Сара Дейн

Глава ПЕРВАЯ

На протяжении двух последующих лет Луи де Бурже поразил колонию, делая то, что обещал: он пешком прошел всю местность, исследованную вдоль реки Непеан, тщательно выбирая участок, не столько подходящий по качеству почвы, сколько удобный для строительства дома. Затем он объявил о своем намерении навсегда поселиться в Новом Южном Уэльсе и заняться сельским хозяйством. Комментарии, как он того и ожидал, были сначала скептическими, затем несколько раздраженными, когда стало ясно, что он не постоит перед расходами на то, чтобы сделать свою ферму доходной. Желая приобрести хороший скот, он предлагал более высокую цену, чем остальные, переманил к себе двух лучших и самых опытных управляющих.

Но наибольший интерес вызвали планы Луи по строительству дома. Он когда-то побывал в Америке и был очарован особняками, которые строили для себя плантаторы в южных штатах. Оя решил строить свой новый дом в соответствии с их проектами. Будучи французом и имея склонность к регулярным садам, он срезал и террасировал невысокий холм, на котором предполагалось построить дом. Это многих удивило. Пока еще в колонии ни у кого не нашлось ни рабочих рук, ни денег, чтобы позволить себе подобную роскошь. У Эндрю Маклея когда-то был подобный план в отношении Гленбарра, но он так и не был до конца осуществлен, потому что материалы были слишком дороги и их не хватало.

Луи почти не обращал внимания на вызванное им удивление, он продолжал свое дело, а в ответ на все эти разговоры лишь пожимал плечами. Каждое судно, входившее в Сиднейскую бухту, привозило товары, приобретенные для него агентом в Англии: книги, мраморные камины, шелка, чтобы драпировать огромные окна, стулья в стиле Людовика XV — поток вещей, которые перевозили по дороге к Непеану, казался нескончаемым. Он попытался посадить иноземные деревья, но большинство из них погибло; он построил вольер и заполнил его местными экзотическими птицами и птицами из индийских джунглей и Ост-Индии. Он даже некоторое время тешился идеей создать искусственное озеро, но понял, что засушливая пора не даст ему осуществить эту идею, а чувство меры подсказало ему, что протекающая у его порога великолепная река и асимметричные голубые горы за ней обладают слишком яркой индивидуальностью, чтобы с ними вязалось спокойное водное пространство. Ему пришлось отказаться от этой затеи, хоть и жаль ему было, что он не увидит того ужаса, в который поверг бы подобный проект его соседей.

Дом был закончен к весне 1803 года. К моменту завершения строительства очень немногим удалось его увидеть: фермы на Непеане были очень далеки, а состояние дорог отбивало охоту путешествовать. Поэтому дом, пока строился, оставался легендой. К этому времени Луи приобрел многочисленных друзей в колонии среди наиболее выдающихся ее представителей, и каждый из них знал, что в свое время будет приглашен посетить его. Но Эндрю Маклей с женой и детьми были первыми, чей экипаж поднялся с дороги вдоль реки по холму к парадному крыльцу Луи де Бурже.

У подножья холма Сара высунулась из окна экипажа, чтобы посмотреть на дом. Он гордо высился на откосе, белые стены его сверкали на солнце. У нее на миг захватило дух от этого вида. Это не был плантаторский дом, о котором говорил Луи: он напоминал дом, который Эндрю когда-то неосмотрительно пообещал Саре в Кинтайре. По фасаду он был отделан десятью белыми колоннами, строгими и гладкими; само здание было широким и низким, а за ним виднелся гребень холма, обрамленный грядой эвкалиптов. В конце портика несколько ступеней спускались к дорожке. За ней начиналась первая из трех незаконченных террас, врезанных в холм.

Сара молчала, даже не слушая замечаний Эндрю и взволнованного лепета детей. Когда экипаж остановился, Луи сбежал по ступеням и распахнул дверцу. Он приветствовал их, а затем, улыбаясь, помог выйти Саре и Себастьяну, которому еще было слишком трудно одолеть ступеньку.

Посреди этой суеты, когда двое слуг отстегивали дорожные корзины, дети громко болтали, а Эндрю обменивался с хозяином разного рода замечаниями, Сара не нашлась что сказать. Взяв за руку Себастьяна, она очень медленно поднялась по каменным ступеням. Лес вокруг дома был выкорчеван, и долина Непеана, река и горы в голубой дымке раскинули перед ней свои необъятные просторы. Листва эвкалиптов, растущих у самой воды, по-весеннему зеленела. Цветущие деревья радовали глаз своими яркими красками. Сара крепко сжимала руку Себастьяна, понимая, что до этого момента она не знала всей красоты знакомого сурового ландшафта. Луи поднимался следом. Она не оглянулась, но почувствовала, что он стоит за ней и прослеживает ее взгляд. Она еще несколько мгновений упивалась этой картиной. Позади нее таскали дорожные корзины, а снизу Эндрю тихо говорил что-то Эдвардсу.

Наконец она тихо сказала:

— Это гениально, Луи! Ты сделал то, чего до тебя никто не решился сделать.

Он подошел к ней.

— Почему же не сделать того, что само здесь просится? Здесь и солнце, и простор, и вид! Зачем строить дом с узкими окнами, и отгораживаться от всего этого? Цвет небес здесь не слишком нежен, и линии холмов недостаточно плавны, чтобы построить дом, который подходит к регулярному саду. Но эта страна бросает вызов, и я попытался его. принять.

— И тебе это удалось!

«Как странно, — подумала Сара, — что переселенцев из Англии учит строить дома в колонии с непокорным ландшафтом француз». Дом прислонился к горе, почти вплотную подошел к ней, и десять белых колонн, с их классической простотой, были его единственным украшением. Они прекрасно обрамляли его фасад, линии которого были исполнены чистоты и достоинства.

— Я назвал его Банон, — сказал Луи. — Банон — это город на юге Франции. Я был там один раз по делам маркиза и жил в маленькой придорожной гостинице в пригороде. В ту пору там цвела мимоза. И все время, пока я строил этот дом, мне в голову не приходило никакое иное название.

Сара улыбнулась, глаза ее разгорелись.

— Твой дом самой красивый из всех, что я когда-либо видела.

Он отвесил легкий поклон.

— Твое одобрение — высшая награда для меня.

Слова его были достаточно формальны, но она поняла, что он очень доволен. Его тонкое загорелое лицо было темнее, чем обычно, но в нем не было прежнего напряжения. Он слегка улыбался, глаза его были прищурены от солнца. Взглянув на руки Луи, Сара заметила, что на них уже нет массивных колец; вид их свидетельствовал о том, что он сам участвовал в закладке террас. Она удивилась: того лощеного француза, который прибыл в колонию три года назад, вряд ли можно было представить с лопатой в руке.

Он снова взглянул на нее и быстро сказал:

— Прости меня, Сара! Я тебя держу здесь на солнце, когда ты, должно быть, устала с дороги.

Он нагнулся, взял Себастьяна за руку и повел обоих к двери, где их ждала женщина, одетая в простое платье экономики.

В тот вечер на Банон задул с гор холодный ветер, но в белой гостиной Луи они слышали лишь, как он шумит в деревьях на вершине холма. Пляшущее пламя в камине окрашивало мрамор отделки в бледно-розовые тона и отбрасывало неровные блики на темно-красные гардины. Единственная пара свечей горела на столе в противоположном углу комнаты, они отражались в зеркале, вставленном в серебряную раму. Сара, Эндрю и Луи сидели в низких креслах, повернутых к огню; время от времени Луи подбрасывал в камин новое полено, и как только оно разгоралось, волосы Сары и шелк ее платья приобретали красноватый оттенок.

Сара перестала участвовать в разговоре. Она сидела, сложив руки на коленях, ресницы ее трепетали, так как она пыталась бороться со сном. Сара посмотрела на хозяина. В этот вечер он сбросил строгое одеяние, в котором встречал их, сейчас он был одет великолепно, как никогда прежде: на нем был парчовый камзол и тончайшее кружево. Руки были снова унизаны кольцами, камни сверкали в свете огня, когда он крутил в руках ножку бокала с мадерой. Он лениво развалился в кресле, его ноги в башмаках с серебряными пряжками покоились на мягком табурете. Иногда во время разговора он обращал свой жест к Эндрю, но в основном задумчиво смотрел в огонь.

«Прошло почти три года, — подумала Сара, — с того времени, как он сидел на перилах в Кинтайре и рассказывал, каким должен быть его дом». Эти три года были благоприятными и для колонии, и для Луи. Колонией все еще управлял Кинг, питавший к Луи особое уважение, но все чувствовали, что дни Кинга на посту губернатора сочтены. Он управлял неплохо, но был недостаточно жестким, чтобы удовлетворить нужды министерства по делам колоний. Власть военных все еще не была сломлена, и никакие указы, исходившие из правительственной резиденции, не могли вырвать у них их привилегий.

Однако Кинг, пусть и больной, не бездействовал. У него было страстное стремление привести в строгий порядок дела колонии, чтобы они соответствовали нормам типичной английской общины. Идея с сиротским домом для девочек вызрела, и теперь огромное здание вмещало в себя недовольное стадо юных девиц. «Сидней Газетт» — первая газета в колонии — вышла за счет колониальных властей; исследования земель при поддержке Кинга упорно продолжались. Горный барьер все еще не был преодолен, и по-прежнему оставалось загадкой, что же кроется за ним. Но терпеливые поиски Мэттью Флиндерса постепенно раскрывали тайны континента. По приказу Адмиралтейства Флиндерс командовал шлюпом «Исследователь», которому предстояло составить карты береговой линии. С большой осторожностью он проделал путь с запада на восток, затем — с севера на юг — от мыса Лиуина до островов Уэссела, бесспорно доказав, что Новая Голландия и Новый Южный Уэльс расположены на одном острове. Он составил морские карты и схемы морских путей того неясного по своим очертаниям куска суши, который старые голландские карты называли просто «Терра Аустралис». Теперь он находился на пути в Англию со своими превосходно начерченными картами и тщательно заполненными судовыми журналами. Он отправился туда, лелея мечту, что всемогущее Адмиралтейство и Королевское общество примут его предложение, чтобы материк в дальнейшем назывался именем, которое он уже втайне дал ему — Австралия.

Губернатор Кинг наконец-то выяснил размеры своих владений; его тревожили не столько размеры этого пространства, сколько земли, заселенные фермерами. Они постоянно расширяли свои владения, ограниченные горами, начали двигаться на юг, дальше, чем того желал Кинг. Теперь понадобится целая армия чиновников, чтобы держать под контролем землю и фермеров, а именно армией-то и не умел командовать Кинг.

Корпус Нового Южного Уэльса — известный среди местного населения как Ромовый корпус — был для него таким же постоянным и серьезным источником боли, как его подагра. И офицеры, и солдаты все время чинили беспорядки, не подчинялись ему, подрывали его авторитет и насмешничали, и порой он готов был просто умереть от крайней усталости и разочарования. Министерство по делам колонии не могло оказать ему помощи: у них было мало времени и еще меньше денег, чтобы обеспечить его запросы. Макартур, которого он отправил в Англию на военно-полевой суд за дуэль с вице-губернатором полковником Паттерсоном, смог добиться того, чтобы его выслушали. Образцы шерсти мериносов, которую он получил от собственного стада, вынудили даже Министерство обратить на это внимание. Макар-тур пообещал, что их колония, которая порождала дотоле одни проблемы, вскоре станет экспортировать шерсть, которой хватит для всех прядилен Йоркшира. Его проекты получили полную поддержку и одобрение, и он возвращался в Сидней не с позором, а с триумфом и с дарственной на самую желанную землю в Новом Южном Уэльсе — Пастбищный район, где паслись стада дикого скота, собственность Правительства. Кинг бушевал, услышав эти новости: зачинщик беспорядков возвращается, став в десять раз сильнее.

Краткое Амьенское перемирие закончилось: теперь Англия оказалась в одиночестве перед лицом гения и организационного могущества Наполеона. Британцы были обречены на долгую борьбу. Получив это известие, которое запоздало на несколько месяцев, Кинг с грустью признал, что в связи с этим правительство перестанет заниматься своей далекой и непродуктивной колонией.

Но угроза насилия исходила из гораздо более близкого источника, нежели будущие поля сражений в Европе. Со времен губернатора Хантера ирландские ссыльные давали почувствовать свое присутствие и свои проблемы достаточно явственно. Ходили постоянные противоречивые слухи о восстании. Через год после приезда Кинга раскрыли подлинный заговор; колонию охватывала паника при сообщениях, что в руках ссыльных были обнаружены грубо сделанные, но вполне пригодные для убийства пики. Кинг сослал главарей на Норфолкский остров, его критиковали за то, что он не повесил их. Страстные вопли бунтарей замерли до еле слышных угроз.

Саре было жаль встревоженного, суетливого губернатора, который ей постепенно стал симпатичен и которого она уважала. Для них с Эндрю годы правления Филиппа Гидли Кинга были хорошими. После приема в правительственной резиденции Эндрю, из уважения к губернатору, прекратил заниматься торговлей ромом. Но для его процветания уже не нужна была торговля спиртным, разве что чисто номинально. К тому же, умея предугадывать ход вещей, он предвидел ее скорый закат. Министерство по делам колоний рано или поздно пришлет губернатора, который сможет расправиться с ней, поэтому лучше не быть замешанным в этой торговле.

«И для Луи тоже, — подумала Сара, — эти годы были благоприятны». Кинг щедро одаривал землей, щедр он был и в дружбе. Возможно, для него было своего рода облегчением найти в Луи де Бурже одного-единственного фермера, чьи деньги, это он знал определенно, не происходят от нелегальной торговли ромом. Луи никогда не занимался торговлей, и этот факт сам по себе делал его редким исключением в кругу деловых людей. Но, размышляла Сара, Луи де Бурже повезло воспользоваться лучшим, что было в обоих мирах. Он мог не опасаться соперничества в торговле и в то же время он смог от этого получать непосредственную выгоду. Они с Эндрю вскладчину купили еще два шлюпа для торговли между восточными портами. Шлюпы «Дрозд» и «Ястреб» лишь два раза за два года торговых плаваний появились в Порт-Джексоне, но за это время начали расти кредиты у агента Луи в Лондоне, и Эндрю был вполне доволен своей стороной сделки. Последнее время шли разговоры о том, что они покупают еще одно судно для китовой экспедиции в Антарктику. Контроль за всеми этими предприятиями находился в руках Эндрю, он был главной движущей силой в делах. Луи это вполне устраивало — он редко отказывал в одобрении, когда Эндрю обращался к нему с вопросами по ведению дел. Чаще всего он просто пожимал плечами и говорил, что слабо разбирается в коммерции. Эндрю это как раз устраивало: любое партнерство, в котором ему отводилась бы второстепенная роль, ему не подходило.

Но подобной гармонии абсолютно не было в совместных делах Эндрю с Ричардом. Ричард с самого начала принял решение быть единовластным хозяином на ферме Хайд, и никакие предложения или советы Эндрю, как бы тактично они ни преподносились, не принимались благосклонно. Он все еще был по уши в долгу, и хотя ферма понемногу начинала выправляться и окупать себя, долг увеличивался с каждым годом. Улучшения продолжались, почти вопреки неумению Ричарда вести хозяйство — воинские обязанности удерживали его большую часть времени в Сиднее, а управляющий умел каким-то образом исправлять то, что его хозяин портил, не давая ему заметить этого. Но некоторое улучшение дел на ферме лишь подталкивало Ричарда и Элисон к новым расточительным тратам. Их дом в Сиднее был постоянно центром всяческих развлечений, которые найти можно было только в Сиднее. Элисон одевалась и принимала гостей далеко не в соответствии со своими скромными доходами и жалованьем мужа — армейского капитана, а когда денег не хватало, Ричард снова обращался к Эндрю. Каждый раз, встречаясь с Элисон, Сара замечала, что ее тонко очерченное личико стало еще немного бледнее, еще немного тоньше. Во время коротких зим Элисон никогда не оставлял беспокойный кашель, а нестерпимый летний зной отнимал еще больше ее скромных сил. Однако очаровательная живость Элисон Барвелл никогда не покидала ее. Даже если она бывала нездорова, в ее доме всегда рассказывались самые новые и интересные сплетни, ее всегда окружали неженатые офицеры Корпуса.

Что же до самого Ричарда, в последнее время Сара знала о нем мало. Он уделял своим обязанностям столько же внимания, сколько любой человек его ранга, а когда позволяло время, совершал долгое путешествие на свою ферму на Хок-сбери. Но все время ходили разговоры о его непрерывном пьянстве, и он, по всей видимости, не мог удержать Элисон от непомерных расходов. Сару удивляло, что он продолжает просить у Эндрю денег, и что Эндрю продолжал их ему давать. Но кажется, презрение Эндрю к расточительству Бар-веллов было не меньше, чем желание видеть, как его жену милостиво принимают в их доме. Обе женщины часто обменивались формальными визитами. И пока Сидней мог наблюдать и отмечать эти взаимные визиты, Эндрю не обращал внимания на растущий долг Ричарда.

Саре не нравилось, что она так мало знала о чувствах и мыслях Ричарда по отношению к ней самой. После их ссоры на дороге она ни разу не говорила с ним наедине. Поостыв, он принял ее приглашение и приехал в Кинтайр. Она его не приняла, сославшись на нездоровье. То же повторилось в Гленбарре. В конце концов Ричард перестал приезжать один, появлялся лишь по делам или в сопровождении Элисон.

Ничто — ни преданность мужу, ни отвращение, вызванное тем, как Ричард поступил с Джереми, — не могло вполне заглушить в ее сердце огорчение по поводу его отсутствия. Ей пришлось признаться себе самой, что она очень скучает по нему, жаждет написать письмо, которое вернет его. Но гордость и здравый смысл всегда удерживали ее от опрометчивых поступков. Ричард постоянно был в мыслях Сары, она беспокоилась о нем, моля Бога, чтобы леди Линтон умерла и они с Элисон отправились бы назад, в Лондон. Тем не менее она со страхом ожидала, что каждый новый корабль несет эту весть. Она не получила ни покоя, ни радости от решения больше не встречаться с ним наедине; он все равно был как бы дурным сном для нее, от которого ей не избавиться, он мог одним своим взглядом посреди толпы упрекнуть ее, мог довести ее почти до безумия, рассказывая о сумасшедших планах, которые он и не собирался осуществлять, но прекрасно знал, что эти рассказы будут ей переданы. Такими мелкими уловками он ей мстил.

Казалось, что с того времени как они вместе сидели в классной комнате в Брэмфильде, Ричард имел над ней какую-то власть — и он ни за что ее не отпустит. Эта мысль угнетала ее, она пыталась от нее избавиться. За окном ветер разбушевался и кидался на стены дома. Она прислушалась и почувствовала, что звук, который до этого был отдаленным и оставался за пределами дома, стал вдруг печальным и близким. Несмотря на жаркий огонь, она сдвинула плечи, как будто от холода.

Всегда внимательный, Луи заметил это ее движение. Он наклонился вперед.

— Сара, дорогая, я так надолго задержал тебя! Какой эгоизм! Ты ведь хотела бы уже пойти к себе?

Она слабо улыбнулась и кивнула, поднимаясь. Эндрю тоже встал, и мужчины проводили ее до двери.

Служанка, которая встретила их по приезде, принесла свечу, чтобы проводить Сару в ее комнату. Это была хорошенькая француженка лет тридцати пяти, звали ее мадам Бальве. Она прибыла из Англии три месяца назад; она прекрасно говорила по-английски, и молва сообщала лишь, что до революции мадам Бальве была в услужении в знатной французской семье. Сара с любопытством взглянула на нее. Кто эта женщина, которую Луи выписал из Франции? Какое-то доверенное лицо?.. Возлюбленная? Сара настороженно наблюдала за ней: она, казалось, гордилась домом и чувствовала себя в нем хозяйкой, но Сара была готова признать, что, возможно, заблуждается на этот счет.

Женщина открыла дверь и молча пропустила Сару. Сара наблюдала, как она зажгла несколько свечей на стенах и на столах. При их свете она рассмотрела все детали, которые до этого видела лишь мельком. Комната, предназначенная ей, была убрана со вкусом и вниманием, которые выдавали — или должны были раскрыть, — как хорошо Луи знает женщин.

Сара пробудилась с первыми серыми лучами света в окне. Это было время полной тишины — ветер стих, и было слишком рано даже для птиц. В самом доме не было ни звука. Еще только через час зашевелятся молочницы, а до кухонной суеты остается и того дольше.

Возле нее Эндрю ровно дышал во сне. Это легкое движение рядом было успокаивающим и мирным. В темноте ее рука медленно протянулась и дотронулась до его руки; она задержала ее на несколько мгновений, потом убрала. Ритм его дыхания не изменился.

Пока она лежала так в тишине, ей вдруг пришли на ум слова, сказанные Луи на веранде Кинтайра почти три года назад — в тот единственный раз, когда он заговорил с ней о своей жене. Она с грустью вспомнила: «Она была холодна как ледышка». В этих словах содержалась суть того, почему не удалась его семейная жизнь. Возможно, за всю свою жизнь Луи никогда не просыпался так, как она сейчас, с чувством нежности и близости, с ощущением покоя и защищенности. Луи не познал счастья в браке. Женщина, которая должна была бы сейчас лежать рядом с ним, спит одна в доме своего отца, а его собственная дочь — чужая для него.

Именно поэтому Банон вынужден оставаться без хозяйки. Он белоснежен и прекрасен — и печально пуст.

Сад Луи все еще не был доделан, но в нем уже намечался определенный порядок, и даже в своем незаконченном состоянии он имел своеобразную вольную прелесть, которую, надеялась Сара, он сможет сохранить, даже когда ровная английская лужайка заменит жесткую траву, повсюду торчащую колючими пучками. Ей была приготовлена скамья на самом высоком месте. Эндрю и трое мальчиков вышли вместе с ней, побыли около некоторое время, а потом побрели вниз по склону. Время от времени она видела, как они появляются из-за деревьев или кустов, до нее долетали их голоса. Она улыбалась, глядя вниз на них, и ждала, когда они свернут к вольеру с птицами — до сих пор каждая их прогулка заканчивалась именно там, причем Эндрю наблюдение за птицами занимало не меньше, чем его сыновей.

Она знала, что Эндрю в Баноне долго не задержится. Луи уговаривал их остаться — на месяц или на полтора. Но Эндрю не умел бездействовать. Ему нравился Банон, нравилось общество Луи и карточные игры, за которыми они засиживались до глубокой ночи; но Сара уже замечала в нем признаки беспокойства. Праздный мир Луи с его элегантностью и покоем был ему чужд: ему не хватало суеты магазина, постоянных поездок из Сиднея в Парраматту, ему нужно было торговаться на ярмарках зерна и скота, слушать сплетни, что также составляло непременную часть деловой жизни. Он был лишен этого всего несколько дней и накануне за ужином уже с тоской говорил о том, что, возможно, получена почта от его лондонского агента или прибыл груз на продажу, а он здесь, в Баноне, лишен возможности участвовать в его приобретении. Луи на это ничего не сказал, хотя понял не хуже Сары, что дикая красота Непеана не способна удержать Эндрю надолго.

Здесь возникало чувство полной отрешенности. Земля здесь будет давать пшеницу лучшего качества и более полновесную, чем где-нибудь в другой части колонии, но ее необычайно трудно расчистить. В каком бы месте поселенцы ни пытались начать расчистку вдоль берегов реки, им приходилось делать это в одиночестве и с твердой решимостью не замечать ни тишины, ни гигантских размеров окружающего буша. Здесь все еще бродили полудикие туземцы, которых почти не задела колонизация, дороги здесь — просто колеи, и цивилизация почти не начала здесь своего наступления.

Сара не притворялась, что увлечена рукоделием, сидя в лучах этого нежного весеннего солнца. Ее занимал парадокс Банона: красота и комфорт дома и дикая, девственная природа, окружающая его. Исполненная восхищения, Сара повернулась, чтобы снова удостовериться в реальности этого дома: солнечный свет, отраженный его высокими окнами, до боли слепил глаза.

Ее внимание привлек стук конских копыт по дорожке. Появился один из управляющих, три дня назад посланный Луи за провиантом. Цокот копыт долетел до нее, заглушенный гомоном птиц и жужжанием бесчисленных насекомых. Знойная дымка уже поднималась над горами, к полудню станет слишком жарко сидеть здесь. Она лениво разглядывала всадника: он свернул на дорожку, ведущую к конюшням, и исчез из виду. Ее взгляд снова обратился к горам и речным долинам под ними.

Сара снова взялась за шитье и работала около получаса, пока не услыхала голос Луи на веранде. Он медленно шел, занятый разговором с мадам Бальве: их голоса звучали тихо и серьезно. Сара заключила из его жестов, что он отдает своей экономке какие-то распоряжения: она несколько раз кивнула и затем, последний раз наклонив голову и решительно взмахнув рукой, вошла в дом. Луи некоторое время шагал по портику, сжав руки за спиной. При последнем повороте он заметил Сару. Он помахал ей рукой, заспешил вниз по ступенькам и подошел к ней.

Что-то случилось — она сразу поняла это по выражению его лица. Мысль ее тотчас же обратилась к приезду управляющего, который, возможно, привез из Сиднея почту. Походка Луи была торопливой; в нем были поспешность и возбуждение — качества, ему совсем не присущие. Он отодвинул рабочую корзинку Сары и сел рядом, заговорив безо всяких предисловий.

— Есть новости, Сара! Берк привез почту из Сиднея. Кстати, там есть несколько писем для Эндрю — я должен послать кого-нибудь разыскать его.

Она покачала головой:

— Подожди, успеется, Луи! Скажи мне сначала о своих новостях.

— Это то, чего я не ожидал услышать еще долго. — Он говорил медленно, потом помолчал, глядя на горы позади нее. Когда взгляд его возвратился к ней, он слегка нахмурился. — Моя жена умерла. Я получил письмо от моего уважаемого тестя, в котором он сообщает просто, что она умерла от простуды, полученной во время охоты.

Сара сразу поняла, о чем он говорит, но увидела по выражению его лица, что он не ищет сочувствия; возможно, он испытывал лишь облегчение от этого известия. Конечно, облегчение, но возможно, и некоторое сожаление? Ему, верно, есть о чем сожалеть: возможно, он лелеял невысказанную надежду на ее приезд в колонию когда-нибудь, а может, он сокрушался о ее красоте, которую так неразумно полюбил? Банон, вполне вероятно, строился для сына, который его унаследует. Но если подобные мысли и были у Луи, он держал их при себе, и его лицо очень немного сказало ей. Он сообщил ей новости менее чем через час после их получения, но было ясно, что он не рассчитывает, что она начнет копаться в его чувствах. Испытал ли он облегчение, безразличие или сожаление, — останется его личным делом. Она ничего не сказала, опасаясь, что ее слова могут оказаться неуместными.

Наконец он произнес:

— Я разозлился, Сара!

Она удивленно посмотрела на него.

— Да, разозлился! Жена моя умерла, но моя дочь Элизабет жива! Этот набитый дурак — мой тесть — полагает, что может не пустить ее ко мне.

Он достал из кармана письмо, развернул его на коленях. Сара увидела, что письмо написано крупным убористым почерком, смелым, но неровным, как будто писавший уже не мог вполне управлять своим пером.

— Вот… — Луи указал на строчки в конце письма.

Луи взглянул на нее.

— Вот, Сара! Моя дочь является собственностью ее деда по материнской линии — она слишком нежна, чтобы подвергать ее грубому образу жизни или доверить моей безответственной заботе!

Сара никогда не видела Луи настолько рассерженным.

— И что ты ему ответишь? — спросила она.

— Отвечу?! — Он сердито сунул письмо в карман. — Я ему отвечу лично и наглядно покажу, чьей собственностью на самом деле является Элизабет.

Сара положила руку на его рукав:

— Луи, что ты имеешь в виду?

— Я покупаю билет в Англию, чтобы привезти Элизабет. Я привезу ее в страну, которая станет ей родиной.

— Сюда? Ты с ума сошел!

— Сошел с ума, Сара? Если бы у тебя кроме трех сыновей была еще дочь, она бы жила здесь, с тобой?

— Но это иное дело. Если бы у меня была дочь, она бы родилась здесь, как и мои сыновья. Она бы ничего не знала об Англии. Но я все равно послала бы ее в конце концов в Англию, чтобы она там приобрела принятые для благородных девиц изысканные манеры.

— Элизабет привезет их сюда оттуда! — сказал он горячо. — Ее будет сопровождать одна из этих женщин, которые там заправляют неуютными семинариями для молодых леди. И ничто, абсолютно ничто, Сара, не будет упущено в том, что касается музыки, рисования и шитья! Если она не до конца является дочерью своей матери, она будет благодарна, что я забрал ее из этой холодной казармы, в которой живут ее дед и бабушка.

Сара в сомнении покачала головой.

— А не следует ли тебе это еще раз обдумать, Луи? Ты сейчас разгневан… а потом увидишь все в ином свете. Она еще так мала.

— Но это мой ребенок! — взорвался он. — Она будет жить в моем доме и будет вести ту жизнь, которую я выберу для нее!

Он сердито поднялся и посмотрел на нее сверху вниз.

— Я это твердо решил, Сара. «Дельфин» сейчас в Порт-Джексоне — именно он привез почту. Я намерен написать капитану, чтобы он оставил мне каюту на обратный путь. Он отправляется прямо в Кейп, я полагаю. При благоприятной погоде через шесть месяцев я буду в Англии.

Луи отплыл на «Дельфине» три недели спустя. Он уехал, оставив мадам Бальве заниматься Баноном и доверив ведение своих дел Эндрю; он также попросил Эндрю найти время, чтобы побывать на Непеане и проследить за делами на ферме.

Гавань была вся в белых гребешках волн в тот день, когда он отправился, ее зеленые берега были красивы и выглядели загадочно, как в тот раз, когда он впервые их увидел. Луи поцеловал руку Саре, обнял Эндрю и направился вниз по ступеням пристани к поджидавшей лодке. Ветер трепал платок, которым Сара махала, и бил ее по ногам широкими юбками. Оказавшись в тени «Дельфина», он видел ее красное платье среди небольшой толпы, собравшейся на причале.

Глава ВТОРАЯ

Воскресным мартовским вечером 1804 года Сара стояла с Джулией и Эллен Райдер на веранде их дома. Она наклонилась и запечатлела теплый прощальный поцелуй на щеке Джулии.

— Береги себя, — сказала она тихо. — Может быть, теперь, когда Эллен вернулась и может взять хозяйство на себя, Джеймс отпустит тебя в Гленбарр ненадолго.

— Посмотрим… посмотрим, — осторожно ответила Джулия. — Я еще не успела привыкнуть к мысли, что Эллен уже вернулась, и сильно сомневаюсь, что семинария в Бате подготовила ее к управлению домом в колонии. Но… посмотрим, дорогая. Твой Себастьян так крепко привязал меня к себе, что мне трудно не навещать его.

Эллен, стоя рядом с ней, протестующе сказала:

— Ой, мама, ну что ты в самом деле!..

Эндрю обернулся к Джулии:

— Я был бы счастлив, если бы ты смогла погостить в Гленбарре подольше. Саре нужна будет подруга, пока я буду в отъезде.

— В отъезде?.. — отозвалась та и вопросительно посмотрела на него. — Я не знала, что ты куда-то собираешься. Снова на Восток?

За него ответила Сара:

— Эндрю думает съездить в Англию. Это пока еще не решено окончательно, но, может быть, когда «Ястреб» вернется…

Джеймс Райдер, поджидавший у дверцы экипажа, оживился.

— Что там насчет Англии?

— Мне уже давно хотелось поехать, — начал Эндрю. — Известие о том, как приняли образцы шерсти, которые привез Макартур, не дают мне покоя. Он-то знает, что делает, этот Макартур. Он давно понял, что будущее этой страны — в шерсти.

Райдер усмехнулся.

— Не сказал бы, что ты намного от него отстал, Эндрю. Твои стада ничуть не хуже.

— Да, конечно, — прервал его Эндрю, — но посмотри, как он сейчас меня опережает. Он знает английский шерстяной рынок, и сейчас торговцы шерстью там только о нем и говорят. Господи, да он от военно-полевого суда избавился лишь за счет того, что предложил блестящее будущее Йоркширу! Мне тоже нужно туда пробиться и убедить их, что, кроме Макартура, есть еще и другие.

— Дело не только в этом, — сказала Сара, посмеиваясь. — До Эндрю дошло, что Макартур получил от министерства по делам колоний надел в пять тысяч акров для выпаса своих овец, и Эндрю хочет того же.

— А почему бы и нет? — заметил он. — Этот климат создан для производства шерсти, и Англии нужен каждый произведенный здесь фунт. Там есть фабрики и рабочие, рынок для сбыта тканей — шерсть испанских мериносов поступает по пять миллионов фунтов в год, а Йоркширу все мало. Говорю вам, здесь есть шанс сделать настоящие деньги! У меня есть суда для перевозки шерсти, у меня есть капитал, вернее, мы с Луи де Бурже можем собрать необходимую сумму. Что мне нужно, так это значительный надел земли для пастбищ и контракт с ведущими шерстяными фирмами. Макартур считает, что настало время нам вытеснить испанскую шерсть с лондонского рынка, и мне кажется, он прав.

— Если он прав… — задумчиво начал Райдер, — если он прав, то вы сколотите неплохой капитал, который будет расти с той скоростью, с которой смогут плодиться ваши мериносы.

— Если он прав, — повторил Эндрю, покосившись на свою жену, — я пристрою обещанное второе крыло к Гленбарру, и Сара набьет его шелками и белым мрамором.

Сара подхватила его под руку и потащила вниз, к экипажу.

— Если настанет этот день, — сказала она, смеясь, все камины в новом крыле будут украшены мраморными изображениями бараньих голов. — Она еще сильнее потянула его за рукав. — Пойдем же: Джулия и Эллен замерзли.

Она быстро сошла по ступеням, и Джеймс подсадил ее в экипаж. Мужчины пожали друг другу руки, и Эндрю уселся рядом с Сарой. Джеймс отступил, махнув Эдвардсу на козлах. Обе женщины на веранде прокричали слова прощания, и экипаж тронулся. Сара помахала, лошади побежали резвее, и вскоре ей стал виден лишь темный силуэт дома на более светлом вечернем небе и свет, лившийся из окон вестибюля и гостиной. Потом дорожка сделала крутой поворот, и все скрылось из виду.

В карете было темно. Лицо Эндрю казалось просто беловатым пятном. Саре хотелось спать. За два дня до того Эллен Райдер прибыла в Порт-Джексон на «Леди Августе» после четырехлетнего отсутствия. Это известие застало Эндрю и Сару на ферме Приста, и они приехали к Райдерам на следующий же день. Саре не понравились перемены в Эллен: девушка превратилась в жеманную женщину. Приветствуя Сару, она продемонстрировала умудренность в житейских делах: если бы она посмела, то отнеслась бы к ней свысока, но даже за два дня по возвращении в колонию она сумела понять, что Эндрю Маклей не потерпит высокомерия по отношению к своей жене. Поэтому она улыбалась, показывая ямочки на щеках и соглашалась сыграть на фортепиано, старательно и деревянно, чтобы продемонстрировать свое блестящее английское воспитание.

Карету стало сильнее трясти, и Сара поняла, что они выехали на дорогу, ведущую в Касл Хилл и к ферме Приста.

— Как тебе Эллен? — спросила она у Эндрю.

Он шевельнулся, как будто она вывела его из глубокой задумчивости и ему не хотелось отвлекаться на мысли о какой-то девице.

— Эллен?.. Ммм… свежа и хороша. Думаю, ей надо выйти замуж; с возрастом она станет лучше.

Это было все, чего ей удалось добиться. Она снова погрузилась в молчание, намереваясь подремать до прибытия на ферму.

Сару, слегка замерзшую и с занемевшим от неловкой позы телом, разбудил крик Эдвардса с козел. Экипаж тряхнуло, и он остановился, так что Сара завалилась на бок. С обеих сторон было совершенно темно, и, насколько она могла судить, рядом не было никакого дома: нигде не было ни огонька, и причина остановки была им непонятна.

Эндрю высунулся в окно.

— Что такое, Эдвардс? Почему мы остановились?

В старческом сиплом голосе Эдвардса слышалось непривычное волнение.

— Вон свет впереди, сэр! Я уж приглядываюсь к нему сколько времени. Что-то там не так. Похоже на пожар!

— Пожар? Где?

Эндрю вмиг выпрыгнул из кареты и взобрался к Эдвардсу, чтобы лучше видеть. Сара, выставив голову наружу, хорошо их слышала.

— Нам до Касл Хилл не больше полумили, сэр. Этот огонь или в поселке, или на государственной ферме, где они держат ссыльных.

— Ссыльных!.. — В голосе Эндрю послышалась неуверенность. — Ну… это же просто обыкновенный пожар. Нам лучше направиться туда и помочь, если нужно.

Эдвардс сделал предостерегающий жест.

— Осторожнее, сэр! Лучше переждать и посмотреть. Столько разговоров идет о смуте среди ссыльных, кто его знает…

— Чепуха! — сказал Эндрю. — Надоело слушать все эти слухи о бунтах. Все одна болтовня. Наверное, горит сарай, который какой-то осел поджег. Давай, поехали.

— Ладно, сэр, как скажете. Но мне бы было поспокойнее, если бы вы пистолет держали где поближе.

Эдварде продолжал ворчать и бормотать про себя, пока Эндрю спускался. В его путаном потоке слов Сара различила «бунтовщики» и «безумные ирландцы», произнесенные несколько раз. Эндрю распахнул дверцу, чтобы сесть в экипаж. Встревоженная, Сара наклонилась вперед и дотронулась до его руки.

— Не думаешь ли ты, что было бы разумнее повернуть назад, в Парраматту, Эндрю? Если там беспорядки…

Ее прервал крик Эдвардса.

— Постойте, сэр! Кто-то бежит! Кто-то с лампой!

Эндрю снова спрыгнул на дорогу. Высунувшись подальше, Сара рассмотрела колеблющийся желтый свет фонаря далеко впереди. Потом до них долетел звук бегущих, спотыкающихся шагов. Ночь была очень тихой и темной — темной, за исключением красноватого отсвета пожара далеко в небе и фонаря, который подпрыгивал впереди у дороги. Эндрю вернулся и пошарил под сиденьем, где он всегда во время путешествий держал пистолет. Он вытащил его, взвел курок и стал ждать. Все трое затаили дыхание.

До них долетел из тьмы женский голос:

— Бога ради! Подождите меня!

Она ворвалась в круг света, который отбрасывали фонари экипажа, запыхавшаяся, готовая разрыдаться. На ней была белая ночная рубашка, поверх которой был кое-как наброшен плащ. Волосы, черные и длинные, разметались по плечам. Ее полное красивое лицо покраснело от бега.

Сара ахнула.

— Нелл Финниган! Эндрю, это Нелл Финниган из Касл Хилла.

Нелл споткнулась и ухватилась за одну из спиц переднего колеса, чтобы не упасть. Эндрю подхватил ее под руку. Она привалилась к колесу, запрокинула голову и пыталась отдышаться. Эндрю нагнулся и силой вытащил у нее из руки фонарь. Эдварде спустился с козел и стоял, вглядываясь в ее лицо.

Когда Нелл немного отдышалась и смогла заговорить, она повернулась к Эндрю.

— Там восстание! — закричала она, вцепившись ему в рукав. — Ссыльные вырвались из государственной фермы и сожгли ее! Это сигнал к восстанию, которое они готовили несколько месяцев. Мы все должны бежать быстрее в Парраматту. Там безопасно. Они…

Эндрю слегка тряхнул ее, чтобы унять ее панику.

— Теперь расскажи по порядку. Расскажи спокойно, что тебе известно.

Нелл снова сделала большой глоток воздуха и снова начала рассказывать.

— Ну… Как я сперва узнала об этом, так это по звону колокола на ферме — колокола, которым они созывают народ с полей. Я готовилась ложиться спать: все уже заперла до этого. Финниган в Парраматте, и я, скажу вам, до смерти напугалась. Я в окно глянула — горит, а тут еще все эти разговоры о бунте, но я все надеялась, что колокол звонит из-за пожара, а не потому, что бунт начинается. Потом парни рванули в поселок и начали рыскать по домам — искали еду и патроны. У них всего-то дюжина ружей, но полно пик — знаете, тех, что сами делают.

— Да… да, — сказал нетерпеливо Эндрю. — Но что было, когда они добрались до Касл Хилла? — Он так крепко ухватил ее за руку повыше локтя, что она возмущенно вырвалась.

— Эй, поосторожнее! — она сказала это грубо, но тон ее тут же изменился, когда она вспомнила, что зависит от Эндрю, который может доставить ее в безопасную Парраматту. Если бы вы были там в то время, у вас бы тоже все в голове смешалось.

Она попыталась успокоиться.

— В общем… было вот что, — продолжила она. — Они пришли от государственной фермы, что на другом конце поселка. Большинство из них бросилось к Карсону — в кузню, за лошадьми, конечно. И там они могли раздобыть ружье или пистолет. Они обошли дежурку, хотя там только трое солдат было, так что они бы ничего и сделать-то не смогли. Я ясно видела, как они в каждый дом заходили, ни одного не миновали, и я не стала ждать, пока до меня доберутся! Я схватила фонарь — и бежать через садовый забор за домом! Некоторые из этих парней совсем не приятели моему Финнигану, сами понимаете, и мне не хотелось видеть, как они мой дом разоряют, а если я что им сказала бы — так они бы меня и прикончили.

Она была откровенно напугана, и Эндрю на миг представил себе ее аккуратный домик, полный запасов рома.

— Как давно это все произошло? — спросил он.

Она потрясла головой.

— Не знаю. Убежав, я сидела и дрожала на картофельном поле — не имею понятия сколько. Смотрела, старалась разглядеть, сколько их и куда пойдут. Но было слишком темно, ч тобы рассмотреть — но слышать я их слышала. Это начало беды, и, уж поверьте мне, там их было больше, чем на государственной ферме. Они собрали еще других. Они пойдут на Парраматту — это точно. Не думаю, что дорога отсюда до Парраматты безопасна. Новости расползаются как огонь, и парни, которые готовили все эти месяцы пики, быстренько достанут их из-под пола.

— Кто-нибудь послал сообщить в Парраматту?

— Я-то откуда знаю? — отозвалась Нелл. — Я вам скажу, мистер Маклей, будь вы там, вы бы так спокойно не рассуждали. Может, кто из солдат и поскакал в Парраматту — не знаю. Но судя по количеству этих парней, я скажу, что от Касл Хилла они уже все, что можно, получили. Похоже, они будут еще народ собирать и все оружие, что есть.

Эндрю рассеянно похлопал ее по плечу и повернулся к Эдвардсу.

— Придется ехать назад в Парраматту — возможно, им там еще неизвестно. Хотя, проблема в том, что стук кареты на дороге предупредит ссыльных раньше, чем мы туда доберемся. Но если мы бросим экипаж и побежим в поля, мы не доберемся до Парраматты раньше утра, а это будет бесполезно — мы не можем откладывать так надолго.

Говоря все это, Эндрю заталкивал Нелл в карету, поближе к Саре. Она рухнула на сиденье, откинувшись на спинку и плотно кутаясь в плащ. Эндрю высоко поднял фонарь, пока она устраивалась. Нелл притихла и помягчела, но ее черные глаза все еще глядели с вызовом — ее закаленная, лишенная сентиментальности натура реалистически воспринимала опасность: хоть она и сбежала от бунтовщиков, но не пала духом.

Эндрю укрыл ей ноги пледом, но последний взгляд, перед тем как он закрыл дверцу, был обращен к Саре. Фонарь мягко освещал ее лицо и волосы; она слабо улыбнулась ему — это был маленький, лишь ему предназначенный знак ее доверия. Потом он шагнул назад и закрыл дверцу. Обе женщины снова погрузились во мрак. Они слышали, как он взобрался к Эдвардсу на козлы.

Экипаж медленно катился по дороге, потом поехал быстрее. Вскоре Сару и Нелл стало покачивать от его неровного хода. Они были замкнуты в этом темном пространстве, не в состоянии различить лица друг друга. Сара смотрела в сторону своей спутницы, интересуясь, по-прежнему ли та боится. Сара сознавала, что здесь, в карете, нет ничего, что могло бы уменьшить страх или обуздать воображение. Нелл Финниган смелая, в этом ей не откажешь. Но может ли даже Нелл сидеть здесь долго и не бояться? Парраматта впереди, но с обеих сторон безмолвные поля и дома батраков, хижины ссыльных, которые запросто могут быть местами сборищ, запланированных заговорщиками. Через несколько часов вся прилегающая местность будет охвачена известием о восстании: ружья, пики, топоры — все будет пущено в ход, дома будут разорены, лошади похищены у хозяев. Крик «Свобода!» снова подхлестнет бунтарей, когда ночь сменится утром и когда обнаружится, что сердца их оробели, а желудки опустели. Это люди отчаявшиеся, в случае неудачи их ждет только порка у позорного столба или виселица. Большинство из них привезло этот бунтарский дух из Ирландии, взращивало его и лелеяло, сеяло его среди товарищей, и сегодня они пожинают плоды своих усилий.

Сара похолодела от мысли, сколько еще народу может присоединиться к недовольным. А что, если батраки, которым так мало платят, присоединятся к бунтарям, поверив обещаниям получить землю и скот? Надежда на окончательную победу слаба, но разве не такая же слабая надежда питала их братьев, когда они штурмовали Дублинский замок? Дисциплина среди военных не очень крепка, и бунтовщикам это известно. Опасность в том, как быстро распространятся вести и сколько их поклялось за последние месяцы взяться за оружие, когда придет время.

Деревья вдоль дороги таили для них серьезную опасность. Иногда они замечали огонек в доме и задавались вопросом, почему он горит в такой поздний час. Не было никакой возможности узнать, летит ли новость о бунте впереди них или все еще тащится позади. Им никто не встретился, ничего не было слышно.

В темноте Нелл пошевелилась, плотнее кутаясь в плащ.

— Ну, — сказала она четким и сильным голосом, — не знаю, как вы, миссис Маклей, но о себе скажу — я до смерти боюсь!

В приступе благодарности Сара взглянула на расплывчатое белое пятно напротив. Если Нелл Финниган боится, тогда никому не надо стыдиться страха. Она порывисто наклонилась вперед, взяла большую загрубевшую руку спутницы в свою и крепко сжала ее.

— Я тоже боюсь, — сказала она.

Признавшись в этом, она почувствовала облегчение, но как-то сразу стало нечего больше сказать: их страх, когда они признались в нем, стал, казалось, просто менее ужасен.

Когда они снова откинулись на спинки, экипаж начал довольно крутой спуск: Сара наклонилась вперед и выглянула в окно. Она узнала это место, где дорога спускалась к броду через мелкую речушку, которая большую часть времени была почти высохшей, но сейчас за стуком колес она услышала, как вода струится по камешкам. Экипаж выпрямился, когда они проехали поток и снова наклонился, когда стал взбираться на противоположный берег. Вот они достигли верхней точки, и вдруг послышался крик:

— Стой! Эй, там, стоять!

В следующие несколько мгновений началась невообразимая суета: дикие вопли, крики людей, и надо всем этим Сара слышала ругательства Эдвардса и удары хлыста, которым он погонял лошадей. Экипаж вдруг сильно качнуло, Сару отбросило на сиденье, а Нелл, не в состоянии усидеть на месте, оказалась на коленях. Экипаж еще продолжал двигаться, но Сара поняла по тому, как он замедлил ход, что нападавшие ухватили лошадей за удила. Наконец они резко остановились. Дверца мгновенно распахнулась: человек, небритый, сильно пахнущий потом, всунул голову внутрь. Он осветил фонарем двух женщин.

— Всем выйти! — рявкнул он, ткнув большим пальцем себе за спину. — Путешествие окончено, леди дорогие.

Рассвирепев, забыв об осторожности, Сара толкнула его в плечо.

— Убирайся отсюда! Кто ты такой?

Вместо ответа, он схватил ее за руку и дернул. Он весил вдвое больше, и ее внезапно рвануло вперед, так что она чуть не выпала из кареты на дорогу. С Нелл обошлись подобным же образом, и ее ругательства прибавились ко всеобщей сумятице.

— Уберите от меня свои вонючие лапы, грязные отродья! — Нелл стояла, широко расставив ноги, уперев руки в бока, с вызывающим видом. — Ничего себе банда, скажу я вам! Пара пик и один старый мушкет на всех. Это этим вы собираетесь спугнуть мистера Кинга из резиденции?

Укол одной из презираемых пик заставил ее замолкнуть.

Эндрю и Эдварде, которых стащили с козел к этому времени, придвинулись к женщинам. Вокруг них кольцом стояла приблизительно дюжина мужчин, кольцо сжималось. Они не производили впечатления людей, знающих что делать; вид у них был не слишком уверенный, и только численный перевес, казалось, придавал им некоторую смелость. Среди них было также заметно сомнение насчет того, кто же главный. Но Сару все это не ободрило. Вид их при свете фонарей, возможно, и не был внушительным, но она ни на минуту не обманывалась в том, что они движимы отчаянием. Это кольцо грязных небритых физиономий наполнило ее ужасом. Именно такое лицо прижималось к ней в ночь бунта в Кинтайре. Столько времени прошло с тех пор, но она до сих пор содрогалась при воспоминании об этом. Она перевела взгляд с одного лица на другое: казалось, они оробели от собственной дерзости, а в отсутствие лидера они были еще опаснее, чем дисциплинированный отряд.

Один из банды взял на себя инициативу. Он подошел ближе и встал перед Эндрю. Единственным его преимуществом было ружье, которое он держал в руках.

— Никакого вреда не будет тем, кто ведет себя смирно, — он говорил с легким ирландским акцентом. — Мы просто заберем пистолет и лошадей. А вас пустим гулять. Для леди дорога до Парраматты далековата, но найдете какую-нибудь хибарку по пути для остановки.

Эндрю, быстро осмотревшись, казалось, взвесил ситуацию и настроение толпы. Он сделал шаг назад, в то же время угрожающе выставив вперед пистолет. Другой рукой он махнул Саре.

— Назад в карету! Эдвардс, на козлы!

Эдвардс и Нелл двинулись, чтобы выполнить указания, но Сара продолжала стоять.

— Эндрю, дай им то, чего они просят, — сказала она тихо. — Они…

— Делай что говорят! — властным голосом сказал он.

Она тут же шагнула назад. При этих словах Нелл, которая была уже на ступеньке, юркнула внутрь, а Эдварде стал взбираться на козлы. Сара колебалась, мозг ее онемел от дурных предчувствий и ужаса. Эндрю стоял совсем неподвижно, держа пистолет наготове и оглядывая по очереди лица вокруг себя. Она, затаив дыхание, ждала следующего действия: кровь стучала в висках, и она бессознательно нащупывала дверцу кареты для поддержки.

Эндрю наконец заговорил. Голос его звучал холодно, как будто он обращался к группе непослушных детей, затеявших недоброе.

— Вы знаете, что за кражу лошадей и вооруженный грабеж полагается повешение. Вам также известно, что у вас нет ни единого шанса на успех в этом бунте, как только призовут солдат.

Его слова были встречены полным молчанием. Никто не шевельнулся в знак протеста, и вообще в толпе не было никакого движения.

— А теперь… — продолжил Эндрю, — отойдите от лошадей. Я не советую вам увеличивать список своих преступлений. Уверяю вас, что будет хуже, если вы это сделаете.

Самозваный лидер отступил на шаг, неуверенно и нерешительно. Он огляделся, пытаясь уловить настроение собратьев. Они неловко переминались с ноги на ногу, кто-то глухо забормотал. В ветвях шелестел ветерок. Для Сары эта минута агонии была бесконечной, она пыталась оценить отчаянные, но все же испуганные лица. В острой тишине скрежет сапога по земле прозвучал как разряд грома. Люди открыто заколебались — им передалась нерешительность лидера.

Еще несколько секунд, и Эндрю победит.

Слишком рано, показалось ей, он отдал сигнал.

Она поднялась в карету, повернувшись, чтобы посмотреть на него. Он поставил ногу на ступеньку козел.

— Давай, Эдвардс!

Резкий голос Эндрю разорвал чары, опутавшие группу.

Кто-то хрипло выкрикнул сзади:

— И ты себя зовешь мужчиной, Мэт Донован? Да тебе только ослом командовать!

Они непроизвольно расступились, когда говорящий протолкался вперед. Это был огромный человек, на его уродливом лице читалась зверская ярость. Он взглянул прямо на Эндрю.

— А ну давай вниз! Мы, черт побери, возьмем коней, хочешь ты того или нет!

Из толпы послышались одобрительные крики. Сара услышала, как их перекрывает голос Эндрю:

— Хлыстом их, Эдвардс!

Выстрел прозвучал прежде, чем Эдварде успел опустить кнут. Испуганные кони рванули вперед, Эндрю согнулся и упал на дорогу. Сара услыхала свой пронзительный вопль и распахнула дверцу кареты. Она почувствовала, как Нелл отчаянно ухватилась за нее, но вырвалась, Эдварде уже натянул вожжи, и движение замедлилось. Сара спрыгнула, на несколько секунд удержав равновесие, потом упала в канаву. С трудом вскочив на ноги, она бросилась к тому месту, где лежал Эндрю.

Кольцо ссыльных отступило от нее, наблюдая, переговариваясь меж собой. Они не сделали никакой попытки помочь ей, и она перевернула Эндрю на спину собственными руками. Пуля пробила ему висок. Он, вероятно, был мертв, еще не коснувшись земли.

Бунтовщики забрали лошадей и пистолет и тут же исчезли. Сара почти не заметила их ухода, разве только из-за неожиданной тишины, которую они за собой оставили. Она уселась на краю дороги, держа тело Эндрю, не замечая ничего, кроме ужасной неподвижности этой тяжести у нее на руках. Нелл и Эдварде тихонько посовещались, и Нелл подошла и присела в пыли рядом с ней. Сара не замечала ее присутствия, пока ей на руку не упала теплая слеза.

Она подняла голову и взглянула неверящими глазами на Нелл.

— Ты плачешь?..

Нелл смахнула слезы.

— Я его мало знала, да и он меня мало замечал, проезжая через Касл Хилл, но он мне нравился.

Сара наклонилась и коснулась его неподвижных губ своими.

— Я его любила, — шепнула она.

Они сидели так на дороге, ничего больше не говоря. Потом Эдвардс с трудом отцепил от экипажа один из фонарей. Он что-то тихо сказал на ухо Нелл и отправился в сторону Парраматты.

Восстание было подавлено меньше чем за один день. Оно закончилось у Тунгабби на следующее утро в столкновении бунтовщиков с армейским отделением под командованием майора Джонстона. При этом был убит Каннигем, предводитель восстания в Касл Хиллс, а также еще шестнадцать человек, двенадцать были ранены, тридцать — схвачены. Остальные двести тридцать бежали в буш. Вил, пик, двух-трех десятков ружей и жажды свободы оказалось недостаточно. Через неделю они сдались, группами и поодиночке: оборванная мятежная армия была приведена к повиновению. Когда эта новость разлетелась по колонии, мелкие группки, поджидавшие возможности присоединиться к восставшим, тихонько отложили свое оружие. Восстание умерло.

В четверг и пятницу той самой недели Сидней, Парраматта и Касл Хилл стали свидетелями казни предводителей, среди которых был убийца Эндрю Маклея. Некоторых из бунтарей подвергли порке и заковали в кандалы, других сослали на остров Норфолк или отправили в то адское место на Угольной реке. Его превосходительство публично похвалил за отвагу майора Джонстона и капитана Эббота. Военное положение, объявленное сразу же, как только губернатор получил известие о бунте, было отменено. Колония вздохнула с облегчением и начала возвращаться к прежнему образу жизни. Даже у тех, кого заковали в кандалы, бунтарский дух поутих.

Сара устало откинулась в кресле, обратив лицо к огню, горевшему в камине. Длинная гостиная Гленбарра была притихшей и опустевшей. Эндрю похоронили днем, и все время в эту комнату приходили и уходили его друзья и соседи, даже сам губернатор нанес сюда официальный визит. Дэвид, как старший, тоже был здесь, напряженный и неестественный в своем черном костюмчике. На его лице боролись крайняя усталость и ощущение необычности участия в чисто взрослых церемониях. Подсознательно он искал отцовской поддержки и, не найдя ее, казался растерянным и озадаченным.

Теперь все это было позади. Окончен ужин, Дэвид полчаса назад лег спать, и в Гленбарр вернулась тишина. Джереми был единственным, кто остался. Он сидел, скорчившись, на табурете у камина, спиной к огню, и наблюдал за Сарой, за ее пальцами, неустанно теребившими черный шелк платья. Волосы, строго зачесанные со лба, над черным платьем казались почти белыми. На ее лице были заметны следы прошедшей недели, отражение суровых испытаний, тени под глазами, которых раньше Джереми никогда не видел.

Неожиданно она заговорила. Голос ее звучал устало.

— В этом году кончается твой срок — ты будешь свободен, Джереми. Я думала о тебе, о будущем…

Он отозвался, с вопросительной ноткой в голосе:

— Да?

Она посмотрела прямо на него.

— Когда ты будешь свободен — когда настанет этот час, — я собираюсь попросить тебя остаться. Я хочу, чтобы ты помог мне справиться с Кинтайром, Пристом и Тунгабби, как ты это делал до сих пор. — Она остановила его жестом руки, когда увидела, что он собирается отвечать. — Да, я знаю, что ты хочешь сказать. Ты будешь свободен. Ты захочешь взять землю и завести собственное хозяйство. Я прошу у тебя год-два, Джереми. Не более того. Останься со мной на это время. Я буду тебе платить…

— Давай не будем сейчас говорить о деньгах, Сара. Есть вещи поважнее.

Брови ее удивленно поднялись.

Он взмахнул рукой.

— Не может быть, чтобы ты решила оставить все это: три фермы, магазин, Гленбарр. А корабли?

— Я намерена оставить все, — ответила Сара спокойно. — Они принадлежали Эндрю, не так ли? Разве они не принадлежат его детям?

— Но ты же женщина, Сара! Ты не можешь делать того, что делал Эндрю! Это тебе не по силам, даже просто физически этого не выдержать.

Нахмурившись, она сжала губы.

— Неужели ты воображаешь, Джереми Хоган, что я помогала Эндрю создавать все это, не думая, что все должно достаться нашим сыновьям? Разве он принял хоть одно решение, не подсказанное мною? Если я продам все имущество сейчас — и корабли, и лавку, — я смогу отдать детям только деньги. А сами по себе деньги не имеют ни основательности, ни смысла. Наши дети должны почувствовать, что владеют землей — у них должна быть собственность, должны быть корни. Они забудут Эндрю, они просто никогда и не узнают его, если не увидят, что он для них построил. Я хочу, чтобы они — Дэвид, Дункан и Себастьян, — глядя на Кинтайр, не думали, что для его строительства потребовались всего лишь везенье в картах да награда за спасение чужого корабля.

Он медленно покачал головой.

— Но ты же женщина, Сара! — повторил он. — Разве можешь ты все это держать в руках — батраков на трех фермах, капитанов кораблей, лавку?..

— Да, если ты мне поможешь, Джереми! Дай мне два года, и я покажу тебе, что женщина может это сделать. Сначала все будут сомневаться и насмехаться. Но я знаю, что смогу!

— А что, если я скажу, что не верю, что это возможно? Что, если я откажусь помочь?

На миг она опешила, потом сказала ровным голосом:

— Если ты откажешься, мне придется попытаться сделать это без тебя.

Он вскочил.

— Сара, Бог мой, ты бессердечна! Ты мне не оставляешь выбора!

Он прошелся по комнате, остановился, резко повернулся и встал перед ней.

— Ты действительно все решила?

Она подняла на него глаза.

— Как может быть иначе, Джереми? Ведь во всем этом Эндрю. Как же я могу это бросить? Потерять все это — это все равно, что снова потерять его, потерять его еще тысячу раз.

Голос ее прервался, слезы хлынули из глаз и потекли по щекам.

— Тебе, больше чем кому-нибудь, известно, что Эндрю сделал для меня. Он вытащил меня из трюма для ссыльных. Из-за меня он поселился здесь. Потом он полюбил этот край, и его сердце здесь. Я в этом уверена больше, чем в чем-нибудь другом. Я должна сохранить все, что он создал, — сохранить в целости для наших детей. Это их страна, и именно здесь они должны увидеть достижения своего отца.

— И ты готова делать это в одиночестве?

Она кивнула.

— Да, если необходимо.

Затем она склонила голову, и он увидел, как вздымаются ее плечи. Она закрыла лицо руками. Дальше ее слова были невнятны и заглушались рыданиями.

— Я не знала, что будет так. Я не знала, что можно испытывать такое отчаяние, такую потерянность. Эндрю… Эндрю!..

Джереми нежно коснулся рукой ее волос и погладил их. Он до боли ясно вспомнил ту первую ночь, что провел под крышей Гленбарра, ту ночь, когда они ужинали при свечах, сидя на ящиках: Эндрю, мерившего шагами голые доски пола, и его лицо, озарявшееся видением будущего. Тогда он казался непобедимым, не было ничего недостижимого для его размаха, его гения. К чему бы он ни прикоснулся — все становилось золотым.

Но теперь, четыре года спустя, золотой век кончился. И рыдания Сары были протестом против его ухода.