С точки зрения чудовища

Глава 7

Я просыпаюсь, когда часы показывают почти девять утра, бодрый и полный сил. Сегодняшний день пасмурен. Солнце лишь ненадолго проглядывает сквозь тучи и накрапывает дождик, но это даже хорошо. После нескольких дней жары Висконти и остальным розам нужно освежить листья.

Я хмыкаю. Исабель в поместье всего ничего времени, а я почти перестал разговаривать с вещами, розарием и с самим собой. Несколько дней с ней ощущаются как несколько недель, в хорошем смысле. Устоявшиеся, приятные будни. Конечно, когда вернется Мелех, Исабель покинет Лозу.

Я медленно вдыхаю и выдыхаю. Если я и научился чему за годы, последовавшие после череды лет безумной ярости, пьянства и апатии, так это принимать каждый день, не заглядывая вперед.

Внизу встречаю Ленно и Ханну. Ленно, почти не жуя, заглатывает свежие пирожки: есть с капустой, есть с яйцом, есть с печенкой. Выбираю себе с яйцом.

– Господин, для вас письмо, – вспоминает Ленно и лезет за пазуху. Вчера он вернулся совсем поздно и сразу ушел спать. Решаю не ругать его за то, что не отдал письмо сразу, одна ночь в моем случае не решает ничего. Под моим взглядом Ленно смущается, быстро вытирает руки о штаны, и затем уже достает конверт из желтоватой бумаги. На конверте, одна на одну, громоздятся печати. Письмо проделало долгий путь, и я точно знаю, от кого оно.

Киваю Ханне и Ленно, выхожу из кухни, огибая кошачье семейство. Кошка приручилась настолько, что пирует теперь прямо на ступеньках. Да и пусть, мне не жаль. Котята удивительно быстро округлились и распушились и лежат в тени, лениво следя за матерью. В кустах мелькает быстрая шуршащая тень. Крысам в поместье жить просто: коты сыты, а в компостной куче всегда есть объедки. В отличие от моего дядюшки, ненавидящего все живое, я и к крысам отношусь спокойно. В конце концов, у них смешные чешуйчатые хвосты, маленькие пальчики и удивительное чувство собственного достоинства. Надо сказать, крысы Лозы не наглеют. В дом не залезают, ничего не воруют, на глаза стараются не попадаться. Возможно, проклятье поместья подействовало и на них и это одни и те же, очень поумневшие крысы?

По пути к часовне я здороваюсь с Арелом – сегодня он всерьез взялся за сорняки – срываю несколько колокольчиков с разросшейся клумбы и кладу их на алтарь возле статуй. За прошедшие годы мои взаимоотношения с Ирсой и Ярсом претерпевали разные изменения. И все же мне до сих пор кажется, что иногда они тенью мелькают рядом. Присматриваются ко мне. Ощупывают опутавшее меня проклятье. Могли бы они снять его? Уверен, что да. Человек ничто против богов. Да только к чему богам вмешиваться в людские дела? Если только из любопытства, в сострадание я давно перестал верить. Но я продолжаю, пусть нечасто, приносить на алтарь цветы. Именно потому, что я понял, что я всего лишь человек, когда-то заигравшийся и проигравший. Я прошу Ирсу и Ярса даровать спокойное посмертие, перечисляя имена в давно заученном порядке:

– Марел

– Хелена

– Сониа

– Поль

– Олех

– Азария

– Селис.

Пусть в садах богов они с Азарией ходят, взяв друг друга за руку.

Я прислоняюсь спиной к стене и открываю письмо. Мне понадобилось почти десять лет, чтобы по долгой, долгой цепочке переписок, знакомств, вранья и подкупа выйти на этого мистика из далекой Сернии. Но он – наконец-то! – подтвердил ту крупицу надежды, которую я нащупал эти десять лет назад. Безумная догадка, пришедшая ко мне во сне. В конверт вложены несколько тонких листов. Переписанный от руки текст на древнемейском и перевод. Я пробегаюсь по строчкам взглядом. Магические потоки, перекрест силы с эмоциями, родовой переход… вникну потом. Мне предстоит еще долгий путь, найти нужного человека и надеяться, что он вообще жив. Но теперь круг поисков сужается, территория поиска – тоже. У меня появилась настоящая надежда, хотя привкус ее почему-то отдает горечью.

Я прячу конверт и возвращаюсь к дому, как раз вовремя, чтобы увидеть, как по дорожке бежит запыхавшаяся Исабель. Она смущенно признается, что проспала, а я не злюсь, совсем не злюсь. Куда она может опоздать, в конце концов? К каким таким важным делам?

– К тебе, – отвечает Исабель так просто, что у меня перехватывает дыхание. Повисшую между нами паузу разрубает Ханна. Она отчитывает Арела за то, что тот так и не добрался до грядок, на которых она – оказывается! – высадила какие-то там пряные травы и те так поросли сорняками, уж не разобрать, где что. Арел беззлобно огрызается, мне кажется, его забавляет эта легкая перепалка. Потом Ханна забирает Исабель в дом. Пришло время проветрить все комнаты, вытряхнуть покрывала, смахнуть пыль, поменять мешочки с травами, которые защищают белье и одежду от моли. Вытрясти половички, подмести ковры, в общем, видно, что сегодня Ханна полна кипучей энергии. Я присоединяюсь к уборке. Прошли те времена, когда я со скучающим видом и бутылкой уходил в разрушенное крыло, опасно карабкаясь по камням и ругая наглых, привлеченных блеском стекла ворон.

Исабель сначала удивляется, а потом, улыбнувшись, говорит:

– Нет ведь ничего дурного в том, чтобы заботиться о том, что любишь.

И я улыбаюсь в ответ: ты верно понимаешь, Исабель. Именно так. Дело даже не в том, что смешно продолжать изображать из себя господина, владыку нескольких слуг и тихо, но неумолимо ветшающего поместья. Мне нравится ухаживать за Лозой. Нравится, что хоть что-то все еще мне подконтрольно, зависит от меня.

К тому моменту, когда мы, уставшие и выбившиеся из сил, заканчиваем уборку, собираются тучи. Небо тяжелеет, наливается темно-синим, темнота понемногу сгущается вокруг нас. Исабель начинает нервничать. Я вспоминаю, что она говорила, что не любит грозу и велю ей и Ханне быстрее собираться по домам. Гроза может затянуться на всю ночь, а предлагать Исабель остаться под бдительным оком Ханны я не решаюсь. Нет, не потому что меня это смущает. А потому, что это может смутить Ханну и поставить в неловкое положение Исабель. Она и так проводит со мной и Ленно в одном доме слишком много времени без «пригляда». Годы назад я бы получил наслаждение, поставив Исабель в двусмысленное положение. Я бы наблюдал за ее реакцией, расширятся ли ее зрачки, если я подойду неприлично близко, участится ли дыхание, будет ли она следить за мной глазами, входя в комнату, кидать взгляд из-под опущенных ресниц. Никто никогда не посмел бы обвинить меня в том, что я кого-то принуждаю, заставляю или обманываю. Только взаимность, только предельная честность, аккуратность и никаких проблем – кому нужны проблемы? Насмешка судьбы: как только я сделал шаг в сторону от своего выверенного спокойствия и прагматизма – так я сразу и поплатился за это…

Поднимается ветер, небо все темнеет, но сквозь облака вдруг пробиваются лучи солнца. Отлично, значит есть время дойти до Малой Долины до того, как хлынет дождь. Ханну ждет муж, нетерпеливо топчась возле ворот, я смотрю на него, прячась за высоким кустом. Мрачный, рано облысевший, широкий что дубовый шкаф, и верный жене, как собака. Возвращаюсь в дом. Ханна торопится, зовет Исабель, а Исабель безуспешно ищет платок, в котором пришла. Похолодало так, что тонкую рубаху под платьем продует насквозь. Я машу Ханне, мол, беги уже, муж заждался. Нахожу платок на кухне, упавшим под стол. Солнечные лучи пропадают, ветер становится сильнее и Исабель в быстро сгустившихся тенях выглядит болезненно-бледной. День действительно выдался хлопотным и хорошо, что у Исабель будет больше времени на отдых. Ловлю себя на мысли, что Мелеха я держал бы до последнего, пока на землю совсем не опустится вечер. Но последние несколько дней я не чувствую этой сосущей, мучительной тоски, оставаясь один на один со своими мыслями. Мне не страшно отпускать, ведь я знаю, что утром Исабель вернется и я опять буду угадывать, в каких водах воображения она плескалась по пути в Лозу.

Мы прощаемся, Исабель открывает заднюю дверь кухни, в нее без смущения вбегает кошачье семейство и быстро юркает за буфет. Я качаю головой, закрываю дверь и иду в библиотеку: зажечь свечи и плеснуть себе бренди. На третьей свече ветер бьет в стекло окна так, что оно дребезжит и следом раздается оглушительный удар грома. Я хмурюсь. Гроза надвигается быстрее, чем казалось. Надеюсь, Исабель успеет дойти. Новый удар и затем вспышка молнии заставляют меня вздрогнуть. Ливень обрушивается стеной, за окном окончательно чернеет, и новая вспышка озаряет небо.

Я бросаюсь на улицу, наконец, сообразив.

Исабель боится грозы, Исабель долго искала платок, Исабель была бледна как немочь – дура, рыба безголосая! Открой рот и скажи, что тебе страшно выходить на улицу!

Злюсь. Бегу по дорожке к воротам и страшно злюсь, на нее, на себя. Сам не понимаю, почему. Ну подумаешь, страх грозы. Ну подумаешь, гром грохочет, но откуда-то я знаю, что нет, не «подумаешь».

Фигурку Исабель я вижу сразу за воротами, ее озаряет очередная вспышка молнии. Закрыв голову руками, съежившись в комок, Исабель стоит на коленях, а вокруг нее бушует гроза. Ханны и ее мужа нет, видимо, послушавшись меня Ханна не стала дожидаться Исабель. Снова вспышка и грохот, ливень шумит, деревья вокруг скрипят, пригибаясь под порывами ветра, но мне кажется, я слышу тонкий вскрик Исабель.

– Исабель! – кричу я и рву на себя створку ворот. Меня отбрасывает назад ударом в грудь, я и забыл, как это больно.

Девушка не шевелится, словно окаменела. Не поднимает головы, не поворачивается в мою сторону, не слышит меня.

Снова молния.

– Исабель! Дай мне руку! – я снова бросаюсь вперед и снова меня откидывает так, что перехватывает дыхание.

– ИСАБЕЛЬ! – я пытаюсь протянуть руку сквозь решетку ограды, дотянуться до девушки, растормошить ее – боль пронизывает меня, проклятье злится, но я злюсь больше. Дура, рыбина, сколько ты будешь корчиться под этой грозой?! Заболеешь и умрешь, как твоя мать, так и надо глупым девчонкам!

– Господин! – Ленно хватает меня за плечи и отшвыривает от ограды – на моих ладонях пузырятся кровью следы от прутьев.

Ленно выбегает за ворота, хватает под руки белую как снег Исабель и втаскивает внутрь. Здесь рыбину уже подхватываю я и бегу с ней на руках в дом.

– Спасибо, – бросаю я Ленно. – Возможно, ты спас Исабель жизнь.

– Я услышал ваши крики, господин виконт, – смущенно отвечает юноша. Я иду в кабинет, кладу Исабель на диван и укрываю пледом. Прошу Ленно растопить камин, а сам растираю бестолковой рыбине ледяные руки, морщась от боли в своих руках. Она в сознании, но смотрит в одну точку и дрожит. Губы шевелятся, но я не слышу, что Исабель шепчет и шепчет ли вообще. Тянет дымом, огонь набрасывается на бересту и перекидывается на поленца.

– Господин, вам бы переодеться, вы только выздоровели, – встает рядом со мной Ленно. От этой простой заботы мне становится неловко. Я привык к тому, что Ленно рядом, делает какую-то мелкую работу, особо не попадается на глаза. Мы мало общаемся, но вот он здесь, рядом со мной, боится, не свалится ли с ног его господин. Господин… да я немногим старше Ленно.

– Посиди с ней, пожалуйста, – поднимаюсь я. – А потом можешь взять в моем баре все, что хочешь и завтра отдыхай.

Ленно смущенно благодарит меня. Я сдерживаюсь, чтобы не дать ему пару монет в награду, если я правильно понимаю, Ленно это искренне обидит. А вот отдых и крепкий сон – это то, что нужно.

Я быстро переодеваюсь в сухое, спускаюсь и отпускаю Ленно. Когда дверь за ним закрывается, я протягиваю руку и глажу Исабель по щеке кончиками пальцев. Исабель моргает и переводит на меня взгляд. А потом вдруг берет меня за руки, поворачивает и смотрит на ладони, на вспухшие багровые следы.

– Винсент… – голос у Исабель хриплый, но она хотя бы приходит в себя. За окном льет стеной и небо озаряется вспышками. Я встаю, задергиваю портьеры и зажигаю свечи в нескольких подсвечниках сразу.

– Что с твоими руками? – Исабель сидит, полностью укутавшись в плед, похожая на взъерошенную птицу.

– Магия проклятия, – отвечаю я скупо. Не буду же я пересказывать Исабель, как пытался прорваться к ней. Но, кажется, Исабель все понимает сама.

– Прости меня. Я такая глупая, – говорит Исабель тихо. Нет, у меня решительно нет на это сил.

– Никогда не извиняйся за свой страх, мечту или радость, – перебиваю я Исабель. – Ты имеешь на них полное право.

– Я знаю, – отвечает девушка. – Я извиняюсь не за то, что я боюсь. Я извиняюсь за то, что не рассказала тебе, насколько сильно. И из-за этого ты пострадал.

– Поверь мне, в моей жизни были вещи намного хуже, – хмыкаю я и сажусь рядом. Чувствую себя разбитым, но при этом – вот странность – довольным. Я рад, что Исабель цела. Рад, что в эту грозу она рядом со мной, а не одна. И что она достаточно разумна, чтобы признать свою ошибку, а не закатывать глаза, лежать в полуобмороке и заламывать руки. И все же…

– Почему ты так боишься грозы? – спрашиваю я. Огонь из камина роняет блики на лицо Исабель, она выглядит совсем хрупкой и… домашней. Исабель прикусывает палец.

– Я не знаю…я… ты не будешь смеяться? – серьезно спрашивает она. Будто я раньше много над ней насмехался. Хотя… ну да.

– Не буду, – обещаю я не менее серьезно. И тут Исабель делает странную вещь. Она садится ближе и кладет голову мне на плечо. Вот так просто, я не успеваю ни дернуться, ни отодвинуться, ни хмыкнуть. От волос Исабель пахнет дождем и, все еще, лавандой.

– Я не люблю вспоминать ту грозу, убеждаю себя, что почти все забыла, но это не так. Я просто не разрешаю себе вспоминать, – начинает Исабель. Я откидываюсь на спинку дивана и закрываю глаза. Рыбина… Исабель согрелась и ее тепло теперь согревает и меня. Не соврать бы, раз пять я подстраивал так, чтобы девушка падала в мои объятия, ища в них мнимого утешения или делая вид, что ищет – кому что было нужно и кто как играл эту партию. Но никогда еще никто не сидел рядом со мной вот так безыскусно и просто. Доверчиво – о, какой же я сентиментальный дурак нынче вечером. Слюн-тяй. Тряп-ка. Мамочкин стриж.

Прекращаю ругать себя, потому что чувствую брезгливость к самому себе. Что бы сейчас ни происходило, что бы это ни было, оно не заслуживало насмешки. Я не заслуживал. И Исабель.

Хватит.

Я наклоняю голову и прижимаюсь щекой к голове девушки. Та продолжает рассказ, словно мы сидели так десятки раз до этого, только голос чуть дрогнул и выровнялся. Даже не хочу думать, отчего дрогнул. Сидим и ладно.

– Это случилось незадолго до смерти мамы. Отец был в мастерской, мама ему помогала, расписывала посуду, как я. Я должна была играть с детьми, но за пределы деревни мама не разрешала убегать. Над ней смеялись, конечно. Мол, держит у юбки, пока другие в реке купаются, да в лес бегают. Но мама боялась за меня. А в тот день погода портилась, мы с друзьями поссорились из-за того, чья очередь катать обруч, и я ушла. Хотела пойти домой, но потом… потом решила пойти к дороге. Пробежать через поле и сесть на обочине. А вдруг мимо проедет экипаж с золотыми колесами, я видела такой один раз, когда мы возвращались из города. Ну, теперь-то я знаю, что колеса были не из золота, но тогда…

Исабель чуть поворачивается, садясь удобнее, и ее волосы щекочут мне нос. Приходится дунуть на прядку.

– Пока шла через поле, отвлекалась на колосья, на васильки, на бабочек. На змею чуть не наступила, хорошо, что заметила вовремя. Зато не заметила, как небо потемнело к дождю. Но если я решила выйти к дороге, то разве можно повернуть назад? Я дошла как раз когда началась гроза. Помню, вдруг подул такой сильный ветер и молнии в небе сверкали одна за другой… Ливень начался внезапно, я очень испугалась, закрыла лицо и голову руками и стала звать маму и папу. А потом из дождя появились лошади, и я помню крик, и ржание, и я отпрыгнула в сторону, а экипаж занесло. Сзади ехали всадники, они остановились. Один бросился к экипажу. Я помню, дверца открылась и оттуда выглянула женщина в потрясающе красивой шляпке. У нее были белоснежные перчатки, и ткань платья такая… золотистая. Ну прям как колеса. Дверцу она почти сразу захлопнула.

Исабель принимается накручивать локон на палец.

– А второй всадник подъехал ко мне и спешился. Я помню, как шуршала ткань его камзола, и что у него была бледная кожа и яркие губы, как краской накрашенные. Красные. Он так смотрел на меня… Мне показалось, что он очень удивлен. Он что-то спросил, может быть, откуда я. Или как меня зовут. Я даже не помню, что ответила. Было так холодно, страшно, лошади волновались, кучер что-то крикнул. И я побежала обратно, через поле. Прибежала домой, забралась на печку и там уснула. Когда мама и папа вернулись из мастерской, они подумали, что я пришла домой до грозы. А я… ничего не сказала про всадника.

Исабель выпрямляется и я на какой-то миг чувствую разочарование. Она поправляет волосы и поворачивается ко мне. Я киваю, мол, слушаю, конечно же, и Исабель облокачивается на спинку дивана рядом со мной. Смотрит, впрочем, прямо, на стену перед нами. Ну да, там на полке действительно очень симпатичные безделушки.

Голос ее начинает звучать тише, то ли волнуется, то ли засыпает.

– Я увидела всадника через несколько дней, он ехал через Малую Долину, спросил у кузнеца, можно ли коня напоить. Увидел меня и помахал рукой. Подъехал ближе, спросил, в порядке ли я. Сказал, что не надо было мне убегать, они бы с его госпожой довезли меня до деревни. И что он рад, что со мной все хорошо. А потом всадник подарил мне конфету. У меня было такое странное чувство… Знаешь, с одной стороны, мне потом так завидовали другие дети. Это был не какой-то петушок на палочке, а настоящая конфета, которую всадник достал из маленькой коробочки. А внутри – даже сейчас помню – была красивая розовая ткань. А с другой стороны… почему-то я испугалась. Этот человек улыбался, но так странно, будто злился. Может, что ему пришлось тратить на меня свое время? Или что я чуть не угодила под копыта лошадей?

Исабель понижает голос почти до шепота. Глаза ее закрываются и речь становится сбивчивой, с паузами. Но она упрямо продолжает рассказывать.

– Странно, но я вспомнила это только сейчас. Вот так, ярко и по-настоящему. От страха, наверное. Или потому, что наоборот. Сейчас, рядом с тобой мне не страшно вспоминать.

Мама заболела через пару дней после того, как я видела всадника во второй раз. Отец отправил меня к Киане за лекарством. Киана рассказала, как что давать, я повторила целых два раза, чтобы запомнить. Я отнесла лекарство и отпросилась собрать маме букет. Мне хотелось порадовать маму, розы, конечно, я нигде не могла сорвать – мы видели их только в городе, в палисадниках. Но мама еще любила васильки. Она говорила… говорила, что они похожи на радость.

Голова Исабель свешивается набок, и она снова ложится мне на плечо. Честное слово, будь на ее месте любая другая, решил бы, что это неумелое кокетство. Вздыхаю и отвожу плечо в сторону, чтобы рыбине было удобнее. Ну что с нее взять.

– И у деревни я снова встретила всадника. Он спросил, как мои дела и что я тут делаю. Дождь снова собирается, беги домой, пока не промокла… А я показала букет. Сказала, что мама болеет и что я собираю для нее цветы. И тогда он сунул руку в карман и достал мешочек. А из мешочка – ягоды чернинки. Крупные-крупные. Сказал, что собрал их для одной прекрасной дамы. Но даст мне несколько штук, чтобы я порадовала маму. Дочка собрала ягоды и букет – мама будет счастлива и от радости сразу же поправится. И я побежала домой. С букетом и ягодами. С радостью для мамы. И мама правда была… так рада… она сказала, что я ее солнце в грозовой день.

А потом она умерла. Бегали люди, кто-то звал на помощь, в небе снова сверкали молнии, грохотал гром и радость ушла насовсем. Я затыкала уши, а когда убирала ладони, слышала… всякое. Что дождь идет и идет, и не подмыло бы кладбище. Что мама умерла… странно. Странно и быстро. Что лекарство должно было помочь. И каждый раз, когда начинается гроза, мама… снова умирает… и радость снова уходит…

Голос Исабель пресекается.

– Я увидела картинку в атласе, Винсент. Я ведь принесла маме чернинку, правда?

Я не могу соврать ей. Исабель доверила мне свой секрет, тень за своей спиной, и я знаю, что ей не нужна ложь в ответ.

– Ты же сама наверняка прочитала подпись. Это «воронья смерть». Она очень похожа с чернинкой, но смертельно ядовита, – я готовлюсь к вскрику или слезам, но в ответ лишь молчание.

– Исабель? – зову я. Но она продолжает молчать. Я наклоняю голову, чтобы заглянуть Исабель в лицо и вижу, что она уснула. Но в уголках глаз действительно блестят слезы, может, и хорошо, что заплакать Исабель не успела. Что бы я делал с этим – не знаю. Утешать – да кто б сейчас меня утешил. У меня горят руки, затекли шея и плечо, колотится сердце и тяжело дышать.

Да уж, самое время для стаканчика бренди. Кладу Исабель на диван, пусть спит здесь до утра. Выхожу, пока желание уснуть рядом не становится слишком сильным, и плевать, что диван недостаточно широк.

«Дочка собрала ягоды и букет» – тонко, нечего сказать. Именно это ребенок и озвучила маме. Интересно, кем же ты был, всадник. Кому ты вез «воронью смерть» и зачем дал ее ребенку. Или ты не знал, что за ягоды везешь? Ты лично собрал, не погнушавшись ползать под деревьями, чернинку, положил ее в мешочек и собирался подарить даме сердца? Перепутал влажный лог с сухим подлеском? Глупость полная, но я видал немало дураков и дурацких подарков. Кружево от платочка, которым вытирали слезы разлуки. Локон волос. Засушенное крыло стрекозы. Мало ли безумных смыслов вкладывают люди в самые нелепые вещи.

И все же…

Все же надо дождаться ответа от Жан-Жака.

Небо хмурилось все сильнее, и Ханна торопила Исабель. Надо выйти до того, как начнется дождь. Да и Петер – муж Ханны – не любит ждать за воротами, переминаясь с ноги на ногу. Ханна посмеивалась, говоря об этом, но в ее глаза была нежность. Любит она своего ревнивого, немногословного Петера. С тех самых пор, как ударом кулака на ярмарке в Большой Долине он свалил с ног охальника, вздумавшего зажать Ханну у околицы. Свалил, бережно поправил на растерявшейся, тогда еще юной Ханне платок, и пробасил:

– Не боись, обходить по дуге будут. Каждый. Калач хочешь?

Как выяснила потом Ханна, для Петера это была очень длинная речь.

Исабель не хотелось уходить. Она бы лучше спряталась в комнате, заткнув уши и зарывшись лицом в подушку, пока не пройдет гроза. Или бы попросила у Винсента посидеть с ней в библиотеке. Да хоть пироги печь, вон, что Ханна напекла, Ленно все еще с утра доел. Но виконт молчал, Ханна хмурилась все сильнее, и Исабель сделала вид, что ищет платок – без платка никак, ветер поднялся такой, что продует моментально. В конце концов Винсент отправил Ханну вперед, иди, мол, к мужу, а Исабель следом выйдет. Он так и не предложил остаться и Исабель подумала, что теперь уже действительно стоит поторопиться. Благо, солнце выглянуло сквозь тучи, значит, время добраться до дома еще есть. А там она завесит окна, заберется под одеяло, зажмурится, закроет уши руками и как-то переживет этот вечер. Если повезет – гроза не будет бушевать до утра и ей даже удастся поспать.

Солнечные лучи пропали, не успела Исабель и до ворот дойти. Петер приехал в повозке: он сгреб Ханну в охапку, почти закинул за бортик и легонько стегнул вожжами гнедую кобылку. Исабель только что успела рукой махнуть вставшей было в повозке Ханне, мол, все хорошо, я дойду – и повозка уже мчалась прочь. Петер не очень задумывался о таких вещах, как, например, не стоит ли подвезти живущую в другом конце деревни девушку, чтобы она не попала под дождь. Впрочем, Исабель не обиделась, в конце концов, она не жена Петера, не родня, не дочь. А внимание и воспитание – что ж, у всех свои, не стоит судить строго.

Молния сверкнула, как только Исабель вышла за ворота. Девушка еще успела сделать несколько шагов вперед, а затем грохот грома и новая вспышка заставили ее оцепенеть. Ливень обрушился стеной, вокруг моментально стало темно, но Исабель едва ли это видела, понимала и осознавала. Каждая вспышка, каждый раскат заставляли ее сжиматься все сильнее от всепоглощающего ужаса, чувства, что она умирает и спасение не придет. Воспоминания наслаивались друг на друга, нежеланные, давно загнанные в угол, выползавшие призраками в каждую грозу. Но никогда так сильно, как сейчас. Никогда.

Поле. Молния. Мама.

Экипаж. Всадник. Ягоды.

Всадник. Дорога. Мама.

Цветы. Мама. Снова гроза.

Гроза. Гроза.

– Исабель! – ей показалось, что она слышит голос Винсента. Но язык не слушался ее и едва ли она могла что-то ответить.

– Исабель! – еще одна вспышка, там, где-то сбоку, но это не молния. Глухой вскрик, и снова вспышка.

Сознание затухало. Исабель была и здесь, наяву, и где-то там, в полуобмороке, среди хоровода воспоминаний. Кто-то схватил ее под руки и поднял – кажется, Ленно. Перед глазами мелькнули ворота и другие руки, крепко и надежно, подхватили Исабель.

Винсент.

Исабель вцепилась в мокрую рубашку виконта, единственный якорь среди накрывшей ее темноты. Когда она снова пришла в себя, виконт растирал ее заледеневшие руки. Призраки никуда не ушли, наоборот, картинка стала цельной и ясной и Исабель надо было рассказать, обязательно рассказать об этом, но губы плохо ее слушались, и она не могла издать ни звука. Ленно сказал виконту, что тому стоило бы переодеться и Винсент вышел из комнаты, попросив юношу приглядеть за Исабель. Ленно подошел к камину, подкинул поленце и вздохнул.

– Ты как?

– Не… знаю, – голос был тихий, хриплый и срывающийся. Исабель закашлялась, села и плотнее закуталась в плед. Одежда неприятно липла к телу, но внутри кокона из пледа было достаточно тепло, чтобы перестать дрожать.

– Но… спасибо. Это же ты… меня принес?

– За ворота – я. А дальше… Я думал, господин виконт с ума сошел, – задумчиво сказал Ленно, глядя на огонь. Смысл его слов ускользал от Исабель, все еще пытавшейся прийти в себя.

– По… почему.

Ленно перевел на нее смущенный взгляд.

– Прости, не мое это дело говорить такие вещи. Просто… Я услышал крик, думал, виконт злится на что-то. Ну, у него бывало раньше такое. Он мог выйти поорать на снег. Потому, что, ну, снег засыпал все вокруг и оставил одно «мерзкое белое спокойствие». Кажется, так он говорил.

Я решил проверить, все-таки, ну, такая гроза. А там виконт дерется с оградой, а та его бьет. А ты стоишь на коленях, там, за оградой.

– Бьет? – Исабель повернула голову к Ленно. – Что это значит?

Ленно почесал в затылке и отодвинулся от камина подальше – огонь разгорелся и сидеть рядом стало жарко.

– Ну… проклятье не дает господину виконту выйти за пределы поместья. А предел это, ну, ограда и есть. Это как удар, я видел один раз. Господина отбросило на несколько шагов назад, вспышкой. И кожу ему обожгло. А тут он стоял, вцепившись в ограду, а от той вспышка за вспышкой. Мне кажется, это очень больно. Я видел его руки. Я бы с такими ладонями тебя досюда не донес.

Исабель потрясенно уставилась в пространство.

– Но я же рыбина, – растерянно прошептала она. – Какая разница, под каким дождем плавает рыба?

Ленно, не очень поняв, о чем говорит Исабель, на всякий случай просто пожал плечами. Дверь скрипнула и в кабинет зашел переодевшийся в сухое виконт. Он что-то сказал Ленно, похлопав его по плечу, Ленно вышел, а Винсент подошел к Исабель, и, наклонившись, вдруг погладил ее кончиками пальцев по щеке. Взгляд у него был серьезный, никак не верилось, что этот собранный, спокойный господин мог… как там сказал Ленно? Драться с оградой?

Исабель взяла Винсента за руки и перевернула ладонями вверх. Ладони пересекали вздувшиеся, бело-багровые полосы, кожа вокруг была обожжена.

– Винсент…– у Исабель перехватило дыхание. Виконт убрал руки и, пройдясь по кабинету, зажег свечи и задернул портьеры. Сердце Исабель колотилось как бешенное.

– Что с твоими руками? – спросила она, боясь услышать что-то колкое в ответ. Вроде: все из-за тебя, глупая рыбина, мне больно, а ты в этом виновата!

– Магия проклятия, – сухо ответил Винсент. Все же, наверное, злился на нее?

– Прости меня, – искренне сказала Исабель. В самом деле, открой она рот и попроси Винсента не выгонять ее в начинающуюся грозу, этого всего бы не было. Исабель хотелось взять виконта снова за руку, хотелось побежать и найти какую-то травяную мазь – есть ли они вообще у Винсента?– и сделать ему повязку. Но сил было только на то, чтобы сидеть, продолжая кутаться в плед и пытаться понять, откуда в ней волнами наплывают то страх, то смущение, то нежность, то снова страх.

– Никогда не извиняйся за свой страх, мечту или радость, – спокойно ответил виконт. Исабель бросила взгляд на его фигуру, подсвеченную за спиной огнем, и отвела глаза.

– Я извиняюсь не за то, что я боюсь. Я извиняюсь за то, что не рассказала тебе, насколько сильно. И из-за этого ты пострадал.

– Поверь мне, в моей жизни были вещи намного хуже, – хмыкнул Винсент в ответ и сел рядом с Исабель. Волосы виконта были еще мокрыми, а под глазами залегли тени – он был совсем не похож на человека, которого Исабель увидела в первый раз в поместье. Кажется, словно много-много недель назад. Тот человек был полон гнева и ждал случая, чтобы сделать больно. Этот человек утешал ее за то, что из-за нее было больно ему. Такого в маминых сказках про Королеву Роз не было. Такого не было в книгах, которые редко, но покупал отец в городе. Или в книгах, которые давал Жель. И Исабель понятия не имела, что она должна думать или чувствовать. Жель в своих беседах всегда говорил, что правила, разум, честь и скромность помогают не сбиться с пути. В отличие от эмоций, которые стольких героев проповедей толкали на кривую дорожку. Мама рассказывала о мечтах, которые ведут вперед. Отец просто целовал в макушку, когда не знал ответа на какой-нибудь дочкин вопрос.

Удар грома заставил Исабель вздрогнуть.

– Почему ты так боишься грозы? – спросил Винсент.

Вот она, точка поворота, прямо как из проповеди Желя о развилке двух дорог. И Исабель решила поверить тому, что шептал ей голос внутри.

Голос был уверен в том, что, если Исабель кому и может доверить свою странную историю, сотканную из воспоминаний и страхов, так это виконту. Приняв это решение Исабель почему-то перестала волноваться. Повинуясь порыву, она положила голову на плечо Винсента – так спокойно и уютно, будто они сидели так уже много раз – и начала свой рассказ. В какой-то момент Исабель поняла, что начинает засыпать, и комната перед глазами становится то расплывчатой, то четкой. Но ей обязательно надо было рассказать до конца и задать вопрос. Задать вопрос, ответ на который она и так знала. Уже на границе сна и яви Исабель услышала тихий ответ Винсента.

«Как страшно, что я вообще увидела эту картинку. И как прекрасно, что Винсент не стал мне врать», – подумала Исабель и провалилась в сон – темный, глубокий и без сновидений.

Когда она проснулась, свечи были потушены, но угли в камине горели еще ярко. Винсента в кабинете не было. Исабель поднялась и, придерживая плед, вышла в коридор. Очень хотелось пить и девушка, нащупывая в темноте стены, дошла до кухни и так же, на ощупь, нашла кувшин с водой, стоявший на полке в буфете. Искать кружку не хотелось и Исабель сделала глоток прямо из горлышка кувшина. Поставив его на место, Исабель задумалась, возвращаться в кабинет или подняться в свою комнату. За окном было еще темно, значит, она проснулась среди ночи.

Исабель медленно дошла до библиотеки, помедлила и все-таки толкнула притворенную дверь. И почти сразу увидела фигуру, сидевшую в кресле, среди прохладной темноты. Исабель разглядела очертания бутылки и бокал в руке Винсента.

– Можно? – Исабель подошла ближе.

– Конечно, – голос виконта звучал устало, но трезво. – Я думал, ты проспишь до утра.

– Кстати, об утре…– Исабель села в соседнее кресло. – Жель вернулся. И… мне надо быть на утренней проповеди.

– Надо или ты хочешь? – Исабель не могла разглядеть лица виконта, но почему-то ей показалось, что он нахмурился.

– Будет странно, если я не приду, – ушла от ответа Исабель. Ибо появляться в храме ей не хотелось и это ее смущало. Раньше ей очень нравилось слушать Желя и оставаться после проповеди, помогая ему убрать алтарь и выровнять свечи. Во время этого Жель обычно рассказывал какую-то интересную или поучительную историю, а иногда давал Исабель книгу. Последний раз ей достался справочник по птицам. Странный выбор, но было интересно.

– Тогда тебе надо встать на рассвете, чтобы успеть привести себя в порядок, – ответил Винсент. – Вряд ли прихожанам и Желю стоит видеть тебя растрепанной, в помятом платье.

– Я так ужасно выгляжу? – Исабель почему-то расстроилась.

Винсент поставил бокал на столик, наклонился вперед и Исабель смогла разглядеть, что он очень внимательно на нее смотрит.

– Ты выглядишь нормально, Исабель, – неожиданно мягко ответил Винсент. – Просто не надо давать поводов для сплетен.

– Да. Да, ты прав…– Исабель провела рукой по волосам и, наконец, решилась спросить о том, что мучило и страшило ее.

– Винсент… я отравила свою маму? Скажи правду. Пожалуйста.

Виконт покачал головой.

– Ты – нет. Тот, кто дал тебе эти ягоды – да. Запомни это хорошенько, поняла? Не ты. Тот всадник.

– Но зачем? – жалобно спросила Исабель. Наверное, ей надо было испугаться, заплакать, но на самом деле ответ она знала еще до того, как задала вопрос. Задолго до этого. Ведь она умела слушать. Обрывки разговоров, сплетни, пересказываемы шепотом, когда думали, что она и Мелех не слышат. И уже в каком-то роде смирилась с этим. Как со страшной сказкой, которая тенью вставала за ее спиной все эти годы.

– А вот это я попробую выяснить. И если что-то выясню – скажу тебе сразу. Веришь мне? – спросил виконт серьезно. И Исабель без капли сомнений кивнула в ответ.

– Да. Я верю тебе, Винсент.