Сбиться с пути

Глава 1

Она была готова расплакаться, если они не прекратят говорить об одном и том же.

Но, похоже, это вовсе не входило в их планы. Предмет беседы настолько засел у всех в голове, что шансы переменить его сводились практически к нулю. Тема обсуждалась на протяжении всего ужина с тушеной говядиной. Это воскресное блюдо было подано к столу так, будто бы событие, собравшее их вместе, относилось к разряду скорее радостных, чем скорбных.

На этот раз в готовке Сара превзошла саму себя. На столе стояли даже горячие, только что из печи, булочки из дрожжевого теста, предназначенные, чтобы окунать их в пряный говяжий соус, и домашний пудинг — блюда, просто кричащие о своих калориях.

Впрочем, вкусовые рецепторы Дженни могли бы и вовсе потерять чувствительность после того, что она испытала за ужином. Казалось, ее язык прилипает к гортани с каждым новым куском пищи, а горло отказывается его проглотить.

И даже сейчас за кофе, который Сара подала в украшенных желтыми примулами изящных чашечках, они по-прежнему говорили о предстоящей поездке Хола в Центральную Америку. Это путешествие могло затянуться на неопределенное время, поставить его вне закона и, вероятно, угрожать его жизни.

Между тем почти все сидящие за столом были восхищены и взволнованы предстоящим событием, особенно Хол, чьи щеки горели энтузиазмом. Его карие глаза светились предвкушением.

Это грандиозное предприятие. Однако, если бы не храбрость этих несчастных страдальцев в Монтерико[1], все, что мы сделали и что собираемся сделать, было бы напрасным. Честь принадлежит им.

Сара взволнованно коснулась щеки младшего сына, вновь заняв свое место за столом, после того как наполнила всем чашки.

— Но ведь вы же начали строительство этой подземной железной дороги, чтобы помочь им спастись. Мне кажется, это чудесно. Просто превосходно. Но… — Ее нижняя губа задрожала. — Ты же будешь осторожным, да? Ты не окажешься в реальной опасности?

Хол успокаивающе похлопал по ее мягкой руке, коснувшейся его запястья:

— Мама, я же тысячу раз говорил тебе, что политические беженцы будут ждать нас на границе Монтерико. Мы лишь подберем их, проведем через Мексику и…

— Незаконно переправите в Соединенные Штаты, — сухо закончил Кейдж.

Сара кисло посмотрела на старшего брата Хола.

Привыкший к презрительному отношению Кейдж, казалось, не обратил ни малейшего внимания на неодобрительный взгляд матери. Он вытянул далеко вперед обтянутые джинсами ноги и развалился на стуле, словно нарочно провоцируя Сару. Во времена его юности она до посинения твердила ему о необходимости сидеть за столом прилично, однако ее нотации никогда не достигали цели.

Он положил ногу на ногу и взглянул на брата исподлобья.

— Интересно, в твоих глазах по-прежнему будет гореть фанатичный огонь, когда пограничный патруль прихватит вас за задницы и отправит в ближайшую каталажку?

— Если ты не можешь выражаться прилично, будь добр, выйди из-за стола, — фыркнул его преподобие Боб Хендрен.

— Извини, папа. — Кейдж сделал глоток горячего кофе, не выказывая ни малейших признаков раскаяния.

— Если Хол попадет в тюрьму, — перешел в наступление пастор, — то, по крайней мере, он сделает это во имя высоких идеалов, во имя того, во что искренно верит.

— Ты говорил мне совсем другое в ту ночь, когда приехал вытаскивать меня из местной тюряги, — напомнил отцу Кейдж.

— Ты был арестован за пьянство.

Кейдж усмехнулся:

— Время от времени я искренно верую в пьянство.

— Кейдж, пожалуйста. — Сара испустила долгий, страдальческий вздох. — Хоть раз попробуй вести себя прилично.

Дженни опустила голову и уставилась на свои руки. Она ненавидела семейные сцены. Конечно, Кейдж вел себя провокационно, но она чувствовала, что в данном случае он был прав, откровенно указывая на все опасности, связанные с участием Хола в этом предприятии. Кроме того, она понимала, что насмешливые речи Кейджа были всего лишь его реакцией на очевидное предпочтение, оказываемое родителями Холу, смущенно ерзавшему на стуле. И хотя он прямо-таки купался в одобрении Боба и Сары, их нескрываемый фаворитизм также доставлял ему неудобства.

Кейдж изобразил на привлекательной физиономии виноватую улыбку, но продолжил спор:

— Просто этот священный труд, эта миссия Хола во имя всеобщей любви и братства, представляется мне всего лишь отличным способом отправиться на тот свет. Чего ради он рискует своей шеей в какой-то банановой республике, где они сперва стреляют, а потом задают вопросы?

— Неудивительно, что тебе не понятны мотивы Хола, — произнес Боб, презрительно махнув рукой в сторону старшего сына.

Кейдж распрямился и положил руки на стол, подавшись всем телом в сторону своих оппонентов.

— Я могу понять его стремление освободить людей, приговоренных к смерти, да. Но не понимаю избранный им для этого способ. — Он нетерпеливо пригладил рукой песочного цвета волосы. — Подземная железная дорога, сопровождение беженцев по всей Мексике, потом — нелегальный ввоз в Штаты, — насмешливо произнес он, загибая по пальцу на каждую стадию миссии Хола.

— И что же их ждет здесь, в Техасе? Где они будут жить? Что они будут делать? Подумали ли вы об их работе, крове над головой, пропитании, лечении, одежде? Неужели вы настолько наивны, что думаете, будто каждый встретит их тут с распростертыми объятиями только потому, что они прибыли из охваченной беспорядками страны? Да они будут выдворены из страны, как и другие нелегальные иммигранты. И отнесутся к ним соответственно.

— Мы уповаем на волю Божью, — немного неуверенно ответил Хол. Его идеализм никогда не выдерживал столкновений с прагматизмом Кейджа. Лишь только Хол думал, что данное условие неоспоримо и безупречно, как появлялся Кейдж со своими убийственными аргументами. Подобно землетрясению, Кейдж провоцировал трещины в незыблемом фундаменте мировоззрения Хола. Тот часто упоминал это обстоятельство в своих молитвах и в итоге пришел к выводу, что Господь использует Кейджа, чтобы испытать его. Или же проницательность Кейджа — дар дьявола, вознамерившегося его искусить? Его родители не сомневались в последнем предположении.

— Ладно, мне хочется верить, что у Господа окажется больше здравого смысла, чем у вас.

— Достаточно! — резко произнес Боб.

Кейдж сгорбился и поставил локти на стол, поднося кофейную чашечку к губам. Он не использовал для этого ее маленькую, изящную ручку. Дженни вообще сомневалась, смогут ли его длинные пальцы протиснуться в узкий изгиб фарфоровой ручки. Он держал чашечку, обхватив ее обеими руками.

Кейдж казался не на месте в этой кухне в доме приходского священника. В кухне с накрахмаленными пышными занавесками на окнах, пастельных тонов линолеумом и стеклянными дверцами уставленного фарфором серванта, где бережно хранилась посуда, которую дозволялось использовать только по праздникам.

Кейдж словно съеживал помещение кухни, делая кричащим ее буржуазный уют. И вовсе не потому, что его фигура была чрезмерно мускулистой или очень высокой. Физически Кейдж и Хол казались очень похожими. Издалека и со спины братья едва ли отличались друг от друга, разве что Кейдж был несколько крепче младшего брата. Однако эта дополнительная сила являлась скорее результатом разницы в образе жизни и занятиях, чем наследственной предрасположенности.

Впрочем, сходство между братьями на этом и заканчивалось. Главное различие между ними заключалось в позиции, отношении. Облик Кейджа не вписывался ни в одно помещение, и любая комната казалась маленькой, когда он входил в нее. Дженни порой думала, что он скорее был бы дома среди больших, открытых пространств прерий, где много неба и земли. Он словно нес в себе вольный дух, ветер свободы, скрывавшийся под полами его одежды и в непокорных волосах.

Дженни никогда не приближалась к нему настолько, чтобы удостовериться в этом, но ей казалось, что его кожа пахла солнечными лучами. Следы долгого пребывания на солнце проступали на его лице, особенно тонкая сеточка морщинок в уголках золотисто-карих глаз. Эти морщины делали его старше, чем он был. Однако он и в самом деле уже многое повидал в свои тридцать два года.

Сегодня, как и всегда с его появлением, готова была разгореться ссора, если не открытое противостояние. Строптивость и мятежный дух буквально шествовали за ним по пятам. Он был хищником, продирающимся сквозь джунгли, распугивая мирных обитателей, задирая робких пташек и выдергивая их перышки, нарушая тишину и порядок, даже не имея на то очевидных намерений.

— Ты уверен, что вы обговорили все детали встречи? — спросила Сара. Она была расстроена тем, что Кейдж испортил ее прекрасный прощальный ужин, специально устроенный для Хола, однако героически пыталась игнорировать своего непослушного сына и создать видимость порядка на потерпевшем крушение корабле.

Поскольку Хол обсуждал свои дорожные планы уже как минимум сотню раз, Дженни потихоньку принялась убирать со стола. Когда она склонилась к плечу Хола, чтобы забрать его тарелку, он взял ее руку, сжал, поднес к губам и поцеловал запястье, проделав, однако, все это, ни на минуту не прерывая своего вдохновенного диалога.

Ей хотелось бы наклониться и поцеловать его в затылок, прижать к груди, пригладить его белокурые волосы и попросить никуда не уезжать. Но конечно, она так не сделала. Подобное поведение выглядело бы вызывающим, и каждый за столом подумал бы, что она, вероятно, сошла с ума.

Дженни подавила нахлынувшие на нее эмоции и молча закончила убирать посуду в раковину. Никто не предложил ей помощь. Никто даже не взглянул на нее. Это была обязанность Дженни — убирать со стола и мыть посуду с тех пор, как она стала жить в пасторском доме.

Они по-прежнему продолжали беседу, когда через пятнадцать минут Дженни вытерла руки полотенцем, повесила его на крючок у раковины, осторожно открыла заднюю дверь и спустилась по ступенькам. Она прошла по двору и облокотилась на белый заборчик.

Стояла прекрасная ночь, почти безветренная, что было редким подарком небес в западной части Техаса. Лишь легкая песчаная пыль носилась в воздухе. Огромная круглая луна выглядела как сияющий стикер, который кто-то прикрепил к черному войлоку неба. Звезды, которых не затемняли городские огни, казались большими и близкими.

Это была ночь объятий, ночь поцелуев, ночь романтического шепота влюбленных. Совсем не ночь расставаний. И даже если бы прощанию и суждено состояться, оно должно было быть затоплено потоком страсти и сожалений, смягчено нежностью и лаской, а вовсе не обсуждением деталей предстоящего путешествия.

Дженни было немного не по себе, она словно ощущала неясное беспокойство, зуд, который не могла вполне идентифицировать.

Задняя дверь снова приоткрылась и тихо захлопнулась с приглушенным стуком. Обернувшись, Дженни увидела медленно спускающегося по ступенькам Кейджа. Она отвернулась и продолжала смотреть прямо перед собой, даже когда он подошел к ней ближе и прислонился к изгороди.

Не говоря ни слова, он пошарил рукой в нагрудном кармане и достал оттуда пачку сигарет, привычным жестом встряхнул и, ухватив губами одну, вытащил ее из шуршащей фольгой пачки. Когда он поджег ее зажигалкой, яркая вспышка осветила его хмурое лицо. Сделав глубокую затяжку, Кейдж спрятал зажигалку и убрал сигареты в карман.

— Это убивает, — заметила Дженни, по-прежнему глядя прямо перед собой.

Кейдж повернул голову и долго смотрел на нее, не говоря ни слова, потом развернулся всем телом и прислонился спиной к изгороди.

— Я же еще не умер, хотя начал курить, когда мне было не больше одиннадцати.

Она, улыбаясь, посмотрела на него и покачала головой:

— Как не стыдно. Подумай, какой вред ты причиняешь своим легким. Ты должен бросить.

— Да что ты говоришь? — произнес он с ленивой ухмылкой, безошибочно поражавшей прямо в сердце женщин — молодых и старых, замужних и одиноких. В JIa-Боте не было ни одной особи женского пола, способной устоять перед его улыбкой. Некоторые смущенно останавливались, раздумывая, что бы она означала. Однако большинство прекрасно понимало ее смысл. «Я — мужчина, ты — женщина, и этим все сказано».

— Да, тебе следует бросить. Но ты, похоже, вовсе не собираешься этого делать. Я слышу, как Сара просит тебя не курить, уже много лет.

— Только потому, что она не любит грязные пепельницы и едкий табачный дым. Уверяю тебя, ее никогда особенно не беспокоило состояние моего здоровья. — В его янтарных глазах промелькнула горечь. Человек с менее обостренной чувствительностью, чем у Дженни, едва бы это заметил.

— Я беспокоюсь о твоем здоровье, — ответила она.

- Правда?

— Да.

— Ты просишь меня бросить курить, поскольку беспокоишься о моем здоровье?

Она знала, что он всего лишь поддразнивает ее, но решила сыграть свою роль до конца. Ее подбородок взметнулся вверх, и она решительно произнесла:

— Да.

Он бросил сигарету в грязь и затоптал ботинком.

— Сделано. Я бросил. Прямо сейчас.

Дженни улыбнулась. Она и не представляла, как бывает прелестна, когда вот так улыбается, запрокинув голову. Ее шея изящно выгнулась, открывая взору нежное, покрытое медовым загаром личико. Светло-каштановые волосы шелковистой волной омывали ее плечи. Зеленые глаза светились яркими искорками. Дерзкий носик очаровательно сморщился. Низкий, немного хрипловатый смех ее звучал очень соблазнительно, хотя она не имела об этом ни малейшего понятия.

Зато Кейдж прекрасно сознавал это. Его тело ответило на страстный призыв, и, черт бы его побрал, он не мог ничего с собой поделать. Он опустил глаза, не в силах оторвать взгляда от нежного бутона ее губ и сияющей белизны зубов.

— Я сегодня впервые вижу, как ты улыбаешься, — заметил он.

Дженни внезапно вновь посерьезнела:

— Мне совсем невесело.

— Из-за того, что Хол уезжает?

— Конечно да.

— И потому, что вы опять откладываете свадьбу?

Она наклонила голову и изо всех сил вцепилась в забор пальцами.

— Наверное, да. Хотя это и не столь важно.

— Черт побери, почему не столь важно? — грубо и требовательно заявил Кейдж. — Я думаю, что для женщины венчание — самый важный день в жизни. По крайней мере, для такой женщины, как ты.

— Так оно и есть, но это нельзя и сравнивать с важностью миссии, возложенной на себя Холом…

Кейдж пробормотал неприличное слово, что заставило ее замолчать.

— Ну а что случалось в другие разы? — отрывисто спросил он.

— Ты имеешь в виду другие отсрочки?

— Да.

— Хол должен был получить степень, чтобы стать пастором. Важно, чтобы он закончил диссертацию и все формальности прежде, чем мы поженимся и… заживем семейной жизнью.

Как всегда, одно присутствие Кейджа заставляло ее заикаться как дурочка. Ей хотелось попросить его не приближаться к ней, но он и не был близок. Ей просто казалось. Он всегда производил на нее такое впечатление. Дженни ощущала потребность покрепче сжать руки, чтобы удержать себя, будто она может взлететь, если не сделает этого. Она чувствовала себя неспокойно и неуверенно. Дженни никогда не понимала почему, но именно так всегда и случалось. Особенно сегодня, когда ее нервы и так были натянуты до предела, а тщательно поддерживаемое самообладание нарушено, ей особенно тяжело казалось противостоять его проницательному, пристальному взгляду. Он видел слишком многое.

— А когда вы с Холом начали встречаться, ходить на свидания? — внезапно спросил он.

— На свидания? — Ее изменившийся, неуверенный тон свидетельствовал о том, что это слово не являлось частью ее лексикона.

— Ага, ладно, давай рассказывай. Ходить на свидания. Держаться за руки. Обниматься в машине. Встречаться. Должно быть, это произошло, пока я был в Техасе, потому что не помню этого.

— Ну, мы никогда на самом деле и не начинали встречаться. Просто… просто так сложилось, если можно так выразиться. Мы были постоянно вместе. Нас считали парой.

— Дженни Флетчер, — сказал Кейдж, скрестив руки на широкой груди и недоверчиво уставившись на нее, — ты хочешь сказать, что никогда не ходила на свидание с кем-нибудь еще?

— Вовсе не потому, что меня о том не просили! — резко возразила она, защищаясь.

Кейдж вытянул вперед руки:

— Спокойно, девочка. Я вовсе не имел в виду этого. Да стоит тебе только захотеть, за тобой табунами побегут все парни в городе.

— Я вовсе не хочу, чтобы они за мной бегали. Звучит очень недостойно.

Она вспыхнула, и Кейдж не мог удержаться, чтобы не коснуться ее щеки ладонью. Она отклонила голову, и его рука повисла в воздухе.

— Я думаю, что ради тебя мужчина вполне мог бы забыть о своем достоинстве, Дженни, — грустно заметил он, а потом продолжил уже в более игривом тоне: — Но ты не обращала внимания на других парней, потому что это было бы нечестно по отношению к Холу.

— Совершенно верно.

— И даже тогда, когда вы оба были в техасском христианском университете?

— Да.

— Гм… — Кейдж автоматически потянулся за сигаретной пачкой, потом вспомнил и засунул ее обратно в карман. Его взгляд неотрывно преследовал Дженни. — А когда Хол сделал тебе предложение?

— Несколько лет назад. Я думаю, на старших курсах Техасского университета.

— Ты думаешь? Ты не помнишь? Как ты могла забыть тот момент, когда земля поплыла у тебя под ногами?

— Не дразни меня, Кейдж!

— Земля не поплыла?

— Совсем не так, как в кино.

— Ты смотрела плохие фильмы. — Он значительно подмигнул ей.

— Зато я знаю, какие смотрел ты, — возразила она, бросив на него укоризненный взгляд. — Те самые, что Сэмми Макхиггис показывает у себя в бильярдной после полуночи.

Кейдж попытался сохранить серьезное лицо, слыша ее высокомерный тон, однако бросил пустые попытки и позволил улыбке коснуться его губ.

— Леди приглашены. Хочешь пойти со мной как-нибудь?

— Нет!

— Почему же нет?

— Почему нет? Да потому, что я не хочу скончаться от ужаса и отвращения, просматривая эти фильмы. Они отвратительные.

Он склонился к ней ближе и язвительно заметил:

— А откуда ты знаешь, что они отвратительны, если ни разу их не смотрела? — Она хлопнула его по плечу, и он отвернулся, сохранив в памяти аромат ее свежей, пахнущей весенними цветами кожи. Постепенно улыбка на его лице померкла, сменившись хмурым выражением, появившимся у него, едва он снова взглянул в ее глаза. — Дженни, когда Хол попросил тебя выйти за него замуж?

— Я же сказала тебе, это…

— Где вы были? Опиши, что вас окружало? Что произошло? Он преклонил колени? Это случилось на заднем сиденье его автомобиля? Днем? Ночью? В кровати? Когда?

— Прекрати! Я же сказала тебе, что я не помню.

— Да было ли вообще это? — Его голос был так тих, что она невольно обратила внимание.

— Что ты имеешь в виду?

— Он вообще хоть раз произносил эти слова вслух? «Дженни, ты выйдешь за меня замуж?»

Она отвернулась от него:

— Мы всегда знали, что нам предстоит пожениться.

— Кто всегда знал? Ты? Хол? Мама и папа?

— Да. Все. — Она повернулась к нему спиной, намереваясь вернуться домой. — Я должна идти туда и…

Его теплая, тяжелая рука сомкнулась вокруг ее запястья и притянула назад.

— Скажи Холу, чтобы он не ехал в это идиотское путешествие.

Она обернулась:

— Что?

— Ты меня слышала. Скажи, чтобы он оставался дома, которому по праву принадлежит.

— Я не могу.

— Ты — единственная, кого он послушается. Ты же не хочешь, чтобы он уехал, правда? Правда? — повторил он с большим нажимом в голосе, не услышав ответа.

— Да! — вскричала она, высвобождая руку. — Но я не могу встать между Холом и той миссией, которую, как он уверен, возложил на него Господь.

— Он любит тебя?

— Да.

— И ты его любишь.

— Да.

— Ты же хочешь выйти за него замуж, хочешь, чтобы у вас был дом и ребенок и все такое прочее, так?

— Это наше дело. Хола и мое.

— Проклятье, я вовсе не вмешиваюсь в вашу личную жизнь. Просто стараюсь удержать своего родного брата от пули. Я по-прежнему, что бы ни думали на этот счет, являюсь членом этой семьи, и ты должна мне ответить.

Дженни чувствовала себя подавленно, ей было стыдно, что она тоже отстранила его в своем сознании от семейных дел, как часто поступали и его родители. В этой ситуации она была лишняя, а не Кейдж. Она посмотрела ему в глаза:

— Конечно же, хочу. Я много лет ожидала этого замужества.

— Прекрасно. Тогда, — продолжал он уже гораздо спокойнее, — притопни ногой. Выдвини ультиматум. Скажи ему, что тебя здесь не будет, когда он вернется обратно. Дай ему понять, как ты к этому относишься.

Она покачала головой:

— Он чувствует, что призван для этого. Это его путь.

— Тогда уведи его прочь. Сделай так, чтобы он сбился с этого пути, Дженни. Я ценю его так же высоко, как и ты. Но, черт возьми, если президенты, дипломаты и наемники заварили эту кашу в Центральной Америке, как, проклятье, Хол думает ее решить? Он ввязывается в то, о чем не имеет ни малейшего представления.

— Господь защитит его.

— Ты просто повторяешь то, что от него услышала. Я тоже знаком с Библией. Ее вдолбили мне в голову. И одно время меня очень интересовали все эти иудейские войны. Да, им удалось чудом выиграть пару сражений, однако у Хола в подчинении нет армии. У него нет даже одобрения правительства США. Господь дал нам мозги, чтобы мыслить разумно и взвешенно. То, что делает Хол, неразумно.

Дженни готова была от всего сердца с ним согласиться. Однако Кейдж слишком хорошо умел играть словами и манипулировать правдой, чтобы создать иллюзию своей правоты. Согласиться с мыслями Кейджа граничило для нее с ересью. Кроме того, ее долгом было оставаться верной Холу и делу, которому он себя посвятил.

— Спокойной ночи, Кейдж.

— Сколько ты уже живешь с нами, Дженни?

Она снова замолчала.

— С тех пор, как мне исполнилось четырнадцать. Почти двенадцать лет.

Хендрены взяли ее после того, как погибли ее родители. Однажды, когда она была в школе, у них в доме взорвался газовый баллон, и все сгорело дотла. Позднее она вспоминала, что, сидя на уроке алгебры, слышала пожарные сирены и вой машин скорой помощи. Однако еще не знала, что ее родителям и маленькой сестренке, оставшейся дома с больным горлом, уже ничем не поможешь. Ее отец забежал в обеденный перерыв домой, чтобы проведать сестренку. Еще до наступления темноты Дженни осталась одна в этом мире, не имея ни единой вещи, за исключением одежды, бывшей на ней, когда она отправилась в тот день в школу.

Флетчеров связывали дружеские отношения с их пастором, Бобом Хендреном и его женой Сарой. А поскольку у Дженни не осталось живых родственников, ее будущее практически не обсуждалось.

— Я помню, как вернулся домой из колледжа на День благодарения[2] и обнаружил там тебя, — сказал Кейдж. — Мама превратила свою комнату для шитья в спальню маленькой принцессы. Наконец-то у нее появилась дочка, о которой она всегда мечтала. Мне сказали, чтобы я обращался с тобой как с членом семьи.

— Твои родители были очень добры ко мне, — слабым голосом призналась Дженни.

— И поэтому ты никогда не могла устоять перед ними?

Ее оскорбили его слова, и это было заметно.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь!

— Напротив, очень хорошо понимаешь! Прошло двенадцать лет с тех пор, как ты в последний раз самостоятельно принимала решения. Неужели ты боишься, что они выбросят тебя на улицу, если ты с ними не согласишься?

— Звучит абсурдно! — изумленно воскликнула она.

— Нет. Просто грустно, — заметил Кейдж, подставляя ветру тяжелый, квадратный подбородок. — Они решали, кто может и кто не может быть твоими друзьями, какую одежду тебе носить, в какой колледж поступать и даже за кого выйти замуж. А сейчас, похоже, от них зависит, когда случится свадьба. Возможно, ты позволишь им планировать и своих детей тоже?

— Кейдж, прекрати. Это все неправда, и я больше не хочу слушать. Ты что, выпил?

— К сожалению, нет. Чертовски бы этого хотелось. — Он повернулся к ней и схватил ее за руку. — Дженни, проснись. Они подавляют тебя. Ты — женщина, потрясающе привлекательная женщина. Что такого, если ты сделаешь что-нибудь, что им не понравится? Тебе не четырнадцать лет. Они не могут наказать тебя. Даже если они выгонят тебя, чего они никогда не сделают, что страшного? Ты просто будешь жить в другом месте.

— Быть независимой женщиной?

— Полагаю, именно так, да.

— Думаешь, я должна вести тот же свободный и вызывающий образ жизни, что и ты?

— Нет. Однако я не считаю, что тебе следует проводить девяносто процентов своего времени, занимаясь с группами по изучению Библии.

— Мне нравится выполнять работу в церкви.

— Вместо всего остального? — Охваченный волнением, он взъерошил пальцами волосы. — Вся та работа, которую ты выполняешь в церкви, достойна восхищения. Я вовсе не хочу, чтобы ты ее бросила. Я просто не могу видеть, как ты превращаешься в пожилую леди, а ведь ты еще так молода. Ты совершенно забросила свою собственную жизнь.

— Вовсе нет. У меня будет жизнь, общая с Холом.

— Не будет, если он отправится в Центральную Америку и позволит себя пристрелить! — Кейдж заметил, как смертельно побледнело ее лицо, и смягчил тон своего голоса. — Послушай, мне жаль. Я вовсе не хотел затевать всего этого.

Она милостиво приняла его извинения.

— Хол настоящий. Он любит меня и верит в свое дело.

— Ты права. — Он сжал ее руки. — Поговори с ним, Дженни.

— Я не могу заставить его сменить свои убеждения.

— Он должен к тебе прислушаться. Ты — женщина, на которой он собирается жениться.

— Ты меня переоцениваешь.

— Я вовсе не хочу возложить на тебя ответственность за его решение, если ты это имеешь в виду. Просто пообещай, что попытаешься убедить его не уезжать.

Дженни посмотрела в сторону кухни. Через окно она по-прежнему видела Хола и его родителей, погруженных в оживленную беседу.

— Я постараюсь.

— Хорошо. — Он сжал ее руку, прежде чем отпустить.

— Сара сказала, ты проведешь здесь ночь. — По некоторым причинам она не хотела, чтобы Кейдж знал о том, что именно она приготовила его комнату к ночлегу, проветрив ее и постелив свежее белье. Дженни хотела, чтобы он думал, будто его мама озаботилась всеми этими хлопотами.

— Ага. Я пообещал остаться здесь, чтобы присутствовать на великом прощании с Холом утром. Надеюсь, этого не случится.

— Знаешь, в любом случае Сара рада, что ты останешься дома сегодня, и вообще.

Он горько улыбнулся и коснулся ее щеки:

— Ах, Дженни. Ты такой дипломат. Мать пригласила меня, а потом попросила, чтобы я убрал все свои футбольные и баскетбольные кубки из спальни, пока я здесь. Она сказала, что устала протирать от пыли весь этот хлам.

Дженни проглотила комок, и ее сердце наполнилось сочувствием к Кейджу. Всего лишь несколько недель назад они вместе с Сарой аккуратно стерли чистой бархоткой пыль со спортивных трофеев Хола, сложили их в коробки и отнесли на чердак. За двенадцать лет жизни в этом доме Дженни прекрасно поняла, кто считается любимым сыном. Однако Кейджу некого в этом винить, кроме себя. Ему следовало бы избрать образ жизни, который вызывал бы больше одобрения со стороны его родителей.

— Спокойной ночи, Кейдж. — Дженни внезапно захотелось обнять его — мысль, по меньшей мере, нелепая, принимая во внимание репутацию, которой он пользовался в их маленьком городке. Но могло ли ему хватать той любви, которую он получал у своих мимолетных подружек?

— Спокойной ночи.

Она неохотно оставила его одного и вошла в дом через заднюю дверь. Хол проводил ее глазами и кивнул, чтобы она встала позади его стула. Он внимательно слушал, что говорил ему отец относительно сбора пожертвований по всей стране для беженцев после того, как они прибудут в Техас.

Стоя позади кресла Хола, Дженни обняла его за плечи и наклонилась, чтобы коснуться его головы подбородком.

— Устала? — спросил ее Хол, когда Боб окончил говорить.

Хендрен гордо посмотрел на них.

— Немного.

— Ступай поднимайся и ложись спать. Тебе предстоит завтра утром встать рано, чтобы проводить меня.

Она вздохнула и прижалась лбом к его макушке, не желая, чтобы родители видели написанное на ее лице разочарование.

— Я не хочу спать.

— Возьми одну из этих снотворных пилюль, что прописал мне доктор, — предложила Сара. — Они очень мягкие и вряд ли повредят тебе. Мне же они помогают успокоиться и спокойно уснуть.

— Пойдем, — решительно произнес Хол, задвигая свой стул. — Я поднимусь с тобой.

— Спокойной ночи, Боб, Сара, — еле слышно сказала Дженни.

— Сын, ты не назвал нам имена людей, с кем можно было бы связаться в Мексике, — напомнил Холу отец.

— Я еще не ухожу. Я скоро вернусь. Подождите минутку.

Дженни и Хол вместе поднялись по лестнице. Наверху он на секунду остановился около родительской спальни:

— Хочешь снотворное?

— Думаю, да. Боюсь, что иначе проворочаюсь всю ночь.

Он оставил ее и вернулся спустя несколько минут, держа на ладони две маленькие розовые таблетки.

— В инструкции на бутылочке было сказано одна или две. Думаю, тебе следует принять две.

Они вошли в ее спальню, и Дженни зажгла ночник. Кейдж был прав. Как только она переехала в этот дом, ее комната действительно превратилась в покои сказочной принцессы. К сожалению, у Дженни практически не оставалось выбора в вопросе убранства ее интерьера.

Даже когда несколько лет назад Сара решила, что пришло время изменений, ненавистные Дженни занавески в мелкую голубую крапинку сменились такими же в белый горошек. Комната казалась слишком детской, в ней, на вкус Дженни, было слишком много оборочек и рюшек. Но она не хотела обидеть Сару, оскорбив ее представления о мире. Она лишь надеялась, что, как только они с Холом поженятся, ей будет предоставлена большая свобода выбора в создании интерьера их спальни. Не было даже и разговора об их переезде в другой дом, поскольку все понимали, что, как только Боб уйдет на пенсию, его место займет Хол.

— Возьми свои таблетки и надевай пижаму. Я укрою тебя одеялом. — Дженни оставила Хола стоящим в центре комнаты и проскользнула в ванную, где, как ей и было велено, проглотила две таблетки. Однако она не стала надевать пижаму. Она облачилась в соблазнительную шелковую ночную рубашку, которую тайком приобрела для такого случая, как сейчас.

Дженни оглядела себя в зеркале и попыталась сосредоточиться, чтобы исполнить то, о чем с ней говорил Кейдж. Она не хотела, чтобы Хол уезжал. Это была опасная, глупая миссия. Да даже если и не так, их свадьба опять откладывалась. Какая женщина останется к этому равнодушной?

Дженни не покидало предчувствие, что от сегодняшней ночи во многом зависит ее будущее.

Она обязана отговорить Хола от поездки, иначе ее жизнь навсегда изменится. Она должна вступить в эту опасную игру, где ставкой было все или ничего. И она собиралась использовать старейшее известное женщинам средство.

— Господь благословил ночь Руфи и Вооза[3]. Дженни чувствовала, что сейчас может произойти нечто подобное.

Однако у Руфи не было ночной рубашки, тесно облегающей ее обнаженное тело. Дженни ощущала, как грешно и соблазнительно струятся и переливаются складки, обволакивая ее юное тело. Тончайшие, словно струны скрипки, бретельки поддерживали лиф с низким вырезом, подчеркивающим грудь. Жемчужного цвета рубашка с изящной отделкой не оставляла без внимания ни малейшей детали ее фигуры, ниспадая легкими складками на бедра. Невесомые оборки приятно холодили тело при малейшем движении.

Она добавила несколько капель нежных цветочных духов, провела щеткой по волосам. После того как все было готово, Дженни на секунду крепко зажмурила глаза, призывая всю свою храбрость, чтобы открыть дверь. Прежде чем распахнуть ставшую внезапно тяжелой дверь, она нащупала выключатель и нажала его, погрузив комнату в легкий полумрак.

— Дженни, не забудь о…

Что бы ни собирался сказать Хол, оно вылетело у него из головы, едва он ее увидел. Дженни была похожа на видение, одновременно неземное и чувственное, когда выскользнула босая из ванны и тихо закрыла за собой дверь. Свет ночника окутывал ее кожу золотым сиянием и подчеркивал силуэт ее ног, когда она двигалась.

— Что ты… Где ты взяла это… гм… одеяние? — изумленно пробормотал Хол.

— Я хранила его для особого случая, — нежно ответила она, подойдя к нему поближе. Дженни положила руки ему на плечи. — Думаю, сейчас он настал.

Он натянуто улыбнулся, едва касаясь руками ее талии:

— Возможно, лучше сохранить его до нашей свадьбы.

— А когда она случится? — Дженни прижалась щекой к открытому вырезу его хлопковой рубашки. На нем были надеты обычные рубашка и джинсы.

— Как только я вернусь. Ты же знаешь. Я обещал тебе.

— Ты обещал мне и раньше.

— И ты всегда относилась к этому с таким пониманием, — горячо ответил он. Его губы касались ее волос, а руки легко поглаживали спину. — На этот раз я не нарушу своего обещания. Когда я вернусь…

— Но это может занять месяцы.

— Возможно, — жестко произнес он, отклоняя ее голову так, чтобы видеть ее лицо. — Мне жаль.

— Я больше не хочу ждать, Хол.

— Что ты имеешь в виду?

Она сделала шаг ближе, загородив ему дорогу своим телом:

— Люби меня.

— Я люблю тебя, Дженни.

— Я имею в виду… — Она облизнула губы и словно бросилась в пропасть. — Возьми меня. Ложись со мной. Люби меня сегодня ночью.

— Дженни, — простонал он. — Зачем ты это делаешь?

— Потому что я в отчаянии.

— Не в таком, в какое ты вгоняешь сейчас меня.

— Я не хочу, чтобы ты уезжал.

— Я должен.

— Пожалуйста, останься.

— Это мой долг.

— Женись на мне, — прошептала она, прижавшись к его шее.

— Обязательно, после того, как все это кончится.

— Мне нужно подтверждение твоей любви.

— Оно есть у тебя.

— Тогда докажи. Люби меня сегодня ночью.

— Я не могу. Это будет неправильным.

— Для меня не будет.

— Будет. Для нас обоих.

— Мы любим друг друга.

— Поэтому мы должны чем-то жертвовать.

— Ты хочешь меня?

Вопреки себе, Хол прижал ее ближе и поцеловал в шею.

— Да, да. Иногда я мечтаю о том, как это будет — делить с тобой ложе, и я… Да, я хочу тебя, Дженни.

Он поцеловал ее. Его губы встретились с ее губами, его рука заскользила по шелковому изгибу ее бедра. Его язык едва преодолел влажный барьер ее губ, как столкнулся с ее языком, вопрошающим, жаждущим, зовущим. Он застонал снова.

— Пожалуйста, люби меня, Хол, — взмолилась Дженни, сжимая его рубашку. — Ты нужен мне сегодня ночью. Мне необходимы твои ласки, твои объятия. Мне надо верить, что все это на самом деле, что ты вернешься.

— Я вернусь.

— Но ты в этом не уверен. Я хочу, чтобы ты любил меня прежде, чем уедешь. — Она в исступлении принялась покрывать его губы, лицо и шею быстрыми, яростными поцелуями. Он отстранился от нее, но она не останавливалась. Наконец он сжал ее руки и жестко отстранил от себя.

— Дженни, одумайся!

Она уставилась на него круглыми глазами, будто он ее ударил. Не в силах вздохнуть, она проглотила тяжелый комок.

— Мы не можем. Это против всех наших принципов. Я собираюсь исполнить возложенную на меня Господом миссию и не могу позволить тебе, прекрасной и желанной, отвлечь меня. Кроме того, мои родители внизу. — Он наклонился и целомудренно поцеловал ее в щечку. — А теперь ложись в кроватку и будь хорошей девочкой.

Хол отвел ее в кровать и откинул покрывало. Дженни покорно свернулась калачиком, и он накрыл ее одеялом, намеренно отводя взгляд от ее груди.

— Увидимся рано утром. — Он нежно коснулся ее губами. — Я действительно люблю тебя, Дженни, и именно потому не могу сделать то, о чем ты меня просишь. — Он погасил лампу, подошел к двери и закрыл ее за собой, погрузив комнату в полную темноту.

Дженни повернулась на бок и зарыдала. Слезы, обжигающие и соленые, полились ручьями по ее щекам на подушку. Еще никогда она не чувствовала себя такой брошенной, даже в тот черный день, когда потеряла всю свою семью. Она осталась одна, совсем одна, и большего одиночества она не ощущала за всю свою жизнь.

Даже ее спальня казалась чужой и незнакомой. Возможно, это был эффект действия снотворного. Дженни пыталась различить в темноте очертания мебели и силуэт окон, однако все словно расплывалось перед ее взором. Ее ощущения были затуманены наркотическим действием таблеток.

Ей казалось, что сон настигает ее, что она впадает в некое бессознательное состояние, но душившие ее слезы не давали уснуть. Как унизительно. Она преступила через все свои моральные принципы. Она пожертвовала ими ради мужчины, в которого была влюблена. Хол тоже утверждал, что любит. Однако он недвусмысленно оттолкнул ее!

Даже если бы он и не занялся с ней любовью, мог лечь подле нее, обнять, доказать, что испытывает к ней страсть, дать ей подтверждение его любви, оставить сладостные воспоминания перед своим отъездом.

Но он лишь грубо оттолкнул ее. Как же низко он ее ставил в списке своих жизненных приоритетов. У него были дела поважнее, чем любить и утешать ее.

А потом дверь спальни отворилась.

Дженни повернула голову на звук и попыталась сфокусировать затуманенный слезами и наркотиком взор на вспышке света, прорезавшей окутавшую ее тьму. На секунду в полоске света возник мужской силуэт. Мужчина вошел в комнату и закрыл за собой дверь.

Дженни села на кровати и протянула к нему руки. Ее сердце радостно забилось.

— Хол! — вскричала она, не помня себя от счастья.