Сердце никогда не ошибается

Почти все горгульи стремятся в Париж. Это смешно! Если ты все свое время проводишь, свисая со стен зданий, зачем отправляться туда, где будешь делать то же самое? Даже если там, под улицами, бьется Сердце. Даже если почти для всех, кто покрыт каменной кожей, это родной дом.

Нет, я не собирался провести две недели своего отпуска, уцепившись за очередную стену. Я собирался отправиться на Бермуды. Я даже билет на самолет купил. Я даже начал готовить вещи. Лосьон для загара, солнцезащитные очки, шлепки… Приобретение шлепок в «Ивил-Март» превратилось в сплошное приключение. Я задумался над тем, что в своем истинном облике располагаю всего тремя пальцами на каждой ноге. Шлепки явно не созданы для таких ног. Потом я сообразил, что сражаться со злом на пляже мне не придется, а значит, трехпалые шлепки мне все равно не понадобятся. Хотя все равно жаль, что их не существует. Кое-кто мог бы на этом неплохо подзаработать.

Хотя я, наверное, не должен рассуждать о таких вещах, как вы считаете? Я подошел к кассам «Ивил-Март», щурясь от яркого флуоресцентного света. В кои-то веки Сердце проявило ко мне сострадание. Она была там.

Белокурая. Под жужжащими неоновыми светильниками «Ивил-Март» цвет таких волос очень похож на помои, зато под ярким тропическим солнцем они вспыхивают подобно солнцу. У нее синие глаза, чаще всего усталые и покрытые сеточкой лопнувших сосудов, а под ними аристократический нос. У нее очень красивые губы, хотя они всегда поджаты, как будто от боли. Я думаю, что если бы она когда-нибудь расслабилась, то превратилась бы в сногсшибательную красотку.

Да кого я хочу наколоть? Даже в жилете из синего полиэстера, скрывающем ее прелести от посетителей супермаркета, она остается красоткой. Я предпочитаю сочных девушек, с настоящими бедрами, а не ходячие палки с комариными укусами вместо груди.

Как будто мне когда-нибудь удавалось приблизиться к девушке достаточно близко, чтобы уловить ее запах! Но никто не запрещает мне на них смотреть, верно?

Я же не мертвый. Я просто горгулья.

Бейдж сообщает покупателям, что ее зовут Кейт. Под ее глазами всегда темные круги.

Она протянула руку, чтобы выключить свет над кассой, когда рядом возник я. Было уже два часа ночи, пора закрываться. Она так и замерла в нерешительности, с поднятой рукой. Вот тут мне захотелось быть меньше ростом. Или уже в плечах. Мы, обладатели каменной кожи, сложены как лайнбекеры — огромные и тупые. Лохматые русые волосы, шляпа, натянутая на самые уши, чтобы спрятать их от взглядов окружающих, щетина, скрывающая грубую кожу, — все это выглядит малопривлекательно. Исходящий от меня запах дождя и цемента, наверное, тоже не слишком приятен.

Прядь белокурых волос упала ей на лицо, и я остановился как вкопанный, прочно уперевшись в пол ногами в дешевых парусиновых туфлях. Мое заключенное в грудную клетку сердце издало странный прыгающий звук, ударившись о своды собора.

А потом она улыбнулась. Это была обычная вымученная улыбка с плотно стиснутыми губами, но ее глаза засветились, и мое сердце не просто начало лупить по ребрам, но и плюхнулось куда-то в живот. Кожа показалась мне слишком тесной и начала гореть. Мне пришлось сделать глубокий вдох и напомнить себе, что мой истинный облик не является тем, чем кто-либо здесь мечтает полюбоваться.

— Подходите, — пригласила она меня и выключила лампу. — Я уже собиралась уходить, но еще одного посетителя обслужить могу.

— О, я… Вот здорово! Спасибо.

Да, я действительно это сказал. Ее улыбка стала еще шире, и мне пришлось заставить свои ноги сдвинуться с места. Они горели, как и все остальные части тела.

Я неуклюже подошел к кассе и начал выгружать содержимое своей корзинки. Два неописуемо ярких пляжных полотенца. Две пары оранжевых шлепок четырнадцатого размера. Белые носки (носков вообще слишком много не бывает). Два семейных пакета жареной кукурузы. Солнцезащитный крем. Двухлитровая бутылка кока-колы. Шерстяные перчатки. И три огромные банки «Коровьей мази».

А что? Когда твоя кожа все время трется о камень и цемент, она трескается и все такое. И тогда помогает только «Коровья мазь».

Касса гудела и пищала. Ее руки перекладывали мои покупки без малейших усилий. У нее были обкусанные ногти и тонкая золотая цепочка на шее. Она выглядела очень дешевой, но пахла по-настоящему. Я носом чую благородные металлы. Маленькие золотые шарики у нее в ушах тоже были настоящими. И с такого близкого расстояния даже при этом жутком освещении ее кожа была необыкновенно свежей.

Я стоял рядом, чувствуя себя бесформенной массой, полусдувшимся воздушным шаром. У меня лицо боксера, включая заостренные и изуродованные ушные раковины, хотя не то чтобы у боксеров были заостренные уши. Мой нос напоминает гриб и выглядит так, как будто его слишком часто ломали, а моя покрытая шрамами и буграми кожа ничем не отличается от кожи любой другой половозрелой горгульи. Мои глазки слишком маленькие. Кроме того, они желтые. Мои волосы, в общем-то, ничего (они густые и темные), но я, наверное, единственная кудрявая горгулья на всем континенте.

Я кажусь уродливым даже своим собратьям.

— Вы, наверное, очень любите жареную кукурузу. — Быстрый взгляд из-под длинных светло-русых ресниц. Ее руки продолжали работать, складывая мои покупки в пакет. — Вы всегда ее покупаете.

Она разговаривала со мной!

Мой мозг полностью отключился.

— Э-э… — только и смог выдать я. — Ага. Очень люблю.

Ее улыбка стала еще шире. Показались кончики двух передних зубов. Очень белых.

— Я вообще ее есть не могу. У меня от нее болят зубы.

«Я обожаю плеваться кукурузой в голубей. Вырубает их на раз. Так можно даже прокормиться, если у тебя совсем уж нет денег. Иногда, если удается плюнуть особенно ловко, жареная кукуруза проходит навылет».

— Вы могли бы пососать ее, пока она не размягчится, — вслух пробормотал я и покраснел, когда ее брови поползли вверх.

На долю секунды ее искренняя улыбка стала смущенной, а мой мозг взорвался проклятиями.

— Возможно, я так и сделаю, — наконец ответила она.

Между нами повисло и расцвело буйным цветом неловкое молчание.

Она взяла у меня деньги. Наши руки соприкоснулись.

— На улице до сих пор идет дождь?

Такая мягкая и теплая… Не то что твердые и холодные горгульи. Нет, люди мягкие, розовые и идеальные. А она в особенности.

— Льет как из ведра.

Дождь и в самом деле был таким сильным, словно пытался затопить город.

— Что ж, у вас есть полотенца. — Она улыбнулась, но я заметил только самое начало ее улыбки, потому что мне пришлось спешно опустить глаза, чтобы не улыбнуться в ответ и не продемонстрировать кривой штакетник желтых зубов. Вряд ли ее вдохновило бы подобное зрелище. — Вот и все. Вы всегда даете точную сумму, без сдачи. Это очень мило.

Потому что у меня нет выбора. Так поступают все горгульи. Это мания. Как только горгулье попадают в руки деньги, она начинает отсчитывать точные суммы. Все до единого пенни изымаются у грабителей или других Плохих Людей. Но это не повод пускать их на ветер, а пересчет денег доставляет нам неизъяснимое и совершенно иррациональное наслаждение.

К тому же когда у тебя нет настоящего имени или номера социальной страховки, то приходится расплачиваться наличными.

Я чувствовал, как громко стучит мой пульс. Казалось, у меня вот-вот случится приступ. Сердце, только не это! Я что-то пробормотал и, схватив свой пакет, ринулся к выходу, в спешке едва не споткнувшись и не растянувшись в проходе. Она осталась стоять в ярком свете неоновых светильников. Только выбежав наружу, я сообразил, что никакой сердечный приступ мне не грозил. Мне вообще ничего не грозило. Я всего лишь продемонстрировал грандиозную тупость.

Я медлил, не решаясь уйти, стоя под козырьком супермаркета и вдыхая полные легкие сырого воздуха, напитанного смогом. Автомобили на парковке нахохлились и повернулись спиной к буре. Мокрый металл и резина слегка подрагивали в знак протеста. Я дошел до конца защищенного навесом пространства и остановился, надеясь, что дождь хоть немного утихнет. Но я подозревал, что, сколько бы я ни ожидал, если это и произойдет, то не раньше, чем я окажусь на полпути домой. Такое уж мое везение.

Однако спустя десять минут автоматические двери со вздохом открылись, выпустив Кейт. Она зашагала прямо под дождь, не обращая внимания на то, что была одета совершенно не по погоде — в тонкую джинсовую куртку и теннисные туфли. Я заметил, что задник на одной туфле отклеился и слегка хлопает.

При виде этой резиновой подошвы, при каждом шаге сначала прилипающей к мокрому тротуару, а затем хлопающей ее по пятке, у меня что-то больно сжалось в груди. Ей, наверное, платили так мало, что она не могла позволить себе новую пару даже по ивилмартовским ценам. Она спешила сквозь дождь, втянув голову в плечи и не оглядываясь по сторонам.

Да что я вам голову морочу? Я пошел за ней, держась поодаль и двигаясь параллельным курсом, как будто высматривая свою машину. Весь последний месяц я делал это каждый раз, когда приходил в супермаркет. Она водила синий, проржавевший «Шеви-Каприс», и я, прежде чем скрыться в ночи, хотел убедиться, что она благополучно села в машину и выехала со стоянки.

А что вы хотите? Мир очень опасен. Если вас не подстерегает Большое Зло, то обязательно есть какое-нибудь другое зло, поменьше, притаившееся за ближайшим углом. Иногда это зло с большой буквы. В других случаях это может быть фатальное невезение, грабители, несчастные случаи или просто дерьмовая человеческая натура.

Я слегка покачивал пакетом в такт шагам, не выпуская ее из поля зрения, но стараясь не пялиться чересчур откровенно. Она всегда парковалась черт знает где, на самом дальнем краю площадки. Наверное, «Ивил-Март» неодобрительно относился к сотрудникам, жмущимся к супермаркету.

Кейт шла с опущенной головой. По мере того как она подходила к машине, ее шаги замедлялись. Она, похоже, нервничала. Возможно, мне это только показалось, но она дрожала. Впрочем, на улице и в самом деле было очень холодно. Даже я слегка продрог, а каменнокожие далеко не так чувствительны, как розовые и мягкие. Она звякнула ключами. Тихий мелодичный звук.

В этом углу парковки фонари не горели. Это было первым, что мне не понравилось. Вторым было какое-то сгущение дождливого воздуха, похожее на прогорклый суп. И наконец вокруг Кейт столпились тени. В темноте вспыхивали и гасли крошечные, как укол булавки, огоньки их красных глаз.

«Какого черта?» Я уронил пакет, и мой истинный облик в клочья разнес маскировочную маску. Мне пришлось попрощаться с очередной парой дешевых парусиновых туфель. Мои настоящие ноги вырвались наружу, разорвав ткань, и когти плотно прижались к бетону. Я присел на корточки, группируясь и ощущая, как горят мои ноги. С неба протянулась вниз темнота, плотной мокрой завесой коснувшись земли.

Большое Зло любит атаковать свои жертвы в темноте. Поэтому Сердечный народ имеет в своем распоряжении инфракрасное видение и другие разновидности зрения. Она сияла, как лампа, обжигая мою кожу светом и жизнью. На мгновение этот свет стал таким ярким, что я растерялся. Но ничто не могло сдержать мой прыжок.

То, что на нее напало, называлось колтулу. Я врезался в самую середину гнезда резиновых, похожих на змей, щупалец. Они унизаны сухими волосатыми присосками, способными сдирать плоть с костей, но с кожей горгульи им не справиться. Они очень прочные, поэтому, чтобы разорвать эту штуковину, необходима грубая сила. Раздался крик Кейт, но пока это меня не обеспокоило. Она кричала от ужаса, а не от боли. Да и кто на ее месте не перепугался бы, оказавшись в полной темноте и слыша, как вокруг что-то рвется, ломается и хрустит?

Исходящий от нее свет не отбрасывал теней. Полы моего пальто хлопали. Я уперся задними когтями в бетон, подавшийся под этим натиском, как сливочное масло, и рванул. Сердечная струна чудовища натянулась и лопнула со звуком отрывающегося от костей хряща. Кейт продолжала кричать, хотя щупальца безжизненно и безвольно повисли, превратившись в кучу подрагивающего мяса.

Вокруг раздавались и другие звуки. Тихие и скользящие. У Кейт перехватило голос, и она затихла.

Там, где появляется колтулу, всегда есть и кровососы. Я резко развернулся. Поле битвы по-прежнему заливал свет, недоступный обычному зрению и не имеющий определенного источника. Скрытое в моей груди Сердце лишь единожды ударилось о ребра и плоть, завибрировавшие со сверхзвуковой скоростью, и я врезался в их тонкие твердые тела. Они теснились вокруг нее, и ее несвет начинал дрожать и тускнеть.

О черт! Только тут до меня дошло, что же на самом деле происходит.

Они повисли на ней целыми гроздями, и тихое причмокивание эхом отдавалось от мокрого тротуара и темной завесы, отгораживающей нас от внешнего мира. Несвет еще больше потускнел, хотя инфракрасное зрение позволяло мне рассмотреть купающуюся в темно-багровом тумане сцену. Их было шестеро против меня одного. Я ощущал медный запах крови и понимал, что силы неравны.

Но разве неравенство сил когда-нибудь останавливало горгулью? У нас есть поговорка «Сердце всегда побеждает». Даже если бы я там погиб, этих тварей настигли бы члены моей семьи. А я вошел бы в Сердце и вернулся еще крепче и лучше, чем прежде.

Во всяком случае, так нам говорили. Мне не хотелось проверять правдивость этой информации.

Я отшвырнул одного из них и услышал треск металла. Включилась противоугонная сигнализация. Ее вой перекрыл весь остальной шум, на который я вообще не обращал внимания, потому что это был не крик. Крик стих, и это был плохой знак. Сухо хрустнула тонкая шея, и три оставшихся кровососа бежали. Один из них сильно прихрамывал и что-то шипел на странном пронзительном языке. У этих идиотов нет зубов, поэтому они даже разговаривать нормально не могут.

Темнота бежала вместе с ними. Большое Зло собрало свои игрушки и отправилось домой. Я стоял, едва не рыча, моя каменная кожа играла, а под ней билась сила Сердца. Ко мне вернулось обычное зрение, и я посмотрел вниз.

Кейт лежала, распластавшись на мокром бетоне, и дождь хлестал ее по бледным щекам. Один из кровососов рванул на ней блузку, и я смотрел на ее грудь в дешевом бюстгальтере из черных кружев.

Да, я смотрел. Пусть я не красавец, но я живой.

— О черт! — воскликнул я, не сводя с нее глаз.

Там, на бледном полушарии ее левой груди, виднелись плавные изгибы геральдической лилии. Черные линии были такими четкими, как будто их нанесла чернилами уверенная рука настоящего мастера. Но это была не татуировка. Лилия излучала собственный странный свет, темный и флуоресцентный, недоступный человеческому глазу.

Она была кандидатурой Сердца.

Я услышал позади себя топот бегущих ног и крики. Из колотых ран в ее горле, смешиваясь с дождем, стекала кровь. В темноте она казалась практически черной. Кейт истекала кровью. Она была кандидатурой Сердца. Ее укусил кровосос, присутствовавшая при этом горгулья никак этому не воспрепятствовала, и к тому же к нам сбегались люди.

На то, чтобы подхватить ее с земли и прижать к себе, потребовалась доля секунды. Кожаный ремешок ее сумочки разорвался, и сама сумочка теперь лежала на мокром бетоне. Ее куртка была изорвана в клочья. Подошва ее туфли держалась на честном слове. Заостренный подбородок Кейт торчал вверх, и при виде крови на ее коже у меня в голове начали происходить странные вещи.

— Господи! — заорал кто-то совсем рядом.

Я сжался, как пружина, приготовившись к прыжку.

Представьте ситуацию: парковочная площадка, представление окончено, обволакивавшая его темнота рассеялась, и к месту событий стекаются люди. Горгулья, принявшая свой истинный каменнокожий облик, который не мог скрыть даже просторный плащ; ее шляпа в пылу битвы слетела, а волосы взлохмачены и торчат во все стороны над заостренными ушами. И смертная женщина, истекающая кровью после укуса вампира. Ее машина превратилась в груду металла и стекла.

Уже перед самым прыжком до меня донеслись сирены быстро приближающихся полицейских машин. «Ух ты! Неужели на этот раз кто-то и в самом деле вызвал полицию? Что ж, молодцы!»

Мир подо мной перевернулся. Кто-то закричал. Я перемахнул через головы собирающейся толпы, от усилия издав звук, напоминающий грохот валунов. Мои мышцы и кости работали на полную мощность, я трясся, как отбойный молоток. Голова так и не пришедшей в сознание Кейт прыгала у меня на плече, и все, о чем я был способен сейчас думать, так это о том, что если она ударится об меня слишком сильно, то может получить сотрясение мозга.

Я никогда не считал себя самой сообразительной горгульей в мире. Но на этот раз я, возможно, поступил правильно.

С другой стороны, ее укусили. И ситуация обещала стать еще интереснее.

Я должен был вылететь на Бермуды в пять утра следующего дня.

Вместо того чтобы сидеть в неудобной позе в кресле бизнес-класса, вливая в себя напиток за напитком, чтобы не думать о пустоте, простирающейся между мной и землей, я сидел на корточках в колокольне церкви Беспорочного Зачатия в самом центре города. По куполу звонницы ритмично барабанил дождь, и с приближением рассвета тучи неуловимо, но неуклонно светлели.

Да-да, мой отпуск начался, и я остался дома. Редкостное везение!

Когда рассвет окончательно вступил в свои права, я спустился по шаткой лестнице вниз. Эту церковь построили в 1911 году, и ее архитектура вполне стандартна, в результате чего она располагает маленькой боковой часовней и узкой винтовой лестницей, скрытой стеной с фреской, на которой изображен Святой Стефан, и ведущей прямо в мою келью.

На самом деле это очень удобная комнатка. У меня есть собственная электроплитка и собственный холодильник (горгулья, которая жила здесь до меня, провела сюда электричество). Все свои вещи я стираю в прачечной под странным названием «Чистодежка-Прачетерия», а еще у меня есть туалет и душ. Здесь немного сыро, все-таки келья расположена под землей. Но для горгульи это не имеет никакого значения.

И сейчас здесь, на моей кровати (на которой я, кстати, едва помещался) лежала Кейт. Ее грудь вздымалась и опадала в такт ровному дыханию, золотая цепочка исчезла, но сережки в ушах уцелели. Она ни разу не шелохнулась с момента, как я ее сюда уложил и неуклюже проверил на предмет признаков сотрясения. Еще я попытался с помощью изоленты отремонтировать ее туфлю. Мне было невыносимо больно видеть ее разорванной.

Я осторожно коснулся гибких очертаний лилии и ощутил, как они задрожали под мозолями на кончиках моих пальцев. Под каменной кожей, на мгновение меня ослепив, ожило и забилось Сердце. Когда ко мне вернулось зрение, я уловил, как линии неуловимо сдвинулись, образовав хорошо знакомый мне цветок в круге — знак, ради которого все каменнокожие создания ночи напролет сражаются с Большим Злом. Этот знак символизирует очень многое. Свет. Благословение. Красоту.

Все то, чего мы лишены или с чем не способны сосуществовать в силу своего уродства.

Рваные двойные колотые раны у нее на горле наконец-то затянулись, поскольку я старательно замазал их самым лучшим из всех существующих коагулянтов — смесью слюны горгульи и чесночной пасты. Для этого мне пришлось жевать сырой чеснок, отчего из глаз потекли слезы.

Я отдернул руку — и как раз вовремя. Знак дрогнул, дыхание Кейт изменилось, она села на кровати и закричала:

— Господи!

От неожиданности я отпрянул и едва не упал. Она подскочила, попятилась назад и ударилась о стену, продолжая удивительно похоже имитировать свисток закипевшего чайника. Ее глаза выкатились из орбит, она размахивала руками и пыталась отодвинуться еще дальше.

Я не особенно волновался о том, что ее кто-то услышит. Святой Стефан изображен на массивной скале, отодвинуть которую в сторону под силу только горгулье. Кроме того, еще есть лестница и тяжелая дубовая дверь. Но ее вопль ввинчивался в голову, ранил Сердце под каменной кожей, и мне пришлось изо всех сил сопротивляться своему истинному облику, грозившему вырваться наружу и сделать ситуацию еще забавнее.

Кейт попыталась сделать вдох, и ее крик распался на резкие, прерывистые, икающие звуки, потому что она пыталась одновременно втягивать в себя воздух и выталкивать крик. Я попятился и зацепился ногой за пустую банку из-под энергетика, с громким стуком отлетевшую в сторону. Потом поднял обе руки вверх и изо всех сил попытался казаться совершенно безвредным, но это очень сложно сделать тому, кто сложен, как тяжелоатлет. Еще одна банка хрустнула под ногой, я споткнулся. Широко раскрыв глаза, мы с Кейт смотрели друг на друга, и постепенно крик стих.

Мы оба сделали глубокий вдох и заговорили практически одновременно:

— Пожалуйста, не причиняйте мне вред…

Я был к этому готов.

— Я не причиню тебе вреда…

«Бог ты мой, как умело ты врешь!»

Мы еще какое-то время смотрели друг на друга.

— Привет! — Я предпринял новую попытку заговорить, но мое приветствие прозвучало совершенно нелепо. — Как ты себя чувствуешь?

Ее пальцы взлетели к горлу, глаза округлились. Тут Кейт заметила разорванную блузку, и румянец пополз по ее шее, взорвавшись на щеках новогодним фейерверком. Она громко сглотнула, и мое сердце как будто слегка взорвалось. Это было похоже на движение другого Сердца, камня, делающего возможным мое превращение в каменнокожего. Если бы оба сердца решили повести себя эксцентрично, я бы сам начал давиться и краснеть.

Она запахнула блузку.

— Если вам необходимо меня изнасиловать, — тихим, сдавленным голосом произнесла она, — очень вас прошу, воспользуйтесь кондомом.

«Э-э… Что?»

— Э-э… — Несколько мгновений моя челюсть двигалась совершенно беззвучно. — Я… э-э… я не собираюсь вас насиловать, мэм. Я только… э-э… решил, что здесь вам будет безопаснее всего.

Я с трудом сглотнул, пытаясь не думать о том, что на самом деле ее блузка почти ничего не прикрывает и что я уже видел то, что она пытается прикрыть: чашечки бюстгальтера, дешевое черное кружево, облегающее белую кожу, и словно переливающийся знак.

— Поскольку они пытаются вас убить. Потому что вы… Этот знак у вас на груди… Вы недавно пережили клиническую смерть, верно?

Глаза Кейт наполнились влагой, затуманившей их ярко-синий цвет. По гладкой щеке поползла слеза.

— О черт! — прошептала она, как будто ее ударили. — Вы… вы один из них.

Что ж, я получил ответ на свой вопрос. Ей недавно пришлось близко соприкоснуться с Большим Злом.

— Я не один из них. Они — Большое Зло, а я — каменнокожий. Я с ними борюсь. — Я снова мучительно сглотнул. Внезапно я осознал, как сильно торчат мои заостренные уши (дома я не ношу шляпу), и подумал, что каменные стены и все эти банки на полу, наверное, кажутся странными человеку, работающему на обычной бесперспективной работе. — Э-э… вас укусили. Но я думаю, что уже все в порядке.

— Укусили? — Она покачала головой. Под энергосберегающими лампами, которыми я пользуюсь у себя в келье, ее волосы не были похожи на помои. Нет, они сверкали, как золото. Как золотые нити. — Я… Вы…

«Что ж, пока все идет совсем неплохо».

— Значит, вы пережили клиническую смерть. Я угадал? От полугода до года назад.

— Откуда вы… — Пока Кейт не удавались полные предложения, и я ее в этом не винил. Вряд ли «Ивил-Март» мог подготовить ее к чему-то подобному. — Послушайте, это какая-то шутка?

«Если бы!»

— Я все объясню. Этот знак у вас на груди появился после того, как вы чуть не умерли. Теперь он снова изменился, потому что он запущен. Вы — Сердце, и я должен доставить вас в Париж.

Между нами тут же, подобно канату между высотными зданиями, натянулась тишина. И как растягивается и прогибается канат под ногами идущего по нему смельчака, точно так же растягивалась эта тикающая секундами тишина. Наконец Кейт снова громко сглотнула и выпалила:

— Чего-чего?

С учетом всех обстоятельств, это был единственный ответ, на который она оказалась способна. Я пытался не пялиться на ее руки, выпустившие из стиснутых пальцев то, что осталось от блузки.

— Сердце Сердец находится в Париже. Я обязан вас туда доставить. Скорее всего, мы полетим первым классом.

Я не знал, что еще сказать.

Кейт секунд пятнадцать молча смотрела на меня, а потом начала смеяться. Покончив с этим, она разрыдалась. Все это время я молча стоял рядом, не зная, чем ей помочь. Даже с покрытой красными пятнами кожей и с заложенным носом она была… В общем, мне даже не пришло в голову предложить ей салфетки, пока она не вымокла от слез и не перемазалась соплями.

Да, не слишком обнадеживающее начало. В конце концов она успокоилась, а я задался вопросом, не возникнут ли с ней проблемы.

Потому что я ей лгал. Я действительно собирался отвезти ее в Париж. Но я не думал, что ей понравится то, что произойдет, когда мы туда доберемся. Из всех шуток, которые сыграла со мной жизнь, этой предстояло стать самой жестокой.

Неподалеку на улице имелась телефонная будка. Я долго стоял рядом с ней под мелким полуденным дождичком, не обращая внимания на капающую с полей шляпы воду и на промокшее пальто. И только когда сквозь тяжелые тучи пробился случайный солнечный луч, я понял, что стою в луже и мои парусиновые туфли тоже пропитались водой.

С учетом всего, Кейт перенесла то, что с ней произошло, весьма неплохо. Полгода назад она вышла замуж и попала в автомобильную аварию. В этом порядке. Мужа похоронили. До этого она пять лет была домохозяйкой и нигде не работала. Из-за отсутствия какого бы то ни было опыта, работа кассира в «Ивил-Март» была единственной, которую ей удалось получить. После аварии она оказалась в реанимации, где удивительным образом исцелилась. Месиво сломанных костей и покрытой кровоподтеками плоти восстановилось за время между двумя вдохами, после того как ее уложили на амортизирующие прокладки. «Это было похоже на белый свет, — рассказывала она мне. — Но не настоящий белый свет. Казалось, что я ослепла». Я знал, о чем она говорит. Это Сердце выбирало свою жертву. Мы, каменнокожие, ощущаем зов Сердца, но иногда оно зовет и мягкие розовые существа. Оно использует их для того, чтобы продолжать давать силу всем нам. Во всяком случае, так говорят.

Я шагнул ближе к телефонной будке. Ее края были украшены жемчужинами дождевых капель. Дождь все шел. Я подумал, что скоро увижу радугу. Прекрасная погода, которая нечасто бывает в городе, где всегда идет дождь.

Вместо того чтобы набрать номер, я сделал два шага назад. Рано или поздно, но Сердце ее заберет. Я не хотел ускорять этот процесс.

Но что мне было делать? Она была моей проблемой. Я был каменнокожим. Служить Сердцу — наш долг. Нерешительность боролась во мне с чувством долга. Результатом этой борьбы стала мучительная отрыжка со вкусом жареной кукурузы. По пути сюда я съел целый пакет.

«Все это не имеет значения. Сердце забирает своих. А она такая хорошенькая».

От внезапного несварения у меня окончательно испортилось настроение. Я покинул Кейт после того, как неловко предложил ей принять душ и пообещал привезти какую-нибудь одежду для путешествия. «Но почему Париж? — хотела знать она. — Что там?»

Все, что я мог сделать, — это пробормотать, что от меня ожидают, что я доставлю ее туда, что она не будет ни в чем нуждаться, что она… будет счастлива. И ей ничего не будет угрожать. Она выглядела такой потрясенной, что, глядя в ее распухшие, красные от слез глаза, я почувствовал себя так, словно наступил на пушистого и совершенно беспомощного котенка. Или двух котят. Или сотню.

Я заставил себя вернуться в телефонную будку. Положил руку на трубку. Сказал себе, что телефон, скорее всего, не работает. Решил, что если это действительно так, то я расценю это как знак того, что мне не надо совершать этот звонок.

Трубка казалась такой тяжелой, что я с трудом ее снял.

Гудок был очень, просто невероятно громким. Я начал вешать трубку обратно, но чувство долга остановило мою руку на полпути.

«Ты знаешь, что произойдет, если ты не позвонишь. Ну же, давай».

Жареная кукуруза снова начала пробираться к выходу. Гудок явно надо мной насмехался. Усилием воли я приказал желудку затаиться и начал набирать номер. Я никогда не думал, что мне придется нажимать на кнопки с этими цифрами.

Потому что каковы твои шансы найти кандидатуру Сердца, если ты никогда не приближаешься к розовым существам? Только на этот раз я приблизился. Это послужит мне уроком.

Трубку сняли после двух звонков. Щелчок соединения прострелил мне висок. Я проглотил бесформенный звук.

Голос был ровным, мелодичным, с приятными нотками тенора.

— Докладывайте.

Я назвал свою контрольную фразу и сообщил район. Затем произнес восемь коротких слов:

— Я нашел кандидатуру Сердца. Примите запрос на переезд.

Подобный запрос был единственным, ради чего использовался этот номер.

Короткая пауза.

— Поздравляю. — Это прозвучало вполне искренне. — Вы получите билеты и предписания через шесть часов.

«Коротко и по делу».

— Хорошо.

Говорить больше было нечего, поэтому я повесил трубку, хотя мне почудилось, что в ней успело прозвучать: «Удачи». В следующую секунду трубка обрушилась на рычаг с такой силой, что чуть не разнесла его вдребезги. Мои когти вырвались наружу, разрезая металл, пластик и начинку телефона.

Мой желудок снова забурлил. «Черт! Это же общественная собственность». Да какое это уже имело значение! После того как я доставлю на место кандидатуру Сердца, мне предстояло остаться в Святилище и стать одним из Посвященных, хранителей Тайны и почетных служителей Сердца. Любая горгулья в здравом уме и трезвой памяти мечтает стать частью Святилища. С момента вылупливания нам твердят, что это то самое место, куда мы должны стремиться.

Телефон забулькал и умер. Из него высыпалась куча четвертаков, а светодиодный экран на датчике для кредитных карт начал бешено мигать.

Вот в чем проблема с этим миром. Он недостаточно прочен, чтобы выдержать все, что угодно.

Я развернулся на каблуках. Мои туфли скрипели, потому что ступни начали расправляться, пальцы ног срастаться, а задний коготь уткнулся в дешевую ткань. Когда ты только и делаешь, что разрываешь туфли, то быстро начинаешь понимать, что не следует покупать ничего дорогостоящего.

Когда мне удалось овладеть собой и снова принять человеческие размеры, я побрел домой. Полагаю, мне следовало ожидать того, что я там обнаружил.

Когда я вошел в келью, она была пуста. Возможно, я должен был запереть дверь. Или предположить, что каменная стена послушается кандидатуры так же, как и одного из действующих слуг Сердца.

Ее машину уже увезли с парковки возле «Ивил-Март». Они явно предпочитают действовать быстро. Земля была усеяна звездной россыпью шариков разбившихся стекол. В воздухе висело сырое пагубное зловоние Большого Зла и более легкий серый запах дождя и дня.

Разорванную сумочку уже подобрали и тоже куда-то увезли. Покупатели «Ивил-Март» в мою сторону даже не глядели — я был слишком далеко от входа. Несколько мгновений я стоял, закрыв глаза и осторожно втягивая воздух носом, принюхиваясь. Наконец я нашел то, что искал.

Тонкая нить золотой цепочки едва не обожгла мне пальцы. Я крутил ее в пальцах, чувствуя, как кончик моего носа шевелится в ожидании легкого покалывания.

Нюх на металлы — это способность идти по следу. Так говорят старые горгульи. Что касается меня, то я просто ожидаю покалывания. Чаще всего оно приводит меня к тому, что я разыскиваю. На этот раз оно пробежало по моим нервам, как горящий бензин, и едва не выдернуло меня из человеческой кожи. Мне стоило больших трудов заставить свою нескладную фигуру сохранить более-менее нормальные очертания. Я резко развернулся и сделал шаг. Зов был таким сильным, что я понял: она где-то рядом.

В этот момент появились полицейские машины, а я ощутил резкий и зловонный запах Большого Зла, который не мог смыть даже дождь. И он исходил из «Ивил-Март».

— Черт! — прошептал я и перешел на неуклюжий бег.

Полицейские уже выхватили оружие. У входа резко затормозил фургон спецназа. Раздались крики, и из магазина повалили люди. Изнутри доносилось «та-та-та-та-та». Кто-то стрелял из автоматического оружия.

Кто-то подошел к вопросу отоваривания продуктами слишком серьезно. Или кто-то пытался убить кандидатуру Сердца.

Стоит Большому Злу обнаружить такую кандидатуру, и оно пытается ее уничтожить. А я вчера наделал много шуму, сообщившего им о присутствии каменнокожего, а также кандидатуры Сердца, которую необходимо убить.

Какой же я тупой!

Из-за наводнивших парковку людей мне пришлось запрыгнуть на две машины. Я оттолкнулся и ощутил, как они хрустнули и перекосились у меня под ногами. Повсюду царил хаос. Машины сложились в гармошку, потому что мой истинный облик уже вырвался наружу. Мне не было дела до того, что меня видят окружающие. Доносящиеся изнутри крики становились паническими и все более отчаянными. Я в кои-то веки порадовался своему слаборазвитому воображению. Когда необходимо быстро и четко выполнить какую-то работу, воображение только мешает.

Автоматические двери не открылись, поэтому я вломился прямо сквозь них. Стекло зазвенело, полетело и посыпалось на пол. Я передвигался со скоростью, которую человеческий глаз воспринять не в состоянии. А когда такая масса передвигается настолько быстро, затормозить или остановить ее чрезвычайно сложно. Я ворвался в магазин, оставляя на полу глубокие борозды от когтей. Мне пришлось лавировать, чтобы не раздавить бегающих повсюду розовых созданий.

«Замечательно! Просто замечательно! Гарпии».

«Ивил-Март» строят такими высокими, что четыре пернатые суки летали под самым потолком, не касаясь верхних полок. Они что-то высматривали. Между рядами бегала группа злобных гномов, вооруженных АК-47.

«Бог ты мой, это вторжение!»

Я раздавил гнома, приземлившись прямо на него. Я ощутил покалывание в носу и, не задерживаясь ни на секунду, развернулся и прыгнул. Я представления не имел, как стану искать Кейт посреди всего этого. Но выхода у меня не было. Я был обязан ее найти, а Сердце во мне говорило, что она здесь.

Что ж, прямой путь всегда самый лучший. Сердце в моей груди вело меня, а я следовал его зову, наращивая максимальную скорость, на которую только был способен. В жизни горгулий есть и свои плюсы: стены не могут перед нами устоять, камень просто отлетает в сторону. Стальные конструкции? Они ломаются. А штукатурка? Не смешите меня!

Одна из гарпий издала леденящий душу визг. Это она заметила меня. От этого звука где-то лопнуло стекло, а один из рядов просто взорвался. Жидкость для мытья посуды и для стирки, всевозможные чистящие средства хлынули по проходу приливной волной. Я двигался так быстро, что меня это даже не обеспокоило. Когти впились в пол, и я взвился в воздух. Ветер свистел у меня в ушах, за спиной жужжали пули.

Я пролетел сквозь стену, смяв ее, как газету, и приземлился в помещении, напоминавшем конференц-зал. Посредине протянулся длинный стол, на стене висела доска с приклеенными к ней листами бумаги. Я проломил дешевый стол. Стулья разлетелись в стороны, листки на доске отчаянно затрепетали. Снеся еще одну стену, я обнаружил комнату отдыха. От порыва ветра кофейник пролетел через всю комнату и разбился, а биение Сердца разнеслось по моим нервам и клеткам, взволновав меня до глубины души.

В комнате отдыха, визжа и дрожа, прятались розовые существа. В воздухе стояла пыль от разбитой штукатурки. Я закашлялся и резко остановился, вонзив задние когти в пол.

Кейт не визжала. Она стояла посреди толпы, открыв рот и распахнув глаза, и смотрела на меня. Разорванную сумочку она прижимала к груди. Она была одета в одну из моих спортивных курток с капюшоном, застегнутую до самого верха и абсурдно большую на ее миниатюрной фигуре. Ее длинные волосы были распущены и развевались от ветра, поднятого моим проламыванием сквозь стену. Я открыл рот, чтобы сказать что-то хорошее, как вдруг в проделанную мной дыру влетела одна из гарпий — и началось!

Я ненавижу гарпий. Они жутко воняют, а когда их разрываешь на части, так визжат, что лопаются барабанные перепонки и из ушей идет кровь. Зато когда они садятся на землю, справиться с ними не так уж и сложно. Но сейчас меня волновала только Кейт. Я должен был схватить ее и унести прочь от гномов с автоматами.

Прибыл пакет с фальшивыми паспортами для нас обоих. В нем также лежала пачка денег на покупки, сделать которые у меня не было времени. Мы едва успели на самолет, и Кейт по-прежнему была одета в джинсы и мою куртку. Мы задержались в аэропорту на десять минут, хотя не могли себе этого позволить, и я купил немного одежды приблизительно ее размера, а после сунул пакет в отделение над креслом. Это хотела сделать стюардесса, но я что-то пробормотал, а Кейт просто упала в кресло у окна. Стюардесса недовольно на меня покосилась и ушла.

Кейт все еще пыталась что-то понять, а ее волосы по-прежнему были присыпаны пылью от штукатурки. «Эйр-Франс» предоставляет пассажирам первого класса по-настоящему классные места.

На кандидатуру Сердца средств не жалеют.

До самого взлета вокруг Кейт суетились стюардессы. На меня они только нервно поглядывали.

Я застегнул на Кейт пояс безопасности.

— Bienvenue a Air France! — жизнерадостно прочирикал интерком.

Я затаил дыхание и решился выдохнуть, только когда двери закрылись, а самолет начал издавать звуки, свидетельствующие о том, что он готовится к взлету. Кресло оказалось глубоким и широким, на Кейт не было ни царапины. Только пыль в волосах и остекленевшие от шока глаза.

— Слава Богу! — пробормотал я. — Выпьешь чего-нибудь?

Краска снова залила ее щеки. Она втянула голову в плечи, недоверчиво покосилась на меня и кивнула.

— О боже! Да.

— Что тебе заказать?

— Водки. — Она сглотнула, судорожно дернув горлом. Две крохотные ранки на коже уже полностью затянулись. Слюна горгулий и чеснок творят настоящие чудеса. Она моргнула, не сводя с меня глаз, как будто пыталась избавиться от пыли в глазах. — Гулять так гулять!

— Понял.

Долго ждать не пришлось. В первом классе стюардессы мелькают постоянно. Она получила свою водку с клюквенным соком, а я решил, что самое время заказать «Джека Дэниэлса». Не успела стюардесса подать мне виски, как Кейт попросила налить ей еще. Стюардесса настороженно на нее посмотрела, но я сунул ей десятку, и в конце концов она оставила нам еще две порции водки с клюквенным соком и ушла. По ее лицу было видно, как сильно она надеется на то, что мы не создадим проблем.

— Ты, главное, не напейся, — предостерег я свою спутницу.

— Почему бы и нет! — рассмеялась она, но смех этот прозвучал очень нервно и совсем невесело. Места вокруг нас пустовали. Я был готов побиться об заклад, что Святилище выкупило и их, чтобы предоставить нам некоторую изоляцию от других пассажиров. — Что вообще происходит? И кто… что ты такое?

Я поморщился.

— Я горгулья. Каменнокожее существо. Мы служим Сердцу.

— Горгулья. Отлично. Поняла. А кто были те… другие существа?

Кейт выпила вторую порцию с заслуживающей восхищения самоуверенностью. При этом она так запрокинула голову, что врядли успела ощутить ее вкус — напиток угодил прямо в горло.

— Ну, во-первых, там был колтулу. А еще несколько обезьян-кровососов. Ну и гарпии — красно-зеленые птицеподобные летающие твари. И…

— А те, кто бегал с автоматами? Как насчет них?

— Я как раз дошел до них. Это были злобные гномы.

— Гномы. Отлично! — Она окинула третью водку взглядом. — Прямо как в «Сумеречной зоне». Это имеет какое-то отношение к этому шраму, верно?

Ее правая рука украдкой дернулась вверх, к груди, но она поспешно опустила руку.

— К знаку? Вроде того. Иногда люди возвращаются из клинической смерти… другими, особенными. — Я сделал глоток виски. По крайней мере, в первом классе не разбавляют напитки водой. — Я везу тебя в Париж, к Сердцу. Там ты будешь в безопасности.

Бог ты мой, мне не часто приходится врать с таким невинным видом.

— После… аварии я начала что-то видеть. Всякое-разное. И ты первый из этой толпы, кто не попытался меня съесть или до смерти не перепугал. — Она повертела стакан в руках. — Извини.

Она передо мной извиняется? Я стиснул губы, скрывая смешок, и втянул голову в плечи. Поборов желание выложить ей всю правду, я сделал глубокий вдох.

— Говоришь, что-то видела? Странные огоньки?

— Да. Вокруг людей, а порой и вокруг растений. Вокруг живых организмов. А иногда эти огоньки меня повсюду сопровождали и… А вообще-то кто они такие? Все эти чудища, которые за мной гоняются?

— Они все — часть Большого Зла. Хищники, а иногда и самое настоящее воплощение зла. Видишь ли, Большое Зло — это война против Сердца Всего Сущего. Эта война началась давно, когда на земле еще не было людей и…

— Да ладно, бог с ним! — Она залпом выпила третью порцию водки и поставила стакан на столик. Появилась стюардесса, чтобы перед взлетом убрать посуду. Самолет начал разбег. — На самом деле я ничего не хочу знать.

— Что ж, твое право. Только… Кейт…

Она поморщилась, как будто я попытался ее ударить. Я впервые произнес ее имя вслух. Я начал сначала.

— Я не причиню тебе вреда. Я здесь, чтобы защитить тебя.

«По крайней мере пока мы не доберемся до Источника. А потом…» Я был не в состоянии об этом думать.

— Отлично. — Она отрывисто вздохнула. — Почему все это происходит именно со мной?

— Я не знаю, по какому принципу выбирает Сердце.

А жаль! Может, тогда я смог бы держаться от нее подальше. Глядя на ее волосы, на милый аристократический профиль, я почувствовал, как трепещут во мне оба сердца. Ну почему она должна быть такой…

— Прости. Может, ты хочешь поесть?

— У тебя нет с собой жареной кукурузы?

От ее слабой попытки пошутить у меня болезненно сжалось внутри.

Понимаете, я каменный. Мне трудно причинить боль, и меня практически невозможно убить. Разве что вы будете знать, что именно нужно сделать, и к тому же вам чертовски повезет. Я вылупился и вырос в приюте для каменнокожих. Получив соответствующую подготовку и окрепнув, я вышел в мир, где мне предстояло всего добиваться самому.

Она была не такой. Она была мягкой и гладкой. И очень уязвимой. Пожалуй, даже хрупкой. Моя храбрость на самом деле мне ничего не стоит.

«О черт! Сжалься надо мной, Сердце!»

И я вез ее навстречу року.

— Не-а.

Я чувствовал себя ростом с недомерка-гнома.

— Черт, жаль! — Она по-прежнему пыталась шутить. — Так эти чудища хотели меня убить?

— Угу.

— А ты спас мне жизнь.

Это не было вопросом.

Самолет набирал скорость. Он сделал резкий поворот, чтобы выехать на взлетную полосу. Я потер подошву одной дешевой парусиновой туфли о верх другой.

— Угу.

— Спасибо. — Она помолчала. — У тебя есть имя?

— Э-э… нет. У меня нет имени.

«У меня есть контрольный номер, запах и территория, но нет имени. В школе меня называли Курчавым». Я, наверное, умер бы, если бы она меня вдруг так назвала.

— У тебя даже имени нет? Господи Иисусе!

Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не почувствовать себя совсем крошечным.

— Мне очень жаль.

— Мне тоже, — ответила она и закрыла глаза.

Самолет мчался к точке взлета. Кейт так сильно стиснула ручки кресла, что побелели пальцы.

Нам предстоял очень долгий перелет.

Восемь часов и какую-то сумму денег спустя мы приземлились в Париже. Джинсы, которые я купил, оказались Кейт велики, зато ей подошел красный свитер. Думаю, она с радостью выбралась из моей куртки. Но в Париже тоже шел дождь, так что она все равно надела куртку поверх свитера и застегнула ее до самого верха. И она до сих пор была обута в свои стоптанные теннисные туфли с хлопающей подошвой.

Одна из них была так разорвана, что не развалилась только благодаря изоленте, которой я ее обмотал.

При виде ее сжалось бы даже Сердце. Мы прошли в VIP-зал, где нас встретил другой каменнокожий, один из Посвященных. На нем была мягкая фетровая шляпа, длинное пальто, покрытое дождевыми каплями, ботинки и перчатки. Его длинные темные волосы были такими чистыми, что рассыпались сверкающими прядями, скрывая лицо. Из-под полей шляпы на нее, а затем на меня изучающе глянули блестящие глаза. На мгновение они мигнули, как будто погаснув, но тут же заблестели снова.

— Привет! Вы, должно быть, кандидатура. — Он не подал ей руки, только слегка поклонился. Его волосы качнулись. — Надеюсь, полет был приятным?

В громкоговорителях прозвучало какое-то приглушенное объявление по-французски. Кейт смотрела на Посвященного с таким видом, как будто он только что попросил ее снять с плеч собственную голову, и судорожно прижимала к груди порванную сумочку.

Я откашлялся.

— Я ее привез. Я… э-э… надеюсь…

— Вы поедете с нами.

У него был приятный, мягкий голос. Не то что мое хрипение.

Что ж, Посвященные есть Посвященные. Что к этому можно добавить? Они Благословенные.

— О, я… Здорово.

Я по-настоящему растерялся.

— Пойдемте, медлить нельзя.

Он сделал быстрое движение рукой и развернулся. Как назло, Кейт взглянула в мою сторону, словно спрашивая, что ей делать.

«О черт!»

— Все в порядке, — неловко солгал я.

Сквозь стеклянную стену зала для пассажиров первого класса я видел подернутый дымкой Париж. Клянусь, я чувствовал, как в каждой капле тумана бьется Сердце. И я имею в виду Большое Сердце. Даже сквозь дождь и туман оно пело гимн солнцу.

— Мы поедем вместе, — кивнул я Кейт.

Она улыбнулась мне сжатыми губами, как улыбалась каждый раз, когда я подходил к ее кассе. Я вдруг задался вопросом: как глубоко проникала эта улыбка под маску моего человеческого облика и что она там видела? Она даже не спросила о моих когтях, или ушах, или о том, как я отбил ее у гномов и гарпий.

— Хорошо, — тихо сказала она. — Думаю, если ты тоже едешь, все будет в порядке.

Сердце, подобно колоколу, забилось у меня в груди, а потом с тошнотворным всплеском ухнуло куда-то в ноги. Или даже глубже.

Я был обречен.

Что я могу сказать о Святилище? Ну, там зелено и тихо. Все купается в сердечном свете. Днем туда проще всего добраться, если встать там, куда должен падать свет от северной розетты самого знаменитого собора в мире, и… шагнуть в сторону. Это не такой шаг, который можно сделать физически. Я предложил Кейт взять меня под руку, а Посвященный наблюдал за нами, стоя на краю луча.

Кейт взяла меня под руку, и ее улыбка не дрогнула. Я шагнул, она последовала за мной, и на нас обрушился свет.

— О! — потрясенно воскликнула она.

Я ее понимал.

Откуда бы вы ни шагнули, вы все равно попадете в одно и то же место Святилища. Это тихий сад, залитый золотистым светом, по аллеям которого скользят фигуры Посвященных, облаченные в накидки с капюшонами. Один из них приблизился к нам, и Кейт опять вцепилась в мою руку.

— О! — снова произнесла она.

— В первый раз всем трудно, — отозвался наш проводник. Он вошел сразу вслед за нами и подтолкнул нас вперед. — Прошу сюда, мисс. Брат, Жан-Мишель покажет вам вашу комнату. Встретимся на закате.

Она не хотела меня отпускать.

— Господи, пожалуйста, не надо…

Сообразительная девочка. Я аккуратно отцепил ее пальцы от своего рукава. Я сделал это очень осторожно, потому что ее пальцы могли сломаться еще прежде, чем я применил бы силу.

— Кейт, прошу тебя, иди с ним. Все будет хорошо.

— Почему у них есть имена, а у тебя нет? — Она подняла голову и посмотрела мне в лицо. — И они такие яркие.

— Ты к этому привыкнешь. — Ложь пеплом оседала у меня во рту. — У них есть имена, потому что они Посвященные. Они уже привели сюда кандидатуры Сердца. Так же, как я привел тебя.

«За это они получили красоту и имена».

— Значит… — Она не хотела со мной расставаться. — Ты ко мне придешь?

— Да, — попытался успокоить ее я. — А сейчас иди с ним. Я прошу тебя, Кейт.

— Хорошо. — Она расправила плечи, вздернула подбородок и шагнула за проводником. — Хорошо.

Бог ты мой, как это было больно! Я смотрел вслед ей и уводящему ее проводнику. В Сердечном свете ее волосы сияли, как чистейшее золото. Она шла, как будто у нее уже ничего не болело, и я надеялся, что первым делом ей дадут новые туфли. В Святилище они практически не нужны, здесь всегда весна и всегда тепло… но этот хлопающий каблук… О мое Сердце!

В моей груди бурлила кипящая лава. Мне стоило большого труда сохранять бесстрастный вид, и уродливое лицо не выдало моих переживаний. Жан-Мишель, облаченный в серый плащ с накинутым на голову капюшоном, скрывающим его лицо, вздохнул и сложил ладони затянутых в перчатки рук.

— Это самое трудное, не так ли? — Его голос звучал так же музыкально, как и голос проводника. — Не переживай, брат. Все будет хорошо.

— Да, — пробормотал я. — Конечно. Что я должен делать?

— Сейчас ты пойдешь со мной. Ты искупаешься. — На долю секунды он умолк. — И выберешь себе нож.

Меня оставили в симпатичном просторном номере, сияющем Сердечным светом, который вместе с солнечными лучами проникал в открытые проемы, заменяющие здесь окна. Там, где воздух всегда теплый и ласковый, нет необходимости в стеклах. Я не помню, чтобы так тщательно мыл за ушами с тех пор, как покинул приют.

Итак, весь остаток дня я сидел на окне, смотрел на сад и вертел в пальцах нож из обсидиана.

У них тут множество разных ножей — кукри и кортики, водолазные и даже мясницкие. Рукояти тут тоже были самые разнообразные. Но запах металла напоминал мне о тонкой золотой нити — порванной цепочке, которую я до сих пор сжимал в другом кулаке. У меня были широкие кисти с тупыми пальцами, и как только я увидел ножи из камня: кремниевые, обсидиановые, гематитовые — сразу ощутил покалывание в кончиках пальцев.

«О чем ты думаешь?!»

Это было Святилище. Оно было зеленым и идеальным. Здесь все благоухало цветами, а Посвященные двигались грациозно и плавно, без рывков и грузности, присущей горгульям. Все они заслужили свою награду, Сердце приняло кандидатуры, а те, кто их привел, остались здесь служить ему. Они обрели право каждый день купаться в Сердечном свете.

У них были имена. О чем мечтает каждая горгулья, так это о собственном имени.

Но, будь оно все проклято, а как же Кейт? Кейт…

Я откинул голову назад и осторожно стукнулся затылком об оконную раму. Рама была каменной.

У моей двери стоял Посвященный Охранник. Интересно, многие ли горгульи замышляют что-то идиотское, доставив сюда свою кандидатуру Сердца? Все? Или только я? Если бы никто из них ни на что не отваживался, ко мне не приставили бы охранника. Или он здесь на случай, если мне что-нибудь понадобится? Например, хорошая накачка?

Возможно, мне необходимо напомнить о том, зачем мы все это делаем? Сердце нуждается в питании. Оно сражается с Большим Злом, оно дает всем нам силу, отдает нам части себя, обеспечивающие истинный облик каменнокожих. Оно даже дает нам имена. Настоящие имена. Такие, которые не исчезают. Все это достается недешево.

Но… Кейт.

Я ни о чем не успел подумать, как мои ноги уже свесились за окно. Я втянул их обратно.

Что я себе думаю? Я еще не обсох после ванны, мою кожу пощипывало от заливающего ее Сердечного света, и я, подобно Посвященным, был облачен в серую рясу и накидку с капюшоном. Впрочем, моя переваливающаяся походка пока не изменилась. Двигаться грациозно я не умел. И мне пришлось бы прятать руки. Все Посвященные носили перчатки.

Кейт. У нее было имя. Наверное, она считала это чем-то само собой разумеющимся.

Где они ее держат? Если бы мне пришлось угадать…

Мне нечего было угадывать. Все Святилище сияло предвкушением. Это Сердце пело песнь, посвященную одному из своих слуг. Чтобы найти ее, мне достаточно было следовать за этой песней. Я также мог пойти на звенящий зов цепочки, которую стискивали мои пальцы.

Или я мог остаться здесь, ожидая, пока за мной придут. Я мог исполнить свой долг и получить имя. Я мог стать прекрасным.

Кейт.

Я спрятал нож в рукаве, оттолкнулся от подоконника и приземлился на садовую лужайку.

Большая старая дубовая дверь была обита исцарапанным железом, в котором пульсировала жизнь. Я прижал к ней ладонь, и металл завибрировал резким звуком, запел и застонал на высокой ноте. Дверь тихонько заскрипела, когда я ее толкнул и заглянул внутрь.

Часовня была длинной и узкой. В самом конце, подобно волне, вздымался камень, образующий алтарь, задрапированный алым бархатом и подушками. Я сбросил с головы капюшон. Он упал мне на спину, обнажив уши, и я почувствовал, что снова могу дышать.

На алтаре неподвижно лежала Кейт. Стены пульсировали. Часовня находилась очень глубоко и совсем близко к Сердцу. Удары пульса составляли мелодию, эхом отзывавшуюся в моем Сердце. Мне было очень трудно удерживаться в рамках и размерах человеческого облика. Истинный облик неудержимо рвался наружу.

Коридоры, по которым я шел, были сонными и пустынными. Я изо всех сил старался сделать свои шаги скользящими, как у Посвященных, и не очень раскачиваться из стороны в сторону. Цепочка трепетала в до боли сжатом кулаке. Я обернул ею обитую кожей рукоять обсидианового ножа и сунул нож в рукав.

Они одели ее в красное платье. Это было прекрасно. Она была прекрасна. В ней была какая-то совершенно недостижимая для меня красота. Ее глаза были закрыты, а волосы рассыпались по подушкам.

Да простят меня Бог и Сердце! Я закрыл за собой дверь, постаравшись сделать это как можно тише. Мой шепот грохотом отразился от стен.

— Кейт?

Она пошевелилась и сделала едва уловимое движение рукой.

— Кейт, проснись.

Что, если они накачали ее наркотиками?

«Нечего сказать, хорош, — подумал я. — Самое время передумать». Всю свою жизнь я следовал велению долга. Но это…

Наверное, находясь в Сердечном свете, ты начинаешь смотреть на все несколько иначе. Хотя, возможно, все объяснялось тем, как она стискивала мою руку. Возможно, дело было во взгляде, которым она смотрела на меня, когда спрашивала, почему у них есть имена, а у меня — нет.

Возможно, причина заключалась в том, что каждый раз, когда я изыскивал предлог, чтобы встать в очередь именно к ее кассе с единственной упаковкой жвачки в корзине, она всегда мне улыбалась. Или в том…

Проклятье! Я решил, что лучше буду уродлив снаружи, чем стану уродливым насквозь.

— Кейт? — прошептал я еще раз, несколько более настойчиво.

Пол часовни был покрыт резными узорами, изображающими геральдические лилии. Каждая из них была заключена в круг, и все круги сплетались в единое целое. Я бросился к алтарю, безжалостно ступая по лилиям. Их острые скошенные края врезались в мои босые ступни.

— Сердце и Ад! Кейт, проснись! Пожалуйста!

Она моргнула, и стены часовни отозвались гонгоподобным трепетанием. Я успел добежать до алтаря. Но тут каменные стены под нервюрами с едва слышным шорохом раздвинулись, открыв моему взору дверные проемы в форме листьев, в которых стояли Посвященные.

Они что, все это время были здесь, ожидая моего появления?

— Проклятье!

Я был уже у алтаря, и мой человеческий облик исчез, сменившись истинным. Я развернулся спиной к Кейт, издавшей высокий пронзительный крик. Сердце застучало чаще, и его свет окутал всех нас прозрачной ясностью.

Посвященные двинулись вперед. У каждого из них тоже был нож. Их головы были накрыты капюшонами, но из темноты блестели глаза.

— Сердце требует, — пропел один из них глубоким, чистым, как звон колокола, голосом.

— Сердце требует! — хором отозвались остальные.

Кейт снова закричала. Это был одинокий, исполненный отчаяния звук.

Я уперся ногами в пол, впившись в него когтями.

— Не подходите! — завопил я.

Резкая нота вонзилась в их пение. Уродливая клякса на чем-то прекрасном.

Мне не следовало ее сюда привозить. А сейчас было слишком поздно.

Они подходили все ближе. Они не обратили внимания на мое предостережение, и оба сердца в моей каменной оболочке перестали биться.

Все замерло. И я решился. Пусть и слишком поздно, но я это сделал. Я принял решение, и все во мне встало на место.

Я прижал конец обсидианового ножа к груди.

«О мое Сердце! Кейт. Простите!»

Они не причинят ей вреда, если Сердце получит свою долю. Таков был оброк — плата сердцем.

Они были уже совсем близко и готовились броситься на меня. Я знал, что хотя они и облачены в рясы, но по-прежнему остаются горгульями. Я знал их силу и скорость, потому что знал себя. Кейт схватила меня за плечи. Она что-то кричала. Я не слышал ее, потому что у меня в ушах грохотало сердце и Сердце.

И я услышал, как Сердце взывает ко мне.

Я с силой вонзил нож себе в грудь, поразив одновременно и Сердце, и сердце. Это не так уж трудно, если знать, где нажимать. Если хватит решимости. И если вы сможете ударить кого-то из нас, когда мы окружены плотью, а не камнем. Или когда мы не защищены камнем в одном-единственном, но необычайно уязвимом месте.

Сердечный свет потускнел.

И мои сердца… остановились.

Мне показалось, что меня уронили в битое стекло, покатали по нему, потом окунули в кислоту и разорвали на части. В висках стучала боль. Все было не так, как раньше.

«О черт! Я разве не умер?»

Я увидел туманный свет. Серебристый и холодный. Что-то теплое гладило меня по лбу. Это было приятно.

— Мне кажется, он приходит в себя, — прошептала она.

Мои глаза медленно открылись.

— Кейт? — прохрипел я.

За ее спиной была ребристая каменная стена. Это была та же комната, в которой я провел полдня. Но солнце уже не светило. Ее освещал чистейший Сердечный свет, и пульс в стенах стучал ровно и удовлетворенно.

— Я здесь. — Она коснулась моей щеки. С улыбкой. Она улыбалась. — Эй!

— Добро пожаловать обратно!

Это произнес наш проводник. Он откинул капюшон, и я изумленно уставился на него.

Гладкая кожа. Ровный нос, низкие широкие скулы, синие глаза. Он не победил бы на конкурсе красоты, но он не был и грубо сколоченным лайнбекером с изрытой оспинами кожей и редкими зубами.

Впрочем, он тоже был горгульей. Это не подлежало сомнению. У него были заостренные уши, и я чувствовал, как в его груди бьется Сердце, эхом отражающее пульсирование стен.

— Какого…

Это было все, что мне удалось из себя выдавить.

— Прими мои поздравления. — Он заправил прядь длинных прямых темных волос за ухо. — Ты прошел испытание. Теперь ты Посвященный. Ты можешь остаться здесь, но также можешь вернуться в мир и выполнять ту же работу, что и прежде. Со своим Сердцем.

Он бросил взгляд в сторону Кейт, все еще одетую в красное платье. Оно было сшито из атласа, и, клянусь богом, ее прелести выглядели в нем… еще прелестнее.

— Чего?

Я моргнул. Кейт еще раз погладила мою щеку.

— Они сказали, что ты не причинишь мне вреда. — Ее улыбка была уже не такой усталой. Вырез на платье был достаточно низким и позволял видеть верхний край знака на ее левой груди. Лилия переливалась темным флуоресцирующим светом. — Все, что мне было нужно делать, — это кричать. Подумаешь! За последнее время я только это и делала.

— Я предоставлю вам возможность познакомиться, — галантно кивнул наш проводник. — Брат. Мисс Кэтрин.

— Какого черта? — Я никак не мог опомниться. Мое тело ныло, но постепенно боль стихала. — Сердце…

— Сердце получило свой оброк. — Проводник кивнул. — Ты его исполнил. Отдыхай.

С этими словами он покинул комнату. Дверь тихо затворилась за ним, а я уставился, на Кейт. Я смотрел на нее так долго, что она неловко пожала, плечами.

— Все это чертовски странно… — Она втянула голову в плечи. — Но это лучше, чем сидеть за кассой в «Ивил-Март».

— Он выглядит…

— Неплохо, да? Но ты гораздо лучше. — Улыбка озарила ее лицо. — Они мне все объяснили. Ну почти все. Ты сделал то, что должен был сделать, и теперь ты свободен.

— Я думал, что я умер.

Слабость вернулась. Я приподнялся на локтях и поднял руку.

Пальцы по-прежнему были мозолистыми и сильными, но они не были ни серыми, ни сучковатыми. Коснувшись лица, я не ощутил под пальцами неровностей. Кончики пальцев скользнули по гладкой коже и щетине. Мой нос тоже перестал быть расплющенным грибом. Я провел языком по зубам. Знакомая география у меня во рту изменилась. Если бы я взглянул в зеркало, то, скорее всего, не увидел бы желтого штакетника. На его месте, видимо, находились белые жемчужины.

Я находился в теле какого-то незнакомца.

— Я догадалась, что ты в меня, типа, влюбился.

Кейт присела на низкую скамеечку. На противоположной стене комнаты висело зеркало, но я не был уверен, что мне хочется в него посмотреть. За окном в мягком серебристом Сердечном свете дремал сад. В окно просочился аромат жасмина.

— Я не уродлив?

Это был вопрос, достойный пятилетнего ребенка.

— Ты никогда не был уродлив. — Она скрестила руки на груди. — Но нам предстоит научиться общаться друг с другом. И кстати, как мне к тебе обращаться? Неужели ты никогда не пытался как-нибудь себя называть?

Какое-то время я сидел с открытым ртом и смотрел на Кейт, пока она не прыснула со смеху. Это был очень приятный звук, и улыбка на моем потрясенном и все еще чужом лице мне самому показалась сияющей, как солнце.

— Называй меня, как хочешь, — пробормотал я, и она снова скорчилась от смеха. Я откинулся на подушки кровати и молча смотрел на нее. Мне казалось, что я проснулся посреди Рождества. — Я не уродлив?

— Ты никогда не был уродлив, — повторила она. — Никогда.

Она сделала какое-то движение, и мне показалось, что она собирается встать. Я вскинул руку, чтобы ее остановить.

Руку незнакомца.

— Кейт, я тебя очень прошу, прости меня. Я…

Она снова опустилась на скамеечку и посмотрела на меня. Мы очень долго смотрели в глаза друг другу.

— Ты просишь прощения за то, что привез меня сюда в полной уверенности, что я стану жертвоприношением?

Я кивнул, с трудом шевельнув шеей, которая была как будто сделана из заржавевшего железа. Мои рассыпавшиеся по подушке волосы шевельнулись.

Она кивнула. Прядь золотых волос упала ей на глаза. У нее был такой торжественный вид, что Сердце во мне (а оно по-прежнему было у меня в груди, тикая, как ни в чем не бывало, как будто я не пронзил его ножом) перевернулось. Если бы я мог вырвать его и отдать ей, я бы это сделал.

Потому что оно все равно с самого начала принадлежало ей. Вы с этим согласны?

— Да уж. — Она поудобнее устроилась на скамеечке. — И все-таки это лучше, чем сидеть за кассой в «Ивил-Март». А ты пока просто расслабься. Они сказали, что мы должны придумать тебе имя. И еще они сказали, что мы можем поехать, куда захотим, что тебе предоставляется отпуск, который ты так и не взял.

Мое сердце несколько секунд мучительно работало. Наконец мне удалось выдавить из себя:

— Как ты относишься к Бермудам?