Семь верст до небес

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

— Ты посмотри, Кирюш, какая прелесть, — Ольга потрясла у него перед носом какой-то тряпкой.

Кирилл посмотрел.

Тряпка оказалась очередным шарфом, которыми уже был забит весь дом. Как забит он постоянными и бесконечными «Алена то, Алена се». Алена придумала совершенно сногсшибательную аппликацию. У Алены совершенно потрясающая дочка. Алена совершенно великолепно готовит.

Хотел бы он посмотреть на это, блин, совершенство, не выдержав однажды, заявил с ехидцей Кирилл.

Вот. Вот в чем дело. Вот почему он злится и места себе не находит.

Ему, действительно, хочется увидеть ее.

— Ну, как тебе? — горделиво спросила Ольга, все махая шарфиком перед его физиономией. — Правда, красотища?

— Да уж, — пробурчал он и уткнулся в бумаги.

Процесс шел своим ходом — очень медленно, но верно, и Кирилл должен был кое-что контролировать, кое-где корректировать, кое-кому напоминать о себе. У него неважно это получалось. То и дело приходилось брать себя за загривок и вытаскивать из мыслей про Алену в мысли про работу. Опыт барона Мюнхгаузена ему бы, пожалуй, сейчас не помешал. Слухи о незаконной сделке, конечно, просочились, но не в таком количестве, как он ожидал. Все прошло легче, будто по касательной.

Или ему было просто недосуг проникнуться сложностью ситуации?

Все время он тратил на то, чтобы заставить себя не думать о ней.

А когда не получалось — все-таки думал. И ничего эти думы не приносили, кроме ощущения полета. Только не вверх, а вниз — кубарем в пустоту. Потому что все заранее известно. Она не станет затевать с ним никаких романов и не будет считать его «бой-френдом». У нее так не получится.

А по-другому он не умеет.

Пару раз он был так на себя зол, что решался сменить направление. Хотя бы попробовать. Ну, вдруг, вдруг, уговаривал себя, удастся полететь вверх? И срывался из офиса, что-то врал ставшей чрезмерно активной Анжелике, избегал вопросительных взглядов сестры, и — покупал цветы, готовил никому не нужные речи, трясся от страха и презрения к самому себе, сидя в машине перед ее подъездом.

Нет. Не получалось.

«И никогда не получится, признай это и живи дальше. Бой-френдом случайных девиц и ухажером бизнес-вумен.

Все остальное — не для тебя. Ты не можешь — делиться, вникать, быть опорой, играть без правил, или по правилам, но чужим и неведомым. Даже нечего надеяться».

И вдруг Ольга пригласила ее на ужин.

— Если ты уйдешь к этой своей Афродите, я тебя зарежу! — пригрозила сестра, сообщив, что в воскресенье вечером Алена с дочерью придут к ним в гости.

— К Анжелике, — машинально уточнил Кирилл. Что ж. Гости так гости. Вполне невинно. В конце концов, она дружит с его сестрой, почему бы и нет?

Мало ему шарфов, раскиданных повсюду! Мало ему сестричкиных высказываний на тему «Ах, какая женщина, тебе б такую!»

— Ну, к Анжелике! Только она все равно дура! — яростно завопила Ольга, и он очнулся, — и если ты уйдешь, то…

— Успокойся. Никуда я не уйду.

— Да? — удивилась она, не ожидая такой быстрой капитуляции.

По правде сказать, Алене она сообщила, что он точно уйдет. Только после этого заявления та согласилась «посмотреть, как ты живешь». А то, говорит, неудобно отвлекать Кирилла Ивановича в его редкие минуты досуга.

Ну, конечно. А она-то, Ольга, дура дурой, с шорами на глазах. Ничего не вижу, ничего не слышу, изо всех сил делаю вид, что Кирилл Иванович в порядке, и Алену тоже заботит только его покой после многотрудного рабочего дня.

Ладно. Хотят поиграть в независимость, пусть играют.

Посмотрим, как они запоют, когда она сообщит свою суперновость. Если это то, что она думает, вряд ли они и дальше ваньку будут валять, узнав, что впереди — настоящая разлука.

Шикарно все сложилось. Один к одному.

Мысленно Ольга зааплодировала самой себе, доброй фее и злой судьбе в одном лице. Ладно, еще не время об этом. Осталось потерпеть чуть-чуть, и тогда… Или пан, или пропал. Или очередная ошибка, или полный триумф. Оркестр — туш, барабанщики — дробь, в небе — радуга дугой, и на счастливых лицах слезы от избытка чувств.

В конце концов, должно же хоть одному из них повезти. У нее никак не получается, так может брату удастся, а?

Впрочем, если он не перестанет строить из себя придурка, то ни черта не выйдет!

— Ты, правда, останешься? — недоверчиво переспросила она.

Столько времени Кирилл сам себя водил за нос, что очень странным выглядела его теперешняя покорность. С другой стороны, ни на какие уловки он просто не способен.

Значит, все-таки пан.

Или это вовсе не то, что она думает, и ему плевать на ужин, как на все остальное, не имеющее касательства к его драгоценной работе или к тюнингу его драгоценного джипа.

Будет видно. Еще немного, и будет видно, ошиблась она или на самом деле вовремя прикинулась феей.

— Надеюсь, ты с нами не будешь очень скучать, — светским тоном проговорила Ольга.

— Я тоже надеюсь, — ответил Кирилл, странно улыбаясь.

— Ташка, посмотри, пожалуйста, а? Как мне это платье?

— Прошлый век, — отмахнулась дочь и снова прилипла к окну.

Алена с досадой вылезла из «прошлого века». Ну и? Что надевать? Конечно, ей все равно, и идут они вовсе не на светский раут, а просто в гости, да и кроме них с Ольгой никого в доме не будет. Но вдруг? Как Юлька выражается: «А если человек случится?»

Они могут столкнуться нос к носу. Например, гости приедут слишком рано, а он еще не уйдет. Или, наоборот, быстро вернется.

Что тогда делать? Зачем она согласилась?

Сходили бы в кафе. Посидели бы у нее, в конце концов!

— Таш, а это? — Алена вытащила из шкафа вешалку с очередным нарядом.

— Соу-соу, — высказался ее умный ребенок.

— Ну, я тогда не знаю! Белого пальто у меня нет!

— А ты бы пошла в пальто на босу ногу, мам? — изумилась Ташка.

Алена хихикнула и поправила, что не на босу ногу, а на голое тело. Они над этим посмеялись немножко, и стало полегче.

В конце концов, может еще все и обойдется. И никакого незапланированного столкновения не случится, и она просто посмотрит его дом. Почему-то эта мысль очень ее смущала, и казалась… мм… эротичной.

Его дом.

Какой он — его дом? Наверное, под стать хозяину — ухоженный, безупречный исполин, темпераментно хлопающий дверьми, позвякивающий фарфором в шкафу, пыхтящий камином, грохочущий ставнями.

Или он выбрал совсем другое, противоположное себе? Тихую монашескую обитель, где покой нарушается только ленивым боем часов, и солнечные зайчики неслышно прыгают по мягкому ворсу ковров.

…Что же надеть-то, елки-палки?

— Ой, мам, вон они! — радостно гикнула Ташка. — Тетя Оля и какой-то дядька.

Алена мигом забыла про одежду и, как была в трусиках и лифчике с заштопанной лямкой, метнулась к окну. Опомнилась на полдороге, пригнулась и обхватила себя руками.

Как будто была не на третьем этаже, а прямо перед носом у неизвестного дядьки.

— Ты чего? Какой такой дядька-то? — Она жалобно посмотрела на дочь. — Ты ничего не путаешь?

— Ну, сама посмотри! Вон они идут.

И что все это значит?! Ольга решила на время ужина подселить своего братца к Алене? Больше ему, бедному, податься некуда?

— Мам, ты чего там сидишь? — осведомилась Ташка, сверху вниз поглядывая на Алену, которая устроилась на корточках возле подоконника.

— Думаю, — хмуро призналась та, и тут прозвенел звонок.

— Открывай, — велела Алена, судорожно соображая, успеет ли она натянуть хоть первое попавшееся платье, или придется щеголять перед Кириллом Иванычем в трусиках и штопаном лифчике.

То-то он удивится!

— Мам! — позвала из коридора Ташка. — Мы тебя ждем.

Как бы вызнать потихоньку, что здесь делает Панин. Тогда можно будет собрать мысли в кучку и подготовиться хоть немножко. Ну, хоть чуточку.

— Мам!

А может, он уже ушел, а? Ну, проводил сестру и ушел, что еще делать-то!

Эта была спасительная идея. Теперь уже реально стало отдышаться и взять себя в руки. О других вариантах она даже думать не станет.

Итак, главное — одеваться или просто влезть во что попало? Первое подразумевает некоторую надежду, которая вовсе даже не нужна, а только весь вечер будет нервы трепать. Потом окажется, что все это зря и вообще глупость несусветная.

Лучше уж сразу расставить точки. Заодно запятые и восклицательные знаки. Для пущей, так сказать, убедительности. Ну, ушел он, ушел! И дома его не будет! И случайной встречи не произойдет!

Успокойся и напяливай что придется.

Она напялила. Но не успокоилась. Вышла в прихожую и остолбенела на несколько мгновений.

Дядька оказался старинным приятелем Ольги, а вовсе не Кириллом Паниным, которому негде скоротать вечерок.

— Рома, — просто представился он.

Алена в ступоре потрясла протянутую ладонь.

— Я его для компании захватила, — пояснила Ольга, снисходительно поглядывая на приятеля, — чтоб девичник разбавить слегка. Вот и задержалась, потому что за ним заезжала, а он как всегда наряжался три часа!

— Я наряжался? — возмутился Рома, разведя руками, будто просил засвидетельствовать нелепость этого заявления.

Действительно, нарядом его одежду можно было назвать с очень большой натяжкой. Джинсы, протертые до дыр в лучших традициях хиппи, и свитер с вытянутыми рукавами.

— Ну, тогда я не знаю, чем ты там занимался, — отмахнулась Ольга.

Огрызаясь друг на друга беззлобно и вполне по-семейному, они вышли из квартиры. Ташка бежала впереди. Алена была замыкающим звеном — хмурым и растерянным.

— С тобой все в порядке? — обернулась к ней Ольга и вдруг остановилась, пристально ее разглядывая. — Погоди, не застегивай пальто. Ну-ка, повертись. Надо же. Я и не замечала, что ты так одеваешься…

— Как? — тотчас оскорбилась Алена.

— Гхм… Скучно как-то. Как училка.

Ташка скорчила гримасу и заявила, что сто лет уже твердит о том же самом.

— Я и есть училка, — повторила свой извечный аргумент Алена, — что я, по-твоему, должна носить мини— юбки или светящиеся комбинезоны?

— А джинсы не пробовала?

Алена промолчала, а Ольга все вертела ее из стороны в сторону, то скептически морщась, то бормоча нечто оптимистическое. Вроде «все еще можно поправить». Алена не стала уточнять, что она собирается поправлять и как именно. Наверное, просто очередной дизайнерский сдвиг. Ольга считает, что все обязаны одеваться стильно, а у Алены не получается, и это вовсе не преступление.

Она два часа выбирала! Она весь гардероб перетрясла. Она не виновата, что в этом самом гардеробе ничего нет кроме широких юбок средней длины, амебообразных платьев, блузочек с воротником под горло и просторных вязаных свитеров.

Почему-то никогда это Алену не волновало. Как мама говорит? Чистенько и ладно. Опять же пуговицы везде одинаковые.

— Это даже странно, — бормотала себе под нос Ольга, — шарфы вяжешь потрясающие, вкус у тебя отменный, и…

— Ну, хватит, а? — взмолилась Алена.

Они вышли из подъезда и стали забираться в машину — огромный, жутковатого вида джип, и Алена вдруг почему-то догадалась, что это — его машина.

Устроившись с Ташкой на заднем сиденье, она жадно огляделась. Ни побрякушек, ни талисманчиков тут не было. Из кармана на дверце торчала стопка газет, а под стеклом валялась пустая бутылка из-под гранатового сока.

Значит, мы пьем гранатовый сок. Не пепси, не колу, не жидкие йогурты с кусочками фруктов.

Впрочем, может еще и не пьем. Может, девицы пьют, которых он время от времени вывозит на прогулку или возвращает из своей теплой постельки в отчий дом.

Лучше бы добрались они с Ташкой на автобусе!

…Пахло в машине замечательно. Ваниль, табак и немножко одеколона. Очень пикантно.

Она стала смотреть в окно и думать, где он сейчас. Собирается покинуть дом до приезда гостей, носится по комнатам в поисках золотых запонок, злится, чертыхается, пьет на ходу кофе. Или — гранатовый сок.

Или сидит уже в приятной компании.

Или лежит.

Тьфу ты! Вроде никогда она не была циничной и вульгарной. К тому же пошлячкой.

Мама бы в обморок грохнулась…

Тут самой бы не грохнуться.

Интересно, а если они едут на его джипе, то на чем уехал он? На белом коне петь серенады, ответила своим дурацким мыслям Алена и думать о нем перестала. Вернее, захотела перестать.

Когда они подъехали, ее уже вовсю колотил озноб.

Ольга лихо выкрутила руль, вписываясь в ворота, и горделиво покосилась на Алену в зеркало. Та зеленела на глазах.

— Ты что? — обеспокоилась Ольга. — Нормально себя чувствуешь?

— С тобой невозможно нормально, — встрял Рома, — от такой езды неврастеником станешь! К тому же холодно. Ален, ты замерзла, да? Конечно, замерзла! Эта балда не догадалась печку включить!

— А сам не мог что ли? — возмутилась балда.

— А я знаю, где она тут? Столько всего понатыкано. То ли дело в «жигулях», все просто и ясно, шарахнешь кулаком по панели, тут тебе и свет, и тепло.

— И газ, и электричество, и горячая вода, — добавила с ехидцей Ольга.

Пожалуй, они так до утра могут, подумала Алена. И поняла, что завидует.

Чтобы отвлечься, она не стала разглядывать двор, а оттеснила Ольгу от Ромки и спросила тихонько:

— У вас с ним что? Серьезно?

— У нас серьезно уже было, — хмыкнула она, — теперь сплошной цирк.

— А ты уверена, что мы с Ташкой вашему этому цирку не помешаем?

— Иди ты в баню, — посоветовала Ольга, — кстати, правда, хочешь в баньку? Кирилл попариться любит, такую себе отгрохал — любо-дорого! Не хочешь? Ну в бассейне-то по любому ополоснешься!

Алена покосилась с недоверием.

— А что, у вас и бассейн есть?

— У моего братика чего только нет, — тоном малолетки, которую собрались было обидеть детсадовские товарищи, сообщила Ольга, — ты думаешь, чего я тебя тащила? Отдохнем на полную катушку, ясно?

Пока было ясно только одно. Они не просто из разных миров, они — из разных галактик.

Бассейн, конечно, ни о чем еще не говорит. Но если сложить все вместе…

У него лицо с обложки, уверенный размах плеч, хватка бульдожья, голос командный, дом за воротами с дистанционным управлением и… очередь девиц. Тех, что сами собой готовы в штабеля складываться.

А у нее лифчик заштопанный. Не потому что на хорошее белье денег не хватает, а потому что никому этот лифчик даром не нужен, и никто смотреть на него не собирается, и тем более снимать — страстно или с медленным предвкушением. А для себя одной лифчики выбирать — глупо. Или ей так кажется.

Еще у нее имеется длинный нос, куча комплексов и гнусная привычка со всеми соглашаться, лишь бы не обидеть ненароком.

И самое паршивое, что плевать он на все это хотел.

Ну и пусть! Подумаешь, принц голубых кровей! Подумаешь, высшее общество.

Но ведь он не сноб, она видела. И глаза у него изумительные, когда он не кричит, а просто смотрит на нее — серьезно и очень внимательно. И кажется, что на васильковое поле вот-вот брызнет солнечный веселый свет.

Жаль, что он ни разу не улыбнулся ей.

Очень жаль.

Наверное, это здорово — узнать его улыбку.

У него было два дня, чтобы успокоиться и все тщательно продумать. Ему не пятнадцать лет, и он вполне может контролировать ситуацию. В конце концов, это просто ужин. И даже не романтический. Он справится.

Он будет в меру предупредителен, молчалив и постарается не пялиться на нее слишком откровенно.

Он полностью владеет собой.

Или нет?

Он только и думает о том, что снова увидит ее. Он только и думает, как бы поскорей покончить с ужином, сестру и гостей отправить бандеролью в Австралию и наедине с ней постараться выяснить, что происходит. Нет, не так. Плевать ему на то, как именно это называется и что означает. Он просто хочет побыть с ней вдвоем. Один вечер. Он больше не допустит ошибки и не станет вести дурацких разговоров. О шарфах, бандитах и ее муже.

Они вообще не будут разговаривать.

Многоточие.

Он услышал, как сестрица лихо въехала во двор, и понял вдруг, что боится. Жутко боится, что ничего не получится. Вот так вот просто — ничего.

Всю жизнь, с тех самых пор, как умерла бабушка, и стало ясно, что не всегда можно ответить ударом на удар, что не все зависит от тебя, какой бы ты ни был сильный, Кирилл шлифовал свою неуязвимость. Чужие проблемы его не касались, а своих не было. Продажа дома стала первой и последней проблемой. А потом он устроил жизнь так, что ничего важного, ничего ценного в ней не хранилось. Ей нельзя было это доверить, вот и все. Гораздо надежней запихнуть поглубже в сердце, в память, закрыть на тысячу замков, и никогда не прикасаться, и даже на секунду не доставать наружу, чтобы не уронить ненароком, не потерять, не дать выбить из рук кому-то, с кем бессмысленно спорить.

У него была сестра, работа и любимые ручка «паркер» и джип.

Больше ничего.

Ах да, еще дом, где можно было расслабить галстук и плюхнуться в горячую ванну, или в постель, время от времени согретую чужим теплом. Но дом был как бы понарошку, ненастоящий. Потому что невозможно поверить, будто на самом деле ему одному нужна эта громадина с бесчисленным количеством комнат; с гулким эхом в просторном холле, с нежилым запахом в спальнях и гостиной, куда он заходил только случайно, перепутав двери; с неуместными радостными лучами, пробравшимися в открытые окна на безупречный паркет, с тишиной — единственной его постоянной спутницей.

А все остальное ему было не нужно. Он убедил в этом и себя, и других. И теперь, когда вдруг совсем близко оказалось что-то совсем иное, неведомое, странное, несказанно желанное, он не знал, имеет ли право впускать это в свою жизнь.

А вдруг слишком поздно? А что, если ключ давно заржавел пли потерялся? И придется стоять по другую сторону двери, в бессильной ярости сжимая кулаки и уже твердо зная, что выхода нет?

Он боялся.

Но как только Кирилл вышел на террасу и в сумеречном ноябрьском дворе увидел рыжеволосую фигуру в широком, нелепом пальто, страх испарился, только ознобно было в ногах, и радость не помещалась нигде, и невозможно гремело в груди сто сорок в минуту.

— Вижу, ты нам рад, — первым подошел Ромка и даже смутился немного, растерянно глазея на счастливую физиономию приятеля.

— Привет, — сказал Кирилл, не глядя протягивая ладонь.

— Кир, загонишь машину? — издалека закричала Ольга, и та, что шла рядом с ней, внезапно покачнулась, будто споткнувшись.

Кирилл напрягся и ринулся было подхватить, но в этот момент подбежал незамеченный ранее веснушчатый олененок в пузатой смешной куртке и длинных просторных сапогах, из которых торчали острые коленки.

— Привет, — сказал олененок и задумчиво дернул свою рыжую косицу, — ой, а я вас знаю. Вы не депутат случайно? Нет? А может, ведущий? Вы похожи на ведущего. Или нет, на актера. Дядя Рома, это ваш друг, да? Он актер, да?

Кирилл засмеялся в тот момент, когда девчонка предположила, что он — депутат, остановиться уже не мог, а давать пояснения сквозь хохот было несподручно.

Ромка вынужден был ответить, что Кирилл — не актер.

— Нет? — разочарованно протянул рыжик. — А где же я вас видела? А тетя Оля говорила, у тебя… то есть у вас бассейн есть. Правда, есть? Что, прямо в доме?

— Ташка, пошли, я тебе покажу, — принял огонь на себя Ромка, и Кирилл мимолетно улыбнулся ему с благодарностью.

Ни за что на свете он не пропустит этот момент, даже чтобы пообщаться с самым замечательным рыжиком в мире!

Вот сейчас, вот еще немного, пару шагов, ну!

— Кирилл, ну чего ты стоишь? Загони машину! Алена догнала Ольгу, ткнула в бок и прошипела:

— Ты же сказала, его не будет! Как это понимать? Та покосилась недоуменно.

— А что тебя беспокоит? Ну, ошиблась я, никуда он сегодня не собирался, разве это так страшно? Или вы лютые враги и не имеете права сидеть за одним столом?

О, Господи! Ведь, действительно, теперь сидеть за одним столом!

Может, пока не поздно, сослаться на головную боль, похмелье, беременность, срочную работу, на конец света, который вот-вот наступит, и сбежать?

Или получится незаметно проскользнуть, а? Чем черт не шутит!

— Загони машину, Кир! — упрямо повторила Ольга и прошла мимо него в дом, бросив на ходу: — Ален, вы тут недолго, ладно?

Алена от возмущения забыла, что пытается прошмыгнуть незамеченной, и воинственно поинтересовалась:

— В каком смысле? Оля, подожди! Что ты хотела сказать?

Кажется, она себя выдала, кретинка! Нужно было сделать вид, что ничего особенного не происходит. Спокойно поздороваться и с достоинством удалиться. То есть, наоборот, присоединиться к гостям. И не смотреть на хозяина. Не смотреть!

Или взглянуть мельком. Равнодушно.

Ну, хорошо, равнодушно не получится. Посмотри, но только недолго, разрешила себе Алена.

И посмотрела.

Он запомнился ей здоровенным, уверенным, сильным чужаком, который по чистой случайности оказался так близко, что ей удалось рассмотреть складки у рта и усталую отрешенность синего взгляда. И показалось возможным, почудилось на минуту, не отпускало все эти дни — приблизиться еще немного, на шаг, на год, на вечность, чтобы увидеть все остальное.

Его утреннюю сердитость, небритые щеки, задумчивые губы над чашкой кофе; его смех, его привычки, его нетерпеливость, силу, слабость, крепкие пальцы на руле, расслабленные плечи под душем, вмятый в подушку профиль.

Она знала, что не сделает этого шага. Что будет топтаться на месте, как топталась всю жизнь, и все останется как прежде, и в белом пальто за столиком парижского кафе она никогда не дождется его.

А никто другой ей не нужен. Ни там, ни здесь. Ни сейчас, ни через минуту, ни спустя двести лет.

Она знала это, и еще немного, самое главное — ему все равно. Он сам по себе, отдельно, в другой, далекой, недосягаемой жизни.

И только взглянув на него, она вдруг поняла, что знать — это мало. Это ничего, ровным счетом ничего не стоит.

Она увидела его совсем не таким, как запомнила. Он едва улыбался, и у него было некрасивое, искаженное этой странной, смутной, вымученной улыбкой лицо. Подбородок выпячивался вперед, словно защищаясь. Под глазами лежали тени.

И страх навалился еще тяжелей, придавив к земле, не давая дышать.

Он был повсюду, он заполонил ее с кончиков пальцев до макушки, и можно было с ума сойти от этого ужаса, и сердце непременно разорвалось бы, если бы в ту же секунду стремительно и властно не завладела им непостижимая, сокрушительная нежность.

— Здравствуй, Кирилл, — сказала она вместо Алены и протянула ее ладонь ему навстречу.

— Здравствуй.

Он сжал ее пальцы, и Алена невольно поморщилась от боли.

— Извини, — быстро проговорил он, не отрывая взгляда от ее лица, — извини, пожалуйста. Пойдем.

Легонько потянув ее за руку, он помог подняться и распахнул дверь.

— Ты забыл машину поставить, — вдруг вспомнила Алена.

— Да?

— Да.

Они стояли по разные стороны у двери.

— Поставлю потом, — решил Кирилл и вошел следом за ней, — я хочу показать тебе дом.

Вообще-то, ничего подобного он не хотел. А если и хотел, то в пятую очередь. Нет, в девяносто пятую.

На губах у нее дрожала нерешительная, ласковая улыбка, и больше всего на свете ему хотелось попробовать каково это — целовать ее радость.

И печаль тоже. И растерянность, и сомнения, и непонимание, и усталость — узнать, какие они на вкус, и разделить их с ней, и открыть свои.

Черт возьми! Ну, кто решил, что это ему не нужно, и немыслимо, недостижимо, и никогда не случится того, чему он никак не мог дать названия, что смутно представлял, о чем так жадно мечтал последние недели.

Чтобы она была рядом, так близко, что он смог бы, наконец, понять, почувствовать, увидеть, бывают ли чудеса. Возможно ли кого-то пустить в свою жизнь, а самому войти в чужую, и перепутать их, совсем непохожие друг на друга. И просыпаться оттого, что затекла рука под ее попкой, и потешаться над серьезным видом, с которым она усядется впервые за руль, и злиться, когда она в темноте будет стучать спицами, и тревожиться, если задержалась в магазине. Валяться до обеда в кровати в редкие выходные, щелкать каналами и пить остывший кофе из одной чашки, бродить по городу, взявшись за руки, спешить на работу и сталкиваться лбами, и орать раздраженно, и сопеть в притворной обиде, пока она не догадается оттрепать его за уши, а потом поцелует так, что он будет торопиться с работы за продолжением.

У него — сестра, дом, джип и… что там еще?

У нее — дочь, сбежавший муж-ворюга, русская литература и километры пряжи, неизвестно куда ведущие.

И сложить это трудно. Зато он знает, что будет в сумме.

Или ему просто хочется в это верить?

— Давай пальто, — сказал Кирилл, но она отступила в глубь холла, и оттуда прогудела встревоженно:

— Ташка! Ташка, ты где? Вечно с ней так! — обернулась к нему Алена. — Оставить на секунду нельзя, уже исчезает.

— Ромка ей бассейн показывает, — успокоил Кирилл, — ты сегодня снимешь пальто или у вас принято ужинать в верхней одежде?

Алена пробурчала, что его ирония неуместна.

Раздеваться ей вовсе не хотелось. Под пальто был новенький, но совершенно никчемный костюм — бесформенная блуза и юбка колом. Уроки вести — в самый раз.

Она ведь не знала, что предстоит ужин. Ее давным-давно не приглашали ужинать. Тем более, в такой… мм… приятной компании.

— Куда повесить? — спросила Алена, кое-как стащив с себя пальто и прижав его к груди, как последнюю защиту.

— Давай, — развеселившись, Кирилл потянул его к себе.

Некоторое время она сопротивлялась, потом отпустила.

Ну, и черт с ним! Он, конечно, сейчас же увидит, как она нелепо одета, и что фигуры у нее нет никакой, тоже увидит, а когда она снимет сапоги, вообще получится ерунда! Туфли надеть не догадалась, так что придется жить в чужих тапочках.

Просто блеск! Мало того, что лифчик заштопанный, волосы растрепались на ветру, юбка колом, блузка висит мешком, так еще и в тапках!

Чучело!

— Не разувайся, — разрешил он.

Это был выход. Но в сапогах она тоже чувствовала себя неловко.

Наверное, надо присоединиться к остальным и сразу нырнуть в бассейн! Ах нет, тоже нельзя! Купальника нет, а лифчик с заплатками. Никакого выхода!

— Твоя дочка решила, что я — актер, — внезапно признался Кирилл, напуганный странным выражением ее лица.

Будто только что ей сообщили очень печальную новость.

— Актер? — переспросила она и на секунду забыла, что должна переживать по поводу нижнего белья и неудавшегося наряда, — а что, ты на самом деле похож…

— Это комплимент? — уточнил Кирилл, прищурившись.

Появление Ташки избавило ее от необходимости пояснить.

— Мам, ну ты чего? Мне дядя Рома бассейн уже показал, там такой охренительный фонтан, и глубина — десять метров, представляешь? Не то что у нас в школе! Полный отстой! А ты чего в сапогах еще? Тетя Оля тыщу раз уже орала, что стол накрыт, и…

Алена почувствовала, как привычно начинает гудеть голова, а при упоминании «охренительного» фонтана и «полного отстоя» затеплились щеки, и стало ясно, что лучше бы дочь полюбовалась на бассейн еще немного.

Сюда бы Макаренко с его педагогической системой, пусть бы помучался!

— Ташка, прекрати, пожалуйста, выражаться, как сапожник, — прошипела она дочери, которая тем временем испытывала перила на предмет скольжения.

Перила оказались хороши, и Ташка съехала еще раз. Кирилл захохотал и выдвинулся из полумрака прихожей.

— Давно хотел так попробовать, да все не решался, — сказал он Ташке, — слушай, а не больно?

Ташка чуть смутилась, сообразив, что хозяину дома могло такое обращение с интерьером и не понравиться. И теперь он просто из вежливости интересуется подробностями. Взрослые они же жуть как вежливы! Даже если злятся!

— Извините, — она присела в книксене. Кирилл развеселился пуще прежнего.

— Да катайся ради Бога! Только нос не расшиби.

— Что значит, катайся? — возмутилась Алена. — Ты ей только волю дай, она тут устроит «русские горки»!

Ташка скептически хмыкнула, давая понять, что на подобный аттракцион вовсе не претендует. Алена махнула рукой и развернулась, намереваясь все-таки вернуться в прихожую и разуться, и налетела на Кирилла, который подошел слишком близко.

Хм… Очень близко.

Ташка вдруг нахмурилась и выкрикнула с упреком:

— Так вот где я вас видела!

— Что ты орешь! — встрепенулась Алена.

Одна из дверей приоткрылась и показалась довольная физиономия Романа.

— Олька сейчас всех прибьет! — сообщил он убежденно. — Пошли за стол, а?

— Мам, ну ты помнишь? — Ташка дернула ее за руку. — Мы тогда пальто хотели померить, то есть ты хотела, то есть ты не хотела, а… в общем, в магазине мы были, а там он…

— Точно! — стукнул себя по лбу Кирилл. — А я-то все думаю, откуда мне эти рыжие знакомы?

— Какие рыжие? — насупилась Алена.

— В смысле, рыжие волосы. А что? Разве они у тебя не рыжие? И у Ташки тоже…

Ташка между тем приняла воинственный вид и смотрела на него исподлобья.

— Ребята, это все очень трогательно, — снова возник Ромка, — но давайте вы подробности выясните за ужином.

— Ты иди, — махнул ему Кирилл, — ты Ольку сто лет не видел и врал, что соскучился. Иди и дальше ври!

Ромка обиделся и действительно ушел.

Кирилл, улыбаясь, оглядел дочь с матерью. Ему очень нравилось на них смотреть. И еще нравилось, что у них с ним есть общие воспоминания.

Глупо, конечно. Но он был рад. И как это ему раньше не удалось вспомнить? Ведь чувствовал что-то такое… Ведь знал, что где-то они встречались раньше… Даже стал подозревать, что она ему приснилась. Вот так просто, взяла и приснилась, а потом, увидев, что ему совсем худо, и что кроме работы и дома, и джипа, и ручки «паркер» — будь она проклята! — нет ничего, она сбежала из сна и стала настоящей. И примчалась к нему в кабинет, размахивая руками, и устроила истерику, и вытирала влажное пятно на его свитере своим изумительным, дурацким шарфом. И все это было лишь началом.

А теперь — продолжение.

— Ну, что? — Кирилл подмигнул Ташке. — Значит, мы уже знакомы? Так что давай на ты, только не говори мне «дядя», а то я стану звать тебя тетей.

— Как свою тетушку из Бразилии? — ехидно осведомилась та, уперев руки в боки.

— Наталья!

— Какую тетушку?

— Не слушай ее! Пойдемте за стол! А ты сейчас отправишься домой, если не перестанешь городить глупости!

Ташка посмотрела на мать с жалостью, а на Кирилла — презрительно.

— Мам, ты что, не помнишь? Он же твое белое пальто купил своей фифе! Тетушке из Бразилии!

Алена отчаянно вскрикнула и заявила, что пальто было вовсе не ее, и не Ташкиного ума дело, кто и кому его купил.

— Ты обиделась на меня, что ли, Наташ? — догадался Кирилл.

— Вот еще! Вы того не стоите! — пфыкнула она.

— С чего ты так решила? — искренне удивился он. — Мы же только познакомились.

— А вы врете все время, вот с чего! Сказали, что жены у вас нет, а сами ей пальто купили. И сейчас тоже врете. Тетя Оля маме сказала, что вас дома не будет, а вы — вот!

Алена, стойко переживавшая этот кошмар в поисках гостевых тапочек, от последнего заявления пришла в неописуемый ужас. Самое время было падать в обморок, лишь бы избавиться от позора.

Теперь он уж точно сочтет ее распоследней идиоткой!

Наверное, придется с этим смириться. Отужинать, вежливо попрощаться, вернуться домой и засадить дочь в чулан. Или нет, на горох коленями! А перед этим выпороть за все прошлые и будущие фортели!

Зря она, кстати, раньше этого не практиковала. Глядишь, ребенок вырос бы смирным, вышивал бы гладью, носил белые кружевные платочки в карманчике платьица и в разговоры со взрослыми вступал только по крайней необходимости. Отпроситься, например, погулять.

Подумав таким образом несколько мгновений, Алена слегка успокоилась и даже смогла продолжить поисковые работы, сделав вид, что ничего особенного не услышала.

— А что, Ольга на самом деле так сказала? — обратился Кирилл к ее согнутой спине.

— У? — промычала Алена, не оборачиваясь.

— Слушай, что ты там роешься? — разозлился он. Ташка тотчас встала на дыбы.

— А что вы орете на маму?!

— Я не ору. Извини. Ален, повернись к нам, пожалуйста. У нас с твоей дочерью возникли некоторые разногласия. Она говорит, что я вру, а я — ни ухом, ни рылом!

Алена возмущенно передернула лопатками и все-таки обернулась.

— Кирилл! Что за выражения, черт побери?! Я думала, что люди твоего положения и…

— При чем тут положение?!

— Мам, ты сказала «черт побери»! — опешила Ташка. Они разом посмотрели на нее, потом друг на друга, и нерешительно хихикнули.

— Это заразно, — пояснила Алена смущенно, — я больше не буду. — И добавила с угрозой в голосе: — Если вы не будете.

— Я постараюсь, — сдержанно пообещала Ташка и взглянула на Кирилла выжидающе.

— Зуб даю, — поклялся он в свою очередь.

Алена покачала головой, Ташка рассмеялась довольно, но все-таки внесла ясность:

— Тогда еще пообещайте не врать больше.

— Наташа, честное слово, я тебя…

— Я и не врал! — упрямо заявил Кирилл, не желая поддаваться на провокацию. — А пальто…

— Прекратите! — взмолилась Алена. — Что еще за выяснение отношений, а? Кирилл, ну ты же взрослый человек! Слушать ничего не хочу про это дурацкое пальто!

— А про фифу? — уточнила Ташка и получила-таки вполне заслуженный подзатыльник.

Кирилл хотел попросить для себя такой же, но тут в дверях показалась разъяренная Ольга, и всем моментально сделалось стыдно. В одну секунду нашлись тапки для гостей и подзатыльник для хозяина. Только не совсем такой, который ему хотелось.

Стол был огромный, персон на двадцать — не иначе, и весь сиял от серебра посуды, и переливался радугой фруктов в круглых блестящих вазах, и сверкал бокалами, и искрился шампанским в ведерке, и мясной дух витал над ним, уносился ввысь к лепному потолку, растекался по стенам, где горели свечи… да, нет, самые что ни на есть настоящие факелы.

…А стулья были с изогнутыми подлокотниками и высокими спинками, а странные, полукруглые окна почти под потолком, а камин — здоровенный, под старину, и вполне натурально трещал поленьями, а перед ним белела шкура — тоже вроде натуральная, и все это повергло Алену в ступор, окончательно убедив, что она каким-то чудом попала в средневековый замок на рыцарский пир.

Не хватало только узкомордых псов в ошейниках с шипами и с угрожающими оскалами.

И еще, пожалуй, чаши с водой, где можно руки помыть. Кажется, именно так поступали хозяева замков.

Что-то не то у него со вкусом, подумалось ей с некоторой досадой.

Как-то это все… Дико. Даже пошловато.

И почему нигде не видать бивней мамонта или, на худой конец, оленьих рогов?

Ольга пихнула ее в бок.

— Впечатляет? Шкура не настоящая, это ковер такой. А все остальное взаправду. — Она хихикнула и шепотом добавила: — У Кира совершенно нет воображения. Дизайнеров он не звал, а у самого, видишь, что получилось? Для собраний зала хороша, очень впечатляет, да? Ну, садись, чего ты?

Это был заранее продуманный ход. Ольга вполне могла попросить тетю Марусю накрыть стол на кухне — и места предостаточно, и обстановка душевней. Но здесь гораздо удобней вести игру и наблюдать за действующими лицами. Кирилл столовую свою не любил, потешился слегка, пока красоту наводил, а потом вздохнул, опечалился, сказал, что здесь не креветок надо есть или любимую его яичницу с беконом, а сырое мясо руками.

Так что сейчас они с Аленой в равном положении, удовлетворительно решила Ольга и оглядела обоих быстрым, внимательным взглядом.

Ясно.

Почти все ясно. И, кажется, она не ошиблась, и на этот раз все-таки — пан.

— Я до стола не достаю, — сообщила Ташка, усевшись первой.

— Давай тебе шкуру на стул положим, — предложил Ромка.

— Это не шкура, — заспорил Кирилл, — это…

— Ковер, я уже говорила. Все прониклись, Кир, и поняли, что бедного зверушку ты не убивал.

— Оля!

— Что? Садись, а? Тетя Маруся старалась, гуся запекла, салатов каких-то сногсшибательных наворотила, за овощами в теплицы ездила…

— Корову доила, — поддакнул Ромка.

— Сейчас получишь!

Ольга погрозила ему кулаком, и вдруг подумала, что… может быть… стоит попробовать снова… Ну, почему нет, в конце концов? Ей тоже когда-то должно повезти!

Или нет?

Или не сейчас?

— Оль, я принесу Ташке подушку, ладно? — тоном пай-мальчика произнес Роман.

— Я сама.

Когда она вернулась, все более-менее устроились, и пауз больше не возникало. Ужин пошел своим чередом. После первого тоста — естественно, «за знакомство» — Ромка оживился, раскраснелся и взял бразды правления в свои руки, и речи говорил, и гуся нахваливал, и Ташку смешил, и за Аленой ухаживал, и Ольге успевал глазки строить.

Если бы Кирилл хоть немного соображал, он бы обязательно себя похвалил за проницательность. Не зря же предполагал на собственной свадьбе Ромку определить в тамады.

Но Кирилл не соображал ровным счетом ничего, и своих грандиозных планов не помнил, и талантов приятеля оценить был не в силах, а все глядел на тонкие запястья, на рыжие всполохи, скользящие по узким плечам к груди под просторной, с унылыми складками блузкой.

И мечталось подхватить огненный локон одним пальцем, закрутить легонько, отпустить и долго-долго смотреть, как он упадет, рассыплется искрами, и глазам станет больно от нежности.

Раздался вдруг переливчатый звон, и Кирилл тяжелым взглядом обвел присутствующих.

Что они тут делают, а? Ташку немедленно в ясли… тьфу, в школу! Ольгу в Москву, давно ей пора к работе возвращаться. Ромку домой, а то вообразил себя гвоздем вечера, сидит, ржет, Алене вина подливает.

«Всем в сад!»

Никто и не подумал сорваться с места и исчезнуть, испугавшись его раздраженного взгляда.

Дураки какие! Ни черта не понимают!

Ольга все постукивала вилкой по бокалу. Вот откуда звон.

Завтра же он отправит сестричку восвояси, и станет жить один, и приглашать Алену на ужин — тоже одну. И никто не будет хихикать, звенеть, пыхтеть, спрашивать, отвлекать.

Они останутся вдвоем.

Тут она посмотрела на него, и Кирилл явственно понял, что плевать ему — будут они наедине или в толпе. Только бы она подольше не отводила от его лица пронзительных темных глаз. Вот так. Так.

— На меня сегодня внимания обратят или как? — отчаянно возопила его упрямая сестрица.

— Да. Да, конечно, — сказала Алена, быстро обернувшись к ней.

Кирилл рассердился и с досады принялся жевать гусиную лапку, да так интенсивно, что рядом пфыкнула Ташка.

— Вы чавкаете, — конспиративным шепотом сообщила она.

— Хм… И фто? — пробурчал он недовольно с набитым ртом.

— Кирилл! — окликнула сестрица. — Ты меня слушаешь?

— Пусть ест, — вступилась за него Ташка, — уши-то у него свободные.

Алена погрозила ей кулаком.

Остальные стали дожидаться, пока он прожует и станет адекватен. В полной тишине Кирилл расправлялся с треклятой ножкой.

— Ну? — сказал он, покончив с ней, и изящным движением промокнул губы салфеткой.

Аристократ, елки-палки. Теперь она точно решит, что он — полный кретин.

И может быть, возьмется прививать ему хорошие манеры, а? Остается надеяться только на это.

— Значит, так, — глубокомысленно изрекла Ольга, добившись-таки внимания, — Роман Геннадьевич сегодня развлекал нас на полную катушку, но я взяла на себя смелость его перебить…

— А покороче? — хмыкнул Кирилл.

— А поясней? — подпел Роман Геннадьевич. Первому Ольга не ответила, второго пообещала прибить. И продолжала тем же торжественным голосом:

— Я взяла смелость его перебить, потому как у меня есть новость. Даже две новости.

— Одна плохая, вторая — очень плохая? — уточнил нетерпеливый братец.

— Обе хорошие, — благосклонно ответила сестрица.

— Ну, ну. Одну я, кажется, знаю, — пробормотал Ромка. Алена потешалась на всю катушку, впервые за ужин не думая о том, кто сидел напротив.

— Конечно, знаешь, — кивнула Ольга и обратилась к остальным, — Роман Геннадьевич был так любезен, что помог мне взять в «Тарханах» кредит.

— Зачем тебе кредит, Олька? — внезапно помрачнел Кирилл. — Сколько раз я тебе говорил…

— Знаю, знаю, ты у нас граф Монте-Кристо и готов к неограниченной спонсорской поддержке. Только не надо наши семейные разногласия выносить на публичное обсуждение.

— Сильна! — оценил ее тираду Роман.

Ольга промочила горло и повернулась к Алене.

— А теперь — новость номер два. Имеющая к тебе непосредственное отношение. Только сначала скажи мне, готова ли ты совсем из школы уйти?

— Как это уйти? — встрепенулась Ташка.

— Куда уйти? — растерялась Алена.

— Ко мне. Кредит я взяла, чтобы окончательно с долгами расплатиться и открыть настоящий дом моделей, ясно? И я хочу тебя взять на работу. Согласна?

— Ты ее в Москву зовешь, что ли? — спросил Кирилл таким тоном, что все сразу уставились на него.

Перекошенная физиономия хозяина дома не сулила ничего хорошего.

Ольга мысленно восхитилась.

Значит, все же, пан. А как насчет панночки?

Она покосилась на Алену, которая самым беспардонным образом таращилась на Кирилла. Бледные реснички хлопали туда-сюда, губы дрожали, стремительно и неотвратимо проступал румянец.

Так, так, так.

— Ну, что? Ты поедешь? Алена повернулась к ней.

— Куда? В Москву? Насовсем? — Это прозвучало с немыслимой горечью.

— Сначала в Париж, — будто мимоходом уточнила Ольга.

— В Париж, — повторила Алена и заполыхала щеками ярче, — в Париж?!

— Это город такой! — пояснил Кирилл, выбираясь из-за стола. — Во Франции. Столица, так сказать. Там еще Эйфелева башня имеется, может, слыхали?

Ташка, от неожиданных известий слегка притомившаяся, тут же вставила обрадованно, не уловив иронии:

— Конечно, слыхали! А еще в Париже Нотр-Дам, Лувр и Елисейские Поля.

— Очень образованный ребенок, — похвалил Роман.

— Кирилл, ты куда? — окликнула Ольга брата, который решительно продвигался к двери.

— Покурю, — бросил он.

Алена машинально поднялась следом.

— Ты тоже покурить? — усмехнулась Ольга.

— А? Что?

Она села обратно.

— Да нет. Мне просто надо… подумать. Ты как-то… Я ничего не понимаю… Это все серьезно?

Ольга вдруг подумала, что слегка переборщила. Реакция оказалась слишком бурной.

Конечно, они ошеломлены, как и предполагалось. И еще не видят выхода. То есть, вообще ничего не видят. И, действительно, не понимают ее тонкой игры.

А может, это и к лучшему?

— Ты успокойся, — Ольга сжала ее ладонь, — тебе просто нужно все осознать.

— Вот именно…

— Но ничего же особенного не произошло. Просто мне, наконец, дали зеленый свет. Я же тебе говорила, что давно этого добиваюсь, вот получила приглашение на участие в показе «осень-зима» в Париже. И шарфы твои очень, очень кстати пришлись. Коллекция с ними выигрывает раз в пять. Или даже в пятнадцать.

— Я чужой на этом празднике жизни, — вклинился вдруг притихший на время Роман. — Ташка, давай поговорим. Как ты считаешь, на зимнюю резину уже пора переходить или еще немного подождать?

Ташка сочувственно погладила его по руке.

— Вам, наверное, не надо больше пить, дядя Рома.

— Ему, наверное, надо выйти вон! И не сбивать людей с мысли!

— Молчу, молчу, — пропыхтел Ромка.

— Так, на чем я остановилась? — досадливо сморщилась Ольга. — Ага, коллекция. Значит, шарфы с аппликациями просто блеск! Для весны мы придумаем что-нибудь еще. А пока тебе надо решить вопрос со школой. Загранпаспорт у тебя есть?

Алена отрицательно покачала головой. Там, в голове, было пусто и почему-то тяжело. Почему? Если пусто, должно быть легко. Но тяжесть была просто невероятная.

Плохо, что Кирилл ушел.

И еще неизвестно, вернется ли.

Вообще ничего неизвестно. Какая еще к дьяволу Москва? Какой к чертям собачьим Париж?

Он нужен ей.

А Париж — нет. В Париже только Эйфелева башня, Лувр и Нотр-Дам. Кирилла там нет, это уж точно.

Впрочем, его и здесь нет. У нее его нет.

— Ну, что ты как мешком накрытая? — разозлилась Ольга. — Паспорта сделаем, это не вопрос. Если хочешь, пока возьми в школе отпуск за свой счет. Если уж так тебе не хочется увольняться.

— При чем тут — увольняться?!

Вот и Ольга думала, что ни при чем.

— Не могла ты заранее сказать, а? — Алена смотрела с отчаянием. — Не могла предупредить? Я бы хоть немного… подготовилась.

— Да я сразу, как узнала, — пролепетала Ольга.

— Сразу. И что теперь делать?

— Штаны снимать и бегать, — подал голос Ромка, и обе женщины взглянули на него угрюмо, а Ташка повертела пальцем у виска. — Глупость сказал, — тотчас согласился он, но не удержался от язвительности: — А вы что-нибудь умного за последнее время сказали, что ли? Квохчете, как две курицы! Ах, Париж, ах, загранпаспорта…

— Ташка, пожалуйста, покажи дяде Роме второй этаж, а? — попросила Ольга. — То есть, наоборот. Пусть он тебе покажет.

Алена кивнула, поддержав эту идею, и Ташке пришлось подчиниться. В любом случае, можно ведь и под дверью подслушать. Дядя Рома вряд ли будет возражать, скорее, присоединится с энтузиазмом.

Дождавшись, пока они выйдут, Ольга спросила, будто это только сейчас пришло ей в голову:

— Ты не хочешь отсюда уезжать?

— Не знаю, — простонала Алена, — я ничего не знаю. Я давным-давно мечтала поехать в Париж, а теперь не знаю. И белого пальто у меня все равно нет! И в кафе мне ждать некого! А что с Ташкой делать, а? На кого я ее оставлю? Да нет, я ее не оставлю!

— Ташка с нами поедет, это с самого начала было известно, — раздраженно заявила Ольга, — а вот про все остальное я не поняла.

Алена взмахнула руками.

— Кому известно-то? О чем ты говоришь? Куда я ребенка сорву посреди учебного года?

— Отпросишь на неделю, тоже мне проблема! Главное, тебе самой решиться! Так что там про пальто-то и кафе? О чем ты бормотала?

— Я не бормотала.

Она просто бредила, вот что. Надо взять себя в руки, но это кажется совершенно невозможным. Нет, нет, нужно успокоиться. Как говорила Ольга? Вот-вот, осмыслить. Осознать перемены. Значит, новая работа, незнакомый город, Ташку не только отпрашивать, но в другую школу переводить, квартиру продавать, или что? Или как?

Да никак, никак! Ни при чем здесь квартира и школа! Правильно Ольга сказала, главное — решиться.

А разве она может? Тем более сейчас, когда есть что терять. То есть, терять-то как раз нечего, но можно найти.

А как же Париж, проговорил кто-то в ее пустой голове.

В Париж надо съездить обязательно. Вряд ли от этого будет какой-то толк, но стоит ведь попробовать. Кто его знает, а вдруг среди французов найдется один — богатырского вида, с васильковыми глазами и чтобы непременно назывался Кирилл.

Ну, вдруг так бывает?

…В общем, она, конечно, сошла с ума.

Самое время сходить с ума, а как же! Перед ней прямо на блюдечке с голубой каемочкой положили мечту. Бери, пользуйся, воплощай, черт тебя побери!

А она умом тронулась! Ну, идиотка, право слово!

— Нет, — твердо сказала Алена, и Ольга приготовилась уговаривать, убеждать и дальше чинить свои «козни», — нет, такие вопросы с бухты-барахты решать нельзя. В Париж я, конечно, поеду. Но с переездом в Москву, это ты, Оль, загнула. Тут надо подумать.

— Да уж. Как раз тут и подумай.

— Прямо сейчас? — уточнила Алена.

— Ну, вообще, конечно, время есть. Послезавтра я уезжаю, решу все на месте, последние приготовления перед показом закончу.

Она устало вздохнула. Ну их к дьяволу всех, честное слово! И что это она вздумала пробоваться на роль доброй феи и разлучницы-судьбы заодно?! Как только взбрело такое в голову? Подтолкнуть решила. Помочь. Никогда еще Ольга не чувствовала себя так глупо.

И правда, дурацкая была идея.

Кирилл ушел курить и возвращаться не собирается.

Алена в полной прострации и ничего решить не может.

А ей, Ольге, давным-давно, между прочим, надо быть в Москве, укладывать чемоданы, устаканивать конфликты, раздавать затрещины и пряники. Ни разу в жизни, с тех самых пор, как из Нижнего она перебралась в столицу, и стало ясно, что дизайнер из нее куда лучший, чем художник, Ольга не пускала дело на самотек, успевая контролировать все и вся.

Работа была ее другом, любовником, учителем, пристанищем — всем! Потому и с Ромкой ничего не вышло. Когда он понял, что в Пензу она не вернется, письма пошли реже, приезд в гости все откладывался, а ее выманить из столицы он и не пытался.

Со временем они даже порадовались, что все сложилось так, а не иначе, и дружить у них получалось, а вот жить вместе — может, и не получилось бы.

И все-таки жалко. Обидно.

Она была уверена, что Кирилл поступит иначе. Если, конечно, все так, как ей кажется. Что он придумает выход, обязательно придумает. Ее брат соображает гораздо лучше остальных известных ей мужиков.

Наверное, что-то она упустила из виду. Не учла чего-то важного. Или просто вступила в игру слишком рано, когда еще толком ничего не понятно, и неизвестно, что делать и стоит ли вообще предпринимать какие-то шаги.

А ей вздумалось их заставить эти шаги пройти. Хотят ли, нет, готовы или не слишком — ступайте, ребята, и точка!

Отыграть бы назад. Подумать еще чуть-чуть. И дать им время подумать тоже.

Э-эх! Кажется, все-таки они с Киром похожи. И его обычная, несвойственная ей, горячность проявилась в самый неурочный час. Теперь отдувайся, милая, как знаешь.

— Ален, ты как будто расстроилась, — виновато произнесла Ольга, не зная, что больше сказать.

— Да нет, — та вздохнула и покосилась на дверь в нелепой надежде, что сейчас зайдет Кирилл и все решит за нее.

И никуда не надо будет ехать, и у них будет свой Париж — один на двоих. А больше ничего и не надо.

Почему Кирилл?

Разве она сама не может сделать хоть что-нибудь решительное, отчаянное, что-то, что навсегда избавит ее от тоски по белому пальто и всей остальной чепухи?

— Нет, — повторила она уверенно, — не расстроилась, а задумалась. Знаешь, я, правда, очень долго о Париже мечтала. Мы однажды с подружкой сбежали с уроков, кино смотреть, я уже не помню названия, но фильм был такой потрясающий, и как раз про Париж. Там все было, как… ну, не знаю… как в кино было. Женщина и мужчина. Они все мучились, не понимали друг друга и любили страшно. По-настоящему. Хм… в общем, наверное, по-другому и нельзя любить. Потом они поругались всерьез, что-то там было такое, знаешь, окончательное. Но она все равно его ждала. Всегда ждала. Однажды сидела в кафе на набережной и тоже ждала. Это было их кафе, понимаешь? И вот она сидела в своем шикарном белом пальто, вспоминала, плакала даже, кажется, и уже не верила, но все продолжала ждать. И он приехал.

Алена замолчала, пожала плечами и взглянула на Ольгу с усмешкой.

— Глупо, правда? Я так хотела, чтобы у меня все было, как там. А в жизни ведь так не бывает.

— Бывает, — без энтузиазма сказала Ольга, — только у других почему-то.

— Вот и я говорю. Даже белое пальто, такое, как в кино, никто в жизни не носит. Разве только артисты какие.

Они, не сговариваясь, потянулись к бокалам. Молча чокнулись, выпили, прикрыли глаза.

— Если ты серьезно, то я перееду в Москву, — медленно изрекла Алена, все не открывая глаз, — тут меня ничего не держит.

— Ничего?

— Ничего!

— Тогда давай, увольняйся, собирайся. Но сначала полетим в Париж.

— Полетим, — кивнула Алена.

И тут дверь распахнулась и внутрь ввалилась Ташка, раскрасневшаяся и сверкающая, как тульский пряник.

— Мам, правда? Правда, полетим? Ты не передумаешь?

— Ты подслушивала, что ли? — подозрительно сощурилась та.

— Нет, — ответил за Ташку Роман, — мы просто мимо проходили и услышали. Нечаянно.

— За нечаянно бьют отчаянно, — многозначительно произнесла Ольга, — сходи, крикни Кирилла, будем обмывать отъезд.

Ташка носилась вокруг стола, визжа и корча развеселые рожицы. Предстояло настоящее, восхитительное приключение, и она все не могла взять в толк, отчего лицо у матери такое печальное.

Алена и сама этого не знала.

Только когда вошел Кирилл и в его глазах она увидела отражение собственной тоски, в голове слегка прояснилось. Нет, нет, нет, она не хочет уезжать, она не может, ей не надо, нельзя!

Однако, за весь вечер он не вымолвил ни слова против их планов, злобных физиономий больше не корчил, в ее сторону глядел лишь изредка и с какой-то непонятной, но весьма отчетливой неприязнью.

Будто она подвела его, обманула.

Алена взялась мыть полы перед самым отъездом, но Юлька выхватила швабру и ворчливо заявила, что так не делается. Дороги не будет.

— Не будет, если после нас кто помоет, — возразила Алена. — А после мыть некому. Что ж квартира пылью обрастать будет?

— Приду на неделе и помою, — заверила Юлька, — и хватит разговоров, давайте сядем на дорожку. Ты родителям звонила?

— Ой, не надо об этом! — взмолилась Алена, не желая даже вспоминать, что ей пришлось выслушать.

«Интересно было бы знать, на какие такие деньги ты в Париж собралась? Мы с отцом всю жизнь работали, а вот что-то по заграницам кататься у нас средств не хватает. Да, да, да, лучше бы ты нас с мамой в Ленинград свозила, мы сто лет не были в Ленинграде, а там как раз сейчас открылась выставка…» И так далее, и тому подобное.

Она даже прощаться не заехала, послала по почте перевод. На Ленинград. Это очень сильно смахивало на откуп.

— Где Ташка?

— Во дворе с ребятами прощается. Господи, мы же никогда так надолго не уезжали, — всплеснула руками Алена, — я, конечно, возила ее в Москву, и в Питере мы были в позапрошлом году, и на море, но всего-то недельку, не больше…

— Прекрати завывания! — решительно остановила ее Юлька и позвала из комнаты Влада, который возился с компьютером.

— Ты еще! Приспичило комп чинить, который еще сто лет никому не понадобится! Они же на поезд опоздают!

— Не сто лет, а полмесяца всего! — возразила Алена слабым голосом.

Влад добродушно заявил, что это мандраж и никуда они не опоздают, а компьютер все равно надо сделать. Примерно в середине его тирады раздался телефонный звонок.

— Ну, вот, — Юлька сделала страшное лицо, — сейчас она еще прощаться будет часа три с какой-нибудь математичкой или историчкой.

— Нет, я с ними еще на прошлой недели попрощалась, — недоуменно высказалась Алена на пути к телефону.

— Тогда это родители, — обреченно решила Юлька и присела на чемодан в прихожей, — еще не лучше!

Действительно, или родители, или из школы. Больше-то звонить все равно некому. С Ольгой они еще утром по сотому разу все обмусолили и договорились встретиться на вокзале.

Может, просто номером ошиблись?

Ну, давай, давай, придумай еще что-нибудь, такое же реальное и безобидное. Ты же трусиха! Самая настоящая трусиха! Ты даже самой себе боишься признаться, от кого ждешь звонка.

Конечно, ошиблись!

Или родители!

С чего бы звонить ему?!

— Алло, — сказала она, добредя наконец до телефона.

Собственный голос показался похожим на мышиный писк.

— Здравствуй, — прозвучало в ответ, и Алена суматошно огляделась, в безумной надежде спрятаться от колокольного звона в груди, кроме которого в мире ничего не осталось.

Только ее разбухшее сердце и голос — близкий, будто он стоит рядом и обнимает за плечи.

Она никогда еще не слышала его голос по телефону и не узнала, но поняла, сразу поняла, что это он.

Наверное, надо что-то сказать. По телефону обычно общаются. Или нет? Или как?

— Алена, — позвал он встревоженно, — ты здесь?

— Ага, — глупо ухмыляясь, ответила она, — как поживаешь, Кирилл?

Хороший вопрос. Можно еще про погоду спросить. Тоже ничего себе тема.

— Я поживаю у твоего подъезда. Можно подняться?

— Куда? В смысле, как у подъезда? Что ты тут делаешь?

— Мне надо с тобой поговорить.

Нет. Этого не может быть. Что такое срочное он хочет обсудить? Или он не знает, что именно сегодня, через час с небольшим поезд №172 — или 173?! — должен увезти их с Ташкой в Москву. А потом самолет — тоже с каким-то там номером или они без номеров? Она никогда не летала на самолетах и не знает ничего такого! — В общем, самолет унесет их еще дальше. Аж до самого Парижу.

Вот как.

И вещи уложены. И мысли упакованы. С первым она справилась в полчаса. А второе было трудней, очень трудно. Но ведь получилось. Или только кажется?

А он хочет поговорить.

И вся упаковка к чертовой бабушке!

Она стояла, прижав телефонную трубку к плечу, и ровным счетом ничего не соображала. Пожалуй, лишь то, что он совсем рядом, и хочет зайти. Вот это Алена поняла отчетливо.

И что дальше?

— Так что? Я поднимусь?

— Конечно, Кирилл. Это ничего не значило.

Кретин! Как будто если бы она сказала «нет», ты бы остановился!

Кирилл резко вынул хендз-фри, едва не оторвав вместе с ним ухо.

А может, и остановился бы. И был бы трижды кретином. Ведь топтался же он на месте все это время! И было совершенно непонятно, почему.

Алена повесила трубку и мрачно уставилась на дверь. Нет, это ничего не значит. Он зайдет попрощаться. Передать гостинцы для сестры. Все просто.

— Ну, кто там? — выскочила из кухни Юлька. — Родители, да? Что они еще сказали? У тебя лицо… его как будто нет, этого твоего лица. Накапать валерьяночки?

Алена медленно провела ладонью по лицу, которого не было.

— Не надо валерьяночки. Ты… Вы с Владом можете меня во дворе подождать?

— А ты тут тем временем рыдать будешь, да? — возмутилась Юлька. — Что ты за человек такой, Алька?! Хоть раз в жизни плюнула бы на приличия и поревела мне в жилетку! Ален, ну чего ты?

— Пожалуйста, пожалуйста! Подождите меня снаружи.

— Влад, пойдем, — поняла, наконец, Юлька, — тут намечается прощание славянки.

За ними хлопнула дверь, и Алена замерла в коридоре.

Как в кино, вдруг подумалось ей, когда все решается в последний момент. Сердце точно сейчас лопнет.

Что решается-то, дуреха?! Что ты опять выдумываешь?

Шаги.

Это он идет. Только он ходит так, что стекла начинают припадочно дрожать.

Он идет к ней. А она, как дура, сидит на чемодане. Очень трогательно. И правда, прощание славянки. Отыскать бы еще белый кружевной платочек. Боже мой, ну что же делать?! Как, как это пережить? Пусть бы был уже завтрашний вечер, и столичные огни, и суматоха, и одиночество, и слезы в три ручья, когда голова коснется чужой подушки в чужой кровати.

И чтобы точно было известно, что назад пути нет.

Лопнуло не сердце, лопнуло что-то в голове, и от этого осмыслить происходящее было невозможно. Оставалось только сидеть и ждать.

— У тебя открыто, — сообщил Кирилл с кривоватой усмешкой, возникнув в коридоре.

— Я тебя ждала, — пояснила Алена, взглянув на него снизу вверх со своего чемодана.

Он прислонился к стене. Говорить было трудно. Если б кто знал, как трудно было говорить!

Оттого и усмешка, что скулы сводило тоской и рот от тяжести непроизнесенных, неизвестных слов съехал на сторону.

— Ты едешь? — спросил Кирилл зачем-то.

— Еду, — кивнула она.

— Одна?

— С Ташкой. Она во дворе.

— А Балашов? Вы с ним… ты его видела?

Алена не сразу поняла, о чем это он. Ах да, Балашов. Ее бывший муж. И что? При чем тут он?

— Я его не видела, — отчеканила Алена.

— Я не хочу, чтобы ты уезжала, — быстро сказал Кирилл, не услышав ее.

Ему было все равно, что там такое с Балашовым. Просто трудно было говорить. Очень трудно. Гораздо легче получилось про Балашова, который совершенно ни при чем.

— Слышишь? Я не хочу, чтобы ты уезжала!

— Ты не хочешь, чтобы я уезжала, — послушно повторила Алена, — я поняла.

Не так. Не то. Болван! Кретин!

— То есть, я хочу, чтобы ты вернулась.

— Куда? — уточнила она деловито и обвела руками прихожую. — Сюда? Я уже подготовила документы на продажу. И из школы уволилась.

— Я знаю, — кивнул Кирилл, — ты смелая.

— Смелая?! — изумилась она.

Конечно. Конечно, она очень смелая. Он знать не знал, какая она смелая, и злился, и восхищался, и завидовал, когда понял. Перемены — любые! — его пугали невероятно. И он не менялся и ничего не менял. А зачем, собственно?

Зачем? Теперь он точно знал, зачем.

— Возвращайся, Ален, — сказал тот Кирилл, который знал.

А тот, что боялся перемен, мелко и беззвучно рассмеялся. Возвращайся! Что ты ей предлагаешь? Себя? Взамен на карьеру, столицу и новую жизнь? А что ты предлагаешь себе, недоумок? Вечную любовь и «они жили долго и счастливо»! Оптимистично. А главное — так реально! Забыл, что ли? Ты не умеешь, тебе нельзя, у тебя есть работа и дом, иногда — девицы, которые как бы есть, а на самом деле их нет. Очень удобно, разве ты не помнишь? Что-то другое совсем тебе не подходит.

Несовместимость, слыхал такое умное слово? Так это о тебе и вечной, твою мать, любви! Ну, куда тебя понесло?! Давай, поцелуй ее на прощание, занеси в графу «неудачи» очередную, под кодовым название «попытка соблазнить рыжую училку — чужую жену и мать чужого ребенка», и ступай себе с Богом.

Заткнись, приказал Кирилл, который решил не бояться.

— Слышишь, Алена? Возвращайся! Давай… попробуем.

— Кирилл, — устало произнесла она, — мне не двадцать лет, я пробовать не могу, у меня не получится.

— А если рискнуть?

— А потом собирать себя по запчастям! — зло выкрикнула она и поднялась-таки с чемодана, оказавшись совсем близко к Кириллу.

Он встряхнул ее, но тут же выпустил.

— Черт возьми, почему собирать?! Почему у нас не может получиться?!

— Может, да. А может, нет.

Ух, как же он разозлился! Он сам говорил себе то же самое, еще вчера, еще пять минут назад, и это было ужасно, глупо, отвратительно! И — справедливо, черт возьми все на свете.

Может — да. Может — нет. И никто на свете не даст гарантии, и никому еще не выдавали патент на любовь. И не надо! Не надо. И даже нечего пытаться понять непостижимое, неуловимое, невозможное что-то, что все-таки иногда случается. Очень редко. Но с ними же вот — случилось. Осталось только принять это. Не понять, потому что понять — нельзя. Разобраться, осмыслить, упаковать в чемоданы, белое к белому, черное к черному, взвесить, оценить, выкинуть лишнее и… наклеить ярлык — нет, нельзя!

Это лист белый, а закорючки на нем — черные, и все предельно ясно, и даже, возможно, правильно расставлены знаки препинания. А на самом деле — бескрайняя, неделимая радуга, и не дотянуться до нее никогда, но видно, как она сияет и переливается, и бьет по глазам буйством красок, и только один, один-единственный, тебе подходящий цвет, оставить невозможно.

И фиг разберешься, где точка, а где — многоточие.

— Ты… Я не нравлюсь тебе? — спросил Кирилл очень раздраженным голосом, будто эта мысль раньше не приходила ему в голову, а теперь он злится, что был таким идиотом.

Он смотрел на нее, темная лохматая челка висела у самых бровей, и он встряхивал головой, и в глазах у него было отчаяние.

Вот дурак!

Алена подумала вдруг — если ты не поцелуешь меня, я умру.

Точно умрет! Против всех законов физики, химии и прочей лабуды, просто перестанет быть. Раз и нет.

Как в цирке. Только не смешно.

Он с трудом разжал кулаки, внутри которых были влажные, противные ладони, а силы не было. И непонятно откуда она взялась, эта сила, когда он притянул к себе рыжую, храбрую, долгожданную — свою! — женщину.

Стиснув худые плечи, он придвинул ее поближе, чтобы рассмотреть, понять, разобраться, черт побери! Уже зная, что бессилен.

— Я не отпущу тебя, — сказал Кирилл с удовольствием, ничего не рассмотрев и ничего не поняв.

— Мне страшно.

— Мне тоже.

— Неправда, — она с силой потрясла головой, и одна пламенная прядь задела его щеку, — неправда, ты просто упрямый, вот и все. Вбил себе в голову, что я тебе нужна.

— Ты мне, правда, нужна, — подтвердил он, завороженно глядя, как осыпается золото, — и я, правда, упрямый. Откуда ты знаешь?

— Догадалась, — сказала она ехидно.

И тогда он ее поцеловал. Выносить это все было невозможно. Он устал сомневаться, а ее губы были так рядом, и волосы, волосы горели под его пальцами, и щекотали подбородок и щеку, когда она тряхнула головой, споря с ним.

Нет, невозможно было выносить!

Хватит.

И плевать, что там, точка или многоточие.

Так он думал. А потом думать перестал. В голове грянул гром, шарахнули молнии, уши заложило, как будто в самолете на очень, очень, очень большой высоте. На седьмом небе, буквально. И сладко было там, на этом небе, и горячо, и немножко больно, потому что губы у нее оказались подвижными и сильными, и ей тоже, наверное, все это надоело, и сдерживаться она не могла, и прикусывала его нижнюю губу, и стукалась зубами о его зубы, и прохладными пальцами крепко сжимала его шею, словно боялась упасть.

Ну да, боялась.

Она же сказала, что ей страшно. На такой высоте кому угодно будет страшно.

Только вместе, только с ним вдвоем бояться было приятней. В тысячу, нет, в миллион раз приятней. И вкусно, и жарко, и несказанно прекрасно.

Только с ним.

Только с ней было так. Как быть не могло, но вот же — есть! И какое к черту многоточие — восклицательный знак. Вопросительный. И без остановки, потому что остановиться еще страшней, чем взлетать.

Они выпали из поцелуя и шарахнулись в разные стороны.

Он моргнул и посмотрел на нее тревожно и очень внимательно.

Алена громко вздохнула.

— И что? Что теперь делать?

— То же самое, — серьезно сказал он, — или тебе не понравилось?

— У меня поезд. А потом…

— Потом самолет, я в курсе. Мадам едет в Париж. И что такого? Ты же вернешься. Алена, ты ведь вернешься?

— Иди к черту, — отвернулась она.

Не заплакать бы, вот что. Совершенно лишнее. Нет, она не заплачет, она умеет держать себя в руках.

Какого лешего он ждал так долго?! Ну, почему, почему?

— Я дурак, — сердито проговорил Кирилл, отводя взгляд от ее глаз, где читалось все ярко и отчетливо.

Читалось, а он, идиот распоследний, чуть было не проспал все на свете!

Забился в объятия страха и ждал знака свыше, когда уже можно будет вздохнуть свободно и выйти наружу — таким же, как был. Только оказалось, что это невозможно. И знака не было, и он уже не такой, как раньше.

Когда в первый раз он увидел ее — бледную, взвинченную, в нелепо съехавшем на лоб шарфике, с обкусанными губами и длинным унылым носом, и глазами, в которых стояла густая, сказочная, беспросветная ночь, — его прежнего не стало.

А потом она сдернула шарф, и золото рассыпалось по плечам, и все в нем сделалось окончательно незнакомым, чужим, и весь он сделался будто оголенный провод — куда ни тронь, шарахнет разряд.

Объяснить это было нельзя, никак и ничем.

Так случилось, он превратился в кого-то другого. Или всегда был тем, другим, а только научился притворяться. Теперь оказалось, что у него есть сердце — не только работа и дом! — а сердце, которое требовало любви, и любило, и отчаянно стонало от боли. Потому что больно, очень больно было отдирать наросты, толстым слоем налипшие на него, пока оно трусливо пряталось в равнодушие.

И когда он признал себя дураком, увидев в ее глазах безысходность, стало легче.

Намного легче. И Кирилл, который решил не бояться, понял, что на самом деле ничего не боится. Все уже случилось.

Если она не вернется, он поедет за ней, вот.

Главное, чтобы она захотела этого.

— Ну, что ты стоишь? У тебя же поезд, — весело напомнил он, и Алена вжалась в стенку плотней.

Так и должно быть. Он убедился, что она — вовсе не то, что ему нужно. Подумаешь, поцелуй!

— Да, — она твердо стояла на ногах, — пойдем.

Он взял чемодан, но тут увидел ее глаза и, кажется, что-то понял.

— Ты что?

Она пожала плечами. Не говорить же, что не нужен ей этот поезд, и карьера, и его сестрица со всеми ее заманчивыми предложениями, и Париж, и Эйфелева башня, и кафе, и белое пальто, и…

Она не станет говорить!

Ей так хочется еще поцеловать его! Еще разочек. Только один раз.

Громко всхлипнув, Алена выдернула у него чемодан и схватилась руками за большие, высокие плечи. Как давно ей хотелось.

И встала на цыпочки, чтоб дотянуться до его губ. Но он уже летел ей навстречу и, подхватив ее под попу, поднял к себе, и стал целовать опрокинутое лицо, щеки с полосками слез, веснушчатый нос, взмокшие виски, на которых билась тонкая голубая жилка, нетерпеливые, расхрабрившиеся губы, шею, бледные брови, мокрые, трепещущие ресницы.

Да. Да. Да.

— Алена, — сердито позвал кто-то за дверью, — Ален, ты едешь или не едешь?

— Мы едем, — сказал Кирилл, глядя в радостные шоколадные глаза, где вспыхивало солнце.

Он сказал «мы». Он так сказал на пороге ее квартиры, где они целовались, словно безумные.

Он сказал «мы», и повторял это еще много раз, пока они ехали до вокзала, и Ташка косилась подозрительно и недовольно, а за окнами проносился родной город, одетый в зиму, и впереди было счастье.

Сначала разлука, а потом — счастье, вот как.

Он сказал «мы».

— Я закончу дела, возьму билет и прилечу к тебе в Париж. Посмотреть на твои замечательные шарфы. А потом мы поедем еще куда-нибудь, если захочешь, — как маленькой, втолковывал ей Кирилл на перроне.

А сам гонял желваки, и мысленно умолял: «Только не трогай меня. Только не трогай сейчас». Иначе никто никуда не поедет, и она никогда ему этого не простит.

Кирилл это знал наверняка. Ее нельзя останавливать, даже если она сама хочет, чтобы ее остановили.

Нет. Держись. Пусть едет и добьется того, чего хочет. Кроме него, она ведь хочет еще кое-что, и он не имеет права поверить, что это не так. Он сильней, он поможет ей.

«Только не трогай, не касайся меня сейчас!»

Она понимала. Уговаривала себя понять. И стояла, сцепив пальцы за спиной, покачиваясь на пятках, в метре от него.

Они о чем-то говорили, кажется.

Ах да, о Париже, где они будут вдвоем. Вместе.

Почему, черт побери, она должна ждать? Она и так ждала его слишком долго! Она больше не выдержит, она не может!

Хорошо, что была рядом Ташка, которая знать ничего не хотела про тактичность и остальную дребедень вроде этого, и вместо того, чтобы с Юлькой и Владом стоять поодаль и делать вид, что все нормально, скакала вокруг, задавала дурацкие вопросы, злилась на что-то, и первым делом в вагоне, когда Кирилл забросил их чемоданы и вышел, спросила:

— Ты что, мам, влюбилась в него, что ли? Хорошо, что была рядом Ташка.

Алена поймала на себе взгляд, словно выстрел, и подошла к окну, под которым Юлька с Владом судорожно махали руками. Прощаются с ней, поняла Алена.

Кирилл стоял боком, вдали. Он не махал и не прощался.

— Мам, что ты ревешь? — возмутилась за спиной Ташка.

Да?! Оказывается, реву? Но я же никогда не плачу на людях, я умею держать себя в руках, у меня воспитание, манеры и огромная сила воли. Безграничная просто.

— Мне плохо, — прошептала Алена беззвучно. Нет никакой силы воли.

Да и кому она нужна-то, а? Ей, Алене, уж точно не нужна. Ей нужен он. Только он, и почему, почему она должна снова ждать, набираться терпения, сжимать кулаки, держать себя в узде! Она не лошадь! Она не камень, которому все равно, куда катиться, когда его пнет чья-то равнодушная нога!

Она — женщина, полюбившая мужчину. И все. Остальное ей привиделось, придумалось, нет ничего остального, просто нет!

— Мам, что ты делаешь?!

— Достаю чемоданы, — ответила Алена, — а ты возьми, пожалуйста, пакет с продуктами.

— Зачем?!

— До свидания, — вежливо сказала Алена попутчикам, которых не разглядела и которые были уже не попутчики.

Нет, попутчик только один.

И он никуда не едет, он остается в своем большом, мрачном доме, где в бассейне охренительный фонтан, а в столовой перед камином шкура, которая вовсе не шкура, а ковер. Он остается со своей работой за железным витым забором, с надеждой, ожиданием, упрямством, со своими дурацкими представлениями о свободе, которая нужна и ей тоже — так он придумал. Придумал, поверил в это, ощутил себя благородным рыцарем, не смеющим посягать на женскую независимость, и приготовился к ожиданию. И стоит вдалеке от поезда, — бедный, несчастный дурачок — и не может, боится понять, что ей не нужна свобода — такая свобода, — и не нужен Париж — Париж без него, — и ничего, ничего, ничего не нужно, когда на его лице блеф, и губы сложены в ободряющей улыбке, а в глазах — пасмурное, тяжелое, захлебнувшееся дождем небо.

— Мама! Ну, мама! Куда ты?

— Давай, Ташка, поторопись. Сейчас поезд тронется. Дай руку, прыгай…

— Гражданочка, вы обалдели, что ли?!

— Мама, пусти!

— Прыгай, я говорю! Ну же, Ташка!

— Алена, ты с ума сошла? Ты что делаешь?! Влад, что она делает?! Да возьми же у нее чемоданы!

Кирилл уже взял. Он подбежал первым, вырвал из рук чемоданы, схватил Алену за плечи и сильно встряхнул, так что волосы выбились из платка, и его пальцы запутались в них, и дернули случайно, больно, и на глазах у нее снова выступили слезы.

— Ты что? — спросил он тихо.

— Это все вы! — неожиданным басом заревела Ташка и ткнула его в бок, а пакетом в другой руке шарахнула по ноге.

— Наташа, погоди, — вцепилась в нее Юлька, — давай-ка отойдем на минуточку.

— Поезд! — со взрослым отчаянием простонала та. — Поезд уходит!

Все разом посмотрели. Действительно, уходит.

— Ты свихнулась, — убежденно и весело сказал Кирилл Алене, сам дурея от неожиданной, невероятной радости, загрохотавшей в ушах, вспенившей кровь, вломившейся в сердце — без ключей, без отмычек, просто так.

Все, и правда, просто.

— Я не могу. Понимаешь, не могу, — Алена развела руками, — я чуть с ума не сошла.

В небе, чуть было не придавившем ее отчаянием, сияло солнце.

— Сошла, милая моя, — сказал тот, кому принадлежали эти небеса, и этот свет, и она сама, — мы оба сошли.

— Вот это точно, — пробралась между ними Ташка, — вот это вы правильно заметили. Придурки! Мама, поезд ушел! Ту-ту, понимаешь? И ни в какой Париж мы не поедем! И все из-за этого… Да? Все из-за него?

Она ждала подтверждения, хотя и так все было ясно.

Алена улыбнулась и потрепала золотистую макушку, не понимая, не видя, что дочери нет дела до ее улыбок, до солнца в синем, васильковом небе. Нет и быть не должно, вот как.

— Не трогай меня, — отпрыгнула Ташка, — трогай вон его! — И вмазала еще раз по Кирилловой ноге. И, запрокинув голову, прошипела: — Я тебя ненавижу! Все из-за тебя! Сволочь, сволочь, скотина!

— Ташка! — завопила Юлька, а Влад молча кинулся в толпу, вцепился в худенькие, трясущиеся плечи, сжал, потащил, но обида оказалась сильней.

Ташка вырвалась и выплюнула матери в лицо:

— Ты обо мне и не вспомнила! Тебе плевать на меня! А я… я думала, мы… вместе, всегда будем вместе, мамочка! Я думала, мы в Париж поедем! Я никогда не была в Париже! Я… с ребятами попрощалась, что мне теперь говорить, а? Тебе все равно! Ты только о нем думаешь!

Кирилл вдруг схватил ее в охапку, не обратив внимания на пинки и ругательства, которыми Ташка моментально осыпала его.

— Хватит. Ну что ты? Она никогда про тебя не забывала! Разве ты не видишь? Таш, мы поедем в Париж!

— Никуда мы не поедем! — завыла она, извиваясь в его руках, и невпопад колотя кулачками. — Никуда!

— Перестань. Все будет хорошо.

— Я тебя ненавижу! — Отчаясь вырваться, она боднула его в подбородок, и Кирилл едва не разжал руки от боли.

Краем глаза он увидел, что Юлька что-то говорит Алене, закаменевшей с опущенной головой.

Это ужас какой-то!

Жить ей не хотелось. Как она могла забыть о своей девочке? Как могла даже не подумать о том, что ей тяжело и все это не нужно, и кажется, что чужой дядька отбирает у нее мать.

Как? Как? С чего вдруг она возомнила себя смелой, с чего вдруг взялась одним махом решить за всех. За Ташку, которая впервые в жизни осталась на заднем плане. За Кирилла, который вполне мог дождаться, предоставив ей свободу. Полную свободу, черт подери!

А она спрыгнула с поезда. Ну, как в кино. Она ждать не могла.

Нет, ты могла, возразил отвратительный, занудный голос в ее голове. Могла! Но — не хотела! Ты отважилась сделать так, как хочется, а не так, как надо, как правильно, разумно, целесообразно, в конце концов!

И вот — получай!

Никогда у тебя не было «да»!

И только ты в этом виновата. Ты одна.

Надо пойти и взять билеты на следующий поезд, и обязательно успеть на самолет до Парижа. Обязательно! Твоя дочь не должна страдать из-за твоих глупых мечтаний. Твоя дочь не должна плакать!

А я, спросила Алена с вызовом. А я сама? Могу и поплакать, да?

Да.

Нет!

Я не хочу плакать и не хочу ждать, когда можно будет рассмеяться с облегчением. Я не хочу терпеть! Я хочу остаться и быть счастливой. Попробовать. Хоть немного.

Я так хочу!

— Отпусти ее, Кирилл, — холодно проговорила Алена, — это просто истерика.

— Да, мамочка! У меня истерика! Потому что тебе плевать на меня! А мне плохо, плохо!

— Ничего. Потерпишь.

Юлька смотрела во все глаза. Такую Алену она не знала.

Такую Алену никто не знал. Кирилл тоже. Но отпускать Ташку он не стал. Хватит с него! Он не всепонимающий, благородный тихоня-рыцарь!

— Пошли в машину, — бросил он и двинулся вперед, то и дело уворачиваясь от маленьких кулачков, и даже не обернулся, чтобы проверить, идет ли Алена следом.

Идет, конечно. Разве посмеет она ослушаться?! Пусть привыкает, черт побери! Как там? Он не тихоня, и он не ослик, которого можно поманить морковкой, или дать под зад, и решить все за него, и стоять с несчастной физиономией, когда выяснится, что в решении что-то упущено.

Хватит. Она сколько угодно может так стоять, глотать слезы и задаваться вопросом: «А может, зря все это?!»

Ему надоел этот балаган.

Сейчас он засадит все семейство в машину, привезет домой, рассует по спальням, и пусть только попробуют сопротивляться!

Нести брыкающуюся Ташку было очень неудобно, и он с тяжелым вздохом сунул ее под мышку, как чемодан.

Чемодан орал благим матом и взывал к матери, которая семенила следом.

— Пристегнись, — велел Кирилл, когда Алена плюхнулась на переднее сиденье.

— Я никогда не пристегиваюсь, — презрительно сощурилась она.

Он молча ждал, глядя на нее невозмутимо и внимательно. Она поджала губы и пристегнулась. Сзади хлюпала носом Ташка.

— Мам, куда мы едем, а? К нему, да? У вас теперь медовый месяц, а я…

— Заткнись, — приказал Кирилл.

Это было так странно и так неожиданно, что Ташка послушалась.

Зато завопила Алена.

— Как ты разговариваешь с моей дочерью?!

Он заглушил машину. Повернулся к ним и произнес очень медленно и отчетливо:

— Это наша дочь. У нас медовый месяц, у всех троих. А потом наступят трудовые будни! Работа у меня тяжелая, и если кто-то и дальше собирается трепать нервы себе и другим всякими глупостями, предупреждаю сразу, рука у меня тоже тяжелая. — Это прозвучало с настоящей угрозой. — Всем ясно? Кто не согласен с постановкой вопроса, может подать апелляцию, — добавил Кирилл уже шутки ради.

— Ма-ам, — протянула Ташка жалобно, — ты видишь, мам? Он нас бить собирается.

— Не бить, а пороть. Это разные вещи. Еще есть вопросы?

Глядя прямо перед собой, Алена потрясла головой отрицательно.

— Ташка? — снова выгнул шею назад Кирилл.

— Нет. У меня вопросов нет, — четко, как на уроке, отрапортовала она.

— Вот и славно, — кивнул он, — тогда поехали обедать. А кстати, куда делись Юлька с Владом?

— Ты их напугал, — мстительно сообщила Алена, — ревел, как бык.

— Я не ревел, это ты ревела. Кстати, чтобы больше никаких таких концертов я не видел, ясно?

— Ясно, ясно, — синхронно потрясли головами его женщины.

И обе сцепили пальцы крестиком. А что? Неужели правда давать обещание никогда не хныкать, не капризничать и не жалеть себя, самозабвенно рыдая, уткнувшись в большое, сильное плечо?!

Эти сумасшедшие все карты ей спутали. Не могли подождать, честное слово!

Хотя, конечно, по большому счету все сложилось как надо, но ее план был лучше, сказочней, красочней и все такое…

Ольга с досадой пощелкала зажигалкой. Не работает. Все против нее. И в тамбуре как назло никого нет!

Не надо было ехать, вот и все! Чего это ей в голову взбрело? Мазохисткой заделалась ни с того ни с сего! Посмотрит на них и совсем одуреет!

Пока она занималась сводничеством, собственное одиночество отошло на задний план, и так приятно было продумывать шаги, плести интригу, мысленно называть себя «доброй феей» и представлять, как все хорошо получится.

Особенно после того, как Алена рассказала о своем Париже. О белом пальто и кафе.

У Ольги прямо руки зачесались от нетерпения.

Она придумала сказку. Пусть ей в этой сказке отведена всего лишь роль старушки в окошечке, которая, держась за концы своего расписного платочка, сообщает елейным голосом: «Долго ли, коротко ли…»

У нее бы все получилось, если бы эти сумасшедшие чуть-чуть потерпели. Все было бы красиво и волшебно, и мечта бы сбылась. Пусть чужая мечта, но тогда бы можно было поверить, что… Что это в принципе возможно. Убедиться своими глазами. И, растрогавшись, утереть слезы все тем же платочком, вздохнуть полной грудью и… ждать своей сказки.

Все так чудно складывалось! Они бы с Аленой уехали, а Кирилл бы остался, и накал страстей стал бы невыносим, и вот тогда Ольга рассказала бы брату о белом пальто и французском кафе. И он примчался бы на крыльях любви, и уже вместе они бы, засучив рукава, принялись исполнять заветное желание рыжей барышни.

Как умелый декоратор, Ольга создала бы им атмосферу, и отошла в сторонку, чтоб не мешаться, и смущенно бы отворачивалась, если бы они ее, наконец, заметили и стали рассыпаться в благодарностях.

— Ну, дура, дура, — пробормотала Ольга, постучав лбом в мутное стекло.

В итоге мечта осталась мечтой, а Алена осталась в Пензе.

И на показ ей было плевать, и на планы благородной доброй феи — тоже. Фея одна — как всегда — отдувалась на работе. Впрочем, как раз с этим все было в порядке. Может быть, потому что работа была не только работой, а всем остальным. Всем тем, чего не было… Зато любвеобильные французы от ее коллекции пришли в восторг. И газеты писали, что она — коллекция или Ольга, понять было невозможно — легкая, свободная, полная игры и фантазий.

Станешь тут фантазеркой! Если работа — не только работа…

И про Аленины шарфы написали тоже. Дескать, именно аксессуары создают подлинный стиль.

Страсти улягутся, думала Ольга, впрочем, не слишком уверенно. Страсти улягутся, и тогда хвалебные статьи будут кстати, и Алена снова сядет за спицы, вдохновленная и слегка притомившаяся от любви.

Неизвестно, правда, можно ли утомиться этим.

Ольге вот точно неизвестно.

Она одна гуляла по Парижу, который оказался похож на зрелого, умного, воспитанного мужчину, знающего толк в любви, еде и романтике, но не слишком горячего, неторопливого и слегка ироничного. Он видел многое, но еще не устал удивляться и удивлять.

Возможно, она все это придумала, потому что ничего больше не оставалось, и вместо того, чтобы любоваться делом рук своих — счастливыми влюбленными в обнимку с воплощенной мечтой — осталось только придумать мечту самой себе. И гулять одной, и сжимать губы, и по ночам разрешать слезам вырваться на свободу.

А потом, вот — заделаться мазохисткой.

Хоть бы прикурить дал кто-нибудь, что ли! Так неохота тащиться в купе, искать дееспособную зажигалку, возвращаться, снова думать, как бы все могло быть, и вспоминать то, чего не было, и мечтать когда-нибудь самой все это попробовать.

А вдруг?

Вдруг кто-то и для нее придумает сказку, а?

…Черт, неужели в этом поезде никто не курит?

Ольга потрясла зажигалкой в воздухе, постучала о стенку, подула на нее зачем-то, но та равнодушно бездействовала.

Сюда бы доктора, что ехал с ней в прошлый раз. Он бы и огонька дал, и успокоительное предложил. Ей как раз только успокоительного и не хватало. И еще повязку на глаза, чтобы не ослепнуть от чужого счастья, когда она выйдет на перрон.

Зачем она поперлась, дура?!

Сидела бы в Москве с Митькой! Впрочем, Митька сидит где-то отдельно от нее, обидевшись на очередную какую-то глупость окончательно и бесповоротно.

Подумаешь, Митька! Завела бы себе еще кого-нибудь. Уж если сказки не получается!

Поезд содрогнулся и встал. Так и не покурив, Ольга потащилась в купе за вещами, мимоходом поглядела в окна, но ничего подобного на счастливое семейство на перроне не увидела.

Вагон они, что ли перепутали?

Или опоздали, зацеловавшись вусмерть!

Или ремонт уже взялись делать, хотя планировали начать только летом.

Эх-х, права была Ташка, вопившая вчера в трубку: «Тетя Оля, они меня с ума сведут!»

Еще как сведут! Зачем она приехала, идиотка?!

В общем, действительно, зря приехала, поняла Ольга, когда выяснилось точно, что на перроне ее никто не ждет. Она достала мобильник и вмиг окоченевшими на январском морозе пальцами набрала номер.

За столько времени могли бы и угомониться, раздраженно думала Ольга, слушая гудки. Давно уж пора — привыкнуть, расцепить объятия и идти по жизни плечом к плечу в невозмутимой уверенности, что так всегда и будет.

Ну, куда запропастились эти помешанные?!

Наконец откликнулся сотовый Кирилла, но почему-то Ташкиным голосом.

— Это я, Наташ, — сказала Ольга с досадой, — вы где?

— Ой, теть Оль, не спрашивайте! Иваныч взялся снег во дворе чистить — у нас знаете сколько снегу навалило! — а мама ему сказала, что надо дворника нанять, и тут такое началось! Два часа уже ругаются! Он что-то про имидж орет, а она про его радикулит. Ой, теть Оль, я больше не могу говорить! Я в игрушку играла, так что на мобильнике сейчас батарейки сдохнут!

Ольга покосилась на примолкшую трубку и подумала: «я тоже сдохну». От холода. От голода. От того, что покурить не удалось. И еще потому, что некому на меня орать, и никому нет дела до моего радикулита.

Одно утешение — этого самого радикулита пока вроде не предвидится. И то радость.

Она решила дожидаться в вокзальном буфете, а то чего доброго разминутся по дороге, и будет совсем не смешно. Но до буфета Ольга не дошла. Спрыгнув с перрона, она как-то крайне неудачно приземлила ногу, и тут же перед глазами запрыгали веселые звездочки, чемодан вывалился из рук, и Ольга взвыла на всю Питерскую. То есть, на всю Октябрьскую, вот как. Именно так. Вокзал же на Октябрьской улице.

Почему она думает об этом, распластавшись поперек дороги?!

— Что такое? Вам плохо?

— Скорую. Скорую вызывайте.

— Да не надо скорую, тут на вокзале медпункт есть. Что у вас, давление, да? Сегодня обещали магнитные бури, и день вообще неблагоприятный.

Точно. День совсем неблагоприятный. Ольга обвела глазами доброжелательно столпившийся народ, который на все лады советовал, как ей справиться с несчастьем. Ни один придурок не догадался протянуть руку и помочь подняться.

Ах нет, один все-таки нашелся.

Прямо перед собой она увидела рыжеватую макушку, а у себя на коленке — длинные, крепко сбитые пальцы. Они слегка надавили, и мужчина сердито спросил:

— Так больно?

— Вы, что, идиот? — взвизгнула Ольга. — Конечно, больно!

— Я не идиот, — возразил он раздраженно, — я врач. А у вас перелом. Хватайтесь за меня, ну!

— Разойдитесь, — велел он шушукающей толпе, — я везу даму в больницу.

Ольга огорошенно молчала и смотрела, как хищно поблескивают стеклышки его очков, и топорщатся розовые от мороза уши.

— Вы меня не помните? — спросила она, когда он поднял ее и каким-то чудом сумел еще запихнуть под мышку ее чемодан.

— Помню, — озабоченно откликнулся он, и было видно, что заботят его вовсе не воспоминания.

— Мы с вами снова ехали в одном поезде, да? — с идиотской, беспричинной радостью уточнила она, будто школьница-переросток, впервые попавшая на дискотеку, где все сверкает и переливается, и может быть, кто-нибудь из этих взрослых, красивых парней пригласит ее на медленный танец.

Странно. Вроде ударилась она не головой.

Очень странно.

— Что вы, как маленькая, а? — с какой-то досадливой жалостью покосился он на нее, и Ольга обязательно вырвалась бы, если бы могла, испугавшись, что он услышал ее мысли.

Но он не слышал, конечно. К тому же передвигаться самостоятельно было невозможно. Поэтому все осталось, как есть.

Ее ладони у него на плечах. Чужая рука у нее на спине. Тяжелое сопение над ухом.

Прекрасно.

— Как дите, честное слово! — продолжал бубнить он. — Ну, вот куда вы на таких каблучищах ломанулись, а? Тут не то что ногу, тут шею свернуть можно. Не ерзайте, пожалуйста!

— Не буду, — пообещала она, покаянно затихнув, но тут же встрепенулась: — А вы куда меня несете-то?

— В машину.

— А у вас какая машина? — капризно осведомилась она.

Очень хотелось услышать, что белый мерседес со свадебными ленточками и бубенцами.

Лучше, конечно, карета, но куда деваться, если на дворе двадцать первый век и остались только кареты скорой помощи? Вот-вот, ей в самый раз.

— Спасибо вам за все, — вдруг проникновенно сказала Ольга, не дождавшись ответа, — большое спасибо.

— Не за что.

Ну да, он же просто выполняет свой долг. Она притихла окончательно.

Какой благородный мужчина! Из ушей просто прет это самое благородство, гуманность, клятва Гиппократа и все такое прочее, совершенно ненужное.

Нога болела прямо-таки нестерпимо, и ни в какую больницу не хотелось, а хотелось, чтобы он — хм, он ли это?! — чмокнул ее в замерзший, красный нос, убаюкал, пошептал бы всякие глупости и банальности, погладил коленку — просто так, а не потому что…

Головой она, наверное, все-таки задела бордюр.

Других объяснений нет.

Кое-как он впихнул ее на заднее сиденье какого-то подозрительного на вид драндулета, моментально прогнувшегося и устало вздохнувшего всеми своими гайками, колесами и чем-то там еще.

И тут зазвонил ее мобильный.

— Вас кто-то встречает, да? — опомнился он и мысленно обозвал себя кретином. — Скажите, чтобы сюда подошли. Мы подождем, — разрешил великодушно. Тупица. Раньше надо было думать об этом, когда вцепился в нее и шел по перрону с гордым и озабоченным видом, будто нашел клад и теперь думает, как бы получше его перепрятать.

А у клада, между прочим, собственное представление о жизни.

К тому же, имеется законный владелец.

В прошлый раз именно он — настоящий, широкоплечий исполин — встречал ее с поезда.

А сейчас, наверное, припоздал слегка.

— Ну, что ты, Кирюш, ничего страшного, — между тем сладко пела в трубку жертва высоких каблуков, — только вот дождаться я вас не смогу. Нет, никак не смогу.

— Ну, почему же, — пропыхтел благородный рыцарь, — вполне можем подождать.

Она окинула его каким-то странным, чрезвычайно веселым взглядом, и ему моментально сделалось жарко. Распахнув куртку, он отвернулся в окно.

— Потому что меня в больницу везут, — бодро пояснила Ольга братцу, который оправдывался в трубке и просил не злиться, — у меня перелом случился, но вы не волнуйтесь. Все в порядке.

В полном порядке. Кажется, впервые в ее жизни — полный порядок. Во всяком случае, что-то очень похожее на него.

— Не надо орать, Кирюш. Алене привет. Приезжайте сразу в больницу, ладно? В какую больницу мы едем? — спросила она у затосковавшего вдруг доктора.

Тот обернулся и ответил. Ольга повторила для брата. И трубку отключила, невзирая на не смолкавшие в ней вопли.

— Поехали? — хмуро спросил доктор.

— Поехали, — кивнула она ретиво.

В ноге что-то ворочалось и стонало, за окном поднялась настоящая вьюга, драндулет едва справлялся с ухабами, каждую секунду норовя рассыпаться, но Ольга сидела и мечтала, чтобы дорога никогда не кончалась.

Она ведь только началась, эта дорога. Ведь так?