Шальная мельница (СИ)

Эпилог

(Л и л я — 5).

Открыть несмело глаза — и тут же поморщиться, скривиться от жалящего света. И снова найти силы взглянуть на окружающий мир. Превозмогая боль, резь в очах, жмуриться, но, тем не менее, скользить прозревающим взглядом около…

Белые стены, малопонятные приборы вокруг, трубки, странное жужжание, тихое, ленивое пыхтение насосов, пиканье какой-то аппаратуры.

Во рту — сухо, в теле странная, пустынная легкость. Почему-то холодно ногам. Невольно вздернула ими, поджала малость под себя, отчего еще быстрее запиликал… кардиомонитор, судя по всему. Взгляд около — отыскать мерзавца. Так и есть. Нервно забегали штрихи, и чем сильнее я на него пялилась — тем быстрее менялся ритм.

Резко дернулась, распахнулась дверь, ворвалась девушка. Ошарашенный, полный замешательства взгляд на меня.

— В-вы… очнулись? — едва слышно, заикаясь.

Поморщилась я от громкого звука. Но вдох — и с испугом, едва не рыча:

— Как меня зовут?

Обомлела та. Тягучие, полные сомнений и страха, минуты — и вдруг, пятясь, подалась на выход.

— Я сейчас доктора… позову.

Еще миг, еще один, косой, взволнованный взгляд — и вылетела долой, восвояси.

Но еще миг — и вместо врача, в комнату зашел… Шалевский.

…несмелые шаги ближе.

Склонился надо мной, робко провел рукой по волосам. Ласковый взгляд в глаза, добро так, нежно усмехнулся.

— Родная моя…

— Гош, — едва слышно.

Еще сильнее улыбается. Резво присел на корточки рядом с койкой. Сложил руки на краю кровати, ухватив при этом мою ладонь в свою, отчего еще сильнее, чаще запищал аппарат. Колкий взгляд на циничного доносчика. Ухмыляется.

Глаза в глаза со мной.

— Как ты себя чувствуешь?

Неосознанно кривлюсь в смятении, еще миг, еще напор — и комкаю в душе страх.

— Генрих, верно? — едва слышно, да так, что только по губам сие прочитать.

Обмер на мгновение, вздернув бровями. Тугие, нервозные рассуждения внутри себя — и, наконец-то, волнительно прикрыв веки, закивал головой.

— Да.

Рассмеялась я. Истерически рассмеялась, хоть и с последних сил, сдерживала предательский звук. Смущенно, болезненно зажмурилась.

— Догнала… наконец-то, я тебя догнала.

Несмело провел рукой по щеке, отчего вмиг распахнула я ресницы и уставилась на него. Сжимаю его руку в своей.

— Только не уходи больше никуда. Молю…

— Да куда я? Хорошая моя… Лили…анна.

Невольно рассмеялась, чувствую, как заливаюсь краской.

Неуверенное, душу выворачивая наизнанку до бешенного трепета внутри, движение — немного привстал, подался ко мне ближе. Но и сама уже реагирую — тянусь к нему со всей любовью и жадностью, тотчас срастаясь, впиваюсь в его губы своими сладким, взрывным, бесстыже жарким поцелуем…

(Л и л я — 5).

— Привет, родная моя.

Наклоняется, чтобы поцеловать. Живо отвечаю участием. Но еще миг — и, едва попытался отстраниться, как тотчас хватаюсь за лацканы рубашки и тяну на себя. Поддается, присаживается рядом. Все еще на расстоянии дыхания. Рычу сквозь смех:

— Шалевский, забери меня отсюда!

Печально улыбается, поджимая губы.

— Хорошая моя, солнышко, ну, ты же знаешь. Я уже говорил с врачом. Хотя бы еще одна неделя, а там и на дом переведут.

— Я уже больше не могу здесь, — сюсюкаю. — Мне тебя так не хватает.

Хмыкнул внезапно. Загадочная ухмылка проступила на устах. Неспешно отстраняется — вынуждена уступить. Движение рукой в карман — и вдруг что-то достал оттуда. Еще сомнения — и протянул мне неуверенно.

Обмерла я, не веря своим глазам. Невольно помедлить, но буквально секунды — и жадно выхватываю из рук. Смеется Гоша (не реагирую). Ошеломлено тараща очи, оглядываю подарок со всех сторон.

— Реально? — взгляд на Генриха. — Тот самый… медальон?

Пристыжено заливаясь краской, смеется.

— Да не думаю… просто, похож очень.

— Да вообще! — вскрикиваю. — И форма, и изображение, и сам лик, вид Девы Марии, да и то, что с обратной стороны она с маленьким Иисусом! — все еще не веря, ошарашено мотаю головой. — Спасибо, хороший мой!

Стремглав бросаюсь на своего мальчика и тотчас сжимаю в объятиях. Сладкий, страстный, затяжной поцелуй. А затем отстраняюсь, бесцеремонно сама пытаюсь нацепить на себя свою, нашу с ним, «клятву».

Взволнованный, радостный взгляд смущенному Шалевскому в очи.

Качает головой.

— Что? — удивилась я.

Шумный вздох, невольно выровнявшись на месте.

— Да всё еще не могу поверить, что это — правда.

Ухмыляюсь.

— О да, есть такое…

— И главное, почему… как?

— Гош… — жалобно шепчу.

— А? — удивленно вскидывает бровями. Взгляд мне в очи. — Что?

— Давай, — несмело шепчу, движение ближе. Хватаюсь за ворот его рубашки и игриво начинаю тот теребить. — Мы потом… обо всём этом поговорим. А сейчас…

Многозначительно улыбаюсь. Не сдержался и Георгий. Движение ближе и, едва уже не касаясь меня своими губами, шепнул:

— Ты думаешь, эта кровать нас двоих выдержит?

— Но уже же выдерживает?

— Я про резкие движения, — коварно смеется.

— А мы резко не будем, — словно заговор уже проговариваю.

— Ты — и не будешь? — хохочет. Поддаюсь на настроение и я, заливаясь (устыжено) звонким смехом.

— Я постараюсь. Ну? — дую губы. — Пожалуйста… — взмолившись, шепчу, вмиг уже обилась вокруг шеи и потянула на себя, укладываясь на подушку. Ведется: ловкое движение — и повис сверху.

— И всё же, — рычит, хотя и целует урывками в губы, шею, ключицу, грудь… — я бы немного подождал, пока ты окрепнешь.

— Шалевский, — болезненно тяну слова. — Я уже не могу… сколько лет уже этого жду.

Обмер, словно от выстрела. Обомлела и я, осознавая как не вовремя оговорилась.

Миг — и решается. Резвое движение вперед, повисши прямо надо мной — лицом к лицу.

— Лет? — серьезно, с опаской.

Нервически сглотнуть слюну и истерически (отчасти) коротко рассмеяться.

Кривлюсь в неловкости.

— И всё-таки… язык за зубами я не научилась держать.

Виновато поджимаю губы.

Хмурится недовольно.

Отстраняется. Садиться радом на кровати. Привстаю и я, живо притискиваюсь к его спине, обнимаю. Бормочу виновато, как дурочка:

— Ну, не злись на меня…

— За что? — удивился. Испуганный взгляд в очи.

Закусить на мгновение губу. Шумный вздох и, опасаясь взрыва негодования, но, все же, не желая врать, шепнула:

— Лиза… помнишь Лизу?

— Какую? — еще сильнее хмурится.

— Медсестру, Лизу… вы познакомились, когда ты с комы вышел.

— Пантюхова?

— Ага.

— И?

Нервно сглотнул слюну.

— Так это — я, — едва различимо, немо губами шевеля, произношу.

Обмер. Жуткие мгновения — и вдруг резво отстраняется, отодвигается на самый край. Живо следую за ним. Вновь обнимаю — и, хотел было, оттолкнуть, но сдержался.

Замотал в гневе головой. Миг — и пристальный, полный глубокой боли, взгляд мне в очи.

— И ты всё это время молчала? Я тебя столько искал, ждал… с ума сходил, — немного помолчав. — И ты это знала! ЗНАЛА! И, тем не менее…. ничего не сказала!

— Не сказала? — недобро чиркаю зубами, поддаюсь на его злость. — Ты уверен, что не сказала? Уверен? А ты, вообще, кого-то тогда слышал? Лиля, Лиля, Лиля! — паясничаю. — Целыми днями одна Лиля! Разве не так?

Стыдливо отводит взгляд. Морщится.

— Вот именно, Гош. Вот именно. И, тем не менее, — кривляю его слова; набираюсь храбрости, дабы продолжить, — так надо было. Чтобы вы встретились с Лилей, чтобы она в кому попала, чтобы с Генрихом… столкнулась. Только так, — киваю головой, но и виновато поджимаю губы. — Не знаю почему, и чья это игра… И, тем не менее, Гош, Гера, и тем не менее. Я здесь, уже здесь. Твоя Лиля, твоя АННА! А ты мой — Гоша, Генрих. Спустя столько времени… мы, наконец-то, вместе. И к чему эти обиды? Разве я тому вина? Разве я крутила эти карусели? Выдумывала их? Мне бы тоже хотелось… тогда остаться в машине с тобой. Чтобы ты нас не высадил…

— По-твоему, я виноват? — жестко, грубо перебивает. Еще больше ошарашенный взгляд в глаза.

Качаю отрицательно головой.

— По-моему, никто не виноват. Или оба. И мы заслужили то, что заслужили. Но главное, что мы встретились, узнали друг друга, влюбились — и теперь вместе… ВОПРЕКИ ВСЕМУ.

Несмело мотает головой в негодовании. Шумный вздох — и потирает лицо ладонями, сгоняя шок.

— Гош… — несмело зову.

(молчит)

— Генрих…, - жалобно, отчаянно продолжаю. — Гера. Ну, Гер, — вновь лезу к нему, пытаюсь обнять, обвиться вокруг шеи, повернуть к себе его лицо. Поддается. Глаза в глаза. Робко улыбаюсь. — Ну, не злись на меня.

— Да не злюсь я, — недовольно гаркнул. Поморщился. — Просто… всё это — какой-то бред.

Киваю головой, горько смеясь.

— Еще какой. Ну, идешь ко мне?

Не сдержался. Залился смехом.

— Ненормальная.

— Угу, — коварно ухмыляюсь. Уверенный напор — и разворачиваю его к себе целиком. Поддается. Ухватиться за лацканы — и потащить на себя. Доли секунд — повис сверху. Все еще мнется в неловкости и растерянности.

— Только, — шепчет сквозь улыбку, — хватит на сегодня откровений…. а то я больше не выдержу.

Пристыжено усмехаюсь, виновато пряча взгляд.

— Что? — не выдерживает.

Кривлюсь, наигранно, театрально качаю головой.

— Ничего, — колкий, с опаской, на миг в глаза и снова спрятать взор.

— Говори, — серьезно, отчасти, даже, грубо.

Недовольно вздергиваю бровями. То просит одно, то приказывает другое.

Глубокий вдох — и осмеливаюсь. Глаза в глаза. Взгляд на расстоянии вдоха.

— Была еще Четвертая Лиля, после Лизы.

— Четвертая? — ошарашено отстраняется, но не даю улизнуть, удерживаю силой, отчего подчиняется на мой напор, замирает.

— Да, — нервически прокашляться. — Это — она, тот урод… который влетел в тебя на перекрестке, отправив в кому. Это она — та девушка, что насмерть…

— Нет, — качает головой, бледнея от прозрения.

Кривлюсь, морщусь от боли и страха.

Лихорадочно, торопливо бормочу вдогонку.

— Но она, я, не специально. Тормоза отказали, или еще что. Я ж — не механик. Гош, ну, прости…

Не выдерживает — и рассмеялся истерически. Вновь поравнялся, расселся на кровати.

Рдею смущенно, а в голове уже кто-то печально ноет, осознавая, что близости сегодня со своим Генрихом уже не ждать.

— И Нани… — а это уже кто-то другой, решил окончательно всё добить, расстрелять бедное, хрупкое сознание Шалевского.

— ЧТО НАНИ? — неприкрыто грубо рычит. Взгляд на меня, в лицо.

— Это — Аня.

Округлил очи.

— Да ладно?

— Угу.

Закусила я губу. Шумный вздох.

— Еще что будет? — внезапно добавляет и на губах проступает добрая улыбка.

Обмерла я в удивлении. Секунды выжидания его — и поддаюсь. Качаю головой:

— Нет, вроде… всё. Ничего такого… сверх.

Скривился, махнул рукой.

— Ладно, потом… над всем этим подумаю, — пристальный, многозначительный взгляд мне в глаза. Неожиданно мерное, тихое, плавное, словно дикий зверь загоняет свою добычу, движение, начал на меня напор, наступление. Поддаюсь, с испугом, трепетом в душе следя за его мыслью, опускаюсь на подушку. Еще миг — и повис сверху.

Ухмыляется коварно. Улыбаюсь (смущенно) и я.

— Ну, теперь… лечи меня, моя Докторша. А иначе… я точно сейчас сойду с ума.

Мигом облизать губы — и притиснуться коротким поцелуем к его губам, обхватив руками за шею.

— Только, чур, потом… не жаловаться и не брыкаться, — шепотом.

— Не буду, хорошая моя, не буду. Только помни, никаких резких движений, а то кровать нас не простит…

… действительно, не простила.

(Л и л я — 5).

Надо ли говорить о том, что отныне я ношу фамилию Шалевская, и уже на сносях? Если, Господь больше не гневается на меня, то… я искренне надеюсь, что наконец-то нас с Генрихом сделаю родителями.

Хотя…. не надо забывать, что вот как для Гоши, то это будет уже второй ребенок. С его сыном мы видимся часто. И это — радостные моменты для всех нас. И для меня в том числе. Действительно, это так. Нет, я не пытаюсь заменить ему родную мать, или стать а-ля вторая, нет. Однако… хорошим другом, то тут уж — наверняка.

…

И что не говорите, а с Ириной я тоже сдружилась. Почему-то жизнь, то и дело нас сталкивала друг с другом, причем, конкретно, едва не лбами, отчего приятельским отношениям, просто, грех было не завязаться. Родила она, на самом деле, и вправду, не от Ярцева. Уже на полпути этого дикого их брака с Михаилом, та стала делать страшные предположения и выводы. А дальше, отчаянные попытки забеременеть от мужа — привели к трепетной связи со своим же лечащим врачом, Федором Баировым. Сначала духовной, а затем — и физической. К тому времени с Ярцевым она уже и не спала. Потому не удивительно, что, когда тот ублюдок перестал ее так усердно пичкать таблетками, та живо забеременела. Догадки обрели полноценный смысл. А дальше, вовсе, взрыв, ядерная бомба — я пишу письмо, которое окончательно расставляет все точки над «i», и приговаривает мерзкую тварь… к справедливой участи.

И вот года идут — и странное чувство на душе, будто я знала эту свою Ирину и ее Федора (а дружим теперь семьями, да и дети хорошо ладят)… уже очень давно. И, возможно, не одну жизнь…

…

P. S. А ты бы прокатился на шальной мельнице?