Сэйдж

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ВАЙОМИНГ 1872-73 гг.

Было бурное, ветреное мартовское утро, когда Джим Латур помахал на прощание своей дочери и зятю и в последний раз сказал им «до свидания». Он находился в приподнятом настроении и даже приплясывал от нетерпения и радостного возбуждения. Хотя Джонти, его дочь, была для Латура всем на свете, все-таки приятно думать, что больше не придется притворяться и можно будет опять стать самим собой, то есть выпивохой, отчаянным игроком и бабником Джимом Латуром.

Таким его дочь вряд ли знала.

Он был чертовски счастлив жить вместе с Джонти и ее мужем, Кордом Макбейном, все это время, пока выздоравливал после тяжелого пулевого ранения. Джонти суетилась вокруг него, хлопотала по пустякам, готовила ему специальные блюда, чтобы он скорее поправлялся.

Джим играл со своим внуком Коди, и у него, наконец, появился шанс получше узнать своего зятя, с которым раньше отношения были более чем прохладные в течение нескольких лет.

Но в этот последний месяц, когда силы начали восстанавливаться, он стал беспокоен. Его все чаще стала посещать острая тоска по тем маленьким, но волнующим мелочам, из которых состояла его прежняя жизнь.

И в то время как большой гнедой жеребец по кличке Майор резвой иноходью покрывал милю за милей по равнине, сидящий на нем Джим думал о своем салуне в Коттонвуде. Все-таки приятно будет вновь оказаться в своем «Кончике Хвоста», где его ждут бармен Джейк и Тилли-повариха. И, конечно, нельзя забывать про красотку Ребекку или, как он ее называл, Реби.

Реби была хозяйкой увеселительного заведения, расположенного рядом с его салуном, и на нее работали пять девушек. Было время, когда эти «ночные бабочки» стали обслуживать своих мужчин прямо в его пивной, наверху. Но Джонти резко протестовала против подобной практики, так что, в конце концов, ему это надоело, и он дал Реби денег, чтобы она сняла себе большой дом по соседству.

Джим еще подстегнул жеребца, заставляя того бежать порезвее, а мысли его, между тем, остановились на Реби.

Интересно, сохранила ли к нему свою благосклонность эта чувствительная и такая соблазнительная рыжеволосая особа? Должно быть, конечно, но он что-то сомневался. Реби слишком любит мужиков и даже не скрывает этого. Три месяца, в течение которых он провалялся со своей раной, слишком большой срок, чтобы эта дамочка могла прожить их, не получая регулярных удовольствий, доставляемых ей мужским телом.

Однако, ему также было хорошо известно, что если она все-таки и нашла замену на период его отсутствия, то об этом все равно никто не узнает.

Джим криво ухмыльнулся. Реби будет чрезвычайно осторожна, она будет молчать, и ее избранник тоже не проболтается. Он побоится рассердить Большого Джима Латура тем, что вторгся на его территорию.

Впрочем, сейчас, плавно покачиваясь в седле в такт легкой поступи своего гнедого, Джим думал, что это его не особенно разозлит. Нет, конечно, Реби ему нравилась, но в сердце у него она занимала не бог весть какое место. Он обнаружил, что ей не было равных в постели и что она знает все способы, как удовлетворить мужчину. Но была в ней какая-то холодность. У нее отсутствовали та нежность и доброта, которых большинство мужчин ждут от женщины и хотят в ней найти. Временами она даже заставляла его чувствовать себя так, будто он — шлюха, пришедшая к сводне.

В самой глубине его глаз посторонний наблюдатель мог бы заметить промелькнувшее выражение печальной задумчивости. За все эти годы у него было множество женщин, но ни одной так и не удалось изгнать из памяти его милую Клео, его первую и единственную любовь… Клео умерла в возрасте семнадцати лет при родах в то время, как он скрывался от закона и находился в бегах далеко от нее.

Господи! Как он любил ее! Его глаза слегка прищурились, словно от боли. Да ему и правда было больно вспоминать себя таким, каким был двадцать лет тому назад.

В те времена он напоминал дикого, неприрученного зверька, озлобленного на весь мир, а особенно ненавидящего мир белых людей, которые смотрели на него, молодого метиса, как на что-то грязное, и видели в нем человека едва ли наполовину.

Джим, конечно, знал, что ему, полукровке, куда разумнее было продолжать жить в деревне его матери, после того, как она и ее белый муж, его отец, умерли от какой-то болезни, занесенной в их племя белыми. Его бабка-индианка и двоюродный брат Джонни Легкая Нога пытались убедить его остаться с ними.

Они говорили ему, что в мире его отца никто не будет ему рад, он не будет принят белыми людьми. Но Джим чувствовал ту неодолимую тягу к перемене мест, которая так часто охватывает подростков и которая звала его зажить жизнью, отвергнутой его собственным отцом. Его родитель повернулся к своему миру спиной, а ему, напротив, хотелось со всей страстью молодости стать частью той жизни, от которой отказался отец.

Долгое время Джим скитался по всей стране, выполняя разную случайную работу на тех ранчо, где ему давали приют. Работал он, в основном, за место в амбаре или сарае, где можно было переночевать. Пожив некоторое время на одном месте, он уезжал в другое, останавливаясь в разных маленьких городках и продолжая надеяться на то, что белые люди станут лучше к нему относиться. Но ничего в его жизни не менялось. Единственной работой, которую ему давали, было подметание в салунах или выбрасывание навоза на постоялых дворах и в платных конюшнях.

Вот так, спустя какое-то время, он и оказался в этом маленьком городе. И тут, как и везде, никто даже не спросил, как его зовут. С самого начала ему дали имя Метис. Он ненавидел это слово и начинал уже думать, что, пожалуй, его бабка и двоюродный брат были правы. Казалось, в мире белых людей, и вправду, для него нет места. Он решил проехать немного дальше, поискать еще, может, и найдется дом, где его признают своим и примут.

Продолжая вспоминать, Джим горько усмехнулся. Ему тогда не понадобилось и часу, чтобы доехать верхом до одного городка в Иллинойсе и убедиться, что он принял неверное решение. Мужчины на него смотрели с подозрением, а женщины презрительно и с пренебрежением. От него ожидали, что он будет сходить с деревянной мостовой и уступать белым дорогу, даже если на улице грязь по колено.

Упрямство и гордость удерживали его среди тех, кто судил о нем, как о полукровке, кто вышвыривал его из ресторанов и таверн, кто не хотел сдавать ему комнаты или хотя бы жалкий угол, который он мог бы назвать своим домом.

У него уже почти кончились деньги, когда судьбе было угодно столкнуть его со стариком, владевшим платной конюшней. В обмен на охапку сена, одеяло и доллар в день Джим должен был присматривать за лошадьми и чистить их стойла.

Тот же самый старик однажды предложил Джиму обрезать волосы, которые у него были на индейский манер заплетены в две косы. «С короткими волосами и такими голубыми глазами, как твои, тебя будут лучше принимать, Латур, — сказал он Джиму. — И, может, тебе надо скинуть свои штаны из оленьей кожи и одеть рубашку, жилет, ну, и все такое, как у белых людей».

Джим еще почти пару недель отказывался последовать совету старика, пока, наконец, не потратил почти все свои сбережения на приобретение фланелевой рубашки, брюк и жилета, подходящего к ним по цвету.

Еще почти месяц понадобился ему, чтобы привыкнуть к жестким, неудобным ботинкам, которые позже сменили его легкие, мягкие мокасины. И только по прошествии еще двух недель он, наконец, позволил своему боссу обрезать ему косы.

Вскоре Джим заметил, что, как только его длинные и черные, как смоль, косы исчезли, в отношении к нему жителей городка произошли легкие изменения. Его еще не совсем приняли в свое общество, но иногда на улице мужчины приветственно кивали ему, а девушки, когда их родители не видели, стали посылать ему застенчивые, скромные взгляды. «Совсем как индейские девушки в моей деревне», — думал он с довольной ухмылкой.

Джим очень хорошо знал, что у него привлекательная внешность. Женщины бегали за ним с тех пор, как ему исполнилось четырнадцать, и частенько, когда вся деревня засыпала, залезали к нему под одеяло. Иногда он даже не видел в ночной темноте, на ком лежит, да ему это было и безразлично. Он был молод, и его кровь была горяча. Все, что ему было нужно, так это облегчить томление своей мужской плоти — только это его и интересовало.

Некоторое время его в этом плане занимала вечно голодная до мужиков внучка его босса. Почти с самого первого дня, когда еще только начиналась его работа в конюшне, он заметил, как она крутилась поблизости. Ей было лет шестнадцать-семнадцать, она была страшна на вид, но, в общем, всегда чистая и аккуратная. Словом, сойдет.

Еще через пару дней Джим заметил, что девчонка все время наблюдает за тем, как он работает, чистит скребницей лошадей, выкидывает навоз. Он уже довольно долго жил без тех удовольствий, которые могло дать ему женское тело, и, конечно, можно было бы попользоваться тем, что само шло в руки, но его беспокоило, что она может оказаться девственницей, а он слишком уважал старика, чтобы позволить себе неосторожно лишить его внучку невинности.

Но однажды, он, выполнив какое-то поручение своего босса и возвратясь в конюшню, услышал доносившиеся сверху, с сеновала, мужское бормотание и женские стоны, в значении которых не приходилось сомневаться. Джим вошел в пустое стойло и затаился. Он не сомневался, что случайно стал свидетелем тайного свидания. Возможно, какой-нибудь женатый мужчина решил там уединиться со шлюхой. И если это, действительно, так, то уж, конечно, этому парню совсем не захочется узнать, что кто-то застукал его за этим чрезвычайно интересным занятием на сеновале.

Немного погодя стоны и вздохи прекратились, и Джиму оставалось только широко разинуть рот от удивления, когда он увидел, как по лестнице спускается известный всему городу почтенный отец семейства, а за ним старикова внучка Алис.

Перед тем, как уйти, мужчина сказал ей: «Приходи завтра вечером к ручью за городом», — и губы Джима растянулись в хищной усмешке. Ну что ж, выходит, внучка уже не девственница, и он может и сам доставить ей удовольствие. С этого дня не будет больше походов к ручью.

На следующий день, когда девушка показалась на конюшне, Джим отложил в сторону скребок, которым чистил лошадей, и сразу направился к ней, на ходу расстегивая ширинку. Ее глаза жадно следили за ним, а когда он, наконец, обнажил свой большущий и хищно подрагивающий от напряжения член, девушка хихикнула, облизнула внезапно пересохшие губы и, схватив парня за руку, торопливо потащила его к лестнице, ведущей на сеновал.

В конце концов, они с девушкой довели друг друга до полного изнеможения, но когда он приказал ей: «Придешь ко мне сюда ночью», — она с готовностью кивнула головой.

Так и повелось с той поры. В дневные часы, когда удавалось улучить минутку-другую, они стремительно и с жадностью набрасывались друг на друга, но зато каждую ночь проводили на сене не меньше трех часов, предаваясь любовным утехам со всей энергией своих молодых тел.

Сейчас Джим вспоминал, что несмотря на самые безумные забавы, ему всегда удавалось быть осторожным и он всегда успевал слить свое семя в сено. Ему слишком хорошо была знакома боль в сердце от того, что ты — полукровка. Ни за что на свете он не хотел быть ответственным за то, что дает жизнь еще одному ребенку, который не найдет себе места в мире белых людей. Ему оставалось только надеяться, что и остальные мужчины, с которыми в будущем могла связаться эта девушка, будут так же осторожны и внимательны.

Как-то раз, днем, на постоялый двор заехали пять белых парней. Все они были примерно его возраста, крепко пьяны и хотели драки. Когда Джим направился к ним, чтобы взять их лошадей, на их лицах читалось явное желание причинить ему множество беспокойства.

— Глянь-ка, Ред, что тут у нас такое! — заржал один из парней. — Метис с голубыми глазами.

Он вытащил из кобуры пистолет и нацелился на ноги Джима.

— Смотрите, сейчас я его заставлю станцевать танец войны.

Не ожидая продолжения, Джим резко выхватил из-за голенища свой нож и, не раздумывая, стремительно бросился на парней. Одним прыжком он оказался в самой середине их компании и, не давая им опомниться от неожиданности, начал наносить удары направо и налево. Его сухощавое, подтянутое и гибкое, словно бич, тело не делало ни одного лишнего движения, а его кулаки, ноги и лезвие наносили стремительные, как молния, удары. Не прошло и минуты, как двое мужчин уже валялись без сознания на полу конюшни, а третий корчился от ножевого ранения в руку. Двое других парней, внезапно ослабев, попятились назад. Желание связываться с метисом исчезло так же стремительно, как и появилось.

Пока Джим ждал, напрягшись и готовясь продолжать драку, мужчина, которого звали Ред и который, видимо, был вожаком, заговорил:

— Ну-ну, полукровка, неплохо работаешь кулака ми и ножом. Нам бы как раз пригодился кто-нибудь, вроде тебя. Пойдем с нами, если хочешь. А как насчет того кольта, что у тебя на бедре? Ты с ним также лихо управляешься, как и с этой поросячьей грозой?

Он кивнул на нож Джима.

Джим невесело улыбнулся. С кольтом он умел обращаться с раннего детства. Когда ему исполнилось четырнадцать лет, отец подарил ему оружие, а потом долгие часы учил его пользоваться им.

Сначала их мишенью были кусочки коры, свисавшие с веток деревьев. Когда Джим научился сбивать каждую цель единственным выстрелом, они стали стрелять по листьям. Наконец, отец был удовлетворен тем, как сын научился сбивать все, что хотел, не тратя лишних патронов, и тогда он начал вырабатывать у него быстроту реакции. И Джим научился выхватывать кольт движением настолько быстрым, что оно было даже незаметно для других.

Словом, спустя секунду после того, как Ред заговорил, он уже изумленно таращился на свою шляпу, лежавшую в паре шагов от него с верхушкой, пробитой пистолетным выстрелом.

— Ну и как, устраивает? — холодно спросил Джим.

— Думаю, у тебя чертовски недурно выходит, — только и смог произнести Ред, поднимая свою шляпу. Ударом ладони он сбил с нее пыль и соломинки и нахлобучил опять себе на голову.

— Как насчет того, чтобы присоединиться к нам? Эти пятеро были не совсем те, кого Джим хотел бы выбрать себе в друзья. Кроме того, он подозревал, что они не в ладах с законом. Совершенно точно можно было предположить, что его двоюродный брат Джонни Легкая Нога посоветовал бы ему держаться от них подальше, потому что ничего, кроме забот, это знакомство не принесет. Но один Господь ведал, как одинок был Джим в те дни и как хотелось ему иметь приятелей или хоть какую-нибудь компанию, в которой над ним не будут смеяться

Однако, надо было еще принять во внимание и его старого босса Старик был добр к нему. Это его отношение дало возможность Джиму остаться здесь, в городе, где он никому не был нужен и задержался только из-за собственного упрямства. Как бы то ни было, ему нельзя вот так, просто, взять и уйти и бросить старика-хозяина.

Джим посмотрел на Реда и покачал головой.

— У меня тут работа, и я чувствую, что кое-чем обязан человеку, который дал мне ее.

— Ну, так и продолжай себе работать, — Ред махнул рукой. — У нас у всех есть кое-какие занятия. Мы собираемся по ночам, немножко выпиваем, немножко бузим, в общем, забавляемся вовсю.

Он протянул руку Джиму.

— На самом деле меня зовут Дик Харлэн Это мое настоящее имя, а Редом (Ред. — от англ. Red — красный, рыжий) меня прозвали из-за волос. Вот этих двоих на полу, — Ред махнул в сторону пар ней, — зовут Эд и Текс, а парень, что держится за руку — это Херб.

Потом его новый знакомец взглянул на более взрослого мужчину, прислонившегося к столбу и меланхолично наблюдавшему за тем, как его компаньоны с шумом поверглись на землю.

— А вот это, вон там — Рустер (Рустер — от англ Ruster — петух, задира).

Джим резко и отрывисто кивнул каждому, с кем его знакомили, и в ответ получил такой же кивок

Так все и началось. Каждый вечер они встречались в маленькой пушной фактории в нескольких милях от городка, участвовали в шумных хмельных пирушках, завязывали драки и буянили вовсю. Когда их деньги подходили к концу, они угоняли несколько голов скота из стада какого-нибудь фермера, выжигали поверх хозяйского тавра новое, а потом продавали животное владельцу фактории. Мужичонка с бегающими глазками никогда не обращал внимания на то, что у скота другие клейма.

Недели шли за неделями, и, мало-помалу, его друзья стали смотреть на Джима, как на вожака, и ждать от него указаний.

Что будет делать Латур?

Он был прирожденным лидером, и все остальные, может, даже не осознавая почему, признали за ним право руководить.

Единственный, кто сделал легкую попытку оказать сопротивление такому повороту событий, был Дик Харлэн, но на него не обратили никакого внимания. Однако, Джим очень хорошо знал, что этот невысокий, коренастый мужчина жестоко обижен тем, что его больше не считают предводителем. Это было видно даже по его поведению. Чувство досады у Дика выражалось даже в том, как он, деланно шутя, называл Джима «Метисом».

Однажды, где-то около полудня, когда Джим чистил лошадь, ожидая появления Алис, на постоялый двор зашла девушка. Это было похоже на чудесное видение; ему даже показалось, что он видит ее во сне. Рука Джима замерла на лошадиной спине. Ему за всю жизнь не доводилось видеть более прекрасного лица. Девушке было лет пятнадцать-шестнадцать, и она была невинна, как дитя.

Ее невинность и чистота светились в глазах, излучавших бархатное сияние. Она взглянула на него и увидела, с каким благоговейным трепетом смотрит на нее Джим.

Она застенчиво ему улыбнулась и сказала, что хотела бы нанять лошадь, примерно на час.

Он влюбился в нее сразу, с первых звуков ее голоса, и любовь эта продолжалась вот уже двадцать лет.

Он выбрал для нее самую смирную лошадь и дрожащими руками помог девушке сесть верхом. Ее не было не больше часа, но ему это время показалось вечностью, и он никак не мог дождаться, пока она вернется и даст ему возможность помочь ей спуститься с лошади.

И хотя краешком глаза Джим заметил, что Алис появилась и дожидается его, он продолжал стоять рядом с хорошенькой юной девушкой, пытаясь завязать с ней знакомство. Помнится, он спросил, как ей понравилась прогулка и куда она больше всего любит ездить во время верховой езды.

Они назвали друг другу свои имена. А потом Клео Рэнд сказала, что ей лучше вернуться домой, потому что мать будет волноваться, если она будет долго отсутствовать. В конце разговора Джим с затаенной надеждой спросил девушку, скоро ли она собирается снова покататься верхом, и та застенчиво кивнула — да, в скором времени, может, даже завтра, она захочет прогуляться еще раз.

А потом он смотрел ей вслед, восхищаясь ее стройной, гибкой фигурой и грациозностью, с которой девушка шла по городской улице.

Вдруг Джим вздрогнул от неожиданности, почувствовав легкое прикосновение девичьей руки к своему плечу.

— Эта малышка никогда не раздвинет для тебя ножки, метис, — ехидно улыбаясь, сказала Алис. — Забудь о ней, и пошли-ка лучше со мной наверх, на сеновал.

Джим посмотрел вниз на Алис, стоящую перед ним с горящими глазами, так, словно увидел ее впервые. Сегодня у него не было ни малейшего желания уединяться с этой разбитной девицей. Во всяком случае, у нее между ног он не собирался оставаться и пары часов. И вообще, у него было чувство, что он выжат, как лимон.

— Не сегодня, — мрачно проворчал он. — У меня много работы.

Ему было ясно, что Алис прекрасно догадывается о причинах его внезапного желания поработать, потому что она бросила на него разъяренный взгляд и опрометью выскочила из конюшни. Он криво усмехнулся. Пожалуй, ей придется восстановить свои ночные прогулки к загородному ручью. Ну это не страшно: у нее не будет недостатка в желающих заменить его и помочь ей скоротать одиночество.

С этого времени Клео каждый день приходила на постоялый двор, чтобы нанять лошадь для верховой прогулки. А вскоре и Джим стал стараться улизнуть с конюшни под любым предлогом, чтобы сопровождать девушку в ее поездках. Они разговаривали обо всем на свете. Он рассказал ей о том. как его родители умерли от пневмонии, а она печально поведала ему о смерти своего отца.

Как-то раз, за городом, когда они с Клео шли вдоль берега речки, ведя на поводу своих лошадей, Джим набрался храбрости и признался Клео в том, что любит ее. Он был удивлен, когда она сказала в ответ, что тоже любит его. А спустя две недели их любовь достигла своей естественной вершины.

И только одно омрачало их безоблачное счастье — мать Клео — Мэгги Рэнд. Однажды, она, разыскивая Клео, застала ее в объятиях Джима. Он даже вздрогнул от той ненависти, которая прозвучала в голосе женщины, когда она злобно прошипела: «Не смей никогда больше приближаться к моей дочери, ты, полукровка!» И она проследовала мимо него к выходу из конюшни, ведя за руку плачущую дочь.

Глядя, как они уходят по улице, Джим чувствовал, что с каждым их шагом из него по капле уходит жизнь.

Он издал горький смешок и пошел в конюшню расседлывать лошадей, на которых они с Клео только что вернулись с прогулки.

— Безмозглый метис! — задыхаясь от бессильной ярости, ругал себя Джим. — Как только могло взбрести в твою башку, что такая девушка, как Клео, может иметь хоть что-то с таким, как ты!

Однако, на следующий вечер, закончив свою работу и нехотя собираясь, чтобы ехать на встречу со своей шайкой, Джим обнаружил за отворотом своей куртки записку от Клео. Там было написано: «Жди меня сегодня в полночь за постоялым двором».

Таким образом, их отношения продолжались еще около месяца, а потом, однажды ночью, Клео прошептала Джиму, что у них будет ребенок. Эта новость вызвала у него смешанные чувства. Он был невероятно счастлив, потому что теперь-то уж неумолимой Мэгги Рэнд волей-неволей придется разрешить им пожениться. Но с другой стороны, он не мог не спрашивать себя, как удастся ему, полукровке, без гроша в кармане содержать жену и ребенка! Ведь нельзя же, в самом деле, ожидать, что жена будет спать на охапке соломы. И как он будет кормить ее, если едва может прокормить самого себя?

В ту ночь, после того, как Клео ушла, он лежал на сене и лихорадочно обдумывал разные способы, как прокормить свою будущую семью.

Ему пришло в голову, что они могли бы отправиться на маленькую ферму недалеко от той деревни, где он вырос, и которая все еще могла ему принадлежать. Ферма была заброшенной, но здания были прочными, а почва плодородной. Так что там им с Клео будет хорошо.

Джим тяжело вздохнул. Зашелестело сено. Это он повернулся на бок и невидящим взором уставился в крохотное окошко сеновала. Ему еще потребуется инвентарь и хоть какая-то мебель, несколько голов домашнего скота, всякая там живность. И еще нужно иметь деньги, чтобы жить, пока он возделает сад, вырастит урожай и продаст его. А если все-таки это не принесет достаточно дохода сразу?

В полном отчаянии он снова и снова спрашивал себя, где ему, полукровке, взять эти чертовы деньги. Он обдумывал и так и эдак, отвергая один вариант за другим, и вдруг, уже на исходе ночи, нашел ответ.

Джим лежал в полном смятении еще около часа, уставившись в темноту. Внутренний голос предупреждал его: «ТЫ ГЛУПЕЦ, НИЧЕГО ИЗ ЭТОГО НЕ ПОЛУЧИТСЯ», — но голос рассудка тут же заглушался другим голосом, звучащим еще громче: «У ТЕБЯ НЕТ ДРУГОГО ВЫХОДА».

И прежде чем уснуть, он принял, наконец, окончательное решение. Вместе со своими парнями он ограбит банк, находящийся на окраине этого сонного маленького городишки. Завтра вечером, когда они встретятся, как обычно, в фактории, он посвятит их в детали своего плана.

Следующей ночью, когда Джим рассказал друзьям о том, что он придумал, все отнеслись к его идее с восторгом. Единственным, кому не понравился план стать вооруженными налетчиками, был Рустер. Он с сомнением произнес:

— Если нас все же узнают, нам придется быть в бегах всю оставшуюся жизнь. В каждом городе, куда мы поедем, поразвесят плакаты с нашими физиономиями. Вот, что я вам скажу, парни, — от закона скрываться не очень весело.

— Да нас никто и не узнает, — возразил ему Дик Харлэн. — Глупец, мы завяжем лица платками.

Он посмотрел на сомневающегося Рустера и зло прищурился.

— Короче, ты с нами или нет?

Тот немного помолчал, внимательно рассматривая свой стакан с виски, и, наконец, ответил.

— Я просто думаю. Но мне это очень не нравится.

Сомнения Рустера были отвергнуты. Наклонившись над столом и сдвинув головы, пятеро молодых людей принялись с увлечением обсуждать детали предстоящей операции.

Решено было напасть на банк сразу после открытия, когда там практически не будет посетителей. Эд останется с лошадьми и будет следить за единственной улицей. Если вдруг появится шериф, то он должен будет свистом предупредить всех о его приближении. Вот и все — проще простого!

Спустя неделю, закончив приготовления к ограблению и уже отправившись на дело, Джим сказал своим людям перед тем, как они должны были въехать в город:

— Слушайте, парни, что бы ни произошло, не должно быть никакой стрельбы! Поэтому, давайте-ка, лучше прямо сейчас разрядим свои револьверы.

Некоторые, особенно Дик Харлэн, заворчали.

— Господи, Боже мой! — оскалился тот, тряхнув рыжей шевелюрой. — Неужели, если кто-то будет в меня палить, я даже не смогу выстрелить в ответ!

— Вот как раз поэтому я и не хочу, чтобы ваше оружие было заряжено. А особенно твое, Ред. — Джим мрачно взглянул на бывшего предводителя шайки. — Одно дело, если тебя будут разыскивать за ограбление банка, и совсем другое, если тебе на шею повесят обвинение в убийстве. Если мы кого-нибудь убьем, тогда нас точно отыщут и на краю земли и, как только сцапают, повесят на первом суку!

Несмотря на целую неделю подготовки, налет оказался неудачным с самого начала, с той минуты, как они ворвались в банк с закрытыми лицами. Харлэн все-таки порядком волновался, и поэтому, вместо положенного по сценарию грозного рыка, из его глотки вырвалось лишь хриплое карканье.

— Это ограбление! Всем руки вверх!

Два старых, замшелых кассира едва взглянули в их сторону сквозь стекла своих конторок и не проявили ни малейшего желания выполнять команду. Харлэн потряс в воздухе разряженным револьвером и совсем уж не солидно завизжал:

— Слышите, вы? Руки!

Но в следующую секунду ему пришлось растерянно отступить назад, потому что один из стариков рявкнул ему в ответ, как видно, не принимая всерьез его манипуляций с оружием:

— Ты бы лучше катился отсюда к черту, Дик Харлэн, а в следующий раз, когда соберешься выкинуть подобную дурацкую шутку, то сначала убедись, что как следует закрыл свои рыжие патлы!

Осознав, что разоблачены, налетчики в панике, наталкиваясь друг на друга, бросились к выходу и один за другим выскочили на улицу.

Следом за ними, наступая им на пятки, на улицу выбежали обрадованные возможностью разогнать провинциальную тоску старики-кассиры. Деды радостно вопили во всю мощь своих, еще сохранивших юношеский задор, глоток:

— Ограбление банка! Зовите шерифа!

Джим и четверо других неудачных грабителей птицами взлетели в седла своих коней, а на улицу уже выбегали жители, встревоженные необычной для такого времени суматохой. И когда вся шайка галопом вылетела из города, по ее следам уже мчалась погоня с шерифом во главе.

Отчаянно нахлестывая лошадей, они все-таки смогли уйти от преследования, а еще через неделю вся компания пересекла мексиканскую границу. Они набрели на какой-то старый, заброшенный сарай, в котором было всего три стены, случайно и без всякой системы соединенных в единое целое древними бревнами и листами жести.

Теперь оставалось решить, как жить дальше.

Ответ нашел Харлэн. Им следует переправиться через Рио (Рио — Рио-Гранде — пограничная река между США и Мексикой) и угнать несколько голов скота с какого-нибудь богатого ранчо на американской территории. Переправить их через реку в Мексику будет проще простого, а уж тут всегда есть спрос на хорошую говядину.

В принципе, все они были даже довольны своей теперешней жизнью. Денег вполне хватало на то, чтобы заплатить за мексиканскую водку и за услуги девочек в соседней деревушке, куда они стали часто наведываться.

Джим в этих поездках участия не принимал. Свою долю денег от продажи скота он старался сохранить на будущее и постоянно думал о Клео. Ему все время было не по себе от тоски, беспокойства за нее и стыда от того, что пришлось оставить любимую девушку одну.

В этой тоске и постоянных волнениях о Клео прошли два месяца. Наконец, Джим решил вернуться в Иллинойс, пробраться в городок, из которого они сбежали после неудавшегося ограбления, и забрать Клео с собой в Мексику. Земля здесь стала чертовски дешева, и у него в седельных сумках достаточно денег, чтобы купить какую-нибудь небольшую ферму.

Однажды ночью, когда все компаньоны отправились в деревню поразвлечься, он оседлал своего жеребца и направился в Иллинойс, оставив друзьям записку, в которой сообщал, что вернется через пару недель.

Но как только Джим пересек границу штата, всем его надеждам на лучшее пришел конец. Везде, где он проезжал, ему попадались на глаза плакаты, на которых были портреты его друзей и его самого. Под их именами было написано, что каждому, кто сообщит об этих преступниках какую-нибудь информацию, будет выплачено пятьсот долларов вознаграждения.

Это было жестокое разочарование. Он даже не осмелился проникнуть в городок, где жила Клео. Совершенно очевидно, что его арестовали бы, как только он осмелился приблизиться к ее дому. Его мучила мысль о том, как будет расти его ребенок без отца и кто у него — сын или, может, Клео родила ему дочурку? Он даже этого не мог узнать. Через неделю Джим возвратился в Мексику…

Следующие пять лет они прожили все пятеро в такой маленькой деревушке, что у нее даже не было названия. Но он никогда не переставал думать и тосковать о Клео.

В конце-концов, кот да закончился пятый год их разлуки, Джим почувствовал, что больше не может этого выносить. Он должен поехать туда и найти ответ на те вопросы, которые мучили его и не давали ему заснуть долгими ночами.

Однажды, когда он с друзьями по изгнанию сидел, как обычно, в таверне, он объявил, что возвращается в Иллинойс, чтобы разыскать мать своего ребенка и жениться, наконец, на ней.

— Да ты рехнулся, парень! — воскликнул Харлэн и от удивления даже выдернул руку из-под юбки какой-то американской потаскушки. Потом согнал ее со своего колена и продолжил. — Нас же арестуют, как только мы приедем в этот вшивый городишко!

— Не думаю… — Джим задумчиво крутил в руке стакан крепкой мексиканской водки. А потом посмотрел Харлэну в глаза. — Нет никаких доказательств, что это мы пытались ограбить тот чертов банк… За секли только тебя, и то видели только твои рыжие кудри.

— Он прав, Дик, — присоединился к Джиму Рустер. — Да и скажу тебе по правде, я устал от этой страны: жара, песок, гремучие змеи, — ну ее к дьяволу! Я готов вернуться в Америку, хотя бы для того, чтобы увидеть высокие деревья, зеленую траву, поесть, наконец, американской еды. У меня желудок уже расстроен от этой насквозь проперченной жратвы, которую я в него пихаю все эти годы!

И уже через час все вместе пересекли Рио в последний раз и направились прямиком в Иллинойс. Когда через шесть дней они осторожно въехали в городок, из которого бежали несколько лет назад, Джим обнаружил, что в нем не произошло никаких изменений, за одним исключением: та маленькая ферма, на которой выросла Клео, больше не принадлежала Мэгги Рэнд. Ее новый владелец сказал, что не имеет ни малейшего представления о том, куда направились миссис Мэгги и ее дочь. До самого вечера Джим не прекращал расспрашивать жителей городка, не знают ли они что-нибудь о местопребывании Мэгги Рэнд, но те в ответ только отрицательно качали головами. Когда солнце село, стало ясно, что все надежды рухнули, и ему пришлось прекратить свои поиски.

Направив своего коня к старому постоялому двору, где он когда-то работал короткое время, Джим думал о том, что, может быть, сейчас, после стольких лет разлуки, Клео уже и вовсе забыла о нем, и он стал для нее просто смутной тенью в ее воспоминаниях.

По крайней мере, надо как следует покормить коня и дать ему хороший отдых. Назавтра Джим решил отправиться на Запад и совсем уехать из этого пустынного штата, где, кроме редких маленьких ферм, нет теперь ничего. Если он как следует постарается, то сможет навсегда выбросить из своей головы Клео Рэнд.

Старик, который когда-то пожалел всеми презираемого и гонимого метиса, искренне обрадовался, увидев его опять. И Джим, не ожидавший этого, почувствовал, как у него потеплело на сердце. Как все-таки приятно было думать о том, что тебя еще кто-то любит и помнит. Он расспросил старика о здоровье и о том, что сталось с его внучкой Алис.

— Сам видишь, парень, меня скрючило от ревматизма, а Алис сбежала с каким-то проходимцем, который проезжал через город. Я о ней уже пару лет ничего не слышал…

Когда Джим уже расседлывал своего жеребца, старик задал ему свой вопрос.

— Ну, а ты в своих путешествиях где-нибудь встречался с той малышкой, дочерью Мэгги Рэнд?

— Нет. Я все это время был в Мексике, — Джим снял с конской спины седло. — Я было надеялся увидеть ее здесь, но, похоже, она с матерью куда-то уехала.

— Угу, они уехали в Абилин, есть такой городок в Канзасе.

Джим от неожиданности уронил седло и, еще не веря услышанному, уставился на бывшего своего хозяина.

— я тут полгорода расспросил, не знает ли кто-нибудь, куда уехали Рэнды, а знаешь только ты! Откуда?

— Как-то случайно зашел на станцию, ну и слышал, как Мэгги просила два билета до Абилина. По том вскоре подошел поезд, и они с дочерью сели в него. Понятно, я никогда никому ничего об этом не говорил. Я так подумал, если бы Мэгги хотела, чтобы люди знали, куда они направились, она сама бы им сказала!..

Джим на радостях так хлопнул старика по спине, что тот пошатнулся.

— Завтра рано поутру я вернусь за своим жеребцом, — сказал он и уже собрался уходить, но возле большой двойной двери остановился и повернулся к хозяину. — Слушай, старик, я тут подумал, если ты не против, может, я переночую у тебя? Вряд ли мне обрадуются в гостинице больше, чем пять лет назад.

Старик кивнул:

— Жаль, конечно, но это правда.

После этого разговора Джим отправился искать своих людей и нашел их на той самой фактории, где они так много повеселились в свое время до того, как пришлось скрываться от Закона. Вся компания с огромным энтузиазмом приняла известие о том, что им всем предстоит рано утром отправиться в Канзас.

— Это чертовски веселый городок! — проинформировал своих компаньонов Харлэн. — Там, как мне говори ли, борделей больше, чем где-либо еще на Западе.

Через три дня они въезжали в Абилин. Город оказался точно таким, как расписывал его Харлэн. Веселый, дикий. И, к радости парней, буквально нашпигован домами с более чем сомнительной репутацией. Как только они рванулись в первый попавшийся им по дороге бордель, Джим оставил их и отправился по шумным многолюдным улицам на поиски Клео, думая о том, что ему никогда не найти ее в этом городе, среди такого множества народа.

Целую неделю он провел в бесплодных поисках, рыская по городу, надеясь на чудо, которое поможет ему как-нибудь встретить Клео. И, наконец, Джим с горечью вынужден был прийти к заключению, что, видимо, он больше ее никогда не увидит. Возможно, они с матерью вообще уже не живут в Абилине. Мэгги могла купить где-нибудь за городом маленькую ферму, или они могли уехать отсюда куда-нибудь еще, так что надежд на встречу не оставалось никаких.

Однажды, Джим сидел, коротая время в салуне, и равнодушно разглядывал лица прохожих за окном, как вдруг увидел, что из овощной лавки напротив вышла высокая седоволосая женщина.

— Проклятье, да это же Мэгги Рэнд! — прошептал он. В следующую секунду стул с грохотом полетел в сторону, а Джим бросился к выходу.

Стараясь оставаться незамеченным, Джим шел за своим старым врагом почти два квартала. Женщина подошла к дощатому крыльцу большого некрашенного и обшарпанного дома, молодой мужчина остановился и, не веря своим глазам, уставился на вывеску над той дверью, куда вошла мать Клео. Огромными красными буквами там было написано: «ДОМ НАСЛАЖДЕНИЙ УНЭХЛИ».

Какого черта могла делать в публичном доме чопорная и строгая Мэгги Рэнд. Уж, конечно, она не обслуживала клиентов!

Ему внезапно пришла в голову мысль, от который заледенела кровь. Возможно ли, чтобы в этом качестве работала Клео? Нет, это невозможно! Даже в самом крайнем случае ей не пришло бы в голову заняться проституцией — Мэгги никогда бы этого не допустила. Джим еще немного выждал после того, как Мэгги отомкнула дверь и скрылась внутри. Он постоял на маленьком крылечке, давая ей возможность разместить свои покупки, а затем заколотил в дверь.

Женщина, которая открыла ему дверь, казалась старше своих лет, главным образом из-за глаз, озабоченных и с какой-то затаенной болью в глубине. Она несколько мгновений с неподдельным ужасом смотрела на посетителя, и он даже испугался, что она вот-вот упадет в обморок, таким мертвенно-бледным стало ее лицо. Джим даже машинально сделал движение к ней навстречу, увидев, как она зашаталась, но хозяйка резко отступила назад, чуть не наступив на маленького ребенка, цеплявшегося за ее юбку, и закричала с ненавистью:

— Ты?!

Ребенок издал протестующий писк и только тогда Джим обратил на него внимание. И тут сердце молодого мужчины сжалось, потому что он увидел, что глаза малыша такие же голубые, как у него самого.

— О, Боже, это же мой ребенок! — прошептал он.

Когда стало ясно, что Мэгги не собирается приглашать его в дом, он насильно отодвинул ее в сторону и вошел в большую кухню.

— Я пришел за Клео и моим ребенком, — сказал Джим, сразу переходя к делу.

Мэгги торопливо шла за ним через весь дом, и в глазах у нее сверкала ничем не прикрытая ненависть.

— Ты опоздал на пять лет, метис, — сказала она, и голос ее в этот момент дрожал от гнева. — Они оба мертвы. Ты найдешь их могилу на кладбище в конце города!

За свои двадцать восемь лет Джим Латур еще никогда не испытывал такой острой, пронизывающей боли, как та, что сейчас охватила его. Кровь отхлынула у него с лица, и он в отчаянии воскликнул:

— НЕТ!!!

— Да! — Мэгги наблюдала за его горем с нескрываемым злорадством.

Джим бессильно опустился на стоявший рядом стул, потому что ноги отказались ему служить. И тогда маленький мальчик освободился из объятий Мэгги и, подойдя к незнакомому мужчине, доверчиво оперся на его большую ногу. Незнакомый дядя осторожно убрал чудные черные кудри с белоснежного лобика мальчугана и нежно спросил:

— Как тебя зовут, парень?

— Джонти Рэнд. — Глаза, совсем как его собственные, взглянули прямо на него. И тогда Джим вновь перевел взгляд на Мэгги.

— Ты лжешь мне, старуха! Уж, по крайней мере, ребенок жив. — Он встал со стула, подхватил мальчика на руки и, с наслаждением вдыхая свежий, детский молочный запах, решительно произнес:

— Я забираю его и уезжаю… Прямо сейчас.

Но как только Джим направился к двери, Мэгги одним прыжком загородила ему дорогу и закричала:

— Джонти не мальчик! Это девочка! Ты не можешь жить с ней в банде среди своих преступных дружков.

Он даже не поверил старухе и тогда та, в отчаянии, сорвала штанишки с ребенка, чтобы доказать Джиму, что на сей раз она говорит правду. К его собственному изумлению, Джим даже обрадовался, что стал отцом маленькой девочки. Дочь, показалась ему, родилась в их дочери, чтобы никогда не разлучаться с ним.

Однако он должен был признать, что Мэгги права и в другом. Скрываясь от закона, он не может найти места для маленькой девочки.

Он опустил Джонти на пол и тихо сказал:

— Да, я оставлю ее с тобой на время. Но когда она станет старше, я ее у тебя заберу. — И Джим вышел из здания, в котором Мэгги Рэнд жила и сдавала часть комнат в аренду содержательнице публичного дома.

Прямо оттуда он направился на городское кладбище. Там, словно сама Клео указывала ему дорогу, он прошел к ее могиле под высоким раскидистым деревом и, опустившись на колени возле аккуратного могильного холмика, долго стоял, и слезы, которых у него не было с тех пор, как ему было столько же, сколько Джонти сейчас, слезы текли по его щекам. Там Джим поклялся единственной женщине, которую он когда-либо любил, что он сможет вырастить и воспитать их дочь.

Джим и его люди кружили вокруг Абилина в течение недели. Все это время, несмотря на явную недоброжелательность Мэгги, он навещал дочь каждый день. К тому времени, когда ему пришлось уезжать из города, между ним и дочерью завязались теплые, нежные чувства, переросшие в крепкую привязанность. Он обещал дочке, что вернется к ней очень скоро. А Джонти очень полюбила мужчину, которого называла дядя Джим.

В последующие годы Джим периодически навещал Джонти. Он начал откладывать понемногу деньги, чтобы когда-нибудь стать добропорядочным гражданином и обеспечить дом своей дочери. Незадолго до того, как ей должно было исполниться восемнадцать лет, умерла Мэгги, и он обнаружил, что все-таки не сумел скопить достаточно денег, чтобы реализовать мечты о собственном доме.

Ему пришлось неохотно выполнить предсмертную волю Мэгги и передать Джонти под опеку Корда Макбейна, хозяина богатого ранчо

Некоторое время Джонти крепко портила нервы Макбейну. Их стычки продолжались до тех пор, пока владелец ранчо случайно не узнал, что является опекуном девушки, а совсем не сорванца. Ну, конечно, он в нее тут же влюбился, вскоре они поженились, а еще через некоторое время стали родителями прекрасного сынишки по имени Коди, Джим как раз отправлялся их навестить, но по дороге был тяжело ранен одним своим старым врагом и чуть не умер…

Высоко над головой Джима, прерывая его воспоминания и возвращая в настоящее, раздался пронзительный крик орла. «Я РАД, ЧТО ВСЕ ЭТИ ДНИ ПОЗАДИ», — внезапно подумал Джим.

С тех пор он стал одним из уважаемых граждан города Коттонвуд, владельцем крупнейшего и, пожалуй, лучшего в округе салуна. Мужчины, встречая его на улице, с почтением снимали шляпы, а женщины, проходя мимо него, очаровательно улыбались.

Он был не очень тщеславным человеком и без особого самомнения, но твердо знал, что мог бы уложить в постель любую женщину, неважно, замужнюю или нет, если бы только захотел.

Но у него никогда не возникало даже мысли об этом. Все порядочные женщины Коттонвуда мечтали о замужестве, а это было единственное, чего он никогда не смог бы им предложить. Это было бы оскорблением памяти о той женщине, которая уже никогда не станет его женой.

Заснеженные вершины гор остались позади, когда как-то неожиданно солнце совсем зашло. Уже в сумерках Джим оказался в тихом лесу среди устремившихся к вечернему небу стройных сосен и, похлопав жеребца по шее, он произнес:

— Ну, что, Майор, кажется, нам пора разбивать лагерь?

Вскоре невдалеке послышалось тихое бормотание бегущей воды, и он повернул коня в том направлении.

Подъехав к маленькому потоку, всадник спешился и, разминая затекшие ноги, подошел к воде, тяжело нагнулся и плеснул себе в лицо несколько раз холодной влагой. Кости болели значительно сильнее, чем следовало бы им в его сорок два года.

Он отвязал спальный мешок, притороченный к луке седла, потом достал то, что приготовила ему Джонти. Не торопясь, раскатал на земле одеяло, расседлал и стреножил коня, а седло положил на одеяло себе в изголовье: оно будет ему вместо подушки.

Еще через несколько минут поблизости весело трещал костер, и на нем в котелке закипал кофе.

Сандвичи с говядиной были вкусными и прекрасно утолили его звериный голод. А потом, уже перекусив, он сидел, глядя на огонь костра. Вверх поднимался сизоватый дымок его сигареты. Джим умиротворенно прихлебывал из походной кружки кофе и слушал, как в верхушках сосен вздыхает ветер.

Когда, наконец, тени, окружавшие его, сгустились, он влез в свой спальный мешок, вытянулся и вздохнул с наслаждением. Еще через минуту он заснул.