Седьмое небо

9 КОГДА ЗЕЛЕНЕЕТ СИРЕНЬ

Джеки Маккарти теперь почти не встречался со своими дружками. Он от звонка до звонка работал на заправке, не ходил ни в боулинг, ни в кино и перестал кататься на машине. По субботам он помогал матери мыть пол на кухне, а вечерами смотрел телевизор, иногда засыпая под его бормотание, и когда Люси и Дизи разошлись окончательно и бесповоротно, был безутешен.

— Ма! — крикнул он, когда услышал об этом в шестичасовых новостях, и Мэри примчалась из кухни с деревянной ложкой наперевес, испугавшись, что он свалился с дивана и ушибся.

Он даже послал на телестудию подарок Малышу Рикки[4] — модель гоночной машины, которую собственноручно собрал и раскрасил на досуге. Мэри уговаривала его выбираться куда-нибудь по вечерам. «Сходи в кино, — предлагала она, — Познакомься с девушкой». Джеки улыбался и твердил, что ему и так есть чем заняться. Но правда заключалась в том, что он боялся темноты. Он боялся стольких вещей сразу, что никогда не подумал бы, что так бывает. В том числе он боялся и пса родного брата: щенок успел вымахать и превратился в шестидесятикилограммового зверя ростом с теленка. Когда Джеки оставался в доме с псом наедине, тот скалил зубы и издавал жуткий звук, словно проглотил бензопилу. Если же в доме кроме них был кто-то еще, Руди лежал, опустив голову на лапы, но шерсть у него на загривке стояла дыбом и он ни на миг не сводил с Джеки глаз.

Порой посреди ночи Джеки просыпался от стука в окно.

— Там никого нет, дружище, — шепотом убеждал он себя, но, взглянув за стекло, видел в темноте пса, который стоял и прислушивался к чему-то, склонив голову набок.

Джеки поклялся себе, что станет еще лучше. Когда кто-то сдавал в мастерскую машину, он отвозил клиента на работу, а вечером приезжал за ним. Возвращая машину из починки, он заботился о том, чтобы все пепельницы были вытряхнуты, а лобовое и заднее стекла вымыты. В самую первую неделю мая, когда почки на ветвях кленов казались то желтыми, то зелеными, смотря под каким углом падал свет, Джеки отнес свою черную кожанку в подвал и отправился в магазин за синим костюмом, в точности таким же, в какой на Пасху облачался Святой. Из магазина он зашел к парикмахеру, и отец, увидев его коротко подстриженным, одобрительно и удивленно кивнул. Они почти не разговаривали, работая бок о бок на заправке, но им и не нужны были разговоры. Каждое утро Джеки заваривал в алюминиевом кофейнике кофе, а каждый вечер, перед закрытием, подметал гараж и офис. Дни текли размеренным, не требующим обсуждения порядком, который нарушался лишь по субботам, когда на бензоколонке появлялся Эйс. Большую часть времени младший качал бензин и периодически заглядывал в офис, чтобы разменять крупную купюру, однако всякий раз, когда он показывался в гараже, Джеки не мог работать. Он чувствовал на себе взгляд брата, в голову ему начинали лезть мысли о призраках и дурной крови, у него все валилось из рук, он портил работу и принимался вполголоса чертыхаться, что в последнее время было совершенно ему не свойственно.

В один субботний майский день, когда цвела глициния, а ветви сирени на заднем дворе были усыпаны тугими нежно-лиловыми бутонами, Джеки понял, что больше не может. Взгляд Эйса жег ему спину, и он, оторвавшись от карбюратора, который перебирал, рявкнул:

— А ну хватит!

Эйс продолжал сверлить его взглядом, Джеки поднялся, схватил брата за грудки и прижал его к стене.

— Прекрати на меня пялиться! — заорал он.

Тот продолжал смотреть на Джеки в упор, и на лице у него играла удовлетворенная ухмылка, как будто старший брат только что оправдал его мнение. Эйс не пытался дать отпор, но его пес, лежавший в тени бензоколонки, немедленно бросился хозяину на выручку и, остановившись перед Джеки, зашелся неистовым лаем.

— Пшел вон, — процедил Джеки, но Руди принялся кружить возле братьев, с каждым кругом подступая все ближе.

Джеки отпустил Эйса и попятился, но пес продолжал кружить, пытаясь ухватить противника за штанину зубами.

— Эй! — в панике вскрикнул тот.

Эйс невозмутимо наблюдал за братом.

— Убери своего придурочного пса! — рявкнул Джеки.

— Руди, — позвал подросток.

Пес прекратил лаять и подошел к хозяину, не прекращая рычать и не сводя глаз со своего врага. Едва тот попытался сделать шаг, как пес снова двинулся вперед, залившись лаем, и Джеки закричал:

— Да чтоб тебя!

Эйс посмотрел на него, взял Руди за ошейник.

— Я же сказал тебе, я изменился! — крикнул Джеки, — Но ты не желаешь дать мне ни единого шанса!

На пороге гаража показался Святой.

— Довольно с меня твоих выходок, — произнес он.

Братья, как по команде, обернулись, не зная, кому адресована эта реплика, каждый надеялся, что брату, не ему.

— Ты, — сказал Святой, обращаясь к Эйсу, — Уведи отсюда пса и не приводи больше.

— Батя, — севшим голосом произнес Эйс, у него было такое ощущение, будто ему ударили под дых.

— Мы не можем держать в доме злобного пса, — приговорил Святой, — Это опасно.

— В нашем доме есть кое-кто поопасней.

— Хватит, — оборвал его Святой.

— Батя, — повторил Эйс, уже умоляющим тоном, — На чьей ты стороне?

— Ни на чьей, — отрезал Святой, но смотрел он на Джеки, и, быть может, потому, что его отец и брат стриглись у одного и того же парикмахера и носили одинаковые спецовки, по спине у Эйса пробежал холодок.

Он вывел Руди на улицу и привязал к воздушному насосу, потом вернулся в офис, где отец просматривал бумаги. Когда Эйс вошел, Святой даже не оторвался от своего занятия.

— Наверное, не надо мне здесь работать, — сказал Эйс.

Теперь они были вдвоем, и Эйсу хватило бы малейшего знака — самой легкой улыбки, кивка, да чего угодно, — чтобы понять, на чьей отец стороне.

— Это тебе решать, — не поднимая головы, отозвался Святой. — Но где-нибудь работать ты должен.

Можно подумать, из них с Джеки именно он был тем сыном, которому нужно напоминать о его обязанностях.

— Я могу устроиться в супермаркет, — сказал Эйс, молясь про себя, чтобы отец велел ему не делать этого и сказал, что всегда мечтал работать с Эйсом в паре.

— Пожалуйста, если тебе так хочется.

— Да, — выдавил Эйс. — Мне так хочется.

И он устроился подсобным рабочим в супермаркет. В его обязанности теперь входило собирать брошенные на стоянке тележки, а также помогать старикам и беременным женщинам донести пакеты с покупками до машины. Работал он по субботам и после уроков, а с работы шел не домой, а к Билли Силку, чтобы потренировать его в бейсболе, и Нора не отпускала его, не покормив обедом. Дни теперь стали длиннее, Билли с Эйсом могли играть допоздна, и вскоре мальчик в состоянии был отбить любую подачу. Он мог забросить мяч за ограду — ее отремонтировали, и теперь не осталось никаких напоминаний о той аварии, когда в нее врезалась машина Джеки.

Они возвращались домой в темноте, бок о бок, вспотевшие и пропахшие травой, а пес трусил следом. К этому времени Джеймс был уже выкупан и уложен спать, и Эйс смотрел телевизор и пил лимонад, пока Билли доделывал уроки и готовился ко сну. Нора позволяла Эйсу в дневное время держать пса у нее, и, когда они отправлялись в спальню, Руди неизменно следовал за ними и лежал в дальнем углу, пока они занимались любовью. Домой Эйс обычно возвращался около одиннадцати, когда Джеки уже спал. Иногда Мэри находилась на кухне, раскладывала высохшее белье или пила чай. Она знала, что у Эйса с отцом вышла размолвка из-за собаки, и была очень благодарна Норе за то, что та пускала Руди к себе и принимала Эйса как родного сына. Перед тем как войти в дом, тот всегда оставлял пса на заднем дворе, потом шел к холодильнику и доставал себе бутылку лимонада.

— Ну как, закончил с Нориными мальчиками? — спрашивала его мать.

— Угу, — непринужденно отвечал Эйс.

Мэри знала, что сын принимает живое участие в Билли, и любила слушать про успехи ученика в бейсболе.

— Он играет лучше, чем Дэнни Шапиро? — спрашивала она всякий раз, и Эйс с улыбкой отвечал: нет, пока нет, во всей округе нет никого, кто хотя бы близко может сравниться с Дэнни.

Мэри показывала Эйсу очередную картинку, нарисованную Джеймсом, если в тот день сидела с ним, или кексики, которые напекла для мальчиков, если дело было в пятницу вечером и на следующее утро ей предстояло присматривать за обоими сразу. Уйдя наконец к себе в комнату, Эйс открывал окно и свистел, и пес вскарабкивался на приступок у окна, а потом перемахивал через подоконник. Он лежал на коврике, глядя, как хозяин раздевается и укладывается в постель, и время от времени поднимал свою громадную голову и тыкался ему в ладонь носом. В такие мгновения Эйсу хотелось плакать, но он ни разу так и не заплакал. Вместо этого он трепал Руди между ушей и засыпал, свернувшись в клубочек и подтянув колени к груди.

По воскресеньям Джеки Маккарти, одевшись в синий костюм, отвозил мать в церковь. Он никогда не сопровождал ее на службу, а дожидался в машине. Как-то раз он заметил на ступенях Розмари Де Бенедикт, учившуюся в выпускном классе Католической школы, — девушка остановилась поправить кружевную косынку на своих темных прямых волосах. У нее были широко распахнутые голубые глаза и губы, не тронутые помадой, она носила клетчатую юбку и простые черные туфли, но в ушах у нее поблескивали крохотные жемчужные сережки, а на шее золотой медальон. В церковь она пришла с матерью и двумя младшими сестренками, и едва Джеки увидел ее, как понял, что она и есть та самая, единственная. Ему показалось, что она взглянула на него, впрочем, до конца он был не уверен.

После службы Мэри села в машину, источая запах гардений и ладана, и со вздохом сбросила с ног туфли. Джеки завел мотор, но продолжал таращиться на Розмари.

— Мои колени меня когда-нибудь доконают, — пожаловалась Мэри и со смехом добавила: — Старею я.

Она обернулась, увидела, что ее Джеки загляделся на девушку на ступенях церкви, и поняла, что это правда. Вот и сын у нее дорос до того, чтобы влюбиться.

В следующее воскресенье Джеки позаимствовал у Святого галстук и ждал мать у машины. Когда после службы Розмари показалась на крыльце, сердце у него едва не выскочило из груди. А услышав от вернувшейся Мэри, что Розмари с удовольствием сядет рядом с ним, если он придет в церковь, Джеки расплылся в дурацкой улыбке.

Многие годы он появлялся в церкви разве что на Рождество и на Пасху, однако оказалось, что он чувствует себя там вовсе не так глупо, как опасался. Когда рядом присела Розмари, он не мог отвести от нее глаз. И потом, когда его представляли ее родителям и сестрам, продолжал смотреть на девушку. А когда он набрался мужества и пригласил ее на свидание, в нем уже не оставалось ни крупицы от того Джеки, каким он когда-то был.

При первой же возможности он начал откладывать деньги, чтобы купить Розмари обручальное кольцо. В июне она оканчивала школу и, если не считать работы в отцовской булочной, не слишком задумывалась о своей дальнейшей жизни, хотя муж в ее планах определенно присутствовал. Джеки довольно быстро утвердился в качестве кандидата на этот пост. Ее родители устроили в честь этого события торжественный ужин, Святой с Мэри принесли вино и миндальное печенье. За весь вечер Розмари ни разу не взглянула на Джеки, однако перед уходом позволила ему впервые поцеловать себя. И тогда Джеки понял, что дело улажено.

Во вторник Джеки на два часа отпросился у отца с работы и вместе с Мэри поехал в большой ювелирный магазин в Хемпстеде. Они выбрали колечко, маленькое, но украшенное по периметру маленькими сверкающими бриллиантиками, и когда Джеки заплатил наличными, Мэри расплакалась, а потом обняла сына так крепко, что тот едва не задохнулся. В тот же вечер он преподнес кольцо Розмари. Опустившись на одно колено, он надел подарок ей на палец и вдруг ощутил, как восхитительно она пахнет — точно пирожное из булочной ее отца. И понял, что всю оставшуюся жизнь каждый день будет стремиться к недостижимой цели — стать достойным ее.

К двадцать первому дню рождения Джеки во дворе зацвела спирея, белые гроздья цветков влекли к себе первых весенних пчел. Кэти Корриган была мертва уже почти полгода, но для Джеки эти шесть месяцев были все равно что шесть лет. Да, ему до сих пор снились кошмары, но у кого их не бывает? Да, он панически боялся собак, и даже от одного вида маленького пуделя или бигля сердце у него готово было выпрыгнуть из груди, но у кого на его месте не развилась бы подобная же фобия, набросься на него такая здоровая псина? Вот с темнотой дело обстояло чем дальше, тем хуже, он даже стал носить с собой фонарь. Накануне дня рождения ему пришлось выйти из дома после наступления темноты, потому что Розмари испекла для него особый торт с вишнями, марципаном и шоколадной крошкой. Проснувшись на следующее утро, он почуял запах еще одного торта, ванильно-карамельного, — мать каждый год пекла такой ко дню рождения каждого из своих сыновей.

Эйс не собирался присутствовать на праздничном обеде, но уступил просьбам Мэри и нехотя согласился. В половине седьмого все уселись за стол. Мэри приготовила фаршированные «ракушки» и чесночный хлеб, фруктовый салат с кусочками розового грейпфрута и ванильно-карамельный торт. По поводу торта она пребывала в некотором расстройстве, несмотря даже на то, что Билли Силк, с которым она сидела днем, вылизал миску из-под глазури и заявил, что в жизни не ел ничего вкуснее. И все же Мэри отдавала себе отчет, что с Розмари ей не сравниться никогда. У нее в голове не укладывалось, что ее старшему сыну уже двадцать один год. Всякий раз, как она пыталась вспомнить Джеки в младенчестве, перед глазами у нее вставала мордашка Джеймса, и ей хотелось обнять его, такого теплого и заспанного, и уткнуться ему в макушку.

Однако все это не помешало ей торжественно вынести к столу блюдо с фаршированными «ракушками». Часть она отложила в пластиковый судок, чтобы завтра покормить Джеймса, и решила, что Дерджинов тоже надо угостить, потому что Роберту всегда нравился ее соус. Святой и Джеки постоянно улыбались. Отец достал бутылку кьянти и три бокала. Эйс посмотрел на отца, и у него сжалось сердце — они так привыкли к его отсутствию за столом, что Святой заметил нехватку одного бокала, лишь когда начал разливать вино. Поймав его взгляд, Мэри поспешно принесла из шкафчика еще один бокал.

Джеки постоянно косился на отца, дожидаясь нужного момента. Перед тем как уйти с заправки домой, когда Джеки подметал гараж, Святой остановился в дверях и стал смотреть на сына.

— Я почти закончил, бать, — сказал Джеки — Все чисто, хоть ешь с пола.

Святой подошел к нему и протянул конверт.

— Бать? — испуганно произнес Джеки, но Святой лишь кивнул.

В конверте оказался документ, и ему пришлось дважды перечитать его, прежде чем он смог поверить своим глазам. Это была дарственная на половину заправки. Святой побывал у нотариуса и сделал Джеки полноправным партнером.

И вот Святой наконец кивнул, и Джеки прокашлялся.

— У нас есть одна небольшая новость, — сказал он и передал матери дарственную.

Эйс сидел, уткнувшись в свою тарелку, если бы он сейчас был у Норы, она кормила бы его фасолью с сосисками и кока-колой со льдом, а он смотрел бы, как двигаются ее руки, нарезающие порцию Джеймса на мелкие кусочки.

— Боже мой! — ахнула Мэри и обняла старшего сына.

Эйс поднял глаза и увидел бумагу.

— Что это? — спросил он.

— Мы с папой теперь партнеры.

Брат точно не слышал слов Джеки.

— Бать? — спросил он, — Что за дела?

— Тише, — вмешалась Мэри. — Не смей так разговаривать с отцом.

— А я? — продолжал Эйс, — Обо мне ты подумал?

— Тебе не нужна заправка, — пожал плечами Святой, — А Джеки нужна.

— Ну, разумеется! — Эйс поднялся, с грохотом отодвинув свой стул, — И ты отдал все ему? Ты все ему простил?

— Совершенно верно. Простил.

— Ну а я — нет, — отрезал Эйс.

Он схватил куртку и вышел через боковую дверь. Направляясь забирать своего пса со двора Норы, Эйс заметил, что у ее изгороди пышно расцвела сирень. Руди подошел к нему и ткнулся носом в бедро, требуя ласки, но хозяин легонько оттолкнул пса.

Из окон их кухни доносился звон тарелок, и ему подумалось, что странно обращать внимание на такие вещи, когда только что решилась твоя судьба. До окончания школы оставалось меньше месяца, и Эйс всегда считал, что после выпускного будет трудиться на заправке, а его работа в супермаркете — временное занятие. Но теперь он отчетливо понял, что если и дальше продолжит собирать тележки на стоянке, то так и будет делать это всю оставшуюся жизнь. Больше всего сейчас ему хотелось заняться с Норой любовью и ни о чем не думать. Но на улице было еще светло, и Джо Хеннесси подстригал лужайку перед домом, а соседские ребятишки гоняли мячик, к тому же ему просто казалось неправильным заявиться к Норе с такими-то перспективами.

Эйс остановился перед кустами сирени. От аромата кружилась голова. Во дворе Билли Силк упражнялся со стойкой для мячей, которую Эйс смастерил ему из старых козел мистера Оливейры, и Эйс пожалел, что ему не столько лет, как Билли. Больше всего ему хотелось бы завалиться в траву и лежать там дотемна, чтобы увидеть, вернулись ли уже светлячки. Вместо этого он зашагал по Кедровой улице. Руди сжал в зубах теннисный мячик и потрусил следом. Он забежал вперед, развернулся и положил мячик к ногам хозяина, с надеждой глядя на него.

— Нет, малыш, — сказал Эйс и, подняв мяч, спрятал его в карман.

Даже здесь, на расстоянии в полквартала, Эйс чувствовал, как пахнет сирень. Зажглись фонари, хотя еще не стемнело. Дойдя до участка Кэти, Эйс и Руди остановились у дорожки. Мистер Корриган перед домом выгружал из фургона пустые ящики. Эйс какое-то время смотрел на него, потом подошел к фургону и ухватился за ящик. Мистер Корриган взглянул на парня и ничего не сказал, но работать не прекратил и прогонять его тоже не стал. После того как Эйс перетащил с полдюжины ящиков в гараж, хозяин, проходя мимо, буркнул:

— Не клади их на бок.

Эйс поставил ящики как надо и увидел в углу белый туалетный столик с розовой тканевой оборкой.

— Вечно она ходила слишком размалеванная, — сказал мистер Корриган. Эйс не заметил, как тот подошел, и вздрогнул от неожиданности, услышав его голос. — Вот так.

Он вытащил сигареты и предложил Эйсу. В гараже было прохладно, у стены штабелями выстроились ящики с лимонадом и сельтерской. Мистер Корриган с Эйсом стояли и курили, глядя на Руди, который остался сидеть у дороги.

— А ты неплохо выдрессировал этого пса, — сказал мужчина. — Как ты это делаешь? Просто приказываешь ему сидеть и он тебя слушается?

Эйс знал, что Руди ни за какие коврижки сюда не подойдет, но все же сказал:

— Есть специальные знаки.

Он показал, как выглядит команда «сидеть».

— Ничего себе, — хмыкнул хозяин дома.

Они уже докуривали, когда с улицы донесся какой-то пронзительный душераздирающий звук. Мистер Корриган замер, потом до него дошло, что это всего лишь пес воет у дороги, задрав голову.

— Руди! — крикнул Эйс.

Пес взглянул на него и умолк.

— Боже правый, — покачал головой отец Кэти, — Просто вопль банши. — Он бросил окурок на бетонный пол и придавил его каблуком. — У нее было слишком доброе сердце. Теперь я это понимаю.

Эйс сунул руку в карман кожаной куртки, вытащил жетон с именем Кэти, снятый с ошейника Руди, и протянул его мистеру Корригану. Тот повертел его в пальцах и вернул.

— Меня увольняют, — сказал он. — Никому больше не нужна доставка напитков. Я перебираюсь в Мэриленд. Там проще найти работу.

— А как же дом? — спросил Эйс. Он только сейчас понял, что в гараже еле уловимо пахнет духами, как будто кто-то надушил оборку туалетного столика.

— Я выставил его на продажу вместе со всем скарбом. Жене сказал, что куплю ей все новое, — Он взглянул на туалетный столик, — Пусть кто-нибудь другой выбрасывает ее вещи. Пусть это делают новые хозяева. Я не могу.

Эйс пригляделся повнимательнее и понял, что все вещи Кэти до сих пор здесь, в гараже. Все-все, что когда-то принадлежало покойной: кипы блокнотов и мешки с платьями и юбками, коробки с кедами и туфлями на высоких каблуках. На следующее утро должны были приехать мусорщики, и под вечер мальчишкам со всего квартала предстояло вытащить к дороге мусорные бачки.

— Давайте я это сделаю, — предложил Эйс.

— Не нужно мне одолжений, — отрезал мистер Корриган.

Эйс кивнул, но когда хозяин дома взглянул на него, оба поняли, что он все равно это сделает. Мистер Корриган ушел запирать грузовик, а Эйс остался в гараже и выкурил еще одну сигарету. Тем временем наконец стемнело. Темнота спускалась приглушенная, какая бывает только в конце весны, темнота цвета фиалок, теплая и влажная. Теперь можно было не бояться, что мать Кэти выглянет из окна и увидит приготовленное на выброс. Первым делом Эйс вытащил из гаража туалетный столик, потом принялся носить коробки, аккуратно составляя их одну на другую у обочины. Руди подбирался все ближе и ближе, пока наконец не улегся на полоске травы между тротуаром и сточной канавой. Кэти, похоже, вообще ничего не выкидывала: среди ее вещей была коробка с мягкими игрушками и куклами, еще одна со сваленной в кучу косметикой и уйма мешков с одеждой. Эйс вытащил несколько вещей и приложил их к груди, они повисли, точно мертвецы. Когда он закончил, вся обочина от дорожки до старого вяза, обозначавшего границу участка Корриганов, была заставлена пожитками Кэти. Эйс присел на одну из коробок и опустил голову, как человек, который шел ко дну, а потом вдруг обнаружил, что его вынесло на поверхность исключительно по той причине, что его тело оказалось сильнее, чем он себе представлял. Он свистом подозвал Руди. Пес подошел и сел у его ног, и когда Эйс обнял его, то почувствовал, что он весь дрожит.

Был час, когда самые маленькие дети уже спят, а ребятишки постарше принимают ванну или упрашивают родителей позволить им посмотреть еще одну передачу по телевизору. Кэти Корриган в это время тщательно выбирала одежду на завтра. Среди блокнотов, комиксов и любовных романов Эйс обнаружил тетрадь, куда Кэти записывала, что носила в тот или иной день, она скрупулезно подбирала каждый свой наряд, включая аксессуары. В течение недели она не надевала одну вещь дважды. Половину заработанных в супермаркете денег она отдавала матери, а другую половину тратила на себя, большей частью на серьги и обувь. Обувью была заполнена самая большая коробка, все кожаные туфли оказались начищены, кеды завязаны розовыми шнурками.

Эйс смотрел в темноту и слушал гул шоссе. Одной рукой он обнимал Руди за шею и потому почувствовал зарождающийся в горле пса негромкий рык еще до того, как услышал его. Посреди дороги стояли туфли Кэти. Руди сорвался бы с места и бросился за ними, если бы Эйс не схватил его за ошейник. Он потянул пса обратно на обочину и не дал пуститься вдогонку за туфлями, а те как ни в чем не бывало двинулись по улице. Это были красные туфли на высоких каблуках с ремешком и небольшой пряжкой, они без труда поместились бы в пасти Руди, если бы Эйс позволил ему принести их. Без помех они прошествовали по Кедровой улице, в самом ее конце, за домом Норы Силк, асфальт под ними стал серебристо-голубым, точно его припорошили фосфоресцирующей пылью, и туфли исчезли, а пыль тут же растаяла в безветренном майском воздухе.

Теперь, когда ожившая обувь оказалась вне досягаемости Руди, Эйс ослабил хватку. Пес заскулил, потом запрокинул голову и негромко завыл, и этот звук пронзил Эйса до костей, разрезал его пополам. На небе уже зажглись звезды, и в окнах домов на Кедровой улице горел свет. Эйс посидел еще немного, потом поднялся и двинулся обратно к дому своих родителей, отчетливо понимая, что это больше не его дом.

Когда Нора вернулась из салона, малыш Джеймс еще спал. Мэри Маккарти усадила ее и приготовила чашку растворимого кофе без кофеина. В духовке подходил черничный пирог, и от запаха Нору начало клонить в сон. Она бросила в чашку две таблетки сахарина.

— Ничего удивительного, что он так разоспался, — с гордостью заявила Мэри, — Пока я в подвале стирала, он раз пятьдесят поднялся и спустился по лестнице.

Она вытащила из духовки пирог, золотистая корочка на нем была такой безупречной, что Нора даже встала со своего места, подошла к Мэри и стала смотреть, как от него идет пар.

— Как вам это удается?

— Секрет в корочке, — призналась Мэри.

Ее будущая невестка, Розмари, делала такую изумительную выпечку, что восхищение Норы было для Мэри как бальзам на израненное сердце.

— Я могу испечь все, что угодно, кроме пирогов, — сказала Нора. — Они у меня всегда остаются белыми и похожи на глину.

— Надо думать, ты кладешь в тесто масло.

— Точно, масло и сахар.

— Ни в коем случае. Используй кулинарный жир.

— Вот как, — протянула Нора.

Женщины с улыбкой переглянулись.

— После того как защиплешь края, семь раз наколи верхушку вилкой, — добавила Мэри.

Нора обняла ее и поблагодарила.

— Это всего лишь тесто, — пожала плечами Мэри.

— Вы ведь понимаете, в чем дело.

Мэри не только взяла на себя заботу о мальчиках: она также представила Нору остальным матерям в округе, и как подругу Мэри Нору приняли. Теперь ей время от времени звонила не только Эллен Хеннесси, но и Линн Вайнман. Нора потрясла ее до глубины души тем, что вывела у ее дочери бородавку: просто обвязала бородавку ниткой, свободный конец примотала к ручке унитаза и спустила воду, а потом бросила нитку в унитаз и смыла ее, так всегда делал ее дед, Эли. На следующее утро бородавка исчезла, а потрясенная Линн Вайнман позвонила Норе и пригласила ее на обед.

На последнем родительском собрании Нору избрали председателем комитета по благоустройству площадки для игр — после того как она пообещала заменить опасную старую горку более новой моделью, а ее предложение высадить в сентябре вдоль асфальтовой дорожки луковицы тюльпанов встретило самую горячую поддержку. Порой, когда без пятнадцати три Нора поджидала Билли у школы, стук какого-нибудь камешка заставлял ее вздрогнуть, но всякий раз это оказывался случайный булыжник, скатившийся с идущей под уклон дорожки. Теперь она была не из тех, в кого чьи-то дети швыряют камнями.

Однако с Мэри у нее сложились самые близкие отношения. Однажды, сидя за ее столом с чашкой кофе и теплым пирогом, Нора подумала: «Я сплю с семнадцатилетним сыном этой женщины». И от этой мысли у нее закружилась голова, так что ей пришлось обмахнуться ладонью.

— Пойдем посмотрим, — предложила Мэри, и они на цыпочках пробрались в гостиную, где стояла детская кроватка.

Мэри считала, что Джеймс — неподходящее имя для малыша, и хотя она честно старалась так его называть, для нее он был Джимми. Сейчас он спал, обхватив старого плюшевого мишку по имени Гуга с желтыми стеклянными глазами.

— Он любит этого медведя, — прошептала Мэри.

— Угу, — кивнула Нора.

Днем Мэри сунула Гугу в наволочку и выстирала на деликатном цикле в холодной воде. Джеймс сидел перед стиральной машиной и терпеливо дожидался, когда его мишка отстирается от грязи и варенья. Мэри больше не осуждала Нору. Ну и что, что Гуга был вечно грязный, а крохотные кроссовки Джимми просили каши? Ну и что, что она позволяла свирепому псу Эйса находиться в доме вместе с детьми и слушала Элвиса — хотя вообще-то Нора призналась ей, что Элвис растерял большую часть своего обаяния с тех пор, как ушел в армию. В военной форме он перестал быть похожим на самого себя.

— Ну как, есть какие-нибудь новости от твоего бывшего? — иногда интересовалась Мэри.

— Глухо, — обыкновенно отвечала Нора, но иногда признавалась, что получила от него открытку и он выступает в каком-нибудь мотеле неподалеку от казино «Сэндз» или что он прислал конверт с двадцатидолларовой купюрой для мальчиков.

Она с радостью призналась бы Мэри, что ее мысли заняты вовсе не бывшим мужем, а Эйсом, а Элвиса слушать она бросила потому, что его голос наводил на нее тоску и она забывала вовремя вытащить из духовки ужин. Порой Эйсу не удавалось выскользнуть вечером из дома, чтобы забрать пса, и тот напрасно ждал хозяина у входной двери. Тогда она садилась рядом с ним на пол, клала его большую голову к себе на колени, почесывала между глаз и за ушами и думала, что рано или поздно наступит день, когда Эйс больше не вернется. Во всяком случае, к ней.

В те ночи, которые они осмеливались провести вдвоем, Эйс набрасывался на нее с такой страстью, что Нора забывала, где находится. За пределами постели они теперь почти не разговаривали. Однако Нора нередко ловила на себе его взгляд, когда ему казалось, что она на него не смотрит, и понимала, что в нем произошла какая-то перемена и он уже не прежний. Пес тоже это чувствовал и, когда Эйс появлялся в доме, ходил за ним хвостиком. Но даже в компании Руди Эйса мучило одиночество. Единственный, с кем он чувствовал себя спокойно, был Билли, и то лишь на бейсбольном поле. Он решил, что Билли должен попробовать пробиться в детскую бейсбольную лигу, и всю неделю перед отборочными испытаниями они каждый вечер тренировались до десяти часов. Билли настоял на том, чтобы держать все в секрете от Норы. Он не хотел, чтобы она волновалась и сидела на трибунах, надувая пузыри из жевательной резинки, пока он будет пытаться сосредоточиться. Зато он потребовал, чтобы на испытаниях присутствовал Эйс.

— Я тебе там не нужен, — сказал тот.

— Нужен, — заупрямился Билли. — Я не очень хорошо играю, но если ты придешь, может, я буду меньше мазать.

— Послушай, ты хорошо играешь.

— Ага, конечно, — скривился Билли, — Как Дэнни Шапиро?

Эйс задумался.

— Нет, — произнес он, — Лучше.

В день испытания они отправились на Полицейский луг вдвоем, и все это время Билли пытался проглотить застрявший в горле ком. Он опять и опять повторял про себя слова Эйса, пока не поверил в них. День был жаркий, светлый и погожий. На испытания собралось столько мальчиков, что родители заполнили трибуны целиком. Билли, в дырявых джинсах и забывший причесаться, остановился перед входом на поле и безотчетно взял Эйса за руку.

— Иди, — сказал тот, — Думаешь, тебя будут дожидаться?

Смущенный, Билли отпустил его руку.

— Наверное, я лучше туда не пойду.

— Иди. Я буду смотреть на тебя отсюда.

Билли вошел на поле в одиночку. Он молился, чтобы его не отправили к малявкам из первого и второго класса — на это он ни в жизни не согласился бы. Своей очереди он дожидался на скамейке вместе с другими новенькими, большинство из которых были младше его. Взявшись наконец за биту, он оглянулся на Эйса, тот кивнул, и Билли изо всех сил ударил по мячу, как когда подавал Эйс. Мяч со свистом рассек воздух, перелетел через поле и приземлился за забором, который отгораживал парк от Южного шоссе.

— Молодчина! — крикнул один из тренеров, когда Билли побежал обратно на скамейку.

Мальчика охватило такое счастье, что ему тесно было внутри. Он испугался: прикоснись к нему кто-нибудь, и он лопнет. Он даже не заметил Стиви Хеннесси, пока тот не подошел и не уселся на скамью рядом.

— А ты неплохо играешь, — похвалил Стиви.

— Да? — настороженно спросил Билли.

— Может, нас даже поставят в одну команду.

Над полем столбом стояла пыль, пахнувшая терпко и сладко. За изгородью шумело шоссе, а на поле гомонили мальчишки, и, может быть, потому Билли совсем ничего не уловил, когда попытался подслушать, о чем думает Стиви.

— Ну, мы ведь живем в одном квартале, — пояснил тот.

— Угу, — согласился Билли, — Может быть.

Он совсем ничего не слышал. Только громкий голос одного из тренеров на поле и рев самолета в небе.

— В прошлом году я играл за «Росомах», — сказал Стиви. — Ты бы нам тогда пригодился.

Билли обеими руками обхватил голову. Неумолчный шум, который постоянно его преследовал, исчез, а с ним и головная боль, появлявшаяся всякий раз, когда он улавливал чьи-то мысли.

За забором Эйс развернулся и зашагал прочь, его длинная и тонкая тень напоминала ворона. Все равно оставаться ему уже было незачем. Билли прошел в команду, и все это видели, когда назвали фамилию Силк, он так быстро побежал записываться, что на земле даже не осталось следов от его кроссовок.