Сердце его в Эдирне

Annotation

Сердце его в Эдирне (https://ficbook.net/readfic/12964012)

Направленность: Слэш

Автор: YeliangHua (https://ficbook.net/authors/5340953)

Фэндом: Ориджиналы

Пэйринг и персонажи: Мехмед II/Раду III

Рейтинг: NC-17

Размер: 81 страница

Кол-во частей:12

Статус: завершён

Метки: Отношения на расстоянии, Нездоровые отношения, Неозвученные чувства, Рейтинг за секс, Отношения втайне, Флирт, Предательство, Запретные отношения, Гомофобия, Верность, Воссоединение, Расставание, Упоминания изнасилования, Османская империя, Соблазнение / Ухаживания, Обман / Заблуждение, Обреченные отношения, Принудительная феминизация, Самопожертвование, Любовь с первого взгляда, Обнажение, Признания в любви, Покушение на жизнь, Ложные обвинения, Оседлание, Борьба за отношения, Первый раз, Влюбленность, Боязнь привязанности, Жертвы обстоятельств, Романтика, Ангст, Флафф, Драма, Исторические эпохи, Обещания / Клятвы, Романтизация, Лирика, Упоминания смертей, Персонажи-геи, Однолюбы, Упоминания насилия, Отказ от чувств, Упоминания пыток, Упоминания жестокости, Ответственность, Историческое допущение, Тактильный контакт, Упоминания нездоровых отношений

Описание:

Раду, младший принц Валахии, ненавидит дворец в Эдирне всем сердцем. Вдали от дома, среди иноверцев, он знает, что дни его сочтены. Однако даже в самой тёмной судьбе пленника бывают светлые дни. Возможно, в Эдирне Раду встретит свою любовь.

Примечания:

Фанфик основан на истории реальных отношений Мехмеда II и Раду III, младшего принца Валахии. Однако автор напоминает, что этот фф носит исключительно художественный характер, так что здесь много вымысла и мало истории. :)

Также автор просит прощения за возможные неточности, потому что не является ни историком, ни тем более востоковедом.

Публикация на других ресурсах: Уточнять у автора / переводчика

Часть 1

Часть 2

Часть 3

Часть 4

Часть 5

Часть 6

Часть 7

Часть 8

Часть 9

Часть 10

Часть 11

Часть 12

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

Часть 1

…Ночное небо над окрестностями Эдирне такое же темное и звёздное, как дома в Сигишоаре — только вот воздух в саду кажется тяжёлым от розовой воды, ладана и остывающего зноя. Даже во сне Раду всё ещё, бывает, задыхается, потому что аромат благовоний пропитал даже песок и стены казарм. Другие солдаты давно привыкли к здешним обычаям, они пользуются ароматными пастилками, и втирают в волосы оливковое масло. Их парадные одежды украшены вышивкой на османский манер и выполнены из лёгких тканей. У Раду, в отличие от них, нет желания перенимать чужеземный образ жизни — если ему суждено умереть здесь, он хочет быть одет в свою грубую рубашку.

Он не питает иллюзий относительно своего особенного положения — он всё ещё сын своего отца, валашского господаря, которого освободили из плена в обмен на него и его старшего брата. Влад, его брат, покинул Эдирне шесть лет назад, чтобы стать наместником Валашских земель, и с тех пор положение Раду не изменилось. Он по-прежнему изучает военное дело, историю, философию, арифметику и письмо. Исправно тренируется, был обучен верховой езде и слыл искусным фехтовальщиком. Знает несколько иностранных языков, и умело музицирует на лютне. Но его лишь раз брали в поход — да и то, участвовать не пришлось, противник подписал мир, увидев многочисленное османское войско.

Раду уже много лет одинок — а остальные янычары его сторонятся, памятуя о его происхождении. Они помнят, что он отказался принять Ислам, и знают, что он до сих пор хранит кинжал своего отца. В этом году Раду исполнилось семнадцать, однако никому даже в голову не пришло его поздравить. Для них он чужак, который не пытается это скрывать. Он заперт в золотой клетке достатка и праздности.

Иногда ему цинично хочется, чтобы Влад наконец решился выступить против Мехмеда. Тогда ему не придется больше быть пленником, он просто позволит себя убить и развяжет брату руки.

Раду лежит в ночном саду, раскинувшись на траве, и вслушивается в стрёкот цикад. Сад Эдирне полон жизни: даже ночью здесь слышны трели ночных певчих птиц, а воздух тёплый и вязкий, словно парное молоко. Он думает о том, что ему не стоило сегодня покидать казармы: говорят, Константинополь пал, и султан Мехмед II уже вернулся в столицу.

Раду смутно помнит, как выглядит Мехмед: для него он фигура в парче и шелках, с высоким тюрбаном на голове. Мехмеда легко различить издали, потому что он предпочитает носить яркий алый плащ — собственно, Раду на него только издали и приходилось смотреть до сих пор, потому что юный султан большую часть жизни провёл в Манисе, где поначалу был санджакбеем, а затем какое-то время жил с супругой.

К счастью, юный султан не любит Эдирне и никогда здесь не задерживается. Отгремят пиры и торжественные приёмы в честь победы, и он отправится в новый поход.

Раду вздыхает. Он не может уснуть ни в казарме, ни в саду — отчего-то ему тревожно. Он словно застыл на краю пропасти, в шаге от бездны, в которую его неумолимо затягивает. Он не знает, что это за предчувствие, однако помнит, что, когда Влад отправлялся в Валахию, ему точно так же казалось, будто его жизнь разделилась на “до” и “после”.

Раду прикрывает глаза, вспоминая, что им так и не дали попрощаться. Влад тогда был напряжён и всё время бросал тревожные взгляды по сторонам. Он словно опасался, что кто-то увидит их вместе…

— … О, милостивый Аллах, как же здесь не хватает морского ветра! — внезапно вырывает его из воспоминаний незнакомый голос. — Клянусь, это розовое масло сведёт меня с ума!..

Раду не уверен, обращаются ли к нему, потому что вокруг темно, а сам он одному Богу ведомо сколько пролежал в высокой траве. Эта часть дворцового сада обыкновенно не вызывает ни у кого интереса — тем более, странно встретить здесь кого-то глубокой ночью. Он испуганно распахивает глаза и обнаруживает, что к нему склоняется тёмная фигура в обмундировании сипахи, рядового лучника. Ночь выдалась лунной, и холодный свет льётся на них обоих жидким серебром, выхватывая резкий профиль незнакомца и длинные копья чёрных ресниц, за которыми скрывается любопытный взгляд.

— Не припоминаю, чтобы встречал тебя раньше, — продолжает незнакомец уверенно. — Ты ведь один из янычар?

Раду чувствует, что язык его стал сухим и намертво прилип к нёбу. Формально он действительно один из янычар, и он знает, что сипахи относятся к ним, как к выскочкам. Глухой ночью в дворцовом саду никто его не хватится, и, если начнётся потасовка, любой исход для него будет печален. Если он изобьёт кого-то, кто принимал участие битве за Константинополь, его изобьют. Если он позволит избить себя — его изобьют ещё раз, но уже за отлучку из казармы в неположенный час.

— Расслабься, я тебя не трону, — незнакомец пожимает плечами, улыбаясь. — Ты слишком красив, чтобы тебя бить.

Раду подхватывается на ноги. В ушах шумит от резкого подъема, но он ещё никогда не позволял никому так о себе отзываться. То, что он чужеземец, не делает его слабее. Видимо, в выражении лица его проскальзывает что-то, что заставляет незнакомца временно отступить. Примирительно приподнимая руки, тот вздыхает:

— Я не собирался тебя оскорблять. Ты действительно красив. Но, если хочешь, мы можем размяться…

В следующую секунду Раду закатывает рукава рубашки и собирает волосы в пучок. Он не собирается позволять сипаху относиться к себе поверхностно — если тот думает, что парень, не участвовавший в сражениях, так прост, он будет рад убедить его в обратном. К тому же, сипах сам только что предложил называть это тренировкой — за такое не наказывают. Если Раду не проиграет, никто не узнает, что его не было ночью в казарме. Всё, что ему необходимо — поставить на место вздорного незнакомца и сделать так, чтобы на его теле не было видимых повреждений. Как говорят, не пойман — не вор.

— А ты уверенный в себе, янычар, — сипах снимает с себя доспех и наручи, глаза его полыхают странным огнем. Кажется, он доволен тем, что Раду не отступил — вероятно, всё ещё считает его слабаком.

Раду молча принимает боевую стойку. Он не собирается размениваться на разговоры. Мгновение — и незнакомец каким-то невероятным образом оказывается сбоку от него, выполняя жёсткий захват. Раду успевает увернуться. В этот самый момент он перестаёт недооценивать противника. Его тренировали лучшие мастера боевых искусств в Эдирне, он явно не ожидал такого проворства от простого солдата кавалерии.

Между тем, незнакомец выставляет ногу вперёд, блокируя его отступление влево, и перехватывает Раду за предплечье. Его пальцы впиваются так крепко, что на мгновение запястье Раду начинает неметь — однако принц вовремя ныряет незнакомцу под руку, выворачиваясь, чтобы высвободиться. В следующую секунду он пользуется инерцией противника, ставя ему подножку, и незнакомец не успевает остановиться. Его скорость движений работает против него, увлекая его вперёд. В последнюю секунду он захватывает ногу Раду бедром, так что они оба валятся в траву.

Раду падает на противника сверху, и его локоть случайно попадает незнакомцу в живот. Тот на время не способен даже дышать.

— Был рад размяться, — Раду кое-как поднимается с земли, отряхивая штаны и поправляя сбившуюся грязную рубашку. Кажется, незнакомец удивлён, когда замечает, что у его соперника всё это время был при себе кинжал. Обычно янычары не имеют собственного холодного оружия, если они не в походе. На мгновение его тёмные глаза сужаются.

Раду не собирается ничего объяснять — он не привык много говорить. Он возвращается в казарму, оставляя незнакомца приходить в чувства.

~~~

…Наутро Раду просыпается от суеты в казарме. Он живёт отдельно, а потому не знает, что именно произошло, пока не выходит в общее помещение, где остальные янычары спешно всё отдраивают. Даже Халкокондил, которого обыкновенно было не застать, разложил по местам разбросанные свитки.

Впрочем, долго гадать о том, что именно было причиной такой суматохи, не пришлось: их командир, Силахдар Ага, смерив Раду холодным взглядом, коротко распорядился:

— Оденься, как приличествует принцу.

Обыкновенно ему было всё равно, как выглядел Раду, пока тот выполнял его приказы, однако сейчас он, похоже, был на пределе.

Раду не стал спрашивать, что случилось. Он молча вернулся к себе в покои и, открыв сундук, достал оттуда длинную муслиновую рубашку и однотонный шелковый кафтан. Он не носил тюрбан потому что так и не принял ислам, однако в остальном решил уступить командиру. Тонкая изумрудно-зелёная ткань ощущалась на теле почти невесомой — как если бы Раду был вовсе не одет. Широкий золотой пояс утягивал, обращая внимание на и без того стройную талию. В османской одежде было неуютно — она вся была слишком воздушной и струящейся. Неприличной.

— Принц Раду, — окликнул его Халкокондил, заглядывая в его покои сквозь тонкую занавеску, — поторопитесь. Мы должны быть на плацу.

Ему не нужно было ничего объяснять — и так было ясно, что дело в приезде султана.

— Идём, — Раду кивнул, закрепляя у пояса кинжал.

Лето в Эдирне было знойным: с самого утра птицы прятались в скудной тени и ютились у садовых фонтанов, а ближе к полудню, когда раскалённый воздух начинал дрожать, даже они куда-то улетали. В это время на плацу находиться было почти невозможно: здесь попросту было нечем дышать. Ослепительное лазурное небо казалось бездонным колодцем, в котором нет ни капли воды, а бесконечно высокие стены дворца и острые шпили мечетей напитывались жаром.

Раду ненавидел Эдирне.

Несмотря на то, что он жил здесь с шести лет, он так и не смог полюбить ни шумные улицы города, ни сам дворец. Всё вокруг для него было чужим: люди, жара, архитектура.

Ему здесь было не место.

Он стоял в стороне от общего строя янычар по правую руку от опального Халила-паши, ненавистного визиря Мехмеда, потому что никто не знал, куда именно следует определить принца-заложника. Он не был ни воином, ни слугой, ни вельможей.

Так под палящим солнцем они стояли около часа, прежде чем глашатай наконец объявил о прибытии Мехмеда:

— Султан Мехмед Хан, Ханедан Осман, Султан Султанов, Хан Ханов, Повелитель Верных и Преемник Владыки Вселенной, Хранитель Священных городов Мекки, Медины и Кудс, Кайсер-и-Рам, Падишах Трёх Городов прибыл!

На гарцующем белоснежном жеребце в полной сбруе на плац въехал всадник в чёрном. Против солнца было трудно разобрать его черты, однако отчего-то Раду стало не по себе. Он чувствовал, как напряжён Халил-паша, его наставник. Разумеется, Раду слышал о разногласиях между ним и новым султаном — визирь дважды не давал Мехмеду взойти на трон, а затем яро выступал против захвата Византии. Халил-паша был мудрым человеком, он верил в существование компромиссов и необходимость мира, тогда как Мехмед грезил военными успехами.

Говорили, Мехмед до сих пор не простил Халил-паше, что тот не дал ему одержать победу в Варне в одиночку. Также Раду слышал, что трудно сыскать человека более жестокого, чем султан Мехмед. Его считали слишком молодым, не по годам самоуверенным и крайне непредсказуемым. Даже Влад, его старший брат, предупреждал, что от юного султана следует держаться как можно дальше — однако Раду никогда не придавал значения его словам.

До сих пор.

— Мои дорогие визири! Хадым-Шехабеттин-паша! Заганос-паша!... — Мехмед сделал паузу, переводя взгляд на Халил-пашу и внезапно останавливаясь на Раду.

Рассмотреть его выражение лица было сложно, потому что солнце нещадно палило прямо в глаза, однако Раду чувствовал на себе чужой взгляд, и внезапно возникшая тишина не предвещала ничего хорошего.

— …Халил-паша, Махмуд-паша, — продолжил приветствовать своих визирей Мехмед, оправившись.

Он наконец спешился и, передав уздцы конюху, подошёл к строю янычар, став к ним лицом. Наконец Раду смог лучше рассмотреть султана: это был высокий стройный молодой человек, удивительно ловкий и грациозный. Он стоял к Раду и Халил-паше боком, а на лицо его всё ещё падала тень от тюрбана, но солнце отливало искрами, высвечивая узоры на его чёрном камзоле.

— Слушай указ султана: жалование каждому из янычар повысить вдвое. Вечером этого дня пятого месяца для всех янычар объявить трёхдневный пир. Открыть двери дворца Эдирне для преданных янычар.

— Славься, о великий султан, непобедимый господин земли и моря, падишах трёх городов!

Клич восславления пронёсся над Эдирне, пугая сонных от зноя птиц.

Раду склонил голову в почтении, преклоняя одно колено по традиции своей семьи. Он не был воином султана, однако он также не имел права стоять прямо, как другие вельможи. Даже в этикете для него не находилось места.

Неожиданно прямо перед его глазами упала тень, и он понял, что султан остановился напротив него.

— Славься, о великий султан, — повторил Раду приглушённо, — непобеди…

— Ты брат Влада? — перебил его Мехмед.

— Это Раду, младший брат Влада, — подтвердил Халил-паша вполголоса, — наследный принц Валахии.

Раду замер. Он не знал, была ли тому виной адская жара, однако голос Мехмеда казался ему знакомым.

— Принц Раду… — позвал Мехмед, и Раду наконец поднял голову, распрямляясь. В шаге от него стоял тот самый незнакомец, которого прошлой ночью он принял за сипаха и избил. Лицо его оставалось непроницаемым, и лишь у левого виска виднелась тонкая царапина — очевидное последствие вчерашнего падения. Раду также обратил внимание, что Мехмед носит перчатки — скорее всего, у него также были стёсаны ладони.

— Я жду вас, дорогой Халил-паша, вместе с заморским принцем сегодня на банкете, — Мехмед приподнял уголки губ в дежурной улыбке, однако взгляд его то и дело возвращался к Раду. — Двери моего дворца открыты для вас всегда. Прошу, будьте сегодня моими дорогими гостями.

С этими словами он снова кивнул Халил-паше и направился к группе приближённых визирей.

Раду не рискнул обменяться с наставником взглядами, однако даже ему, далёкому от дворцовых интриг, было ясно, что в этом приглашении не крылось ничего хорошего. Халил-паша тоже это отлично понимал.

~~~

…Вечером того же дня дворец Эдирне напоминал гудящий улей: музыканты играли на барабанах, сопровождая гостей внутрь в расцвеченный яркими фонарями и экзотическими цветами главный зал. Халил-паша шёл впереди, поскольку знал путь. Гости расступались перед ним, а потому Раду оставалось только не отставать и осматриваться по сторонам. Он и раньше часто бывал во дворце, поскольку именно там находилась библиотека, однако большую часть времени Эдирне-сарай напоминал пустующий дом, который по какой-то причине покинули хозяева. Со смертью султана Мурада Мехмед предпочитал жить в Манисе, а потому все приближённые к нему люди последовали за ним. Здесь же оставались лишь некоторые вельможи, старые слуги и завсегдатаи гарема. Но сейчас дворец было не узнать — казалось, он вновь обрёл жизнь.

— Держись рядом со мной, Раду, — неожиданно окликнул принца Халил-паша. — Старайся поменьше говорить. Будь скромен. Чем меньше внимания ты будешь привлекать, тем лучше.

Иными словами, он призывал Раду стать тенью.

Принц не то, чтобы был против — на самом деле, он был бы только рад, если бы молодой султан забыл о его существовании. Однако вряд ли этому суждено было теперь случиться, а потому ему оставался лишь один выход: изображать из себя дурачка.

Возможно, Мехмед поверит, что он обделён умом, и решит, что мстить идиоту — себя не уважать. К тому же, только идиот мог избить султана.

— Раду?.. — окликнул его Халил-паша, так и не дождавшись от него никакого ответа.

Раду кивнул, потому что они остановились у массивных резных дверей.

— Посмотри на меня, и скажи, что ты всё понял, Раду, — повторил Халил-паша, хмурясь.

— Да, наставник, — принц кивнул ещё несколько раз, понимая, насколько визирь боится этого вечера.

Что-то было определённо не так.

— Если хотите, я могу обменяться с вами едой, — добавил он зачем-то.

Халил-паша покачал головой. Было видно, что он зол на принца за его слова:

— Думай, что говоришь, Раду. За такие речи мы оба можем отправиться в Едикуле. Султан подарил тебе и твоему брату дом, а ты платишь ему за его щедрость подозрениями?..

— Простите, наставник, — Раду опустил голову. Только теперь он осознал, в каком отчаянном положении находится Халил-паша. Им повезет, если они оба доживут до рассвета.

— Идём, — его наставник вошёл в ярко освещённый атриум, увлекая его за собой.

Примечание к части

P.S. Автор писала всё это по вдохновению, поэтому заранее прошу прощения за опечатки и отсутствие сносок.

Часть 2

...Огромный атриум дворца под открытым небом строился, чтобы впечатлять гостей белоснежным мрамором колонн и роскошью мозаики, но был холоден и неприветлив. Мехмед хорошо помнил день, когда впервые здесь побывал: ему было двенадцать лет, когда отец внезапно вспомнил о его существовании, потому что все остальные наследники были уже мертвы. Мехмед чувствовал себя тогда неуместным и растерянным — и, если вдуматься, ничего не изменилось даже теперь. Спустя столько лет, вернувшись победителем из очередного сражения, он обладал властью султана, но при этом всё ещё был чужаком в Эдирне. Здесь всё напоминало о том, что мать его — иноземка, а сам он — нежеланный наследник, запасной вариант.

Несовершеннолетний сын безымянной наложницы, он был для окружения его отца инструментом осуществления их планов, удобной шахматной фигуркой, которую можно в случае неудачи потерять без сожалений, обвинив во всех грехах.

До сих пор среди визирей оставались люди, которые, осознав, что новый султан им не по зубам, хотели бы избавиться от него — но, к счастью, с тех пор, как умер его отец, Мехмед сумел разбавить падких на власть визирей новыми людьми.

Прежних вельмож с каждым годом становилось всё меньше в ближнем окружении.

Не требовалось быть семи пядей во лбу, чтобы знать их поимённо — все они подчинялись одному человеку.

Все ниточки вели к Халил-паше.

Мехмед намеренно устроил так, чтобы визирь его отца на банкете занял место в стороне. Он не собирался устраивать травлю до тех пор, пока тот не выдаст себя — но для этого Халил-пашу следовало спровоцировать, потому что до сих пор тот успешно действовал чужими руками.

До сегодняшнего вечера Халил-паша легко манипулировал всеми, кто не участвовал в битве при Константинополе, внушая им, что Мехмед был недалёким гордецом и всего лишь мальчишкой, желающим добиться славы за счёт чужих побед и имени своего отца. К сожалению, только приближённые люди знали, что на самом деле Мехмед не горел страcтью к войне. Он пришёл в Константинополь с оружием лишь потому, что Халил-паше удалось натравить на него византийцев, поначалу внушив им, что новый султан слаб и ребячлив, а затем, когда Константинополь внезапно потребовал увеличить дань за содержание Орхана, возможного претендента на престол, вдвое — поставив его в безвыходное положение.

Халил-паша считал, что Мехмед выберет одно из двух очевидных зол: передаст правление более сговорчивому Орхану, либо разорит Османскую империю, отдав огромную плату за содержание Орхана. Оба пути привели бы его к неизбежному падению.

Вот только Халил-паша не предположил, что Мехмед восстанет против Константинополя напрямую, и не отступит, даже когда византийцы осознают свою ошибку.

Войну развязал Мехмед. Однако вина за это лежала на Халил-паше, хоть и далеко не все об этом знали.

Визирь его отца понимал, что его возможности стремительно сокращаются по мере того, как Мехмед расправляется с его шпионами, высылая их на окраины империи. Время этого "мудрого старца" было сочтено, и он вот-вот должен был совершить ошибку.

Мехмед перевёл взгляд на юного чужеземного принца, который не отступал от проклятого визиря ни на шаг. Этого юношу звали Раду, и с первого взгляда было ясно, чей он брат — Мехмед хорошо помнил горячного Влада, с которым провёл немало времени в походах. Но, если черты Влада были жёсткими, словно у варвара, а характер его — резким, будто кнут, то Раду оказался неожиданно изящен и по-юношески красив. Несмотря на свой простой наряд и блестящую выправку воина, внешне он оставил бы далеко позади холеных евнухов его тайного гарема.

Что связывало его и Халил-пашу?

Мехмед решил не торопить события. Он всегда предпочитал наблюдать за людьми, прежде чем приходить к каким-либо выводам. Сейчас же, посреди банкета, ему представлялась отличная возможность присмотреться к человеку, о котором он толком ничего не знал.

Распивая вино, он следил за тем, чтобы оно было разбавленным, и, переговариваясь с визирями, время от времени бросал мимолётные взгляды в сторону, где на подушках за резным низким столом расположились его загнанный в угол враг и едва знакомый ему принц, сумевший одолеть его в шутливом поединке накануне. По другую сторону от Раду сидел Заганос-паша, наставник и близкий друг Мехмеда — соседство это было вполне ожидаемым, поскольку Мехмед чётко дал ему понять, что желает, чтоб с Раду не спускали глаз. Он не был уверен, чего ему стоит ожидать от юноши, находившегося под влиянием Халил-паши — но был твёрдо намерен это выяснить.

Дело это было важным, поскольку речь шла о принце чужой страны — а вовсе не потому, что Мехмед вчера до рассвета вспоминал о том, каким крепким оказалось тело Раду, когда тот рухнул на него в саду, оказавшись верхом на его бёдрах.

— ...Прошу простить меня, но настало время уделить внимание и другим моим гостям, — сообщил Мехмед вельможам, поднимаясь с рашитых шёлком подушек и прогоняя непрошенные мысли.

Он не собирался подходить к Халил-паше сразу — вместо этого обошёл зал, а затем вышел провериться к янычарам. После кампании в Константинополе в большинстве они были преданы ему, однако это не означало, что Халил-паша не подтачивал их веру своей клеветой. Мехмед, едва вернувшись, поднял им жалование — он собирался заручиться их поддержкой и защитой в случае возможного переворота. Однако ему всё ещё следовало придумать, как удержать их в долгосрочной перспективе.

Раду... он ведь был одним из них?

Обойдя несколько залов, Мехмед снова прошёл в атриум — на этот раз со стороны, где обычно выступали музыканты. Внимание его гостей занимали танцовщицы в центре, а потому никому не пришло бы в голову искать султана в тени. Ещё несколько шагов — и вот он в дальнем краю атриума, в тени колонн. Звуки мандолины плывут в воздухе тёплми переливами, а в многоголосье ему слышен мягкий говор Халил-паши:

— ...мне хотелось бы покинуть Эдирне. После ухода султана Мурада здесь всё иначе, а я уже стар. Жаль, что не выйдет взять с собой Раду.

— Вы не обязаны уезжать, — напомнил ему вполголоса Заганос-паша. — Даже если ваши взгляды с султаном расходятся, никто не гонит вас прочь.

Мехмед нахмурился.

Прислонясь к колонне спиной, он имел возможность не только слушать, но и наблюдать происходящее. Он заметил, что в какой-то момент Халил-паша достал собственный кувшин, из которого наполнил кубок Раду — притом делал он это намеренно сам, не дожидаясь, пока кто-нибудь из слуг обновит им чаши дворцовым вином.

Мехмед не мог не задать себе вопрос, что именно задумал Халил-паша теперь.

Хотел ли он убедить Заганос-пашу отпустить Раду с ним, и таким образом увезти его из Эдирне? Раду наверняка был для него картой, которую он собирался разыграть теперь, лишившись поддержки византийских купцов.

— Раду, ты ведь с шести лет жил в Эдирне, правда? — участливо поинтересовался Заганос-паша. — Наверняка этот город стал для тебя родным...

— Я благодарен Эдирне и Халил-паше за возможность здесь жить, — ровно ответил юный принц, вежливо улыбаясь. Мехмед знал эту улыбку — он сам улыбался точно так же, когда не хотел отвечать на вопрос.

— Я албанец, — внезапно усмехнулся Заганос-паша, кивая. — До того, как попасть на службу, был католиком. Я понимаю это чувство, когда, что бы ты ни делал, на тебя всегда будут смотреть сверху вниз, потому что ты иной веры.

Он не высказал этого напрямую, однако его замечание распространялось на Халил-пашу, который получил титул по наследству и был против чужеземцев в окружении султана — хотя сам с ними не брезговал вести дела, если это сулило ему выгоду.

Между тем, Раду, чтобы не отвечать, решил выпить вина — и что-то подсказывало Мехмеду, что позволять ему это делать не стоит.

— Дорогие мои Заганос-паша и Халил-паша! Юный принц Валахии!.. — он вышел вперёд, привлекая к себе внимание.

Раду отставил кубок в сторону, поспешно кланяясь, как и оба паши.

— Султан Мехмед Хан! — Заганос-паша развёл руками. — Хотите присоединиться к нашей скромной беседе?

— Хочу, — Мехмед сел по правую руку от прица Раду, особенно не церемонясь, так что Заганос-паше оставалось только занять другое свободное место.

На столике были расставлены нарезанная ягнятина в баклажанном остром соусе и изобиловали сладости, в свободных кубках всё ещё плескалось вино — так что было вовсе неясно, почему Халил-паша наливал что-то другое из кувшина, очевидно, принесённого им самим.

— Я хотел бы попробовать ваше вино, дорогой Халил-паша, — решил Мехмед отбросить долгие вступления. — Неужели оно превосходит выдержкой запасы дворца султана?

— Ни в коем случае, Мехмед Хан, — Халил-паша осторожно приподнял кувшин, принесённый им на праздник, ставя его на стол, — но это всего лишь виноградный сок. Ни я, ни принц Раду не принимали напрямую участие в битве, а потому Аллах едва ли простит нам возлияния.

— Однако принц Раду ведь не принял Ислам? — Мехмед расплылся в улыбке. — От одного кубка вина с ним ничего не произойдёт, а я тем временем с удовольствием опробую сок заморских виноградников...

Он в точности уловил момент, когда Раду смущённо стушевался. Находясь совсем рядом с ним, Мехмед чувствовал его тщательно скрытое волнение, от которого его самого неожиданно бросило в жар. Он сам не понял, почему сказанное им вдруг обрело совсем иной подтекст — он ведь всего лишь хотел, чтобы Халил-паша знал, что он догадался о его попытках искать помощи вне Османской империи. Он знал, что Халил-паша понял, к чему он клонит — но как же вышло, что своими иносказаниями он заставил Раду глядеть в пол?..

— Это действительно всего лишь сок, — пробормотал Халил-паша снова. Он хотел налить содержимое своего кувшина в чистый кубок, но Мехмед остановил его.

— Принц Раду ведь ещё ничего не пил?

Он перехватил кубок заморского принца, продолжая невозмутимо наблюдать за тем, как меняется цвет лица Халил-паши. Вероятнее всего, там было снотворное, и визирь таким образом готовил почву для слухов об исчезновении юноши — он ведь намеренно затеял разговор об отъезде.

Мехмед готов был поспорить, что визирь собирался выкрасть Раду из Эдирне.

В то же время, Раду, казалось, вовсе готов провалиться под землю. Похоже, за этим столом он единственный не понимал, что происходит, и счёл поведение Мехмеда попыткой оказать ему нежелательное внимание.

— Позвольте, я тоже отведаю, — подключился Заганос-паша. Он, видимо, тоже уловил, что принц Раду всё неправильно понял.

— Ах!.. — Халил-паша, бледный, как полотно, схватился за грудь, надрывно кашляя. — Пить... воды..!

Мехмед передал ему кубок Раду, с любопытством наблюдая за разворачивающейся сценой. Неужто Халил-паша решил выпить собственное зелье, а затем сказать, что он ни в чём не виноват?..

Халил-паша пил виноградный сок так жадно, что тот проливался ему подбородок.

— Заганос-паша, позовите лекаря, — Мехмед уже понял, что поймать Халил-пашу ему сегодня не удастся. Сейчас тот начнёт сетовать на головокружение и слабость, а затем подействует снотворное, и лекарь наверняка сообщит о том, что в соке был сонный эликсир, однако никто не заподозрит, что Халил-паша сам же его подлил себе, и выпил его только потому, что иначе его выпил бы Мехмед, что дало бы ему все основания призвать его к ответу.

За столом остались трое, поскольку Заганос-паша поспешил исполнить его приказ.

Халил-паша, выпив все содержимое кубка, пытался отдышаться, тяжело облокотившись на низкий столик и низко опустив голову. Принц Раду обеспокоенно спрашивал своего наставника, что с ним, и как он может ему помочь. Мехмед — скучающе наблюдал за спектаклем, который устроил перед ним визирь, чтобы выкрутиться.

Его взгляд снова и снова возвращался к наивному принцу.

Был ли Раду тоже предателем? Знал ли он о планах Халил-паши? Всё свидетельствовало о том, что он понятия не имел, что Халил-паша хотел его вывезти, однако... поддерживал ли он его в целом?

— Лекарь здесь! — Заганос-паша вырвал Мехмеда из размышлений. — Принц Раду, помогите нам отвести лала^[1] в уединение.

— Я хотел бы лучше узнать Раду, — мягко оборвал своего визиря Мехмед, и, поймав на себе полный ужаса взгляд принца, поспешно добавил, — он так долго пробыл в Эдирне, что наверняка знает дворец лучше меня. Почему бы нам не прогуляться вместе, пока Халил-паше не станет лучше?

— Я... — Раду поднялся из-за стола вслед за Мехмедом, кланяясь. — Разумеется.

Выглядел он при этом обречённо.

Был ли этот страх вызван тем, что он одолел своего султана прошлой ночью, не зная, кто перед ним — или причина крылась в том, что от слов Мехмеда о заморском вине он теперь подозревал своего султана в худших намерениях?

— С Халил-пашой всё будет хорошо, — Мехмед кивнул в сторону выхода. — Обещаю, что не стану больше приставать к тебе... с просьбами себя избить. Идём.

Он знал, что его слова наверняка дошли до ушей его визирей, но ему было всё равно. Тем более, если кто-то из них замышлял использовать Раду, после его ремарки они наверняка задумаются, когда же Мехмед успел пообщаться с принцем, и что их связывало.

Раду кивнул, отправляясь с Мехмедом. Он даже не спросил, куда именно они держат путь — а султан решил, что не станет ничего говорить назло. С одной стороны, он собирался узнать о том, насколько Раду связан с интригами Халил-паши. С другой — его действительно забавляло наблюдать за тем, как лицо принца нещадно краснеет, и как он тревожно оглядывается.

Вчера ему показалось, что у Раду весьма крутой нрав — пусть и скрытый выдержкой. Сегодня... Раду казался ему готовым броситься в бегство, стоит только подразнить его, сказав нечто непристойное.

— Как давно Халил-паша стал твоим лалой? — завёл он разговор, чтобы снизить градус напряжения.

— С шести лет, — Раду отвечал сдержанно и не вдавался в подробности. Опасался сказать лишнее?

— А тебе сейчас пятнадцать? Шестнадцать?.. — поинтересовался Мехмед. Они как раз добрались до крыла, где располагались султанские покои. Мехмед не считал их своими, поскольку прежде там жил его отец, но теперь, находясь в Эдирне, он вынужден был их занимать.

— На этой неделе исполнилось восемнадцать, — Раду вошёл в личный кабинет султана, и тут же остановился, осматриваясь. Вокруг было темно — лишь в узкие окна проникал свет луны, оставляя на вымощенном мозаикой полу яркие блики в форме кривого полумесяца.

— С этого дня можешь не называть Халил-пашу своим лалой, — Мехмед зажёг несколько свечей. — Тебе больше не нужен наставник.

— ...... — молчание Раду, вероятно, означало согласие. Однако отчего-то Мехмеду стало не по себе. Он понимал, что всё это время Халил-паша настраивал юного принца Валахии против него. Наверняка он намеревался использовать его в своих целях, как когда-то это произошло с Орханом.

Что, если план Халил-паши заключался в том, чтобы заменить Влада на Раду?

Он развернулся к принцу, вглядываясь в смущённое светлокожее лицо, плотно поджатые губы и мягкие завитки волос, ниспадающие на лоб.

Раду смотрел на него безо всякого выражения — так, словно бы его толком даже не видел перед собой. Казалось, он только и ждёт, когда Мехмед его отпустит, так ничего от него и не добившись. Однако даже в тусклом освещении было видно, как часто бьётся жилка на его горле, и как алый румянец заливает его щёки.

— Моего кузена ослепили в Константинополе, — сменил тему Мехмед. — Он был немногим старше тебя. И так же, как тебя, его удерживали, получая выплаты на его содержание. Когда Константинополь пал, он сражался на стороне византийцев.

Молчание Раду сделалось ещё более глубоким и тревожным. В тёмном взгляде его промелькнуло секундное выражение ужаса, сменившееся очередной стеной безразличия. Он всё ещё молчал, не выражая сочувствия, равно как и не осуждая. Но, по крайней мере, перестал краснеть.

Учитывая, что он и так был на грани паники, самообладание у него было отменным.

— Его звали Орхан. Он твой единоверец, христианин. Мой двоюродный брат стал отступником, — добавил Мехмед тихо. — Знаешь, кто принял решение так поступить с ним?

— Не могу этого знать, мой султан, — Раду прикрыл глаза, и Мехмед на секунду забыл, о чём говорил.

Лицо юного принца привлекало своей внешней отрешённостью. Тонкий профиль в отблесках свечей казался выточенным из слоновой кости. Раду знал, что такое страх, но умел его искусно скрыть. В том, как Раду держался, была своя непостижимая красота, от которой перехватывало дух.

— Его ослепил твой лала, Халил-паша, — заключил Мехмед, вздыхая.

Кадык Раду нервно дёрнулся, однако юноша продолжал держать лицо.

— Ты ведь знаешь Халил-пашу давно. И наверняка тебе известно, что он никогда не гнушался византийским золотом, — Мехмед усмехнулся, качая головой. — Прикрываясь миротворчеством, он наживался и развязывал войны.

— Халил-паша всегда относился к людям иной веры с уважением, — Раду нахмурился. — Мне, как его подопечному, не на что нарекать.

— Однако он был готов ослепить иноверца, которого в прошлом прочил на моё место, как только его план оказался под угрозой, — Мехмед повёл плечами. — Я не собираюсь тебя переубеждать. Просто знай, что у Халил-паши нет союзников и дорогих ему людей. Бежать с ним из Эдирне небезопасно.

— Не думаю, что мой лала сможет бежать в ближайшее время, — Раду говорил без лишних эмоций, однако Мехмед заметил, как сильно он зажал кулаки.

Под ледяным покровом показного спокойствия юный принц был, словно предельно натянутая струна.

— Ты знаешь, куда направлялся Халил-паша? — Мехмед вздохнул, понимая, как глупо ожидать от ученика своего врага правдивого ответа. — Знаешь, что он собирался увезти тебя с собой?

— Это не так, — Раду неожиданно распахнул глаза, глядя на Мехмеда со всей прямотой. — Мой лала действительно собирался покинуть Эдирне, но без меня. Он всего лишь хотел, чтобы его оставили в покое.

— Однако никто не нарушал его покоя, — Мехмед скрестил руки на груди. — Знаешь, что было в кувшине с соком?

— ...... — Раду снова замолчал. Казалось, он проглотил язык.

— Я обещаю, что не стану преследовать тебя. Ты — брат Влада, — Мехмед решил воззвать к здравому смыслу. — Ты ведь знаешь, что было в кувшине.

Молчание затянулось и, чем дольше длилась повисшая между ними тишина, тем громче потрескивали свечи.

— Я не знаю, — Раду неожиданно помрачнел. — Там могло быть что угодно, но долгие годы я делил с Халил-пашой пищу, и никогда бы в нём не усомнился. Сегодня в Эдирне много гостей — возможно, кто-то из них мог желать мне или Халил-паше зла. Кто-то мог подменить кувшин, или даже отравить сам кубок.

Мехмед кивнул.

Он знал, что к этому придет, и, хоть Раду ни в чём его не обвинял, продолжая обходиться нейтральными фразами, он услышал в его голосе то, о чём принц думал на самом деле.

— Ты считаешь, я решил избавиться от твоего наставника таким образом? — задал он вопрос напрямую, и, когда Раду снова отвёл взгляд, продолжил, — С какой стати мне так ухищряться, если я могу прямо сейчас отдать приказ и отправить вас обоих под стражу? Принц Раду, возможно, считает, что я привык расправляться с людьми, не разобравшись в ситуации?

— Халил-паша не стал бы пить из отравленного кубка. — упрямо повторил Раду. — Я не настолько легковерен, чтобы подозревать человека, которого знаю много лет, после... — он осёкся, прикусывая губу.

— После чего же? — Мехмед заинтересованно подался вперёд. — Ну же, скажи это.

Раду побледнел, отворачиваясь.

— Раду, — повторил Мехмед, — ты веришь, что я бы стал тобой манипулировать? Зачем мне это нужно?

— Не знаю, — принц, всё это время стоявший на месте, шагнул назад, — вам виднее.

Его маска безразличия наконец дала трещину, и теперь Мехмед отчётливо видел, насколько сильно Раду испуган.

В этот момент ему действительно искренне стало жаль принца.

— Я не собираюсь тебе вредить, — решил успокоить он Раду, хоть и понимал, что это были всего лишь слова. — Ты — брат Влада.

— Я — ваш заложник, — сорвался вдруг Раду, — я — ваша гарантия, что мой брат будет подчиняться вам, не так ли? Я живу в Османской империи с шести лет и отлично осведомлён о своей роли! Если меня убьют, вы больше не сможете контролировать Валахию, и вы пытаетесь избежать именно этого!

— Османской империи не нужна Валахия, — пробормотал Мехмед, понимая, насколько же глупо звучит его отговорка. Его отец и Халил-паша вели свою политику много лет, и нажили себе врагов там, где могли бы обрести союзников.

— Правда в том, что все знают, что на кону. Если кто-то и хотел меня отравить, вероятно, это не Халил-паша, — Раду неожиданно резко достал кинжал из ножен, приставляя его к своему горлу. — Если это были вы, просто убейте меня. Этим вы освободите моего брата от обязательств. Я предпочту умереть, как мужчина, а не от яда.

— Раду, успокойся, — Мехмед теперь уже в самом деле понимал, насколько сильной была вера принца в его наставника. В полумраке кабинета тёмные глаза Раду сверкали решимостью. — Не думаю, что в том кувшине был смертельный яд. В любом случае, в скором времени всё прояснится. Ясно одно — твой лала наверняка знал, что в твоем кубке. Именно потому он решил выпить его содержимое. Я неправ?

Поскольку Раду не двинулся с места, продолжая прижимать кинжал к своей шее, он осторожно шагнул вперёд, приподнимая руки в жесте примирения.

Принц не шелохнулся.

Стоя неподвижно, словно мраморная статуя, он лишь глядел на Мехмеда взглядом, в котором мешались презрение, страх, и бунт.

— Ты ведь христианин — разве ты способен убить себя? — догадался Мехмед наконец об истинной причине страха. Его заморский принц действительно был храбрецом — неужели с самого начала их разговора он собирался предложить Мехмеду сделать это вместо него?..

Он вдруг подумал, что, вероятно, Раду мог даже попытаться сейчас выторговать у него жизнь для Халил-паши. На что этот принц вообще надеялся?..

— Я ведь говорил, я не собираюсь тебя убивать, — добавил он уверенно, но мягко. — Прошу, отдай мне кинжал. Я тебя не трону.

Между тем, из коридора раздались чьи-то шаги — похоже, кто-то из визирей отправился на их поиски. Дела их были плохи: если кто-то увидел бы принца с оружием в руках, его могли бы убить на месте за то, что он посмел обнажить клинок в присутствии султана.

— Я не хочу быть заложником, — упрямо повторил Раду. Вероятно, он тоже понимал всю опасность ситуации, но уже принял решение.

— Ты не заложник, — Мехмед решительно шагнул к юноше, понимая, что должен действовать прямо сейчас. Он перехватил руку Раду за запястье, пытаясь отвести её в сторону так, чтобы люди, которые в любой момент могли к ним войти, ничего не заподозрили. — Раду, я пригласил тебя, чтобы ты был моим гостем. Я не мой отец. Разве ты ещё не понял?.. Вчера в том саду я не сводил с тебя глаз... — он решил идти ва-банк, надеясь, что ему удастся настолько потрясти принца, что тот допустит оплошность и ослабит хватку.

— Раду... — Мехмед понизил голос до шепота, вглядываясь в тёмные распахнутые от шока глаза, намеренно переводя взгляд на сжатые губы и предательский румянец, расползающийся от шеи к лицу. — Мы ведь здесь одни. Позволишь ли ты мне... — он не стал договаривать, накрывая побледневшие от напряжения губы своими.

Первые несколько секунд Раду, казалось, всё ещё не понимал, что происходит. Неподатливый, застывший, он ожидал, что Мехмед попытается вырвать у него кинжал. Его рука всё ещё была предельно напряжена, а сам он словно окаменел на месте, в то время как рот его расслабился от шока, позволяя Мехмеду проникнуть внутрь языком.

Вопреки серьёзности ситуации, поцелуй внезапно отозвался в Мехмеде волной возбуждения.

Сладость чужого дыхания, приглушённый вкус сахарной пудры и неожиданной дынной тёрпкости смешивался с ароматом чистой кожи и древесными нотами. Сады Эдирне могли удушливо благоухать розами, вызывая головную боль — но самим Раду Мехмед отчего-то не мог надышаться.

Он пьянел от его тёрпкой сладости.

Едва помнил, что поцелуй был вынужденной мерой.

Кончик его языка дразнил губы Раду, в то время как он сам вжимался в его стройное тело, притягивая его бёдра ближе.

Тонкий муслин скользил под пальцами, не позволяя коснуться, холодя и без того разгорячённую ладонь.

Раду снова дёрнулся, пытаясь вывернуться — однако всё это слишком уж напоминало гаремные игры, в которых юноши порой напускали на себя неприступный вид. Мехмед не счёл его сопротивление действительно веским поводом, чтобы остановиться.

Он желал Раду.

Он чувствовал, что желание это взаимно, поскольку что-то твёрдое весьма красноречиво упиралось ему в бедро.

Мехмед не нашёл бы в себе силы отступить сейчас, даже если бы во дворце начался переворот. Он шарил ладонью по гибкой спине, спускаясь ниже, пока губы его глушили тихие протесты.

Но этого было слишком мало.

Он жаждал большего.

Он...

...впился зубами в Раду, когда внезапная боль пронзила его ногу?!.

Боль распространялась жаркой вспышкой, глуша вожделение.

Мехмед, привычный к частым падениям и травмам, сейчас вдруг оказался не готов к тому, что у него перехватит дыхание. На секунду он потерял контроль, а перед глазами потемнело.

— Убери от меня свои руки!.. — Раду наконец сумел высвободиться. Он отшатнулся от Мехмеда, словно тот был прокажённым. — Ты... омерзителен!!! — лицо его было пунцовым, словно угли на жаровне, а тёмные глаза слезились. Прокушенная влажная губа кровоточила так сильно, что кровь успела попасть на одежду.

Мехмед смутно понимал, что произошло: Раду только что вонзил свой кинжал ему в бедро, пытаясь защититься. Вероятно, всё это время то, что Мехмед принимал за возбуждение принца, было рукоятью оружия, которое Раду никак не решался применить.

Что же... по крайней мере, теперь Раду не угрожал убить себя. Похоже, чувство самосохранения все-таки взяло верх.

Мехмед, морщась, зажал глубокую рану ладонью, надеясь, что не истечёт кровью. Умереть, потому что пытался спасти кого-то, да ещё и так глупо, после возвращения из Константинополя, было бы насмешкой судьбы.

— Раду... — Мехмед попытался остановить принца, когда тот, наконец отойдя от шока, бросился к дверям. — Стой!..

Однако Раду бежал так быстро, словно за ним гнался сам шайтан. Он едва не сбил с ног замершего в дверях Заганос-пашу, пронёсшись мимо него.

— Султан Мехмед?!.. — Заганос-паша бросился к Мехмеду, бледный от ужаса. — Стража!!! Лекаря к султану Мехмеду!!!

— Отпустите Раду, — Мехмед, сквозь головокружение от потери крови, с трудом понимал, что говорит, потому что язык его неожиданно показался ему невероятно сухим и неповоротливым. — Я сам себя ранил.

Его слова были последним, что ему удалось сказать перед тем, как его настиг обморок.

Часть 3

…О молодом султане давно ходили слухи разного толка. В семнадцать лет отец женил его и отослал в Манису из-за скандального случая с сыном какого-то вельможи. А ещё говорили, что Мехмед испытывает особенную любовь к юношам в своём гареме — но Раду никогда в это толком не верил, потому что разве возможно, чтобы сын султана вёл себя так омерзительно?

Не верил до сих пор.

Едва живой от ужаса, он пятый час скрывался от дворцовой стражи в саду. Ему пришлось забраться на цитрусовое дерево, чтобы немного передохнуть, но он всё ещё не представлял, как выбираться.

Он больше не мог вернуться в казарму, чтобы забрать свои вещи, или хотя бы переодеться. Между тем, уже светало, а переполох всё никак не утихал. Стража сменилась, но продолжала рыскать, переворачивая каждый камень, заглядывая под каждый куст.

Раду, который готов был позволить себя убить прошлым вечером, не планировал умирать теперь, когда под угрозой из-за его бестолковости оказался его брат.

Одно дело — позволить себя убить с честью, другое — умереть как преступник. Совершить покушение на действующего султана, у которого не было наследников. Ко всему прочему, неудачное.

Он сам не понимал, как всё так вышло. Почему он вместо того, чтобы оттолкнуть Мехмеда, пустил в ход кинжал? Если уж решил его убить, почему не сделал этого?

Происходящее сбило его с толку.

Раду злился на себя за то, что был слаб. Что его отпор был больше похож на возню, как если бы ему действительно нравилось происходящее.

Он поверить не мог, что оказался настолько никчемен как боец — и ещё более бесполезен, как собеседник.

Ему хватило нескольких фраз Мехмеда, чтобы утратить самообладание, и в итоге произошло в точности то, о чём пытался предупредить его Халил-паша. У Раду развязался язык, и он высказал всё как на духу, оскорбив своими речами всех, кого только мог.

Он сам был виновен в том, что произошло.

Раду продолжал скрываться в колючих ветвях дерева, понимая, что так не может продолжаться вечно. Чем ближе подбирался полдень, тем беспощадней палило солнце, проникая даже сквозь листву. Дворцовая стража продолжала прочёсывать все окрестности и регулярно патрулировала главную аллею, с которой легко просматривалась роща, где он укрылся. Вопрос того, как покинуть Эдирне, оставался открытым: он отчётливо понимал, что, даже если ему удастся заманить кого-то из дворцовой охраны в сад и сменить запятнанную кровью местами порванную рубаху на неприметную форму, в Эдирне всё равно многие знают его в лицо. Им не составит труда опознать его. Что до его товарищей по казарме, то наверняка они не станут предавать султана ради друга-иноверца. Наверняка там уже обо всём известно.

Казалось, выхода не было.

Между тем, солнце постепенно уходило на запад, окрашивая небо в яркую охру. Раду ничего не пил с прошлого вечера, и его мутило от палящего зноя. Он намертво вцепился в ветви и оставался неподвижен уже несколько часов, потому что опасался, что, если попытается сменить положение, затёкшие ноги его не выдержат, и он упадёт.

Лучше уж было дать себя убить на месте, чем пережить такой позор.

— Принц Раду! — раздалось с главной аллеи. — Я знаю, что ты здесь!

Возможно, у Раду от солнечного удара начались видения, потому что неожиданно отчётливо он различил Мехмеда, идущего к нему с небольшим подносом, на котором побрякивали пиалы и вожделенный кувшин с холодным чаем.

Этого попросту не могло быть.

Стройная фигура в чёрном явно берегла левую ногу, однако не узнать высокий светлый тюрбан было сложно. В воздухе разлился запах томлёной баранины и сытного плова. У Раду на секунду потемнело в глазах — его тело было настолько изнурённым, что приходилось держаться из последних сил. Никогда в жизни ему не приходилось голодать — тем более, сознательно. На миг даже померещилоось, что он вот-вот потеряет сознание.

— Раду! — продолжал звать его Мехмед. — Я знаю, что ты не появлялся в казарме! Ты здесь! Прошу, давай поговорим! Раду!..

Эта пытка продолжалась около часа, пока дворцовый лекарь не вышел в сад, и не уговорил султана Мехмеда вернуться. К тому моменту тот уже всерьёз хромал. Неужели рана была такой глубокой?..

Раду, вопреки здравому смыслу, почувствовал себя никчемно. Это ведь он ранил Мехмеда — а теперь ещё и заставил бродить по саду больным.

Он всё никак не мог понять, откуда взялось это странное навязчивое чувство вины, словно он только что совершил что-то несправедливое.

Он определённо не был готов к тому, что станет сочувствовать человеку, который должен был вызывать лишь отвращение.

Он перевёл взгляд на серебряный резной поднос, оставленный посреди травы. Плов уже давно остыл, но одного взгляда в сторону пиалы хватало, чтобы снова оказаться на грани обморока. Стражники всё ещё патрулировали аллею, несмотря на наступление ночи, но в темноте вполне можно было рискнуть спуститься и хотя бы сделать несколько глотков чая. Вот только, поступив таким образом, Раду явно дал бы понять, что он всё ещё в саду. К тому же, охрана наверняка просматривала то место, где султан оставил еду — возможно, это была искусная приманка.

Раду подавил боль в животе, зажимая поясницу рукой. Перед глазами было темно, а сам он едва удерживался на дереве. Всё вокруг слегка кружилось и плыло, а голову объял жар.

Он не знал, сколько времени прошло, прежде чем лица его коснулся прохладный ветер с моря, принося желанное облегчение. Ещё немного — и он сдался бы, но, казалось, сама ночь помогла ему справиться.

А ближе к утру пошёл дождь, и в темноте и слякоти ему наконец удалось проскользнуть мимо охранников.

В такой час город спал, а потому ему не составило труда добраться до казармы и, убедившись, что все спят, раздобыть одежду. Раду не собирался идти в свою комнату, поскольку догадывался, что там его могли ждать — вместо этого он забрал чей-то комплект, сушившийся на верёвках во дворе.

Передвигаясь бесшумно, он так же легко проскользнул в купальню и, спрятав вещи, нырнул в прохладную чистую воду. Жар понемногу проходил, а голова прояснялась. Дождь так и не позволил ему снять полностью последствия солнечного удара, но теперь ему определённо полегчало.

Раду выбрался из купальни, пытаясь придумать, где бы он мог переждать следующий день. Если уж он и собирался бежать из города, делать это нужно было с особенной осторожностью, потому что у ворот Эдирне наверняка уже предупредили стражу и присматривались ко всем, кто покидал город в одиночку.

— Раду?.. — неожиданно отвлёк его от размышлений удивлённый голос Халкокондила. Раду, едва успевший натянуть одежду, застыл, понимая, что один из янычар действительно застал его врасплох.

К счастью, похоже, он был здесь один и не торопился звать стражу.

— Мы весь день ломали голову, где тебя носило вчера, — Халкокондил прищурился, — говорят, ты так и не вернулся после банкета? Где ты был?

— Во дворце, — Раду небрежно повёл плечами. Похоже, его побратим понятия не имел о том, что произошло — и это, вероятно, было к лучшему. Могла ли ситуация быть менее опасной, чем он себе вообразил?

— Вот как, — Халкокондил кивнул. — Халил-паша посылал за тобой вчера вечером, тебе бы найти его. Похоже, это что-то срочное.

— Халил-паша? — Раду нахмурился. — Он в порядке?

— Говорят, его пытались отравить, — Халкокондил фыркнул. — Это ты или я провёл весь день во дворце? Ты, что же, ничего не знаешь?

— Знаю лишь немногое, — Раду решил играть до конца. Он никогда не отличался особой откровенностью, так что едва ли кто-то мог бы его упрекнуть в утаивании фактов. — Ещё на банкете позапрошлой ночью Халил-паша занемог. Я был с ним рядом, но затем мне пришлось остаться на празднике. С тех пор я с ним так и не виделся.

— Плохи дела, — Халкокондил понизил голос, — говорят, он не угодил новому султану. Если Халил-паша останется в Эдирне, едва ли его ждёт что-то хорошее в будущем, и он потянет на дно с собой всех, кто к нему приближён. Держись от него подальше.

Раду кивнул, с трудом натягивая благодарную улыбку. Уже второй человек предупреждал его о том, что ему стоит отступиться от Халил-паши. Не то, чтобы он был особенно близок с наставником — но факт того, что даже слепому было ясно, что дни власти Халил-паши сочтены, не мог не тревожить.

У Халил-паши не осталось союзников — кому в такой момент могло понадобиться его отравить? Неужели это было дело рук Мехмеда? Но зачем ему это, если он и так был в выигрышном положении?

— Я сегодня собираюсь к реке Мерич, — между тем, продолжал болтать Халкокондил, — говорят, там из-за дождя размыло берег и некоторые лодки посносило. Если хочешь и дальше скрываться от Халил-паши, можем отправиться вместе. Вечером скажем Силадхару, что ты вызвался мне помочь — он не станет спрашивать о причинах, он не глуп, всё поймёт.

— Спасибо, — Раду не верил своим ушам. Только что Халкокондил сам предложил ему помочь покинуть Эдирне, даже не догадываясь об этом. С ним Раду было бы намного проще пройти городскую стражу, а затем при удобной возможности он бы отвлёк Халкокондила и сплавился ниже по реке, где его точно никто не станет искать.

Видимо, что-то в выражении его лица удивило Халкокондила, потому что тот решил над ним подшутить:

— Эй, принц Раду, не потому ли твои глаза так сияют, что ты жаждешь остаться со мною наедине? Представь: только я и ты, вокруг никого…

— …только цапли да змеи, — продолжил Раду, отшучиваясь, однако на долю секунды ему стало неуютно.

Халкокондил не сказал ему ничего нового, однако на этот раз его слова попали прямо в цель.

Раду впервые задумался о том, что, возможно, некоторые люди видят в нём вовсе не юношу-янычара, искусного в бою.

Случай во дворце потряс его бесстыдством, и теперь он испытывал смешанные чувства от вполне привычного юмора.

— Что-то не так? — Халкокондил нахмурился. Похоже, он наблюдал за ним всё это время — вероятно, ему несложно было заметить, как Раду встревожен.

— Всё хорошо… задумался кое о чём, — Раду решил ничего не объяснять.

Однако позже, когда они уже проехали городские ворота и оказались под палящим солнцем, его любопытство снова возобновилось.

— А ты ведь был с новым султаном в Константинополе, Халкокондил? — Раду знал, что этот янычар всё свободное время посвящал заметкам, а потому уже заранее предполагал, что тот ему ответит.

— Что именно тебя интересует, принц Раду? — тёмно-янтарные глаза янычара испытывающе сощурились. — Хочешь знать, как случилось, что пал Константинополь?

— Не совсем, — Раду покачал головой. — Скорее, мне хотелось бы понять, что за человек наш султан. И что за история произошла с Орханом, его кузеном?

Халкокондил надолго замолчал, глядя перед собой. Дорога была ухабистой, так что сложно было сказать, сосредоточен ли он на том, что правит повозкой, или, скорее, раздумывает над ответом.

— А что тебе рассказал сам султан Мехмед Хан? — поинтересовался осторожно он.

— Немногое, — Раду не стал отрицать, что говорил с султаном. — Только то, что Орхан перешёл на сторону византийцев, и за это был ослеплён.

— Вот как, — Халкокондил кивнул своим мыслям. — К сожалению, я не обладаю иными сведениями. Я простой старый янычар, хоть и развлекаюсь тем, что пишу хроники.

— Это мой лала приказал ослепить его? — решил задать ещё один вопрос Раду, прекрасно понимая, что его собеседник не горит желанием развивать тему.

Но он должен был знать наверняка.

— И да, и нет, — Халкокондил покачал головой, а затем осмотрелся по сторонам, словно опасаясь, что их кто-нибудь подслушает. — Твой наставник не мог поступить иначе, дорогой мой принц. Даже лисы иногда попадаются в капкан.

— Что это значит?

— А значит это то, что мы почти приехали! — Халкокондил остановил повозку на берегу реки. — Довольно прохлаждаться, мой дорогой принц! А мой совет тебе таков: чужие беды гони прочь из своего сердца. В конце концов, историю пишут победители, и именно им решать, как и почему погиб Орхан. Тебе не стоит сравнивать себя с ним.

— То есть, это султан вынудил Халил-пашу отдать такой приказ?.. — Раду опешил. Он догадывался, что именно так на самом деле, скорее всего, и было. Вероятно, именно потому Халкокондил стушевался — он не хотел очернять Мехмеда. Но зачем тогда Мехмед заговорил с ним о случившемся тем вечером? Что он всем этим пытался сказать?..

— Султан Мехмед Хан не отдавал такого приказа, — Халкокондил усмехнулся. — Ему незачем было это делать… Принц Раду, да будет тебе известно, не всегда отданные приказы равносильны истинным намерениям. Орхан был претендентом на престол Османской империи, он представлял угрозу. Хотел ли султан избавиться от него? Безусловно — ведь Орхана хотели использовать так же, как использовали твоего брата, номинально отдав ему Валахию. Знал ли об этом Халил-паша? Разумеется. Однако в тот момент, когда правда об отношениях твоего лала с византийцами могла открыться, он отвёл от себя подозрения, тут же уничтожив Орхана своими же руками. Вероятно, он поступил именно так, как от него ожидал султан — но кто я, чтобы знать это наверняка? Это всего лишь предположения старого янычара.

Раду хмуро обвёл взглядом илистый берег, поросший тонкими стрелами рогоза. То, что рассказал ему Халкокондил, было невозможно как-либо проверить, однако ясным было одно: ни Халил-паше, ни Мехмеду нельзя было доверять.

— Я рассказал тебе об Орхане, — Халкокондил прищурился не то от солнца, не то от речного ветра, — так что теперь твоя очередь поведать мне о том, что произошло во дворце. Всё останется между нами, однако мне в самом деле интересно, как вышло, что ты не сопроводил Халил-пашу к лекарю?

Но Раду не пришлось отвечать, потому что буквально в тот же миг со стороны тракта раздался нарастающий топот копыт.

Спина принца покрылась ледяной испариной. Он беспокойно завертел головой в поисках возможных отходных путей, хоть и понимал, что едва ли кому-то вздумалось бы его искать на берегу реки в компании товарища. Никому бы в голову не пришло, что ему хватит наглости вот так просто покинуть город, при этом не бросившись немедля в бегство.

— Принц Раду? — Халкокондил удивлённо уставился на Раду. — Да что с тобой сегодня? Это всего лишь подмога. Вероятно, ребят сегодня долго не держали на плацу.

Раду изобразил подобие улыбки:

— Всё в порядке, — он знал, что голос его звучит фальшиво, однако не собирался ничего объяснять. Да и что он мог сказать? Узнав, что помог выбраться из Эдирне человеку, совершившему покушение на султана, Халкокондил бы пришёл в ужас и наверняка попытался бы помешать его дальнейшему бегству.

— Думал, что мы останемся наедине с цаплями, — добавил Раду невесело.

Халкокондил приподнял брови. Ему было далеко за сорок, так что подобный юмор от обыкновенно сдержанного Раду наверняка его огорошил.

— Похоже, султан Мехмед оказал на тебя влияние, принц?

Раду в который раз поразился, насколько старый янычар был прав. Вот только слово “влияние” было в этой ситуации неуместным.

— Думаю, я должен идти, — вздохнул Раду, игнорируя предыдущий шутливый вопрос собеседника. — Прошу, не рассказывайте никому, что вы меня сегодня встречали.

— Да что случилось?!.. — Халкокондил помрачнел. — Ты, что… намерен бежать? Без вещей и денег? А… где твой кинжал?

Раду пожал плечами, отвязывая одну из лодок от берега.

— Раду! — Халкокондил неожиданно протянул принцу свою поясную сумку. — Вот, держи! Там есть немного денег, на первое время должно хватить…

— Благодарю, но я не возьму их, — принц Раду уже был по колено в мутной воде, оттаскивая лодку на глубину. Та оказалась непомерно тяжёлой.

— Он здесь!.. Раду! Раду!!! — послышалось с берега, и сквозь камыши замелькали знакомые лица. — Принц Раду, султан Мехмед Хан желает тебя видеть! Немедленно! Твой лала под стражей, Раду!..

Примечание к части

Небольшой мем к 3 главе: https://prnt.sc/WzvOQ2r-7TOR

Часть 4

…Лекари велели Мехмеду не покидать покои в течение нескольких дней. Разумеется, он ослушался их, стоило им оставить его наедине со слугами: поиски Раду нельзя было отлагать. Принц Валахии редко покидал Эдирне, а если и отправлялся куда-то, то был окружён янычарами. В то же время, Османская империя никогда не отличалась безопасностью для привлекательных молодых людей благородных кровей. Мехмед отлично понимал, что, если Раду окажется за воротами города, вероятно, след его затеряется, и он более не будет в силах отыскать его, даже назначив за него немалую награду.

Но поиски Раду оказались тщетными, а усиление патруля ни к чему не привело. Ситуация также осложнялась тем, что Мехмед не мог напрямую рассказать о том, что именно произошло между ним и принцем. Ему и без того приписывали казнь Луки Нотараса и его сыновей за то, что полководец не пожелал отдавать ему своего сына. На самом деле, всё произошло иначе, и Нотарас сам велел казнить своих сыновей прежде себя, поскольку опасался, что тех взрастят предателями — но кого это волновало теперь, когда слухи уже распространились?

К тому же, Мехмед игнорировал свой роскошный гарем, и действительно в юные годы был отослан отцом в Манису, где ему навязали политический брак.

Он не знал, что именно тогда произошло с его возлюбленным — до сих пор не нашёл ни одного упоминания о случившемся, а свидетелей более не было. Казалось, человека, которому Мехмед впервые отдал своё сердце, стёрли из истории, словно его вовсе никогда не существовало.

С тех самых пор Мехмед оставался один, хотя правители-иноземцы продолжали зачем-то присылать ему изящных рабов, пытаясь его умилостивить. Юноши эти мастерски играли на лютне, обладали изысканными манерами и великолепно танцевали с саблей. Мехмеду нравилось проводить время в их обществе, и он не собирался отправлять их назад только потому, что уже успел похоронить своё сердце. Иногда он проводил с кем-то из них ночь, но наутро едва мог вспомнить имя того, с кем был.

Возможно, всё дело было в том, что теперь он стал султаном, и в жизни его не оставалось места чувствам, а толковые полководцы и визири требовали от него не меньше внимания, чем самый капризный возлюбленный.

— Чего желает мой султан сегодня? — Левент, белокурый стройный юноша, по-кошачьи сощурил густо подведённые сурьмой глаза. От него пахло фиалками и розовым маслом, а сам он напоминал бледный весенний цветок на склонах Эрджияса. Тонкие унизанные золотом пальцы плавно перебрали струны лютни, и Мехмед невольно поморщился. У него всё ещё кружилась голова от выпитых эликсиров, которые не следовало мешать с алкоголем — но он, разумеется, всё равно смешал. В конце концов, рана на бедре не могла быть такой уж серьезной, и ничто так не помогало перетерпеть боль, как бокал хорошего красного вина.

— Султан желает, чтобы дорогой Левент принёс ему пергамент и чернила, — Мехмед вздохнул.

— Будет сделано, мой султан, — юноша наконец покинул султана, забирая с собой удушающий запах роз.

Новостей о том, нашёлся ли Раду, не было второй день, но зато проведать Мехмеда приходили все, кто прежде недополучал его внимание. Всё это порядком раздражало.

Попытка разыскать принца в саду не увенчалась успехом, а еда, которую Мехмед лично принёс в надежде выманить принца, осталась нетронутой. К утру, к тому же, пошёл сильный дождь, так что поднос вовсе пришлось унести.

Следовало ли Мехмеду поставить янычар в известность о том, что Раду — беглец? Но к беглецам и предателям всегда было особое отношение — а он не хотел пугать принца ещё сильнее. Не то, чтобы Раду был о Мехмеде высокого мнения, и он боялся его испортить — но усугублять ситуацию было явно ни к чему.

— Письменные принадлежности султана Мехмеда, — тихо проговорил Левент, успевший вернуться с подносом, на котором всё было готово для письма. — Позволит ли султан остаться с ним этой ночью?

Мехмед, потерявшийся в своих мыслях, удивлённо вскинул голову, словно впервые видя перед собой светловолосого юнца в муслиновом женском одеянии, которое, на удивление, было тому к лицу.

— Благодарю, Левент, — он чуть помолчал. — Есть ли новости о поисках принца Раду?

— К сожалению, новостей нет, — Левент опустил глаза, и Мехмед с удивлением заметил, что чёрная краска осыпалась с кончиков его ресниц, обнажая их светлые края. — Могу ли я быть вам полезен как-либо ещё?

— Передай Силахдару Ага, командиру янычар, что я хочу видеть принца Раду, как только его найдут, — Мехмед сдался, понимая, что держать произошедшее в тайне от янычар спустя два дня уже нет никакого смысла. — Передай ему, что… принца Раду нужно доставить в целости и сохранности прямо в мои покои немедленно, как только его найдут. Дело это не терпит отлагательств, и связано со свидетельствами против Халил-паши.

— Вы просите привести принца Раду в ваши покои? — зачем-то переспросил Левент, подбираясь.

— Да, прошу, — Мехмед скрыл раздражение за улыбкой. — И… да, тебе к лицу это платье, Левент, — решил добавить он, чувствуя, что по какой-то причине юноша был без настроения. Неужто ревновал?

Левент зашёлся румянцем, кивая, а затем кланяясь.

— Будет исполнено.

Он скрылся снова, оставляя после себя странное ощущение пустоты.

Мехмед откинулся на шелковые подушки. Перед глазами всё ещё стояли совсем другие черты — в них не было ни тёплой деликатности, ни золотистой утончённости, присущей Левенту. Раду был красив совсем иначе: резкое лицо его обрамляли гиацинтово-тёмные кудри, а краски смущения лишь оттеняли холодную белизну шеи и лба. Среди всех роз дворцового сада редко можно было встретить такой глубокий пунцовый оттенок, каким покрылись его губы после поцелуев — разве что в период цветения шиповника.

Мехмеду в который раз пришлось себе напомнить, что ему вообще не стоит думать о принце Раду.

Принц был политическим пленником его отца — и учеником его врага. Более того, он так и не принял ислам спустя двенадцать лет, что говорило лишь о его неприятии османских традиций и обычаев. Он был чужаком и, вероятно, мог быть опасен. Возможно, он даже был в сговоре с Халил-пашой, и его попытка убить себя была лишь провокацией, нацеленной на то, чтобы обезопасить своего учителя, и дать ему уйти.

Мехмед склонился над пергаментом, вздыхая.

Принц Раду мог быть предателем — но до сих пор приказ закрыть полностью Эдирне не был отдан, и награды за голову принца Мехмед не установил.

Более того, он сознательно скрыл, кто его ранил, опасаясь за жизнь Раду.

Дело было вовсе не в том, что Раду мог быть настолько полезен Мехмеду — принц, скорее, представлял бы угрозу в случае, если бы попался в руки кого-то из его врагов, или Халил-паше удалось бы его выкрасть.

Мёртвым Раду был куда более выгоден Османской империи, нежели живым.

Но Мехмед не желал для Раду такой судьбы. В саду Аллаха находилось место для всех цветов — почему же для Раду могло не найтись места в этом мире?..

***

…Через полдня Мехмеду доложили весть, что принца Раду наконец нашли на берегу реки Мерич, где он готовился к побегу. К тому моменту султан уже уснул под действием обезболивающих снадобий, и его не стали будить до вечера. Когда же Мехмед наконец проснулся, то обнаружил, что чернила разлились в постель, рана его разболелась ещё пуще прежнего — а Раду в его покои так и не привели.

Мехмед встал и кое-как оделся, попутно проклиная глупого Левента, который не различал “как только султан проспится” и “не терпит отлагательств”. Слуги споро сменили постель, но миндальный запах краски и пергамента пропитывал всё вокруг, а потому пришлось перейти в покои, где прежде султан Мурад принимал своих любимых жён. Мехмед, морщась от боли, проковылял к окну, надеясь, что глоток свежего воздуха поможет ему прийти в себя, раз глоток воды не помог. Он уже не помнил, сколько выпил накануне, но ощущения были такими, словно он осушил несколько кувшинов. В висках гудело.

— Султан Мехмед Хан, — раздалось за дверью, — Раду здесь.

Мехмед хмуро обернулся к двери, понимая, что ничего хорошего от новой встречи с чужеземным принцем ждать ему не стоит. В следующий миг резные двери распахнулись, и в салон неспешным шагом вошёл… незнакомец.

***

…Раду знал, что ему не стоит сопротивляться, если он собирается чего-либо добиться в сложившейся ситуации. Это ведь, в конце концов, Султан Мехмед искал его в саду целый час, пока не выбился из сил — он попросту не мог быть таким ужасным, как о нём говорили.

Или… всё-таки мог?

Стоя посреди щедро убранной золотом и шелками комнаты в женском облачении, с неубранными волосами, Раду чувствовал себя оскорблённым. Даже женщины в Эдирне носили закрытые одежды, прячась за пёстрыми чадрами — на нём же было платье из полупрозрачной изумрудной органзы, поверх которого накинули лёгкий муслиновый плащ. Мягкая ткань струилась по спине и бёдрам, вызывая отвращение. Тонкий золотой пояс-цепочка обхватывал талию, позвякивая в такт шагам. Раду даже не дали обуви — он вынужден был идти по мозаике, отчего ему было отвратительно холодно. Глаза щипало от сурьмы.

Остановившись в шаге от мягкого ковра, Раду застыл, не решаясь поднять глаза. Он готов был провалиться сквозь землю от того, в каком виде его привели к султану. Если бы кто-то из янычар узнал, что во дворце его переодели в женское тряпьё, его бы убили той же ночью. Сердце продолжало колотиться так сильно, что он едва слышал, как за его спиной закрылась дверь. Неужели таким будет его конец?..

— Раду?.. — спустя целую вечность молчания раздалось неуверенное приветствие.

Раду, в свою очередь, не знал, что ответить. Казалось, горло его сдавленно плотной петлёй, так что невозможно в принципе говорить. Он едва понимал, что султан, должно быть, подошёл к нему — он слышал его шаги и шелест одежд, но по-прежнему глядел в пол.

— К… кто тебя так нарядил? — помолчав, снова спросил Мехмед, и на этот раз принц наконец сумел кое-как собраться, чтобы ответить.

— Левент.

Он наконец осознал, что его привели к Мехмеду, однако сам султан не знал, что всё будет именно так. Впрочем, мысль эта совсем не принесла облегчения, потому что он всё ещё был наряжен в женское платье и накрашен — какая разница, желал ли этого Мехмед, или не желал, если это уже произошло?

— И ты не воспротивился? — в голосе Мехмеда теперь звучало открытое любопытство.

Раду было нечего на это ответить. Он чувствовал, что ещё немного, и сгорит со стыда. Перед глазами заплясали чёрные точки.

Он не сопротивлялся, когда за ним явились янычары, поскольку многих из них знал с детства. Добровольно явился во дворец Эдирне, куда его отправил его командир Силахдар. Всё ещё было неясно, известно ли хоть кому-то, что произошло между ним и султаном той ночью — однако ни стража, ни кто-либо ещё не пытались его схватить, продолжая лишь сопровождать его, словно он был гостем. Казалось, не происходит ничего не обычного… а затем он оказался в купальне, его буквально раздели, вымыли, и нарядили в женщину.

Как именно он должен был сопротивляться, если он понятия не имел, что происходит?

— Я пришёл по своей воле, — заставил себя проговорить Раду, надеясь, что это хоть немного прояснит ситуацию.

— Я вижу, — султан Мехмед подошёл к нему вплотную, — но в прошлую нашу встречу ты был настроен иначе. Сейчас ты пришёл просить за Халил-пашу, не так ли?

Раду снова растерялся. Он понимал, что султан наверняка будет говорить с ним о его наставнике, но не представлял, что их разговор будет проходить именно так.

— Я понимаю, что вы его не отпустите из-под стражи, что бы я сейчас ни ответил, — он наконец рискнул поднять на Мехмеда глаза, и тут же наткнулся на откровенно голодный взгляд. Светло-голубые глаза султана бесстыдно скользили по нему так, словно желали его проглотить заживо. В то же время, голос Мехмеда всё это время оставался бесстрастным, почти безразличным.

— Зачем тогда пришёл ко мне? Ты ведь собирался бежать, и даже покинул городские стены. Я видел тебя в ближнем бою — ты мог бы бороться, но не стал.

Раду ошеломлённо продолжал глядеть на Мехмеда, не понимая, к чему тот клонит.

— Но… султан Мехмед ведь тоже никому не сказал о произошедшем? — он позволил себе наконец выдохнуть. — Я бежал, опасаясь, что меня обвинят в покушении и заговоре.

— Обвинить тебя в покушении — и разорвать дипломатические отношения с твоим братом? — Мехмед усмехнулся. — Возможно, я позволил себе тем вечером лишнее, но я не настолько безумен. Я не ищу повод развязать войну — если бы хотел, давно бы нашёл. Куда больше меня беспокоит, что этот повод могут использовать другие.

Он наконец отступил, прекращая пожирать Раду глазами.

— Ты правильно поступил, вернувшись, Раду — твои мотивы не так важны, как то, что ты в безопасности в этом дворце. И я уверен, что, если бы ты действительно хотел меня убить, сделал бы это ещё в саду. Ты весьма искусный воин, а красота твоя обманчива, словно лунный свет.

Раду удивлённо вскинул голову, вглядываясь в лицо Мехмеда, пытаясь понять, насколько тот искренен с ним.

— Но вы послали за мной, потому что хотели допросить…

— Я передумал, — Мехмед неожиданно тепло улыбнулся. — В любом случае, допрашивать мужчин в дамском платье я не привык. Халил-пашу я всё равно не отпущу из-под стражи, пока не разберусь во всём сам, а ты, принц Раду, если бы знал что-то полезное, явно не рядился бы покорно в юбки и шелка. Похоже, тебе совсем нечего предложить мне.

— …… — Раду не знал, чувствует ли он себя от этих слов униженно, или всё-таки рад, что султан понял его правильно и не стал делать поспешных выводов. Похоже, разговоры о его горячности действительно были беспочвенными.

— Забудь всё, что произошло той ночью, юный принц, — продолжил Мехмед, не получив никакого ответа снова. Впрочем, вероятно, он в нём и не нуждался, — Мне не нужно ни твоё доверие, ни твоя помощь. Теперь мы оба знаем, что это не я пытался тебя отравить. Но я до сих пор не могу с уверенностью сказать, был ли это Халил-паша. В твоём кубке было вовсе не снотворное, и лекарь божится, что обнаружил яд, так что Халил-паша остался жив лишь потому что ему вовремя оказали помощь. Он сейчас в сносном состоянии, в заключении. Пока что неясно кому верить, а потому тебе лучше оставаться во дворце и больше не возвращаться в казармы.

— Халил-паша не стал бы пить яд, если бы знал, что он там, — повторил Раду в который раз. — Если это и есть причина, по которой его удерживают в Эдикуле…

— Нет, — Мехмед покачал головой.

Однако более он не стал распространяться. Похоже, сказал уже всё, что хотел.

— Мой командир знает о том, что я теперь живу вне казармы? — уточнил Раду, меняя тему.

— Разумеется, — султан Мехмед пожал плечами. — Тем более, в таком виде, как сейчас, тебе явно не стоит навещать своих товарищей, юный принц.

В ответ на очередное поражённое молчание, он вздохнул:

— Пусть Левент обустроит твои покои — у нас есть много гостевых комнат. И одежду пусть тебе нормальную раздобудет. В следующий раз, если увижу тебя в таком облачении — за себя не ручаюсь.

На этих словах султан покинул комнату — казалось, он куда-то действительно торопится.

Лишь когда дверь за ним закрылась, Раду позволил себе наконец испытать весь ужас пережитого разговора.

Его трясло от ощущения бесконечного унижения, от холода мозаики под ступнями — и даже от одного лишь факта, как близко он подошёл к краю.

По некой причине султан Мехмед показался ему уравновешенным, и даже доброжелательным — таким мог бы быть учёный муж, а не завоеватель, о котором все только и говорили.

Но разве не о нём предупреждал его брат перед отъездом? Разве не о Мехмеде говорил ему Халил-паша? Даже Халкокондил, не решаясь сказать напрямую, косвенно упомянул, что Мехмед едва ли в чём-либо лучше его наставника.

Что такого они знали о султане Мехмеде?

И почему сейчас, отбросив эмоции, Раду попросту не понимал, чего именно ему стоит остерегаться?..

Примечание к части

О, этот неловкий момент, когда принарядился для любимки, но что-то пошло не так 😂😂😂

P.S. Я помню, это должен был быть фанфик на три главы про исторических личностей, но этого автора отнесло на матрасе из Китайского моря к Турции, прастити 🙈

Часть 5

…Ситуация во дворце улеглась спустя несколько дней, однако Халил-пашу так и не отпустили. Раду позволили навещать своего наставника, чем он сразу же воспользовался — но желанных ответов он так и не получил. Утешало лишь, что лала был в безопасности, а заключение его лишь немногим отличалось от дворцовых покоев

Впрочем, какие именно ответы собирался получить Раду от человека, который добровольно принял вместо него яд? А докучать великому визирю вопросами после того, как их, вероятно, уже задавал Мехмед, тоже было бы кощунством.

Раду сдался.

Он более не мог быть Халил-паше ничем полезен: просить султана об освобождении человека, которого тот считал своим врагом, было бы абсурдно — особенно после всего, что приключилось. Являться же к Халил-паше ежедневно было бы ещё более цинично и выглядело бы так, словно он поверил султану Мехмеду.

Принц Раду оказался в подвешенном состоянии: он более не был одним из янычар, но при этом у него не появилось иных обязанностей. Целыми днями он был предоставлен себе, но и по дворцу Эдирне слоняться без дела не мог, опасаясь наткнуться на действующих визирей, или кого-нибудь из гарема. Мысль же о том, чтобы снова встретиться с султаном Мехмедом, вызывала в нём непередаваемый ужас. Ему вполне хватало изредка видеть его прохаживающимся вечерами в саду — куда Раду теперь тоже не рисковал выходить.

Одним из немногих пристанищ принца осталась библиотека прежнего султана.

По утрам принц Раду упражнялся в фехтовании, после — отправлялся в купальню. Затем обыкновенно следовали завтрак и чтение книг. Иногда Раду брал их с собой в комнату, иногда — оставался прямо за столом общего зала до самого вечера. К счастью, мало кто приходил в читальный зал, представлявший собой весьма унылое пыльное помещение, заставленное стопками книг.

Дни становились похожими друг на друга, время шло — но ничего не происходило. Казалось, о Раду все забыли… хоть он и сам не торопился напоминать о себе.

Впрочем, спустя неделю пребывания во дворце, с Раду впрямь случилось кое-что примечательное: в один из дней между страниц Kashf al-Asrar^[2], состоящего целиком из комментариев к Корану, он обнаружил обрывок свитка, на котором аккуратной вязью значилось откровенно богохульное:

“Лик твой светел, будто полумесяц Ид-аль-Фитр^[3], кудри же темны, как Ночь Пророка^[4],

Губы — Возрожденья сладкий эликсир — но не дашь испить, укрывшись от порока.

Кто бы знал, что в мыслях упиваюсь поцелуем непорочных уст?

Пред Пророком в том, увы, не каюсь — может, грех простит мне твой Иисус,

Ради губ от веры отрекаюсь, пред тобой лишь сердцем преклонюсь.^[5]”

Раду долго вчитывался в строки, пытаясь сообразить, какое именно значение автор вкладывал в свой текст. Он был не настолько глубоко знаком с персидским, так что потребовалось время, чтобы понять, о чём писал автор. Когда же смысл наконец дошёл, принц едва не выпустил из рук драгоценную книгу.

Ещё никогда ему не приходилось читать такое бесстыдство!

Казалось, кровь прилила к каждой клетке тела, а лицо вот-вот воспламенится. Раду отшвырнул злополучную книгу так, словно та была шипящей гюрзой, готовящейся к броску. Он дышал часто и хрипло, а от избытка кислорода начала кружиться голова. Его буквально шатало — он едва стоял и всё никак не мог успокоиться.

Он понимал, что наверняка кто-то из гарема использовал комментарии к Корану для любовных посланий тайному возлюбленному.

Он даже привык к нелепой манере осман воспевать красоту, выбирая цветистые сравнения с мёдом, розами и соловьями — однако оказался совершенно не готов к тому, что автор будет упоминать Пророка, буквально сознаваясь в желании стать отступником.

К своему ужасу, Раду даже теперь ощущал странное жжение на губах, словно это его только что автор строк целовал до полуобморока.

Ощущение было порочным.

Раду закрыл лицо ладонями, а затем принялся в исступлении тереть глаза и рот, надеясь хоть так избавиться от проклятого наваждения. Он даже не заметил, как в библиотеку вошёл Мехмед — опомнился, только когда скрипнули ставни единственного окна-бойницы, пропуская в пыльное душное помещение поток вожделённой прохлады.

— В библиотеке всегда жарко, — султан повернулся к Раду, видимо, ожидая должного приветствия.

Раду опомнился:

— Султан Мехмед Хан, — он склонил голову, и, заметив, что Мехмед смотрит на стол, попытался объяснить, что там делает раскрытая книга. К счастью, обрывок записки со стихами куда-то исчез — вероятно, выпал. — Это комментарии к Корану. Меня заинтриговало название.

— Что же вынудило христианина интересоваться Кораном? — Мехмед приподнял книгу, бережно перелистывая страницы. — “Раскрытие тайн праведных”... довольно странный выбор для того, кто сознательно избрал не принимать Ислам.

В голосе его не было упрёка — лишь осторожное любопытство.

— Айаты не всегда легко понять без толкований, — Раду потупился, стараясь не думать о том, что могло бы случиться, если бы султан обнаружил записку. Любому истинно верующему написанное в тех стихах показалось бы оскорблением. Даже Раду, иноверцу, было стыдно и неприлично такое читать. Он до сих пор не находил себе места — его буквально трясло изнутри.

Знал ли Мехмед персидский?..

— Если тебе нужны разъяснения, принц, ты всегда можешь обратиться к своему султану, — неожиданно хмыкнул Мехмед. — Прошу, не чувствуй себя неловко — я буду лишь рад помочь тебе найти путь к Аллаху.

— Благодарю, султан, — у Раду снова начало гореть лицо, но на этот раз причиной была его собственная ложь. Он только что убедил Мехмеда, что читал комментарии к Корану, тогда как сам… Раду быстро прогнал эту мысль, потому что одно лишь воспоминание вызвало у него новую волну нервного шока.

Он не знал, каких богов ему благодарить за то, что записка так вовремя выпала из книги.

— Прошу прощения, но мне нужно идти, султан, — добавил он, снова почтительно склоняя голову, чувствуя себя дёрганным и неловким.

Ему хотелось бежать из библиотеки, но этикет не позволял так поступить, не получив согласия Мехмеда. И, как назло, Мехмед молчал. Взгляд его ещё минуту блуждал по страницам книги, а затем неожиданно снова остановился на лице Раду:

— Да, разумеется.

Раду, стараясь выглядеть почтительно, медленно прошёл к двери и, бросив последний взгляд под стол в тщетной надежде заметить злосчастную записку, вышел в коридор.

Любовное послание вправду словно растворилось в воздухе — было ли оно вообще? Раду уже и в этом начал сомневаться.

***

Послание действительно существовало. Принцу Раду довелось убедиться в этом через пару дней, когда он снова отправился в библиотеку, чтобы проверить корреспонденцию. Впрочем, на этот раз он оказался там не один, поскольку многие обитатели дворца ждали писем из своих родных мест. Вельможи обыкновенно получали почту лично в руки, но, поскольку Раду не был визирем или шахом, ему приходилось, как и другим, ждать, когда посыльный слуга принесёт корзину с распечатанными конвертами. По традиции, перед тем, как передать кому-либо письмо во дворец, его тщательно проверяли и перечитывали.

Когда Раду вошёл в библиотеку, у стола уже собралось довольно много ребят из сераля, а корзина с корреспонденцией была выпотрошена и перерыта. Левент, как старший в гареме, распоряжался письмами своих товарищей, считывая отправителей и определяя, кто был адресатом. Читальный зал был наполнен смешками и охами. Посыльный оставался в стороне, терпеливо выжидая, когда всю почту разберут. Раду не любил толпу, и собирался уже, было, уйти, чтобы вернуться позже, однако Левент неожиданно окликнул и его:

— Постой, юный принц, для тебя здесь тоже есть кое-что! — он намеренно не называл Раду по имени, обращясь к нему по титулу, притом делая это крайне неуважительно.

Раду, который привык к подобной фамильярности, но не желал ни с кем конфликтов, решил сделать вид, словно ничего не услышал. Но в полушаге от двери ему всё-таки пришлось остановиться, когда Левент внезапно громко принялся читать:

“Своё сердце отдать он тебе не желал —

но оно ведь его ни о чём не спросило,

будто нищий, судьбу свою встретило там,

у порога скупого любимого....”

— Это написали принцу?! — заголосили юноши наперебой. — Это принцу Раду?! Дай посмотреть! Что там ещё? Это всё?!

Раду, шумно выдохнув, развернулся к Левенту. Он прекрасно понимал, что именно тот задумал — или, по крайней мере, думал, что понимал. Любимец султана недолюбливал Раду с самой первой встречи, поскольку считал его своим соперником. Его попытка приписать Раду несуществующие отношения была шита белыми нитками и явно была нацелена на то, чтобы опорочить Раду перед султаном, пустив сплетни.

— Что это? — Раду скрестил руки на груди, меряя Левента ледяным взглядом.

— Письмо, — светловолосый юноша заулыбался, изображая невинную заинтересованность. — Похоже, его написали тебе.

— Мне не интересна любовная чушь. Но, раз уж тебе так любопытно, что мне пишут, будь добр, найди письмо моего брата.

— Мы разобрали корзину — для тебя здесь было только одно письмо, юный принц, — продолжал щебетать Левент. — Как жаль, что отправитель не назвал себя.

— Раз так, то мне, тем более, не интересно, — Раду снова развернулся, чтобы уйти. Похоже, ему здесь делать было больше нечего.

Вот только далеко уйти не вышло, потому что в дверях библиотеки каким-то образом оказался султан Мехмед. Неизвестно, сколько времени он стоял за спиной Раду, и как много слышал — однако от того, как он смотрел на него, принцу внезапно сделалось не по себе.

— Султан Мехмед Хан!.. — Левент и другие парни из сераля почтительно склонились.

— Султан Мехмед! — посыльный неожиданно покраснел, тоже склоняя голову. — Они отобрали у меня корзину!

— Я так и понял, — Мехмед усмехнулся, однако во взгляде его не было ни капли веселья.

Раду внезапно понял, что до сих пор так и не поприветствовал султана, однако делать это теперь, когда, очевидно, Мехмед и без того был чем-то недоволен, было бы ещё более глупо. Уйти из читального зала он теперь тоже не мог — это было бы и вовсе неуважительно. Оставалось только стоять в стороне, как истукану.

В библиотеке повисла неприятная тишина.

— Вы ведь что-то читали? — заговорил Мехмед снова. — Мне кажется, я оборвал вас на чём-то важном? Прошу, пусть моё присутствие не стесняет вас.

Левент неловко прочистил горло, однако злополучное письмо так и не отложил в сторону. Оно всё ещё было у него в руках, и Раду неожиданно осознал, что почерк автора строк ему уже знаком. Он определённо видел эту вязь прежде.

Ему вдруг сделалось дурно.

Он прекрасно помнил совершенно бесстыдный стих, бесследно пропавший в библиотеке в прошлый раз — если автор снова писал о Пророке, можно было вполне представить, какой гнев могли навлечь такие слова.

— Это письмо адресовано принцу Раду, — стушевавшись, пробормотал Левент. — Будет неправильно, если я стану его читать. Пусть лучше он…

Раду поджал губы, чувствуя, что ловушка стремительно захлопывается. Мехмед стоял к нему достаточно близко, чтобы видеть написанное — от него бы не удалось ничего утаить. А хуже всего было то, что письмо, судя по всему, действительно предназначалось именно ему — едва ли Левент стал бы лгать султану в лицо ради забавы.

— Хорошо, — Раду кивнул, перехватывая развёрнутый конверт, лихорадочно проходясь взглядом по короткому указанию адресата.

“Юному принцу Раду.”

Его пальцы оказались неожиданно неуклюжими, так что письмо едва не полетело на пол — лишь каким-то чудом ему удалось вцепиться в него на лету. Кем бы ни был человек, решивший отправить ему стихи, он совершил огромную ошибку. В гулкой тишине сердце его колотилось так громко, что, казалось, ещё немного — и проломит рёбра. Раду прикусил пересохшую губу, проходясь по замысловатым строкам взволнованным взглядом.

“Стал холодным к утру сад прекраснейших роз,

и тебе ли не знать, что канву лепестков

ранней осенью ветер к порогу принёс —

но не слышу я больше твоих здесь шагов.

Я к порогу пришёл твоему бы один —

но за мной неизбежно идёт моя тень…

О твоих волосах пишет оды Авни́,

по ночам. Он читал бы тебе целый день

о твоей красоте. Он сравнил бы с луной

твою бледность чела, и румянец ланит

он сравнил бы с прекраснейшей розой ночной —

от любви соловьём его сердце кричит.

Своё сердце отдать он тебе не желал —

но оно ведь его ни о чём не спросило,

будто нищий, судьбу свою встретило там,

у порога скупого любимого.

Знал Авни́, что с тобой лишь конец его ждёт —

без любви твоей сердце его не живёт.^[6]”

Раду сжал письмо крепче, качая головой, понимая, что ничто на свете не заставит его прочитать эти строки вслух перед всеми.

Кем бы ни был этот неизвестный Авни — он не заслуживал такой участи.

Он писал о своей безответной любви, доверяя Раду свои чувства. Он писал о своём одиночестве, о невозможности признаться напрямую. Его сердце кричало от любви, не спрашивая его о том, желал ли он любить.

Безответная молчаливая любовь вынудила его.

Он ничего не требовал взамен.

Раду опустил голову, чувствуя, как глаза наливаются жаром. Он не знал, как много успел увидеть Мехмед, но он не собирался удовлетворять любопытство султана таким образом. Странно, но стихи Авни придали ему храбрости, и он более не боялся последствий своего отказа.

— Читать чужие письма — отвратительно, — неожиданно оборвал тишину Мехмед. — Все без исключения будут наказаны.

С этими словами он развернулся и вышел из библиотеки. А спустя несколько минут Левента и посыльного увели под стражей.

Принц Раду продолжал стоять на месте, пока все свидетели сцены не разошлись. Он не решался никуда уходить — и всё ещё не мог поверить. Его всё ещё трясло от пережитого ужаса.

Сжимая письмо, он невидящим взглядом упирался в единственное узкое окно зала, отчётливо понимая, что оно выходит в его любимый сад.

Стоял вечер, и лепестки роз действительно осыпались от ветра на ступени и траву. Лето подходило к концу, сменяясь осенней прохладой.

И Авни, кем бы они ни был, в самом деле был прав — Раду давно не выходил в сад.

Примечание к части

✨ Автором стихов в этой главе является Мехмед II Фатих. Именно он был первым султаном Османской империи, который начал писать (после него это стало мэйнстримом для многих его потомков). Он сочинял классические газели, но, к сожалению, этому автору не хватило таланта перевести всё, сохранив форму, поскольку у Мехмеда очень образный язык (мной переведены сейчас только 1 и 13 газель, позже будут ещё несколько, чтобы дополнить сюжет).

✨ Сборник поэзии Мехмеда в оригинале с комментариями проф. Muhammet Nur Doğan есть в свободном доступе под названием Fâti̇h Dîvâni Ve Şerhi̇ (Dīwān of Sultan Mehmed II).

✨ Avnî — псведоним Мехмеда. В самом сборнике он лаконично трактуется как “помощник”, но мне стало интересно, какие ещё есть значения у этого имени, и обнаружилось, что имя “Avnî” в албанском и иврите имеет значение “Бог моя сила”. Что интересно, мать Мехмеда была иноземкой и христианкой, о её происхождении мало что известно, а потому вполне можно допустить, что Мехмед использовал своё детское прозвище как псевдоним. К тому же, он действительно активно использовал христианские образы в творчестве, и наверняка о таком значении ему было известно ;)

✨ А ещё я напомню, что Мехмед Фатих жил и творил в 1450-х, это за 100 лет до появления Шекспира! Так что, даже если мне не удалось передать всю красоту классической турецкой поэзии, просто знайте — Мехмед Фатих был действительно очень талантлив. Trust me.

Часть 6

…Отправлять свои стихи Раду было ошибкой, и Мехмед отлично это понимал. Он мог сколько угодно восхищаться заморским принцем, наблюдая за ним издалека, и даже писать о нём — но сближаться с ним не стоило.

Что он всерьёз мог предложить ему? Стать частью гарема? Быть любовником?

То, что Раду жил в Эдирне, не делало его подданным Османской империи. Он всё ещё являлся братом действующего господаря Валахии, которого связывали с Мехмедом вполне сносные дипломатические отношения. Он не был юношей-рабом, и относиться к нему иначе, нежели как к принцу и младшему брату друга, было бы оскорблением. Осман и так веками считали варварами в христианской Европе, и Мехмед, прикладывающий столько усилий, чтобы опровергнуть устоявшееся мнение, то и дело сталкивался с попытками выставить его в дурном свете. Его, всегда принимавшего при дворе учёных со всех уголков света, поставившего в собственные визири иноземца, всерьёз обвиняли в гонениях на христиан Константинополя. Обвинения звучали, впрочем, и с другой стороны, поскольку Мехмед привёл немало иноземцев ко двору и не делал особенных различий между людьми разной веры. К тому же, он предпочитал мужчин — и, даже если это не было чем-то невиданным в кругу вельмож, он сам был султаном, и на его увлечения смотреть сквозь пальцы было готово куда меньше людей.

Выбрать своим любовником Раду он не мог.

Зачем тогда писал о нём?..

Более того — зачем, вместо того, чтобы вернуться в Константинополь, оставался в Эдирне и буквально следовал за Раду тенью уже которую неделю? Поначалу Мехмед оправдывал свой интерес тем, что хотел убедиться, что Раду не замешан в интригах Халил-паши — но принц почти ни с кем не общался, а Мехмед всё ещё продолжал втайне следить за ним. Ему было любопытно, какие книги читает принц, и как в целом проводит свои дни.

Дошло до того, что Мехмед вложил один из своих стихов в книгу, чтобы просто проверить, как Раду отреагирует. Это было глупой выходкой, но он не мог приблизиться к Раду иначе, не выдав себя. Узнав, что султан проявляет к нему интерес, принц мог снова попытаться сбежать из города, или, что хуже, укрепиться в мысли, что Мехмед его к чему-то принуждает. Это было недопустимо и, к тому же, не соответствовало истине.

В итоге Мехмеду удалось так сильно взволновать Раду своими стихами, что тот действительно сбежал — к счастью, не то, чтобы далеко. Но перед этим от него не укрылось, как широко распахнулись глаза принца, и как резко перекатывался его кадык за воротом муслиновой рубашки. Принц кусал и без того раскрасневшиеся губы, перечитывая строки, и лицо его заливал очаровательный румянец.

Очевидно, он действительно был неравнодушен к поэзии.

Именно эта мысль сподвигла Мехмеда послать Раду новое любовное письмо — на этот раз, умышленно давая понять, что пишет о нём.

Вот только Мехмед понятия не имел, что письмо это попадёт в чужие руки и станет поводом для насмешек.

И он даже не подозревал, что Раду внезапно начнёт защищать неизвестного автора.

Реакция Раду его потрясла — принц действительно был готов вступить в конфронтацию с ним, чтобы помочь некому Авни. Неужели стихи так сильно ему понравились?..

Мехмед снова бродил по саду, не находя себе места. Сердце его было неспокойно, а голова слегка кружилась. У него было так много вопросов к Раду, однако он не смел их задать напрямую. Он не знал, как спросить принца, почему тот решил встать на сторону Авни. Было очевидно, что стихи эти писал мужчина — неужели Раду не смущало внимание такого рода? Находил ли он приятным факт, что некий неизвестный поэт желал его так страстно? Что он чувствовал, когда читал о том, как тосковало по нему чьё-то сердце?

Мехмед опустился на траву, чувствуя себя совершенно сбитым с толку. Последние краски заката всё ещё расцвечивали небо, но наступающая ночь приносила первые холода. Прежде душный воздух теперь звенел ароматами осенних цветов и осыпающейся листвы — и он сам чувствовал себя готовым сорваться. Что, если он сознается Раду в своей выходке? В конце концов, это ведь всего лишь стихи. Вероятно, ему следовало выразить принцу признательность за то, что тот не стал зачитывать его очередное творение перед всеми — даже если никто не узнал бы в нём автора.

Но что, если Раду снова его не так поймёт?

Мехмед не собирался пересекать черту по отношению к Раду — стихи были тем максимумом, который он мог себе позволить. Его единственным удовольствием было наблюдать, как Раду смущённо вчитывается, склоняя голову всё ниже, и слышать, как замирает его дыхание от волнения. Если жизнь отнимет у него и это удовольствие, что ему останется?..

Мехмед и сам не представлял, как важен для него был Раду, до сих пор. Его собственные мысли его ужасали.

Когда он успел так сильно увлечься? Что он должен был теперь с этим делать?

Когда за спиной его послышались шаги, он уже знал, кого увидит, а потому оборачиваться не стал.

Принц Раду решил выйти в сад, и, вероятно, он намеренно разыскивал Мехмеда. В противном случае, он бы нашёл способ избежать встречи, как делал это всё последнее время.

— Султан Мехмед Хан, — Раду поравнялся с Мехмедом, но при этом было видно, что он не понимает, как ему вести себя дальше. Мехмед сидел прямо на мокрой траве, и смотреть на него сверху вниз было невежливо. Присесть же Мехмед его так и не пригласил, а потому юноша просто стушевался.

— Принц Раду, — Мехмед вздохнул. — Если хочешь, можешь составить мне компанию. Я всего лишь отдыхаю здесь.

— Благодарю, султан, — Раду кивнул в знак благодарности, но продолжил стоять. Похоже, он не знал, что ему делать дальше.

— Ты можешь сесть рядом, если хочешь, — Мехмед улыбнулся, пытаясь выглядеть приветливо. — В любом случае, я здесь ненадолго. Ты ведь… хотел меня о чём-то спросить?

Он надеялся, что его вопрос не звучал как приказ, но, чем дольше он общался с Раду, тем более отчётливо понимал, что между ними пропасть. Ему никогда не удастся поговорить с принцем так же откровенно, как он мог писать от имени Авни.

— Я хотел принести извинения за то, что не стал читать письмо, — Раду, ещё немного помявшись, всё-таки сел напротив Мехмеда. Сегодня на нём была плотная накидка — вероятно, он успел переодеться перед тем, как вышел. Мехмед нахмурился. По всему выходило, что Раду планировал провести в саду немало времени. Любопытно, с какой целью?

— Всё в порядке. Твои письма должны оставаться личными, — он вздохнул. — Это всего лишь стихи. Левент не имел права зачитывать их. Этот юноша в последнее время слишком много на себя брал, а потому я решил отправить его на время в Манису. Больше он не создаст проблем.

— Благодарю, — Раду снова склонил голову. — Султан милостив.

На том их разговору следовало бы закончиться, однако Мехмед всё никак не мог перестать думать о том, что Раду в последнее время давно не гулял в саду. Мог ли принц выйти в накидке, потому что таким образом надеялся встретить Авни? Если так, ему пришлось бы провести здесь всю ночь в пустом ожидании.

— Принц, скажи, могу ли я задать тебе личный вопрос? — решился Мехмед заговорить снова. — Те стихи… они ведь пришлись тебе по душе?

— Человек, который написал их, наверняка талантлив, — уклончиво ответил принц Раду, глядя куда-то перед собой.

Что же, это был самый нейтральный ответ, который мог дать ему принц. Мехмед не рассчитывал на большее, однако он всё ещё ничего не выяснил.

— Должно быть, это приятно — иметь такого поклонника, — продолжил он. — Даже если не знаешь, кто он.

Раду наконец поднял на Мехмеда глаза, и на этот раз их выражение из настороженного сделалось откровенно испуганным.

— Могу ли я просить, откуда султану известно, что я не знаю, кто написал стихи?..

— Это всего лишь предположение, — Мехмед улыбнулся, пытаясь рассеять неловкость. — К тому же, среди наших авторов есть традиция выбирать себе псевдоним. Мало кто творит, используя своё настоящее имя. Поэты испокон веков воспевают своих возлюбленных, делая это в тайне, словно ночные соловьи. Со времён Фаррухи Систани^[7] мало что изменилось.

— Вы увлекаетесь литературой? — Раду, казалось, был удивлён.

— Ты слышал о легендарной библиотеке Константинополя? — задал Мехмед встречный вопрос. — К сожалению, то, что досталось нам этим летом, было лишь частью её богатств, однако она несравненно превосходит библиотеку в Эдирне и определённо представляет интерес. Старинные манускрипты, необычные карты и древние кодексы… я поручил систематизировать её, поскольку христиане жгли книги, когда осознали, что город пал. Если принцу Раду будет интересно, он может отправиться в Константинополь, когда ему будет угодно, чтобы удовлетворить своё любопытство.

— Вы коллекционируете редкие книги, — принц Раду кивнул. — А ещё зовёте ко двору учёных, художников, скульпторов и музыкантов со всего мира. Я… слышал об этом.

— Аллах не наделил меня великими талантами, но дал мне власть. Почему бы мне не использовать своё положение, чтобы помогать по-настоящему талантливым людям? Я ведь ни к чему их не принуждаю, — парировал Мехмед, неуверенный, были ли слова Раду комплиментом или оскорблением.

— Это ведь тоже своего рода талант, — неожиданно отозвался Раду. — Ни к чему не принуждая, добиваться того, чего желаешь.

Мехмед ответил на это улыбкой.

— Юный принц Раду необычайно наблюдателен. Но в конечном счёте мы все всего лишь люди. Если художник или поэт не захочет оставаться в Османской империи, он волен покинуть её и отправиться на запад^[8], где ограничений для него будет ещё больше. Где Церковь будет решать за него, что именно он должен изображать и о чём ему дозволено писать.

— Тогда это всё равно, что отсутствие выбора, — вздохнул Раду. — Никто из нас по-настоящему не свободен.

— Принц Раду прав, — кивнул Мехмед. — По-настоящему не свободен никто, включая султана.

После этих слов их обоих накрыло странным молчанием. Мехмед чувствовал, что принц смотрит на него с нескрываемым любопытством, однако не собирался как-либо располагать Раду к себе. Если тот решит для себя довериться ему, это будет его выбор.

— Я могу задать султану личный вопрос? — в конце концов, поддался Раду. — Я слышал, что султан женат…

— А в чём заключается вопрос? — усмехнулся Мехмед, потому что Раду так долго подбирал слова, что в итоге снова замолчал, отчего-то краснея. — У меня есть три жены. Ситти-хатун, Эмине-хаттун, и Хатидже-хаттун. Хатидже — дочь Заганос-паши.

Раду покраснел ещё сильнее, отворачиваясь.

— А ещё у меня есть чудесные сыновья, — продолжил Мехмед. — Баязид и Мустафа.

Раду в этот момент выглядел настолько растерянным, что на него было жалко смотреть.

— Спасибо за ответ, — он кивнул. — Мне, кажется, нужно идти…

— Мне нравятся мужчины, — оборвал его Мехмед, — об этом всем известно, однако в четырнадцать лет меня вынудили взять первую жену. Я не должен был становиться султаном, однако судьба распорядилась иначе. Я всего лишь исполняю свой долг — равно как и ты, оставаясь здесь, в Эдирне.

Раду, который безуспешно пытался подняться со скользкой травы, неуверенно замер, не зная, как реагировать. Светлокожее лицо его напоминало полыхающий пожар.

— Я… не это имел в виду… простите.

— Всё в порядке, — Мехмед пожал плечами. — Нет ничего дурного в том, чтобы предпочитать мужчин. Принц Раду ведь тоже вышел в сад не просто так. Наверняка ему было интересно, кто же написал ему такие стихи. В этом нет ничего предосудительного.

Раду застыл, не решаясь двинуться с места. Ему удалось подняться на ноги, и, поскольку он до этого сидел прямо на земле, травинки налипли на полы его плаща. Мехмед запрокинул голову, встречая беспокойный взгляд принца.

— Сегодня ночь будет холодной. Прошу, возвращайся во дворец, — проговорил он, пряча за дружеской улыбкой горечь. — Ты можешь простудиться, если прождёшь Авни слишком долго.

— Но он не придёт, — прошептал Раду, и внезапно во взгляде его промелькнуло что-то совершенно странное. Осознание?..

— Не думаю, — согласился Мехмед, продолжая натянуто улыбаться.

— Султан Мехмед Хан, я… — Раду снова замолчал, а затем развернулся и направился прочь, так и не договорив. То, как резко он решил уйти, само по себе сказало о многом.

Мехмед откинулся на холодную траву, глядя прямо в ночное небо. Только сейчас он заметил, что уже стемнело. Казалось, непроглядная чернота была готова вытянуть из него душу, но он был бы только рад такому исходу. Его отчаяние было подобно девятому валу, обрушившемуся на него в одно мгновение пониманием, что он более не в силах ничего сделать. Он, Мехмед Хан, султан Османской империи, был бессилен, потому что Раду был принцем чужой страны. Он был недосягаем — и должен был оставаться таким, во имя всего, во что Мехмед верил. Мехмед должен был прекратить писать о нём, грезить о нём, и, тем более — сбивать его с толку своими глупыми стихами.

Он шумно выдохнул, чувствуя, как внутри него появляется новая решимость. Его сердце билось всё спокойней, а сам он наконец почувствовал, как силы возвращаются к нему. Звёздное небо всё ещё плыло перед глазами, расползаясь в мутную черноту.

— Султан Мехмед Хан, — послышалось вдруг снова, и в следующее мгновение его, полуслепого от слёз и замёрзшего, окутало волной тепла и ароматом чужой близости, — вы ведь сами так простудитесь. Прошу вас…

Мехмед беспомощно уставился на пунцовое от смущения лицо Раду, который навязчиво пытался закутать его в свой тёплый плащ. Тот упорно не застёгивался на его плечах, так что принцу приходилось обнимать султана, чтобы хоть как-то его удержать. Худые руки стягивали капюшон, а сам Раду склонялся к Мехмеду так низко, что разделяло их не более нескольких сантиметров.

— Прошу вас, — снова повторил Раду, хмурясь, — в саду холодно…

— Раду, — Мехмед был настолько ошеломлён происходящим, что на секунду всё, о чём он думал прежде, вылетело у него из головы, — зачем ты вернулся?

Он не верил тому, что видел. Лицо Раду находилось так близко, что его тёрпко-сладкое дыхание щекотало его щёку, а растрёпанные влажные волосы принца падали ему на глаза. Раду суетился так, словно Мехмед не был сам в состоянии о себе позаботиться.

— По-вашему, я должен был вас здесь оставить?!

Мехмед промолчал. По сути, Раду действительно оставил его несколько минут назад — и это было определённо к лучшему для них обоих.

— Раду… — Мехмед перехватил ладони Раду своими, останавливая беспорядочные попытки принца закрепить на нём плащ, — ты ведь всё понял. Зачем ты вернулся?

— Я обязательно должен это говорить?! — принц попытался отстраниться, но Мехмед удерживал его руки в своих достаточно крепко. Холод его пальцев постепенно сменялся жаром. Он продолжал вопросительно смотреть на Раду, а потому принц больше не имел возможности отступить.

— Да, я всё понял, — вздохнул Раду, закрывая глаза. — Вы — Авни. Это вы мне писали. Я не знаю, зачем и как… но…

— Ты знаешь, — оборвал его Мехмед. — Разве не очевидно?

— Но… зачем? — Раду смущённо прикусил губу.

— Разве возможно объяснить чувства? — Мехмед вздохнул. — Что скажешь ты теперь, зная, что это я схожу по тебе с ума? Ты ничем мне не обязан и свободен отвергнуть меня. Я не собираюсь становиться твоим любовником, но всё, что я писал тебе — правда.

Раду снова попытался отступить, и на этот раз Мехмед разжал пальцы, выпуская руки принца из своих. В одно мгновение там, где прежде было тепло, оказалась лишь холодная пустота.

— Я не… я… — Раду тряхнул головой, а затем снова взглянул на Мехмеда в каком-то неописуемом отчаянии. — Я не стал бы отвергать тебя.

Примечание к части

P.S. По ходу, атмосферный миник выходит не миником 😅

Часть 7

…Слова вырвались раньше, чем Раду сумел себя остановить. Мехмед продолжал изумлённо глядеть на принца, как если бы до конца не понимал, не ослышался ли. Казалось, он позабыл всё, что собирался сказать до этого. Раду и сам был оглушён своим наивным признанием, и теперь, когда до него самого начало доходить, насколько абсурдным было его поведение, он испытал настоящий ужас.

— Я хотел сказать, что никогда бы не оставил султана, — попытался он спасти ситуацию. Но прозвучало это едва ли не так же глупо и самонадеянно, как и прошлое его громкое заявление. Его коробило от невозможности передать свои чувства: он не был ни поэтом, ни оратором. При всей начитанности, он был неумел в риторике, и едва ли мог надеяться быть понятым правильно. Он даже не был уверен, что сам понимает себя. Был ли его порыв продиктован сочувствием, или чем-то совершенно другим? Действительно ли стихи, написанные Мехмедом, значили для него так много?

Что, если всё это было просто игрой?

Однако почему-то он не верил этому.

Все предупреждали его о том, что Мехмеда следовало опасаться, однако сейчас в этом саду перед ним был вовсе не султан, известный своими интригами и непредсказуемым нравом. Вероятно, Мехмед был не лучшим человеком, однако в эти мгновения он был ближе Раду, чем кто-либо.

Разве не Раду точно так же лежал на траве в этом же саду в ночь их первой встречи, раздумывая о том, как поскорее покончить со своим пленом?

Мысль о том, что Мехмед, вероятно, сам не знал, зачем так себя вёл, почти в точности поворяя ту ночь, заставила сердце Раду сжаться сильней. Меньше всего он думал о том, какими последствиями может обернуться для него этот безрассудный порыв. Когда же разум наконец угнался за чувствами, Раду более не знал, что натворил. Сердце его обрывалось в предчувствии беды.