Рыжая девушка с кофейником

МОРОЗОВСКИЕ ЗОМБИ. ДОМ ПОД СНОС И РОЗОВОЕ МАСЛО ДЛЯ ПОЛИНЫ

Наталия решила еще раз побывать на квартире Полины. Но уже без свидетелей. Кроме того, у нее из головы не шла та сцена, которую она увидела на крыше. «Глупо, конечно, – считала она, – но ведь должен же кто-то убрать следы этого пиршества… Этот заляпанный ковер, остатки посуды…» Она не могла себе представить, кто бы мог всем этим заняться: ведь Полина осталась совершенно одна. Кроме своей матери (ныне покойной) и Наталии она последнее время ни с кем не общалась…

Поэтому перекусив, она поехала на Мичурина.

Главное, что у нее был ключ. Она взяла его со столика в прихожей: привычка, выработавшаяся за последние два года, когда ей приходилось по нескольку раз бывать на месте преступлений. Разве возможно что-либо расследовать, когда у тебя нет на руках ни одной улики и когда ты начисто лишен доступа к информации. А как часто случается такое, что эксперты, проработавшие на месте преступления несколько часов, оставляют, тем не менее, массу вещей, потенциальных улик, на которые на обращают внимания или же попросту недооценивают из значимость. Вот на такие случаи и приходится рассчитывать, откровенно воруя ключи или, по возможности, делая – рискуя быть застигнутой врасплох – их слепки.

Когда она поднялась на крышу, то была очень удивлена, не увидив ни единой крошки. Словно она перепутала крышу или же ей вообще все это приснилось.

И только когда она открыла дверь квартиры (разумеется опечатанной, но очень смешно, при помощи бумажной ленты, слегка смазанной клеем, которую ничего не стоило переклеить, когда ей понадобиться уже покинуть квартиру), то поняла, что кто-то очень заботливый перенес и ковер и посуду в дом. «Сапрыкин,» – почему-то сразу на него подумала она. Потому что больше некому. Логинову было как всегда некогда, а Сергей, зная о том, что Полина была подругой Наталии, просто не мог все это так оставить. «При случае обязательно спрошу и, если это действительно он, поблагодарю…»

Квартира выглядела так, словно ничего не произошло. Только полы не очень чистые, да пепел где попало от сигарет. А вещи все на месте. И кажется, что вот сейчас откроется дверь ванной и оттуда выйдет Полина и скажет: «Привет, я уж думала, что ты не придешь…»

Наталия заперла за собой дверь, вошла в комнату и села в кресло, пытаясь представить себе все то, что произошло здесь вчера вечером. Скорее всего, птицу – курицу или утку – запекала сама Полина.

Наталия зашла на кухню и открыла духовку: на нее сразу пахнуло запахом горелого жира и чеснока. Значит, она угадала. Фрукты принес ее жених. Он же и выносил из квартиры ковер, расстилал его, устанавливал журнальный столик – «вот он, стоит тоже в прихожей рядом с двумя складными дачными стульями» – помогал носить посуду и закуски. Они мирно беседовали, предвкушая праздник…

А что, если пришел кто-то третий?

Эта мысль явилась только что и сразу сняла тень подозрения с любовника Полины. «С Гурова, – вспомнила она его фамилию.

– С Гурова…»

Пока она о нем ничего не узнает, они будут топтаться на

месте.

Она стала искать сумочку Полины, в которой всегда можно было найти много чего интересного. Начиная с косметики и кончая пистолетом. Почти как у Наталии.

Но сумочки, конечно же, не было. Ее наверняка изъяли и увезли в прокуратуру. А жаль…

Тогда Наталия принялась выдвигать ящики письменного стола, перебирала какие-то бумаги, как ей сначала показалось, ее матери: свидетельство о смерти, ненужные уже справки, квитанции… Чувствуя себя в этой квартире не совсем спокойной, она сложила их в папку и положила в свою сумку: «Пригодяться».

В ванне на полочке нашла мазь, не крем, а именно медицинскую мазь «Флоретин». Зачем она понадобилась Полине? Ведь навряд ли она оказалась в ванной случайно. А что, если ею пользовался Гуров?

Вкладыш у мази отсутствовал, значит, надо было проконсультироваться у знакомых врачей, что это за мазь и в каких случаях применяется.

Открыв большой шифоньер, Наталия удивилась такому количеству костюмов и платьев Полины. Она предполагала, конечно, что у женщины, ведущей ТАКОЙ образ жизни, должно быть много нарядов. Но зачем она их привезла сюда, если не собиралась жить здесь долго?

Как-то все непонятно. Скорее всего, она блефовала со своим возвращением в Москву или путешествием «из Москвы». Это были ее мечты.

Наталия увидела висевшее на плечиках красивейшее вечернее платье цвета спелого апельсина, в блестках, и хотела уже достать и приложить к себе, как вовремя одумалась: «Ведь

Полина мертва, она лежит в морге на ледяном столе, а ты собираешься примерять ее платье… Это почти мародерство…» Но уже через мгновение она думала не так: «Нет, это никакое не мародерство. Это нормальное поведение подруги, пытающейся примерять на себя не столько платье близкого тебе человека, сколько ЕГО ЖИЗНЬ.» И это было на самом деле: надев, к примеру, это платье, она скорее всего представила бы себя на каком-нибудь приеме или в номере московской дорогой гостиницы для иностранцев, где находила Полина своих клиентов.

Но когда она открыла правую створку шифоньера, то увидела нечто, поразившее ее воображение куда больше, чем оранжевое платье: великолепный ярко-красный парчовый жакет, расшитый стразами и сверкающий при электрическом свете, как драгоценность.

Она достала его и надела, Сунула руки в карманы и нащупала в одном из них листок. Это оказался телефонный счет. Московский. Это был подарок для Наталии, которая к своему большому сожалению не знала московский адрес Полины. А на компьютерной распечатке была щедро изложена вся информация о Полине: адрес, номера телефонов – и ее московской квартиры и той квартиры, где сейчас находилась Наталия. Значит, это оплаченные разговоры Полины с матерью.

Она сняла жакет и убрала его на место. Квитанцию бережно положила к себе в сумочку.

В ванной, в синем махровом халате, в кармане она нашла записку: «Гуров, ты свинья, больше не опаздывай. Я в магазине. Целую, твоя Поль.»

Наталия вышла из квартиры сама не своя. Ей показалось, что она прожила целый час Полиной. Словно надела на себя ее кожу и приобрела на это короткое время и ее мозги, и тело, и даже все запахи.

Надо было возвращаться домой, чтобы в спокойной обстановке обзвонить всех, кого возможно, на предмет установления личности Гурова. Знать фамилию – этого мало. Кто он такой, чем занимался, где и с кем жил? Кто был по профессии и прочее…

***

Пожалуй, это был первый жаркий день в этом июне.

Сиреневый опель Наталии напоминал плавящийся на солнце кусок черносмородинного мороженого.

«Пора покупать кондиционер», – подумала она, усаживаясь в душный салон и заводя мотор. И даже несмотря на жару и духоту, она просто обожала свою машину и пользовалась ей с удовольствием. Больше того, иногда, как это бывает почти со всеми опытными водителями, ей казалось, что она и ее машина – единый организм. И это ощущение спасало ее не раз во время рискованных погонь, когда от того, сумеешь ли ты вовремя свернуть в узкую улочку или объехать другую машину, зависела жизнь. В прямом смысле.

Наталия холила и лелеяла свою машину, но никогда не занималась ее ремонтом, предпочитая отдавать в надежные руки профессионалов, с которыми дружила и всегда с ними щедро расплачивалась. Но одной машины ей явно не хватало: что делать, если ее придется все же когда-нибудь отдать в профилактический ремонт? Красный форд ей все чаще и чаще приходил в голову и постепенно вытеснил все остальные марки, перед которыми она восхищалась. Но если покупать машину, значит, и гараж, а эти две покупки могут, наконец, разбудить спящего сном полного неведения Логинова.

Задумавшись, она доехала до своего дома и сразу же заметила стоящую неподалеку «волгу» Логинова. «Обедать приехал», – подумала она, и уже через несколько минут звонила в свою дверь.

Логинов встретил ее улыбкой: видно было, что он уже пообедал.

– Слушай, когда ты все успеваешь? – он обнял ее и прижял к себе. – Это было что-то необыкновенное. Особенно блинчики и что-то сладкое с орехами…

– Я могу тебе все объяснить… – Наталия уже собралась ему рассказать о Соне, но Логинов еще крепче обнял и у нее перехватило дыхание.

– Все потом. Ты сама-то обедала? Вы ведь женщины настоитесь у плиты и у вас пропадает аппетит…

– Да, я пообедала, – она вздохнула и поняла, что сейчас

Логинов приступит к своим «послеобеденным упражнениям»…

С каждым разом ей это нравилось все меньше и меньше. Было что-то такое в этих размеренных занятиях сексом, что придавало упорядоченность и стабильность (как ежедневное принятие пищи), но лишало романтизма и остроты. Но эти два качества она уже некоторое время с избытком находила в объятиях совершенно другого мужчины, которого, как ей казалось, тоже любила. «Что ж с того, что я люблю сразу двух мужчин?» – спрашивала она себя довольно часто, испытывая небольшие нравственные муки. И находила сразу тысячу оправданий себе на этот счет. Жизнь ее вообще сильно изменилась в последнее время, поэтому она, как и всякое другое живое существо, научилась меньше удивляться происходящим в ней переменам. Только одно ей иногда хотелось бы вернуть – частные уроки музыки, которые давали ей ощущение необъяснимой гармонии, несказанного тепла, когда она разучивала с маленькими детьми какую-нибудь фортепианную безделицу, и вносило резкий контраст в ее беспокойный образ жизни. Вспомнить хотя бы о тех делах, которые были связаны с серийными заказными убийствами и горами трупов… Как было бы хорошо после всего этого ада оказаться в уютном тихом кабинете наедине с каким-нибудь наивным шестилетним мальчуганом и разучивать с ним «Вислу» или «Как под горкой под горой»…

Но об этом приходилось лишь мечтать. Расследования отнимали много времени. Те видения, которые посещали Наталию в связи с этим, подчас еще больше усложняли ход дела, хотя уже очень скоро вели к поразительным результатам.

– Ты утолил свою страсть? – спросила она, дурачась, и выскользнула из постели. – Теперь утоли и мою…

– Не понял… – Логинов выглядел расслабленным, умиротворенным и немного растерянным. Он лежал поперек огромной кровати, подложив одну руку под голову и другой пытаясь привести в порядок растрепанные волосы. —

Что-нибудь не так?

– Да нет, – улыбнулась она ему, надевая через голову юбку, – ты меня не понял… Меня интересует Гуров.

– А я?

– Еще часа три-четыре ты меня не будешь интересовать, это факт. Я же нормальная женщина… А что касается Гурова, то, боюсь, он будет интересовать меня куда дольше. Хотя бы потому, что он мертв… – она поймала себя на том, что научилась спокойно воспринимать смерть и даже успела привыкнуть к ее постоянному присутствию рядом.

– Хорошо, так и быть, кое-что расскажу… Но это очень

мало. Во-первых, он не местный. Жил в гостинице «Москва» уже больше месяца. Приехал из Талды-Кургана… Так, во всяком случае, записано в регистрационном журнале, хотя, я думаю, его фамилия наверняка не Гуров и администратору он предъявлял скорее всего фальшивый паспорт. Потому что человека с такой фамилией и такой внешностью в Талды-Кургане никогда не было. Мы проверяли. Ей подозрения, что он москвич. Или же довольно часто там бывал. Это видно и по одежде, и по массе мелочей, которые свидетельствуют об этом…

– А чем он занимался у нас? Зачем приехал?

– Непонятно. Пока непонятно. Хотя его лицо кажется мне очень знакомым. Такое ощущение, как будто я видел его чуть ли не в администрации… Но это личные впечатления… Что же касается здоровья Гурова…

– Как, разве идет речь о его здоровье? Его что, оживили?

– Да нет, просто у него оказалась недавно зажившая рана очень странного происхождения… Похоже, что в него стреляли, но пуля лишь задела мышечную ткань…

– Понятно, самой пули не нашли, так? И поэтому не знаете, кто стрелял и когда…

– Правильно. По сути, мы вообще о нем ничего не знаем. И не смотри на меня, я уже знаю, что ты хочешь мне сказать…

– Ну и что же?

– Что нам придется подключать тебя. Вернее, не так: не придется. Ведь ты давно уже подключилась, так? Я видел твой сиреневый опель полтора часа тому назад в районе улицы Мичурина. Голову даю на отсечение, что ты только что оттуда…

– Откуда?

– От Полины.

– Да, это так. Но только я тебе пока ничего не скажу…

– Что, тоже ничего не нашла?

– Ничего, – соврала она. – Твои ребята там неплохо потрудились. Будем ждать результатов экспертизы… Надеюсь, что они вычислят еще одного человека. Я не верю, чтобы Гурова, своего жениха, за которого она собиралась выйти замуж, убила Полина… Она не такая дура, чтобы выйти замуж за первого встречного. Вполне вероятно, что на крыше был еще кто-нибудь, кто и убил Гурова, а потом вложил пистолет насильно в руку Полины, а потом и вовсе столкнул ее с крыши…

– Да, ты права, мы тоже отрабатываем такую же примерно версию. Ты же видела, какой беспорядок был на крыше, влюбленные, на моя взгляд, должны вести себя как-то иначе…

– Не знаю, не уверена… Понимаешь, Логинов, если бы я, к примеру, узнала, что ты мне изменяешь или что – к примеру, как это могло случиться с Полиной – ты собрался на мне жениться, а в последнюю минуту раздумал и решил мне объявить об этом в романтической обстановке на крыше… Клянусь, я бы устроила из этого праздничного ужина еще и не такое…

Только я бы не оступилась, а скорее нашла бы в себе силы

сбросить тебя самого с крыши… Вот так-то вот…

– Надо же… Я и не знал, что ты такая темпераментная…

Смотри-ка, глаза блестят, щеки раскраснелись… Какая ты

заводная, оказывается…

– Я – нормальная. Прошу это учесть.

– Какие у тебя красивые чулки? Только непонятно, зачем ты их носишь летом?

Наталия вспыхнула: не станет же она объяснять ему, что у нее сегодня встреча с Валентином, который купил ей на прошлой неделе целую коллекцию чулок и они даже составили нечто, наподобие расписания, когда и в какой день надевать те или иные чулки. «Синие чулки ты наденешь в понедельник, черные – во вторник, а серые – в среду…»

– Все нормальные женщины носят в июне тонкие чулки… Это красиво, просто ты, Логинов, далек от этого… – она подумала немного и добавила, – да и от другого тоже…

Он хотел уточнить, что она имеет в виду, но в это время позвонили в дверь: пришел Сапрыкин. Логинов оделся в два счета и пулей вылетел из квартиры.

– Постараюсь пораньше, – успел бросить он на прощание. Наталия снисходительно подставила ему щеку для поцелуя. «Можешь не спешить, – подумала она. – Я все равно вернусь не раньше десяти.»

– Я буду ждать, – сказала вслух и почувствовала себя предательницей.

Но минут через пять это чувство прошло. Ей надо было работать: искать Ольгу Перову. Выяснять, откуда у Гурова пулевое ранение. А для этого ей нужно было сосредоточиться и уединиться в кабинете со своими мыслями.

Она так и сделала. Зайдя в кабинет, где стоял небольшой рояль, она села за него и взяла несколько аккордов, как бы настраиваясь… Затем пробежалась пальцами по клавиатуре и услышала случайно взятый ею мотив из арии Нормы…

Закрыла глаза и принялась развивать эту мелодию, вдохновенно и неспеша…

Она увидела просторный полутемный зал, в котором собралась небольшая горстка людей неопределенного возраста. В основном, пенсионеры. Они по-очереди выходили к трибуне и что-то говорили… Звучание было пространственным, гулким, как это бывает во сне… Невозможно было различить ни единого слова. Но зато хорошо просматривались некоторые лица, в основном, рассерженные, недовольные; некоторые из присутствующих так и просто что-то выкрикивали со своих мест…

Наталия услышала характерный запах старого дерева, так, очевидно, пахли потрескавшиеся от времени стулья и сцена. Внезапно до ее слуха донеслось все же несколько отчетливых фраз: «Они захватили весь мир… Куда ни сунься – одни евреи…» и «Они поделили между собой все страны и сферы влияния… Вон, есть у них их историческая родина, вот пусть туда и убираются…»

Все сразу встало на свои места. Наталии уже приходилось бывать на подобных сборищах в ожидании зала для репетиций. И если на первый взгляд эти маленькие собрания представлялись ей совершенно безвредными сходками старых маразматиков, где каждый из присутствующих имел возможность высказать свое мнение, покричать, поиграть в фюрера или поупражняться в риторике, то теперь она была уверена в том, что эти люди являют собой по-настоящему опасную, объединенную жесткими принципами, группировку, способную повлиять на общественное мнение. Но главное заключалось в том, что эти люди все больше и больше стали походить на зомби, настолько они были одержимы своей идеей вернуть старый общественный строй. Фанатизм всегда в сознании людей граничил с анархией и грозился выплеснуться во что-то грандиозное и непоправимое. Ярые оппозиционеры нынешнему строю, они уверенно прокладывали дорогу на президентское кресло своему лидеру, Морозову, человеку явно неординарному и обладающему большой силой воздействия. Мастер убеждать, он сбил с толку немало людей по всей России, пытаясь отвратить их от настоящей политики и настраивая их на глубокое и пропитанное нафталином РЕТРО.

Сторонники Морозова, «морозовцы» или, как их еще называли «партия социалистов» разрасталась. Об этом писали в газетах, в ироничной форме упоминалось в информационных выпусках центрального российского телевидения. И это было правдой.

Но было правдой и то, что Морозов – далеко не тот человек, за которого себя выдает. И что, якобы, существуют доказательства его связи с западными влиятельными политическими лидерами, деятельность которых направлена на разрушение политической структуры России с целью захвата власти в свои руки, чтобы в дальнейшем превратить Россию в колонию. И об этом писали. Народу было сложно переварить столь густую и жирную на факты информацию, поэтому он попросту пил…

Наталия бросила играть. Ей было неприятно это видение. Мерзкие одутловатые рожи полуспившихся пенсионеров и молодящихся напудренных женщин, претендующих на бессмертие, вызывали тошноту и чувство гадливости. Зачем ходить на эти собрания и, брызгая слюной, обливать грязью и поносить ни в чем не повинных умных и крепко стоящих друг за друга евреев, вместо того, чтобы проводить свою старость в кругу семьи, с кошкой на коленях или вязанием в руках?.. Или вообще на даче среди яблонь и флоксов?

У Наталии на счет старости были свои представления: она в корне не воспринимала это ярое желание участвовать в политической жизни страны с такими злыми лицами. Всему свое время.

Но видение было, а потому имелась пища для размышлений. Кроме того, надо было определить, к какому делу именно оно относилось: к трагической смерти Полины или к исчезновению Олечки Перовой?

Чтобы это выяснить, Наталия вновь, закрыв глаза, принялась наигрывать рождающуюся прямо из-под пальцев мелодию, которая постепенно обрастая изменчивыми и переливающимися разными оттенками пентатоники интонациями, превратилась, наконец, в неглупую джазовую композицию…

Она затылком почувствовала холод, затем ледяное дуновение ветра покрыло мурашками спину и плечи; стало невыносимо холодно, запахло плесенью, керосином и чем-то старым и несвежим, как пахнет в нежилых, загаженных домах, которые подлежат сносу… А вот и сам дом – вид со стороны, приблизительно в двадцати шагах от него – четырехэтажный, с выбитыми стеклами и покосившимися рамами; про этот дом тоже писали в местных газетах, что он является аварийным, и что когда поползла одна из стен, жильцов срочно выселили… Крупный план: оконная рама, за которой что-то темное и это «что-то» шевелится и постанывает. Но непохоже на человеческий голос. ЧТО ЭТО?

Она бросила играть и вышла из кабинета. такие разные сцены, разные настроения и совершенно непонятно, к чему они относятся. Но, что касается дома, она помимо газет уже тоже о нем где-то слышала. Но где? И почему память молчит и не подсказывает?

Ассоциативный ряд выдал ей на-гора какую-то кухонную утварь, гастрономический натюрморт в духе Снейдерса и силуэт хрупкой девушки в коричневом платье.

Коричневое платье было только у одной ее знакомой. И почему она запомнила его, так только потому, что по фасону оно сильно напоминало Наталии школьную форму. Разве что из шелка, а не из шерсти. И это коричневое платье с плиссированной юбкой и лифом с отсрочкой и рядом пуговиц кофейного цвета носила Соня.

«А где у нас Соня?» А Соня, оказывается, ушла к своей тете, которую она давно не видела. А что это за тетя?

И она вспомнила. Тетя Сони, ее звали, кажется, Тамарой, как раз и жила в том самом доме, который должен был вот-вот рухнуть. Ну конечно, это Соня рассказывала об этом, отсюда и гастрономические ассоциации: разговор происходил, помнится, на кухне, когда Соня только что вернулась с рынка, откуда принесла зелень и свежую рыбу (вот вам и Снейдерс!) … И еще Соня говорила о том, что тете дали квартиру почти в центре города, правда, без балкона, «но это ерунда». Так сказала Соня.

И вот теперь Наталия УВИДЕЛА этот дом. Но к чему отнести это видение? Может, Соня в опасности? А как же быть с Полиной и Перовой?

В любом случае необходимо было действовать.

Она набрала номер Сары:

– Привет, это я. Если я не ошибаюсь, в твоем салоне

работает доктор Фиалковский… Мне бы не хотелось обращаться сама знаешь, к кому, поэтому спроси у своего друга все про флоретин. Это мазь, я нашла ее на полочке в ванной Полины… Помнишь, мы с ней приходили как-то к тебе в солярий…

– У нее еще такие роскошные рыжие волосы?

– Все правильно, Сара. Так вот, Полины больше нет… Если хочешь, подъезжай ко мне в течение часа, расскажешь про мазь, а я – про Полину…

– И я про Полину… – сказала тихим голосом Сара и

повесила трубку.

А уже через сорок минут она входила в квартиру, распространяя благоухание тысяч роз.

– Ты нарочно подушилась розовым маслом? – спросила Наталия, обнимая подругу. – Почему?

– Потому что Полина в свой последний приход купила у меня десять ампул. Она позвонила и сказала, что уезжает и что ей очень хочется иметь некоторый запас розового масла… Вот я и продала ей все, что у меня было.

Сара была в черном. Вечно молодая, с движениями кошки и взглядом хищницы, красивая и все еще соблазнительная, она прекрасно знала себе цену и, быть может, поэтому последний год сторонилась мужчин вообще. «Не могу найти себе подходящего партнера», – жаловалась она Наталии при встрече каждый раз.

Ее тщательно накрашенное лицо с алыми губами и глазами, изменчивыми как александрит, напоминало Наталии маску: настолько неестественна была ее красота. И только волосы, живые и блестящие, темно-каштанового цвета, уложенные в крупные кольца, напрочь отметали всяческие подозрения относительно парика – они были ее гордостью.

– Ты что-нибудь хочешь?

– Минеральной воды, желательно без газа… – Сара села в кресло и достала из сумочки еще одну ампулу с розовым маслом. – Как же погибла твоя подруга?

– Она упала с крыши, где ужинала со своим приятелем… вернее даже женихом по фамилии Гуров. Его нашли с простреленной грудью на крыше. Предполагают, что его убила Полина, потому что на пистолете следы ее пальцев… Все выглядит так, словно она выстрелила на него на крыше в тот момент, когда оба находились на самом ее краю… Ее отбросило выстрелом назад, она оступилась и сорвалась… Ужасная смерть…

– Не расстраивайся, она умерла, не долетев до земли…

– Откуда ты знаешь?

– Ниоткуда. Просто чувствую.

– А что это за ампула?

– У меня нашлась еще одна и я хотела ее отдать ей… Она очень понравилась мне. Сильная и волевая женщина, которая знает, что хочет от жизни. Но я не позавидовала бы ее жизни…

– Ты что-нибудь знаешь о ней?

– Мне кое-кто рассказал, чем она занимается в Москве…

– И кто же этот «кое-кто»? – разозлилась Наталия. Она терпеть не могла сплетен.

– Не нервничай. Просто они работали на пару. Ты ее не знаешь. Она была у меня всего один раз и как раз тогда, когда вы с Полиной нежились в солярии. Она просто удивилсь, увидев ее здесь, поскольку сама оказалась в нашем городе случайно – сопровождала своего клиента и еле вырвалась из гостиницы, чтобы привести себя в божеский вид. Ведь мужчины, по большей части, скоты. Это надо признать.

– Я не поняла, кто с кем работал в паре?

– Она с Полиной. В Метрополе, в Москве.

– Понятно. Но зачем ей было говорить об этом с тобой?

– Разве ты не знаешь, что людям нравится со мной разговаривать? Я УМЕЮ СЛУШАТЬ, а это тоже дар.

– Кажется, по телефону ты сказала мне, что можешь что-то рассказать про Полину… Что именно?

– Я видела ее с молодым мужчиной. Он был божественно

красив. Ты знаешь, как я стала относиться к мужчинам, но

ЭТОТ просто сказка. Породистый, царских кровей…

– А что он делал в твоем салоне?

– Ничего. Ровным счетом ничего, просто приехал за Полиной и увез ее… Я, если честно, подумала тогда, что красивые мужчины почему-то предпочитают некрасивых женщин. Это что, закон?

– Пожалуй, этому можно найти элементарное объяснение: они видят мир через призму собственного эго. То есть, судят по себе; если ты, скажем, красив и изменяешь своей жене или любовнице благодаря своей внешности, неотразимости, то, значит, и красивая жена будет пользоваться бешеным успехом у мужчин и, естественно, будет тебе изменять. Поэтому ради спокойствия они выбирают дурнушек…

– ты хочешь сказать, что Полина была дурнушкой?!

– Нет, конечно… Она была уродиной, но потрясающей уродиной, шикарной… Но ее, как ни странно, не портили широко поставленные глаза и большой, как у лягушки, рот…

– Прекрати! Я не могу тебя слушать… Ты, наверно, забыла, что эта самая Полина лежит сейчас в морге… – Наталия схватилась за сигарету: она всегда взрывалась, когда чувствовала, что планка сариного цинизма превосходит допустимый уровень. А этот самый уровень она чувствовала инстинктивно, до боли в сердце.

– Прости. Но я просто стараюсь быть объективной.

– Неправда, ты позавидовала Полине в тот вечер, когда увидела его в обществе этого роскошного, как ты говоришь «породистого», мужика. А ведь она действительно в то время переживала свои самые счастливые минуты. Она собиралась за него замуж…

– Но почему-то убила… Значит, было за что.

– Я тоже так думаю… Не иначе, как он ей что-то сказал… Или, но это уже из категории абсурда, на крышу поднялся кто-то третий… Ну да чего гадать… Надо действовать… Ты мне лучше расскажи про мазь…

– Флоретин, как сказал Фиалковский, мазь, способствующая заживлению ран.

– Огнестрельных? – сорвалось с языка Наталии.

– Просто ран. Я не специалист. Ты просила, я узнала и приехала к тебе, чтобы это сказать. Но мазь очень дорогая, ей пользуются в основном в военных госпиталях, правильно, для скорейшего заживления огнестрельных и резанных ран, и после операций…

«Военные госпиталя… Огнестрельные раны… Значит, Гуров смазывал этой мазью свою рану… Ну и что дальше?..»