквальном смысле этого слова, причем гораздо более милое, чем, например, Мантуя, Парма или Модена. Когда стоит хорошая погода, мы в Анси-ле-Фран; когда погода становится плохой, мы возвращаемся в Тоннер: везде мы останавливаемся подолгу, и везде, слава Господу, нам оказывают отличный прием. Когда погода позволяет, мы пускаемся в далекое путешествие, чтобы познать все величие этого государства; если же нам вдруг приходит в голову спросить: «Чья это деревня?», нам отвечают: «Эта деревня принадлежит Мадам». «А чья вон та, немного поодаль?» «И эта деревня принадлежит Мадам». «А та, и еще вон та, и еще одна, что видится вдали?» «И эти принадлежат Мадам».

И так далее. Все это напоминает путешествие Кота в Сапогах по владениям маркиза де Карабаса, не правда ли? Нечувствительная к подобным восторгам мадам де Севинье не без юмора ответила на письмо:

«И как только сеньоры подобных королевств могут управляться с ними? Увы! Дело в том, что уже давно к господскому дому в Тоннере прикреплен госпиталь; это единственная и истинная причина, по поводу которой нечего и возразить. Эта причина закрывает все рты и даже гонит волка из чащи – именно это делает все владением мадам де Лувуа…»

Анси-ле-Фран оставался у Лувуа вплоть до Реставрации.

В течение этого времени Клермон-Тоннеры, лишенные их дорогого владения, утешались тем, что покрывали себя славой или молили Бога, сохраняя свое достоинство. В частности, епископ Нойонский Франсуа обращался к Господу со следующей молитвой: «Спаситель, пожалей мое величие!» Гаспар, отважный капитан, командовал левым флангом в сражении при Фонтенуа, находясь под началом маршала Морица Саксонского. Десяток битв принес Гаспару звание маршала Франции, и заслуги его были столь велики, что во время коронации Людовика XVI именно ему доверили нести украшенную геральдическими лилиями шпагу коннетабля. Смерть забрала его в 1781 году, то есть до того, как разразилась Революция. Та самая Революция, что не пощадила его близких.

Его внук Станислас, увлеченный новыми идеями, подходившими к его великодушному характеру, стал депутатом Генеральных Штатов от дворянства и первым проголосовал за отмену привилегий. Новые хозяева не усмотрели в том никакой заслуги. Он безуспешно пытался спасти королевскую семью от приговора, который посчитал слишком суровым. 10 августа 1792 года, после захвата Тюильри и уничтожения швейцарских гвардейцев, Станислас был убит чернью и умер прямо на руках своей блистательной супруги Дельфины де Соранс…

Немногим более завидной оказалась и судьба его дяди Гаспара, губернатора Дофине. Во время восстания в Гренобле Гаспар был спасен неким сержантом Бернадоттом, который позже смог замолвить за него словечко, хотя это не изменило его судьбу. Отказавшись от эмиграции, он погиб в Бротто, в Лионе, под залпами картечи, данными по приказу Фуше, будущего герцога Отрантского.

Сын Гаспара Айнар отважно служил Наполеону… и неотразимой Полине Боргезе, чьим камергером ему довелось стать. Но это – отдельная история… Другие члены семьи отличились на полях сражений, мало заботясь об императоре, но имея целью лишь одно – благо Франции.

Во время Реставрации последний маркиз де Лувуа умер бездетным, а его наследник разорился. Анси-ле-Фран пошел с молотка и чуть было не пал под ударами заступов тех, кто хотел его разрушить… Спасение пришло благодаря Гаспару-Луи де Клермон-Тоннеру, женившемуся на богатейшей даме – на Сесиль де Клермон-Монтуазон. В 1845 году Анси-ле-Фран вновь принял семейство, которое вообще не должно было его покидать. И вновь состоялся прекрасный праздник, присутствовало множество людей, чьи имена стали знаменитыми.

В конечном итоге, законы наследования перевели Анси-ле-Фран во владение княгини де Мерод, но содержание подобной недвижимости требует огромных средств. В результате, сейчас замок преобразовали в отель.

Ансуи (Ansouis) Высокочтимые дамы, благородные господа…

В начале всего был Ансуи.

В 1000 году, и даже немного раньше, на вершине высокого цветущего холма воздвигли замок, который никогда не испытает горестей разорения и разрухи и который будут передавать по наследству лишь потомки его создателя.

Сначала это были графы Прованские и де Форкалькье, затем – графы де Сабран. Когда в 1160 году суверенная графиня Гарсанда де Форкалькье вышла замуж за Раймона де Сабрана, коннетабля из Тулузы, он считался первым после графа Тулузского. Именно эти благородные владельцы первыми придали Ансуи гордый вид феодальной крепости и стали, пожалуй, самыми высокопоставленными сеньорами в Провансе. Их доблесть затмила даже самих де Бо, считавшихся наследниками великого короля-мага Балтазара…

Сабраны снова воссоединились с родом графов Прованских, когда в 1193 году дочь Раймона и Гарсанды, носившая имя своей матери, вышла замуж за Альфонса II. Они дали жизнь четырем дочерям и сделали Сабранов предками всех европейских монархов.

Четыре дочери были и красивы, и чрезвычайно умны: Маргарита вышла замуж за Людовика Святого (т. е. за короля Франции Людовика IX); Элеонора стала женой Генриха III Английского; Санча в 1244 году стала супругой Ричарда Корнуэльского (императора Германского государства); Беатрикс соединила свою судьбу с Карлом I (королем Неаполя). Четыре сестры – все королевы! Казалось, никому из Ансуи уже не удастся подняться выше. Впрочем, это все же произошло – Эльзеара де Сабрана причислили к лику святых. Куда уж выше?

Эльзеар – это библейское имя вовсе не было редким в роде де Сабранов: все старшие дети в их семье носят его вплоть до наших дней. Например, нынешний герцог де Сабран-Понтеве зовется Эльзеаром, а его сестра, Ее Высочество герцогиня Орлеанская, носит имя Гарсанда, как и ее далекая прародительница. Но перенесемся в самый конец XIII века к Святому Эльзеару.

Ему было всего четырнадцать лет, когда в 1299 году он вступил в брак с шестнадцатилетней Дельфиной де Синь. Дельфина обладала не только именем, достойным легендарной принцессы, но и удивительной красотой. Однако (и Эльзеар не знал этого) задолго до свадьбы она посвятила себя Богу. Таким образом, выйдя замуж лишь из уважения к воле своего отца, она решила стать женой формально, только по названию. И вечером, сразу после пышной свадьбы, когда за молодыми закрылись украшенные благоухающими цветами двери их комнаты, Дельфина сообщила своему супругу (которого она любила и который, кстати, отвечал ей взаимностью), что она дала обет целомудрия. И Эльзеару ничего не оставалось, как смириться с этим. Двадцать четыре года они провели бок о бок в самой аскетичной комнате Ансуи, так ни разу и не нарушив своего странного соглашения.

У них не было детей, зато сколько было сделано полезных дел! В то время как Дельфина посвящала свою жизнь благотворительности, Эльзеар учредил в Ансуи нечто похожее на сельскохозяйственный кредит: банк, в котором крестьяне могли раздобыть себе семян, денег и заручиться всевозможной поддержкой. Таким образом, его авторитет рос, рос… И, странная вещь, именно Эльзеар продвинулся гораздо дальше супруги в своей святости. Он был так велик, так высокочтим, так чист, что Господь наградил его чудесным даром: его поцелуй излечил больного проказой… В годы голода в его закромах сами собой появлялись мешки с семенами, а в день его смерти колокола в деревенской церкви зазвонили сами по себе…

Он умер первым в 1323 году. Оплакав смерть мужа, Дельфина удалилась в Кабриер-д'Эг, откуда она вполне могла следить за делами в Ансуи, а затем – в Апт, чтобы, будучи графиней де Сабран и высокопоставленной дамой, вести там жизнь, полную целомудрия и благотворительности. Она умерла в возрасте семидесяти семи лет, пережив Эльзеара на тридцать два года, и она была счастлива присутствовать на церемонии канонизации своего любимого супруга. Что же касается ее самой, то, по словам Арно Шаффанжона, ее имя почиталось святым сначала в народе, а потом это официально отметила и Церковь.

К счастью для потомков Сабранов, Эльзеар не был единственным сыном в семье, и род из века в век продолжал свой ослепительный взлет. И взлет этот не всегда был связан со святостью и благонравием Сабранов: так, например, в начале XVIII века одна из графинь де Сабран стала любовницей регента. Но, странная вещь, это не шокировало современников. Даже чопорный и суровый Сен-Симон из-за нее стал лириком: «Не было никого более прекрасного, чем она, никого более трогательного, более добросердечного и более благородного».

А вот еще один пример: Жозеф де Сабран, супруг очаровательной графини. Он был моряком. И еще каким отважным! В августе 1759 года, во время сражения при Лагосе, он на своем «Кентавре» прикрывал отход французской эскадры. У него закончились ядра для пушек, и чтобы иметь возможность еще немного пострелять, он использовал свое столовое серебро и все, что попало под руку. Говорят, что летевшие прицельно чашки и кувшины наносили противнику такой же ущерб, как и обычные заряды.

В пятьдесят лет Жозеф стал адмиралом. Людовик XV настолько гордился им, что счел необходимым представить его двору так:

– Граф де Сабран, к роду которого мы имеем честь принадлежать.

Овдовев в возрасте семидесяти лет, Жозеф умудрился разжечь настоящую страсть в сердце одной восхитительной двадцатидвухлетней особы – Элеоноры Дежан де Манвилль. Он женился на ней, подарил ей двух детей (мальчика и девочку)… и, совершив этот свой последний подвиг, умер через три года после свадьбы.

Проведя еще три года в одиночестве, прекрасная вдова попала в любовные сети. Она повстречала довольно невыгодного кавалера – красавца, поэта, умницу и настоящего знатока любовных игр шевалье де Буффлера. К сожалению, ни о какой свадьбе не могло быть и речи! Будучи рыцарем Мальтийского ордена и не обладая никаким состоянием, Буффлер не мог себе позволить жениться и тем самым отказаться от тех благ, которые предоставлял ему Орден. И началась странная жизнь, состоявшая из периодов счастливой близости и долгих разлук (Буффлер часто отлучался и особенно в то время, когда он стал губернатором Сенегала). По этой причине среди сокровищ замка Ансуи до сих пор хранится изрядная пачка писем двух любовников. Эта корреспонденция полна шарма и любовного пыла:

«Не твои манеры грубияна, не твой рассеянный и обиженный вид, не твои колкие остроты, не твой зверский аппетит и глубокий сон, когда с тобой хотят поговорить, заставляют меня любить тебя до безумия. А нечто такое, чему я не могу найти названия и что побуждает наши сердца биться в унисон…» Она была уверена в своей любви, и она была в этом абсолютно права. С разумностью, малосвойственной влюбленным, Элеонора делала вывод:

«Лучший способ удержать тебя – это дать тебе свободу действий». О, счастливое время, когда человеку позволялось любить и быть любимым без оглядки, без особых требований! Столь мудро освобожденный от обязательств Буффлер стал членом Академии и женился на мадам де Сабран через двадцать лет после начала их прекрасной любви, ибо он был из тех людей, кто никогда не унывает.

Как уже говорилось, у Элеоноры была дочь Дельфина. Она была такой хорошенькой, что Буффлер сразу же прозвал ее «Королевой роз». «Головка, как с портрета Грёза, с чистотой греческого профиля», – говорили о ней в Версале, где ее появление вызвало настоящий фурор.

Выйдя замуж рано и по любви за Армана де Кюстина, сына генерала-маркиза де Кюстина, который, будучи героем битвы при Йорктауне и другом Лафейетта, поклялся служить Франции до конца своих дней, она даже стала революционеркой. И это не принесло ей удачи. В августе 1793 года, будучи обвиненным в каком-то предательстве, генерал был гильотинирован на глазах у своей невестки, которая была к нему очень привязана и которая перевернула небо и землю, но так и не смогла его спасти. Это было уже далеко от тех времен, когда кокетка Дельфина писала своему брату Эльзеару, своему самому близкому другу:

«Сочини-ка для меня песенку о моей любви-мотыльке. А я попробую задавать всем этот вопрос: знаете ли вы способ поймать мотылька?»

Она была очень красива… и эта красота помогла ей, когда она была приговорена к заключению в тюрьме Карм. Один смелый человек, член Конвента и масон по имени Жером, страстно полюбил «Королеву роз». Каждый день, рискуя жизнью, он заходил к прокурору Фукье-Тенвиллю, чтобы переложить под груду различных досье то, которое было составлено на мадам де Кюстин. И она оценила его храбрость, полюбила этого простого человека и помогла ему бежать в Луизиану, где Жером нажил себе довольно приличное состояние.

Ее брат Эльзеар, сочинитель куплетов, стал герцогом и пэром, а потом, женившись, дал своей семье имя де Понтев.

Что же касается замка Ансуи, который на протяжении веков сохранял свой первозданный вид, то он сильно пострадал во время Революции. Когда герцог де Сабран-Понтев, отец герцогини Орлеанской, в 1936 году вступил во владение замком, ему пришлось все перестраивать заново. Вместе со своей супругой, урожденной Розалин де Валломброза, одной из потомков маршала Ланна, он принялся за восстановление замка, посвятил этому делу всю свою жизнь и добился великолепного результата, превратив замок вместе с прилегающей к нему деревней в, пожалуй, самый гармоничный ансамбль (природа и строения сочетаются здесь идеально) во всей Франции.

В октябре 2007 года семейство де Сабран продало замок за 4,7 миллиона евро господину Руссе-Рувьеру.

Бельвуар (Belvoir) Герцог Лотарингский – двоеженец…

Больше всего на свете герцог Карл IV Лотарингский любил женщин. Любых женщин, при условии, что они красивы и не имеют на него никаких законных прав. Правда, его собственная жена, герцогиня Николь, не блистала красотой, но зато имела замечательные руки… Впрочем, разве можно по-настоящему увлечься своей супругой? А если она к тому же приходится вам кузиной и если ваш брак был заключен в интересах клана (необходимо было избежать войны за наследство в Лотарингии)?

В 1626 году исполнилось ровно пять лет со дня свадьбы Карла и Николь. Ему было двадцать два года, а ей – восемнадцать. Первое время слишком юный возраст жены давал мужу повод порезвиться на чужих лужайках. Но годы пролетели быстро, а в поведении ветреного супруга по сути ничего не менялось.

В вышеуказанном году молодой герцог, казалось, стал достаточно благоразумным, чтобы на время забыть прекрасных дам и посвятить себя делам Лотарингии. В самом деле, антифранцузская политика «помогла» ему нажить таких серьезных врагов, как кардинал де Ришелье. А это значило, что и таких, как Людовик XIII, ибо один никогда не выступал без другого в том, что касалось управления государством.

Чтобы образумить Карла IV, королевские войска вторглись в Лотарингию. Они взяли Понт-а-Муссон, Сен-Мишель и направились к Нанси, где герцогиня Николь в отчаянии ожидала трагического окончания вторжения. Причем, увы, в полном одиночестве, ибо ее мужа Карла вторжение французов, похоже, не волновало. Он уехал в Безансон, чтобы удостовериться, соответствует ли красота юной графини Беатрис де Кузанс высоте ее знатного происхождения.

И правитель Лотарингии не был разочарован: девушка была подлинным произведением искусства, редким творением природы, какие появляются раз в столетие. Едва приехав, герцог тотчас представился Беатрис и ее матери, графине Бергской, и понял, что влюбился с первого взгляда, словно пораженный ударом молнии. При этом его чувства не остались без ответа, ведь Карл и сам был далеко не уродом.

Однако, посчитав захвативший влюбленных ураган чувств несущественным, мадам Бергская не разделила их восторгов. Герцог был человеком женатым, и, согласно ее личным представлениям об этике, дочь впала бы в страшный грех, слушая его любовные признания. И напрасно Беатрис ссылалась на слабое здоровье герцогини и внушала матери мысль о том, что вдовство Карла – практически свершившийся факт. Мать ничего не желала слушать. Ее дочь не имела права даже надеяться на то, чтобы стать герцогиней Лотарингской. И чтобы погасить этот пожар, пока он не обернулся катастрофой, графиня решила покинуть Безансон и увезти Беатрис в фамильную крепость Бельвуар.

Бельвуар представлял собой мощный укрепленный замок, построенный в XIII веке на отроге Дубских гор. Потом он был снесен Людовиком XIV, но связанное с ним поселение сохранило свои залы и строения.

Беатрис любила Бельвуар, который ее семья получила в результате череды удачных браков. Но на сей раз ей вовсе не хотелось туда возвращаться, и она плакала. Впрочем, слезы быстро высохли, ибо через несколько дней заявился Карл собственной персоной! Зачем? Чтобы попросить оказать ему гостеприимство, то самое графское гостеприимство, великодушие которого было так хорошо известно. Как быть? И, хотя мадам Бергская была взбешена, она, оставаясь рабой традиций, принесла себя им в жертву.

Последующие дни прошли просто великолепно. Молодые люди не оставляли друг друга ни на минуту. Они вместе охотились, вместе танцевали. Беатрис была уверена в Карле: разве он не пообещал сделать из нее герцогиню, как только придет положительный ответ из Рима, разрешающий расторгнуть его предыдущий брак? Однако неприступная мадам Бергская была неподвластна этой эйфории. Раз герцог женат, значит, он не может находиться с ними под одной крышей. А если он намерен оставаться здесь надолго, она уедет сама, естественно, прихватив с собой и дочь, под предлогом каких-то очень важных дел в Брюсселе. Карл IV вынужден был временно отступить. Как только он получит согласие на расторжение брака, он немедленно приедет просить руки Беатрис. И вот тогда уже никто не сможет их разлучить!

Но вышеупомянутое разрешение заставило себя подождать. Чтобы погасить свое нетерпение, герцог отправился воевать в Германию, где, естественно, не смог уберечься от чар местных красавиц. Романы его были столь бурны и откровенны, что все эти истории очень быстро дошли до Брюсселя и… до Беатрис де Кузанс. Особенно – скандальная история с канониссами Ремирмона. Она привела девушку в ужас! Считая Карла предателем, она решила отомстить – выйти замуж по совету своей матери: за князя де Кантекруа, человека пожилого, но сказочно богатого, и к тому же еще и внука императора Рудольфа. И вот Беатрис – уже Ее Светлейшее Высочество – живет в Гранвелле, великолепном дворце своего супруга.

Именно там однажды вечером, во время бала-маскарада, ее нашел Карл IV. Весть о ее грандиозной свадьбе дошла до Нанси и от внезапно охватившего его гнева сделала молодого герцога просто сумасшедшим. Вскочив на коня, он, в сопровождении небольшого эскорта, тотчас же прибыл в Брюссель и попал на бал.

Когда он склонился перед Беатрис, приглашая на танец, она без труда узнала своего возлюбленного под маской и поняла, что еще не излечилась от своего чувства. Впрочем, бдительный взор мадам Бергской также быстро нашел герцога. Графиня уже давно ожидала этого визита и поклялась, что ее зять не будет играть смешную роль обманутого мужа. Лишь только погасли огни большого бала, князь де Кантекруа, усталый и недовольный, по совету своей тещи велел запрячь экипаж и увез свою недовольную жену во Франш-Конте.

Естественно, этот внезапный отъезд не мог не вызвать ярости у Карла. Его хотят отстранить, но он этого не позволит! А так как провинция Франш-Конте тогда воевала с французским королем, он решил сражаться на ее стороне, дабы таким образом приблизиться к своей Беатрис. Он дрался, как лев, освободил осажденный Доль и прямо с поля боя отправился в Безансон, чтобы бросить знамена поверженного врага к ногам своей возлюбленной.

Жест, достойный настоящего героя и даже короля! Хотя, возможно, слишком уж показной и нескромный. В результате, Карл спровоцировал настоящий скандал, об участии в котором Беатрис впоследствии пожалела. Она просто не ожидала, что ее возлюбленный может так зарваться: да, она его любила, однако при этом вовсе не желала позорить имя своего честного и благородного мужа, которое теперь носила. И уже по своей собственной инициативе она удалилась в Бельвуар.

Через два года княгиня овдовела. Ее муж умер от чумы в Брюсселе. Весть о ее свободе очень обрадовала Карла, и он незамедлительно попросил свою жену дать ему согласие на развод. Но герцогиня Николь была непреклонна: несмотря ни на что, она любила своего мужа и не желала его потерять. Карл перепробовал все законные и незаконные средства, чтобы получить свободу. Он обвинил Николь во всех смертных грехах, возбудил против нее судебный процесс, уверяя, что она – не христианка, а сторонница Кабаллы, к тому же еще и колдунья, которую следует сжечь на костре, а стало быть, их совместная жизнь невозможна. Естественно, это ни к чему не привело. Тогда, окончательно отчаявшись, он написал Николь следующие строки: «Считайте, мадам, что вы мертвы, и ничто уже не мешает мне жениться вновь…»

Можно себе представить, каково было герцогине читать это письмо. Она долго плакала в объятиях своей фрейлины Луизы де Прени, затем обратилась в Рим за помощью, а ее муж Карл в это время отправился просить руки Беатрис. Он и вправду представил себя не связанным никакими обязательствами ни с одной благородной дамой, благодаря своему доктору Форже, который был отчаянным плутом и умелым фальсификатором документов. При помощи невероятных уловок доктор сумел убедить одного священника засвидетельствовать брак своего господина.

Церемония проходила в Бельвуаре при свечах и под большим секретом: дело в том, что Беатрис была беременна, хотя по всем приметам этот ребенок и не должен был выжить. Получив благословение, «молодожены» перестали прятаться и начали жить вместе на виду у всех. Результат не заставил себя долго ждать: 23 апреля 1642 года папа выслал супружеской паре свою гневную буллу, в которой говорилось об их отлучении от церкви и об освобождении всех подданных Карла от обязанности служить герцогу…

Затем последовал трибунал двенадцати сеньоров и двенадцати священников, которые постановили разлучить виновных. Но последние не могли отойти друг от друга ни на шаг. И хотя Беатрис и вернулась в Бельвуар, она продолжила тайком видеться с Карлом. Однако, не выдержав суровых испытаний буднями, их большая любовь постепенно угасала. И, несмотря на рождение двоих детей, эта пара распалась… Карл снова возобновил свои любовные интрижки, и, чтобы ему отомстить, Беатрис занялась тем же самым. Между ними тогда возникали бурные сцены, какие бывают только между теми, кто безумно любит друг друга и кто не может друг без друга жить.

В 1657 году смерть герцогини Николь все изменила. В это время Карл, имевший несчастье не поделить что-то с испанцами, находится в Толедской тюрьме. Беатрис с огромным нетерпением ждала его возвращения, рассчитывая наконец получить корону герцогини, о которой так давно мечтала.

Увы, вернувшись, Карл в грубой форме отказался от своей тайной супруги. Впрочем, на тот момент он уже был помолвлен с обворожительной мадемуазель дю Людр. Беатрис стала искать защиты у императора, дав клятву, что сделает большое пожертвование для церкви. Но почувствовала, что силы вот-вот оставят ее. Весной 1663 года она возвратилась в Бельвуар, чтобы ждать там смерти. Измученный своими детьми, чрезвычайно обеспокоенными, как бы от них не ушло большое наследство, Карл наконец-то дал согласие на брак… но исключительно потому, что Беатрис должна была вскоре умереть.

20 мая 1663 года архиепископ Безансонский благословил этот странный союз, и в течение двух недель Беатрис наслаждалась своим новым титулом герцогини Лотарингской. Перед лицом смерти она публично отказалась от всех земных почестей и была похоронена в платье из грубой ткани, но с почитанием, достойным настоящей правительницы.

Карл же, уронив по ней несколько слезинок, поспешно женился на Луизе д'Апремон. В то время ему был шестьдесят один год, а его невесте – всего пятнадцать.

Бельвуар перешел в руки княгини де Марсан, затем – к епископу Безансонскому. С 1956 года он принадлежит Пьеру Жуффруа, знаменитому местному художнику. Замок и по сей день остается собственностью его потомков.

Бидаш (Bidache) Корисанда, или Гордость, толкающая на преступление

Замок Бидаш производит неизгладимое впечатление на путешественников! Несмотря на то, что он практически превратился в руины, точнее сказать – в прекрасный отголосок прошедших времен, ибо на нем лежит отпечаток былой славы и богатства рода де Грамонов. Возвышаясь над Бидузой, его стены отбрасывают длинную тень – словно вспоминание о чудесном сооружении, которым этот замок когда-то являлся. Но если пышность его отдельных деталей померкла, то достоинство и гордость не тронуты временем. Он всегда был великим Грамоном и останется им до конца веков! По крайней мере, сохранились тяжелые камни круглой башни, старинной обители эпохи Возрождения, и многочисленные павильоны, выстроенные в XVII веке.

Род де Грамонов восходит к старинным королям Наварры. Первым его прославил Гарсия, сеньор д'Аграмон, живший в начале X века. Славный род дошел до наших дней под знаменем герцога де Грамона. Но ради исторической справедливости следует признать, что самые первые представители Грамонов были настоящими грабителями, хищниками, уверенными в том, что все, находящееся в пределах их досягаемости, является их собственностью и принадлежит им. Их феодальная башня наводила ужас на любого странника или торговца, случайно попавшего в ее тень. Вот что сказал хроникер Матье Парижский о некоем Гийоме де Грамоне, который, как и прочие, вовсю орудовал в Средние века: «Прискорбно, что ни один паломник, ни один торговец, ни даже живущий поблизости человек не может пройти мимо, не будучи обобранным до нитки или убитым этим ночным разбойником». В самом деле, шум и ужас наполняли столетия, в течение которых состояние знатных родов Франции могло увеличиваться лишь с помощью копья и меча. Распри между Грамонами и их соседями Бомонами стали в XV веке причиной гибели старинного Наваррского королевства. Естественно, и отношения с испанскими соседями были не лучше. И в первую очередь расплачиваться пришлось Бидашу: в 1523 году разгорелся первый пожар, в котором погибли все защитники крепости, за исключением тех, кто был заколот напавшими испанцами. Огромная башня – это практически все, что осталось после этой катастрофы. Но вот в историю вмешалась и все исправила одна женщина…

16 августа 1567 года богатая наследница (и, следовательно, очень выгодная партия) Диана д'Андуан была выдана замуж (в возрасте тринадцати лет) за Филибера де Грамона, который был намного старше ее. Супруг подождал лишь несколько месяцев после свадьбы, а затем потребовал от этого «ребенка» исполнения своего супружеского долга.

Диана была очень красива, и это может служить единственным оправданием ее супругу, но она уж точно никогда не могла забыть об этой ночи на 21 ноября 1568 года, пережитой ею в Бидаше. Тогда она поняла, что физическая любовь является если не худшим из всех зол, то, по крайней мере, самой тяжелой работой. Из этого тяжкого урока она извлекла лишь холодность по отношению к любовным утехам. Во всяком случае, сердце Дианы было навсегда закрыто для ее супруга. Мадам де Грамон без жалоб и причитаний выполняла лишь то, что она сама считала своим тяжким долгом. Результатом ее безропотного послушания стало рождение двух детей: девочки по имени Катрин, которая не тронула душу матери, и мальчика, Антонена, появившегося на свет в августе 1570 года. Именно ему Диана отдала всю неистраченную нежность и любовь, которая часто будет слепой и чрезмерной. Эти непривычные чувства даже толкнут мадам де Грамон на то, чтобы убедить своего сына совершить преступление. Но не будем опережать события…

В течение еще целого десятка лет, до того дня, когда пушечное ядро при осаде Ля-Фера отняло руку (а вместе с ней и жизнь) ее мужа, Диана де Грамон вела образцовую жизнь, лишенную настоящих радостей и подлинных наслаждений. В 1579 году, в Бордо, она познакомилась с Мишелем де Монтенем, который стал ей навсегда самым дорогим сердечным другом.

Овдовев, красавица графиня начала разрываться между Бидашем, где она строила великолепный дом, своим родным замком Ажетмо (что в Шалоссе, где она любила отдыхать) и дворами в По и в Нераке, куда Диану постоянно завлекала ее подруга Екатерина Наваррская, дочь Жанны д'Альбре и сестра будущего короля Генриха IV, а также крестная мать ее дочери. Именно в это время она и решила поменять себе имя.

В те времена большим успехом пользовался роман «Амадис Гальский»[116]. Он повествовал о любви Амадиса и красавицы по имени Ориана. Графиня Диана читала и перечитывала эти рыцарские приключения, ибо они отражали ее собственные моральные принципы. Все дни она проводила в мечтаниях и в конце концов решила полностью изменить свою жизнь. Она чувствовала в себе душу старинной принцессы, и, чтобы окончательно убедиться в этом, она поменяла свое милое имя Диана на громкое Корисанда, под которым ей и суждено будет войти в Историю.

Пока же История лишь ждала ее. Еще с детства она хорошо знала юного принца Генриха Наваррского, который был одного с ней возраста. Издалека она неотступно следила за сложными перипетиями его брака с Маргаритой де Валуа, за ужасами Варфоломеевской ночи и, наконец, за бесконечной войной между Генрихом, который на тот момент был королем Наварры, и его свояком, королем Франции Генрихом III.

Отношения Генриха и Дианы можно было расценивать как самую теплую дружбу, но не более того. Однако 5 мая 1582 года, когда новоявленная Корисанда находилась в По (по приглашению Екатерины Наваррской), туда вдруг заявился Генрих Наваррский. Он переживал период глубокой депрессии, он устал, был измучен и даже болен. Естественно, он стал объектом всеобщей заботы. Его окружили таким нежным вниманием, что он просто не мог не отметить про себя ослепительную красоту Корисанды и не влюбиться в нее. «Он всегда предпочитал пышнотелых блондинок и молоденьких, едва распустившихся девушек, – писал один из его биографов, – но великолепное платье из красного бархата, которое Мадам сестра короля специально для своей подруги обильно усыпала жемчугом, очень выгодно выделяло ослепительную белизну лица и рук графини». Одним словом, Генрих влюбился, однако он терпеливо ждал до 20 июня 1583 года, чтобы заключить Корисанду в свои объятия.

Это была очень странная любовь, ибо никогда еще не сходились люди столь разные: он – живой и веселый, она – скрытная и неразговорчивая; его раздражали условности, а она была светской дамой до мозга костей. Впрочем, целых восемь лет эти два создания, даже будучи разлученными, не переставали любить друг друга. Бесконечные измены ветреного Генриха, который не мог пропустить ни одной юбки, не нарушали их крепкого союза. Но формально Корисанда была всего лишь его очередной любовницей, которая, однако, не теряла надежды стать женой. А что, разве Генрих своей собственной кровью не подписался под обещанием жениться на ней, когда дело зашло слишком далеко? Когда для него наступило время завоевать французское королевство, наследником которого он являлся, она приложила все усилия, чтобы помочь ему в этом, и даже продала все свои драгоценности.

И она получила за свои преданность и самоотверженность неплохую компенсацию. Одержав победу (5 ноября 1587 года), Генрих бросил к ее ногам знамена, захваченные у противника. Она надеялась, что он преклонится и попросит у нее руки. Увы, за время войн и походов красота ее погасла, и любовь Генриха отныне превратилась в обыкновенную признательность и сдержанную нежность. Наступило славное время великих разочарований! Неизбежно их отношения шли к драматическому концу.

Однако нашей Корисанде удалось поучаствовать в еще одной трагедии. Такой драме позавидовал бы репертуар Театра ужасов! Вот как началась эта печальная история…

В 1601 году Антонен де Грамон взял себе в жены молоденькую гасконку из знатного рода. Ее звали Луиза де Роклор, и она родила ему сына Антуана, будущего маршала Франции. На первый взгляд, все в этом браке шло довольно хорошо. Но это только на первый взгляд.

Как-то раз, в марте 1610 года, вернувшись с охоты раньше обычного, Антонен застал Луизу за излишне пламенной беседой с его «горячо любимым» кузеном Марсильеном де Грамоном. Реакция супруга была молниеносна: он собственноручно проткнул шпагой соблазнителя. Тем временем Луиза умудрилась бежать от расправы, чтобы найти прибежище в соседнем монастыре. Увы, это не помогло! Антонен очень быстро нашел ее, силой забрал из монастыря и возвратил в Бидаш. Там он бросил ее в темницу, а затем решил учинить процесс над виновными.

Для этого он собрал трибунал, состоявший из самых значимых людей в Бидаше, то есть из людей, полностью зависевших от него. И начался отвратительный спектакль: на суд был представлен эксгумированный труп Марсильена, которого судьи приговорили к отсечению головы. Что сразу же и было приведено в исполнение. Но оставалась еще Луиза! Она также была приговорена к казни, однако Антонен не осмелился приступить к экзекуции незамедлительно. Дело в том, что отец его молодой супруги был губернатором Гаскони и имел очень высокое положение при дворе.

Действительно, господин де Роклор, посчитав приговор слишком суровым и поспешным, обратился с протестом к королеве Марии Медичи. И тотчас же излишне мстительный супруг получил приказ: «Не применять никаких санций, которые могли бы угрожать жизни Луизы». Этот приказ Антонен получил с заметным раздражением, принял его довольно холодно, равно как и советника де Гурга, который ему передал бумагу. Но в конце концов оскорбленный супруг вынужден был повиноваться. По крайней мере он сделал благонравный вид и уехал в Париж, отдав приказания своей матери и возложив на нее полную ответственность за их исполнение.

Что это были за приказания, точно неизвестно. Однако 9 ноября разлетелась весть о гибели Луизы, бренные останки которой Корисанда отказалась захоронить на фамильном кладбище Грамонов. Говорят, что беспечная Луиза была сброшена в подземелье, где и погибла от полученных при падении переломов.

Эта трагедия не стала помехой для Грамонов на пути к богатству и славе. В 1649 году Бидаш принял – и с какой помпой! – кардинала Мазарини, направлявшегося на переговоры, посвященные королевской свадьбе. В замке кардиналу была предоставлена комната, «вся обитая индийским кружевом, с кроватью из китайского дерева, инкрустированной черным деревом, серебром и золотом». Остальные комнаты замка лишь немногим уступали этой.

Сегодня от всех этих диковинок уже не осталось ничего. Кроме сладостных воспоминаний. В 1793 году, став национальным достоянием, Бидаш был преобразован в военный госпиталь, начальником котрого был человек вороватый и крайне нечистоплотный. Опасаясь ареста, он поджег замок со всех сторон, а сам бросился в воды Бидузы.

Бирон (Biron) Неукротимые

Со своего высокого холма замок Бирон высокомерно взирает на территории, простирающиеся между Дордонью и Ло. Он такой мощный и занимает такую внушительную площадь, что похож на укрепленную деревню. Иногда кажется, что головокружительная высота его остроконечных башен угрожает небу. Внутренний двор нельзя назвать обыкновенным двором: он носит название «Оружейная площадь». Здесь всегда жили воины, и это до сих пор очевидно – стоит только ступить на площадь.

И не столь уж важно, что, подойдя к замку поближе, вы легко разглядите на его стенах отпечатки стилей самых разных веков! От всех строений веет величием, а это именно то, что, в конечном итоге, дорого хозяевам, истинным воинам. Мужчинам этого рода всегда отводилась исключительная роль, что же касается женщин, то они, напротив, вынуждены были довольствоваться скромным местом в родовой иерархии: их использовали лишь как средство для продолжения рода. Впрочем, случаи, когда женщинам были уготованы скромные радости жизни, в древней и новой истории были крайне редки.

Погрузитесь в суровые страницы Гербовника и легко заметите, что все благородные бароны имели матерей и жен и что эти благородные мужи не рождались в своих доспехах, вооруженными до зубов и с чувством собственной исключительности. Их родили и воспитали достойные женщины! Однако ни в одной из историй замка Бирон не упоминается хоть одна сколько-нибудь интересная дама. Итак, поскольку перед нами мужской замок, обратимся к истории его отцов-основателей.

В XII веке род Гонто, происходивший от одной из ветвей рода Гуго Капета[117], обосновался в Бироне, уже тогда являвшемся довольно могущественной сеньорией, так как она была одной из четырех составных частей знаменитого Перигора[118]. Здесь Гонто задержались до XX века. Это были высокопоставленные господа, занимавшие очень высокие должности при дворе герцогов Аквитанских.

Однако в начале XIII века начался крестовый поход против альбигойцев[119]. Возглавлял орду баронов Симон де Монфор. Он осадил Бирон и даже (в 1211 году) завладел им. Истребив большинство жителей, Монфор оставил в замке одного из своих подчиненных по имени Мартен д'Альгаис, а сам продолжил наступление. Это было не самое удачное решение: оставшись один в Бироне, Альгаис пришел к выводу, что этот замок ему вполне подходит для постоянного местожительства. В надежде присвоить себе роскошное жилище, он покинул христианскую партию, чтобы присоединиться к ее противникам. Но не тут-то было! Монфор возвратился, вновь захватил замок, разрушив на сей раз крепость почти до основания, а затем приговорил схваченного предателя к смерти. Он «привязал его к хвосту лошади, которая протащила его сквозь ряды солдат, а затем, всего искалеченного, вздернул на виселице».

Как только утихли последние раскаты грома, Гонто возвратились домой и начали наводить порядок, в чем, конечно, преуспели. К XV веку появился один из самых значительных персонажей этой знатной семьи, Понс де Гонто-Бирон, который показал итальянцам, на что способны «разгневанные французишки». Это произошло в сражении при Форнуэ.

Молодой Понс следовал за королем Карлом VIII, который отправился в Италию, чтобы вновь завоевать то, что он считал «своим» – Неаполитанское королевство. Когда дело было сделано, король со своим окружением расположился под ласковым солнышком в Капуе. Однако очень скоро они получили весть о том, что мощная коалиция собирается преградить им обратный путь. Король тотчас же уехал, оставив часть своей армии Жильберу де Монпансье. Но командование второй частью – десятью тысячами человек – он доверил Понсу де Гонто. И они двинулись на север…

5 июня 1495 года, на рассвете, молодой де Гонто обрушился со своими людьми на почти сорокатысячную армию противника, расположившуюся на равнине в Форнуэ, на Таро, и совсем не ожидавшую нападения. И пока король в Новаре помогал герцогу Орлеанскому, Понс, выиграв этот поединок, сразу же попал на страницы Истории. Сейчас он покоится в часовне замка, в великолепной усыпальнице рядом со своим братом, епископом Арманом… Он был дедушкой первого из маршалов де Биронов.

Его сын Жан, губернатор Сен-Кентена, отдал жизнь за короля, так и не добравшись до самых верхних ступенек социальной лестницы. Но остановим свое внимание на Армане де Гонто, Горбуне, паже королевы Наваррской, а затем губернаторе Сен-Дени и маршале Франции, который нашел славную смерть в битве при Эпернэ и о котором хронист Брантом написал следующие строки: «Его голову снесло пушечным ядром, и смерть его была счастливой, если, конечно, верить Цезарю, который считал внезапную смерть самой лучшей из смертей».

Интересно, что его сын Шарль-Арман также был вынужден отправиться в мир иной без головы, но совсем другим способом. По словам л'Этуаля, это был «храбрый воин, более отважный, чем его меч, рисковый до крайности, счастливый во всех предприятиях, выигранных, скорее благодаря безрассудству, чем осторожности. Жадный до славы, амбициозный сверх всякой нормы, гордый и высокомерный, он был наделен особой спесью, которая, в конце концов, и принесла ему крах и несчастье». По сути, именно гордыня стала причиной его гибели.

Сослужив прекрасную службу Генриху IV в битве при Иври, а также в сражении при Арке и в осадах Руана и Парижа, Бирон перестал обращать внимание на что-либо, кроме своих амбиций; ему уже, право, нечего было желать, разве что стать королем Франции, заменив своего господина. Он стал адмиралом Франции в 1592 году, затем – маршалом Франции в 1594 году, губернатором Бургундии в 1595 году и, наконец, герцогом и пэром три года спустя. Словом, Бирон поднялся на самую вершину. Однако он, вероятно, посчитал, что король мало сделал для него, и потому позволил себе за спиной своего благодетеля и господина включиться в секретные переговоры с Испанией и Савойей.

Он был слишком высокопоставленным сеньором, чтобы его действия остались незамеченными. Представ в Лувре перед Генрихом IV, который все еще отказывался поверить в виновность одного из своих старых товарищей, он бесстрашно отрицал очевидное. Таким образом, он лишился королевского прощения… Он был арестован и заключен в Бастилию, а потом приговорен к смертной казни. Король отказал ему в помиловании, заявив: «Было бы скорее жестокостью, нежели милостью, если бы мы сохранили жизнь этому маршалу, который так бессовестно относится к своей собственной жизни и к своему государству».

Естественно, Бирон превратно понял слова своего короля и не замедлил выразить свой протест неблагодарному монарху, который, по его мнению, был обязан ему практически всем. Единственная милость, на которую согласился Генрих IV, заключалась в том, что эшафот, обитый черной материей, установили во дворе Бастилии, а не на Гревской площади. Последняя привела приговоренного в ужас: «Гревская площадь? Вот она плата за все мои услуги – постыдно умереть перед толпой народа!» Говорят, перед тем, как погибнуть, он приказал палачу: «Пошевеливайся! Давай-ка, кончай со мной побыстрее…»

Генрих IV был слишком благороден, чтобы завладеть имуществом казненного. Он ограничился лишь тем, что уничтожил герцогство, которое опять стало маркизатом до той поры, пока в 1723 году Людовик XV не завещал его Шарлю-Арману де Гонто, старейшине маршалов Франции.

Сын последнего, который также был маршалом, сделал парижанам милый подарок в виде особняка Бирона, который сейчас известен в качестве музея Родена.

А вот еще один Бирон, причем не самый худший. Это племянник предыдущего. Его звали Арман-Луи де Гонто, герцог де Лозен, затем герцог де Бирон. Он унаследовал замок и особняк в Париже, а также сказочную репутацию коварного сердцееда. Ну, вот наконец-то и в нашей военной истории появляются юбки!

Лозен (под этим именем он более известен) был высок и хорошо сложен. Он с гордостью носил на плечах свою необыкновенно красивую голову, которую предпочитал никогда не терять – напротив, он коллекционировал разбитые сердца прекрасных дам и частенько провоцировал скандалы. Что не мешало ему быть храбрым воином! Будучи другом Лафайета[120], он отправился воевать за независимость Соединенных Штатов, возглавляя нечто вроде Иностранного Легиона, и, естественно, заслужил там почет и славу. Заговорив о нем, нельзя оставить без внимания небольшую загадку: был ли он и вправду любовником Марии-Антуанетты?

Мы знаем, что молодая королева не была избалована вниманием короля, своего супруга. Известно также, что она любила окружать себя хорошенькими сумасбродными женщинами и молодыми, благородными и очень красивыми мужчинами. Лозен входил в их число. Он также входил в круг тех, кому была оказана великая честь развлекать королеву, когда, заболев корью, она вынуждена была подолгу оставаться в своей комнате.

Летом 1775 года популярность молодого Лозена достигла своего пика. Королева постоянно желала видеть его подле себя. Поговаривают, что однажды Мария-Антуанетта восхитилась большим белым журавлиным пером, красовавшимся на головном уборе ее друга, и Лозен не замедлил подарить его ей: тем же вечером перо появилось на голове королевы. Но послушаем, что об этом говорит мадам Кампан: «Его гордость предвкушала слишком высокое вознаграждение. Подарив журавлиное перо, он подождал немного и попросил аудиенции. Королева предоставила ее ему, как, впрочем, сделала бы это и по отношению к любому другому придворному, окажись он на его месте и обладай столь же высоким рангом. Я находилась в соседней комнате: спустя некоторое время после его прихода королева распахнула дверь и произнесла громким и раздраженным голосом:

– Уходите, месье!

Господин де Лозен низко поклонился и исчез. Королева была сильно возбуждена. Она сказала мне:

– Никогда больше этот человек не появится у меня…»

В своих «Мемуарах» Лозен без колебаний сообщил, что Мария-Антуанетта питала к нему нечто гораздо большее, чем простое расположение. Но факт остается фактом: именно с этого времени для Лозена началась безрадостная пора такой же черной немилости, какой светлой и радостной была до того благосклонность. Теперь рядом с королевой был Ферзен.

Испытав немало разочарований, Лозен стал депутатом Генеральных Штатов, перешел на сторону Революции, стал генералом Рейнской армии, затем выступил против вандейцев, которых он разбил в Партенэ. Однако вскоре его обвинили в предательстве, арестовали, посадили в тюрьму и приговорили к смерти. Он поднялся на эшафот на площади Революции с той же неотразимой улыбкой, какие он расточал в салонах Трианона. Его жена, урожденная Амели де Буффлёр (он все-таки нашел время, чтобы жениться, не успев, однако, обзавестись детьми), также закончила свою жизнь под страшным топором, но следующей весной…

И еще пару слов о замке. Последний проживавший в нем Бирон, маркиз и знаменитый коллекционер, продал его на следующий же день после начала Первой мировой войны, а сам отправился в Швейцарию.

В 1978 году замок выкупил департамент, чтобы заняться его реставрацией.

Бо-де-Прованс (Beaux-de-Provence) Приключение тщеславного трубадура

На высоком отроге Альпилль стоят развалины города, камни которого словно слиты воедино с камнями великолепного замка, продолжающего и прославляющего его. Все здесь покоряет своей величественностью и красотой! Представьте, живописное нагромождение белых мраморных камней и благородных серых скал, а на них под лучами щедрого солнца произрастает дурманящая зелень и полевые цветы! Словно ростра у огромного старинного военного корабля, «нос» замка венчает подобие крепкого волнореза. Покалеченный безжалостным временем и людьми, замок все еще сохраняет достаточно мощи, чтобы можно было себе представить: обитатели, которым он некогда служил пристанищем, были не какими-то мелкими сошками.

«Орлиный род, в котором никогда не было вассалов!» – так выразился Мистраль о сеньорах де Бо, которые и в самом деле на протяжении нескольких веков были лишь чуть-чуть менее могущественными, чем графы Прованские и Тулузские и, в конце концов, чем сами французские короли.

Эта легенда напоминает сказку. Семейство де Бо якобы восходило к королю-магу Балтазару, захватившему некогда побережье Септентриона[121]. Возможно, отсюда и пошел их девиз, который на первый взгляд может показаться странным: «На удачу Балтазара!» Отсюда же берет начало и их герб, представляющий собой огромную шестнадцатиконечную звезду с серебрянными лучами, чем-то напоминающую рождественскую… Вероятно, это только легенда, но сколько же в ней поэзии и красоты!

Достоверно известно, что в X веке старинный род виконтов Марсельских и Авиньонских распространил свое влияние в нижней долине Дюранса и присвоил себе имя Бау (по названию скалы). Там был воздвигнут необыкновенной красоты замок, самый чудесный, самый мощный из всех замков, какими этот род уже владел. И его мощь стала простираться все дальше и дальше по земле, которая получила название «земля де Бо». Естественно, распространение влияния не могло не встретить сопротивления и не привести к войне. После того как Раймон де Бо сочетался браком с Этьенеттой Прованской, Бо решительным образом начали отстаивать свое право на владение графством Прованским. Герберга (мать Этьенетты и графиня Прованская и Жеводанская) завещала эти владения другой своей дочери Дус (бывшей замужем за Раймоном-Беранже, графом Барселонским). Таким образом, началась война за наследство, длившаяся более ста лет! Но мы не будем останавливаться на ней, а сконцентрируемся на блестящем дворе сеньоров де Бо, окруживших себя людьми «веселой науки». При дворе Бо любой поэт и трубадур мог блеснуть талантом и стать самым лучшим украшением пира. В XII веке разгорелась ярким пламенем война с Барселоной, однако и в это тревожное время представители рода де Бо по-прежнему не могли себе отказать в удовольствии, имя которого – любовь.

В 1164 году в замок де Бо прибыл молодой человек примерно двадцати лет, одетый во все новое и с лютней через плечо. На вопросы, откуда он родом – отвечал, что из Тулузы, сын скорняка и зовут его Пейром Видалем – никто из его новых знакомых не догадывался, что перед ним один из самых знаменитых трубадуров Франции всех времен. Разумеется, в тот момент он еще не был столь знаменит. Пока это был всего лишь черноволосый и худощавый юноша с длинноватым носом (который, впрочем, совсем не портил его симпатичного лица). На его лице сияла улыбка, которую сам Пейр, лишенный излишней скромности, находил вполне подходящей для того, чтобы разбивать женские сердца. И он не ошибался! Самонадеянному пареньку удалось добиться больших побед на нелегком, но таком чудесном пути познания искусства любви.

Примерно через год никому не известный сын мастерового из Тулузы Пейр исполнил свои куплеты на одном из поэтических конкурсов. В результате он был введен в ранг самых почитаемых певцов графини Тулузской, дочери короля Франции Людовика VI и супруги графа Раймона V. Темой его песен стала красота и добродетели графини, и, остановившись в ее дворце, Пейр не увидел ничего предосудительного в том, чтобы продолжить воспевать прелести дамы, которая, достигнув сорока лет, все еще сохраняла женское очарование. Он даже сочинил специально для нее пьесу в стихах, возможно, излишне интимного характера, одна из строчек которой особенно не понравилась графу Раймону:

Благородная дама, когда я созерцаю ваше прекрасное тело, мне кажется, что я вижу сияние Господа.

Последствия не заставили себя долго ждать. Сначала граф расколол лютню о спину «мерзавца», а затем приказал страже схватить его и бросить в погреб, где ужасный палач-сарацин, весь черный и напрочь лишенный любезности, проткнул бедняге язык длинным гвоздем и свернул ему набок нос. После этого Пейра бросили в темницу. Но, по правде говоря, ему не пришлось томиться там долго. Несколько дней спустя гнев графа поостыл, и он выпустил трубадура, посоветовав ему убираться куда подальше. И Пейр поспешил последовать этому совету, тем более что в дорогу он получил увесистый кошелек, тайно протянутый ему чувствительной графиней. Вместе с деньгами он получил от нее и такие строки: «Прощай, мой возлюбленный трубадур. Да приведет тебя Небо на более гостеприимную землю, далеко от меня, увы, так далеко!»

Без колебаний наш трубадур вскочил на коня и помчался в сторону Прованса, чтобы прибыть к Бо, о которых он слышал много хорошего. Ему не терпелось увидеть красоту графини Азалаис и самому убедиться в мудрости графа Баррэ, великого политика, но также еще и поэта, посвященного в оккультные науки.

Прибывшему в Бо трубадуру устроили подобающий прием и ужин, на котором он сразу же отметил про себя, что графиня Азалаис обладает всеми достоинствами, необходимыми для того, чтобы стать его музой. Это и в самом деле была, наверное, одна из самых прекрасных женщин своего времени, и к тому же она была молода – ей было всего двадцать лет. С этого дня Пейр Видаль посвятил себя исключительно воспеванию дивной красоты дамы своего сердца. Его часто можно было увидеть у ног прекрасной владелицы замка, на мягком велюровом ковре, с лютней в руках сочиняющего баллады и рондо, полные любви, и при этом безмерно счастливого от каждой подаренной ему улыбки и от каждого слова благодарности.

Но будучи по натуре человеком тщеславным, как павлин, он малу-помалу начал искать особенное значение в этих улыбках и в нежных движениях руки, иногда опускавшейся на его плечо. Охваченный переполняющими его фантазиями и нежными чувствами, которые он испытывал к молодой женщине, Пейр постепенно убедил себя в том, что его пламенная любовь взаимна. И он часто стал увлекаться мечтами о великой катастрофе, которая позволила бы им остаться вдвоем – графине и ему.

Однажды граф Баррэ объявил о своем отъезде: он должен был отправиться в Бокер, чтобы выступить там судьей на каком-то процессе. Это событие по масштабу не стало той долгожданной катастрофой, однако стало очень удобным случаем. И Пейр начал следить со своей неизменной полуулыбкой за нежным прощанием супругов. Когда тщеславие ослепляет, видишь лишь то, что хочешь видеть, и Пейр принял эту нежность за простое женское лицемерие.

А в полночь он проник в спальню графини. Сердце готово было выскочить у него из груди, но это лишь из-за предвкушения божественных мгновений. Азалаис крепко спала одна под своими пурпурными одеялами. Ее фрейлин не было поблизости, ибо обычно они спали отдельно, чтобы дать возможность горячо любящим супругам насладиться друг другом. Но в тот вечер ни графа, ни фрейлин в комнате не было, и Пейр увидел в этом верный знак того, что его ждали, и стал еще смелее. Склоняясь над спящей красавицей, он принялся целовать ее нежно, затем настойчивее и, наконец, страстно… Увы, ответная реакция молодой женщины обманула его ожидания. Вместо томных вздохов он услышал резкие возмущенные крики и вопли о помощи!

Последствия столь дерзкой выходки Пейр Видаль почувствовал на себе уже на следующий же день: взбешенная и глубоко оскорбленная графиня потребовала его голову. И, странное дело, на этот раз именно мужу пришлось немало потрудиться, чтобы успокоить разгневанную супругу. По мнению благородного графа, способного понять тонкую творческую натуру трубадура, безграничная любовь склонила бедного юношу пуститься во все тяжкие и оказаться в кровати верной жены. Обесчестить благородную даму он не успел, так неужели же за свою пылкую любовь он должен был поплатиться головой? Азалаис немного успокоилась, но все же потребовала, чтобы наглец немедленно убирался. И ветреному фантазеру пришлось уйти.

Баррэ де Бо сочувствовал бедному трубадуру, чей талант он ценил весьма высоко, и снабдил его в дорогу солидной суммой денег. Путешествие поэту предстояло опасное и долгое. Дорога привела его в Святую Землю, где Пейр Видаль имел честь участвовать, сам того не желая, в третьем крестовом походе.

После ряда самых невероятных приключений трубадур стал знаменитым. Он вернулся во Францию в обозе короля Филиппа Августа, который даровал ему в Марселе свободу. И он вновь увиделся с семейством Бо, где с виду мало что изменилось, кроме заметно постаревших лиц. Баррэ радушно принял его, выслушав все его долгие извинения, а у Азалаис даже нашлось для него несколько новых улыбок. И неожиданно он снова влюбился в нее и принялся напевать:

Разве он уже не получил первое предупреждение? Не дожидаясь второго, Пейр благоразумно рассудил, что лучше удалиться по своей собственной воле.

Когда в Провансе принцы Анжуйские сменили принцев Барселонских, сеньоры де Бо последовали за ними завоевывать королевство Неаполитанское, и в этом походе они сколотили себе новое состояние. Но с возвращением королевы Жанны, они снова прослыли возмутителями спокойствия. И это не принесло им ничего хорошего. Прежде чем в 1426 году их род прекратил свое существование, де Бо испытали на себе безраздельную алчность наемных солдат, и особенно – самого кровожадного из них по имени Арно де Серволь, известного как «Протопоп». Присоединившись к короне, сеньория взбунтовалась против Людовика XI, разрушившего замок. А потом, уже при Людовике XIII, Бо присоединились к заговору Гастона Орлеанского…

Но, похоже, после этого неспокойному поместью короля-мага больше ничего уже не угрожало, так как Людовик XIII преподнес его в 1642 году в дар принцам Монакским. Вот и теперь Его Высочество принц Альберт носит титул маркиза де Бо. Замок был реконструирован, и теперь там каждую Рождественскую ночь появляются провансальские пастухи, церемонно приносящие живого ягненка к ногам младенца Иисуса.

Бруаж (Brouage) Ссылка Марии Манчини

Бруаж, по правде говоря, не является замком. Скорее, подобно Блэю, он представляет собой одно из средневековых укреплений, которые некогда скрывали в себе гарнизон, жилые дома и даже монастыри. Это античная крепость, чья мощь удваивалась благодаря прилегающему к ней стратегически важному морскому порту. Но с течением веков море отступило, и теперь стены Бруажа, окаймленные молодыми вязами, возвышаются лишь над ничтожными рвами да высохшим болотом. В самом деле, что делать с портом, в котором больше не плещется вода? Бастионы, несколько маленьких улочек, церковь и дом, которые посещают любители истории и романсов – вот и весь Бруаж! Сегодня он предстает пред нами в своем одиночестве и неповторимом очаровании старины.

Однако летом 1659 года он был совсем другим! Одним летним вечером незадолго до захода солнца большая дорожная карета с эскортом устремилась в Королевские ворота. Легкая шторка скрывала от любопытных глаз даму и трех девушек, две из которых были совсем молоденькие. Непосредственные и обаятельные, как все истинные итальянки, они наслаждались путешествием, которое находили весьма забавным. Их запыленная карета, запряженная четверкой разгоряченных лошадей, остановилась перед красивым домом, в котором раньше располагался монастырь Реколлетов[123]. Лакеи еще не успели опустить подножку кареты, а хорошенькая темноволосая девочка уже спрыгнула на землю и, оглядевшись вокруг, даже и не подумала скрывать разочарования, охватившего ее.

– Неужели мы в самом деле будем жить здесь?

– Если это будет угодно Его Преосвященству, – ответила важная дама. – Вам не будет здесь так уж плохо, дитя мое. Морской воздух пойдет вам на пользу…

Говоря это, она протянула руку, чтобы помочь старшей из девочек спуститься. Но вместо ответа Мария Манчини разрыдалась. Она только сейчас начала понимать, что оказалась в ссылке. Она была безжалостно выдворена из столицы своим дядей, кардиналом Мазарини, по одной из самых невероятных причин: она всем сердцем любила молодого короля Людовика XIV и была им любима. Настолько, что он хотел сделать ее королевой Франции…

Несколько месяцев назад, когда молодой король нанес ему визит с целью сообщить, что намерен жениться на его племяннице, Мазарини едва не лишился чувств. Он был ошеломлен, изумлен и, возможно, польщен. Но только на мгновение. Ибо в следующий миг интересы политики снова одержали верх, и он решил во что бы то ни стало воспрепятствовать планам короля. Наспех принятое решение Людовика XIV противоречило его собственной политике.

В самом деле, посол Испании Пимантель, находившийся в то время в Париже, приехал с важной дипломатической миссией: провести с Мазарини переговоры, касающиеся свадьбы короля и инфанты Марии-Терезии. Прервать диалог двух стран означало бы развязать войну, ибо король Филипп IV никогда бы не простил того, что его дочь отвергли в пользу какой-то безродной маленькой итальяночки. Итак, когда головокружение от внезапно открывавшихся перспектив прошло, словно сладкое искушение, Мазарини осознал, что снова придется брать дело в свои руки. Он тут же изложил королю свое мнение:

«Будучи назначенным вашим отцом-королем, а также вашей матерью-королевой наставником Вашего Величества, служа вам верой и правдой, я не желаю использовать откровенное признание, которое вы только что сделали мне из слабости. А также я не имею намерения злоупотреблять авторитетом, которым по праву обладаю на ваших землях. Но я крайне расстроен тем, что вы собираетесь поступить так, как велит вам сердце, но совершенно не так, как полагается при вашем могуществе, ответственности и вашей славе. Будучи опекуном своей племянницы, я скорее заколю ее, чем позволю себе наблюдать, как она возвысится и погубит страну таким предательским образом…»

Это была лишь первая схватка, так как, разумеется, влюбленного Людовика эта пламенная речь не убедила. Он обратился к своей матери, умоляя ее дать ему счастье, о котором он так просил. Но как бы нежно Анна Австрийская ни любила своего сына, она, будучи истинной королевой, не позволила себе уступить. Она разговаривала с ним по-мужски решительно и откровенно. Если Людовик разорвет обязательства перед Испанией, война будет неизбежна, и тогда народ Франции, которым он только начал править, не возблагодарит его за то, что он погрузил его во мрак нищеты и лишений.

Но, как и Мазарини, королева лишь напрасно теряла время. Ни один довод не способен был победить страсть Людовика. Мария Манчини поддерживала его и вселяла надежду на будущее, а как она умела вдохновить! Ради нее он готов был даже отказаться от короны.

У кардинала было не больше шансов, когда он решил образумить свою племянницу. Надменная, лукавая, уверенная в себе Мария начала открыто насмехаться над своим дядей. Ведь он был всего лишь министром, тогда как она, возможно, очень скоро станет королевой. И какое тогда значение имеют его слова и интриги? Тогда Мазарини, которого было практически невозможно вывести из себя, разозлился. Пока он жив, поклялся взбешенный кардинал, Марии не удастся надеть на себя корону великой Франции, служению которой он посвятил всю свою жизнь. Скорее он предпочтет убить строптивую девчонку! А пока она не прекратит поступать наперекор его планам, он сошлет ее куда подальше. Итак, решено. Пока двор готовится к поездке в Сан-Жан-де-Люз, где королю предстояло встретиться с инфантой, Мария отправится в Бруаж вместе со своими сестрами Гортензией и Марией-Анной, в сопровождении гувернантки мадам де Венель…

Мария поздно спохватилась, что зашла слишком далеко и что влияние ее дяди очень сильно, если не безгранично. В слезах девушка поспешила броситься в объятия короля и умоляла его спасти их обоих, но молодому королю было хорошо известно, какую власть имеет кардинал над своими племянницами-сиротами. Это была незыблемая отцовская власть, которой испокон веков были наделены главы традиционных итальянских семей. Шансов у влюбленных не было. Оставалось лишь покориться… на какое-то время.

На следующий день, 22 июня, Людовик, не стесняясь своих слез, проводил Марию до кареты, которая ждала ее во дворе Лувра. Не говоря ни слова, девушка поднялась в карету, а затем, когда подавленный предстоящей разлукой принц вплотную подошел к дверце, чтобы увидеть ее еще хотя бы раз, она со злостью произнесла:

– Ах, сир! Вы – король, вы плачете… а я уезжаю!

И когда он в ответ лишь безнадежно вздохнул и склонил голову, она выкрикнула ему из окошка:

– Я брошена…

В карете, уносящей ее в Бруаж, Мария вместе с насмешницей Гортензией и равнодушной Марией-Анной начали взывать к смерти в полный голос и с неистовством, присущим ярым католикам. В результате ей удалось сказаться больной, и необходимо было остановиться в Нотр-Дам-де-Клери, в нескольких лье от Орлеана. В действительности же она ждала письма от короля, но письмо пришло к ней только в Амбуаз, так как безжалостный кардинал распорядился, чтобы путешествие продолжилось…

Потом последовали и другие письма. Между двумя влюбленными установилась переписка, доставившая немало хлопот гонцам и мушкетерам. В Бруаже Мария плакала, писала, гуляла, вновь писала и вновь плакала. Со своей стороны, Людовик также не стремился внести в свою жизнь больше разнообразия. И весь этот обмен корреспонденцией закончился тем, что в очередной раз привел Мазарини в бешенство. Он вынужден был включиться в переписку и, в свою очередь, написал королю:

«По многим веским причинам, сир, было бы весьма кстати, если бы вы прекратили свою переписку с некой известной нам двоим особой. Так как это действительно необходимо, всем сердцем я молю вас об этом…»

Но ничего не изменилось. Переписка продолжилась. И Анна Австрийская, устав от слабоволия своего сына, пришла к героическому решению: она разрешила влюбленным увидеться еще раз и отдала приказание Марии и ее сестрам присоединиться ко двору в Ла-Рошели.

Их встреча длилась более трех часов. Мария воспользовалась этим, чтобы разжечь страсть Людовика. Она целовала, и ласкала его, и клялась: если он хочет, он получит ее всю, но только после свадьбы. Она не из тех, кого делают своими любовницами! И Людовик капитулировал. Пусть она еще совсем немного потерпит… Ах, если бы он мог! Терпение! У великодушной Анны Австрийской оно закончилось раньше, чем у влюбленных. Она снова отослала бесстыжую девчонку в Бруаж с запретом выезжать оттуда.

Мария исполнила волю королевы, однако поток писем не прекратился. Как знать, может быть, королю удастся подчинить своей воле двор? Но надежды девушки потерпели крушение, когда зимой она узнала о том, что маршалу де Грамону было поручено официально просить руки инфанты…

Будучи по-прежнему безнадежно влюбленным в Марию, Людовик все же внял голосу разума и в интересах своей страны покорился Мазарини. В самом деле, кардинал пригрозил ему, что в случае отказа жениться на Марии-Терезии он подаст в отставку и немедленно увезет своих племянниц в Италию. На этот раз Людовик XIV был побежден. Он понял наконец, что значит быть королем.

С этого момента все было решено. В то время как юный король готовился к женитьбе на испанской принцессе, Мария Манчини и ее сестры получили разрешение вернуться в Париж. Мария дала знать своему дяде, что готова выйти замуж за человека, которого он выберет для нее. И им стал Лоренцо Колонна, герцог ди Тальякоццо, принц ди Паллиано и ди Кастильоне, коннетабль Неаполитанского королевства, с которым она, впрочем, никогда не обретет счастья.

После своей свадьбы Людовик XIV в сопровождении нескольких приближенных приехал в Бруаж, чтобы провести там ночь. Спал он, безусловно, в постели своей возлюбленной Марии, и они провели остаток ночи на берегу моря, оплакивая горькими слезами свою тяжкую участь…

Поддержав короля в минуту счастья и печали, замок Бруаж снова погрузился в спокойный сон, лишь изредка вспоминая былые славные деньки. И особенно тот день, когда именно в нем на свет появился Самюэль де Шамплен, человек, посвятивший всю свою жизнь Канаде, исследованиям Акадии и реки Святого Лаврентия, основавший Квебек и создавший то, что на протяжении многих столетий потом будут называть Новой Францией…

Буригай (Bourigaille) Роман бальи де Сюффрена

Зима в Провансе обычно бывает мягкая, и солнце светит ярко даже в дни перед Рождеством. В 1748 году оно сверкало ослепительно, заливая лучами света парк и маленькое озеро замка Буригай, что примерно в двух льё от Драгиньяна. Тогда это строение принадлежало графу де Перро, потомку старинного провансальского рода. Его имение, раскинувшееся далеко за пределами нового замка, было очень красивым: огромные сосны соседствовали там с вековыми дубами, кустами можжевельника и олеандрами. Однако в действительности настоящей владелицей имения была Мария-Тереза, дочь местного сеньора, красавица с белокурыми волосами, огромными голубыми глазами и светлой кожей, как и подобало девушке того времени, когда дамы старались лишний раз не появляться на солнце, опасаясь загара и веснушек.

Тереза была само очарование! Люди в округе шептались и судачили, все никак не могли понять, почему весьма богатая девушка из очень приличной семьи в свои двадцать четыре года все еще не вышла замуж? Ее всегда окружала целая толпа претендентов, которые только и мечтали сделать из нее баронессу, графиню или маркизу. Но, когда ей представляли очередного кандидата, девушка лишь улыбалась, кивала головой и, помолчав, произносила:

– Зачем спешить? Жизнь длинна. У нас еще будет время…

По правде говоря, мадам де Перро совсем не удивляли регулярные отказы ее своенравной дочери. Ей уже давно удалось раскрыть секрет непокорного девичьего сердца, которое, потеряв покой, в безумном ритме билось по одному двадцатилетнему мальчишке: кузену Терезы, Пьеру-Андре де Сюффрену де Сен-Тропе. Это был молодой человек, которого мадам де Перро считала настоящим дикарем.

Пьер-Андре и Тереза были друзьями с детства. Несмотря на то, что послушная и красивая девочка была старше мальчишки-сорванца на целых четыре года, между детьми всегда существовали равные отношения. И ей не раз доводилось спасать своего невыносимого друга от крепкой взбучки. В самом деле, трудно было найти другого столь же подвижного и столь же драчливого ребенка.

Будучи третьим из девяти детей маркиза де Сен-Тропе, Поля де Сюффрена сеньора де Сен-Канна де ля Молль и де Ришнуа, и Марии-Иеронимы де ля Тур д'Эгю, Пьер-Андре начал свой жизненный путь с того, что переколотил всех мальчишек своей родной деревни Сен-Канна. Причем зачастую соотношение сил в этих боях было не в его пользу: один против трех или против четырех! Пьер-Андре был не только очень рослым для своего возраста мальчиком, но и сильным, как турок.

В иезуитском коллеже в Тулоне его поведение не улучшилось. Юный Сюффрен не просто чувствовал себя обесчещенным, когда его лишали удовольствия подраться, но, казалось, он находил особое удовольствие в провоцировании «сражений». Когда его серые глаза загорались под взъерошенной шевелюрой (его ни разу в жизни не видели с причесанными волосами), одноклассники понимали, что час их страданий пробил. Даже перспектива наказания розгами, которыми регулярно и великодушно одаривали его иезуиты, не могла остановить чертенка, терроризировавшего весь коллеж. Побитый, наказанный, посаженный на хлеб и воду, этот мальчишка весело сносил все лишения и всегда замышлял очередную проказу, полагая, что такие испытания станут отличной подготовкой к жизни моряка.

В конце концов его призвали на службу в корпус гардемаринов, а затем в Мальтийский орден, куда его записал отец, когда мальчику было всего восемь лет. Пьер-Андре де Сюффрен во время обучения старался снискать себе репутацию неудержимого человека, которая, по его мнению, на флоте была необходима.

Вступить в рыцари Мальтийского ордена – это означало посвятить свою жизнь Богу и сражениям во имя короля. И все эти условия с радостью принимал Пьер-Андре, ибо единственным его желанием на этом свете было драться, драться и еще раз драться. К тому же нигде, кроме Мальты, вокруг которой велась бесконечная война с берберами, он не смог бы найти такого прекрасного повода для применения своих способностей.

В четырнадцать лет он покинул Тулонский коллеж и поднялся на борт «Солиды», где очень скоро английские пушки подарили ему боевое крещение. Совсем еще «зеленый» герой повел себя так бесстрашно, что получил поздравления от своего командира, командора де Шатонёфа, также служившего ордену.

Тем временем в замке Буригай Тереза внимательно следила за всеми перипетиями жизни своего кузена и успела испытать при этом всю гамму чувств. Сначала новости о его «подвигах» развлекали и потешали ее, потом вселили надежду и энтузиазм, от энтузиазма – к восхищению, от восхищения – к нежности, и все это для того, чтобы перейти наконец к тревоге, которая не покидала ее уже больше никогда, особенно, пока Пьер-Андре находился в море.

Когда Тереза задавалась вопросом, почему ее так сильно интересует судьба ее юного кузена, она не могла себе этого объяснить, но надеялась и по некоторым признакам могла предположить, что ее чувство взаимно. В самом деле, когда их семьи собирались вместе в Сен-Канна, в Сен-Тропе или в Буригайе, Тереза с некоторых пор стала замечать неуловимую перемену, произошедшую в Пьере-Андре. Рядом с ней он становился более нежным и терпеливым, избегал грубых выражений и словечек, которых нахватался на флоте, и превращался в обыкновенного растерянного и восхищенного мальчишку. Она не смела надеяться: неужели это все ради нее?

А после битвы при Финистере, где Сюффрен сражался как лев, разжигая в себе злобу против Англии (которая потом будет преследовать его всю жизнь, особенно после английского плена), Тереза уже не сомневалась в том, кому принадлежит ее сердце. И она уже не желала ничего лучшего, кроме как подарить этому «ходячему урагану» свою молодость, красоту и любовь, чтобы начать с ним жизнь, кстати, довольно грустную, в качестве супруги, жены моряка.

Для Пьера-Андре брак был вполне осуществим, видимых причин отказываться от радостей жизни не было. Он был тогда младшим рыцарем своего ордена и не произнес еще обета безбрачия, который связал бы его с организацией навсегда. Он еще мог вернуть свою свободу. Но желал ли он этого?

Ответ на этот вопрос и мечтала получить Тереза в дни Рождества 1748 года. В октябре предыдущего года был заключен мирный договор с Англией, подписанный в Экс-ля-Шапелле. Английские тюрьмы открылись. Пьер-Андре объявил о своем возвращении в Сен-Канна, а значит, и в Буригай. Каждый день мадемуазель де Перро прислушивалась к топоту копыт, ожидая прибытия своего рыцаря, как обычно, одетого во что попало, с растрепанными волосами и с серыми глазами на обожженном солнцем лице, которые всегда загорались ярким светом, стоило ему лишь увидеть ее. Однако дни шли, а его все не было…

Не было! Зато пришло письмо от мадам де Сюффрен к мадам де Перро. И это письмо она не решалась показать своей дочери. Едва выйдя из тюрьмы, Пьер-Андре, взбешенный своим вынужденным бездействием, пересек со скоростью пушечного ядра всю Францию, чтобы обнять своих в Сен-Канна, и тут же отправился в Марсель. А там он взошел на первое же попавшееся судно, шедшее в Ла-Валлетту. Родным он ничего особо не рассказал, лишь обмолвился, что на Мальте он собирался сделать то, что там называлось «совершать караван». Это означало, что он практически решился дать обет… Он уехал на два года.

Тереза была в отчаянии и гневе. И как она могла быть настолько глупа, чтобы надеяться? Почему верила, что этот эгоистичный герой может отказаться от милых его сердцу сражений, от обожаемого им моря и от постоянной опасности на красных мальтийских галерах? Она проиграла свой бой. Мужские игры оказались сильнее. Пришло время отвернуться от мечты, которую она так долго лелеяла… И тогда, в ночь перед Рождеством, Тереза объявила своим родителям, что она согласна выйти замуж. И ее мужем станет первый, кто посватается к ее отцу.

А тем временем в Ла-Валлетте Пьер-Андре окунулся в бесславные караваны, о которых он так мечтал. Смысл этих походов состоял в том, чтобы сражаться против берберских пиратов в Средиземном море. Пьер должен был уехать на передовую и принимать участие в сражениях в качестве молодого аспиранта[124]. Но на практике его служба началась на берегу с нескольких месяцев госпитальной практики. И это было логично, так как Мальтийский орден, по определению, видел свое предназначение в служении бедным, больным и страждущим. И вот Сюффрен, мечтая взять в плен как можно больше капитанов вражеских кораблей и приумножить славу своего ордена, стал обыкновенной сиделкой: он ухаживал за больными, промывал раны, раздавал лекарства и пилюли.

Такая монотонная деятельность погрузила его в меланхолию и скуку. Он буквально «грыз удила», наблюдая из окна своего госпиталя, как огромные красные галеры покидают порт на рассвете, чтобы отправиться в открытое море. И конечно, ему не хотелось возвращаться к своей работе, которая порой сводилась к обыкновенному мытью посуды…

В один из таких безрадостных дней он узнал новость: Мария-Тереза де Перро вышла замуж. Ее мужем стал офицер и землевладелец граф Александр де Корбле д'Алес…

Впервые за столь долгое время Пьер-Андре всерьез задумался не о корабле, а о девушке. Он с удивлением обнаружил, что в глубине души потрясен! Известие об этой свадьбе глубоко ранило его, заставило страдать и даже привело в отчаяние. Не отдавая себе отчета, он как-то привык к мысли, что Тереза ловит каждое сказанное им слово, благодарна одной его улыбке и вечно ждет его возвращения. В мыслях она всегда принадлежала его миру, и этот мир теперь показался ему никчемным и пустым…

Однако он был достаточно честен и жесток с собой, чтобы не обвинять ее. У Терезы не было причин ждать его. Разве он когда-либо говорил ей о своей любви? Да и как такое вообще могло быть, если он только сейчас открыл, какое место она занимает в его сердце? Но теперь уже поздно, слишком поздно!..

Тем же вечером он пошел умолять гроссмейстера Эммануэля Пинто да Фонсека позволить ему оставить медицинскую службу и взойти на борт галеры. Естественно, он умолчал о том, что не в силах был побороть нежданно нахлынувшее на него горе, имея в качестве оружия лишь клистирный шприц да горшочек с лекарством. Ему необходимы были ветер, море, порох, сражения…

Получив разрешение, давший обет юноша отправился в многомесячное путешествие вдоль берегов Африки и Сицилии. На мальтийских галерах не сидели без работы, и Сюффрен имел прекрасную возможность проявить свою ярость и смелость. Но ему так и не удалось полностью заглушить глухую боль, так тщательно спрятанную в самой глубине его ретивого сердца. У него не получалось забыть Терезу…

По истечении восьми месяцев Королевское морское ведомство вновь приняло его. Война с Англией разгорелась с новой силой. Сюффрен бросился в бой с какой-то дикой радостью, что обернулась настоящим неистовством после сражения под Терр-Нёв, где маленькая французская эскадра подверглась атаке мощного английского флота под командованием адмирала Боскауэна и была почти полностью уничтожена. Из хитрой ловушки удалось ускользнуть одному лишь «Королевскому дофину», кораблю Сюффрена. Тогда-то молодой человек и понял, что ненависть между ним и Англией не угаснет никогда.

В Лагосе он вновь попал в плен, в котором провел два года, и возвратился оттуда в негодовании. Он был настроен против политики Версальского кабинета, которая, по его мнению, привела к упадку военно-морского флота Франции. Не задумываясь над тем, что это может негативно отразиться на его карьере, Сюффрен дал волю гневу, разнося в пух и прах оборонительную тактику своих начальников, которых он называл «глупцами», ибо они не брали в расчет храбрость людей, служивших на море. О героизме моряков он знал не понаслышке! Он говорил о том, что в море салонные беседы ничего не значат, что только бой до победного конца имеет значение. Но салонные генералы его не слушали. С чувством отвращения он вернулся на Мальту, чтобы возобновить там охоту на неверных. Уже давно ему ничего не было известно о Терезе. По прибытии на остров он произнес тройственный обет, который окончательно связал его с религиозным служением обществу. И все же…

И все же до него, к сожалению, не дошли слухи, что Тереза была снова свободна. Этого Пьер не знал. По странному стечению обстоятельств ее брак продлился всего десять месяцев, в конце которых граф д'Алес умер после непродолжительной болезни, оставив свою молодую жену вдовой с новорожденной дочкой на руках. Будучи не в состоянии жить вдалеке от родного дома, Тереза возвратилась в Буригай, решив никогда его больше не покидать. Несмотря на постоянные намеки матери, что она еще очень молода и по-прежнему желанна, Тереза и слышать ничего не хотела о новом замужестве (разве только о замужестве своей дочери, когда настанет время). В глубине души она мечтала лишь об одном – посвятить себя, хотя бы в мыслях, своему единственному возлюбленному, которого ей так и не удалось забыть. Она решила сохранить ему преданность навсегда, хотя он об этом не мог даже и догадываться.

Впрочем, во время одного из своих редких возвращений в Сен-Канна Сюффрен все же узнал о вдовстве Терезы и ее возвращении в Буригай. К тому времени он уже не был тем беззаботным парнем, каким его знали раньше, а представлял собой человека зрелого, опаленного пушечным огнем, по праву называющего себя командором де Сюффреном. Он решил, что откладывать встречу бесполезно – он и так избегал своей любви слишком долго.

Однажды вечером покрытый пылью, с растрепанными волосами, в мятой одежде, но с туго затянутым ослепительно белым галстуком, который так контрастировал с его загорелым лицом, Сюффрен появился на коне на большой аллее Буригая. Он приехал, чтобы раз и навсегда выяснить свои отношения с графиней д'Алес.

Речь, которую он произнес, сводилась к следующему: «Я всегда любил вас и нуждался в вашей любви. Могли бы вы забыть, что по сути я – нечто вроде воинствующего монаха, и поэтому я никогда не смогу сделать вас своей женой? Вы хотите стать моей и следовать за мной, несмотря на все эти предрассудки?»

Тереза так давно ждала признания. Она бросилась к нему в объятия, полагая, что Бог не будет слишком суров к ней за такую преданную любовь. И Буригай обрел наконец то, ради чего он и был создан: настоящее счастье.

Естественно, многолетняя переписка, найденная потомками графини д'Алес, не позволяет судить влюбленных строго и обсуждать дату их капитуляции. Некоторые из потомков даже утверждали, что Сюффрен вообще никогда не нарушал своего обета целомудрия. Однако делали они это без должной уверенности, ибо между нежных строчек в их посланиях проскальзывали порой слова, указывающие на возможность существования между ними интимной близости. Письма Сюффрена – это письма мужа к своей жене:

«Я теперь – генерал-лейтенант, – написал он ей однажды. – Читая об этом в газете, ты закричишь от радости…» Или еще: «Сегодня я упустил единственную возможность. Твой друг мог бы быть достоин тебя…»

С тех пор, когда бы Сюффрен ни возвращался в Прованс, он забегал в Сен-Канна, чтобы обнять своих, а затем сразу же устремлялся в Буригай, дабы там, рядом с Терезой, вновь обрести покой и нежность, которые стали для него единственной пристанью в его бурной жизни.

Постепенно моряку удалось донести свои взгляды, свою «доктрину» до министерства, где господствовал тогда не слишком сговорчивый де Сартин. Его начали ценить, несмотря на ужасные приступы гнева, которые порой случались с ним и стали поистине легендарными. С годами его внешность не делалась более грациозной: будучи всегда полнокровным и сбитым парнем, он стал грузным и даже массивным, но доброта Сюффрена ко всем людям, которые его обожали, его необыкновенная сила Геркулеса, а также полное пренебрежение к своему туалету и ко всему внешнему стали притчей во языцех.

Вечно одетый кое-как, с непричесанными волосами, наспех затянутыми лентой, в ужасной фетровой треуголке, которая когда-то давно была белой, но теперь осталась без галуна и без перьев, хотя была по-прежнему дорога ему, ибо была преподнесена ему в подарок братом архиепископом. Несмотря на диковатый внешний вид, Сюффрен невольно заставлял окружающих испытывать глубокое уважение к себе, ибо он всегда умел постоять за себя, защитить слабых и свою семью, всегда сражался в первых рядах. Абордаж? Он всегда любил это дело!

По поводу его знаменитой шляпы среди моряков ходила следующая легенда. Говорили, что эта шляпа была для него чем-то вроде талисмана, и будто ни за что на свете этот великий командир не желал с ней расстаться или пойти под огонь без нее. И вот однажды Сюффрен был в дурном расположении духа. Точнее, он был в своей знаменитой ярости. Он орал почти с четверть часа, после чего сорвал со своей головы шляпу и резким движением послал ее за борт, прокричав:

– Гром и молния! Моя волшебница-шляпа в море! Из первого же канальи, кто заговорит со мной об этом, я сделаю отбивную!

С тех пор он дрался с непокрытой головой, а его матросы готовы были следовать за ним хоть в ад. И, надо признать, что в тех местах, куда он их вел, всегда было очень жарко.

В начале войны за независимость Соединенных Штатов[125] Сюффрен служил под началом адмирала д'Эстена, и именно его гений принес Франции ряд побед, так как адмирал хоть и отличался большой смелостью, но ничего не смыслил в морском деле. Прежде всего д'Эстен был превосходным наездником, которого министерство Бог знает зачем послало на адмиральское судно. Ему бы кавалерией командовать! Но надо отдать ему должное: хоть он и немного знал о море, но имел достаточно ума, чтобы позволить Сюффрену производить маневры.

– Ах, если бы д'Эстен был таким же отчаянным моряком, каким он является храбрецом! – вздыхал наш герой без иронии, поскольку испытывал чувство глубокой привязанности и признательности к своему адмиралу.

Пока Сюффрен множил победы французского флота, морское ведомство все больше развивалось и достигло наконец самого высокого уровня бюрократизации во всей Европе. Людовик XVI, король-географ, король-ученый и большой любитель морского дела, назначил на должность министра герцога де Кастри и предпринял все необходимые меры, чтобы снабдить свое королевство мощным флотом. Он также разузнал все о своих лучших моряках, и, когда пришло время послать флот в Индию, король и его министр остановили свой выбор на самом бравом командире – на Сюффрене.

И тот не разочаровал своих благодетелей! Он приносил им победу за победой: Трикомали, Гонделур, Негапатам. Он выигрывал сражения в, казалось бы, почти невозможных условиях. Без порта, без базы, где можно было бы восстановить силы и подлатать пробоины, он доводил свои изъеденные солью корабли до полного разрушения, а их экипажи, не привыкшие к жаркому климату, до изнеможения. Но он возвращал Франции имперское величие, некогда утераченное в Индии. И даже англичане преклонили колени… Увы, по договору об американской независимости, подписанному в 1783 году в Версале, Сюффрен вынужден был оставить свои завоевания. Что поделаешь, такова политика!

С глубокой раной в душе наш герой поднял парус и отправился во Францию, где его ожидали самые громкие похвалы и почести. В Мальтийском ордене он стал бальи[126] де Сюффреном. При этом Людовик XVI назначил его генерал-лейтенантом всех военно-морских сил страны. Его возвращение стало настоящим триумфом…

По дороге в Фолс-Бэйе голландцы, которых он спас от английской оккупации, встречали его как подлинного освободителя. Более того, как это ни парадоксально, его приветствовал командор Кинг, корабль которого Сюффрен разнес когда-то в щепки. А когда Сюффрен возвращался к родным берегам, английские пушки встретили почетным залпом его адмиральский корабль «Герой».

В Версале король ждал его с нетерпением и радушием, как своего лучшего друга: обнял, подарил ему ленту ордена Святого Духа, поставил его в пример дофину, двору и всему народу. Теперь Сюффрен был произведен в вице-адмиралы, и Париж, который всегда был неравнодушен к подвигам, рукоплескал ему, как это умела делать только столица. Его повсюду встречали овациями. Когда он появлялся в театре, все вставали, словно появился сам король. И, наконец, гроссмейстер Мальты Эммануэль де Роан-Польдюк назначил его религиозным послом при кабинете Версаля.

Однако Сюффрену в жизни недоставало всего лишь двух самых важных для него вещей: снова увидеть Терезу и опять уйти в море. В это время мир с Англией начал трещать по всем швам, и наш герой надеялся на то, что лучшие деньки еще вернутся. Увы, нет! Англия побаивалась Сюффрена, которого англичане прозвали Адмиралом-Сатаной. Переговоры продолжались. И, будучи спокойным и дружелюбным по натуре, Людовик XVI предпочел худой мир доброй войне.

А в Буригае Тереза все еще ждала. Она прислушивалась к эху той славы, которая окружала ее друга, и даже принимала в ней маленькое участие, так как во всех странах ее считали подругой и спутницей жизни великого человека. Колокола Прованса так часто звонили по поводу его побед, что пожилая дама (от времени же не убежишь) очень часто забывала, что осталась совсем одна. Словно талисман, она постоянно носила у сердца его последнее письмо…

«Только возвращение, мой дорогой друг, может вернуть мне нежность и спокойствие, только Буригай. Это именно то, чего я больше всего желаю…»

Спокойствие? Увы! Что ему удалось обрести, так это вечность. Французский флот уступил Англии, и для Сюффрена это стало таким сильным ударом, что 8 декабря 1786 года он скоропостижно скончался в Париже, и до сих пор никто не может выяснить обстоятельств его смерти. По официальной версии, смерть наступила от переохлаждения. Но, согласно другим источникам, причина смерти может быть сокрыта в роковом ударе шпагой, полученном на дуэли. Точно так же в свое время очень долго обсуждали смерть легендарного маршала Морица Саксонского: народ никогда не устраивают версии о мирной смерти знаменитых героев. Что это за смерть для доблестного вояки? Так банально – в постели…

Его похоронили в Тампле, в часовне Святого Имени Христа, которая принадлежит Мальте. Увы, его могила будет осквернена чернью четыре года спустя…

Тереза ненадолго пережила свою единственную любовь. Через несколько месяцев после смерти Сюффрена она спокойно отошла в мир иной. Она уснула в тени высоких сосен замка Буригай. Того самого Буригая, где в настоящее время располагается Федерация охотников департамента Вар. Сейчас там выращивают смирных ланей, среди которых, наверное, любит гулять успокоившаяся душа Терезы…

Вертёй (Verteuil) Великие Ларошфуко

Некоторые, возможно, упрекнут меня за то, что я выбрала Вертёй в качестве замка Ларошфуко, военачальника и одного из членов великого французского семейства. Очевидно, что Вертёй уступает своему кузену, являющемуся шедевром Ренессанса[127]. Он также имеет более воинственный вид благодаря своему высокому донжону и семи круглым башням и не обладает красотой, поражающей в описаниях Фруассара. О нем говорят как об «очень сильной крепости на подступах к Дофине и Сентонжу». В любом случае, его история показалась мне более увлекательной. Может быть, потому, что эти древние стены стали местом ссылки, раздумий и разочарований грозного автора мемуаров, которым был Франсуа VI де Ларошфуко, человек, чья жизнь очень похожа на приключенческий роман.

Кроме того, следует отметить, что знаменитый Франсуа – не единственный персонаж в Вертёе, достойный внимания. С XI века, т. е. со времен основания замка господами Ларошфуко, усадьба стала второй по величине сеньорией в королевстве, а в замке было основано замечательное общество Старинных французских домов. Кроме того, история замка неразрывно связана с историей Франции.

В древние времена замок был творением Ги II де Ларошфуко, который в 1060 году заложил основу благосостояния семьи. Возможно, он перестроил его из еще более древнего сооружения, и Вертёй в своем первоначальном обличье умудрялся противостоять набегам норманнов. Как бы то ни было, в 1135 году он выдержал первую осаду, вошедшую в историю, благодаря усилиям графа Ангулемского, который так и не довел это дело до конца.

Легенда (впрочем, легенда ли это?) гласит, что король Людовик VII и королева Алиенора (происходившая от одного из Ларошфуко) посетили Вертёй в 1187 году, положив начало многочисленным королевским визитам. Хотя первым в этой серии официально считают визит Филиппа VI в 1332 году.

Говорят, король получил у своего вассала хороший дом и хороший стол. И он сохранил прекрасное воспоминание об своем визите, но еще больше ему запомнилась преданность вассала, проявленная в начале нескончаемой Столетней войны[128]. Войны, которая принесла множество потрясений сеньорам Вертёя. В 1363 году, по условиям ужасного мирного договора, подписанного в Бертиньи, замок перешел во владение английского короля.

Английский коннетабль Жан Шандо написал Эмери де Ларошфуко письмо с предложением о сотрудничестве. Эмери, в свою очередь, написал королю (Иоанну Доброму), чтобы представить ему «великие усилия, которые он (Эмери) совершил, дабы сохранить земли в повиновении». А затем добавил, что «он напомнил об этой жертве королю ради исполнения договора в Бертиньи, которым король поставил замок вне своего повиновения, а что еще хуже, причинил своему преданному вассалу ущерб, который тот прежде никогда не видывал…».

Но договор есть договор. Исконные владельцы были вынуждены передать Вертёй англичанам. Это произошло так быстро еще и потому, что надо было спасти голову захваченного в плен брата капитана, командовавшего гарнизоном.

В ходе Столетней войны в замке часто располагались начальники гарнизона, быстро сменявшие друг друга, до тех пор, пока Карл VII не решил наконец «изгнать англичан из Франции», и не осадил замок, в котором укрылись Гюйо де Ларошфуко и с ним еще две сотни человек. Благодаря братьям Бюро, король обладал самой лучшей артиллерией в Европе, и оборонительная система Вертёя была практически разрушена. Укрепления замка были уничтожены. И их надо было восстановить, но так, чтобы не прогневить победителя. Хитрый от рождения, Гюйо быстро нашел выход из сложного положения: он получил разрешение на восстановление замка под предлогом починки домов деревенских жителей. И ему было позволено восстановить большую стену и две башни, находящиеся на расстоянии от древних укреплений. В результате Вертёй стал еще сильнее, чем раньше.

Тот же Гюйо выдал свою дочь Маргариту замуж за своего кузена Жана и вернул, таким образом, Вертёй старшей ветви семьи. Этот Жан, ставший камергером Карла VII и Людовика XI, был очень набожным человеком и поклонялся святому Франциску Ассизскому. Он посвятил ему свой дом, и в честь святого всех старших сыновей в семье Ларошфуко нарекали именем Франсуа… С тех пор в семействе появилось несколько знаменитостей. Например, крестным отцом первого Ларошфуко, носившего имя святого, стал король Франциск I, который через год после своей коронации (в 1516 году) приехал в Вертёй, где был поражен оказанным ему приемом. Двенадцатью годами позже он дал своему крестнику титул графа де Ларошфуко…

В 1518 году граф женился на величайшей даме своего времени – на Антуанетте де Полиньяк, женщине высокообразованной, увлекающейся литературой и искусством. В Вертёе ей удалось собрать огромную и очень ценную библиотеку. Именно она заказала для церкви прекрасное «Положение во гроб» из обожженной глины, с восемью персонажами, в которых можно узнать графа Франсуа II – в лице Иосифа Аримафийского, а в облике Богородицы – ее невестку, Сильвию Пик де Ля Мирандоль, умершую в возрасте шестнадцати лет во время родов.

В 1539 году графиня Антуанетта принимала в Вертёе императора Карла Пятого, который, чтобы увековечить память о своем визите, посадил в парке дерево, существующее и поныне, и объявил, что он «никогда раньше не бывал в доме, лучше соединяющем в себе добродетель и честь».

После смерти очаровательной Сильвии, воспетой поэтом дю Белле, Франсуа III женился вновь. Его супругой стала Шарлотта де Руэ, сводная сестра принца де Конде, женщина большой красоты и твердого характера, которая вскоре обратила в протестантизм его, а с ним заодно и большую часть деревенских жителей.

Эта причастность к новой религии, соседствующая с прежней приверженностью семьи к католицизму (в Вертёй приезжал король Генрих II со своим сыном Карлом и дочерью Елизаветой, ставшей позднее королевой Испании), сделала замок местом важнейшей встречи. Король Наваррский и принц де Конде, с одной стороны, и легат папы, с другой стороны, собрались в замке, чтобы обсудить, как не допустить возобновление религиозных войн. Шестью годами позже состоялся 6-й Синод реформированной церкви, а потом и сбор войск, предназначенных для Ла-Рошели. В результате, в 1569 году будущий король Генрих III прибыл в Вертёй… но уже не с такой благой целью, а чтобы его захватить.

Когда юный король Наваррский, будущий Генрих IV, ехал со своей матерью Жанной д'Альбре в Париж, чтобы вступить в брак с Маргаритой де Валуа, он остановился на несколько дней в Вертёе со всей своей католико-протестантской свитой. И тогда произошел один курьезный случай.

Во дворе замка играли в мяч[129]. Две дамы: Анна де Курселль и ее тетушка Жанна де Бенэ, облокотившись на подоконник открытого окна, следили за игрой. В это время этажом ниже, незамеченные никем, спорили два человека. Это были маршал де Бирон и кардинал д'Арманьяк, папский легат. И о чем они говорили? Они всего лишь обсуждали различные пути избавления от протестантов… Конечно же, две дамы, обладающие исключительно тонким слухом, поспешили предупредить Ларошфуко обо всем, что замышлялось под его собственной крышей. Но хозяин отказался слушать сплетниц во имя священных законов гостеприимства.

В канун Варфоломеевской ночи он не внял мольбам короля Карла IX, очень его любившего и желавшего сохранить его рядом с собой:

– Фуко, не уходи, мы побеседуем остаток ночи.

– Это невозможно, – ответил граф, – ведь надо когда-нибудь и спать.

– Тогда прощай, мой друг, – грустно прошептал король.

Несколько часов спустя графа разбудил страшный шум. Открыв глаза, он увидел вооруженных людей, входивших в его комнату. Думая, что это немного глуповатый розыгрыш короля, он сказал им со смехом: «О, пощадите меня, господа!»… и умер, пронзенный несколькими ударами шпаг. Даже католики будут потом упрекать короля за то, что он не заступился за своего друга и не предупредил его прямо, когда была такая возможность.

Сын погибшего Ларошфуко, Франсуа IV, спасся во время резни и был отправлен в замок его служителем Мерже, позднее ставшим секретным агентом Екатерины Медичи. Та в 1578 году посетила Вертёй со своей дочерью Маргаритой. А плут Мерже стал мощной поддержкой на пути сближения Ларошфуко и королей – род Ларошфуко закрепился при дворе, когда Генрих IV наконец получил корону.

Франсуа IV стал преданнейшим соратником короля, с которым он был знаком еще с детства и за которого его, в конце конецов, убили в битве при Сент-Ирьё 15 марта 1591 года. Следующий за ним Франсуа V перешел в католицизм только в 1610 году, во время коронации Марии Медичи, состоявшейся через два дня после кончины Генриха IV. Франсуа был назначен губернатором Пуату, а в 1622 году ему был дарован герцогский титул. Он женился на Габриэлле де Плесси-Лианкур, отец которой находился в комнате Генриха III в момент его убийства Жаком Клеманом, а также в карете Генриха IV, когда того поразил нож Равальяка. Франсуа V и стал отцом знаменитого Ларошфуко, автора мемуаров.

Добавим, что он много занимался садами Вертёя, питая настоящую страсть к деревьям. Он провел долгие годы в своем замке, прежде чем произвести на Людовика XIII очень неприятное впечатление. О чем он только думал, когда во время осады Ла-Рошели привел на помощь королю 1500 дворян, добавив при этом, что все они являются его родственниками? Король сразу сделал соответствующие выводы и предпочел иметь менее влиятельного губернатора Пуату, а месье де Ларошфуко отправил и далее выращивать свои деревья.

Благодаря своим «Воспоминаниям» и «Максимам» Франсуа VI получил широкую известность, прошедшую через века. Но прежде надо воздать по заслугам той, кто заслуживает всяческих почестей и похвал – его бабушке Антуанетте де Понс, графине де Ля Рош-Гюйон, а позднее – маркизе де Лианкур.

После битвы при Иври мадам де Ларош-Гюйон приняла у себя короля Генриха IV. Она, наверное, была самой прекрасной вдовой Франции и Наварры, и король, верный своей репутации «пылкого любовника», воспылал страстью быстрее, чем вспыхивает пучок пакли. Он был так сильно влюблен, что в обмен на капитуляцию дал графине обещание жениться на ней, подписанное собственной кровью. Добавим, что это был всего лишь один из «трюков», которыми Генрих IV беззастенчиво пользовался не раз, чтобы достичь своей коварной цели. Однако этот трюк не всегда удавался: например, не поддалась на лесть и ложь Генриетта д'Антраг. И с Антуанеттой де Понс он также не добился успеха, но она преподала ему небольшой урок, о котором стоит упомянуть на страницах данной книги.

Обосновавшись в замке дамы, он был торжественно препровожден ею в выделенные ему апартаменты. И там он сразу же обеспокоился расстоянием, существующим между его комнатой и комнатой хозяйки. Но она очень тихо ответила ему, что это совсем недалеко. Обрадованный галантный король сразу представил себе ночь, которая может стать одной из самых прекрасных в его жизни. Он уже начал заниматься кое-какими приготовлениями, но тут вдруг услышал шум во дворе и увидел прекрасную Антуанетту, которая преспокойно отправлялась провести эту ночь у своей подруги в соседнем замке.

Генрих IV был слишком умен, чтобы не оценить этого поступка, и когда в 1600 году он женился на Марии Медичи, Антуанетте было объявлено, что «она действительно благородная дама, а посему будет фрейлиной при его супруге…». Отметим, что это было полностью заслуженное вознаграждение, ибо во время войны за престол Антуанетта де Понс продала свои бриллианты, чтобы снарядить войска. Будучи женщиной всесторонне образованной, бабушка Франсуа IV, пришедшая в Вертёй в 1617 году при короле Людовике XIII, покровительствовала Бернару Палисси, помогала снаряжать корабли Шамплену и этим способствовала освоению Канады. И наконец, она порекомендовала Марии Медичи некоего молодого епископа Люсонского, которого любила за необыкновенно умные и возвышенные проповеди. Его звали Ришельё. Жаль, что это обстоятельство не помогло ее внуку в жизни.

Женившись в пятнадцать лет на Андре де Вивонн, дочери главного сокольничего Франции (впоследствии подарившей ему восемь детей), Ларошфуко вел жизнь очень бурную и полную многочисленных увлечений. Но он все устраивал таким образом, чтобы не бросить тень на свою супругу, которую он слишком уважал, хотя и не питал к ней пылкой страсти. Его любовью в еще юные годы была… королева Анна Австрийская, служению которой он посвятил всего себя. Хотя взаимности не было. Считая, что с его кумиром плохо обращается кардинал де Ришельё, он дал герцогине де Шеврёз втянуть себя в заговор, целью которого был захват королевы и отправка ее в Брюссель. Но, конечно же, как и все предприятия, задуманные мадам де Шеврёз, этот заговор провалился. Франсуа чуть не послали на эшафот, и он сразу оценил свое весьма комфортабельное существование в Вертёе.

«Знаки внимания, полученные от лиц, к которым я был особенно близок, и некоторое одобрение, выраженное обществом по отношению к несчастным, когда их поведение не позорно, немного подсластили мою двух– или трехлетнюю ссылку. Я был молод, а здоровье короля и кардинала ухудшалось. И я жил в ожидании изменений. Я был счастлив в моей семье; я имел в моем распоряжении все радости сельской жизни; соседние провинции были заполнены ссыльными, полными тех же надежд, что и я…»

На протяжении этих мирных лет его регулярно посещала беспокойная герцогиня де Шеврёз, которая бежала в Испанию, когда повеял ветер перемен. Наш великодушный Ларошфуко даже одолжил ей свою карету.

К несчастью для него, изменения в королевстве пошли не в том направлении, что он ожидал. Король Людовик XIII умер, кардинал де Ришельё – тоже, но появился кардинал Мазарини, и он не был дальновидным политиком, да плюс еще оказался иностранцем. Шум вокруг его интимных отношений с Анной Австрийской оставил неприятный осадок у благородного сословия, и Ларошфуко сразу же возненавидел «il signor Masarino». Тогда-то некая благодетельница привела его в самое сердце Фронды.

Ее звали Анна-Женевьева де Бурбон-Конде, герцогиня де Лонгвилль, и она была сестрой Великого Конде. Наш Франсуа, который в то время был всего лишь князем де Марсильяком (ибо его отец был еще жив), встретил ее в Париже в конце 1647 года на улице Сен-Луи (ныне – улица Тюренн), в салоне герцогини Буйонской. Анна-Женевьева была ослепительна: высокая, стройная, с большими глазами редкого зелено-голубого цвета и восхитительными светло-серебристыми волосами. Случайно оказалось, что ее платье из черного бархата, расшитого золотом, удачно сочетается с костюмом Франсуа, который редко носил другие цвета. И он увидел в этом знак судьбы.

Это была любовь с первого взгляда, и уже на следующий день месье де Миоссан, считавшийся официальным кавалером прекрасной герцогини, явился к нему, чтобы узнать день и час, когда они смогут сразиться, и он перережет горло наглому выскочке князю де Марсильяку. Дуэль состоялась в саду Марэ. Миоссан был ранен. Во время перевязки, сквозь пелену обморока он услышал, как его противник объявил: «Не советую вам приближаться к мадам де Лонгвилль ближе, чем на три шага. Если, конечно, вы не желаете повторить сегодняшний опыт». Раненый, конечно же, ответил, что предпочтет лучше умереть (он потом станет маршалом д'Альбре), но обморок помешал ему продолжить разговор. Раненого унесли, а победитель с полным правом отправился к прекрасной Анне-Женевьеве. Но та приняла его очень плохо. Что он себе позволяет? Никто никогда не осмеливался диктовать ей, кого стоит выбирать в друзья. Франсуа упал на колени и так страстно шептал о своей любви, что его очень быстро простили и смягчились, узнав, что Марсильяк – человек, преданный герцогине, – готов помогать ей во всем, что направлено против Мазарини.

Это были пылкие и лихорадочные страсти, для которых война и Фронда[130] были идеальной декорацией, позволяющей любые безумства. Страсти принесли свои плоды: 28 января 1649 года мадам де Лонгвилль разрешилась маленьким мальчиком… прямо в переполненном зале Совета, в парижской ратуше, на глазах удивленной толпы. Это было мгновение триумфа, но оно было лишено будущего. Вскоре потребовалось исчезнуть, чтобы спрятаться от королевских войск. Франсуа проводил свою любовницу до Нормандии, где она узнала о том, что сослана. И он покинул ее, чтобы разжечь войну в Пуату…

Во время боев в Париже 19 февраля 1652 года, у Сент-Антуанских ворот, Франсуа был серьезно ранен в лицо мушкетной пулей, и это ранение вдохновило его на следующие строки, которые он отправил герцогине:

Очень галантные стихи, но Ларошфуко исправил их, когда потерял иллюзии относительно поведения своей ветреной любовницы.

Между тем восстание Франсуа VI причинило вред замку. В 1650 году его осадил и частично разрушил маршал де ла Мейере. Но это не помешало замку принимать знаменитых гостей. Ларошфуко жил в своем замке во время своей второй ссылки до 1662 года, то есть до публикации «Максим». Он умер в Париже в 1680 году, и мадам де Севинье написала своей дочери: «Несчастный месье де Ларошфуко отправился в свой последний печальный путь в Вертёй». Его вдова всю жизнь провела в замке вместе с детьми, там она и умерла в 1670 году.

Его старший сын, Франсуа VII, стал главным ловчим и хранителем королевского гардероба, а его внук, Франсуа VIII, женился в Вертёе на дочери министра Лувуа. Прекрасная свадьба была прокомментирована мадам де Севинье так: «Что вы говорите? Великолепие, иллюминации по всей Франции!» Однако молодой супруг написал несколько дерзких писем о Людовике XIV, о мадам де Ментенон… и Лувуа, и его вскоре отправили на два года в ссылку в Вертёй.

В XVIII веке замок был почти заброшен его хозяевами, которые занимали высокие посты при дворе. Во время Революции он сильно пострадал. Часть зданий сгорела, а вместе с ними – и некоторые семейные портреты… В первой половине XIX века часть зданий была отреставрирована.

Во время правления Наполеона III Вертёй перешел к младшему члену семейства, к Ипполиту, который стал послом Франции во Флоренции и Германии и занялся сбором мебели и предметов, разбросанных по всей стране во время переворота. Его сын граф Эмери продолжил дело своего отца и приобрел определенную литературную известность: он и его жена, Генриетта де Мэйи-Нель, будут увековечены Прустом в образах князя и княгини де Германт…

С тех пор Вертёй возглавил список или, если хотите, Орден (почти как у рыцарей), Ассоциации старинных французских домов, основанной маркизой де Амодио, урожденной Анной де Ларошфуко, которая так много сделала для сохранения национального достояния Франции и которую столь многие достойные граждане страны вспоминают и по сей день добрым словом.

Дьепп (Dieppe) Приключение герцогини де Лонгвилль

В ночь с 19 на 20 января 1650 года несколько экипажей без гербов, один за другим и соблюдая дистанцию, выехали через Понтуазские ворота из Парижа. В этих каретах сидели женщины в масках, мужчины, переодетые в женщин, а на козлах располагался молодой человек, укутанный в толстую накидку, полностью скрывающую его. В действительности его звали Франсуа де Ларошфуко, князь де Марсильяк, и в данный момент он просто-напросто пытался помочь своей любовнице, очаровательной герцогине де Лонгвилль, покинуть столицу, где было небезопасно.

Это случилось в самый разгар Фронды, в ходе которой Париж, выступивший с оружием в руках против кардинала Мазарини, оказался вовлеченным в политическую игру то на стороне своего молодого короля Людовика XIV, то на стороне принцев крови, раздувавших огонь недовольства, чтобы снова вернуть себе власть и могущество, которые были отняты железной рукой кардинала де Ришельё.

В начале 1650 года удача улыбнулась кардиналу: Мазарини арестовал и отправил в Венсеннскую тюрьму разжигающих войну принцев – Конде, его брата Конти и зятя Лонгвилля. Лишь герцогине де Лонгвилль – Анне-Женевьеве де Бурбон-Конде, сестре Конде и Конти – удалось улизнуть от охранников кардинала, найдя себе и еще нескольким преданным ей людям убежище в маленьком домике в пригороде Сент-Жермен. И теперь она постоянно пребывала во власти страха. Эта женщина обладала такой мятежной душой, что ее прозвали «черным ангелом Фронды» (несмотря на то, что ее волосы были светлыми). Итак, когда Марсильяк сообщил, что это пристанище больше не годится, она тотчас же решила бежать. Но куда? В Нормандию, где еще недавно ее супруг герцог был губернатором и где у него остались надежные связи.

Она с такой уверенностью утверждала, что нормандские города распахнут свои ворота при одном лишь упоминании ее имени, что ей удалось убедить Марсильяка, предпочитавшего отправиться в свое собственное владение в Пуату. Но еще никому не удавалось противостоять мадам де Лонгвилль, и в конце концов все отправились в Нормандию. Однако, когда после целой ночи изнуряющей скачки по обледеневшим дорогам путники наконец приехали к воротам Руана, их ждало разочарование.

Герцогиня ожидала, что губернатор города встретит ее с большой помпой, ведь она послала уведомительное письмо, которое вручила виконту де Сент-Ибару, выехавшему вперед на разведку. Но, к несчастью для нее, в городе сменился губернатор. Мазарини, догадавшись, что его противники будут искать убежище в Нормандии, предпринял опережающие действия. И увидев маркиза де Бёврона, который, как она прекрасно знала, терпеть ее не мог, Анна-Женевьева поняла, что ей практически не на что надеяться. И точно, Бёврон, любезный и непреклонный, сообщил, что ей не предоставят убежища в городе и не остается ничего другого, как повернуть назад, если герцогиня не желает быть арестованной.

Итак, пришлось снова отправиться в путь. На этот раз в Гавр. Но и гаврские ворота оказались закрытыми перед беглецами, и никто не согласился приютить мятежников. И тогда у Марсильяка кончилось терпение: не могут же путники бесконечно колесить по Нормандии в грязных каретах, в которых приходилось тесниться в течение долгих часов? Его благоразумие подсказывало, что нужно изменить путь следования и отправиться в Пуату… Но мадам де Лонгвилль не хотела даже слышать об этом: если ее друг так желает вернуться к себе, туда ему и дорога! А она останется в Нормандии и отправится в Дьепп, куда ей с самого начала и следовало ехать, – вот где она будет чувствовать себя как дома.

На этот раз ей не удалось уговорить своего любовника. Он был уверен, что ему удастся разжечь войну в провинции. Убежденный в своей правоте маркиз покинул свою амазонку, заявив, что она всегда найдет защиту в его замке, пусть только обратится. Итак, они расстались…

На следующий день мадам де Лонгвилль наконец добралась до Дьеппа – столь желанного убежища. Замок, гнездившийся на одной из двух береговых скал, нависших над городом, был надежным строением из чередующихся рядов камня, кирпича и кремния, из-за чего его мощные башни блестели в лучах солнца. И у него была, конечно же, своя история, неразрывно связанная с историей города…

С давних времен Дьепп, как и Сен-Мало, был настоящим гнездом для морских разбойников, мореплавателей, с XVI века исследовавших африканское побережье возле Зеленого Мыса, а также рыбаков, не боявшихся ловить треску на территориях, простиравшихся вплоть до Исландии и в Норвегии. Совместными усилиями город превратился в богатый центр с активно развивающейся торговлей. Но, естественно, население Дьеппа плохо ладило с жителями противоположного берега Ла-Манша: в 1339 году дьеппцы захватили и разграбили Саутгемптон. Затем, в 1372 году, они помогли победить англичан у Ля-Рошели. Англичане не остались в долгу. Сделав паузу и дав остыть их воинственному духу, они подождали до 1420 года, а затем, вслед за Азенкуром, овладели Дьеппом, пиратским городом, считавшимся городом-бунтовщиком.

Угнетение – самая невыносимая вещь для тех, кто считает себя дьеппцем. В 1435 году наши моряки, ведомые рыцарем Шарлем де Маре, со всей ненавистью обрушились на оккупантов, сбросили их в море и, чтобы быть окончательно спокойными, что враги больше никогда не вернутся, превратили скромную башню, стоящую на посту на береговой скале, в большой и надежный замок. Впоследствии Франциск I, сделавший много полезного для города, еще больше укрепил замок.

Итак, в то время, когда мадам де Лонгвилль приехала сюда молить об убежище, замок являл собой великолепное зрелище. Обосновавшись, она созвала туда эшевенов[131] и аристократов, но не получила того одобрения, на которое рассчитывала. Дело в том, что в то время большой интерес у Дьеппа вызывала так называемая Новая Франция (т. е. Канада), к которой потянулись его самые отважные сыны. А выяснение отношений между королем и стремящейся к власти группой титулованных заговорщиков – какое до этого дело честным людям? Конечно, они были достаточно любезны, чтобы не оставить без крова даму, бывшую жену уважаемого губернатора Нормандии. Но с оружием в руках встать на ее защиту, вступив в открытое столкновение с королевской властью? Эшевены Дьеппа не были намерены совершать такую глупость. Не делая из этого тайны, они, тем не менее, заверили гостью: мадам может отдыхать, сколько хочет, и они позаботятся, чтобы она ни в чем не нуждалась…

Но их мирная жизнь оказалась очень короткой. Несколько дней спустя у ворот замка появился эскадрон мушкетеров, сопровождавший посланника Анны Австрийской (исполнявшей обязанности регентши до совершеннолетия короля). Мушкетеры получили приказ отвезти мадам де Лонгвилль в Куломмье, где она должны была ждать решения Ее Величества.

Несмотря на задетую гордость, герцогиня, казалось, была намерена подчиниться. Сославшись на болезнь, она попросила, чтобы ей предоставили еще немного времени для отдыха. Ей любезно предоставили два дня. Так это же даже больше, чем ей было нужно! Она сообщила своим приверженцам, что отправляется в Англию. Зачем? Риск огромен! Но герцогиня отвечала, что не намерена менять свои решения. И с приходом ночи небольшое войско покинуло замок через потайную дверь.

Той ночью стояла ужасная погода. Разразилась буря, и беглецы шли согнувшись. Они двигались вдоль скалы в надежде найти какого-нибудь рыбака, который согласился бы довезти герцогиню до корабля, ожидавшего ее в открытом море. Нашли двух рыбаков и выбрали одного из них, но добраться до его барки оказалось совершенно невозможно. Когда мадам де Лонгвилль оказалась в воде буквально на руках моряка, волна за волной обрушивались на них. Какая-то необъяснимая слепая сила позволила герцогине добраться до суши, и она нашла себе убежище у кюре Пурвилля. Тронутый видом вымокшей до нитки женщины, этот добрый человек предложил ей свой кров, тепло и то немногое, что у него имелось из провизии… В память об этом, раз в год, в течение всей жизни, герцогиня будет отправлять этому доброму кюре щедрое пожервование в знак благодарности.

Они уехали из гостеприимного дома утром и пятнадцать долгих дней бродили по дорогам, прячась у крестьян, до тех пор, пока наконец в Гавре один корабль не доставил их в Роттердам… откуда мадам де Лонгвилль поспешила вступить в переговоры с испанцами, владевшими тогда Фландрией, чтобы побудить их завоевать север Франции!

Война для нее не закончилась, и еще долгие месяцы она будет сражаться всеми возможными средствами против короля Франции, допустившего, по ее мнению, одну-единственную ошибку: он сделал Мазарини своим министром.

Она больше никогда не возвращалась в Дьепп, который, несмотря на все превратности судьбы (а тут были и чума, и несколько бомбардировок), продолжал выполнять славную роль часового на подступах к Франции.

Сейчас в замке, по приказу Людовика XIV переделанном в королевские апартаменты, размещается музей моря, поражающий своими экспонатами. Там выставлено множество специальных морских приборов, макетов кораблей, а также можно полюбоваться различными маленькими предметами, свидетельствующими о достигнутом дьеппцами совершенстве в области скульптуры из слоновой кости. Этот музей стоит посетить.

Жу (Joux) Пленники облаков

Узкое ущелье, по глубокому дну которого проложены шоссе и железная дорога, служит проходом в горном массиве Юра. Эта дорога, устроенная между отвесными скалами, считается кратчайшим путем, соединяющим Бургундию с Лозанной и со швейцарским берегом озера Леман. Это дикое место очень живописно! Отвесные скалы украшены черными соснами. Над ущельем, выше сосен, почти на уровне облаков, нависает Жу: грозный замок, античная крепость, история которой теряется во мраке столетий.

Проход в сторону Швейцарии всегда считался стратегически важным. Он был известен еще римским легионерам, а позже – воинам герцогов Бургундских. Конечно, была необходима и охрана этого места, а посему там, наверху, во все времена были крепостные стены, люди и глаза, чтобы нести круглосуточное наблюдение. А также руки, всегда готовые к битве.

А еще там всегда были сеньоры: сначала сами хозяева этих мест, затем – капитаны на службе у самых сильных из них. Сначала это были римляне, потом – правители Жу: «самое дикое племя из тех, что владели этими юрскими скалами», как пишет графский историк Эдуар Клер. «Ничто не могло образумить этих диких бургундцев, угнетателей слабых, вооруженных до зубов, конных и пеших…» Следы их пребывания в замке до сих пор вызывают ужас у посетителей. Склонимся, например, над гигантским колодцем замка. Его глубина составляет 446 футов[133]. Его вручную прорезали в скале, чтобы доставлять воду, необходимую для питья и хозяйственных нужд замка. «Он сделан, – пишет Луи Мартен, – руками несчастных людей, оторванных от домов и погруженных во тьму скал. Эти угнетенные пребывали в постоянной опасности, перегруженные работой, постепенно теряли надежду увидеть солнечный свет».

Колодец уже существовал во времена первого крестового похода, когда одной женщине пришлось испытать на себе весь ужас этой черной ледяной дыры, и все для того, чтобы признаться в любовном грехе. В те времена правителем Жу был Амори III. Подобно своим предкам, этот дикарь был нечувствителен к человеческим страданиям, однако обо всем забывал, как только речь заходила о спасении его души. Когда проповедь Святого Бернара о крестовом походе прозвучала среди полей Везеле в рождественские дни 1145 года, отголоски этой проповеди дошли до древних скал и поразили правителя Жу.

Тот, кто покровительствовал грабежам и разбою, так что купцы предпочитали идти по горному опасному пути, а не по удобной и короткой дороге через ущелье, увидел в крестовом походе лучший способ уладить свои отношения с Господом. К тому же он вовсе не оставался равнодушным к картинам, которые рисовало воображение, когда он слушал легенды о несметных богатствах и золоте Востока. Амори отправился в поход, оставив дома молодую красивую жену, Берту Оксоннскую, а также сына, которого она ему незадолго до этого подарила.

Не стоит думать, что Берта с радостью приняла его идеи. Конечно, Амори был груб, но в этом он не сильно отличался от своих современников. Ему нельзя было отказать в определенном очаровании. Короче, она безутешно рыдала, пока ее господин не скрылся за горизонтом, а потом принялась его терпеливо ждать. Ожидание затянулось на семь лет, по истечении которых она наконец решилась облачиться в траур. Из Святой Земли приходили очень противоречивые новости: одни говорили, что Амори убит в бою, другие – что он неплохо устроился под крылышком некоей сказочно богатой сарацинки. Во всяком случае, теперь Берта могла считать себя вдовой и действовать по обстоятельствам.

И вот судьба-злодейка привела однажды к ее порогу раненого рыцаря, попросившего приюта. Он назвался одним из ее кузенов – Аме де Монфоконом, который был ее другом в далеком детстве. Она приняла раненого, лечила, ухаживала за ним. И, мало-помалу, влюбилась в него и стала его любовницей. О, конечно же, тайно: они встречались лишь по ночам, когда все вокруг, как полагается, спали.

Однако горное эхо исключительно болтливо. Слух об этой любви обежал все леса и дороги. Путешественники подхватили его. И случилось так, что в одну проклятую ночь перед кроватью влюбленных вдруг появился тот, кого меньше всего ждали: Амори де Жу собственной персоной свалился на их голову, как гром среди ясного неба.

Его правосудие, если, конечно, позволительно будет так это назвать, поразило их немедленно. Не прошло и часа, как Аме был повешен. Что же касается Берты, то она тоже была повешена, но особым способом: нежный супруг распорядился подвесить ее за подмышки в темном глубоком колодце, вырытом рабами под плетьми надсмотрщиков. И все это с одной целью – заставить ее признаться. Признаться в чем? В том, что она любила Аме? В том, что с восторгом отдавалась ему каждую ночь еще и еще раз? И она не только признала все то, что требовал Амори, она осмелилась крикнуть ему, что виновата во всем только она одна.

Опасные слова! Несчастную заперли в самом страшном из казематов замка: в похожем на гробницу каменном мешке, единственным выходом из которого был очень низкий лаз в скале, где нельзя было ни лечь, ни встать. Ее бросили туда, но выводили дважды в день, чтобы полюбовалась на труп любовника. Лишенный могильного покоя, бедный рыцарь превратился в нечто, не имеющее названия ни на одном из языков (этот каменный мешок, кстати, сохранился и поныне). Так Берта провела двенадцать лет, пока смерть ее мучителя не принесла ей освобождения. Когда сын открыл ее каземат, он увидел старую высохшую женщину, похожую на узловатый ствол мертвой виноградной лозы, полубезумную, которая ежеминутно призывала Бога и Аме.

Ей смогли вернуть только Бога! Сын доверил заботу о матери аббатству Монбенуа, которое в свое время было выстроено Амори III во искупление его многочисленных грехов.

Подчинившись Бургундскому дому, род сиров де Жу угас в 1326 году. Благодаря браку одной из дочерей замок перешел к семейству Блонэ, потом был куплен Вьеннами, но в конце концов вновь вернулся к герцогам Бургундским, когда его купил Филипп Добрый. Герцог был достаточно умен, чтобы оценить достоинства замка: тот был превращен в крепость и стал отличным «сторожевым псом». Крепость вскоре привыкла к смене цветов флага: после бургундского здесь развевалось знамя Франции, потом – Испании, еще раз – Бургундии, а потом – Австрии, вновь – Испании, потом – Веймара, снова Испании и, наконец уж окончательно, здесь реят французские знамена.

Каждый из разноплеменных владельцев что-то менял в крепости, но наиболее кардинальные изменения принадлежат эпохе Людовика XIV, когда по приказу короля под руководством Вобана были прорыты рвы и значительно увеличены крепостные валы – плоды этих трудов можно видеть и поныне.

В XVIII веке Жу превратился в тюрьму для смутьянов из округи замка, а потом он стал государственной тюрьмой, после чего имел честь приютить более знатных и важных персон. Так, например, 25 мая 1775 года в ворота крепости вошел юноша двадцати шести лет. Его звали Мирабо, и его преследовали отеческие указы, переправляя из одной темницы в другую. Он прибыл из замка Иф.

Не подумайте, что его ждал каменный мешок несчастной Берты! Мирабо занял вполне уютную комнату и, благодаря доброте коменданта, графа де Сен-Мориса, мог посещать салоны милых дам из соседнего городка Понтарлье, как это делали офицеры крепости.

Более того: на следующий день после празднества в честь коронации Людовика XVI ему позволили снять комнату в городе. Это дало ему прекрасную возможность пуститься в увлекательнейшие приключения в обществе юной и очаровательной Софи, маркизы де Моннье. Ей было шестнадцать лет, и ее совсем недавно выдали замуж за Моннье, первого председателя Счетной палаты округа Доль, семидесятилетнего вдовца, страдавшего бесчисленными болезнями.

Столь великая любовь, конечно же, не укрылась от всех. Слух о ней дошел до ушей месье де Сен-Мориса, который в припадке ревности решил, что Мирабо должен вернуться в замок, это «истинно совиное гнездо, оживленное несколькими инвалидами…». Но комендант не успел осуществить свою угрозу, ибо 14 января 1776 года Мирабо, похитив мадам де Моннье, бежал с нею в Голландию.

После него в замке побывала череда знаменитых пленников: например, предводители роялистов д'Андинье и Сюзаннэ, маркиз де Ривьер, кардинал Кавалькини, который был губернатором Рима, а также черные вожди, доставленные из Сан-Доминго. Среди пленников Жу были генерал Дюпон, разбитый под Байленом и арестованный по приказу Наполеона, немецкий поэт Генрих фон Клейст, который не задержался в замке больше шести месяцев и через несколько лет покончил самоубийством. Наконец, тут был черный вождь Туссен-Лувертюр, который оказался самой благородной из жертв замка, ибо ему было суждено здесь умереть.

Туссен, внук царька из дебрей Сан-Доминго (ныне это Гаити), начал свою жизнь хорошо обученным рабом, кучером графа де Ля Но. Благодаря своему уму, он смог заняться самообразованием. Ему было сорок шесть лет, когда до него дошла весть о взятии Бастилии. И с этой минуты он посвятил свою жизнь борьбе за освобождение 500 000 рабов, составлявших богатство острова. Однако, взяв в руки оружие, он не был склоннен к бессмысленной жестокости. Более того, когда острову грозила опасность со стороны испанцев и англичан, Туссен дрался на стороне французов. Ему удалось уничтожить рабство, и этого ему было достаточно. С тех пор он превратился в правителя острова, но этого не потерпело правительство Бонапарта.

Против него была организована военная экспедиция под командованием генерала Леклерка, первого мужа блистательной Полины Бонапарт, которая последовала в этот поход за мужем. Смелое восстание черных и приступы желтой лихорадки, косившей ряды французов, не спасли Туссена, преданного собственным окружением. Его схватили и, привезя во Францию, заточили сначала в Бресте, а потом отправили на другой конец страны – в замок Жу. Там он и умер от холода и лишений 27 апреля 1803 года. Через несколько месяцев, 1 января 1804 года, была провозглашена независимость Гаити… Увы, слишком поздно!

Кёвр (Cœvres) Красавица Габриэлла и человек с соломой

Расположенный в узкой и извилистой долине старого Суассоннэ, замок Кёвр представлял собой великолепное произведение искусства во времена, когда им владело семейство д'Эстре; и особенно в то время, когда самая красивая из его дочерей смогла покорить своей лучистой улыбкой самого увлекающегося из королей. К сожалению, в настоящее время замок практически не сохранил следов эпохи Возрождения, но отголоски одной немного безумной истории королевской любви еще эхом раздаются над долиной. Прислушаемся повнимательнее… и узнаем, что…

Осенью 1590 года король Генрих IV чувствовал себя не очень хорошо. После смерти Генриха III, внезапно наступившей пятнадцать месяцев назад, его преемник познал бремя нескончаемых войн с Католической Лигой и ее несносными предводителями – герцогами Лотарингскими. Во всяком случае, с теми, кто остался в живых после дела в Блуа[135]. Победы, символом которых служил белый плюмаж беарнца, периодически сменялись неразрешимыми проблемами, которые Париж навязывал своему королю.

И тогда, отступив к Компьеню, Генрих сказал себе, что надо остановиться и обдумать происходящее: в его жизни чего-то явно недостает. Париж не унимался, а король был несчастен, ибо страдал от скуки: сердце его не было наполнено нежным чувством любви, которое было необходимо довольно молодому мужчине, как воздух. Его вытянутое грустное лицо так контрастировало с веселой физиономией его шталмейстера, красивого, любезного и галантного Роже де Беллегарда.

– Чему это ты так радуешься, Беллегард?

– Ах, сир, если бы вы знали, что за ангелочек ждет меня в Компьене. Как скоро мы с вами туда поедем, сир?

Генрих принялся расспрашивать, а честный, благородный и немного наивный молодой человек отвечал откровенно: любимая ждет его в замке Кёвр, что неподалеку от Компьеня. Беллегард и в самом деле был без ума от великолепной Габриэллы, старшей дочери графа Антуана д'Эстре. Шталмейстер надеялся в скором времени официально попросить ее руки.

Этого рассказа было достаточно, чтобы вернуть Генриху вкус к жизни. Наплевать на Компьень! Туда они отправятся позднее. Сейчас главное – это устроить встречу влюбленных и удовлетворить любопытство короля.

Познакомившись с будущей невестой, Генрих не только не был разочарован, но быстро понял, что безнадежно влюблен. Габриэлла оказалась дивным видением, чистым белоснежным чудом, чья красота затмевала великолепие родового замка. Ей было семнадцать (на двадцать лет моложе короля), и она светилась молодостью и здоровьем. Устоять перед обаянием и чистотой девушки было невозможно, и Генрих принялся ухаживать за красавицей, но та смотрела лишь на Беллегарда. Она показала себя настолько сдержанной со своим воздыхателем-королем, что тот, обиженный и уязвленный, уехал в Компьень, дав понять своему главному шталмейстеру, что печален, потому что влюблен в Габриэллу д'Эстре. И, кстати, не намерен ее с кем-либо делить, даже с самым преданным слугой, которому лучше было бы вообще забыть о ней…

Горячая кровь Беллегарда дала о себе знать – он едва сдерживал себя, чтобы не проучить нахального беарнца. Но, так как шталмейстер служил при дворе и не мог не думать о своем будущем, он сдержал свой первый порыв и дал себе время поразмышлять. Настаивать на своих правах сейчас, когда король настроен так решительно, – это означало обречь себя на изгнание. А вот уступить – это значило доказать свое великодушие и, возможно, заслужить еще большее доверие монарха. Беллегард был уверен в Габриэлле: честная девушка сумеет защитить их любовь. И он принял самое разумное решение – на какое-то время удалиться.

Счастливый Генрих поспешил пригласить семейство д'Эстре посетить его лагерь в Компьене. Габриэлла поехала туда в сопровождении своего отца, ловкой тетушки мадам де Сурди и сестры Дианы. Остальные остались дома. Девушка была печальна: давно не было никаких новостей от Беллегарда, и она только и мечтала о том, как бы отомстить королю за разлуку. Сначала она начала назло флиртовать с герцогом де Лонгвиллем, к которому оказалась больше расположена. Естественно, такое ее поведение вызвало у Генриха протест… На который он получил откровенный ответ девушки: ее сердце целиком и полностью принадлежит месье де Беллегарду, а король лишь понапрасну теряет свое драгоценное время. И она возвратилась в Кёвр, оставив глубокую рану в сердце Генриха, однако вовсе не умерив его пыл. Король знал, что не сможет ждать слишком долго и вскоре вновь увидит свою красавицу.

Несколько дней спустя Габриэлла и ее сестра Диана прогуливались по огромной галерее замка Кёвр. Хмурая холодная погода не позволяла им покинуть ее пределы. И вот в какой-то момент девушки приблизились к одному из окон и бросили взгляд на улицу. Диана невольно воскликнула:

– Что это там за крестьянин с большим мешком соломы пытается войти в замок?

Под нескончаемым проливным дождем сгорбленный человек напоминал огромный серый гриб. И девушки принялись хохотать, уверенные в том, что сейчас выйдет лакей и сумеет выставить этого старикашку!

Но каково же было их удивление, когда через несколько секунд они увидели, как он входит в галерею, швыряет свою ношу и бросается к ногам Габриэллы, восклицая:

– Красавица из красавиц, вы видите у своих ног вашего преданнейшего слугу!

В полном недоумении Габриэлла разглядывала этого странного грязного крестьянина, которого приняла вначале за сумасшедшего. Не может быть! Под этими рваными лохмотьями, заляпанными глиной, под всклокоченной бородой и взъерошенными волосами скрывался не кто иной, как сам король Генрих. И он буквально валялся у ее ног и бормотал, что ждать дольше было невыносимо, он должен был приехать и прикоснуться к ней во что бы то ни стало. Так как дорога была наводнена сторонниками Лиги, ему пришлось переодеться в нелепый неподобающий костюм. И он теперь счастлив, что сумел провести своих врагов ради встречи с дамой своего сердца.

Но все это театральное превращение не особенно впечатлило Габриэллу. Генрих никогда ей не нравился, а этот его нелепый наряд вообще внушил ей ужас. И она сказала то, что думала:

– Неужели вам совсем не стыдно показываться в таком виде? Я буду разговаривать с вами лишь тогда, когда вы предстанете передо мной в подобающей вашему сану одежде!

Повернулась и быстро ушла, громко хлопнув дверью и оставив влюбленного короля наедине со своей сестрой. Та пыталась все уладить, объясняя ему, что Габриэлла всю жизнь трепетала перед своим отцом и теперь боится его реакции, если он заметит короля в таком облачении… Пристыженный Генрих принес свои извинения и пообещал в скором времени увидеться с Антуаном д'Эстре, чтобы рассказать ему о своих сердечных муках… После чего он взял свой мешок с соломой и убрался из замка.

Эта история не только не вызвала гнева Антуана д'Эстре, но и заставила его задуматься. Он давно потерял былое влияние: люди Лиги убрали его с поста губернатора в Ля Фере, а его родственника, месье де Сурди – с аналогичного поста в Шартре. Но горячий интерес короля к его дочери сулил роду д'Эстре самые радужные перспективы. Быстро собрали нечто вроде семейного совета, в который вошли также месье и мадам де Сурди, а также ее любовник – канцлер Юро де Шеверни.

Этот совет единогласно постановил, что случаем, который им представился, грех не воспользоваться и что единственный выход – заставить Габриэллу отказаться от брака с Беллегардом, еще вчера таким желанным. После встречи Антуан д'Эстре поспешил на встречу с королем, чей лагерь находился теперь в Санлисе, чтобы изложить ему свои размышления.

Там он показал себя лучше, чем при защите Ля Фера, и 29 января 1591 года король подписал необходимые бумаги, которые сделали д'Эстре его генерал-лейтенантом. А в середине февраля, перед тем как отправиться в Руан, он поехал в Шартр с единственной целью: вернуть де Сурди пост губернатора, потерю которого тот так тяжело переживал.

В это время в Кёвре мадам де Сурди обрабатывала строптивую Габриэллу, все еще страдавшую по «своему бесценному» Беллегарду. Она намекала ей на то, что шталмейстер и не думал скучать во время их разлуки, а также на то, что, упрямясь, Габриэлла рискует потерять обоих воздыхателей.

Конечно, семейный заговор удался! Сломленная Габриэлла позволила увезти себя в Шартр, где без особого энтузиазма уступила страсти своего венценосного поклонника. Сложность состояла в том, что Беллегард находился поблизости, и злые языки потом утверждали, что, отдаваясь королю, Габриэлла только и думала о своем возлюбленном. Но ее судьба была решена: ей суждено было стать в истории той самой Прекрасной Габриэллой, любимой фавориткой беарнца, что подарила ему троих детей. Без сомнения, она стала бы и королевой Франции, если бы не умерла ужасной и странной смертью. Она умерла от эклампсии[136], за несколько дней до назначенного бракосочетания, и большая часть Франции при этом лишь облегченно вздохнула.

Что же касается замка Кёвр: он принадлежал графам Суассонским до XV века, то есть до времени, когда одна из дочерей Рауля де Суассона продала его кому-то из семейства д'Эстре. У д'Эстре замок оставался до XVIII века, когда после бракосочетания он перешел к Ле Теллье де Куртанво, а затем – к герцогу де Виллекье.

Сейчас замок закрыт для посещений.

Кло-де-Вужо (Le Clos de Vougeot) От странной Столетней войны до рыцарей Тастевена

Невероятно, но факт – за всю историю этого замка в нем не было совершено ни одного преступления (разве что против себя самого), и в нем не бушевали страсти и не зародилась любовь, если не считать любви земли к своему знаменитому продукту: великим винам Бургундии.

Чтобы воспеть Бургундию, нужно быть бургундцем, а я здесь, увы, всего лишь редкая гостья. Поэтому предоставим слово одному известному местному писателю и дадим ему возможность представить Кло-де-Вужо, прекрасный замок, расположившийся у подножия роскошного Кот-д'Ора, в нескольких километрах от Дижона, Бона и Нюи-Сен-Жоржа.

«Старая крепость стоит здесь, – пишет Гастон Рупнель, – окруженная своими тихими благородными виноградниками, ровными рядами расположившимися по склонам. Суровый и монументальный замок, не нуждающийся ни в обрамлении бесполезных садов, ни в пышной зелени. Без всяких ухищрений и украшений, он выделяется на фоне сплетенных виноградных лоз, возносится над ними. Мощные стены и старые серые крышаи похожи на бесцветные горные склоны. Веками он и стоит задумчиво, словно поддерживая неотвратимо наваливающееся небо».

Точно подмеченное в тексте «давящее» небо Бургундии может быть и другим – бесконечно мягким и нежным. Оно похоже на истории, имевшие место в стенах замка, знававшего и минуты сказочно богатой жизни, и дни черной нищеты.

Восемь необработанных наделов земли составили первоначальное владение. Их уступили монахам соседнего аббатства Сито за двадцать солей[137] и две туники из бумазеи. Итак, давайте перенесемся в XII век. Тогда Рейнальду, аббату Сен-Жермен-де-Пре, подарили еще четыре надела, принадлежавших настоятелю соседнего Жилли. Потом появились и другие дарители, например сиры де Вержи. Наконец, и герцоги Бургундские отказались от своих герцогских прав на эти земли, где монахи растили виноград.

Так был основан Кло, в котором начали делать вина, позднее столь высоко оцененные истинными гурманами. Инициатива исходила от пап, обосновавшихся в Авиньоне, их кардиналов и бесконечного числа епископов, аббатов, настоятелей и деревенских кюре, поселившихся там и освятивших французские земли. Не следует забывать при этом о влиятельных герцогах Бургундских – западных герцогах, богатство и блеск двора которых сияли на протяжении всего XV века. Следует помнить также и об английских завоевателях, управлявших на протяжении трех веков виноградниками Бордо и добавивших в свое меню бургундские вина. Надо отдать должное французам, отстоявшим честь своих земель. Герцоги честно несли свою службу, и «английские леопарды» не добрались до бургундских виноградников.

К сожалению, то, что не удалось англичанам, удалось другому завоевателю в XV веке, полностью опустошившему Кло-де-Вужо. Бесчинства продолжались почти сто лет…

В 1458 году «тля, саранча и прочая нечисть» напала на бургундские склоны и опустошила их. Поначалу можно подумать, что речь тут идет о нечисти в иносказательном смысле: что это голод, обрушившийся на Францию, а также все те канцелярские крысы королевства, движимые голодом и жаждой, что набросились на богатую Бургундию. Но речь на самом деле идет о насекомых. Тлю еще иногда называли «пожирателями почек». Почему они получили такое название? Мне доподлинно неизвестно.

Как бы то ни было, их нашествие привело к тому, что «в 1460 году священники из Дижона решили: для того чтобы победить нечисть, напавшую на виноградники, необходимо провести всеобщую службу 25 марта, после которой каждый должен исповедаться и причаститься».

Церковь вместе с виноградарями вступила в борьбу с филлоксерой. Оказалось, что монастырские виноградники привлекают насекомых не меньше, чем те, что находятся на землях менее набожных хозяев. Но в борьбе с полевыми вредителями Церковь пошла еще дальше. В 1553 году Филипп де Берби, главный викарий Лангра, издал указ, предписывающий провинциальным кюре прочитать следующую молитву: «Во имя Господа, проклинаю и предаю анафеме мух, тлю и саранчу и все их потомство…»

Так филлоксера и ее потомство (включая саранчу и еще 75 видов насекомых) оказались проклятыми до третьего колена, как когда-то короли Франции – главным начальником Тамплиеров! Так или иначе, незадолго после прочтения молитвы «Божья кара» исчезла. Возможно, еще и потому, что поля были окончательно погублены и насекомым просто больше нечего было пожирать.

В самом деле, не осталось ни единой сохранившейся лозы не только в Кло-де-Вужо, но и по всему Кот-д'Ору. И лишь виноградник на вершине Поммара, как Ноев ковчег на горе Арарат, уцелел, хотя и был похож на скромный букетик винограда. Увы, слишком маленький, чтобы пытаться его разводить и восстановить все потери. Пришлось привозить растения отовсюду, в том числе и из российского Крыма.

Чтобы поднять моральный дух людей, Дон Луазье (сорок восьмой аббат Сито) решил в 1540 году построить здесь замок. И какой замок! Восхитительный, солидный и роскошный одновременно! Монахи за его спиной шушукались, думая о немалых расходах и вспоминая о том, что сам аббат был одним из последователей Святого Бернара, а тот проповедовал святую нищету. Почему бы аббату не довольствоваться маленькой крепостью в Жилли, соседствовавшей с Кло?

Но нет, ему нужно было жилище, достойное его величия и величия его аббатства! И он его получил. Вокруг огромного погреба XII века (существующего и поныне) проводили большие праздники. Там и поднялась внушительная крепость из золотистых камней с серыми крышами, которой законно гордится теперь весь Кот-д'Ор (Золотой Берег)!

Гордыня нашего аббата не знала границ. Приблизительно в то время, когда он приказал покрыть крепость крышей, исчезла «Божья кара». Он увидел в этом знак своей избранности. Движимый тщеславием, как «месье Ле Труадек распутством», он дошел до того, что удалил из Кло войска короля Франции, защитника этих мест, и заменил их солдатами Сито, несмотря на протест монахов. Когда пробил его час, он умер со спокойной и счастливой душой.

Для Кло последующие времена не всегда были идиллией. В 1636 году, например, войска австрийского императора вторглись в Бургундию, были отбиты в Сен-Жан-де-Лоне и отыгрались на Вужо, погреба которого были основательно разграблены. А в следующем столетии новый ураган обрушился на аббатство Сито и его достояние, в том числе и на Кло-де-Вужо, – это Революция.

13 февраля 1790 года Конституционная ассамблея постановила, что богатства и земли замка – часть национального достояния. Слава богу, никогда не покидающему своих добрых агнцев, разрухи и опустошения удалось избежать.

Последний хранитель погребов Кло, отважный Дон Гобле, принял управление Кло от имени нации после торгов. Хозяйственником он был крепким и настолько справедливым, что Директория, пришедшая к власти, вознаградила его за службу двумя столовыми приборами. Но даже ему с приходом новой власти пришлось покинуть Кло и поселиться в Дижоне. Он это сделал со слезами на глазах, не забыв прихватить с собой достаточное количество хорошего вина, чтобы скрасить свои грустные будни.

Вина Кло-де-Вужо стали настолько известны, что генерал Биссон, возвращаясь из итальянской кампании, выстроил свои войска перед Кло, чтобы отсалютовать виноградникам и их старому стражу – замку.

С тех пор замок много раз менял владельцев. Пока в 1889 году Леонс Боке его не отреставрировал при помощи дижонского архитектора Феликса Вионнуа. Ах, какие восхитительные праздники устраивал там месье Боке! Но время безжалостно. В начале XX века, незадолго до его смерти местность вновь была разорена нашествием филлоксеры. Согласно последней воле его похоронили при входе в столь любимый им замок.

Несколько лет спустя замок достался наконец его последнему владельцу, Этьенну Камюзе, отдавшему его в распоряжение «Братства рыцарей Тастевена»[138], созданного в 1934 году, которому стало тесно в погребе Нюитон. 29 ноября 1944 года рыцари вступили во владение замком Кло-де-Вужо, являющегося с той поры их главной достопримечательностью.

Слава Кло-де-Вужо привлекает к себе людей со всего мира – послов, прославленных звезд, писателей – удостоившихся чести носить красно-золотую ленту, на которую вешается серебряный тастевен. А посетители, после награждения заглянувшие в большой погреб, испытали все радости жизни старой Бургундии и мечтают непременно побывать здесь еще.

Коньяк (Cognac) Счастливый гарем монсеньора Ангулемского

От мощного замка, построенного в XVIII веке Ги де Люзиньяном, чьи предки правили в Иерусалиме, остались лишь обезглавленная башня, разрушенная часовня, колодец и готический зал (так называемый зал Шлема: в XV веке Жан де Валуа соорудил там камин, расписанный изображениями его гербов и шлема). В 1450 году Жан де Валуа воздвиг на берегу Шаранты красивейшее строение, со временем, к сожалению, обезображенное. Башенка с лестницей и несколько больших залов с элегантными сводами, украшенные скульптурными ключами – все это и по сей день принадлежит солидному коньячному дому, равно как и винные погреба, и охрана замка. А еще там родился король… К тому же эти стены, укрывавшие винные бочки, приютили и одну из самых необычных в истории Франции пар.

Сын создателя замка, Карл де Валуа-Ангулемский, в двадцать семь лет женился на двенадцатилетней Луизе Савойской. Он выглядел много старше своих лет: седина в волосах, морщинистое лицо и преждевременно иссохшее тело, и, судя по всему этому, можно было полагать, что род на нем и угаснет. И тем не менее этому молодому старику на роду было написано: он даст жизнь двухметровому великану, который с королевской легкостью будет носить свои доспехи.

На самом деле своей преждевременной дряхлостью Карл был обязан женщинам. Граф страстно любил их и, не задумываясь, растрачивал свое здоровье, когда речь шла о завоевании очередной красавицы. Эту склонность он и передал своему сыну вместе с еще одной страстью…

Пусть Карл и не был создан для больших кавалькад и поединков, но он слыл настоящим эрудитом, художником, страстным любителем поэзии и интеллектуального чтения. При этом он не был богат благодаря своему отцу, «доброму графу Жану», строителю замка, разорившему семью. После тридцати двух лет, проведенных Жаном в плену в Лондоне вместе с герцогом-поэтом (его кузеном Карлом Орлеанским), ему пришлось выплачивать выкуп англичанам. Но Карл не унывал. Ему удалось собрать большую коллекцию ценных рукописей, миниатюр, первопечатных книг и произведений искусства. Образ жизни, которую он проводил в замке на берегу Шаранты, можно было сравнить разве что с поведением и жизнью итальянского принца эпохи Возрождения.

В его подчинении находились музыканты под руководством органиста Имберта Шанделье, художники (лучшим из которых считался Робине Тестар) и, наконец, поэты (в числе которых были знаменитые братья Жан и Октавьен де Сен-Желе).

Вот в такое приятное окружение в 1488 году граф Карл и привел свою маленькую супругу.

Уже в двенадцать лет Луиза Савойская была очаровательна: каштановые волосы, серые выразительные глаза и бледное личико. Впрочем, она была очень похожа на свою мать, Маргариту Бурбонскую: большой «фамильный» нос, красивый ротик и ямочка на подбородке. Но если ее женская грация уже начала проявляться, то во всем остальном это все еще была маленькая строгая девочка, только что вставшая со школьной скамьи. Ее доставили из замка Амбуаз, где эту сироту (как и ее брата), поскольку она была дочерью короля Людовика XI и герцогини де Бурбон, воспитывала строгая Анна де Божё. Мадам Анна, женщина умная, но недостаточно чувствительная, приложила все усилия, чтобы вырастить своих воспитанников как королевских детей. Но при этом она совсем не позаботилась о том, чтобы дать волю их детскому нраву.

Друзьями Луизы по учебе и играм были молодой король Карл VIII (который, будучи еще слишком юным, передал бразды правления своей старшей сестре, мадам Анне) и его невеста (Маргарита Австрийская, которая так навсегда и останется ее близкой подругой). Именно благодаря этой дружбе и будет возможным знаменитое «дамское примирение» – дипломатическое соглашение, при котором Луиза стала регентшей Франции, а Маргарита – губернатором Голландии.

Итак, Луиза – новоявленная мадам Ангулемская – с большим трудом покинула свою воспитательницу мадам Анну и любимую подругу Маргариту, тем более что ее чувства к супругу были довольно умеренными. Зато она сразу же полюбила поместье Коньяк и великолепный сад на берегу Шаранты, где она с удовольствием позже будет выращивать гвоздики. Ей понравилась и атмосфера, привнесенная графом в свое жилище, такое изящное и такое беззаботное. Не прошло и нескольких месяцев, как она почувствовала себя здесь как дома и с удовольствием занялась ведением здешнего «странного» хозяйства. Посудите сами, Карл, помимо поэтов и художников, содержал еще и двух профессиональных любовниц, которых он не счел нужным удалить после женитьбы – просто потому, что не хотел отказывать себе в плотских удовольствиях.

Первая из них была более благородного происхождения и потому являлась фавориткой. Ее звали Антуанеттой де Полиньяк, и была она из старинного овернского рода. Кроме всего прочего, она приходилась дочерью губернатору Ангулема. Это была скромная, элегантная и приятная в обращении женщина, лишенная хвастовства и претензий, которые она вполне могла бы демонстрировать в силу своего положения. Она была очень предана графу и недавно подарила ему маленькую девочку – Жанну.

Другую любовницу звали Жанной Конт. Это была маленькая мещаночка, прелестная служанка, свежую красоту и спокойую рассудительность которой так ценил Карл, а он был в этом знатоком. Она также умела довольствоваться тем, что выпадало на ее долю.

Не нужно специально подчеркивать, что Антуанетта и Жанна с некоторым беспокойством ожидали приезда новоявленной супруги, ибо появление в замке третьей хозяйки не предвещало им ничего хорошего. Они ожидали недовольства, слез, может быть, даже скандала и, глубоко вздыхая, тихо готовились к отъезду, полагая, что подросток, в жилах которого текла кровь Бурбонов, не станет мириться с их присутствием. Как же они ошиблись! Луиза не была бунтаркой, напротив, очень быстро привыкла к такому положению дел.

К всеобщему удивлению и к удивлению самого графа, молодая жена не выразила ни малейшего протеста. Она казалась любезной, даже благосклонной и всегда немножко восторженной по отношению к своему дому. В меру почтительна – с Антуанеттой де Полиньяк (как с фрейлиной), приветлива и смешлива – с Жанной Конт (как с любой другой дамой из своей свиты). Таким образом, она завоевала дружеское расположение супруга и нерушимую преданность своих двух псевдосоперниц. Ей также удалось установить мир в доме и получить возможность в более зрелом возрасте завязать с братьями Сен-Желе очень нежные и надежные отношения, в особенности – с младшим, Жаном, который станет ее камергером. Что это было – чудо дипломатии и мудрость или природная открытость?

Кроме того, юной жене приходилось выносить и менее приятное присутствие – своей свекрови. Маргарита де Роган, женщина суровая и мрачная, была полностью охвачена заботами о финансовых операциях. Ничто прекрасное ей было не чуждо – она коллекционировала произведения искусства, но всегда знала меру своим желаниям. Лишь она могла навести порядок в сложном хозяйстве замка. Луизе с ней встречаться было крайне неприятно. Но, не выполняй она ответственные обязанности экономки (а когда-то именно ей удалось собрать баснословный выкуп за своего супруга), все пришло бы в упадок. У нее Луиза научилась правильному отношению к деньгам. Для Маргариты де Роган «деньги» были всего лишь драгоценными металлами, которые любят счет. Никаких излишеств! У нее хватало ума держаться на расстоянии от расточительной сумасшедшей молодежи, которую содержал ее сын и которую она искренне осуждала…

Примерно через год после женитьбы сына свекровь несколько пересмотрела свое отношение к невестке. Однажды, летним утром 1489 года, Луиза с небольшим эскортом отправилась в Плесси-ле-Тур. Не в замок, а в небольшой монастырь Святой Девы Марии, где в то время жил монах Франсуа де Поль.

В свое время король Людовик XI вызвал его в надежде, что тот продлит ему жизнь: слава, что монах умеет творить чудеса, распространилась по всей Франции. Но Франсуа тогда удалось лишь облегчить его страдания. С тех пор, как он поселился на берегу Луары, его известность стала еще большей. Его называли «Святым Человеком» и говорили, что он умеет не только исцелять недуги, но и предсказывать будущее.

Луиза Савойская поехала к нему узнать, есть ли у нее хоть какие-то шансы зачать: после года их с мужем совместной жизни этого почему-то не произошло. Франсуа де Поль уверил ее: Господь выберет подходящее время. А затем, охваченный каким-то трансом, он положил руку на склоненную голову и произнес слова, которые отныне стали маяком в ее жизни: «Ваш сын будет королем…»

Вернувшись в Коньяк, молодая графиня изменилась. Слова монаха соединились со строгими поучениями Анны де Божё – молодую графиню словно осенило! Так вот что надо делать! Она постаралась заручиться поддержкой свекрови: только мать могла манипулировать сыном и подсказать ему, когда надо было быть с женой «поделикатнее». Однако мечта Луизы стать матерью оставалась несбыточной еще в течение двух лет, пока наконец-то она не стала матерью.

Первые крики новорожденного малыша послышались 11 апреля 1492 года, в два часа утра. Но катастрофа! Это была девочка! Правда такая красивая и белокурая, такая свеженькая, с прекрасными синими глазами, что мать, совершенно очарованная увиденным, тут же забыла про свои мечты о славе и с любовью заворковала над своей прелестной малюткой. Потом она станет одной из самых совершенных принцесс эпохи Возрождения: Маргаритой Ангулемской, а позднее – королевой Наваррской. Жемчужиной семейства Валуа…

Спустя несколько месяцев Луизу ждал сюрприз – новая беременность. Когда Луиза уже точно была уверена в этом, ее охватила тревога: может быть, на сей раз это и будет тот самый сын, обещанный «Святым Человеком»?

И это действительно оказался он! 12 сентября 1494 года, в десять часов вечера, на свет появился мальчик. Дневник Луизы Савойской, составленный спустя несколько лет и дошедший до нас из глубины веков, передает ее радость, ее торжество:

«Франсуа, Божьим благоволением, примерно в десять часов вечера, 12 сентября 1494 года в Коньяке на свет появился король Франции и мой Цезарь!»

«Мой Цезарь!» – всю жизнь Луиза именно так будет называть своего сына. Его назвали Франсуа – в память о монахе, предсказавшем его появление, а его крестным отцом в часовне Коньяка стал Франсуа де Ларошфуко. Франция склонится перед королем по имени Франциск I, благодаря тому, что его мать посвятит двадцать лет своей жизни борьбе за один счастливый миг. Миг, когда она наконец-то увидит на голове сына сверкающую корону Людовика Святого!

Сегодня замок принадлежит компании «Отард», проведшей большие работы по реставрации и сохранению его великолепия.

Лозен (Lauzun) Величайший обольститель своего времени

В мае 1633 года, когда родился, без сомнения, самый необычный из детей Гаскони, замок Лозен, что на севере долины Гаронны, представлял собой мощный квадратный донжон XII века. Здание XV века и серия строений в стиле эпохи Возрождения были возведены по приказу Габриэля де Комона в XVI веке. Этот ансамбль (хотя он полностью не сохранился до наших дней) не лишен стройности и прелести и смотрится еще привлекательней, благодаря невыразимой красоте окружающей его природы. Конечно, жители замка не купаются в золоте, однако живут достойно, как и подобает представителям семейства, ведущего свою историю от эпохи крестовых походов и даже, если верить легенде, от соратника Геракла.

Итак, именно здесь мадам де Лозен, урожденная Шарлотта де Комон Ля Форс, произвела на свет сына, которого нарекли Антонен Номпар и которого сначала называли де Комоном, маркизом де Пюигюлемом, и лишь после смерти отца он взял себе имя де Лозен. Предначертанная новорожденному судьба достойна того, чтобы стать всемирно известным авантюрно-приключенческим романом. Но мы не беремся его написать. Расскажем лишь то, что нам известно, стараясь не преувеличивать и не забегать вперед.

Пока это был всего лишь ребенок, воспитывавшийся на деревенских просторах и в скромной многодетной протестантской семье. И действительно, Жак, Габриэль, Франсуа, Диана-Шарлотта, Анна, Шарлотта и Франсуаза – все они были отпрысками благородного рода, который угас в течение столетия.

Что касается Антонена, то в возрасте четырнадцати лет отец решил отправить его в Париж к своему кузену, влиятельному маршалу де Грамону. Молодого маркиза де Пюигюлема (это произносилось как Пеглена) в то время дразнили «маленьким блондинчиком». Признаюсь, он и в самом деле не вышел ростом, но зато этот юноша был отлично сложен и обладал весьма изящными прямыми ногами (редкость среди ловких наездников, согласитесь). У него также были красивые глаза, нежное и вместе с тем отважное лицо и улыбка, которая могла околдовать кого угодно. Берегитесь, дамы! Этот нахаленок сразу же приметил свои достоинства!

Маршал встретил его с распростертыми объятиями и познакомил со своими детьми: виконтом де Гишем, графом де Лувиньи и двумя дочерьми, одна из которых, будущая принцесса де Монако, сразу же положила глаз на своего шустрого кузена.

Пройдя в Академии короткий курс обучения обращению с оружием и верховой езде, он отправился в действующую армию, где очень быстро получил известность, так как он был «необычайно храбрым и любящим риск воином». По возвращении Гиш представил его ко двору. Король, мгновенно плененный бравым офицером, начал осыпать его своими милостями. Молодой человек обладал живым и язвительным умом, и Людовик XIV находил «Пеглена» весьма забавным. Жаль, что такое выгодное положение в обществе удалось сохранять недолго… Но за это время наш дворянин успел стать драгунским полковником (в 1657 году), а через три года – капитаном сотни дворян-головорезов, и все это – множа список своих побед.

А потом, не сомневаясь уже в своей счастливой звезде, он решил стать командующим артиллерии. И что удивительно, король дал на очередное повышение согласие. Какая неосторожность с его стороны! Через некоторое время, по настоянию Лувуа, бывшего с «бравым счастливчиком» (мы все же станем называть его Лозеном) на ножах, монарх отказался от данного обещания, хотя при этом какое-то время сохранял свое решение в тайне. Лозену же не терпелось вступить в должность! Он отправился, по словам его будущего родственника Сен-Симона, «к мадам де Монтеспан, которой собрался излить душу. Она сулила ему золотые горы и на несколько дней задержала у себя. Устав от любовных потех и не догадываясь, откуда ему грозит опасность, он принял невероятное решение (о котором, впрочем, вскоре был осведомлен весь высший свет). Лозен разделил постель с любимой горничной мадам де Монтеспан! Тайное присутствие в доме Монтеспан было крайне выгодно: позволяло быть в курсе последних новостей и в безопасности… Сердобольная горничная спрятала его под кроватью, в которой король занимался любовью с мадам де Монтеспан, и из разговора любовников он узнал о препятствии, поставленном Лувуа на его пути…» Лозен узнал также много других секретов (с негодованием): что королевская фаворитка, не переставая петь ему дифирамбы, вызывает ревность короля и «оказывает ему плохую услугу».

Через какое-то время, выйдя из своего убежища, он дождался мадам де Монтеспан у выхода из апартаментов. «Он подал ей руку, – рассказывает Данжо, – и с мягким и доверчивым видом спросил, не забыла ли она еще о нем. Мадам де Монтеспан заверила его в своей верности данному слову и на ходу сочинила разговор, состоявшийся между ней и королем. Месье де Лозен спокойно выслушал ее. Когда фантазия ее истощилась, месье де Лозен с вызовом посмотрел на нее. Его горящие, как две зажженные свечи, глаза жгли ненавистью. Он заявил, что она королевская собачонка и отвратительная лгунья, а затем слово в слово передал ей все, что было сказано между ней и королем. Мадам де Монтеспан начала отступать, а он, зажав ее в угол, обрушил на нее самые бранные слова и угрозы…» После этого ошеломленные король и его фаворитка посчитали, что сам дьявол проинформировал Лозена об их тайнах. Но Лозен еще не окончательно расквитался с ними!

На следующий день он явился к Людовику XIV и потребовал от него обещанного назначения. Однако король ответил отказом. Тогда Лозен, достав шпагу, сломал ее, крича, что никогда в жизни не будет служить верой и правдой человеку, не держащему своего слова. «И тут, – пишет Сен-Симон, – наступил, пожалуй, один из самых красивых моментов жизни короля: разгневанный, он резко повернулся, открыл окно, выбросил на улицу свою трость, сказав, что не может своими руками убить дворянина. Развернулся и вышел». А через несколько часов зарвавшийся наглец уже находился в Бастилии.

Лозен провел там всего лишь несколько месяцев, а по выходе опять попал к королю в фавориты: тот назначил его капитаном личной охраны. В 1668 году Лозен стал генерал-капитаном драгунов, а в 1670 году – генерал-лейтенантом, командующим Военного дома короля[140].

К несчастью, его амбиции были беспредельны: теперь Лозен уже мечтал стать кузеном короля и самым богатым человеком Франции. Известно также, что это ему практически удалось, но тут в дело вмешалась мадам де Монтеспан, приходившая в ярость от одной только мысли о том огромном состоянии, которое будет принадлежать ее заклятому врагу. Ведь она сама рассчитывала за счет своих узаконенных внебрачных связей унаследовать его! И она вновь вынудила короля в последний момент изменить отношение к Лозену, несмотря на слезы и мольбы Мадемуазель.

В полном бешенстве Лозен заявился «отблагодарить» фаворитку. Состоялась ужасная сцена со множеством оскорблений в адрес мадам, самым мягким из которых было «негодная б…». Столь бурные разбирательства привели в восторг папского нунция Франческо Нерли, о чем он написал папе Клименту X в письме, которое явно повеселило Его Святейшество, не привыкшего к подобным историям. Через сорок восемь часов Лозена арестовали, бросили в Бастилию, а затем без суда и под присмотром сотни мушкетеров (руководил ими месье д'Артаньян!), составивших поистине королевский эскорт, несостоявшийся кузен Людовика XIV был отправлен в крепость Пинероль, что в Пьемонте.

Пинероль представлял собой небольшой городок неподалеку от Турина, расположенный на холме в Альпах. Он был как будто придавлен великолепной массивной красной крепостью с бастионами и высоким донжоном, придававшей этому уголку вид орлиного гнезда.

Хозяином этого приятного местечка был образцовый тюремщик Бенинь д'Овернь, сеньор де Сен-Марс, человек, про которого можно было сказать, что он всю жизнь провел в тюрьме, так как его имя было связано с множеством историй, самой знаменитой из которых стала небезызвестная вам история Железной Маски. Он встретил Лозена на пороге замка со всеми почестями, соответствовавшими его воинскому званию, и убедил пленника в том, что он найдет здесь соответствующую заботу со стороны персонала.

– Знаю, месье, – со вздохом ответил заключенный. – Если честно, когда сообщили, что меня отправляют в Пинероль, я не нашел в этом ничего хорошего. Жить здесь так же противно, как съесть незрелую грушу! Но лично к вам я испытываю полное уважение…

Ах! Как галантно можно говорить! Однако беднягу Лозена сначала содержали в одиночной камере за невероятной толщей стен, исключавшей любую попытку бегства. Наш пленник наделал шума больше, чем кто-либо другой из заключенных (а там содержался и суперинтендант Фуке), и даже несколько раз пытался бежать! Первый раз – через пол своей камеры, где он развел костер и чуть было не сгорел заживо. Во второй раз он проделал дыру на том же месте и попал в галерею, ведущую во внутренний дворик, прямо к ногам собирающей хворост служанки. Третья попытка привела его через дыру в камине к Фуке, спальня которого находилась как раз над камерой нашего героя. И тот обрушил на невольного гостя, которого принял за местного сумасшедшего, целый поток возмущений и ругательств.

А тем временем в Париже Мадемуазель, проливая слезы, делала все возможное, чтобы добиться королевской благосклонности. Напрасно. Лозену пришлось провести в Пинероле десять бесконечных лет. Лишь благодаря соглашению между Мадемуазель и королем, обещавшим осыпать милостями молодого герцога Мэнского, сына мадам де Монтеспан, Лозена удалось вызволить из тюрьмы. Тогда Мадемуазель пришлось согласиться – она отдала внебрачному ребенку короля свое владение Домб, на которое она оставила себе лишь узуфрукт[141] до собственной смерти. Но ей довелось встретиться с Лозеном лишь в 1682 году.

В тот же год Лозен впервые за много лет вернулся в отцовский дом под благовидным предлогом: хочет уговорить мать отказаться от реформаторской религии. И он приказал построить у себя большой дом под куполом, соединяющий средневековое здание со строением эпохи Ренессанса… Но через какое-то время его стали одолевать воспоминания, и он уехал, заявив, что скучает и не любит деревенское уединение.

Он вновь повстречался с Мадемуазель и вскоре заключил с ней тайный брак. Невесте в то время было 53 года, а жениху – 49, и к этому моменту он уже утратил свой прежний соблазнительный внешний вид. Тем не менее новобрачный по-прежнему волочился за всеми юбками, и супружеская жизнь стала сущим адом для ранимой принцессы. В конце концов брак распался, и они стали жить раздельно.

Тем временем Лозен нашел средство хотя бы отчасти вернуть себе королевскую благосклонность. В 1688 году разгорелась революция, имевшая целью отстранить Стюартов от власти. Так Лозен оказался в Англии, откуда доставил во Францию короля Якова II, его жену и принца Уэльского, и за это он получил Орден Подвязки, а Людовик XIV пожаловал ему герцогский титул.

Мадемуазель оставила этот мир в 1693 году, и Лозен долгое время носил траур, а через два года женился вторично на пятнадцатилетней дочери маршала-герцога де Лоржа, мадемуазель де Кентен. Жениху к тому времени исполнилось 63 года. Девушка согласилась на этот странный брак в надежде, что скоро овдовеет и в наследство получит богатство и титул герцогини. Однако ей пришлось выносить своего мужа еще 28 лет! Какая ирония!

В 1722 году Людовик XV, следуя по дороге в Ля Мюетт, обратил внимание в Булонском лесу на полуодетого старика, с трудом залезающего на лошадь. Это был Лозен, известный своим соседям как «человек, имевший сотню мимолетных увлечений и удивлявший окружающих своей ловкостью, закрытостью и добропорядочностью…». В тот момент ему было девяносто лет…

После его смерти красивый древний замок перешел к его наследникам Биронам, но те не придавали этому большого значения и никогда там не жили. После смерти на эшафоте последнего герцога де Лозена его наследники продали владение Жану-Николя Беке-Бопре, а тот разрушил донжон и оставил лишь фортификационные укрепления. К счастью, в 1837 году месье Огюст Шаррье предпринял ремонт здания. Но, не успев завершить все работы, умер. И только новый владелец, граф де Фольши де Латтр, смог придать замку тот его вид, которым мы можем любоваться и по сей день.

Еще совсем недавно Лозен собирались продать, но в дело вмешались муниципалитет и жители, которые потребовали, чтобы это бесценное национальное достояние не попало в недостойные руки. И, похоже, их услышали, ибо в 1990 году замок купил Пьер Барон. С тех пор замок зажил новой счастливой жизнью: его реставрируют с любовью и рвением талантливая команда архитекторов и художников.

Ля Басти д'Юрфэ (La Bastie d'Urfé) Роман «Астре» и та, которая на него вдохновила…

Что за прелесть этот замок! И какую грацию придает ему двойная лоджия в итальянском стиле, идеально дополняющая его правое крыло! Воистину одно из самых красивых сооружений эпохи Возрождения не только в районе Форез, но и во всей Франции! Окружающая его местность также очень живописна, а берега Линьона достойны того, чтобы их воспели в песнях и легендах. Что и не замедлил сделать самый знаменитый из всех владельцев замка Оноре д'Юрфэ – шпагу рыцаря Мальтийского ордена он ради любви поменял на перо.

Из-под этого-то пера и вышел «Астре», настоящий бестселлер XVII века и, вероятно, самый большой из всех когда-либо написанных романов. Пять томов, по тысяче страниц каждый – и все это чтобы воспеть любовь пастуха Селадона к пастушке Астре, которая своим презрением довела несчастного пастуха до отчаяния, и он бросился в воды Линьона[142]. Милый его сердцу Линьон, населенный любезными нимфами, помог разочаровавшемуся; ему пришлось пережить тысячу приключений, и он все же увидел, как пламя любви в конце концов зажглось в груди коварной Астре…

Подобный сюжет может показаться недостаточно увлекательным с точки зрения читателя XX столетия. Однако следует отметить, что этот роман в свое время стал настоящей революцией. Общество высоко оценило сентиментальную изысканность сказочной Карты Любви, особой части романа, посвященной подвигам главного героя, анализу внутреннего мира персонажей. Искусный «утонченный слог» вызвал восторг у любителей красивого письма. Достоинства романа широко обсуждались, что стало прекрасной рекомендацией и для резиденции автора – особняка Рамбуйе. У романа появились многочисленные ценители, последователи и подражатели: например, мадемуазель де Скюдери. Не говоря уже о бесчисленном количестве «пасторалей», которые потом процветали во французской литературе вплоть до пушечного выстрела Революции.

Но вернемся к нашему автору и его семье. Говорили, что основатели его рода были выходцами из Швабии и что род его носил имя Вульфе до тех пор, пока примерно в 1130 году его предки не обосновались в Форезе и не поменяли свое имя на французский манер на д'Юльфе, которое в XV веке превратилось в д'Юрфэ.

Хотя в то время на берегах Линьона уже стояла принадлежавшая им небольшая усадьба, семья жила в мрачной крепости, высившейся на холме в нескольких километрах от нее. От первой крепости остались две полуразрушенные башни, странная форма которых дала им название «Рога д'Юрфэ»…

Этот замок, казалось, специально был сделан, чтобы стать пристанищем дьявола, столь много разных ужасных легенд и привидений бродило в его старых стенах. Сначала это была дама Германтруда, которая, произведя на свет «сразу двенадцать детей», испугалась, что такое изобилие может навести законного супруга на подозрение в измене. А посему она решила оставить в живых только старшего сына, остальные же были утоплены в реке, словно слепые котята.

Другое убийство произошло в 1418 году. Слуги Жана д'Юрфэ проведали, что он хранит в замке горы золотых монет, отложенных на покупку земли, и решили завладеть ими. Они убили своего хозяина, а заодно его жену и детей, которые находились в замке. Только двоим из семейства удалось избежать кровавой расправы: старшему, ибо он в тот момент находился в Париже, и самому младшему, ибо это был мирный и улыбающийся младенец. Окровавленные кинжалы сами застыли над его колыбелью. Одни намеревались идти до конца, опасаясь его будущей мести, другие же, обезоруженные очарованием ребенка, отступили, добавив, что все равно остается еще и старший сын. Тогда кто-то предложил сделать следующее: показать ребенку яблоко и золотую монету. Если он выберет яблоко, это будет означать, что он вырастет добрым и благоразумным, а вот если он выберет золотой… К счастью для себя, малыш положил свою ручку на яблоко, и тем самым жизнь его была спасена.

Но ни у него, ни у его брата не оказалось желания жить в этом залитом кровью замке (казалось, что его стены еще хранят следы бойни), и они приняли решение обосноваться в Ля Басти, маленькой усадьбе на берегу Линьона, где семейству и предстояло восстановиться.

К 1535 году Клод д'Юрфэ преобразовал маленький замок, украсил его пилястрами и узорчатыми колоннами, воздвиг двойную галерею, а на первом этаже соорудил любопытный «зал свежести» в форме грота, пол и люки которого были усыпаны разноцветными камнями и ракушками – уникальный проект для Франции XVI века.

Надо сказать, что Клод д'Юрфэ был очень знатным сеньором, дипломатом, и его несколько раз избирали на пост посла в Италии, главным образом при папах Павле III и Юлии II. После возвращения король Генрих II назначил его воспитателем дофина и прочих своих детей. Автору романа «Астре» этот человек приходился дедушкой.

Оноре д'Юрфэ родился в 1567 году в Марселе, куда его мать, Рене де Савой-Танд, приехала с визитом к своему брату Оноре Савойскому, губернатору Прованса. Юноша стал кадетом и должен был так или иначе служить церкви – учиться он должен был на Мальте, где изучали одновременно богословские науки и военное дело. Но он там лишь числился. После нескольких лет прилежной учебы в коллеже Турнона юный Оноре какое-то время сражался в рядах Лиги, а затем вернулся в фамильный замок, в котором жил его старший брат Анн.

Анн д'Юрфэ был поэтом. Во время путешествия в Италию, в 1577 году, он написал длинную поэму «Диана», посвященную красавице Диане де Шаторморан, которая и стала потом его женой, несмотря на свой юный возраст: ей было всего тринадцать лет…

Диана была божественно красива! Высокая блондинка, скрытная и надменная, она относилась к своему супругу сдержанно, с показной учтивостью. И тому имелась причина: она никогда не была ему женой в физическом смысле этого слова, так как бедный поэт был неспособен выполнять свой супружеский долг. По крайней мере, со своей законной супругой. Может быть, оттого, что он преклонялся перед непорочным великолепием, был скован безупречной внешностью этой женщины, а может быть, существовала и другая, более прозаичная причина.

Оноре с первого взгляда влюбился в нее, и его любовь, похоже, очень быстро была встречена благосклонно. Между двумя молодыми людьми вспыхнула настоящая страсть, которую они не позаботились скрывать. Будучи решительной натурой, Диана желала выйти замуж за любимого человека, и в 1599 году она попросила дать ей развод, а Оноре в это время поспешил порвать все свои отношения с Мальтийским орденом. И вот 15 февраля 1600 года двое влюбленных соединились наконец узами брака. Что же касается Анна д'Юрфэ, то он, уязвленный и отчаявшийся, уединился от всего света и целиком посвятил свою жизнь религии.

Совершенно счастливый Оноре начал писать свой огромный роман, который он задумал как настоящий памятник славы и красоты своей возлюбленной. Но очень скоро ему пришлось из собственного опыта узнать, что любовь и брак – это разные вещи. Слишком воспетая, слишком восхваляемая и обожаемая, красавица Диана после свадьбы стала просто невыносимой. Спесивая, ворчливая и ревнивая, она желала подражать богине Диане, с которой ее так часто сравнивали. И она увлеклась охотой неистово и неудержимо: все время проводя в седле и в компании собак, свора которых следовала за ней повсюду, даже в ее покоях. Эта картина, вероятно, была превосходна, но конные упражнения оказались вредны детям, которых она регулярно рожала недоношенными и которые также регулярно умирали, едва успев издать первый крик. Мечта восторженного Оноре стала его проклятием: в Диане воплотился образ блистательной Астре, героини его романа. Он жил со своей Астре, но в реальной действительности молодая женщина, с которой он делил постель, все дальше и дальше отдалялась от своего прототипа.

Наконец поэт принял трудное решение – покинуть свою жену. Сказано – сделано. Он много путешествовал и в конце концов остался в обществе письменного прибора, своего секретаря Баро и своих мечтаний в маленьком савойском замке, перешедшем к нему по наследству от матери и расположенном недалеко от Вирьё. Откликнувшись на призывы Людовика XIII и герцога Савойского к военным действиям, он «поднял полк и ушел на войну», но, тяжело заболев, умер по дороге в Вильфранш-сюр-Мер, диктуя парафраз в прозе из «Стабат-Матер…»[143].

В 1724 году жизнь дома д'Юрфэ угасла вместе с последним его владельцем, маркизом, который в основном жил в Версале, пока не получил пост губернатора Лимузена. После себя он оставил огромное состояние. Но его жена нашла довольно странное применение этому наследству.

Урожденная Жанна де Понкарре, эта мадам д'Юрфэ, которую Казотт прозвал «родовым старшиной Медеи» из-за ее неумеренной страсти к оккультным наукам, устроила в своем особняке на набережной Театэн (нынешняя набережная Вольтера) настоящую алхимическую лабораторию. Там она занималась созданием философского камня и эликсира бессмертия. Впрочем, главным ее желанием было стать мужчиной, так как она считала, что «вся сила исходит от мужчин, высших существ на этом свете, а женщина же является всего лишь его маленькой частичкой».

Обуреваемая подобными мыслями, эта уже довольно зрелая и богатая особа имела в своем распоряжении все, что только могло приманить какого-либо проходимца. И вот у герцога де Шуазеля она познакомилась с Казановой, который потом написал в своих «Мемуарах»:

«Если бы я мог рассеять ее заблуждения, я бы обязательно это сделал, но с первого же дня я пришел к выводу, что эта женщина просто одержима. И мне не оставалось ничего другого, как усилить ее болезнь и воспользоваться этим».

Можно ли высказаться более откровенно и более цинично?! С помощью неких второстепенных лиц авантюрист уверял свою жертву, что она может возродиться в оболочке своего собственного будущего ребенка. Потом последовало несколько безумных сцен, в ходе которых разочарованная мадам д'Юрфэ становилась меланхоличной и обращалась к духу Оноре д'Юрфэ, которому она писала бесчисленные письма, чтобы упросить его «осчастливить ее своими советами и не допустить того, чтобы его достойная наследница была одурачена, принимая черное за белое…».

К несчастью, она ни разу не появилась в Ля Басти, заброшенном после распродажи чудесной библиотеки. В бесценное собрание ее книг кроме всего прочего входила единственная редакция допроса Жанны д'Арк на французском языке плюс четыре тысячи шестьсот томов раритетных книг. Замок находился в почти полностью разрушенном состоянии, пока его в 1909 году не купила «Диана» – историко-археологическое общество Фореза.

С тех пор замок был приведен в порядок, обставлен мебелью, а его прекрасные сады возрождены. Теперь здесь не хватает лишь пастуха Селадона и его восхитительной Астре…

Марш (Les Marches) «Сабинянка»

Огромная картина Луи Давида «Похищение сабинянок»[145] знакома всем любителям живописи. Но далеко не все знают, кто такая эта восхитительная женщина с ниспадающими на плечи темными волосами в красной тунике, едва прикрывающей роскошное женское тело; кажется, что она хочет оградить, заключить в свои объятия трех играющих малышей, не понимающих того, что происходит вокруг. Эта женщина списана с одной дамы, а именно – Адель де Белльгард, дочери маркиза де Белльгарда и жены графа де Белльгарда. Она была хозяйкой изысканного замка Марш, расположенного в уютном месте с видом на Альпы и знаменитого радушным приемом, который был оказан Генриху IV в период с 16 по 18 августа 1600 года, а также тем, что в нем имелся один из самых блестящих залов для праздников, какие только можно было себе представить.

Самая древняя его часть восходит к 1342 году, когда граф Амадей V Савойский задумал его строительство. Но уже в XVIII веке замок был перестроен, и именно с этого времени к нему пришла заслуженная слава: бальный зал на итальянский манер высотой в десять метров, украшенный фресками-обманками, создающими еще больший оптический объем, а на высоте пяти метров по всему периметру окаймленный балконом. Зал этот действительно был удивительно изящным и предназначался для приема самых разных гостей. А теперь вернемся к нашей «Сабинянке», то есть к Адель де Белльгард.

В шестнадцать лет ее выдали замуж за ее кузена, полковника Франсуа де Белльгарда, начальника гарнизона Шамбери. Без сомнения, это был брак по расчету, призванный сохранить и приумножить семейное состояние, так как у отца Адели, маркиза де Марша, не было сыновей. Зато у него была еще одна дочь, Аврора, белокурая девушка – не такая миловидная, как сестра, но тоже достаточно симпатичная. Адель и Аврору связывали очень нежные отношения, которые ничто не омрачит и которые будут соединять их всю жизнь.

Когда наступила революция, в Савойю вошли французские войска. В 1790 году умер их отец, и его зять увез всю семью в Пьемонт. К тому времени к членам семьи прибавилось два ребенка, подаренных мужу Аделью: мальчик и девочка… Но в 1792 году Адели надоел «дух изгнания», и она, боясь, как бы ее имущество не конфисковали, решила вернуться в Марш. Естественно, сестра Аврора последовала за ней и, оставив детей на попечение отца, обе женщины 1 декабря 1792 года возвратились в Шамбери.

Когда они вернулись, новые власти принялись расспрашивать Адель о муже, и она заявила, что не знает, где он находится. Кроме того, его судьба ее и не интересовала, так как они разошлись во взглядах: она теперь всячески поддерживала революцию. Конечно же, после такого заявления мадам де Белльгард получила обратно и свой замок Марш, и свой особняк на улице Круа-д'Ор.

И, что удивительно, она была абсолютно искренна. Все нововведения, суматоха, царившая вокруг, красивые слова «Свобода» и «Братство», слышавшиеся отовсюду, притягивали и ее, и Аврору, мыслившую в том же ключе, что и сестра. Но еще больший энтузиазм испытали они в день приезда в Шамбери комиссаров, представлявших Конвент. Во главе делегации находились элегантный Эро де Сешель, один из самых обольстительных представителей нового режима, а также его друг Филибер Симон, бывший священник, лишенный сана, уроженец Савойи.

Генеральный адвокат Парижского парламента, протеже королевы Марии-Антуанетты и маршала де Контада, чьим незаконным сыном он, как говорят, являлся, Жан-Мари Эро де Сешель оказался одним из первых, кто во время штурма Бастилии сумел правильно выбрать себе позицию. С этого времени началось его восхождение по иерархической лестнице революции, пока наконец ему не поручили организовать департамент Монблан. Что же касается его любовных похождений, то им вообще не было счета.

Между ним и Аделью, а также между Авророй и Симоном возникла любовь с первого взгляда (младшей сестре после этого дали прозвище «Симонетта»). Но, надо признать, общественное мнение в Шамбери без особого восторга встретило зарождение этих чувств.

Две влюбленные пары явно заигрались, с азартом организовывая в сложное революционное время в особняке на улице Круа-д'Ор и в замке Марш многочисленные празднества якобинцев. Там давали ужины и балы, а в прекрасном зале, куда раньше приходили в платьях с фижмами и в напомаженных париках, теперь проходили пирушки. Боги и богини, украшавшие зал, вынуждены были признать, что за совсем короткое время люди очень сильно изменились! И точно, Адель и Аврора теперь «щеголяли трехцветными поясами с кокардой на груди, они были в карманьолах[146], на головах – красные чепчики, а на ногах – сабо…».

Отношения между Аделью и Эро шокировали своей чувственностью и страстностью тех, кто не знал жизненного кредо молодого человека:

– Я спешу жить. Когда у меня отнимут жизнь, они будут считать, что убили тридцатилетнего мужчину. Я же к тому моменту буду уже восьмидесятилетним стариком, так как хочу, чтобы один мой день мог бы заменить десяток лет.

Он искренне любил Адель, отвечавшую ему взаимностью, и, возвращаясь в Париж, взял с собой и свою подругу, а потом и Симон с Авророй также приехали в столицу.

В Париже Эро де Сешель жил в очень красивом доме на старинной улице Басс-дю-Рампар. Настоящий дворец, достойный красоты любовницы своего хозяина! А он, бесспорно, был человеком, обладающим незаурядным вкусом: коллекционировал книги и всякие прелестные вещички. Обе сестры с радостью поселились у него. Адель и Аврора вели бурную жизнь жен знаменитых ораторов: они приходили в Конвент, чтобы поаплодировать возлюбленному Адели во время его выступлений, им так приятно было слышать этот уверенный голос и видеть, как все неистово кричат: «Да здравствует Нация!» Они даже однажды заявили, что «казни – самое интересное из всего, что известно людям…»

Адель воспользовалась сложившимися обстоятельствами, чтобы отделаться от своего супруга, в то время сражавшегося в рядах сардинской армии. Так как он все еще оставался в эмигрантских списках, 7 октября 1793 года она смогла получить развод.

Через три дня Адель пошла приветствовать Эро, возглавлявшего праздник Природы на том самом месте, где раньше находилась Бастилия. Среди друзей Эро был художник Давид. Он удивил Адель тем, что построил монументальную статую женщины, из грудей которой лилась вода. Увы, все слишком быстро меняется в этом мире!.. В конце зимы Эро де Сешель и его друг Симон были арестованы. Их обвинили в том, что по просьбе своих любовниц они освободили всех аристократов, но главное – в том, что они были друзьями Дантона и Камиля Демулена. 5 апреля 1794 года Эро вместе с остальными отправился на смерть. Его должны были казнить первым… За миг до казни с высоты эшафота его глаза все искали в толпе одно лицо, одну руку… И вот на его губах промелькнула улыбка: она здесь…

Через десять дней арестовали Адель и Аврору, и их отправили в Сен-Лазар, но падение Робеспьера спасло им жизнь, и они укрылись у Эме де Куаньи, с которой познакомились в тюрьме.

Именно у нее Адель повстречала певца Гара, готового на все, чтобы ее утешить. И он до такой степени усердствовал в этом своем желании, что на свет довольно быстро появилось двое детей: девочка осталась с певцом, а Аврора, бог знает почему, усыновила мальчика. Адель и Аврора были по-прежнему неразлучны.

И в этот момент объявился муж. Полковник де Белльгард, ставший теперь австрийским генералом и камергером императора, согласился на развод, оглашенный в 1793 году, но при условии, что Адель завещает их общим детям замок Марш, которым, однако, она могла распоряжаться до самой смерти. Сестры предпочли поселиться в Шамбери, где они вместе и воспитывали маленького Луи.

Понемногу они образумились. В 1814 году они уже были убежденными роялистками. За эти годы изменилось и их поведение, и их репутация.

Ламартин, навестивший их в 1815 году, оставил такое воспоминание: «Они были еще очень красивы, хотя сильно отличались друг от друга. Старшая внешне похожа на Юдифь: высокая, сильная, темноволосая и увлекающаяся – настоящий портрет искренней революционерки. Младшая – тоже высокая и элегантная, но белокурая, утонченная и нежная. Средневековый образец меланхолии».

Первой умерла Адель. Она скончалась 7 января 1830 года в доме своего сына на улице Вольтера в Париже. Луи, ребенок Гара, последовал за ней через семь лет. Оставшись одна, Аврора обратилась к религии и стала «канониссой известного королевского прихода Святой Анны в Мюнхене».

После смерти Адели Фредерик-Пьер де Белльгард, окончательно став австрийским подданным, продал замок Марш графу Коста де Борегару. И в конечном итоге этот замок, повидавший на своем веку столько революционных праздников, обратился за помощью к Господу: в 1882 году владение перешло к канонику Коста де Борегару, который вместе с сестрой, монахиней из Сен-Винсен-де-Поля разместил там приют для девочек-сирот.

С 1972 года замок стал домом для престарелых.

Миньярд (La Mignarde) Капризы Полины

Его и замком-то назвать нельзя! Скорее это просто небольшая усадьба, какие во множестве строят для себя щедрые откупщики, финансисты и князья. Этот дом золотисто-медового цвета утопает в дивном душистом саду, какие можно встретить, пожалуй, только в Провансе…

Неизвестно, когда он был построен, но, скорее всего, – во второй половине XVII века. Неизвестно и кем он был построен. Первого владельца, чье имя сохранила история, звали Габриэль Миньяр. И он не имел ничего общего с известным живописцем! Этот Миньяр был художником особого рода, а именно «кондитером монсеньора герцога де Виллара, губернатора Прованса». Кондитер был очень талантлив, ибо у его сына по имени Совёр[147] нашлись средства превратить некогда простой, хоть и очень милый деревенский дом в жилище, которым до сих пор еще можно любоваться, путешествуя возле Экс-ан-Прованса. Совёр Миньяр провел каналы для воды, увеличил парк и стал инициатором серьезных преобразований, в которых, видимо, принял участие великий архитектор Клод-Николя Леду.

Увы, строительство затянулось слишком надолго, и Совёр разорился. Он был вынужден продать дом некоему господину с заурядным именем Секон[148], который оказался человеком смелым, ибо в 1790 году он решился приютить в своем доме контрреволюционера Паскали. Последний покинул Ля Миньярд, отправившись сначала в тюрьму, а потом и на эшафот.

В 1804 году Ля Миньярд купил Жан-Батист Рэ, главный комиссар императорской армии. Особняк послужил прибежищем для любовных похождений Полины Бонапарт, принцессы Боргезе, и Огюста де Форбена. А также он стал местом, где произошла одна из редчайших вспышек гнева ловко обманутого мужа – супруга Полины принца Камилло Боргезе.

Это приключение началось летом 1807 года. Принцесса Полина, красивейшая женщина своего времени, провела тяжелую зиму в Риме, во дворце своего супруга, в течение которой у ее изголовья сменяли друг друга грипп и не менее губительная скука. Когда же вернулись солнечные дни, она сначала решила вернуться во Францию, а потом – посетить модные в то время лечебные воды Пломбьера. Там она поселилась с мадам де Барраль, своей любимой фрейлиной.

Однажды после полудня обе дамы прогуливались в парке неподалеку от термических бассейнов. К ним подошел красивый и элегантный молодой человек лет примерно тридцати и, элегантно поклонившись, вежливо попросил позволения поприветствовать Ее Императорское Высочество, уточнив, что уже имел честь быть представленным ей предыдущей зимой. Его имя было Огюст де Форбен, и он принадлежал к старому дворянству Прованса. Он был рыцарем Мальтийского ордена, но к тому же еще и поэтом, живописцем, романистом и архитектором. Он обладал такими прекрасными манерами, что Полина удивилась, как это она смогла не заметить такого молодого человека при своем дворе в столь отвратительную римскую зиму.

А причина такого странного ослепления была проста: тогда ее глаза были устремлены на родственника, князя Альдобрандини. Однако теперь Форбен произвел на принцессу такое сильное впечатление, что она решила немедленно сделать его своим камергером. Мадам де Барраль была немало удивлена и заметила вслух, что Полина недостаточно хорошо его знает, но та ответила со свойственной только ей логикой:

– Он поэт, и у него самые красивые ноги на свете!

Впрочем, мадам де Барраль не настаивала. И он прошел почти публичное посвящение в Париже, где узнал, что камергеры принцессы Боргезе имеют лишь две обязанности: они или дежурят у комнаты принцессы или же остаются в ней… Приглашенный на следующий день для представления Его Высочеству, Форбен застал в зале лишь двух-трех человек, окружавших Полину. Та была тепло укутана в широкую муслиновую тунику, которая ничуть не скрывала ее прелестей.

Немного потрясенному Форбену не дали времени опомниться. Гигантский негр в алых одеждах появился на пороге. Это был Поль, любимый слуга Полины, и он пришел для банной процедуры… Принцесса встала, грациозно сбросила легкий муслин, представ перед глазами растерянного камергера в костюме Евы, а потом позволила Полю унести себя в ванную, находившуюся в соседней комнате.

Через полчаса она вновь появилась, закутанная в муслин, легла на шезлонг и тут же объявила, что ей холодно, глядя при этом в упор на одну из дам – на мадам де Шамбодуан. Та тотчас же расстегнула корсаж, обнажив груди, и легла на ковер возле принцессы. Полина возложила свои красивые ступни на пышный бюст придворной дамы, а потом с любезной улыбкой объяснила Форбену, что она приобрела эту приятную привычку на острове Сан-Доминго. Она добавила, что это восхитительное средство от холода, чему ее гость охотно поверил.

Потом последовал сеанс педикюра, в течение которого молодому человеку открылся очень необычный вид… на ножки принцессы и который закончился беседой о том, что лето в этом году, оказывается, было исключительно жарким! За милой болтовней последовало приглашение отужинать вечером на вилле.

Огюст де Форбен был слишком хорошо воспитан, чтобы хвастаться тем, что произошло в тот вечер, однако когда мадам де Барраль вошла в комнату своей госпожи, она без малейшего удивления обнаружила на ее кровати юного провансальца. Из этого она сделала вывод, что новый камергер уже вступил в свою должность.

Это была страстная и пылкая любовь. Форбен скоро понял, что потерял голову. Полина, верная своим привычкам, влюбилась без памяти в своего «прекрасного Огюста». А в связи с тем, что она находила такое же удовольствие в выставлении напоказ своих любовников, как и в соблазнении новых камергеров, эта любовь ни для кого не стала тайной. Там, где Полина – никаких широкополых шляп, манто под цвет серых стен или потайных дверей! Солнце, полдень, и побольше народа вокруг! Она бы занималась любовью и в магазине, и на площади, если бы это было позволительно для Императорского Высочества.

Тем не менее солнце Пломбера показалось ей бледноватым. Чтобы добавить отношениям огня, ей нужен был юг. И Форбен со всех ног устремился в Экс с целью подыскать убежище для их нежной любви. И он нашел Ля Миньярд, который и снял у Жана-Батиста Рэ… весьма дешево. «Теперь о ста тысячах франков говорят как о десяти, я же хотела бы по возможности уменьшить расходы – настолько, насколько позволяют приличия и здравый рассудок», – писала ему Полина. Ибо она не любила тратить деньги ни на что, кроме своих туалетов и украшений.

И вот принцесса на пять недель переехала в Ля Миньярд с Огюстом де Форбеном. Это место ей приглянулось, так как там у нее была прекрасная возможность посещать воды Греу[149]. Но если Форбен вообразил, что сможет наконец в тишине предаваться любовным утехам, то его надежды оказались напрасными: принцесса давала балы, устраивала публичные празднества, всевозможные торжества, куда она созывала чуть ли не всю округу. И сладкое блаженство камергера улетучилось, как утренний туман под яркими лучами солнца. Не говоря уж о любовном пыле!

Апогей наступил с приездом мужа: дорогой Камилло Боргезе, милый мальчик, великий рыцарь перед лицом Всевышнего, о котором генерал Тьебо однажды сказал: «Принадлежать принцу Боргезе – значит не принадлежать никому». Как бы то ни было, теперь он был здесь, и несчастный любовник удалился из спальни Полины в свою мансарду под самой крышей.

Но как-то раз после ужина, устроенного, вопреки обыкновению, в шесть, Полина, встав из-за стола, объявила, что утомилась. А потом она взяла Форбена за руку, чтобы покинуть комнату вместе с ним. Камилло удивился. Как, она уже покидает их? Боже мой, да. Полина чувствовала себя разбитой, и ей необходимо было уснуть. Камилло, который по наивности своей надеялся на чашечку кофе в милой компании, принялся возражать: пусть она идет спать, если чувствует себя усталой, но пусть хоть оставит Форбена, зачем он ей нужен!

– Как это – зачем нужен? – вскричала Полина. – Но, друг мой, я не могу обойтись без него ни днем, ни… ночью!

И она вышла своей грациозной и величественной императорской походкой, в полной тишине, нарушаемой лишь звоном севрского фарфора, который Боргезе очень демократично расколотил о стенку столовой.

То, что происходило той ночью, ни префект Тибодо, ни генерал Червони, присутствовавшие на ужине, вряд ли когда-то смогли забыть. Они провели ту ночь в обществе человека, взвинченного сверх всякой меры. А к шести часам утра мертвецки пьяный Боргезе бормотал проклятья под закрытыми ставнями жены.

– Dio mio! Если бы эта бабеха не была сестрой императора, я бы расписал ее так, что она бы запомнила надолго!

Он потребовал своих лошадей и навсегда покинул негостеприимный Ля Миньярд, оставив Полину спящей, а Форбена, который так и не сомкнул глаз, в душевных терзаниях. Пугливый любовник вскоре попросил об отставке: не потому, что его любовь угасла, а потому, что Полине вздумалось брать уроки пения у дирижера Феликса Бьянжини, и она, конечно же, не могла это делать нигде, кроме как в своей комнате.

Покидая Ля Миньярд, Полина решила сделать подарок его владельцам. Вначале ей пришло на ум подарить им кашемировую шаль, но, прикинув, что это может повлечь слишком большие расходы, она остановилась на том, чтобы осчастливить их своим гипсовым бюстом!

В 1858 году замок перешел к месье Риго, первому президенту апелляционного суда Экса, депутату и мэру города во времена Второй империи. Замок до сих пор принадлежит его почтенной семье.

Это владение можно посетить только с гидом из Туристического бюро Экс-ан-Прованса.

Мирабо (Mirabeau) Невозможная парочка…

Замок Мирабо, прочно закрепившийся на горном массиве над долиной Дюранса, не лишен ни изящества, ни шарма. Его четыре круглые башни свидетельствуют о древнем происхождении, но в нем нет мрачности. Светлый дом с элегантными окнами в стиле эпохи Возрождения словно говорит о том, что жить здесь очень даже приятно. «В воздухе ощущается запах всех растений, произрастающих на такой бедной почве, – пишет Морис Баррес[150], купивший замок в начале XX века. – Свежий аромат лилий соединяется с теплым запахом сосен… Я бросаю взгляд на знакомые мне предметы, оживленные падающим на них светом: старые башни, сводчатые ворота, увитые плющом, смешанным с виноградом и акацией…»

Короче говоря, здесь очень даже возможно жить счастливо! Создается впечатление, что своим мирным уделом семейство Рикети обязано, прежде всего, чарующему сосновому аромату. В 1568 году некий Жан, бывший первым консулом в Марселе, купил это владение и право называться Рикети де Мирабо… Замок был загородной резиденцией, куда приезжали, чтобы отдохнуть от жизни, бурлившей в фамильном особняке в Марселе. Обитатели замка, помимо всего прочего, обладали еще и вкусом, обожали роскошь и были склонны посорить деньгами. Эта последняя родовая черта древней флорентийской семьи с наибольшей силой проявилась в том ее члене, который, собственно, и увековечил ее в Истории… Но как же все это было тяжело!..

В семидесятых годах XVIII века в замке постоянно проживал один из славных представителей этого флорентийского семейства: Жан-Эльзеар, бальи Мирабо, бывший губернатор Гваделупы, награжденный большим крестом Мальтийского ордена, генерал галерного флота. Иными словами, привлекательный старый холостяк, которого его старший брат, маркиз Виктор, «повысил», сделав сеньором фамильного замка, причем по той простой причине, что сам он так никогда в замке не побывал.

Этот маркиз Виктор – тоже весьма необычный герой! Верой и правдой долгое время прослужив королю, он начал писать и, никто не знает почему, обратился к экономике, а также к природе (physis) и власти (kratos), о которых так любили рассуждать древние греки. Единственной причиной, по которой он никогда не показывался в Мирабо, были слишком тяжелые воспоминания о супружеской жизни с весьма красивой, но легкомысленной Женевьевой де Вассан. Против этой особы он возбудил громкий судебный процесс, продлившийся добрых двадцать лет. Маркиз Виктор предпочитал жить либо в Париже, либо в своем небольшом замке Биньон, что в Луаре. Тем не менее это вовсе не означало, что судьба фамильного замка его совсем не интересовала, ибо он осуждал нововведения младшего брата.

В 1774 году любезный бальи принял в старом замке одну молодую пару, находившуюся в крайне трудном финансовом положении: графа Габриэля-Оноре Рикети де Мирабо, своего племянника, и его молодую жену, урожденную Эмилию де Маринян, а также их недавно родившегося ребенка…

Габриэль-Оноре, будущий трибун – это именно тот, кого История назовет потом просто Мирабо. Но в тот момент это была просто двадцатипятилетняя копия своего отца, исполненная жестокости, упрямства и буйства, приводившая в замешательство даже маркиза Виктора. Действительно, они оба ненавидели друг друга, и если Габриэль-Оноре склонялся к прогрессивным идеям своего отца, то его дядя лишь презирал своего оппонента, называя его «господином Ураганом» и «графом Взрыв Гнева». Честно говоря, невозможно утверждать, что маркиз был так уж и не прав. Взять, к примеру, тот способ, при помощи которого молодой человек добился руки юной, очаровательной… и весьма богатой Эмилии де Маринян.

Однажды майским утром 1772 года, когда верующие шли на первую мессу в церковь Святого Духа в Экс-ан-Провансе, все были поражены, увидев у окна комнаты Эмилии молодого человека в нижнем белье. Его знал весь город по причине его бесконечных ссор со всеми подряд, дуэлей и карточных долгов. Что же касается Эмилии, то она в это время спала, даже не догадываясь о том, что происходит у ее окна. Габриэль-Оноре еще ночью проник в ее комнату с единственной целью – показать жителям Экса бесплатный спектакль. Убедившись, что его заметили, он так же тихо вышел, перелез через ограду сада, вскочил на свою лошадь и вернулся к себе домой. Теперь ему оставалось лишь ждать, когда пущенная им в ход уловка вынудит графа де Мариняна отдать ему в жены красавицу-дочь, чтобы спасти ее честь. Конечно же, приданое должно прилагаться.

И все же в этой истории было одно действующее лицо, которое могло бы разрушить его дерзкие планы: это была сама Эмилия. За ней ухаживали многие молодые люди, и некоторые из них нравились ей намного больше, чем «уродливый» Мирабо. Но эта его «уродливость» была такой мощной, да к тому же ее подкреплял бронзовый голос, способный сокрушить любые сердца и неприступные добродетели! Девушка не стала противиться браку, по сути, оказавшись героиней удачного романа, который возвысил ее над толпой других женщин, представлявших интерес для шалопая Мирабо. Кроме того, с таким супругом она могла считать себя обеспеченной, а для девушки из Прованса это имело немаловажное значение.

Их свадьба состоялась 23 июня того же года, и это была прекрасная свадьба. Восемь дней! Восемь дней развлечений, танцев, песен… и стычек! Невыносимая жара повлияла на новобрачного, и он решил дать взбучку другу семьи, капитану боевого корабля Креспу де Сен-Сезэру, представлявшему его отца ввиду отсутствия последнего. Кстати, никто так и не узнал, что вызвало эту бурную сцену.

С другой стороны, мы прекрасно знаем причину первой же сцены, произошедшей между молодыми супругами: во время бесконечного праздника Габриэль-Оноре посчитал возможным приударить за одной красивой гостьей в то время, как жена законно считала себя его единственной женщиной. Эта сцена изменила общественное мнение в пользу супруга, женскую же половину этой парочки не преминули обвинить в воинственности. Злые языки даже судачили о том, что несколько тумаков досталось кое-кому из окружающих. И лишь получив сатисфакцию, воюющие стороны отправились к себе в спальню. То есть на территорию, лишенную зрителей, но от этого не становящуюся менее раскаленной.

По окончании празднества они обустроились в великолепном особняке в Марселе, на улице де Ноай. Ах, если бы было возможно провести там всю жизнь! К сожалению, лишь до тех пор, пока приданое Эмилии покрывало огромные долги молодого супруга… Бедность подступила незаметно: один за другим из особняка начали исчезать предметы интерьера. Тот же феномен произошел и с прислугой. А менее чем через год Мирабо заложил и драгоценности Эмилии. Надо же было чем-то питаться! В завершение всех бед наша парочка уже ожидала появления ребенка…

В октябре 1773 года на свет появился мальчик. Мирабо, гордясь своим сыном, всячески заботился о жене, и весь Марсель считал, что теперь «Ураган успокоился» и все у них наладится. Маленький Виктор доставлял огромную радость своим родителям. Но финансовое положение не улучшилось, а даже ухудшилось до такой степени, что им пришлось покинуть роскошный особняк и попросить пристанища у дядюшки Жана-Эльзеара в замке Мирабо…

Дядя встретил родственников радушно. В глубине души бальи любил своего непутевого племянника, а племянницу считал прелестной. Кроме того, он обожал детей… И все было бы хорошо, если бы «господин Ураган» сам не нарушил спокойный уклад их жизни.

Во время одной загородной прогулки, устроенной бальи, Габриэль-Оноре прицепился к словам одного из своих кузенов, господина де Вильнёв-Муана, по поводу его же сестры мадам де Кабри. Вильнёв-Муан, которого в семье звали «Толстопузым», был шестидесятилетним здоровяком, распутником и сплетником. Завязалась драка, и кузен ударил Габриэля-Оноре по спине, что вызвало смех дам. Всех, кроме одной: Эмилия, как всегда, была не на шутку встревожена. Ей было прекрасно известно, что «Толстопузый» ненавидит ее супруга и добром это не кончится. Она побежала за дядей, чтобы все ему рассказать. Маркиз Виктор, в свою очередь, рассудил, что пришло уже два королевских указа об аресте племянника, и теперь настало время исполнить волю государя.

– Не говорите, что будете скучать, моя дорогая, – зло усмехнулся Мирабо-муж, когда увидел спешащих к драчунам Виктора и Эмилию. – Вы наконец избавитесь от меня на какое-то время. Ведь у вас столько любовников…

Молодую супругу это высказывание задело за живое. Да, у нее имелось много поклонников, но она никогда не переступала черту дозволенного. Но после жестоких слов супруга она наконец приняла сначала просто галантные, а затем ставшие все более и более нежными ухаживания красивого офицера мушкетеров, которого звали шевалье де Гассо.

Он был таким молодым, таким отважным и красивым! Он умел галантно изъясняться с дамами и даже не представлял себе, как можно наброситься на них с криком и кулаками. Какой великолепный контраст по сравнению с ее буйным супругом! Истерзанная Эмилия слушала его с благодарностью и постепенно угодила в его объятия. Поистине, Мирабо всегда попадали в капкан шарма и соблазна!

К сожалению, в пылу новой страсти любовники забыли о предосторожностях. Они даже переписывались, и одно из писем де Гассо случайно попало в руки Габриэля-Оноре. Это была настоящая драма! Несмотря на то, что его самого вовсе нельзя было назвать образцом верности, он решительно отказался от роли рогоносца. И обрушил на жену всю силу своей ярости. Он грозил все сжечь и потопить в крови. Эмилия умоляла его простить ее, но ничего не помогало: он желал увидеть де Гассо на коленях! И речи не могло идти о дуэли! Мирабо хотел лишь одного – унизить своего соперника.

Естественно, шевалье не собирался никого умолять! Но вся его семья, объединившись, стала предпринимать попытки выпросить у разъяренного мужа прощение – все, как один, встали на колени. Это была прекрасная сцена, очень драматическая, и Мирабо насладился ею, как настоящий специалист в этой области. А потом он, изобразив дрожь в голосе, все же дал свое прощение…

В любом случае, у Мирабо теперь больше не было времени на мщение. Дела его шли из рук вон плохо. Помимо долгов, ему еще приходилось думать и о «Толстопузом», всегда готовом на любую гадость. И вот случилось то, чего больше всего боялась Эмилия: «Толстопузый» пошел жаловаться к маркизу Виктору, а тот снова поспешил добиться королевского указа об аресте своего невыносимого родственника. И очень скоро стражники короля приехали в Мирабо… и вот супруг Эмилии был отправлен в замок Иф, где ему для успокоения прописали лишь шум волн, визг чаек и крики часовых.

Повинуясь своему внутреннему голосу… и, возможно, желая полюбоваться Парижем, Эмилия приехала в столицу, чтобы просить амнистии для мужа. А оттуда она отправилась в Биньон, к своему свекру. Против всяких ожиданий они прекрасно поняли друг друга. И жизнь там пошла замечательная: там много танцевали, играли комедии, принимали многочисленных гостей. И там ее ждал сюрпиз (а было ли, впрочем, это сюрпризом?) – объявился шевалье де Гассо, и они продолжили свои провинциальные отношения. В результате, уехав на несколько недель, Эмилия надолго задержалась у своего свекра, а в это время ее супруг колесил по дорогам и тюрьмам Франции и Европы. В 1783 году она получила официальный развод. Маленький Виктор умер. Денежные дела были полностью расстроены. И наша парочка уже никогда больше не возвращалась в замок Мирабо, где в глубине соснового бора по-прежнему заливались соловьи…

За время эмиграции Эмилия снова вышла замуж и родила еще одного ребенка, но и он тоже прожил недолго. Мирабо тоже погиб, но его имя навсегда вошло в историю Франции. А его бывшая жена еще долго после его смерти поддерживала культ этого великого человека. Она взяла себе имя маркизы де Мирабо и осталась верной ему, но все это было уже после его смерти.

Что же касается замка, то он, сожженный и разграбленный во время революции, был выкуплен одним человеком из местной деревни, который потом передал его сестре трибуна, мадам де Кабри. Потом замок перешел к сыну Мирабо, потом – к его внуку. Последний продал его графине де Мартель, внучатой племяннице «господина Урагана», которая сделала себе успешную писательскую карьеру под именем Гип. А она продала замок Морису Барресу, и он принадлежит теперь семье этого великого писателя…

Замок закрыт для посещений.

Монсегюр (Montségur) Последняя ночь

Середина марта 1244 года. В горах холод еще давал о себе знать. Тяжелые облака, пришедшие с соседних Пиренеев, опустились на лесистые вершины дикой части Разеса. Вечерний ветер поднялся и донес до прячущегося человека запах жареного мяса, доносившийся со стороны кухни королевской армии.

С укромного места на склонах горы Святого Варфоломея Бертран де Моренси легко мог разглядеть конические шатры баронов с Севера, чья армия окружала вершину, на которой стоял одинокий замок, затерянный среди облаков. За то время, что они здесь находились, Моренси научился их распознавать. Так, например, он знал, что самый высокий шатер – это жилище Гуго дез Арси, сенешаля Каркассона, руководившего осадой Монсегюра от имени короля Людовика, девятого короля из носивших это имя. Соседний – это шатер Пьера Амьеля, архиепископа Нарбоннского, папского легата, который представлял церковь на последнем этапе войны против еретиков-катаров; войны между сыновьями одного Бога, братьями одной крови… А затем шли шатры множества других знатных людей, которые теперь собрались вокруг костров под открытым небом.

Конечно, королевский лагерь был уже не так силен, как прежде. Он тоже пострадал от жестокой зимы и девятимесячной осады. Плотная ткань шатров полиняла, железо проржавело. И все-таки здесь чувствовались жизнь, сила, движение. А вот наверху…

Угрюмый и высокомерный, словно застывший на вершине горы, которую он венчал так же гордо, как и прежде, замок был похож на надгробие. Бросив на него прощальный взгляд, Бертран понял, что, несмотря на доблесть защитников, замок погиб. И все же этот каменный исполин был превыше человеческих законов…

С трех сторон защищенный отвесными склонами, замок имел единственный подход – открытый скат, на котором королевское войско оставило немало трупов. И лишь нескольким непосвященным было известно о тайном пути, спрятанном от посторонних взглядов и проходившем по песчаному подъему через подземную пещеру, а далее – узкими козьими тропами.

Бертран родился в этих местах, и проводника лучше него было не найти. Здесь ему были известны каждый камень, каждая тропинка и каждая расщелина. Именно поэтому восемью днями раньше, когда стало понятно, что замку придется сдаться, ему доверили двух высокопоставленных катаров и священные книги, чтобы это учение сохранилось, даже когда погибнут почти все его последователи.

Выполнив свою миссию, Моранси осмелился ночью вернуться в замок. Конечно, он мог бы остаться там, куда он отвел святых людей, но он хотел своими глазами увидеть, как Монсегюр встретит свое последнее утро. Его смелость имела еще одну вескую причину: никто не мог запретить ему находиться рядом с малюткой Экслармондой де Перелла, пусть даже перед лицом самой смерти. Этого-то он и ждал в наступающей темноте…

Падение Монсегюра было последним актом драмы, длившейся в течение сорока лет.

На освещенном солнцем Юге, где жизнь всегда была приятнее и радостнее, чем на жестоком и феодальном Севере, Церковь оказалась в руках жадных и развращенных священников, забывших про свой долг святого братства. Тогда в край пришла некая странная религия болгарского происхождения, возникшая под влиянием манихейства[151]. Мало-помалу она закрепилась в крае и начала активно распространять свое влияние.

Люди аскетичные и чистые, одетые во все черное, подпоясанные пенькой, ходили по деревням – чаще всего они появлялись по двое. Их жизнь была суровой, и прозрачные невинные глаза их казались очами, глядящими из светлого потустороннего мира. Да и слова их имели какую-то странную привлекательность. Они говорили, что земля – это обиталище дьявола, а плоть человеческая – это темница души, и лишь душа есть творение Божье. По их словам, нужно было разрушать плоть лишениями и добровольной смертью, а также разрушить брак и семью, ибо одна лишь смерть могла принести желанный покой.

Эти странные люди разительно отличались от обычно слишком толстых монахов, и их речи пользовались успехом у бедняков. Их считали святыми, их принимали даже аристократы. И эти люди, которых называли «совершенными» или просто «добрыми людьми», нередко находили гостеприимный приют под крышами замков.

В 1208 году убийство папского легата Пьера де Кастельно переполнило чашу терпения Рима, и без того взбешенного дерзостью атак «еретиков». После неудачных предсказаний будущего, данных Святым Домиником, папа Иннокентий III, великий государственный деятель, но слишком непреклонный в своих решениях, призвал сеньоров Севера к крестовому походу. И они поспешили выступить под предводительством фанатичного барона, одетого в черные доспехи, чьи сердце и руки не знали жалости. С собой Симон де Монфор принес южанам войну, смерть, пытки и костры…

По Лангедоку прошлись с огнем и мечом. Целые города были вырезаны. Сотни мужчин и женщин бросили в костры. Катары попрятались, но не отказались от своей веры. Противостояние продолжалось годами. Местность была покорена, но еретическое учение продолжало существовать, вдохновляемое переменчивым по характеру графом Тулузским. Наконец, ревнителям истинной веры пришлось перейти от битв к осадам, от приступов к казням, и, в конечном итоге, во власти катаров осталось только два замка: Монсегюр и Керибюс, огромный донжон, затерянный в высоких Корбьерах.

В первом из них несколько сотен верных учению людей и окрестные бароны, которых крестоносцы лишили владений, сплотились вокруг двух сотен «совершенных». Руководил ими катарский епископ Бертран Марти. В течение нескольких долгих месяцев осаждающие ломали себе зубы об непобедимую цитадель. Монсегюр оставался целым и невредимым, несмотря на огромную осадную машину, которую никогда не удалось бы втащить по склону и поставить на расстоянии нескольких сотен метров от стен замка. Осада продолжалась бы несколько лет, если бы один человек из деревни не дал слабину, не согласился на подкуп и не показал бы осаждающим тайную тропу. И вот утром 1 марта по равнине разнесся громоподобный звук рога: комендант замка Раймонд де Перелла, унаследовавший Монсегюр от графа де Фуа и защищавший его вместе со своим зятем Пьером-Роже де Мирепуа, объявил о вступлении в переговоры.

В результате договорились о перемирии на пятнадцать дней, а по истечении этого срока замок должен был безоговорочно сдаться. Военные защитники крепости, из уважения к их отваге, могли сохранить жизнь и имущество. А вот еретики должны были быть преданы огню, если, конечно, они не согласятся на отречение. Наступала ночь с 14-го на 15-е. Перемирие истекало 15-го числа, в полночь. На другой день на рассвете войска Гуго дез Арси должны были вступить в Монсегюр.

Было уже далеко за полночь, когда Бернар де Моранси добрался до двора крепости. Подвешенные к стенам, окружавшим двор, горшки с огнем светили сквозь железные решетки. Они освещали груды тряпья, которые на самом деле были людьми, мужчинами и женщинами, спавшими прямо на земле. Людей было слишком много, к тому же погода стояла относительно хорошая, а все дома с внешней стороны замка были уничтожены. Все спали где придется, и удушающий застоявшийся запах немытых тел ударил в нос Бертрану.

В нижнем этаже донжона отверстия для лучников были забиты тряпками из-за холода. Было светло, слышался сдержанный гул молитв. Все как обычно, ибо Бертран Марти и «совершенные» никогда не прерывали своих молитв.

И все-таки чем-то эта ночь отличалась от остальных. Все, кто не стоял в карауле, собрались вокруг епископа. В первом ряду стояла Экслармонда. Она была рядом со своей матерью Корбой и бабушкой Маркезией де Лантар, которая считалась одной из «совершенных». Сердце Моранси вдруг замерло в груди, когда он увидел, что девушка, подталкиваемая матерью и бабушкой (а также епископом, который был ее духовным отцом), собирается принять Consolamentum[152] – единственное таинство катаров, неизбежный символ веры, после чего просто «верный» становился «совершенным». Но если Экслармонда примет «пострижение», пылать ей на костре!

Эту мысль Бертран де Моранси с ужасом постарался отогнать от себя. Ведь Раймонд де Перелла, который не был катаром и здесь выполнял лишь свой долг защитника крепости, никогда не позволит отправить свою любимую младшую дочь на верную смерть. Но Роже де Мирепуа рассеял все иллюзии молодого человека. Перелла устал, он охвачен печалью и отчаялся. Его свела с ума мысль, что защитить замок невозможно. Теперь настоящей главой семьи стала фанатичная Корба, сама стремившаяся попасть в число «совершенных» и тянущая за собой дочь. Но не сам ли епископ всегда говорил, что юная девушка есть Агнец, сосуд чистоты, избранный Богом? Не он ли рассказывал про врата небесные, готовые раскрыться перед нею? В незримой схватке между Церковью и ересями девушке суждено стать жертвой. Ее собирается забрать Корба, и ей все равно, что против нее супруг и две другие дочери, Филиппа и Альпаис, уже вышедшие замуж и ставшие матерями, прилагающие все усилия для того, чтобы спасти младшую сестру от фанатизма матери. Ничто не может остановить фанатичку!

Пораженный своим горем, Моранси дошел до дверей зала, чтобы еще раз взглянуть на свою возлюбленную. Ее белое платье и светлые волосы сияли среди окружавших ее черных одежд, ее свежее лицо выделялось на фоне прочих измятых и пожелтевших лиц. Стоя на коленях, она подняла руки к высокому человеку с худым лицом, сухому, как старая виноградная лоза, и в одеждах из грубой шерсти. Катарский епископ был уродлив, но голос его обладал мощной силой убеждения, и Бертран внезапно ощутил страх. Власть этого человека была столь велика, что юноша до сих пор не осмеливался сказать Эсклармонде, что любит ее… И вдруг он решился! Промедление смерти подобно. Надо действовать, надо открыться ей – прямо здесь, сию же минуту. Спокойно пройдя через зал, он приблизился к группе людей.

Заметив его, Бертран Марти тут же спросил, нашли ли надежное укрытие те, кого ему было поручено провести? Да. Они живы и здоровы. Тогда почему он вернулся? Ответ не заставил себя ждать: Моранси вернулся за Эсклармондой. Он любит ее и не знает большего счастья, чем сделать ее своей супругой. Он прекрасно понимал, что подобное заявление походило на вызов, но искра света загорелась в глазах девушки, и она протянула к нему руку… Но ее жест был остановлен: епископ встал между ними и произнес: «Это дитя принадлежит Богу, и оно не должно больше слышать призывы человеческой любви, такой грязной и такой позорной».

И тут Моранси охватил праведный гнев! Да по какому праву этот человек осуждает невинную девушку на ужасные мучения?! Эсклармонде было лишь шестнадцать лет, она имела право на жизнь. Мать тоже не должна была увлекать ее за собой, зная, какими могут быть последствия… Бертран тщетно сотрясал воздух обвинениями. В ответ он получил лишь полные сожаления взгляды и все те же слова: брак нечист по своей сути, и костер предпочтительнее; это недолгие мучения, но взамен будут даны вечная любовь и блаженство, Божье величие и свет Рая…

Бертран бесновался в бессильной ярости, он уже не владел собой и был готов броситься на Марти, но тут вдруг почувствовал чью-то руку на своем плече. Обернувшись, он узнал Раймонда де Перелла; взгляд старого рыцаря являл само воплощение муки.

– Оставь, мой мальчик! – произнес он. – Ты с ними не справишься. Я уже пытался…

Бертран дикими невидящими глазами обвел собравшихся. Каменные лица, опущенные глаза «совершенных» и фанатичный взгляд Корбы де Перелла, матери, чьи руки одновременно оберегали и властвовали, давя на плечи своей дочери. Немного придя в себя, он увидел епископа, молчаливого, но абсолютно непреклонного. Казалось, игра проиграна: отчаяние холодной волной захлестнуло его – всего лишь на миг, ибо он не желал признавать свое поражение. Ведь у него еще оставалось немного времени.

Волей случая однажды в эту жестокую зиму осады ему удалось встретиться с Эсклармондой у входа в подземелье. И вот теперь он преклонил перед ней колени и, делая вид, что прощается, шепнул ей, что будет ждать ее в условленном месте после трапезы. Там, не теряя времени, за несколько минут рассказал ей о своей любви. Он умолял девушку поверить ему и не приносить себя в жертву. Она выслушала его, а потом даже призналась, что он ей тоже симпатичен. Но тут же заявила, что истинная жертвенная любовь принадлежит не этому миру, а иному. А если Бертран искренно любит ее, то он должен к ней присоединиться… Слова Бертрана Марти оставили глубокий след в ее душе. Единение в смерти – вот о каком браке мечтал этот ребенок шестнадцати лет.

А почему бы нет, в конце концов? И Бертран разыскал епископа, чтобы просить его о включении себя в число его послушников. Так он сможет последовать за своей любимой в смерти. Но и этого Марти не позволил ему. Якобы, чтобы быть допущенным к славной смерти, просто любить недостаточно, надо иметь веру, а веры-то Моранси и не имеет. К тому же его миссия якобы еще не была закончена. Ему собирались поручить еще одно важное дело! Сокровища катаров пока оставались в замке, и они не должны были достаться победителям.

Епископ объяснил: трое «совершенных» – Амьель Экарт, Гуго и Пуатвен – призваны спасти реликвии. Монахов спрячут в подземелье, где теперь хранятся припасы, а вход замуруют. После сдачи замка, ночью, Моранси поможет им выбраться из тайника и на веревках спустит в пропасть вдоль отвесных скал. Потом они будут отправлены в надежное место.

Можно себе представить, как юноша отреагировал на подобное приказание! Спасать «совершенных» после того, как у него собирались отнять жизнь и даже смерть Эсклармонды? Да они смеются над ним?! Нет уж, пусть лучше будет обмен: спасение сокровищ против жизни девушки!

На этот раз шансы договориться были вполне реальные, так как спасение сокровищ – это дело очень важное. Было видно, что Бертран Марти колеблется… Но он все же решил не уступать, ибо Эсклармонда сама стремилась к смерти. А этой жизни, которую ей хотели подарить, она не желала. Она сама хотела последовать вслед за матерью и бабушкой по пути, ей предначертанному. Более того, если ей откажут в Consolamentum, она уморит себя голодом, как это делали все «совершенные», когда желали покинуть этот мир. Что же касается Моранси, то, если его коснулась скорбь, ничто не мешает ему достичь своей цели: он может найти смерть, которая позволит им соединиться в Вечности… Разве не об этом доказательстве любви его просила возлюбленная?

И как прикажете поступать после таких слов? Чем на это отвечать, если не согласием? Побежденный, повесив голову, Моранси вынужден был исполнить то, что от него требовали: подготовить исчезновение сокровищ и людей, которых он теперь ненавидел, но готов был (он это теперь точно знал) сделать все, чтобы их спасти.

Через несколько часов трое «совершенных» скрылись в подземелье, а вход в него замуровали. Однако Бертран не присоединился к ним, как от него требовалось. Он хотел испить чашу горечи до дна.

Стоя рядом со стариком Перелла, чье лицо было залито слезами, он видел, как открываются так долго остававшиеся неприступными ворота замка и как они пропускают во внутренний двор людей короля. Он видел длинную вереницу катаров, связанных попарно, тяжело двигавшихся, спотыкавшихся о камни на дороге к огромному костру, приготовленному в поле перед замком.

Там палачи оградили кольями площадку, закрытую со всех сторон, и набросали на этом пространстве бревен, вязанок хвороста, просто веток и даже соломы, чтобы сырое дерево быстрее занялось. Сверху налили смолы и посыпали серы. И в этом аду должны были погибнуть около двухсот мучеников, которые добровольно вышли к сенешалю и папскому легату.

Эсклармонда, чьи светлые волосы, ниспадая на плечи, оживляли черное платье, в которое она теперь была одета, шла во главе этих людей, рядом с Бертраном Марти. А он во весь голос пел псалом, который нестройными голосами подхватила вереница монахов, шедших следом. Пение болью отзывалось в сердце Моранси, который не осмеливался даже взглянуть на отца девушки. Лица обоих были каменные, но чувствовалось, что души их пребывают в агонии.

Вскоре приговоренные подошли к изгороди. Палачи, ожидавшие их, развязывали несчастных и одного за другим грубо толкали внутрь, прямо на вязанки хвороста. Потом вход закрыли и с четырех сторон забросали площадку факелами. Сырое дерево дымило, вызывая приступы удушья и кашля, потом появились языки пламени, а вслед за ними и первые крики боли. Все время было слышно пение. Оно не прекращалось до самого конца.

Теперь старый Раймонд де Перелла упал на колени и разрыдался, он уже не мог дольше сдерживаться. Две его дочери, стоявшие рядом, потеряли сознание при виде этого ужасного зрелища. Кроме них ни одна женщина не осмелилась прийти посмотреть на это пламя, послушать это пение…

Огромная печь горела до самой ночи, и тишина мало-помалу установилась в ее пылающем чреве. Жертвоприношение сопровождал ужасный запах, повисший над горой и распространившийся по всей округе. Говорят, что солдаты молчали все время, пока угли не превратились в пепел. Молчание и неподвижность. Казалось, каждый из этих людей осознавал, что присутствует при неслыханной драме, одной из тех, что знаменуют не только эпоху, но черным пятном ложатся на всю историю страны.

В замке, несмотря на горе, смогли воспользоваться всеобщим остолбенением. Моранси спустился в подземелье и выпустил спрятанных там катаров. Ночью трое мужчин, не замеченные солдатами, спустились вместе со своей ношей с головокружительной высоты отвесных скал по веревкам. Сокровища, унесенные ими, так никогда и не были найдены. Позже думали, что их могли спрятать в глубоких пещерах возле Усса. И если бы мы не знали наверняка, что хранители клада тайно исчезли, все это могло бы стать одной из многочисленных легенд этих мест. Но мы точно знаем, что сокровища были. Видимо, это было золото, но еще вероятнее – какие-то священные предметы и, может быть, какие-то из самых больших тайн катаров.

Что же касается Бернара Моранси, сохранившего жизнь себе на горе, то он покинул страну, чтобы более уже никогда не возвращаться. В поисках смерти он влился в ряды тамплиеров, надев белый плащ с красным крестом, одеяние монаха-воина. Говорят, после той ночи в Монсегюре его черные волосы стали совершенно белоснежными…

Монтень (Montaigne) Убежище философа

Когда в 1563 году умер Этьен де ля Боэси, Мишель де Монтень познал истинную глубину отчаяния. С тех пор, как они встретились (за шесть лет до этого печального события), в парламенте города Бордо, где они вместе работали, Монтеня привязала к молодому поэту из Сарла самая нежная дружба. Дружба, которая дважды не встречается в жизни одного человека; дружба, столь похожая на страсть, что ее трудно и назвать иначе, даже чувствуя неловкость от такой любви, мало согласующейся с привычными представлениями среднестатистического человека о жизни.

Простившись с другом, философ горевал. Как жить дальше, когда от тебя осталась только половина? Остается только возвратиться к себе домой, как это делают животные, когда они добираются до своих берлог, чтобы там зализывать раны. И Монтень возвратился к себе…

В великолепный фамильный замок в Сен-Мишель-де-Монтень, что недалеко от Бержерака. К несчастью, до наших дней от замка сохранились лишь главная башня и несколько служебных помещений. Однако Провидению было угодно, чтобы именно эта башня стала истинной душой этого сооружения, местом дорогим и ценным. В этой башне, можно сказать, чудом сохранившейся, располагалась библиотека Монтеня, то есть место, где он провел большую часть своей жизни.

В 1563 году ему исполнилось ровно тридцать лет, что, согласимся, не так уж и много. В Монтене Мишель нашел своего отца, Пьера Эйкема де Монтеня, который несколькими годами ранее был мэром Бордо. Эйкемы, португальцы по происхождению, разбогатели, торгуя вином и соленой рыбой. Земля была куплена дедом Рамоном Эйкемом, но вот титул появился в семье лишь при отце, который первым отказался от торговли, решив стать дворянином и полагаясь на собственное имущество. Он женился на Антуанетте де Лупп, чьи предки, вероятнее всего, были Лопесами, евреями, бежавшими из Испании от преследований инквизиции.

Имущество этих людей было равно имуществу семьи Монтеней. Семья жила счастливо, спокойно, почитая науки и любя словесность. К маленькому Мишелю с раннего возраста был приставлен немецкий воспитатель, некий Гостанус, который обучил его латыни гораздо раньше, чем французскому. Но произошло это не по собственной воле, а по желанию отца: «Для воспитания и развития речи отец отдал меня немцу, который, вплоть до конца дней своих, будучи уже прославленным медиком во Франции, абсолютно игнорировал наш язык и прекрасно изъяснялся на латыни… И после того, как мне исполнилось шесть, я понимал французский не лучше, чем какие-нибудь каракули или арабскую вязь…»

Пройдя первые университеты в семье, юный Мишель отправился получать основательное образование в коллеже Гийенна в Бордо, достойно его окончил и поступил на службу советником в Податной палате в Перигё, а когда та перестала существовать – в парламент Бордо.

Увидев сына, возвратившегося с вытянутой физиономией и тоской в глазах, Пьер де Монтень подумал, что такое душевное состояние не пристало иметь молодому человеку тридцати лет. Согласно его собственной этике, страдающее сердце могло вылечить только другое сердце, и, поскольку Мишель потерял друга, ему ничего другого не оставалось, как обрести жену. Впрочем, он и был в том возрасте, когда самое время уже позаботиться о продолжении рода.

Женитьба? Ему не особенно этого хотелось. Приобретя некоторый опыт по части женщин, этот преждевременно облысевший молодой человек проникся к ним недоверием. На самом деле они просто не привлекали его. Тем не менее позже он напишет: «Женятся для того, или главным образом для того, чтобы иметь потомство, семью…» Вот почему он не сильно сопротивлялся планам своего отца.

Впрочем, он уже знал ту, которая ему предназначалась: ее звали Франсуазой де Ля Шассэнь, и происходила она из знатной бордоской семьи. Мишель уже встречал ее в Бордо. Она была красива, молода и богата. Чего еще желать? В 1565 году они поженились. Но если красавица Франсуаза думала, что с этим молодым человеком (утонченность которого ей весьма нравилась) она познает упоительные ночи, то очень скоро ее постигло разочарование. Сам Монтень считал нужным сообщить потомкам свои соображения о супружеской любви:

«Нужно прикасаться к женщине осторожно и сдержанно, опасаясь пробудить в ней излишнее сладострастие…» Невеселая программа! И все, что мадам де Монтень сумеет подарить своему супругу, так это четырех дочерей… и муки ревности.

В 1569 году, вскоре после смерти отца, оставившего ему в наследство замок и земли Монтеня, Мишель потерял своего младшего брата, юношу любезного и распутного, который носил шпагу и звался капитаном де Сен-Мартеном. Он был страстным игроком в мяч и по иронии судьбы был убит ударом мяча, посланным чересчур резко и попавшим ему в лицо.

После его смерти составили опись имущества, которое состояло, главным образом, из украшений. Среди этих драгоценностей каждый в семье знал великолепную золотую цепь, которой брат любил украшать себя, производя потрясающий эффект. И тут вдруг эта цепь пропала, и ее невозможно было найти.

После длительных поисков знаменитую цепь наконец обнаружили… в сундуке Франсуазы де Монтень. Взбешенный Мишель потребовал объяснений: он пожелал узнать, каким образом эта вещь, столь дорогая его брату, оказалась у его жены. Франсуаза активно защищалась, заявив мужу, что если он желает узнать все до конца, то ему следует обратиться к собственной матери.

И Антуанетта де Лупп поведала старшему сыну, что цепь принадлежала ей; сначала она отдала ее младшему брату, потом передала в пользование невестке. Мишель не поверил ни слову из этого маловразумительного объяснения. Он пытался даже обратиться к правосудию, но постепенно гнев его угас, и все опять встало на свои места.

Этот эпизод навел Мишеля де Монтеня на размышления и вдохновил на создание той главы из «Опытов», что была им названа впоследствии «О рогоносцах…». В ней можно найти нечто похожее на жалобу:

«Я знаю сотню честных людей, обманутых вполне честным путем. И человек, жалующийся на это, достоин уважения. Сделайте так, чтобы ваша добродетель победила ваше несчастье. Сделайте так, чтобы люди вашего круга начали презирать вашего обидчика…» И еще: «Безумие желать объяснения злу, против которого нет лекарства, еще более его не усугубившего. Вы иссыхаете и умираете, принося себя в жертву чему-то непонятному…»

Действительно, для старого советника парламента наступило время создать шедевр. Он поселился в библиотеке, в которой 28 февраля 1571 года велел выгравировать следующее: «В возрасте тридцати восьми лет, накануне Мартовских календ, дня своего рождения, Мишель де Монтень, давно утомленный рабским пребыванием при дворе и общественными обязанностями, находясь в расцвете сил, решил скрыться в объятия муз, покровительниц мудрости. Здесь, в спокойствии и безопасности, он решил провести остаток жизни, большая часть которой уже прошла. И если судьбе будет угодно, он достроит это обиталище, это любезное сердцу убежище предков, которое он посвятит свободе, покою и досугу…»

Из этой вполне миролюбивой и милой декларации разума вскоре возникнут его «Опыты» – один из бесспорных шедевров французской литературы.

Вплоть до своей смерти, наступившей в 1592 году, Мишель де Монтень проведет лучшие дни и часы в башне фамильного замка, наблюдая и описывая жизнь своих современников. Конечно, он совершит еще и несколько путешествий, чтобы развеяться, но главным образом – для лечения мочекаменной болезни. Например, в 1580 году философ отправился на воды в Пломбьер и в Баден. Затем он посетил Констанс, Баварию и через Австрию поехал в Италию, где намеревался остановиться в Риме на год…

Так случилось, что он проснулся знаменитым! Король сделал его кавалером ордена Святого Михаила. По возвращении во Францию он стал мэром Бордо, как некогда и его отец. Избранный в 1581 году, он переизбирался на этот пост вплоть до 1585 года, когда сам сложил с себя полномочия, ибо в крупных городах Франции свирепствовала чума, а воздух Монтеня был ему более полезен.

Он умер в 1592 году, оставив после себя только одну дочь из тех, что родила ему Франсуаза. Посредством брака владение замком перешло к Сегюрам, затем, путем купли-продажи, попадало в различные руки. К несчастью, пожар 1885 года уничтожил большую часть замка, уцелела лишь та самая башня с библиотекой, кабинетом философа и часовней. То есть самое существенное…

Нанжи (Nangis) Счастливые часы принцессы де Ламбаль

Эта история началась в нескольких льё от деревни Нанжи, когда длинные возницы, управляющие вереницей карет с выцветшей краской, заснеженных и покрытых грязью, решили остановиться в Монтеро, чтобы сменить лошадей. Несмотря на холод, в это приветливое утро (30 января 1767 года), когда все было покрыто инеем, но солнце светило чудесно и приветливо, собралась целая толпа празднично одетых людей. Они кричали, пели, хлопали в ладоши и подпрыгивали, чтобы лучше видеть. Особо любопытные поднимались на цыпочки, вытягивали шеи, даже легонько отталкивали соседей, чтобы разглядеть за треуголками гвардейцев лицо юной принцессы с противоположной стороны Альп, о которой ходили слухи, что она просто ослепительна.

Любопытство было вознаграждено, так как, несмотря на мороз, стекла самой большой из карет были опущены, и за ними виднелись маленькая ручка в перчатке из белого шевро[155] и светловолосая головка с синими глазами, которые выгодно оттенял цвет капюшона, обрамленного бархатом и соболями. Кто-то в толпе крикнул:

– Пресвятая Дева! Как она красива!

Новоприбывшая подняла блестящие глаза и очаровательно улыбнулась. Она и впрямь была прелестна! Мария-Тереза Савойская и де Кариньян, племянница короля Пьемонта Карла-Эммануила III, приехала во Францию, чтобы стать принцессой де Ламбаль: семнадцатилетняя, светловолосая, блистающая подобно ледникам ее страны, она была заочно выдана замуж (за четырнадцать дней до приезда) за принца Луи-Александра де Бурбон-Пентьевра, принца де Ламбаля, сына герцога Пентьеврского, который был внуком Людовика XIV и мадам де Монтеспан. Ламбаль был всего на два года старше своей невесты, и она его ни разу еще не видела… кроме как на портрете. Но ведь всем известно, чего стоят придворные портреты! Теперь она ехала к нему и проделала множество льё по деревням и по горам, занесенным снегом, с обычным девичьим желанием в сердце: любить, быть любимой… и стать счастливой.

На первый взгляд, для этого не имелось никаких препятствий.

– Он не нравится мне, но не в большей степени, чем кто-либо другой, – заявляла она, глядя на подаренную миниатюру. Да и что в действительности можно было сказать о человеке, застывшем в предписанной этикетом позе с торжественным видом и заказной улыбкой? Принц, кажется, был недурен собой – вот все, что о нем можно было сказать.

Путешествие сильно утомило Марию-Терезу, и она делала над собой усилия, чтобы благосклонно отвечать на приветствия. Но прием был таким теплым, а народ таким искренним и симпатичным. Невозможно было разочаровать всех этих людей. Вскоре над головами послышались крики:

– Дорогу! Дорогу пажу монсеньера принца де Ламбаля! А ну! Уступите дорогу!

Толпа расступилась, освобождая дорогу молодому кавалеру, мчавшемуся на лошади, такой же белой, как и букет в его руках. Волосы его были светлы, он был высок и худощав. Без сомнения, это был не красавец, но зато его суровое лицо абсолютно преображала обаятельная улыбка. Он спрыгнул на землю в нескольких шагах от кареты и, преклонив колено, протянул цветы новоявленной принцессе. Потом он сказал, что господин послал его, чтобы приветствовать благородную невесту и просить ее поторопиться, ибо ее ожидают с великим нетерпением.

Со своей стороны, Мария-Тереза также горела желанием увидеть своего галантного супруга. Она попросила пажа сесть в карету, чтобы тот смог подробным рассказом удовлетворить ее любопытство. Оставшийся отрезок дороги не был длинным: путь лежал всего лишь до Нанжи, где и должно было состояться бракосочетание, но за приятной беседой путь стал бы еще короче.

Молодой посланник не заставил себя просить дважды. Оставив свою лошадь на попечение французскому гвардейцу, он ловко взобрался в тяжелый экипаж и с большим уважением поцеловал протянутую ему ручку. Кареты тронулись в путь. Но лошади не сразу пошли галопом, а лишь спустя какое-то время, когда, устроившись между закутанной в меха невестой и ее гувернанткой, паж занялся описанием Версаля и Парижа.

В замке Нанжи, недалеко от Провена, герцог Пентьеврский уже ждал будущую невестку. Маленький город был переполнен, но увлеченная рассказом пажа Мария-Тереза этого почти не заметила. А следовало бы очнуться: они наконец-то приехали!

Кареты были мгновенно взяты толпой в плотное кольцо. Невесту закружили люди, среди которых паж незаметно исчез. Мария-Тереза только теперь поняла, что забыла спросить имя своего спутника – она тщетно искала его фигуру глазами. К тому же глазеть по сторонам было некогда: пора было целовать руку свекра.

Однако каково же было ее удивление, когда герцог Пентьеврский предстал перед девушкой в сопровождении все того же пажа. Правда, тот не походил более на слугу: роскошный костюм из белого атласа, расшитый золотом, сменил прежний костюм, да и взгляд уже не походил на взгляд подчиненного. Милое приключение принца закончилось взрывом смеха, а предсвадебные торжества начались со следующего же дня. Нанжи был красиво освещен в честь молодой принцессы, и каждый был счастлив, что может увидеть истоки союза двух принцев крови, почти как в старинной сказке о феях. Обычно подобные церемонии имеют мало общего с романтической любовью… Но тут каждый представлял себе продолжение – нежный медовый месяц и много милых детей.

К счастью для обитателей Нанжи, они не увидели продолжения этой сказки, ибо через несколько дней молодая пара отправилась в Версаль, где новоявленную мадам де Ламбаль ожидал сам король. Мария-Тереза встретила там достойный прием и была ослеплена блеском дворца, элегантностью двора… но она не переставала сожалеть о Нанжи, подарившем ей несколько часов счастья. А через два месяца (всего лишь через два месяца!) молодая супруга напишет матери, Кристине Гессенской:

«Почему монсеньор де Ламбаль, вначале собравший вокруг меня все земные радости, согревший мое сердце огнем любви, вдруг так поразительно переменился? Тысячи дурных предчувствий преследуют меня. О, дорогая матушка, если вы разделите со мною эти печали, может быть, они не будут меня ранить так жестоко…»

Письмо это датируется 15 марта 1767 года, когда Мария-Тереза уже потеряла хрупкую любовь своего супруга. И ей не суждено было вернуть то счастье, что она испытала в Нанжи. Другие замки позднее увидели ее брошенной, потом – безутешной вдовой, потом – преданной подругой Марии-Антуанетты, и так вплоть до самого трагического конца.

Но прежде чем стать свидетелем этого кратковременного счастья, Нанжи повидал многое. Замок, охранявший небольшой, но очень древний городок, принадлежал роду Бришанто, благодаря которому (а именно Антуану де Бришанто) Нанжи в 1612 году стал маркизатом. Это было семейство военных, подобно большинству в этих местах на востоке Франции. Среди маркизов де Нанжи особенно знаменит оказался Луи-Арман де Бришанто-Нанжи, пришедшийся ко двору при Людовике XIV, – «фаворит женщин», который блестяще проявил себя в битве при Мальплаке. Этот подвиг принес ему потом звание маршала Франции, однако не снискал для него любви в глазах Сен-Симона. Суровый мемуарист искренне ненавидел его и создал впечатляющий портрет героя:

«Нанжи, как мы теперь видим, был одновременно и зауряднейшим, и изысканнейшим маршалом Франции. Прекрасное, ничем не примечательное лицо, хорошее не выдающееся телосложение, воспитанный среди галантных интриг супруги маршала де Рошфора, его бабушки, и мадам де Бланзак, его матери, которые были искушены в этом и считались неплохими наставницами. Увидев свет в ранней молодости, ибо они составляли там что-то вроде центра, он не знал иных забот, кроме как нравиться дамам, говорить на их языке и добиваться их с не свойственной его возрасту и веку скромностью. Никто не был так моден в свете; под его командованием был совершенно детский полк; он проявил силу воли, старание и блестящую храбрость на войне, и дамы оценили это в достаточной для его возраста мере. К нему благоволил монсеньор герцог Бургундский, бывший ему почти ровесником, и весь бургундский двор, где он был очень хорошо принят. Монсеньор, страстно влюбленный в свою супругу (как и весь его двор!), не был сложен так же хорошо, как Нанжи. Но принцесса так разумно отвечала на все его сомнения, что тот умер, ни разу не заподозрив, что она обращала свои взоры на кого-либо еще. Нанжи не был равнодушным человеком, просто он боялся влюбиться…»

Этот небольшой шедевр едкой злости характеризует человека лучше, чем что-либо другое. Сен-Симон посвящает многие страницы этой фигуре, его любовным увлечениям, тому, что он называет «его пошлостями», но мы, в любом случае, не можем до конца доверять его субъективному мнению.

После Бришанто замок Нанжи стал собственностью маркиза де Ля Герша, личности гораздо менее яркой, запомнившейся тем, что благодаря ему в 1749 году здесь был подтвержден маркизат.

Объединяющий три древние башни с левым крылом, возведенным в XVI веке, замок Нанжи, видевший обворожительную юную де Ламбаль, и поныне встречает румяных (и не очень) невест в час их бракосочетания: он стал городской мэрией.

Отрив (Hauterive) Юная окситанка

1820 год. Прекрасный летний день. Две девушки, наклонившись над письменным столиком, были заняты сочинением письма, которое, похоже, у них не совсем получалось. Увлеченные, они даже не обращали внимания на пейзаж, открывавшийся из окна: ласкающая глаз долина Торе и соседние с городом Кастр небольшие деревни.

Они были кузинами и ровесницами, им обеим было по семнадцать. Та, что повыше – Леонтина де Вильнёв. Ее отец, граф де Вильнёв, был хозяином милого замка Отрив, построенного из светлых камней и сохранившего от Средневековья лишь скромную башню. Другая, Корали де Жекс, считалась ее ближайшей подругой. Обе девушки выросли вместе, поскольку замок Жекс находится совсем близко от Отрива. Они мыслили и даже шутили одинаково, и совпадали не только их вкусы, но и мечты.

Но особенно страстно девушки увлекались чтением и литературой. Эта страсть заставляла их грезить Парижем – центром литературного света; но это были лишь мечты, ведь они даже не знали, увидят ли они его когда-нибудь. А властителем их дум был тот, кого вся Франция вслед за несколькими знатными дамами звала Волшебником: это был виконт Рене де Шатобриан, роман которого «Апология христианства» заставлял плакать от волнения Леонтину и Корали…

Итак, в тот день Леонтина и Корали старательно писали письмо; после стольких сомнений они наконец решились совершить этот очень важный в их жизни шаг: обратиться с письмом к великому писателю в надежде (пусть и очень слабой) получить в ответ несколько слов, написанных его высокочтимой рукой… Их письмо было так трогательно:

«Господин виконт, мы не имеем чести быть вам представленными, но знаем вас по красоте ваших произведений и по вашей преданности королю. Нам прекрасно известны доказательства вашей преданности, и мы счастливы, что вы живете на белом свете. Поэтому нам было бы очень приятно, если бы вы когда-нибудь оказали честь нашим замкам своим приездом. Мы не сможем показать вам розарии Иерихона или пальмы Гаде, но вы точно увидите здесь старинные дубы, пережившие многих наших предков…»

Сразу скажу, что это письмо так и не будет отправлено. Когда оставалось уже только подписаться, Корали вдруг испугалась. Она была более робкой, чем Леонтина, и дрожала при мысли, что непостижимый кумир примет их за двух сошедших с ума дурочек. Тогда Леонтина убрала письмо, стараясь больше не думать о нем. А через несколько лет Корали вышла замуж, из-за чего подруги стали видеться гораздо реже.

И вот однажды, ноябрьским вечером 1827 года, Леонтина, сидя в полном одиночестве за своим письменным столом, с бьющимся от восторга сердцем предприняла еще одну попытку осуществить свою давнюю мечту.

«Честно говоря, месье, я не знаю, зачем пишу вам. Очень многие и до меня досаждали своими анонимными посланиями знаменитым людям. Наверное, у меня было много предшественниц, но никто еще не говорил вам: «Именно вы зародили в моей душе восхищение. Я была ничем. Лишь обыкновенной девушкой, воспитанной в глубинке, но вот однажды ваши произведения открыли для меня источник радости…»

Письмо было подписано просто – Адель. Так же, как и семь лет назад, Леонтине не хватило смелости полностью исполнить свой замысел: она решила скрыться под чужим именем и дала совсем другой адрес. Но о чудо! Через несколько дней пришло письмо! И какое письмо!

«Мадемуазель, если мы в один прекрасный день встретимся с вами, я, вероятно, увижу красивую юную окситанку, прелестную и искреннюю. А вы увидите старика с седой головой, в котором от рыцаря осталось одно лишь сердце. Но нет, мы не увидимся, мадемуазель. Я не хочу попасть во власть иллюзий, а вам не стоит лишаться ваших…»

Можно себе представить радость Леонтины, которая тут же вновь взялась за перо. И постепенно между Волшебником и «красивой окситанкой» установилась регулярная переписка. К сожалению, сохранилось лишь несколько писем девушки. Послания же Шатобриана, напротив, сберегла одна юная поклонница, и по ним мы теперь имеем возможность проследить за развитием этой идиллии…

Не отдавая себе отчета, Леонтина полюбила писателя. А он, в свою очередь, через эту переписку тоже проникся любовью к этой молоденькой незнакомке, душа которой так полно раскрылась перед ним:

«Я согласен, что для вас я – необъяснимый волшебник, – написал он ей несколько месяцев спустя, – если вы говорите мне правду, а я не напрасно считаю вас откровенной со мной. Давайте никак не будем называть наши отношения, как вы и предлагаете. К вашей молодости и прелести я могу прибавить лишь жизнь на исходе и неумолимость времени, то есть то, что уже нельзя изменить…»

«Вы говорите, что вовсе не любите меня, но вы же любите. Хотите, чтобы я раскрыл вам полное значение этого слова? А как иначе мне назвать то, что я чувствую к женщине, которую совсем не знаю? Признательностью за вашу доброту? Или нежностью, взаимной дружбой? Наконец, необъяснимым влечением, всегда появляющимся в отношениях мужчины с женщиной. Вот совершенно откровенно то, что я испытываю к Леонтине…»

Конечно же, псевдоним «Адель» исчез уже во втором письме. Почему же тогда она сначала скрывалась? По мере развития переписки тон Волшебника становится все нежнее и задушевнее:

«Вы говорите мне: я хочу счастья или горя с вами. Но вы ошибаетесь. Я принесу вам одно лишь несчастье. Я не говорю, что я какой-то роковой человек, которого вы могли бы полюбить; я говорю о том, что принесет вам это чувство. Все, кто всей душой привязывался ко мне, потом страдали. И я тоже бываю охвачен страхом, когда кто-то хочет связать свою судьбу с моей…»

Несмотря на эти слова, как же ему хотелось, чтобы она не отвернулась! Он так боялся, что она устанет от прелестной игры, возвращающей его в молодость, но еще больше он страшился увидеть ее и показаться ей на глаза, так как их огромная разница в возрасте просто не могла не оттолкнуть от него девушку… Но он был неправ: Леонтина любила в нем талант, ценила в нем писателя и его душу; в то время как для него, соблазнившего столько женщин на своему веку, любовь – это была реальность, соседствующая с мечтой…

Тем не менее к лету 1828 года Шатобриан уже почти свыкся с мыслью о неизбежной встрече. Однако в последний момент ему пришлось изменить свои планы – король назначил его послом в Рим: «Таким образом, все наши замыслы рухнули, и моя жизнь снова меняется…»

Но наконец в 1829 году их встреча все же состоялась:

«С 12 по 22 июля я буду в Котре, – писал Волшебник. – Я преклоняюсь перед вашей невидимой и непреодолимой властью надо мной. Ваш сон вскоре уступит место грустной реальности…»

Но Леонтина не боялась действительности, она знала, что не будет разочарована… А вот кто оказался разочарован, так это невидимый свидетель всей этой страсти, Жюльетта Рекамье – та, в которой Шатобриан возбудил ревность, рассказав об этой встрече.

«Наконец я встретил молодую женщину на берегу горного потока. Она поднялась и подошла ко мне. В деревушке ей сказали, что я в Котре. Как оказалось, эта незнакомка и была моей окситанкой, писавшей мне целых два года, которую я никогда не видел. Таинственная незнакомка открылась: patuit dea![156] Однажды вечером, когда мне нужно было уходить, она захотела пройтись со мной, а мне пришлось потом провожать ее до дома. Никогда мне не было так совестно: испытывать какую бы то ни было привязанность к женщине в моем возрасте – это казалось мне сущей насмешкой».

Вот так! Можно быть великим писателем и при этом гремучей смесью лицемера и лжеца, ибо за время пребывания в Котре они встречались много раз.

Конец же этого пребывания стал настоящей драмой. Появление на политической сцене министра Полиньяка вынудило Шатобриана подать в отставку. Тогда Леонтина предложила ему отказаться от свадьбы (почти назначенной) и укрыться в каком-нибудь римском монастыре или где-то еще, где бы они могли жить вместе, не нарушая моральных устоев. Безумные планы, планы без будущего. Они расстались в Котре; Шатобриан поехал в Париж, а Леонтина возвратилась в Отрив вместе со своей тетушкой, мадемуазель де Валлес. Девушка уезжала с твердым намерением выйти замуж. И она вышла – спустя год она стала графиней де Кастельбажак, чему была очень даже рада. Роман юной окситанки был завершен.

Однако Шатобриан и Леонтина еще встречались: в 1833 году – в Академии изящной словесности, а затем в 1847 году, за год до смерти Волшебника – в его квартире на улице дю Бак, где его навестила мадам де Кастельбажак.

– Это вы? – спросил он, протягивая ей обе руки, но не имея возможности подняться с кресла, к которому он отныне был прикован. – Я вас очень любил… Я по-прежнему люблю вас…

И на сей раз эти слова действительно стали последними в их романе. Посетительница убежала вся в слезах…

Сейчас замок Отрив закрыт для посещений из-за реставрационных работ.

Ля Рошпо (La Rochepot) Легендарная битва

После того как была построена южная автострада, путешественники, направляющиеся из Парижа в Прованс, больше не видят за одним из поворотов красивый замок со светлыми стенами, отделанными удивительными по красоте коврами из покрытых лаком глиняных плиток – знаменитыми бургундскими изразцами. Взобравшийся на самую вершину поросшей лесом горы, находящийся на перекрестке дорог из Парижа в Лион и из Мулена в Базель, замок привлекает взгляд любого, даже самого равнодушного человека, ибо он являет собой вдохновенное наследие навсегда ушедших времен великого рыцарства.

Вплоть до 1408 года он назывался Ля Рош-Ноле – по имени города, расположившегося у его стен. Замком успешно управляли члены семейства Тиль, затем Божё и, наконец, Савойский род. А потом его приобрел один из участников сумасшедшего крестового похода. Его звали Ренье По. Замок нарекли Рошпо, и он до сих пор так называется.

В конце 1395 года тревожный призыв разлетелся в Европе, достигнув Дижона и даже Парижа: Сигизмунд, король Венгрии, просил о помощи, ибо его королевству, дальнему форпосту христианской веры, угрожали турки. Новый султан Баязид, прозванный Илдырымом (то есть «Молниеносным», что прекрасно отражало суть его характера), всегда оставался верным своему имени. После восшествия на престол он собрал войско и покорил Сербию. И теперь, удобно расположившись на южном берегу Дуная, он серьезно угрожал Сигизмунду.

Призыв нашел отклик: вначале у короля Карла VI (который, как ни странно, на тот момент не пребывал в припадке безумия), а также у его коннетабля Филиппа д'Артуа и маршала Франции Жана Ле Мэнгра де Бусико, который был личным другом Сигизмунда. Когда в дело вмешался папа, дав благословение на поход, сердца молодого поколения рыцарей воспламенились отвагой. И даже герцог Бургундский Филипп Смелый (дядя Карла V), бывший регентом во время отлучек племянника, увидел в этом походе способ возвыситься, а заодно и занять ратным делом своего вспыльчивого наследника Жана, прозванного Бесстрашным за смелость и весьма скверный характер. В свои двадцать три года он был для Филиппа воплощением кошмара. Если бы турки задали Жану сложную задачку, это было бы только к лучшему.

Вокруг принца собрались самые знаменитые рыцари. Среди них – новоявленные Бургиньоны: Гийом де Ля Тремуй, его сын Пьер и кузен Ренье По – все уроженцы Берри.

Собравшись в Париже, войско крестоносцев выступило 6 апреля 1396 года и, достигнув Дижона, устроило там пир во славу Бургиньонов. Наконец, воодушевленные, они направились в Венгрию, везя с собой все необходимое, но скорее для празднеств, чем для войны: отметим хотя бы тот факт, что походные палатки Жана Бесстрашного были из зеленого атласа и при них состояла целая армия слуг. Войско состояло из 2000 рыцарей и их свиты, всего около 10 000 человек. В течение четырех месяцев вся эта прекрасная молодежь веселилась на пирах и попойках, преследуя местных девушек. Никто никуда не торопился. Казалось, что времени предостаточно. Да и как это турки, эти несчастные дикари, не упали от страха при приближении столь прекрасной, доблестной и благородной армии? Это войско и шло-то вперед лишь ради одного удовольствия – надрать неверным уши.

Ренье По высказал мнение, что они просто даром теряют время. Его влекли битвы. Он отправился в поход не для того, чтобы засыпать каждый вечер под столом у принца! Он хотел заслужить уважение, изрубив всех врагов на кусочки. И, надо сказать, он был несомненным чемпионом в рыцарских турнирах и великолепно владел оружием. К тому же, недавно женившись, он был влюблен в свою жену и презирал дебоши. Может быть, это был единственный человек среди всего полуобезумевшего войска, для которого крестовый поход что-то значил.

Когда армия наконец-то достигла Буды, Сигизмунда охватило смятение. Освободители, казалось, не понимали сложившейся ситуации: Баязид был опасным врагом, достойным всяческого уважения, а не каким-то главарем банды. Короля выслушали с вежливым интересом: тем лучше, если турки так храбры, то тем большей будет слава победителей. И, не посчитав нужным вникнуть в дальнейшие разъяснения короля Венгрии, отряд юных смельчаков, потратив, правда, несколько дней на восстановление сил, устремился по направлению к Железным Воротам, увлекая за собой опешившего Сигизмунда.

Большинство рыцарей стремилось обрушиться на врага, они рвались в бой с воодушевлением, но когда они встретились в Никополисе с самим Баязидом, последовал сокрушительный разгром: окруженные тучами обученных турецких всадников, искатели романтической славы были перебиты как мухи. Четыреста рыцарей остались на поле боя, остальные попали в плен во главе с самим Жаном Бесстрашным.

К несчастью, хоть среди французов и было много погибших, у турок их было еще больше, и Баязид пребывал в ярости. И, оставив в кандалах двадцать восемь молодых сеньоров, он на их глазах велел перерезать всех остальных. Это была кровавая бойня, за которой уцелевшие наблюдали стоя на коленях. Затем их отправили в цитадель де Брус в ожидании выкупа огромных размеров, который был за них потребован. А один из пленных, Бусико, был отпущен, чтобы собрать на выкуп деньги со всего христианского мира.

Ренье По не питал надежд на спасение. Его семья была небогата и все равно не смогла бы за него заплатить. И тогда он добился встречи с Баязидом и хладнокровно потребовал, чтобы его убили. Но султан объяснил ему, что рассчитывает на выкуп, а тот ответил, что предпочитает лучше умереть, чем обречь на нищету своих близких. Подобная смелость удивила султана, и он предложил пленнику, раз уж тот не может вернуться домой, перейти к нему на службу, а может быть даже жениться на одной из его сестер… Но рыцарь Христов на это не соблазнился. Он предпочитал умереть.

– В таком случае, – сказал Баязид, – ты умрешь, но умрешь с оружием в руках…

– Благодарю тебя…

Но какой тут мог быть бой? Вооруженный лишь одним мечом, Ренье должен был сразиться с гигантским львом, настоящим чудовищем, погубившим уже многих своих противников. И необходимо было покориться такой вот царственной прихоти. Ренье, вернувшись вечером, долго молился, а потом лег спать. И ему приснился сон: необычайной красоты молодая дама, озаренная божественным светом, предстала перед ним и произнесла два только слова: «Бей снизу…»

На следующий день состоялся поединок. Зверь был и в самом деле ужасен, но Ренье помнил полученный совет:

– Во имя прекрасной дамы! – воскликнул он и ринулся на своего врага, вмиг обрубив ему мечом обе передние лапы. А после этого он спокойно добил это чудище.

– Ты свободен, – сказал тогда Баязид, – но твое отсутствие огорчает меня…

Через несколько месяцев Ренье По вновь увидел свою жену. Перед ним открылась головокружительная карьера, и ему понадобился достойный замок, каковым и стал Ля Рош-Ноле. Там он и умер в 1438 году, окруженный всевозможными почестями, став главным камергером Бургундии, посланником в Венгрии и одним из первых кавалеров ордена Золотого Руна. Боевой клич: «Во имя прекрасной дамы» стал его рыцарским девизом.

После него род прославил внук героя, Филипп По, чья гробница как истинное произведение искусства выставлена теперь в Лувре. Крестник герцога Филиппа Доброго, удачливый камергер, сенешаль и кавалер ордена Золотого Руна, Филипп По, которого небеса одарили редким даром красноречия (его называли «Устами Цицерона»), исполнял многочисленные дипломатические миссии для своего господина.

Например, в 1450 году он добился нейтралитета Карла VII, когда герцог Филипп оказался перед лицом восстания в подвластных ему городах Ганд и Брюгге, что грозило немалой опасностью. Он же организовал все три брака молодого графа де Шароле, уже тогда прозванного «Смелым»: с Катрин де Валуа, умершей до свадьбы, с Изабеллой де Бурбон, которая осталась единственной любовью принца, и, наконец, с Маргаритой Йоркской, брак с которой имел исключительно политические цели.

Но правление «Смелого» оказалось эфемерным. После его смерти под Нанси в 1477 году Филипп По, оставив на усмотрение Маргариты Бургундской решение о браке с императором Германии Максимилианом, выбрал для себя Францию. За что Людовик XI и отблагодарил его: По стал сенешалем Бургундии и воспитателем дофина, будущего короля Карла VIII.

Максимилиан лишил его ордена Золотого Руна, но это уже не волновало Филиппа По, ибо Людовик XI наградил его взамен орденом Святого Михаила, а тот был более древним и более почетным. Умирая, король доверил своих детей именно Филиппу По. Молодой король был тогда слишком молод. Регентшей при нем была его сестра Анна де Божё, «наименее безумная женщина Франции, ибо умных вовсе не существует». Но какой бы разумной она ни была, она нуждалась в твердой руке, а еще больше – в дельном совете Филиппа По.

После его смерти в 1493 году замок перешел к его брату Гюйо, чьи дети наследовали его, пока Анна По, выйдя замуж, не передала его в качестве приданого семейству де Монморанси. С 1551 по 1640 год им владели представители семейства де Сюлли. Потом он перешел к Шарлю д'Анженну, затем – к кардиналу де Рецу, который, увязнув в долгах, вынужден был продать его.

Революция навлекла на замок страшные бедствия, и он пустовал вплоть до 1893 года, когда потом вдова президента Республики мадам Сади Карно купила его и подарила своему сыну. Он посвятил свою жизнь восстановлению этой прекрасной обители, около которой, недалеко от Ноле, он увидел однажды своего знаменитого предка Лазара Карно. После этого знамения Ля Рошпо остался в надежных руках семейства Карно.

Рошфор-ан-Новалез (Rochefort-en-Novalaise) Мандран!

Сложенный из серо-розовых камней, с огромной коричневой крышей и квадратной башней, этот замок больше похож на большой добротный дом, чем изысканный дворец. В нем не осталось ничего феодального, кроме воспоминаний и башни, надменно охраняемой большими черными елями. От них веет непередаваемой прелестью и, к чему особенно неравнодушна История – тайной, будоражащей воображение! Здесь закончилась легенда…

Несмотря на то что Рошфор находится всего в четырех льё от Шамбери и не намного дальше от Гренобля, он не входил в состав Франции во времена правления Людовика XV, а принадлежал королю Пьемонта и Сардинии. Ему было присуще все савойское, возможно, даже в большей степени, чем многим другим замкам. Когда в 1754 году грозный месье де Пиоленк, президент парламента Дофине, стал его владельцем, граница проходила рядом, и там все жили одной ногой во Франции, а другой – в Сардинии…

И вот одной ясной весенней ночью дюжина всадников подъехала к замку. Спешившись, они заставили камердинера отпереть дверь, угрожая выбить ее.

– Я не причиню вам никакого вреда, – заявил их предводитель, высокий юноша с интеллигентным лицом и хорошими манерами, облаченный в одежду стального цвета и обшитую галуном треуголку. – Мне нужен ваш хозяин. Я – Мандран.

Мандран! За последние шесть месяцев имя этого человека узнала вся страна, и оно превратилось в легенду, ибо это было имя человека, объявившего войну главным откупщикам[158] и их людям. Это был Мандран-контрабандист!..

Он пустился в авантюру не из какого-то якобы присущего ему духа бандитизма. На самом деле, ничто не предвещало, что этот двадцатишестилетний юноша, сын перекупщика лошадей из Сент-Эньена-де-Сен-Жуара, будет объявлен вне закона. Его семья всегда была уважаемой, известной и жила в определенном достатке, но налоги и поборы, взимаемые с крайней строгостью людьми из откупного ведомства, помаленьку вытянули из нее все запасы экю и вынудили распродать земли. Причина его отчаяния в том, что он неправильно выбрал себе занятие – торговля мулами, которую семья вела с откупным ведомством, привела к тому, что Луи Мандран, старший из шести детей, потерял все, что имел. А вот арест его брата Пьера, объявленного господином Море (бригадиром откупного ведомства) фальшивомонетчиком, приговор, а потом и казнь через повешение, состоявшаяся летом 1752 года, сделали его бунтовщиком.

Поклявшись памятью своего брата отомстить бесчестным негодяям, Луи ушел в горы. И в гроте Эшель он присоединился к банде Белиссара, старого упрямого вора, которому он приглянулся своим мужеством, волей и овладевшей им жаждой мщения. И вот, мало-помалу, Белиссар уступил ему свое место, особенно после ряда смелых и весьма удачных операций, проведенных молодым человеком. А планы Мандрана были такими: добывать товары, провозить контрабанду, бить сотрудников откупного ведомства на собственной территории и заставить всех трепетать. И постепенно ему это стало удаваться! У него сформировалась мощная шайка из трех или четырех сотен человек, хорошо вооруженных, дисциплинированных и бесконечно преданных своему молодому командиру.

Когда они появлялись в деревне со своими мулами, груженными табаком, часами, индийскими тканями или муслином, продовольствием и бижутерией, закупленными за границей, начинался настоящий праздник, ведь цены, по которым они все это продавали, были несравненно ниже цен откупщиков. Дворяне и деревенские жители всегда спешили на такие импровизированные рынки.

Но, успешно ведя торговые дела, Мандран не забывал и о мести. В своей деревне он средь бела дня лично убил Сигизмунда Море, донесшего на его брата: прострелил ему голову. Но надо было уничтожить еще и другого врага – президента Пиоленка, человека, по решению которого отрубили голову Пьеру. Как-то ночью Мандран ворвался в замок Рошфор-ан-Новалез. Там-то он и собирался убить судью.

С пистолетом в руке он поднялся наверх, но неожиданно перед ним появилась белокурая девушка. Она не испугалась его, а мужественно преградила дорогу. Ее звали Жанна де Пиоленк. Президент был ее отцом, и она готова была принять на себя кару, предназначенную ему… Кроме того, он был болен…

– Он окажется на небесах прямо сейчас! – воскликнул Мандран, отталкивая девушку и врываясь в комнату…

Он ожидал увидеть судью, прячущегося от страха в своих одеялах, но ничего подобного. Старик, лежавший перед ним, ничего не боялся. Он знал, что Мандран пришел его убить, но решил не доставлять ему удовольствия и не дрожать от ужаса. Более того, он принялся отстаивать вынесенное ранее решение. Ведь правосудие – есть правосудие, и он, Пиоленк, никогда не отступал от него. Впрочем, если Мандрану так нужна его жизнь, то он может взять ее, но судья не станет защищаться…

Такое мужественное поведение разоружило Мандрана. Оказалось, что Пиоленк – заблуждающийся раб закона, но вовсе не подлец и не убийца. Поклонившись девушке, завороженно смотревшей на него с порога, он вышел из комнаты, спустился вниз и покинул замок как раз в тот момент, когда туда входил молодой человек со шпагой в руке. Этот человек узнал уже успевшего стать известным главаря банды. Но Мандран ему лишь улыбнулся:

– Я не убиваю ни больных… ни честных людей! – сказал он. – Приговаривая моего брата, ваш отец поступил по совести. И я могу понять его и простить…

Молодой человек посмотрел на него, удивленный и уже очарованный. С этого и началась прекрасная дружба, соединившая молодого Пиоленка де Тури и начальника контрабандистов. Когда через месяц после посещения Мандрана президент скончался, его сын широко раскрыл ворота Рошфора перед своим новым другом, который из-за своего нелегального положения в Савойе нуждался в подходящем убежище.

Жанна не оценила этой дружбы. Мандран для нее продолжал оставаться бандитом, и она отказывалась с ним видеться. А может быть, вела себя так потому, что он слишком ей нравился, да и она ему тоже. Чтобы побороть влечение и избежать встречи с ним, она большую часть времени проводила в своем доме в Гренобле…

Известность предводителя банды продолжала расти. Постепенно он становился кем-то вроде национального героя, и Вольтер писал о нем так: «Вот уже три месяца, как Мандран, который был простым вором, стал победителем. Он обложил налогом города Франции и платит своим солдатам больше, чем король – своим. Народ полностью на его стороне потому, что устал от откупного ведомства. Этот разбой может стать знаменитым…»

Но дальше так продолжаться не могло. В Версале считали, что дело уже зашло слишком далеко. И вот главный контролер Моро де Сешель отправил к Савойской границе элитные части: добровольцев полковника Ля Морльера. К ним присоединились егерский полк Фишера, 150 драгун Боффремона, 120 кавалеристов д'Аркура, 50 кавалеристов Фюмеля, 60 кавалеристов Мутье и отдельный отряд драгун из Сент-Этьена. Плюс большинство таможенников и люди откупного ведомства: это было похоже на всеобщую мобилизацию!..

Но даже объединение всех этих военных частей ничего бы не дало – исключительно потому, что все вокруг любили Мандрана. Если бы в дело не вмешался предатель – некий Марсен, представлявшийся венгром. На самом деле он был шпионом откупного ведомства, специально примкнувшим к контрабандистам.

В начале мая 1755 года этот человек дал знать, что Мандран, в отсутствие своего друга Пиоленка, живет в замке Рошфор. И в ночь на 10 мая пять сотен людей Ля Морльера во главе с капитаном д'Итюрбид-Ларром пересекли границу Савойи, стараясь двигаться как можно тише, и окружили замок. Операция полностью удалась. В три часа ночи Мандрана под конвоем из десяти человек вывели из замка. А часом позже его уже доставили во Францию и отправили в Валанс, где базировался трибунал откупного ведомства. Там его ждал самый жестокий и самый неумолимый из судей: Леве де Малаваль.

По словам Вольтера, бичом человечества в то время были чума, разврат, тюрьма, инквизиция… и судебная палата Валанса. Для Мандрана это был конец…

Тем не менее, как только делу был дан ход, поднялся страшный шум. Ведь арест произошел незаконно – была нарушена граница иностранного государства, и Сардиния немедленно на это отреагировала. Король Карл-Эммануил отправил посла в Версаль, чтобы перед королем опротестовать решение суда, плюс он сообщил французскому послу в Турине: он требует, чтобы Мандран, незаконно арестованный на территории его страны, был возвращен обратно.

Страны находились на волосок от серьезного дипломатического конфликта, и пока дипломаты спорили о своем, Леве де Малавель получил приказ срочно провести суд и исполнить приговор. В кратчайшие сроки процесс был завершен, и Мандран приговорен к смерти путем колесования.

Это выглядит странно, но при вынесении приговора Малавель проявил даже некоторую мягкость. В камере, где его содержали в цепях, Мандран имел возможность принимать подарки и посетителей. Что он и делал, разговаривая со всеми приходящими с легкостью и даже с хорошим настроением. Говорят, что в ночь перед казнью в его камеру пробралась некая женщина, плотно закутанная в черный плащ. Это была Жанна де Пиоленк, пришедшая в предсмертный час взглянуть на того, кто, как говорил ей ее брат, так много думал о ней.

Что они говорили тогда друг другу, эта юная девушка и контрабандист? Можно ли за минуту прожить всю вечность любви?

А назавтра, на площади Клерков в Валансе, Мандран мужественно взошел на эшафот. Он попросил стакан воды и отдал его отцу Гаспарини, причащавшему его и при этом рыдающему. Он это сделал со словами:

– Вы нуждаетесь в этом больше, чем я…

После этого в тишине, нависшей над оцепеневшей толпой, он закатал манжеты своей рубашки и штанины и подошел к кресту, на котором его должны были разрубить на части, а потом со спокойствием, заставившим публику содрогнуться, воскликнул:

– Дети, берите с меня пример…

Палач поднял свой меч, и в это мгновение отец Гаспарини упал в обморок. В это же время с площади унесли молодую белокурую девушку, рухнувшую на землю без чувств. Говорят, на следующий день красавица удалилась в один из самых строгих монастырей Гренобля.

В настоящее время замок закрыт для посещений.

Сассенаж (Sassenage) Великая любовь принца Джема

В один из осенних дней 1482 года старый замок Сассенаж (от него теперь мало что сохранилось) стал свидетелем непривычного для христианской страны зрелища. Блестящая кавалькада, окружавшая молодого человека двадцати трех лет, чья благородная осанка выдавала в нем особу царских кровей, въехала в ворота замка. Местный поэт в нескольких свободных от жесткой рифмы строках набросал для нас следующий портрет этого необычного гостя:

Он действительно был принцем, и звали его Джем. Во французских землях, Бог знает почему, его звали Зизим! Он был вторым сыном султана Мехмета II, завоевателя, покорившего Византию и сделавшего из Константинополя столицу могущественной турецкой империи. Конечно, вы можете резонно спросить, а что делал во Франции христианнейшего Людовика XI сын этого неверного султана?

А он искал убежища, опасаясь своего брата Баязида II, ставшего султаном, ибо тот, как он считал, был настроен против него.

Все началось после смерти завоевателя. Джем оспаривал право своего брата на трон. Более того, подбиваемый группой заговорщиков, какие всегда появляются при смене правителей, он направил свое оружие против Баязида. Попытка закончилась неудачно: его войска были трижды разбиты. И тогда, поняв, что никакое укрытие в Турции не сможет спасти его от мести брата, Джем бежал на борту галеры на остров Родос, где попросил убежища у Пьера д'Обюссона, гроссмейстера рыцарского ордена Святого Иоанна Иерусалимского. Это временное пристанище казалось ему надежным, ибо даже Мехмет II не осмеливался появиться на острове этих солдат-монахов.

Пьер д'Обюссон, один из величайших гроссмейстеров ордена, положивший затем начало и ордену Мальтийских рыцарей, великодушно согласился принять принца, напомнив Джему, что мать его была сербкой, а значит христианкой. Она была принцессой неописуемой грации и красоты, некогда попавшей в гарем, где ей дали имя Зуль-хадр. Так Джем со всей своей свитой получил возможность поселиться в одном из дворцов острова.

Несмотря на это, он жил в постоянном волнении. Конечно, остров-крепость хорошо охранялся, но он находился недалеко от турецкого берега, и подослать туда наемных убийц не составляло труда. Со своей стороны, Баязид тоже был немного обеспокоен: если родосские рыцари решили помогать мятежнику, то его владения, в которых еще было неспокойно, находились под угрозой. И он попросил Пьера д'Обюссона о переговорах, а на них предложил ему следующее: он, Баязид, будет передавать ордену каждый год огромную сумму в сорок тысяч золотых дукатов на содержание Джема, но с одним условием – чтобы рыцари за ним хорошо «присматривали», дабы он даже и не думал делать попытки занять трон Оттоманской империи.

Сделка была удобна для всех… кроме самого Джема, не доверявшего брату. Даже появление первых сорока тысяч дукатов не успокоило его. Он резонно предполагал, что рано или поздно настанет день, когда Баязид спохватится и пожадничает, не захочет платить столь крупную сумму. И тогда он найдет способ устранить неблагонадежного брата. Поразмыслив, Джем пришел за советом к Пьеру д'Обюссону, попросив отправить его во Францию, в один из замков, принадлежавших ордену. Ведь только там он может почувствовать себя в безопасности.

Немного огорченный таким вот недоверием к его протекции, гроссмейстер уведомил о решении высокородного турка короля Людовика XI, без позволения которого нельзя было допустить ни одного неверного на землю Франции. А король был слишком опытным политиком, чтобы отказаться от такого заложника, и на въезд Джема во Францию было дано разрешение.

Пьер д'Обюссон, выходец из простой семьи, выбрал для высадки городок Бурганёф, основательно защищенный, но не имевший достойного причала и помещений для приема столь высокопоставленной особы. Тогда он приказал построить замок, а в ожидании окончания строительства предложил Джему, высадившемуся во Франции, поселиться на время в провинции Дофине, в другом замке ордена, в Рошешинаре.

Средневековое строение было крайне неприветливым, но принцу удалось наполнить его чисто восточной роскошью: своими соколами, лошадьми, шелковыми нарядами и сказочными игрушками. И вскоре в округе только и шли разговоры, что о чудесном госте рыцарей Святого Иоанна. Говорили, что он великолепно поет странные романсы собственного сочинения, что он милый поэт и утонченный кавалер, и местное дворянство начало стекаться туда, как на представление.

Барон де Сассенаж прибыл в числе первых. Он принадлежал к благородным де Беренжерам, что оспаривали у Лузиньянов право вести свое происхождение от феи Мелузины. Его родственниками были графы де Форез и де Лион. Короче, барон с полным правом мог считать себя особо важной персоной. К тому же за двадцать лет до этого его тетушка Маргарита де Сассенаж совершила своего рода подвиг: она стала любовницей Людовика XI, когда тот еще был дофином, и родила ему трех девочек, которые в настоящее время были пристроены в самые благородные семейства Франции.

Это значило, что барон был «на коне». Очарованный любезностью Джема, он взялся устроить ему свидание с самим Людовиком XI, чего принц желал больше всего на свете. А в ожидании он пригласил его погостить некоторое время в своем прекрасном владении Сассенаж.

Приглашение обрадовало принца, но его счастье стало абсолютным, когда он увидел там молодую девушку, которую так и не смог забыть. Ее звали Элен-Филиппина, и она была старшей дочерью барона. Ей было пятнадцать лет. «Правильный овал лица, маленький рот, красиво посаженные умные черные глаза, счастливое выражение лица и изумительный характер», – вот какой была та, что навсегда завладела сердцем турецкого принца.

Джем влюбился в Элен с первого взгляда. Он ничего не мог с собой поделать. Все время, пока он оставался в Сассенаже на охотах, праздниках и пирах, он искал глазами только Элен. И она находила его очаровательным. А так как принц и не подумал скрывать свою любовь, она ее всячески поощряла. Она часами слушала его рассказы о своей родине, о всех тех чудесах, которые он охотно разделил бы с нею. И именно она говорила ему слова утешения, узнав, что король Франции отказался от приема. Людовик XI был на пороге смерти и не хотел осквернять свою душу встречей с неверным.

Но дни восторженной радости закончились. Главный приор Оверни сообщил, что постройка замка завершена… Перед отъездом Джем осмелился открыто заявить о своей любви и попросил Элен последовать за ним и принять ислам, чтобы стать принцессой. Под воздействием страсти он даже сам захотел принять христианство, чтобы поселиться во Франции и жить, как обычный француз… но только рядом с ней! И вот тогда-то она и сказала, что не любит его, а видит в нем лишь друга, плюс она обручена: этот удар был самым тяжелым.

Джем покинул Сассенаж и отправился в суровый замок, построенный из грубого камня, где он и провел долгие скучные дни. Теперь он стал всего лишь игрушкой в большой европейской политике, игрушкой, которая понадобилась папе Иннокентию VIII. Джем отправился в Рим. Потом он вновь потребовался королю Карлу VIII. И Джем уже собрался отправиться к нему, но тут Чезаре Борджа взял на себя труд положить конец существованию одного из самых романтичных турецких принцев… По его приказу принц был убит.

От замка, видевшего принца Джема, сохранилась лишь часть стен. Семейство Беренжер де Сассенаж, в течение нескольких веков обитавшее на дальних отрогах горного массива Веркор, открыло для замка красоты эпохи Возрождения, а затем – классицизма. Нынешний замок был построен при Людовике XIV (между 1661 и 1665 годами), и на него была истрачена часть огромного состояния семьи, которая, если бы лучше распоряжалась своим имуществом, не проводила бы большую часть своей жизни в Версале.

Положение семьи не изменилось и при Людовике XV. Король в честь женитьбы Раймонда де Беренжера, почетного придворного из свиты дофина, на его кузине Франсуазе де Сассенаж подарил супругам восхитительную мебель, ставшую украшением здешних залов.

В наши дни семейство Беренжеров де Сассенаж покинуло замок. После смерти, случившейся несколько лет тому назад, последняя маркиза де Беренжер завещала передать его Французскому фонду, который теперь владеет замком Сассенаж.

Северак (Séverac) Кровь Глорианды

По масштабам развалин, которые при желании вы можете увидеть своими глазами, легко себе представить огромные размеры, былую силу и роскошь замка, когда-то царившего над всей округой Руэрг. Безмолвная жертва ветров, свободно гуляющих по его переходам, он защищен лишь жалкими остатками обвалившихся стен, а ведь прежде это монументальное строение тяжелой короной венчало холм, по которому взбирались дома соседнего городка.

В XVII веке Луи д'Арпажону, маркизу де Северак, пришло в голову перестроить средневековый замок, превратить его в богатую резиденцию. В одну из тех, где любая женщина мечтала бы жить… и царствовать безраздельно. Но великолепие очень часто вызывает зависть, которая становится причиной драм и самых коварных заговоров, один из которых случился в Севераке.

Свекровь, любящая свою невестку – вы когда-нибудь такую встречали? О, во все времена это большая редкость! И вдовствующая маркиза де Северак, урожденная Жаклин де Кастельно де Клермон-Лодэв, не была исключением в печальной статистике.

С тех пор, как тринадцать лет назад (1 февраля 1622 года) ее сын женился на прекрасной Глорианде де Лозьер, дочери Пон де Лозьера, маркиза де Темина и маршала Франции, свекровь душила тихая ненависть к невестке. Свои чувства она лелеяла и скрывала под маской добродушия и мягкости. Терпение вдовы было сродни терпению большой кошки, прекрасно понимающей, что глупая мышка все равно когда-нибудь попадет в ее коготки!

Однако брак ее сына не был следствием ни расчета, ни страсти. С самого рождения рука Глорианды была обещана Луи д'Арпажону, маркизу де Северак. Оба семейства, заключившие сделку, были равны родовитостью (может быть, небольшое превосходство оставалось за родом Арпажонов, восходящим к графам де Родез).

Пока обрученная была еще ребенком, маркиза ничего не имела против этого брака. Но Глорианда выросла, превратилась в красивую и кокетливую особу, высокомерную, обожающую праздники и наряды. Ее характер и поведение шокировали и раздражали ее свекровь, строгую кальвинистку. И в один из вечеров, уже после свадьбы, когда первые звуки бальной музыки огласили мрачные своды замка, когда игра веселых скрипок разбудила ото сна его огромные залы, старая маркиза поклялась, что пройдет вслед за гробом той, что своим поведением оскорбляет ее материнские и религиозные чувства.

Но она была не настолько глупа, чтобы сразу перейти к активным действиям. Луи был сильно влюблен в свою молодую и очаровательную супругу (ей было на семнадцать лет меньше, чем ему), упивался ее юностью и грацией. Даже малейшее злословие в ее адрес вызывало в нем приступы холодного, едва сдерживаемого гнева, и мать начала его опасаться. Луи не терпел, чтобы кто-нибудь критиковал Глорианду. Но при этом он очень сильно ревновал ее, и именно на этой струне и решила сыграть его мать, дождавшись первого же удобного случая.

Первые годы брака прошли, и никому так и не удалось причинить вред молодой маркизе. Ее супруг большую часть года жил на своих землях, но когда Людовик XIII призывал его ко двору, ему приходилось приезжать в Париж, где у него были друзья (среди прочих и знаменитый Сирано де Бержерак), и он всегда брал с собой Глорианду.

Вскоре началась Тридцатилетняя война[160], и кардинал де Ришельё нашел занятие для маркиза, чьей главной мечтой было стать маршалом Франции, подобно его тестю. В 1630 году Северак отправился в Италию вместе с маршалом де Ля Форсом, потом – в Германию (в 1631 и 1632 годах) и, наконец, в Лотарингию (в 1634 году).

Все это время легкомысленная Глорианда не слишком волновалась за мужа и продолжала жить в Севераке. Молодая женщина была слишком жизнелюбивой, чтобы удовольствоваться уединением в обществе свекрови. Она приглашала к себе в гости соседей-дворян, которых не надо было просить дважды. Среди тех, кто наиболее прилежно посещал Северак, был молодой сеньор Жан де Лессак…

К тому времени молодая маркиза подарила своему мужу четырех сыновей. Однако старший умер еще при родах, которые с трудом перенесла и сама мать. Через довольно длительный срок (3 июля 1632 года) родился другой сын, названный Жаном-Луи. К моменту его рождения Жан де Лессак был желанным гостем в замке Северак, который этот любвеобильный дворянин регулярно посещал уже год…

Естественно, свекровь заметила, что молодой человек открыто ухаживает за ее невесткой. Но она была хитра и умна, и не стала высказывать свои мысли вслух. Она терпеливо ждала, когда это знакомство затянется и ее подозрения начнут оправдываться. Право же, было бы в высшей степени глупо вспугнуть влюбленных, лишь только потянувшихся друг к другу или еще мечтавших о близости. И старая маркиза довольствовалась тем, что приставила к невестке Катрин Эвек, жену графского судьи[161] Бартелеми Эвека.

Эта женщина имела весьма грубую внешность, но при этом обладала характером мягким и мирным. Она пользовалась полным доверием старой дамы, таким же, каким ее муж пользовался в глазах маркиза. Что же касается Глорианды, то к ней, как и ко всем немного легкомысленным людям, было легко подступиться. Молодая маркиза с радостью приняла Катрин Эвек и даже сделала ее своей доверенной особой. Правда, при этом исключались какие-то сердечные тайны, ибо, зная своего мужа и свекровь, она понимала, что свои увлечения надо скрывать.

В результате, несмотря на все усилия, жене судьи так и не удавалось узнать, были ли основания у подозрений благочестивой вдовы и существует ли между молодой маркизой и Жаном де Лессаком что-либо большее, чем просто кокетство. Вплоть до роковой ночи, когда, спрятавшись в галерее около дверей, она услышала слова страстной любви, без сомнения, обращенные к кому-то по имени Жан…

Этим вечером в замке принимали гостей. Было угощение и веселые игры. И Жан де Лессак блистал больше всех. Остался ли он, тайком спрятавшись, когда прочие гости разъехались? Или же Глорианда потворствовала ему и устроила их встречу? В любом случае мгновенно оповещенная свекровь поднялась к невестке под каким-то предлогом, но она, разумеется, никого не застала в ее личных покоях. Ветреница была захвачена с поличным, цель старой маркизы была достигнута, и ее сыну по приезде в замок было обо всем рассказано… К тому же ей удалось заполучить несколько любовных стихов, написанных Лессаком и украденных Катрин Эвек.

Если гнев маркиза и был ужасен, то он умел, как никто другой, управлять им. Даже не нахмурившись, он выслушал речь обеих женщин, своей матери и Катрин Эвек, но… не изменил своего отношения к жене. Ни одного упрека, ни криков, ни скандала… Старая маркиза была разочарована. Но через несколько дней Жана де Лессака нашли мертвым на одной из дорог, ведущих к его замку. Он был убит, без сомнения, какими-то разбойниками, скрывавшимися в глубоких пещерах Тарна. Плюс он был ограблен.

Если Глорианду и охватила печаль, то она держалась очень уверенно. И она спокойно встретила предложение мужа о паломничестве в Нотр-Дам-де-Сеньяк, чтобы отблагодарить Святую Деву за благополучное возвращение мужа.

На следующий день кортеж направился к знаменитой святыне. Но едва паломники удалились от замка на какое-то расстояние, слуги вдруг внесли носилки Глорианды в небольшой лесок и, несмотря на ее расспросы, продолжили углубляться в чащу. Молодая женщина начала беспокоиться. Что все это значит? Внезапно они вышли на поляну, где их ожидала дюжина вооруженных с ног до головы солдат. Среди них находились и Бартелеми Эвек, а также человек, одетый в черное, который оказался врачом.

Глорианда испугалась, но истинный ужас охватил ее в ту минуту, когда муж обратил к ней свое непроницаемое лицо судьи и обвинителя. Он заявил, что для нее путешествие окончено, ибо она изменяла ему в течение нескольких лет и прелюбодействовала еще до рождения их второго сына. А потом в своей ярости Северак дошел до того, что объявил: все ее дети – бастарды.

Любые попытки Глорианды защитить себя оказались тщетными. Она была приговорена. Но ее смерть должна была показаться естественной… Ее схватили солдаты, и хирург вскрыл ей вены. Земля тут же впитала большую часть крови. Но ей сохранили жизнь – ровно настолько, чтобы она смогла вернуться в замок, чтобы умереть уже там. Удовлетворенная свекровь смогла пройти за гробом той, которую она, по сути, убила.

Позднее началась война между Севераком и его собственным сыном. Дело в том, что один из солдат на смертном одре поведал Жану-Луи об участи его матери. И ночью (19 феврали 1660 года) молодой человек овладел городом и замком. Все, кто был причастен к смерти Глорианды, были заколоты. Дом Бартелеми Эвека был сожжен дотла, а он сам и его жена приговорены к смерти.

В бешенстве маркиз-отец добился от короля разрешения привлечь к урегулированию своего дела французских войск, которые должны были прогнать его сына из замка. Но молодой человек успел бежать, добраться до Парижа и там жениться. Лишь смерть Жана-Луи закончила кровавую вендетту отца и собственного сына. Отец отрекся от него, как отрекся и от двух его братьев. Все свои богатства этот ужасный сеньор оставил своей дочери от третьего брака (после Глорианды он женился на Мари-Элизабет де Симиан де Монша, а затем – на Катрин-Анриетте д'Аркур де Бёврон), в том числе и замок, роскошно декорированный флорентийцем Себастьяно Гаргиоло.

В этом замке старый маркиз де Северак умер в страшных мучениях и в жестокой агонии. Поговаривали, что его преследовала тень некоей женщины, одетой во все белое и с запястьями, по которым стекали ручейки крови… Тень, которая и поныне порой посещает руины Северака…

Сент-Ульрих (Saint-Ulrich) Печальные тени…

Три разрушенных средневековых крепости, покинутых хозяевами с XVI века, возвышаются над прекрасным городком Рибовилль, который затерялся среди холмов, дающих самые прекрасные вина благородной эльзасской земли. Сент-Ульрих, Верхний Рибопьер и Гирсберг – три замка, но одно владение, ибо два последних являются вассалами первого.

Главный по званию и по значению – Сент-Ульрих. Раньше он назывался просто Рибопьер. Величественное спокойное здание располагалось на гранитном отроге горы и на протяжении веков было олицетворением пышной и богатой жизни средневековых сеньоров.

Впервые Сент-Ульрих был упомянут в летописях в 1038 году, когда эльзасский сеньор по имени Рейнбо жил в доме, названном по имени хозяина Рейнбопьер, а позднее – Рибопьер по имени наследника. Первое здание было разрушено примерно через сто лет, и выросший со временем новый замок перешел епископам Базельским, потом – к прусским императорам, которых привлекало выгодное местоположение этой гордой крепости, возвышающейся на фоне прекрасного лесного пейзажа. Но епископы перекупили его опять. Одним из их новых хозяев стал шваб Эгенольф фон Урслинген, и он, в свою очередь, тоже взял имя де Рибопьер для себя и своих потомков.

XIII век стал веком расцвета «Рибопьера». В это время построили Верхний Рибопьер и Гирсберг, чтобы обеспечить полную защиту своих владений. В это время Рибопьер переименовали. У него, единственного из трех замков, имелась часовня, освященная в честь Святого Ульриха. Было решено назвать замок по имени святого покровителя. Это было славное, но и беспокойное время. Ансельм II де Рибопьер отказался разделить свои богатства со своим братом и племянниками – детьми умершего ранее брата, прусского суверена Родольфа фон Габсбурга. За шесть лет до этого Родольфа пышно принимали в замке, и он захотел его завоевать, а посему осадил Сент-Ульрих. Но замок был неприступен, и Родольф вынужден был отступить. Через шесть лет его преемник, решивший справиться с Ансельмом, вновь начал осаду, но Кольмара, который защищал барон. Ансельма взяли в плен, и он вынужден был выполнить требования своего победителя. Лишь его преемникам удалось заполучить обратно свои разделенные владения.

В XIII веке в замках поселились первые привидения. Согласно легенде, в то время в замках Сент-Ульрих и Гирсберг жили два брата, Георг и Конрад, связанные нежнейшей дружбой. Они каждый день встречались, вместе выезжали на охоту, бегали по лесу и пировали. Конечно, когда не участвовали в турнирах или войнах.

В шутку они решили, что каждое утро проснувшийся первым будет будить другого при помощи стрелы, выпущенной в деревянный ставень. И вот однажды утром молодой Конрад проснулся первым. Обрадовавшись, что сумел опередить старшего брата, он побежал к своему окну, схватил лук и выпустил стрелу в направлении Сент-Ульриха… а в это самое мгновение Георг открыл свой ставень, и стрела попала ему точно в грудь.

Испуганный Конрад выбежал из Гирсберга и через долину, разделяющую замки, побежал к Сент-Ульриху, а, подбежав, увидел, что его любимый брат умирает, лежа в луже крови перед окном, распахнутым навстречу прекрасному летнему утру… Говорят, что юноша в отчаянии скрылся в лесу и после этого больше не возвращался домой. Но рассказывают также, что иногда, темными ночами, призрак Конрада появляется на крыше Гирсберга, спускается в долину, бредет в сторону главного замка и, войдя в комнату Георга, исчезает, испуская страшный крик…

А в XV веке пришла очередь и башне Сент-Ульриха принять у себя печальную тень – тень умершей там женщины, которой за ее страшные грехи было отказано в вечном покое. Эта история мне кажется правдивой…

В 1487 году в Гебвиллере жили рыцарь Вильгельм фон Ангерштейн и его жена, урожденная Кунегонда Гельсберг. Нельзя сказать, чтобы они очень подходили друг другу: Кунегонда была молодой и очень красивой, а вот Вильгельм был уже старым и уродливым. Но зато он был богат, а именно это качество в мужчиине больше всего ценят те женщины, которые любят носить роскошные наряды. И Кунегонда в этом смысле не была исключением. Первые годы после замужества она вела, как говорят, развеселую жизнь вместе со своими отцом и братом, которые были весьма небогаты. Но они не видели ничего зазорного в том, что сидели на шее у зятя и шурина, которому якобы слишком повезло с такой красавицей женой, как Кунегонда.

Но терпению и любви пришел конец. В начале 1487 года Ангерштейн закрыл свой кошелек для хищных родственников. Возмущенная Кунегонда решила избавиться от мужа, ставшего вдруг таким неуступчивым. Для этого она наняла двух крепких слуг, пообещав хорошо заплатить за выполненную службу.

Однажды вечером двое мужчин проникли в комнату Вильгельма, схватили его и под угрозами заставили написать письмо жене следующего содержания: во искупление грехов я решил совершить паломничество в Святую Землю и потому оставляю Вас, моя супруга, на попечение своих друзей. Едва он подписал это послание, как вошла его нежная супруга Кунегонда с веревкой, и сообщники задушили несчастного Вильгельма, а потом похоронили его в соседнем лесу.

После этого Кунегонда принялась играть роль брошеной жены, требовала известий о своем муже… и ждала супруга у окошка. При этом она отдала великолепную одежду своего супруга двум слугам. Слугам в замке этот шаг показался весьма странным.

Сюзерен фон Ангерштейн, он же Вильгельм I де Рибопьер, был ландфогтом[162] Верхнего Эльзаса. До него дошли эти подозрения и слухи, и он решил их проверить. По приказу наместника один из слуг был арестован и допрошен с пристрастием, как было принято в те времена, – разумеется, он сознался во всем. Он и его товарищ были наказаны.

Кунегонда тоже была схвачена, осуждена и приговорена к смерти путем утопления. Но ее красота покорила богатого швейцарского сеньора, имя которого, к сожалению, не осталось в Истории. Решив ее спасти, он заплатил палачу двенадцать золотых флоринов. Перед тем как бросить молодую женщину в воду, палач привязал ее веревкой к лодке, и когда она ушла под воду, палач перетащил лодку на другой берег (а это происходило на Рейне), где женщину уже ждал спаситель, готовый отвезти ее в Швейцарию.

Она прожила там три года. Вильгельм де Рибопьер узнал, что преступница жива, и потребовал ее выдачи. Прекрасную Кунегонду привезли связанной по рукам и ногам и бросили в большую квадратную башню замка Сент-Ульрих.

В начале своего долгого заточения (в 1507 году) преступнице, все еще остававшейся очень красивой, удалось обольстить одного из своих тюремщиков. Поддавшийся на ее уговоры бедолага попытался спасти ее ночью, спрятав для нее лестницу в условленном месте. Бесполезно: их план провалился. Кунегонде уже не суждено было покинуть свою темницу, где она и умерла двадцать лет спустя.

Ее призрак появляется грозовыми ночами в виде огромной женщины, лицо которой спрятано под черной и длинной вуалью. Она бродит среди руин и строений некоторое время, а потом с высоты башни, в которой ее содержали, смотрит на открывающийся пейзаж…

Но не все легенды Сент-Ульриха столь трагичны. Иное дело – легенда о дудке, породившей весьма очаровательную традицию. Вот история, которую рассказывает со слов Варио историк Андре Финдели:

«Это произошло летом в день Святого Иоанна. Бедняк, окруженный женой и детьми, в слезах шел по краю дороги. К ним подъехал сир де Рибопьер:

– Почему ты плачешь, добрый человек?

– Потому что я сломал единственную дудку, которой зарабатывал на хлеб…

Тогда сир вынул кошелек, полный экю, и кинул его бедняку со словами:

– Я не люблю, когда плачут в моих владениях. Купи себе другую дудку и приходи как-нибудь ко мне в гости. Мы устроим танцы.

Несколькими месяцами позже ему сообщили, что в замок направляется огромный и очень необычный кортеж: люди играли на дудках воинственный марш, барабанщики, достойные самых лучших оркестров, били в барабаны, а еще там были трубачи, певцы и дрессировщики с медведями. Собаки шли на задних лапах, а обезьяны были одеты в наряды членов магистрата; лошади были украшены разноцветными лентами, как прекрасные дамы; на плечах музыкантов сидели говорящие попугаи – этот кортеж никого не оставил равнодушным.

Один из музыкантов вышел вперед с короной и дудкой:

– Сеньор де Рибопьер, вы помогли мне, когда я потерял свое сокровище. За то, что вы сделали для одного из нас, мы все теперь пришли вас отблагодарить. Теперь вы наш король…

И с того дня всех господ де Рибопьеров стали называть королями музыкантов. С тех пор музыканты каждый год возвращаются петь утренние серенады тому, кому они официально были вассалами. Праздник уличных музыкантов и скоморохов или «Pfifferdaj» и поныне считается официальным праздником в городе Рибовилле…»

К этому добавим, что после многочисленных знаменитых браков Рибопьеры по женской линии стали родственниками королей Баварии.

Что же касается Сент-Ульриха, то в 1972 году при поддержке муниципалитета в замке была создана ассоциация по защите исторического наследия города, которая посвящает все свое время и силы работам по консервации и реконструкции трех замков, помогая сохранить их красоту, свидетельствующую о высоком уровне искусства и зодчества былых времен.

Сирэ (Cirey) «Ученая» любовь мадам дю Шатле и Вольтера

Несмотря на свою статность и импозантность, замок Сирэ представляет собой незаконченное сооружение. Его создателю не хватило времени построить еще четыре павильона, как было изначально запланировано. Впрочем, то, что ему удалось сделать, было очень красиво. При Людовике XIII маркиз Луи-Шарль дю Шатле, вовлеченный братом короля Гастоном Орлеанским в нескончаемую сеть заговоров, чуть было не распрощался с жизнью в своем замке. Приговоренный к четвертованию за оскорбление Его Величества, он сумел совершить побег – его миновала уготованная ему ужасная участь, но он не смог спасти свой замок от разрушения.

Через несколько лет (а точнее, в 1642 году) вернув себе милость короля, он восстановил замок, но лишь частично. Причины банальны: нехватка времени и неумелое составление плана строительства этого слишком амбициозного проекта. И все же замок стал одним из самых чудесных сооружений, воздвигнутых в долине реки Блез! В основном здании самому Вольтеру было суждено провести с 1733 по 1749 г., то есть самые прекрасные дни своей жизни, благодаря своей нимфе и возлюбленной – Эмилии Ле Тоннелье де Бретёй, маркизе дю Шатле…

Эта история началась в 1733 году в салоне госпожи дю Деффан, в одном из самых интеллектуальных салонов Парижа. Его хозяйка была очень богата и обожала пышные праздники. С тех пор как ее выгнал супруг (за чересчур легкомысленное поведение), маркиза дю Деффан, будучи любовницей регента и еще некоторых видных людей, не могла вести прежний расточительный образ жизни. Однако она была так умна, обаятельна и образована, что ее друзья предпочитали сидеть в ее салоне на полу, а не занимать золоченые кресла в каком-либо другом знаменитом особняке.

Самым главным и живописным украшением этого салона, конечно же, был господин Вольтер с его длинным носом, живыми глазами, дьявольским умом и огромными париками. Все дамы (хорошенькие и не очень) млели, читая его произведения и повторяя его слова, а когда он входил в какой-нибудь дом (салон мадам дю Деффан был не единственным, где почитали за честь его присутствие), все застывали в предвкушении чего-то необыкновенного. Тишина нарушалась лишь стонами, так как наиболее чувствительные дамы взяли себе за привычку падать в обморок при одном только появлении этого великого человека. Таким образом они демонстрировали почтение к его исключительной личности…

Мадам дю Деффан хорошо знала, чем грозят такие визиты, и потому всегда тщательным образом готовилась к его приходу, а особенно тогда, когда какая-нибудь красотка собиралась впервые увидеть гения: она размещала по углам множество мягких подушек и шезлонгов, готовых принять слишком впечатлительное создание… И она не забыла об этом ритуале в тот день, когда ожидались одновременно Вольтер и молодая маркиза дю Шатле, которая умолила хозяйку салона дать ей возможность увидеть мужчину ее мечты.

Вольтер пришел первым, пококетничал с хозяйкой дома, потом устроился поудобнее и начал рассказывать. Когда объявили маркизу, у всех захватило дух, и наиболее милосердные мужчины переместились к двери в готовности подхватить на руки жертву слишком сильных эмоций. Но они это сделали напрасно, ибо мадам дю Шатле была не из тех, кто легко теряет сознание.

Когда она появилась на пороге, высокая, темноволосая и уверенная в себе, она пробежала дивными глазами цвета моря по всем присутствующим и, отыскав Вольтера, сидевшего рядом с хозяйкой, быстрым шагом пересекла салон и… обосновавшись на коленях гения, обняла и крепко поцеловала его прямо в губы.

– Как же давно я мечтала сказать вам это! – вздохнула она. – Вы и представить себе не можете, как я люблю вас!..

Можно быть философом-аскетом, можно стать законченным циником, а можно, как оказалось, стать абсолютно безоружным и вмиг поглупевшим мужчиной перед лицом хорошенькой влюбленной женщины: последнее и произошло с будущим создателем «Кандида». Ему было около сорока, но он оказался ослеплен молодой женщиной, взявшей его штурмом. Кто бы смог устоять? Он был покорен и тотчас же влюбился в нее.

Но так ли уж красива была эта мадам дю Шатле? В этом можно и усомниться, читая портрет, который набросала с нее мадам дю Деффан: «Представьте себе высокую худую женщину, без бедер, с плоской грудью, крупными руками и ногами, с огромными ступнями, очень маленькой головой, остреньким личиком, таким же остреньким носиком, двумя маленькими глазками цвета моря, с красноватого оттенка лицом, с тонкими губами и гнилыми зубами…» Впрочем, снисхождение никогда не входило в список добродетелей мадам дю Деффан! Какое злобное суждение! Можно предположить, что она написала так из ревности к любви, которая зарождалась прямо у нее на глазах. В целом же все остальные отмечали блеск и обаяние «красавицы Эмилии»…

Покинув дом мадам дю Деффан, мадам дю Шатле стала любовницей Вольтера. Она не теряла времени даром, а сразу перешла от теории любовной игры к практике. И вскоре весь Париж уже только и говорил о великой страсти, родившейся под крышей знаменитой сплетницы. О страсти, в которой сошлись две исключительные натуры, ибо если Вольтер был великим мужчиной, то Эмилия была экстравагантной женщиной, не такой, как все остальные. Во-первых, она была кладезем знаний. Например, говорила на латыни бегло и грамотно, не хуже Цицерона. Она анализировала теорию математика Лейбница и занималась дифференциальными исчислениями Ньютона. Она прекрасно разбиралась в геометрии и физике, была на «ты» с астрономией и естественными науками.

Обладая мощным умом и жгучим темпераментом, она не могла не привлекать к себе внимания, что, естественно, делало ее центром сплетен досужих кумушек и ухаживаний (она уже пленила не одного человека, обладавшего хорошим вкусом). Однако ее супруга это ничуть не оскорбляло.

Генерал-лейтенант королевской армии, выходец из большой лотарингской семьи, месье дю Шатле, как и все военные, бывал дома крайне редко. С другой стороны, это был очень галантный человек, который считал недостойным и смешным выказывать свою ревность. Его жена подарила ему двоих детей, мальчика и девочку, и он считал, что таким образом она уже выполнила свой супружеский долг. Он даже не нашел ничего предосудительного в том, что Эмилия рассталась с ним, чтобы жить «своей жизнью» подле Вольтера.

– Мое тело и моя душа неотделимы друг от друга, – сказала она ему. – Нить, которая связывает меня с месье де Вольтером, слишком прочна, я не могу принадлежать никому другому.

– Но как же это, дорогая?! – только и ответил месье дю Шатле, поцеловав ручку своей жены, помогая ей войти в карету. А затем он пожелал счастливого пути.

Самый первый костер своей страсти любовники вынуждены были тайно разжечь в замке де Монжё, что возле Отена, который им уступил один из друзей.

Однако в Париже положение стало критическим. Книготорговец Жор издал вольтеровские «Философские письма», которые спровоцировали ужасный скандал. Кардинал де Флёри послал по следу виновника полицию. Надо было спасаться.

Тогда месье дю Шатле и проявил всю широту своей натуры: он предоставил этой парочке (а Эмилия, естественно, отказалась расстаться со своим гением) убежище в своем замке Сирэй-сюр-Блез, который очень выгодно располагался вдали от любых опасностей. Здесь можно было не бояться неуместных визитов, да и вообще каких-либо визитов.

По правде говоря, это отшельничество было восхитительным только с первого взгляда: сооружение было в ужасном состоянии, крыши протекали в дождливые дни, а сады росли так густо, что уходили прямо в лес, напоминая ужасные заросли из сказки «Спящая красавица». Но Вольтер не испугался трудностей и объявил, что все уладит. И точно, несмотря на преследование кардинала, а может быть, и благодаря ему, его авторские права поднялись в цене, причем настолько высоко, что из своего гонорара он смог выделить сорок тысяч ливров на восстановительные работы. И очень скоро затворники оказались в благоустроенном доме, соответствующем их вкусам, в который мало-помалу начали стекаться друзья, не обращая внимания на плохие дороги, и лишь для того, чтобы лицезреть это довольно поучительное счастье.

Не без удивления гости отметили, что замок предназначен не только для любви, но и для учебы. В галерее можно было найти все необходимые приборы по физике, химии и астрономии. Что же касается наших двух героев, то «один из них занимался стихами, другой – геометрией». Вольтер писал трагедию и поэмы, а Эмилия тем временем с головой окунулась в философию, дни напролет размышляя над вопросами подобно такому: «Почему Бог, будучи вечным, так долго ждал, прежде чем создать человека?»

Вот на какие высоты ее занесло! Полагая, что в образовании его подруги существуют еще кое-какие пробелы, Вольтер учил ее английскому и итальянскому языкам, да так успешно, что они вместе сели за перевод Шекспира и Ле Тасса. Короче говоря, эта парочка была так занята, что для любви у них едва ли находилось несколько минут. Но они на это и не жаловались, рассматривая свою жизнь как нечто самое замечательное, что только может быть на свете. Быть может, только их друзья замечали неудобства замка, потому что, если Вольтер жил в прекрасном велюровом «футлярчике» красного цвета, а мадам дю Шатле – в прекрасном желто-голубом гнездышке, наполненном чудесами, гостям приходилось довольствоваться «громадным холлом, где из каждого окна сквозило и куда через трещины проникали все ветра».

Их счастье продолжалось до 1739 года, когда великолепным любовникам пришлось покинуть свое убежище, чтобы отправиться в Брюссель на судебный процесс. А затем им предстояло еще сидеть на многих почтовых стульях. Они переезжали из Бельгии в Париж, из Парижа в Сирэ, из Сирэ в Брюссель, из Брюсселя опять в Сирэ… Понемногу Вольтер освобождался от обвинений в неблагонадежности. У него наладились дела с Версалем. На какое-то время он даже стал, благодаря своему старому другу д'Аржансону, протеже мадам де Помпадур. Кроме того, он продолжал вести переписку с королем Пруссии. Не расстался он и с мадам дю Шатле, но однажды гений вдруг понял, что влюблен в свою племянницу, в мадам Дени. Для Эмилии это стало настоящей трагедией: слезы, крики, угрозы! Необходимо было, чтобы кто-нибудь взял на себя труд ее успокоить, и этим человеком стал не кто-нибудь, а… месье дю Шатле.

– Месье де Вольтер вам изменил? Мадам, для него вы не первая и не последняя. Для меня – единственная. Не следует превращать в драму мимолетные увлечения нашего друга…

Мадам дю Шатле написала ему в ответ следующее: «Я была бы самой последней дрянью, если бы не признала, что месье дю Шатле – лучший из мужей…»

В 1748 году Вольтер и Эмилия покинули Сирэ в последний раз, чтобы отправиться в замки короля Станислава, который их пригласил. Эти веселые беззаботные дни, проведенные у короля, заканчились трагически: 8 сентября 1749 года Эмилия умерла. Безутешный Вольтер поехал к своему другу королю Фридриху II Прусскому. Он никогда больше не возвращался в Сирэ.

Перед самым началом революции сын мадам дю Шатле завещал замок своей племяннице, красавице мадам де Симиан, которая принимала там Лафайетта, к которому питала определенную слабость. В настоящее время замок принадлежит графу де Салиньяк-Фенелону.

Тараскон (Tarascon) Добрый король Рене, или Искусство жить

Этот человек настолько связан с легендами Прованса, что начинаешь сомневаться в его реальности. Этот человек вполне мог стать героем сказок Альфонса Доде, как папский мул или кюре из Кукуньяна… Тем не менее он существовал на самом деле: настоящий король, носивший короны, которых было больше, чем королевств. И короны эти, в свою очередь, тоже породили многочисленные сказки и легенды. Послушайте! «Рене, милостью Божией король Иерусалимский, Сицилийский, Арагонский, король Валенсии и Майорки, Сардинии и Корсики, герцог Анжуйский, Лотарингский и Барский, граф Провансальский, Барселонский, Пьемонтский, Форкалькье и маркиз де Пон-а-Муссон». Можно ли представить себе более впечатляющую визитную карточку? Однако к концу жизни Рене Анжуйский сохранил за собой лишь герцогство Анжуйское, Прованс и определенные права на Неаполитанское королевство.

Несмотря на все свои громкие титулы, он не был великим королем. Мечтая о славе и рыцарских подвигах, своими ребяческими поступками на европейской политической сцене он добился не многого, не раз испытав горечь поражений.

Едва вступив во владение герцогствами Лотарингским и Барским, которые достались ему благодаря женитьбе на Изабелле Лотарингской, он затеял войну. Стремясь подчинить своей власти Филиппа Доброго, герцога Бургундского и самого сильного из своих соседей, он вступил в открытое противоборство с ним и после битвы при Бульгенвилле оказался в дижонской тюрьме. Пять мучительных лет Рене находился в квадратной башне дворца герцогов Бургундских в Дижоне, которая в память о нем была названа Барской башней. Чтобы освободить его, потребовался огромный выкуп: четыреста тысяч золотых экю. Сумма, которую не так-то просто было найти. Но ему повезло… если можно так сказать. Умер его старший брат, герцог Людовик III Анжуйский, оставив ему все вышеперечисленные владения. Этот прискорбный факт стал причиной его освобождения. Необходимая для выкупа сумма была собрана.

Освободившись, Рене отправился сначала в герцогство Анжуйское, потом – в Прованс, но он практически не уделял внимания строительству. В 1437 году Рене решил вновь организовать военный поход с целью покорить Неаполитанско-Сицилийское королевство, некогда завещанное его семейству знаменитой королевой Жанной.

Увы, арагонцев, владевших этой территорией, оказалось не так-то легко разгромить. Хоть Рене и носил титул короля Арагона (по своей матери Иоланде Арагонской, знаменитой королеве, державшей в самые черные дни Столетней войны на вытянутой руке всю Францию), короли Неаполя и не подумали считаться с этим. И вот после череды успехов Рене был наголову разбит и бесславно вернулся обратно. Впоследствии лишь его сыну Жану Калабрийскому, великому воину, удалось осуществить замысел своего отца.

Итак, Рене не был завоевателем. И все же он был отважным королем! Он был эстетом, ценителем красоты и очарования жизни: музыки, поэзии (Рене был одаренным поэтом), живописи (он был виртуозным художником) и грандиозных представлений (он, как никто другой, умел организовывать праздники и турниры). Но больше всего этот король любил птиц, растения и цветы.

«Он находил удовольствие в посадке и выращивании деревьев, возведении беседок, павильонов и фруктовых садов. Ему нравилось прорывать и углублять каналы, пруды, бассейны, чтобы кормить в них рыб. Он мог часами любоваться, как они беспечно резвятся в прозрачной воде. А еще он любил внимать пению различных птиц…» Или вот еще: «По его воле из разных стран во Францию привозили белых павлинов, красных куропаток, цветы и гвоздики, розы и мускатные орехи…»

Хотите познакомиться с его литературным стилем? Вот что он писал из своего замка в Эксе (ныне он не существует) одному из своих слуг в Анже: «Будьте любезны распорядиться, чтобы наш сад содержали в порядке. А также, чтобы наш маленький огород, по возможности, был улучшен. Этим вы доставите нам огромное удовольствие…»

Этот добрейший человек был самым любезным и куртуазным из монархов. А теперь посмотрим, как он жил в прекрасном провансальском замке в Тарасконе, чьи белые башни купаются в водах одного из притоков Роны, пронося сквозь века самое трогательное воспоминание о нем.

В 1400 году отец Рене Людовик II Анжуйский предпринял попытку реконструировать замок, который к тому времени сильно обветшал. Вместо полуразвалившихся построек решили возвести новое здание. Судьба прежних строений в высшей степени удивительна: они были разрушены сарацинами и восстановлены королями Арля, вновь запущены и вновь оживлены в 1233 году, украшены и увеличены при Карле Анжуйском.

В 1368 году замок еще стоял. В его стенах устраивали прием Бертрану Дю Геклену, которому удалось туда попасть лишь потому, что ему благосклонно открыли ворота. Многочисленные приступы и осады нанесли замку непоправимый урон, и, когда Людовик II Анжуйский решил всерьез заняться ремонтом, он готов был испустить свой последний вздох.

Работы велись грамотно, и ансамбль быстро приобретал должную красоту, однако многое еще предстояло сделать и тогда, когда в 1447 году здесь обосновался Рене. Он пробыл в Тарасконе два года и, смеем утверждать, хорошо употребил это время: он возобновил работы, еще более украсил замок, устраивал в нем пышные праздники, в частности, поставил знаменитый спектакль «Поединок пастушки», стилизованный под пастораль, где героиня «под деревом стережет своих овечек».

Здесь он принимал своего кузена Карла Орлеанского, великого поэта, вернувшегося из двадцатитрехлетнего английского заключения. Большая дружба двух этих людей стала следствием схожести их вкусов. И снова пошли праздники и турниры… Жизнь была красива и изнеженна… И Рене, возможно, задержался бы в Провансе подольше, но на севере дела шли плохо: возобновилась вражда между Францией и Англией, той самой Англией, где королевой была дочь Рене Маргарита Анжуйская, и где вскоре должна была разразиться война Алой и Белой розы[163].

Рене, вассал Карла VII, оставив в Сомюре свою жену Изабеллу, сильно болевшую, без колебаний и сомнений присоединился в Лувье к королю Франции…

Рене нежно любил Изабеллу. И очень ценил ее. Помимо ума и женского обаяния, она обладала сильным и мужественным сердцем, достойным воина, а это большая редкость во все времена. Пока он находился в бургундской темнице, именно она держала в своих руках рассеянные по большой территории и трудно управляемые владения мужа, именно она сделала все возможное, чтобы собрать тот самый сказочно огромный выкуп.

Поучаствовав на стороне Карла VII в кампаниях, приведших к освобождению Нормандии, а затем и Аквитании, Рене вернулся в Анже, чтобы ухаживать за своей женой. Но Изабелла уже была при смерти и 26 февраля 1453 года скончалась, оставив супруга безутешным. Впрочем, его отчаяние длилось не слишком долго. Король был еще молод, и друзья советовали ему жениться еще раз. Не ограничиваясь одними советами, они даже подыскали Рене невесту.

«В благородном семействе де Лаваль, чей род весьма древен… имелась очень красивая девушка по имени Жанна, добродетельная, разумная, да к тому же подходящего для брака возраста. И анжуйским баронам показалось, что сам Господь выбрал эту невесту для их монарха, тем более что они и не пытались поискать где-нибудь подальше…»

Рене, вернувшись в Прованс, увидел Жанну, полюбил ее и женился на ней. Ей был двадцать один год, а ему в два раза больше, и он не был красавцем, однако пара получилась отличная. Получилась семья на долгие годы, в течение которых они постоянно перемещались между Анже и Тарасконом, а в 1471 году…

Этот год стал ужасным для Рене. Его сын герцог Жан Калабрийский умер, а дочь Маргарита оказалась в плену у англичан. Он устал и не чувствовал более сил следовать предначертанным ему великим путем. И тогда он решил окончательно распрощаться с Анже и со своей дорогой супругой Жанной де Лаваль. Страдалец отправился в Прованс, чтобы прочно осесть там.

В Тарасконе его встречали с радостью. Он принес городу много веселья: чего стоили хотя бы празднества, посвященные легенде о Тараске, сказочном чудовище, которого Святая Марта заставила утонуть в Роне! Эти празднества он возглавлял лично.

В 1474 году он основал орден рыцарей Тараска, как уже в свое время основал орден Полумесяца[164], ибо любил, чтобы его рыцарские подвиги и победы в состязаниях служили его славе. Но смерть уже приближалась. 10 июля 1480 года, несмотря на молитвы всего Прованса, добрый король Рене отдал свою душу богу и направился в рай поэтов. Кто знает, возможно, нашептывая при этом стихи из своей «Книги о сердце, охваченном любовью», длинной поэмы, которую он сочинил сам, приказав украсить книгу многочисленными миниатюрами:

Фрюкур (Frucourt) Страдания жены маршала Шулемберга

8 сентября 1640 года в ярко освещенном Амьенском соборе кардинал де Ришельё присутствовал на свадьбе своей воспитанницы Мадлен де Форсевилль и выходца из старинной немецкой семьи Жана де Шуленбурга, чье имя, одному Богу известно почему, во французском произношении изменилось на Шулемберг. Он был графом де Мондежё из области Арденны, где находился его фамильный замок.

Церемония была великолепна. С разных концов страны все представители высшего света спешили присутствовать на венчании блистательной пары: самой богатой наследницы Пикардии и одного из самых храбрых солдат королевства. Торжество тускнело лишь в заплаканных глазах Мадлен, смотрящих на него из-под вуали. Ей было из-за чего убиваться: она любила молодого мушкетера по имени Лорак, а ее заставляли выйти замуж за безупречного незнакомца, внушавшего ей страх и годившегося ей в отцы. Невесте действительно было всего 20 лет, а Шулембергу – уже 51.

Со своей стороны, жених тоже не производил впечатление счастливца. Чтобы он согласился на эту женитьбу, потребовался строгий приказ кардинала. Ришельё воспользовался Мадлен как приманкой, чтобы приблизить к себе человека, слишком склонного к независимости, чья преданность внушала ему опасения. Девушка была полной сиротой, и ее состояние привлекало к себе многих. А «добрейшей души» опекун прибавил к этому еще и отреставрированный замок Фрюкур, перестроенный из древней крепости XII века.

В конце концов Шулемберг, будучи любителем денег и роскоши, решил смириться и примерить халат мужа, хотя ему было бы намного приятнее получить состояние без какой-либо жены. Его вкусы – это были вкусы заядлого пьяницы, его не волновали ни красота, ни грация девушки, которая стала его супругой. Но при этом он твердо решил дать ей понять, кто в доме хозяин…

Для Мадлен мучения начались с первой же брачной ночи. Ее супруг обращался с ней, как с девицей в боевом лагере: он не один раз брал ее силой, а затем возвращался к своим приятелям, ждавшим его на первом этаже, чтобы отпраздновать победу. Там он во всех подробностях описывал анатомические особенности своей жены, запивая байки вином, а в качестве заключения заявлял:

– Это обыкновенная индюшка, но с более красивым оперением, так что ее довольно приятно было ощипывать…

Первую брачную ночь молодожены провели в фамильном особняке Форсевиллей в Амьене. Именно здесь, а не в замке Фрюкур, начала складываться их совместная жизнь. Но разве можно это назвать жизнью?! Мадлен уже была знакома с месье де Ланнуа, племянником мужа и одновременно его адъютантом. А на следующий день она познакомилась и с остальной семьей, совершенно беспардонно обосновавшейся в доме. Речь идет о сестре Шулемберга мадам де Сингли, высокомерной вдове со слащавой улыбкой, которую сопровождал другой племянник, месье де Ролан. Никто из всего этого семейства не проявил должного уважения и не понравился юной новобрачной.

Мадам де Сингли – алчная и корыстная особа – была на несколько лет моложе брата, на чье наследство она рассчитывала. Сначала, когда она узнала о свадьбе, ее охватила досада. Что за нужда жениться в таком возрасте? Но вскоре холодный расчет взял свое: новоявленная мадам де Шулемберг была сказочно богата и слаба здоровьем, так что оставалась надежда, что она уйдет из жизни раньше своего мужа. А тогда выгода будет очень даже большой…

И эта дама обосновалась на завоеванной территории и под предлогом первого же недомогания невестки, связанного с беременностью, полностью захватила управление домом, отослав Мадлен в обществе старенькой служанки Гюдюль в ее комнату. Порог спальни муж переступал разве что для того, чтобы разразиться бранью типа:

– Вы, дорогуша, никогда ничего не доводите до конца и наверняка произведете на свет какого-нибудь едва дышащего заморыша.

Плюс все вокруг развили бурную деятельность, чтобы оборвать беременность Мадлен. Например, однажды вечером ее (конечно же, нечаянно) столкнула с лестницы мадам де Сингли. Но безрезультатно! Тогда молодую женщину заперли в собственной комнате и стали очень даже нерегулярно приносить еду. И без Гюдюль, тайком пробиравшейся к ней с пищей, несчастная бы просто умерла от голода.

Несмотря на плохое обращение и многочисленные колкости, Мадлен все же произвела на свет маленького мальчика. Несчастный ребенок прожил не больше недели. Однажды утром молодая мать нашла его бездыханным в колыбели: чья-то преступная рука придушила младенца… И тогда к отчаянию несчастной женщины прибавился еще и страх. Без сомнения, и ее тоже рано или поздно убьют…

Но она напрасно беспокоилась. Удивительно, но сам Шулемберг прекратил все преступные действия своей семейки против жены. Ведь слишком быстрая смерть его супруги могла бы вызвать подозрение у грозного кардинала, который внушал страх даже самым суровым людям. Кроме того, Шулемберг был достаточно умен, чтобы понять, что после смерти Мадлен его собственная семья переключилась бы на него и расправилась бы с ним. В конце концов, раскрыв замыслы своей коварной сестры, он встал на защиту жены. Хотя при этом продолжил по-прежнему грубо обращаться с ней, заставляя приглашать в замок его любовниц и держа взаперти, пока не наступит время предстать рядом в качестве хозяйки дома. Как бы то ни было, этот вояка вдоволь попользовался женушкиным состоянием и даже не посчитал нужным изменить свое поведение после смерти кардинала де Ришельё, имевшей место в 1642 году. А Мадлен находилась в полной зависимости от мадам де Сингли.

Между тем Шулемберг сделал блестящую военную карьеру. В 1650 году он стал генерал-лейтенантом во Фландрии, в 1652 году – губернатором Арраса, который он блестяще сумел защитить от испанцев. Удивительно, но этот солдафон действительно был великим воином!

После освобождения Арраса он потребовал немедленного приезда жены, но лишь для того, чтобы привлечь на свою сторону побольше знатных жителей города. Потом какое-то время он полностью за ее счет содержал свою удивительно красивую любовницу Анну де Суастр. Из-за всех этих страданий Мадлен пришла в голову мысль уйти в монастырь. Имея двух сестер-монахинь, она оказалась перед выбором: одна была настоятельницей монастыря в Париже, другая – в Дуллане. Но Дуллан находился слишком близко от Арраса, и Мадлен выбрала для себя Париж.

Она воспользовалась случаем: ни мужа, ни мадам де Сингли не было дома – и сбежала из Арраса, переодевшись служанкой. Это случилось в марте 1658 года. Она сумела нанять почтовую карету и добралась до монастыря Буа в Париже, не будучи никем узнанной. И только тогда она испытала облегчение! Ее сестра Мария пообещала, что здесь ей больше ничто не будет угрожать. Более того, обратившись к судьям Шатле, она помогла ей добиться раздела имущества. Это дало Мадлен возможность полностью распоряжаться своими средствами. Вот тогда-то молодая женщина и посчитала себя спасенной…

Жестокое заблуждение! Ее муж, сходя с ума от бешенства, был не согласен так вот лишиться своей «индюшки с золотым оперением». Тем более что 26 июня король назначил его маршалом Франции. Естественно, ему нужны были дополнительные средства, чтобы жить согласно чину. И он не нашел ничего лучшего, чем приказать своему адъютанту д'Апремону собрать пять сотен человек, отправиться в монастырь, укрывший его непокорную жену, и вырвать ее оттуда…

Но это поручение совершенно не понравилось д'Апремону, знавшему отношение короля к монастырям. И он сумел уклониться от данного ему поручения, тайно предупредив «госпожу супругу маршала» о планах мужа. Когда его отряд оказался у ворот аббатства, Мадлен уже находилась на пути в Брюссель, где она спряталась у одной своей родственницы, мадам дю Амаль. Там она была вне досягаемости.

К несчастью, факт возвращения себе права на управление своим имуществом включает и определенные обязательства. И вот, три месяца спустя, она вернулась в Париж, даже не подозревая, что бумага, требовавшая ее приезда, была состряпана ее супругом. Мадлен остановилась у своего кузена, государственного советника из Бретея…

На рассвете третьего дня настоящая армия осадила особняк советника. Мадлен, босую, в ночной сорочке, схватили, бросили в наглухо закрытую карету и с криками «Вперед!» отправили в Аррас, куда бедная женщина прибыла полумертвой от холода и голода. Она думала, что ее вновь запрут в комнате, но и на этот раз она ошиблась: обрядив госпожу в крестьянскую одежду, ее поместили в старую кладовку с предварительно заколоченными окнами, что находилась в глубине сада. Шулемберг пришел туда и объявил: либо она снова передает ему управление своим имуществом, либо остается здесь до скончания веков. Но Мадлен решила: она ни за что не уступит.

На этот раз ее жизнь превратилась в ад. Супруга маршала безропотно терпела унижения и грубое обращение. К ней приставили отвратительную грязную служанку и лакея. Ее кормили, когда им того хотелось… Естественно, через шесть месяцев Мадлен заболела. Но это вовсе не беспокоило ее мужа, отдавшего приказ: она не должна умереть, ведь она еще не подписала документы! И тогда ее все же на время забрали из этой дыры, вылечили, а когда ей стало лучше… возвратили обратно. Но теперь уже она желала себе смерти.

Однако благодаря одному сжалившемуся над ней слуге настоятельница монастыря в Дуллане Габриэлла де Форсевилль узнала о судьбе своей сестры. Возмущенная, она написала письмо королеве-матери Анне Австрийской с просьбой вмешаться. Но королева передала это дело епископу Амьенскому… а тот оказался приятелем Шулемберга. Последний же, в свою очередь, заявил, что его жена сумасшедшая, а через какое-то время настоятельницу арестовали и отправили в дальний монастырь на самую границу. Ненасытному Шулембергу доставило особенную радость описать своей пленнице беду, в которую попала ее сестра:

– Подпишите, – сказал он ей, – и вы вернете свободу себе и ей…

Но Мадлен продолжала отказываться.

Супруг до поры не догадывался, что у несчастной появился союзник: один из ее охранников, некий Леблан, пожалел ее и посоветовал самой написать прошение королеве. Плюс он поклялся доставить это письмо лично.

О последующем развитии событий можно было только мечтать! Анна Австрийская получила письмо, немедленно вызвала к себе Шулемберга и сделала ему внушение. Тот оставался непоколебим: Мадлен, видите ли, сильно обидела его, забрав все состояние в свои руки. И если она не пойдет на предложенную сделку, то останется там, где находится. Он – муж и имеет на это право. А королева в данном случае вмешиваться не должна.

В подобной ситуации только абсолютная преданность могла сделать невозможное! Пока Шулемберг отсутствовал, храброму Леблану удалось освободить Мадлен и бежать с ней. Он отвез ее прямо в замок Белёй, к своему дальнему родственнику князю де Линю. И на этот раз ситуация развивалась по другому сценарию, ибо у князя были большие связи.

Шулемберг понял это, когда Людовик XIV, только что назначивший его губернатором Берри, при всех придворных обрушился на него со словами, полными презрения, а потом выслал его в родовое поместье Мондежё. В 1665 году маршал удалился туда вместе с Анной де Суастр, но та, видя, что денежки на исходе, поспешила расстаться с любовником. В 1671 году он наконец скончался, но душа его осталась безжалостной, ни на минуту не поколебленной угрызениями совести. Да и была ли у него душа?

Мадлен же после освобождения испытала радость возвращения во Францию, снова увидела своих сестер, родственников, получила возможность наслаждаться жизнью в прелестном замке Фрюкур. Там ей суждено было провести незабываемые минуты своей жизни в обществе верного Леблана, к которому она стала испытывать нечто большее, чем просто чувство признательности. Но та поистине нечеловеческая жизнь, что она вела, не прошла бесследно. 26 января 1678 года она умерла в возрасте пятидесяти семи лет…

А Фрюкур был передан семейству Николэ, представители которого расширили и перестроили его. Во время революции замок был продан как национальное достояние. Его приобрел один из представителей семьи Морганов, бретонец, родственник знаменитых нью-йоркских Морганов. Но в 1920 году владельцем замка стал граф де Форсевилль, и имение снова перешло к семейству, владевшему им в Средневековье.

Ныне замок закрыт для посещений.

Шале (Chalais) Детство Талейрана

Однажды летом 1758 года маленький мальчик четырех с половиной лет спустился из экипажа, следовавшего из Бордо в Барбезьё, в сопровождении гувернантки, мадемуазель Шарлемань, а также двух слуг, которым было поручено обеспечение безопасности путешествия. Это был красивый светловолосый мальчуган с тонкими чертами лица, озаренного прекрасными голубыми глазами и оживленного маленьким, чуть вздернутым носиком. Как и полагается ребенку из приличной семьи, он был хорошо одет, но выглядел бледным и казался хрупким и даже каким-то страдающим. Кроме того, его правая нога, втиснутая в отвратительный башмак, скрывала непоправимый недостаток, из-за которого человека обычно называют «хромоножкой». Увечье досталось ему «в награду» после совершенно глупого несчастного случая.

Как это было принято в свете, и особенно в Версале и Париже, после рождения этого мальчика отдали кормилице. А та, то ли по неловкости, то ли по рассеянности, положила его однажды на комод, откуда он и соскользнул. Так он сломал себе ножку. Лечение оказалось запоздалым, было неумелым, а посему очень скоро стало очевидным, что этот нелепейший случай повлечет за собой самые тяжелые последствия: ребенок на всю жизнь останется хромым. Тогда он еще не знал, что увечье лишит его права первородства (его старший брат умрет в пятилетнем возрасте), которое перейдет к его третьему брату. В результате, даже не удосужившись поинтересоваться его мнением, его бросят в лоно Церкви, с пренебрежением и брезгливостью, как бросают на помойку отбросы.

Если бы он родился в одной из многочисленных простых семей, в которых принято любить своих детей, возможно, будущее Франции изменилось. Однако у Талейран-Перигоров такие нежные чувства не были в ходу, тем более если речь шла о ребенке, не вызывавшем у своих родителей ни малейшего чувства гордости. Хилый (он едва не умер от дизентерии), хрупкий и нелюбимый, маленький Шарль-Морис так и скончался бы однажды, находясь без присмотра в каком-нибудь углу родительского особняка, если бы не его бабушка, княгиня де Шале, взявшая его к себе в надежде на то, что свежий воздух ее родины сделает чудо и вернет ему здоровье.

Эта почтенная шестидесятивосьмилетняя дама приходилась ему прабабушкой по материнской линии, хотя и по отцовской она также являлась какой-то дальней родней. Урожденная Мария-Франсуаза де Рошешуар-Мортемар, внучатая племянница мадам де Монтеспан и великого Кольбера, мадам де Шале сначала была женой маркиза де Кани, от которого у нее родилась дочь. Овдовев в первый раз, она вышла замуж за своего кузена, князя де Шале, испанского гранда и главу всего семейства Талейран-Перигоров, восходящего, как говорят, аж к самому Гуго Капету.

Всем известно знаменитое обращение первого Капетинга к первому Талейрану: «Кто сделал тебя графом?»… И знаменитый ответ: «Кто сделал тебя королем?»… Все это было воистину в духе этой многочисленной семьи, столь же гордой, сколь и богатой титулами и землями. Однако этот род всегда подчинялся строгому девизу: «Re que Diou!»[165]

Итак, когда княгиня де Шале встретила своего внука в старом фамильном замке на берегу Вивронны, она была в трауре по своему второму супругу, которого только что потеряла. Она жила совершенно одна в огромном сооружении из серого камня, в котором все было окружено бойницами, а подвесной мост не работал. Одна, если, конечно, не считать целой армии прислуги, как то и подобает столь знатной даме, высокий ранг которой едва не лишил ее доброго сердца. Но она очень скоро полюбила малыша, которого ей поспешили спихнуть, чтобы избавиться от него. Он скрасит ее одиночество, а она даст ему те любовь и нежность, которых он был жестоко лишен. И все это – не балуя его сверх меры, ведь Шарль-Морис носил очень благородное имя. И он должен был отдавать себе в этом отчет. Посмотрим же, что он пишет в своих «Мемуарах», воскрешая в памяти образ своей бабушки:

«Мадам де Шале была очень благородной особой. Ее ум, язык, изысканность манер, звук голоса придавали ей большое обаяние. Она сохранила то, что еще называлось духом Мортемаров; это было имя ее семьи.

Я ей понравился; у нее я узнал ту ласку, которой еще не испытал. Она была первым человеком в моей семье, который проявил ко мне чувство, и она же была первой, давшей мне счастье любить. Да воздастся ей за это!.. Да, я ее любил! Память ее мне очень дорога. Сколько раз в своей жизни я сожалел о ней!»

Дальше он описывает жизнь, которую он вел в Шале: «Время, проведенное мною в Шале, оставило в моей душе глубокий след […]

Несколько дворян древнего происхождения создавали моей бабушке своего рода двор […], но там почтительные нравы сочетались с самыми возвышенными чувствами. Господа де Бенак, де Вертёй, д'Абзак, де Гурвилль, де Шоврон, де Шамийяр сопровождали ее каждое воскресенье к приходской обедне, причем все они исполняли при ней разные функции, облагораживаемые изысканной вежливостью. Близ ее скамеечки для коленопреклонения стоял предназначенный для меня маленький стул.

По возвращении с обедни все собирались в замке в большой комнате, которая называлась аптекой […] В комнате, которая предшествовала аптеке, собирались все больные, обращавшиеся за помощью […] Бабушка сидела в бархатном кресле, перед ней стоял черный столик, покрытый старым лаком […]

Воспоминания о том, что я видел, что слышал в тот первый период своей жизни, имеют для меня величайшую сладость. «Ваше имя, господин, – повторяли мне слуги каждый день, – всегда почиталось в наших местах». «Наша семья, – говорили мне с чувством, – была всегда привязана к кому-нибудь из вашего рода… Эту землю мы получили от вашего дедушки… Это он построил нашу церковь… Моя мать получила свой крест от мадам… Добрые деревья не вырождаются! Вы также будете добры, не правда ли?…»

Что бы там ни говорили о Талейране, он на всю жизнь сохранил неизгладимый след дней, проведенных в Шале. Его бесконечно преданные слуги, его соратники, старики и дети – все вспоминали о нем, как о великодушном человеке.

«В Шале я научился всему, что знали там люди хорошего воспитания…»

Он оставался там больше трех лет. Когда ему исполнилось восемь, нужно было возвращаться в Барбезьё. Сев в экипаж, шедший до Бордо, он покинул милый дом.

«Почтовый дилижанс, ходивший на Бордо, отвез меня в те же семнадцать дней, которые потребовались для моей доставки.

На семнадцатый день, в одиннадцать часов утра, я прибыл в Париж. Старый камердинер моих родителей ожидал меня на улице д'Анфер в почтовой конторе. Он проводил меня прямо в коллеж д'Аркур».

Так кончились для него дни, полные нежности. И начался бой, превративший маленького хромоножку из Шале в величайшего дипломата всех времен, в одного из вершителей судеб Европы, в политика, который сделает из Бонапарта Наполеона и… поможет потом его свергнуть, в человеческую загадку, которую называли Хромым дьяволом.

Несколько раз он возвращался в Шале. С XIV века этот замок принадлежал старшей ветви Талейранов, князьям де Шале. И Шарль-Морис видел, как замок медленно старел, как изменился, как мало здесь осталось воспоминаний о благородной княгине и о его нежном детстве. С воинственным и величественным родом Талейранов было связано в Истории много шума, достойного их величия. Однако ни о ком из них не говорили столько, сколько о юном ветренике, который из-за любви к одной интриганке ввязался в безумный заговор и потерял голову…

Анри де Талейран, маркиз де Шале, третий сын Даниэля де Талейрана и Жанны де Монлюк, в свои восемнадцать лет (в 1626 году) имел все, что только нужно для счастья. Он обладал яркой внешностью, был любезен, обожаем своей матерью и любим несколькими красивыми женщинами. Воспитывался маркиз вместе с Людовиком XIII и его братом Гастоном Орлеанским и в шестнадцать лет уже был главным хранителем королевского гардероба. Кроме всего прочего, Анри был весьма выгодно женат на Шарлотте де Кастий, дочери очень богатого финансиста. Короче говоря, маркиз де Шале имел все – и титул, и состояние… Ему недоставало лишь здравого смысла, энергии, совести и, попросту говоря, ума. И вот однажды он без памяти влюбился в прехорошенькую, но одновременно очень опасную герцогиню де Шеврёз, подругу Анны Австрийской. С того дня маркиз стал лишь игрушкой в ее руках. Впрочем, и в руках Ришельё он также был лишь марионеткой, хотя кардинал старался учитывать его интересы и даже пытался изо всех сил избавить де Шале от власти злополучных чар и влияния.

Герцогиня была одержима одной лишь идеей: поскорее освободить Францию от Ришельё, которого она ненавидела, а также от Людовика XIII, чтобы предоставить возможность Анне Австрийской выйти замуж за своего родственника, наследника трона (ибо Людовик XIV в то время был еще только в проекте). В течение нескольких месяцев Шале носился от кардинала к герцогине, предавая поочередно то одного, то другую, прилагая все усилия, чтобы сделать из Гастона Орлеанского короля Франции… Все это продолжалось до тех пор, пока он не был схвачен в Нанте и не закончил свою безумную жизнь на эшафоте, попав в руки к начинающему свою карьеру палачу, который, в конечном итоге, предпринял тридцать попыток, пока наконец не отрубил ему голову… Никчемная жизнь и такая ужасная смерть!

А ребенок Талейрана, не встречал ли он в галереях Шале тень этого несчастного сумасшедшего? Может быть, она поведала ему о том, что политика – это штука весьма опасная и что надо вооружиться и держать ухо востро, если уж решил посвятить себя ей. Этот урок он не забудет никогда…

В 2011 году замок был продан популярному французскому юмористу и подражателю Иву Лекоку, который и пытается теперь вернуть ему блеск былых времен.

Шамбери (Chambéry) Свадьба и то, что за ней последовало

Этот городской замок несколько раз перестраивали, но он оставался все таким же величественным. Шамбери, хоть и стал сейчас лишь пристанищем для служб департамента, однако все еще хранит воспоминание о своем первоначальном предназначении: воздвигнутый на средства графов, а затем герцогов Савойских, он представляет собой вполне осязаемую картину их великолепия, надежности, могущества и былой славы.

В 1297 году граф Амадей V Савойский приступил к его реконструкции с целью превратить в свою резиденцию античную крепость сеньоров из Шамбери.

Этот великий строитель был к тому же еще и великим дипломатом, и, будучи союзником Филиппа Красивого в войне, которую тот вел с фламандцами, он необычайно талантливо и тонко провел переговоры. В результате достиг мира между Францией и Англией, союзницей Фландрии.

Его сын Амадей VI способствовал процветанию замка. Прозванный «Зеленым графом» из-за того, что он как-то раз появился на турнире в Шамбери облаченным во все зеленое, Амадей вошел в Историю как великий воин, слава о котором доходила до самых далеких земель, откуда он привез с собой больше легенд, чем золота, и где он стал другом императора Византии.

В 1416 году в Шамбери прибыл император. Это был Сигизмунд, германский правитель, который сделал графа Амадея VIII герцогом Савойским. Можно только догадываться, какие пышные торжества были устроены по этому поводу, однако новоявленный герцог за все благодарил только бога. Почтение к Господу выльется у него позднее в ревностное служение религии. Став папой Феликсом V, он будет впоследствии причислен к лику святых. Что может быть лучше? А пока (в 1408 году) он оснастил свой замок часовней, в которой проходили все семейные бракосочетания, вплоть до тех самых пор, пока Пьемонт не присоединился к Савойе и двор не перебазировался в Турин.

Если уж зашла речь о свадьбах, то следует отметить одну из самых громких! В 1433 году герцог Людовик женился на красавице Анне де Люзиньян, дочери короля Кипра. Эта принцесса привезла с Востока все его волшебные дары и оставила неизгладимый след в истории Шамбери. Не удержусь и особо отмечу тот факт, что в 1443 году сюда прибыла благородная дама, Маргарита де Кланьи, чтобы передать ей плащаницу, на которой можно было увидеть проступающий лик Господа. Плащаницу поместили в Святой Часовне, но лишь до тех пор, пока семейство герцогов Савойских не перенесло реликвию в Турин…[166]

Другая свадьба соединила Людовика XI с Шарлоттой Савойской. Это был брак по расчету, брак политический, в котором любви отводилась отнюдь не главная роль. А всего лишь за несколько лет до этого сестра Шарлотты Бланш-Мари и герцог Миланский наполнили замок самыми романтическими настроениями. Но трудно себе даже вообразить Людовика XI, перебирающего струны на гитаре, вздыхающего и наслаждающегося запахом цветов.

Прошли годы, и двор перебрался в Пьемонт. Замок Шамбери стал покинутой резиденцией, почти совсем позабытой. Только в 1728 году Виктор-Амадей II, герцог Савойский и король Пьемонта, приехал сюда, чтобы провести свой медовый месяц. Эта история стоит того, чтобы рассказать о ней поподробней.

Незадолго до описываемых событий король Виктор-Амадей был недоволен своим наследником Карлом-Эммануилом. Немного горбатый, страдающий базедовой болезнью, недоверчивый и очень скрытный, юный принц не вызывал у него ни капельки любви. Он унаследовал право на престол от своего старшего брата, обладавшего безграничным обаянием и самыми лучшими качествами характера. Но, к сожалению, очаровательный юноша упал с лошади и разбился. Его смерть повергла все семейство в отчаяние. Но, пожалуй, больше всех переживал Виктор-Амадей. Он даже переименовал своего нелюбимого и совершенно не готового стать королем сына в Карлена, что для того стало делом не самым приятным, но пришлось смириться[167].

Став наконец принцем-наследником, Карлен вынужден был жениться на юной Кристине-Луизе де Нёбург, к которой он вовсе не был расположен. Хотя он был уродлив, но это не значило, что он был еще слеп и глуп, а посему он мгновенно без всякой радости констатировал, что его жена – еще страшнее своего супруга. Жизнь с ней не прельщала его, и уже через восемнадцать месяцев после свадьбы принцесса покинула долину скорби, в которую превратился замок, чтобы отойти в мир иной.

Виктор-Амадей воспринял это как личное оскорбление и сделал сына ответственным за возникшие проблемы. Но надо было обеспечить династию наследником. А как это сделать с таким непростым в общении сыном?

И тогда король принял у себя одну из фрейлин своей жены. Ее звали Анна-Тереза де Кюмиан, маркиза де Спино-Монферрато. Это была очень привлекательная брюнетка, и, кроме того, у нее имелись кое-какие мысли о том, как разрешить его проблему.

Ее совет был довольно прост: прежде чем заново женить наследника, не стоило ли для начала рассказать ему, что такое женщина и что с ней надо делать. Иначе и второй брак тоже обернется катастрофой. Конечно же, Виктор-Амадей послушался совета мадам де Спино, которую он считал очень даже привлекательной женщиной. Именно ей он поручил особо важное задание: найти способ лишить невинности Карлена, чтобы подготовить его к следующему эксперименту.

И в самом деле, очень скоро время для второго эксперимента наступило. Ее звали Поликсена де Гессе-Рейнфельд… и она была прехорошеньким созданием. Однако не уверенный в победе король-отец решил поручить мадам де Спино еще одно не менее важное задание: на сей раз она должна была тайно проследить за всеми брачными забавами молодой четы, чтобы каждый вечер писать ему подробнейшие отчеты.

Их письма и беседы только распалили растущие чувства короля и маркизы. Пытаясь возбудить любовь, они сами не заметили, как потихоньку перешли к практическим занятиям. Прошло какое-то время, и мадам де Спино, видя, как укрепляется ее власть над королем, начала лелеять в своей головке довольно тщеславные мысли, похожие на те, что в Версале так удачно воплотила в жизнь мадам де Ментенон.

Когда (в 1728 году) умерла королева Анна, мадам де Спино, основательно войдя в свою роль, продемонстрировала глубокую скорбь и окружила короля такой заботой, в которой Виктор-Амадей в тот момент и не особо нуждался: он не испытывал к своей жене большой любви и уже подумывал о том, как бы узаконить отношения со своей любовницей. Однако ей следовало довольствоваться тайным браком, ибо подарить ей корону не представлялось возможным.

Можно себе представить радость дамы, готовой согласиться на все, лишь бы ее взяли замуж. И вот, через два месяца после смерти королевы, в часовне Туринского дворца сыграли свадьбу. Мадам де Спино была счастлива. Но… едва женившись, Виктор-Амадей II вдруг вздумал отречься от престола в пользу «Моськи», который к тому времени уже научился достаточно хорошо справляться со своими обязанностями. Отречься?.. И даже покинуть Турин! Да, ибо экс-король видел свое счастье в Шамбери, ведь он все же оставался герцогом Савойским.

Полная ярости, но демонстрируя признательность, мадам де Спино выдержала это испытание. Но с наступлением зимы ее терпение лопнуло окончательно. В тот год зима была очень суровой, и супруги сильно страдали. Их «любовное гнездышко» скорее напоминало тюрьму: в огромные средневековые залы практически не заглядывало солнце. У Виктора-Амадея не проходил ревматизм, а его жена из одного насморка плавно переходила в другой. Обоим быстро надоел этот старый замок. И мадам де Спино стала замечать, что ее супруг заскучал.

Власть – это сильный наркотик! Находясь в бездействии, Виктор-Амадей чувствовал, что медленно умирает. И вот в один прекрасный день, понимая, что сопротивляться самому себе он больше не в силах, он сел в карету со своей женой, пересек Альпы, въехал в Турин и снова занял свое место во дворце, громогласно заявив, что аннулирует свое недавнее отречение от престола.

Однако такое положение совсем не устраивало нового короля. Недолго думая, он послал войска на своего отца, которому ничего не осталось, как спасаться бегством вместе со своей супругой. Но далеко убежать им не удалось; их поймали и разлучили… навсегда. Виктора-Амадея посадили в форт де Монкальери, где спустя несколько месяцев он и умер. Что же касается савойской Ментенон, то ее поместили в монастырь в Пиньероле, где она провела еще… сорок томительных лет! Кляня себя за то, что согласилась в свое время ввязаться во все эти королевские дрязги…

Через несколько лет после этой драмы (в 1743 году) замок Шамбери пострадал от пожара, и ему пришлось довольно долго ждать, когда его восстановят. Однако в 1820 году здесь снова имела место пышная свадьба: Ламартин брал в жены юную англичанку, принявшую католичество. Ее звали Марианна-Элиза Бирч, и о ней он оставил следующие строки: «На ней было необыкновенной красоты платье из расшитого муслина и великолепная кружевная вуаль, которая покрывала ее почти полностью…» В это время поэт занимался дипломатической деятельностью, а посему много ездил. А его молодой красавице-супруге приходилось проводить время в одиночестве в замке Сен-Пуан, подаренном дедушкой Ламартина.

И наконец в 1880 году – последняя, но не менее значительная, свадебная церемония: император Наполеон III «сочетал браком» Савойю и Францию. В качестве свадебного подарка он вручил этот замок префектуре нового французского департамента.

Шантийи (Chantilly) Луиза, или Магия Сильвия, или Очарование

Подобно соседнему замку Экуэн, первоначальное великолепие замка Шантийи связано с изгнанием, в котором в течение семи лет находился коннетабль Анн де Монморанси. Его отправил в Шантийи король Франциск I, друг его молодости. Он встретил свое изгнание мужественно – трудился не покладая рук. Чем еще было заниматься, если отстранен от притягательной жизни при дворе, но при этом обладаешь несметными богатствами? Конечно же, строительством, декорированием, коллекционированием, одним словом, меценатством. Состояние у Монморанси было баснословное: шесть сотен поместий, сто тридцать замков, окруженных бесчисленными земельными наделами, не говоря уже о золоте, позволявшем вести жизнь, достойную королей.

Итак, коннетабль построил замок Шантийи. Четвертый по счету замок, построенный на этой земле. Первый же, самый простой, в романском стиле, что воздвигли на берегу реки Нонетт (Какое красивое название! Согласитесь?), был делом рук некоего Сантилиуса (очевидно, отсюда происходит название Шантийи). Немного позднее французские феодалы воздвигли здесь солидное, но лишенное какого-либо изящества строение. И потребовалась Жакерия[168], чтобы строительство закончили…

Когда прошел ураган восстания (в 1396 году), канцлер Франции Пьер д'Оржемон построил здесь нечто новое, следуя треугольной планировке, которая с тех пор и сохранилась. Потом в качестве приданого замок перешел к Монморанси. Коннетабль намеревался превратить его в настоящий дворец.

Для этого он созвал самых известных мастеров того времени. Среди них были Бернар Палисси, Франсуа Клуэ, Леонар Лимозен, Жан Бюллан и Жан Гужон. Все они работали в Шантийи, куда его владелец без устали перевозил дорогую мебель, ковры, книги и произведения искусства. В результате, когда ссылка Монморанси подошла к концу, Шантийи уже гордо возвышался над водой, являя собой саму элегантность и будучи подлинным образцом замка эпохи Возрождения. Когда Генрих II вновь призвал к себе опального Монморанси, замок стал достойной демонстрацией несметного богатства своего хозяина.

После смерти коннетабля замок Шантийи перешел к его старшему сыну Франсуа, затем, через десять лет, к младшему – Генриху, который тоже получил шпагу коннетабля. Благодаря ему в семье появилась весьма странная и загадочная драгоценность: золотое кольцо, хозяин которого мог вызвать настоящую страсть у кого ему только пожелается. Вот эта история.

В феврале 1593 года Генрих де Монморанси, вдовец и отец четырех детей, отправился в Пезенас на похороны своего младшего сына, погибшего в результате несчастного случая. Ему было пятьдесят девять лет, но он еще сохранял гордую осанку и недоверие к дамскому полу.

Но после похоронных церемоний он вдруг влюбился, словно школьник, в молоденькую вдову Луизу де Бюдо, которой едва исполнилось двадцать. Стоило Монморанси увидеть ее, как он буквально сошел с ума и успокоился только тогда, когда взял ее в жены. Это был довольно удачный брак. В 1594 году мадам де Монморанси подарила своему супругу дочь, а еще через год – сына, крестным отцом которого стал сам Генрих IV. В 1598 году она умерла.

Находясь у ее смертного ложа, ее молодая тетя, мадам де Дизимьё, получила это знаменитое кольцо в дар и сохранила его у себя. Результат: в тот же день, сразу после похорон обожаемой супруги, вдовец влюбился в нее, тут же объявил о своей страсти и сделал ей предложение.

Уверенная в своей победе, бывшая мадам де Дизимьё забыла о драгоценном кольце. Она его где-то потеряла. И, о ужас! Нежный супруг вдруг стал безразличным, заявив, что «сыт этой женщиной по горло…».

Получив согласие церкви, Монморанси расстался с женой и отправил ее в один из своих многочисленных замков, строго-настрого запретив ей показываться в Шантийи. Подобный поступок, очевидно, не понравился Луизе де Бюдо, и ее дух после этого случая взял привычку бродить по замку каждый раз, когда там появлялся хозяин.

Что же касается кольца, то оно не пропало бесследно. Каким-то мистическим образом оно оказалось у сына Луизы, красивого, очаровательного и соблазнительного Генриха II де Монморанси, которому суждено было стать героем одной из самых красивых любовных историй того времени.

В Риме (в декабре 1614 года), в Сикстинской капелле, папа Павел V лично сочетал браком пятнадцатилетнюю девушку и семнадцатилетнего юношу, которого она раньше никогда не видела и который, конечно же, не присутствовал на церемонии. Странная и необычная помпезность для бракосочетания, если принять во внимание тот факт, что речь шла не о свадьбе короля и даже не о венчании принца крови. Однако имена жениха и невесты были известны во всей Франции и Италии: жених – это был наш Генрих II де Монморанси, герцог и первый христианский барон Франции, а невеста – Мария-Фелиция Орсини, дочь принца Виржинио Орсини, генерала галерного флота. Папа римский был ее дядей.

Этого брака захотела Мария Медичи, вдова Генриха IV. Мария-Фелиция была ее крестной дочерью и кузиной. Но во время пышных торжеств малышка еле сдерживала слезы. Она понимала, что ей придется, может быть, навсегда оставить все и всех, что и кого она так любила: свою мать, своих братьев и сестер, солнечный Рим. Во имя чего она должна отправиться в холодную страну, называвшуюся Францией? Лишь для того, чтобы жить с мальчишкой, которого она даже никогда не видела…

Путешествие во Францию в холодную зиму вовсе не улучшило ее мрачного настроения. Однако все поменялось, едва она увидела своего супруга. После их знакомства Мария-Фелиция не знала, как и благодарить Господа, пославшего ей такое счастье! Генрих был красив, высок, белокур, у него было удивительно привлекательное лицо, особый шарм которому придавали чуть-чуть раскосые темные глаза.

Юная итальянка с первого взгляда влюбилась в галантного француза. И он, в свою очередь, тоже не смог остаться равнодушным к этой прехорошенькой девушке со смуглой кожей и копной черных кудрей. Она не обладала той плодородной красотой а-ля Рубенс, которая тогда была в моде, но в ней имелась грация чистокровного создания, исключительное благородство, у нее были великолепные глаза, бархатный голос и яркий ум. Одним словом, не будучи абсолютно красивой, Мария-Фелиция излучала шарм и мастерски владела искусством привлекать к себе.

Их медовый месяц проходил в Шантийи. В том самом Шантийи, куда она потом будет возвращаться вновь и вновь, когда огонь любви Генриха угаснет и когда она начнет страдать. А ей придется немало пострадать от этой любви, о которой один современник тех событий написал так: «Она любила месье де Монморанси самой сильной любовью, которую только можно встретить на этом свете, ибо она никогда никого не любила, кроме него».

В Шантийи, вдали от придворного шума, она останавливалась чаще всего. Но не обязательно в замке. Коннетабль соорудил там огромное количество прекрасных сооружений, пусть и не таких импозантных, как основное здание. Среди прочего – семь часовен. Он же был настоящим католиком!.. Его сын Франсуа последовал его примеру, построив на берегу пруда и на краю самой красивой аллеи полевой домик, окруженный прекрасным садом. Этот домик Мария-Фелиция приспособила под себя: он принадлежал только ей. Ей нравилось обставлять его мебелью, обустраивать все по своему вкусу. Здесь она могла мечтать, плакать и залечивать свое разбитое сердце.

Да, Генрих обладал всеми вообразимыми достоинствами. Однако ему не хватало, пожалуй, самого важного – верности. Очевидно, он любил свою маленькую герцогиню, но был не в состоянии устоять перед соблазном, который представляли другие женщины. И одному Богу известно, сколько их у него было! Он постоянно обманывал Марию-Фелицию, но каждый раз возвращался к ней – раскаивающийся и сконфуженный…

В это время на мировую сцену начали выходить жеманницы – мужчины, которые хотели завоевать их сердце, должны были делать это в стихах. Поэтому у сильных мира сего вошло в моду прибегать к услугам поэтов. Так, например, Монморанси пригласил к себе талантливого Теофиля де Вио. Это был своего рода Франсуа Вийон, но менее испачканный грязью и лучше образованный, хотя, возможно, не такой гениальный, но находивший удовольствие в том, чтобы восстанавливать всех вокруг против себя.

Родившись протестантом, в 1622 году после пребывания в Англии Вио отрекся от религии предков, которая ему совсем не понравилась. Потом он пустился на поиски удачи. В результате он прибился ко французскому двору, и это облегчило ему отношения с Генрихом де Монморанси.

26 февраля 1623 года в Лувре Анна Австрийская, молодая королева, давала бал. Такие балы всегда сопровождались музыкой и стихами, которые посвящались какой-нибудь танцовщице. Посреди танцев Мария-Фелиция вдруг услышала, как поэт, состоявший на службе у ее супруга, адресует стихотворное признание в любви с прозрачными намеками… юной королеве! Во всеуслышание, перед самим королем и кардиналом де Ришельё!

Для молодой женщины это был ужасный шок, и она убежала. Конечно же, в Шантийи.

Через несколько дней, к ее великому удивлению, сюда же прибыл и ее смущенный муж вместе со своим злополучным поэтом, которого она, само собой разумеется, не желала видеть. Но Генрих стал просить свою жену спрятать Теофиля, которого преследовали за распутство. Действительно, Университет осудил его за недавнее произведение «Сатирический Парнас» и требовал его голову, которую кардинал был вполне расположен им выдать. Вио уже искали.

Герцогиня возразила, что люди кардинала обязательно придут в Шантийи, ибо всем было известно, что Вио связан с домом Монморанси. Его наверняка уже искали в их парижском особняке. И, кстати, герцогиня была абсолютно права – именно так оно и было.

Чтобы спасти неосторожного поэта, нужно было более надежное убежище. Мария-Фелиция поняла (и быстрее, чем Генрих), что «Парнас» не был единственной причиной преследований. Тут дело заключалось еще и в недавних излияниях чувств на балу. И если Вио поймают, то он под пытками назовет имя того, кто заказал ему эти стихи, и ее мужу не сносить головы. Тем более что король и так не любил благополучного герцога, а Ришельё и вообще ненавидел, ибо тот представлял собой ту самую феодальную власть, что противостояла власти королевской.

И тогда герцогиня сдалась: пусть проклятого поэта спрячут в ее парковом домике. Таким образом Теофиль де Вио оказался в очаровательном жилище юной герцогини, где все говорило только о ней. Мало-помалу он стал пленником ее женственности и обаяния. Назвав ее «Сильвией», так как итальянское имя казалось ему слишком длинным и плохо укладывалось в стихотворные формы. Для нее он написал «Десять од Сильвии», которые стали наиболее удачным из всего, что он создал…

К несчастью, Университет продолжил свои преследования, и поэт вынужден был бежать. 19 августа его творения были сожжены на Гревской площади, а в сентябре его арестовали и бросили в тюрьму Шатле, где он провел два года и где писал с еще большим пылом. Сначала – «Письмо к брату», затем – «Дом Сильвии».

После суда Вио приговорили к ссылке, однако здоровье его уже было подорвано. В результате, 25 сентября 1626 года он умер подле своей Сильвии, и молодая женщина искренне оплакивала его. Однако ей бы следовало тогда попридержать свои слезы, ибо через шесть лет они ей вновь понадобились, когда произошла настоящая катастрофа…

Монморанси вместе с братом короля Гастоном Орлеанским вступил в заговор против Ришельё. После бесполезного сражения в Кастельнодари герцога схватили, предали суду в Тулузе и 30 октября 1632 года приговорили к смерти. В тот же день его и казнили, сразу после того, как он написал последнее письмо «Сильвии».

«Сердце мое, хочу попрощаться с вами с нежностью, похожей на ту, что всегда существовала между нами. Умоляю вас, ради успокоения моей души и ради Того, кого я, надеюсь, скоро увижу в Его небесном милосердии, умерить ваши обиды. Не сердитесь на меня. Я получил столько от нашего Спасителя, что вы можете чувствовать себя утешенной. Прощайте еще раз…»

После гибели Генриха Мария-Фелиция приехала в Мулен. Шантийи ей больше не принадлежал, и потом она слишком устала от этого мира. В Мулене она стала жить замкнуто, не снимая черной вуали вдовы. Потом она встретилась с Жанной де Шанталь, будущей святой, и полностью отказалась от мирской жизни. Через два года после смерти мужа «Сильвия» ушла в монастырь Святого Пришествия, чтобы смиренно существовать там до тех пор, пока (в 1666 году) Богу не стало угодно, чтобы она была назначена настоятельницей, матушкой Марией-Генриеттой.

Но вернемся в Шантийи!

По закону все имущество Монморанси было конфисковано и передано короне. Однако в 1643 году, после победы при Рокруа, Анна Австрийская возвратила земли и замок Шарлотте де Монморанси, принцессе де Конде, матери юного победителя, герцога Энгиенского (она была сестрой несчастного Генриха). Благодаря ей Великий Конде вступил в этот замок, где очень скоро он попытался возродить сказочные времена старого коннетабля. Он же после смерти Марии-Фелиции, своей тети, получил ее драгоценности и сокровища обезглавленного, среди которых должно было находиться волшебное кольцо Луизы де Бюдо, если предположить, что оно осталось у семейства Конде, сильная половина которого славилась своими похождениями и успехами у женщин.

В Шантийи Великий Конде вышел в отставку. Здесь же в апреле 1671 года он принимал Людовика XIV и устроил праздник, ставший знаменитым из-за курьезного случая, связанного с главным поваром и распорядителем праздника Вателем. Но послушаем, что об этом рассказывает мадам де Севинье:

«Король прибыл в четверг вечером. Гуляли, потом перекусили в месте, украшенном жонкилем[169]. Потом сели обедать. Там было несколько столов, на которых не хватало жаркого из-за непредвиденных гостей. Это сразило Вателя. Он несколько раз повторил: «Я потерял честь, я этого не перенесу». Он сказал Гурвиллю: «Голова идет кругом, вот уже двенадцать ночей я не сплю. Помогите мне отдавать приказания». Гурвилль помог ему. Но жаркого все же не хватило. Не на столе короля, а на двадцать пятом столе, но это все равно не давало распорядителю праздника покоя.

Гурвилль сообщил об этом принцу. Тот зашел прямо в комнату к Вателю и сказал ему: «Ватель, все идет хорошо. По мнению короля, обед получился прекрасным». Ватель ответил: «Господин принц, ваша доброта убивает меня; я знаю, что жаркого не хватало на двух столах». «Вовсе нет, – продолжил принц, – не беспокойтесь, все было отлично». Настала ночь. Фейерверк не удался, небо было затянуто тучами. А фейерверк стоил шестнадцать тысяч франков. В четыре часа утра Вателя можно было встретить везде. Он встречал поставщика, который доставил ему только два улова свежей морской рыбы. «И это все?» – воскликнул он. «Да, месье», – последовал честный ответ. Этот поставщик не знал, что Ватель посылал запросы во все морские порты. Распорядитель подождал еще. Другие поставщики не пришли, и голова его раскалывалась. Гурвиллю он сказал: «О, месье, я не переживу всего этого. Я вижу, как рушится моя репутация».

Гурвилль лишь посмеялся над ним. Тогда Ватель поднялся в свою комнату, взял шпагу и воткнул ее себе прямо в сердце, но лишь после третьего удара он упал замертво. А тем временем свежую рыбу доставили из нескольких мест. Пошли искать Вателя, зашли к нему в комнату и увидели его в луже крови. Потом побежали к господину принцу, который был в отчаянии…»

Несмотря на этот печальный случай, визит короля прошел с большим успехом. И, прежде чем уехать, Людовик XIV попросил принца де Конде продать ему Шантийи, самостоятельно назначив любую цену:

– Он к вашим услугам за цену, которую установит Ваше Величество, – ответил Конде. – Но я прошу лишь об одной милости: не делать из меня привратника.

– Я понимаю вас, мой кузен, Шантийи никогда не будет моим.

Перечислить всех женщин, которые безумно любили принца, просто невозможно: тут была и его сестра, и прекрасная герцогиня де Лонгвилль, и его жена Мари-Клеманс де Брезе, которую ее страсть довела почти до сумасшествия… Во всем виновато волшебное кольцо? Оно, похоже, продолжало творить свои чудеса еще несколько пятилетий.

В 1724 году Мария-Анна де Бурбон-Конде, которую называли мадемуазель де Клермон, без памяти влюбилась в Луи де Мелена, герцога де Жуайёза и принца д'Эпинэ, который, несмотря на все эти громкие титулы, не был достаточно могущественным сеньором, достойным дочери Конде. Семья восстала против их любви, вынудив молодых людей вступить в тайный брак.

К несчастью, через две недели Луи де Мелен погиб на охоте, убитый оленем, который своими рогами распорол ему тело… Это происшествие повергло Марию-Анну в глубокое отчаяние. В 1741 году она умерла, так и не найдя утешения.

Пока не разразилась революция, Шантийи становился только великолепнее. Принц Луи-Анри де Конде, внук Великого Конде, оставил на его территории самый прекрасный след в Истории, построив Большие Конюшни. Но налетела злая буря революции, и для замка наступили тяжелые времена. Конде покинули свое чудесное жилище: они эмигрировали в числе первых, направились в Германию, чтобы там организовать так называемую «армию принцев». А замку пришлось заплатить за отсутствие своих хозяев. Сначала из него вынесли всю мебель, все разворовали, а потом и вовсе превратили в тюрьму. Мало-помалу эта каменная «мечта» разрушилась, и пруд стал отражать лишь бесформенные руины.

В таком вот грустном состоянии Шантийи пережил Директорию и огненную авантюру Империи. И лишь после Реставрации, когда Империя исчезла, вернулись прежние хозяева… Во всяком случае, один старый хозяин, Луи-Анри-Жозеф, последний принц де Конде, человек достаточно пожилой. Его сын, герцог Энгиенский, был расстрелян в свое время во рву Венсенского замка, а сам он не имел особого желания восстанавливать бывший дворец. Он провел какие-то работы, но предпочитал жить в Сен-Лё, в обществе некоей Софии Дэвис, английской авантюристки, из которой он сделал баронессу де Фёшер. А Шантийи он завещал своему крестнику, Анри д'Омалю, одному из сыновей короля Луи-Филиппа.

Когда принц умер, странным образом повешенный на шпингалете своего окна[170], его наследнику было всего восемь лет. До вступления в права наследства ему следовало подождать еще десяток лет. Но, быть может, уже пора бросить взгляд на того, кто перестроил Шантийи и собрал в нем драгоценные коллекции?

Это был красивый белокурый мальчик, стройный и элегантный. Он всю жизнь носил тонкую бородку и длинные усы. Истинно французский принц! Свое призвание он выбрал давно: быть солдатом. К своему пятнадцатилетию (15 января 1837 года) он получил патент младшего лейтенанта, затем отправился продолжать учебу в Фонтенбло, а потом – в стрелковую школу в Венсене.

В 1839 году он был произведен в капитаны, а в следующем году – вступил в права пользования замком Шантийи, но сам отправился в Алжир к своему старшему брату, герцогу Орлеанскому, командовавшему дивизией. Там он повел себя одновременно как молодой герой и как безумец: он со своей ротой, не дожидаясь приказа, бросился в атаку на врага, в три раза превосходившего французов по численности. Пуля сбила его с коня, и тот понес, но наезднику удалось кое-как высвободиться из стремян.

Когда он вернулся в лагерь, брат излил на него весь свой гнев. Герцог Орлеанский начал очень строго: «Тебя следовало бы взять под арест, но я не сделаю этого…» А потом он добавил: «А теперь обнимемся! Ты храбрый солдат, и я горжусь тобой!»

В других сражениях он совершил еще много подвигов. А в девятнадцать лет (в 1841 году) Анри вернулся во Францию уже в чине полковника. Он въехал в Париж во главе своего 17-го легкого полка. Его встречала целая толпа восторженных девиц, желавших лично убедиться, что с их красавцем-полковником ничего не случилось, ведь прошел слух о его ранении.

Во дворце Тюильри его ждал такой же ажиотаж. Мадам Аделаида, тетушка принца, пригласила труппу из театра Варьете, чтобы сыграли модную тогда пьесу «Рыцарь в дозоре». Звездой труппы была очаровательная Алиса Ози. Восхитительное существо с черными глазами, тонкими чертами лица и изящной фигурой – конечно, она не оставила его равнодушным. Она пела, танцевала, прекрасно держалась на сцене. Одним словом, юный принц влюбился с первого взгляда.

Это было как удар молнии! Алиса (она же Алисетта) тоже не смогла ему противостоять. Прекрасной парижской весной началась чудесная история их любви. Принц д'Омаль гордился ее красотой и любил гулять с ней по городу. Чтобы чувствовать себя свободнее, она переодевалась в мальчика, и оба эти сорванца бродили по улицам Парижа, словно два приятеля, сбежавшие с занятий. Принц увозил Алисетту в карете до долины Саблона, в Нёйи, а там заставлял свой полк дефилировать перед ней. Молодой женщине очень нравилось хотя бы на минуту почувствовать себя настоящим королевским высочеством.

Естественно, об этой связи узнали все, включая королевскую семью. Королева Мария-Амелия, мать молодого человека, лишь вздыхала: «Это нехорошо, но это лучше, чем приводить в беспорядок домашнее хозяйство».

Возможно, король смотрел на это иначе, и в октябре 1842 года Омаль получил приказ вновь отправиться в Алжир, но уже в чине генерала. Здесь он прославился, 16 мая 1843 года захватив в плен свиту Абд-эль-Кадера. Он возвратился домой в зените популярности. Увы, Алиса к тому времени устала его ждать. Она очень любила деньги, а посему уступила безумным ухаживаниям банкира Перрего. Так закончилась их с принцем безумная весна.

Для короля Луи-Филиппа и королевы Марии-Амелии это стало лучшей из новостей: наконец-то у них появилась возможность женить принца. Но кого выбрать? Может быть, молодую королеву Испании? Нет, это, пожалуй, опасно. А если другая принцесса? Но нет, она не слишком красива. А почему бы не остановить свой выбор на одной из двух принцесс Королевства Обеих Сицилий? Королева их хорошо знала, ибо они были из одного с ней семейства, но сын не был с ними знаком. И вот Омаль отправился в Неаполь, чтобы остановиться там у своего дяди, принца Леопольда Салернского.

Здесь он встретил одну из дочерей Леопольда, Каролину-Августу-Марию де Бурбон. Она была небольшого роста, но так восхитительна со своими огромными глазами и длинными ресницами, бросавшими тень на самое хорошенькое личико, которое ему только доводилось видеть. Кроме того, она была на три месяца моложе принца.

Их представили друг другу, и она почувствовала сильное волнение после первой встречи. А он был сражен наповал. Каролина – сама веселость. У нее была ослепительная улыбка и необычная манера сопровождать речь забавными жестами, что очень забавляло принца. И когда однажды он стал подтрунивать над ней, она ответила ему со своим неподражаемым акцентом:

– В этой стране мы все эмоциональные, мой дорогой кузен. Надо принимать нас такими, какие мы есть.

И он поспешил сделать именно так. По крайней мере, он попросил, чтобы ему отдали Каролину – с ее заливистым смехом, ямочками на щеках, очаровательными жестами и такими прекрасными голубыми глазами. И вот 25 ноября 1844 года во дворце в Неаполе с большой помпой прошло венчание, после чего молодая пара уехала во Францию.

Каролина сразу же оценила Шантийи. Потом она вместе с Анри часто приезжала посмотреть, как идут восстановительные работы. К несчастью, реставрация была прервана революцией 1848 года. А за три года до этого Каролина подарила своему мужу сына, которого титуловали как принца де Конде.

К началу революции Анри был губернатором Алжира. А в марте 1848 года, под проливным дождем, он возвратился вместе со своей женой и ребенком. Но не во Францию, а в Англию, куда отправился в ссылку Луи-Филипп и его семья.

Крепкая любовь Каролины и принца смогла преодолеть все несчастья. А их выпало немало. В августе 1850 года умер король Луи-Филипп, а в 1866 году пришлось скорбеть уже по Марии-Амелии. Но еще более ужасное известие они получили через несколько месяцев: их старший сын, принц де Конде, умер от скарлатины в Австралии, во время учебного путешествия. И наконец, последний и самый страшный удар для Омаля: в последние дни 1869 года Каролина ушла в мир иной, сраженная чахоткой. Так на нее подействовал ужасный английский климат.

В 1870 году, потеряв своего второго сына Франсуа, герцога де Гиза, рожденного в Англии, принц д'Омаль получил наконец разрешение вернуться во Францию. Он остановился в Шантийи, где вновь принялся за восстановительные работы. Работы, которые на этот раз он уже довел до конца. Его избрали в Академию, и до конца дней все считали его человеком горячным, но благородным. Деля свое время между Францией и заграницей, он в конце концов решил покинуть родину, предварительно подарив Шантийи государству. Равно как и свои коллекции. Произошло это в 1897 году.

А 7 мая этого же года он умер на Сицилии, в своем поместье Зукко, что недалеко от Палермо. Его тело перевезли во Францию и похоронили рядом с останками герцогов Орлеанских, в королевской часовне в Дрё. Очень многие потом совершенно искренне сожалели о том, что у этого безукоризненного дворянина, принца со светлым умом и чистым сердцем так никогда и не было возможности взойти на трон.

Шатонёф-ан-Оксуа (Chéteauneuf-en-Auxois) Смертельный пряник

Между двумя дорогами (из Пуйи и из Бона) автомобилисты, едущие по трассе А6, могут увидеть, как на массивной скалистой вершине, расположенной неподалеку от укрепленной деревни, стоит гордый средневековый замок, почти нетронутый временем. Трудно не бросить на него свой взгляд, равно как и на небольшую церковь, стоящую рядом. Каждое Рождество жители Шатонёфа воссоздают библейские события, сооружая хлев и ясли младенца Иисуса. Однако мало кому известна трагическая участь одной из хозяек замка, а также славная судьба одного из его владельцев…

Жан де Шатонёф был обыкновенным строителем. Первые стены он воздвиг для своего сына, которому он и преподнес в дар замок в 1175 году. Молодой человек охотно поселился там и продолжил работу, начатую отцом. Таким образом, в течение трех веков Шатонёф представлял собой своеобразного часового, охраняющего Дижон. Он оставался верен своей роли, в то время как его хозяева оставались верными вассалами своих принцев. Один из них, Гастон, вместе со своим братом Пуансо согласился даже стать заложником вместо герцога Филиппа де Рувра, последнего представителя первой ветви герцогов Бургундских. Гастон добровольно отправился в застенки тюрьмы английского короля Эдуарда III. Но к 1441 году там не осталось ни одного бесстрашного рыцаря. И поместье преклонило колени.

Замком, возвышающимся над долиной реки Бренн, стала править одна двадцатилетняя девушка. Она была богата, красива, даже ослепительно красива, и, подобно многим дочерям Бургундии, отличалась лихостью. И она не торопилась расстаться со своей свободой, которой так хорошо умела пользоваться. Можно сказать, сердце ее молчало. Ну разве что для ее соседа-кузена в нем находилось немного места. Однако юный Филипп Пот был на шесть лет моложе ее, он был почти что ребенком, тогда как Шатонёфу требовалась сильная мужская рука.

По крайней мере, так думал герцог Бургундский, прозванный Филиппом Добрым, территориальные притязания которого были поистине огромны. Между принадлежавшими ему Бургундией и Фландрией лежала Шампань, и Филипп желал постепенно присвоить ее себе целиком. А потому он решил выдать замуж Катрин де Шатонёф за очень богатого шампанского сеньора, чтобы еще больше приблизиться к желанным землям.

С этой целью он пригласил девушку на турнир, устроенный в Дижоне. Одновременно туда же он позвал и некоего Жака д'Оссонвилля, знатного шампанца, богатые и обширные владения которого простирались рядом с границами Бургундии.

Праздник очень понравился Катрин, а вот господин, которого ей представили, – не особенно. Он был гораздо старше ее и совершенно некрасив, словом, он не обладал ни одним из качеств, которые желают видеть в своем супруге молоденькие девушки.

К несчастью для нее, герцог Филипп по-прежнему видел в этом браке наилучший способ расширить свои владения. Д'Оссонвилль, конечно, был уже не молод, но не это главное. Он, как подсказывала природа, скоро должен был умереть, и тогда Бургундия с удовольствием пришла бы с оружием в руках, чтобы отстоять права молодой вдовы в борьбе против законного наследника – младшего брата д'Оссонвилля. А если Катрин успеет родить своему мужу наследника, то он уж непременно будет слишком юным и будет нуждаться в защите…

План этот был просто восхитительным, однако он не вызвал ни малейшего энтузиазма у его главной участницы. Катрин де Шатонёф вовсе не горела желанием стать женой столь малопривлекательного барона. И тогда… ей просто-напросто отдали приказ, простой и ясный, а в случае невыполнения пригрозили отнять ее владение – ее столь любимый Шатонёф. Катрин уступила; она стала женой Жака д'Оссонвилля… и очень скоро пожалела об этом…

Супруг не имел намерения жить у своей жены. Безумно влюбленный Д'Оссонвилль постарался спрятать ее подальше от Филиппа Доброго, любовницам которого не было числа. Герцог довольствовался тем, что поставил гарнизон в Шатонёфе, а в это время новоявленный муж поспешил увезти свою красавицу-жену к себе в Шампань, в Монтюро-ле-Сек.

Этот замок, находившийся в нескольких льё от Эпиналя, был окружен дремучими лесами и казался скорее тюрьмой, чем жилым особняком. Катрин быстро поняла, что там царит жесткая экономия во всем. Она вынуждена была включиться в принятый уклад жизни, похожий на настоящее рабство: ее дни проходили в работе по дому, а ночи – в «усладах» с полусумасшедшим от любви и ревности человеком, имевшим лишь одну мысль в голове: сделать ей ребенка, а себе – наследника.

Однако идея родить на свет копию своего супруга приводила Катрин в ужас! Каждый раз, как только она чувствовала, что беременна, она прибегала к помощи местной колдуньи, которую ей порекомендовала ее молоденькая служанка Перетта. Так прошло десять лет. Десять лет, которые превратили Катрин и ее мужа в супружескую пару, каких много: пылкая страсть супруга угасла, и жену это вполне устраивало. Теперь д'Оссонвилль был уже слишком стар, чтобы сделать ребенка. И иногда он даже позволял Катрин съездить в Шатонёф, где она наслаждалась совсем другой жизнью, не такой серой и не такой однообразной…

В тридцать пять лет она встретила человека, который и привел ее к трагическому концу. Его звали Жиро де Парментье. Ему было двадцать пять лет, и он был бастардом (и при этом ее кузеном). Катрин стала его любовницей и вскоре воспылала к нему такой страстью, что ее заметил даже полуслепой супруг. Сцены ревности разыгрывались с завидным постоянством, одна яростней другой. Наблюдение, на какое-то время немного ослабленное, вновь стало строгим. Никаких больше поездок в Шатонёф! Столкнувшись с такими препятствиями, два любовника пришли к решению: убить д'Оссонвилля. Жиро раздобыл яд. Катрин должна была им воспользоваться.

Конкретный способ найти было нетрудно. Из своей родной Бургундии она привезла рецепт приготовления очень вкусного пряника, который там назывался буаше[172]. Супругу он очень понравился, а его необычный вкус отлично мог скрыть любые привкусы. Несколько дней спустя Жак д'Оссонвилль умер от действия сернистого мышьяка, купленного Жиро в Эпинале.

К несчастью, смертельного пряника отведала и одна из служанок замка. Она умерла практически одновременно со своим хозяином. Совпадение было слишком явным: брат и наследник д'Оссонвилля донес на Катрин и ее любовника. Арестованные лейтенантом криминальной полиции Жаном де Лонгёем, Катрин и Жиро де Парментье были отправлены в Париж. Там их допросили. Под пытками они признались во всем…

13 марта 1456 года Катрин де Шатонёф, графиня д'Оссонвилль, одетая в платье, пропитанное серой, была привязана к решетке и протащена по грязи и нечистотам прямо к рынку в Пурсо, где соорудили большой костер. Ее соучастник также был сожжен, но его предварительно еще и колесовали.

Филипп, сеньор де ля Рош-Ноле, ставший потом Рошпо, также любил свою красавицу-кузину. Став хозяином замка, в котором еще обитал образ Катрин, он принялся за перестройку помещений. Может быть, он надеялся изгнать оттуда очаровательный призрак, а может быть, просто хотел сделать замок более приятным. Однако сам он бывал там лишь время от времени.

Он пользовался доверием герцогов, был рыцарем Золотого руна, и именно он вел переговоры по поводу брака Карла Смелого. Но после смерти герцога, попав в немилость к его дочери Марии Бургундской, он предложил свои услуги королю Франции Людовику XI. Тот назначил его сенешалем Бургундии. А потом Филиппу Поту было поручено воспитать будущего Карла VIII и его наследника. Он стал депутатом Генеральных штатов. Когда он умер (в 1494 году), его похоронили в великолепной гробнице, воздвигнутой в аббатской церкви в Сито… а сейчас она выставлена в Лувре.

Но у него не было детей, и замок Шатонёф унаследовал его брат Гюйо, а после него – его дети: Ренье Пот и Анна, которая, выйдя замуж за Гийома де Монморанси, стала потом матерью коннетабля.

Странно, но у большинства наследников замка Шатонёф либо вообще не было детей, либо рождались одни лишь девочки. Сын коннетабля завещал замок своей племяннице, которая, в свою очередь, завещала его своим дочерям, одна из которых вышла замуж за члена семейства Клермон-Тоннеров, другая же стала женой одного из Леви-Вантадуров. Впрочем, последняя рассталась со своим супругом и стала монахиней при Соборе Парижской Богоматери, а другая – настоятельницей в кармелитском монастыре в Шамбери.

Но прежде чем уйти от мирской суеты, герцогиня де Вантадур, с полного согласия своей сестры, продала Шатонёф графу де Коммарену. Уступив власти денег, проданный замок потерял свое странное проклятие, преследовавшее всех потомков Катрин…

Сеньоры де Коммарен последовательно передавали замок друг другу, пока последний представитель этого рода, граф де Вогюэ, не сдал его в 1936 году в дар государству.