Сальватор

Глава XXXIII Утро комиссионера

Через день, в семь часов утра Сальватор постучал в дверь дома Петрюса.

Молодой художник еще спал, видя сладкие сны, которые вились над его изголовьем. Вскочив с кровати, он открыл дверь и встретил Сальватора с распростертыми объятиями и полузакрытыми глазами.

– Что нового? – спросил Петрюс с улыбкой на губах. – Вы хотите мне что-нибудь рассказать или снова оказать мне какую-нибудь услугу?

– Вовсе нет, дорогой мой Петрюс, – ответил Сальватор. – Я, напротив, пришел просить вас об одной услуге.

– Говорите же, друг мой, – произнес Петрюс, подавая ему руку. – Я желаю только одного: чтобы она была как можно большей. Вы ведь знаете, что я только и жду случая броситься за вас в огонь.

– Я в этом никогда и не сомневался, Петрюс… Дело вот в чем: у меня был паспорт, и я отдал его месяц тому назад Доминику, который отправлялся в Италию и опасался, что его арестуют, если он будет путешествовать под своим настоящим именем. Сегодня по причине, о которой я расскажу вам чуть позже, Францию покидает Жюстен…

– Он уезжает?

– Сегодня ночью или завтра ночью.

– Надеюсь, с ним не случилось ничего страшного? – спросил Петрюс.

– Что вы, напротив! Но все дело в том, что он должен уехать так, чтобы никто об этом не знал. А для этого ему, как и Доминику, необходимо уехать под чужим именем. Между ним и вами всего два года разницы, все приметы совпадают… Есть ли у вас паспорт и можете ли вы дать его Жюстену?

– Я в отчаянии, дорогой Сальватор, – ответил Петрюс. – Но вы ведь сами знаете, какая деликатная причина заставила меня задержаться в Париже на целых полгода. У меня есть старый паспорт до Рима, но он уже год как просрочен.

– Черт побери! – произнес Сальватор. – Вот это неприятность! Жюстен не может идти за паспортом в полицию: это привлекло бы к нему внимание… Пойду к Жану Роберу. Но Жан Робер на целую голову выше Жюстена!

– Постойте-ка…

– А! Вы чем-то хотите меня порадовать?

– Скажите, а Жюстену не все ли равно, в какую страну отправляться?

– Решительно все равно. Ему надо только выбраться из Франции.

– Ну, тогда я смогу ему помочь.

– Каким же образом?

– Я дам вам паспорт Людовика.

– Паспорт Людовика? А как он у вас оказался?

– Очень просто: он недавно ездил в Голландию и вернулся только позавчера. Я давал ему свой чемодан. Он вернул его мне, но оставил в его кармашке свой паспорт.

– Ладно! Но если Людовику вдруг захочется вернуться в Голландию?..

– Это маловероятно. Но в этом случае он сможет заявить, что потерял паспорт, и попросит новый.

– Отлично.

Петрюс открыл свой баул и вынул из него бумагу.

– Вот паспорт, – сказал он. – И пожелайте другу Жюстену счастливого пути!

– Благодарю вас от его имени.

Молодые люди, пожав друг другу руки, расстались.

Пройдя Восточную улицу, Сальватор проследовал по аллее Обсерватории, свернул на улицу Ада со стороны заставы и достиг приюта подкидышей. В течение секунды он поискал взглядом нужный дом и, казалось, нашел его: это был дом каретника.

Хозяин дома стоял перед дверью. Сальватор ударил его по плечу.

Каретник обернулся, узнал молодого человека и поприветствовал его одновременно дружески и уважительно.

– Мне надо с вами поговорить, мастер, – сказал Сальватор.

– Со мной?

– Да.

– Я к вашим услугам, мсье Сальватор! Не желаете ли войти в дом?

Сальватор кивнул, и они вошли.

Пройдя через лавку, Сальватор вышел во двор и увидел в глубине его под огромным навесом дорожную коляску. Очевидно, он знал, что она должна была оказаться здесь, потому что направился прямо к ней.

– А вот и то, что мне нужно, – сказал он.

– А! Хорошая коляска, мсье Сальватор! Отличная колясочка! И я уступлю ее вам по дешевке: вам просто повезло!

– Достаточно ли она крепка?

– Мсье Сальватор, я за нее ручаюсь. Можете объехать на ней земной шар и вернуть ее мне: я куплю ее у вас со скидкой в двести франков.

Не обращая внимания на слова каретника, который, как и всякий продавец, просто обязан был расхваливать свой товар, Сальватор, взяв коляску за дышло, выкатил ее, словно это была детская коляска, на середину двора и принялся внимательно осматривать с видом человека, прекрасно разбирающегося в каретном деле.

Он нашел, что она вполне подходит, несмотря на некоторые недостатки, о которых тут же заявил каретнику. Тот пообещал устранить их к вечеру того же дня. Каретник не обманул: коляска была и впрямь удобной и, что было особенно ценно, очень крепкой.

Сальватор немедленно договорился о цене: сошлись на шестистах франков. Они договорились, что в половине седьмого вечера коляска, запряженная двумя добрыми почтовыми лошадьми, будет стоять на внешнем бульваре между заставой Крульбарб и Итальянской заставой.

Что же касается оплаты, то тут трудностей не возникло: Сальватор, желавший платить за все только тогда, когда его приказы исполнялись в точности и, вероятно, имевший какие-то дела на завтра, назначил каретнику встречу на утро через день. Каретник, знавший, что Сальватор человек правильный, как говорят на торговом жаргоне, с легкостью согласился подождать деньги сорок восемь часов.

Сальватор расстался с каретником, спустился по улице Ада, прошел по улице Бурб (сегодня она называется улица Королевских Ворот) и достиг порога некой маленькой двери напротив Материнского приюта.

Именно там жил столяр Жан Торо со своей любовницей мадемуазель Фифиной. Любовницей в полном смысле этого слова.

Сальватору не надо было спрашивать у консьержа, дома ли плотник, поскольку, едва ступив на первую ступеньку лестницы, услышал рев, ибо крестный отец, давший Бартелеми Лелону имя Жан Торо, избрал это имя, точно ему подходившее.

Крики мадемуазель Фифины, добавлявшие в этот речитатив пронзительные нотки, доказывали, что Жан Торо исполнял не сольную арию, а часть дуэта. Волны этого шумного концерта, вырываясь из двери, указывали Сальватору, куда ему следовало идти.

Поднявшись на пятый этаж, Сальватор как бы попал под лавину криков. Он вошел не постучавшись, поскольку дверь была приоткрыта. Это было одной из предосторожностей мадемуазель Фифины, всегда оставлявшей себе путь отступления на случай гнева разъяренного гиганта.

Перенеся ногу за порог, Сальватор увидел, что противники стоят лицом к лицу: мадемуазель Фифина с растрепанными волосами и бледная как смерть грозила кулаком Жану Торо, красному как мак и рвущему на себе волосы.

– А! Несчастный! – вопила мадемуазель Фифина. – Ах, глупец! Ах, придурок! Ты думал, что эта малышка твоя?

– Фифина! – рявкнул Жан Торо. – Предупреждаю тебя, что я тебе сейчас врежу!

– Так вот знай: она не от тебя, а от него!

– Фифина, ты что же, хочешь, чтобы я засунул вас обоих в ступку и растер в порошок?

– Ты? – сказала угрожающе Фифина. – Ты, ты, ты?..

И, произнося это ты, она делала шаг вперед. А Жан Торо одновременно отступал на шаг.

– Ты? – произнесла она еще раз, хватая его за бороду и тряся, словно ребенок грушу, надеясь стряхнуть плоды. – Попробуй-ка только тронь меня, мерзавец! Только прикоснись ко мне, негодяй! Бездельник!.

Жан Торо поднял руку… Если бы этот кулак, удар которого мог завалить быка, опустился, словно молот на скотобойне, на голову мадемуазель Фифины, голова ее разлетелась бы по комнате. Но кулак застыл в воздухе.

– Ну, что у вас опять случилось? – спросил Сальватор довольно грубым голосом.

При звуке этого голоса Жан Торо побледнел, а мадемуазель Фифина, покраснев, отпустила бороду плотника и повернулась к Сальватору:

– Что случилось? – сказала она. – Ах, мсье Сальватор, вы вовремя пришли мне на помощь!.. Что случилось? Случилось то, что это чудовище в человеческом облике, как обычно, колотит меня.

Жан Торо и сам уже поверил в то, что он колотил мадемуазель Фифину.

– Но, мсье Сальватор, меня тоже можно понять: она меня так ругает!

– Ничего! Чем больше ты страдаешь в этой жизни, тем меньше будешь страдать в следующей.

– Мсье Сальватор, – воскликнул Жан Торо со слезами в голосе, – но ведь она говорит, что мой ребенок, моя бедная девочка, так на меня похожая, не моя дочь!

– Но если она так на тебя похожа, – заметил Сальватор, – почему же ты ей веришь?

– Да я ей и не верю, честное слово! Ведь если бы я ей верил, я взял бы ребенка за ноги и разбил бы ей голову о стену!

– Сделай это, злодей! Сделай! И я с удовольствием увижу, как ты взойдешь на эшафот!

– Слышите, мсье Сальватор?.. Это для нее будет удовольствием.

– Слышу.

– Ладно, я пойду на эшафот, – завопил Бартелеми Лелон, – я взойду на него. Но лишь за то, что хорошенько всыплю мсье Фафиу. Когда я думаю, мсье Сальватор, что она выйдет за человека, к которому я не смею прикоснуться из опасения, что сломаю его, как щепку, а поскольку мне стыдно бить его кулаком, я буду вынужден пырнуть его ножом.

– Вы слышите, что говорит этот убийца?

Сальватор это слышал. И бесполезно говорить, что он должным образом оценил всю серьезность угроз Жана Торо.

– Неужели я не могу хоть раз к вам зайти без того, чтобы не найти вас в состоянии драки или ссоры? Вы плохо кончите, мадемуазель Фифина, это я вам говорю. В один прекрасный день вы нарветесь на кого-нибудь, кто будет таким быстрым, что у вас не останется времени на раскаяние.

– Во всяком случае, это будет не он, – завопила мадемуазель Фифина, скрипя зубами и поднеся кулак к носу Бартелеми.

– Почему же не он? – спросил Сальватор.

– Потому что я твердо намерена бросить его, – ответила мадемуазель Фифина.

Жан Торо взвился, словно дотронувшись до вольтовой батареи.

– Ты хочешь меня бросить? – заорал он. – Бросить меня после такой жизни, которую ты мне устроила, тысяча чертей!.. О! Нет. Ты меня не бросишь, клянусь! Или я задушу тебя в том месте, где только поймаю!

– Вы слышите его, мсье Сальватор? Слышите? Если я подам на него в суд, надеюсь, вы будете моим свидетелем.

– Замолчите, Бартелеми, – нежно произнес Сальватор. – Фифина это только говорит, но в глубине души она вас очень любит.

Затем, сурово взглянув на молодую женщину взглядом, которым смотрят на гадюку змееловы сказал:

– По крайней мере она должна бы вас любить. Разве не вы, что бы она ни говорила, отец ее ребенка?

Девица под взглядом Сальватора смущенно поникла головой, почувствовав угрозу, и произнесла нежным голосом с невинностью девственницы:

– Действительно, в глубине души я его люблю, хотя он меня и лупцует почем зря… Но как же я могу быть нежной, мсье Сальватор, по отношению к человеку, который показывает мне или кулаки или зубы?

Жан Торо был глубоко тронут этим признанием своей любовницы.

– Ты права, Фифина, – сказал он со слезами на глазах. – Ты права: я животное, дикарь, турок. Но это сильнее меня, Фифина, что поделать!.. Когда ты говоришь мне об этом бандите Фафиу, когда грозишься отнять у меня мою дочку и уйти от меня, я помню только об одном: я должен махать кулаком в пятьдесят фунтов. Тогда я поднимаю руку и говорю: «Кто хочет попробовать? Ну, подходи!..» Но я прошу тебя простить меня, моя маленькая Фифина! Ты же знаешь, что я такой, потому что я тебя обожаю!.. Да к тому же, что значат в конечном счете два-три лишних удара в жизни женщины?

Не знаем, нашла ли мадемуазель Фифина этот довод логичным, но она отреагировала так, как смогла: она царственным жестом медленно протянула руку Бартелеми Лелону, который так поспешно поднес ее к губам, что создавалось впечатление, что он хочет ее съесть.

– Так-то лучше! – произнес Сальватор. – Теперь, когда мир восстановлен, поговорим о других вещах.

– Да, – сказала мадемуазель Фифина, чья наигранная ярость уже полностью прошла, в то время когда волнение Жана Торо еще клокотало в его груди. – А пока я пойду схожу за молоком.

И мадемуазель Фифина сняла висевшую на стене молочную флягу. И, снова обращаясь к юноше, спросила нежным голосочком:

– Вы выпьете с нами кофейку, мсье Сальватор?

– Спасибо, мадемуазель, – ответил Сальватор. – Я кофе уже пил.

Мадемуазель Фифина сделала рукой жест, который должен был означать: «Какая жалость!», а потом начала спускаться по лестнице, напевая арию из какого-то водевиля.

– В душе она замечательная девочка, мсье Сальватор, – сказал Жан Торо, – и я очень сержусь на себя за то, что делаю ее такой несчастной! Но что поделать! Человек или ревнив или же не ревнив. Я-то ревнив, словно тигр, но в этом нет моей вины!

И гигант тяжело вздохнул. Во вздохе его слышался упрек в свой адрес и нежность по отношению к мадемуазель Фифине.

Сальватор глядел на него с восхищением и состраданием.

– А теперь поговорим, Бартелеми Лелон! – сказал он.

– О! Я вас внимательнейшим образом слушаю, мсье Сальватор! Я – ваш и душой и телом, – ответил плотник.

– Я знаю это, мой хороший. И если бы вы перенесли на ваших приятелей хотя бы часть той дружбы и благодушия, которые вы питаете по отношению ко мне, мне не стало бы от этого хуже, но зато другие от этого только выиграли бы.

– Ах, мсье Сальватор! Вы не сможете сказать мне больше упреков, чем я их скажу сам себе.

– Ну хорошо, вы сможете их высказать самому себе, когда я уйду. Но вы мне нужны сегодня вечером.

– Сегодня вечером, завтра, послезавтра! Когда угодно, мсье Сальватор. Я к вашим услугам!

– Услуга, о которой я хочу вас попросить, Жан Торо, вынудит вас находиться вне Парижа… Сутки, возможно, двое… А может быть, и больше.

– Да хотя бы целую неделю, мсье Сальватор. Этого вам достаточно?

– Спасибо… А теперь скажите, много ли у вас работы на стройке?

– Сегодня и завтра много.

– В таком случае, Бартелеми, я снимаю свою просьбу: мне не хочется, чтобы вы потеряли рабочий день и лишали своего хозяина ваших услуг.

– О! В таком случае я день не потеряю, мсье Сальватор.

– Каким образом?

– А я сегодня сделаю ту работу, что предстоит мне сделать завтра.

– Но это же трудно.

– Трудно? Бог мой, никакой трудности!

– Да как же вы сможете за один день сделать то, что вам дается на два?

– Хозяин пообещал мне заплатить, как за четыре, если я сделаю эту работу за два дня. Потому, что, не хвалясь, скажу, что я свою работу делаю на совесть… Так вот, я сегодня поработаю за два дня и получу, как за один. Но зато я буду полезен человеку, за которым пойду в огонь и в воду. Вот так-то!

– Спасибо, Бартелеми, я согласен.

– Так что надо будет сделать?

– Сегодня вечером вы отправитесь в Шатильон.

– Куда именно?

– В «Божью благодарность».

– А, знаю! В котором часу?

– В девять.

– Я там буду, мсье Сальватор.

– Там дождетесь меня… Но не пейте больше одной бутылки.

– Больше одной не буду, мсье Сальватор.

– Обещаете?

– Клянусь!

И плотник поднял руку, словно произнося присягу перед судом. А может быть, и еще торжественнее.

Сальватор продолжал.

– Вы прибудете туда вместе с Туссеном Лувертюром, если он будет свободен сегодня вечером.

– Да, мсье Сальватор.

– Тогда прощайте! До вечера!

– До вечера, мсье Сальватор.

– Так вы решительно не хотите выпить с нами кофе? – спросила, неся крынку со сливками, мадемуазель Фифина.

– Нет, мадемуазель, спасибо, – ответил Сальватор.

И пока молодой человек направлялся к двери, мадемуазель Фифина подошла к плотнику и погладила ладошкой по бороде, которую так яростно трясла всего лишь десяток минут тому назад.

– А вот мой волчонок чашечку выпьет, – сказала она. – Ну же, поцелуйте свою маленькую Фифину и больше не сердитесь!

Жан Торо даже заблеял от радости и, едва не задушив Фифину в объятиях, догнал Сальватора на лестнице.

– Ах, мсье Сальватор, – сказал он, – вы были правы: я грубиян и не заслуживаю такой женщины, как она!

Сальватор, не отвечая, пожал мозолистую руку доброго плотника, кивнул и продолжил свой путь.

Спустя четверть часа он уже стучал в дверь Жюстена.

Ему открыла сестра Селестина. Она как раз в тот момент подметала класс, а сам Жюстен, стоя у окна, очинял перья учеников.

– Здравствуй, сестра, – радостно произнес Сальватор, протягивая руку худенькой девушке.

– Здравствуй, голубь наш\ – ответила с улыбкой сестра Селестина, услышавшая однажды, что именно так называла молодого человека ее мать в память о его появлении в их ковчеге, куда он всегда приходил только с оливковой ветвью, и продолжавшая называть Сальватора только так.

– Тсс!.. – произнес Сальватор, прикладывая палец к губам. – Я думаю, что принес для брата Жюстена очень хорошую новость.

– Как всегда, – сказала сестра Селестина.

– Что? – произнес Жюстен, услышав и узнав голос Сальватора.

И подбежал к дверям.

Сестра Селестина вышла.

– Ну, что? – спросил Жюстен.

– Есть новости, – ответил Сальватор.

– Новости?

– Да. Их очень много!

– О, бог мой! – произнес, вздрагивая всем телом, молодой учитель.

– Ну, уж если вы сейчас начинаете дрожать, что же с вами будет потом?

– Говорите, друг мой! Говорите же!

Сальватор положил руку на плечо друга.

– Жюстен, – продолжил он, – если бы вам сказали: «Сегодня Мина стала свободной, сегодня Мина вырвана из плена, Мина может принадлежать вам. Но готовы ли вы из страха потерять ее все бросить, покинуть семью, друзей, родину?!», что бы вы на это ответили?

– Друг мой, я не смог бы ничего ответить, потому что умер бы от радости!

– Но для этого нет времени… Продолжим. А что, если я вам скажу: «Мина свободна, это так, но при условии, что вы незамедлительно уедете с ней и у вас не будет времени ни на то, чтобы выразить свое сожаление, ни попрощаться, ни оглянуться назад»?

Бедняга Жюстен уткнулся лицом в грудь друга и грустно ответил:

– Я не смог бы уехать, друг… Вы ведь прекрасно знаете, что уехать я не могу.

– Продолжим, – сказал Сальватор. – Возможно, есть способ все это уладить.

– О боже! – произнес Жюстен, воздевая руки.

– Чего желают больше всего на свете, – снова заговорил Сальватор, – ваши матушка и сестрица?

– Уехать, чтобы прожить до конца своих дней в той деревне, где они жили раньше, на том клочке земли, где они родились.

– Так вот, – сказал Сальватор. – Завтра они смогут туда уехать и жить там до самой смерти.

– Что это вы такое говорите, дорогой Сальватор?

– Я говорю, что неподалеку от вашей фермы должны быть какие-нибудь аккуратненькие домишки, крытые черепицей или соломой, которые очень хорошо вписываются в пейзаж, когда по вечерам видны из-за раздвигаемых ночным ветерком деревьев поднимающиеся к небу дымки из труб!

– О, Сальватор, их там около десятка!

– И сколько же стоит такой домик с садом в один арпан?

– Не знаю… Наверное, тысячи три-четыре.

Сальватор вынул из кармана четыре банкноты.

Жюстен следил за ним чуть дыша.

– Вот вам четыре тысячи франков, – сказал Сальватор. – А сколько им нужно будет денег на то, чтобы прилично жить в этом доме?

– О, благодаря экономии сестры и строгости в расходах матери пятисот франков в год будет более чем достаточно.

– Ваша матушка калека, дорогой мой Жюстен. А сестрица слаба здоровьем. Посему положим вместо пятисот франков тысячу.

– О, при наличии тысячи франков в год у них не только будет все необходимое, но еще и останутся деньги!

– Вот десять тысяч франков на десять лет, – сказал Сальватор, добавляя к четырем бумажкам еще десять банкнот.

– Друг мой!.. – вскричал сдавленным голосом Жюстен, хватая Сальватора за руку.

– Добавим еще тысячу франков на переезд, – продолжал тот, – получается пятнадцать тысяч франков… Положите эти деньги отдельно – они принадлежат вашей матушке.

Жюстен был бледен от радости и удивления.

– А теперь, – снова заговорил Сальватор, – перейдем к вам…

– Как, ко мне? – пробормотал Жюстен, дрожа от волнения всем телом.

– Естественно. Ведь с вашей матерью мы уже разобрались.

– Говорите, Сальватор, говорите скорее, не то я совсем потеряю рассудок, друг мой!

– Дорогой Жюстен, – сказал Сальватор, – сегодня ночью мы похитим Мину.

– Сегодня ночью… Мину… Мы похитим Мину? – вскричал Жюстен.

– Если только вы не будете против этого возражать…

– Я, возражать?.. Но куда же я повезу Мину?

– В Голландию…

– В Голландию?

– Где проживете с ней год, два, десять, если понадобится. До тех пор, пока не изменится настоящий порядок вещей и вы не сможете вернуться во Францию.

– Но для того, чтобы жить в Голландии, нужны деньги!

– Правильно, друг мой. Вот мы сейчас и посчитаем, сколько вам нужно денег.

Жюстен обхватил свою голову руками.

– О, дорогой Сальватор, посчитайте сами, – воскликнул он. – Я уже и сам не знаю, что говорю. Я даже не понимаю того, что говорите мне вы!

– Ну же! – продолжал Сальватор твердым голосом, отнимая руки Жюстена от головы. – Будьте мужчиной! И давайте в дни процветания сохраним в себе силы, которыми отличались в дни несчастий!

Жюстен сделал над собой усилие. Мышцы его перестали дрожать, глаза перестали бессмысленно блуждать, и он осмысленно взглянул на Сальватора. Он поднес носовой платок к покрытому потом лбу.

– Говорите, друг мой, – сказал он.

– Прикиньте, сколько вам будет нужно денег для того, чтобы жить с Миной за границей.

– С Миной?.. Но ведь Мина мне не жена! И значит, я не могу жить с ней!

– О, Жюстен, я прекрасно знаю, как вы добры, честны и благородны! – сказал Сальватор с лучшей из своих улыбок. – Да, вы не сможете жить с Миной, пока она вам не жена, а Мина не может стать вашей женой до тех пор, пока мы не разыщем ее отца для того, чтобы тот дал свое согласие на брак.

– А если мы его никогда не разыщем?.. – воскликнул Жюстен.

– Друг мой, – ответил на это Сальватор, – вы сомневаетесь в Провидении.

– А если он умер?

– Если умер, мы констатируем его смерть. И тогда, поскольку Мина не будет зависеть ни от кого, она станет вашей женой.

– Ах, друг мой… дорогой Сальватор!

– Вернемся же к нашему делу.

– Да-да! Вернемся!

– Мина, поскольку она не может стать вашей женой до тех пор, пока мы не разыщем ее отца, должна быть устроена в какой-нибудь пансион.

– Друг мой, но вспомните про Версальский пансион.

– За границей пансион – вовсе не то же самое, что во Франции. К тому же вы можете устроить так, чтобы видеться с ней ежедневно, и поселиться так, чтобы ваши окна смотрели на окна ее комнаты.

– Допускаю, что, приняв все эти предосторожности…

– Во сколько, по-вашему, обойдется проживание Мины в пансионе и содержание ее там?

– Полагаю, что в Голландии с тысячей франков за проживание в пансионе…

– Тысяча франков за пансион?

– Да, плюс пятьсот франков на содержание…

– Давайте положим тысячу.

– Как это: положим тысячу?

– Так и положим. Это значит, что в год на Мину надо будет тратить две тысячи франков. До совершеннолетия ей осталось пять лет: вот вам десять тысяч франков.

– Друг мой, я ничего не понимаю.

– К счастью, вам и понимать нечего… А теперь поговорим о вас.

– Обо мне?

– Да. Сколько денег вам нужно на год?

– Мне?.. Да ничего не нужно! Я буду давать уроки французского и музыки.

– Но учеников, возможно, придется ждать целый год. И даже не дождаться вовсе.

– Ну, с шестьюстами франков в год…

– Кладем тысячу двести.

– Тысячу двести франков в год… На меня одного? Друг мой, да я буду просто богачом!

– Тем лучше. Лишнее вы отдадите беднякам, Жюстен! Бедняков везде хватает. Тысяча двести на пять лет это будет ровно шесть тысяч франков. Вот вам эти шесть тысяч.

– Но кто вам дал эти деньги, Сальватор?

– Провидение, в котором вы в настоящий момент сомневаетесь, друг мой, говоря, что Мина не сможет найти своего отца.

– О, как я вам благодарен!

– Благодарить вы должны не меня, Жюстен: вы ведь знаете, что я беден.

– Значит, этому счастью я обязан какому-то незнакомому мне человеку?

– Незнакомому? Нет.

– Значит, иностранцу?

– Не совсем так.

– Но, друг мой, могу ли я в таком случае принять тридцать одну тысячу франков?

– Можете, – произнес с оттенком упрека в голосе Сальватор. – Ведь их предлагаю вам я.

– Простите, вы правы… Тысячу извинений! – воскликнул Жюстен, сжимая руки друга.

– Так вот, сегодня ночью…

– Сегодня ночью? – переспросил Жюстен.

– Да, сегодня ночью мы похищаем Мину, и вы с ней уезжаете!

– О, Сальватор! – вскричал Жюстен, сердце которого было переполнено радостью, а глаза – полны слез. И сам его возглас говорил: «Брат мой!»

И бедный учитель, словно видя перед собой спустившееся к нему с неба Божество, сложил руки и стал смотреть на Сальватора, с которым он был знаком чуть более трех месяцев и который при каждой встрече давал ему возможность вкусить те душевные радости, которых учитель тщетно просил у Провидения на протяжении двадцати девяти лет!

– Позвольте, – вдруг с тревогой сказал Жюстен, – но ведь мне понадобится паспорт!

– Насчет этого не беспокойтесь, друг мой: вот вам паспорт Людовика. Вы с ним одного роста и волосы ваши почти одного цвета. Что же касается прочего, почти неважно: все приметы, начиная с роста и кончая цветом волос, почти совпадают. И вам абсолютно нечего опасаться. Если только на границе вы не нарветесь на какого-нибудь очень разбирающегося в цветах жандарма.

– В таком случае мне остается только достать карету?

– Ваша карета с лошадьми будет ждать вас сегодня вечером в пятидесяти шагах от заставы Крульбарб.

– Значит, вы уже обо всем позаботились?

– Надеюсь, – с улыбкой ответил Сальватор.

– Кроме моих бедных маленьких учеников, – произнес Жюстен, покачав головой с некоторыми угрызениями совести.

В этот момент в дверь постучались трижды.

– Друг мой, – сказал Сальватор, – не знаю, почему, но у меня такое чувство, что тот, кто стучится к вам в дверь, принес ответ на этот вопрос.

Дело было в том, что Сальватор, стоя у окна, увидел, как к дому через двор шел милейший господин Мюллер.

Жюстен пошел открывать и вскрикнул от радости, увидев перед собой старого сподвижника Вебера, который, пройдя внешним бульварным кольцом, пришел к нему с утренним визитом.

Ему вкратце рассказали о сложившейся ситуации. Когда господин Мюллер выразил свой восторг по поводу этой новости, Сальватор сказал:

– Есть только одно обстоятельство, мешающее Жюстену быть полностью счастливым, дорогой мсье Мюллер.

– Какое же, мсье Сальватор?

– Бог мой, он мучается вопросом, кто сможет его заменить и возьмет себе его бедных маленьких учеников.

– А я-то на что? – просто спросил добрейший господин Мюллер.

– Не я ли говорил вам, дорогой Жюстен, что человек, который стучится к вам в дверь, даст ответ на мучающий вас вопрос?..

Жюстен бросился к господину Мюллеру и благодарно поцеловал ему руки.

Затем было условлено, что, начиная с сегодняшнего дня, господин Мюллер возьмет учеников себе, поскольку состояние тела и души Жюстена не позволяли ему проводить занятия.

А когда наступят каникулы, ученикам будет объявлено, что отсутствие Жюстена может затянуться на неопределенное время, с тем чтобы родители за сентябрь месяц смогли подыскать своим детям нового учителя.

Сальватор ушел, оставив господина Мюллера проводить занятия и поручив Жюстену подготовить госпожу Корби и сестру Селестину к тем переменам, которые должны были произойти в их жизни в то самое время, когда они меньше всего на это надеялись. Затем он быстро прошел по улице Сен-Жак и ровно в девять часов был уже на улице Офер в кабаре «Золотая раковина», где, как мы помним, Жибелотта выставила столь фантастический счет своему любимому дружку Крючку.

Как мы видим, Сальватор начал день довольно удачно. В следующей главе мы узнаем, как он его закончит.

Глава XXXIV Вечер комиссионера

Вечером, в назначенный час, дорожная коляска, приведенная каретником в отличное состояние, остановилась в пятидесяти шагах от заставы Крульбарб.

Ямщик, стремглав примчавшийся на место за десять минут до назначенного часа, вначале подумал, что стал жертвой розыгрыша, увидев, что на условленном месте не только никого не было, но и не ощущалось ни малейшего признака того, что кто-то должен там быть.

Однако спустя несколько минут, увидев двух быстро приближавшихся к нему в обнимку молодых людей, ямщик сошел с лошади, пересел на облучок и застыл, словно камень.

Как Сальватор с Жюстеном ни старались идти быстро, первым к коляске все же подскочил Роланд. Подойдя, Сальватор открыл дверцу, опустил подножку и сказал Жюстену:

– Садитесь!

Услышав всего лишь одно слово, ямщик вздрогнул, как от электрического разряда, и обернулся. Увидев и узнав того, кто произнес это слово, он даже покраснел от удовольствия.

– Здравствуй, приятель! – с улыбкой произнес Сальватор, протягивая ямщику свою тонкую руку аристократа. – Как поживает твой славный батюшка?

– Прекрасно, мсье Сальватор! – ответил ямщик. – Знай он, что это вы собрались в путешествие, он сам приехал бы сюда, несмотря на свои семьдесят шесть лет!

– Хорошо. Я как-нибудь на днях загляну к нему. Он по-прежнему живет на площади Бастилии?

– Черт побери! – с гордостью произнес ямщик. – Если кто-то и имеет право там жить, то только он!

– Да, ты прав, – сказал Сальватор. – Жить там – меньшее из того, чего заслужил человек, бравший эту крепость!

Затем сел в коляску рядом с уже устроившимся там Жюстеном.

– Ты тоже хочешь сесть к нам, Роланд? – спросил он у своей собаки.

Роланд замотал головой.

– Не хочешь? – продолжал Сальватор. – Ага, ты предпочитаешь пробежаться?.. Тогда вперед, Роланд!

– Куда едем, мсье Сальватор? – спросил ямщик.

– По дороге на Фонтенбло… Тише! Ты меня не знаешь!

– Не желая показаться нескромным, мсье Сальватор, поскольку я чувствую, что здесь кроется какая-то тайна, я все же хочу спросить, не скажете ли вы другу, куда надо ехать?

– Тебе скажу, мой маленький Бернар… В Кур-де-Франс.

– Вы там останетесь?

– На ночь.

– Хорошо. За вами никто следить не будет, это я вам обещаю!

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ничего. Это – мое дело, мсье Сальватор. Доверьтесь мне! Надо ли гнать?

– Нет, Бернар. Езжайте спокойно. Мы должны прибыть в Кур-де-Франс не раньше десяти.

– Ну, тогда поедем рысцой… Но мне не так хотелось бы вас прокатить, мсье Сальватор.

– А как, мой мальчик?

– Так, как я вез в 1815 году императора: пять лье в час.

А потом ямщик тихо добавил:

– А разве вы, мсье Сальватор, не наш император? Разве, когда вы скажете: «К оружию!», мы не вооружимся? А если скомандуете: «Вперед!», разве мы не пойдем?

– Ну, хватит, Бернар!.. – со смехом сказал Сальватор.

– Тсс… Молчу!.. Ба! Но разве друзья наших друзей не наши друзья? Ведь поскольку этот мсье с вами, он – наш друг!

И Бернар сделал масонский знак.

– Да, друг мой, я ваш друг, – ответил Жюстен. – Ты совершенно прав. И мне бы очень хотелось быть с вами в тот день, когда надо будет взяться за оружие и выступить!

– Видите, мсье Сальватор, все нормально! Нам остается только спеть:

И, запев национальный гимн, ямщик стеганул лошадей.

Коляска сорвалась с места, подняв за собой облако пыли, позлащенная последними лучами солнца, коляска стала похожей на солнечную колесницу, спускающуюся с небес на землю.

Мы не станем рассказывать вам, о чем говорили сидевшие в коляске приятели в постепенно сгущавшейся вокруг них темноте. Сами понимаете, основной темой их разговора была надежда. Еще четыре часа, еще три, еще два, и они будут на вершине человеческого счастья, которая уже проступала из-за густых облаков и темных туманов.

Госпожа Корби и сестра Селестина были просто счастливы, узнав о предстоящих событиях и переменах. Глубоко набожные женщины надеялись, что Господь не оставит Жюстена в минуту опасности. А предстоящая разлука могла быть только временной, и они надеялись, что вскоре семья вновь сможет соединиться для того, чтобы больше никогда не покидать друг друга.

Таким образом все складывалось как нельзя лучше, и в предстоявших переменах все видели только несказанную радость и Божью благодать.

В Вильжюиф сделали короткую остановку для того, чтобы поменять лошадей. И вновь тронулись в путь.

Высунувшись из окошка коляски, Сальватор посмотрел на часы: была половина десятого.

Спустя час вдали стали видны очертания фонтанов Кур-де-Франс или, назовем их своими именами, фонтанов Жювизи. Это были большие фонтаны, украшенные трофеями и гениями на пьедесталах, – яркий образчик архитектурного стиля Людовика XV середины XVIII века.

Ямщик остановил лошадей, спрыгнул на землю и открыл дверцу.

– Приехали, мсье Сальватор, – сказал он.

– Как? Это ты, Бернар?

– Да, это я!

– Ты проехал два перегона?

– Конечно!

– Я думал, что это запрещено.

– Да разве есть что-нибудь, что запрещено для вас, мсье Сальватор?

– Но как же?..

– Вот как все произошло. Я подумал: «Мсье Сальватору предстоит какое-то благородное дело и ему нужен человек, который бы ничего не видел и ничего не слышал, но имел на всякий случай пару рук. И этот человек – я!» И тогда в Вильжюифе я сделал вот что: я сказал Пьеру Ланглюме, который должен был ехать с вами: «Слушай, друг мой, Пьер, у бедняги Жака Бернара есть зазноба у фонтанов Кур-де-Франс. Ты должен уступить ему место для того, чтобы он смог сказать пару слов своей подружке. А когда я вернусь, мы раздавим бутылочку. Идет?» Ланглюме согласился, мы ударили по рукам, и вот я здесь! А теперь, мсье Сальватор, скажите, ведь я не ошибся? Вот так-то! Мне придется проехать на пять лье больше. Но такой преданный своему делу ямщик, как я, от такого пустяка не умрет… Я ведь прав? А теперь я жду ваших приказаний! И если мне за вас разобьют физиономию, я перевяжу рожу платком и вам не о чем будет беспокоиться.

Сальватор протянул Жаку Бернару руку.

– Друг мой, – сказал он ему. – Не думаю, что ты мне сегодня понадобишься, но будь спокоен, если представится случай обратиться к тебе за помощью, я непременно это сделаю.

– Обещаете, мсье Сальватор?

– Обещаю.

– Отлично!.. Что я теперь должен делать?

– Проезжай вперед примерно сто пятьдесят шагов.

– А дальше?

– Остановись там.

Бернар взобрался на облучок и проехал сто пятьдесят шагов, остановился, спустился на землю и открыл дверцу.

Сальватор вышел из коляски и направился ко рву.

В двадцати метрах от него из темноты поднялся какой-то человек и сосчитал до четырех. Сальватор досчитал до восьми и пошел навстречу этому человеку.

Этим человеком был генерал Лебатар де Премон.

Сальватор подвел генерала к коляске и помог ему подняться в нее. Потом сел сам и сказал Бернару:

– В Шатильон!

– А куда именно в Шатильоне, хозяин?

– К таверне «Божья благодать».

– Знаем… Отведать индийских цыплят!

И Жак Бернар, стеганув лошадей, поехал по дороге на Шатильон. Спустя десять минут коляска, заскрипев осями, остановилась перед таверной «Божья благодать».

Пока они ехали, Сальватор представил Жюстена генералу. Генерал уже знал, кто такой Жюстен, а тот даже не представлял себе ни кто такой этот генерал, ни какую услугу он ему оказал.

Итак, как мы уже сказали, коляска подкатила к таверне «Божья благодать».

Мы уже помним, что именно там Сальватор назначил встречу Жану Торо и Туссену Лувертюру.

Оба могиканина были на месте, но – странное дело! – хотя они уже сидели там целый час, стоявшая на столе бутылка еще не была даже открыта. Можно было бы подумать, что это – уже вторая, но стаканы были такими же чистыми, словно они только что вышли со стеклодувной фабрики.

Жан Торо и Туссен Лувертюр встали, завидев выходящего из коляски Сальватора. Тот вошел в таверну один.

Осмотревшись, Сальватор увидел, что его люди сидели в одиночестве в уголке зала.

Жан Торо понял, что беспокоило комиссионера.

– О! Вы можете говорить, мсье Сальватор, – сказал он. – Здесь нас никто не услышит.

– Да, – подтвердил Туссен Лувертюр. – Давайте приказания и мы их исполним.

– Указания будут краткими, – сказал Сальватор. – Сегодня ночью вы можете мне понадобиться.

– Тем лучше! – сказал Жан Торо.

– Но, возможно, и не понадобитесь.

– Тем хуже! – сказал Туссен Лувертюр.

– Но в любом случае вы пойдете со мной.

– Мы готовы!

– И вы даже не спрашиваете, куда я вас поведу?

– А зачем? Вы прекрасно знаете, что мы пойдем за вами даже к черту на рога, – сказал Бартелеми Лелон.

– И что потом? – спросил Туссен Лувертюр.

– Потом… Я поставлю вас на места, где вы должны будете находиться, но не показывайтесь раньше, чем я скажу: «Ко мне!»

– А вдруг вам будет угрожать опасность, мсье Сальватор?

– Это касается только меня.

– Ну вот!

– Дайте слово, что появитесь только тогда, когда я скажу: «Ко мне!»

– Черт! Придется дать.

– Итак, даете слово?

– Слово Бартелеми Лелона!

– Слово Туссена Лувертюра!

– Хорошо! Бартелеми, положи эту веревку в карман. А ты, Туссен, сунь себе в карман вот этот платок.

– Готово.

– А теперь скажите, знаете ли вы парк Вири?

– Я не знаю, – сказал Туссен.

– А я знаком с этим парком, – ответил Жан Торо.

– Отлично! Один из двоих знает, и этого достаточно!

– И что с того?

– А то, что вы пойдете сейчас через поле, а когда увидите высокую белую стену, выходящую углом на дорогу, остановитесь там и спрячетесь где-нибудь неподалеку. Там я вас и разыщу.

– Понятно, – хором ответили Жан Торо и Туссен Лувертюр.

– Ну, тогда до встречи?

– До встречи, мсье Сальватор.

И могикане ушли.

Сальватор пошел к коляске, в которой оставил, как мы уже знаем, генерала де Премона и Жюстена.

Коляска поехала назад по дороге, по которой прикатила в Шатильон, и выехала на шляхт на Фонтенбло, в то место, где он идет под уклон к мосту Годо, а оттуда к замку Вири.

Натренированный глаз Сальватора заметил в потемках две крадущиеся тени: это были Бартелеми Лелон и Туссен Лувертюр.

Коляска спустилась вниз, доехала до моста Годо. Пассажиры увидели вдали белую стену, которая ночью походила на белую реку, текущую по равнине.

Трое мужчин вышли из коляски и помогли ямщику спрятать коляску и лошадей в рощице, росшей рядом с дорогой, которая, казалось, была самой природой создана для того, чтобы служить огромным ангаром. Жаку Бернару было приказано не шуметь. Тот был ужасно доволен, что принимал какое-то участие в подготавливавшейся тайной операции.

Когда карета и лошади были замаскированы, вместо того, чтобы продолжать идти по дороге на Вири, Сальватор, а за ним следом Жюстен и генерал, пошли по тропинке, которая вела к стене замка.

Стояла «нежная тихая лунная ночь», как сказал Виргилий про одну из последних ночей весны или скорее про одну из первых летних ночей. Воздух был влажным, по небу плыли облака и ежесекундно луна помогала нашим друзьям своим дружелюбным молчанием, прячась за облака, словно ребенок прячется за деревьями, потом показываясь на небосклоне для того, чтобы сразу же снова укрыться за тучей.

Так друзья достигли решетки двери парка, о которой мы уже вам говорили. Взяв вправо, они подошли к тому месту стены, в котором Жюстен обычно перелезал. Там генералу показали, что он должен был сделать. Сальватор прислонился спиной к стене и сложил руки на коленях. Жюстен, подавая пример, первым взобрался с помощью Сальватора на стену и спрыгнул в парк с ловкостью, доказывающей большую практику в подобных упражнениях. Генерал последовал за ним и сделал то же самое с такой же легкостью и ловкостью, хотя и был лет на пятнадцать старше Жюстена.

Роланд, решив, что настала его очередь, тоже приготовился было перепрыгнуть через стену, но хозяин знаком остановил его порыв. Сальватор, не забыв о двух помощниках, которые хотя и тронулись в путь раньше них, но отстали от коляски благодаря кнуту Жака Бернара, пошел встретить их у угла стены.

Прождав не более пяти минут, он увидел Жана Торо и Туссена Лувертюра, чьи тени начали вырисовываться на горизонте, как силуэты двух гигантов. Приближение их было не менее фантастическим, поскольку они подошли бесшумно.

Только когда они вплотную приблизились к Сальватору, он увидел, что они шли босиком.

– Браво! – тихо сказал он им. – Я вас жду.

– И мы пришли! – ответили оба.

– Идите за мной.

Плотник и угольщик молча последовали за ним.

Подойдя к тому месту стены, где перелезли Жюстен и генерал, Сальватор остановился.

– Это здесь! – сказал он.

– Ага! – произнес Жан Торо. – Видимо, надо будет перелезть через нее?

– Ну, конечно же. И сейчас мы вам покажем, как это делается, – сказал Сальватор. – Роланд, ко мне!

Роланд подошел к хозяину, встал на задние лапы, опершись передними о стену.

Сальватор поднял пса до вершины стены. Тот, ухватившись когтями передних лап за гребень стены и упираясь задними лапами о стену, перевалил через нее и спрыгнул в парк. Сальватор подпрыгнул, ухватился за гребень стены и, медленно подтянувшись на руках, словно гимнаст, стал поднимать тело.

Через секунду он уже сидел верхом на каменной стене.

– Ну, а теперь ваша очередь!

Стоявшие внизу мужчины посмотрели на препятствие.

– Черт возьми! – произнес Жан Торо.

– Как! Ты, плотник, мастер из мастеров, самый умелый из всех?!.

– Дьявольщина, если Туссен Лувертюр не побоится, что я его раздавлю, и поможет мне подняться, – сказал Жан Торо, – я смогу попробовать перелезть.

– Я-то не побоюсь! – ответил Туссен Лувертюр.

– Предупреждаю тебя, Туссен, я вешу сто пять килограммов, – сказал Бартелеми Лелон.

– Это чуть больше, чем два мешка угля, – ответил Туссен. – А мне приходилось поднимать и три. А как же потом залезу я?..

– О, как только я поднимусь, тебе не о чем будет беспокоиться.

– Ну, тогда лезь! – сказал Туссен.

И угольщик помог Жану Торо влезть на стену так же, как за четверть часа до этого Сальватор помог сделать это Жюстену и генералу.

Через несколько секунд Жан Торо сидел на стене рядом с Сальватором. Он успел вовремя, поскольку, хотя подъем и длился очень мало времени, Туссен начал уже гнуться под тяжестью гиганта.

– Вот так! – сказал Жан Торо.

Вынув из кармана моток веревки, он сделал на конце что-то вроде петли.

– Держись за веревку, да покрепче, – сказал он Туссену.

Туссен ухватился за конец веревки.

– Держишься? – спросил Жан Торо.

– Да.

– Крепко?

– Крепко, будь спокоен!

– Тогда снимайте, – сказал Жан Торо, – это уже взвешено!

И, подтянув одной рукой руку Туссена, он схватил его за ворот бархатной куртки и поднял до уровня гребня стены, словно тот был маленьким ребенком.

Тут Туссен попытался было ухватиться руками за гребень стены.

– О, это лишнее… – произнес Жан Торо.

И, схватив свободной рукой угольщика между ног, втащил его на стену, опустил вниз ногами по ее другую сторону и отпустил. Тот упал в парк.

Затем, приготовившись последовать за другом, сказал:

– А теперь моя очередь.

Но Сальватор, положив руку на ногу гиганту, заставил его замолчать.

– Слышишь? – спросил он.

– Что?

– Тихо!

Вдали послышался стук копыт скачущей во весь опор лошади.

Стук копыт приближался.

Затем послышалось конское ржание.

Ржала ли это несущаяся галопом лошадь или одна из тех, что были спрятаны вместе с коляской? Единственное, что сумел различить Сальватор, – это тень лошади и всадника, которые начали уже вырисовываться на уровне рощицы, где была спрятана коляска.

Всадник быстро приближался.

– Прыгай, Жан Торо! Прыгай! – крикнул Сальватор.