С тобой навеки

Глава 8. Аксель

Плейлист: Adam Melchor — I CHOOSE YOU

Что ж. Можно сказать, свадебная церемония вышла из-под контроля.

Я поцеловал её. Я поцеловал её.

Я не могу думать об этом, иначе слечу с катушек. Сделаю нечто радикальное, например, сдеру с себя пиджак, скину ботинки и убегу в леса, чтобы сбежать от того факта, что я поцеловал свою жену, хотя не имел на то ни малейшего права.

Эта ситуация поистине сюрреалистичная.

Как только Беннет говорит нам, что с фотографиями покончено, я делаю шаг назад и дёргаю воротник, расстёгивая ещё одну пуговицу.

Я не смотрю на губы Руни. И не думаю о поцелуях. Я думаю о бранче и о блинчиках, которые я собираюсь приготовить.

— Вы это сделали! — восклицает Паркер, хлопнув в ладоши. — И позволю себе сказать, ощущалось всё вполне реально.

— Не считая обдолбанного распорядителя церемонии, — бурчу я.

Беннет усмехается, убирая камеру.

— Ллойд — тот ещё кадр.

— Он свободолюбивая натура, — оборонительно заявляет Паркер.

Руни смеётся.

— Он был отличным. Сделал всё запоминающимся, — гладя пса, сидящего на её ногах, она улыбается.

Я впервые замечаю, что у неё есть светлые веснушки прямо на переносице, а в волосах виден едва заметный медный отлив.

От этого мои руки ноют от желания написать её портрет, а мои ноги ноют от желания сбежать от реальности этого поцелуя, исчезнуть и скрыться от этого… чувства. Этого острого, ноющего чувства прямо за моей грудиной.

Мне приходится бороться с этим желанием сбежать и скрыться. Сегодня я не буду этого делать. Потому что я сказал себе, что сделаю это правильно.

Чтобы поблагодарить её. Чтобы показать Руни, насколько я понимаю, чем она пожертвовала. От брака с ней я получаю наследство и всё необходимое для спасения шалаша. Тогда как Руни получает место, где можно пожить месяц. Если бы я не нуждался в её помощи столь отчаянно, я бы отказался просто из-за того, насколько непропорциональную выгоду мы от этого получаем. Но я действительно отчаялся, а она рвётся помочь в своей решительной доброте.

Меньшее, что я могу сделать — это жениться на ней и не исчезать сразу же.

— Уже пора кушать? — спрашивает Скайлер, спрыгивая с пенька.

— Да, — сняв пиджак, я делаю глубокий вдох и наслаждаюсь свободой от этого стесняющего свободу движений предмета одежды.

Руни закрывает глаза и убирает вереск из причёски, затем расплетает тугую косу и вздыхает от удовольствия. Я стараюсь не пялиться на то, как её волосы падают пеленой золота с лёгким медным отливом, не фантазировать о том, как я уткнусь носом в этот солнечный шёлк и вдохну её.

— Могу я помочь? — она поднимает взгляд и замечает, что я смотрю на неё.

Я отвожу глаза и тру шею сзади, мою кожу покалывает от нервозности.

— Нет. Просто расслабься.

— А чем, по-твоему, я занималась последние три дня? — спрашивает она.

— Всей юридической стороной вопроса, — говорю я ей, начиная закатывать рукава.

— Это не заняло много времени. И у меня для тебя новости, Аксель. Я не лучшим образом справляюсь с ничегонеделанием. Пожалуйста, позволь мне помочь?

Я тяжело вздыхаю.

— Ладно.

— Супер! — повернувшись к Скайлер, она говорит: — Ты его слышала! Время бранча.

Я завожу Руни в дом и убеждаюсь, что Скайлер получила батончик гранолы, чтобы занять её временно. Взгляд в окно подтверждает, что она уже счастливо играет с псом на поляне, пока Беннет и Паркер решают, где сервировать стол для бранча.

Прошагав мимо обеденного стола, я вешаю пиджак на спинку одного из стульев и быстро поддёргиваю закатанные рукава выше локтей. Затем шарю по кухне, доставая продукты для бранча, купленные вчера в «Шепарде», в том числе всё для омлета и блинчиков.

— Что я могу сделать? — спрашивает Руни, собирая волосы в небрежный узел на макушке.

— Ты можешь прочитать ингредиенты этой смеси и убедиться, что она безопасна для тебя, — я показываю на безглютеновую мучную смесь, которая стоит на столе.

Руни тянется через стол и берёт её.

— Это мило с твоей стороны.

— Убедиться, что ты сможешь съесть бранч? — спрашиваю я, не сводя глаз с текущей задачи. — Думаю, это базовые приличия.

— Ты бы удивился, узнав, насколько неудобно некоторым людям подстраиваться под эти ограничения, — она смотрит на смесь и читает. — Это идеально подходит.

— Хорошо.

Я стараюсь не думать о том, что мы снова на этой крохотной кухне, и когда мы были тут в последний раз, я едва не поцеловал её. Вместо этого я сосредотачиваюсь на рецепте, который я готовил ещё с подростковых лет, когда на старших братьев и сестёр начали возлагать обязанность по приготовлению еды на выходных. Пока масло растапливается в микроволновке, я разбиваю яйца, добавляю молоко, затем муку и сахар.

— Семейный рецепт? — спрашивает Руни.

Я киваю.

Её взгляд следит за моими движениями, пока я добавляю растопленное масло и ещё молока, затем остатки муки и снова молоко.

— Ты просто кладёшь на глаз.

— Я готовил это ещё в детстве. Теперь уже всё делается машинально. У всех есть такие рецепты.

Она качает головой.

— Не у меня. Я ужасно готовлю.

Я кошусь в её сторону, наблюдая, как кончики её пальцев мягко танцуют по поверхности стола.

— Тогда чем ты питаешься?

Руни смеётся.

— Спасибо, что не попытался сделать мне лживый комплимент. Бесчисленное множество людей говорило «О, я уверен(а), это не так!», хотя я действительно ужасно готовлю. Ну, разве что могу офигенно подогреть готовый суп.

Я наклоняю сковородку, чтобы масло тонко растеклось по поверхности, затем наливаю первую порцию теста.

— Тебя не учили готовить? — спрашиваю я. — Твои родители тебе никогда не показывали?

Она качает головой.

— Нет.

Обычно она такая разговорчивая, но о своей семье говорит очень мало.

— Тогда кто готовил?

— У моих родителей был повар, — Руни поворачивается и прислоняется к кухонному шкафчику, глядя в окно над раковиной. — Это роскошь, конечно же. Просто это не было похоже на семейные обеды у моих друзей, когда я ела с ними. Мне нравится эта особенность твоей семьи. Все эти традиции и семейные рецепты, о которых говорит твоя мама. Я завидую этому ощущению… причастности? Принадлежности и связи со всеми этими людьми, которые жили до меня и отчасти сделали меня такой, какая я есть.

Мне хочется сказать ей, что можно иметь кучу традиций и семейных рецептов, которые тебе нравятся, но всё равно не чувствовать себя частью этого всего. Но я бы никогда не сказал ей этого. Я никогда и никому этого не говорил.

Между нами воцаряется тишина, пока я наблюдаю за краями блинчика, высматривая признаки пузырьков и коричневого цвета. Руни наклоняется и пристально наблюдает за мной, пока я переворачиваю блинчик и убавляю нагрев конфорки.

— Хочешь, я тебя научу? — спрашиваю я у неё.

О, привет, самосаботаж. Хотелось бы мне сказать «давно не виделись», но… учитывая, что я только что поцеловал женщину, на которой женился, ту же женщину, которую изо всех сил избегал в последние два года… я не могу так сказать. Ибо совру.

Почему? Почему я продолжаю это делать?

Мне нужно было всего лишь пережить сегодняшний день. Потом я бы снова получил дистанцию между нами. А я что сделал? Поцеловал её. И теперь предложил ей бл*дский кулинарный урок.

— Правда? — переспрашивает она с рвением. Это самая широкая улыбка, что я видел у неё после приезда сюда, и вопреки панике, в моей груди расцветает тёплое и гордое удовлетворение.

— Правда, — сделав шаг назад, я освобождаю место, которое занимал перед плитой. — Давай.

Она смотрит то на сковородку, то на меня.

— Сейчас?

Я киваю.

Руни быстро встаёт перед плитой и смотрит на сковородку.

— И что я делаю? — шепчет она, пока её губы изгибаются в улыбке.

— Смотри, когда края покроются пузырьками и станут коричневыми. Потом мы снимем этот блинчик со сковородки на тарелку и нальём следующий.

— Хорошо, — она сосредоточенно хмурится, закатывая рукава платья до локтей. — Сейчас? — спрашивает она.

Я наклоняюсь посмотреть поближе, и моя грудь ненамеренно задевает её спину.

— Нет.

Проходит мгновение тишины.

— Сейчас? — снова спрашивает она.

— Нет. Будь терпеливой.

— Не могу, — она нетерпеливо поводит плечами. Постукивает ногой. Глядит то на часы, то на сковородку. — Ладно, как насчёт сейчас? Давай. Они коричневые!

— Теперь да.

Руни хватает рукоятку и наклоняет сковородку, чтобы блинчик соскользнул на тарелку.

— Вау, — произносит она. — Совсем как блинчики⁵.

— Pannkakor похожи на тонкие блинчики, только, как сказала бы моя мама, блинчики далеко не такие вкусные.

Она улыбается.

— Что такое pannkakor? Шведские блинчики?

— Да, — я тянусь к миске теста и отдаю ей в руки, затем распределяю ещё немного сливочного масла по сковородке. — Давай, налей ещё порцию.

— А в чём разница между блинчиками и pannkakor? — спрашивает она, следуя моим указаниям.

— Ну первые французские, вторые шведские, что делает вторые безгранично лучше, если верить моей матери. Ещё в шведских блинчиках меньше муки, но больше яиц и сливочного масла. Если приготовить их правильно, они лёгкие и воздушные.

Я инстинктивно хватаюсь за ручку, чтобы наклонить сковородку и ровно распределить тесто. Тогда я осознаю, что ладонь Руни уже там. Она неестественно неподвижна между моими руками — одна лежит на столешнице шкафчика, вторая направляет сковородку.

— Прости, — бормочу я. — Автопилот.

Она слегка качает головой.

— Всё в порядке. Я забыла про эту часть.

— А я забыл сказать тебе.

Из её горла вырывается мягкий смешок.

— Я продолжаю отвлекать тебя вопросами.

Я отпускаю её руку на ручке сковороды, но ни за что не могу заставить себя сделать шаг назад. Я смотрю на изгиб её плеча, переходящего в шею, на мягкие завитки светлых волос, льнущих к её коже.

Я хочу поцеловать эту кожу. И я определённо не должен этого делать.

Мои руки сжимаются в кулаки вдоль боков. Я отворачиваюсь, шаря в холодильнике.

— Умеешь готовить омлет?

— Буду честна, — говорит она через плечо. — Я очень мало что умею готовить. А то, что умею, получается отвратительным. Так что считай это моим ответом по умолчанию: нет.

Я бедром закрываю холодильник и хватаю новую сковородку.

— Почему бы нам не изменить это?

Еда была плохой идеей.

Очень плохой идеей.

Может, потому что каждый раз, когда она приходила в гости в дом моих родителей, я непременно садился на противоположном краю стола, как можно дальше от неё (стандартная процедура в присутствии Руни), но я никогда не знал, что она наслаждается своей едой… вот так.

Постанывает. Вздыхает. Проводит языком по зубцам вилки.

У меня эрекция размером с Сиэтл. И теперь я паникую.

— Я помою посуду, — говорит она, потянувшись к моей тарелке.

— Нет! — это звучит громче, чем я намеревался, но мне нужно, чтобы она села, расслабилась и перестала быть такой чертовски услужливой. Проблема в том, что я сейчас не могу встать и позаботиться обо всём сам, потому что… эрекция.

— Просто… — я оглядываюсь по сторонам. — Как насчёт чая?

Не хочу я чая. Я хочу ледяную ванну. Но пока что это даст мне время взять своё тело под контроль.

— Конечно, — говорит Руни, улыбаясь и собирая тарелки в стопку. Я забираю их у неё, заслужив её притворно недовольный взгляд. — Я так понимаю, он в шкафчике над чайником?

— Ага.

Она обходит стол. Пока она проходит мимо, я давлю пальцами на свои глазные яблоки, чтобы не пялиться на её задницу. Это ад. Жениться на той, которую ты желаешь — это ад.

— Кто-нибудь ещё хочет чая? — спрашивает она, оставляя позади наш сервированный стол под открытым небом и открывая дверь в дом.

— Да, пожалуйста, — отвечает Беннет. — Я помогу, — встав, он собирает оставшиеся тарелки и приборы, затем следует за ней.

— Оставь мытьё посуды мне, — кричит Паркер через плечо.

— Я так и собирался, — отвечает Беннет.

Руни смеётся, и этот звук стихает, когда она и Беннет скрываются в доме.

Паркер возится с цветами, которые он поставил в вазу (я практически уверен, что он нарвал их возле шалаша), затем смахивает крошки со стола. Его взгляд скользит ко мне.

— Всё в порядке, друг мой?

Делая медленные, глубокие вдохи, я представляю, как дюйм за дюймом погружаю своё тело в озеро посреди зимы. Теперь, когда мой член уже не угрожает прорвать ширинку, я убираю ладони от лица и смотрю на небо. Проклятье. Погода всё ещё идеальна для похода.

— Я в порядке, — говорю я ему.

— Всё ещё планируешь…

— Ага.

Паркер кивает, покосившись на Скайлер, которая спит рядом с ним на складном стуле, закутавшись в одеяло из моего дома.

— Думаю, это хороший жест.

Я откидываюсь назад и дёргаю себя за воротник, делая глубокий вдох.

— Только на сегодняшний день.

Зная меня достаточно хорошо, чтобы почувствовать, когда я почти исчерпал свой ресурс, Паркер откидывается на спинку стула и наблюдает за спящей Скайлер, позволяя тишине воцарится на несколько минут. До нас доносятся тихие отголоски того, как Беннет и Руни готовят чай. Скайлер подёргивается во сне и улыбается.

Наконец, он нарушает тишину.

— Могу я кое-что сказать?

Я стону.

— Ты же всё равно скажешь.

— Думаю, она сейчас немного… сбилась с пути.

Я хмуро смотрю на него.

— Как ты вообще мог прийти к подобному выводу, проведя с ней такое небольшое количество времени?

— Потому что я узнаю такое состояние. Я бывал в нём. Я это чувствую. И слушай, может, я вообще ошибаюсь. Но я просто хочу сказать — придерживайся своего плана, если хочешь, сохраняй всё платоническим и деловым, но… хотя бы постарайся быть для неё другом, пока она здесь.

— Это последнее, чем я буду для неё.

— Ты такой упрямый, — говорит он, переводя взгляд на Руни и Беннета, когда они выходят из дома, неся подносы с чайными чашками, разными добавками, чайником и тарелкой безглютенового печенья.

— Поверь мне, — говорю я ему. — Это к лучшему.

— Чушь собачья, — отвечает он сквозь улыбку, когда двое других присоединяются к нам за столом.

Я всё ещё хмуро смотрю на него, когда Руни окликает меня по имени.

— Чёрный чай? — спрашивает она. — И без сахара, верно?

Я киваю.

Она ловко наливает его, а Беннет готовит следующую чашку, принимая заказ Паркера. Это странное чувство — сидеть рядом с ней, пить чай с моими друзьями. Так же странно, как сидеть за столом и чувствовать, что она, возможно, ничуть не возражала, что я такой тихий, пока мы ели. И наверняка это не так. Она безупречно вежлива. Уверен, она всего лишь терпит мою молчаливость.

Её пальцы вскользь задевают мои, когда она подвигает ко мне чашку, и это выдёргивает меня из мыслей.

— Спасибо, — говорю я ей.

Она улыбается, затем поворачивается к Беннету и Паркеру, раскладывая печенье по тарелкам для них. Их разговор заполняет тишину, тогда как я ничего не говорю. Я пью чай и наблюдаю, как они так легко общаются, будто знали друг друга годами.

И только когда они встают, и Паркер и Беннет ведут себя так, будто реально собираются зайти в мой дом и мыть за мной посуду, я всё же обретаю дар речи.

— Идите домой, чёрт возьми, — говорю я им, показывая на их грузовик. — Вы сделали достаточно.

Паркер закатывает глаза.

— Ладно, — он поднимает спящую Скайлер, которая почти не спала прошлой ночью — настолько её будоражила идея свадьбы.

Беннет на прощание обнимает Руни и подмигивает мне.

— Я отретуширую фотографии, когда мы приедем домой, и пришлю тебе.

Я киваю.

— Спасибо, Би.

— Спасибо вам за всё, — говорит Руни, принимая однорукое объятие Паркера, и её взгляд задерживается на Скайлер, спящей на его руках. Я вижу, как её лицо на мгновение напрягается, затем разглаживается.

А потом мы стоим бок о бок, пока мои друзья уходят.

— Что ж, — говорит она со вздохом, когда их грузовик скрывается на дороге.

Я убираю руки в карманы, потому что они дрожат.

— Что ж.

Она смотрит на меня.

— Всё в порядке?

— Угу, — я откашливаюсь, глядя в землю и поддевая почву ботинком. — Я тут подумал, может… — я снова прочищаю горло, потому что мой голос срывается как у писклявого подростка. — Может, мы попозже могли бы сходить в поход.

Мгновение тишины.

— Поход?

— Ничего слишком тяжёлого. Просто… расслабляющая прогулка и красивый вид в конце.

Она заправляет за ухо выбившуюся прядку.

— Я бы с удовольствием.

— Супер, — меня омывает облегчением. — Я приберусь на кухне, позволю тебе отдохнуть остаток дня, а потом пойдём примерно в районе ужина. Если ты захочешь, конечно.

— Я хочу, да. Спасибо… Спасибо, что предложил.

Я киваю.

— Что ж. Я просто… — я показываю на дом. — Посуда. Пойду помою её.

— Я помогу.

— Руни…

— Ты обещал, — говорит она, шагая передо мной. — Ты обещал, что позволишь мне помочь сегодня.

Я обречённо открываю дверь и придерживаю для неё. Вот только пёс несётся к нам и забегает первым. Я таращусь на него.

Он зашёл внутрь. Раньше он никогда этого не хотел.

Он скулит и смотрит на Руни, не сводя с неё больших карих глаз.

Руни переступает порог, затем приседает перед ним и медленными, размеренными движениями гладит его по всему телу.

— Ты такой милашка, — воркует она с ним, ласково массируя возле ушей. Пёс закрывает глаза и мечтательно покачивается.

Везучий ублюдок.

— Ему можно в дом? — спрашивает она, когда он начинает бродить туда-сюда.

— Всё в порядке, — я наблюдаю, как он всё обнюхивает, держа ушки торчком. Затем косится то на постель, то на меня.

— Не перебарщивай, — говорю я ему.

Он бежит ко мне и лижет мою ладонь. Я до сих пор не могу переварить, что ему комфортно в доме. Но потом я наблюдаю, как он семенит за Руни на кухню, не сводя с неё глаз, и всё встаёт на свои места. Он сделает что угодно для неё. Ну естественно.

Пока Руни гладит пса, я пускаю воду и добавляю средство для мытья посуды в раковину. Через несколько минут мытья я чувствую, что она выпрямляется и встаёт справа от меня. Она начинает ополаскивать тарелки, затем вытирать их. Пёс храпит на ковре позади нас.

Затем он громко пердит, отчего Руни издаёт хрюкающий смешок.

— Уже не хочешь, чтобы он оставался в доме? — спрашиваю я, оглянувшись на пса через плечо. Он пинается во сне и снова пукает.

— Ничуть, — отвечает она, мягко забирая тарелку из моих рук. Её пальцы задевают мои, и жар поднимается по моей руке, затапливая тело. — Он не виноват, что у него газы. Кажется, Скайлер скормила ему половину своего омлета.

Между нами воцаряется тишина, и пусть мне хотелось бы знать, как заполнить её ради Руни, я никогда не буду тем, кто ведёт светские беседы. Я не знаю, что сказать, и у меня нет на это энергии. И все же, пока я время от времени украдкой кошусь на неё за мытьём посуды, Руни кажется довольной, на её лице играет лёгкая улыбка, пока она делает свою часть работы.

Только когда вода уже уходит в слив, а влажное полотенце, которым она вытирала посуду, висит на её плече, Руни нарушает молчание.

— Акс, — тихо говорит она. Взяв недопитый чай, она обхватывает кружку и продолжает: — Сегодня… когда ты держал меня за руку, когда ты поцеловал меня…

— Извини, — выпаливаю я. Меня захлёстывает унижением, отчего к щекам приливает жар. — Я не… То есть, я не…

Слова испаряются на моём языке.

Я знал, что поступил неправильно. Ну, я не считаю неправильным то, что схватил её за руку, потому что чёрта с два она дотронулась бы до кишащей микробами руки Ллойда после того, как он поссал в лесах как грязнуля. Но целовать её… это был риск. Мне сложно читать людей, но всё тело Руни представляло собой портрет нервозности. Дрожащие конечности, бледная кожа, сильно закушенная губа, отчего я уже начинал волноваться, вдруг она прокусит до крови, а этого я допустить не мог, поэтому поцеловал её. Я поцеловал её, потому что надеялся, что это поможет, как и держание за руки.

И я надеялся, что мы больше никогда не будем об этом говорить, и если она возненавидела это, то не скажет об этом, подчиняясь своей вежливой натуре.

Но вот она собралась нанести удар.

Руни склоняет голову набок, изучая меня. Я поворачиваюсь, чтобы она не видела моего лица, беру свой остывший и противный чай. Но я всё равно его пью.

Прислоняясь к кухонному шкафчику, она обхватывает кружку руками, то макая пакетик в чай, то доставая.

— Я собиралась сказать тебе спасибо за это. Я знаю, это не входило в твою работу на сегодня, но это помогло.

Я ошеломлённо застываю.

— Это… помогло?

— Почему ты говоришь так удивлённо? Разве не поэтому ты это сделал?

— Поэтому, — медленно признаюсь я. — Я просто… удивлён, что это сработало.

— Ещё как сработало, — говорит она в свою кружку.

По мне проносится такое редкое и умиротворённое удовлетворение.

— Что ж… хорошо.

— Но это было весьма прямолинейно с твоей стороны.

Я резко поворачиваю голову к ней. Она улыбается. Она дразнит меня.

— Пожалуй… — я отпиваю глоток чая, затем пожимаю плечами. — Я же задолжал тебе один непрошеный поцелуй, так?

Она ахает, и этот звук эхом отдаётся на кухне. Одним плавным движением она хватает мокрое кухонное полотенце с плеча и замахивается, ударяя меня им по животу.

— Вот такой ты джентльмен, значит.

— Я никогда не говорил, что я джентльмен.

Она закатывает глаза.

— Как назвать мужчину, который всегда открывает передо мной дверцу машины и упорно спит в палатке, пока я захватила его дом?

— Мужчина, воспитанный Элин и Александром Бергманами.

Руни смеётся.

— Ладно. Хорошо. Ты не джентльмен, Аксель Бергман. Ты хладнокровный повеса.

Глубокое, незнакомое ощущение смеха застревает в моей груди и рокочет. Оживившись от издаваемых нами звуков, пёс просыпается, затем перекатывается на спину, свесив язык. Руни вытягивает одну длинную ногу и мягко гладит его живот стопой в носке.

— На самом деле, ты задолжал мне извинение, — говорит она.

Я не доношу кружку до рта, не будучи уверенным, дразнится она или нет.

— За что?

Она крадёт глоток своего чая и улыбается про себя.

— За то, что сделал этот поцелуй таким хорошим.

— Я очень сожалею.

— Ты и должен, — чопорно говорит она. — В следующий раз, если поцелуй будет необходим по какой-либо причине, пожалуйста, сделай его абсолютно ужасным.

Я перевожу на неё и замечаю лёгкую, скрытную улыбку, играющую на её губах. Прислоняясь к шкафчику так, что нас разделяет раковина, я поднимаю кружку в жесте тоста.

— Сделаю всё возможное.