Санаторий имени Ленина

Пенсия раздора

После завтрака Лина зашла в фито-бар, чтобы выпить чаю на травах и заглушить шоколадкой послевкусие от санаторской еды, очень напоминавшей больничную. Внезапно она услышала грохот и вздрогнула от неожиданности. Мужчина за соседним столиком с громким стуком поставил на столешницу пустую чашку и обратился к Лине с гневным монологом:

– Думало-думало наше правительство, как бы народ еще поприжать, и надумало: мол, надо в шестьдесят не на пенсии прохлаждаться, а работать. Типа этот мой «серебряный» возраст – самый расцвет для мужчины. Допустим, я такой дурак, что поверю в этот бред. Только где работать-то? Вот устроился недавно охранником, но даже месяц не продержался. Ночью школьники написали снаружи над входом слово из трех букв. Дети, что с них возьмешь? Хозяин разбираться не стал и тут же меня уволил. Я предлагал ему лично все закрасить, но он, собака, не согласился. Это п@здец! Никуда не берут. Что мне теперь в пятьдесят восемь делать – бомжевать идти? Вот иногда захожу в буфет к сестре. Она хоть чашку чая нальет, а когда добрая – даже пирожком угостит.

Лина слушала гневные слова мужчины и думала, что один из классиков на Аллее писателей особенно строго взирает на наш жестокий мир из-под густых бровей. Максим Горький сто лет назад писал свои книги в защиту бедных и обездоленных, но с тех пор отношения хозяев и наемных работников мало изменились. У простого человека на Руси по-прежнему нет ни денег для достойной жизни, ни веры в справедливость. Да какая уж там справедливость, если у обычного труженика, проработавшего всю жизнь на благо Отечества, не пенсия, а сплошные слезы. Обитатели санатория в последние дни рассказывали Лине немало подобных историй. Она начала понимать, почему левое движение в последнее время усиливается по всему миру, и призрак коммунизма начинает опять активно шататься по Европе, вспомнив, видно, как бродил там сто лет тому назад.

Между тем оратор, уволенный за слово из трех букв, по-прежнему сидел за соседним столиком. Видимо, ему хотелось по-русски излить душу первому встречному, и Лина, к ее несчастью, подвернулась под руку. Внезапно незнакомец заговорил, перемежая речь рабочим матерком, о том, как стоял в августе 1991 на баррикадах у Белого дома:

– Да если бы я, блин, только знал, чем вся эта гребанная «демократия» обернется! Разве стал бы я своей жизнью рисковать? Хренушки! Ради кого мы шли на баррикады и готовились умереть? Ради олигархов с их дворцами и яхтами? Чтобы Чубайс, построивший дворец для своей знаменитой жены-режиссерши, предлагал народу всем нашим миллиардерам в ножки поклониться? Типа они вытянули страну из болота в девяностые. Вытянули, бл@ть! Или чтобы этот рыжий черт упрекал нас, что мы мало за электричество платим? Пусть лучше ответит, гаденыш, где мой ваучер? Эх, жаль, что в этом фито-дрито баре водку не продают. Чаем горе не зальешь, нужен другой, сильный антидепрессант. Понимаете, тошно от этих гребанных мыслей! Анестезия для души нужна! В общем, чую, по-любому придется в ларек за территорией тащиться. Без нее, без родимой, без нашего сорокаградусного антидепрессанта, совсем херово, – сделал неожиданный вывод незнакомец и, махнув рукой, направился к выходу.

В фито-баре вдруг заработал вай-фай, и Лина по привычке заглянула в Фейсбук. Любознательный френд Иван Теличко успел накидать кучу вопросов насчет ее пребывания в Санатории имени Ленина. Поболтавшись в тучные времена по заграницам, популярный блогер в последний год не вылезал из своего коттеджного поселка и изрядно оторвался от действительности. Теличко особенно волновала тема курортных романов и случайных связей в социальном санатории, где основному контингенту 60+. Лина быстренько отрапортовала Ивану в Фейсбуке, что корпуса закрываются в 23.00, в подъездах дежурит бдительная охрана, поэтому в санатории, как говорила одна дама в советскую эпоху, «секса нет».

Вскоре жизнь внесла в ее наивные представления существенные коррективы. После обеда Лина решила прогуляться в местную аптеку за туалетной бумагой. Этот предмет гигиены был в номерах в страшном дефиците. Видимо, персонал санатория пипифакс вообще не покупал, предпочитая брать туалетную бумагу для дома, для семьи на рабочем месте, невзирая на то, что она больше походила на мелкий наждак серого цвета.

Аптека удивила Лину многообразием выбора. Самый большой отдел расположился в витрине под табличкой «Для мужчин». Там была и виагра, и другие подобные средства под названиями «Ловелас», «Максигра» и «Динамико».

– И что, это все пользуется спросом? – поинтересовалась она у аптекарши с любопытством исследователя. – Контингент-то здесь, сами знаете, какой. Шестьдесят плюс! Да еще у каждого второго инвалидность.

– А то! – процедила аптекарша сквозь зубы – Все продается. Еще как берут.

Аптекарша почему-то взглянула на Лину с неприязнью и, захлопнув окно, вывесила на нем табличку «Обед».

Над санаторием разливался хрустальный голос Анны Герман: «А он мне нравится, нравится, нравится»… В общем, Лина явно поспешила делать выводы о том, что пенсионеры санатория чужды плотских удовольствий.

Ближе к вечеру выяснилось, что тема разврата в Санатории имени Ленина живо интересует не только Ивана Теличко, но и бабу Зою. Соседка по комнате сочла своим долгом предостеречь Лину от вечерних прогулок по территории и от легкомысленных танцев на открытой веранде. Глядя Лине прямо в глаза, баба Зоя проинформировала, что к вечеру в санаторий стекаются местные мужчины «в поисках сомнительных удовольствий».

Как обычно, соседка оказалась права. Первый сомнительный кавалер подвалил к Лине еще на подходе к танцплощадке – все на той же Аллее писателей. Как раз в ту минуту, когда Лина сидела у бюста Куприна и раздумывала, как бы разговорить Марго на тему ее темного прошлого. Впрочем, Надира была права: бывшая проститутка вряд ли захочет говорить с незнакомкой о давних грехах, которые все эти годы безуспешно пытается забыть.

«Эх, Александр Иванович, как мне вас сейчас не хватает! Сами-то вы, небось, умели разговаривать с женщинами подобного сорта! Иначе «Яму» бы в жизни не написали. Вы ведь и репортером были первоклассным, и очеркистом, и романистом. В общем, запросто разговорили бы местных старожилов и с легкостью выведали бы у них все, что творилось здесь в «лихие девяностые».

Не успела Лина закончить мысленный диалог с Куприным, как из кустов, словно чертик из табакерки, вынырнул сухопарый дедок в залихватски заломленной «ленинской» кепке. Потрепанные пиджачок и брюки сидели на нем мешковато, зато были тщательно отутюжены, а старенькие ботинки явно познакомились с гуталином и бархоткой. Похоже, незнакомец тщательно подготовился к поиску «сомнительных удовольствий», которыми пугала соседку баба Зоя. Впрочем, ничего сверх своего опрятного вида этот кавалер предъявлять даме не собирался. Нет, чтобы подкатить с мороженым из сельпо или с приглашением поесть шашлычка из кур. Этот деликатес готовился прямо на территории санатория в открытом кафе и манил ароматами измученных диетами отдыхающих. Не тут-то было! Суровый незнакомец, прибывший на отдых, как оказалось, из Калужской области, с ходу стал вскрывать перед Линой социальные язвы в районе его проживания. Видимо, интуитивно угадал в одиноко сидящей даме терпеливого слушателя. Лине в конце концов надоело притворяться заинтересованной и она, правда, не без труда остановила поток красноречия мужчины, чтобы повернуть разговор в сторону интересовавшей ее темы:

– Скажите, уважаемый, вы здесь в первый раз отдыхаете?

– Как же, в первый… в сто двадцать первый. – проворчал мужчина. – А куда еще податься, с моей-то пенсией и с зарплатой слесаря? Получаю раз в три года на предприятии льготную профсоюзную путевку и айда сюда, натруженную алкоголем печень промывать. Она от этой ихней волшебной минералки буквально молодеет.

– «Их минералки», – автоматически поправила Лина незнакомца, как привыкла поправлять своих малышей в «Веселых утятах».

– Ихней! Как привык, так и буду говорить, – взбунтовался дедок. – Суть-то, позвольте заметить, не в словах. А в том, что местная водичка мою пропитую печень натурально в порядок приводит.

– Представляю, как вы пили и пели-плясали здесь в девяностые! – улыбнулась Лина.

– А то! – приосанился мужчина. – На этой танцплощадке такие романы закручивались! Не то что сейчас – фитнес для пенсионеров. Ложьте ваш телефон, мадам, и послушайте, что я сейчас расскажу.

– Кладите, – опять автоматически поправила его Лина.

– Будете придираться к словам, вообще ничего не услышите. – насупился дед и залихвацки надвинул выгоревший на солнце кепарик на лоб.

– Не обижайтесь, пожалуйста, это я так, по привычке, – извиняющимся тоном сказала Лина. – Я ведь педагог по музыке, детей учу. Бывает, и взрослых автоматически поправляю. Это называется «профессиональная деформация». Ладно, проехали. Расскажите лучше, что здесь было раньше. Может, вы и Марго помните? – поинтересовалась она без особой надежды на давно пропитую память ершистого пьянчужки.

– Кто ж Марго не помнит? – в глазах мужчины мелькнула игривая искорка. – Эта фифа в те годы многие вопросы тут решала, местные подхалимы даже называли ее «Королева Марго».

– Что, и впрямь хороша была? – уточнила Лина.

– Врать не буду, Маргарита была очень интересной дамочкой, – вздохнул дедок, – только мне не по зубам…

– В смысле? – Лина сделала вид, что не поняла, хотя, уже догадалась, каким будет ответ.

– У меня таких деньжищ, чтобы с Марго замутить, отродясь не водилось, – неохотно признался мужчина. – К ней больших шишек из Москвы возили. Или, если хотите, бандитов, в то время это было практически одно и то же. Про шикарную сауну, которая начинала работать после отбоя в санатории, здесь только перешептывались, а вслух говорить боялись. Местные бандиты могли так за болтовню проучить, что потом оставался один путь – на кладбище.

– А кто крышевал их в то время? – тихо спросила Лина, не надеясь получить ответ.

– Говорили, что полицейские из Москвы, – пожал плечами мужчина. – тогда их, впрочем, называли милиционерами. А по мне, так эти субчики, если честно, с тех пор мало изменились, как их ни назови.

– Не помните, кто в то время командовал в сауне? – спросила Лина.

– Ну, сия тайна мне не известна, – пробурчал дедок и добавил, – а если бы и знал, то ни за что не сказал бы, поскольку в ближайшее время помирать не собираюсь.

– Почему вы все их так боитесь? Столько лет прошло, те менты и бандиты давно уже не при делах. Кто на пенсии, кто в могиле, все давно быльем поросло… – тихо сказала Лина.

– Много вы понимаете! – махнул мужчина рукой. – Мертвые не любят, когда их беспокоят. Вы приехали и уехали, а мне потом за вашу болтовню расплачиваться.

Он франтовато прикоснулся к козырьку кепки, дав понять, что разговор окончен, и заковылял прочь. Внезапно дедок обернулся и негромко сообщил:

– Есть тут один… бизнесмен, прости господи. Пашкой зовут. За воротами санатория ларек держит. Он-то молодой, а вот Колян, его папаша, тот в былые годы здешней сауной заправлял. Был, так сказать, местным авторитетом. Этот старый хрыч много чего должен помнить. Если на разборках да на «стрелках» другие бандюки ему память не отбили. Болтают, что московский журналист, ну тот, который в озере утонул, первым делом к нему заявился. И что? Где теперь тот столичный писака? В морге? Вешают лапшу на уши, что он в нашей луже захлебнулся. Так я и поверил! Мой вам совет, мадам: лучше не лезьте в это мутное дело и не задавайте лишних вопросов. Целее будете!

Мужчина сердито зашагал прочь, в поисках менее опасных «сомнительных удовольствий». Лина осталась размышлять на скамейке о тайнах Санатория имени Ленина. Гипсовый Куприн вопросительно взирал на нее цепким взглядом по-татарски прищуренных глаз.