Серебряный ангел

Глава 9

Время Шантель полетело с угрожающей быстротой. Хаким почти постоянно находился с ней, используя каждую минуту, чтобы чему-нибудь ее научить: мусульманским обычаям, истории Барики, роли женщины в странах Востока. Но больше всего внимания они уделяли арабскому – языку, на котором говорили все жители Барики, с раннего детства знакомому Хакиму. Не забывал Хаким и об уроках второго своего родного языка – турецкого, который предпочитали высшие должностные лица государства. Шантель старалась запомнить все что могла. С тех пор как она согласилась с Хакимом в том, что только знания помогут ей встретить будущее во всеоружии, девушка сама настаивала на занятиях.

Не все давалось ей легко. Так быстро выучить совершенно незнакомый иностранный язык непросто, особенно если мысли и так путаются от страха. А избавиться от измучившего ее страха она никак не могла.

Шантель пыталась. Она искала и даже находила в своих злоключениях светлые стороны. Ведь ей в любом случае было необходимо на какое-то время бесследно исчезнуть, а теперь это получилось само собой. Время от времени ей удавалось возбудить надежду, что еще не все потеряно. Может же она попасть в такой большой гарем, что хозяин совсем не обязательно захочет провести с ней ночь. Хаким говорил ей, что когда в доме больше двадцати женщин, не каждая из них удостаивается внимания господина. Конечно, он при этом настаивал, что заслужить внимание хозяина будет для нее совсем неплохо, но она-то не собирается к этому стремиться. А потом Шантель как-нибудь убежит, найдет английского консула, и тот тайно переправит ее из Барики домой.

Она цеплялась за мысль о возникновении чудесной возможности вернуться домой. Это было единственное, что ей оставалось. Но страх не покидал ее. Девушку пугала сама предстоящая процедура ее продажи. Хаким избегал разговоров об этом, а пока все не произойдет, о будущем нельзя сказать ничего определенного. Ведь вовсе не исключено, что ее купит человек, у которого нет жен, вообще нет женщин, среди которых могла бы затеряться Шантель. Такой мужчина, конечно же, изнасилует ее, хотя, наверное, может жениться на ней и считать рожденных ею детей своими. Избави боже! Что будет с ней? Неужели ей суждено сгинуть навсегда? О ужас, ужас!

А Хаким еще время от времени с идиотской настойчивостью пытался подбодрить ее своими рассуждениями о том, как это будет здорово, если мужчина, который купит Шантель, захочет жениться на ней.

– Он непременно будет очень богат, иначе ему просто не заполучить вас. И вы станете его любимицей, его икбаль. Родите ему сыновей, а он будет гордиться вами и сделает главной женой.

Главной женой! Она дрожала от страха и негодования всякий раз, когда Хаким говорил это. Отвратительным было уже то, что мужчина имел законное право иметь четырех жен, если ему этого захочется, а ведь у него могут быть еще и наложницы, число которых вовсе ничем не ограничивается. Сотни женщин для одного мужчины! Это не укладывалось в ее европейском сознании. Девушка не понимала, как сами женщины терпят это. Правда, доходя в своих рассуждениях до этого места, Шантель напоминала себе, что они и не имеют права выбора, ведь наложницы – это рабыни, захваченные в военных походах, разбойничьих рейдах и пиратских набегах. Рабство стало неотъемлемой частью всей культуры Востока.

– Неужели вы жили намного лучше? – спросил однажды Хаким, когда ее особенно возмутило то, о чем он рассказывал. – Браз говорит, что увидел вас тогда на берегу убегающей от кого-то с одним маленьким узелком.

Вопрос задел Шантель за живое.

– По крайней мере у меня был выбор, Хаким. Я не захотела оставаться там, потому что меня собирались насильно выдать замуж за нелюбимого человека. А какой выбор есть у меня сейчас?

– Вы можете принять новую для себя жизнь или нет. Вы можете пойти дальше, лалла, если вы все-таки выберете ее. Сможете добиться богатства и определенной степени свободы. Для этого вам надо просто попытаться стать самой любимой…

– Я не собираюсь продавать себя! Уж лучше оставаться рабыней и работать на кухне.

Хаким с негодованием всплеснул руками и вышел из каюты. Шантель расплакалась. Сказанное было не просто словами, а чистой правдой. Лучше для нее заниматься самой тяжелой работой, чем согревать своим телом постель чужого для нее человека. Правда, еще лучше не делать ни того ни другого. Боже! Есть ли после всего, что произошло, оправдание для Чарльза Бурка? Это он виноват, что она оказалась здесь! Это его вина, что она столь испугана и беспомощна, что ее принуждают к совершенно неприемлемому образу жизни!

Ее американские родственники поймут, что она убежала. Тетя Элен, приехав в Дувр, тоже так подумает, когда ей расскажут о планах Чарльза. Какое-то время она будет надеяться, что Шантель даст знать о себе при первой возможности. Станет тщетно ждать, волнуясь и переживая все сильнее по мере того, как будет проходить день за днем, не принося ни единой весточки от племянницы. И никто в целом свете так и не узнает, что же на самом деле случилось с девушкой. Она просто исчезнет, не оставив никаких следов в Англии.

За все время путешествия произошел лишь один сравнительно сильный шторм, который на несколько дней задержал продвижение их корабля к цели. Шантель очень надеялась, что это не последнее препятствие, но тщетно. Небо оставалось безупречно чистым, судно беспрепятственно проскользнуло сквозь узкий Гибралтарский пролив, и жара в ее комнате еще больше усилилась. Как раз на следующий день после того, как они оказались в Средиземном море, девушка смогла наблюдать корсаров за их жестокой работой.

Шантель была шокирована, поняв, что корабль совершает маневр для атаки. Что происходит, на бегу сообщил ей Хаким. В Атлантике они спокойно прошли мимо нескольких судов, и девушка посчитала, что корсары в этом путешествии больше не собираются охотиться за добычей. Оказалось, однако, что они просто ждали того момента, когда очутятся в родных водах.

– Не надо беспокоиться, лалла, – успокаивал ее Хаким. – Думаю, что даже наши пушки не понадобятся. Приближается вечер, и у нас есть все шансы захватить это торговое судно внезапно. Подойдем к нему со стороны солнца, и они не успеют понять, с кем имеют дело. Командир уже приказал поднять нужные флаги. К тому же у нас есть парень, который будет заговаривать купцов приветствиями на их языке. Мы возьмем это судно на абордаж, прежде чем там поймут, что они в опасности.

О корсарах Шантель не беспокоилась. Охватившее ее беспокойство объяснялось тем, что она неожиданно осознала возможность получить помощь оттуда, откуда она ее раньше не ожидала. Если корсары сейчас проиграют бой и их корабль сам будет захвачен моряками с торгового судна, она будет спасена!

Именно об этом она начала просить небеса сразу, как только дверь каюты закрылась за Хакимом, и ее горячая молитва продолжалась не менее получаса. Собственно, это было единственное, что она могла делать в этот момент. Наверху ужасно шумели. Крики и вопли людей перемешивались с клацаньем, которое издавали сабли и мечи при ударах о щиты и друг о друга. Но как оказалось, весь этот гам производили сами корсары, он являлся частью их стратегии и был направлен на устрашение жертвы. План нападавших сработал. Неаполитанское торговое судно и в самом деле оказалось довольно легкой добычей. Атака была столь неожиданной для его команды, что корсары одержали почти бескровную победу. Неаполитанские моряки превратились в пленников, а их корабль – в горящий факел. Его подожгли, потому что победителей оказалось слишком мало, чтобы разделиться на два экипажа.

В течение трех последующих дней Шантель пребывала в крайне подавленном состоянии. Ее не покидали мысли о тех людях, которые оказались скованными цепями в трюме корабля и скоро, подобно ей самой, будут проданы в рабство. Хаким начал было отвечать на ее вопросы о будущем пленников, но только еще больше напугал девушку, представившую, как их, полуобнаженных, будут в цепях сводить с корабля. Он отказался обсуждать эту тему и только заверил, что прибытие в Барику самой Шантель будет совершенно иным.

Наверное, иным, но менее ли ужасным? Это Шантель предстояло выяснить довольно скоро. Через двенадцать дней после захвата торгового судна в маленькое окошко ее каюты девушка увидела Барику – один из самых блистательных городов всего протянувшегося от Марокко до Египта побережья Северной Африки, известного в Европе как Варварский берег. Барика, сияющая белизной под ярким полуденным солнцем, и впрямь походила на драгоценное украшение, брошенное кем-то на берег. Плоские крыши близко расположенных друг к другу белых домов ступеньками поднимались по склонам стоящих у моря холмов, в обе стороны от которых расходились переливающиеся изумрудной зеленью поля и пастбища. У подножия холмов искрилась голубая вода удобной гавани. А над всем этим великолепием простиралось лазурное безоблачное небо. Восточный колорит городу придавали возвышающиеся над домами и видимые издалека большие зеленые купола мечетей, каждый из которых был окружен четырьмя упирающимися в небо минаретами. Еще были видны конические крыши сторожевых башен и, конечно, огромное здание, оседлавшее самый высокий из холмов, которое не могло быть не чем иным, как дворцом дея.

Еще несколько довольно больших зданий, крыши которых выглядывали из-за окружающей Барику высокой стены, располагались прямо около гавани. Это были склады, предназначенные для грузов, доставляемых в город многочисленными торговыми судами, большое количество которых и сейчас демонстрировало в порту флаги самых разных стран мира. Не менее значительно выглядели казармы солдат двадцати крепостных батарей, защищающих берега Барики с помощью тысячи орудий, а также тюремные бараки, заполненные бесчисленными рабами.

В Барике была и христианская церковь, но Шантель не заметила ее шпиль. Взгляни она вовремя в нужную сторону, возможно, в ее прекрасных глазах не было бы сейчас такого ужаса. Хаким почему-то не рассказал ей, что дей терпимо относится к христианам, и довольно много их живет в городе не только в качестве рабов, но вполне свободно. В Барике была даже целая христианская колония, центром которой и была церковь. Церковное здание вполне могло бы стать для нее ориентиром и, возможно, убежищем, если бы девушка решилась на побег. Ведь найти сразу английское консульство у нее было не так много шансов. Но Шантель не увидела церкви, да у нее и не было времени, чтобы рассматривать город. Корабль совершил быстрый маневр и бросил якорь.

Вскоре раздались звуки, говорящие о том, что на палубу выводят плененных мужчин, которые провели двенадцать страшных дней в трюме. Не в силах переносить их стоны и звон цепей, девушка упала на постель, заткнула уши и разрыдалась, уткнувшись в подушку. Долго ли и она пробудет в этом своем временном убежище? Да, корабль ей казался уже спасительным пристанищем по сравнению с тем, что ждало ее впереди.

Но время шло, и за ней никто не приходил. Слезы постепенно иссякли. Эмоциональное перенапряжение опустошило Шантель. Она была уже готова на все, лишь бы появилась хоть какая-то определенность, лишь бы избавиться от измучившего ее страха перед неизвестностью.

Когда Хаким наконец пришел, был уже почти вечер. Он нес поднос с едой и какую-то одежду, перекинутую через руку.

Но при взгляде на пищу Шантель почувствовала спазмы в желудке и поняла, что ее вот-вот стошнит.

– Убери это, – едва выговорила она.

– Вы не покинете корабль до позднего вечера, пока город не успокоится, лалла. И до этого вам лучше поесть.

– Я бы не хотела произносить вслух, что ты должен сделать с этой едой, Хаким!

Он улыбнулся в ответ на ее неприветливый тон, но улыбка получилась грустной. Припухшие глаза девушки рассказали ему о ее переживаниях. Вообще-то пленников не следует жалеть. Они товар, и больше ничего. Эта была просто подороже, чем другие. И все-таки Хакиму было жалко Шантель. Его трогало явное противоречие между непокорностью и гордостью, читавшимися во взгляде девушки, и ощущаемой ею беззащитностью, которую предательски выдавала дрожь губ.

Хаким, к своему несчастью, успел немного влюбиться в нее, хотя сам еще и не понимал этого. Он ощущал только, что при встречах с ней испытывает какое-то странное чувство, с которым не в состоянии справиться. Впрочем, сделать для нее что-то он тоже не мог. Даже сопровождать ее в город будут другие, и как только она сойдет с корабля, он больше никогда не увидит эту пленницу.

Хаким понимал: главное, что сейчас нужно ей, – это смелость. Только преодолев страх, девушка может избежать неприятностей из-за своего слишком острого языка, которого ей, если говорить честно, и следовало опасаться больше всего в ее нынешнем положении. Мусульмане уважают смелость, но не переносят оскорблений, ценят силу духа, но не терпят, когда их унижают. К тому же Хамид Шариф, к которому она попадет сегодня вечером, был не из тех, кто славится терпимостью и пониманием.

– Разве не вы говорили мне, что являетесь женщиной благородного происхождения? – спросил Хаким, переставляя поднос на небольшой табурет, стоящий за почти таким же невысоким столом. – Наследница титула? Дочь знатного англичанина?

– Браво! – воскликнула Шантель с явной издевкой. – Ты можешь гордиться своей памятью.

– А вот о вашем злом язычке я бы этого не сказал, лалла. – Девушка в ответ сердито фыркнула, но он продолжал говорить совершенно спокойно: – Если бы вы не сказали мне о своем происхождении, я бы мог принять вас за крестьянку. Крестьяне могут рассчитывать только на собственные руки, чтобы защитить себя. Благородный человек мудрее. Он знает, как можно прекратить борьбу, не унизив ни себя, ни противника.

– Лучше не говори мне об этом. Ведь ты даже не представляешь, что я сейчас чувствую!

– Я и не могу знать об этом, – согласился он. – Я только могу напомнить, что вы ценны, а значит, к вам будут относиться хорошо и внимательно. Когда раб теряет ценность для своего господина, его бьют, продают или убивают. Но к вам это совершенно не относится. Ведь ваша ценность не в сильной спине или владении каким-то ремеслом, а в вашей красоте. Поэтому плохое обращение с вами не имеет смысла. Большинство наказаний просто не могут быть применены к вам, поскольку сразу снизят вашу ценность.

– Зачем ты мне это говоришь? – возмущенно спросила девушка.

– Затем, чтобы вы не совершили ошибку, представив себя не той, кто вы есть на самом деле, и тем самым снизив свою ценность. Вы – леди, женщина, обладающая достоинством и умом, и это ваше право ожидать, что с вами будут обращаться соответствующим образом. А выйдет ли по-вашему, зависит и от вашего поведения. Чувство страха естественно в вашем нынешнем состоянии, но проявлять ли его – это вопрос. Намерены ли вы и впредь защищаться с помощью бесполезных насмешек и оскорблений или будете вести себя в соответствии со своим происхождением и прежним положением?

– Я еще не думала…

– Так думай, женщина! – выпалил он. – Какой ты предстанешь перед ними, таким будет и их отношение к тебе. Все знают, что деревенская девушка, какой бы хорошенькой она ни была, выросла в трудностях, а значит, слишком церемониться с ней не обязательно. Зачем же вам самой загонять себя в такое положение, если от этого не будет никакой пользы?

– Но почему я должна что-то предпринимать? Я же на самом деле та, за кого себя выдаю.

– Любая может сказать, что она леди, но докажет правоту ее утверждения только то, как она будет себя держать. Я знаю, что когда вы пытались унизить меня, вы делали это вовсе не для того, чтобы причинить мне боль. Таким образом вы просто хотели скрыть свой страх. Но я пробыл с вами довольно долго, прежде чем понял это. У Хамида Шарифа не будет времени, чтобы сделать такое же заключение. Теперь вы понимаете, лалла?

Смягчившись, Шантель кивнула и даже слегка улыбнулась Хакиму, как бы благодаря его за это предупреждение, хотя и считала, что оно ей ничем не поможет. Девушка уже начинала привыкать к маленькому турку. В его обществе она чувствовала себя не так тревожно, зная, что он по крайней мере не хочет причинить ей зла. С новым незнакомым человеком столь разговорчива она, однако, не будет. А может, и будет? В моменты, когда ее охватывала паника, Шантель не отличалась ни холодностью рассудка, ни продуманностью действий. Она достаточно убедилась в этом во время своих злоключений. Конечно, смелость ей бы не помешала, только откуда ей неожиданно появиться в нужный момент?

– Как же я могу не бояться, Хаким? – спросила она почти шепотом.

Он мог бы сказать ей с полной уверенностью, что тот, кто купит ее, сам будет так стараться угодить ей, что ей достаточно лишь пойти ему навстречу. Но Хаким знал девушку уже достаточно хорошо, чтобы понимать, что этот совет надо оставить на самый крайний случай, ведь необходимость угождать будущему хозяину таким образом и страшила ее больше всего. Ему оставалось только надеяться, что в нужный момент Шантель поступит так, как следует. Но что все-таки может он сказать ей сейчас, кроме того, что уже было сказано раньше?

– Никто и не думает, лалла, что вы можете совсем не испытывать страха. Но разве понимание того, что вы слишком ценны, чтобы причинять вам физическую боль, не может придать вам большей уверенности? Вы уже ко многому готовы и знаете, чего ожидать. Вы немного понимаете язык, а со временем будете знать его совсем хорошо. Очень немногие пленники могут сказать о себе то же самое. Наши капитаны обычно не думают о том, чтобы подготовить пленников к их будущей жизни, они даже не заботятся о том, чтобы будущих рабов доставляли в том же состоянии, в котором они были захвачены. Реис Мехмед просто посчитал, что будет более полезным изменить наши обычные порядки, чтобы вы поменьше плакали и сопротивлялись, когда вас передадут Хамиду Шарифу. Хамид Шариф будет доволен, а это весьма полезно для нашего капитана. Да и для вас, лалла, поверьте. Вам не надо бояться того, что вы прибыли в Барику. Все будет хорошо.

– До тех пор, пока меня не продадут! – не удержалась все-таки от выпада Шантель.

Хаким неодобрительно взглянул на нее, но продолжать разговор он уже не мог.

– Вот одежда, которую прислал капитан. Он хочет, чтобы вы сошли с корабля в ней. Вы должны быть готовы через три часа после захода солнца.

Он стал одну за другой показывать окрашенные в неброские цвета вещи, которые ей предстояло надеть. Все они были изготовлены из прочной хлопковой ткани. Исключение составляла только чадра – обязательная принадлежность местной женщины, выходящей в город. Она представляла собой вуаль из темного газа. Девушка увидела шаровары, показавшиеся ей похожими на мужское нижнее белье; тунику с длинными рукавами, которую Хаким выбрал на свой вкус; короткую жилетку с единственной пуговицей, застегивающейся на груди; широкий кушак и массивный кафтан – длинное, напоминающее пальто одеяние, которое на Востоке носят и мужчины, и женщины. Обуви не оказалось, возможно, потому, что ее собственные туфли были еще в достаточно хорошем состоянии, несмотря на то, что насквозь промокли во время ее неудавшегося побега.

Больше всего Шантель не понравились шаровары. Они, с ее точки зрения, годились лишь для того, чтобы быть пододетыми под другую одежду.

– Может, я просто надену вуаль и этот балахон на мое собственное платье? – спросила она, указывая на кафтан.

Хаким отрицательно покачал головой. Заметив выражение недовольства на лице девушки, он не смог сдержать улыбки. Одежда сделала то, чего он столько времени не мог добиться словами: Шантель перестала ощущать страх.

– Ваша одежда слишком необычна для этих мест. Длинная юбка будет выглядывать из-под кафтана. А нам нужно, чтобы любой, кто может увидеть вас сходящей с корабля, не обратил на это внимания, а подумал, что это просто какая-то мусульманка, приплывшая с нами. Хамид Шариф хочет, чтобы о вас ничего не знали до тех пор, пока не будут объявлены торги. По его задумке, в них должны принять участие только избранные, те, кто может заплатить за вас действительно большие деньги. А кроме того, – продолжал Хаким нерешительно, – вашу одежду носить вы больше не будете. В Барике вы будете одеваться соответственно вашему…

– Новому положению? – со злостью в голосе прервала его Шантель.

Хаким покраснел.

– Неужели вы и после всего того, что я вам рассказал, надеялись на другое?

Она опустила глаза.

– Нет, конечно… Но я все-таки думала, что мне удастся сохранить хотя бы свой облик, мою расческу, мои…

– Нет, лалла, вы не можете оставить ничего. Рабыня приходит к новому хозяину без единой собственной вещи, чтобы тот подарок, который он ей сделает, сразу вызвал у нее чувство благодарности.

Кровь ударила в голову Шантель. Конечно, Хаким говорил об этом и раньше. Но понимание того, что она вот прямо сейчас должна оставить то последнее, что сохранилось у нее от дома, вернуло ее прежнюю ярость и гнев.

– Не имеет смысла традиция, которая подрывает доверие и искореняет в человеке самоуважение, – раздраженно выпалила она. – Я должна буду униженно просить всякий раз, когда мне потребуется пища или смена одежды? Я не буду этого делать. Ты же знаешь, я не буду клянчить!

– Вам не придется просить, вы и так получите все, что нужно, – ответил он медленно, как ребенку. – Но почему вы так упорно стремитесь забыть все, о чем я вам говорил?

– Потому что я ненавижу все это! Эти ваши традиции придуманы лишь для того, чтобы сломить меня!

– Что вы должны сделать – это забыть свою прежнюю жизнь, и лучше, если вам ничего не будет напоминать о ней. Вы примете…

– Никогда!

– Так будет, лалла, – сказал со вздохом Хаким. – Это неизбежно.