Ромашка для Горыныча

Глава 17

В выходные девочки уехали, и Егор, прознавший об этом заранее, просочился ко мне в комнату под предлогом того, что нужно срочно спасать мороженое, иначе оно растает.

— Нужно как можно скорее его съесть! — лукаво улыбаясь, заявил он, вытаскивая из-за пазухи небольшую красивую коробку.

— Заходи, — смеюсь и впускаю его в нашу женскую обитель.

Мы едим вкуснейшее мороженое с дольками свежих фруктов и болтаем обо всём на свете.

— Сейчас капнет!

Егор указывает на кусочек лакомства, опасно свесившегося с ложки, пока я смеюсь над его очередной шуткой.

Быстро сую ложку с рот, но часть мороженого всё же ускользает и стекает по подбородку.

— Промазала! — хохочу и облизываю губы. — М-м-м… как сладко…

А Горин вдруг резко наклоняется вперёд и слизывает с моих губ белую молочную капельку.

Он делает это так неожиданно, что мой смех обрывается. Вздрагиваю и закрываю глаза от прострелившей тело молнии.

— Ты слаще… — шепчет Егор, и я сама не понимаю, как оказываюсь сидящей у него на коленях.

Мои ноги обнимают узкие бёдра, а я цепляюсь за твёрдые напряжённые плечи и плавлюсь от горячих неистовых поцелуев, покрывающих мои губы, щёки и шею.

— Сладкая… крышесносная… невероятная…

Руки торопливо скользят по телу, губы обжигают ключицы, и я каждой клеточкой чувствую их жадные прикосновения. Мы дышим так тяжело, что от нашего дыхания нагревается воздух.

Егор отстраняется всего на мгновенье, и с меня слетает футболка, а спортивный бюстгальтер оказывается задранным до горла.

Я вздрагиваю и выгибаюсь, когда мягкие губы вбирают в себя напряжённый сосок, а немного грубоватые пальцы сжимают и поглаживают мои бёдра.

Тело прошивает острыми иглами, внизу живота всё скручивается и нестерпимо сладко тянет, и я задыхаюсь от неотвратимого желания утолить этот голод.

— Егор… Егор… — шепчу, пытаясь что-то ему сказать, но мысли не формулируются во фразы, и я только жадно хватаю ртом воздух, теряясь в сумбуре мыслей, чувств и ощущений.

Горин впивается в мой открытый рот страстным поцелуем, крепче прижимая меня к себе, и через секунду я чувствую под спиной мягкость шерстяного покрывала.

Ловлю остатки разума, но ничего не могу оттуда выцепить, поэтому хватаюсь за единственное, что ещё хоть как-то плавает на поверхности розового киселя, бывшего когда-то моим мозгом, и шепчу:

— Нееет…

Егор нависает надо мной и, продолжая целовать, жарко шепчет в ухо:

— Я ничего не сделаю… Ничего… плохого… Не бойся… Только не бойся…

Острые, как иглы, поцелуи оставляют горящую дорожку от груди к животу, заставляя стонать и окончательно терять связь с реальностью.

Горин на миг сжимает и приподнимает мои бёдра. С меня слетают домашние спортивные брюки, и голые ноги обдаёт прохладой.

Трясущиеся колени тут же раздвигают твёрдые руки, а внутреннюю поверхность бедра обжигает поцелуем. Я задыхаюсь, дрожу и впиваюсь в края покрывала немеющими пальцами.

Мне страшно, но я уже не контролирую ситуацию, отдаваясь во власть сильных настойчивых рук и горячих нежных губ.

Поцелуи спускаются всё ниже и кажутся острыми болезненными укусами, а ноги сами раздвигаются ещё шире, позволяя делать со мной абсолютно всё.

Не выдерживаю и начинаю стонать в голос.

Твёрдая ладонь закрывает мой рот, заглушая стоны, а всё тело вдруг пробивает оглушительный разряд, когда мягкий горячий язык будто ошпаривает меня прямо в самом центре желания и проходится снизу вверх, бесстыдно раскрывая меня для самых откровенных ласк.

Голова бестолково мечется по кровати, и я выгибаюсь дугой, когда меня обжигает новый поцелуй… И ещё один…. И ещё…

А потом внутри поднимается тугая тягучая волна и сметает меня, заставляя вырываться и кричать от невозможности нахлынувшего удовольствия. Меня трясёт так, что я не могу дышать.

Спасительные губы накрывают мой рот, вдыхая такой необходимый сейчас воздух, а чуткие пальцы нежно скользят по телу, заставляя вздрагивать от нисходящих разрядов тока.

— Ромашка… Пожалуйста… Возьми его… Погладь… — шепчет Егор в губы, берёт мою руку и тянет на себя.

В мою ладонь утыкается что-то очень твёрдое, большое и горячее. Мозг не реагирует на раздражители, и я послушно сжимаю пальцы, а большая жёсткая ладонь накрывает их сверху, не давая соскользнуть.

Егор двигает мою руку всё быстрее и быстрее, и вдруг вжимается лбом в мою шею, несколько раз коротко вздрагивает, судорожно стонет, и на мой живот капает что-то горячее и влажное.

Горин тяжело дышит, отпускает мою руку и, оперевшись на локти, жадно зацеловывает моё лицо.

— Никому не отдам… — шепчет он. — Милая… добрая… нежная… чувственная… страстная… горячая… невинная… Только моя…

Медленно прихожу в себя, открываю глаза, пытаясь сфокусироваться, и таращусь на Горина.

— Егор?.. — выдыхаю испуганно.

В теле ещё гуляют остатки сладкого удовольствия, но мозг уже возвращает сданные было позиции, и сердце пронзает острая стрела страха. Осознаю, что только что произошло и не знаю, начинать биться в истерике, или всё ещё поправимо, ведь, по сути, прямого контакта не было.

Горин крепко обнимает меня и перекатывается на спину. Я оказываюсь лежащей на нём. Мы голые! Оба голые! Упираюсь в крепкую грудь и пытаюсь приподняться.

— Ромашка, прошу… Мы просто полежим… — шепчет Егор, притягивая меня обратно. — Ничего ведь плохого не сделал. Обещание не нарушил… Просто сил уже не было держаться…

Испуганно ело́жу по Горину, пытаясь сползти, а он вдруг закрывает глаза, напрягается и сглатывает, и я понимаю, что между нами опять что-то растёт и каменеет.

— Просто полежим… — с трудом повторяет он. — Не шевелись… пожалуйста…

Замираю и тихо лежу, пока Егор борется с вновь накатившим возбуждением. Судя по лицу, это у него получается плохо. И в какой-то момент я с визгом взлетаю и оказываюсь лежащей на кровати. Горин быстро закутывает меня в покрывало, оставляя снаружи только часть лица и макушку, и прижимает меня к себе.

— Может, так будет легче… — стонет он, судорожно сглатывая. — Ты теперь пахнешь ещё… более одуряюще… Меня будто афродизиаком накачали под завязку…

Молчу, лежу, боюсь пошевелиться. А то, если так на него действую, в момент лишусь невинности, а Горин даже в сознание не придёт… накачанный мной, как афродизиаком…

Пока Егор справляется с собой, у меня есть время подумать. Разум восстановился ещё не полностью, рецепторы остро реагируют на близость сногсшибательного парня, но кое-какие мысли уже начинают проскакивать в голове.

Что именно сейчас произошло, я, естественно, понимаю. Не до такой уж степени я наивная. Детдом оставляет мало места для фантазии. Но одно дело — слушать в кровати после отбоя рассказы девчонок об их интимном опыте, причём иногда в таких подробностях, что у слушателей в процессе краснеют не только щёки, но и уши, и шея. И совсем другое — испытывать всё это на себе.

Тело будто парит в невесомости, мышцы приятно подрагивают после пережитого напряжения, и немного колет пальцы на руках и ногах. Внизу живота разливается медовая патока — сладкая и тягучая, и вдалеке, будто бы на горизонте, ещё полыхают зарницами слабые отблески отшумевшей грозы.

Кто бы мне сказал ещё утром, что я позволю Горину перейти все крайности… Почти все… Хотя, возможно, к этому всё и шло. Учитывая наше стремительное сближение за прошедшие две недели, когда от одних только прикосновений и поцелуев обоим рвало крыши так, что непонятно, как мы вообще находили силы останавливаться.

— Ромашка… — хрипит Егор.

Вздрагиваю и приподнимаю голову. Нет, легче ему не стало. Взгляд такой же тёмный и острый. Он будто ест меня своими глазами. Прямо так, без ножа и вилки.

— …Мне, наверное, лучше уйти, — говорит он, и, видя мой растерянный взгляд, добавляет: — Только не надумывай себе ничего, ладно? Ты самая… самая хорошая, красивая, и ты…

Голос Егора дрожит, в нём слышится неуверенность, которая так не вяжется с образом насмешливого и самоуверенного мажора. А потом его взгляд опускается на мои губы, и я замираю, чувствуя, как неистово колотится его сердце под моей ладонью.

Горин сглатывает, закрывает глаза и выдыхает:

— Ты даже не представляешь, что я к тебе испытываю. Меня всего перекручивает… от счастья, злости, желания, страха… Чёрт, я ревную тебя даже к одногруппникам, едва подумаю, что ты им улыбаешься.

Он смотрит на меня, и в этом взгляде столько всего намешано, что я боюсь даже дышать. Егор резко протягивает руку, зарывается пальцами в мои волосы и притягивает меня ближе.

— Ты сводишь меня с ума, — он держит так крепко, будто боится, что я его оттолкну. — Но если я сейчас не уйду… то окончательно съеду с катушек и возьму то, что итак считаю своим.

Горин наклоняется и замирает над моим лицом. Тяжёлое дыхание горячей волной касается моей кожи, вызывая волны мурашек, и я невольно закрываю глаза. Он не должен видеть, как меня предаёт мой взгляд, как тело кричит о желании, с которым рациональный мозг ещё не готов смириться.

Ещё?.. Это слово застревает у меня в голове. Если я уже думаю в таком ключе, то ждать моего согласия Горину придётся недолго.

Тяжело вздохнув, Егор отстраняется и встаёт. Я слышу, как шуршит одежда и лязгает пряжка ремня, но боюсь открыть глаза.

Горин наклоняется ко мне и целует в висок.

— До завтра, ромашка. Заеду в одиннадцать. Покатаемся.

Молча киваю, но открываю глаза, только когда тихо хлопает дверь.

Когда Егор уходит, его слова продолжают эхом звучать в моей голове. Я думаю, что долго так не выдержу. Ещё немного, и я сама не смогу остановиться, не буду сопротивляться, если Егор захочет пойти дальше.

И самое страшное, что меня пугает эта слабость, пугает, как быстро я теряю контроль рядом с ним. А что, если потом я буду жалеть? Что, если повторю несчастную судьбу своей матери? Эти мысли давят и заставляют сомневаться, но одновременно я жадно жду завтрашнего дня, словно он сможет расставить всё по своим местам.

А утром меня ждёт грустный сюрприз. На телефоне мигает сообщение от Егора:

"Срочно пришлось уехать. Семейные дела. Прости, моя сладкая…"

Перечитываю сообщение несколько раз, чувствуя, как где-то внутри что-то неприятно сжимается. На сколько он уехал? Когда вернётся? И вернётся ли… ко мне?..

Голова наполняется тревожными мыслями, а на душе становится пусто и неуютно.

"Что-то случилось?" — строчу быстро.

Ответ приходит через час, когда мои нервы уже готовы порваться на сто миллионов ниточек.

"У отца очередной заскок. Всё норм. Ты как? Я очень… очень… скучаю… Хочу целовать тебя, гладить, ласкать…" — читаю, и сердце бьётся быстрее.

Скучает! Губы расплываются в счастливой улыбке.

"Я тоже скучаю… Очень сильно…"

Отправляю, но сообщение опять долго не открывается. Меряю шагами комнату, ловлю себя на том, что в таком темпе скоро начну театрально заламывать руки.

Через полчаса резинового ожидания приходит ответ:

"Прости, сильно занят с семьёй. Позвоню позже".

Противный гадкий червячок гложет душу, не давая успокоиться. Что могло там случиться такого, что у Егора нет времени даже прочитать сообщение, позвонить на пять минут?

Целый день таскаю телефон в руке, поминутно проверяя зарядку: может, батарея села, и Егор не может дозвониться? Но заряд почти полный, а долгожданного звонка до самого вечера так и нет.

Вернувшиеся девчонки застают меня в кровати, свернувшейся в клубок и рыдающей в подушку. С трудом добившись более-менее связного ответа о причине моих слёз ("Егооор уехал и не звонииит… Хотя обещааал… У-у-у!"), они начинают меня активно утешать и уговаривать.

— Может, он занят чем-то важным по бизнесу, у него же родители вон какие шишки! А ты тут напридумывала себе! — восклицает Алина.

— А может, кто-то заболел, и у него просто нет времени позвонить, — предполагает Рита.

Они наперебой убеждают, что всё не так страшно, и, пусть не сразу, но всё же впихивают в меня чашку горячего чая. Больше в меня ничего не лезет, поэтому, наплакавшись вволю, и, так и не дождавшись звонка, обессиленная, прямо в одежде забираюсь в кровать.

Проваливаюсь в сон, но всю ночь меня не отпускает тяжёлое, липкое чувство тревоги.

Я сплю и ещё не знаю, что наутро грянет гром, и моё маленькое глупое сердце разлетится на тысячи мелких осколков и растворится в пучине небытия.