Семь цветов страсти

Пролог

Вот уже почти неделю в небольшом кинозале римской Академии искусств собираются восемь человек. С утра до вечера они смотрят отрывки из старых и новых фильмов — от высокохудожественных лент до откровенного порно. Трое, восседающие перед светящимся экраном, оживленно обмениваются репликами; остальные, рассеянные в темноте пустых рядов, погружены в сонное молчание. Женские лица — кукольные и демонические, юные и зрелые, окруженные ореолом славы и едва известные — настолько примелькались, что «великолепная восьмерка», закрывшаяся в учебном просмотровом зале, испытывает тошнотворное пресыщение подобно большому Каннскому жюри.

— Стоп, назад! Еще раз сцену в австрийском борделе, — рванулся из кресла Заза Тино — средний в передовом трио. Мужчина и женщина на экране вернулись в исходное положение. Стройный эсэсовец с сумасшедшими светлыми глазами сделал шаг к испуганной блондинке, протягивая перед собой могучие мосластые лапы. По залу пронесся мученический вздох утомленных просмотрами зрителей, но перечить Тино никто не посмел.

Зазу Тино знали как удачливого кинорежиссера, феноменального наглеца и человека редкой деловой хватки. Его называли Шефом, а в душе считали мерзавцем и плутом. С первого взгляда было очевидно, что Заза Тино — яркая личность, отменный образец смешения итало-греческих кровей. Над оливковым лицом с резкими чертами деревянного арлекина дыбилась смоляная с проседью шевелюра. Жесткая вьющаяся растительность кустилась в его ушах, крупных ноздрях, на жилистой шее, открытой воротом фланелевой рубашки. Отдельные волоски торчали даже по костистому носовому хребту, придавая ему сходство с ощетинившимся гребнем динозавра. Небезразличный к своему внешнему виду, Заза считал некую звероподобность облика признаком истинной мужественности. Он пресекал все попытки личного парикмахера «превратить дикие леса в кастрированные газончики». И никогда не пытался обуздать хорошими манерами свой взрывной темперамент.

Энергично жестикулируя, Тино толкнул сидящего рядом бледного толстяка с аккуратно распластанной поперек плешивого темени жидкой прядью. Руффо Хоган вздрогнул, выронив серебряную бонбоньерку с мятными леденцами, удар металлической погремушки совпал с воплем экстаза на экране. Крупный шатен, сидящий по левую руку от Шефа, хмыкнул, окинув Руффо презрительно-жалостливым взглядом. Боязнь запаха изо рта стала манией маститого теоретика киноискусства с тех пор, как бедняге пришлось просматривать хлынувшую на экраны «чернуху» — кинофильмы, изобилующие отвратительными натуралистическими подробностями. Сторонник «жесткого» кинематографа, авангардист Хоган оставался на самом деле нежнейшим существом, приходящим в панику от медицинского шприца. Как только Шеф начал вторично прокручивать ролик сексапильной французской актрисульки, Руффо поспешил освежить дыхание ментоловой подушечкой. Он понял, что настал момент заключительной дискуссии, в которой немаловажную роль играл его голос.

Феноменальное чутье никогда не подводило известнейшего и опаснейшего среди знаменитых критиков. Рыхлый, деликатный, с теми особыми модуляциями в голосе, которые выдают гея, Хоган «делал погоду» в киномире Европы, успешно распространяя свое влияние на территорию Голливуда. За глаза Руффо Хогана называли так же, как и в официальных речах, — гениальным, сопровождая этим эпитетом прозвище «стервятник-хамелеон». Все знали, что могучую убойную силу, позволяющую влиятельному критику уничтожить любую процветающую репутацию, можно купить. Правда, несгибаемая принципиальность «стервятника-хамелеона» стоила очень дорого и многим была не по карману. Шеф мог себе позволить купить голос Руффо, особенно отважившись на столь дерзкое предприятие. Польщенный предоставленной ему ролью концептуального лидера группы, Руффо даже позволил Тино некоторое панибратство, основанное якобы на старинной дружбе. Но в последние дни он часто жалел об этом, испытывая физический дискомфорт от соседства с беспардонным «козлом».

Когда на экране вновь появилось лицо синеглазой шлюхи, лежащей под осатанело берущим ее офицером СС, Тино саданул соседа локтем в бок.

— Ну, что скажешь, умнейший? Высший пилотаж — запредельные глазки!

— Я все давно заметил, Заза, — поморщился Руффо, демонстративно отодвигаясь в сторону. — Честное слово, ты и сам на нее сразу запал, но все еще топчешься в нерешительности, как деревенский жених.

— Заза, у тебя дьявольский нюх на дорогие штучки. В этой грудастой телке что-то есть, — поддержал Шефа продюсер Квентин Лизи — самый молчаливый представитель ведущей тройки.

Он предпочитал высказываться последним, поскольку от его слов зависела решающая деталь — затейливая закорючка в чековой книжке, обеспечивающая жизнеспособность всего предприятия. Монотонно, как для протокола, Квентин добавил:

— В актрисе чувствуется надлом, просветленный трагизм, притягивающее обаяние подлинности.

Шеф одобрительно сжал плечо Квентина, шумно вздохнул и хлопнул в ладоши:

— Кончили. Все сюда!

Пятеро заметно повеселевших мужчин из задних рядов подтянулись к лидерам.

Зоркие глаза Зазы Тино пробежали по застывшим в ожидании лицам.

— Что, парни, остановились на объекте Д. Д.? — В голосе Шефа слышалась какая-то подковырка. Руффо принял в кресле барственно-небрежную позу и ловко подхватил брошенный ему «мяч»:

— Мы назвали себя экспериментаторами, а это значит — выбрали дорогу проб, ошибок, сомнений, дерзаний… Мы отказались от однозначности, покоя правильных решений…

— Помилуй, Руффо! Здесь не международный конгресс кинематографистов! — Тино живописно воздел руки к светящемуся потолку. — Умоляю, говори прямо: да или нет?

Хоган устало опустил веки и произнес подчеркнуто снисходительно:

— Если тебе угодно превратить творческую дискуссию в производственное голосование, изволь: я — «за».

— Считаю своим долгом заметить, — вкрадчиво, но напористо вклинился в разговор Квентин, — что кандидатура Д.Д. не соответствует одному из важнейших требований, сформулированных почтеннейшим собранием. — Дремавший во время просмотров продюсер успел все основательно подсчитать и счел необходимым проявить осторожность. Он скользнул по волосатому носу Тино брезгливым взглядом и задумчиво прищурился.

На подобные мимические упражнения в бытность киноактером Заза, как правило, отвечал прямым ударом в челюсть. Он прославился в серии боевиков о лихом комиссаре полиции, но оказался слишком умен и тщеславен, чтобы плясать под чужую дудку. Перессорившись со всеми приглашавшими его режиссерами, Тино начал снимать сам. По мере преуспевания на режиссерском поприще Тино становился совершенно невыносим, тираня рвущихся в его фильмы известнейших актеров. Теперь, с его именем и деньгами, «буйный грек» мог позволить себе на съемочной площадке все что угодно — непотребную ругань и даже рукоприкладство. Четыре актрисы, снявшиеся в «звездных» фильмах Тино, поочередно становились его женами. Все они после скандальных бракоразводных процессов остались ни с чем. Для пятидесятивосьмилетнего холостяка начался период интрижек и сплетен, свидетельствующих о мужской несостоятельности и творческом застое.

Именно в этот нелегкий момент своей биографии Заза Тино затеял неожиданную авантюру — собрал группу крепких профессионалов, подстраховался известным продюсером и заявил об открытии Лаборатории экспериментального кино. Руффо выступил в прессе с очередной статьей об увядании мирового киноавангарда и смерти киноискусства в целом, намекнув о том, что в умах самых смелых его лидеров зреет идея выхода из тупика.

Экспериментаторы приступили к работе, главным условием которой стала секретность. Каждый из «великолепной восьмерки» принял нечто вроде присяги, гарантируя молчание, и подписал документ, свидетельствующий о его материальной и правовой ответственности за все происходящее под эгидой Лаборатории. Продюсер Квентин Лизи долго ломался, выторговывая для себя свободу от правовых обязательств и необходимости принимать участие в творческом процессе. Но Шеф заставил всех стать соучастниками выбора «объекта» — он понимал, что тем самым связывает «восьмерку» крепкими узами.

— Каким же требованиям не соответствует, по вашему мнению, Квентин, эта француженка?

Шеф сжал челюсти. Его взгляд, брошенный из-под кустистых бровей, по убойной силе мог быть приравнен к апперкоту. Квентин пожал плечами.

— Совершенно очевидно, что имя малышки не тянет на солидный некролог.

— Господи Иисуси! Можно подумать, что мы выбираем не актрису, а жертву! — Оператор Соломон Барсак нервно скомкал и швырнул в урну пустой коробок от сигарет. Не попал и, поддев его ногой, загнал в угол.

Молчаливо наблюдавшие этот пас Шеф и Руффо непроизвольно переглянулись. В голову Тино ударила горячая кровь. «Кто?! — думал он, едва удерживая рвущиеся наружу ругательства. — Кто распустил язык? Нет… — осадил он себя, — никто из посвященных в истинный смысл эксперимента не мог проговориться. Мерзавец Квентин хотел меня припугнуть, а болван Барсак просто ляпнул глупость. Откуда ему знать, что сценарий фильма уже написан и финал предрешен?»

Тонкие лиловатые губы Шефа растянулись в улыбке.

— Сол, ведь ты снимал эту крошку в «Береге мечты», ставшем уже чуть ли не классикой. Отличная работа! — Он с энтузиазмом пожал руку оператора.

— Я как раз недавно смотрел этот фильм на кассете, — неожиданно включился в разговор самый бесправный из членов Лаборатории — секретарь-делопроизводитель Арман Фити, молодой красавец, рекомендованный Руффо. — Девчушка — настоящая киска!

— Но ведь после фильма, прославившего намеченный вами «объект», прошло шестнадцать лет. Многовато для короткой зрительской памяти, — не сдавался Квентин, игнорируя реплику Армана. Он уже принял решение, но считал своим правом подразнить Тино.

— Ну так раскрутите ее, черт побери! — взвился Тино. — Устройте ретроспективный показ фильмов в своих кинотеатрах, а вы, Руффо, помяните Д.Д. в проблемной статейке «Смерть таланта или воскрешение плоти?» Развезите, как вы умеете, всю историю ее ухода в порнуху. Весьма пикантный эпизод! Конечно, не для некролога, — метнул он молнию в сторону Квентина.

— Но ведь последние ленты «объекта» нельзя назвать «жестким порно». Снимавший их режиссер — малый не без таланта. Как-то он даже заикнулся, что претендовал своими секс-баталиями на большое искусство, — заметил, посасывая леденец, Руффо Хоган.

— Это вы не можете назвать, Руффо, потому что чересчур тонки. Массовый зритель видит то, что ему показывают. А показывают ему голую бабу, которую остервенело трахает извращенец. Простого зрителя не волнует, что извращенец — фашист, его партнерша — представительница низшей расы неарийского происхождения, а заливающая ее лицо клейкая жидкость — вовсе не сперма, а мучной крахмал. Зрителю, в конце концов, лишь досадно, что оператор — кретин — не может все снять как следует, крупным планом, а кружит вокруг да около, напуская туману.

Молодые мужчины, представлявшие технический состав «группы слежения», одобрительно зашумели. Квентин молчал, и Заза понял, что близок к победе.

— Эй, в будке, поставьте-ка нам «Берег мечты»! — Шеф примирительно обнял Квентина Лизи. — Ну признайтесь, дружище, неужели вас не волновала вся эта белиберда в прекраснейшие годы цветущей юности? Э-эх! Где мои двадцать пять!

На экране замелькали титры, и все сразу вспомнили мелодию, ставшую после выхода фильма шлягером. Под «Берег мечты» танцевали на дискотеках всех материков, обнимались в жарком томлении бесчисленные парочки, и в памяти каждого нашлась бы, наверное, приятная картинка, «озвученная» любимой мелодией.

Шеф закурил, давая тем самым «зеленый свет» остальным, измученным воздержанием и необходимостью выходить в коридор. Курение в зале считалось привилегией руководящей тройки, но сейчас все почувствовали, что настал час свободы и единения. Возможно, это обстоятельство подняло градус эстетического удовольствия: в знаменитом эпизоде фильма — сцене знакомства героев — посыпались дружные хлопки.

Дикарка, выросшая в джунглях, встретилась с американским парнем, открывшим ей тайны цивилизации и человеческой любви. Алан Герт, бронзовый от загара, с атлетическим торсом и копной выгоревших жестких вихров, исполнявший роль Джимми, застыл в немом восхищении: под струями водопада резвится юная богиня в компании барахтающихся волчат. У парня, держащего наготове ружье, и у матерого волка, стоящего на берегу, совершенно одинаковое выражение желтых глаз. И очень похоже, по-звериному, облизывает он пересохшие губы. Дикарка настороженно озирается, видит чужака, и на экране появляется бездонная синева невероятных глаз. Испуг, восторг, предчувствие чего-то неведомого, огромного озаряет прелестное покрытое россыпью водяных брызг лицо. Дрожа всем телом, девушка делает пару шагов навстречу поднятому ружью, и из ее груди вырывается протяжный жалобный вой.

— Что ни говорите, это — актриса! — тихо сказал Сол, но его расслышали все. — Я тогда просто не мог оторваться от объектива, хотелось снимать ее непрестанно… Такое, честно говоря, со мной бывало редко, хотя моя камера нагулялась по «звездному» небосклону…

— А главное… — подхватил Шеф. — Подчеркиваю: главное! В Д. Д. есть то, что прежде всего необходимо для нашего замысла. — Заза сделал интригующую паузу и в полной тишине, сжав ладони так, будто собирался читать молитву, произнес: — Эта женщина принадлежит к редкой породе — она из числа одержимых, помеченных знаком Большой любви!…

«И вот теперь мы все должны постараться поэффектней убить ее…» — мысленно завершил он свою речь и как-то вдруг сник, тяжело опустившись в кресло. Его обмякшее тело казалось маленьким и беспомощным, а из груди вырвался скорбный вздох. Руффо застенчиво отвел глаза от поверженного Шефа и кивнул стоящему наготове Арману:

— Досье на мадемуазель Дикси Девизо. Подробное и поскорее.