Серебряный лебедь

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Она вспоминала, собирая воедино все обрывки мыслей, из которых состояло ее представление о собственной жизни, похожей на лоскутное одеяло. Стоя у окна спальни, она, встречая утро своего сорок девятого дня рождения, смотрела на лужайки, украшенные покачивающимися павлиньими хвостами, и как будто все переживала заново. Пережила даже то внезапное чувство холода, охватившее ее, когда тело Сибеллы внесли в Большую Залу и оконные витражи выплеснули озера цвета на ее только что погасшее лицо.

Она не могла этого забыть. Когда Мелиор Мэри снова вступила в мир, в жизнь, то получила свое второе имя: Снежная Королева. Даже Георг II, который, будучи принцем Уэльса, увидел ее портрет, написанный сэром Годфреем Келлером, и просил ее руки, встретил отказ. И все, кто хотел иметь удовольствие заполучить такую уникальную красоту в свои объятия, — принцы, князья, графы и государственные деятели, которые бросали свои сердца и состояния к ее ногам, — слышали только тихий смех Мелиор Мэри. Но отказывала она умно. У нее было мало врагов, и, по сути дела, приглашение хозяйки замка Саттон ценилось очень высоко.

В конце концов только Митчел сумел определить ее место в этой жизни, потому что сама она не планировала больших и серьезных дел. Поездка в Малверн, предпринятая с целью немного улучшить состояние духа Мелиор Мэри, беспокоившее Елизавету и Джона, не принесла видимого результата. Правда, она снова нашла там тот магический источник, который впервые увидела с матерью, мистером Поупом и Амелией Фитсховард, и вскоре заметила, какое необыкновенное воздействие он оказывает на ее внешность, но, даже несмотря на это, вернулась домой в таком же плохом настроении, как всегда.

Теперь внимание Мелиор Мэри привлекло желание Джона восстановить семейное состояние, пошатнувшееся после банкротства компании «Южное море». Он стал заниматься продажей и покупкой частной собственности и вскоре обнаружил, что его девятнадцатилетняя дочь — очень активная и энергичная деловая женщина. Джон был несказанно рад, что хоть что-то вызывает в ней интерес, и позволил дочери во всем принять участие. Таким образом, в течение двух лет в замке Саттон возобновились восстановительные работы.

Но мать приходила в отчаяние, глядя на нее. Мелиор Мэри почти утратила женственность, ведя такой странный образ жизни. Ее интересовали только верховые прогулки и бизнес, а поклонники приходили в дом, только пока была жива Елизавета. Но она внезапно умерла. Это случилось в 1724 году, ей было всего сорок четыре. Однажды она почувствовала внезапную слабость, легла на диван, улыбнулась Джону и скончалась. При этом ее лицо сохранило печальное и немного удивленное и озадаченное выражение. Елизавета так и не дожила до полного восстановления своего любимого дома. Ее положили в семейном склепе Святой Троицы. Александр Поуп, который стал к тому времени лидером известной литературной школы и, по его словам, «сидел в своей изысканной пещере» дома в Твикенгеме, прислал Мелиор Мэри письмо. Она бросила его послание в огонь.

Через несколько месяцев работы по восстановлению замка Саттон были завершены. Длинная Галерея, столько лет назад испорченная огнем, наконец, снова была полностью открыта и сверкала во всем своем великолепии. Столовую и все лестницы отделали заново, а в Большой Зале сделали некоторые дополнения к витражам. Но Елизавета не дожила до этого. А у Мелиор Мэри не было мужа, который проехался бы вокруг дома в компании со своим тестем и полюбовался им. И не было внуков у Джона, которые наполнили бы своим смехом эти пустые гулкие комнаты. В неизвестность канул Джозеф Гейдж, давным-давно уехавший в незнакомую страну.

Джон стал налегать на выпивку и буквально помешался на верховой езде. Эти два увлечения навалились на него всей своей тяжестью, и однажды он упал с лошади, после чего стал сильно хромать. Он доживал свой век, мечтая лишь об одном — увидеть смерть человека, которого ненавидел больше всех на свете — Георга I, представителя династии Ганноверов, и умер, прожив три года при правлении Георга II. Последние слова Джона перед смертью были: «Поддерживай этого римского мальчика, Мелиор Мэри» — ведь принцесса Клементина, слава Богу, родила Джеймсу III наследника — Чарльза Стюарта.

И тогда дом совсем опустел. Мелиор Мэри, вернувшись с Митчелом со страшного, горестного холода после похорон Джона, остановилась в Большой Зале у камина и стала греть руки.

— Ну, — начал он, — теперь все это ваше. Вы теперь здесь хозяйка.

Она равнодушно посмотрела на него.

— Да.

— И что вы будете делать дальше?

— Что вы имеете в виду?

— Только то, что сказал, мисси. Вы собираетесь жить отшельницей или открыть двери для гостей? Вы собираетесь жить так, как подобает хозяйке поместья или хотите сгноить себя заживо?

Мелиор Мэри невидящим взором смотрела в глубины огня.

— Меня не очень интересуют люди, Митчел.

— Вы эгоистичны, как и всегда.

Она гневно обернулась, задетая его замечанием.

— Помните, что теперь вся власть в моих руках и я могу в любой момент уволить вас! Вы не имеете права так разговаривать со мной!

— Я имею право на все, потому что люблю вас. Кстати, и так, как мужчина любит женщину, — тоже. Миллионы раз я желал овладеть вашим телом, но меня останавливало положение, которое я занимал в доме вашего отца. О, не смотрите так удивленно. Вы наверняка знаете об этом.

— Даже не догадывалась. Гиацинт лишил меня девственности и вместе с ней забрал мою любовь — вот все, что я знаю. Вы должны немедленно покинуть Саттон. У вас нет ко мне уважения.

Митчел подошел ближе, и она впервые за многие годы по-настоящему разглядела его: щеку рассекал огромный синевато-багровый шрам, над которым сверкали все еще очень яркие глаза, хотя в черных волосах кое-где уже поблескивала седина. Годы не сильно изменили его. Он не набрал лишнего веса, и стройная сухощавая фигура по-прежнему оставалась такой же сильной и подтянутой, как всегда.

— Вы можете приказать мне уйти, и я уйду, — честно сказал он. — Но обдумайте свое решение хорошенько, мисси. Что у вас останется? Бриджет Клоппер, Сэм, Том? Горстка слуг, которые должны будут занимать умную молодую женщину, противопоставившую себя всем мужчинам? Вы погибнете. Лет через десять погибнет ваш ум, а может быть, и тело. И что тогда станет с Саттоном, если не будет твердой руки, управляющей им?

Митчел прекрасно знал, что попал в точку.

— Но я поклялась никогда не вступать в брак!

— Придется нарушить клятву. Вы должны снова выйти на люди. Посмотрите на себя! Вам уже двадцать семь, но каким-то чудесным образом вы умудряетесь выглядеть на десять лет моложе. Вы же можете покорить все общество!

Даже Митчел не знал о тайном источнике в Малверне, и глаза Мелиор Мэри засверкали.

— Покажите вашу красоту всему миру, повращайтесь при дворе. Говорят, что король так и не оправился от любви к вам с тех самых пор, когда был принцем Уэльса. Вы и сейчас можете сблизиться с ним. Вспомните предсмертные слова отца. Как еще вы сможете служить Чарльзу Стюарту?

Вот теперь она дрогнула.

— Что я должна делать?

— Сейчас же поехать в Бат. Сейчас как раз подходящий сезон, и вы доберетесь туда, пока не начались штормы. Если хотите, я могу поехать с вами в качестве управляющего хозяйством.

Мелиор Мэри протянула ему руку.

— Вы ведь никогда больше не будете говорить мне об этом? О том, что желаете меня?

— Никогда.

И Митчел выполнил свое обещание. Рано утром, сразу же после приезда, Мелиор Мэри в купальном костюме, на поясе которого висели носовой платок, пудреница и табакерка, приблизилась к ваннам и моментально вызвала некоторое оживление. Но когда она подошла павильону, в котором царило смешение звуков музыки и оживленных голосов респектабельных клиентов, все, включая и оркестрантов, остановились и замерли.

Позже Мелиор Мэри в траурном наряде из черной тафты и в черной соломенной шляпе подошла к хозяину этого заведения, чтобы поприветствовать его. Прервав свою беседу, хозяин, Ричард Нэш, от удивления даже приоткрыл рот. Владея столь знаменитым курортом, он повидал на своем веку много хорошеньких женщин. Но создание, стоящее сейчас перед ним, ни с кем не шло ни в какое сравнение. Ее глаза, похожие на прекрасные цветы, прямо смотрели на него. Когда она присела в реверансе, поля шляпки отбросили тень на нежные скулы. Ричард Нэш поклонился в ответ, взял протянутую к нему маленькую белую руку и дотронулся до нее губами.

— Дорогая мадам… — начал было он, но запнулся, не в силах продолжать. Он буквально потерял дар речи, но в конце концов выдавил из себя: — Я уверен, что на свете нет женщины красивее вас. — Ричард Нэш сказал это как раз в тот момент, когда стихли голоса и смолкла музыка. Все изысканное общество стояло, будто громом пораженное.

После того случая Красавица и ее Чудовище, как прозвали Мелиор Мэри и ее изуродованного слугу, стали известны всему городу. И каждая хозяйка, каждый щеголь, франт и денди, каждый директор театра, шарлатан, разбойник и вор невероятно расстраивались из-за того, что траур по отцу не позволяет ей ничего, кроме чая и скромного обеда. Карты, театры и балы были ей запрещены, и в результате, к большому удовлетворению шотландца, Мелиор Мэри оказалась во всех списках приглашенных — осталось подождать, когда откроется лондонский сезон, а ее траур подойдет к концу.

Вот так все и началось. Мелиор Мэри находилась на вершине великолепия и триумфа. Ее представили ко двору, и сам король что-то нежно шептал ей на ухо. Она стала объектом внимания и желания всех мужчин. Более того, в моду вошли широкополые шляпки со свисающими перьями, которые она так часто надевала, и родилось выражение «а-ля Уэстон». И, самое главное, замок Саттон наполнился весельем, чего не было с тех пор, как сэр Ричард подстилал огромный красный ковер под ноги Генри VIII. И хотя Георг II не мог похвастаться особой красотой и грацией, это не мешало ему бросать тяжелый взгляд в сторону очаровательной хозяйки дома.

Но король не должен был забывать, что в Риме ждет своего часа юный сын Стюарта, надежда всех якобитов. Поэтому ни одному католику, даже такой очаровательной особе, как Мелиор Мэри, не следовало доверять. А пока в голове короля Георга крутились подобные мысли, она выполняла предсмертное желание отца и, выуживая сведения из самых недосягаемых источников, передавала их вездесущим и всевидящим агентам Джеймса III, как делал прежде ее дядя.

А что же Джозеф? Последний раз Мелиор Мэри видела его, когда он схватил на руки Гарнета и выбежал из Большой Залы.

Затем произошло событие, взбудоражившее всех якобитов — молодых и старых. В глубине души каждый из них уже не надеялся, что это может быть воплощено в жизнь — принц Чарльз попросил разрешения попытаться восстановить династию.

В 1744 году всем якобитам, включая и Мелиор Мэри, стало известно, что Чарльз начал свой путь. Он уже проехал Италию под видом неаполитанского курьера, затем переоделся в одежду испанского офицера, чтобы проехать через Тоскану, а теперь скрывается во Франции, ожидая поездки в Швейцарию. В те дни тайные встречи стали обычным делом, и в напряженной темноте ночей хозяйка поместья принимала у себя лорда Джорджа Муррея, изгнанного из страны после восстания 1715 года, и сэра Гектора Мапклина, который, покинув Саттон, направился в Эдинбург, где его узнали и арестовали.

Но Лондон пытался сохранять спокойствие, предпочитая делать вид, что не замечает все более распространяющихся слухов о предполагаемом вторжении. Слышали даже, что сам король как-то воскликнул: «Ах, не говорите мне об этой гадости!»

Однажды Мелиор Мэри направлялась к одному из столиков, расположившихся в уютной нише из растений в садах Вексхолла; и ее обуревали всяческие интересные идеи. Это было в марте 1745 года, и она знала, что принц сейчас находится в Нанте. Ее внимание привлекло какое-то движение слева от ее стула. В тени деревьев она успела разглядеть мужчину, который тотчас же скрылся из виду, но тут же появился снова. Что-то в его внешности показалось ей знакомым: поворот головы, манера держаться — все было каким-то родным.

Мелиор Мэри повернулась и принялась рассматривать его. Мужчина поклонился, на его губах заиграла хитрая улыбка, и тут свет упал на его лицо. У нее невольно приоткрылся рот и расширились глаза. Возраст, конечно, прибавил ему морщин, под глазами появились мешки, и сам он немного пополнел, но все же у Мелиор Мэри не было никаких сомнений, что это ее дядя Джозеф.

Он приблизился к ней, что снова заставило ее удивиться. Джозеф Гейдж был одет во все красное, а на груди на голубой ленте сверкал бриллиантовый орден в серебряной оправе.

— Дорогая моя, — сказал он, подходя к ее столику. — Мне сказали, что сегодня вечером я смогу найти тебя здесь. Но я бы никогда в жизни не узнал тебя. Время, похоже, не властно над тобой. Я узнал тебя только благодаря твоим волосам.

— Но что же стало с вами? Последнее, что я слышала, будто вы ушли в солдаты, не имея при себе ничего, кроме десяти гиней, а теперь…

Она показала на его великолепный наряд. Джозеф засмеялся.

— О, ты имеешь в виду мое облачение? Ну да, я верой и правдой служил королю Филиппу и королеве Елизавете Фарнезе…

Мелиор Мэри улыбнулась. Елизавета Испанская и ее премьер-министр кардинал Альберони прослыли самыми честолюбивыми людьми в Европе, а кардинал, кроме того, был якобитом. Племянница явно заинтересовалась, и это обстоятельство доставило Джозефу удовольствие.

— Ну? — поторопила она его.

— …Она даровала мне серебряный рудник.

— Серебряный рудник?! — Мелиор Мэри не могла удержаться от смеха. — Дядя Джозеф, вы неисправимы! Держу пари, что никакие, даже самые горькие обстоятельства не способны сокрушить вас!

Он внезапно помрачнел:

— В свое время были способны. Когда утопилась Сибелла, а Гарнет на самом деле оказался не моим сыном, я думал, что мое сердце остановится от горя.

— Кстати, как Гарнет?

Настроение Джозефа сразу же улучшилось:

— О, сейчас он в Шотландии, дорогая моя. Собирает войска для принца. — Он понизил голос до шепота: — Говорю тебе, Мелиор Мэри, что когда он, наконец, придет, члены клана поднимутся тысячами.

Она слегка наклонилась вперед, глядя прямо в лицо Джозефу:

— А удастся ли все это принцу? Сможет ли он добраться до Лондона?

— Если у него и его советников выдержат нервы, доберется. Если он не отступит, то станет королем Стюартом на английском троне еще до конца года.

Мелиор Мэри откинула голову и засмеялась от радости, а Джозеф удивлялся, глядя на ее гладкую шею и маленькую упругую щеку. Он хорошо помнил все подробности ее детства и юности: ужасное привидение, которое так долго преследовало ее, странное, неукротимое стремление к независимости, приводившее в отчаяние его сестру, и порывы необдуманной смелости, из-за которой она однажды чуть не попала в тюрьму в Инсбруке. Джозеф очень любил ее тогда, но с тех пор, как она открыла всем правду об отце Гарнета, так по-настоящему и не простил ее. Где-то в подсознании притаилась мысль, что, возможно, племянница сделала это специально.

А теперь она стала совершенно другой. Эта красавица, на которую не действует время, разумно управляет поместьем Саттон, является эталоном красоты и моды для Лондона и Бата и держит оба города у себя под каблуком, работает агентом у якобитов и внимательно слушает все, что говорит король Георг, занимается бизнесом и вкладывает капитал в недвижимость, оставаясь тем не менее убежденной старой девой. Последнее обстоятельство никак не укладывалось в голове, оно как-то не соответствовало всему остальному. Или все-таки соответствовало? И Джозеф бездумно спросил:

— Ты с тех пор что-нибудь слышала о Бенистере?

Она вся переменилась — перестала смеяться и посмотрела на него печальным и далеким взглядом.

— Нет.

— Ничего?

— Ничего. Он уехал из Саттона утром перед похоронами Сибеллы. Я больше никогда его не видела. — Она словно о чем-то вспомнила и спросила: — Вы верите, что дом проклят? И потому не навещаете меня?

Неизвестно откуда взявшись, задул холодный ветер, и Джозеф ответил:

— Это место кажется мне довольно мрачным. Оно полно таинственных теней и невысказанных угроз. Я поклялся, что никогда больше не переступлю порог замка Саттон.

Племянница улыбнулась непонятной улыбкой:

— Он пользуется мной. Он требует, чтобы я никогда не покидала его.

— Ты поэтому не выходишь замуж?

— Может быть, отчасти и поэтому.

Джозеф попытался сменить тему разговора:

— Гарнет очень хороший сын. Я работаю на них только ради него. — Он дотронулся до своего ордена.

— Что это?

— Испанский эквивалент рыцарства. Я испанский вельможа первого класса.

Мелиор Мэри наклонилась к нему через стол и поцеловала в щеку.

— Я рада, что жизнь воздала вам за все, что вы пережили.

— Гарнет — вот лучшая награда, — задумчиво сказал Джозеф. — Мне жаль, что Мэтью Бенистер никогда не видел всей прелести своего сына.

Мелиор Мэри не ответила, и они перешли к обсуждению причины, побудившей его приехать в Англию. Речь шла о деньгах, которые Джозеф надеялся собрать с семей якобитов на поддержку армии принца Чарльза. И тогда она особенно остро пожалела, что отец не дожил до этого дня. Сейчас ему было бы семьдесят — он был всего на восемь лет старше Джозефа.

— Как порадовался бы отец! — воскликнула она.

Джозеф поцеловал ее руку.

— Будем молиться, чтобы эта затея закончилась коронацией.

И он ушел, и Мелиор Мэри не видела его до сегодняшнего дня, ее сорок девятого дня рождения. Она не знала, жив ли он и жив ли Гарнет, потому что многие погибли во время восстания 1745 года.

Все прошло точно так, как сказал Джозеф. Принц Чарльз Эдвард со своей армией дошел до Дерби, где лорд Джордж Муррей предложил отступать, а граф из Перта, напротив, настаивал на наступлении на Лондон. В тот декабрьский день принц был очень огорчен самой мыслью об отступлении. Он рвался вперед и думал только о победе. Мелиор Мэри было интересно, не рядом ли с ним Гарнет Гейдж, и если так, то что он мог сказать по этому поводу. Хотя догадаться было совсем нетрудно.

Но, скорее всего, его там не было, потому что Чарльз Эдвард повернул назад, упустив корону, которая уже почти была в его руках, а в Лондоне король Георг готовился к бегству, и все банки выплачивали деньги тем, кто собирался уехать из столицы.

Отворачиваясь от окна, чтобы одеться на бал, посвященный дню ее рождения, Мелиор Мэри подумала, что, если бы принц Чарльз принял другое решение, он, как сын правящего монарха, без сомнения, почтил бы ее сегодня своим присутствием, осыпал бы подарками от своего отца Джеймса III и от себя самого, вспомнил бы свою мать, королеву Клементину, которая умерла совсем молодой, прожив всего пятнадцать лет после побега из Инсбрука.

Но судьба распорядилась по-другому. Чарльз Эдвард приехал во Францию, бросив все и оставив себе только одежду, в которой был после бешеной травли неугодных, продолжавшейся в течение пяти месяцев. Сын короля Георга, герцог Кумберленда, без сомнения, держал зло на сына короля-соперника, думая, возможно, как он, принц Уильям, был близок к свержению. В поисках Чарльза Стюарта прочесали всю Шотландию, а его голова оценивалась в тридцать тысяч фунтов стерлингов. Но он сумел скрыться и, по слухам, теперь предавался радостям жизни в столицах европейских стран.

В дверь постучали — личная служанка Мелиор Мэри, Люкас, пришла помочь ей одеться. Но Мелиор Мэри, крикнув «подожди!», улучила момент, чтобы ополоснуть лицо и тело малвернской водой. Ведь могло случиться и так, что сегодня, в день ее рождения, к ней пожалует сын короля. Поэтому и она, и ее дом должны были выглядеть наилучшим образом, даже несмотря на то, что с тех пор, как брат Гиацинт покинул их, им оставалось только издалека любить друг друга.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Весь день небо было черным и тяжелым, и Сэм, незаконнорожденный сын Бриджет Клоппер от Джона Уэстона, запрокинул голову и заметил:

— По-моему, когда немного потеплеет, пойдет снег.

Том, внешность и характер которого были не из лучших, ответил:

— Конечно, пойдет, дурья твоя голова. Разве ты не знаешь, что, когда наша хозяйка справляет Рождество, всегда идет снег и я должен хорошенько подметать двор, чтобы могли пройти лошади? А ты каждый год твердишь одно и то же. Убирайся-ка лучше отсюда, идиот!

Сэм уже сжал кулаки и приготовился драться, но потом передумал и повернул к кухне — посмотреть, не приготовила ли ему мать что-нибудь поесть. Бриджет было уже за шестьдесят, но она до сих пор сохранила живость, а потому надрала ему уши и потребовала не мешать под ногами, потому что только она могла помочь поварам готовиться к грандиозному приему, который сегодня вечером устраивала мисс Мелиор Мэри. Ворча что-то себе под нос и на какое-то мгновение став очень похожим на Джона, Сэм поплелся к конюшням, где у него было припрятано немного пива — там он мог посидеть и вспомнить старые времена, когда здесь еще жил Мэтью Бенистер. Да, золотые были деньки, но прошли.

Дом был празднично украшен, так как в соответствии с вековой традицией на Рождество в Большой Зале готовились принимать гостей. Более двухсот лет назад сэр Ричард Уэстон возглавлял такое же торжество, глядя на толпящихся в дверях слуг, которые тоже хотели поучаствовать в празднике. А теперь его преемница, хозяйка этого дома, тоже смотрела взглядом собственницы на расставленные карточные столы и стулья, купленные у Чиппендейлов, отца и сына. Она заботилась о том, чтобы гостям было удобно играть в вист, пикет и даже в фаро — опасную игру, увлекшись которой, человек может за ночь проиграть все свое состояние.

Если кому-то надоест играть, он может побродить по Длинной Галерее и послушать игру музыкантов, а для ощутивших жажду или голод в столовой был накрыт праздничный стол. Все знали, что в двенадцать рождественских дней Мелиор Мэри устраивала самые интересные развлечения, поэтому тем, кто добирался издалека, следовало выехать рано утром — остановить приглашенного на такой вечер мог только сильный снегопад. И, завидев на небе угрожающие тучи, кучера как можно сильнее и настойчивее понукали своих лошадей, чтобы опередить погоду.

Когда в воздухе закружились первые снежинки, Мелиор Мэри тоже забеспокоилась. В тот день 1752 года вся ее усадьба быстро принимала облик обманчивого рая.

Этим летом Мелиор Мэри минуло сорок девять лет, но миром правит молодость, поэтому ей следовало выглядеть такой же юной и прекрасной, как всегда. Прежде всего она надела платье из тонкой серебристой ткани, а затем проследила, чтобы парикмахер вплел ей в волосы сиреневые ленты и чтобы на увешанные бриллиантами плечи непременно свисали длинные пушистые перья «а-ля Уэстон». Теперь она смогла занять свое место в небольшом холле, где приветствовала прибывающих гостей.

Митчел, ставший к тому времени таким же седым, как его хозяйка, стоял за дверью спальни и, когда она выходила, подал ей руку. Он по-прежнему любил ее, хотя со дня похорон Джона Уэстона ни разу больше на заговорил об этом, и его уродливое суровое лицо не выразило ничего, когда он в очередной раз увидел ее неувядающую красоту.

— Ну как? — спросила она.

— Очень хорошо, мисси. Говорят, вы занимаетесь черной магией и открыли секрет вечной молодости.

— Может быть.

Митчел искоса взглянул на нее.

— Я ничему не удивлюсь, глядя на вас.

Мелиор Мэри засмеялась.

— Вы просто несчастный шотландец, и мне хочется вас уволить.

— Вы пытаетесь сделать это уже на протяжении последних тридцати лет. Ступайте к своим гостям и перестаньте болтать чепуху.

Они спустились по лестнице в абсолютном молчании, но даже это не вызывало у них неловкости — так давно они знали друг друга. Мелиор Мэри, пребывая в блаженном неведении, постепенно стала во всем зависеть от него, и Митчел был уверен, что в случае его смерти ее воинственный дух ослабеет.

Прием удался на славу. Огонь ярко освещал Большую Залу, музыканты играли сладостные мелодии, приукрашивая тишину, и в этих переливчатых звуках свободно текла беседа. Затихал и возобновлялся хрустальный смех и болтовня, по мере того как картежники сосредоточивались на игре или, наоборот, расслаблялись. Среди всего этого великолепия царила Мелиор Мэри, блистательная и холодная, как драгоценный камень. В мерцающем свете свечей ей нельзя было дать больше двадцати пяти, и за ее спиной ходили разные сплетни и слухи, передававшиеся под прикрытием вееров или шелковых носовых платков. Почему она никогда не была замужем? Сколько ей лет на самом деле, девственница ли она? Правда ли, что ей предлагали руку и сердце самые уважаемые мужчины страны, а она всем отказывала? Какую тайну хранят эти прекрасные глаза? У кого был ключик к сердцу Мелиор Мэри Уэстон? Все эти вопросы очень волновали общество.

Но она ничего не слышала и спокойно села играть в карты, радостная и беззаботная, как девчонка. Шампанское и комплименты слегка вскружили ей голову. Напротив сидел вечно сердитый лорд Барраклоу; он смотрел на свои руки так, словно имел дело с самим дьяволом, а рядом с ней пристроился маркиз из Бата, который то и дело поднимал свой монокль и разглядывал нежный изгиб ее шеи.

— Если снегопад усилится, нам придется остаться на ночь, — сказал маркиз, в то время как его престарелая жена с невероятно заостренным книзу лицом злобно рассматривала ее.

— Черт подери, надеюсь, этого не случится, — ответил Барраклоу. — Не могу спать в незнакомой постели. Я должен знать постель, чтобы лечь в нее, и во время французских войн всюду возил с собой кровать. Проклятые французишки спалили ее. Никогда им этого не прощу. Я уж лучше разделю постель с язычником, чем пущу туда француза.

Лорд Бат оглушительно расхохотался, а леди Бат сурово нахмурилась. Мелиор Мэри же смеялась так, как смеялась только в юности.

Барраклоу продолжал ворчать:

— Я это говорю не в обиду вам, моя дорогая мисс Уэстон. Ваша кровать наверняка была бы для меня весьма удобной. — Таким образом он попытался извиниться, совершенно не отдавая себе отчета в двусмысленности своих слов и продолжая в том же духе, хотя Бат сотрясался от хохота. — По правде говоря, если бы мне пришлось выбирать между разными кроватями, я бы, скорее всего, предпочел вашу, но факт остается фактом, и, даже если снегопад усилится, я все равно уеду. Поэтому, Бат, будьте так добры, сообщите мне, если увидите, что погода ухудшается.

Но Барраклоу не предполагал, как могут обернуться его слова, и продолжал играть в карты, внимательно разглядывая их и не обращая никакого внимания на то, что маркиз уже плакал от смеха, а его жена нервно сглатывала слюну. А когда старик выкрикнул: «Играйте же, маркиз, играйте!» — Бат чуть не захлебнулся вином, а маркиза уже собралась выйти из-за стола, как вдруг Мелиор Мэри увидела нечто, заставившее ее даже немного привстать со стула.

Она сидела рядом с камином, и ее столик был таким же, как и остальные двадцать три, но из-за этого столика было видно, что происходит в холле, примыкающем к Большой Зале. Звон колокольчика оповестил о прибытии запоздалого гостя, но она лишь подняла глаза, зная, что у двери в холл дежурят двое лакеев и Митчел. В тот вечер Центральный Вход, ведущий прямо в Большую Залу, был закрыт.

Мелиор Мэри посмотрела на Митчела, который стоял в дверях, одетый во все черное и сверкая черными глазами. Он был немного насторожен, как будто ожидал чего-то плохого от человека, подходившего в этот поздний час к дому его хозяйки. Было одиннадцать вечера. И все же Мелиор Мэри смотрела на него как-то отстраненно, пока не увидела, что происходит событие из ряда вон выходящее: герой Нитсдейла вдруг опустился на одно колено и склонил голову. Он постоял так какое-то время, а потом согнулся в чрезвычайно почтительном поклоне.

Мелиор Мэри с удивлением наблюдала за ним и увидела руку, протянутую к нему, сухощавую сильную руку с изящными пальцами и красивыми ухоженными ногтями. Когда Митчел подносил эту руку к своим губам, на ней сверкнуло кольцо с темно-красным камнем. Она снова приподнялась на стуле, чтобы получше разглядеть гостя, но человек отступил в темноту. Пришлось ей выйти из залы и удовлетворить свое любопытство. Но, сделав несколько шагов, Мелиор Мэри почувствовала внезапную слабость в ногах, встревожилась, даже испугалась — судьба предлагала ей, Снежной Королеве, большую игру.

После первого зимнего снегопада в церкви монастыря Инглвуд было очень холодно. За час до полуночи в ней в одиночестве стоял на коленях монах, предпочитая лучше молиться, чем лежать, содрогаясь от холода, в своей крошечной тесной келье. Его пальцы замерзали, перебирая четки, и, произнося слова молитвы, он видел свое клубящееся дыхание.

Он не знал, почему его называют Маленьким Монахом, а некоторые — Молодым Монахом. Он вовсе не был маленького роста, как и не был старым или сумасшедшим. Этот человек средних лет, совершенно безобидный, как цветок, уже забыл, давно ли он живет здесь, потому что каждый следующий год был похож на предыдущий. Но ему казалось, что он так же молился на Рождество по крайней мере раз тридцать. После молитвы он поднимался с колен и год за годом совершал один и тот же ритуал — выходил на улицу, в темноту, убивал дюжину гусей, приносил их на кухню, ощипывал и очищал, чтобы на следующее утро братья могли позавтракать.

Но самому ему не нравилось есть этих гусей, и он отдавал свою порцию брату Аугустусу, который сидел в трапезной слева от него. Маленький Монах не ел гусей, так как очень любил их и всех знал по именам. Отнять жизнь хотя бы у одного было для него равносильно убийству ребенка. Но он все же выполнял свою тяжелую обязанность и никогда не уклонялся от нее, потому что был единственным человеком, пасшим гусей и коз. Он также ухаживал за шестью коровами, которые ежедневно отдавали монастырю свое молоко.

Маленький Монах всегда любил животных, и когда много лет назад он пришел в монастырь голодный и слабый, почти в бреду, его вернула к жизни лошадь аббата, у которой на ноге образовалась какая-то язва. Тогда он не знал, ни кто он, ни откуда пришел, и, как ни выспрашивали его монахи, ничего не мог им ответить. Но в его памяти что-то шевельнулось, он смешал разные травы и цветы и смазал рану животного. Когда нога лошади снова стала сильной и здоровой, его оставили в монастыре — было очевидно, что, пока за ним никто не приедет, он должен жить там и вступить в священный орден. После всего случившегося обитатели монастыря не смогли выгнать его на улицу.

Он очень понравился аббату, и, когда его принимали в братство, тот дал ему особое имя. Но сейчас Маленького Монаха уже никто так не называл, кроме нового высокого и худого аббата, который оказался нехорошим и жестоким человеком.

Что могло быть лучше, чем спокойно сидеть у мельницы и из-под широкополой соломенной шляпы смотреть на воду, текущую на колесо и превращающуюся в пену?

— Брат мой, брат мой! Чем ты занят? — обычно грубо прерывали его уединение.

Но у Маленького Монаха не было объяснения, почему его так тянуло смотреть на воду, на копошащихся маленьких гусят… Приходилось снова вставать на ноги, возвращаться в монастырь и заниматься дойкой коров, уборкой двора и всеми теми тысячами дел, которые заполняли его тихие и ничего не значащие дни.

И даже сейчас, в свое свободное время, неслышно совершая молитву, он иногда оглядывался, проверяя, не хочет ли его и здесь кто-нибудь побеспокоить, дать какое-нибудь поручение или просто занять другим делом. Но все было спокойно. Монастырь спал, молчаливо распростершись в беспросветной темноте. Однако он был прав — даже в этот час в церкви кто-то был. Маленький Монах обернулся, чтобы получше рассмотреть присутствующего, и его очки с толстыми стеклами отразили пламя свечи.

— Святой отец?

— Нет, это я, брат Аугустус. Что ты делаешь, Маленький Монах?

— Молюсь… и думаю.

В темноте послышался тихий смех.

— Думаешь, брат мой? О чем же ты думаешь?

— Не знаю, — вздохнул он в ответ. — О том времени, которое не могу хорошо вспомнить. Ты не поймешь.

— Ты так полагаешь?

Когда-то, в то страшное время, когда произошло восстание 1715 года, брат Аугустус был якобитом. Он боролся самозабвенно и готов был вцепиться в горло всякому, кто пошел бы против него, а когда его имя попало в списки разыскиваемых, укрылся здесь, в тиши романтичного монастыря в Беркшире, стал набожным и толстым, и оба эти обстоятельства помогли всему миру забыть о нем.

— Ты считаешь, я не пойму, брат мой?

Но монах уже поднялся с колен, бормоча что-то себе и всемогущему Господу. Пришло время убивать гусей. Брат Аугустус вдруг с нежностью посмотрел на него. Безобидный, приятный человек…

— Ты не знаешь, что значит убивать по-настоящему, — сказал брат Аугустус почти шепотом.

— О нет, знаю, — неожиданно ответил монах.

— Что ты знаешь?

— Это я виноват в том, что она утопилась в колодце. Дин-дон, моя бедная девочка! Но я не могу вспомнить, кто она. Брат Аугустус, я не могу вспомнить, кто она.

И толстяк остался стоять, глядя вслед Маленькому Монаху, который отправился резать гусей.

Даже для английского климата Рождество выдалось холодным. И Джозефу, хотя и довольно сильно опирающемуся на свою трость, поручили собственноручно принести апельсинов для празднования Крещения.

— Ты старый? — спросила его внучка Пернел.

— Конечно, черт возьми! Разве не видно?

— И да, и нет. Ты замечательно выглядишь в своем наряде.

Она была такой, что лучшего и желать нельзя. Смышленой, потому что рождена дочерью Тэмсин Миссет, Сары, — Гарнет женился на дочери одной из самых старых и знаменитых семей якобитов, — красивой, потому что унаследовала чистые глаза Сибеллы и темные роскошные волосы миссис Миссет, преданной, поскольку в ее груди билось честное сердце Мэтью Бенистера, а в жилах текла смелая кровь Майкла Миссета, и таинственной — в девочке было что-то и от рода Фитсховардов с их темной мистикой.

— Ты говоришь, как взрослая. Что ты знаешь о тех далеких днях и о великом щеголе Джозефе Гейдже?

Идя рядом с внучкой, он положил руку на ее густые черные волосы, мечтая о том, чтобы она запомнила его, мечтая воссоздать для нее свой прежний образ, предстать перед ней таким, каким был в глазах всего модного лондонского общества.

— Я знаю только то, что рассказывали мама и папа. Что ты был самым ловким обманщиком в Европе, мог принять любой облик, как угодно изменить свою внешность. А еще я знаю, как ты и бабушка Тэмсин участвовали в самом увлекательном похищении всех времен. Это было ночью, шел сильный снег, и вы вызволили из монастыря заключенную там принцессу Клементину ее и переправили к королю Джеймсу.

Ее глаза горели, когда она рассказывала ему эти истории о его же собственных похождениях, которые с каждым разом все больше приукрашивались и обрастали новыми подробностями.

— Дедушка?

— Что, моя маленькая мышка?

— А это все и вправду с тобой случалось?

— Да, и не только это. Ты слышала историю о том, как я уехал из Англии без гроша в кармане и как твой отец, Черномазый и я сам жили на хлебе и воде во время всего нашего пути в Испанию?

— Да, и о том, что ты понравился королю за свою храбрость, а королеве — за свою обходительность так сильно, что они подарили тебе серебряный рудник, и ты стал самым богатым человеком в Испании.

Джозеф улыбнулся. Да, удивительной была его жизнь! И все-таки даже теперь приходится кое за что расплачиваться. Его жена умерла в неполные девятнадцать лет, отцом его ребенка был Мэтью Бенистер. Но Джозеф держал это в тайне — Гарнет ни мгновения не сомневался в том, что он настоящий Гейдж. А когда в семье подшучивали над его глубокими голубыми глазами и вьющимися волосами, Джозеф улыбался и говорил, что эти черты сын унаследовал от Фитсховардов, чей род начался от колдуна, известного под именем доктора Захария. Да ведь это, в конце концов, было правдой.

— Ты опять мечтаешь, — обиделась на него внучка. — В твоих больших кошачьих глазах появилось какое-то далекое выражение.

Девочка подпрыгнула и попыталась поцеловать деда в щеку. Она любила его больше всех на свете — больше родителей, больше своих младших братьев-близнецов. Мальчики были так похожи, что только Сара Гейдж могла различать их. Она любила его даже больше Черномазого, который сейчас дремал на солнышке, похожий на большую старую собаку.

Изящная рука, украшенная сверкающим изумрудом, слегка шлепнула ее, и Джозеф воскликнул:

— Проклятие, ты же помяла мой галстук! Глупенькая!

Но он хотел сказать вовсе не это и взял ее на руки.

— Я люблю тебя, дедушка, — шумно выдохнула она ему в ухо. — Ты ведь еще не собираешься умирать, правда?

— Скорее всего, нет, — ответил Джозеф, разбудил негра и передал ему, еще зевающему, девочку. — Я слишком стар, чтобы носить детей на руках. — Он пытался казаться сердитым, но не смог сохранить серьезность, когда Пернел добавила:

— Да и вообще, знаменитым щеголям негоже появляться на улице в обществе сопливых детей. Это портит их репутацию.

И все трое разразились оглушительным смехом.

Мелиор Мэри не верила своим глазам. Митчел стоял на коленях перед молодым человеком, вошедшим в небольшой холл замка Саттон, частично скрытый от тусклого света камина. Стоя на коленях, шотландец снова и снова, как молитву, повторял слова: «Мой Прионнса, мой Прионнса!» И более того, произнося их, всхлипывал и трясся с головы до ног от переполнявших его эмоций. В воздухе чувствовались почти осязаемое напряжение и патетика.

— Что происходит?

Она была испугана, почувствовав, что ей грозит какая-то опасность. Даже то, как стоял незнакомец — тихо и спокойно, — заставило ее сердце бешено биться от ощущения того, что, возможно, пришло время, когда она снова, после стольких одиноких лет, сможет отдать свое гордое сердце мужчине.

— Кто вы такой?

Мелиор Мэри поняла, что вопрос прозвучал грубо, но нервное напряжение было слишком велико, чтобы подумать об этом заранее. Однако, казалось, он вовсе не обиделся, потому что из темноты послышался приглушенный смех.

— Ну, отвечайте!

Мужчина сделал шаг вперед, и у нее занялось дыхание. Перед ней стоял тот, кому она поклялась служить вечно, человек, который лишь благодаря своему имени мог распоряжаться ею до самой ее смерти. Мелиор Мэри присела так низко, что колени коснулись пола, и не стала подниматься. Наконец-то в замок Саттон прибыл принц Чарльз Эдвард Стюарт.

Он снова тихо засмеялся и сказал:

— Мадам, Митчел, прошу вас, встаньте. Я здесь инкогнито. Я ехал сюда под именем сэра Хэмпфри Морриса и предпочел бы, чтобы вы называли меня именно так.

Несмотря на всю торжественность момента, Мелиор Мэри не смогла сдержать улыбки. Сторонники принца часто подшучивали над его страстью к переодеванию и смене имен. Принц больше всего на свете любил загримироваться и, переодевшись, гулять по городу, радуясь тому, что его никто не узнаёт.

— Как скажете, ваше высочество. — Мелиор Мэри встала, все еще не смея посмотреть ему в лицо.

И все-таки она поняла, что принц улыбается, когда он сказал:

— Ходят слухи, а они дошли даже до Рима, о вашей необыкновенной красоте. И вы, наверное, знаете, что у моего отца есть ваш портрет. Но и ему далеко до оригинала, мадам, очень далеко.

Все знали о его умении разговаривать, да и вообще вести себя с женщинами. Мадам Жомини, например, почти силой заставила его стать своим любовником и согласилась расстаться с ним только после нелепой и смехотворной сцены. Сорокалетняя принцесса де Талмон начала с того, что чествовала его в обществе, и закончила тем, что он стал чествовать ее в своей постели. Две женщины — мадам де Вас и мадам де Монбазе были побеждены одной — мадемуазель Ферран. В общем, Чарльз Эдвард Стюарт был принцем всех женских сердец. Его преследовали на улицах Парижа, высматривали в опере. Он обладал таинственным и необъяснимым свойством, притягивающим женщин, и пользовался этим сполна.

И когда, наконец, Мелиор Мэри отважилась взглянуть ему в лицо, она поняла, в чем секрет его привлекательности. Принц не был красив в традиционном смысле слова — он был высок и строен, у него было худое лицо с ямочкой на подбородке и широким носом, но особенно притягательными были его чувственные глаза и рот. И это очень не соответствовало физической силе его тела, особенно окрепшего во время жестоких сражений 1745 года и в период постоянных преследований. Он как будто сам себе противоречил — был солдатом и в то же время изысканным ухажером, в нем соединялись неукротимая энергия борца и сокрушительная мужская сила.

Но сейчас Чарльз Эдвард Стюарт производил впечатление необыкновенно мягкого человека. Он сказал:

— Пока мы все еще в неофициальной обстановке, я передаю вам наилучшие пожелания от отца. Он хочет, чтобы вы знали: каждое ваше усилие, любая новость и вся информация, которую вы передаете, очень высоко ценятся в Риме.

Мелиор Мэри склонилась в реверансе.

— Пока бьется сердце и ясны мысли, мы готовы беззаветно служить королю Джеймсу.

Принц открыто посмотрел на нее.

— И я тоже, мадам. Но об этом мы поговорим позже, когда разъедутся ваши гости. А теперь будьте любезны проводить меня в комнату. — И, как шаловливый ребенок, добавил: — В качестве сэра Хэмпфри Морриса.

И он хладнокровно вошел в Большую Залу, словно был в полной безопасности и собирался играть в карты в собственном доме. Усевшись на то место, которое еще несколько минут назад занимала хозяйка, он вежливо представился лорду Барраклоу и лорду и леди Бат. И когда Мелиор Мэри снова посмотрела в его сторону, принц уже был увлечен игрой и внимательно изучал свои карты, вальяжно откинувшись на спинку стула и положив ногу на ногу.

Она повернулась к Митчелу, который уже успел свыкнуться с ситуацией и взять себя в руки.

— Что вы об этом думаете?

— Даже не знаю…

— Как вы полагаете, что привело его в Англию?

Митчел улыбнулся.

— Предстоит пеший поход, мисси, помяните мои слова. Вы обо всем узнаете этой же ночью. Прионнса Тиарлэч не успокоится, пока его отец не сможет воспользоваться правом, дарованным ему от рождения.

— Прионнса Тиарлэч?

— Так по-гэльски звучит имя принца Чарльза. А еще его называют Чарли, потому что английские якобиты неправильно расслышали Тиарлэч.

— Прелестный принц Чарли — это тоже он, да?

Что-то в ее голосе насторожило Митчела, и он очень серьезно сказал:

— Он совсем молодой, мисси. Вы же были подругой его матери.

Мелиор Мэри сумрачно посмотрела на него, и на какое-то мгновение Митчелу показалось, что в ней проснулась прежняя своенравная девочка, которая всегда шла своей дорогой, не считаясь ни с чьим мнением.

— Думайте, что говорите, — грубо одернула она его.

Митчел пожал плечами и ушел, а она снова отправилась в залу, где сидел герой сорок пятого года, ее принц, оживленно беседуя с лордом Батом, весело смеясь и вообще ведя себя так, словно всю жизнь ездил в замок Саттон и был знаком со всеми присутствующими. Мелиор Мэри смотрела на него не отрываясь, и он, возможно, почувствовав ее взгляд, прекратил беседу и посмотрел ей прямо в глаза. Его глаза были похожи на два топаза с янтарными кантиками вокруг зрачков. Их выражение как будто приковывало ее — было ясно, что, скорее всего, он находит ее красивой и даже не догадывается о ее истинном возрасте. Было также очевидно, что принц возжелал ее.

Мелиор Мэри вдруг забыла, кем он был на самом деле, и отвернулась, словно от одного из тех щеголей, которые частенько не сводили с нее глаз, но, спохватившись и снова взглянув в его сторону, увидела, что принц все еще смотрит на нее, делая вид, что не заметил ее пренебрежения. Кроя козырем туза лорда Барраклоу, он улыбался сам себе. Снежной Королеве не удалось поколебать хладнокровие элегантного сына короля.

Вечер прошел великолепно. Снега намело не очень много, поэтому жившие поблизости благополучно добрались до дому, но снежинки все-таки падали, и те, кто остался в замке, могли любоваться из окон на летящие белые хлопья, удобно устраиваясь в теплой постели. В конце концов уехал и лорд Бат, который был очень пьян и что-то беззаботно напевал себе под нос, и Мелиор Мэри осталась наедине с человеком, одинаково известным и его врагам, и его союзникам как молодой претендент на трон.

Принц очень пристально рассматривал ее, удивленно приподняв брови. Следуя правилам хорошего тона, Мелиор Мэри решила дождаться, пока ее гость заговорит первым, и прошло довольно много времени, прежде чем он произнес:

— Моя мать рассказывала, что именно вы заняли ее место, когда капитан Воган помогал ей бежать.

— Это правда, ваше высочество.

— Трудно поверить. Честно говоря, мадам, вы слишком молодо выглядите, чтобы быть замешанной в такую авантюру. Вы в то время были ребенком?

Мелиор Мэри тихо засмеялась, глядя на него, сидевшего на стуле с высокими подлокотниками в ее комнате, белой с серебром.

— Жаль, что я не могу подтвердить ваше предположение. Конечно, я тогда еще мало успела повидать в жизни, но…

Принц прервал ее, и его глаза с тяжелыми веками подобрели.

— Простите меня, мадам. Я не хотел вмешиваться. Это не мое дело, и покончим с ним. Просто я хочу еще раз сказать, что выглядите вы необыкновенно молодо.

Мужчина, только что так уверенно смотревший на нее, моментально переменился и превратился в добродушного сына короля — того самого мальчика, который своим энтузиазмом и горячностью покорил сердца суровых шотландцев. Он положил ей руку на плечо, но не для того, чтобы пофлиртовать, а лишь в порыве загладить, как-то смягчить свою вину. Он сделал это, как виноватая собака, которая кладет лапу на колено хозяину. За долгие годы Мелиор Мэри уже успела забыть, как ее когда-то взволновало прикосновение рук Мэтью Бенистера, как заставило закипеть кровь в жилах. До сегодняшнего вечера она думала, что такое ощущение ей никогда больше не суждено пережить, но прикосновение этого необыкновенного человека что-то всколыхнуло в ней.

Мысли ее спутались, дыхание перехватило, и она попыталась что-то сказать:

— Мой принц, я действительно стара… просто я…

Он поднес палец к губам.

— Я не хочу, чтобы вы снова об этом говорили, мадам. Все мы становимся старше, уже начиная с момента зачатия. Наш возраст — в нашем сердце. Есть люди, начинающие стареть даже в пять лет от роду. Я встречал таких — некоторые шотландские дети уже похожи на маленьких суровых взрослых. Но есть и другие люди — в девяносто лет они светятся радостью и жаждой жизни, как дети. Вы относитесь к последней категории. Вы красивы, умны и, даже будучи вдвое старше, все равно оставались бы моложе меня.

Очаровательный принц! Сердце Мелиор Мэри наполнилось радостью. Какой еще комплимент мог польстить ей больше, чем этот?

— Благодарю вас, сэр.

Она позабыла все слова, опустила глаза и смотрела в пол, как оробевшая девчонка. А принц, которого учили искусству любви женщины старше него, правильно понял ее смущение и умело перевел разговор, чтобы дать ей возможность взять себя в руки и вновь обрести уверенность в себе.

— Мадам, — серьезно сказал он, — я в Англии по делу, касающемуся короля Джеймса. Есть план, как свергнуть короля Георга Ганновера.

Она удивленно подняла на него глаза.

— Идет подготовка нового восстания?

— В некоторой степени — да. Пока мы с вами разговариваем, Мак-Дональд Лочгари и доктор Арчибальд Камерон готовятся поднять шотландских горцев.

— Они пойдут на юг?

Лицо принца стало хитрым, как у лисы.

— Гм… нет. Они будут здесь в качестве поддержки, если в них возникнет надобность.

— Боюсь, я не совсем вас понимаю, ваше высочество.

Он снова широко улыбнулся, словно мальчишка.

— О, это грандиозный план, мадам. Александр Муррей, брат лорда Элибенка, и я выдумали его в Париже. Он должен будет собрать компанию преданных сторонников в Лондоне, а я пока буду отсиживаться в доме леди Примроуз на Эссекс-стрит. А когда придет время, они войдут во дворец святого Джеймса и возьмут Ганноверов в плен, а я взойду на трон.

Мелиор Мэри не верила свои ушам.

— И это весь план?

— Да. Он вам не понравился? В чем же его несовершенство?

По лицу Чарльза Эдварда Стюарта пробежала тень — он очень рассердился. А Мелиор Мэри не знала, что и ответить. Она уже понимала, что этот человек изменит всю ее оставшуюся жизнь, даже если в ту же ночь уедет из замка Саттон и никогда больше не увидит ее. Он растопил лед, сковывающий ее все эти годы, смягчил тот несокрушимый камень, который когда-то был душой Мелиор Мэри Уэстон.

— Так что же вы скажете, мадам?

— Ваше высочество, уверен ли лорд Элибенк в том, что в столице можно найти сто человек, готовых к восстанию?

Принц поднялся со стула и начал нетерпеливо расхаживать по комнате. За ним шлейфом развевался его плащ.

— Что? Неужели в городе не найдется сотни преданных сердец, готовых послужить мне? Если это так, то династии Стюартов придется плохо!

Мелиор Мэри тоже встала.

— О, сэр, конечно, найдется! Вы знаете, как вас любят. Просто я боюсь за вас. У Георга есть преданная ему армия, и ваша команда может быть сломлена, а вы вместе с ними. Этот мясник Кумберленд пожертвует всем, чтобы увидеть вас мертвым.

Принц остановился и властно посмотрел на нее.

— Ах, Мелиор Мэри! Вы не знаете, что значит жить в ссылке! Вам не знакомо ощущение, когда ваше сердце каждый день поедает чувство неудовлетворения! Я говорю это только вам: мой отец просто потерял покой. Это я являюсь регентом Англии, это я рисковал жизнью, чтобы вернуть трон, и, если мой план не удастся, для него наступит период полной депрессии.

Принц одним глотком допил вино, что было для него в порядке вещей, — вино горячило его, когда он не мог занять себя делом. Эта привычка в итоге привела героя сорок пятого года к полному саморазрушению и отчаянию. Но в тот момент никто не мог предвидеть такого исхода, поэтому Мелиор Мэри автоматически снова наполнила его стакан.

— Мой принц, — поинтересовалась она, — вы нуждаетесь в финансовой поддержке? Я могу быть полезна в этом предприятии. Вашим людям придется заплатить, правда?

Его глаза загорелись.

— Мадам, разве бывало такое время, когда не требовались деньги? Но вы, вероятно, уже так устали от всего этого!

Вместо ответа Мелиор Мэри сняла с шеи бриллиантовое колье и протянула ему.

— Мой предок, сэр Ричард, привез его из Голландии, и с тех пор оно является собственностью нашей семьи. Кажется, это колье когда-то принадлежало королеве. Так пусть теперь послужит принцу.

Он наклонился к ее руке, а когда поднял глаза, Мелиор Мэри увидела в них то же ленивое выражение, что и в начале его визита.

— Могу с уверенностью заявить, что из всех наших подданных вы самая очаровательная и самая преданная. Могу ли я запечатлеть на вашем лице истинный поцелуй принца?

Ресницы закрыли его глаза, когда он взял Мелиор Мэри за подбородок и приблизил губы к ее губам. Они слились в поцелуе, и принц обнял ее. Вот теперь-то она поняла, почему женщины всегда и везде влюбляются в него — Чарльз Эдвард Стюарт поцеловал ее, как самое драгоценное существо на свете. Он умел заставить женщину почувствовать себя красивой, нежной и хрупкой.

У нее не осталось никакой надежды, выхода не было. Прожив так долго без любви и нежности, Мелиор Мэри была особенно уязвима. Снежная Королева таяла и испарялась, ощущая на своей шее мягкое прикосновение теплых губ, порхающих вверх и вниз, как крылья бабочки.

— Мелиор Мэри Уэстон, — тихо обратился он к ней. — Сегодня ночью я должен покинуть вас — предстоит еще очень много сделать в Лондоне. Но я буду думать о вас во время нашей разлуки. Вы будете ждать своего принца?

— Замок Саттон и его хозяйка к вашим услугам, сэр, — ответила она.

Рассвет прервал их разговор. Мелиор Мэри проводила его до Центрального Входа — ей очень хотелось, чтобы он вышел именно через эту дверь, через которую проходили многие короли и королевы Англии. На улице солнце ярко освещало сверкающий снег, и над землей царило какое-то мрачное возбуждение. Принц Стюарт сел на лошадь и закутался в меха. Его глаза в свете просыпающегося дня блестели особенно ярко.

— Я скоро вернусь, — пообещал он. — Но даже если я задержусь или меня задержат — помните меня.

Помахав на прощание рукой, он уехал, а Мелиор Мэри вернулась в спящий дом. И с ней случилось то, чего не случалось с того дня, когда вот так же уехал от нее Мэтью Бенистер: слезы заволокли ее глаза, и она заплакала.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Не было никаких сомнений, что бал в лондонском доме леди Саффолк удался. Там был принц Уэльский в маске, розовых одеждах и расшитом жемчугом жилете, заходил и мистер Питт, который обвел всех присутствующих блестящими маленькими глазками и снова ушел; дочь герцогини Марльборо так много танцевала, что у нее закружилась голова, и ее заставили присесть рядом с пожилыми леди. И конечно, на этом балу была и неувядающая мисс Мелиор Мэри в темно-синем платье цвета глубокой ночи и маске из серебристого атласа. Она стояла, окруженная кавалерами, составляющими как бы ее собственный маленький двор.

Что же касается мужчин, то верх элегантности являли собой двое. Они приехали поздно, но не настолько, чтобы доставить неприятные минуты хозяйке, и выглядели по последнему слову моды. Старший облачился во все темно-красное, на ногах у него были туфли на каблуках, а на груди сверкал орден испанского вельможи. Он пришел с сыном, высоким и хорошо сложенным молодым человеком. Из-под его парика виднелись вьющиеся темно-рыжие волосы. На нем был синий костюм, а лицо закрывала маска, усыпанная бриллиантами. Когда эти двое встретились с мисс Уэстон, всем показалось, что она знала их и раньше, по крайней мере старшего. Мелиор Мэри поклонилась ему и остановилась, молча глядя на его сына.

— Гарнет, ну наконец-то! — воскликнула она.

— Кузина Мелиор Мэри! Вы гораздо красивее, чем я ожидал.

И после этих коротких приветствий все трое стояли, молча глядя друг на друга. Их охватили воспоминания. Джозефу был уже семьдесят один год, Мелиор Мэри — пятьдесят, а Гарнет недавно отпраздновал свой тридцать четвертый день рождения. И все-таки глаза великого щеголя и повесы были такими же ясными и яркими, как в тот день, когда он впервые увидел Сибеллу, а его племянница по-прежнему владела секретом вечной молодости. Ну а Гарнет, без сомнения, был человеком неординарным.

Он был выше и сильнее Мэтью Бенистера, немного напоминал герцога Норфолкского, основателя линии Фитсховардов, и, кроме того, походил на солдата, с которым когда-то убежала Амелия Фитсховард и который оставил ее наедине со стыдом и отчаянием. Нос и рот очень напоминали нос и рот Сибеллы, а цвет глаз и волос не оставлял никаких сомнений в том, кто его настоящий отец. Однако внешний вид Гарнета причинял Мелиор Мэри почти физическую боль, так сильно он разбередил в ее душе старую любовь и печаль. Она уже хотела было распрощаться с ним и убежать подальше, но, поймав пристальный взгляд своего дяди, сделала реверанс и сказала:

— Я слышала, вы женились на дочери Тэмсин Миссет, Саре. Можно сказать, что я ее знала. Тэмсин была ею беременна, когда мы принимали участие в побеге королевы из заключения. Это было так много лет назад!

Гарнет улыбнулся под маской:

— Да, моя теща до сих пор вспоминает вас.

— Она жива?

— Да, и полковник Миссет тоже.

— В Испании у нас целое огромное поселение, — тихо добавил Джозеф, как будто даже сейчас нельзя было громко говорить о якобитах, как в прежние времена.

— А что сэр Чарльз Воган?

— Жив и женился. А у меня три внука, дорогая. Семьи Гейджей и Миссетов воссоединились теперь навеки.

Мелиор Мэри посмотрела на него, словно маленькая обиженная девочка.

— Как бы мне хотелось увидеть их! Я всегда мечтала о детях, Гарнет, но когда я была молода и склонна ко всяким затеям, — она невесело засмеялась, — я поклялась не выходить замуж, пока не найдется мужчина, который полюбит замок Саттон так же, как и я.

— Замок Саттон? — переспросил Гарнет, и Мелиор Мэри ошеломленно посмотрела на него. Невероятно, но он не знал, о чем идет речь.

— Это мой дом, мое поместье.

— Вряд ли я когда-нибудь рассказывал о нем Гарнету, — мягко вставил свое слово Джозеф. — Мы никогда это не обсуждали.

Мелиор Мэри хотелось гневно сказать: «Да как же вы могли? В замке Саттон выросла его мать! Но вы возненавидели его и поэтому даже не намекнули Гарнету о его существовании!» Но очень мирным и даже приветливым тоном вслух она сказала совершенно другое:

— Вы должны приехать ко мне в гости, Гарнет. Саттон — очень красивое место. Мы с вашей матерью провели много счастливых дней в стенах этого дома.

К ней повернулось лицо, скрытое под маской, и она почувствовала, что Джозеф начинает беспокоиться и злиться.

— Конечно! Ведь в том доме я родился. Отец говорил мне… однажды.

Гарнет дотронулся до руки Джозефа, чтобы напомнить ему о том случае, и Мелиор Мэри поняла, как сильно сын Мэтью Бенистера любит этого человека, с которым у него на самом деле нет ни капли общей крови.

— Мы не вспоминаем о нем, потому что моя мать умерла там при родах. Вы ведь знаете об этом, — добавил он.

Лицо Джозефа под маской было спокойным и замкнутым, но Мелиор Мэри ощутила на себе его тяжелый взгляд. За одну секунду она снова пережила ту далекую сцену: вот Черномазый карабкается по лестнице, как кошка, вот бежит Гиацинт, спасая свою жизнь, слышен ее собственный голос, кричит Елизавета, в воздухе запахло порохом, а несчастная Сибелла бежит к Центральному Входу и к своей смерти.

После недолгих колебаний Мелиор Мэри сказала:

— Да, ваша мать умерла, как только родились вы. Это был ужасный день для всех нас.

Она почувствовала, что Джозеф расслабился, что с него спало напряжение, и, пытаясь еще больше разрядить обстановку, почти прошептала:

— А что же его высочество?

Этот, в сущности, невинный вопрос, который мог задать любой якобит, скрывал в себе миллионы разных эмоций. Она не видела принца Чарльза Эдварда с Рождества, когда он на заре уезжал из замка Саттон в Лондон, преследуя новую надежду заполучить корону. Но план брата лорда Элибенка наверняка провалился, и принц, сказав, что пока поживет в доме леди Примроуз, тайно пересек пролив и скрылся. Ходили слухи, что его видели в Париже, переодетого и загримированного — лицо Чарльза Эдварда было красным, он нарисовал себе густые черные брови и все время прикрывался шелковым носовым платком от посторонних взглядов. Больше о нем никто ничего не слышал.

Свой человек, живший неподалеку от замка Саттон, докладывал Мелиор Мэри, что принц стал сильно пить и сошелся с женщиной, Клементиной Уолкиншоу, которую встретил в сорок пятом году и которая последовала за ним в Европу. Мелиор Мэри никак не могла понять, почему ей было так тяжело слышать последние слова. Ее переполняла злость, и она пошла в конюшню, оседлала свою лошадь и ускакала в лес, как в былые времена.

Она остановилась, немного не доехав до колодца святого Эдварда, и лишь тогда начала осознавать, что произошло. Она не была здесь более тридцати лет, с тех пор, как умерла Сибелла, и теперь вид этого места поверг ее в ужас. Вот та самая зловещая яма… Но тут Мелиор Мэри заметила, что кто-то завалил отверстие большим камнем, наверное, в целях предосторожности. Ее очень тянуло отодвинуть его, встать на колени и заглянуть в узкий темный колодец. Она уже готова была спешиться, как вдруг лошадь встала на дыбы и перестала повиноваться ей. Мелиор Мэри снова посмотрела на колодец, и ей показалось, что камень слегка качнулся, словно что-то выбиралось из глубины на поверхность земли, чтобы увидеть ее. Она пронзительно закричала и бросилась домой. В ту ночь пошел сильный дождь, и в замок Саттон опять пришла Сибелла и снова обводила невидящим взором дом и его окрестности в поисках сына.

И даже здесь, сейчас, на балу у леди Саффолк, в приятной и веселой обстановке, Мелиор Мэри содрогнулась, и Гарнет, не понимая истинной причины этого страха, попытался успокоить ее:

— Не бойтесь, с принцем все в порядке. Он здесь, в Англии.

— Здесь? — переспросила она, крайне удивленная.

— Говорите тише, кузина. У него есть несколько планов. — Гарнет тепло улыбнулся. — Вы же знаете, как он все это любит. Принц настаивает, чтобы я был его адъютантом, потому что я свободно прохожу там, где не может он.

— А сам принц?

— А принц где-нибудь остановится. Возможно, в замке Саттон. Он говорит о вас с необыкновенной нежностью, кузина.

Кровь бросилась ей в лицо. Мелиор Мэри порадовалась, что под маской этого не видно.

— Ну, что же, — неуверенно сказала она, — наверное, это потому что я знала его мать.

Гарнет тряхнул головой и громко расхохотался. И ей показалось, что в комнате стоит не он, а Мэтью Бенистер, который часто бывал таким же веселым, пока жестокая судьба не убила в нем его жизнерадостный дух.

— Вряд ли, — вволю насмеявшись, произнес Гарнет. — Он выкрал у своего отца ваш портрет и повесил в спальне. Вы полагаете, это вызвано любовью к матери?

И тут слова ее опередили мысли:

— О, Мэтью, не дразни меня так!

В своей маленькой келье беспокойно спал Маленький Монах. Ему снился очень странный сон — будто он гулял в парке, а где-то вдалеке надо всем возвышался огромный дом. Он был из красного кирпича, с множеством окон-витражей, а самая высокая башня достигала восьмидесяти футов и так давила на окрестности, что местность казалась очень мрачной.

Ему даже почудилось, что дом наблюдает за ним; иногда смотрит одобрительно, а иногда — хмурясь, и он предположил, что такое ощущение вызвано причудливой игрой облаков и маленького высокого солнца. Но больше всего ему не нравилось то, что, куда бы он ни шел — а он старался как можно чаще менять направление, — дом все равно стоял прямо перед ним. Он никак не мог избавиться от него, и с каждым шагом все больше боялся этих разверстых ворот, этой громадной арки. Огромная дверь была открыта, она ждала его.

Какими странными бывают сны! Маленький Монах сделал решительный жест рукой, чтобы показать этому мрачному месту, что не боится его, но вдруг все вокруг разразилось смехом. Он слышал его вполне отчетливо. То был не мужской и не женский смех, этот звук скорее напоминал рев льва, вернее, смеющегося льва. И тогда голос молодой девушки сказал ему:

— Очень невежливо с вашей стороны не зайти сюда. Но ведь вы всегда меня дразнили!

Слова, произнесенные неизвестной и невидимой женщиной, еще звучали в ушах, когда Маленький Монах проснулся, оглядываясь по сторонам и пытаясь понять, где он находится. Но, нацепив на нос очки, которые, по его мнению, придавали ему глупый вид, а на самом деле только делали немного похожим на маленького печального гнома, он увидел всего лишь свою тесную келью и распятие, как обычно, висевшее над кроватью.

Вернувшись из Лондона, Мелиор Мэри обнаружила письмо, датированное маем 1754 года и содержащее следующее:

«Мадам,

Я снова в Лондоне — по делам, о которых расскажу при встрече. Два дня назад я был в Мит-Хаусе, в Годелминге, и мне необходимо приехать к вам завтра после наступления ночи. Посыльный ждет вашего ответа.

п. Чарльз».

Схватившись за перо, она написала ответ:

«Саттон, май 1754 года

Ваше высочество,

Я и мой дом, как обычно, в вашем распоряжении. Надеюсь, вы почтите меня своим присутствием и изволите отужинать со мной завтра. Всегда будьте уверены в моей преданности.

Ваша верноподданная Мелиор Мэри Уэстон».

Она запечатала конверт и прижала перстень к горячему воску, чтобы можно было без труда различить на нем печать Уэстонов, затем взяла щепотку табаку, который полюбила нюхать уже давно, и отправила письмо обратно в Годелминг.

Сказать, что ее душа была в смятении, — значит не сказать ничего. Мелиор Мэри была страшно возбуждена и сгорала от нетерпения. У нее не осталось никаких сомнений в том, что она влюблена в Чарльза Эдварда Стюарта, или, по крайней мере, в того человека, каким себе его представляла. Но это приятное возбуждение омрачала мысль о том, что она была старше него на семнадцать лет и, если бы вышла замуж в том возрасте, в каком это делают нормальные девушки, у нее мог быть сын такого, же возраста.

Все следующие часы, за исключением времени сна, Мелиор Мэри провела у зеркала, снова и снова проверяя и убеждаясь, что выглядит по крайней мере лет на двадцать моложе, чем на самом деле. Она заставила свою портниху, несчастную женщину, всю ночь просидеть над новым платьем, и с помощью еще двух девушек-швей к утру наряд был готов.

Еще больше осложнил ситуацию Митчел, пребывающий в странном угрюмом настроении. Он бродил по дому, как привидение, убеждая самого себя, что камни, из которых сделан пол, достойны оказаться под ногами Прионнсы Тиарлэча. А на Мелиор Мэри он бросал только ледяные взгляды. В конце концов ей надоело дурное расположение духа управляющего.

— Что случилось, черт вас подери? Я думала, вы будете на седьмом небе, ожидая нашего гостя, а вы выглядите так, словно кто-то вас оскорбил.

— Не надо грубить, мисси.

— Да вы посмотрите на себя! Почему вы такой надутый?

— Из-за вас и вашей глупости. Вы влюблены в его высочество. Это видят все, потому что ваши чувства написаны у вас на лице.

— Ну и что, пусть даже и так?

— Вы же на семнадцать лет старше его! Да и вообще он принадлежит к королевской семье Стюартов.

— Ни одно из ваших слов не имеет отношения к делу. Он не любит меня и даже не помышляет об этом.

Мелиор Мэри вспомнила взгляд Чарльза Эдварда, когда они были в Большой Зале, — она тогда отвернулась от него. Но перед его невероятным обаянием не могла устоять ни одна женщина, и чаша сия не миновала и ее.

— Но если он и захочет… пофлиртовать со мной, — оправдывалась она, — что здесь такого? Я столько лет никого не любила! Вся любовь и теплота ушли от меня вместе с Мэтью Бенистером. Вам-то что, если я перед смертью еще раз узнаю, что такое счастье? Вы не ревнуете ли, Митчел?

— Вы же знаете, что это именно так, — раздраженно ответил тот. — Я всю свою жизнь посвятил вам и вашему благополучию, мисси. Я отбросил прочь желание, которое вы возбуждали во мне, и чувствовал себя мужчиной только наполовину. А теперь вы хотите, чтобы я сидел и спокойно наблюдал, как вы делаете из себя дуру? А из принца — дурака! Я не желаю участвовать в этом!

— И что же вы собираетесь делать?

— Сегодня же уеду из Саттона. О, не надо так вздрагивать! Возможно, я стар, но вы во всей округе не отыщете лучшего управляющего и слуги. Найду где-нибудь работу, не беспокойтесь.

— Не говорите ерунды! Мы прожили вместе тридцать пять лет! Для некоторых людей это целая жизнь.

— Да, но выходит, что все это время я потратил зря. Я превратил маленькую дикарку, которая монашкой жила в четырех стенах, в известнейшую красавицу двух поколений. А теперь она платит мне тем, что совершает глупости с человеком, которого я почитаю как наследника трона.

Митчел вышел из ее комнаты, а через десять минут — из дома, взяв с собой только небольшой тючок с личными вещами. В любое другое время она не утешилась бы так легко и побежала за ним, умоляя вернуться, но только не сегодня. Через четыре часа этот порог переступит герой сорок пятого года, который не был здесь уже восемнадцать месяцев.

И тут Мелиор Мэри с удивлением вспомнила, что сегодня была одна из тех дат, которые на протяжении веков решали судьбу дома. 17 мая 1521 года сэру Ричарду Уэстону было даровано поместье Саттон, 17 мая сюда снова должен приехать молодой претендент на трон. Ей было интересно, означает ли это что-нибудь, она боялась, что проклятие, которое отобрало у нее Гиацинта и предначертало ей умереть, так и не родив ребенка, снова разверзнет перед ней свою бездну. На какое-то время ее охватили горечь и отчаяние, но потом радостный огонь снова разгорелся в ней, и, потянувшись к пудренице, Мелиор Мэри с удовлетворением увидела в зеркале свое прекрасное отражение.

Маленький Монах проснулся оттого, что на его крючок попалась рыба. Соломенная шляпа сползла ему на один глаз, и он стал похож на распутного ангела. Монах виновато поправил шляпу, откидывая назад волосы — совсем седые, они были необыкновенно густыми и все еще вились. Он был бы совсем спокоен, сидя рядом с тихо журчащим потоком воды, если бы не еще один сон. Только что ему снова приснился тот огромный дом, второй раз за несколько недель.

Маленькому Монаху это совсем не нравилось — после таких снов казался поблекшим прекрасный солнечный мир вокруг, даже гуси и форель, плещущаяся в воде. Сны оставляли в нем чувство, словно вот-вот должно случиться нечто такое, что навсегда изменит идиллию его жизни.

Но второй сон оказался вовсе не таким зловещим, как предыдущий. Напротив, там были люди, радостные, смеющиеся люди, которые, возможно, не могли понять, что это за человек в коричневых одеждах из грубой ткани.

— Доброе утро, — поприветствовал он их.

— Доброе утро, отец!

Они, наверное, приняли его за аббата, это гораздо более высокий сан, чем у него, но он, да простит его Бог, не стал разубеждать их.

Две веселые девушки, плещущиеся в сверкающей речке, помахали ему рукой, когда он проходил мимо, а высокий темноволосый мужчина, по виду сквайр, ведя под уздцы свою лошадь, приподнял шляпу, здороваясь с ним. Потом миловидная женщина, собирающая утренние розы, улыбнулась ему и слегка склонила голову. Все это было весьма приятно. Но Маленький Монах не любил встречаться с молодостью. Не то чтобы в ней было что-то злое или угрожающее, нет, даже наоборот. Просто она очень напоминала ему его собственную юность, и это пугало его.

Маленький Монах смотрел и смотрел во сне на сияние темно-рыжих волос и ярко-голубых глаз и никак не мог вспомнить, где же он видел их раньше. Но ему ничего не приходило в голову, поэтому он просто пожелал всем им доброго утра и быстро поклонился.

— Доброе утро, отец.

И этот голос был ему знаком. Он снова увидел тот самый огромный дом, который, как и всегда, надвигался на него, и некуда было скрыться. Он поворачивался к нему спиной, а дом, словно играя с ним глупую шутку, опять оказывался перед ним. Монах что-то проворчал себе под нос, и молодой человек с .темно-рыжими волосами сказал ему:

— Замок Саттон очень трудно покинуть, отец…

И тут на крючок попалась рыба, и он проснулся, взбудораженный вездесущим домом и молодым человеком, которого, как ему показалось, он очень давно знал. Что-то где-то было не так, как должно быть, но если когда-то, возможно, он мог объяснить, что именно не в порядке, то сейчас ему оставалось только пойти к монастырю на зов колокола, возвещающего о конце еще одного майского дня.

— …У меня есть тост, мадам, — сказал Чарльз Эдвард Стюарт, — я пью за самую красивую женщину Суррея, даже всей Англии. Я пью за вас, Мелиор Мэри.

Он встал и залпом опрокинул свой бокал — портвейн сверкнул рубиновым светом, пропуская через себя преломленный свет огня. Затем он снова автоматически наполнил бокал из бутылки, которую все это время держал в правой руке. Ужин завершился, слуг отпустили, и принц был немного пьян. Но даже несмотря на это между ними сохранялась какая-то скованность — во время его первого визита такого не было. Чарльз Эдвард надеялся сразу же оказаться в ее объятиях, а его все время держали на недосягаемом расстоянии.

Что-то изменилось за эти восемнадцать месяцев. Да и сам он изменился — губы стали тоньше и бледнее, на лице появилось выражение недовольства и неудовлетворенности. Прежними остались только глаза с тяжелыми веками — они сохранили цвет топаза и свое истинное выражение. В них светилось все, что определяло его характер — любовь к приключениям, душа солдата, неудовлетворенность, страдание, чувственность. Это был очень сложный человек, смелый, как лев, и несчастный, как нищий. Если бы на голове принца оказалась наконец корона Англии, он превратился бы в блистательного и умного короля, потому что природа наделила его такими качествами от рождения. Но сейчас в сердце Чарльза Эдварда Стюарта зияла рана притворства, душу разъедала постоянная необходимость быть вдали от родины, а безнадежность уже начинала стискивать его в своем железном кулаке.

Сегодня он чувствовал себя особенно подавленным. Его прекрасная подданная, сверкая глазами, похожими на фиалки, которые он любил собирать в детстве, без всякой видимой причины была не очень дружелюбна, вино раздражало его, а где-то кто-то наверняка сейчас вынашивает очередной бесполезный план похищения Георга И.

— Я несчастлив здесь, — вдруг сказал он довольно резко и одним глотком осушил бокал, как будто надеясь тем самым затушить горящее в нем чувство.

— Мне очень жаль, ваше высочество.

— Но все-таки я хотел бы остаться тут на несколько дней, если, конечно, вы позволите, мадам. Моими делами может заняться Гейдж. Да, я думаю, из замка Саттон могла бы получиться очень хорошая штаб-квартира… — Он замолчал, потеряв нить своей мысли. — И, кроме того, у этого дома есть одно неоспоримое преимущество… — Он решил попытать счастья еще раз.

— Какое?

— Вы, моя хозяйка.

Чарльз Эдвард откинулся на спинку стула и, закинув ногу на ногу, медленно и очаровательно улыбнулся. Безотказное действие своей улыбки он проверил на хорошеньких шотландских девушках, которые разноцветной толпой окружали его в сорок пятом году. Эту улыбку он потом использовал в светских салонах Европы, и всем без исключения она всегда нравилась, кроме мисс Уэстон, которая никак на нее не отреагировала, а лишь повторила то, что уже говорила раньше:

— Я и мой дом всегда к вашим услугам, сэр.

Очень загадочная женщина. Принц неимоверно желал ее в день их первой встречи, и ему было очень жаль покидать замок в тот же вечер, потому что, как ему показалось, Мелиор Мэри отвечала тем же, и он даже посчитал ее легкой добычей. Но, обсуждая хозяйку Саттона со своими ближайшими соратниками, он слышал иные мнения.

— Эта женщина вся состоит из капризов, — говорил лорд Ателл, — никто не мог добраться до ее постели. Я пытался, мой отец в свое время пытался… Говорят, что даже Георг Ганновер и его сын не избежали этой участи. Видите ли, она всем известна под именем Снежной Королевы.

Чарльз Эдвард удивленно посмотрел на него.

— Ваш отец и Георг Ганновер? Я знаю, что она была знакома с моей матерью, но сколько же ей лет на самом деле, скажите мне, ради Бога!

— Некоторые говорят, что шестьдесят, но мне кажется, что, скорее всего, где-то около пятидесяти.

— Да, наверное, вы правы, но она выглядит вдвое моложе!

— По слухам, она обнаружила какой-то источник молодости. Подкупили одну из ее служанок, и та сказала, что ее хозяйка умывается и даже пьет несколько глотков этой воды каждый день.

— Господи Боже!

— Да уж. А еще говорят, что не родился еще такой мужчина, который смог бы проникнуть к ней под юбки.

Было довольно невежливо делиться такими подробностями с принцем крови, но Чарльз и Эдвард Атолл не были новичками в подобных вопросах.

— Может быть, мне попробовать?

— Вам, мой принц?

— А почему бы и нет? Если, конечно, она не отличается какими-нибудь анатомическими особенностями.

— Только если незаметными…

— Я полагаю, что буду у нее первым мужчиной.

Лорд Атолл засмеялся:

— Если у нее кто-то и появится, то это будете именно вы.

Но сейчас, глядя через длинный обеденный стол на ослепительную красавицу, Чарльз Эдвард вспомнил этот разговор, и ему стало неловко. Мелиор Мэри не относилась к доступным женщинам, которым можно перемывать косточки, превращая в объект скабрезных шуток. Перед ним сидело само воплощение красоты, в которой было что-то волшебное.

— Вы когда-нибудь были влюблены? — Принц сказал это так же внезапно, как и предыдущую фразу, хотя такие порывы были ему совсем не свойственны. Мелиор Мэри быстро взглянула на него, и ему снова стало не по себе. Он даже не мог объяснить, что его так угнетало, и начал было извиняться, но она перебила его:

— Да, однажды была, ваше королевское высочество.

Почему она приняла такой официальный тон?

Он раздражает ее?

— Произошла ужасная трагедия и в моей, и в его жизни, и он ушел — навсегда. С тех пор мои чувства остались незатронутыми.

— Я не хотел обидеть вас, мадам. Но вы такая изысканная и утонченная. Честно говоря, вы отняли у меня покой.

Мелиор Мэри засмеялась, а Чарльз отпил портвейна, мечтая о том, чтобы к нему вернулась легкость в обращении с женщинами и та непосредственность, с которой он вел себя с ней в первое время. Но сказанное только что было правдой. Он полностью изменил свои намерения. Присутствие этой женщины слишком волновало его, чтобы просто внести ее в список своих побед в постели.

Совершенно невозмутимым голосом Мелиор Мэри перевела разговор на другую тему:

— Не желаете ли прогуляться по Длинной Галерее? Она сейчас в прекрасном состоянии, хотя многие века простояла закрытой из-за того, что была разрушена огнем. Мой отец восстановил ее лет двадцать назад.

Чарльз, намеренно не реагируя на приглашение, по-прежнему сидел, облокотившись на стол, и она посмотрела на него с некоторым удивлением.

— Почему вы так холодны со мной? — спросил он. — Я не хотел вас огорчить.

Мелиор Мэри опять отвернулась.

— Ну что вы, принц. Вы — мой царственный повелитель. Разве я имею право огорчаться?

Чарльз вскочил на ноги. Его подавленное состояние переросло в гнев, и он с трудом сдерживался:

— Что вы говорите?! Да, я принц, но я еще и мужчина. Я забочусь о своих подданных, а вы мне далеко не безразличны. Я еще не совсем оцепенел от своих неудач и от вина, которым пытаюсь заглушить боль, и не собираюсь издеваться над человеческими чувствами. Надеюсь, что и вы тоже. Почему же вы так холодно меня принимаете?

Мелиор Мэри долго молча смотрела в свою тарелку, а когда заговорила, то голос ее был полон отчаяния:

— Сэр, в прошлый раз мы поцеловались. Вы можете верить мне, можете и не верить, но моя жизнь была свободна от страсти с тех пор, как меня оставил любимый. А это случилось больше двадцати лет назад. Но вы разбудили во мне любовь. Я, наверное, не должна говорить такое, но вам следует знать правду. Мне надо побороть свое чувство, потому что по возрасту я гожусь вам в матери. В этом году мне уже будет пятьдесят один.

Она расплакалась перед ним, покорная своему несчастью. Чарльз в два прыжка миновал длинный стол и упал перед ней на колени. Снизу он увидел сияние ее глаз, приглушенное длинными ресницами, увидел, как она проводит рукой по щекам, смахивая то и дело набегающие слезы. Сердце заныло в его груди при мысли о том, что он смел когда-то отпускать грубые шутки о близости с таким нежным созданием.

— Я прошу вас не как принц, а как мужчина, поэтому вы совершенно спокойно можете отказать мне. Мелиор Мэри, мне ничто не доставило бы большего удовольствия, даже корона Англии, чем соединение с вами. Вы дадите мне то, в чем отказывали всеми миру?

— Но я слишком стара для вас, сэр.

— Да пусть вам будет хоть сто лет! Я влюблен, Мелиор Мэри, влюблен! Теперь вы не откажете мне?

Ответом была ее чудесная улыбка, и принц склонил перед ней голову. Он снова превратился в мальчика, осыпая поцелуями подол ее платья, и душа его плясала от счастья. И тогда комнату наполнили ликование и восторг, сильнее которого ни Чарльз, ни Мелиор Мэри никогда не испытывали. На них снизошло безумие — они узнали в нем и влечение тел, и соприкосновение душ, и конец долгого пути, и большую любовь.

Хозяйка замка Саттон плакала от радости, а человек, за которого шотландская нация подняла тысячи мечей, нежно и спокойно направил ее к естественному разрешению взаимного притяжения.

А сколько чувств переполняло их, когда они, обнаженные, лежали в ее постели! Он ощущал рядом с собой ее нежное тело, а она после стольких лет одиночества наслаждалась теплыми прикосновениями его рук. Когда он поднес ее великолепные волосы к своим губам, для него как будто среди зимы наступило лето, и как земля блаженствует под дождем, так и она блаженствовала под его влажными поцелуями. Наконец он сделал ее своей, и Мелиор Мэри Уэстон и Чарльз Эдвард Стюарт слились в единое существо. Они забыли о разнице в возрасте, происхождении и воспитании. Если бы он родился обыкновенным аристократом, а она так и осталась дочерью землевладельца, ничто не смогло бы разлучить их. Но он был наследником древней королевской династии, а она — хозяйкой странного поместья Саттон, в котором жили привидения. Их дороги не могли пролегать в одном направлении.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

По извивающейся тропинке, которая впоследствии стала известна как дорога леди Уэстон, шла Мелиор Мэри. Точнее, почти бежала и улыбалась сама себе, наслаждаясь радостью детской игры в прятки. Она оставила Чарльза Эдварда собирать полевые цветы, а сама спряталась за огромный дуб, который стоял в лесу Саттон, еще когда здесь охотился Эдуард Исповедник, и с непередаваемым удовольствием наблюдала за тем, как принц сначала улыбнулся, а потом нахмурился, пытаясь отыскать ее.

Мелиор Мэри никогда не предполагала, что на этой земле возможно такое блаженство. Один его взгляд, самое легкое прикосновение сводили ее с ума. От звука любимого голоса в ней бурлила несказанная радость. Она не могла и представить себе, что человек может выдержать такое обилие чувств. Но все же где-то в глубине души ожила старая вина — она стала осознавать, как, должно быть, глубоко ранила когда-то брата Гиацинта, доведя беднягу до полнейшего отчаяния лишь из-за своих полудетских желаний и упрямства.

Однажды, когда они сидели у камина в Длинной Галерее, Мелиор Мэри поделилась своими мыслями с принцем, и ответ свидетельствовал о том, что он гораздо мудрее и старше ее.

— Не мучайте себя. Каждому, кто когда-то отдал кому-то свое сердце, пусть даже на секунду, жизнь обязательно за все воздаст.

— Что вы хотите этим сказать?

— Жизненные пути, бывает, пересекаются, но чувства притупляются, а люди не могут стать прежними.

— И вы в это верите? Вы, у кого было столько женщин, в том числе совершенно случайных?

— Да. Даже опыт, подобный моему, не может быть всеобъемлющим. — Он помолчал, а потом добавил: — Мелиор Мэри, люди сами позволяют разрушать свои жизни. То, что другие делают с нами, в конце концов оказывается в наших руках. Когда приходит любовь, ненависть, страсть или жажда мести, мы всегда можем приказать этим чувствам остановиться.

И сейчас, стоя за стволом дуба, Мелиор Мэри вспомнила тот разговор. Она несколько раз прокричала кукушкой. Можно ли сказать, что Гиацинт сам позволил разрушить свою жизнь, или так хотела судьба?

Принц краешком глаза увидел ее и бросился навстречу, держа в руках охапку полевых цветов. Подбежав, он бросил цветы к ее ногам и, упав на колени, начал целовать подол ее платья.

— Ваше высочество, это я должна стоять перед вами на коленях. Пожалуйста, сэр, поднимитесь, — запротестовала она.

— Нет, никогда! Вы моя принцесса, моя королева. Неужели вы не понимаете, что я люблю вас?!

Мелиор Мэри засмеялась от радости, но Чарльз внезапно побледнел и задрожал, словно испугавшись чего-то. Она спросила:

— Что случилось?

— Кто-то прошел мимо. Мне послышалось, как прошуршала чья-то юбка.

— Но здесь никого нет!

— Ее аромат все еще витает в воздухе! Разве вы не чувствуете его?

— Нет, а что вы имеете в виду?

— Духи. Мимо только что прошла надушенная женщина.

Мелиор Мэри снова рассмеялась:

— Значит, это привидение.

— Вдобавок ко всем остальным вашим призракам?

Но голос принца прозвучал невесело. Он был очень силен физически, но неизведанное пугало его.

— У нас живет шут, но он совершенно безвреден и неопасен, уверяю вас.

— Мне кажется, дело не только в нем, — возразил он, поднимаясь на ноги и глядя ей прямо в глаза. — Из одной из спален вышла темноволосая женщина. Ее лицо было закрыто густой вуалью. Она поклонилась мне и исчезла.

Мелиор Мэри была поражена. Она слышала легенду о призраке Анны Болейн, который является только особам королевских кровей, и теперь давняя история словно выплыла из глубин памяти. Призрак появлялся только однажды, когда сюда приезжал Чарльз I во время войны, и это было плохим предзнаменованием. Претендент на трон, видевший ее, никогда не наденет корону короля.

— Ее черные глаза постоянно следили за мной.

Как только он произнес эти слова, погода резко испортилась, стало холодно, и Мелиор Мэри взяла его за руку.

— Идемте, сэр. Я устала от этой игры. Пойдемте в дом и выпьем чаю.

Но Чарльз Эдвард не был расположен к светской беседе. Высвободив руку, он сказал:

— Я еще кое о чем хотел бы вас спросить. Однажды мне рассказали легенду, и она очень обеспокоила меня. Говорят, что хозяин поместья Саттон проклят. Что и он, и его наследники обречены на смерть и отчаяние. Это правда?

Мелиор Мэри наклонила голову, чтобы поля шляпы заслонили ей лицо, и ответила:

— Да. На протяжении всей истории нашей семьи ее преследует зло.

— И даже вас?

Она горько засмеялась.

— Меня особенно. Я отдала свое сердце, потом потеряла любимого и поклялась, что никогда не выйду замуж. И теперь умру, так и не родив ребенка. Я буду последней представительницей нашего рода.

— А что же станет с замком?

— Его должны были унаследовать мой дядя Уильям и его сын, тоже Уильям, но они умерли. Поэтому теперь его унаследует мой кузен Джон Вольф, старший сын Уильяма, хотя я часто сомневаюсь в этом.

— Почему?

— Он очень слабый и болезненный, да и его братья тоже. Что-то просто не дает жить всем троим.

— А не могут ли девушки попытать счастья?

— Все они ушли в монастырь, даже моя глупая кузина Арабелла. Мы обреченная семья.

Чарльз Эдвард посмотрел ей в лицо, и в его глазах также мелькнула какая-то обреченность.

— Тогда мы разделим злую судьбу. Ведь и на королях Шотландии лежит проклятие. Джеймса I убили, Джеймса II — тоже, Джеймс III был вынужден бороться с собственными сыновьями и остался без поддержки, Джеймс IV пал во Флоддене, Джеймс V сошел с ума, королева погибла… Ни один из них не скончался в собственной постели. Понимаете?

Его лицо сразу утратило мягкость, и он воскликнул:

— Я жажду победы! Я хочу стать королем Англии, но надо мной нависла угроза. Мой прадед, Чарльз I, был казнен, Джеймс II — мой дед — свергнут. У меня нет никакой надежды. Я потомок семьи, которую преследует злой рок.

Мелиор Мэри не знала, что ответить, и принц продолжал:

— Так же, как и вы. На нас обрушилась былая ненависть и злые умыслы с того самого момента, как мы появились на свет. Кто же сможет обратить милость Божью на Чарльза Эдварда Стюарта и Мелиор Мэри Уэстон?!

Они молча смотрели друг на друга.

Гарнет чувствовал себя неважно с тех пор, как уехал из Лондона. Сначала он решил отправиться в Бристоль в публичной карете, но, подумав о том, что придется сидеть вплотную с зловонными фермерами и их пахнущими плесенью и затхлостью женами, решил, что ехать на свежем воздухе гораздо лучше. И в конце концов сел на лошадь.

Он попрощался с Джозефом несколько дней назад. Несмотря на то что всех очень озадачило внезапное исчезновение Чарльза Эдварда, было решено, что Гарнет все же должен отправиться в Бристоль. Капитан Сегрейв, однорукий ирландский офицер и помощник претендента на трон уже прибыли в город и были заняты новым объединением якобитов.

— А что отвечать, если кто-то поинтересуется, где принц? — спросил Гарнет Джозефа, когда тот засеменил в своих туфлях с бордовыми пряжками по палубе корабля, направляющегося в Испанию.

— Скажи, что ты поклялся молчать об этом.

— Но где же он на самом деле?

— Гарнет, ты знаешь принца лучше, чем я. У него, очевидно, очередное любовное приключение. Ему невероятно надоела мисс Уолкиншоу, и он пробует свое обаяние на какой-нибудь другой красавице. Чарльз Эдвард свяжется с тобой через леди Примроуз, когда ему прискучит все это, не беспокойся.

Джозеф нежно поцеловал Гарнета, и они расстались.

Но уже через день после отъезда его начал мучить какой-то недуг, и, встав утром после своего первого ночлега, Гарнет почувствовал, что не в состоянии даже смотреть на завтрак, состоявший из ветчины, говядины, пирога с луком, жареного зайца и различных напитков. Взамен он удовольствовался пинтой пива. Но и это плохо сказалось на желудке, и, подъезжая к деревне Тил, Гарнет был вынужден слезть с лошади, и его вырвало под деревом.

Потом всадника уже везла лошадь. Он лег ей на шею, весь в поту, с закрытыми глазами, бледный как смерть. Гарнет не помнил, чтобы ему бывало так плохо, и подумал, что, возможно, заразился какой-нибудь тропической болезнью, распространенной в Испании.

Если бы пальцы не запутались в лошадиной гриве, он, наверное, упал бы в реку, вдоль берега которой брела его лошадь. Стоял ленивый полдень, и, впадая в забытье, он надеялся лишь на то, что до наступления ночи лошадь доберется до какой-нибудь деревни. Земля и небо исчезли, и он провалился в темноту.

Когда Гарнет очнулся, им овладело очень странное чувство — он лежал на чистых простынях, но не мог понять где, и был не в состоянии произнести даже слово. Судя по всему, он находился на волосок от смерти. Какой-то маленький человечек шептал молитвы, укутывая его в кучу одеял и удерживая за руку, когда он попытался откинуть их.

— О Боже! — простонал он.

Человек склонил свое маленькое смешное личико, на котором выделялись только очки с толстыми стеклами, совсем близко к нему и прошептал в самое ухо:

— Выпей это, сын мой. Если ты будешь действовать заодно с Богом, он поможет тебе.

Его губ коснулось что-то жидкое, потом он понял, что эта жидкость похожа на вино, но с каким-то сладким привкусом и запахом трав. Гарнет сделал один большой глоток и снова провалился в небытие, но сон его стал спокойнее.

Проснулся он, похоже, в самой середине лета. Солнце стояло высоко, воздух гудел от жужжания шмелей, а через окно в помещение проникал нежный аромат роз. Свет из крохотного окошка с витражами не давал этой маленькой каменной комнате потонуть во мраке, и Гарнет увидел, что тот самый человечек, очень похожий на домового, сидит на грубом деревянном стуле в ногах кровати и обеспокоенно смотрит на него из-под белых кудрей.

— О, сын мой, вам лучше? — спросил он.

— Да, с Божьей помощью… и с вашей, — ответил Гарнет. — А где я нахожусь?

— В Инглвудском монастыре.

— А где это?

— Недалеко от реки Кеннет, между Кентербери и Хангерфордом.

— А как я сюда попал?

— Вы просто упали к моим ногам, сын мой. Я рыбачил, а ваша лошадь остановилась недалеко от меня, чтобы напиться, и на ней были вы. Это случилось более двух недель назад.

— Две недели?! Я должен был быть в Бристоле 6 июня!

Монах улыбнулся, сразу напомнив какое-то животное.

— Да, на свидание вы опоздали, сегодня уже день летнего солнцестояния, сегодня будет самая короткая ночь в году, когда феи и волшебники шутят над людьми и играют с ними в прятки. — Его лицо вдруг стало печальным, и он добавил: — Это время года бывает очень жестоким.

— А вы кто? — спросил Гарнет.

— О, не очень-то важная персона. Просто член братства, в чьи обязанности входит ухаживать за животными и ловить рыбу. Я не аббат, если вы так подумали.

Оглядев ветхую одежду и изношенную обувь старичка, Гарнет ни на минуту не усомнился в том, что он не может стоять даже на самой низшей ступени духовной иерархии, но все-таки сказал:

— Вас, вероятно, хорошо отблагодарят, раз поручили ухаживать за мной.

Монах опечалился еще больше.

— Честно говоря, я думаю, это только из-за того, что я умею делать всякие примочки и мази для лошадей, а теперь начал лечить и людей. Мои снадобья многим помогают.

— А как мне вас называть?

— В молодости меня звали Молодым Монахом, а теперь все зовут Маленьким Монахом. Когда я вступал в братство, старый аббат присвоил мне имя, но никто не зовет меня так.

— А как ваше настоящее имя?

Человечек немного замялся:

— Не знаю. Я так же, как и вы, попал сюда благодаря милосердию братьев. Они нашли меня в бреду и лихорадке на дороге и вернули к жизни своей неустанной заботой. Но, придя в себя, я забыл, что произошло со мной до того.

Он вдруг весь напрягся, и Гарнету очень захотелось успокоить его. Этот небольшой человек ужасно ему кого-то напоминал.

— А давно это случилось?

— Больше тридцати лет назад. Мне даже кажется, что я жил здесь всегда. А что же вы, сэр? Вы ехали из Лондона?

— Нет, я живу в Испании — в Кастилии. А в Англии я… по делу.

Монах с беспокойством посмотрел на него сквозь очки.

— О Боже! Не надо ли послать весточку вашей семье? Они будут обеспокоены тем, что вы больны.

Гарнет покачал головой.

— Не нужно, в этом нет необходимости. Я часто долго отсутствую, не сообщая о себе. У них нет поводов для волнений.

Лицо Маленького Монаха просветлело.

— Значит, вы сможете остаться здесь до полного выздоровления. Ничто не будет вам так полезно, как отдых под солнечными лучами. Я отведу вас на реку и покажу много красивых мест.

Гарнет улыбнулся ему. Этот человек казался таким любопытным! Он был немного странным, но так заботливо ухаживал за ним. Он напоминал архангела с огромным нимбом белых волос.

— А я не буду вам в тягость? И вы научите меня ловить рыбу?

Маленький Монах опустил глаза.

— Обязательно. Знаете, если бы я не стал монахом, то хотел бы иметь сына. Как было бы прекрасно гулять с ним рядом и показывать ему самое интересное и замечательное.

Гарнет чуть не заплакал.

— Ну что ж, Маленький Монах, — произнес он почти через силу, — как только я смогу самостоятельно передвигаться, мы побродим с вами по окрестностям. Хоть я и родился в Англии, отец отвез меня в Испанию, когда я был еще грудным ребенком. Это будет для меня редкой удачей — посмотреть на красоты моей родины вашими глазами.

Улыбка осветила лицо монаха:

— Для меня это тоже редкая удача, мистер…

— Гейдж. Гарнет Гейдж.

В убранной золотом спальне, на постели, занавешенной мягкими складками ткани, спали, крепко прижавшись друг к другу, Мелиор Мэри и Чарльз Эдвард. После полуночи их тела любили друг друга, а теперь одна его рука обнимала ее, а другая покоилась на подушке, а вокруг его пальца обвился серебристый локон. Оба были прекрасны во сне — он, стройный красавец, и она, кажущаяся в лунном свете прелестной скульптурой.

Но сон принца не был безмятежно спокоен. Ему снилось, что в комнату вошла та сильно надушенная женщина, а он открыл глаза и смотрит на нее, лежа на кровати, ему снилось, что проклятие семьи Стюартов настигло и его и он обречен на неудачи, отчаяние и алкоголизм. Чарльз Эдвард проснулся, дрожа от страха на утреннем холоде, и пришел к выводу, что должен покончить с идиллией в замке Саттон, вернуться в реальный мир и сделать очередной и последний шаг к трону. Его задача — снова сплотить Шотландию, двинуться на юг и никогда не возвращать это время.

Но мог ли он хоть что-нибудь сделать без женщины, которая мирно спала рядом с ним? Ее красота в сочетании с его силой смогут снова привлечь народ на его сторону. Да и более того: Чарльз Эдвард Стюарт любил ее. Он даже не вспоминал о Клементине Уолкиншоу, которая проехала за ним от Шотландии до Франции и, несмотря на его безразличие к ней, десять месяцев назад родила ему ребенка. Он бросит Клементину и сделает Мелиор Мэри Уэстон своей супругой, и даже его отец не воспротивится этому. А если его все же заставят жениться на какой-нибудь скучной европейской принцессе, его сердце все равно навсегда останется, в замке Саттон.

Молодой претендент на трон снова уснул, немного успокоившись. Дни, когда он мог позволить себе совершать глупости, подходили к концу. Теперь у него появилась возможность показать всему миру, что может сделать красавица-англичанка, став его женой. Вся Англия была почти в его руках, и принцу казалось, что никто не сможет встать на его пути.

— Ну как? — поинтересовался Маленький Монах.

У его ног трепыхалась форель, отливая на солнце всеми цветами радуги. Гарнет всплеснул руками от восхищения.

— Великолепно! В ней, наверное, фунтов десять!

— Очень может быть. Прекрасный ужин будет для вас и аббата.

— А для вас?

Маленький Монах улыбнулся. У него были очень красивые черты лица, в особенности рот и нос. Рассмотрев его поближе, Гарнет обнаружил, что он вовсе не такой маленький, как явствовало из его прозвища. Он был среднего роста, хотя и довольно сутулый, и еще не старый. Маленькому Монаху, возможно, было около пятидесяти пяти, но из-за очков с толстыми линзами и копны седых волос он казался почти стариком.

— Нет, — вздохнул он. — Не думаю, что мне понравилась бы такая еда. Видите ли, мы с этой рыбой в некотором смысле друзья, старые друзья. Я целый день охотился за ней, пытался поймать, и наконец мне это удалось. Я буду чувствовать, что уничтожаю своего товарища. То же самое и с гусями… Я понимаю, это очень глупо.

Пока он был увлечен рыбной ловлей, его соломенная шляпа сдвинулась назад, а теперь просто упала в быструю реку.

— Ах, как жаль! — воскликнул Маленький Монах. — Моя любимая шляпа!

Форель так и лежала у его ног под теплыми солнечными лучами.

— Бросьте рыбу обратно, — попросил Гарнет.

— Что?

— Бросьте ее в воду. Это ваш друг. Аббат никогда не узнает. Давайте же быстрее, пусть бедняга живет.

— О, сын мой, сын мой! Вы думаете так же, как и я.

И монах, вытащив изо рта рыбы крючок, бросил ее в бурлящий поток. Несколько мгновений она безжизненно лежала в воде, но потом, сильно ударив хвостом, уплыла.

— Я иногда ловлю рыбу в Испании, — сказал Гарнет, — но, конечно, у меня нет вашего мастерства. На рыбалку со мной иногда ходит отец — он очень хороший рыбак, но никогда не позволяет смотреть на себя посторонним, чтобы не испортить впечатления, которое он производит на окружающих.

Монах повернулся к нему и спросил:

— Что вы хотите этим сказать?

Гарнет засмеялся.

— В свое время, еще живя в Лондоне, мой отец был самым знаменитым мотом и повесой, красавцем и щеголем. Однако под этой маской скрывался очень смелый человек, готовый бороться за то, во что свято верил. Отец никогда об этом никому не рассказывает, кроме, может быть, самых близких людей, и всегда очень боится испортить то, что называет своим нарядом.

— Он еще жив?

— Еще как! Ему уж за семьдесят, а он все еще активно участвует во всем, в чем только можно.

— А ваша мать?

— Нет. Она умерла, как только я родился.

Маленький Монах неподвижно уставился туда, где радостно плескалась рыба.

— Вероятно, для вас так ужасно — никогда не почувствовать ее прикосновения!

— Она была красавицей. Посмотрите, вот ее портрет в этом медальоне. — Гарнет открыл его и поднес к самому лицу монаха. Тот почти уткнулся своими смешными очками в миниатюру и долго рассматривал ее. А потом вдруг задрожал на жарком полуденном солнце.

— Что с вами, брат?

— Ничего, сын мой. Мне немного нехорошо, вот и все. Наверное, солнце слишком напекло голову, я ведь без шляпы. Скажите, а как звали вашу мать?

— Сибелла.

— Какое чудесное имя! — промолвил Маленький Монах, возвел глаза к небу и лишился чувств, упав к ногам Гарнета.

В поместье Саттон никогда не бывало дня лучше. В день летнего солнцестояния, в самый разгар июня, им казалось, что даже дом, построенный для того, чтобы его посещали сильные мира сего, был счастлив оттого, что в его стенах живет особа королевских кровей. В знаменитом саду, в тени деревьев, хозяйка поместья и ее любимый изображали пастуха и пастушку. За деревьями сидел музыкант, играющий на лютне, а охотничья собака вынюхивала в траве лакомый кусочек, который ей бросил сын короля.

Мелиор Мэри была в розовом платье пастушки с игривыми бантиками на рукавах и с посохом в руке. К шляпке она приколола свежие живые розы и зеленую ивовую ветку в знак искренней любви. Принц надел рубашку и брюки, чтобы немного позже поехать с ней кататься верхом. Он повязал одну из ее лент вокруг шеи, в знак того, что тоже влюблен.

Счастье сделало их самыми красивыми людьми на земле. Чарльз Эдвард готов был совсем отказаться от вина, и если бы она приказала ему, отправился бы в Лондон с сотней самых преданных шотландцев штурмовать крепость. Принц стал сильным и юным, ее любовь вдохновляла его, он был готов преодолеть все препятствия. А Мелиор Мэри могла сейчас пожертвовать ради него всем. Всем, кроме одного, о чем он никак не решался спросить.

— Может быть, покатаемся? — предложил он. — Давайте доедем до того ужасного колодца и уничтожим зло нашей любовью. Это возможно?

— Не знаю. Я понимаю, что добро сильнее зла, но сомневаюсь, что у нас есть такая сила.

— Но я так люблю вас! Вы вернули мне былую смелость. Я полон самых радужных надежд и чувствую, как во мне возрождаются забытые мечты.

Мелиор Мэри улыбнулась.

— Что же, я отведу вас на то место. Теперь я тоже стала смелее.

Они ехали по светлому лесу, похожие на сказочных героев. Все звуки вокруг слились в стройный хор прекрасных голосов, но когда деревья расступились, внезапно настала тишина.

Перед Чарльзом Эдвардом лежали развалины старого замка. Справа стояла разрушенная сторожка, за ней — одинокий коттедж, а прямо перед ними оказался колодец святого Эдварда.

— Но я ничего не вижу! — нетерпеливо сказал Чарльз. — Просто камень, лежащий на земле.

— Он закрывает колодец. Его положили туда после того, как она утопилась.

Мелиор Мэри никогда не рассказывала ему о подробностях смерти Сибеллы — как ее нашли в этом колодце, как ее волосы плавали на поверхности воды, словно диковинные морские водоросли…

— А что рядом с ним?

— Старый замок. Он был построен во времена правления короля Джона. Однажды я видела здесь привидение. — Она сказала это не подумав, и Чарльз Эдвард, посмотрев ей прямо в глаза, серьезно произнес:

— Эту землю преследуют призраки, Мелиор Мэри. А в замке Саттон по ночам кто-то бродит. Вы слышали прошлым вечером крик шута? Он предвещает какое-то бедствие?

— Так говорят.

Принц молча посмотрел на нее своим тяжелым взглядом, и она не поняла его значения. Он спешился и сделал несколько шагов в сторону огромного камня.

— Я отодвину его.

— Мне бы не хотелось, чтобы вы это делали.

— Чепуха.

Чарльз Эдвард обернулся, улыбнулся ей, и в тот момент она ясно представила себе, как он выглядел, когда покорный Эдинбург склонил перед ним голову.

Его кожа огрубела от шотландских ветров, а глаза тепло смотрели на Джеймса Хеперна — гордого и уважаемого старика, который торжественно вышел из толпы, преклонил колено и опустил свой меч к ногам Чарльза Эдварда в знак полного повиновения.

— Мой Прионнса, — проговорила она.

Но Чарльз не слышал ее, пытаясь сдвинуть камень с места.

— Здесь очень глубоко. — Он немного приподнял его. — Даже дна не видно.

Помедлив, она с опаской подошла и встала рядом с ним. У ног разверзся глубокий темный и узкий туннель. Чарльз Эдвард бросил вниз камешек, и через некоторое время они услышали всплеск воды в глубине колодца.

— Мелиор Мэри, — начал он, — я хочу, чтобы вы ушли отсюда и уехали со мной.

Ничего не понимая, она ответила:

— Но мне показалось, вы хотели увидеть все это.

Чарльз внимательно посмотрел на нее.

— Я о другом. Я хотел просить вас, чтобы вы оставили Саттон и переехали со мной во Францию.

Мелиор Мэри смотрела на него, широко раскрыв глаза, а он взял ее за плечи и тоже не отводил взгляда.

— В моей душе так много всего, Мелиор Мэри: надежды получить корону, любовь к вам, страх перед всем темным и непонятным. Но все это сводится к одному — я хочу, чтобы вы были рядом со мной и помогли мне вернуть отцовскую корону. Есть и еще одна причина, по которой вам следует отказаться от вашего поместья. Оба мы произошли из семей, на которых лежит печать проклятия, но если вы освободитесь от Саттона и передадите его своим кузенам и наследникам, чары будут разрушены. Вы сделаете это?

Чарльз еще сильнее сжал ее плечи, и она, тщетно пытаясь хоть чуть-чуть сдвинуться с места, ответила:

— Не могу, ваше высочество. Саттон — частичка меня. Неужели вы не понимаете?

— Нет, не понимаю. Господи Боже, это же всего лишь дом, обыкновенное здание и ничего больше!

— Но это мое наследство.

— А корона Англии — мое. Вы позволите своему принцу потерять наследство ради того, чтобы сохранить свое?

— Нет, нет! Вы можете покорить Англию и без того, чтобы я бросала Саттон. Я и так буду рядом с вами.

— Правда? Вы хотите быть моей женой и одновременно хозяйкой поместья? Я сын претендента на престол. Вам придется жить в соответствии с моим положением.

Его горячий темперамент, который особенно проявлялся, когда он выпивал много вина, вспыхнул сейчас без всякого спиртного.

— Итак, мадам, я предлагаю вам руку и сердце. Я прошу, чтобы вы соединились со мной в морганатическом браке. Вы согласны?

— Но я рождена для Саттона, — ответила она и, посмотрев ему в глаза, увидела, что в них пляшут огоньки гнева, как у самого бога войны.

— Так храните же его, — процедил он сквозь зубы. — Пусть замок Саттон зимними вечерами согревает вашу старость, потому что даже вы состаритесь, Мелиор Мэри, когда ваш договор с дьяволом о вечной молодости утратит силу.

— Но, мой принц…

— Ни слова больше! Вы отвергли меня, и этого вполне достаточно. Я прощаюсь с вами и вашим проклятым домом!

Чарльз Эдвард Стюарт повернулся и побежал к своей лошади. Останься он рядом с этой женщиной хотя бы еще секунду, он ударил бы ее. Мелиор Мэри была для него всем — идеалом красоты, любовью, надеждой на будущее, а она отшвырнула его в сторону, отказалась от него в обмен на обыкновенные кирпичи и мертвые камни. Принц не обернулся даже на ее умоляющие крики, но мысленным взором видел, как она стоит рядом с этим колодцем, который был частью проклятия, распространяющегося на нее и всех наследников замка Саттон, — самая совершенная женщина, какую он когда-либо видел, и сейчас такая беззащитная.

— Я сделаю все возможное, — произнес доктор, — но, честно говоря, надежды очень мало.

Это был один из новоиспеченных врачей, которых выучил Уильям Каллен в Глазго. Он приехал на юг совершенствовать свое мастерство из-за любви к одной беркширской девушке, а вскоре женился на ней, стал работать в Ньюбери и прославился на всю округу, потому что все местные жители хорошо знали о глубоких познаниях его учителя.

— Его жизнь может спасти только доктор Мак-Грегор, — сказал Гарнету брат Аугустус. — Вам нужно съездить за ним. Никто из монахов не сможет ему помочь.

Гейдж немедленно отправился за доктором, и тот уже через два часа прибыл в Инглвудский монастырь.

Маленький Монах не приходил в сознание с тех пор, как упал к ногам Гарнета на залитый солнцем берег реки. Он пару раз что-то пробормотал, пока Гарнет нес его, как ребенка, обратно в монастырь, а когда его уложили в постель и сняли очки, открыл глаза, но тут же снова закрыл их и больше не подавал признаков жизни. Маленький Монах был в коме, и скоро у него проявились те же симптомы, от которых чуть не умер Гарнет.

— Он заразился от меня? — спросил Гарнет.

— Без всякого сомнения, — бесстрастно ответил доктор Мак-Грегор. — Вы говорите, он ухаживал за вами, когда у вас было что-то похожее?

— Да. Это малярия?

— Не думаю. Налицо все симптомы старой, давно забытой болезни. И я предполагаю, что вы подхватили ее в Лондоне.

— Но я поправился!

— Да, но вы молоды, сэр. Этому бедняге придется гораздо труднее.

Гарнет посмотрел на вьющиеся седые волосы, разметавшиеся по подушке, на красивый нос и рот, на ангельское лицо, на котором сейчас не было очков.

— Если он умрет из-за меня, я никогда себе этого не прощу. Он очень хороший человек. Почти святой.

— Несомненно, придет день, мистер Гейдж, когда медицина разовьется до такой степени, что сможет лечить почти все недуги. Но пока не настанет это долгожданное событие, я сомневаюсь, что возможно предотвратить передачу болезни от одного человека к другому. Все мы должны ходить по этой земле очень осторожно. Вы могли походя убить шестерых, просто передав им вашу болезнь.

Доктор Мак-Грегор вымыл руки и вышел, и Гарнет остался наедине с этим несчастным человеком, которого съедал изнутри тяжелый недуг. И для него было вполне естественно обнять тщедушное тело и вытирать пот с горячего лба. Он находился в комнате уже несколько часов, когда вошел брат Аугустус и сказал:

— Мистер Гейдж, вам надо отдохнуть. Вы сами только что поправились от той же самой болезни. Пойдите прилягте, а я побуду с ним.

Гарнет оставил их вдвоем, и тогда брат Аугустус, старый якобит, сидя у кровати своего друга, заговорил:

— Господи, ты знаешь, что я не был примерным монахом. Я использовал монастырь как прикрытие и остался здесь, потому что так было лучше для меня. Но это действительно очень хороший человек. Конечно, я не знаю, какую жизнь он вел до того, как попал сюда. Он мог быть кем угодно, даже совершить что-то дурное, но он заплатил за все. Поэтому, пожалуйста, сделай что-нибудь! А если невозможно спасти ему жизнь, пусть он познает мир и счастье, прежде чем попадет под твою вечную заботу.

Брат Аугустус никогда не плакал, но сейчас почувствовал, что его щеки стали мокрыми. Маленький Монах был его единственной привязанностью. Он закрыл лицо руками, слезы потекли между пальцев, и в эту минуту в комнату вошел Гарнет.

Шел третий день с тех пор, как заболел Маленький Монах, и доктор Мак-Грегор покачал головой.

— Мне очень жаль, но надежды больше нет. Сомневаюсь, что он доживет до следующего утра. Вы можете дать ему это лекарство, и он ничего не будет чувствовать. Пусть умрет спокойно.

Гарнет отвернулся и посмотрел за окно. Позднее июльское солнце пылало на закате, как огромный кровавый шар, и все вокруг мерцало малиновым цветом.

— Мне кажется, что я знал его всю свою жизнь, — сказал он не оборачиваясь. — Это невыносимо. А может быть, все-таки?

— Нет, — ответил Мак-Грегор, уже думая о следующей пациентке, жене одного фермера, которой предстояли сложные роды и которая, как он ожидал, могла разрешиться близнецами. — Куда прислать счет?

— Я заплачу вам сейчас. Я уеду в Испанию, как только…

— Хорошо. Вы должны мне одну гинею. — Он положил деньги в карман жилета. — До свидания. Желаю вам благополучно добраться до места.

— Бессердечная скотина, — в сердцах сказал брат Аугустус, когда доктор закрыл за собой дверь.

— Вполне современный человек. Но, видите ли, они неплохо существуют.

— Гм… по-моему, пора привести сюда аббата. Хорошо бы сейчас же начать читать молитвы.

И он вышел из комнаты, снова оставив Гарнета наедине с умирающим. Этим необыкновенно светлым вечером он выглядел моложе, чем обычно, а волосы, освещенные красным светом зари, напомнили Гарнету его собственные. Да и вообще черты лица Маленького Монаха были очень схожи с теми, что он, Гарнет Гейдж, каждое утро видел в зеркале. Все было очень странно, но чем больше Гарнет думал об этом, тем очевиднее становилось сходство.

Он сел на кровать и положил руки на плечи умирающего. К его удивлению, тот открыл глаза и посмотрел на него. Гарнет никогда раньше не видел их — они всегда были скрыты толстыми стеклами очков, — и теперь громко вскрикнул. В них была такая же синева, как и в его собственных глазах, только немного приглушенная возрастом. Эти глаза с обожанием смотрели на него.

— Гарнет? — едва выговорил Маленький Монах. Казалось, что его голос легок и воздушен, как облако.

— Да, Маленький Монах?

— О, сын мой, со мной случилась замечательная вещь… — слова замерли у него на устах, и тишину нарушал только звон колокола, бьющего свой реквием по умирающему.

— Гарнет…

Шепот затерялся в громком звучании колокола, и Гарнет наклонился к бледным губам монаха, слегка приподняв его.

— Да?

— Туман рассеялся. Ты понимаешь меня?

Гарнет покачал головой, а голубые глаза с еще большей любовью посмотрели на него:

— Пока я спал, мне приснился сон. И теперь я знаю ответ.

Сердце, бившееся так близко от груди Гарнета, слабело с каждым ударом. До неизбежного расставания оставались считанные секунды.

— Я люблю вас, Маленький Монах, — сказал Гарнет. — Пусть ваша душа обретет покой на небесах.

— О, сын мой… — голос становился все тише и тише, — …видишь ли… ты действительно… О, Гарнет… мой сын.

И с этими словами он склонил голову на плечо своего мальчика, улыбнулся ему и умер.

Его похоронили через два дня на монастырском кладбище, где над каждой могилой возвышался большой камень. На камне на могиле Маленького Монаха написали два слова: «Брат Гиацинт».

— Это было его настоящее имя? — спросил Гарнет, становясь на колени, чтобы попрощаться с ним навсегда.

— Нет, — ответил Аугустус, — никто не знает, как его звали. Гиацинтом его называл старый аббат. Он говорил, что его глаза напоминают полевые цветы, — по-моему, странная фантазия.

— Брат Гиацинт, — улыбнулся Гарнет. — Знаете, мне показалось, что к нему перед смертью вернулась память. Он так осознанно на меня смотрел, как будто что-то вспомнил.

— Правда? Ну что же… — Брат Аугустус мысленно уже обратился к тому моменту, когда будет ужинать сегодня вечером — после похорон ему очень хотелось есть. — Надеюсь, это принесло ему несколько минут счастья, он заслужил их.

— Да, — ответил Гарнет, сел на лошадь и направил ее к воротам монастыря. — Жаль, что я знал его так недолго. Его было легко и приятно любить.

— Вы совершенно правы. Что ж, прощайте, мистер Гейдж. Вряд ли мы еще когда-нибудь увидимся.

— Да. Я попал сюда чисто случайно и, скорее всего, не вернусь. Прощайте, брат.

Гарнет пришпорил лошадь, и она поскакала прочь, но, выезжая из ворот, он обернулся, помахал рукой и еще раз крикнул:

— Прощайте! — И почти неслышно добавил: — Прощай, брат Гиацинт.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

И тогда наступил момент, когда Мелиор Мэри начала ненавидеть этот дом. Она стояла у окна в дальнем конце Длинной Галереи и смотрела в сторону парка, где между деревьями мелькал плащ Чарльза Эдварда. Почти не чуя под собой ног, она сбежала вниз по лестнице и бросилась в конюшни. Ее лошадь, Тандер, стояла без упряжи, но зато лошадь Тома полностью была готова к прогулке. Не раздумывая ни минуты, Мелиор Мэри села в незнакомое седло. Отчаяние пробудило в ней бешеную и неудержимую энергию, всегда бурлившую в ней.

Когда принц оставил ее одну у колодца, она простояла там еще, наверное, минут пять, неподвижно глядя в пустоту, и только тогда бросилась следом, но было поздно — он собрал вещи и покинул Саттон. Увидев Чарльза из окна галереи, она поняла, что вряд ли догонит его, однако пустила лошадь в бешеный галоп.

Безжалостно загнав несчастное животное, Мелиор Мэри все-таки еще раз увидела своего возлюбленного далеко впереди, у больших ворот. Принц попросил сторожа открыть их, и тот торопился исполнить просьбу. Она с ужасом наблюдала, как створки ворот начали медленно разъезжаться.

— Ваше величество! Чарльз Эдвард, остановитесь! Я поеду с вами! Будь проклят этот дом, будь проклято все на свете! Я все брошу!

Но он не слышал ее. Тяжелые металлические решетки раздвигались все шире и шире, а он в нетерпении дергал поводья.

— Нет, нет, нет! — кричала она в полный голос. — Я передумала! Я еду с вами!

Должно быть, принц что-то услышал, потому что обернулся и посмотрел назад, но в этот момент она была скрыта от него высоким деревом. Так зло подшутила над ними судьба. Ворота наконец открылись, и принц Чарльз Эдвард, злосчастный наследник династии Стюартов, выехал туда, где его жизни предстояло теперь развиваться по нисходящей. Герой сорок пятого года, самый лучший и самый смелый из всех королей, потерял свою последнюю надежду.

Створки ворот за его спиной начали съезжаться, и, когда Мелиор Мэри добралась до них, закрылись прямо перед ее носом. Она спрыгнула с лошади и голыми руками забарабанила по металлическим засовам.

— Вернитесь! Вернитесь! — воскликнула она в отчаянии.

Но принца уже и след простыл. Он несся вперед, как будто в него вселился дьявол.

— О Господи, помоги мне! — снова закричала она, не обращая внимания на изумленное лицо сторожа, с недоумением наблюдающего за ней. — Ну что ж, дом, ты запер меня, да? В конце концов ты поймал меня! Но мы еще посмотрим! Раз ты смог разрушить мою жизнь, то я могу разрушить тебя! Будь ты проклят, замок Саттон!

Когда ее внесли обратно и уложили в постель, она все еще причитала, что ненавидит дом.

— Ради Бога, позовите доктора, — сказала старуха, в которую превратилась Клоппер. — Это истерика, она может убить ее.

Но Том, друг детства Мелиор Мэри, возразил:

— Здесь лучше поможет не доктор. Я поеду за ним. Он никогда не был вдали от нее.

— Кто?

— Митчел, конечно!

— Митчел! Уж он-то знает, как с ней обращаться.

— Итак, ты вернулся. Черт возьми, мальчик мой, ты заставил меня волноваться. Я думал, что ты серьезно заболел, — сказал Джозеф.

Стоял июль, и Кастилия утопала в зное, но во дворе виллы, принадлежащей вельможе Гейджу, били фонтаны, и деревья отбрасывали прохладную тень на то место, где сидел он сам, обмахиваясь веером из перьев. У его ног лежал Черномазый, похожий на кудрявую собаку, и, когда к ним приблизился Гарнет, Джозеф слегка толкнул ногой негра.

— Этот бездельник все время спит. Переступи через него и садись. Скажи-ка, какие новости от принца?

— Никаких. Я его не видел. По дороге в Бристоль я действительно заболел, потому и задержался.

Джозеф налил ему немного вина слегка дрожащей, но все еще очень изящной рукой.

— Выпей немного. Тебе понравится. Я припрятал его, когда мы впервые приехали в Испанию много лет назад.

Джозеф очень сильно, даже как-то болезненно любил Гарнета и не задумываясь отдал бы за него жизнь. Он обожал сына так же, как обожал когда-то его мать. Но лицо его ничего не выразило, и он, полуприкрыв глаза, спросил:

— Так что же случилось?

— Я подхватил эту болезнь в Лондоне, а заболел во время своего путешествия и, наверное, умер бы, если бы не милосердие монахов.

— Где это произошло?

— В Инглвудском монастыре — это в Беркшире, около Кентербери.

Джозеф покачал головой. Он уехал из Англии тысячу лет назад, и даже если когда-то и слышал эти названия, то давно забыл их.

— Но эта история плохо кончилась. Монах, который за мной ухаживал, заразился от меня и умер.

Джозеф отпил немного вина.

— Он был старым?

— Трудно сказать. Выглядел он стариком, но, скорее всего, ему не было и шестидесяти. Он был очень добрым и мягким. Немного сумасшедшим, возможно. Много лет назад его нашли монахи: он бродил без цели, потеряв память.

Джозефа это не тронуло.

— Он и мухи не обидел, а я убил его!

— Ну, перестань, Гарнет. Ты же не можешь отвечать за естественные природные процессы.

— Что ты хочешь сказать?

— Если ему суждено было умереть, это случилось бы и без твоего вмешательства.

— Ты действительно этому веришь? И так же думал, когда умирала моя мать?

Джозеф колебался, не зная, что ответить. Во сне вздохнул и пошевелился Черномазый.

— И да и нет. Она могла бы прожить гораздо дольше, но, возможно, у нее не было другого выхода.

— Не понимаю.

— Да.

Это было заключительным словом. И в тени деревьев и виноградных лоз воцарилась полная тишина — слышалось только журчание серебристых фонтанов.

— Он был добрым человеком, — тихо сказал Гарнет.

— Раз он вернул тебе здоровье, я в вечном долгу перед ним. Как его звали?

— Этого никто не знал, он и сам не помнил. Но у него было имя, которым его называли монахи.

— Какое?

Стояла тишина, и судьба колебалась. Должен ли Джозеф Гейдж, который так много страдал в этой жизни, но все-таки одержал блестящую победу над всеми своими горестями и неудачами, страдать от новой боли? И Гарнет, не имевший того великого дара, которым обладали его родители и все предки, начиная от доктора Захария, слегка приподнялся на стуле, словно хотел избавиться от тяжелого груза, и сказал:

— Маленький Монах. Они называли его Маленьким Монахом.

— Упокой, Господи, его душу, — проговорил Джозеф, и снова все вокруг стихло, и слышались только плеск фонтанов, бульканье наливаемого вина и похрапывание Черномазого.

— Вылезайте из кровати! — приказал Митчел. — Вылезайте и немедленно раздвиньте шторы! Вы должны сделать это, мисси, ради всех нас.

Мелиор Мэри пребывала в таком состоянии уже месяц, лежа в затемненной комнате и разглядывая стены и потолок. Она ничего не ела, кроме куска хлеба в день, перестала пить свою чудесную воду из Малверна, и возраст уже начал нагонять ее. Вокруг глаз и на щеках появились морщины, а знаменитые серебристые волосы потеряли блеск и безжизненно повисли вдоль щек.

Она посмотрела на него, но в огромных сиреневых глазах были безразличие и пустота.

— Что вы от меня хотите? — сказала она совершенно неузнаваемым голосом.

— Я хочу, чтобы вы вернулись к жизни, Мелиор Мэри. Вы же попросту можете умереть, если будете месяцами лежать здесь! Вы обязательно умрете, если сейчас же не встанете.

Но он был уже стар и утратил свою власть над нею. О прежнем Митчеле напоминали только ужасный шрам и сверкающие глаза.

— Уходите!

— Нет. Я не могу оставить вас в таком состоянии. Я люблю вас, мисси, и хочу, чтобы вы снова зажили нормальной жизнью.

— Я никогда не смогу этого сделать.

— Возможно, вы и правы. Вы не сумеете жить как красивейшая из женщин, но вполне можете встать с постели и вести жизнь, достойную хозяйки поместья. Саттон нуждается в вашей заботе и внимании.

Мелиор Мэри беспомощно засмеялась.

— Неужели? Прекрасно! Он этого не дождется. Проклятый дом разрушил мою жизнь, так пусть теперь тоже пострадает!

— Что вы хотите сказать?

— Он на долгое время ослепил меня. Я думала, что это древнее наследие значит больше, чем любовь, и так долго колебалась, что потеряла Чарльза Эдварда. Теперь мне остается только превращаться в глубокую старуху.

Она отвернулась и горько заплакала, уткнувшись в подушку.

— О, не надо, мисси, не надо! Мое сердце разрывается на части, когда вы произносите такие трагические слова!

Митчел почувствовал себя разбитым и уничтоженным. Он больше ничего не мог придумать, чтобы хоть как-то подбодрить свою хозяйку. Из его глаз тоже закапали слезы.

— Перестаньте, Митчел! — воскликнула Мелиор Мэри, подняв лицо от подушки и увидев, что он плачет. — Пожалуйста!

Но он не смог ответить ей, понимая, что дни его борьбы закончились и теперь он бессилен.

— Митчел, — сказала она уже более мягко, — вы будете довольны, если я поднимусь с постели сегодня?

— Да, — ответил он сквозь слезы. — Да, если вы пообещаете правильно жить дальше.

— Только никакого общества.

— Возможно, это и к лучшему. — Он посмотрел на ее постаревшее лицо. — Мисси, возможно, вы сейчас ненавидите Саттон, но со временем снова научитесь любить свой дом.

Мелиор Мэри тяжелым взглядом окинула его с ног до головы: — Посмотрим.

Стоял декабрь, и в Кастилии шел снег. Пернел Гейдж и ее братья-близнецы Джеймс и Джекоб, никогда не видевшие такого, вырвались из рук дедушки и выбежали во двор, увитый виноградом. С неба падали крупные белые хлопья, и дети смеялись, пытаясь поймать их губами.

— Это что — пирожные? — спросил Джеймс, а его брат, настолько похожий на него, что даже Пернел иногда путала их, повторил за ним: — Да, это что — пирожные?

— Да, — ответила Пернел, — снежные пирожные, хотя мама называет их снежными хлопьями. — Ее внимание привлекло что-то другое, и она воскликнула: — Взгляните-ка на фонтан! Это же просто маленький ледяной дворец!

Дети побежали туда, где в самом центре двора водяные потоки застыли в причудливых формах.

— Как красиво! — восхитился Джеймс и добавил: — Но что там?

В самом большом куске льда начало появляться изображение, которое видели все трое.

— Черномазый! — воскликнула Пернел. — Что же он там делает? Посмотрите, он машет нам рукой.

Они переглянулись — два одинаковых мальчика и их темноволосая сестра. Эти дети были наделены волшебным даром, той самой древней магией, которая обошла их отца, но все-таки передалась им.

— Он прощается, правда? — спросил Джеймс.

— Да, — ответила Пернел. — Не надо пока возвращаться в дом. Дедушка плачет. Сейчас его надо оставить в покое, мы лучше поцелуем его попозже.

И действительно, в своем кресле у камина Джозеф сидел весь в слезах. У ног лежал его слуга, заснувший самым крепким на свете сном.

— О Боже, Боже! — всхлипывал Джозеф. — Я так любил его! Мой дорогой верный пес!

Гарнет сказал:

— Он умер так, как хотел, — во сне, у потрескивающего камина и рядом с тобой.

Он осторожно снял с его головы тюрбан и обнажил голову в мягких белых завитках.

— Черномазый был таким старым? — удивился Гарнет. — Я никогда об этом не задумывался.

Сквозь слезы Джозеф ответил:

— Все мы стареем, сынок. Что ни говори, а время идет, время идет…

Той же зимой Мелиор Мэри сидела у камина в Большой Зале, ворчала и жаловалась:

— Я так замерзла! Не понимаю, зачем мы тут сидим, Митчел. Только для того, чтобы создать видимость — хозяйка поместья Саттон в своей резиденции? Для этого?

— Не знаю, мисси. Вы сами так приказали.

— Какая глупость. Я промерзла до костей. — Она плотнее завернулась в шаль. — И не закрывайте глаза, когда я с вами разговариваю.

— Ничего не могу поделать, мисси, — я очень устал.

— Вы очень скучны, Митчел, скучны и стары. Мне, кажется, пора прогуляться по моему несчастному дому. Постарайтесь не уснуть, пока я не вернусь.

Мелиор Мэри взяла свечу из подсвечника, стоящего рядом с ней, и направилась к западному крылу замка. Ночь за ночью она переходила из комнаты в комнату, и единственным источником света было одинокое мерцающее пламя свечи. Свой путь она всегда заканчивала в одном и том же месте — у окна Длинной Галереи, где простаивала часами, бессмысленно глядя в темноту и поставив на подоконник свечу, которая издалека казалась маленьким маяком.

Глядя на удаляющуюся фигуру Мелиор Мэри, Митчел почувствовал, как у него сжалось сердце. Несмотря на то что она не говорила ему ни слова, он знал, что единственной целью ее ночных бдений у окна было ожидание молодого претендента на трон. Она жаждала увидеть огонек кареты или всадника, освещенного лунным светом и пробирающегося сквозь темноту к замку. Несчастная женщина! Как трагична ее судьба! За шесть месяцев, с тех пор как ее оставил Чарльз Эдвард, она из блистательной красавицы превратилась в худую седовласую старуху. Какую бы тайну вечной красоты и молодости ни открыла Мелиор Мэри — а она никогда не делилась ею с Митчелом, — ей больше не требовалось это чудесное знание. Волшебное существо, девушка с огненным темпераментом, ради которой он изменил всю свою жизнь, исчезла.

И теперь, одиноко сидя у камина в полутемной Большой Зале, Митчел снова почувствовал боль в груди, с которой, благодаря своему сильному характеру, уже столько раз боролся самостоятельно. Он понял, что в темноте его ищет безжалостная жница смерть. Настал его час… Но как же он покинет Мелиор Мэри, ведь у нее не осталось ничего, кроме его преданности. Она потеряла все, и только замок Саттон пока оставался в ее распоряжении, но ненависть к этому дому росла в ней с каждым днем. Митчелу иногда казалось, что его хозяйка близка к помешательству, и только он удерживает ее на незримой грани, за которой — мрак и безумие.

А боль становилась все настойчивее, схватывая сердце металлическими клещами. Митчел закрыл глаза, и ему показалось, что он вернулся во времена якобитского восстания 1715 года. Он слышал выстрелы картечи, рев толпы шотландских горцев, когда Джемми-разбойник — Джеймс III — был провозглашен королем. Сам Митчел рядом со своим хозяином графом Нитсдейлом голыми руками сражался с английскими вояками… он снова почувствовал резкий удар кинжала, рассекшего ему лицо и оставившего шрам на всю жизнь.

В предсмертной полудымке Митчел снова увидел знаменитого Нитсдейла. Леди Нитсдейл и две ее подруги без конца входили и выходили из его комнаты, пока стража совсем не перестала обращать внимание на этих заплаканных женщин, чьи лица были спрятаны за густыми вуалями, так что граф, переодевшись в женское платье, свободно прошел мимо стражников и оказался в карете, где его уже поджидал Митчел. А затем — путь в Рим, к свободе и к приятной жизни в ссылке. Он всем этим пожертвовал ради Мелиор Мэри. Но жизнь прошла, и ничего уже не вернуть.

Митчел любил ее так, как может любить только сильный мужчина, и эта любовь была частичкой его твердого духа. Для нее он был покорным слугой и терялся в тени таких молодых людей, как Мэтью Бенистер или сам принц. Сейчас он не чувствовал ничего, кроме сожаления, что не может умереть на ее руках, что даже в этот последний мучительный час ему не дан момент, когда любовь к ней может возобладать над всеми другими чувствами.

— Мелиор Мэри! — позвал он, но его голос прозвучал писком комара в огромной зале. — Молитесь за меня так же, как я буду молиться за вас. Любите свой дом, мисси, потому что через несколько мгновений у вас ничего кроме него не останется.

Но Мелиор Мэри не слышала его, она была в Длинной Галерее и только через час снова спустилась в Большую Залу, где в темноте едва теплился огонек в камине.

— Из-за вас стало еще холоднее, — недовольно сказала она. — Почему вы не подкинули еще одно полено?

Но Митчел не отвечал, и его голова бессильно склонилась на грудь.

— Митчел? Вам нехорошо?

Мелиор Мэри подошла к нему и потрясла за плечо, но от ее прикосновения тело сползло на подлокотник кресла и безжизненно повисло.

— О нет! — крикнула она Богу. — Только не это! Только не Митчел! Господи… Вокруг слишком много смерти! Слишком много разлук и боли! Но этого я не вынесу. Он был моим роком и моим пристанищем! Митчел, как вы могли так поступить со мной?

Она упала перед ним на колени, крепко обняла его и заплакала, уткнувшись в мертвую руку. Внезапно ее лицо исказил страх.

— Так вот, значит, как! Вот, значит, как действует на меня проклятие! Я осталась последней из своего рода, у меня нет детей, а теперь я еще должна жить здесь в полном одиночестве! Есть ли еще на свете такой ужасный дом, существование в котором так же невыносимо, как в тебе, мое наследие, мое наказание, замок Саттон?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Выступая впереди Георга III, защитник короля в соответствии с древней традицией бросил перчатку, и на какое-то время огромная толпа, собравшаяся на коронацию, замерла, и только из Вестминстерского Аббатства доносился звон колоколов. В этот момент приверженцы Стюартов, якобиты, могли в последний раз смело и открыто продемонстрировать свою преданность, потому что к тому времени Джеймс III уже состарился, а их принц стал беспробудным пьяницей. Никто не ожидал такого поворота событий, но якобиты всегда были непредсказуемы. И что же, перчатка так и должна была лежать там, куда ее бросили?

Вперед выступила девушка, чем повергла собравшихся в невероятное изумление. Все ожидали какого-нибудь старого сурового горца, но пред ними появилось темноволосое создание с глазами цвета прозрачной воды. Девушке, наверное, было не больше пятнадцати. Она улыбнулась защитнику таинственной, почти волшебной улыбкой, взяла перчатку и растворилась в толпе так быстро, что стало ясно: она среди своих. По толпе пронесся вздох удивления, а молодой король, повернув честное германское лицо к своему конюшему, через окно кареты спросил:

— Кто это был?

— Сторонница якобитов, сэр. Несомненно, фанатичка. Ее немедленно арестуют.

— Если вы ее поймаете, — заметил король. И он оказался прав — девушки нигде не было.

Но Георг увидел кое-кого еще. В толпе стоял аббат, и лицо его было почти целиком скрыто под капюшоном. Он слегка подался вперед, глядя туда, где в позолоченной карете ехал новоиспеченный король. Капюшон упал на плечи, и с горестного лица на монарха взглянули внимательные голубые глаза. Георг III затаил дыхание. Этого не могло быть! Но все-таки мужчина не мог просто напоминать Чарльза Эдварда Стюарта.

Рассматривая человека, который по праву крови должен был стоять сегодня в Вестминстерском Аббатстве на его месте, Георг увидел, что губы Чарльза Эдварда растянулись в жестокой улыбке.

— Я завидую тебе меньше всех на свете, — сказал он и что-то добавил совсем неслышно.

Георг почувствовал дрожь во всем теле и оглянулся на угрожающую фигуру, потому что его карета уже проехала то место, где стоял Стюарт.

— Мне показалось, что тот человек — Чарльз Эдвард Стюарт, — сказал король, — и он проклял меня. О Боже!

— Нет, сэр, — успокоил его конюший. — Бывший претендент на престол лежит, напившись, в герцогстве Буиллен. Он никогда больше не ступит на эту землю.

Но Георг снова и снова вспоминал ту улыбку и пришел к выводу, что она не привиделась ему. Он гадал, может ли проклятие династии Стюартов, о котором столько слышал, передаться и ему, если он завладел их короной, прославится ли его правление доблестными поступками и грандиозными событиями или будет трагичным и кровавым.

К счастью, ему были не знакомы ни предчувствия, ни ощущение неизбежности. Король и представить себе не мог, каким тяжелым грузом станет для него эта корона, что он познает приступы безумия, которые заставят его в одиночестве бродить по галереям Виндзора и громко кричать от боли и отчаяния, что его старший сын восстанет против него, а сам он ослепнет и войдет в историю как король, потерявший американские колонии.

Бедняга! Он отправился на банкет в честь своей коронации с далеко не веселым лицом. А несчастному Чарльзу Эдварду помогли забраться в карету Гарнета Гейджа, потому что он очень ослаб после долгих лет непрерывного употребления алкоголя.

— Для вас, сэр, — сказала Пернел, подавая ему перчатку.

Он улыбнулся ей.

— Мы приняли вызов, не правда ли?

— Да, сэр.

Но и он, и Гарнет, и его дочь понимали, что это пустые и бессмысленные слова. Пернел, благодаря своему древнему дару, знала даже больше — что Георг Ганновер обречен на мучительную жизнь, а ее кумир вернется в Европу и будет жить затворником, оставив в прошлом те дни, когда очаровательный принц Чарли был единственной гордостью и надеждой всех якобитов.

— В Дувр, ваше высочество? — спросил Гарнет.

— Да, да.

— Вы никого не хотите увидеть перед отъездом?

На какое-то мгновение перед принцем пронеслось видение той красавицы, которую он любил когда-то, он вспомнил прекрасные глаза Мелиор Мэри, но, откинувшись в глубину кареты, ответил:

— Нет. Поехали.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Над рекой Вэй проскользил зимородок, едва не коснувшись головы цапли, стоявшей на одной ноге на мелководье. В осеннем парке птицы щебетали, свои прощальные песенки; ласточка перед отлетом в теплые края кружила у башни Гейт-Хауса, где было ее летнее гнездо. Очередной круг замыкался, подходил к концу еще один год. Скоро наступит 1778 год, и на престол взойдет Георг Ганновер III, чтобы пробыть на нем в течение семнадцати лет. Для тех, кто пережил ту давнишнюю драму и остался жить в замке Саттон, время летело быстро.

Давным-давно никто сюда не заезжал, кроме случайного торговца или доктора, и потому, когда во дворе застучали копыта лошади и загрохотали колеса кареты, в это было трудно поверить. Наконец-то к Мелиор Мэри кто-то приехал.

— Все в порядке, мисс Сьюарт? — прокричал кучер, когда лошадь пробралась сквозь кусты, почти полностью загородившие въезд.

Поэтесса Анна Сьюарт ответила: — Да, благодарю вас. — И с любопытством начала разглядывать необыкновенный лес, в который они въезжали через тяжелые ворота. На воротах красовалась надпись «Саттон», начертанная рядом с гербом Тюдоров — некогда позолоченной розой.

Перед ней и над ее головой деревья росли так тесно друг к другу, что солнце почти не проникало вниз, и они ехали как будто в темном туннеле. Признаки жизни были заметны только на реке, которую карета переехала по полусгнившему мосту, но впереди, казалось, все вымерло, и на мгновение поэтессой овладел страх. Но она взяла себя в руки. Анна Сьюарт была не только знаменитой писательницей, но и дочерью священника Личфилдского собора. Она воспитывалась во дворце епископа, и ее вера в Бога была непоколебима.

Анна была красивой женщиной. Ей было около тридцати. В ее больших серьезных глазах, выделявшихся на изящном личике, светился живой ум. Она присвоила себе имя Личфилдского Лебедя и была знакома со многими знаменитостями, чем втайне очень гордилась.

Недавно романтическая душа Анны воспылала желанием написать стихотворение о восстании 1745 года, и она с увлечением занялась поисками очевидцев. Старый друг отца, чьи политические взгляды были определенно на стороне якобитов, хотя в семье об этом никогда не говорили, сказал ей:

— Знаешь, а одна из них еще жива.

— Одна из кого?

— Одна из возлюбленных принца, прошу прощения. Все это хранилось в строжайшем секрете, но куда деваться от слухов. Говорят, что она живет в полном уединении, в полуразрушенном замке недалеко от Гилфорда.

— Кто она?

— Ее имя Мелиор Мэри Уэстон. Она, должно быть, уже очень стара. Говорят, что она сошла с ума и совершенно невменяема.

Такой словесный портрет совсем не понравился мисс Сьюарт, но она подавила в себе это чувство, надела дорожный костюм, сложила вещи, которых должно было хватить на несколько дней путешествия, и отправилась в дорогу в сопровождении одного лишь кучера.

Если бы на месте Анны Сьюарт был кто-нибудь другой, он непременно повернул бы назад, как только его взору представился некогда величественный, а теперь покосившийся и стремительно разрушающийся замок, который производил вдвойне мрачное впечатление в лучах кроваво-красного солнца. Подъехав ближе, она была очень удивлена: на том месте, где когда-то, должно быть, возвышались большое здание и башня, теперь торчали лишь жалкие обломки. И если бы из этих обломков вынули торчавшие из них прутья и шесты, на которых, очевидно, они держались, то и остатки каменной кладки развалились бы. Но арка в башне, сквозь которую предстояло проехать карете, была закрыта, и проникнуть внутрь можно было только через маленькую дверь. Карета остановилась.

— Я не могу объехать стену, мисс, — сказал кучер. — Нам придется идти пешком. Мне пойти с вами?

— Да, пожалуйста, Торн, — быстро ответила она. — Не очень-то привлекательное место.

— Да, уж это точно!

Кучер, довольно толстый сорокалетний мужчина, почти безотчетно покрепче сжал в руке кнут. Мисс Сьюарт с опаской вытянула руку и нервно постучала в дверь. От ее прикосновения дверь распахнулась, открывая взору сумрачный двор.

— Есть здесь кто-нибудь? — позвала она. Ничто не шевельнулось, только какая-то птица захлопала крыльями.

— Торн, что же нам делать?

— Войдите внутрь, мисс. Она ведь ждет вас, не правда ли?

Анна задумалась.

— Я написала ей, но ответа не было. Но она никуда не выезжает и, мне кажется, ведет весьма уединенный образ жизни.

— Ну, тогда, я считаю, мы должны хотя бы попытаться.

То, что когда-то было чудесным двором с мостовой, выложенной терракотовым кирпичом с инициалами Р. У., не говоря уже об экзотических деревьях и цветах, теперь оказалось погребенным под отвалившимися кирпичами, что создавало большие трудности для человека, желающего подойти к Центральному Входу.

— Эта дверь не открывалась уже много лет! — воскликнула в волнении и беспокойстве мисс Сьюарт.

— Посмотрите, мисс, справа есть другая дверь. Попробуйте пройти через нее.

Сгнивший шнурок звонка оторвался от одного прикосновения поэтессы, и Торн принялся стучать в дверь рукояткой кнута.

— Эй! — громко кричал он. — Мисс Сьюарт хочет видеть мисс Уэстон!

В одном из верхних окон послышалось какое-то движение, и, запрокинув головы, они увидели, как всего одно мгновение некое безумное существо смотрело на них.

— О, Господи, — простонала Анна. — Что это было?

— Мне кажется, нам лучше уйти, — предложил Торн.

Но было уже поздно. Дверь слегка приоткрылась, и оттуда высунулся короткий мясистый нос, на который были нацеплены разбитые очки.

— Кто вы? — сказало существо мужским голосом.

Анна откашлялась.

— Меня зовут Анна Сьюарт, я приехала к мисс Мелиор Мэри Уэстон. Я ей писала.

Довольно неожиданно дверь приоткрылась еще немного, и за ней показался маленький толстый священник с обеспокоенным лицом.

— Отец Гейдж, — представился он. — Я один из кузенов мисс Уэстон, а также ее капеллан. Входите, входите! Она действительно ждет вас.

Посетители очень медленно переступили через порог.

— Я пойду посмотрю, готова ли она, — сказал священник и удалился.

Гости стояли в небольшом холле-прихожей, из которого, переведя взгляд немного направо, Анна увидела необъятных размеров залу. В тот момент, когда она посмотрела туда, зала вдруг озарилась ярким светом — лучи дневного солнца располагались сейчас как раз под тем углом, при котором попадали в окна. Это так не соответствовало унылому гнилью вокруг, что Анна, хотя ее никто не приглашал, вошла внутрь освещенного помещения. Вокруг сверкали разноцветные лучи, проходящие сквозь многочисленные витражи.

— Как красиво! — воскликнула она и тут же вздрогнула, услышав за спиной голос:

— Посмотрите на пол. Видите, сколько маленьких островков света?

Анна резко обернулась и с немалым удивлением посмотрела на Мелиор Мэри Уэстон, которая стояла перед ней, великолепно одетая по моде двадцатилетней давности. Широкополая шляпа с перьями почти до самого пола затеняла очень худое лицо, а слабое тело было облачено в платье, кринолин которого казался слишком большим.

Анна Сьюарт поклонилась:

— Мисс Уэстон?

Мелиор Мэри рассмеялась, и поэтесса на мгновение разглядела проблеск той необыкновенной красоты, которой когда-то, должно быть, обладала эта женщина. Ее удивительного цвета глаза вдруг загорелись былым задором.

— Да-да. Она самая. Что вы от меня хотите? Видите ли, тут больше никого нет. Теперь здесь живу только я, ну, и отец Джеймс Эмброуз Гейдж.

— Но я приехала именно к вам. Мне бы очень хотелось поговорить с вами о давно минувших временах. О днях расцвета молодого принца.

Рука, похожая на маленькую лапку, метнулась вперед и схватила поэтессу за руку.

— Вы приехали от него? И привезли мне известие? — Лицо Мелиор Мэри резко изменилось, на нем появилось выражение нетерпения и отчаяния, глаза нервно заблестели. — Не говорите ему, какой я стала. Понимаете, он любил меня когда-то. Но я была такой дурочкой! Я позволила ему уехать, а сама осталась в этом чертовом замке. И в результате теперь совсем одна. — Она ненадолго замолчала и стала похожа на старую ведьму, а когда заговорила снова, ее лицо стало хитрым, а глаза коварными. — Но я отомстила за все. Я убила замок Саттон — скоро он совсем развалится, и туда ему и дорога! Пойдемте, я покажу вам былую гордость сэра Ричарда Уэстона.

Она взяла Анну под локоть и повела вверх по лестнице, вдоль которой на стенах висели отсыревшие и потрескавшиеся семейные портреты вперемешку с картинами ярко выраженного религиозного содержания. Анна Сьюарт с ужасом смотрела на все это. Замок рушился буквально на глазах, повсюду стоял запах гнили и затхлости, а облако, пахнущее ладаном, как будто окутало весь дом.

Добравшись до самого верха лестницы, Анна увидела слабо освещенный склеп, который когда-то назывался Длинной Галереей.

— Смотрите, — сказала Мелиор Мэри, — все старые глупые поступки уже почти забыты. Теперь шут Джиле может кричать здесь сколько угодно, пусть себе взывает к Богу.

Анна понятия не имела, о ком идет речь, но, благодаря своему поэтическому воображению, живо представила себе такую картину: величественное архитектурное сооружение времен Тюдоров превратилось в унылое полуразрушенное место для молитв. Все это очень резко отличалось от ее представлений о вознесении хвалы Создателю.

— Как темно, — пробормотала она, глядя на окна, совершенно заросшие плющом. — Но, по-моему, это очень трагично, что столь знаменитый замок находится в таком состоянии.

Мелиор Мэри бросила на мисс Сьюарт гневный взгляд, ее лицо, частично скрытое широкими полями шляпы, мертвенно побледнело.

— Вы не понимаете, о чем говорите. Саттон проклят, а теперь вдобавок зарос грязью. Я взвалила на свои плечи миссию хозяйки, — она обвела мрачные стены взглядом победительницы, — но кроме меня есть и другие. Пусть лучше этот дом превратится в пыль и никогда больше не возвращается к жизни.

Анна Сьюарт с жалостью посмотрела на нее. Несомненно, эта старая женщина полностью утратила смысл жизни.

— А к кому же потом перейдет замок? И кто наследники?

Мелиор Мэри прижала указательный палец к губам:

— Не говорите так громко. Видите ли, наследник этого дома всегда находится в опасности и страдает. Его или ее ожидают только смерть, сумасшествие или отчаяние.

— Но кто же ваши наследники?

— Сначала ими были мой толстый кузен Уильям и три его маленьких сына. Но дом убил их всех, одного за другим. И тогда у меня появился выбор: сын виконта Гейджа — внучатый племянник моей тети, Джон Вебб или Гарнет Гейдж. — Она еле слышно засмеялась. — Но виконт не католик, Гарнета я просто не хочу впутывать в такое страшное дело, поэтому остается только Джон Вебб. Для меня он ничего не значит. Я почти с ним не знакома.

Длинная галерея была теперь превращена в небольшую мрачную часовню, и Мелиор Мэри преклонила колени перед бело-золотым алтарем.

— Теперь я спокойна, мисс Сьюарт. Вебб до основания разрушит то, что осталось от этого дома, — и тогда конец проклятому месту.

В часовне вдруг стало очень холодно, и прямо за спиной Анны Сьюарт послышались чьи-то безутешные рыдания. По логике вещей, она должна была ощутить на себе дыхание этого человека. Анна обернулась, но ничего не увидела в печальных сумерках. Затем послышался стук, как будто кто-то бил палкой по стенам часовни. Она вопросительно взглянула на мисс Уэстон, но старуха или действительно ничего не слышала, или притворялась, что не слышит, и не обращала на шум никакого внимания.

— Так какое у вас известие? — спросила она, еще раз склоняясь перед алтарем и поворачивая к лестнице.

Анна удивленно спросила:

— Известие?

— От принца. Вы ведь поэтому приехали, не так ли?

— Боюсь, что нет. Я просто хотела поговорить о нем.

— Понятно.

Хозяйка замка Саттон молча провела поэтессу вниз по ступенькам мимо раскрашенной деревянной скульптуры девы Марии.

— Я надежно защищена, — сказала она, кивая в ее сторону, а потом совершенно непоследовательно добавила: — Вы побудете у нас несколько дней? Здесь так скучно, а у вас очень красивое лицо. — Она повнимательнее пригляделась к Анне. — А вы уверены, что вы не дочь принца?

Мисс Сьюарт улыбнулась:

— Да, вполне уверена. Я выпью с вами чашечку чаю и сразу же уеду. Боюсь, что не смогу погостить у вас, хотя с вашей стороны очень мило пригласить меня.

У нее возникло почти непреодолимое желание покинуть дом немедленно, но элементарная вежливость не позволяла сделать этого. Шум в Длинной Галерее, теперешней часовне, совсем выбил ее из колеи. Анна знала, что, если она хочет, чтобы ее карета благополучно выбралась отсюда, необходимо выехать до наступления ночи.

— Жаль. — Мелиор Мэри дернула за шнурок звонка, который когда-то был сделан из жесткой парчи. — Я была бы очень рада, если бы вы составили мне компанию. Ну, а о чем мы будем говорить?

— О принце Чарльзе Эдварде Стюарте, — спокойно и сухо ответила мисс Сьюарт.

— Он тоже потомок проклятого семейного клана.

— О?!

— Да. Разве вы не слышали о проклятии, которое лежит на династии Стюартов? Вы верите в проклятия, мисс Сьюарт?

— Я христианка, но в то же время поэтесса, поэтому, наверное, да.

— Если бы вы носили фамилию Уэстон, то были бы абсолютно уверены в этом. Когда вы допьете свой чай, я покажу вам остальную часть дома.

Часом позже мисс Сьюарт следовала за Мелиор Мэри из одной полуразрушенной комнаты в другую, замирая от страха и любопытства. Они заходили в гниющие спальни, стены в которых покрылись скользкой влагой, а драпировки над кроватями и на окнах превратились в рваное тряпье, проходили мимо статуй и скульптур, так густо затканных паутиной, что было почти невозможно разглядеть их форму, смотрели в витражи окон, которые когда-то распахивались настежь, чтобы впустить в дом смех и оживленные разговоры придворных Генри VIII, гуляющих в садах внизу, а теперь навсегда заросли переплетенными усиками плюща и его густой листвой.

Анна была глубоко тронута увиденным, ее поэтическая душа страдала. Замок, пустынный и заброшенный, был принесен в жертву полусумасшедшей старухе, вообразившей, что он разрушил ее жизнь. Но даже это не могло восстановить поэтессу против несчастного существа, которое когда-то считалось первой красавицей чуть ли не всей страны. Ей с трудом верилось, что Мелиор Мэри Уэстон была возлюбленной самого принца якобитов, хотя в этом состарившемся лице, в пустых глазах еще сохранились следы былого великолепия. А взмах головы, при котором вздрагивал каждый серебристо-седой волосок, все еще таил в себе нечто, в незапамятные времена заставлявшее всех присутствующих смотреть в ее сторону. Опытный взгляд поэтессы мисс Сьюарт смог проникнуть в душу дикой птички, из последних сил хлопающей крыльями внутри ветхой оболочки.

В последний раз Анна видела Мелиор Мэри, когда та стояла в арке Главного Входа, который она приказала открыть, на что потребовалось шесть слуг, включая и кучера Анны, Торна, но даже им понадобилось около двух часов, чтобы слегка раздвинуть тяжелые створки. Сердце Анны дрогнуло, когда она смотрела на эту худую изможденную женщину, машущую ей вслед платком. Она немного откинула назад голову в огромной шляпе, на ее губах, невольно дрожащих от старых и давно забытых бед, играла легкая улыбка. Последняя представительница рода Уэстонов стояла, взглядом провожая своих гостей, пока карета не скрылась из виду за поворотом дороги.

В ту ночь Анна Сьюарт, сидя в своей комнате в Гилфорде, написала для будущих поколений стихотворение:

Под мрачной тенью крон дубов надменных,

Куда не проникает солнца луч,

Где не проедет путник дерзновенный,

Старинный замок высится меж туч.

Его ворота редко открывают,

И никогда не впустят в них любовь.

Живет там леди — старая, седая,

В чьих жилах замерзающая кровь.

В воспоминаньях о судьбе разбитой

Она влачит свои пустые дни

И сновиденья юности забытой

Приходят к ней — но лишь они одни.

Анна глубоко вздохнула, отложив в сторону перо, задула свечу и в своей вечерней молитве не забыла упомянуть о бессмертной душе Мелиор Мэри Уэстон.

— Ах, проклятие! С ума можно сойти. Вы же испортите мой наряд!

Джозеф взмахом длинной руки указал на двух своих правнуков, которые бегали у его ног, крича от радости, что почувствовали под ногами песок пляжа. Его внуки, братья-близнецы, шли по обе стороны от него, и он тяжело опирался на них, в то время как Пернел шла сзади, чтобы он не упал на спину.

— Тише, дети. Ваш прадедушка гуляет — так же, как и вы.

Ему было уже девяносто четыре года. В честь своей редкой прогулки по побережью с самыми молодыми и маленькими членами семьи он облачился в великолепнейший атласный костюм с вышивкой, голубой жилет и большой белый парик. На ногах у него были туфли на высоких каблуках, что еще более затрудняло ходьбу, а один из детей нес его прогулочную трость, обвязанную шелковыми лентами. Великий щеголь был одет в строго выдержанном стиле, полностью соответствующем случаю.

— Знаешь, дедушка, ты выглядишь просто великолепно, — сказали близнецы почти хором.

На его фоне их одежда выглядела весьма скучно — обыкновенные брюки и батистовые рубашки. Туфли они и вовсе сняли, что не предусматривалось никаким стилем. Но Джозеф обожал внуков, несмотря на полное отсутствие у них вкуса. Не так сильно, как Пернел, и уж, конечно, не так, как Гарнета, но все-таки он очень любил их. Они были темноволосы, а их глубокие голубые глаза напоминали Мэтью Бенистера; фигурой же мальчики очень походили на своего истинного деда. Они вместе вступили в испанскую армию, что стало теперь семейной традицией, и оба год назад стали капитанами, однако были еще не женаты, в то время как Пернел вышла замуж за Брига Линдена, который тоже был ссыльным якобитом. Иногда Джозеф думал, что двум девушкам трудно будет выйти за его внуков замуж. И что удивительного в его предположении, будто у близнецов одна душа на двоих?

Джекоб, который был старше брата на пять минут, поставил на землю мягкое кресло — слуга специально принес его на побережье, — и Джозеф со стоном утонул в нем.

— Старею, — пожаловался он. А близнецы хором ответили:

— Вы никогда не состаритесь.

— Величайшие щеголи мира всегда молоды, — добавил Джеймс.

Сидя на теплом солнышке, Джозеф понимал, что готов покинуть этот мир, оставить за плечами вереницу бурных и насыщенных событиями лет. Он родился, когда на английский трон взошел веселый человек Чарльз II, пережил правление семи королей, даже восьми, если считать правление Уильяма Оранжиста, был свидетелем того, как отошла от власти династия Стюартов, а их место заняли Ганноверы, видел, как изменился английский образ жизни и появились первые ростки галантного века, пережил время, когда американские колонии поднялись против Георга III и к войне против Англии присоединилась Испания. Майор Гарнет Гейдж именно сейчас принимал в ней участие, а его близнецы-сыновья скоро должны присоединиться к отцу.

Джозеф поднял лицо к теплым лучам солнца, как старая черепаха. Дважды в жизни его называли счастливчиком. Он воспитал ребенка чужого мужчины, и от этого мальчика пошла новая семейная линия. Он преодолел отчаяние и бедность и из всех испытаний вышел победителем. Среди наиболее выдающихся личностей восемнадцатого столетия Джозеф был в числе первых.

В его ушах звучал веселый смех маленьких Джозефа и Елизаветы — детей Пернел, он ощущал запах соленого морского ветра, а во рту было сладко от медовой конфеты, которую он сосал. Джозеф Гейдж был доволен абсолютно всем. Круг его жизни вот-вот замкнется, и он был готов уйти, чувствуя на себе тепло солнечных лучей.

Он открыл глаза. Спиной к нему по колено в воде стояла молодая женщина. Ее юбка была заткнута за пояс, она слегка наклонилась, рассматривая раковину, лежащую на дне. Светлые волосы женщины в солнечном свете казались почти розовыми, а когда она обернулась к нему, вокруг ее головы образовалось сияние, такое яркое, что Джозеф не мог разглядеть ее лица. Но она явно знала его, потому что дружески помахала ему рукой.

Вдруг поднялся небольшой ветерок, принеся с моря мельчайшие белоснежные клочки пены. Пернел почувствовала, что происходит что-то необычное, и подняла глаза, оторвавшись от сооружения песчаного замка для сына и дочки. Ее братья тоже привстали с теплого песка. Дети Гарнета посмотрели друг на друга — светло-зеленые глаза Пернел встретились с одинаковыми голубыми глазами обоих молодых людей.

— Да, — сказал Джекоб, — он умирает.

— Мне пойти к нему?

— Нет. Просто смотри.

— Это Сибелла?

Джеймс ответил:

— Да, это наша бабушка.

Пернел удивленно воскликнула:

— Смотрите, он встает со стула!

— Да он снова молодой! Он идет вперед!

Джозеф не заметил, каким сильным он стал — в этот момент он мог думать только о девушке, машущей ему рукой. Еще не видя ее лица, он знал, что она улыбается. Высокие каблуки мешали ему, он скинул туфли и вошел в волны, но море не показалось ему ни холодным, ни мокрым.

— Здравствуй, Джозеф! — вымолвила девушка.

— Кто ты?

— Разве ты не узнаешь меня?

— Я не вижу твоего лица.

— Сейчас увидишь. Обними меня за талию — я хочу пройтись с тобой по побережью.

Трое потомков семьи Фитсховардов, обладающие волшебным даром предвидения, увидели, как рука Джозефа обвила талию Сибеллы и они вдвоем зашагали к солнцу.

— Мы никогда его не забудем, — сказала Пернел.

— Никогда. И не только мы — имя Джозефа Гейджа войдет в историю. Его будут вспоминать как самого эксцентричного человека Англии.

— Кажется, дед последний, кто был как-то связан с тем огромным замком в Англии. В котором родился наш отец, — заметил Джекоб.

— Нет, — медленно проговорила Пернел. — Осталась еще одна женщина. Мы должны съездить к ней когда-нибудь.

— Он уже почти исчез.

Легкая дымка начала застилать солнце.

— Я люблю тебя, Джозеф, — сказала Сибелла. — Больше не нужно это доказывать, правда?

— Совсем не нужно.

— Тогда обними меня покрепче.

Джозеф никогда не был счастливее, чем в тот момент. За спиной была его семья, расположившаяся на теплом песке, а за ними в мягком кресле неподвижно сидел величественный старик. Ему не хотелось возвращаться.

— Прощайте, — сказал он и, крепко прижимая к себе Сибеллу, ушел из жизни и превратился в легенду.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

В конце концов паутина, которая с самого рождения опутывала своими нитями Мелиор Мэри, как и всех предыдущих наследников знаменитого замка Саттон, оплела ее со всех сторон. Все действующие лица нашего необыкновенного и печального спектакля ушли из этого мира: Сибелла — на заре своей жизни, брат Гиацинт — ощутив лишь мгновенное счастье, Митчел — переполняясь нерастраченной и невостребованной любовью. Только Джозеф и его Черномазый избежали страшных сетей — они порвали с замком Саттон навсегда, поклявшись никогда не показываться в этом зловещем месте, и зло, угрожавшее всем близким прямого наследника поместья, обошло их стороной.

Теперь жизнь Мелиор Мэри подходила к концу так же быстро, как стремятся упасть на дно последние песчинки песочных часов. Хозяйка замка Саттон очень ослабла, но это было ей уже безразлично. Каждый день ее существования был днем, прожитым в заточении, в неволе, и она, как и было предсказано, познала и безумие, и отчаяние. Но все-таки Мелиор Мэри часто молилась перед алтарем в призрачной гнилой часовне, которая была когда-то Длинной Галереей.

— Пресвятая дева Мария, смилуйся, вспомни о несчастной рабе твоей, которая так боится одинокой смерти. Пошли мне кого-нибудь, кто обнимет меня в мой последний час, вселит в меня смелость перед тем, как я отправлюсь к тебе. Умоляю, помоги мне! Я ведь совсем одна перед лицом моего врага — замка Саттон.

Но самым печальным и ужасным было то, что она забыла, почему так ненавидит этот дом, почему целью всей оставшейся жизни стало разрушение и уничтожение ее поместья. Мелиор Мэри уже на могла сказать, что побудило ее пренебрегать тем, что так любил сэр Ричард Уэстон, и по какой причине она так страстно желала, чтобы замок разрушился до ее смерти.

— Помоги мне, — молила она. — Прошу тебя, не оставляй меня еще дольше в моем одиночестве.

И тогда, как и в любой ситуации, наступило равновесие. Чаши весов застыли на одном уровне, и для этого потребовалось только небольшое усилие со стороны той, кто в этом нуждался. Затем чаши слегка поколебались, и одна из них начала перевешивать на сторону Мелиор Мэри. И одновременно появилась сила, способная бросить вызов даже проклятию, наложенному на род Уэстонов семь столетий назад. Добро было готово бороться с силами зла.

Потомки рода Фитсховардов, обладающие таинственным магическим даром, как и их предки около двухсот лет назад, услышали призыв. Дар, которым были наделены Сибелла и Мэтью Бенистер и которого оказался лишен их сын, снова расцвел в троих детях Гарнета Гейджа. Они и без помощи старинных зеркал знали, что надо делать.

— Мы должны поехать к нашей кузине Мелиор Мэри, — сказала Пернел отцу.

Он удивленно посмотрел на нее:

— Зачем? Почему тебе пришло это в голову? Вы никогда ее не видели и ничего о ней не знаете.

— Она умирает.

Оба близнеца тоже умоляюще смотрели на него одинаковыми глазами.

— Это правда, отец. Она одинока, ей страшно. Позволь нам поехать к ней.

Бриг Линден[2], муж Пернел, который в полном соответствии со своим именем был таким же стойким и твердым, как липа, поддержал их:

— Они должны поехать, если считают, что это необходимо, сэр. Они никогда не ошибаются.

Живя бок о бок со своей женой и проводя много времени с ее братьями, Бриг давно понял, что в них заключена какая-то невидимая, но чрезвычайно могущественная сила.

И Сара, жена Гарнета, до сих пор такая же самоуверенная, как и все Миссеты, сказала мужу:

— Будет тебе, Гарнет. Ты же знаешь о своей наследственности. Это передалось твоим детям. И если их предчувствие так сильно, ты должен отпустить их. Ведь кузина Мелиор Мэри была подругой моей матери, Тэмсин, когда они вместе похищали королеву Клементину. Мне даже рассказывали, что она протянула руку и поприветствовала меня, когда я еще толкалась в утробе матери.

Все смотрели на него, и он даже растерялся.

— Ну что ж, хорошо, хотя я все равно считаю эту затею весьма глупой. Бриг и мои внуки останутся здесь, а вы можете ехать. Вы найдете ее в огромном замке недалеко от Гилфорда. Замок называется Саттон, как и все поместье.

— Мы знаем, — ответила Пернел.

Они уехали из Испании, но сначала отправились в Лондон по поручению Гарнета, который унаследовал от Джозефа серебряный рудник, а потом долго бродили под чистым и теплым июньским дождем и разглядывали улицы, названные именем Мелиор Мэри Уэстон.

— Когда-то она обладала всем этим, — заметил Джекоб.

— Да. Кузина Мелиор Мэри была первой красавицей Лондона и активно занималась продажей и покупкой недвижимости.

— А что же помешало ей продолжать в том же духе?

— Она неразумно влюбилась. Но кто не совершает таких ошибок? Просто проклятие, лежащее на ее доме, сыграло свою роль, и о ней все забыли.

— Однако улица Мелиор останется здесь даже после ее смерти еще на долгое время и будет постоянно напоминать о ней, — сказала Пернел.

Но братья-близнецы промолчали. Пора было отправляться в пригород. Время начинало бежать в стремительном темпе.

Каждый новый день в жизни Мелиор Мэри начинался одинаково: она вставала, одевалась и завтракала в полном одиночестве; а потом гуляла в саду, молилась, долгими часами простаивала у окна часовни, которая когда-то была Длинной Галереей, хотя уже не помнила, кого высматривает вдалеке. Но, несмотря на это, она все равно проводила время именно так — вглядываясь в сумерки за окном, ожидая чего-то.

Но этой ночью она, почувствовав неимоверную слабость и с трудом передвигаясь по дому, увидела, что по парку действительно кто-то скачет. Пробираясь между деревьями, к замку Саттон приближались всадники. Фиалковые глаза Мелиор Мэри стали еще напряженнее вглядываться туда, где мелькали коричневые бархатные костюмы для верховой езды. К ней ехали двое мужчин и женщина.

Несчастное усталое сердце забилось быстрее. Ее молитвы услышаны! За те пять лет, которые прошли с тех пор, как к ней приезжала Анна Сьюарт, никто ни разу не навещал ее, но сейчас она ясно слышала, что по двору застучали лошадиные копыта. Гости пробрались сквозь отвалившиеся доски, которыми был заколочен Гейт-Хаус, и уже стояли у Центрального Входа. Где-то в глубине полумертвого дома прозвенел колокольчик.

В доме не было слуг, чтобы открыть дверь. Узкоглазый Том умер от ангины, а Бриджет Клоппер — просто от старости. Все это так удручающе подействовало на сына Клоппер Сэма, что он завернул в платок скудные остатки сыра и ушел прочь из этого дома. Только жена одного фермера приходила к Мелиор Мэри, чтобы приготовить для нее что-нибудь съестное, но, сделав свое дело, спешила обратно в уют и чистоту собственной кухни.

Но все-таки, несмотря на то что дверь открыть было некому, к несказанному удивлению Мелиор Мэри, дверь Центрального Входа распахнулась, и Большая Зала заполнилась звуками шагов. Она прислонилась спиной к алтарю, опасаясь пришедших.

Послышался женский голос:

— Где вы, кузина Мелиор Мэри? Мы дети Гарнета Гейджа. Вы помните Гарнета?

Необъяснимый ужас охватил ее, и она прокричала в ответ:

— Нет! Я не знаю его. Убирайтесь!

Но было уже слишком поздно. На верхней ступеньке того, что когда-то называлось Главной Лестницей, стояли три человека. Когда они подошли ближе, даже в тени закрывающего окна плюща Мелиор Мэри разглядела под дорожной шляпкой гостьи знакомые кудри и улыбающиеся глаза цвета прозрачной воды.

— Сибелла? — неуверенно спросила она. — Сибелла, это ты?

Но женщина подошла ближе и оказалась черноволосой. Мелиор Мэри перевела взгляд на двоих мужчин, очень похожих друг на друга, — на нее смотрели две пары обрамленных черными ресницами глаз, которые светились синевой полевых гиацинтов. И она заплакала — горько и безутешно, как плачут только старики. Растрепанные волосы лезли ей в рот, когда она пыталась закрыть ладонями свои впалые щеки и морщинистый лоб.

— Не надо плакать, — сказала женщина. — Пойдемте, Мелиор Мэри, возьмите меня за руку.

Один из мужчин поцеловал распятие на алтаре, шепча неслышную молитву, а другой произнес:

— Великий Боже, не дай нашей кузине умереть в печали. Позволь магии семьи Фитсховардов бросить вызов древней и могущественной силе.

За этими словами последовала внезапная тишина, нарушаемая только всхлипываниями Мелиор Мэри, а затем снизу, из Большой Залы, послышался одинокий голос скрипки. Длинная Галерея вдруг осветилась сотнями свечей, и Мелиор Мэри посмотрела на своих кузенов с нескрываемым удивлением. Перед ней, дрожащей, едва державшейся на ногах, заплясал шут. Сгнившая часовня исчезла, и все вокруг заполнили сладостные и печальные звуки скрипки.

Она взглянула в огромное зеркало, освещенное множеством свечей, и поняла, что ее представление о себе было очень ошибочным — она совсем не постарела. На нее снова смотрела красавица, некогда покорившая всех. Серебристые волосы были заколоты наверху и увенчаны длинными перьями, глаза светились, как только что распустившиеся фиалки, а платье сверкало тысячами бриллиантов. На шее же и на пальцах всеми цветами радуги переливались фамильные драгоценности Уэстонов.

Шут преклонил колено и поцеловал носок ее туфельки.

— Кто ты? — спросила она.

— Джиле, моя госпожа. Я видел вас сотни раз, но вы никогда не были столь красивы, как сегодня. Хотите, я сыграю вам на лютне?

— Да, да! — воскликнула Мелиор Мэри, захлопав в ладоши. — Я спущусь вниз между этими мальчиками-близнецами, а ты пойдешь позади нас.

Они начали спускаться по ступеням, и, миновав первый пролет лестницы, Мелиор Мэри увидела такую картину: в камине Большой Залы горел огонь, перед которым нежились в тепле два мастифа Джона Уэстона, совершенно не удостаивая вниманием людей, ходивших и разговаривавших рядом с ними. Рабочий люд и аристократы оживленно беседовали, невзирая на происхождение собеседника: ее толстый кузен Уильям болтал с какой-то молоденькой фермершей, а ее родители — Джон и Елизавета — вели беседу с Томом, который по-прежнему смотрел на них, сощурив глаза.

— А я думала, что все они умерли, — сказала она Джекобу, опираясь на его левую руку, в то время как с другой стороны ее поддерживала правая рука Джеймса.

— Жизнь и смерть — то же самое, что прошлое и будущее, — ответил он. — Между ними есть очень тонкая, как паутина, преграда, и сегодня вы можете посмотреть сквозь эту паутину.

— А что это за человек в таком древнем наряде? Вот тот, с широко открытыми глазами?

Джеймс засмеялся:

— Ваш предок — Ричард Уэстон. Взгляните, а вон там, рядом со скрипачом, танцует его сын Фрэнсис.

Объяснять, что за девушка кружится в объятиях Фрэнсиса, не было нужды — когда с ее головы слетела накидка и из-под кружев показалась воздушная масса рыжих кудрей, Мелиор Мэри воскликнула:

— Это же Роуз!

— Да, все они здесь.

И это было правдой! Сюда пришли даже люди в одеждах давно прошедших времен. Человек, которого слуга назвал лордом Нортклиффом, бормотал себе под нос, что он плохо спит, старик по имени Гетти, холодно улыбающийся одной стороной рта, был окружен притворно услужливыми и льстивыми женщинами, какой-то герцог очень много и громко смеялся, были здесь и молодые люди в гусарской форме, а девушка с волосами цвета абрикоса и бесстыдными зелеными глазами присела перед Мелиор Мэри в реверансе и сказала: — Леди Горация Вальдгрейв к вашим услугам, мадам.

Она увидела старого скрипача, который когда-то играл у них на Рождество. Тогда она так и не потанцевала в объятиях Гиацинта. Этот же скрипач развлекал гостей на свадьбе Сибеллы — так, сидя на высоком стуле, он наскребал себе на жизнь. Его лицо было скрыто под черным капюшоном, но, должно быть, он даже из-под него увидел, что по лестнице спускается Мелиор Мэри, потому что прервал предыдущую мелодию и заиграл мотив «Сэр Роджер де Коверли». Все посмотрели наверх, туда, где она стояла, ахнули от восхищения и зааплодировали.

— Красавица! — воскликнул кто-то, и этот возглас подхватили все остальные.

Мелиор Мэри остановилась на последней ступеньке, улыбнулась сэру Ричарду, Фрэнсису и Роуз и кивнула герцогу Нортклиффу и Гетти. Она протянула руку блистательным молодым гусарам, своему кузену Уильяму и леди Горации. Но ее взгляд все время искал кого-то. Тех, кого она больше всего хотела видеть, здесь не было.

Как будто догадавшись, о чем она думает, Джекоб сказал:

— Наберитесь терпения.

Он взял ее под руку, и они присоединились к танцующим парам. Неожиданно Мелиор Мэри столкнулась с одним из гусаров, который браво представился:

— Капитан Джон Джозеф Вебб Уэстон, мадам. Австрийская императорская армия. — Он щелкнул каблуками. — Могу ли я иметь удовольствие пригласить вас на следующий танец?

И, улыбаясь ему, Мелиор Мэри услышала, как от Центрального Входа Митчел провозгласил:

— Мисс Сибелла Харт и мистер Джозеф Гейдж.

Она стремительно обернулась и бросилась им навстречу с распростертыми объятиями. Сибелла с Джозефом, смеясь, остановились в дверях, а позади них стоял Черномазый. Джозеф в лорнет рассматривал общество, но Сибелла улыбалась только одному человеку — ей, Мелиор Мэри.

— О, моя дорогая, моя любимая подруга! — воскликнула она. — Теперь я никогда тебя не покину!

— Значит, больше я никогда не буду одинока? — спросила Мелиор Мэри.

— Никогда!

— Но где же брат Гиацинт?

— О, где-то здесь, среди толпы. Однако тебе придется хорошенько поискать его.

Поцеловав Сибеллу в щеку, она отошла от нее, лавируя между танцующими парами и заглядывая в их лица. Вдруг рядом с ней снова оказались близнецы:

— Если вы найдете его, он позовет вас с собой, — сказал один из них.

— Я вовсе не против.

— Как бы далек ни был путь?

— Как бы далек ни был путь.

— Тогда взгляните туда.

Мелиор Мэри направила взор туда, куда показывали два брата и подошедшая к ним Пернел, но никого не увидела.

— Там только старый скрипач.

— Смотрите внимательнее.

Она снова подняла глаза и увидела, что скрипач тоже смотрит на нее из-под капюшона.

— Сыграйте быстрый свадебный танец, — попросила она.

— Конечно, моя госпожа.

И смычок бешено заплясал по струнам, выхватывая из них звуки. Мелиор Мэри подошла к скрипачу, и тогда капюшон, скрывавший его лицо, откинулся назад. Она увидела нимб темно-рыжих волос, нос идеальной формы, глубокие голубые глаза и даже не сразу поняла, на кого смотрит. Наконец она с трепетом спросила:

— Гиацинт?

Он тряхнул головой, и комната наполнилась раскатистым смехом.

— Ты не узнаешь меня? Вот так радушный прием!

— О, дорогой мой! — воскликнула Мелиор Мэри и бросилась к нему, расталкивая людей направо и налево, пробираясь через залу. И он тоже вскочил со своего высокого стула и отбросил в сторону скрипку, раскрыв объятия. Наконец-то они были вместе — друзья, любовники, старые знакомые.

— Потанцуй, — попросила она. — Потанцуй со мной.

Мелиор Мэри уже поняла, что этому не будет конца, что она и ее Гиацинт уйдут в вечность, ярке сверкая, как две звезды.

— Ты не боишься? — спросил он.

— Круг замкнулся?

— Да, моя дикая птичка, замкнулся. Лети свободно!

И она засмеялась, и смех ее был гимном радости, песней великого блаженства.

— Значит, мы никогда не покинем замок Саттон? Этот дом всегда будет помнить историю Мелиор Мэри Уэстон и ее возлюбленного брата Гиацинта.

— Всегда, — ответил он, и, когда завеса, отделяющая прошлое от будущего, жизнь от смерти, опустилась, они улыбались друг другу.

ЭПИЛОГ

— Но замок совершенно разрушен, — сказал Джон Вебб Уэстон, — он в ужасном состоянии. Я снесу его и выстрою новый. Это единственный выход.

Он стоял со своей женой Елизаветой, двухлетним сыном и новорожденной дочерью в запущенном дворе замка Саттон, критически осматривая дом, который недавно получил в наследство.

— Но разве можно, Джон? — растерянно спросила она. — Ведь замок представляет огромную историческую ценность. Он был родовым гнездом в течение двухсот лет, даже дольше.

— К черту весь этот род, — коротко ответил муж.

Джон совершенно не испытывал симпатии или сентиментальных чувств к Уэстонам. У него не было с ними кровной связи. Он происходил от сестры Уильяма Вольфа-старшего, который женился на сестре Джона Уэстона, то есть был самым настоящим Веббом.

По правде говоря, он не мог взять в толк, почему его далекая и таинственная родственница Мелиор Мэри оставила ему в наследство свое состояние и свою недвижимость. Она была гораздо ближе к Гейджам, даже умерла на руках у пугающе похожих друг на друга близнецов и их сестры, по крайней мере, так говорили.

Джон с ними совсем не общался, даже не видел их. Молодые Гейджи не остались на похороны, которые он организовал, вовсе не стремясь сделать их роскошными или хотя бы просто дорогими. Не видели они и отвратительного грубого памятника, который он поставил Мелиор Мэри в семейном склепе церкви Святой Троицы.

Она была последним прямым потомком знаменитой семьи, которая процветала в этой стране на протяжении жизней многих поколений, и под сильным влиянием предков унаследовала их высшее понимание жизни и усвоила основные добродетели.

Джон представлял ее сумасшедшей старухой, жившей в грязи и нищете, но то, что он поставил ей такой шикарный памятник, выставляло его в выгодном свете. Это свидетельствовало о том, что он, Джон Вебб Уэстон, хозяин замка Саттон, — джентльмен и уважает своих предков.

— Может быть, войдем внутрь? — предложила жена.

— Да, хуже, чем снаружи, не будет.

Но внутри оказалось гораздо хуже. Влажный воздух был густ от запаха гнили, а деревянные элементы постройки рассыпались при малейшем прикосновении.

— Боже мой! — воскликнул Джон. — И я должен был взять ее имя только для того, чтобы унаследовать весь этот хлам?

— Но мы ведь и деньги получили, Джон. Конечно, неплохо было бы переехать сюда, но сначала надо построить новый дом.

— Значит, ты согласна, что замок Саттон необходимо разрушить?

— Без сомнений.

— Мне, наверное, следует проконсультироваться с этим итальянским архитектором. Как его зовут?

— Бономи?

— Да, он самый.

— А это обойдется не слишком дорого?

Джон крепко сжал ее руку.

— Сейчас для нас это не имеет особого значения.

Они прошли через Большую Залу, мельком взглянув на витражи, поднялись по разваливающейся лестнице в мрачную часовню.

— Какой ужасный дом! — воскликнула Елизавета. — Она почти оскорбила нас тем, что оставила его тебе.

Джон хмыкнул и споткнулся о торчащую доску, которая тут же свалилась вниз.

— Когда я был маленьким, какой-то мой старый родственник рассказывал, что замок Саттон проклят. Тогда Мелиор Мэри как раз завещала его Вольфам.

— Они все как-то странно умерли.

— Да.

— Возможно, в этой истории что-то есть.

Джон засмеялся.

— Посмотрим, как проклятие будет действовать на итальянскую виллу с классическими колоннами и фронтонами. Это моя мечта. — Он с воодушевлением посмотрел на жену. — Можно превратить эту чудовищную залу в два этажа, состоящих из множества маленьких комнат. А ты как думаешь?

— Прекрасная мысль! А как быть с этой кошмарной галереей?

— О, ее придется разрушить со всеми крыльями и пристройками.

Супруги остановились, недовольно глядя вокруг.

— Здесь очень холодно, правда? — сказала Елизавета, и вдруг ее маленькая дочка, которую она держала на руках, и стоящий рядом сын почему-то заплакали. За их спинами раздался шум, похожий на удары палкой по стене.

— Что это? Тише, Джон Джозеф!

— Наверное, птица залетела в трубу. Пойдем, дорогая. Я уже все осмотрел.

Елизавета последовала за мужем вниз по лестнице, и супруги вышли из галереи.

— Что же, — подытожила она. — Мне кажется, что дом относится к нам враждебно, и нам необходимо разрушить все, не оставив камня на камне…

Слова замерли у нее на губах. Позади кто-то сказал громовым голосом:

— Поживем — увидим. — Елизавета почувствовала, как чья-то маленькая холодная рука дотронулась до ее плеча. Она обернулась, но не увидела ничего, кроме огромного дома, который наступал на нее со всех сторон, нависая над головой всеобъемлющей безжалостной тенью. Елизавета Вебб Уэстон с большим облегчением выбежала на улицу, на спокойный и кажущийся безопасным дневной свет.