Роман с призраком

Глава 2

— Дорогой, ты отвезешь меня завтра в Виндзорский замок? — спросила леди Блэкфорд.

— Нет!

— Но почему? Я была уверена, что ты остановишься там, раз Брекнеллская гостиница сгорела.

— У меня другие планы.

— Каковы бы они ни были, ты не можешь оказаться вдалеке от Эскота, а значит, поедешь мимо Виндзорского замка и вполне сможешь по пути отвезти меня туда, — капризно сказала она.

Огромные, несколько навыкате, глаза в обрамлении ресниц, обязанных своим блеском, чернотой и длиной скорее искусству парикмахера, нежели природе, смотрели на графа с удивлением.

Трудно было вообразить, чтобы какой-то мужчина отказал леди Сайдел Блэкфорд, в чем бы ни заключалась ее просьба.

Раскинувшись в кресле, она выглядела на редкость соблазнительно в прозрачном неглиже из тончайшего газа, льнувшем к ее великолепному телу.

Густые золотистые волосы были прихвачены на макушке красавицы лиловой муаровой лентой. Шея поражала мраморной белизной.

Ей так часто говорили, что она похожа лицом и фигурой на прекрасную принцессу Полину Боргезе, сестру Наполеона Бонапарта, служившую моделью великому итальянскому ваятелю Антонио Канове, что она почти инстинктивно принимала ту же позу, что и принцесса на своем знаменитом скульптурном портрете.

Леди Блэкфорд поражала изысканностью внешности всякого, кто видел ее впервые. По правде говоря, не требовалось особой наблюдательности, чтобы заметить легкую неестественность и в каждой детали внешности, и в общем облике, а также наигранность в манерах.

Однако, несомненно, ее красота была чрезвычайно эффектна и действовала на мужчин неотразимо.

Однако граф, который сидел в непринужденной позе в покойном кресле с бокалом бренди, казалось, был вовсе неподвластен действию ее чар, во всяком случае в это мгновение, и отнюдь не склонен потакать ее капризам.

— Но почему ты не желаешь остановиться в замке Виндзоров? — капризно протянула леди Блэкфорд, сочтя за лучшее подойти к теме с другого конца и при этом не оставляя надежды добиться своего. — Король довольно часто приглашает тебя в гости, и ты прекрасно знаешь, как он любит твое общество.

— Мне приятнее побыть одному, — возразил граф. — Я не хочу, чтобы в неделю скачек меня отвлекали от мыслей о моих лошадях.

— А обо мне? — осведомилась леди Сайдел. Граф молчал, и она продолжала почти сердито:

— Почему ты всегда так возмутительно уклончив? Я бы считала, что уклончивость — лишь поза, если бы это не была одна из твоих самых стойких привычек.

— Если я тебе неприятен, ответ — очевиден, — заметил граф.

Леди Блэкфорд беспомощно развела руками с такими хрупкими пальцами, что унизывавшие их кольца, впрочем, и правда довольно массивные, казалось, были для них нестерпимо тяжелы.

— Я люблю тебя, Вэлент! — театрально воскликнула она. — Я тебя люблю! И тебе хорошо известно, как я хочу быть с тобой!

— А тебе не менее хорошо известно, что у меня соберется холостяцкая компания, — возразил граф Треварнон.

— И куда же направится вся эта компания, после того как от Брекнеллской гостиницы остались одни головешки? — саркастически спросила леди Сайдел.

— Я снял дом у Лэнгстона. Мне говорили, что он совсем рядом с ипподромом.

— У Лэнгстона? Это у того красивого мальчика, у которого, насколько я понимаю, нет ни пенни за душой?

— Полагаю, что это твое определение близко к истине, — кивнул граф Треварнон. Леди Сайдел расхохоталась.

— Нетрудно вообразить, что вы окажетесь набиты как сельди в бочке в сельском домике, который кажется хозяевам древностью, а прохожим — развалиной, и будете пировать под струями дождя, орошающими вас сквозь дырки в крыше.

— Зато как ты обрадуешься, если окажешься права!

— Куда лучше было бы отказаться от этой безумной затеи и поехать со мной в Виндзорский замок! В конце концов срываются и более серьезные планы, ведь в пожаре ты не властен, — заметила она.

Леди Сайдел говорила очень тихо, прерывая свою фразу после каждого слова многозначительными вздохами, но граф откровенно зевнул, и она закончила почти скороговоркой:

— Его Величество приглашает тебя на обед во вторник.

— Я сказал ему, что приеду обедать лишь в четверг, после того как выиграю кубок Голд Кап.

— Как ты уверен в себе! — не удержалась леди Сайдел.

— Я уверен в своем жеребце, что в данном случае почти одно и то же.

— То, что ты неизменно завоевываешь все, что желаешь, будь то победа на скачках или над женщиной, очень , дурно на тебя влияет, Вэлент.

Граф молчал, словно обдумывая эту мысль. Потом он цинично ответил:

— Если говорить спортивным языком, то в этой последней категории состязаний я набрал больше очков.

— Как я тебя ненавижу! — воскликнула леди Сайдел, выходя из образа Полины Боргезе и резко выпрямляясь. — А если ты думаешь о Шерис Плимуорт, клянусь тебе, я ей глаза выцарапаю!

Граф не отвечал. После секундной паузы леди Сайдел с жаром продолжала:

— Теперь я догадываюсь, почему ты не приедешь в Виндзор во вторник. Ты наверняка обедаешь с Джоном Дайзертом, который живет с этой Шерис.

— Если ты знала, что этот вечер у меня занят, зачем навязываешь мне другое приглашение? — невозмутимо возразил граф Треварнон.

— Я и подумать не могла, что ты окажешься так чудовищно вероломен, так отвратительно жесток со мной!

Граф Треварнон сделал глоток бренди и, поднимая брови, сказал:

— Моя дорогая Сайдел! Я в жизни не держался за женскую юбку. И позволь мне объяснить тебе раз и навсегда: на свете нет той булавки, которой ты могла бы приколоть меня к своей.

— Но я люблю тебя, Вэлент! Мы так много значили друг для друга, и я была уверена, что ты меня любишь.

Эти слова были произнесены с надрывом, очень трогательным, но граф лишь бросил на нее равнодушный взгляд, встал и поставил свою рюмку на столик.

— Как тебе известно, драмы и трагедии меня утомляют! А сейчас, Сайдел, я хочу попрощаться с тобой до встречи в королевской ложе на скачках.

Он наклонился, чтобы поцеловать ей руку, но она протянула к нему обе:

— Поцелуй меня, Вэлент! Разлука с тобой мне невыносима! Я так люблю тебя, что готова скорее убить, чем уступить другой женщине.

Граф смотрел на нее сверху вниз, ее полуоткрытые губы пылали страстью, голова откинулась назад, полуобнаженное тело призывно изогнулось.

— Ты очень красива, Сайдел, — сказал он равнодушным тоном, сильно принижавшим лестный смысл этой фразы. — К сожалению, временами твои капризы и страстные тирады становятся скучны! Увидимся на скачках!

Он неторопливо пошел к двери и, не обернувшись на прощание, вышел из комнаты.

Оставшись в одиночестве, леди Блэкфорд дала волю раздражению. Она расплакалась злыми слезами и, сжав кулаки, стала в отчаянии колотить обеими руками по подушечке на подлокотнике кресла.

Наконец, совершенно обессилев от гнева и отчаяния, она откинулась на спинку и устремила невидящий взгляд в потолок, не обращая никакого внимания на его изящный орнамент.

Но почему граф всегда покидает ее, оставляя у нее чувство безысходности?

Она упрекнула себя за то, что действовала неосмотрительно, даже глупо. С ее-то опытом — а прекрасная леди не могла упомнить всех своих обожателей, счет им пристрастно вели светские сплетники, — да, с ее опытом — и не знать, что мужчина, насытившийся физической близостью, ожидает лести и похвал, а не укоров и подозрений, от которых она не сдержалась сегодня.

Надо сказать, подобные сцены происходили между любовниками все чаще.

Леди Сайдел и сама понимала, что они ни в коей мере не улучшают ее отношений с графом Треварноном, напротив, действуют на их связь разрушительно, но она пылала неудержимой ревностью и открыто высказывала свои чувства возлюбленному, а тот, в отличие от ее прежних кавалеров, не падал при первом ее слове на колени, не расточал заверения в преданности, а оставался совершенно равнодушным.

— Будь он проклят! — воскликнула она вслух. — Ну почему он не такой, как все?

Она знала точно одно: он действительно был другим.

Поэтому обольстительница поклялась себе возбудить в графе Треварноне ту же рабскую привязанность, которую сама испытывала по отношению к нему.

Однако леди Блэкфорд давала себе подобные обещания не в первый раз, но Треварнон всегда вел себя так, как хотел. У нее не было оснований считать, что он питает к ней большую привязанность, чем к доброй сотне своих прежних пассий.

Вначале леди Сайдел была убеждена: если героиней романа стала она, то все обязательно должно пойти иначе. Разве не она была общепризнанной первой красавицей высшего лондонского света? Разве ее красота и привлекательность не превозносились во всех гостиных самыми известными дамскими угодниками и жуирами? Разве ей не было достаточно щелкнуть пальцами, чтобы любой мужчина, которого ей приходила фантазия покорить, падал к ее ногам?

Однако граф ускользал от нее, это было неоспоримо. Возможно, как раз теперь их роман мог перейти в ту стадию, когда он станет ее избегать.

Даже когда они занимались любовью, мыслями и сердцем, если таковыми вообще обладал граф Треварнон, он находился в другом месте.

Леди Сайдел в отчаянии думала, что с тех пор, как на сцену вышла леди Плимуорт, Вэлент стал к ней менее внимательным.

— Ненавижу ее! — воскликнула она, разражаясь рыданиями. — Боже, как я ее ненавижу!

Стоило леди Сайдел представить себе Шерис Плимуорт с ее пышными медными волосами и загадочными болотно-зелеными глазами, как в ней просыпалась жажда мести.

— Я ее отравлю, задушу, зарежу! Разом покончу и с ней, и с ним! — выкрикнула она, и этот безумный возглас означал, что она находится на грани одного из своих знаменитых приступов, диких проявлений безудержного темперамента, приводивших в ужас всех ее слуг, а иногда — и ее самое.

Откинувшись на спинку кресла, леди Сайдел с вожделением воображала, как вонзает нож в шею предполагаемой соперницы, как неуловимая улыбка, привлекавшая мужчин, словно магнит, сходит с ее отвратительного лица.

Затем леди Сайдел попыталась представить себе, как будет расправляться с графом Треварноном.

Интересно, что бы она чувствовала, если бы он лежал у ее ног, раненный в самое сердце, испуская дух, истекая кровью.

Потом она сказала себе, что жизнь без Треварнона ее не устраивает и она должна любыми силами сохранить любовника, ненадежнее прибрать его к рукам и уничтожить соперницу.

— Нет, Шерис Плимуорт, он тебе не достанется! — решительно, чуть ли не с угрозой, воскликнула она.

Ее возглас разнесся по всему просторному будуару, смешиваясь, как ей показалось, с экзотическим запахом ее любимых духов и с ароматом тубероз, которыми она всегда окружала себя с тех пор, как кто-то сказал при ней, что эти цветы испускают флюиды, возбуждающие страсть.

Встав с кресла, она легкой походкой подошла к большому зеркалу в позолоченной раме, стоявшему в дальнем конце комнаты.

Леди Сайдел долго стояла перед ним, с удовлетворением разглядывая изгибы своего тела, достойного, по мнению всех близко знакомых ей мужчин, как минимум греческой богини, тонкую, белоснежную шею, прелестное лицо, на котором глаза и губы еще дышали страстью.

— Он умеет возбуждать меня, как никто другой, — сказала она себе. — Я не могу его потерять. И я его не потеряю.

Сидя в модном высоком фаэтоне, граф Треварнон размышлял, почему женщины становились столь несдержанны как морально, так и физически, после того как проявляли особую страсть в выражении любви.

Ему казалось, что он заставляет выйти наружу нечто сокровенное, что в другое время они умело маскировали.

Он пришел к выводу, что леди Сайдел с ее привязчивостью, склонностью к театральным сценам и непредсказуемыми приступами безумной ревности ему окончательно приелась.

— Какой я глупец, что связался с ней! — в сердцах упрекнул себя граф.

Он дал себе слово, что по возвращении в Лондон из Эскота перестанет ездить к ней в дом на Брутон-стрит, в котором, как злословили в свете, мраморные ступени лестницы износились под ногами бесчисленных любовников, изо дня в день снующих туда и обратно.

«Она, конечно, красива, — продолжал размышлять граф Треварнон, — но красота — это еще не все».

Сознавая банальность этой мысли, он с улыбкой спросил самого себя, чего хочет от женщины.

Женщин было в жизни графа великое множество, но всякий раз после очень краткого романа он начинал скучать, как на этот раз заскучал с леди Блэкфорд.

Но теперь его ждала Шерис Плимуорт. В их прошлую встречу она ясно дала это понять, и вскоре ему предстояло снова увидеть ее за обедом с лордом Дайзертом.

Возможно, перевести разговор в интимное русло в таких условиях будет затруднительно. Насколько было известно графу Треварнону, Дайзерт был совершенно очарован рыжеволосой Шерис, а раз так, он, возможно, рассчитывал на брак с ней.

Граф знал, что Шерис, подобно Сайдел, приискивает себе мужа.

Обе дамы были вдовами, но находились совершенно в разном положении.

После того, как престарелый лорд Блэкфорд скончался от сердечного приступа, леди Сайдел сделалась владелицей огромного состояния, а лорд Плимуорт, убитый два года тому назад, оставил Шерис почти без средств.

Вспоминая медные волосы и зеленые глаза бесприданницы, граф Треварнон воображал, как занятно будет ее наряжать, осыпать драгоценностями и модными безделушками.

Благодаря обширному опыту общения с женщинами, он стал большим знатоком по части дамских туалетов. Он так много платил по счетам модных портных и так часто присутствовал на примерках, что теперь мог вполне обоснованно полагаться на свой вкус.

Чтобы не терять времени, граф Треварнон тут же стал прикидывать, что пойдет Шерис.

— Зеленое, — решил он. — И, естественно, ей захочется к платьям изумрудов. Цвет электрик также будет выглядеть очень выигрышно, а бриллиантовые серьги чудесно украсят изящные ушки, отражая медь ее волос.

Граф Треварнон не сомневался, что распущенные волосы Шерис окажутся длинными, мягкими и шелковистыми.

У Сайдел волосы были густые, но недостаточно нежные на ощупь.

Ему вспомнилась одна женщина с особенно приятными кудрями, черт побери, как же ее звали? Клео? Или Дженис? У него всегда была плохая память на имена.

Внезапно, будто очнувшись, граф Треварнон, к своему изумлению, заметил, что, глубоко задумавшись, он, тем не менее управляя лошадьми, успел доехать до своего дворца на Гросвенор-стрит.

После смерти отца графа Треварнона величественный фамильный дворец был обновлен и перестроен снаружи, так что во всем Лондоне ему не стало равных, а коллекция картин, которую молодой граф стал собирать по примеру принца Уэльского, вызывала зависть и восторг многих ценителей прекрасного.

Кроме новоприобретенных произведений, во дворце были уникальные старинные полотна.

Там имелся портрет первого графа Треварнона кисти Ван Дейка, портреты и других представителей славного рода, в разное время написанные Гейнсборо и Рейнольдсом. Недавно семейная галерея пополнилась портретом самого Вэлента Треварнона, заказанного по настоянию регента у Лоренса.

Граф ступил в просторный холл, по стенам которого стояли статуи, купленные лично им и выбранные придирчиво и со вкусом.

Навстречу ему стремительно вышел управляющий.

— Вы все приготовили к завтрашнему отъезду, Хант? — спросил граф, протягивая подоспевшему лакею цилиндр и перчатки.

— Все, милорд.

— Как вам известно, у Лэнгстонов всего несколько слуг, так что нам придется самим восполнить их недостаток.

— Я все устроил, милорд. Повар возьмет с собой двух мальчишек-помощников, а лакеи, которых я отобрал для поездки, не погнушаются при необходимости по: мочь слугам Лэнгстонов по хозяйству.

— Спасибо, Хант, а раз вы и сами поедете, мне нет нужды беспокоиться о чем бы то ни было.

— Разумеется, милорд. Я позаботился о том, чтобы повар захватил из Лондона все, что ему потребуется. Во время проведения скачек на месте вряд ли можно будет что-нибудь купить.

— Несомненно, — кивнул граф.

С этими словами он повернулся и пошел в библиотеку, забывая о приеме в Эскоте, как перед тем забыл о леди Сайдел. Обе проблемы перестали для него существовать.

Хант, как всегда, со всем справится как нельзя лучше.

Тем не менее, проснувшись на следующее утро, граф Треварнон решил, что сам заблаговременно поедет в Лэнгстон-Мэнор, чтобы прибыть туда до Приезда гостей и посмотреть, что их там ожидает.

Как всякий прирожденный организатор, он не мог устоять перед желанием все перепроверить, хотя и имел прекрасных помощников — опытного дворецкого и расторопного управляющего.

Во всех бытовых вопросах граф Треварнон был очень щепетилен и вовсе не желал страдать от неудобств, которых можно было избежать.

Впрочем, если в ближайшие пять дней его пребывания в Эскоте в чем-либо возникнет нехватка, он сможет снарядить в Лондон посыльного и его управляющий незамедлительно направит ему все необходимое.

Граф Треварнон весьма гордился своей предприимчивостью: ему таки удалось в последний момент снять Лэнгстон-Мэнор и выйти из затруднительного положения.

Он, разумеется, сознавал, что перед ним распахнулись бы двери в любом особняке или дворце его друзей, в Виндзорском замке — повсюду в окрестностях Эскота.

Но он давно взял себе за правило сохранять полную независимость во время состязаний, чтобы целиком посвящать себя лошадям и не испытывать неудобств из-за светских условностей, неизменно сопряженных с пребыванием в гостях.

Кроме того, в период соревнований женское общество казалось ему обременительным и совершенно излишним.

Плотно позавтракав и выпив кофе, не прикасаясь к алкоголю, граф Треварнон тронулся в путь. Его фаэтон был запряжен четверкой великолепных гнедых, вызывавшей зависть всех лондонских «коринфян», как в свете было принято называть богатых любителей спорта.

Он, конечно, предпочел бы править шестеркой лошадей, подобно принцу Уэльскому. Один из придворных художников даже изобразил его высочество управляющим упряжкой из шести лошадей цугом, сидя в фаэтоне, — около принца, естественно, нашлось место и одной из красавиц.

Но граф знал по опыту, что все подъезды к Эскоту накануне скачек бывают запружены экипажами, а упряжка из шести лошадей окажется слишком громоздкой и отнюдь не ускорит, а, напротив, замедлит его путешествие.

Небо было безоблачное, несмотря на довольно ранний час, солнце начинало нещадно печь, и по дороге тянулось бесчисленное множество карет, двуколок, бричек, фаэтонов.

Чтобы не ограничивать себя в скорости, граф дважды сменил лошадей. Приближаясь к Эскоту, он с интересом разглядывал неповоротливые повозки, накрытые кленовыми ветками с тем, чтобы защитить от солнца пассажиров — краснощеких и белобрысых сельских жителей.

Повозки были настолько переполнены, что граф содрогнулся при мысли о страданиях несчастных животных, которых заставляют везти непосильный груз.

На дороге ему попалось и несколько легких фаэтонов вроде того, которым правил он, и роскошные ландо с расписными панелями, изображавшими гербы владельцев.

Разумеется, встречались и неплохие лошади, но всякий раз, приглядевшись к ним, граф Треварнон равнодушно отворачивался, определив наметанным взглядом, что они никак не могли сравниться с его упряжкой.

Вблизи скакового поля граф Треварнон придержал лошадей, оглядываясь по сторонам, чтобы не пропустить поворота на Лэнгстон-Мэнор, описанного ему Джерардом.

К обочинам вплотную подступали ели Виндзорского леса. Лишь в одном месте граф Треварнон заметил пыльную проселочную дорогу, сворачивавшую в чащу, Очевидно, об этом повороте и рассказывал молодой Лэнгстон. На всякий случай граф Треварнон придержал свою упряжку, рассчитывая не сворачивать с пути, если заочно снятый им дом издали покажется ему вовсе не пригодным для жилья.

Потом он заметил две старинные сторожки, явно необитаемые. Они стояли по обеим сторонам от железных ворот.

— Это, наверное, и есть Лэнгстон-Мэнор, — пробормотал себе под нос граф.

Граф Треварнон свернул на проселок.

Судя по состоянию сторожек и ворот, ему следовало приготовить себя к худшему.

А что, если Сайдел была права и он действительно снял разваливающийся на глазах тесный старый дом с дырявой крышей?

Пока граф ехал по дорожке, заросшей травой, которой явно пользовались нечасто, он уже начал сожалеть, что не принял предложения короля остановиться в Виндзорском замке. По крайней мере, там ему предоставили бы удобную постель.

Но, вспомнив, что в замке он был бы обречен на общество леди Блэкфорд и едва ли мог бы хоть изредка оставаться в одиночестве, граф сделал вывод, что свобода ему дороже комфорта.

Дорога круто повернула, и перед ним вырос Лэнгстон-Мэнор.

Дом не имел ничего общего с тем, что рисовало графу Треварнону его мрачноватое воображение, и оказался на удивление привлекательным.

Взглянув на массивное каменное строение, граф с удовлетворением заметил, что дом действительно старинный, при этом значительно просторнее, чем он ожидал.

Цветные стекла ромбовидных окон отражали солнечные лучи, на остроконечной крыше грелись ленивые деревенские голуби. Треварнону на минуту показалось, что он вернулся в детство, в те времена, когда он верил в сказки про фей, которые жили как раз в таких спокойных, приветливых, дышащих уютом домах.

Граф поймал себя на мысли, что боится моргнуть: вдруг, когда он снова откроет глаза, эта милая картинка исчезнет, а его взгляду предстанут лишь жалкие руины.

Рассудок подсказывал графу Треварнону, что у него то ли от жары, то ли под действием загадочного леса — всякий лес кажется столичному жителю полным тайн — разыгралось воображение.

Разумеется, все, что он видел, было совершенно реальным, хотя и странно, что, ежегодно наезжая в Эскот, он ни разу не забрел в этот милый сельский уголок.

Как хорошо оказаться в таком спокойном месте! Однако удивительно: все здесь такое ухоженное, а вокруг — ни одной живой души.

Он помнил, что в других местах, где ему приходилось останавливаться, невозможно было укрыться от несмолкаемого скрипа колес, от снующих туда-сюда громко переговаривающихся конюхов и слуг и от общего ощущения суматохи.

Медленно, чтобы как следует оглядеться, граф доехал до специальных столбов, к которым полагалось привязывать лошадей.

Конюх спрыгнул с запяток и подбежал навстречу хозяину, как раз спустившемуся на землю.

— Надо кого-нибудь найти, Джим, — сказал граф Треварнон, — чтобы лошадей отвели в конюшню.

— Они небось вон там, милорд, — ответил Джим, махнув рукой.

Посмотрев в указанном направлении, граф заметил крышу какого-то строения, скрываемого деревьями.

— Пойду спрошу, — сказал конюх.

Граф вошел в незапертую дверь дома и оказался в холле с резными панелями, откуда деревянная лестница вела на второй этаж.

Он сразу же почувствовал сладковатый цветочный аромат и заметил букет белых и алых роз на изящном столике у подножия лестницы. Этот дом начинал ему нравиться не только снаружи, но и изнутри.

Треварнон почувствовал, как на него прямо с порога пахнуло спокойным уютом.

«Интересно, у Лэнгстона есть мать? — подумал он. — Наверное, старая леди следит за порядком в доме».

Пройдя через холл, он оказался в гостиной.

На всех столах и столиках стояли букеты, а французские окна выходили на газон, поражавший буйством зелени и всевозможных цветов. Просторные клумбы с малиновыми рододендронами перемежались кустами белой сирени, чуть дальше виднелись шпалеры из вьющихся роз.

Отвернувшись от окна, граф стал разглядывать комнату.

Все предметы в ней были несколько поблекшими, но в то же время выдержанными в самом изысканном вкусе.

Картины на стенах не мешало бы протереть, рамы освежить. Бегло осмотрев их, граф Треварнон взял на заметку, что позднее их стоило разглядеть повнимательнее.

Обернувшись назад, он заметил приоткрытую дверь и вошел в библиотеку. Едва переступив порог, граф решил, что никому не уступит эту комнату.

Он был совершенно очарован покойными кожаными креслами и массивным письменным столом, стоявшим как раз так, чтобы на него падал свет и в то же время не слепил глаза тому, кто за ним сидит.

Гость все еще не встретил ни одной живой души. Несомненно, кого-то можно было найти на кухне, но, желая получше познакомиться с домом, где ему предстояло провести будущую неделю, граф Треварнон, инстинктивно стараясь двигаться потише, стал подниматься по лестнице. Он заметил, что каждый из столбиков, на которые опирались перила, в прошлом украшала резная дубовая фигура, но теперь часть из них была повреждена, а некоторые фигуры потерялись.

Он с одобрением отметил, что перила — подлинной старинной работы, дерево от времени приятно потемнело, приобретя особый теплый оттенок, а острые края на резьбе как бы чуть округлились, исполнившись особого благородства линий.

По обе стороны лестницы висели картины. Поскольку в основном это были портреты, можно было предположить, что на них изображены предки молодого Лэнгстона, пожалуй, в них даже улавливалось некоторое сходство с теперешним хозяином этого дома.

Поднявшись по лестнице, граф Треварнон оказался перед выбором. С площадки можно было пойти либо направо, либо налево. Он повернул налево и, миновав темный коридор с низким потолком, оказался в длинной галерее.

В елизаветинские времена такие галереи было принято строить в каждом доме. В длинные холодные зимы сюда выставлялись кровати всех членов семьи, теснившиеся вокруг большого камина. Не тогда ли вошли в моду глухие пологи? Задвинув такой полог, можно было почувствовать себя будто в отдельной комнате.

В одном из замков Треварнона была очень похожая галерея. Всякий раз, приезжая туда, он пытался представить себе своих предков, пытающихся согреться зимой у пылающего очага. Почетные места, поближе к огню, отводились старшим, самым важным членам семьи.

Пройдя полгалереи, Треварнон обернулся и вдруг увидел в противоположном конце тонкую женскую фигуру в белом платье.

«Наконец-то кто-то сможет ответить на мои вопросы», — подумал он.

Но не успел граф и на шаг приблизиться к женщине, как она исчезла из виду.

В первое мгновение ему показалось, что, не заметив его, женщина, очевидно, села на диван в конце комнаты.

Но, обойдя галерею заново, он убедился, что она — пуста.

— Уж не грежу ли я? — задался вопросом Треварнон. Остановившись там, где, как ему показалось, мелькнула женская фигура, граф Треварнон услышал, как кто-то окликнул его сзади:

— Здравствуйте, сэр! Треварнон обернулся.

Перед ним стояла костлявая пожилая женщина в белом фартуке, надетом поверх серого платья. Сделав реверанс, она продолжала:

— Я думаю, милорд, что вы — тот самый граф Треварнон, который снял Лэнгстон-Мэнор на время состязаний. Сэр Джерард предупредил меня о приезде вашей милости, но вы явились раньше, чем мы предполагали.

— Я надеюсь, что не доставил этим вам лишних хлопот, — поспешил заметить Треварнон, всегда вежливый со слугами. — Мне захотелось убедиться, что все готово к приему моих гостей.

— Надеюсь, что все в порядке, однако нам ужасно не хватает рабочих рук, как вас, несомненно, предупреждал сэр Джерард.

— Да, он мне об этом говорил, — кивнул Треварнон. — Но скоро сюда приедет мой дворецкий, а с ним — множество слуг, которые смогут выполнить все, что потребуется.

— Спасибо, ваша милость, — с достоинством поблагодарила Нэтти. — Не угодно ли вам осмотреть спальни?

— Я как раз намеревался попросить их показать.

Нэтти жестом пригласила графа следовать за ней и повела его прочь от длинной галереи.

Граф Треварнон сомневался, стоит ли ему упоминать молодую женщину в белом платье, которую он заметил издалека, но счел за лучшее умолчать о ней и спросил о другом:

— Не скажете ли вы, кто есть в этом доме, кроме вас?

— Только старушка Бетси, милорд. Она немного помогает на кухне. Еще Якоб делает, что его попросят, носит уголь и воду и готовит ванну.

Треварнон молчал, а Нэтти между тем продолжала:

— А в конюшне работают Эббот с внуком. Джем, Эббот-младший, будет выступать на нашей лошади на скачках!

По ее тону граф Треварнон понял, что великолепие его животных не вызывает у Нэтти неловкости за хозяйскую, возможно, посредственную лошадку. Было ясно, что эта сухопарая женщина не собирается проявлять подобострастия перед кем бы то ни было.

Он отвечал с мимолетной улыбкой:

— Может быть, теперь вы назовете себя и скажете, кто вы в этом доме?

— Я была няней сэра Джерарда, разумеется, когда он еще не носил этого титула, а был ребенком. В детстве он не мог выговорить «няня», а называл меня Нэтти, и с тех пор это имя ко мне пристало. Вы тоже можете меня так звать.

— Хорошо, значит, я буду звать вас «мисс Нэтти», — согласился Треварнон.

— Благодарю вас, милорд.

Несмотря на всю независимость, няне явно польстило вежливое обращение с прислугой столь важного гостя.

— Вот это главная спальня, — Продолжала Нэтти. — Мы подумали, что вам здесь будет удобнее всего. Она предназначена для владельца имения, но сэр Джерард все никак сюда не переберется, предпочитая оставаться в своей комнате, где спал еще мальчиком.

Вопреки опасениям Демелсы, граф Треварнон по достоинству оценил и старинную кровать с ее прелестными выцветшим пологом и покрывалом из некогда дорогого бархата, и изящество старинной резьбы, и безыскусную прелесть алых роз в букете на туалетном столике.

— Цветы, расставленные по всему дому, просто очаровательны, мисс Нэтти, — не преминул заметить граф Треварнон. — Кому я обязан этой красотой? Уж не вам ли?

— Я составляю букеты, когда выдается свободная минута, милорд.

Узнав у Нэтти, где находятся конюшни, граф Треварнон сбежал вниз по лестнице и перед входом в дом встретил своего конюха Джима, которому Эббот успел показать, куда отвести лошадей.

Граф Треварнон пошел в конюшню лично осмотреть, где будут размещаться остальные лошади.

Конюшня оказалась, на удивление, просторной и удобной. Он вовсе не ожидал таких замечательных условий. По правде говоря, только в одном очень богатом доме в округе Эскота ему доводилось видеть что-то подобное.

Когда Треварнон осматривал конюшню, прибыли лошади.

Пока их размещали по стойлам, пока граф осматривал Крусадера и убедился, что жеребец находится в отличной форме, прошло немало времени.

Вернувшись в особняк, граф Треварнон застал там своего дворецкого со всеми его подчиненными, которым он раздавал приказания тоном генерала, командующего подготовкой к сражению.

Поскольку до приезда гостей делать было нечего, Треварнон отправился в сад, полюбовался цветущими рододендронами и подошел к деревьям ракитника, которые в детстве называл «золотым дождем».

Гуляя в этом тихом благоухающем уголке, он почувствовал себя так, будто попал в какое-то сказочное прошлое, в те времена, когда этот мир населяли гномы и феи, а из людей на земле жили только рыцари и прекрасные дамы.

Маленьким мальчиком он любил рисовать огнедышащих драконов, живших в лесу, как рассказывала ему няня, и эльфов, скрывавшихся в горах или в дуплах деревьев. Эти смешные рисунки и сейчас хранились у его старой няни, составляя для нее величайшее сокровище.

Казалось, этот тихий уголок никак не вписывался в атмосферу Эскота, где во время скачек публика развлекалась не только на ипподроме, но и на званых вечерах и балах, шедших бесконечной чередой, а мужчины устраивали попойки и с головой уходили во все виды азартных игр.

Эти развлечения уже начинались. Однако здесь было слышно лишь мелодичное воркование лесных голубей, шелест листвы под легким ветерком да изредка — шуршание, когда в зарослях цветов пробегал какой-то мелкий зверек, скорее всего — полевая мышь.

Граф Треварнон был совершенно очарован тонким благоуханием, царящим в доме. Как отличался этот свежий аромат живых цветов от терпких экзотических парфюмов, которые так любили Сайдел и Шерис, впрочем, как и другие лондонские модницы!

Прежде чем вернуться в дом, граф Треварнон довольно долго бродил по лесу.

Завидев на обратном пути знакомый особняк, он вновь ощутил атмосферу окружавшей его таинственности, так поразившую его при первой встрече с миром Лэнгстонов, как он мысленно успел прозвать это поместье, дом и его обитателей, хотя образ Джерарда, насколько он знал этого тщеславного юношу, как-то не вязался с его жилищем.

Это лишний раз напомнило Треварнону, что у каждого человека может быть несколько лиц, несколько характеров. Встречаясь с хорошим знакомым в непривычном окружении, можно узнать его с совершенно новой стороны. В данном случае знакомство с одним лишь окружением позволяло составить новое представление о человеке.

Как ни парадоксально, на минуту Треварнон пожалел, что недолгое время его счастливого одиночества в этом зачарованном мире так быстро подошло к концу.

Словно очнувшись, граф в душе посмеялся над своей романтичностью, которая скорее пристала мечтательной девице, начитавшейся романов, чем вполне зрелому мужчине. Он решительными шагами направился к дому, совершенно уверенный, что его гости уже собрались и ждут его.

И действительно, съехалась уже вся компания. Мужчины удобно расположились в гостиной. В ожидании своего хозяина они пили шампанское. Бутылки открывались одна за другой, полдюжины бутылок ожидали своей очереди в ведерке-леднике на несколько ячеек на одном из столиков.

— Нам сказали, что ты здесь, но никто не знал, куда ты ушел, — сообщил лорд Ширн, первым заметивший появление Треварнона, воспользовавшегося одной из боковых дверей, ведущей из сада прямо в гостиную.

— Осматривал окрестности, — лаконично ответил Треварнон. — Рад видеть тебя, Рэмджил, и тебя, Ральф! Как поживаете, Вигдон?

Последним он поприветствовал сэра Вигдона, которого знал не слишком давно, но находил забавным, особенно уважая за выдающиеся навыки в области карточной игры, в которой, надо сказать, не уступал своему новому приятелю.

— Дом, который вы нашли, совершенно очарователен, — заметил сэр Фрзнсис. — По-моему, он ни в какое сравнение не идет с «Уздечкой и подковой». Оказавшись здесь, перестаешь жалеть, что этот сарай превратился в пепел.

— Мы все присоединяемся к этому мнению! — вскричал Ральф Миэр, успевший изрядно выпить. — Как это похоже на вас, Треварнон, найти нечто неповторимое, такое уютное, когда любой другой, лишившись ночлега на время скачек, догадался бы лишь раскинуть шатер где-нибудь у поля.

— Слава богу, жизнь в цыганском таборе нам не грозит, — улыбнулся Треварнон, наливая себе бокал шампанского. — Мне кажется, в этом году на скачках будет как никогда многолюдно.

— Публики становится на скачках больше год от года, — подхватил лорд Рэмджил. — И я слышал от своих конюхов, что на дороге уже произошло несколько несчастных случаев, без них ведь не обходятся ни одни Эскотские скачки.

Столкновения, перевернутые экипажи, падения с лошадей были в период скачек привычным явлением. И это неудивительно, учитывая то, в каких количествах кучера потребляли эль для промывания глоток от докучливой дорожной пыли.

Нередко в несчастных случаях гибли люди, виной чему было небрежное управление экипажами или чрезмерное столпотворение на подступах к Эскоту.

Королевские экипажи на пути в Виндзор дважды оказывались причастны к происшествиям, имевшим трагические последствия. В первый раз жертвой стал один из форейторов, выброшенный из седла и убитый оторвавшимся от кареты колесом.

Во второй раз — один из королевских слуг, скакавший верхом, насмерть сбил пешехода.

Скопление лошадей, экипажей, людей всегда чревато подобными происшествиями, однако от этого ни конники, ни пешая публика не становились осторожнее.

— Что ты можешь нам подсказать накануне скачек, разумеется, не считая совета ставить на твоих лошадей? — полюбопытствовал лорд Ширн не то в шутку, не то всерьез.

Граф ответил без всякой иронии:

— Лучше бы вам обратиться за советом к герцогу Йоркскому. Вчера вечером он говорил мне, что намерен побить Эскот, и я не могу представить себе, кто смог бы ему в этом помешать.

— Это означает, что и ты и он поставите на Карденио и на Моисея, которых он заявил на первый заезд.

— Наверняка победителем станет Моисей, если только не разбить у него над головой скрижали с десятью заповедями, ничто не помешает ему взять главный приз.

Все рассмеялись. Не выпуская бокала из рук, граф Треварнон опустился в ближайшее к нему кресло.

Наверху, в комнате «священников», Демелса бранила себя за неосторожность, из-за которой граф едва не застал ее врасплох.

Услышав шаги Треварнона в галерее, она все же бросила мимолетный взгляд на мужчину, который внушал ее брату столько опасений.

Она успела заметить лишь его высокий рост и прекрасное телосложение. Лица Демелса не рассмотрела, но за то у нее осталось впечатление от его безукоризненной элегантности.

Ни секунды не медля, она благоразумно поспешила прочь: проскользнула через потайную дверь и бесшумно затворила ее за собой.

Она понятия не имела, что именитый гость может явиться так рано, и только-только закончила расставлять букеты.

В тот момент, когда Демелса чуть не попалась на глаза графу Треварнону, она как раз собиралась удалиться в потайные помещения, но вернулась за книжкой, которую забыла накануне в холле, когда выбегала навстречу Джерарду.

Все остальные вещи, которые могли потребоваться ей наверху, были уже перенесены, для чего Демелсе пришлось с десяток раз пробежать вверх и вниз по узенькой винтовой лестнице.

К счастью, помещений в доме было достаточно, и ей не понадобилось освобождать свою комнату под спальню гостям, так что убирать множество дорогих ей предметов, которые могли бы выдать присутствие в доме молодой девушки, не было нужды.

Джерард вернулся накануне поздно вечером, а в этот день уехал на рассвете. Прощаясь, он строжайшим образом наказал сестре и няне вести себя так, чтобы ни одна живая душа не прознала о существовании Демелсы.

— Я не хочу, чтобы кто-нибудь из джентльменов узнал, что у меня есть сестра. Как тогда я объясню то, что в Лондоне тебя никто не видел? — добавил он.

— Конечно, конечно, — закивала Нэтти. — И, по-моему, вы совершенно правы, сэр Джерард. Я никогда не хотела, чтобы Демелса знакомилась с этими ветрениками, вашими друзьями.

— Откуда ты знаешь, что они — ветреники? — не сдержал улыбки Джерард.

— Я достаточно наслышана о лондонской жизни, чтобы составить себе мнение, — отрезала Нэтти. Джерард, расхохотавшись, назвал няню ханжой. Нэтти ничуть не обиделась. Ее воспитанник и сам знал, что она не ханжа, скорее строгая блюстительница нравов. Сама она была такой скромницей, что имела полное право требовать скромного поведения от других, хотя и не надеясь на успех. Во всяком случае, никто не мог бы упрекнуть ее в лицемерии.

Перед расставанием Джерард серьезно сказал сестре:

— Слушайся меня, или я очень рассержусь. Я не допущу, чтобы ты встречала Треварнона или кого-либо из гостей.

— По-моему, если ты сам находишь своих друзей такими порочными, тебе не мешало бы подружиться с джентльменами получше, — ехидно заметила Демелса, у которой приятели Джерарда, прожигатели жизни, стремившиеся перещеголять друг друга нарядами, роскошью и любовными победами, заочно вызывали неприязнь.

Ей казалось, что, будь у брата более солидная компания, это удержало бы его от многих неосмотрительных поступков, имевших плачевные последствия для их общего благосостояния.

— Они все отличные товарищи и великолепные спортсмены, — возразил Джерард не слишком, впрочем, уверенно.

— Я только поддразниваю тебя, мой дорогой, — миролюбиво сказала Демелса, рассмеявшись над очевидной непоследовательностью ответа.

Она так обожала старшего брата, что была готова простить ему любую слабость, а Джерард знал: чтобы добиться прощения сестры, ее достаточно было рассмешить.

— Прошу тебя об одном, — продолжала Демелса уже серьезно. — Остерегайся много пить. Ты ведь помнишь, как мама ненавидела пьяниц.

— В этом отношении можешь быть спокойна. Кстати, никто из моих приятелей не увлекается крепкими напитками. А что касается Треварнона, то он вообще пьет очень мало. Он слишком увлекается борьбой. Кроме того, в настоящее время он чемпион по фехтованию.

Вполне естественно, что, получив столько разнообразных сведений о порочном и неотразимо обаятельном Треварноне, Демелса была крайне заинтригована.

Казалось, на свете не существовало качества, в котором его милость не превосходил бы всех, не говоря уже о том, что ему принадлежал лучший жеребец во всей Великобритании.

— А Крусадер лучше Моисея? — спросила Демелса у Эббота.

— Они пока что не состязались между собой, — ответил Эббот. — Но если бы они выступали в одном заезде, я поставил бы на Крусадера.

— А с кем он соревнуется в скачках на приз Голд Кап?

— Единственным достойным соперником на этих состязаниях ему будет Гульдибранд, — ответил Эббот.

— Этот жеребец принадлежит сэру Рэмсботтому, — заметила Демелса. — Очень надеюсь, что он не победит.

— Это хороший жеребец, и его поведет Бакл. Фрэнк Бакл был одним из лучших жокеев своей эпохи.

Демелса видела Бакла в других эскотских заездах, и он долгое время был ее кумиром. Однажды кто-то сказал о нем:

— У Бакла нет ничего большого — кроме носа и сердца.

Жокей был и правда миниатюрным. Он весил всего восемь с половиной стоунов …

Помимо своей знаменитой честности, он славился умением сделать рывок на последнем круге.

В Лондоне о Бакле сочиняли куплеты, рассказывали истории. Обычно у таких выдающихся людей бывает масса завистников. Просто удивительно, что ни один из забавных стишков или анекдотов о Бакле не был оскорбительным.

Теперь известный жокей постарел. Демелсе казалось, что она совершает по отношению к нему маленькое предательство, желая победы в скачках Крусадеру только потому, что жеребец нашел временный приют у них в конюшне.

Возвращаясь домой, Демелса поймала себя на том, что думает не только о Крусадере, но и о его владельце.

Несмотря на все предостережения Джерарда, а точнее, благодаря им, образ Треварнона вызывал у нее жгучее любопытство.

— Я непременно должна увидеть его! — воскликнула Демелса, сразу же вспомнив, что ей будет совсем нетрудно рассмотреть Треварнона, оставаясь для него невидимой.

Все это происходило накануне. Теперь она чуть не столкнулась с ним лицом к лицу и сама испугалась, воображая, как рассердился бы Джерард, если бы встреча действительно произошла.

«Это мне наука, — подумала Демелса, — Впредь я не должна так рисковать, надо все время быть начеку!»

Но ее неудержимо привлекал этот мужчина, окруженный аурой великолепия и порочности, и Демелса чуть ли не вопреки собственному желанию стала потихоньку спускаться по потайной лестнице, пока до нее не донеслись голоса, по которым она определила, что все джентльмены собрались в гостиной.

Не зря она столько трудилась, прибирая эту комнату и расставляя в ней самые изысканные букеты.

С минуту Демелса недвижно стояла в темноте, прислушиваясь к голосам и пытаясь угадать, который из них принадлежит графу Треварнону.

Джерарда в этой компании не было, он еще не вернулся. Следовательно, в гостиной находилось пять джентльменов, ставших временными постояльцами их дома.

Демелса нащупала одну из дырочек в панели, просверленных в незапамятные времена монахами или священниками, чтобы следить из потайных помещений за тем, что происходит в доме, — не из праздного любопытства, но из осторожности, о которой им приходилось постоянно помнить во времена религиозных гонений.

Поскольку отверстие было проделано на уровне глаз мужчины, Демелсе пришлось подняться на цыпочки.

Дырочка была крошечная и, если смотреть из комнаты, находилась в сердцевине резного цветка, благодаря чему была совершенно неразличима. Даже Демелса, находясь в гостиной, часто забывала, где именно она находится, так искусно было для нее выбрано место.

Прильнув к отверстию, Демелса первым увидела высокого дородного мужчину лет тридцати пяти.

В его наружности не было ничего примечательного, но вид у него был добродушный. В тот момент, когда девушка смотрела на него, он раскатисто хохотал над какой-то шуткой, произнесенной до того, как Демелса успела занять место у своего наблюдательного пункта.

Девушка, уже запомнившая имена гостей — она и раньше слышала их от брата, — предположила, что это, должно быть, лорд Ширн.

Рядом с ним сидел джентльмен с колючими черными глазками и острым носом, в его костюме как-то слишком вызывающе выделялся шейный платок: может быть, ткань была чуть ярче, чем нужно, а может быть, узел уж чересчур замысловат.

Как раз когда Демелса смотрела на этого человека, кто-то произнес:

— Уверен, что и ты того же мнения, Фрэнсис.

Когда черноглазый джентльмен, у которого элегантность наряда нарушал злополучный шейный платок, отозвался, Демелса поняла, что перед ней сэр Фрэнсис Вигдон.

В нем было что-то неприятное, но девушка затруднилась бы сказать, что ей не понравилось. Она лишь отметила, что он улыбается одними губами, в то время как глаза остаются равнодушными.

Переведя взгляд в центр группы, Демелса замерла. Вне всякого сомнения, она видела перед собой графа Треварнона.

Он был как раз такой, каким она его воображала еще до того, как чуть не наткнулась на него в галерее.

Исключительно красивый — с высоким умным лбом, твердым подбородком и четко очерченным ртом, к уголкам которого от носа тянулись складки, придававшие улыбке циничное выражение.

Это было лицо бретера, беспечное и самоуверенное. Треварнон несколько походил на Карла II, каким он был изображен на портрете, висевшем у них на лестнице около полутора веков.

Один из приятелей чем-то рассмешил Графа Треварнона, но тот не улыбнулся, а лишь скривил губы. В то же время в его глазах вспыхнули искорки веселья.

«Он — восхитителен! — решила Демелса. — И что бы ни говорил Джерард, он мне нравится!»