Шакал

Глава 38

Никс не отставала, бежала наравне с Шаком по еще одному туннелю, через еще один проход, еще через один и опять за угол. Она понятия не имела, где они… а потом… Шак замедлился. И, наконец, остановился. Он посмотрел назад и вперед, а затем положил руку на стену.

— Что теперь? — спросила она между выдохами.

Шак взял ее за руки и притянул к себе. Его взгляд прошелся по ее лицу, и он поднял свои руки в цепях, чтобы убрать прядь волос с ее рта.

И тогда она поняла.

— Нет, ты идешь со мной, — сказала Никс прежде, чем он смог заговорить. — Мы уйдем вместе. Сейчас же…

Опустив руки, Шак снова положил руку на каменную стену. Когда он что-то толкнул, открылась панель, выпуская влажный и пахнувший плесенью воздух.

Никс чихнула, и ей было наплевать. Схватив его за руку скованными руками, она встала к нему лицом к лицу.

— Пошли. Мы сделаем это вместе…

— Об этом никто не знает. — Шак посмотрел в открывшуюся тьму. — Я хранил этот проход в тайне. Надеялся им воспользоваться, но так и не представилось подходящего случая.

В коридоре, через тридцать футов или даже больше, на потолке вспыхнула тусклая лампочка.

— Шак, — Никс наклонилась и собрала цепи, что свисали с его запястий. — Я не пойду одна…

— Иди по проходу так далеко, насколько это возможно. Там всего одна лампочка, так что придется наощупь пробираться к…

— Шак! Ты пойдешь со мной…

— Когда дойдешь до конца, найдешь справа переключатель. Примерно в трех футах от земли. Ты почувствуешь его…

— Что, черт возьми, с тобой происходит! Она надругалась над тобой! Почему ты остаешься ради нее?

Шак отпрянул.

— О чем ты говоришь?

— Ты действительно собираешься делать вид, будто я не слышала того, что ты сказал ей… Надзирателю? И даже после всего этого ты не бросишь ее?

— Думаешь, дело в Надзирателе? — он издал резкий смешок. А потом его глаза сузились, и он словно ушел в себя. — Скажи мне. Кто она тебе? И не отрицай. Я видел вас обеих, бок о бок.

Никс ответила, и казалось, она произнесла эти слова, будучи далеко отсюда, хотя они с Шаком стояли достаточно близко, чтобы она могла чувствовать тепло его тела.

— Это моя сестра. Точнее, была ею. Это была… Жанель.

— Дражайшая Дева, — простонал он. — Как такое возможно?

Когда он закрыл глаза и привалился к стене, Шак выглядел настолько измученным, словно едва мог стоять, и у нее возникла мысль — мимолетная — что ей нужно было дать ему вену, была такая возможность.

— Она причинила тебе боль, — сказала Никс хриплым голосом. — Моя сестра… причинила тебе боль. О Боже, Шак, почему ты остаешься ради нее?

Он открыл глаза.

— Дело не в ней. Дело… в моем ребенке. У нее здесь мой ребенок. Мне нужно найти… моего ребенка. Вот почему я не мог уйти — почему не могу и сейчас.

— О, черт… — Ребенок ее сестры. Ребенок Шака. — У вас был…

— Я не люблю ее. Я ее ненавижу. Но ребенок не виноват в том, что она со мной сделала.

Шак опустил голову, стыд и гнев наполнили воздух вокруг него эмоциями. И Никс хотела как-то ему помочь, но сама пребывала в растрепанных чувствах.

— Мне очень жаль, — прошептала она, понимая, что эти слова описывали все происходящее. С ним. С ней. То, что сотворила Жанель.

Когда его взгляд, наконец, должным образом сфокусировался на ней, она вспомнила, как Шак проснулся у купели от кошмара. Как и тогда, его взгляд был растерянным и тревожным. Но это быстро прошло.

— Тебе нужно идти. — Когда Никс хотела возразить, он поднял ладонь, чтобы остановить ее, а затем указал в коридор. — Послушай меня. Я выкопал его голыми руками. Я держал его в тайне долгие годы, потому что собирался вывести из этого ненавистного места того, кого люблю. И моя задумка осуществится, если ты пройдешь этим путем.

Никс схватился за его тунику.

— Но я могу помочь найти…

— Не заставляй меня нести эту вину.

— О чем ты говоришь? Нести что…

Он положил руки ей на плечи, цепи ниспадали вдоль ее тела.

— Я только что смотрел, как мой самый близкий друг убил себя. За нас с тобой. Ради нас. Чтобы мы смогли выжить. Если ты умрешь здесь? Тогда жертва Кейна будет напрасной. А если я уйду без своего ребенка? Я умру наверху. Поэтому ты прямо сейчас уходишь, покидаешь это место и будешь жить…

— Мы можем сделать это вместе, — в отчаянии прошептала Никс.

— Нет, не можем. Если Надзиратель найдет тебя…

— Может, она уже умерла. — Никс вздрогнула, вспомнив, как Кейн протянул руку себе за шею. — Есть вероятность, что она не выбралась из разрушенного Улья живой…

— Она не имеет для меня значения. Меня не волнует, выживет она или умрет. Но мой ребенок… — Он покачал головой. — Я должен идти. Я не могу больше оставаться. Ты же слышишь, что происходит там, где мы только что были.

— Клетка. Вот чья клетка…

— Я должен идти. — Глаза Шака наполнились слезами. — Я не хотел, чтобы это закончилось так…

— Ты сам выбрал.

— Мы уже через это проходили. Я ничего не выбирал.

Не уходи, подумала она.

Когда он сделал шаг назад.

Никс посмотрела в коридор на мягкий отблеск света. Тихим голосом она произнесла:

— Ты убиваешь меня прямо сейчас. С тем же успехом я могу остаться здесь, потому что ты меня убиваешь.

— Никс, мне очень жаль…

— Надеюсь, ты найдешь того, кого ищешь.

Входя в туннель, Никс не оглянулась. Ей было слишком больно. Если бы она увидела потемневшее лицо Шака, его голубые глаза, его печаль, она бы вернулась и начала умолять… или, что еще хуже, просто последовала за ним, куда бы он ни пошел.

Она прошла десять футов, когда услышала щелчок закрывающейся панели.

И вот тогда пришли слезы. Она плакала на протяжении всего пути — когда проходила под одинокой лампочкой и когда начала хромать. Она так сильно плакала, что ее легкие горели, словно после быстрого бега, а горло болело.

Ее горе было таким оглушительным, что не было причин вести себя тихо. И ей на это было совершенно наплевать.

Когда свет погас, Никс обнаружила, что поднимается, и, наклоняясь вперед, вдруг ощутила влажность внутри правого ботинка. Ей стало интересно, в какую лужу она ступила, но потом она почувствовала запах крови.

Она попыталась осмотреть ногу, но было слишком темно, чтобы изучить повреждения.

Никс продолжала идти, с каждым шагом хромая все сильнее. Появилась тошнота. Головокружительные волны слабости обрушились на нее. Она перестала думать и ощущала только свое дыхание.

В конце концов, она перестала чувствовать себя живой, хотя продолжала подниматься по все более крутому подъему. Она действовала на автомате, и в доказательство этого в конце коридора всем телом впечаталась в каменную стену, разбила лоб, оцарапала руку, ушибла ногу… хорошо не ту, что истекала кровью.

Какое-то время Никс просто стояла там, ее затуманенный мозг не мог понять, что делать дальше. Но затем ее рука, ее правая рука, та, которой она убивала, потянулась сама, несмотря на наручники, и похлопала по стене. В трех футах от земли.

Он выдолбил туннель в скале, подумала Никс, почувствовав неровность. Шак каким-то образом расколол камень и сделал выход.

Она должна ждать здесь. Дождаться его и его ребенка…

Рычаг сработал в тот самый момент, когда ее осенила эта жалкая идея, и откатившаяся панель, казалось, словно осуждала ее фантазию.

Никс пошатнулась. А потом пошла вперед. Правда, не понимала зачем. Что она вообще здесь делала?

Ноги просто пронесли ее через проход. Она перешла на другую сторону и оглянулась, когда панель начала закрываться. Три секунды. Шак сказал ей миллион лет назад, что задержка составляет три секунды.

Слабый свет той лампочки вдалеке погас.

Когда все потемнело, Никс потеряла равновесие, словно гравитация забыла о ней, и она собиралась улететь в космос. Она удержалась на месте, выбросив перед собой скованные руки.

Если провозиться здесь еще дольше, ее спасение будет под большим вопросом, ведь она лишится сознания от кровопотери.

Никс слепо переставляла ноги в кромешной тьме. Обе ее руки упирались по бокам в стены. Это была ее единственная ориентация.

Дорога под ногами снова устремилась на подъем, а затем резко стала почти вертикальной.

В конце концов, Никс опустилась на четвереньки, хватаясь за рыхлую влажную грязь скованными руками.

Свежий воздух проникал в ее сознание. Чем выше она поднималась, тем сильнее становился чистый, яркий аромат. Дождь. Трава. Цветы.

Никс все еще плакала, слезы текли по ее лицу, когда она, наконец, выползла на поверхность земли, покрытая грязью и кровью, напоминая животное.

На нее падал мелкий дождь, и вокруг кружил ветер, природа, казалось, приветствовала ее как давно потерянную родственницу. Но некогда было об этом думать. Без предупреждения — хотя возможно, этот путь был одним сплошным предупреждением? — ее ноги ослабли, и она рухнула на колени.

Подняв лицо к небу, Никс попыталась рассмотреть звезды. Что было глупо. Откуда, по ее мнению, падают капли дождя?

Не то, чтобы Вселенная оплакивала все, что она потеряла.

Ее сестру. Ее мужчину. Надежду на светлое будущее.

Ведь даже если она доберется домой, она стала совсем другой, другая Никс начала этот путь. Она убивала. Она полюбила и потеряла. И теперь у нее была семейная тайна, которую она собиралась хранить от всех остальных.

Откинувшись на пятки, Никс задрала голову, так что дождь капал на ее лицо, его холодные пальцы слегка поглаживали ее раскрасневшиеся и горячие щеки, открытую рану на виске и волосы, которые она заплела и перевязала одним из кожаных ремешков Шака.

Она позволила себе завалиться на бок.

Грязь на земле приняла ее своим небрежным объятием.

Она не знала, где она. Ей было все равно.

Никс закрыла глаза и все отпустила… осознавая, что Шак был прав. Свобода — нечто большее, чем просто свобода действий. Хотя она выбралась наверх, она осталась прикованной к тому месту, где побывала, к тому, что видела, к тому, что сделала.

К тому, кого она узнала.

Кто заставил ее уйти.

И это был пожизненный приговор.