Роман Виолетты. Парижские сладости

ПРЕДИСЛОВИЕ

Планета Марс — мое сегодняшнее пристанище. Но иногда мне кажется, что прежде я прожил на Земле несколько тысяч лет, в вечной спиритуалистической сущности, минуя вереницу человеческих созданий.

Те, кто ныне страдает на Земле, могут подумать, что я счастлив. Но нет! Мне скучно здесь, несмотря на новые впечатления на неизведанной планете.

Уныние, для которого здесь достаточно поводов, вновь и вновь заставляет меня возвращаться к прошлому, брать в руки перо и погружаться в приятные воспоминания.

Женщины — вот большая часть теней моего прошлого, они заполняют все мои воспоминания. Ведь во время своего воплощения на Земле я был большим грешником. Мои читатели должны знать об этом.

Виолетта — вот имя той, что будоражит сейчас мои уснувшие чувства, и вдыхаемый мной воздух буквально пропитан поэзией. Все радости, обещанные Магометом своим ревностным сторонникам, я познал рядом с ней и был неутешен, когда она умерла.

Сейчас я могу всем рассказать историю нашей любви, а ведь долгое время никто не знал, кому принадлежит столь очаровательное имя.

Все было именно так и никак иначе!

Но вынужден предупредить, что рассказ мой не должен попасть в руки юных девиц. И если когда-нибудь он будет издан, то делать это следует с крайней осторожностью.

Итак, робкие читательницы и смущенные читатели, я писал не для вас, вам не стоит читать эту книгу, если вы боитесь назвать Ролле плутом, а кота — котом!

Наука страсти нежной, имя которой — Сластолюбие, готова открыться тому, кто последует за мной за дуновением любовного эфира, по этим страницам.

Для тех, кто любит, пользуется, понимает.

ГЛАВА 1

С Виолеттой я познакомился в тридцать лет.

На улице Риволи располагался роскошный дом с колоннами, где на первом этаже находился магазин белья, а верхние этажи сдавались для прислуги и девушек. Я жил на пятом и в то время имел красивую и аристократичную любовницу.

По пылкому нраву ее можно было сравнить с растительностью Арголиды[1], по волосам — с Электрой Эсхила, а ее белоснежную кожу словно воспел в «Эмалях и камеях» Теофиль Готье. Однако она обладала скверным характером, который испортился из-за ее все возрастающей полноты. Она не могла справиться с собой, и потому мы все реже и реже встречались. Наши комнаты находились в разных концах квартиры, но я не торопился их объединять.

Я уже подумывал о том, что буду писать, и потому поселился в комнате с видом на Тюильри. Созерцание травы и деревьев как нельзя лучше способствовало творческому отдыху.

Днем в листве находили укрытие голуби, воркуя о своих делах, а с наступлением сумерек все погружалось в тишину.

В десять часов, после сигнала, закрывались ворота, и появлялась луна, заливая серебром верхушки деревьев. Иногда налетал легкий ветерок, дрожали и будто оживали листья, вдыхая любовь и выдыхая удовольствие.

Понемногу стихал шум города, где-то вдалеке грохотал омнибус или фиакр, одно за другим гасли окна дворца. Было слышно только дыхание спящего города, а дворец на фоне прозрачного неба казался нечетким силуэтом.

И тогда я часами стоял у окна, мечтая. Дворец и деревья застывали царственно и неподвижно, и ничто не нарушало тишину.

О чем были мои мечты? Я и сам не знал. О чем можно мечтать в тридцать лет? О любви, о женщинах, которых встречал, и более о тех, которых еще не встречал. Ведь согласитесь — самые желанные те женщины, чьих прелестей мы еще не успели вкусить.

Акт, которым Бог одарил своих избранных созданий, есть величайшее счастье в жизни, упоительный миг, жаркая вспышка наслаждения, способная убить человека, продлись она чуть больше пяти секунд. Но есть люди, которые считают это обязанностью, они обездолены природой, их сердец не коснулось солнце, их жизнь в сумраке.

Они просто размножаются, и дети у них не творение души. Как муравьи, они часть за частью возводят свой дом, запасают еду на зиму, а когда Бог вопрошает их: «Что делал ты на Земле?», отвечают: «Ел, спал, пил, работал».

И счастливы те, кто могут ответить:

— Я любил!

Я полностью растворился в мечтах, стирая грани между небом и землей, как звук часов на соседней церкви вывел меня из оцепенения. Тут же мне показалось, что в мою дверь стучат.

Я подумал, что мне послышалось, но звук повторился. Я направился к двери, думая, кто бы мог меня побеспокоить в такое время. Молоденькая девушка, почти ребенок, скользнула в приоткрытую дверь и проговорила:

— Умоляю Вас, сударь, спрячьте меня!

Я как можно тише закрыл дверь и, приложив палец к губам, призвал ее к молчанию. Потом, приобняв ее, повел в свою спальню.

Там горели две свечи, и я смог хорошенько рассмотреть гостью. Прелестная птичка прилетела ко мне — дитя лет пятнадцати, с тонкой и гибкой, как тростинка, фигуркой.

Тело ее уже сформировалось, и моя рука тут же коснулась трепещущей от дыхания груди. Я вздрогнул. Без сомнения, ей было даровано от природы пробуждать страсть.

— Как же я испугалась! — прошептала она.

— Да?

— Конечно! Я счастлива, что нашла Вас!

— Кто же испугал Вас?

— Господин Берюш.

— Кто это?

— Я работаю у белошвейки, а это ее муж.

— Расскажите мне, что он Вам сделал.

— Пообещайте охранять меня всю ночь!

— И ночь, и сколько Вы захотите! Не могу же я выгнать за дверь красивую девушку.

— Что Вы, я не красивая девушка, а всего-навсего маленькая девочка.

— Да что Вы…

Сорочка ее была почти расстегнута, и за ней соблазнительно виднелась грудь. Маленькой девочкой моя ночная гостья уже не была.

— Я уйду завтра днем, — проговорила она.

— Куда же Вы направитесь?

— Сестра приютит меня, она живет на улице Шапталь, четыре.

— Ваша сестра там живет? Что делает она на улице Шапталь?

— На последнем этаже у нее две комнаты, я попрошу одну себе. Она работает на магазины вместе с господином Эрнестом.

— Сколько ей лет? Как ее зовут?

— Она на два года старше меня, ее имя Маргарита.

— А как зовут Вас?

— Виолетта.

— Должно быть, в Вашей семье любят цветы, если дают детям такие имена.

— Да, матушка их обожала.

— Вашей матушки нет на свете?

— Да, господин.

— Какое имя было у нее?

— Роза.

— Действительно, это просто закон для Вашей семьи! А что Ваш отец?

— О, у него все хорошо! Он привратник в Лилле.

— Как его фамилия?

— Руша.

— О, Виолетта! Я так и не спросил, почему Вы боитесь господина Берюша, а уже почти час расспрашиваю Вас.

— Он хотел добиться от меня поцелуя.

— Вот, значит, как!

— Он везде преследовал меня, а я даже боялась заходить в кладовую без фонаря, думая, что он караулит меня там.

— Вам это не нравилось?

— Что Вы! Очень!

— А почему?

— Я думаю, ему было бы мало одних поцелуев. И потом — он очень уродлив.

— Мало поцелуев? А чего бы он мог пожелать еще?

— Не знаю…

Я пристально взглянул на нее и понял, что она говорит совершенно искренне.

— Он делал что-то еще, кроме поцелуев?

— Делал.

— Что?

— Он хотел вломиться в мою комнату позавчера ночью.

— Вы уверены, что это был он?

— Да. Днем он мне сказал: «Сегодня вечером я хочу сказать тебе кое-что важное. Не запирай дверь, как ты сделала это вчера».

— Но Вы все равно заперлись?

— Конечно! И даже крепче, чем обычно.

— Он пришел?

— Да. Он покрутил ручку, потом стал стучать, все сильнее и сильнее. Он просил, чтобы я открыла, назвав меня своей малюткой. Я так испугалась, что залезла под одеяло с головой. Он ушел только через полчаса, а сегодня целый день обижался на меня. Я обрадовалась и подумала, что вечером он не придет. Я стала готовиться ко сну, разделась почти полностью, как вспомнила, что дверь не заперта. Но задвижка моя была сломана! Я не стала терять времени, и побежала к Вам. Это был просто порыв!

И она бросилась мне на шею.

— А меня Вы не боитесь?

— Нет, что Вы!

— А если пожелаю поцеловать Вас, не убежите?

— Пожелайте поскорее этого, и она сама прижалась ко мне теплым ротиком.

Я не мог устоять. Обняв крошку в ответ, я на несколько секунд прижался к ее губам, а кончик моего языка ласкал ее зубки.

— Как же восхитительны поцелуи! — воскликнула она, закрыла глаза и откинула голову.

— Это первый поцелуй для Вас?

— Да! — она провела язычком по жарким губам. — Всегда так хорошо?

— Если это любовь, то — да.

— Значит, Вы любите меня?

— Я чувствую, что скоро это будет так!

— Я согласна с Вами.

— Это замечательно!

— А что нужно делать, если любишь?

— Мы уже делаем. Целоваться!

— И только?

— Конечно.

— Но мне кажется, этот чудесный поцелуй только начало любви. Совсем другое я испытываю сейчас.

— Что же?

— Я иногда чувствую это во сне. Счастье и истому.

— А когда просыпаетесь?

— У меня нет сил.

— И Вы чувствуете такое только во сне?

— Нет. Впервые я испытала это наяву, когда Вы меня обнимали.

— Полагаю, я первый мужчина, обнимающий Вас?

— Отец часто обнимал меня, но это не одно и то же, как мне кажется.

— Значит, Вы девственница?

— Что Вы имеете в виду? Что такое — девственница?

Интонация ее была неподдельна.

Я с уважением отнесся к такой доверчивости, к такой невинности. Я мог бы похитить сокровище, которым она обладала, но, думаю, это стало бы преступлением. Ведь она не ведала, что творила, а лишилась бы его навсегда.

Я разомкнул объятия.

— Хочу поговорить с тобой серьезно, — сказал я.

— Вы отошлете меня обратно? — испугалась она.

— Я очень рад быть с тобой, так что — нет. Пойдем за твоей одеждой.

— Замечательно! А где мне жить?

— Надо подумать об этом. Пойдем пока к тебе в комнату.

— Но там господин Берюш!

— Уже три часа утра. Необязательно ему там быть.

— Но зачем нам в комнату?

— За твоей одеждой.

— А после?

— У меня есть еще квартира, не в этом доме. Я отведу тебя туда. Мы напишем вместе письмо господину Берюшу. Уговор?

— Конечно! Я сделаю все, что Вы скажете!

Как она была юна и доверчива! Не сомневаюсь, что в этот миг она выполнила бы все мои желания.

Вещи Виолетты поместились в небольшой мешок. Она оделась и, покинув комнату со сломанной задвижкой, мы вышли на улицу и отправились на улицу Сент-Опостен, где в милой квартирке я проводил ночи удовольствия. Было так рано, что фиакры еще не ходили, и потому мы шли, как два школьника, радостно взявшись за руки.

Спустя час я вернулся к себе. Мой роман с Виолеттой только начался.

ГЛАВА 2

Квартира на улице Сент-Опостен не выглядела как гостиничный номер. Я изысканно ее обставил, ведь она должна была отвечать своему назначению. Самая взыскательная любовница должна была чувствовать себя в ней превосходно.

Алый бархат на стенах, драпировка на потолке, в тон стенам — кровать, прикроватные и оконные занавеси. Витые шнуры и атлас цвета старого золота дополняли всю эту роскошь.

Комнату украшали зеркала, расставленные друг против друга, и, отражаясь одно в другом, выстраивали бесконечный коридор изображений.

Рама зеркала над камином выглядела как модель Прадье, великолепного скульптора, способного изобразить вызывающе саму невинность.

Дверь в туалетную комнату также была завешана алым бархатом. Маленькое оконце освещало ее, тепло шло от камина, находящегося в комнате. Устройства, находящиеся в ней, были последними английскими новинками, требующими для эксплуатации лишь воду.

В диване прятался талик, и ножки, отдыхавшие в нем, становились еще белее от лежащей на полу огромной шкуры бурого медведя.

Квартиру в чистоте содержала прелестная горничная. Она не имела других забот, жила в комнате неподалеку и выполняла прихоти калейдоскопа дам. Утром она должна была обеспечить меня ванной, не побеспокоив при этом спящую девушку.

Войдя, я зажег лишь ночник и, отвернувшись, подождал, пока крошка ляжет в постель. С очаровательной непосредственностью она проделала это прямо передо мной. Я коснулся губами ее глаз, пожелал спокойной ночи и вернулся к себе.

Ночные приключения ничуть не лишили ее сна. По-кошачьи свернувшись в постели, зевнув и пожелав мне спокойной ночи, она вскоре заснула. Удивительно, она совсем не беспокоилась о том, где именно ей пришлось ночевать.

Я ушел. В отличие от Виолетты, мне не было покоя. Я все еще чувствовал ее грудь под моей рукой, губы, прижимавшиеся к моим, почти расстегнутая сорочка, под которой смог увидеть достаточно.

Чувства, взыгравшие во мне, я не в силах был обуздать. Но мне надо объяснить читателям, почему я остановился в самом начале пути. Мужчины, думаю, все поймут, а вот любознательным женщинам я хочу кое-что сказать.

Желание вовсе не покинуло меня, но Виолетте было лишь пятнадцать. Ее непорочность, ее доверчивость останавливали меня. Отдавшись, она даже не осознала бы, что произошло. С моей стороны это было бы преступлением. И потом, я люблю побаловать себя любовными деликатесами и чувственными удовольствиями. А сейчас в руки мне попало невинное создание. А невинность — цветок, и обрывать его следует постепенно, лепесток за лепестком.

Я готов был ждать, пока раскроется розовый бутон. К тому же я не хотел испытывать сожаления по поводу того, что огорчу некоего ветерана, жившего со мной в одном городе и во время войны храбро сражавшегося.

Я думаю, он славный человек, и без колебаний умер бы за свою старшую дочь. Ну а младшая? К ней он наверняка испытывал еще большую нежность, лелеял радужные планы, представлял будущее замужество. Я не хотел огорчать его, да и, возможно, все еще сможет устроиться на радость всем.

До самого утра я размышлял таким образом. Проспав в результате час или два, вскочил, совершенно разбитый, в восемь утра.

Уже час назад Виолетта должна была бы проснуться у господина Берюша. И потому я отказался от завтрака, быстро спустился и, поймав извозчика, уже через час приехал на улицу Сент-Опостен.

Сердце мое билось, будто при первой влюбленности. Перепрыгивая через несколько ступеней, я взлетел наверх.

Ванну только что принесли молодые люди. Я, стараясь шуметь как можно меньше, открыл дверь и увидел Виолетту все там же. Она спала в той же позе, лишь раскинув руки, от жары отбросив простыни и покрывала. Грудь ее была видна полностью, благодаря тому, что сорочка наполовину расстегнулась.

Это было будто полотно Джорджоне. Восхитительная грудь, облако волос, окутавшее очаровательную головку, немного откинутую назад. Грудь, белоснежная и круглая, напоминала очаровательную впадину, что оставила в пепле Помпеи грудь рабыни Диомеда.

Я тихо-тихо наклонился и поцеловал один из ярко-красных сосков. Она была брюнетка, но соски у нее, на удивление, были клубничного цвета. От моего прикосновения кончики грудей сразу стали твердыми, она слегка задрожала, но не проснулась. Я поправил покрывало и накрыл ее.

Как мне хотелось, чтобы она проснулась!

Свет не проникал в комнату, и было неудивительно, что Виолетта до сих пор спала. А если бы и проснулась, что подумала, что сейчас до сих пор ночь.

Я взял ее за руку и присел рядом.

Рука ее была маленькой, но аккуратной, немного короткая, как у испанок, с розовыми удлиненными ногтями, только указательный хранил следы работы с иглой. Я внимательно рассматривал ее руку в свете ночника, и она наконец проснулась. Возможно, ее разбудило прикосновение наших рук.

— Как я рада! — радостно вскрикнула она. — Вы здесь! Я могла бы подумать, что все — сон, если б не увидела Вас! Вы уходили?

— Да, я уходил часов на пять, но поторопился вернуться, чтобы Вы, проснувшись, увидели меня.

— И давно Вы здесь?

— Полчаса.

— Надо было меня разбудить.

— Я всеми силами сдерживал себя, чтобы этого не сделать.

— И Вы ни разу не поцеловали меня?

— В губы? Нет. Но Вы лежали с обнаженной грудью, и я позволил себе поцеловать один из бутончиков.

— Какой именно?

— Левый.

Ее невинность была восхитительна. Она приоткрыла рот и попыталась дотронуться губами до соска.

— О! Не получается поцеловать. Как досадно!

— Почему Вы хотите сделать это?

— Хочу прикоснуться там, где были Ваши губы.

Она сделала еще одну попытку.

— Не могу! Ну, хорошо! — она приблизила свою грудь к моим губам: — Вы целовали ее от себя, а теперь сделайте то же и от меня.

— Тогда ложитесь.

Она послушалась, а я наклонился, сжал сосок губами и потеребил языком. Тихий вскрик наслаждения слетел с ее губ.

— Как это чудесно!

— Похоже на ночной поцелуй?

— Ах, это было так давно, что я и не помню.

— Хотите повторить?

— Вы сказали, что это поцелуй влюбленных. И потому — да!

— Но я не уверен, люблю ли Вас.

— Но я уверена в своей любви к Вам! И потому, если не хотите Вы, я сама Вас поцелую.

И, не тратя время попусту, стала целовать меня, проникая языком между зубами.

Она сильно прижала меня к себе, и я не мог отстраниться, если бы даже и захотел. Дыхание наше стало единым, глаза ее закатились. Наконец она откинула голову и прерывисто прошептала:

— Я так сильно тебя люблю!

Я потерял контроль над собой, я хотел нести ее на край света! Схватив Виолетту, я вытащил ее из постели и стал покрывать ее груди поцелуями.

— О, перестань, пожалуйста! Мне кажется, жизнь покидает меня!

Меня охладили эти слова. Желание было сильным, но я не хотел овладеть ею врасплох.

— Я позаботился о ванной, дорогое дитя, — сказал я, — я готов нести тебя туда на руках!

Она вздохнула.

— Как же мне уютно в твоих руках!

Я удостоверился, что в ванной была теплая вода, вылил в нее полфлакона одеколона, а затем отнес туда Виолетту.

— Я пока разожгу огонь, а ты пользуйся всем, что есть здесь. Мыло и губки в твоем распоряжении.

Я занялся камином и постелил возле него шкуру медведя.

Молодые люди, принесшие ванну, не забыли и об одежде. Пеньюар из батиста, домашнее платье из белого кашемира, несколько хлопчатобумажных салфеток, домашние турецкие туфли из красного бархата с золотой отделкой — все это было для Виолетты. Одежда была подогрета на печке и лежала в футляре из дерева акажу, которое сохраняло тепло.

Я разложил белье на стуле возле ванны и стал ждать. Юная купальщица вышла через четверть часа, дрожащая, и, покраснев, небольшими шажками подошла к огню.

— Виват теплу и огню! — вскричала она и устроилась возле камина, облокотившись на мои ноги.

Будто Полигимния[2], обернулась она в пеньюар, и сквозь тонкий батист была видна влажная кожа. С интересом оглядевшись по сторонам, она выпалила:

— Как же здесь чудесно, Боже мой! Неужели теперь здесь мой дом?

— Если пожелаешь. Но для этого нужно согласие одного человека.

— Кого же?

— Твоего отца.

— Отца?! Да он будет счастлив, если увидит, какая у меня прекрасная комната! И еще я смогу учиться.

— Чему же?

— Ах, про это я забыла Вам рассказать!

Я наклонился и поцеловал ее.

— Ты же знаешь, что должна делиться со мной всем.

— Помните, Вы подарили мне билет на спектакль?

— Конечно.

— Я смотрела «Антони» в театре «Порт-Сен-Мартен», пьесу Александра Дюма.

— Хм… что сделано, то сделано. Но такую безнравственную пьесу нельзя видеть невинным девушкам.

— Не думаю. Я готова стать актрисой — настолько впечатлила меня пьеса! Я дала слово сестре и господину Эрнесту.

— Вот как!

— Господин Эрнест и моя сестра тоже посмотрели пьесу. Сестра сказала, что это гораздо лучше, чем быть белошвейкой, а господин Эрнест пообещал помочь мне в своей «Театральной газете».

— Да это невероятно!

— В тот день я предупредила мадам Берюш, что буду ночевать у сестры, и после спектакля на улице Шапталь я декламировала сцены, которые запомнила, и помогала себе руками вот так.

Виолетта показала, как именно она это делала, и от взмахов рук распахнулся батистовый пеньюар. Все ее прелести были перед моими глазами. Я тут же обнял ее и усадил к себе на колени.

Она устроилась там, будто в гнездышке.

— И что же дальше?

— Господин Эрнест сказал, что нужно сообщить обо всем отцу, что ждать дебюта придется совсем немного — два-три года. Маргарита спросила, как я буду жить все это время, на что Эрнест ответил, что я такая маленькая, будто птичка, и наверняка найду себе гнездышко, кто-нибудь обязательно позаботится обо мне.

Я взглянул на нее. Действительно, в моих руках приютилось совсем крошечное создание.

— На следующий день мы написали отцу, — продолжила она, — он ответил. Он писал, чтобы мы во всем полагались на Господа. Мир жесток, а он, шестидесятисемилетний старик, может покинуть нас в любой день. Он дал нам свое благословение, и выразил надежду, что ему, старому солдату, не придется стыдиться своих дочерей.

— Письмо сохранилось?

— Да. Оно в одном из моих платьев. Я тогда вспомнила Вас и решила, что у Вас есть связи с режиссерами театра, ведь Вы помогли мне попасть на спектакль. Мне хотелось все время поговорить с Вами, но каждый день я откладывала нашу встречу. А потом… потом все решил господин Берюш. Я думаю, это само Провидение свело нас.

— Вы правы, дитя.

— Вы поможете мне?

— Я сделаю все, что смогу.

— Ах! Доброта Ваша не знает границ! — Виолетта кинулась мне на шею, ничуть не стесняясь распахнувшейся одежды.

Я больше не смог контролировать себя, и провел рукой по ее пояснице. Рука моя замерла лишь тогда, когда двигаться дальше уже было некуда — я дошел до тонкой и нежной поросли.

Виолетта изогнула спину, тело ее напряглось, рот приоткрылся, голова откинулась, дрожащий язычок и белоснежные зубки открылись моему взгляду. Так подействовало на нее одно лишь прикосновение.

В любовном неистовстве, обезумев от желания, стонами наслаждения, я отвечал на ее крики, а потом отнес Виолетту на кровать. Но наивысшее удовольствие я почувствовал тогда, когда заменил руку ртом и, став на колени, коснулся губами жаркой девственности.

Она бессвязно кричала, а потом все закончилось содроганием, будто душа покинула тело.

Я встал и посмотрел на нее. Открыв глаза, она с усилием села и прошептала:

— Это божественно! Можно еще?

Потом вдруг вскочила и пристально на меня взглянула.

— Одна мысль не дает мне покоя. Возможно, я поступаю плохо!

Я присел на кровать.

— Скажи, Виолетта, с тобой разговаривали серьезно когда-нибудь?

— В детстве отец ругал меня.

— Я не это имею в виду. Не строго. Серьезно. Ты будешь слушать, если с тобой поговорить серьезно?

— Если это будешь ты, а не кто-то чужой, то да. Я выслушаю все, что ты скажешь.

— Тебе не холодно?

— Нет.

— Тогда слушай меня внимательно.

— Я слушаю, — ответила она и, обняв рукой за шею, стала смотреть прямо в глаза.

— Господь создал женщину. У нее были равные с мужчиной права, права отзываться на свои природные инстинкты. Мужчины стали жениться, заводить детей, создавать семьи. Несколько семей образовывали племя, несколько племен — общество. А общество нуждалось в законах. Более сильными оказались мужчины, и они стали господами, а женщины — рабынями. Если бы сила была у женщин — все было бы наоборот. Целомудрие — закон для молодых девушек, верность — закон для женщин. Это требования общества. Мужчины навязали женщинам такие законы, но сами оставили себе право удовлетворять свои желания. И это право противоречит установленным законам. И получается так, что женщины, рискуя спасением собственной души, даруют мужчинам счастье, а в ответ получают лишь презрение.

— Но это несправедливо! — вскричала Виолетта.

— Согласен. Вот потому некоторые женщины не следуют законам. Они не хотят вступать в брак, который предлагает им общество, в брак, скорее всего, не по любви. Они не желают разделить свою жизнь с мужчиной, который завладеет ими с восемнадцати лет, и принесет только несчастье. Таким женщинам больше нравится самим делать выбор в любви, следовать зову природы и быть вне общества. И получается, что общество осудило бы нас за то, что мы сделали, а природа бы только одобрила. Понимаешь?

— Мне кажется, да.

— Тогда даю тебе подумать весь сегодняшний день, а вечером ты скажешь, что решила: будешь ты следовать зову природы или законам общества.

Я вызвал горничную.

— Мадам Леони, — сказал я ей, — позаботьтесь, пожалуйста, о мадемуазель. В маленьком шкафчике работы Буля — три сотни франков, купите еду у Шеве, пирожные — у Жюльена, бутылка бордо есть в буфете. А еще пригласите портниху и попросите сшить для мадемуазель пару скромных, но изысканных платьев. И не забудьте к ним шляпки.

Я поцеловал Виолетту и попрощался до вечера. Она лежала в постели, и из-под покрывала была видна только ее голова.

Когда вечером, около девяти, я вернулся, Виолетта повисла у меня на шее.

— Я размышляла, — заявила мне она.

— Весь день?

— Нет, только пять минут.

— И каким будет решение?

— Я хочу быть женщиной, откликающейся на зов природы.

— И не будешь возвращаться к господину Берюшу?

— Нет!

— Тогда, может, ты направишься к сестре?

Она не отвечала.

— Тебе неудобно жить у нее?

— Возможно, господин Эрнест не будет доволен. Он часто приходит к ней.

— А чем он занимается?

— Он журналист.

— И он разозлится, если ты придешь?

— Да. Бывает, что мадам Берюш отпускает меня, и я бегу повидаться с сестрой. Но Эрнест никогда не радуется моему приходу. Он запирается, уведя Маргариту в другую комнату. И они были так удручены оба, когда однажды из-за поручения мне пришлось остаться подольше.

— Тогда не будем больше вспоминать об этом. Теперь ты — женщина, ведомая зовом природы.

ГЛАВА 3

Она была такое очаровательное дитя и, действительно, сама природа говорила в ней. Виолетта читала целыми днями, благо, в моей библиотеке была большая и хорошая коллекция книг.

— Тебе не было скучно? — поинтересовался я.

— Было скучно без тебя, но не одной.

— Что ты читала?

— «Валентину».[3]

— Это шедевр! Неудивительно, что тебе не было скучно.

— Я много плакала.

Я позвал мадам Леони и попросил принести чай.

— Ты любишь чай? — спросил я Виолетту.

— Я не пила его никогда и потому не могу сказать.

Леони принесла столик и приготовила все к чаю. На турецкой скатерти стояли две чашки и сахарница из японского фарфора, в металлическом кувшинчике, похожем на чайник, были сливки, в заварочном чайнике — чай, а кипяток булькал в серебряном сосуде.

— Тебе нужны еще услуги Леони? Она поможет тебе снять одежду.

Виолетта распустила шнуровку.

— Нет, — ответила она, — на мне только сорочка и домашнее платье.

— Тогда мы можем позволить ей уйти?

— Конечно!

— Хорошо, я скажу ей, а потом запру дверь, чтобы никто не помешал нам.

— Но ты не уйдешь?

— Если ты хочешь этого.

— Будешь со мной всю ночь?

— Буду с тобой всю ночь.

— Это прекрасно! Мы сможем лечь вместе, как подружки! Правда?

— Это верно! Ты делала так раньше?

— Один или два раза, когда ночевала у сестры, и еще очень давно, совсем маленькая, в пансионе.

— И что ты делала, когда лежала с сестрой?

— Мы просто засыпали, а перед этим я целовала ее и желала доброй ночи.

— И только?

— Да.

— А если мы ляжем вдвоем, как думаешь, будет так же?

— Я не знаю, но думаю, нет.

— А что бы мы делали?

Она неуверенно пожала плечами.

— Может быть, то, что делали сегодня утром?

И Виолетта кинулась ко мне на шею.

Я обнял ее в ответ, затем посадил к себе на колени и налил чашку чая, положив сахар и сливки.

— Пей.

Она послушалась.

— Нравится тебе?

Она кивнула, но без особого энтузиазма.

— Это вкусно, но…

— Но?

— Мне больше нравится парное молоко, прямо из-под коровы.

Я давно заметил, что есть в этом китайском напитке какой-то благородный привкус, и нёбо простолюдинов не сможет его оценить. Равнодушие Виолетты к чаю не удивило меня.

— Теплое молоко будет завтра утром.

Она улыбнулась в ответ.

— Ты понимаешь, что я хочу все знать? — спросила она.

— Да зачем, Господи, тебе все знать?

— Я сейчас многого не понимаю. Ты спросил, девственница ли я? Я не знаю, что это. Ты засмеялся.

— Верно.

— Так вот! Я хочу знать! Девственница — что такое?

— Если тебя не касался мужчина.

— Получается, я уже не девственница?

— Почему же?

— Сегодня утром ты касался меня. Ты меня ласкал.

— Ласкал. Но ласки могут быть разными. То, что мы делали утром, не вредит девственности.

— А какие ласки могут ее повредить?

— Для начала ты должна понять, что такое девственность.

— Я жду объяснений.

— Это не так просто.

— Но ты ведь очень умный! Пожалуйста!

— Если у юной девушки нет любовника, и никогда не было, то она — девственница. Морально и физически.

— А как это — иметь любовника?

— Значит, что у тебя есть мужчина, и ты с ним делаешь то, что продолжает человеческий род. Любовное действо.

— А мы пока этого не делали?

— Нет.

— Ты — не мой любовник?

— Нет. Я пока твой возлюбленный.

— А когда будешь любовником?

— Чем позднее, чем лучше, я надеюсь.

— Тебе не хочется?

— Наоборот! Очень сильно я хочу этого.

— Как же это странно и непонятно, Боже мой!

— Я попробую тебе объяснить, моя прекрасная малютка. Как ты знаешь, в азбуке тридцать три буквы, так вот, чтобы изучить любовную азбуку, нужно пройти их все, от «А» до «Я». Буква «А» — это поцелуй.

Я коснулся губами ее руки.

— А какую букву мы изучали утром?

Мне пришлось признаться, что я пропустил много гласных и согласных и близко подобрался к букве «Я».

— Ты опять смеешься надо мной?

— Нет, конечно же, нежный мой ангел! Каждая буква этого алфавита — это новая ласка, а каждая ласка — удовольствие. И мне бы хотелось очень медленно приоткрывать вуаль твоей непорочности, будто бы расстегивая на одежде одну пуговицу за другой. Я постепенно снимал бы с тебя одежду, обнажая то шейку, то плечико, то грудь, а затем и все остальное. Мы же с тобой поторопились. Ты разрешила мне, ты не ведала, что творишь, а я воспользовался этим, будто дикарь, пожирая глазами твою обнаженную плоть.

— Я поступила неправильно?

— Нет, что ты! Я не могу обвинять тебя! Я слишком люблю тебя и слишком хочу.

И в продолжение своих слов я освободил ее от платья. Она осталась в одной сорочке у меня на коленях.

— Что ж, если ты хочешь знать, что такое девственность, я покажу тебе. Придвинься ближе, поцелуй меня…

Она обвила мою шею руками, задыхаясь от желания, а я прижал ее к груди.

— Чувствуешь, где моя рука?

— Да. Да! — ответила она, задрожав.

— А палец?

— Ах… да…

— Палец мой касается того, что называется девственностью. Это брачная защита, пленка, когда она разрывается, нарушается девственность, девушка становится женщиной, а женщина впоследствии сможет стать матерью. Но я хочу, чтобы ты подольше оставалась девственницей. Поняла?

Мой палец ласкал ее, Виолетта ласкала меня в ответ, вскрикивая и постанывая. Потом вскрики сменились бессвязными словами, она напряглась, объятия стали сильнее, а через несколько секунд Виолетта вздохнула, откинула голову и замерла.

Я разделся, оставив на себе только рубашку, сдернул сорочку с нее и отнес девушку на кровать. Я целовал ее и прижимал к груди, сознание вернулось к ней.

— Умираю… — прошептала она.

— Нет, Виолетта, жизнь только начинается! — вскричал я. — И я живу вместе с тобой!

Мы стали целоваться, будто кусая друг друга. При каждом любовном укусе она вздрагивала. Сладострастный экстаз охватил нас.

Вдруг раздался ее удивленный крик и она схватила руками то, что поразило ее. Вуаль с ее глаз спала…

— Это невозможно… — сказала она, — с помощью этого… Я поняла!

— Виолетта, ты с ума меня сводишь! Я не владею собой!

И я постарался встать.

— Нет… я хочу! Хочу! — вскричала она. — Если любишь меня, не уходи, не бойся, что мне будет больно.

Она подалась навстречу, устроилась подо мной, направила меня руками. И вдруг закричала.

Я понял, что произошло то, чего я боялся. Бедняжка Виолетта лишилась девственности. Все мои планы рухнули.

Я замер.

— Давай, о давай же, — бормотала она, — не останавливайся… Да, это больно, но без боли не было бы счастья. Я так счастлива, я хочу, мне хорошо! Кристиан, это настоящее вожделение! Безумие! Огонь! О! О! Я горю! Я… я умираю! Возьми душу мою!

Как же был прав Магомет, даруя своим адептам чувственный рай, бездну наслаждения! Разве можно сравнить невинных ангелов и жарких не порочных гурий!? Что дадут нам наши райские кущи?

Лишь под утро нам удалось уснуть, обнимая друг друга. Ночь же была наполнена страстью, слезами, удовольствием, безумством, желанием.

— Надеюсь, — сказала Виолетта, проснувшись, — я больше не девственница!

ГЛАВА 4

Как только наслаждение исчезало, возвращалась боль. Она была несильной, но все же беспокоила бедняжку. Перед уходом я посоветовал Виолетте полежать в ванной с отрубями, успокоив малые губы круглой губкой с отваром алтеи.

Оказалось, что и в этом вопросе мне пришлось взять на себя роль учителя — что такое малые и большие губы, она не знала. При помощи зеркала, гибкости Виолетты и, конечно же, с ее согласия, я выполнил сладкий урок, показав ей все, что требовалось.

Удивительно, что увиденное было для нее новым и неизведанным, никогда ее не посещала мысль рассмотреть свое тело, настолько она была наивна.

Несмотря на проведенную вместе ночь, много осталось для нее неизведанного. Она до сих пор была, как ребенок. Я объяснил ей цель, ради которой Создатель даровал союзу двух полов великое удовольствие, я рассказал ей о воспроизводстве себе подобных, о том, что это цель природы и дар всем живым существам, от человека до растений. Это одна из основ социального устройства, а совершенство вида — дело вторичное.

Потом последовали подробности. Я рассказал Виолетте о клиторе, этом очаге наслаждения, который у нее был мало заметен. Потом нашего внимания удостоились дверцы любовного святилища — большие и малые губы, стыдливая вуаль девственной плевы, скрывающая путь к вагине, этой будущей дороге материнства. Я сказал ей, что она бы могла найти отверстие, из которого идет кровь при месячных, если бы плева не была разорвана. Я познакомил ее с мнением ученых по поводу зачатия, создания, формирования человека и рассказал о матке, совокуплении и беременности. Я назвал ей слово «сперматозоиды» и рассказал об этих невидимых мужских существах, скрытых в семени, равно как и о женских яичниках, их трубах и оплодотворяющихся шариках.

Я взял карандаш и наглядно показал путь зародыша, его развитие, связь с плацентой и дыхание при помощи щели Баталя. Я рассказал о животных, откладывающих яйца, о моллюсках, о растениях. Я показал, как растения вступают в связь друг с другом, как насекомые становятся вестниками любви, опускаясь на цветок и принося пыльцу, эту частичку души природы, как ветер способствует любовной связи, и тогда тычинки-мужчины и пестики-женщины вступают в связь.

Крошка моя внимательно слушала, запоминала, показав себя усердной ученицей.

Я подумал, что Виолетта не будет мешать моим обычным занятиям, и твердо решил сохранить ее для наслаждения. Днем я был занят учебой на медицинском и этюдами в музеях, а ночью вполне мог проводить время на улице Сент-Опостен.

«Сколько же скрывается под покровом невинности!» — размышлял я, спускаясь по лестнице.

В мое отсутствие Виолетта превратилась в настоящую хозяйку дома. Вернувшись, я обнаружил на столе свежий чай, а также сливки и пирожные. Мы сказали Леони, что она больше не нужна сегодня, и остались вдвоем. Насчет розысков Виолетты мы были спокойны: накануне она отправила господину Берюшу письмо, переписав мой образец.

Она зажгла светильники, разделась и стала с интересом рассматривать себя со всех сторон — настолько взбудоражили ее мои рассказы. Но она не могла решить, что у нее хорошо, что плохо, не видя других женщин. Но такой осмотр не дал пищи для ее ума, утомил ее, ей стало скучно. Она вспомнила о средстве от скуки и взяла с полки очередную книгу. Это было сочинение Теофиля Готье «Мадемуазель де Мопен», оказавшееся для нее источником новых загадок.

Переодевшись мужчиной, мадемуазель де Мопен соблазняла юную девушку, сцена, описанная далее, была настолько двусмысленна, что понять ее мог только знаток античной цивилизации.

Виолетта живо заинтересовалась описанием. Пришлось объяснить ей, кто такие гермафродиты. Я рассказал ей про греков, поклонников всего прекрасного, мечтающих создать не существующую в природе красоту. Считается, что однажды нимфа источника Салмакида, увидев, как купается сын Венеры и Меркурия, стала умолять богов Олимпа слить воедино ее тело и тело возлюбленного. Боги услышали ее, и возникло создание, наделенное признаками обоих полов, желающее и женщин и мужчин и способное любить их обоих со всех сторон.

Такие особи есть среди растений, моллюсков, во всем животном мире. Среди женщин они встречаются чаще, и по удлиненному клитору их можно отличить. И почти все женщины с таким клитором испытывают влечение к своему полу.

Я вспомнил про гермафродита Фарнезе в Лувре, который был и мужчиной и женщиной и пообещал показать его ей. Я рассказал про Сапфо, прародительницу лесбийского культа, возникшего очень давно, но до сих пор имеющего своих последовательниц.

Было две Сапфо на самом деле: одна, куртизанка, из Эрезаса, другая, жрица, из Митилена. Удивительно красива была первая, греки запечатлели ее на медалях.

Жрица не отличалась красотой и, дожив до зрелого возраста, так и оставалась одна. Никого не полюбив, она решила создать союз против мужчин, как античные амазонки. Сторонницы Сапфо отказались от мужчин полностью, любя только женщин, тогда как амазонки все же позволяли раз в год приплывать на остров своим мужьям.

— Но что же могут делать друг другу женщины? — простодушие Виолетты не знало границ.

— Ты помнишь, что я делал вчера тебе пальцами, а позавчера — губами? Они делают это друг другу. Их зовут трибадами, от греческого глагола «тереть», и само слово обозначает то, что они делают. И помощником им служит инструмент, изобретенный Сапфо, он имеет форму мужского полового органа и наполнен соком эвкалипта.

В Иерусалиме женщины, жившие гораздо позже Сапфо, удовлетворяли себя такими орудиями из золота и серебра, за что осуждались Изеекилем.

Лесбийский культ стал распространяться по другим островам, Сапфо стала причиной большого скандала, алтари богини любви начали разрушаться, — и тогда Венера решила покарать общество.

Красивый лодочник по имени Фаон, живший в Митилене и перевозивший путешественников по реке, увидел как-то старуху-нищенку. Она просила перевезти ее бесплатно. Жалея ее, он выразил согласие, а, приплыв к другому берегу, увидел, что в ее лодке сама богиня любви.

Фаон был потрясен. Венера вздохнула, и облаком стало ее дыхание. Оно растаяло через час, исчезла Венера, Фаон остался один. Но, прежде чем уйти, она подарила ему флакон ароматического масла. Ни одна из женщин не устоит, если натереться им.

Сапфо встретила на улице Фаона, вдохнула аромат его волос и безумно в него влюбилась.

Но Фаон отказал ей — такова была месть Венеры. Сапфо не вынесла этого — отправилась в Леокадию и спрыгнула там со скалы.

— Но зачем? — спросила Виолетта.

— Несчастные, познавшие неразделенную любовь, если спрыгнут со скалы и доплывут до берега — исцелятся, если не доплывут — все равно исцелятся.

— И есть такие женщины, о которых ты рассказываешь?

— Много.

— Так… постой-ка…

— Что?

— Я припоминаю…

— Вот, значит, как ты готова следовать зову природы. Чудесно!

— Это как раз к нашему разговору! Выслушай меня!

Она расположилась у меня на коленях.

— Хорошо! — согласился я. — Мне кажется, это будет занимательно.

— К мадам Берюш все время приезжала одна аристократка, — начала Виолетта, — у нее был красивый экипаж с парой лошадей, слуга-негр. Все ее называли графиней. Она много покупала у нас: панталоны, пеньюары, корсеты, и всегда хотела, чтобы только я помогала ей в примерочной. Поначалу она никак не выделяла меня, но позже она интересовалась только той одеждой, которую шила я. И даже если я не принимала участие в создании вещи, стоило только сказать, что ее делала я — и вещь тут же покупалась.

Четыре дня назад мне приказали отправиться к графине. И, понимаешь, таких мыслей, как сейчас, у меня не возникало. Я приехала на экипаже, который отправила за мной она, сказав, что ждет только меня. Мы остались одни в маленьком будуаре, она отослала горничную, хотя та готова была предложить свои услуги. Будуар был затянут вышитым атласом, повсюду стояли фарфоровые вазы, расписанные птицами и цветами.

Она захотела примерить все, что заказала, но примерить на мне, чтобы было видно со стороны. И очень настаивала, хотя я и говорила, что меньше ростом и что на мне все не так будет смотреться.

Она не стала ничего слушать и сама начала меня раздевать. Графиня целовала меня в шею, плечи, грудь, по мере того, как снимала косынку, платье, корсаж. Она восторгалась моим телом, проводила по нему руками и вновь целовала. Я сгорала от стыда, а она предложила мне померить панталоны.

Она сняла с меня мои и, проведя ладонями у меня под сорочкой, вскричала: «Какая атласная кожа, Боже мой! Моя дорогая, надо нам как-нибудь вместе принять ванну. Я бы натерла Вас миндальной пастой, и Вы бы стали белой, будто горностай. Ведь у Вас, как у горностая, есть очаровательный черный хвостик!» И она хотела коснуться моего пушка внизу, но я быстро отпрыгнула в сторону.

«О, маленькая шалунья, разве я Вас напугала? — сказала она. — Примерьте вот это!» Я покраснела и вся дрожала, когда она заключила меня в объятия и начала целовать. Возможно, это остановило ее, она не посмела продолжать и только подала мне панталоны.

Это были красивые батистовые панталоны с кружевами; я надела их. Но они не подходили мне, были слишком длинны и широки, и тогда она, чтобы приподнять ткань, просунула мне руку между ног. Рука ее дрожала, графиня явно была взволнована, и не сразу убрала руку.

«Не сомневаюсь, это будет великолепно», — приговаривала она, продолжая ласкать, целовать, трогать меня. Наконец она меня одела и позволила уйти, не забыв шепнуть перед уходом: «Я заеду за Вами в воскресенье, часа в два. Оденьтесь красиво, мы весь день будем вместе — сначала ванна, потом ужин и театр».

— Но завтра воскресенье!

— И что с того? Меня нет в магазине!

— И ты до сих пор мне ничего не рассказала?

— Было не до этого — ведь за три дня со мной столько всего произошло! Думаю, надежды ее будут обмануты! Птичка покинула клетку!

Я задумался.

— Ты испугаешься, если за тобой станет ухаживать женщина?

— Испугаюсь? Не думаю. Ты же предупредил меня, я теперь знаю, что к чему.

Она внимательно на меня посмотрела.

— Ты задумал что-то?

— Да нет. Просто интересно посмотреть, как женщины ухаживают друг за другом.

— Развратник! Можно подумать, ты никогда не видел этого!

— Я видел только раз, как женщины любили друг друга за деньги, но ты же понимаешь, что это не по-настоящему.

— Уже ничего не изменить, к несчастью.

— Правда? У тебя есть адрес графини?

— Нет.

— Как же ты у нее оказалась?

— Ни название улицы, ни дом я не запомнила, ведь меня привезли.

— Хорошо, думаю, случай еще представится, а пока оставим этот разговор.

— Вот как, сударь! Оказывается, Вы совсем не ревнивы!

— Зачем мне ревновать к женщине? Она лишь распалит тебя, и я от этого только выиграю.

— А если я буду встречаться с мужчиной?

— Я убью тебя! — сказал я самым грозным тоном. — Мужчина — это совсем другое!

— Замечательно! А то я испугалась, что ты меня разлюбил.

— Разлюбил? Я? Сейчас докажу, что это не так!

Я схватил ее в объятия и отнес на кровать, мы быстро разделись, и я наконец вспомнил про зеркало. Дернув за шнурок, я открыл его, в нем отражался свет двух канделябров.

— Ах! — восторженно вскрикнула Виолетта. — Какая красота! Мы сможем увидеть себя.

— Да. Не уверен, что ты сможешь досмотреть до конца.

— Держу пари, что да.

— Держу пари, что нет.

Я подарил ей долгий и протяженный поцелуй, начавшийся на губах и закончившийся на «холме Венеры».

Она ахнула.

— Но твоя голова… ты не сможешь там ничего увидеть!

— Я представлю, а ты смотри за нас двоих! Ты решила, как мы будем это делать?

— Медленно. Немного больно, когда я двигаюсь.

— А отвар алтеи?

— Я сделала все, как ты сказал.

— Не помогло.

— Помогло. Очень!

— Хорошо. А сейчас я завершу лечение.

Я взял кувшин с молоком и отпил из него.

— Что ты задумал, Боже мой? — удивилась Виолетта.

Я махнул рукой и указал ей на зеркало.

Подождав, пока молоко у меня во рту нагреется, я приник губами к маленькой пораненной щелочке и, наградив ее поцелуем, влил молоко внутрь.

— Ах! — вскрикнула Виолетта. — Как тепло, как приятно! Будто доходит до сердца! Что ты делаешь? Так еще не было никогда! Похоже, от тебя я узнаю много удивительных вещей!

Мой рот опустел, но я не отодвинулся.

— О! А вот так ты уже делал, я помню! Но что делает твой язык, почему мне так сладостно? Я умру сейчас… О Боже! Боже! Сегодня это не совсем обычно! Но нет! Я буду смотреть, буду смотреть до конца, я буду бороться…я…я…ах!.. ты победил… мои глаза… я больше ничего не вижу, мой милый друг… моя душа улетает… Умираю!

Я воздержусь от дальнейшего описания ночи. Если для влюбленных каждая ночь особенная и не походит на другую, то для читателя ночь покажется утомительной и без новизны.

На следующий день в мою дверь позвонили, слуга сообщил, что меня желает видеть графиня де Менфруа. Я тут же вспомнил о рассказе Виолетты и, как выяснилось впоследствии, предчувствие было верным. Я вышел к графине сам и провел ее в спальню, служившую и кабинетом, и комнатой для живописи.

Графиня была смущена. Она неуверенно опустилась в кресло и после долгих колебаний подняла вуаль. Она была высокая, с длинными светлыми локонами до плеч, с черными же бровями, глазами и ресницами. Нос прямой, губы красные, как коралл, грудь и бедра идеальны. На вид ей было лет двадцать восемь.

Я молчал, ожидая, что она объяснит свой визит.

— Вероятно, сударь, странно, что я пришла к Вам. Но только Вы один сможете мне помочь. Мне нужны сведения.

— Буду счастлив, мадам, — сказал я с поклоном.

— На первом этаже Вашего дама, сударь, у продавщицы белья есть девушка Виолетта.

— Совершенно верно, мадам.

— Она пропала три дня назад. Я расспрашивала и подружек и хозяйку, но они только заявили, что им нет никакого дела. Тогда я обратилась к хозяину и пригрозила ему полицией. Он ответил, что Вы сможете дать мне желаемые сведения. И вот я пришла к Вам с надеждой.

— Я полагаю, Вы желаете девочке только добра, и потому не буду утаивать ее от Вас. Но я намерен и дальше прятать ее от господина Берюша, он сломал задвижку на ее двери и пытался ночью проникнуть к Виолетте. В два часа ночи испуганная бедняжка прибежала ко мне, и я предоставил ей убежище.

Графиня вскрикнула.

— Значит, она здесь?

— Ну что Вы, мадам. Я поселил ее в своей холостяцкой квартире.

— Адрес! Дайте мне адрес!

— Виолетта много говорила о Вас. С большим удовольствием я скажу, где ее можно найти.

— Она говорила обо мне?

— Да, мадам. О Вашей доброте, которая так помогла ей, и именно в ту минуту, когда она нуждалась в помощи. Ни за что на свете я не стал бы ее прятать от Вас.

— Как я Вам благодарна! Как я счастлива, что она обратилась к Вам! Бедное дитя!

Я написал адрес: «Улица Сент-Опостен, двойная дверь на втором этаже, обитая зеленым бархатом. Разрешаю. Кристиан». Это было имя, под которым меня знали в том доме.

— Когда Вы увидите ее? — спросила графиня.

— Сегодня же вечером.

— А днем? Она не покидает квартиру?

— Думаю, сейчас она занята тем, что читает «Мадемуазель де Мопен».

— Такую книгу? Это Вы дали ей?

— Что Вы! Она читает только то, что хочет сама.

— Я навещу ее.

Я проводил графиню до лестницы, а, выскочив на балкон, увидел, что ее экипаж сворачивает с улицы Риволи на Вандомскую площадь.

Я не стал терять времени, прихватил шляпу, спустился по лестнице и через несколько минут был на улице Сент-Огюстен. Пройдя черным ходом, я неслышно пробрался в ванну и увидел Виолетту. Она полулежала в шезлонге, на ней были только сорочка и домашнее платье, а в руках действительно книга. То воля пальцем по строчкам, то теребя розовый кончик груди, то перебирая волосы, она читала.

В дверь постучали. Притаившись на своем наблюдательном посту, я увидел, как Виолетта прислушалась, а потом протянула руку к сонетке, потом, не утерпев, сама поднялась и подошла к двери.

Стук повторился.

— Кто там? — спросила Виолетта.

— Это Ваша подруга.

— Подруга?

— Это графиня. Помните меня? Кристиан разрешил мне прийти, и я принесла вести от него.

Виолетта узнала голос и, вспомнив наш недавний разговор, открыла дверь.

Войдя, графиня в первую очередь заперла дверь.

— Вы одна?

— Да.

— А горничная?

— Пошла к портнихе.

— О! Отлично! Вы ведь сможете уделить мне час или два? Я так рада видеть Вас и хочу немного побыть в Вашем обществе. Экипаж я свой отослала, позже найму фиакр.

— Конечно!

— Вы тоже рады?

— Сильно.

— Неблагодарная шалунья!

— Почему неблагодарная?

— Вы не разыскали меня! Вы доверились юноше!

Графиня тем временем осталась только в платье, сняв вуаль, шаль и шляпку. Оно было из черного атласа, расшитого бутонами красных роз. В ушах были серьги тоже в виде бутонов.

— Но я же не знала ни имени Вашего, ни адреса, — оправдывалась Виолетта. — Ведь как раз сегодня в два часа Вы обещали приехать за мной.

— Я это помню, я уже побывала у господина Берюша. И я вижу, — сказала она, оглядевшись, — что птичка нашла более удобную и красивую клетку!

— Вам нравится?

— Конечно! Поздравляю Вас! Очаровательное жилище! Превосходный вкус художника!

Она приблизилась к Виолетте.

— Но, милая моя, я до сих пор Вас не поцеловала!

И она страстно поцеловала Виолетту в губы. Та пыталась прервать поцелуй, но графиня обеими руками держала девушку за руку.

— Как эффектно смотрится твоя нежная головка на фоне моего черного платья! — сказала графиня, быстро перейдя на «ты».

Белокурые локоны графини смешались с черными волосами Виолетты, они вместе смотрели в зеркало между двумя окнами.

— Ах, как бы я хотела быть блондинкой! — вздохнула Виолетта.

— Зачем же?

— Блондинки — они такие красивые! Гораздо красивее, чем брюнетки!

— Дорогая моя, ты, правда, так считаешь?

— Да!

Виолетта с интересом глядела на графиню.

— Но я не совсем блондинка, у меня черные брови и глаза, — возразила графиня.

— Но это так красиво, — простодушно ответила Виолетта.

— Ты считаешь, что я красивая?

— Да!

— Ах ты, лисичка!

И графиня опустилась в шезлонг, усадив на колени Виолетту.

— Вам не тяжело?

— Нет, крошка. Но как же у тебя душно!

— Вы тепло одеты.

— Мне хотелось бы расстегнуть корсет, я задыхаюсь. Сюда никто не войдет?

— Не волнуйтесь.

Сломав несколько крючков на корсете, графиня яростно сдернула с себя платье и бросила его на стул. На ней остался только длинный батистовый пеньюар.

— А тебе, — спросила она, облегченно вздохнув, — не жарко в платье из кашемира?

— Нет! Оно очень легкое, смотрите!

И Виолетта живо распустила шнуровку на своем домашнем платье. Взорам графини предстала короткая батистовая сорочка, изумительно обтягивающая грудь, и обнаженные ножки в бархатных туфельках.

— О, моя колдунья! — застонала графиня. — Тебе нет еще и пятнадцати, а какая грудь! — И она протянула руку в ворот сорочки. — Чудо! Какие соски! Как у блондинок, розовые! Вот, маленькая моя, что хорошо подойдет к моим белокурым волосам. Твои бутончики!

Графиня наклонилась и начала целовать, сосать, покусывать грудь Виолетты, а та начала оглядываться вокруг, будто стремясь получить мое разрешение.

По телу Виолетты прошла дрожь.

— Ах, шалунья! Ты уже знаешь, что такое наслаждение! А теперь, чтоб не было обидно…

И она взяла в рот другую грудь.

— Что Вы делаете, госпожа графиня?

— О, любовь моя! Ласкаю! Я влюбилась в тебя, как только увидела!

— Но разве женщины могут любить так? — поразилась Виолетта.

Вид ее был настолько простодушен, что даже я на миг поверил ей.

— Это прекрасно, глупышка! И не называй меня «госпожа графиня»!

— Как же мне Вас называть?

— Мое рыцарское имя — Одетта! Зови меня так.

Виолетта, воспользовавшись передышкой, вновь застегнула на себе платье.

— Ты собираешься защищаться, маленькая бунтовщица? — вскричала графиня.

— От кого?

— От меня!

— А разве Вы сделаете мне плохо?

— Я сделаю тебе хорошо! — сказала графиня, начав расстегивать на Виолетте платье. — Ты получишь наслаждение. Ты станешь моей любовницей.

— Госпожа графиня…

— Одетта! Я же сказала — Одетта!

— Когда Вы…

— Ты.

— Когда ты… ты… Нет, я не смогу!

Но графиня поцелуем заставила Виолетту замолчать.

— Мы с тобой подруги, — сказала она погодя, — только «ты».

— Вы — знатная дама, я — простая девушка! Мы не можем!

— Вот маленькая гордячка! Какое несчастье, что я — графиня! Что же мне сделать? Смотрите — я на коленях у твоих ног!

И действительно — она сделала то, о чем говорила. Но, опустившись на колени, не преминула приподнять сорочку на Виолетте и обнажить бедра.

— Кто создал тебя из мрамора, моя прекрасная Геба? Какие бедра! Какой живот! И идеальное сокровище любви! Прелестный черный пушок! Ну же, недотрога, дай мне его поцеловать! Раздвинь ножки!

Она придвинулась ближе.

— А запах! Это же «О де Портюгаль», кокетка!

— Да. Кристиан любит этот аромат.

— Какой еще Кристиан? — вскричала графиня.

— Мой любовник.

— Любовник? Твой любовник?

— Да.

— И он взял тебя? Ты не девственница?

— Да.

— Когда это было?

— Два дня назад.

— Ты идиотка! — закричала графиня. — Как ты могла?! Как могла отдать девственность мужчине?!

— А кому же еще надо было?

— Мне! Не прощу тебе этого никогда! Я все бы тебе отдала за это!

Она вскочила, схватила одной рукой корсет, другой — платье и начала одеваться.

— И что же? — презрительно поинтересовалась она. — Хорошо он тебя распахал? Может, скажешь еще, что удовольствие получила?

— Да. Да!

— Не верю тебе!

— Я и не думала, что бывает такое удовольствие!

— Лжешь!

— От счастья я почти сошла с ума!

— Замолчи!

— Да Вам-то какая разница?

— Какая разница? Он осквернил тебя! Он украл у меня счастье! А я считала тебя невинной, я хотела открыть тебе таинства любви, каждый день изыскивать новые наслаждения! Он касался тебя! И не противно тебе было прижиматься к грубому волосатому телу?

— Но у моего Кристиана кожа, как у женщины!

Резким движением графиня затянула свой корсет.

— Прощай! Тогда я не могу бороться с ним за тебя. Я только потеряю время!

— Вы уже уходите?

— А что мне остается? Ничего! Как я не подумала о любовнике — ты ведь так сильно отбивалась от меня!

Она застегнула платье и пробормотала.

— Ах! Как же несчастны женщины! Еще одна разбитая надежда! Как тут не утратить достоинство и гордость. Сердце мое разрывается от боли, я не вынесу ее, я задыхаюсь! Жестокая девчонка, я так надеялась на счастье.

В рыданиях она упала на стул. В них было столько боли и искренности, что Виолетта вмиг вскочила, сбросила платье и, полуголая, в свою очередь бросилась на колени перед графиней.

— Госпожа графиня, не надо так расстраиваться, — успокаивала она ее.

— Опять «госпожа», опять «графиня»!

— Вы незаслуженно обвиняете меня, Одетта!

— «Вы!»

— Ты обвиняешь!

— Разве?

— Я не знала, что Вы меня любите!

— «Что Вы меня любите!» — Графиня рассерженно топнула.

— Что ты меня любишь!

— Ты была у меня тогда! Разве ничего не заметила?

— Я была так неопытна, я ничего не поняла!

— О да! А сейчас у тебя опыта куда больше!

— Возможно, — ответила Виолетта с улыбкой.

Графиня обняла ее.

— Ты еще смеешься надо мной!

— Нет, что Вы… Что ты!

— Нет, все кончено! Я не могу простить тебя, — графиня покачала головой. — Больше я Вас не побеспокою! Прощайте!

Будто любовник, узнавший о неверности возлюбленной, в отчаянии и разочаровании графиня открыла дверь и сбежала вниз по лестнице.

Виолетта прислушалась, не вернется ли графиня, подождала немного, а после закрыла дверь.

Повернувшись, она удивленно вскрикнула. Я стоял на пороге туалетной комнаты и смеялся.

— Как же я рада своему благоразумию, — сказала Виолетта и бросилась мне на шею.

— Это не стоило тебе трудов!

— А вот и нет! Графиня целовала мне грудь, и я думала, что не сдержусь!

— Да, я уж начал верить, что она возьмет тебя!

— Конечно нет!

— Тогда позволь мне насладиться ароматом! — сказал я, схватил ее на руки и посадил в ту же позу в шезлонг. — Это мой любимый, кажется?

— Ах! Я вся твоя!

Она закинула ноги мне на шею, и я не стал терять времени даром.

— Как она может говорить, что ты не даришь мне наслаждение?!

Прошло немного времени, и я отстранился.

— Графиня довольно-таки проворна! У нее не только рыцарское звание, но и ловкость! Как быстро и уверенно она снимает корсет и платье. Я и то не смог бы сделать это быстрее. И я с удовольствием рассмотрел бы ее получше.

— Развратник!

— И ваши тела отлично бы смотрелись вместе!

— Жаль, что Вы этого так и не увидите!

— Думаешь?

— Она не вернется! Она сильно разозлилась.

— Кто знает?

— Она напишет тебе еще до наступления утра, могу поспорить.

— И мне надо его прочесть?

— Да. И показать мне. Мы все должны делать вместе.

— Обещаешь?

— Слово чести!

— Тогда я доверюсь тебе.

Раздался стук в дверь.

— Это Леони, — узнала Виолетта.

Я спрятался.

Виолетта открыла дверь, и горничная подала ей письмо.

— Мадемуазель, — сказала Леони, — письмо передал негр, который недавно привозил сюда даму.

— Ответ нужен срочно?

— Наверное, не сейчас. Меня просили передать, чтобы Вы читали его в одиночестве.

— Но Вы же знаете, от господина Кристиана у меня нет секретов.

— Хорошо, в любом случае держите письмо, мадемуазель.

Леони вышла.

— Видишь! — сказал я, появляясь на пороге спальни. — Она не утерпела до утра.

— Ты ясновидящий, — ответила Виолетта, разглядывая письмо.

Она села ко мне на колени, и мы вскрыли конверт.

ГЛАВА 5

«Как же сильна моя страсть к Вам! Убежав от Вас, я была уверена, что никогда Вам не напишу, никогда Вас не увижу. Но любовь, страсть сильнее меня! Неблагодарная крошка! Я богата, свободна, я у твоих ног! Я была несчастна в замужестве, и после его смерти поклялась в вечной ненависти к мужчинам. Я не отступлюсь от своей клятвы, но если Вы согласитесь любить только меня, я прощу Вам связь с мужчиной. Да, Вы осквернили себя, но тогда Вы не знали о моей любви. Моя же страсть столь велика, что я готова все простить, лишь бы Вы были со мной! Ах, если бы Вы все еще были невинны! Но мне придется смириться — в мире нет совершенства. О, моя злосчастная судьба!

Я буду принадлежать Вам, мы будем жить вдвоем, но откажитесь от своего любовника! Поклянитесь никогда не видеть его больше! Все, что есть у меня, будет Вашим: дом, экипаж, слуги. Вы станете моей подругой, сестрой, дорогой моей девочкой, моей обожаемой возлюбленной. Мы всегда будем вместе. Но я умру, если Вы измените мне, я этого не вынесу!

Я буду ждать, что Вы решите. Жизнь и смерть моя зависит от Вас. Одетта».

Мы с Виолеттой переглянулись и засмеялись.

— Она готова на все, — сказал я.

— Да она просто голову потеряла!

— От тебя, моя крошка, от тебя. Что ты намерена делать?

— Не отвечать, конечно же!

— Ты не права. Ответить надо.

— Но зачем?

— Иначе ее смерть будет на твоей совести.

— А не Вы ли, господин Кристиан, желали полюбоваться графиней в ее первозданном виде?

— Но ей противны мужчины.

— А ты попробуй изменить ее взгляды.

— А как же ты?

— Я не против. Только пообещай мне…

— Да?

— По-настоящему любить ты ее не будешь!

— То есть?

— Можешь ласкать ее глазами, губами, руками, но остальное — только для меня!

— Я клянусь!

— Поклянись нашей любовью!

— Клянусь нашей любовью! Тогда давай писать ответ. Подумай, предложение графини выгодно для тебя.

— Но я не могу покинуть тебя! Это страшнее смерти! Я сама пришла к тебе — и ты меня не прогнал, хотя и мог бы.

— Тогда оставим ее предложение про запас.

— Согласен. Давай напишем ей. Бери перо.

— Но если в письме будут ошибки?

— Уверен, твоя каждая ошибка для графини будет на вес золота. Пиши.

Виолетта взяла перо, и я принялся диктовать.

«Господа графиня! Сейчас я нахожусь в объятиях мужчины, которого люблю. Понимаю, возможно, я поторопилась с этим, и не до конца счастлива, но, по крайней мере, я защищена. Я ни за что на свете не хотела бы покинуть его, хотя жизнь с Вами, полагаю, будет счастливой. Говорят, что мужчины непостоянны, и он бы нашел себе утешение, но я бы не утешилась никогда.

Вы так добры были со мной, и я в ответ Вас полюбила, и потому мне невыразимо горько поступать так. Я с радостью сделалась бы Вашей подругой, если бы не разница в положении. Но я осознаю, что Вам от меня нужно другое — Вы бы охотнее сделали бы меня своей любовницей, нежели подругой.

Увижу ли я Вас еще или нет, но в любом случае, Вы подарили мне самые сладострастные ощущения. Ваши поцелуи и Ваше дыхание навсегда будут в моей памяти, а груди и бедра сохранят прикосновения. Я почти теряю сознание, вспоминая Вашу страсть… Но это почти признание, не стоит мне говорить такие слова. Но нишу я эти строки для милой Одетты, а не госпожи графини».

И я прибавил:

— «Виолетта, Ваша крошка, отдавшая сердце мужчине, но сохранившая душу для Вас».

— Это я писать не буду, — сказала Виолетта и бросила перо.

— Но почему?

— И сердце мое, и душа — только твои! Если они тебе не нужны, я все равно не моту забрать их.

Я обнял ее и наградил поцелуем.

— Любовь моя! Все графини мира не стоят одного твоего волоска! Одного нежного волоска, который остается на моих усах после…

Виолетта заставила меня замолчать. Удивительно, как женщины целомудренны в таких случаях. Они могут быть любопытны, чувственны и опытны, но не позволяют говорить об этом.

— Как мы отправим письмо? — спросила Виолетта.

— С посыльным или по почте. Если хочешь получить ответ быстро, отправь с посыльным.

— Она не станет отвечать.

— Помилосердствуй! Графиня на крючке, теперь только осталось подождать.

— Тогда отправь с посыльным, мне не терпится знать ответ.

— Хорошо. Я отправлю сейчас, а в девять приду к тебе на ужин. Не отвечай без меня.

— Да я и вскрывать его не буду, хотя меня все это очень забавляет.

— Твоя невинность этого не выдержит.

— Я пойду на любые жертвы, только не проси разлюбить тебя.

Я поцеловал ее.

— Тогда до вечера.

— До вечера, — ответила Виолетта, — запечатав мне рот ответным поцелуем.

Мне и самому было интересно, что ответит графиня. На улице Вивьен я передал посыльному письмо и в случае ответа принести его. Около девяти я вернулся на Сент-Опостен, а Виолетта кинулась ко мне навстречу с письмом в руке.

Я показал ей на часы.

— Я не опоздал, смотри.

— Ты так торопился ко мне или к письму? — засмеялась Виолетта.

Я забрал у нее письмо и сунул в карман.

— Мы прочтем его завтра утром.

— Почему же?

— Я докажу тебе, что пришел ради тебя, а не ради графини.

С поцелуем она повисла у меня на шее.

— У меня хорошо получается?

— Ты само наслаждение.

— Благодаря тебе.

— Конечно. Ведь это я научил тебя, что язык нужен не только для разговоров.

— Мой язык — для разговоров и поцелуев.

— Думаю, графиня научит тебя еще кое-чему.

— Давай откроем письмо. Прошу тебя.

— Подождем девяти часов.

— Время пойдет быстрее, если ты положишь руку вот сюда.

— Тогда лучше открыть его сейчас.

Любопытство снедало нас обоих, и мы больше не стали утруждать себя ожиданием. Вот что мы прочли:

«Милая крошка Виолетта!

Я была уверена, что не буду отвечать Вам, не буду с Вами встречаться. Сами ли Вы писали письмо, или под диктовку, но если оно Ваше — Вы маленький демон. Вы разбудили во мне воспоминания, Вы, маленькая змейка, пишете о своих ощущениях, и вот уже я вижу Вас в шезлонге, чувствую, как мой язык касается Вашего твердеющего бутончика! Ах! Я не могу читать письмо, я не вижу строк! Как я глупа! Я могу только шептать Ваше имя… Виолетта… Виолетта! Неблагодарное, безжалостное дитя, как же я люблю тебя… я хочу тебя… хочу тебя…

Но нет! Я не стану встречаться с Вами! Я Вас презираю! Я ненавижу свою руку, изменившую своей хозяйке, я ненавижу страсть, с которой я вновь и вновь читаю письмо. Ты пишешь о своих бедрах, а перед моими глазами темный нежный пушок, которого я так хотела коснуться губами, если бы только могла… О Боже! Твои бедра! Твой восхитительный живот! Моя память не подводит меня. Как же прекрасно все остальное, наверное… Но нет, нет, нет! Я не хочу! Я умираю, я схожу с ума! Негодница! Я не хочу этого! О Виолетта, когда я увижу тебя? Твои глаза, твой рот, твои… Как мне стыдно.

Твоя Одетта».

— Какая страсть! — сказал я Виолетте. — Надо будет нарисовать вас вдвоем, когда…

— Кристиан! — возмущенно вскричала Виолетта.

— Что мы напишем в ответ?

— Тебе решать, я же только вожу пером.

— Приступим.

«Милая Одетта!

Кристиан покинет меня завтра в девять утра. Я предлагаю Вам принять ванну вместе со мной, как до этого Вы предлагали мне. Не знаю, будет ли Вам это приятно, и совсем не представляю, как две женщины могут любить друг друга, но, надеюсь, Вы меня всему научите. Мне стыдно, но я люблю Вас.

Ваша Виолетта».

Она запечатала письмо, написала адрес и позвала горничную.

— Леони, отправьте это сейчас же.

Не беспокойтесь. Могу я отдать это письмо негру госпожи? Он пришел.

— Конечно!

Леони вышла.

— Графиню еще больше воспламенит это письмо.

— Как мне вести себя завтра?

— Думаю, у тебя хватит фантазии.

— Хорошо, — согласилась Виолетта, — а пока я пофантазирую с тобой.

ГЛАВА 6

Следующим утром мы тщательно подготовились. Все было побрызгано одеколоном, покрывала заменены, следы моего пребывания уничтожены. Виолетта сидела в ванной с вербеной. Лампа из богемского стекла горела под потолком.

Ровно в девять приехала графиня. Леони проводила ее и ушла, а графиня тут же заперла дверь на задвижку.

Я находился в шкафу, устроенном в одной из ниш ванной, и ждал представления.

— Где ты, Виолетта? — позвала графиня.

— Я в туалетной комнате.

— О да! — воскликнула графиня и в три прыжка добралась до порога ванны.

Виолетта, будто Нереида, простирала к ней руки.

Графиня начала раздеваться. Она сняла ботинки, розовые шелковые чулки, развязала пояс, расшитый золотыми, серебряными и вишневыми нитями, отколола брошку с бриллиантом с длинной черной бархатной блузы и расстегнула ее. На ней остался только батистовый пеньюар с кружевом, но она сняла и его, обнажившись полностью.

Она была восхитительна. Гибкий стан, безупречный живот, тонкая талия, великолепная грудь. Низ живота покрывал огненный пушок, будто вырывающиеся языки пламени. Это была Диана-охотница.

Она уже хотела залезть в ванну, но Виолетта остановила ее.

— Ах! Как же Вы красивы, я хочу полюбоваться на Вас!

— Ты так думаешь?

— Да!

— О, я загораюсь от одного твоего взгляда, смотри на меня, смотри! Все это твое — глаза, губы, грудь…

— И это? — спросила Виолетта и указала на низ живота.

— Это в первую очередь!

— Но почему волосы здесь такого цвета?

— Потому что я полна противоречий! Потому что я женщина, не желающая мужчин! Пусти меня, моя любовь! Я хочу услышать твое сердце!

Графиня перешагнула через бортик и села рядом с Виолеттой. Ванна была достаточно большой.

Вода была прозрачна, и я прекрасно все видел.

— Наконец-то ты в моих объятиях, жестокое дитя! — сказала графиня и положила голову на плечо Виолетты. — Дай мне свой ротик, ты заплатишь за все мои муки! Как ты могла подарить мужчине свой первый поцелуй! Я убить тебя готова!

Будто ядовитая змея, набросилась она на Виолетту, покрывая ее поцелуями, сжимая и лаская ее груди.

— О, я теряю голову, мои дорогие грудки! — бормотала она, прикрыв глаза. — Возлюбленные мои! Виолетта, что же ты молчишь?

— Милая Одетта! Одетта! — прошептала в ответ Виолетта.

— Ты произносишь так, будто здороваешься! Боишься, что твой ненаглядный Кристиан услышит? Подожди, сейчас ты заговоришь по-другому! — и рука ее скользнула вниз, к бедрам, но там замерла в нерешительности.

— Ах, если бы можно коснуться губами сердца! Чувствуешь, как стучит мое сердце? А если бы можно было поцеловать твое!

— О да, — отвечала Виолетта, — но почему ты так осторожна? Твой палец легок и нежен. Ты боишься?

— Ты такая юная, я едва чувствую бутончик любви. Ах, вот он! Ты хочешь быстрее? Сильнее?

— Так хорошо…

— Но ты не отвечаешь мне!

— Я… я же говорила, что неопытна. Научи меня.

— Ты не знаешь, как получить удовольствие?

— Нет. Ах! Это… Милая Одетта! Одетта… Одет…

Виолетта застонала.

— Отлично! — сказала графиня и поцеловала ее.

— Я способная ученица, — откликнулась Виолетта. — Научи.

— Тогда вылезаем из ванны.

— Вылезаем, — согласилась Виолетта, — пойдем в комнату, к камину.

— Я хочу тебя вытереть.

Прекрасная и гордая, будто Фетида[4], встала она из воды. Она считала, что обманула меня и торжествовала. Виолетта же, взглянув в мою сторону, дала понять, что действует против воли и по моему приказу.

Дрожа, они расположились перед камином, и графиня медленно стала вытирать Виолетту, задерживая руки на избранных частях тела. Шея, руки, плечи, спина, грудь, ягодицы — всему достались лесть и ласки. Но Виолетта не реагировала на прикосновения.

Самой же графине вытираться не пришлось — настолько страсть зажгла ее.

— Почему ты не целуешь меня? — укоряла она Виолетту. — Ты не считаешь меня красивой? Моя грудь не нравится тебе? Мой пушок не хочется ласкать? Я вся горю, я жду, что ты будешь возвращать мне все мои ласки!

— Но Одетта, милая, — оправдывалась Виолетта, — я такая невежда.

— Хорошо, я покажу тебе!

Графиня подвела Виолетту к постели, но и там я мог их прекрасно видеть. Она опустилась на колени на шкуру медведя, предварительно уложив Виолетту поперек кровати и разведя ей ноги. Ее глазам открылось сокровище природы, ведущее прямо к сердцу. Немного полюбовавшись видом, она приоткрыла губы, обнажила зубки и приникла ртом к раковинке.

С точки зрения художника действие было великолепным! Но я ощутил укол ревности, когда увидел, как Виолетта кричит, извивается, дрожит, задыхается и умирает под этим беспощадным ртом. Похоже, графиня не хвастала, обещав Виолетте вершины сладострастия.

Женщина соперничала с мужчиной, играла несвойственную ей роль, но играла с триумфом. Ловко, искусно, проворно, не оставляя ни малейшего сожаления у любовницы, она высасывала до последней капли ее душу.

Графиня, дрожа от неутоленного желания, повторяла за Виолеттой все ее движения, ягодицы ее очаровательно подскакивали, и становилось понятно, что женщина, будучи активна, ничего не теряет, а скорее наоборот.

Силы покинули их обеих. Виолетта скатилась с кровати на шкуру, и легла рядом с графиней.

— Теперь твоя очередь! — прошептала графиня.

Она взяла руку Виолетты и положила к себе на огненный пушок.

Но Виолетта сделала вид, что устала. Она считала свою задачу выполненной.

— Ну, пожалуйста, — просила графиня, — положи палец выше, нет, ниже… Не так. Разве ты не чувствуешь, где надо тереть? Ты просто щекочешь, ты, маленькая злодейка, не даешь мне удовольствия!

— Я стараюсь, — уверяла Виолетта.

— Не убирай палец! Задержи подольше внутри!

— Но там скользко!

— О, жестокая! Ты разжигаешь мой огонь, но не гасишь его! — стонала графиня, страдая от неутоленного желания.

— Кристиан делает по-другому.

— Как?

— Я встану на колени, буду ласкать тебя губами, а ты ложись на кровать, головой к зеркалу.

— Как пожелаешь, — согласилась графиня, легла, раскинула ноги и прогнулась.

Я как можно тише покинул ванну.

— Так правильно? — поинтересовалась Одетта.

— Думаю, да.

— Тогда начинай. Раздвинь складки.

Я выполнил просьбу.

— Вот так? — спросила Виолетта.

— Да! И теперь уж постарайся! Я придушу тебя, если не получу удовольствия.

Я легко нашел то, что не могла обнаружить Виолетта в своей притворной невинности. Приникнув ртом к указанному месту, я взял в рот искомый предмет и поласкал губами. Он был у графини немного больше, чем у обычных женщин, как я и думал, он был будто твердый сосок.

— О да! — застонала графиня. — Не останавливайся! Думаю… это хорошо… этого хватит…

Тем временем я привлек к себе Виолетту, показав, что надо делать ей. Исчезли ее неуверенность и неуклюжесть, и она, угадав мои тайные желания, воспользовалась ртом, чтобы одарить меня той же лаской, что и я — графиню.

— Как это приятно, — шептала там временем графиня, — не останавливайся! Я хочу, чтоб это продолжалось вечность! А говорила, маленькая лгунья, что не умеешь… Помедленней, помедленней… Какая ты проворная! Зубки… Укуси меня… Как чудесно…

Я повторил бы Виолетте те же слова, если бы мог говорить: она чутко воспринимала все тонкости любовных игр.

Никогда еще мои грешные губы не касались таких душистых складок, никогда мой язык не ласкал такую совершенную плоть. Какое же я получил удовольствие! Графине было словно шестнадцать, а не двадцать восемь, настолько все было юным и тугим. Мужская плоть, видимо, не нанесла здесь сильного вреда.

Язык мой не ограничивался одним клитором, я опускался в жаркие глубины горловины матки, помня о том, что у зрелой женщины страсть можно найти между клитором и вагиной. Палец мой время от времени помогал губам, не давая графине опомниться, и она не могла сдержать восторга.

— Я чувствую твои губы, твой язык, зубы, мне так трудно сдерживаться! Ничего подобного я раньше не испытывала, мне так… так… Не останавливайся! Силы покидают меня, я сейчас… Я кончаю… кончаю… Виолетта, не может быть, что это ты! Виолетта!

Но Виолетта в своем положении ответить не могла.

— Это невозможно, — выдохнула графиня, пытаясь встать. — Виолетта, скажи, что это ты!

Но я удержал ее на кровати, положив руки на грудь. Ускорив движения языка, я дополнил ласки щекоткой усами, и графиня не выдержала. Все тело ее содрогнулось под моими губами, она закричала, и горячая жидкость хлынула из нее. Я приник к ней напоследок губами и вобрал в себя ее душу.

Сам я был на вершине наслаждения, и силы покинули меня.

Виолетта лежала у моих ног. Графиня же, наконец освободившись, узрела поле страсти, и с отчаянным криком спрыгнула с кровати.

— Виолетта, — сказал я, — я приложил все усилия, чтобы поссориться с графиней. Помири нас.

И скрылся в ванной.

До меня донеслись крики, затем плач, затем — стоны. Я понял, что Виолетте удалось найти способ примирения.

— Признаю, — сказала графиня, когда Виолетта закончила, — что это прекрасно. Но ранее было божественно!

Она протянула мне руку, и мир был заключен.

Мы составили договор в трех экземплярах и подписали его. Он содержал следующие пункты.

Виолетта — моя любовница.

Виолетта — любовница графини, но только в моем присутствии.

Я — женщина для графини, но не мужчина.

Не забыли и ранние замечания Виолетты.

В примечании к договору указывалось, что если графиня и Виолетта обманут меня, то я получаю на графиню те же права, что и на Виолетту.

ГЛАВА 7

Виолетта немного боялась, что договор о совместном владении уменьшит мою к ней любовь, да и я мог бы опасался этого, но любовь втроем только обострила наши ощущения и разожгла страсть. А причин для ревности у нас с Виолеттой не было, ведь мы неукоснительно следовали договору.

Но этого нельзя было сказать о графине. Когда она смотрела на нас с Виолеттой, ей обязательно требовалось, чтобы Виолетта ласкала и ее тоже.

В отсутствие графини я обладал Виолеттой, сколько хотел, поскольку не давал обещания не делать этого, и чувствовал себя полностью удовлетворенным. А как художник я всецело наслаждался жизнью втроем, и даже делал небольшие зарисовки. Нередко, прервав наши ласки, я спрыгивал с кровати, хватал альбом и карандаш, и наслаждался красотой двух моделей. Любовные игры, страстные позы, чувственная красота — все нашло отражение в моих работах.

Но среди всего этого удовольствия я не забывал о просьбе Виолетты. У нее действительно был талант, и я заставлял учить ее «Марион Делорм» Виктора Гюго, «Неверную Агнессу» Мольера, «Ифигению» Расина, все это ради развития сценической игры.

В свое время графиня, воспитывавшаяся в пансионе Птичий Монастырь, участвовала там по праздникам в постановках. А сейчас они репетировали вместе с Виолеттой. Одетые в настоящие греческие костюмы, едва прикрывавшие тела, они с такой страстью играли Расина, что я смотрел на них с несказанным наслаждением. Высокий рост и почти мужской голос делали графиню пленительной и в то же время мощной.

Мой знакомый драматург заметил способности Виолетты и предложил написать одному театральному профессору. Впрочем, он меня предупредил, что тот наверняка попытается за Виолеттой ухаживать.

К профессору я отвел Виолетту сам. Я отдал ему письмо друга, и он согласился, что у Виолетты действительно призвание, после того, как мы с ней показали три разученные роли.

Виолетта стала заниматься. Месяц она разучивала роль Керубино, которую пожелал увидеть профессор. На протяжении этого времени все было хорошо, но по прошествии месяца Виолетта заявила, что больше не пойдет на занятия.

Я стал выяснять, что случилось. Оказалось, именно то, о чем и говорил мой друг. Поначалу, четыре или пять уроков, профессор относился к ученице почтительно, но потом, под предлогом разучивания жестов, все больше и больше стал прикасаться к ней, и прикосновения эти были скорее любовника, чем учителя.

Мы заплатили за уроки, и туда она больше не вернулась. Та же история повторилась и со вторым преподавателем.

Однажды Виолетта вошла в его кабинет, и обнаружила на столе книгу с непристойными гравюрами. Это была «Тереза-философ». Название ничего не сказало Виолетте, но первая же увиденная гравюра прояснила все. Профессор собирался как раз уходить, но просил обязательно дождаться его. Конечно же, Виолетта этого не сделала, напротив, покинула дом как можно быстрее.

Второму учителю мы тоже заплатили, и Виолетта к нему больше не вернулась.

Вот тогда мы и задумались, что нужно искать выход из ситуации. Ведь Виолетта не была похотливой, грубой. За три года вдвоем и втроем мы перепробовали все, исчерпали запас самых утонченных ласк, и ни разу с ее уст не слетело ни одного грязного, даже резкого слова.

И подумал о том, что учителем для Виолетты может стать женщина.

Одна моя знакомая артистка дружила с талантливой молодой актрисой, которая успешно играла в «Порт-Сен-Мартен» и в «Одеоне». Звали ее Флоранс. У нее не было любовников, она не была замужем, она была одной из самых известных трибад Парижа.

Только мы оставили позади Сциллу и Харибду, как возникла Флоранс.

Втроем мы стали советоваться.

Я очень хотел помочь Виолетте, но в то же время знал, что расширение связей принесет только неудобства. Я поделился с графиней своими соображениями, и она оживилась. Флоранс только что сыграла роль, где как раз ярко продемонстрировала то, к чему была склонна. Я предложил графине притвориться поклонницей актрисы, представить ей Виолетту, но тут же дать понять, что она недоступна для любви.

Графине понравилось наше маленькое развлечение, и она на месяц заказала абонемент в ложу возле сцены, в театре, где играла Флоранс.

Она устроилась в ложе в мужской одежде, и, отгороженная зеленой ширмой, была видима только со сцены.

Графиня была очаровательна! Она выглядела молодым денди двадцати восьми лет с изящными черными усиками. Эффектный костюм состоял из черного редингота из бархата, подбитого атласом, голубых панталон, коричневого жилета и вишневого галстука.

Огромный букет от модной цветочницы мадам Баргу лежал рядом на стуле и ждал своего часа.

Так продолжалось в течение трех-четырех дней. Актриса смотрела в ложу, откуда бросали букет, и видела там милого и забавного юношу, скорее всего студента. «Как жаль, что это мужчина», — думала она.

Тот же пыл и на следующий день, и через день. И грусть со стороны актрисы. На пятый день в букете была записка.

Флоранс видела записку, но решила прочесть ее только дома — настолько актриса была равнодушна к мужчинам.

Расположившись у камина, она предавалась безрадостным мечтам, закончив печальный ужин в одиночестве.

И вдруг вспомнила о записке.

— Мариэтта! — позвала она горничную. — Где записка из сегодняшнего букета?

Мариэтта принесла записку, лежащую на фарфоровом подносе. Флоранс развернула ее и начала читать. И вмиг спокойствие и безразличие ее исчезли.

Вот что было в записке:

«Я сгораю от стыда, когда пишу это, но верю, что у каждого человека своя судьба. Очаровательная Флоранс! Моя судьба — быть с Вами. Я хочу видеть Вас, хочу любить Вас! Я уже люблю Вас! Вы, наверное, ждете слов: люблю, как сумасшедший! Но нет! Я не тот, кем являюсь. И потому говорю: люблю, как сумасшедшая!

Можете ненавидеть меня, можете смеяться, можете оттолкнуть — я приму все от Вас, и все будет счастьем!

Одетта».

Прочтя «люблю, как сумасшедшая», Флоранс вскрикнула. И тут же повернулась к горничной:

— Это женщина! Мариэтта, это пишет женщина!

— Я так и подумала.

— Ты знала? Почему же не сказала мне?

— А если бы я ошиблась?

— Она, наверное, красавица… — прошептала Флоранс, вспоминая юношу в ложе. — Где цветы от нее?

— Мадам, Вы же приказали выбросить все, думая, что цветы от мужчины.

— А тот, что был сегодня?

— Он пока здесь.

— Принеси.

Мариэтта вернулась с цветами.

— Как он великолепен! — восхитилась Флоранс.

— Как и все предыдущие, — заметила Мариэтта.

— Ты так считаешь?

— Вы не видели их, мадам.

Флоранс радостно засмеялась.

— Но этому достанется все мое внимание, — сказала она. — Помоги мне снять одежду.

— Вы оставите цветы в комнате? Вам лучше этого не делать.

— Почему?

— От цветов у Вас заболит голова Смотрите, что в букете: лилии, туберозы, магнолия — все с сильным запахом.

— Это неважно.

— Лучше я его унесу.

— Я запрещаю тебе.

— Если хотите задохнуться — воля Ваша.

Флоранс закашлялась.

— Лучше умереть прямо сейчас, окруженной цветами, чем через три-четыре года от чахотки, от которой я, скорее всего, и умру.

— Видать, мадам действительно сильно хочет умереть! — отвечала Мариэтта. — Я слышала, что вчера говорил доктор.

— Ты подслушивала?

— Нет, мадам, я лишь была в туалетной комнате и случайно услышала Ваш разговор.

— Великолепно! И что же ты слышала?

— Что Вам не стоит жить одной, и следует завести любовника.

— Не нужны мне мужчины, — сказала Флоранс с отвращением.

— Я хочу снять чулки, присядьте, мадам.

Флоранс спрятала лицо в цветах и не отвечала. Она не стала сопротивляться, когда Мариэтта разула ее, и вымыла ей ноги в воде с цветочным экстрактом.

Сорочку Флоранс сменила еще в театре.

— Какую эссенцию добавить Вам в биде?

— Ту, что и раньше. Несчастная Дениз так ее любила. Я верна ей уже полгода, Мариэтта.

— Да, во вред здоровью.

— Ох, Мариэтта! Когда я одна, когда я с собой… я все еще думаю о ней… я шепчу: «Дениз! Дениз…»

— И сегодня Вы будете звать ее?

— Молчи! — Флоранс приложила палец к губам горничной и улыбнулась.

— Я еще нужна Вам?

— Нет.

— Говорю сразу, если завтра Вы заболеете, это будет не моя вина.

— Спокойной ночи, Мариэтта. Если я завтра заболею, вина будет только моя.

— Спокойной ночи, мадам.

Мариэтта ушла, ворча, будто плохая горничная, но на самом деле горничная, знавшая о хозяйке все.

Флоранс прислушалась к удаляющимся шагам горничной, после чего подошла на цыпочках к двери и заперла ее на задвижку.

Стоя одна возле зеркала-псишё[5], при свете двух канделябров она перечитала записку, поцеловала и оставила на туалетном столике.

Она распустила волосы, развязала букет, скинула сорочку и осталась полностью обнаженной. Тело ее было пропорционально, невзирая на худобу, длинные черные волосы спускались до самых колен, голубые глаза подведены черным.

Причину худобы Мариэтта объяснила. Но было и еще кое-что, чего она объяснить не могла. Почти все тело Флоранс покрывали волосы.

Жуткая растительность возникала на груди, шла вниз, обходя два холма, затем утончалась, а внизу живота была словно мех. Поникая между бедрами, волосы появлялись и на спине.

Но Флоранс видела в этом некую особенность, гордилась тем, что соединяет в себе оба пола, и трепетно ухаживала за порослью духами и маслами. А самым удивительным было то, что в других местах кожа ее была совершенно чистой, гладкой, с восхитительным смуглым оттенком.

Смеясь, она рассматривала свое отражение, потом взяла щетку и стала причесывать непослушный пушок внизу. А после занялась цветами, превращая свое тело в цветущий сад. Она сплела венок из самых пахучих и надела его на голову, воткнула в волосы жонкили и туберозы, выложила холм Венеры розами, украсила грудь пармскими фиалками. А после медленно опустилась в шезлонг, стоявший напротив зеркала. Она вся состояла из цветов и была наполнена их запахом.

Одна рука ее легла на грудь, другая неспешно двинулась вниз, к жаркому алтарю, сжались губы, задрожали ноздри, закрылись глаза. Голова ее откинулась, ноги вытянулись, палец исчез между роз, дрожь прошла по прекрасному телу, бессвязные слова, прерывистые стопы, хрипы раздались среди цветов. А затем Флоранс, жрица-отшельница, три раза повторила имя, но не Дениз, а нежное имя Одетты.

Так первый раз за шесть месяцев Флоранс изменила.

ГЛАВА 8

Мариэтта, войдя на следующее утро в комнату хозяйки, увидела засыпанный цветами ковер и Флоранс, совершенно без сил лежащую в постели.

— Сделай мне ванну, Мариэтта.

— Ох, мадам…

— Что такое?

— Весь Париж сходит от Вас с ума. Прелестные женщины, очаровательные молодые люди все у Ваших ног!

— А я не заслуживаю их?

— Что Вы, мадам! Я не о том. Хотя бы из стыда перед людьми заведите себе любовника!

— Ты же знаешь, Мариэтта, мне противны мужчины. Вот ты любишь их?

— Одного. Но не всех.

— Эгоизм — вот что главное в мужчинах. Они любят нас только из эгоизма, показывают нас, если мы красивы и талантливы. Я не знала своей матери, а отец мой был математиком, и его интересовали больше прямые и окружности, чем собственная дочь. Он умер, когда мне было пятнадцать, не оставив мне ни денег, ни иллюзий. Он любил повторять, что смерть — это большая проблема, мир — большое целое, а Бог — лишь большая единица.

Я стала актрисой. Но нежная натура научила меня видеть неверные шаги сердечных драм, отказывать авторам, их написавшим, мой успех — это просто поощрение дурного вкуса. Искусство научило меня презирать то, что я играю. Поначалу я произносила роль так, как говорю в жизни, но не добилась успеха. Тогда я стала говорить нараспев, и аплодисменты не заставили себя ждать. Я старательно и вдумчиво готовилась к роли, критики отметили, что это хорошо. А после мне достаточно было лишь делать торжественные жесты, кричать, вращать глазами — и зал тонул в аплодисментах. Женщины не разделяли мое понимание красоты, мужчины осыпали меня комплиментами, но не за мои достоинства. А фальшивый комплимент гораздо больнее искренней критики. Мужчина, которому бы я отдалась, должен обладать превосходными качествами, и если не любить меня, то хотя бы восхищаться. Я зарабатываю достаточно, чтобы не нуждаться ни в чем, слава Богу! Я лучше умру, чем доверюсь мужчине! Отдать ему мои деньги и тело? Никогда!

— А женщины?

— Для женщин я мужчина, господин и муж. Женщина создана, чтобы подчиняться, и я властвую над ними. Женщины умны, но непостоянны и капризны. Но подчиняться женщине, Мариэтта, я тоже не хочу. Быть госпожой самой себе — вот идеал. Делай то, что нравится, и иди, куда хочешь, подчиняйся лишь своим желаниям. Мне никто не имеет права приказывать. Я невинна, невинна, как Брадаманта, Клоринда, Эрминия, мне двадцать два. Я не желаю, чтобы после моей смерти какой-нибудь мужчина сказал: «Она была моя!» Если я и отдам кому свою девственность, то только себе — с наслаждением и болью!

— Мне нечего возразить, это Ваш выбор.

— Не выбор, Мариэтта, а философия.

— Если б я умерла девственницей, то посчитала бы себя оскорбленной, — сказала Мариэтта.

— Думаю, тебе такое горе не грозит, Мариэтта. Помоги мне одеться, — сказала Флоранс и, поднявшись с кровати, села в шезлонг.

Надо сказать, что Флоранс познала любовь только в своих мечтах, но она была довольно экспрессивна и легко изображала на сцене неуемную страсть. Она действительно была талантлива, как Дорваль[6] и Малибран[7].

После ванны она позавтракала чашкой шоколада, раз десять перечитала письмо графини, повторила роль, съела на обед пару печеных трюфелей, четыре рака и консоме.

Она отправилась в театр, вся дрожа. Прекрасный юноша был все там же, а рядом с ним опять лежал огромный букет.

Графиня кинула свой букет прямо во время спектакля, посреди одной бурной сцены. Флоранс подняла его, нашла записку и прочла ее тотчас же.

Вот что содержалось в ней:

«Прощена ли я? Если да, украсьте цветком из моего букета Вашу прическу. Я стану тогда счастливейшей женщиной на свете! Я буду ждать Вас у артистического выхода в своем экипаже, и надеюсь, что Вы предпочтете отведать крылышко фазана со мной и у меня дома, чем ужинать у себя и в одиночестве. Одетта».

Флоранс не раздумывала долго. Вынув из букета ярко-красную камелию, она вставила ее в волосы и послала Одетте воздушный поцелуй, а та чуть не упала из ложи, аплодируя Флоранс.

После спектакля Флоранс сняла кольдкремом румяна и белила, припудрила лицо, переоделась в домашнее платье в кавказском стиле и вышла на улицу Бонди. Экипаж графини уже стоял там с опущенными шторами. Негр открыл дверцу, и Флоранс юркнула в экипаж, негр тут же запрыгнул на сиденье, и лошади понеслись.

Графиня тут же обняла Флоранс, но та не забыла о чувстве собственного достоинства и не собиралась сидеть у графини на коленях. Резким сильным движением борца она опрокинула графиню, уложила и устроилась сверху. Губы ее тут же нашли губы графини, а рука скользнула меж ее ног.

— Сдавайтесь, мой нежный кавалер, — смеясь, предложила Флоранс.

— Сдаюсь. Хочу умереть от Вашей руки.

— Умрите! — неистово ответила Флоранс.

Что и произошло после пяти минут сладкой агонии.

— Флоранс, дорогая, я умираю… — шептала графиня. — Задыхаюсь в Ваших объятиях.

Карета остановилась у дверей дома как раз с последним вздохом. Обе женщины, пошатываясь, вылезли из экипажа.

Графиня открыла дверь, а после заперла ее. Они прошли через прихожую, освещенную китайским фонариком, миновали спальню с лампой из розового богемского стекла и оказались в ярко освещенной столовой. На столе ждал ужин.

— Любимая, думаю, мы сможем обслужить себя сами, — сказала графиня. — Я могла бы оставить мужской костюм и прислуживать Вам, но, считаю, костюм станет помехой нашим дальнейшим действиям. Я покину Вас, чтобы переодеться. Вот туалетная комната, Вы найдете там все, что нужно.

Туалетная комната графини с фарфором Герлена, Лабуле и Дюбюка нам уже знакома. Именно здесь графиня принимала Виолетту.

Надо упомянуть о том, что квартира обогревалась калорифером, потому что через несколько минут графиня стояла перед Флоранс в розовых шелковых чулках, голубых бархатных подвязках и голубых домашних туфлях. Больше на ней ничего не было.

— Простите мой вид, — засмеялась графиня. — Какие духи Вы предпочитаете?

— Я могу выбирать?

— Чувствуйте себя хозяйкой.

— «О де Фарина».

— Ваш выбор.

Флоранс наполнила водой премилое биде из севрского фарфора, вылила туда четверть флакона одеколона, взяла с мраморного столика губку и опустилась на колени возле биде.

— Я хочу быть Вашей служанкой, — сказала она Одетте.

Графиня улыбнулась и оседлала биде.

— Что Вы станете делать?

— Вы восхитительны, моя прекрасная хозяйка, — отвечала Флоранс, — я буду смотреть на Вас.

— Не забывайте, что все это Ваше.

— Вы чудо! Какая шея! Волосы! Зубы! Позвольте, я поцелую Вашу грудь. Какая атласная кожа! О, я не смею раздеться перед Вами, я безобразна. Я буду негритянкой по сравнению с Вами. Я буду угольщицей! А что за огненный пучок волос!

— Огненный? Так погаси его! Погаси…

Флоранс не надо было упрашивать. Она провела губкой меж бедер графини. Та вскрикнула от удовольствия.

— Я даже не дотронулась рукой! — удивилась Флоранс.

— Я думаю, ты скоро это сделаешь…

Еще два-три раза Флоранс омыла губкой дорогу наслаждения, а затем стала делать это рукой. Графиня обняла ловкую массажистку, и губы их слились. Затем, оперевшись на плечи Флоранс, она неожиданно вскочила, и перед Флоранс предстали влажные благоухающие нижние губы.

Та даже не успела поблагодарить. Вонзившись в ароматные губы, она подтолкнула графиню, вынуждая пятиться, и таким образом довела до канапе, где и уронила свою любовницу на спину. Графиня, пытаясь сохранить грацию, упала навзничь, будто побежденный гладиатор.

Для графини немного необычно было быть пассивной, но она быстро осознала, насколько сильнее и искуснее Флоранс. И потому она признала первенство актрисы жестами, и уже во второй раз с охотой отдалась этой черноволосой худощавой женщине.

Наслаждение, и даримое и получаемое, было столь велико, что в течение нескольких минут два тела оставались полностью неподвижными. Флоранс первой пришла в себя, поднялась на колени и стала разглядывать любовницу. Каждый дюйм тела, бессильно опущенные руки, улыбка, лицо — все выражало восторг и удовлетворение. Флоранс обожала женскую красоту, была нечувствительна к мужской и сейчас наслаждалась.

Графиня пришла в себя и начала развязывать пояс Флоранс. Та испугалась, дрожь прошла по ее телу. Мы помним, как выглядела Флоранс, и сейчас она боялась унижения, боялась, что ее своеобразная красота не понравится графине. Она была будто дитя, открывающее свое непорочное тело постороннему, а не своей матери.

Аромат любимых духов возбуждал графиню, она торопилась. Он шел из всех отверстий сорочки Флоранс и лишал рассудка.

— Я не буду пить тебя, я тебя вдохну, красавица! Это не женщина, это цветок! Это чудо! — восхитилась графиня и полностью раздела Флоранс. — Это же шелк! Цветущий пух! Благоухающий… как же это?

Флоранс, выходя из театра, украсила себя букетиком свежих фиалок. Графиня приникла к ней и начала покусывать прелестную растительность на груди, на животе, на бедрах… Одетта опустилась на колени и, будто пчела, севшая на цветок, зарылась в густые волосы носом и ртом.

— Ты победила, — выдохнула она, — ты прекрасна!

Она обняла Флоранс, поцеловала, помогла встать и повела в столовую. Их прелестные обнаженные тела, освещенные свечами люстр и подвесок, отражались в хрустале.

Они стали рассматривать друг друга, и каждая гордилась своей красотой и красотой подруги, а затем обнялись. Они надели халаты из золотой и серебряной парчи и на подушках из вишневого бархата сели за щедро сервированный стол. Они стали пить шампанское из одного бокала, передавая его изо рта в рот с поцелуем.

ГЛАВА 9

Весь ужин состоял из маленьких знаков внимания. Рука, дрожащая от любви, наливала «Шато д’Икем» в тонкий бокал, крылышко фазана сбрызнули соком лимона, страстными зубками пытались отнять друг у друга замечательный черный с прожилками трюфель, сваренный с корицей в вине из Шампани; сливки ели одной ложкой, а в нежную мякоть персика вместо косточки вставляли упругий венчик груди. И не на миг не прекращались поцелуи рук, губ, плеч.

Наконец ужин был закончен, они сбросили халаты и направились в спальню. Флоранс, словно вакханка, несла кубок шампанского, а графиня, подобно Помоне, — фрукты в золотой корзинке.

Подойдя к кровати, они поставили корзину и кубок на ночной столик из белого мрамора, похожий на усеченную колонну, и вопросительно посмотрели друг на друга.

— Я буду первая, — сказала графиня.

Флоранс признала справедливость просьбы, поцеловала графиню и тут же упала на кровать, разведя бедра.

Графиня замерла в восхищении перед этим телом, соединявшем и мужчину и женщину, затем взяла золотой с бриллиантами гребень и украсила им свое божество.

Зубцы гребенки вошли во всю длину, и черный пушок украсили золото и бриллианты. Пожелав добраться до дверцы, графиня опустилась на колени, устроила ноги Флоранс у себя на плечах и нашла вход в грот любви, который скрывало густое руно. Нижние губки были словно бархатный футляр, подбитый розовым атласом.

Графиня потеряла голову от такой красоты, вскрикнула от восхищения и стала сосать и кусать быстро затвердевший клитор. Потом ей захотелось подарить Флоранс иные ласки. Она вновь вскрикнула, но теперь от удивления: туннель, в который графиня собиралась проникнуть, оказался перегорожен. Графиня приподняла Флоранс, в нетерпении смотря на нее. Она и не подозревала, что у Флоранс есть эта преграда.

— Это то, что я думаю? — спросила она.

— Да, Одетта, — со смехом ответила Флоранс, — я девственна. Или непорочна. Как Вам будет угодно.

— Для Вас есть разница?

— Милая моя, да. С точки зрения морали. Непорочность — это невинность, не испытавшая наслаждения, нетронутая никем, даже собой. А девственность — это девушка с сохраненной брачной плевой, но трогающая себя и позволяющая делать это и мужчинам и женщинам.

— Значит, Вы не были с мужчиной? Вы не осквернены? Поверить не могу!

— Это так, — сказала Флоранс. — Вернись к начатому, Одетта, и даже если тебя удивит еще что-то — не останавливайся. Ты не завершила.

— Постой! Только один вопрос.

— Говори.

— Ты не непорочна, но девственна?

— Да, я порочна. Смотри, чем я занимаюсь сейчас. Но этого недостаточно, чтобы лишить девственности.

— А мужчины?

— Что мужчины? Ни один мужчина не дотрагивался до меня, ни один меня не видел.

— Это все, что я хотела знать! — вскричала Одетта и с наслаждением впилась губами и зубами в сладострастные нижние губки Флоранс. Флоранс вскрикнула, а Одетта ловким языком быстро удостоверилась, что любовница говорила правду: она все еще была девственна.

Флоранс была приятно удивлена. Она поняла, что пропасть разделяет русскую Дениз и парижанку Одетту: она и не подозревала, как сладок может быть рот, как сосут губы, как щекочет язык, как кусают зубки. И что это все не может заменить один только, пусть умелый и нежный, палец.

Она кричала от страсти, как от боли, она почти была без сознания, а графиня, закончив, приподнялась и поцеловала ее в рот.

— Теперь я, — пробормотала Флоранс и отодвинулась. — Если бы какой-нибудь мужчина увидел или услышал меня сейчас, я больше не смогла бы ходить с гордо поднятой головой.

Графиня сделала движение, и пушок ее коснулся волос Флоранс. Актриса задрожала, приподняла голову и коснулась ртом огненного букета.

Она не пресытилась, но уже немного успокоилась, и, стремясь подарить удовольствие, нежно поцеловала пушок, а затем раскрыла его и стала рассматривать тайник графини. Губы и вагина были очаровательного розового оттенка, и все еще упруги, ведь у графини не было детей. Флоранс вспомнила о корзине с фруктами, взяла самый маленький персик и положила его на малые губы, прикрыв большими.

— Что там? — спросила Одетта.

— Подожди, не мешай, дай мне тебя украсить. Ах, как бы мне хотелось быть художником, рисующим фрукты, ведь я нашла этому персику чудесную раму. Я бы нарисовала его со всей его бархатистостью, но не ради него, а ради его обрамления. Продолжим!

Она вынула персик, серебряным ножичком сняла с него кожицу, которая раздражала нежную графиню, разрезала пополам, удалила косточку и вернула на прежнее место.

— Это ново, — оценила Одетта. — Но безумно!

— О! Я сейчас съем тебя! Если бы ты могла себя видеть! Персик будто возвращает тебе девственность. Я тебя съем! Останови, когда почувствуешь зубы.

Одетта почувствовала несказанное наслаждение, когда Флоранс приникла ртом к розовой впадине, оставшейся на месте косточки, а затем, упиваясь вкусом, принялась выедать и высасывать сочную мякоть зубами и языком.

А когда препятствие было съедено, открылся вход в крепость, ожидавшую штурма. И штурм последовал. Флоранс не стала уточнять у противника, чего бы ему хотелось, а видя его полную капитуляцию, вновь повернулась к корзинке. Одетта не видела, как Флоранс взяла самый красивый банан, очистила его и, взяв один конец в рот, резко ввела другой в самую глубь вагины и начала двигать им.

Сладострастный и удивленный крик вырвался из груди Одетты.

— Ты стала мужчиной?! Я ненавижу тебя! Нет! О, нет! Ненавижу… какое это наслаждение… О! Ненавижу… люблю тебя… люблю…о…о…

И сознание покинуло графиню.

Флоранс вынула банан из любовницы и, спустившись на пол, вставила в себя. Но он уже не дарил такое же удовольствие, поскольку стал тоньше от трения почти на треть, да и не проходил глубоко из-за девственности.

Флоранс в бессилии отбросила банан и легла на графиню сверху, стремясь одновременно и дарить и получать наслаждение.

— Но мне нужно разрядиться, — сказала она, и припала губами меж ног Одетты, в то время как та сделала то же самое.

Они были словно две змеи в брачном танце. Руки обхватили ягодицы, бедра сжали головы, груди смялись о животы и два тела стали одним. Не было слышно слов, а только страстные стоны и прерывистое дыхание нарушали тишину. Они кончили одновременно, разжав руки, расслабив ноги и шепча имена друг друга.

Они будто обе умерли. Долгое время была тишина, наконец с губ обеих сорвалось:

— Боже мой!

И в миг сильнейшей боли и в миг наивысшего наслаждения мы говорим одно и то же.

Прошло несколько минут, они соскользнули с кровати и легли на широкую и длинную козетку. Растрепанные, дрожащие, с затуманенным взором, они больше не могли двигаться.

— Ты столько наслаждения подарила мне, моя милая Флоранс! — сказала Одетта. — Как ты подумала о персике?

— Фрукты не всегда нужны для еды, я просто послушалась природу. Тебя впервые так ласкали?

— О да. Это что-то новое.

— А как тебе банан?

— Я решила, что умираю, дорогая моя!

— Значит, рот мой понравился тебе меньше?

— Но это же разные вещи. Банан — это как с мужчиной, в тебя проникает чужеродное тело. Вот в чем превосходство мужчин над нами, дорогая.

— Ты уверена, что мужчина имеет превосходство?

— Да, к сожалению. Он может потушить разожженный огонь. Но, к счастью, есть то, что помогает нам обмануть природу.

— О чем Вы?

— О годмише.

— На самом деле есть такой предмет? — Флоранс искренне заинтересовалась.

— А Вы не видели?

— Нет. Никогда.

— А хотели бы?

— Конечно!

— Вы же знаете, как выглядит мужчина.

— Да, но только по статуям.

— Вы никогда не видели мужчину? — удивилась графиня.

— Нет.

— О! Тогда у меня есть что Вам показать!

— Вы про «это»?

— Да! У меня есть. Всех видов, — гордо сказала Одетта.

— О! покажите, прошу Вас!

— Разве мы теперь не на «ты»?

— Какая разница, если мы любим друг друга?!

— Конечно! — заключила Одетта и поцеловала Флоранс.

Они прошли в туалетную комнату, и там Одетта открыла двойное дно одного из застекленных шкафов. В нем обнаружились два футляра, словно для турецких пистолетов, и ларец.

Они вернулись на козетку и начали внимательно все рассматривать.

— В ларчике, — рассказывала Одетта, — хранится не просто сокровище, это произведение искусства. Говорят, что сделал его Бенвенуто Челлини.

Одетта открыла ларец.

В ее руке была слоновая кость, формой повторявшая мужские половые органы. На шероховатых и округлых яичках, предназначенных оставаться в руке партнера — мужчины или женщины, были выгравированы с большой достоверностью несколько клочков волос, а также французские лилии и три полумесяца Дианы де Пуатье. Сам жезл был идеально отполирован.

Без сомнения, такое сокровище могло принадлежать только любовнице Франциска I, а затем и Генриха II.

Удивление, любопытство и восхищение отражались на лице Флоранс, пока она рассматривала этот предмет.

Удивление — потому что она впервые видела и трогала нечто подобное. Любопытство — потому что не понимала его действия. Восхищение — потому что это было действительно настоящим произведением искусства.

Вещица незаметно развинчивалась в том месте, где были яички, внутри скрывался механизм, похожий на механизм часов. Он толкал поршень, и в вагину через отверстие поступала смягчающая жидкость, имитирующая семя. Использовалось молоко, сок алтеи, иногда даже рыбий клей.

Предмет был вдвое длиннее и толще банана, и Флоранс поразилась, как можно его использовать. Но графиня с улыбкой и без усилий тут же вставила его в себя, и он скрылся в ней полностью, по самые яички.

— Видишь! — сказала она. — Моей ширины хватило.

Флоранс наклонилась и убедилась в правдивости слов Одетты. Она взялась за яички и подвигала, двигался предмет с трудом, но от этого удовольствие только усиливалось.

Графиня прервала движения.

— Без молока! — сказала она.

Настала очередь футляров. Первый предмет оказался обычным годмише из каучука, французским или английским, лишь сделанным немного качественнее, чем на фабрике. В нем не было ничего особенного, и как произведение искусства он не представлял интереса. Он был раскрашен под цвет кожи, с натуральными волосками в основании и длиной пять-шесть дюймов. Чтобы впрыснуть жидкость, следовало нажать пальцами на наполненные ею яички.

Таких в то время для испанских и итальянских монастырей изготовлялось более двух миллионов в год.

Увидев второй футляр, Флоранс закричала от ужаса. Диаметром он был шесть дюймов, а в длину — восемь.

— Этот мог бы принадлежать самой Пасифае[8].

Графиня захохотала.

— О да! — сказала она. — Эта вещь сделана в Южной Америке. Взгляни, какая искусная работа! Думаю, дамы из Каракаса, Буэнос-Айреса, Лимы и Рио-де-Жанейро были довольны таким! Я зову его «Гигант».

Предмет был сделан из резины высшего качества и каждый волосок был уложен, как после посещения парикмахера. Наверняка ему послужил моделью великолепный образец.

Жидкость впрыскивалась так же, при нажатии на яички, но отличие было в том, что впрыскивать можно было несколько раз, пять-шесть, и столько же раз испытывать наивысшее удовольствие.

— Но это же чудовище! — повторяла Флоранс. — Я не могу себе представить, как женщина им пользуется, я даже обхватить его не могу. Пользоваться им — это словно родить наоборот.

Одетта только улыбалась.

— Ты смеешься надо мной. Ну говори же!

— Что ты, маленькая моя, я не смеюсь. Позволь мне объяснить. Им нужно пользоваться лишь после многочисленных ласк между двумя женщинами, нужно разжечь партнершу пальцем, ртом и обычным годмише, и только потом, в миг высочайшего возбуждения партнерши, поднести кончик годмише, смазанный кольд-кремом, к ее половым губам и потом медленно и осторожно втолкнуть его внутрь. Он входит лишь раз, но дарит наивысшее блаженство. Если же женщина одна захочет сделать так, потребуются большие усилия.

— Но это немыслимо! — воскликнула Флоранс.

— Хочешь проверить? На ком будем пробовать? — спросила графиня.

— На мне! Я принесу себя в жертву!

— Я тебя разорву, — покачала головой графиня.

— Но я хочу этого!

— Нет. Подожди.

Графиня отошла, чтобы поставить сливки на зажженную спиртовку. Вероятно, она предполагала, что этим все и закончится.

— Иди сюда, — позвала она Флоранс, доставая из того же футляра эластичный пояс.

— Зачем? — взволнованно спросила Флоранс.

— Ты будешь мужчиной.

Графиня надела пояс на Флоранс и сделала ее молодым человеком, чудовищно оснащенным природой. Дав в руки предмет эпохи Возрождения, наполненный теплыми сливками, Одетта упала на кровать.

— Я буду говорить тебе, что делать, — сказала она. — Выполняй все в точности.

— Все, что прикажешь, не беспокойся.

— Сначала рот.

Флоранс выполнила приказ, положив забаву Дианы де Пуатье на пол. Одетта стонала, называла Флоранс ангелом, подругой, жизнью и душой, пока наконец не прошептала:

— Диана… Диана…

Флоранс протянула руку и нашла на полу королевскую игрушку. Не прерывая ласк, она скользнула ей между губ и ввела в Одетту. Пена сладострастия смочила годмише, графиня отрывисто вскрикивала, а Флоранс наблюдала за движением вещицы.

— Молоко! Молоко! — воскликнула графиня.

Флоранс в ответ нажала пружину, и графиня с протяжным стоном отдалась наслаждению. Но Флоранс ждала. И вот наконец услышала то, что хотела.

— Гигант… гигант… — прошептала графиня.

Флоранс вытащила игрушку Дианы и отбросила в сторону. Она не стала брать кольд-крем, губы графини уже были влажны от молока. Теперь она должна была исполнить роль. Выпрямившись поистине мужским движением, она приставила Гиганта к малым половым губам партнерши и резко толкнулась. Графиня закричала.

— О! Он уже там! Вот так… так… давай… сильнее… ты разорвешь меня… толкай… Толкай!

Последнее движение довело графиню до пика сладострастия. Она уже не кричала — вопила и Флоранс, наносившая бешеные удары, могла разобрать лишь отдельные слова:

— Язык…рот…грудь…соси… еще…ах! Ноги… сожми ноги! Кончаю… О, мой Гигант!

И каждый удар достигал самых внутренностей Одетты.

Графиня уже просила пощады. Флоранс выскользнула из нее, расстегнула пояс, и монстр упал на ковер.

Графиня, раскинув руки и ноги, без чувств лежала на кровати.

У Флоранс закружилась голова. Она вновь наполнила молоком игрушку из слоновой кости и села в шезлонг. Лаская клитор левой рукой, правой она поднесла ствол годмише к девственной плеве. Но поза была неудобной. Тогда, придвинув козетку, она медленно опустила ноги на подушки, не выпуская из себя годмише. Она продолжила движение, помогая себе поясницей, не прерывая ласк и не вынимая игрушку. Ласки становились все жарче, наслаждение побеждало боль, годмише все теснее вжималось в тело. Оргазм был близок, и тогда Флоранс надавила еще сильнее, и крик счастья раздался в спальне. Она кончила, извиваясь змеей.

Графиня приподнялась на кровати, услышав крик, и поняла, что Флоранс больше не девственница. Как и обещала, гордая девушка отдала ее самой себе.

И кровавые следы на козетке подтвердили жертвоприношение.

Три дня и три ночи была графиня у Флоранс, и мы не видели ее. На четвертый день она сообщила, что Флоранс готова учить Виолетту и дала слово не использовать ее ни для чего другого, чему способствовала сцена ревности, разыгранная графиней.

Графине понравились ее новые отношения, и союз двух трибад был отпразднован. Виолетта продолжила свои театральные занятия под руководством Флоранс, и вскоре состоялся успешный дебют.

Наверное, я должен был на этом и закончить, сказав, что связь наша длилась долгие годы, но…

Я не могу писать об этом. Но надо идти до конца.

Графиня все время пыталась вырвать Виолетту из моих объятий, и однажды ей это удалось. После репетиции она затащила Виолетту к себе в ложу, и после та простудилась и начала кашлять.

Мы не придали этому значения. Как и прежде, мы занимались любовью, и казалось, что болезнь лишь прибавила ей страсти. Она ж слушала доктора, пытаясь любовным пылом доказать себе, что все в порядке.

Но заболела она серьезно. Это было зимой. Она страдала все лето, а в ноябре угасла в моих руках.

— Я люблю тебя, мои Кристиан, — это были ее последние слова.

Под игру северного ветра с упавшими листьями мы упокоили нашу бедную малютку.

Мы с графиней были безутешны. Я установил на могиле большой стеклянный купол, под которым мы посадили цветы, давшие Виолетте имя.

Но жизнь шла своим чередом. Любовь Флоранс успокоила графиню, а я понемногу стал забывать горький миг разлуки. И даже в годовщину смерти перестал собирать в память о Виолетте маленькие цветы.

Графиня посылала их мне, оказавшись более верной, оставляя в записке только одно слово: «Неблагодарный!»

Вот и закончен рассказ о нашей быстротечной любви.

Я сворачиваю рукопись, перевязываю и — надо все-таки попробовать! — направляю навстречу судьбе. Возможно, найдется дельный и изворотливый издатель, и она увидит свет.