Шепот

ГЛАВА 3

Когда они приехали, дома не было никого, кроме Джульетты, которая приветствовала их, облизывая языком, а затем легла на спину, чтобы ей почесали брюхо.

– Где все? – удивилась Линн.

– Может быть, на кухне оставлена записка?

Она открыла дверь кухни и остановилась на мгновенье в полном изумлении:

– О, Боже мой! Что ты сделал?

Роберт улыбнулся:

– Тебе это нравится? Нравится?

– Каким же образом ты сделал это?

– Очень легко. Просто заплатил за гарантию того, что работа будет окончена в десять дней, вот и все.

В новой кухне была установлена плита как в ресторане, огромный холодильник, морозильная камера, уплотнитель отбросов, и в центре – разделочный стол, над которым на красивых полках стояла дорогая европейская посуда. Стенные застекленные шкафы были удобно составлены, в них лежали поваренные книги в ярких переплетах, а на широких новых подоконниках распустились бледно-лиловые фиалки.

– Мне кажется, я теряю сознание, – сказала Линн.

– Ну, не надо. Ты будешь готовить здесь вкусную еду, а не терять сознание.

– Она просто великолепна, ты волшебник, Роберт.

– Талантливый работник заслуживает хорошей рабочей комнаты.

– Ничего, ну просто ничего более чудесного ты не мог придумать. – Она крепко обняла его, и в это время открылась парадная дверь.

– Добро пожаловать домой! – И девочки с Джози, Брюсом и Харрисом вошли в дом с большими свертками в руках.

– Взяли на дом обед в китайском ресторане, – сказала Эмили. – Мы не ожидали, что ты приготовишь обед в этом дворце тут же, когда вы приедете домой.

– Я приезжаю сюда каждый день, чтобы наблюдать, какую форму принимает это чудо, – сказала Джози.

– Девочки, я надеюсь, вы не доставляли беспокойства дяде Брюсу и тете Джози? – спросил Роберт.

– Мы хорошо провели время, – заверил его Брюс. – Мы ели в кафе, ели у нас дома, а в последнее воскресенье Харрис пригласил нас в лес и приготовил обед сам с начала до конца. Он зажег огонь без спичек.

– Без спичек, – повторила Линн, повернувшись к покрасневшему Харрису.

– Ну, я был в отряде скаутов-орлов. Нас учили выжить в ненаселенной местности.

– В ненаселенных районах Коннектикута? – спросил Роберт.

Джози поправила его:

– Это то же самое – то ли здесь, то ли в дебрях Тимбукту.

Брюс засмеялся:

– В Тимбукту нет дебрей, Джози.

– Харрис, – сказала Эмили, – расскажи им о том, что произошло в школе.

– Нет, это твои родители, ты и расскажи им, – ответил Харрис спокойно.

– Мы оба получили А в финале экзаменов по повышенному курсу по химии.

Харрис исправил ее:

– Ты получила А, и я получил А с минусом. Роберт обнял дочь за плечи:

– Я очень горжусь тобой, Эмили.

Брюс разговаривал с Харрисом, который стоял немного в стороне.

– Скоро пора уже решать, в какой колледж поступать. Ты уже выбрал что-нибудь?

– Мне бы хотелось в такой, где я смогу получить большую стипендию, – сказал юноша серьезно. – В наше время таких учреждений мало.

– Ну что ж, приближаются летние каникулы, так что вы сможете немного расслабиться и оставить все эти заботы на сентябрь, – сказала Линн весело. – А вы знаете, что мы собираемся делать? В следующее воскресенье я буду торжественно открывать эту кухню. Я приготовлю большой ужин. Приходите все. Энни, приведи подругу или двух, а Брюс, если твой кузен будет в городе, возьми его с собой. Мы будем ужинать на веранде.

– Всю неделю был дождь, – сказала Энни, надув губы.

– Хорошо, тем лучше. Это значит, что надо ожидать солнечной погоды, – заметила Линн.

Давно пора, чтобы наступила солнечная погода во всех смыслах, подумала Линн.

Это был, как они и предсказывали, типичный июньский день, холодный и голубой. Все предыдущее послеобеденное время и все утро она трудилась в новой кухне, и в результате был летний банкет, «предназначенный для богов», как сказал Роберт.

На большом круглом столе, установленном в выступе кухни с окном, красовались тушеный омар с ароматными травами, свежий зеленый перец, фаршированный помидорами и козьим сыром, теплый французский хлеб, салат из свежих овощей, положенный на ледяной слой салата-латука, грушевый пирог с абрикосовым джемом и шоколадный торт, украшенный свежей малиной и английским кремом. В двух старинных хрустальных графинах, купленных Робертом, было красное и белое вино, а для Энни и ее подруги Линн поставила чашу пунша с имбирным элем, в котором плавали несколько шариков ванильного мороженого.

– Если вам угодно, я с удовольствием зажарю на улице пару гамбургеров для маленьких девочек, миссис Фергюсон, – предложил Харрис.

Она посмотрела на него и засмеялась.

– Ты просто слишком вежлив, чтобы сказать мне, что детям может не понравиться тушеный омар, и ты прав. Я должна была подумать об этом сама.

Харрис в ответ засмеялся. Какой приятный юноша, подумала она, протягивая ему тарелку с сырыми гамбургерами.

Брюс привез своего кузена, который приехал сюда со Среднего Запада. Это был тихий мужчина, очень похожий на Брюса, преподававший физику в средней школе в Канзас-Сити. Харрис и Эмили сразу же начали говорить с ним о физике и подготовительных медицинских курсах. Энни и ее подруга хихикали над своими шутками. Линн радовалась, что у Энни есть близкая подруга.

Кузен Брюса восхищался видом из окна.

– У вас здесь прекрасное место, – говорил он Роберту, который сидел напротив него.

– Однако здесь требуется еще много чего сделать. Я думаю поставить забор из штакетника вдоль границы сада. И, конечно, у нас будет бассейн. Я хочу сделать естественный водоем – не обычный бассейн прямоугольной формы, а что-то такое, имеющее произвольную форму, с лесным ландшафтом вокруг.

– Меня вполне устраивает бассейн в клубе, – напомнила Линн Роберту.

– Моя жена неприхотлива, – сказал Роберт.

– Ты всегда так говоришь, – произнесла Джози. А Роберт заметил:

– Да, это правда.

– В этом нет ничего плохого, что мне нравится бассейн в клубе, – настаивала Линн из уважения к чувствам школьного учителя, доходы которого, можно быть уверенным, не дают возможности ни содержать личный бассейн, ни быть членом загородного клуба, и добавила: – Особенно когда компания платит за клуб. Иначе я даже не хотела бы этого.

– Давайте все поможем убрать посуду на кухню, – предложил Брюс. – Поскольку мы так набили желудки, нам не помешают физические упражнения.

Роберт вскочил:

– А после этого как насчет бадминтона или крокета? Я подготовил площадку для игры на боковой лужайке, поэтому выбирайте.

Когда убрали со стола, Линн села отдохнуть.

– Ты знаешь, что самое лучшее в отпуске, Джози? Что они остаются с тобой. Я здесь, я счастлива быть дома, но часть моего существа все еще там, на острове. Я чувствую тот мягкий влажный воздух.

– Я рада, – сказала Джози.

– Я не могу достаточно отблагодарить тебя с Брюсом за то, что вы заботились о наших девочках.

– Не говори глупостей. Мы их любим, и они вели себя очень хорошо.

Джульетта, накормленная кусочками гамбургеров, подошла, фыркая, к Джози, надеясь получить еще.

– Да-да, ты хорошая собака, – сказала та почти рассеянно, в то время как ее рука играла толстым воротником из шерсти на шее Джульетты. – Хорошая собака, – повторила она, и затем внезапно отняла руку от шеи собаки и решилась сказать Линн то, о чем думала весь этот день: – Итак, мой друг назначил тебе прием, я думаю.

– Я собираюсь его отменить. Я должна позвонить ему.

– Думаю, ты должна пойти, – сказала Джози.

– Обстоятельства меняются, Джози. Поездка вдвоем меняет взгляд на вещи. Роберт прав: когда мы собирались ехать, нам всем надо было очень многое уладить. Особенно тяжело для девочек, неуравновешенных, нервных, хотя внешне они справились с этим хорошо. Глупо принимать каждую вспышку гнева слишком серьезно, словно наступает конец. В эту последнюю неделю, с тех пор как мы вернулись домой, ну, я не могу сказать тебе, как у нас хорошо. Роберт даже изменил свое отношение к Харрису. Я убедила его, что он не должен беспокоиться, что они только дети с их первым сильным увлечением, и он наконец согласился со мной. Ведь Харрис действительно очень приятный юноша. И Роберт уговорил девочек участвовать в общественной кампании по образованию больничного фонда, и они продают билеты всем знакомым. Они скоро и вам позвонят, я уверена.

– Очень приятно слышать обо всем этом, но я все же думаю, что ты обязана пойти, Линн.

– Я не буду знать, что сказать этому человеку. Я чувствую себя такой глупой, – сказала Линн твердо. – Нет. Я отменю прием. Сказать по правде, я забыла об этом, иначе бы уже это сделала.

Теперь она сожалела о дне, когда прибежала к Джози и стала ей жаловаться. Она ведь уже большая девочка и могла бы решить свои собственные проблемы. И она уже решила их.

На июнь приходилось много торжественных дат. Отмечали день рождения Энни: украшали дом розовой гофрированной бумагой и розовой глазурью. Она была в новом розовом платье. У друзей были свадьбы и другие торжественные дни. Наступило время приятных церемоний. И в эти праздничные дни Линн жила с новым ощущением благополучия.

В жаркую субботу, последнюю в этом месяце, Роберт уехал в город на утреннюю работу. Линн, зная, что он никогда не меняет своих привычек, согласилась встретиться с ним позже, в полдень, в бассейне клуба. Приехав рано, она нашла кресло в тени и, довольная уединением, которое могла себе позволить благодаря тому, что Энни и Эмили были где-то заняты, устроилась почитать в ожидании Роберта. Она была несколько раздражена, когда увидела приближающегося мужчину, несущего складной стул, и более чем раздражена, когда им оказался Том Лоренс.

Лоренс был одет для гольфа, в легкой соломенной шляпе, которую он приподнял в знак приветствия, надел ее и снова снял. По этому легкому замешательству она поняла, что он в таком же смущении, как и она.

– В такую жару нужно быть сумасшедшим, чтобы выходить на открытое место, – выразил он недовольство. – Мне нужно охладиться в тени. Вы не возражаете?

– Вовсе нет.

Он сел, а она снова обратилась к своей книге с окончательным намерением не продолжать с ним больше разговора. Несколько минут он молчал, а затем заговорил:

– На самом деле я уже уходил отсюда, когда увидел вас. Я хотел поговорить с вами. Я хотел извиниться.

Она подняла глаза от книги, посмотрела на него и с радостью подумала, что в этот раз, в отличие от их последней встречи, может разговаривать с ним вполне уверенно. На ней был яркий купальник, который имел большой успех на берегу Карибского моря. Ее тело было безупречно, на лице не было следов рыданий.

– За что? – спросила она.

– Я виновен в том, что слишком долго задержал вас той ночью, чем привел в бешенство вашего мужа.

– Нет, он не был в бешенстве, – сказала Линн.

– Ох, ну ладно. – Его тон был мягким. – Он был в бешенстве. Все видели это.

– Ничего не поделаешь, что все видели, – холодно сказала она. – Во всяком случае, это их не касается. – К ее стыду, начали появляться слезы, как всегда бывает, какими бы чувствами – жалости или радости – они ни вызывались. Проклятые слезы. Она смахнула их, но он успел их увидеть.

Том покачал головой:

– Очень жаль, что вы несчастливы. Тогда она повернулась к нему:

– Как вы можете говорить со мной таким образом? Что вы знаете обо мне? Я не несчастлива. Нет.

– Вы были жалки, когда я увидел вас в то утро. А я на самом деле знаю кое-что о вас. Я знаю, что ваш муж здорово прибрал вас к рукам, и не думаю, что это просто психологически.

Она пришла в смятение. Она была совершенно потрясена. Ей несомненно хотелось сказать что-то вроде: «Как вы смеете?» и затем убежать, охваченной негодованием. Но, разумеется, это было бы нелепо. Вокруг бассейна сидели люди, которые могли бы это заметить. Все разом пронеслось в ее голове, и она только сказала:

– Я никогда в своей жизни не слышала, чтобы кто-либо говорил так оскорбительно. Вы и себя ставите в дурацкое положение. Вы не понимаете, что говорите.

– Нет, понимаю. Я обычно веду бракоразводные дела и слишком часто вижу признаки, чтобы ошибаться.

Ее сердце сильно забилось. Она приняла величественную позу и сказала, отчетливо выговаривая каждое слово:

– Мой муж принадлежит к разряду уважаемых граждан и имеет хорошее имя. У него высокое положение в одной из самых крупных корпораций в мире «Джи-эй-эй». Возможно, – добавила она с сарказмом, – вы слышали о ней?

– Да, я многие годы был акционером этой корпорации. На самом деле ее президент Пит Монакко – мой друг. Он женат на моей кузине. Что-то вроде троюродной сестры.

– Ну, это хорошо для вас. С такими связями вам не следовало бы клеветать на человека, который делает то, что делает Роберт хотя бы в одном городе. Новая городская больница по лечению СПИДа… – Она произнесла это с гневом. – Вам должно быть стыдно за себя.

Лоренс возразил:

– Одно другому не мешает. Человек может быть уважаемым гражданином, и в то же время не сдержанным по отношению к своей жене.

Он сидел спокойно, качая соломенную шляпу на колене. Он должен был бы разговаривать о чем-то тривиальном, например, о жаре. Однако его слова были резкими и падали, как удары молота.

– Вы не знаете Роберта, вы не знаете, как он предан своей семье. Вы не понимаете.

Вместо ответа Том просто покачал головой, и его упрямый отказ взять обратно свои слова заставил ее ярость закипеть с новой силой.

«Что происходит со мной? Какая же я глупая! Почему я так разговариваю с посторонним? Позволяю говорить ему подобные вещи, – думала Линн. – Это унижает нас обоих». Но вслух произнесла:

– Если вы будете недалеко, мы пригласим вас на пятидесятилетнюю годовщину нашей свадьбы, и если у вас хватит смелости, приходите. Если хватит смелости.

Он встал.

– Я восхищен вами. Я восхищен вашей защитой, Линн. Я знаю ваш тип женщин. У вас романтическое восприятие жизни. «До смерти делать свое дело», не имеет значения какое. Вот это «не имеет значения какое» и является неправильным. В противном случае я был бы полностью сторонником пятидесятилетних годовщин, уверяю вас.

Она встала и пошла к бассейну. Только прыжок в воду заставит замолчать этого человека.

– Романтическое восприятие вечной любви – вот чем вы живете.

– Да, – бросила она через плечо. – Да, я верю в это. Я живу этим.

– Позаботьтесь, чтобы не умереть от нее, Линн. Это были последние слова, которые она слышала, перед тем как нырнула с брызгами в воду.

– Ты кажешься чем-то расстроенной, – сказал Роберт, когда какое-то время спустя присоединился к ней.

– Эта ужасная жара может расстроить любого.

Позже он заметил:

– Мне кажется, что я видел Тома Лоренса покидавшим клуб, когда въезжал сюда. – Ты разговаривала с ним?

– Несколько слов. Не больше чем «привет» и «до свидания».

Все же позже, за обедом, он сказал:

– В понедельник прилетает президент компании, чтобы провести беседу. Удивительно, как он стал тем, кто он сейчас. И забавно, как изменяются вещи, – размышлял он. – В прошлом поколении никто с итальянской фамилией не смог бы встать во главе такой компании, как наша.

– Что плохого в итальянской фамилии?

– Это просто нечасто случалось, вот и все. Теперь это случается каждый день.

Что заставило ее сказать то, что она затем произнесла, Линн не смогла бы объяснить.

– Том Лоренс – его родственник.

– Откуда ты это знаешь?

– Он сказал мне об этом сегодня.

– Тогда ты, должно быть, действительно говорила с ним, – заметил через секунду Роберт.

– Не сосем. Я сказала тебе, что мы обменялись несколькими фразами. И случилось, что он упомянул мистера Монакко.

Роберт выглядел удивленным.

– Я не возражаю против бесед с ним, Линн, поскольку ты именно об этом подумала. Итак, он сказал тебе, что он родственник Монакко. Это странно. У меня было впечатление, что Лоренс – старая американская фамилия.

– Его кузина вышла замуж за Монакко.

– Ох. – Роберт явно размышлял. – Я хотел бы иметь связь, подобную этой. Бизнес – это контакты, это каналы. У меня голова полна идей, но как сделать так, чтобы их слышали нужные уши? Один департамент перекрывает другой… – Немного нахмурившись с выражением самоуничижения, он замолчал. – Слишком плохо. Я бы действовал иначе, если бы знал о Лоренсе. Однако ради этого я помирюсь с ним. Мы наверняка наткнемся на него в клубе. Линн была ошеломлена.

– Неужели ты собираешься просить, чтобы тебя представили мистеру Монакко?

– Нет-нет. Это не тот способ, при помощи которого делаются дела. Ты знакомишься с кем-нибудь, приглашаешь на обед, завязываешь разговор, и через некоторое время – через некоторое время, кто знает, что может случиться?

Что может случиться, повторила она про себя, страшно и подумать.

Но не думать об этом она не могла. Какая наглость! Кто он, чтобы играть роль детектива-психолога и заглядывать в самую глубину души других людей? Она должна только ужасаться при мысли о том, что снова увидит Тома Лоренса.

Действительно, Линн была так возбуждена неделю или более, что постоянно просыпалась в середине ночи, чтобы заново пережить сцену на краю бассейна. Она чувствовала себя действительно больной. И внезапно однажды утром, когда кухня наполнилась острыми запахами кофе и бекона, она была вынуждена выскочить из комнаты.

– Я не могу выдерживать запахи пищи, – пожаловалась она, когда вернулась на кухню. – При одном виде ее меня тошнит.

– Это определенно на тебя непохоже. – Роберт посмотрел на нее внимательно. – Я не думаю, что ты, возможно…

Она уставилась на него.

– Ох, нет. О чем ты говоришь?

– У нас было несколько очень хороших моментов на острове.

Она едва ли могла признать такую возможность. Как, Эмили уже семнадцать!

– Это будет ужасно, если это так! Ты будешь очень возражать?

– Разве у меня такой вид, будто я возражаю? – улыбнулся он.

– А у меня небольшая задержка, – призналась она. – Но поскольку со мной это часто бывает, мне и в голову не пришло, что может быть что-то не так.

– Не будь такой испуганной. Мы всегда хотели троих детей, и у нас было бы трое, если бы мы не потеряли Кэролайн. – Роберт поцеловал ее в щеку. – Возможно, ничего нет, но, во всяком случае, зайди завтра к врачу. Или сегодня днем, если сможешь.

Она пошла к врачу, получила утвердительный ответ и пришла домой потрясенная, несмотря на то, что сказал ей Роберт. В ее голове теснились беспокойные мысли. Как Энни воспримет новость? А она слышала, что для Эмили в такой период жизни беременность ее матери может вызвать болезненное смущение.

Но Роберт обнял ее крепче.

– Дорогая, дорогая, я восхищен. – Он ходил взад-вперед с важным видом. Он смеялся.

– Может быть, это будет мальчик. Прекрасно в любом случае, но для разнообразия забавно иметь мальчика. Безусловно, это самая лучшая новость, Линн. Тебе придется отложить на время свои рискованные дела, но я полагаю, что не может быть для этого лучшей причины. И не беспокойся о девочках. У Энни будет живая игрушка, а Эмили станет настоящей женщиной. Она будет тебе помогать, вот увидишь. Спустимся вниз и расскажем им.

– Ох, давай подождем, Роберт, это слишком рано.

– Зачем ждать? Пойдем, – настаивал он.

Его радость, переливающаяся через край, передалась остальным.

– Ну, Энни, ты хотела, чтобы у Джульетты были щенки, а это не хуже. – Он поднял тяжелую девочку с пола и крепко обнял ее. – Есть ли место еще для одного, а, девочки? Всегда есть место еще для одного, и ему потребуется много любви.

– Подождите, пока я расскажу всем в школе, – сказала Энни. – Держу пари, я – единственная среди моих друзей, у которой в семье будет маленький ребенок.

– Еще нет, дорогая, – предостерегала Линн. – Это будет не раньше, чем в конце февраля. Я тебе скажу, когда можно будет рассказывать об этом. Эмили, ты уверена, что не будешь чувствовать себя «смешной»?

Она была тронута, когда непостижимым образом Эмили повторила слова Роберта о Кэролайн, маленькой сестре, которую она едва ли помнила:

– Нас было бы трое, если бы не умерла Кэролайн.

Маленький белый гроб, непреодолимый запах белых роз, способный вызвать обморок, слова мужа, пытавшегося утешить, и руки, поддерживающие ее.

Теперь снова, как будто все они, муж и дети, объединились, для того чтобы поддержать ее. Она внезапно ощутила единство их семьи, и сквозь ее тело прошла волна возбуждения, физический трепет. Ей казалось, что на их лицах она читала любопытство, уважение и нежность. И ей пришло в голову, что таким косвенным путем она, возможно, возмещает Роберту частично потерю ребенка, происшедшую из-за ее оплошности.

– Поедем к Джози и Брюсу и расскажем им об этом, – сказала она внезапно.

– Нет-нет. Это интимный разговор между женщинами. Ты поедешь сама повидаться с Джози, так как я вижу, ты переполнена желанием рассказать ей об этом. Только не задерживайся слишком долго.

Брюс был на заднем дворе, заканчивая отделку комода.

– Прекрасно, – похвалила Линн.

– Я был прав. Это волнистый клен. – Он недоуменно посмотрел на нее: – Джози не ждала тебя? Она ушла на позднее собрание в офис.

– Нет. Я проезжала мимо и кое-что вспомнила. Неважно. Это прекрасная вещь, – повторила она. – Что ты собираешься делать с ним?

– Черт возьми, если бы я знал. Может быть, подарю его Эмили на свадьбу. Она любит старинные вещи. Ощущаешь дерево? – Он провел ее рукой по верху комода. – Я работаю два месяца. Это похоже на шелк, не правда ли?

Она засмеялась.

– Да, похоже на шелк.

Он был очень спокоен, работая здесь, вблизи гаража, в прохладе уходящего дня. Ей было интересно, каково было бы жить с человеком, который все делает не спеша. Казалось, что он никогда никуда не торопится. Она представила себе, что он должен быть внимательным любовником.

– Ты выглядишь озабоченной, – сказал он, в то время как его рука поднималась и опускалась с вощеной тряпкой.

– Да, немного.

– Ничего плохого, я надеюсь?

– Нет, ничего. – Улыбка, совершенно непреднамеренная, появилась на ее лице и быстро исчезла, когда она подумала про себя: «Ужасно эгоистично с моей стороны принести им эту новость с таким удовольствием, когда они всегда так сильно хотели – по крайней мере, я знаю, что Брюс хотел, – иметь детей».

Он заметил, как быстро исчезла улыбка с ее лица.

– Что случилось? Расскажи мне.

– Я собираюсь… Я беременна.

Его широкий рот открылся и закрылся. Он положил тряпку. И поскольку его лицо стало непроницаемым, она была поражена и уязвлена одновременно.

– Ты не собираешься ничего сказать? Это так удивительно, что ты не можешь ничего сказать.

– Да, это немножко неожиданно.

Конечно, он вспомнил тот день, когда она пришла сюда с опухшими от слез глазами, рассказав трагическую историю о случившемся дома. Но это было в прошлом. Ребенок ознаменует начало нового понимания между ними, начало новой эры. И она сказала весело, почти легкомысленно:

– Почему? Я еще не такая старая.

– Я не это имел в виду.

– Ах, да… Но то – старое дело. Оно кончилось, Брюс, я абсолютно излечилась.

– Мы с Джози только желаем тебе, чтобы ты была счастлива, Линн.

– Я счастлива.

– Тогда разреши мне поздравить тебя. – Он крепко обнял ее. – Я скажу Джози об этом сразу же, как только она придет.

Когда она вернулась в машину, он все еще смотрел на нее тем отсутствующим взглядом, который она уловила у него в самом начале их разговора. А когда машина тронулась, она слышала, как он сказал ей вслед:

– Благослови тебя Бог, Линн.

Теперь наступило время расцвета. Тошнота исчезла так же внезапно, как и появилась. Она чувствовала себя сильной и здоровой. Поскольку это случилось так неожиданно – она была не так уж молода, – это ее новое состояние казалось ей чем-то удивительным. Когда после ультразвукового исследования врач спросил, не хочет ли она знать пол ребенка, она ответила «нет». Она хочет получить максимум удовольствия от своего положения: жить в тревоге ожидания и, наконец, быть неожиданно удивленной.

Однажды Роберт сказал ей, что она выглядит «возбужденной». Он застал ее в тот момент, когда она спокойно слушала музыку и смеялась, оживляясь от своего собственного глубокого чувства.

– Это только гормоны, – ответила она.

Работая в саду или на новой кухне, она часто пела. Время от времени она вспоминала о том почти мистическом переживании, когда она, стоя на вершине холма, всматривалась в тишину моря и неба.

Для празднования годовщины свадьбы Джози и Брюса Роберт предложил им пойти на танцевальный вечер и загородный клуб. Это предложение удивило Линн, потому что обычно именно она устраивала досуги с Леманами, и она сказала ему об этом.

– Знаешь, – ответил он, – они так хорошо заботились о наших девочках, когда нас не было, что будет только справедливым сделать что-либо для них в ответ. Я не люблю оставаться в долгу. Надень снова то белое платье, – сказал он. – Может быть, это именно оно заставило меня дать начало Роберту-младшему в одну из тех ночей.

– Ты действительно хочешь, чтобы его назвали Робертом-младшим?

– Или Робертой, или Сьюзи, или Мери – все будет просто прекрасно. Надень также браслет, хорошо?

– Конечно. – Впервые она надела его без неприятных воспоминаний. В конце концов было глупо, почти суеверно, чтобы эти воспоминания продолжали существовать. Чикаго осталось в далеком прошлом. Ее сердце, было довольно. И Роберт был ей за это признателен.

Однако она всегда входила в клуб, чувствуя небольшой страх при мысли, что встретит Тома Лоренса. Эта мысль заставляла ее краснеть. И по некоторой необъяснимой причине у нее было предчувствие, что сегодня вечером это произойдет.

Так и случилось. Только что они сели, как она увидела его в двери в столовую. Никем не сопровождаемый, он стоял в нерешительности, будто искал кого-то. Она могла только надеяться, что Роберт не увидит его, но, конечно Роберт был чересчур проворным, чтобы пропустить кого-нибудь.

– Я стоял здесь в надежде, что увижу кого-нибудь из знакомых, – сказал Том, когда Роберт приветствовал его. – Мой знакомый, с которым я назначил свидание, вынужден был уехать в спешке из города – семья больна, – и в последнюю минуту я понял, что приеду один. Как вы все поживаете?

Его светлые скептические глаза блуждали по столовой, скользили мимо Линн, которая считала лучше всего выглядеть безразличной, и остановились на Брюсе, который ответил:

– Я могу ответить за Джози и за себя. Сегодня наш юбилей, и мы чувствуем себя великолепно. Благодарю вас.

– Примите мои поздравления. Сколько лет?

– Двадцать.

– Это чудесно. Прекрасно слышать об этом в наши дни.

Мне интересно знать, думала Линн, помнит ли он о моем приглашении на наше пятидесятилетие.

– Не желаете ли присоединиться к нам? – спросил Роберт. – Поскольку вы с Брюсом старые друзья, или, я должен сказать, старые компаньоны по бегу трусцой, по крайней мере.

– Да, – придвигая еще один стул, сказал Брюс. Вечер был испорчен с самого начала. Если бы она не ухитрялась сидеть с постоянно опущенными в свою тарелку глазами, ей приходилось бы смотреть прямо на Тома, который сейчас сидел напротив нее. И она была в ярости на него за то, что он навязался им. Несомненно, он знал, какое он производил на нее впечатление.

Когда мужчины принялись разговаривать, женщины стали прислушиваться. Сначала до них дошли обычные общие рассуждения о состоянии экономики, затем почти незаметно разговор перешел на личности, когда Роберт искусно повел его в нужное для себя русло.

– Я понял, что вы связаны с нашим боссом, боссом Брюса и моим.

– Да, мы хорошие друзья, – признался Лоренс. – Я не часто с ним встречаюсь, если мне не случается бывать в Сан-Франциско или я не получаю приглашения на их виллу в штате Мэн осенью, которое я обычно принимаю. Они любят туда ездить в сезон осенних красок. В Калифорнии почти нет ярких осенних красок листвы, как мы все знаем, – закончил он, приятно улыбаясь.

– Меня восхищает такой человек, как Монакко, – сказал Роберт, – прошедший путь от низов до того, кем он стал в настоящее время. Эти современные герои удивляют меня, люди, которые создают рабочие места, делают страну сильной и позволяют людям жить лучше. Герои, – повторил он.

Никто не опроверг его, и Роберт продолжал:

– Я слышал его выступление не так давно в Нью-Йорке, и оно произвело на меня впечатление. Он говорил о том, с чем мы все связаны – о будущем европейского общества, особенно о новых восточно-европейских республиках. Я сам много раздумывал над этим. Перемены поразительны. Кто мог когда-либо предвидеть это?

Лоренс согласился, что никто не мог предвидеть это, по крайней мере до такой степени.

– Укрепление компании – не такое легкое дело, как думают некоторые. Мы говорим о громадных отсталых областях с бедными путями сообщения, и это все так обрывочно. Чехословакия отличается от Венгрии, и они обе отличаются от Румынии. Общества разъединены. – И Роберт сделал широкий жест. – Но я нахожу все это очаровательным: книга по истории в обратном направлении, перед вашими глазами расстилается будущее. Очаровательно. Лоренс кивнул.

Линн могла только интересоваться, какие мысли должны овладевать Томом, когда он слушает Роберта с вежливо наклоненной к нему головой. А Роберт, совершенно не подозревающий о мнении другого человека о нем, спокойно продолжал:

– Я развлекаюсь некоторыми собственными идеями. Одну вещь, которую я собираюсь сделать, – это изучить венгерский язык, а он не самый легкий язык в мире.

– Откуда вы возьмете время? – спросил Лоренс.

– Это нелегко. Я должен его выкроить. Ну, скажем, в субботу утром.

– Это тогда, когда я бегаю трусцой с вашим коллегой? – Лоренс кивнул в сторону Брюса. – Мы выходим на улицу, чтобы размять наши вялые мускулы, в то время как вы в городе напрягаете свой мозг. – Он засмеялся.

Брюс защитил Роберта:

– Он успевает следить за своими мускулами тоже, как ты можешь заметить. Он следит за всем. У него в фирме на этот счет известная репутация.

Том сказал:

– Ты заслужил здесь авторитет, Брюс. Монакко знает о тебе. Я сказал ему, что ты мой коллега по бегу трусцой, и он запомнил твое имя, твое доброе имя.

– Благодарю, – ответил Брюс. – Я люблю свою работу, но также люблю забыть о деле на уик-энде, остаться дома или уехать за город выискивать на распродажах старую мебель. Затем в воскресенье в послеобеденное время я реставрирую ее. Я научился плести из лозы. Может быть, я должен был бы стать столяром-краснодеревщиком. Кто знает, возможно, я стану им, когда уйду на пенсию.

– Ты не можешь быть серьезным, – сказал Роберт.

В первый раз заговорила Джози:

– Он может быть серьезным. Я думаю, что ты знаешь Брюса недостаточно хорошо.

И здесь опять это продолжается, подумала Линн. Что происходит с ними? Она изогнулась в кресле, пытаясь избежать взгляда Лоренса.

– Ладно, может быть, я не знаю Брюса. Ты хочешь сказать, что покинешь одну из крупнейших в мире фирм, чтобы стать краснодеревщиком? – поинтересовался Роберт.

– Думаю, что нет, – мягко ответил Брюс. – Однако я получаю некоторое удовлетворение, когда работаю руками. Я люблю ощущать старое дерево. Оно почти оживает под моими пальцами. – И он оглядел стол, улыбнувшись своей широкой улыбкой.

А Линн подумала: он такой веселый, никогда не спешит и все же всего добивается. Работа у него идет.

– Я никогда не был особенно честолюбив, – сказал Брюс, как бы размышляя вслух. – Я просто постоянно двигаюсь шаг за шагом.

– Должна сказать, что для не особенно честолюбивого человека ты многого достиг, – заметила Джози, выражая как свою привязанность к Брюсу, так и мягкий упрек. Это было очень для нее типично.

Вместо ответа Брюс покачал головой. Прошло четыре хороших года. Если и пятый обойдется без осложнений, то она сможет чувствовать себя вне опасности, говорили они.

Когда заиграл оркестр, Брюс встал.

– Извините нас. Это не вальс для празднования годовщины, но все равно.

Глаза Тома следили за ними.

– Они мне нравятся, – сказал он просто. Роберт согласился с этим замечанием.

– Да. Соль земли.

– Идите и танцуйте вдвоем. Не обращайте на меня внимания. – В первый раз Том обратился к Линн. – Всегда оказывается, что у меня нет партнерши, правда?

Заставив себя хоть как-то ответить, она слабо улыбнулась ему. Роберт сказал:

– Почему бы вам не потанцевать с Линн? Я хочу дать некоторые указания относительно торта, который я заказал для Леманов, и узнать насчет шампанского.

– Вы уверены, что вы не против? – спросил Том. Спрашивать Роберта, не против ли он, как будто я просто предмет, который можно одолжить или дать взаймы, подумала Линн. Она была возмущена.

– Нет-нет, идите, – сказал Роберт. И через секунду она уже была в кругу танцующих с Томом Лоренсом, обнимавшим ее за талию.

– Почему вы так себя ведете? – презрительно произнесла она. – Я считаю неприличным то, что вы сегодня вечером делаете.

– Почему? Я хочу извиниться, вот и все.

– За что? Опять?

– Да. Я делаю слишком много грубых ошибок, связанных с вами. Прошло совсем немного времени с тех пор, как я покинул вас у бассейна в тот день. По сути дела, я был еще лишь на полдороге домой, как понял, что сказал несколько ужасных вещей. Я надеялся встретить вас, чтобы сказать, что очень сожалею об этом. Я причинил вам боль. Я вмешался в дела, которые меня не касаются.

– Да, вас действительно это не касается.

– Я ужасно, ужасно сожалею.

Он держал ее на достаточно далеком расстоянии, так что мог смотреть ей в лицо, и она увидела на его лице искреннее раскаяние и беспокойство. Она думала про себя, что за эти последние месяцы она приняла так много извинений – Роберта, и теперь вот Тома. И ее также интересовал вопрос, насколько соприкосновение тел во время танца облегчает людям откровения. Кто бы мог подумать сейчас, что это два человека, чужие друг другу, говорят о таких серьезных вещах в такт банд-оркестру.

– Мне казалось, что в моей работе я приобрел что-то вроде интуиции. Она срабатывает подобно вспышке, и, как правило, я обнаружил, что могу полагаться на нее. Однако это не может служить оправданием. Я должен научиться держать язык за зубами, даже если уверен, что прав.

– Но на этот раз вы были неправы. Ваша интуиция подвела вас. Посмотрите на меня, – скомандовала она с гордо поднятой головой. – Как я вам нравлюсь?

– Вы прекрасны, Линн.

– Роберт относится ко мне очень, очень хорошо, Том.

– Правда?

– У меня скоро будет ребенок. Скептические глаза смотрели прямо в ее глаза, в то время как две пары ног двигались искусно, не сбиваясь с ритма. Затем музыка смолкла, и Том освободил ее.

– Благословит вас Бог, Линн, – произнес он.

Его благословение встряхнуло ее. То же самое сказал ей Брюс, когда она сообщила ему эту новость, и оно, казалось, было уместным из его уст. Однако из уст Лоренса оно звучало иронически.

Тем не менее вечер оказался, в конце концов, неплохим.

Брюс с Джози получили свой торт и шампанское. По заявке Роберта оркестр играл «Торжественный вальс». Брюс поцеловал Джози, все захлопали и затем отправились по домам.

– Очень ловок этот Лоренс, – заметил Роберт по дороге домой.

– Не значит ли это, что он не нравится тебе?

– Я не могу понять.

– Это необычно для тебя. Ты всегда сразу понимаешь, что ты думаешь о человеке.

– Может быть, это недостаток. Может быть, я не должен быть так уверен в моих суждениях. Ох, он острый, как гвоздь. Подходящий, джентльмен до кончиков ногтей, но я как-то не могу понять, что он думает обо мне. Я почти понимаю, что он не любит меня. Но это нелепо. Почему он должен меня не любить? Ох, но этот Брюс! Он выглядел идиотом со своим замечанием относительно мебели, когда, если бы он был более внимателен к тому, что происходит, он должен был видеть, куда я веду разговор. Я обращался за помощью в законодательную фирму Лоренса. У нее есть офисы в Брюсселе, Лондоне и Женеве. Ты не знаешь, что может из этого получиться. Кроме того, связь с Питом Монакко – тоже неплохое дело. Боже мой, человек не должен зевать! Это недостаток Брюса. Я понял это, когда он впервые появился в офисе в Сент-Луисе. Помнишь, когда я пришел домой и сказал тебе? Несерьезный человек, сказал я. Приятный парень, который не слишком далеко пойдет. Ох, он делает все правильно, но стоит на месте. Тупица.

– Но Том Лоренс сказал совсем другое. Помнишь? Он сказал, что у Брюса очень хорошая репутация в вашей фирме.

– Прекрасно. Но я являюсь очевидцем и могу лучше судить, чем Лоренс.

Ревнует. Ревнует к Тому, потому что я глупо вела себя той ночью. К Брюсу, потому что он привлекательный мужчина. По-моему, он хочет, чтобы только он был привлекательным мужчиной. О Боже, мужчины могут быть такими детьми!

– Все-таки, – сказала Линн довольно, – если бы у меня был брат, я хотела бы, чтобы он был похож на Брюса.

– Лишь бы ты не хотела, чтобы твой муж был похож на Брюса. Или на кого-нибудь еще, включая Тома Лоренса. Правда, миссис Фергюсон?

– Правда, – ответила она.

Джози позвонила им по телефону и поблагодарила за торжественное празднование.

– Было очень приятно. Даже наши любимые песни звучали.

Они поболтали немного, и затем Джози сказала:

– Том Лоренс на самом деле восхищен тобой.

– Как ты можешь об этом знать?

– Он сказал Брюсу.

– Оставь, просто ему нравится, как я готовлю.

– Нет, он восхищен тобой.

– Ну что ж, это благородно с его стороны.

– Он благородный человек.

– Я и не представляла себе, что ты так хорошо его знаешь.

– Я знаю его не так хорошо. Он иногда заходит выпить чего-нибудь холодного или, наоборот, горячего после пробежки с Брюсом. Я считаю его интересным. Он неуловим, как ртуть. Но он очень порядочный, честный человек.

– Как ты можешь знать, если ты сказала, что знаешь его не так хорошо? – спросила Линн, по какой-то причине желая поспорить.

– Я просто знаю. Неважно как. Я только хотела передать тебе его восхищенный отзыв.

Когда разговор был окончен и Линн повесила трубку, она сидела секунду или две, уставившись в зеркало, висящее на противоположной стороне. И странная полуулыбка сверкнула на ее губах.

Через несколько недель Роберт позвонил из офиса в середине дня. Он никогда не звонил оттуда, и она была удивлена.

– Случилось что-нибудь плохое?

– Плохое? Я бы не сказал. – В его голосе слышалось ликование. – Ты не догадаешься и за миллион. Мне позвонил из Калифорнии главный босс. Я чуть не упал со стула.

– Неужели Монакко? Он позвонил тебе?

– Да, собственной персоной. Я не могу себе представить, что там Том наговорил ему обо мне. Он, по-видимому, описал меня как в некотором роде гениального человека, как некое чудо. Итак, Монакко говорит, что ему хочется встретиться со мной и поговорить. Мы приглашены на уик-энд на его виллу в штате Мэн. Его жена позвонит тебе.

Роберт посмеивался. Она знала, что на его лице была широчайшая улыбка и что его глаза блестели от возбуждения.

– Я никому не сказал здесь об этом. Недальновидно было бы прослыть хвастуном. Гораздо лучше сделать вид, что все в порядке вещей.

– Это значит, что не надо говорить Джози?

– Ох, они узнают. Во всяком случае, мы должны будем попросить их еще раз присмотреть за девочками, правда? Однако скажи об этом небрежно, сделай вид, что ничего особенного не произошло. Было бы неприятно тыкать этим Брюсу в нос, тем более что его не пригласили. Сейчас я начинаю нервничать. На самом деле у меня есть несколько хороших идей, но я надеюсь, что этот человек не ожидает слишком многого от меня, и я его не разочарую. Ладно, по крайней мере ты будешь рядом и поможешь мне очаровать его. Ведь Лоренса ты уже очаровала.

– Не будь глупым.

Роберт засмеялся. Он был в полной эйфории.

– Я имею в виду, в хорошем смысле.

– Я не очаровала его ни в каком смысле – ни в хорошем, ни в каком другом. Я танцевала с ним один раз по твоему приказу, если ты помнишь, и мы почти не разговаривали.

– Хорошо, хорошо. Не разговаривай слишком долго по телефону, так как может позвонить миссис Монакко.

Когда она повесила трубку, то испытывала смешанные чувства. Конечно, это было прекрасно, очень хорошо для Роберта – неожиданное приглашение в дом начальника. Неудивительно, что он был в восторге. Она могла быть только рада за него, и она была рада. Однако в то же время она была немного раздосадована и даже обеспокоена.

Она нашла предлог, чтобы не ходить в загородный клуб, хотя знала, что Роберт любил там обедать. Но, по-видимому, Тому Лоренсу также нравилось бывать там…

Роберт убеждал ее:

– Поскольку мы в этом обществе новички, важно, чтобы мы постоянно появлялись на людях. Иначе люди забудут, что мы живы.

– Твое имя известно в обществе, практически ты состоишь в каждом комитете. Они не могут забыть про тебя, если бы даже и хотели, – ответила Линн.

– Говоря о людях, которые нас не забывают, мы на самом деле должны высказать признательность Тому Лоренсу. Давай пригласим его на обед как-нибудь вечером. Подумай, слышала ли ты, чтобы такое необычное одолжение делали едва знакомому человеку? Конечно, я ему сразу позвонил, чтобы поблагодарить, и упомянул, что мы будем рады очень скоро видеть его у нас дома.

– Конечно, но сначала я должна разделаться с несколькими делами. Меня беспокоит зуб – это значит, что я должна сделать несколько визитов к врачу в городе. И я хочу также закончить детскую комнату, до того как стану безобразной и не захочу ездить в город. Но мы пригласим его, – обещала она.

Мысль о новой встрече с Томом взволновала ее. Волнение вызывало у нее беспокойство. Она была педантичной женщиной, у которой должно было быть ясное представление обо всем, даже о работе ее собственного разума. Итак, у нее был некоторый страх, что в один прекрасный день, довольно скоро, она встретит его на улицах Нью-Йорка. Сделав свои дела и покупки, она была на пути к Гранд-Сентрал-Терминал, чтобы отправиться домой. Она остановилась перед небольшой картинной галереей, привлеченная оригинальной картиной, а также именем над входом: «Керида». Необычное имя. Имя первой жены Роберта. Это вызвало у нее некий неприятный трепет. И затем, отвернувшись от окна, она увидела Тома Лоренса.

– Что вы делаете в городе? – спросил он, как будто они были старыми друзьями, которые сообщали друг другу о своих делах.

Она ответила небрежно: – Иду к зубному врачу. И сегодня я купила мебель для детской комнаты.

– Это, должно быть, приятное занятие, хотя я не знаю, так ли?

Снова у нее было ощущение, что ее живо, хотя и неприветливо, пристально разглядывали.

– Вы выглядите замечательно. Говорят, что существуют женщины, которые даже расцветают, когда бывают беременны. Вы покупаете картины?

– Нет, просто рассматриваю. – И, желая отвлечь этот испытующий взгляд, она заметила: – Очень милые овечки вот на той картине.

– У нее есть прекрасные вещи. Я приценялся к некоторым, и цены были вполне скромными, но она очень странная. Вы идете домой? Я тоже. Пойдемте вместе. Вы пойдете пешком до станции или поедете?

– Когда я в городе, то всегда хожу пешком как можно больше.

– Да, это прекрасное время года. Все кажется пробуждающимся. А магазины! Я могу понять женщин, которые сходят с ума от магазинов.

Твиды и шелка, серебро, красное дерево и полированная кожа – одна витрина сменяла другую, пока они шли вниз по Мэдисон-авеню. Блестящие синие краски, и над всеми небоскребами и башнями сверкала синева, глубокая, как кобальт, и вдали, где уже была неразличима серая окраска башен, они сверкали белизной.

– Я иду слишком быстро для вас? – спросил Том.

– Нет, так хорошо.

Они сохраняли ровный шаг. Когда она шла с Робертом, то должна была спешить, чтобы идти в ногу с его длинными шагами, но Роберт, думала она праздно, был на полголовы выше этого мужчины.

– Я никогда не возвращаюсь на поезде домой так рано, – объяснил Том, – но сегодня я сократил свой рабочий день, чтобы сделать некоторые закупки. – Он продолжал вести праздный разговор. – У меня длинный рабочий день. Я езжу поездом в семь тридцать каждое утро, поэтому полагаю, что имею право время от времени отдохнуть.

– Роберт ездит поездом в шесть тридцать.

– Он усердный работяга.

И внезапно она оборвала этот незначительный разговор и сказала:

– Я должна поблагодарить вас за это необычайное приглашение в Мэн. Я знаю, Роберт сказал вам, как много это значит для него.

– Ох, да. Это все идея Пита. Он сказал, что у него не бывает достаточно времени, когда он изредка прилетает в Нью-Йорк на всякие собрания и за прочей ерундой, так что Мэн – самое хорошее место для разговоров.

– Я не имею в виду именно Мэн. Я имею в виду сам факт приглашения. – Она подняла глаза на Тома и спросила прямо: – Почему вы вообще делаете что-либо для Роберта? – спросила она, не дрогнув. – Он случайно вас об этом не просил?

– Боже, нет. Разве вы не знаете, что он так не сделал бы? Но я видел, что он этого хотел.

Взволнованная, она продолжала:

– Это было так очевидно?

– Полагаю, что на самом деле нет. Я думаю, может быть, это моя знаменитая интуиция, о которой я вам говорил, – сказал Том довольно озорно.

Нет, право, я говорю серьезно. Ведь вы же не любите Роберта.

– Роберт очень умный, очень компетентный, очень старательный. Я знал, что поступлю правильно, если порекомендую его.

– Но Брюса не пригласили.

– Я не упоминал Брюса.

– Почему? Вы его очень любите. Вы так говорили, я слышала.

– Ах, не задавайте так много вопросов, мадам! Смущенная, она только пробормотала:

– Это было очень хорошо с вашей стороны.

В поезде Том читал газету, а Линн – книгу, пока поезд не проехал темные коричневые строения на границе восточной части центра, затем яркие городки с их тенистыми парками и пересек границу штата Коннектикут. В этом месте он отложил в сторону газету и заговорил:

– Линн… я должен извиниться перед вами еще…

– Ох, нет, не надо еще! За что же на этот раз?

– За первую ночь в моем доме. Если бы ваш муж мог читать мои мысли, что, к счастью, он не может, он имел бы право быть в ярости. – Том сделал паузу. – Правда состоит в том, что я надеялся, что мы с вами будем вместе. Ох, не той ночью, – быстро поправился он, – разумеется, нет. Однако я думал, возможно, в следующий раз.

Она отвернулась к окну. Конечно, ей льстило, что в ее возрасте она получает такие предложения, было приятно знать, что она может соблазнить кого-то еще, кроме Роберта. Однако она подумала, что обязана была рассердиться: что же заставило этого человека отважиться думать, что она может принять такое предложение? И она чувствовала себя виновной, потому что не сердилась.

Довольно мягко она сказала:

– Но вы знали, что у меня есть Роберт.

– Я совершил ошибку. Я неправильно вас понял, чего обычно не случается. Может быть, это было вино, или весенняя ночь, или что-либо еще. Во всяком случае, сексуальное притяжение не должно разрушить другую жизнь мужчины и женщины. Я возмутил вас? – Она повернулась к нему и увидела его печальную улыбку: – Да, конечно, возмутил. Вы живьем себя съедите из-за чувства вины, если когда-нибудь… как сказали, измените мужу. Хорошо, я уважаю это. Может быть, когда-нибудь вы почувствуете, что ошибались.

– Никогда. – Она решительно закачала головой. – Мы с Робертом постоянны. – Она посмотрела вниз на свой небольшой живот и повторила: – Постоянны.

Том проследил за ее взглядом.

– Понимаю. И я извинился за свои мысли и намерения в ту ночь. Я хотел навести в своих собственных мыслях полную ясность. Так.

Она вспомнила, что у него был забавный способ говорить «так», когда он изменял предмет разговора.

– Так. Вы хорошо проведете время в Мэне. Пит и Лиззи – добродушные, веселые, совсем не официальные. Подобно мне, готовы устраивать приемы с бумажными тарелками. И это время года прекрасно. Ближе к границе Нью-Хэмпшира горы становятся красно-золотыми. Я буду сожалеть, что не увижу этого.

Она удивилась:

– Вы не поедете?

– Нет. У меня в офисе все горит.

Она не была уверена, сожалеет она или довольна тем, что его там не будет.

Роберт составил план уик-энда.

– Нам нужно сделать какой-нибудь подарок, знаешь ли.

– Вино? – предположила она. – Или я найду что-либо подходящее для загородной виллы: вазу для цветов и фруктов или что-то вроде этого.

– Нет, конечно, нет. Это банально. Кроме того, у них уже есть собственное вино и, несомненно, пара дюжин ваз или всяких безделушек.

– Ладно. Тогда что?

– Я скажу тебе что. Громадную коробку твоего лучшего домашнего печенья. Такие миндальные штучки, ты знаешь какие, и лимонные квадратики, и шоколадные пирожные с орехами. Все любят их. Это будет как раз то что надо: дружески, просто и элегантно. Что касается одежды: свитера, естественно, и тяжелые ботинки. Они, вероятно, возьмут нас с собой на пешие прогулки через лес. И плащи. И не забудь зонт. Что-либо шелковое для пары вечеров в случае, если они оденутся для обеда.

– Они не надевают платье для обеда в лесу, и, кроме того, у меня нет вещи, которая мне годилась бы. Раньше у меня так рано не было заметно, как на этот раз.

Он внимательно посмотрел на нее.

– Ты похожа на женщину, которой следует сбросить немного веса вокруг талии, и все.

– Совершенно верно. Мои вещи тесны мне в талии, но сейчас еще слишком рано, чтобы носить одежду для беременных.

– Ладно, купи что-нибудь. Для меня купи твидовые куртки, только не новые. Свободные, слегка поношенные. Мы выедем накануне после обеда и остановимся на ночь в дороге. Тогда мы прибудем посвежевшими и отдохнувшими. И мы поедем на нашем автофургоне. «Ягуар» может выглядеть претенциозно. Если босс тоже приедет на «ягуаре», это, без сомнения, будет так. Да, фургон.

Они прибыли точно, как планировали, в полдень. Длинный бревенчатый дом, окруженный убранными полями, стоял на возвышении над небольшим озером. Сбоку дома были два теннисных корта. На широкой веранде, выходящей на баню и бассейн, стоял ряд садовых кресел. Подъездная дорога представляла собой изрезанную колеями грунтовую дорогу с вытоптанным травянистым кругом для стоянки. Здесь было уже полдюжины машин: фургоны, простые американские «седаны». Не было видно ни одной иномарки.

Линн посмотрела на Роберта и рассмеялась:

– Ты бываешь когда-нибудь неправ? – спросила она.

– Ах, добро пожаловать, добро пожаловать, – закричал Пит Монакко, спускаясь по ступенькам. – Как путешествие? – Его голос гудел, его рукопожатие было крепким, а улыбка открывала белые зубы. – Здесь, на востоке, прекрасный пейзаж. Я не пропустил бы это зрелище ни за что на свете. Калифорния – дом, и мы любим ее, но красота природы – это Новая Англия. Только посмотрите вокруг! Моя жена – ее зовут Лиззи – и я – меня зовут Пит, – все мы называем друг друга по имени, когда приезжаем сюда. Она утащила всех кататься под парусом, но все они скоро вернутся к ленчу. Что ж, позвольте мне подать вам руку и помочь вынести вещи.

Отведенную им комнату Роберт рассматривал с сияющей улыбкой:

– Я не знаю, что, черт возьми, этот парень Том мог сказать обо мне. Называй его Пит. Ты могла бы предположить, что он тот самый человек, который летит со свитой, подобной свите президента, проводит совещания, на которых то всех ободряет, то всех разносит, оставляет свою свиту, пожимает вашу руку на приеме, и затем улетает обратно на ту сторону Миссисипи. Ладно. Ну вот, можешь ли ты в это поверить?

Он осмотрел комнату, в которой было мало мебели, на полу лежал сделанный из лоскутов ковер, стены были из сосновых бревен, на постели лежали индийские покрывала, а в ногах кровати было сложено огромное стеганое одеяло. Единственным украшением был вид, обрамленный оконной рамой.

– Сюда плывет парусная лодка, – сказала Линн. Роберт посмотрел поверх ее плеча.

– Прекрасный вид, правда? Да, все что надо – это деньги. Да и вкус тоже, – признался он. – Нужно только знать, как использовать это.

– Мы должны спуститься вниз и познакомиться со всеми, – заметила она, когда Роберт начал распаковываться.

– Нет. Сначала приведи себя в порядок. Это займет пять минут, не больше. Давай поторопимся.

Когда они спустились вниз, на веранде были поданы на стол горячий кофе и пончики. Лиззи Монакко в джинсах и толстом свитере пожала им руки.

– Извините меня за ледяные руки. С моря дует сильный ветер. Но это очень забавно. Не захотите ли сегодня днем поехать верхом вокруг озера? – Как и ее муж, она была говорлива, с вьющимися с сединой волосами, развевающимися на ветру, и безмятежным выражением лица. – Боже мой, как вы молоды! Линн, правда? Вы здесь самая молодая женщина, и мы будем чувствовать себя как старые ведьмы рядом с вами.

– Нет-нет, – улыбнулась Линн, – у меня дочь, которая собирается в следующем году поступать в колледж.

– Боже мой, и вы беременны. Я надеюсь, это не секрет? Во всяком случае, Том сказал мне об этом. Я надеюсь, вы чувствуете себя хорошо, но если будет не так хорошо, вы не должны придерживаться безумных темпов. Просто возьмите книгу и расслабьтесь. Роберт ответил вместо нее:

– Линн в хорошей форме. Она также играет в большой теннис.

– Правда? Хорошо. Мы все здесь забавляемся игрой в теннис. Итак, может быть, после ленча и длительной прогулки – там есть наблюдательная площадка прямо внизу на озере, откуда вы можете подняться и посмотреть на огромные пространства, действительно роскошный вид – может быть, когда мы вернемся обратно, мы сможем сыграть.

– Я знаю. Это заставляет чувствовать себя ребенком. А воздух, а запах сена. Я чувствую себя замечательно.

Эти мужчины прибыли из верхнего эшелона компании, в основном из Техаса и из мест западнее Техаса. Женщины верхнего эшелона сюда не приглашаются. Сюда приезжают только жены. У них нет, заметила Линн, этого беспокойного взгляда, который она так часто встречала у женщин в загородном клубе, чьи мужья были все еще на пути к повышению по службе и всегда были в страхе, что упадут вниз. Эти люди редко падают вниз, а если уж падают, то очень сильно, но всегда есть золотой парашют. Она слушала, как более пожилые женщины разговаривают о добровольной благотворительной работе, о Красном Кресте и т. д. Более молодые занялись недвижимостью или работают в туристических агентствах и довольны собой, поскольку у них нет нужды работать, и все же они что-то делают.

– Том говорил мне, что вы замечательно готовите, – сказала Лиззи Монакко, вовлекая Линн в разговор. – Я видела эту великолепную коробку печенья. Мы подадим их к обеду вечером. Как любезно с вашей стороны.

Линн подумала: Том наверняка много наговорил. Этот уик-энд стоил ему немалых усилий. Пит Монакко не тот человек, которого легко склонить к чему-либо, это очевидно. Поэтому Том, должно быть, был очень убедителен.

После прогулки пешком, тенниса и коктейлей они оделись к обеду. Лиззи была очень тактична.

– Мы переодеваемся к обеду. Но ничего особенного, просто что-либо, что вы надеваете в свой клуб в будний день. – И она одарила Линн своей искренней улыбкой.

– Ты опять прав, – сказала Линн, когда сняла с вешалки шелковое платье. Она положила нитку жемчуга и браслет на туалетный столик.

– Не надевай его, – предостерег Роберт.

– Нет? Но ты всегда хочешь, чтобы я его носила.

– Не здесь. Это выглядит слишком богато. Достаточно жемчуга. Скромно. Приятно. Я сожалею, что ты надела свое кольцо. Следовало бы подумать об этом. Ах, ладно, слишком поздно.

– Ты победил его в теннисе. Следовало ли это делать? – спросила она.

– Это другое дело. Люди уважают победителей. Они уважают спорт. Это может показаться глупым, и я полагаю, что так и есть, если уж действительно думать об этом, однако идея превосходства в спорте как бы характеризует человека. Он не забудет меня. – С головой, наклоненной назад, он стоял, завязывая галстук и излучая уверенность в себе. – Это именно то, что я постоянно говорю девочкам. Это именно то, что я скажу ему. – Он показал на ее живот, засмеялся и поправил себя: – Извини, я не хочу быть шовинистом, но я почему-то уверен, что это будет «он». Пойдем, ты выглядишь прекрасно, как всегда. Пойдем вниз. Я голоден.

В длинной столовой на сосновом столе, сделанном как козлы для пилки дров и покрытом полотняной скатертью, были расставлены оловянные тарелки. Кухонная посуда была из нержавеющей стали. Но были зажжены свечи, и обед подавался двумя горничными в униформе. Пара красивых золотистых охотничьих собак лежала терпеливо в углу.

– Удобная вещь самолет, – сказала Лиззи с чувством удовлетворения. – Это то, что вы можете провезти с собой через всю страну – домашнее хозяйство, собак и все остальное.

Самолет? Нет, личный реактивный самолет компании, подумала Линн и улыбнулась. Множество разговоров велось одновременно через стол, и она пыталась уловить какую-нибудь нить. Здесь разговаривали о путешествиях – не в Лондон или Париж, а на острова Фиджи и Мадагаскар.

Красивый голос Роберта и необычная манера разговаривать были очень привлекательны. По меньшей мере, трое или четверо мужчин оказывали внимание, наклонялись, чтобы схватить его замечания, которые обращались, разумеется, к Монакко.

– …Мы должны, я много думал об этом, мы должны научить наших людей языкам, прежде чем направим их работать за границу. Мы должны завести отдел информации. Наши внешние отделы информации только в одном офисе стоят минимум двадцати пяти тысяч в месяц, и не могут быть меньше. Я сложил вместе несколько цифр. Мне кажется, мы знаем наш собственный продукт лучше и должны быть способны организовать наш собственный отдел информации.

Тогда Монакко спросил что-то, что Линн, ловившая перекрестный разговор, не смогла расслышать. Но он задал вопрос, и это означало, что он слушает внимательно.

– …Недавно я встретил немецкого банкира из Штуттгарта. Он как раз и отвечал на ваш вопрос. Он путешествует по всем новым республикам. Да, он мой хороший друг. Я могу с ним связаться, как только вернусь в офис.

– Ох, этот дом, где горит свет? – сказала Лиззи. – Вы имеете в виду виллу на другом берегу озера? Это свет в сторожке. – Сквозь осенние сумерки здесь вспыхивал только один огонек. Он плясал в темной воде. – Они уехали, и поместье продается. У нас здесь был настоящий скандал, – объяснила она Линн. – Это прекрасная пара – мы были знакомы с ними многие годы, и их дом был действительно прекрасным. Ну, она ушла от него. Кажется, он слишком часто сильно избивал ее. Так это продолжалось все эти годы, и никто из нас никогда не имел ни малейшего подозрения. Разве это не удивительно?

Соседка Линн, с горящими глазами и энергичным голосом, добавила к этой истории:

– Они были прекрасной парой. Как могли мы предположить? У него было также удивительное чувство юмора. Он сделал хорошую партию. Вы никогда бы не могли подумать, разговаривая с ним, что он может делать такие вещи.

– Ну, о чем это свидетельствует, а? Вы никогда не узнаете, что происходит за закрытыми дверями.

– Нет, – сказала Линн.

Ее сердце прыгало, как будто выстрелило ружье. Теперь просто успокойся, сказала она себе. Просто останови это. Все в прошлом. Оно закончилось много месяцев тому назад на острове. Оно закончилось, помнишь? Закончилось.

Голос Роберта снова перекрыл болтовню:

– Конечно, мы знаем, что дешевле всего рекламировать в первом квартале года. Телевидение и радио просто рвут вашу рекламу из рук. Я думаю, мы должны разобраться в том, как это происходит за границей, до того как возьмем на себя какие-либо обязательства.

Почти бессознательно Линн бросила на него взгляд, и в тот самый момент он посмотрел на нее, так что она поймала его знакомую любимую улыбку. Дела идут хорошо, говорила его улыбка.

– Ох, сюда принесли ваше чудесное печенье, – воскликнула Лиззи.

– Вы делали его сами? – спросила соседка Линн. – Да, она сделала сама. Я знаю о ней все. Она профессиональный повар. Линн поправила ее:

– Нет-нет, мне только нравится быть поваром.

– Да ну, почему бы вам не быть им? У моей подруги есть дочь – она, может быть, примерно вашего возраста, – которая делает изысканные десерты для людей и…

– Линн беременна, – прервала Лиззи. – У нее много других дел.

– В самом деле? Поздравляю! У вас дочь, которая собирается поступить в колледж, и вы собираетесь родить еще. Это чудесно.

Все глаза устремились на нее. Одна важная женщина сказала:

– Вы подаете пример, заводя ребенка в таком возрасте, когда практически все уже этого не делают. Вашему ребенку повезло.

– Надеюсь.

– Одно несомненно: у вас и вашего красивого мужа будет красивое дитя.

Вскоре все встали и пошли в гостиную за напитками. Сильный огонь горел ярким неровным пламенем в большом каменном камине, что заставило Линн остановиться и смотреть на него.

– Вы выглядите задумчивой, – сказал Пит Монакко.

– Нет, просто загипнотизирована. Фонтаны и огонь гипнотизируют, правда? А сейчас такой прекрасный день.

Он поднял свой стакан и приблизил к ее стакану, как бы предлагая тост.

– Мы рады, что вы приехали. Роберт предложил нам интересные идеи. Я рад, что он привлек к себе мое внимание. К сожалению, некоторые очень яркие парни теряются в толпе – нечасто, но это может случиться. Но Роберт приобретет известность в фирме.

– Я думаю, я произвел впечатление, – сказал Роберт позже. Они лежали в постели под стеганым одеялом. – Он попросил меня записать некоторые идеи и передать ему в письменном виде. О чем он говорил с тобой?

– О приятных вещах. Что ты приобретешь известность в фирме.

Окно было низким. Когда она подняла голову, то четко увидела, что далеко за озером бриллиантовая точка света все еще сверкала из пустого дома, принадлежащего «совершенно прекрасной паре».

Роберт поглаживал ее живот.

– Пройдет еще много времени, пока этот парень не начнет брыкаться.

– Кто он? Кем он будет? – интересовалась она. Она тоже начала думать о ребенке как о мальчике. – Это все так таинственно. Когда я оглядываюсь назад, на то, где мы были, и затем смотрю вперед, даже только на год вперед… Да, это все так таинственно.

На улице становилось очень холодно, поднимался ветер, заунывно воющий в деревьях. Даже под стеганым одеялом было холодно, и Роберт подвинулся к ней ближе.

– Прислушайся к ветру, – прошептал он. – Это великолепная ночь для сна. Все здесь уютно. И это был великолепный день. Дела на самом деле идут как нельзя лучше, миссис Фергюсон. – Он вздохнул с удовольствием. – Я люблю тебя. Полагаю, ты сознаешь это? – Он улыбнулся, подвигаясь к ней еще ближе.

– Да, сознаю, – ответила она. «Как должны мы с Робертом вести себя с этими людьми? Я же ничего не знаю о них».

Он зевнул:

– У меня закрываются глаза. Давай спать. Завтра вступает в свои права.

Это было бесспорно.

Они отправились домой сразу после рассвета в воскресенье. Таким образом, сказал Роберт, они приедут обратно до обеда, причем останется время, чтобы побыть с девочками.

Когда они приехали, дом был пуст. Не было ни огонька.

– Ах, бедная Джульетта! Тебя оставили в темноте, – сказала Линн, когда собака вышла в темный холл. – Девочки, вероятно, с Леманами. Я думаю, что они не ожидали, что мы вернемся так рано.

– Я не спрашивал тебя, что Джози думает о нашей поездке на виллу Монакко?

– Она мало об этом говорила.

– Мне бы хотелось знать, что они на самом деле думают. Ты не можешь сказать мне, что существует некоторый род зависти, по крайней мере в хорошем смысле.

– Я так не думаю. Ты знаешь, что Джози – последний человек, который скрывает свои чувства, особенно от меня. Поэтому я не знаю, была ли у нее зависть.

«Ты знаешь, мы приглашены к Монакко в Мэн?» – сказала ей Линн, не желая играть с ними в кошки-мышки и выдавать нечестность за тактичность. И Джози ответила, что «да», Роберт сказал Брюсу. «Не чувствуй неловкость по отношению к Брюсу. Я знаю тебя. – Она улыбнулась. – Брюс не заставил себя ни светиться, ни сверкать. Он знал себя». Это была правда. Можно было видеть, что Брюс знал себе цену и не нуждался в том, чтобы его достоинства измерялись достоинствами других людей. «Роберт исключителен, – сказала Джози. – Он работает, как демон, и заслуживает всего того, что может получить». А сейчас Роберт сказал:

– Мне действительно было немного жаль, мне было неудобно, когда я сказал ему.

– Ладно, ты не должен сожалеть. Джози сказала мне, что ты заслуживаешь всего того, что ты получил.

Роберт засмеялся.

– Это можно понимать двояко.

– Они имеют в виду только один смысл.

– Разумеется. Просто шутка. – Он поднялся вверх по ступеням с двумя чемоданами. – Иди сюда, давай распакуемся, перед тем как они придут домой.

– Ты всегда говоришь это. Кому хочется проснуться и обнаружить перед своим носом чемоданы? Никогда не откладывай на завтра, что можешь сделать сегодня. Это мой девиз.

Она последовала за ним. Первая комната наверху была новая детская, и она не могла пройти мимо, не заглянув в нее. Мебель уже прибыла, детская кроватка и туалетный столик были светло-желтого цвета. Стены соответствовали их тону: здесь были большие иллюстрации из «Матушки-гусыни» в кленовых рамках и весенне-зеленые полосатые шторы, освежающие переход от розового и синего. Большой мягкий северный медведь сидел в одному углу кроватки. У окна стояло кресло-качалка, в котором она будет сидеть и нянчить своего ребенка. Мысль о том, что она будет делать это снова, принесла ей обновление юности, подтверждение женственности. Ни одна из теорий, которую можно прочитать, со всем ее политическим и психологическим словоблудием, не могла и близко описать действительной сладости пушистой головки и маленьких неуклюжих пальчиков, лежащих на груди.

В спальне, где Роберт уже начал распаковываться, зазвонил телефон. Он стоял около кровати, держа в руке трубку, когда она вошла в комнату.

– Что? Что? – сказал он. Страшная гримаса исказила его лицо. – Что ты говоришь, она…

И Линн, взглянув на мужа, оцепенела.

– Мы будем там. На стоянке автомашин. Да. Да. – Роберт положил трубку. Он был потрясен. – Это Брюс. У Эмили было кровотечение. От менструации, он думает. Она в больнице. Скорей. Он встретит нас там.

Машина пронзительно завизжала, объезжая угол в начале подъездной аллеи.

– Успокойся, Роберт. Не так быстро. Послушай, послушай, у нее просто месячные, вот и все… Только почему кровотечение? – бормотала она. – Не может быть ничего плохого. У нее прекрасное здоровье…

– В больницу не принимают людей без всякой причины, – сказал Роберт хмуро.

Она сложила руки на коленях и была спокойна, в то время как они на громадной скорости неслись через город и въехали на стоянку при больнице, где их ожидал Брюс. Роберт захлопнул дверцу машины и побежал ко входу.

– Подожди, я должен сначала поговорить с тобой, – закричал Брюс. – Нет-нет, она не… Ты думаешь, что она умерла, а я тебя к этому должен подготовить? Ну нет, нет, она наверху, и ей совсем хорошо, только она напугана. Дело в том… ну, я должен сказать тебе: у Эмили был выкидыш.

Наступило полное молчание. Движение на улице и суматоха на стоянке машин – все отступило, оставив троих в этой заводи молчания. Они смотрели друг на друга.

Она напугана, – повторил Брюс и попросил Роберта: – Не будь с ней строг.

– Как… – начала Линн.

Брюс спокойно продолжал разговор:

– Она позвонила нам около полудня. Она больше беспокоилась об Энни, чем о себе. Она не хотела, чтобы Энни знала. Поэтому Джози взяла Энни к нам домой, а я привез Эмили сюда. Доктор сказал… – Брюс положил свою руку на руку Линн. – …Он сказал, что она на третьем месяце. У тебя все в порядке, Линн?

Роберт застонал, и при этом жалобном звуке она повернулась к нему. Итак, он нашел подтверждение, более чем подтверждение своим опасениям. И она закричала про себя: «Ох, Эмили, я верила тебе!» И спросила вслух:

– В чем моя вина? Роберт скажет, что это моя вина.

– Пойдем? – произнес Брюс.

Весь длинный путь от стоянки машин она про себя шутила. Вспомни, я хороша в критических ситуациях. Скажи заклинание: «Хороша в критических ситуациях…» Ее ноги ослабели, но двигались. Потом казалось, будто лифт никогда не придет. Когда он пришел, они вместились в тесное пространство рядом с пациентом на носилках. Пока они поднимались, никто не проронил ни слова. Затем вступили в коридор, предчувствуя волну больничных запахов, дезинфицирующих средств и очищающих жидкостей. Эфир тоже? Нет, его не должно быть, не должно быть в коридоре. Но что бы это ни было, это ослабило ее, и она с трудом сдерживалась.

– Я попросил для нее отдельную палату, – сказал Брюс, когда они остановились в конце коридора. Его голос стал выше на пол-октавы, и он сказал весело:

– Эмили, здесь твои мама и папа.

Горячей солнечный свет падал на постель, где лежала Эмили. Ее тело образовывало только небольшую горку под одеялом, и одна рука, которая лежала сверху, имела болезненный вид. Никогда ранее Эмили не казалась такой болезненной.

Линн взяла ее холодную, потную руку и прошептала:

– Мы здесь, дорогая. Мы здесь.

Она хотела сказать, что все будет хорошо, что это не конец света, не твой конец, избави Боже. Нет ничего, чего нельзя было бы разрешить, преодолеть, ничего, ты слышишь меня? Ничего. Она хотела все это сказать, но ее сухие губы не произнесли ни звука.

Прекрасные глаза Эмили блуждали по потолку. Слезы катились по ее щекам. А Роберт, стоявший по другую сторону постели, сказал слабо:

– Я должен сесть.

Сейчас ему станет плохо, подумала Линн, в то время как Брюс и няня, стоявшие у окна, по-видимому, подумали то же самое, потому что няня толкала стул через комнату, а Брюс взял Роберта за руку.

– Садись, – прошептал он.

Роберт положил свою голову на одеяло Эмили, а остальные направились к двери.

– Бедный мужчина, – запричитала няня. – Удивительно, как часто мужчины переносят трагедии тяжелее нас. С ней все будет хорошо, миссис Фергюсон. Мистер Леман пригласил доктора Рива. Он здесь главный врач отделения гинекологии, нельзя найти лучшего.

Голос Линн задрожал:

– Я так испугалась. Скажи мне правду. Она выглядит ужасно. Пожалуйста, расскажи мне правду.

– Она очень слаба и испытывает сильную боль. Это подобно родам, ты знаешь, те же самые боли. Но опасности нет никакой, ты понимаешь? Вот, отдыхай, пока доктор не вернется обратно.

Быстрые шаги раздались в холле. Доктор Рив, чисто выбритый, плотный и авторитетный. Он мог бы играть роль в «мыльной опере», думала Линн истерично. Дурацкий смех подступал к ее горлу, и она его заглушила. Неужели они на самом деле в больничной палате и разговаривают с этим человеком об Эмили?

Роберт встал.

– Брюс, разговаривай ты, делай это ты, – сказал он и сел опять.

Брюс вкратце обсудил вопрос с врачом, который затем повернулся к родителям:

– Она потеряла много крови, – сказал он, не тратя много слов. – Нам нужно сделать необходимые исследования. Она говорит, что не ела с утра. Могу я на это положиться? Поскольку, если она принимала пищу последние несколько часов, мы будем ждать.

Линн слабо ответила:

– Я не знаю. Нас не было дома. Мы только что приехали.

– Вы можете положиться на это, – сказал Брюс.

– Прекрасно. Тогда мы возьмем ее наверх прямо сразу. – Доктор Рив посмотрел решительно на Роберта и Линн: – Почему бы вам вдвоем не последовать за своим братом и…

Брюс подсказал:

– Я просто друг.

– Хорошо. Тогда идите и возьмите что-нибудь поесть. – Он снова посмотрел на Роберта, который вытирал глаза тыльной стороной руки. – Можете также выпить. Вы можете вернуться поздно вечером.

– Хорошая идея, – согласился Брюс. – Мы сделаем это сейчас же.

– Нет, – сказал Роберт. – Я отсюда не уйду. Я останусь здесь.

– Хорошо, – сказал Брюс быстро. – В конце холла солнечная приемная. Мы будем ждать там.

– Прекрасно. Я полагаю, мы сейчас пойдем туда. – Улыбка его была сочувственной.

«Он имеет в виду, – понимала Линн, – что мы не останемся здесь, чтобы наблюдать, как Эмили повезут в операционную». Было очевидно, что Роберт не сможет справиться с собой. Бедный Роберт! И она взяла его за руку, переплетя свои пальцы с его, когда они шли по холлу.

Они ждали в беспокойном одиноком молчании. Брюс и Линн просматривали журналы, не читая их, в то время как Роберт уставился через окно на вершины деревьев. Уже давно закончились часы посещения, и в холле воцарилась тишина, как вдруг послышался приближающийся знакомый характерный щелкающий звук: высокие каблуки Джози. Она носила их потому, что Брюс был намного выше нее.

– Мне разрешили сюда войти, – прошептала она. – Я отыскала Юдору, и она поехала прямо к вам домой, так что я смогла привезти Энни. Юдора просто замечательная. Энни приняла ванну и легла спать, когда я покидала дом.

Джози была мудрая. Она не говорила успокаивающих слов, не позволяла себе теплых объятий, которые привели бы к слезам. Она просто делала то, что нужно было делать.

Роберт, обхватив руками голову, забился в угол софы. Он выглядел небольшим при росте шесть футов четыре дюйма. Линн встала и погладила его склоненную голову.

– Наша прекрасная девочка, наша прекрасная девочка, – стонал он и ясно вспомнил свой крик, когда тоненькое тельце Кэролайн лежало перед ними. Наш ребенок. Наш прекрасный ребенок.

– Все будет хорошо. Я знаю. О, дорогой, все будет хорошо.

– Мне хочется добраться до этого испорченного маленького ублюдка. Мне хочется убить его.

– Я знаю. Я знаю.

Время едва двигалось. Постепенно становилось темно. Брюс встал и зажег лампы, затем вернулся и сел рядом с Джози. Они говорили шепотом, а Линн и Роберт сидели, держась за руки. Никто не смотрел на часы, поэтому никто не знал, который час, когда доктор Рив появился в дверях. Он выглядел по-другому в своих мятых зеленых хлопковых штанах, с измученным лицом и тенями под глазами, но от его энергичной походки исходила властность.

– С вашей девочкой все в порядке, – сказал он. – Она в реанимации, но скоро ее привезут в палату. Мистер Леман просил няню посидеть ночью, причем столько, сколько будет нужно. Хорошая идея, если у вас есть возможность. Теперь я полагаю, что вы пойдете домой и вернетесь снова утром. Эмили не захочет видеть вас в течение нескольких часов, а сейчас уже близко к полуночи. – Он взглянул на Роберта: – Если… это очень маловероятно… если будет необходимо позвонить кому-нибудь, должен ли я звонить… – Он взглянул на Брюса.

Роберт поднялся, как будто эта новость вернула его к жизни.

– Нет, родители мы. Мы пережили нервное потрясение, и мы сможем справиться, что бы ни случилось потом. Можете себе представить, какое это было потрясение, когда, приехав домой после небольшой отлучки, мы узнаем…

– Конечно. Как хорошо иметь верных друзей.

– Да, мы ценим их. Брюс и Джози – самые лучшие друзья.

– Хорошо, – весело сказал Брюс, – все хорошо, что хорошо кончается. А теперь неплохо было бы что-нибудь поесть. Я лично в данный момент могу съесть кожаный сапог.

Джози тихо и деликатно прошла по коридору на цыпочках.

– Проклятые каблуки стучат, как молоток, – прошептала она. – Послушайте. Мы все очень устали, чтобы идти домой и возиться с едой. Как насчет того, чтобы пообедать на шоссе? Мы можем получить быстрый гамбургер или что-либо еще.

Когда они устроились в машине, она объяснила:

– Я сказала Энни, что у Эмили заболел живот, но это не страшно, и она успокоилась.

– Разумеется, она не должна об этом знать, – сказала Линн.

– Я знала, что ты захочешь от нее все скрыть, вот почему я так ей сказала.

Ударение на «ты» заставило Линн спросить:

– Почему? Разве ты бы не действовала осторожно?

– Не уверена. Дети знают гораздо больше о том, что происходит вокруг них, чем мы думаем.

– Я уверена, Эмили не рассказала ей… о том, что происходит между ней и Харрисом.

– Я тоже уверена, но я говорю, что дети догадливее, а Энни именно такая. Догадливая и скрытная, – добавила Джози. – Энни может сказать много вещей, если хочет сказать или если отважится сказать.

Роберт, молчавший до сих пор, пока они не вернулись в больницу, взорвался:

– Неважно, знает Энни или не знает! Это Эмили разорвала меня в клочки. Мысль о ней… – Он повернулся к Линн: – Я хочу, чтобы ты знала: я упрекаю тебя, а также Эмили. Я говорил тебе, когда ей было только пятнадцать лет, что ты слишком с ней мягка. У тебя нет твердости в характере. Ты позволяешь людям плохо обращаться с тобой. И ты не бываешь настороже. Ты не оглядываешься вокруг и не видишь, что происходит. Ты никогда не видишь этого.

Кэролайн, подумала Линн, и ее воля безнадежно угасла.

– Вот мы и дошли до этого, – сказал Роберт. – Да, дошли.

– Вряд ли это честно, Роберт, – запротестовала Джози гневно, – и неправда. Я не знаю более мудрой, более заботливой матери, чем Линн. Ты не должен так говорить о ней.

– Мне все равно. Этого всего можно было избежать. Разве для этого я работаю, чтобы видеть мою дочь обесчещенной, брошенной в объятия нищего ублюдка!

Обесчещенная… обесчещенная. Флюоресцентные лампы над ними освещали Роберта, делая его изнуренное лицо темно-зеленым. Брюс сказал спокойно:

– Ты не должен думать об Эмили, что она обесчещена, Роберт. Все, что случилось – ужасно, я знаю, но все же ей сейчас семнадцать лет и у нее впереди прекрасная долгая жизнь. Ты не должен так говорить, – сказал он более строго, – не надо внушать ей эту мысль.

Роберт сжал кулаки:

– Я хочу, чтобы этот ублюдок попал ко мне в руки. Я просто хочу, чтобы он попал ко мне в руки.

Отчаяние охватило Линн. Несколькими часами раньше они чувствовали – или она чувствовала за Роберта – начало их успеха. Они, счастливые, ехали домой с радостными мыслями об их новом ребенке.

– Я мог бы убить его, – снова сказал Роберт, думая о Харрисе. – Теперь он дома, спит, подобно бревну, ему нет никакого дела, в то время как Эмили… – Он замолчал. – Знает ли этот ублюдок, что произошло?

– Разумеется, знает, – сказал Брюс. – Он совершенно обезумел. Он хотел пойти в больницу, но я остановил его. Он просил меня позвонить. И, конечно, я позвоню ему, когда мы приедем домой. Он ждет.

– Третий месяц… что они были намерены делать? Я не понимаю, – шептала Линн.

Брюс ответил ей:

– Эмили сказала мне, что она совсем не знала, что ей делать. Она хотела набраться храбрости и поговорить с вами обоими на этой неделе, но ей не хотелось портить поездку отца в Мэн, а также расстроить его перед важным собранием.

Роберт поправил его:

– Это не было важное собрание. Я не знаю, с чего она это взяла. Оно не было таким важным.

– Ладно, во всяком случае, так мне было сказано. Они были, я думаю, совершенно одни последний месяц. Они не знали, куда обратиться.

Линн разразилась слезами:

– Бедная девочка, бедная девочка!

Брюс с Джози встали.

– Пойдемте. Постарайтесь хоть сколько-нибудь отдохнуть, если сможете, – сказала Джози. – Я должна завтра утром идти на работу.

Линн пришла в себя:

– Езжайте домой. С вас и так достаточно. Что бы мы без вас делали!

– Ерунда, – ответил Брюс. – Если понадобится наша помощь, вы знаете, где нас найти. Все будет в порядке. Только об одном прошу: будьте добры друг к другу сегодня вечером. Не обвиняйте друг друга. Это не ваша вина. Не твоя, Роберт, и не твоя, Линн. Вы даете мне слово? – спросил он, наклоняясь к машине, где Роберт уже заводил мотор. – Роберт? Ты даешь мне слово? – повторил он строго.

– Да-да, – пробормотал Роберт и проворчал, когда они уехали: – Я не знаю, что он думает, я собираюсь с тобой сделать.

«Что ты собираешься упрекать меня, – сказала она про себя. – Вот что он думает. Но теперь ты этого не сделаешь, слава Богу. Я не думаю, что смогу перенести сегодня ночью грубое слово. И все-таки, была ли в этом моя вина? Возможно».

Очутившись дома, она беспокойно ходила по комнатам. Накрывая на стол, Линн подумала: происходит несчастье, и все-таки люди едят или пытаются есть. Она выпустила собаку в сад. Небо было усыпано звездами. На огромном расстоянии, за пределами всех известных галактик, может быть, были живые существа, подобные ей и не меньше ее страдающие.

Она поднялась наверх в комнату Эмили, желая ощутить ее присутствие, желая найти ключ к жизни дочери. Эмили была такая же аккуратная, как и Роберт. В шкафу аккуратно висели майки, стояли туфли, кроссовки и пара выходных туфель на трехдюймовых каблуках. На тумбочке у кровати лежал журнал «Эль» и книга «Исследование злоупотреблений в семейной жизни».

Линн открыла книгу на первой главе: «Избитая женщина в среднезажиточных классах». Она закрыла книгу.

Неужели мы запятнаны этим навсегда? Неужели это навсегда оставило печать в мозгу Эмили?

Ладно, – сказал Роберт, стоя в дверях. – Это не принесет тебе ничего хорошего. – Он говорил участливо. – Что ты читаешь? И он схватил книгу до того, как Линн успела ее спрятать. Что за ерунда, черт возьми? Избитая женщина! Ей лучше было бы почитать книгу о беременных ученицах средних школ.

– Одно с другим не связано.

Но все же, возможно, связь есть. Все между собой взаимосвязано…

Кто-то занимается подобными «исследованиями», – сказал Роберт с насмешкой. – Кто-то другой изучает и описывает другую чепуху. Это все способ выкачать деньги, сделать себе рекламу на всякой ерунде. Все раздуто до большого события. Ложь, все это наполовину ложь.

– Нет. Она принадлежит Эмили. Не трогай ее, Роберт.

– Хорошо, проворчал он. Хорошо. Мы достаточно поволновались сегодня вечером. Пойдем спать.

Они оба не могли заснуть. Пошел дождь. Капли громко били в стекла окон, будто камни, превращая ночь в сплошной ужас. Ворочаясь в постели, Линн видела свет в холле, отражающийся наверху на потолке. Должно быть, Роберт сидел в гостиной на софе в своем «скорбном» углу. Если с Эмили что-нибудь случится, он не выдержит. Но у нее есть бедная Энни, почему она всегда думает «бедная Энни», как будто ребенок был каким-то запущенным, неудачным, искалеченным и заброшенным. К тому же, внутри нее зарождается новая жизнь, мальчик, которого хотел Роберт. Но с Эмили ничего не случится, так сказал врач. Он подтвердил это. Тревожные мысли не давали ей покоя всю ночь.

Врач только что вышел из комнаты Эмили после раннего обхода, когда Роберт и Линн спустились в холл. Он говорил с ними быстро, в своей краткой и четкой манере. Ведь, в конце концов, для него Эмили – только еще один медицинский случай, который он так профессионально разрешает.

– Она все еще испытывает боль, но постепенно боль утихает. Из-за анемии она потеряла много крови, так что не пугайтесь, когда увидите ее. Это в порядке вещей. – Он повернулся, сделал несколько шагов и вернулся обратно. – У меня дочь ее возраста, поэтому я вас понимаю. – Он замолчал. – У нее в жизни будет все в порядке, – закончил он, ободряюще улыбнулся и вышел.

Болезненный комок в горле Линн мешал ей говорить, но она сказала ему вслед:

– Благодарю вас за все. Благодарю вас.

Няня, сидевшая у постели, встала, когда они вошли в палату.

– Входите. Она не спит, просто отдыхает. Она будет рада вас видеть.

Линн встала у ее постели. Рада, подумала она с горечью. Я сомневаюсь, что рада. Брюс сказал, что она была напугана.

Лицо девушки было мертвенно-бледным, замерзшим, будто вырезанным изо льда.

Роберт сказал мягко:

– Эмили, это твой папа. Папа и мама.

– Я знаю. Я очень устала, – прошептала Эмили с закрытыми глазами.

– Конечно, устала. Эмили, мы любим тебя, – сказал Роберт. – Мы так любим тебя. – Его голос был таким тихим, что он повторял слова. Он хотел знать точно, что она слышит его. Опустившись на колени, так что его лицо приходилось на уровне ее лица, он сказал: – Эмили, мы любим тебя. – Затем снова опустил лицо на покрывало.

Жизнь закручивалась с огромной скоростью. Это было ужасно. В такой ситуации чувствуешь себя совершенно беспомощной. Сначала была Эмили, добившаяся стипендии в Йейле со всеми сопутствующими почестями. А затем следовало вот это. У Линн внезапно началось головокружение, и она схватилась за спинку кровати, чтобы успокоиться.

Няня зашептала:

– Она сейчас заснет. Ночная няня сказала, что она не спала большую часть ночи, несмотря на лекарства.

Они пробыли в палате почти весь день. Только ближе к вечеру Эмили проснулась.

– Мне лучше, – отчетливо произнесла она.

И действительно, на ее лице появилось слабое подобие румянца, глаза посветлели, а зрачки стали большими и темными, как после высокой температуры.

Потом она сказала:

– Вы очень сердитесь?

Они ответили разом:

– Нет, нет. Она вздохнула.

– Вы должны меня выслушать.

– Не сейчас, – сказал Роберт. – Сейчас тебе не нужно говорить.

Но Эмили настаивала:

– Я хочу рассказать.

Удивленным тоном, как будто она рассказывала историю постороннего человека, сама толком ее не понимая, она начала:

– Вначале я не понимала. Я почувствовала неладное только около середины второго месяца. Я не знала. И после этого я очень испугалась. Я не могла поверить в это.

Ее тонкие руки сжались на покрывале. На мизинце было надето золотое колечко с инициалами, которое было велико даже на средний палец. Ей было восемь, семь или восемь, думала Линн. Моя сестра подарила ей его на день рождения. Я вспоминаю, у нас на празднике был клоун.

– Я… мы не знали, что делать. Мы постоянно обсуждали, что делать. Я собиралась все честно рассказать вам. И просто не могла, по-видимому, набраться смелости.

И Линн вспомнила тот день, когда она узнала о ребенке, который теперь, в эту минуту, кажется, делает свои первые движения внутри нее, вспомнила о том, как она принесла эту новость домой, и в доме наступил праздник.

– Я не хотела делать аборт, я не могла это сделать.

– Что тогда ты думала делать? – мягко спросил Роберт.

– Мы думали… в этом месяце мне будет восемнадцать, в следующем году мы поступим в колледж. В колледже есть супружеские пары – многие женятся такими молодыми. Мы хотели пожениться, мы хотели, чтобы у ребенка были родители. – Эмили на секунду перевела взгляд кверху, на потолок, она размышляла: – Видите ли, мы не такие современные. Может быть, я более современная, чем Харрис. У него очень религиозная семья. Каждое воскресенье они ходят в церковь. Он ходит тоже, и они хотят, чтобы все было, как полагается. Они очень хорошие люди, на самом деле. Харрис не был бы таким, какой он есть, если бы не они.

Роберт поднял голову и посмотрел через кровать на Линн. Его губы сложились в усмешку. Она поняла, что означает эта усмешка. Но он ничего не сказал. И она сама до сих пор не могла найти, что сказать.

– Вы не поверите, – сказала Эмили, – но это было только один раз. Я клянусь. – Когда никто из них ничего не произнес, она продолжала: – Я любила его. Я люблю его и теперь. Так случилось. Это было один раз, когда мы собирались поехать на озеро, и…

– Нет, – сказал Роберт грубо. – Нет. Мы не должны слышать об этом.

Он не хотел представлять себе свою дочь с мужчиной, не хотел думать об Эмили и сексе в одно и то же время. Ладно, это можно понять, предположила Линн.

Теперь Эмили взяла ее за руку.

– Ты знаешь, мама, – сказала она. – Ты понимаешь, что такое любить, даже если и нельзя. – И она посмотрела на мать долгим, серьезным, многозначительным взглядом, таким долгим, что Линн, внезапно пронзенная болезненным воспоминанием, первая отвела взгляд. Как будто Эмили хотела о чем-то напомнить ей, как будто они были соучастниками.

Затем вернулась няня. Было пять часов, время обеда.

– Посещение закончено до вечера, – извиняясь, сказала она. – В любом случае, раз Эмили становится лучше, вы должны почувствовать себя спокойнее.

– Ты, должно быть, ужасно устала, мама, – улыбнулась Эмили. – Ты ведь на пятом месяце, правда? Иди домой и отдохни.

Когда они были на полдороге к дому, Линн пришло на ум, что Эмили ни разу прямо не обратилась к Роберту.

Когда они въехали на подъездную аллею, перед их домом остановилась другая машина. Двое мужчин вышли из нее и направились к ним. Один был Харрис в своих аккуратно отглаженных брюках, а другой, того же роста, с такими же густыми каштановыми волосами, но старше, без сомнения, был его отец, одетый в полицейскую форму.

– Ох, нет, – сказала Линн громко.

– Спокойно. Я все улажу.

Они встретились позади машины Роберта. Юноша, подобно Линн, был испуган, но его отец вышел вперед.

– Я лейтенант Уэбер. Мой сын пришел с вами поговорить. Говори, Харрис.

Роберт сделал рукой предостерегающий жест:

– Я ничего не хочу от тебя слышать. Ничего. Юноша покраснел. Кровь бросилась ему в лицо.

Казалось, он сейчас загорится.

– Мне хотелось бы избить тебя до неузнаваемости, – сказал Роберт, сжав в кулак высоко поднятую руку.

– Мистер Фергюсон, – сказал отец, – возможно, если мы войдем внутрь и поговорим…

– Нет. Там моя младшая дочь, и я, во всяком случае, не хочу видеть вас и его в моем доме. Я не хочу говорить с ним.

– Тогда разрешите ему поговорить здесь. Пожалуйста, мистер Фергюсон. Это займет всего несколько минут.

– Я просто хочу, чтобы вы знали, – сказал Харрис, – трудно подобрать слова, но… я так ужасно сожалею, я никогда не забуду этого, пока я жив. – Все его тело тряслось, но он поднял голову и расправил плечи. – Мне стыдно. Мне ужасно стыдно, и я опечален из-за Эмили, так как я люблю ее. Я не знаю, что еще сказать, мистер Фергюсон. – Он слегка всхлипнул, и его кадык задрожал. – Вы всегда так хорошо относились ко мне, и…

Его отец продолжил вместо него:

– Я всегда говорил ему, всегда, пока он становился взрослым, что у него две маленькие сестры и что он должен обращаться с девушками так, как он хочет, чтобы обращались с ними.

Роберт прервал его:

– Послушайте, лейтенант, это все очень приятный разговор, но в нем нет смысла. Разговор не может уничтожить факты или сделать так, чтобы мы почувствовали себя лучше. Факты заключаются в том, что Эмили чуть не умерла…

– Нет, Роберт, – мягко сказала Линн, – нет, не представляй вещи хуже, чем они есть на самом деле.

– Моя жена – сентиментальная женщина. Она не хочет слышать, когда говорят правду. Вам хорошо вести здесь вежливый разговор, юноша, ведь это не вы сейчас лежите и страдаете.

Глаза Харриса заблестели, и Линн попыталась перехватить его взгляд. У нее появилась одна мысль. В конце концов не изнасиловал же он Эмили. Это касается их обоих.

Лейтенант Уэбер словно прочел ее мысли:

– В конце концов, это касается их обоих, – напомнил он вежливо, затем пристально посмотрел на холм, где на деревьях уже спустилась тьма. – Видит Бог, такое и раньше происходило.

Между двумя мужчинами завязался спор, а Линн и Харрис стояли рядом.

– Это не мое дело. Меня беспокоит только этот случай.

– Разумеется. Как отец девочек я это понимаю. Вопрос состоит в том, что теперь будет с молодыми людьми?

Так или иначе, в подобной ситуации ответственность всегда лежит на юноше. Однако он вел себя с достоинством. А Роберт становился все тверже, не допуская лазейки для сближения точек зрения.

– Мы с его матерью уже много с ним об этом говорили, можете не сомневаться, что он никогда не забудет этого, – настаивал лейтенант Уэбер.

– Он, видимо, плохо вас слушал. Если бы он был моим сыном, я сломал бы ему шею.

Отец положил руку на плечо своего сына.

– И чего бы вы этим добились?

– Пусть бы немного пострадал.

– Вы думаете, что он не страдает? Он хороший парень, такой же, как Эмили. Она была в нашем доме, и мы ее хорошо знаем. Она прекрасная девушка, самая прекрасная. Они совершили ошибку, грубую, но не неисправимую. Теперь мы должны подбодрить их и помочь им.

– Я пойду в дом, – сказал Роберт. – Мы прошли сквозь ад, моя жена и я, а сейчас тратим наши силы, слушая пустую болтовню. Извините нас. – Гравий захрустел под его каблуками, когда он направился к дому.

– Мне жаль, что вы думаете, будто это пустая болтовня, мистер Фергюсон. Харрис пришел сюда как мужчина, чтобы встретиться с вами. В нашей семье его учили уважать всех. Он не занимается всякой современной ерундой. Он ходит в церковь, он не тот тип, который курит гашиш, извините за выражение, – это он сказал, наклонившись к Линн, – каждая девушка, которую он…

Роберт злобно вскипел:

– Нет, – сказал он, – не каждая девушка. Только девушка из семьи, подобной нашей, из дома, подобного нашему. – Он махнул рукой в сторону дома. – Не такая уж глупая идея, чтобы приходить в дом, чтобы совать нос в чужие дела и всюду здесь шнырять, стремясь подняться с самого дна.

Линн в ужасе закричала:

– Роберт! Роберт!

– Не вмешивайся, Линн. Такие люди, как он, думают, что, если им удастся прокрасться в такое место, которое им не принадлежит, они и сами станут лучше.

– Постойте, постойте минутку, мистер Фергюсон. Не обращайтесь со мной в таком высокомерном тоне. Я не переношу этого.

– Папа, ради Бога, не надо! Пожалуйста, не надо спорить, – умолял Харрис.

– Не беспокойся, сын. Ты пойди и посиди в машине. Иди сейчас же, я недолго.

Когда сын отошел на такое расстояние, что не мог слышать, отец продолжил разговор:

– Я пришел сюда со своим сыном как джентльмен. Я предполагал войти в ваш дом, чтобы ваши соседи через дорогу не узнали меня в моей форме. Я хотел пощадить вас еще раз, так же как я пощадил вас раньше. Я не собирался рассказывать вам об этом ради Эмили и Харриса, я не хотел этого, но вы вынудили меня. Вы говорите, что мы – это дно? Не вам судить об этом!

– Объясните, что вы имеете в виду, – сказал Роберт, – и понизьте свой голос, пока вы здесь.

– Да, это неплохая мысль, – ответил полицейский. – Для вас было бы лучше, если бы вы понизили голос той ночью, некоторое время тому назад, когда вы избивали свою жену.

– Ох, лейтенант, ох, пожалуйста, – взмолилась Линн.

– Миссис Фергюсон, я сожалею, но я должен сказать. Я тоже человек. Может быть, как раз хорошо, что мистер Фергюсон услышит правду.

Сердце Линн забилось. В ее голове пронеслась мысль, что даже в ее возрасте может случиться сердечный приступ. Как быстро может биться сердце перед тем, как оно откажется работать?

– Разрешите сказать вам, – продолжал Уэбер.

Я был вызван сюда, я был в тот вечер на дежурстве, когда пришел вызов летом, некоторое время тому назад. Люди, живущие через дорогу, вышли на улицу, для вечерней прогулки и, проходя мимо вашего дома, услышали, что у вас что-то происходит. Поэтому они позвонили в полицейский участок, и я подошел к дому. Я стоял в темноте и слышал достаточно, чтобы понять, что происходит. Я мог бы привести вас к порядку на месте. Однако я не собирался причинять беспокойство Эмили.

Роберт тяжело дышал, а Уэбер продолжал:

Мы очень любим Эмили. Мы знаем, что она собой представляет. Надежная. Я бы ни за что на свете не хотел причинить ей боль. Поэтому я сказал людям через дорогу, что произошла ошибка, и, вернувшись обратно в участок, спрятал запись о вызове, предал его забвению. Поэтому не говорите мне о вашей прекрасной семье, мистер Фергюсон, или о каком-нибудь «дне». – Он повернулся к плачущей Линн: – Я знаю, вы ожидаете ребенка, миссис Фергюсон, и все это волнение вредно для вас. Я очень сожалею об этом. Обо всем. Если что-нибудь, когда-нибудь я смогу для вас сделать, знайте, где бы я ни был, где бы мы с Харрисом ни были…

– Да, вы можете сделать что-то, – сказал Роберт. Он дрожал. – Вы лживый ублюдок. Вы ничего не видели, когда были здесь, и вы прекрасно знаете, что это так. Вы просто пытаетесь меня запугать. Ладно, считайте, что у вас ничего не вышло. Теперь уходите отсюда, вы и ваш прекрасный отпрыск. И никогда не приходите сюда. Это то, что вы можете для нас сделать, и это все, что я могу сказать.

– Это как раз то, что я намеревался все время сделать, мистер Фергюсон. Спокойной ночи, миссис.

Минуту оба молчали. Линн была потрясена, она оцепенела, как в тот день, когда Брюс сказал об Эмили. Звук пыхтевшей старой машины Уэбера замер где-то вдали на дороге, прежде чем Роберт заговорил:

– Перестань плакать. Плачь об Эмили, а не об этом мусоре. – Он нагнулся в сумерках, чтобы вглядеться в ее лицо. – Не говори мне, что тебе жаль этого подлого парня. Да, для меня это не было сюрпризом. Полагаю, что для тебя тоже.

– Роберт, я удивлена.

– Можно себе представить. Это ведь ты.

– Может быть, это так.

Жалость, подобно волне, разлилась по ней. Жалость ко всему: к ребенку, потерявшему в толпе и зовущему свою мать, к дрожащей собаке, брошенной на краю дороги, к Эмили, такой испуганной, такой пристыженной, а также к этому молодому человеку, заплатившему такую высокую плату за несколько минут естественной страсти. И теперь, на этот раз безошибочно, она почувствовала, как внутри нее шевелится ребенок, сгибает свои тонкие ножки и ручки, вытягивается и готовится войти в этот трудный мир.

– Во всяком случае, мы видели их в последний раз, – сказал Роберт, когда они вошли в дом. – Если он когда-нибудь придет сюда, ты выгонишь его. Но он не осмелится. Они вошли внутрь, и Роберт налил себе выпить. Его рука дрожала. – Мое сердце бьется как механический молот. Такие дела никому не идут на пользу, это несомненно.

– Конечно, – сказала она, вытирая мокрые щеки. В комнате ее охватило ощущение ужасного стыда за мужа. Она впервые видела, как другой человек противостоял Роберту и победил его. Победил Уэбер, в этом не могло быть сомнения.

Он проглотил выпивку и зашагал по лестнице, зовя Энни.

– Мы дома, дорогая. Что ты делаешь?

– Домашнее задание, – был ответ.

– Какое домашнее задание?

– По географии.

– Есть ли у тебя с собой атлас?

– Да.

– Хорошо. Молодец. Оставайся у себя. Мы с мамой должны поговорить, перед тем как ты спустишься вниз.

– О чем мы будем говорить?

– О том, что мы собираемся делать, естественно. Я хочу забрать ее из этой школы. Устроить в частную школу, где она не будет встречаться с ним. Я не хочу, чтобы она встречалась с ним, даже проходя по вестибюлю.

– Ты не сможешь сделать этого по отношению к ней, не можешь разбивать семестр в выпускном классе.

Он подумал и признал:

– Да, ты права. Но я собираюсь поговорить с Эмили… Ох, не беспокойся, я вижу по твоему лицу, что ты разволновалась. Я буду очень миролюбив, без обвинений, потому что она достаточно натерпелась. Но я собираюсь все-таки поставить все точки над «и». Я хочу, чтобы она отдохнула дома неделю или около того, и когда она опять пойдет в школу, то скажет, что у нее был грипп.

Он ходил взад-вперед по комнате такими твердыми шагами, что хрустальные подвески на настенных канделябрах издавали музыкальный звон.

– Я хочу, чтобы ты постоянно строго наблюдала за ее свободным временем, Линн. Я хочу знать, куда она ходит, с кем и когда возвращается домой, а это серьезно. Ты поняла? – Он увеличил свой шаг. – Черт возьми! А жизнь казалась такой хорошей.

Линн согласно кивнула, и он продолжал:

– Я хочу сохранить то, что я начал в Мэне, сохранить импульс. Я хотел увезти всех куда-нибудь на День Благодарения, а потом и на Рождество, и в феврале проводить все школьные каникулы вне дома. Но раз это случилось… придется придумать что-нибудь еще: уик-энд на лыжах, билеты в театр, суббота в городе – все что угодно, лишь бы держать нашу девочку подальше от неприятностей.

Так он прошел всю длину комнаты, подобно генералу, организующему кампанию. Все мрачное было благополучно похоронено.

По крайней мере, печально думала Линн, слова Уэбера подействовали на Роберта отрезвляюще. Он больше не обвинял меня в том, что Эмили попала в беду.

Эти слова сами повторялись в печальном молчании: Эмили попала в беду.

– Я так ужасно устала, – печально сказала Линн. Роберт посмотрел на нее:

– Да, ты действительно выглядишь измотанной. Иди спать. Я посмотрю, что делает Энни.

Она шла тяжело. Ей было трудно снять платье через голову, отбросить покрывало и лечь в постель. Все же прошло не так много времени, прежде чем она впала в тяжелый, глубокий сон. Всю ночь ей снились кошмары.

От страха она закричала и проснулась. Роберт держал ее, нежно приговаривая:

– Что с тобой?

– Ничего, ничего, – пробормотала она.

Он гладил ее вздрагивающее тело, стараясь успокоить:

– Нервы. Нервы. Ты слишком много пережила. Успокойся. Я здесь. Я здесь.

– Итак, ты дала мне слово, Эмили? – спросил Роберт.

– Я уже дала тебе его, – ответила она, лежа на софе.

– Это для твоего же собственного блага, Эмили. Ты была на волоске от смерти. Как ни ужасен был выкидыш, – он на минуту запнулся, – это все же было легче, чем если бы обернулось иначе. Вся твоя жизнь, твои честолюбивые планы – все пошло бы насмарку. – Он сделал безнадежный жест. – Итак, теперь ты должна отдохнуть, – сказал он, вставая, и улыбнулся ободряюще. – Я должен спешить на последний поезд. Думаю, на моем столе скопились горы работы. – Дойдя до двери, он снова вернулся. – Ох, да, совсем забыл. В субботу мы идем в оперу. Тебе придется сделать свое домашнее задание в воскресенье. И Энни тоже.

– Папа так здорово все уладил, – сказала Эмили, когда Роберт ушел. – Все распланировано. Ты нажимаешь кнопку, и выскакивают ответы на все твои вопросы. Быстро и легко.

– Это хорошо, Эмили. Твой отец хочет тебе только добра. Неужели ты думаешь, что он сейчас ничего не понимает, а?

– Надеюсь, понимает. Понимает, что я вижу его насквозь. Делай в воскресенье свое домашнее задание – это значит, не уходи из дома. Я постоянно держу тебя под наблюдением.

– Это неправда. Ты слышала, что он разрешил тебе встречаться с другими мальчиками.

– Я не хочу встречаться с другими мальчиками. Я хочу быть с Харрисом. Я хочу, чтобы мне доверяли.

Линн подняла брови:

– Доверяли? Ну, в самом деле, Эмили.

– Это случилось один раз, мама. Прежде всего мы очень редко оставались вместе одни. Все лето мы были на озере с компанией, ты же знаешь. Ты веришь мне, а?

Ее голубые глаза, влажные, как лепестки, были прекрасны. Было бы удивительно, если бы он мог устоять, подумала Линн.

– Ты веришь мне? – повторила Эмили.

– Да. Но ты видишь, что может произойти только от одного раза.

– Мы хотели пожениться.

– О, Боже мой, Эмили, ты слишком молода.

– Мне восемнадцать. Тебе было только двадцать.

– Это совсем другое. Твой отец был старше.

– Мой отец? Да, и посмотри, что имеешь.

Линн предпочла проигнорировать сарказм и только сказала:

– Харрис, или ты, или вы оба можете передумать, ты знаешь.

– Нет. Так же как не передумаем поступать в медицинский колледж. И это ужасно, что папа сказал, будто Харрис хотел сделать лучше для себя, потому что у нашей семьи больше денег, – произнесла Эмили с горечью. – Он сказал грубую, злую и глупую вещь. Харрис звонил мне в больницу как раз перед тем, как вы собирались забрать меня домой, и рассказал мне об этом.

– Твой отец был вне себя, беспокоясь о тебе. Я никогда не видела его в таком состоянии. Люди говорят такие вещи, когда они доведены до отчаяния.

Линн чувствовала, что она попала в ловушку. Но Харрис не присутствовал, его отослали в машину, когда его отец говорил о той ночи прошлым летом. Она пыталась быстро воссоздать в уме ту сцену. Очевидно, Уэбер не хотел, чтобы Харрис слышал об этом. Он был порядочным человеком и сделал все возможное, чтобы скрыть случившееся. «Я спрятал запись о вызове», – сказал он. Спрятал. Нет, он не мог сказать об этом Харрису. И страх Линн постепенно утих.

– Харрис сказал, что его родители сообщили ему, что он не должен видеть меня, что он должен избегать меня даже в школе.

– Это правильно, Эмили. Так будет лучше всего…

– Это все папина вина. Все исходит от него. Линн запротестовала:

– В твоем замечании нет логики. Я совершенно этого не понимаю.

– Не понимаешь? Я могла бы объяснить тебе, но ты не захочешь меня слушать. Нет смысла говорить, если ты не хочешь быть откровенной со мной, мама.

Сложив руки на коленях, Линн разглядывала шрамы от порезов и царапин, которыми была испещрена их тыльная сторона. Эмили хотела получить от нее подтверждение, признание относительно этих шрамов, уже начинавших проходить. Но она не собиралась этого делать. Мать должна скрывать от детей свою личную боль. Она должна это делать ради их же блага.

Ради моего блага тоже, думала она. Внезапно Линн почувствовала некоторое раздражение при мысли о лейтенанте Уэбере. Он не должен был говорить подобные вещи! Он должен был понимать, как они больно ранят. Но не следует забывать то, что сказал Роберт… Кровь стучала у нее в висках.

– Я скажу тебе, Эмили, – твердо произнесла она. – Я не могу играть с тобой в словесные игры. Ты уже достаточно взрослая, поэтому я буду говорить с тобой как женщина с женщиной. Я скажу тебе откровенно, что не чувствую себя сейчас наилучшим образом и не хочу ни о чем спорить. Я только хочу помочь тебе, а также чтобы ты помогла мне.

Эмили поднялась и обняла свою мать.

– Хорошо, мама, мы не будем больше говорить об этом. Пусть только у тебя родится здоровый ребенок, и ты сама будь здорова. – Она улыбнулась Линн. – Обо мне не беспокойся. Я буду много работать до конца года и закончу школу с отличием. Вот увидишь. И я больше не хочу никому причинять беспокойство.

ГЛАВА 4

– Что с Эмили? – снова спросила Энни. – Почему мне не расскажут?

– Да тут нечего рассказывать. Просто в эти дни она страшно много занимается. Ей же нужно учиться на «отлично», если она хочет поступить в Йейльский университет, – бодро ответила Линн.

– Она часто плачет. Вчера вечером глаза у нее были совсем красные. – Маленькие обеспокоенные глазки Энни глядели подозрительно. – Разве ты не заметила?

– Она слегка простудилась, вот и все.

Горе Эмили тяжким грузом лежало на Линн. Конечно, она плакала, бедная девочка, а как же иначе? Двойное потрясение – душевное и физическое – изменило ее и сделало старше. Ожесточило ли? – задавалась вопросом Линн.

У двери комнаты Эмили она поколебалась. Прекрасно осознавая, что ее собственная беременность бросается в глаза, Линн не могла не думать о том, как это может подействовать на раненые чувства дочери. Но она открыла дверь и уже вошедшим в привычку бодрым тоном спросила:

– Я могу войти? Или ты занята?

Эмили отложила книгу:

– Я занята, но заходи.

– Мне бы не хотелось отвлекать тебя, но я подумала: последнее время ты держишься от всех в стороне. Разумеется, учиться необходимо, я знаю. – Походив таким образом вокруг да около, она вдруг перешла прямо к сути дела: – Скажи, может, тебе нужно выговориться, поговорить о своих чувствах к Харрису? Если это так, то я всегда в твоем распоряжении.

– Спасибо, но тут не о чем говорить.

Плечи Эмили распрямились, а подбородок гордо вздернулся вверх.

– Не о чем? – мягко переспросила Линн.

– Да. Мы держимся в стороне друг от друга, поэтому, если ты беспокоишься из-за этого, то зря.

– Я не беспокоюсь из-за этого. Я знаю, что ты сдержишь слово.

– Он прислал мне поздравительную открытку ко дню рождения, а с ней кружевной платочек. А еще мы разговариваем с ним по телефону. – Тут Эмили приостановилась, словно, подумала Линн, она ожидает, что я начну протестовать. Когда возражений не последовало, Эмили гордо объявила: – Он каждый день работает. Даже по воскресеньям. Я полагаю, это часть его наказания.

– О, мне кажется, наказывать было вовсе не обязательно. Я хочу сказать… Мы считаем, что тебе нужно развлекаться, ты же знаешь. – Не получив снова ответа от Эмили, Линн продолжила: – Я знаю, что тебе звонят мальчики.

– Потому что они в курсе, что между мной и Харрисом все кончено.

– Но ты никогда не принимаешь их приглашений. Эмили криво улыбнулась:

– Даже если б я хотела, а я не хочу, у меня все равно не было бы времени, разве не так? Ведь мои дни полностью забиты.

И в самом деле. Верный своему слову, Роберт обеспечил ей какое-нибудь занятие на каждый час свободного времени. Они уже побывали в опере, на сельских ярмарках и местной выставке собак. Они катались на коньках по первому льду этого сезона в Рокфеллеровском центре и посетили выставку в музее Метрополитен. С упорством и энергией он проводил в жизнь свой план, а Эмили с не меньшим упорством и появившейся в ней холодной вежливостью подчинялась.

Но как ей должно быть больно!

Так и прошла осень – долгая и неторопливая в этом году. Земля, покрытая черными листьями, гниющими под непрерывным дождем; время года, плавно скользящее к своему закату навстречу морозной зиме, – его промозглый мрак словно олицетворял тот холод, что лежал в основе притворной любезности в этом доме.

По молчаливому соглашению, о случившейся беде больше не упоминали. За столом Роберт ограничивал беседу обсуждением последних событий дня. Наедине с Линн разговоры велись главным образом о фирме. Это выглядело так, словно для него ничего более важного не произошло. Или не происходило.

– Меня думают послать за границу, – сказал он ей однажды вечером. – Едет группа с Западного побережья, из конторы Монакко, и они хотят, чтобы я поехал с ними в Берлин на совещание. После этого я уже один буду встречаться с людьми, с которыми мы установили деловые связи в Будапеште. – Воодушевленный и возбужденный, он мерил шагами спальню, пока не остановился за спиной у Линн, которая расчесывала волосы перед зеркалом. – Меня не будет около двух недель, если я все-таки уеду. Но я почти уверен, что поеду. Это произойдет где-то в декабре. Мне так не хочется тебя покидать. – Он изучал ее лицо: – Ты выглядишь усталой.

– Я в порядке. Все будет хорошо.

– К марту ты опять станешь сама собой.

– Я уверена, – согласилась она.

На самом деле в этот раз она чувствовала непривычную слабость, чего раньше не случалось. По утрам было мучительно трудно вставать и так тяжело было разрываться между различными делами – на поезде в Нью-Йорк, на машине на сельскую ярмарку, и все в движении, все время в движении. Без Роберта у нее будет хоть какой-то отдых.

Джози заявила:

– Не в беременности дело. Ты выжата как лимон эмоционально. И, Бог свидетель, одних неприятностей Эмили было для этого предостаточно. – «Но ты и половины их не знаешь», – подумала Линн. У нее вырвался непроизвольный вздох. – Ты так вторично и не сходила к моему другу, я имею в виду доктора Миллера, – произнесла Джози обвиняющим тоном.

– Нет. – Вернуться, чтобы рассказать ему о лейтенанте Уэбере и обо всем остальном? Опять ворошить прошлое? Да и зачем? Что он может сделать, этот человек, кроме как заставить ее почувствовать свою никчемность. И, откусив нитку, которой она штопала юбку Энни, Линн лишь заметила: – Этот ребенок умудряется порвать все на свете. Обязательно за что-то зацепится.

– Как они ладят с Робертом последнее время?

– Нормально. Без особых проблем. – «Во всяком случае, не на поверхности. Он их слишком загрузил делами, – подумала она. – Но, может, это-то как раз и полезно? Полезно и благотворно? Тебе хочется так думать… Но так ли это на самом деле?» – Ты знаешь, Роберт во вторник уезжает в Европу, – сказала она, чувствуя неловкость оттого, что Брюс не ехал. Но умолчать об этом было бы еще более неловко.

– Я знаю.

Постепенно их разговор перешел на Эмили.

– Она больше не упоминает Харриса. А сама я не спрашиваю. Она сказала мне, что с этим покончено. Может, Роберт был прав, говоря, что все пройдет и шрамы зарубцуются?.. Наверное. Я не знаю. – Она задумалась. – Во всяком случае, она занимается долгими часами, грызет свою науку ночи напролет. И все добровольно. Мне кажется, что она переутомляется, но Роберт говорит, что я должна оставить ее в покое. Да, конечно, он так гордится ее успехами. Я тоже, но главным образом я хочу, чтобы она была счастлива. Мне… – Линн, отложив шитье, стиснула руки, – мне так ее жаль, Джози, ее и этого мальчика.

Брюс видел его несколько раз, когда шел мимо футбольного поля на свою пробежку. Тот каждый раз спрашивает об Эмили.

– Да, мне жаль его, – повторила Линн и добавила с легким смешком: – А Роберту – нет, как ты можешь себе представить. Он слишком далеко зашел в своем гневе. Роберт не умеет прощать.

– Начнем с того, что Роберт злой человек, – сказала Джози. – Послушай, Линн, тебе нужно поговорить с кем-нибудь. Хранить свои секреты в себе – а я знаю, что ты так и делаешь, принесет тебе в конечном итоге только вред. Бог знает, что может случиться. – Она повторила: – Роберт злой человек.

Ее комментарии только обидели Линн. Ее всегда обижали комментарии Джози. А кроме того, не подобает принижать перед женщиной ее собственного мужа, что бы ты о нем ни думала.

Однако это был единственный недостаток их долгой дружбы. И это всегда нужно было учитывать. Нужно было учитывать и все те гадости, которые Роберт говорил о Джози. Поэтому средством защиты она выбрала невозмутимость.

– Роберт всегда так выкладывался на работе. А теперь он отдает все свои силы на то, чтобы построить будущее для своего ребенка, – он уверен, что это будет сын.

– Естественно, ему хотелось бы сына.

– Ну, у нас уже есть две девочки, Джози. Иногда я боюсь, что он загонит себя до смерти.

– Если такое случится, то это будет его собственная вина.

– Нет, что ты! Его установка – жить и растить этого мальчика. У него такие планы! Послушать его – дух захватывает! Можно подумать: получить сына – самое великое событие, которое когда-либо может произойти. Но, полагаю, что так оно и есть. – Она замолчала в замешательстве, сообразив, что говорит все это бесплодной женщине.

Ответ Джози последовал незамедлительно:

– Не надо меня жалеть. Я уже давно смирилась с тем, что другие женщины могут иметь детей, а я нет. Всякий раз нужно смотреть правде в глаза, и так всю жизнь.

К Линн сразу же вернулась ее рассудительность:

– Вот ты действительно глядишь ей в глаза, – поправила она. – Я помню тебя, когда у тебя была операция. Ты держалась поразительно. – Она улыбнулась. – Слава Богу, у тебя сейчас все в порядке…

– Это утверждение или вопрос?

– Я полагаю, и то и другое. Но ты ведь сейчас в порядке, разве нет? – встревожилась Линн.

– Никто не может знать этого определенно, – спокойно ответила Джози. – Разве можно вообще что-либо знать наверняка?

– Думаю, нет. Но не хочешь ли ты сказать, что… что у тебя что-то не так?

– Нет, я просто хочу сказать, что большинству из нас очень непросто научиться смотреть в лицо действительности.

Воцарилось молчание. Никто больше не произнес ни слова, пока Джози не поднялась, собираясь уходить. Она оставила после себя в комнате атмосферу легкого дискомфорта, ощущение незаполненного пространства, холодящую струю воздуха, загадочное откровение. Линн чувствовала себя так, словно ее отругали.

В понедельник, за день до отъезда, Роберт вернулся домой рано. Он купил новый чемодан и положил его на кровать, чтобы укладывать вещи. Его паспорт и дорожные чеки лежали на туалетном столике, а новый плащ висел на дверце шкафа.

За ужином Роберт находился в приподнятом настроении, будучи весь в предвкушении новых и неизвестных событий.

– Вы понимаете, это гораздо больше, чем просто вопрос прибыли. Мир на земле, ее будущее зависят от того, сможем ли мы наладить работу Европейского Содружества. Все эти восточные страны можно как-то присоединить к НАТО. Именно поэтому так важно заложить экономический фундамент. – Он говорил и не мог остановиться.

И наверху, уже после ужина, он все продолжал говорить, складывая и упаковывая вещи. Обычно он не позволял Линн делать это за него. Каждую очередную вещь он называл вслух, и Линн вычеркивала ее из списка, лежащего рядом.

– Блокнот, фотокамера, пленка, словарь. Ну, вот и все. Готово. – Он повернулся к ней: – Боже, как я буду по тебе скучать!

– Ты будешь слишком занят, чтобы скучать по кому-либо.

– По тебе – буду, – серьезно ответил он. – Да, а девочки наши, я думаю, уже в кровати. Я их поцелую на прощание завтра утром, если только они не будут еще спать.

– Они уже встанут.

– Я уеду затемно. А где Джульетта?

– Здесь, на постели, с той стороны. Пойду выведу ее.

– Нет-нет, я сам. Ну, давай, давай, пошли отсюда, – обратился он к собаке, и та, зевая и потягиваясь, лениво направилась за ним.

Примерно через полминуты Линн услышала из кухни разъяренный голос и бросилась вниз. Роберт возвышался над Энни, дрожащей в длинной ночной рубашке, со сморщенным и залитым слезами лицом. Перед ней на кухонном столе громоздились бульонная чашка, с верхом наполненная мороженым, взбитыми сливками, молочной карамелью и орешками. Верхушка башни была выложена кружочками бананов, а все сооружение полито шерри мараскино.

– Погляди! Ты только погляди на это! – гремел Роберт. – Неудивительно, что она никак не может похудеть! Ты свинья, Энни. Ты еще хуже, чем свинья, потому что тебе пристало иметь хоть какие-то мозги! Ты отвратительна, если хочешь знать!

Энни рыдала:

– Ты… Ты не имеешь права так говорить. Я никого не убила. Если я хочу быть толстой, я буду толстой, и это касается только меня.

– Ну, Энни, – успокаивала Линн, гладя девочку по голове. – Ты ведь плотно поужинала. Ты уже должна была быть в постели.

– Хватит тут телячьи нежности разводить! – вмешался Роберт. – В этом причина всех бед. Никакой дисциплины. Никакой силы воли. Что хотят, то и делают.

Он схватил чашку. Энни вцепилась в нее со своей стороны, и ее содержимое вывалилось через край на стол.

– Не трогай! – завопила Энни. – Я это хочу! Нет, это ужасно, – простонала Линн, я не вынесу! Роберт, ради Бога, позволь ей только попробовать, ну хоть одну ложечку! А потом она разрешит тебе это выбросить. Я уверена, что разрешит.

– «Разрешит» мне? Что ты хочешь этим сказать? В этом доме никто не вправе мне что-либо «разрешать». Я отец! И точка! – кричал он, окончательно завладев чашкой. – А это отправится куда ему следует – в мусорное ведро!

Крышка со стуком захлопнулась, и Энни закатилась в истерике:

– Это низко, подло! Ты худший в мире отец! Противный!

Может, я и противный, но ты бестолочь. Ты бы лучше взяла себя в руки. Линн запротестовала:

Роберт, это жестоко! Это правда, что Энни нужно следить за своим весом, но она не бестолочь! Она чудесная девочка и…

– Линн, хватит с ней нянчиться! Меня тошнит от этого.

– Не смей кричать на мамочку! Оставь ее в покое!

Они стояли друг против друга – высокий, подтянутый мужчина и маленькая толстая девочка, чей живот выдавался из-под ночной сорочки. Ее невзрачное, бледное личико от ярости пошло красными пятнами. Линн пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы не потерять контроль над собой.

Пойдем наверх, я тебя уложу, – повторяла она спокойно. – Не принимай близко к сердцу.

Успокоив и уложив Энни, она вернулась в свою спальню, где читал Роберт.

– Ну что ж, – произнесла она, – чудесное прощание в последнюю ночь. Будет приятно вспомнить.

Куча рождественских открыток, которые нужно было надписать, лежала на столе рядом с его креслом. Он вытащил из нее фотографию семьи Фергюсонов, снявшихся на фоне венка из остролиста, стоявшего в гостиной на каминной полке. На ней все улыбались, даже Джульетта, со свисающим набок языком, выглядела счастливой. Роберт бросил снимок обратно в кучу и произнес с издевкой:

– Образцовая американская семья. Вот они все. Просто безупречные.

Выходящие из себя из-за тарелки с мороженым, – парировала Линн.

– Ты прекрасно знаешь, что все гораздо серьезнее. В корне всего лежит ее непослушание, ее вызывающее поведение.

– Ты назвал ее бестолочью. Это непростительно. Но это правда. Я занимаюсь с ней – ты ведь сама знаешь, сколько времени я провожу, пытаясь вытащить ее из плена диких привычек, я из кожи вон лезу, а она все еще приходит домой с тройками в дневнике! Я не знаю, что еще сказать.

Роберт встал, подошел к туалетному столику и принялся раскладывать ровными рядами свои расчески и щетки. Затем, отойдя к окну, аккуратно задернул занавеску, прикрыв подоконник.

Ребенок заворочался внутри Линн, и она вынуждена была сесть.

– Я этого не вынесу.

– Ну, а чего ты хочешь от меня? Чтобы я увиливал от действительности, притворялся, что не вижу того, что я вижу? Может, если бы ты тут держала все в большем порядке…

– Порядке? А что ты называешь беспорядком? Будь любезен привести мне хоть какой-нибудь пример беспорядка, кроме сегодняшнего мороженого.

– Ну хотя бы тот случай на прошлой неделе, когда она пошла в школу с десятицентовыми кольцами на каждом пальце. Она выглядела просто смешно, и я ей об этом сказал, но ты позволила ей уйти в таком виде.

– Ради Бога, Роберт, это такой стиль в ее классе. Ну и что, что это выглядит смешно? Итак, я разрешила ей сделать это, что теперь свидетельствует о том, что я не состоялась как мать.

– Не говори за меня. Я не сказал, что ты не состоялась как мать.

«Но ты так думаешь. Я знаю. С тех пор, как по моей вине утонула Кэролайн».

– Ты подразумевал это, – сказала она.

– Что мы тут словами играем? Чем мы вообще занимаемся? – Вне себя он стукнул кулаком по ладони.

Ей не следовало спорить с ним. «Только не отвечай, – сказала она себе. – Он возбужден, завтра ему рано вставать, ему требуется отдых. Энни скоро забудет об этом. Я тоже забуду, и все пройдет, если только я буду сохранять спокойствие».

Однако быстрый ответ уже сорвался с губ:

– Я не знаю, что делаешь ты, но я прекрасно знаю, что делаю я. Я пытаюсь уладить все это.

Он в изумлении уставился на нее:

– Ты? Ты пытаешься?.. Уладить?.. В то время как я, имея перед собой величайшую возможность в моей жизни – в нашей жизни, – работаю как одержимый и стараюсь сохранять спокойствие, держать себя в руках и квалифицированно выполнять свою работу, несмотря на тот кошмар, что творится у нас в доме только потому, что ты позволила этому кошмару произойти…

Она резко вскочила:

– Что, опять возвращаемся к Эмили? Это уж слишком! Да ты просто одержимый!

– Одержимый? Тебе не хочется это слышать, я понимаю. Кстати, как ты могла бы заметить, я не заговаривал об этом. Даже не упоминал из-за твоего положения, Линн. Даже не упоминал.

– Громче! Говори громче! Чтобы она уж точно услышала!

Он шагнул к двери, притворил ее и понизил голос:

– Я предупреждал тебя! Я предупреждал тебя о ней и этом ублюдке, но ты из-за своего глупого попустительства – ты ничего не предприняла! Ты не смотрела за ней и погубила прекрасную девочку! Ты разрушила ее жизнь!

Ярость охватила Линн:

– Слушай, ты, со своими дутыми обвинениями! Я могла бы и сама обвинить тебя кое в чем в свое время, если бы захотела, и мои обвинения не были бы дутыми! Ты чертовски хорошо знаешь, что…

Словно подброшенный пружиной, Роберт вскочил и, схватив ее за плечи, встряхнул:

– Если бы ты не была беременна, я знаю, что бы я…

– Убери свои руки, Роберт. Ты делаешь мне больно. А теперь оставь меня одну, слышишь?

– Проклятый сумасшедший дом, – бормотал он, уходя. – Я буду рад убраться отсюда утром.

Она легла, надеясь заснуть. Гнев был бедствием для нее. Многим людям он давал заряд энергии, но ее он изматывал. Она все еще не спала, пока Роберт раздевался и укладывал последние мелочи. Она слышала, как лопнул его шнурок, когда он разувался, сев на постель. Она слышала, как он возился при слабом свете ночника в поисках другого шнурка.

Когда он наконец залез под одеяло, она не повернулась к нему.

Утром, когда Линн проснулась, он уже уехал.

Утро было сказочное. Оно превратило вид, открывавшийся из окна кухни, в японскую гравюру: хрупкие черные ветви на гребне холма, четко вырисовывавшиеся на фоне неба. Линн смотрела на них без восторга: в этот день ничто не могло доставить ей удовольствия. Ничто не могло. Слабая тошнота подступила к горлу, и она отодвинула от себя чашку. Слишком много кофе. Слишком много тяжелых мыслей.

В доме было тихо, и гул этой тишины навевал невыносимую печаль. Она встала и неуклюже понесла свое располневшее тело к ежедневнику на столе. Ничего на сегодня, кроме ежемесячного визита к гинекологу, который будет ворчать, что она не набрала вес. Несколько лет назад вас ругали, если вы его набирали. Кроме этого – лишь несколько мелких дел и покупки. Обед с Джози вычеркнут, потому что Джози простудилась, и это было как раз кстати, так как Линн не была расположена к общению.

Доктора Руперта куда-то вызвали, и Линн пришлось идти к его коллеге, мужчине моложе ее по возрасту, волосы которого, волнами спускаясь до плеч, касались белого халата. Подобная прическа вышла из моды еще в восьмидесятых, но теперь, в девяностых, явно опять завоевывала популярность. Завернувшись в белую простыню, она сидела на краю стола для осмотра, наблюдая за врачом, пока он делал свои записи.

– Ага, тошнота в прошлом месяце. А сейчас как? – задал он вопрос.

– Все еще случается время от времени.

– Это необычно на шестом месяце.

Я знаю. В прошлые разы этого не было.

– Тут также сказано, что вы чувствуете себя непривычно усталой.

– Иногда. – Ей не хотелось говорить. Закончил бы он с этим и отпустил бы ее! – Я гораздо крупнее сейчас, чем когда носила предыдущих детей, поэтому, я думаю, что дело просто в лишнем весе.

Вид его выражал сомнение:

– Может быть. Но ваше кровяное давление этим утром выше нормы. Не слишком сильно, но все-таки. Вы можете указать какую-нибудь причину?

Встревоженная, она быстро ответила:

– Вообще-то нет. Это плохо?

– Нет, я же сказал, что не слишком. Просто должен же я поинтересоваться, почему оно вообще подскочило. Вас что-то расстроило?

Своей улыбкой он пытался убедить ее, но ни уговоры, ни хитрость не смогли бы вынудить ее признаться. Однако нужно было что-то ответить.

– Это может быть оттого, что мой муж уехал в Европу, и это меня слегка беспокоит. Ни о чем другом я подумать не могу.

Он смотрел ей прямо в глаза. Его близко посаженные проницательные глаза сузились под нахмуренными бровями, как если бы он делал математические подсчеты или решал головоломку.

Любопытно, – произнес он. – Эти отметины у вас на руках…

– Отметины? – повторила она за ним и, взглянув вниз, увидела чуть выше локтей сине-зеленые отпечатки как раз на том месте, где ее вчера вечером сдавили пальцы Роберта. – Ах, эти. – Она пожала плечами. – Не представляю, откуда они. Я легко сажаю себе синяки. Всегда найду, обо что ушибиться, а потом не могу вспомнить, откуда взялись синяки.

– Симметричные синяки. Их кто-то вам поставил, – произнес он, сверкнув той же легкой улыбкой.

Можно подумать, она не видела его насквозь! Эта его умышленно небрежная манера, уговоры, словно он разговаривал с ребенком! Отец сказал новобрачной: «Кто-то оставил тебе эти отметины. Я хочу знать, Линн, кто это был».

Вы ничего не хотите мне рассказать? – спрашивал ее теперь врач.

Думая, что уловила нотку любопытства в его голосе, она почувствовала острый укол возмущения. Это был новый стиль жизни: и с экрана телевизора, и в печати люди говорили все, что приходило им в голову, невзирая на нравы и такт, с назойливым любопытством суя нос в чужие дела без всякого уважения к личной жизни – пусть все торчит наружу.

Что вы имеете в виду? – резко возразила она. – Что я могла бы вам рассказать?

Молодой человек, перехватив выражение ее лица, должно быть, очень свирепое, мгновенно отступил.

– Прошу прощения. Я спросил вас на тот случай, если у вас что-то есть на уме. Итак, на сегодня все. В следующем месяце вас, как обычно, осмотрит доктор Руперт.

Ее сердце все еще сильно билось, когда она покидала кабинет. Лезет не в свое дело! Что за навязчивость! Интересно, напишет ли он «Два синяка на плечах» в ее медицинской карте?

Даже некоторое время спустя, толкая перед собой тележку по рядам супермаркета, она все еще ощущала сердцебиение. Затем на парковке, разгружая тележку, она увидала в соседнем ряду машин Харриса Уэбера и его мать. И опять ее сердце рванулось из груди. Они ее пока не заметили, и Линн пониже пригнулась над своими сумками, надеясь, что они уедут, так и не увидев ее. Она избегала этой встречи не потому, что испытывала какое-либо нездоровое чувство по отношению к ним, поскольку она почти ничего не имела против Харриса и уж совершенно ничего против его матери, а потому, что эта незнакомая женщина кое-что знала о ней, о них с Робертом… И Линн предпочла спрятаться и не видеть лица этой женщины, чтобы не прочесть на нем… А что бы она на нем прочла? Любопытство? Жалость? Презрение?

Но они так задержались, что мальчик, должно быть, уже узнал ее машину и догадался, что она согнулась, как страус, над своими покупками, только чтобы избежать встречи с ним. Что-то подсказало ей выпрямиться и обернуться в их сторону.

– Здравствуй, – сказала она и приветственно взмахнула рукой.

Он бросил на нее быстрый взгляд, тот самый открытый взгляд, мягкий и мужественный одновременно, притягательность которого она почувствовала с самого начала.

– Здравствуйте, миссис Фергюсон.

– Как дела? – обратилась она к нему через капот машины.

– Спасибо, хорошо. А у вас?

Она кивнула и улыбнулась. Его мать кивнула в ответ, одарив ее ничего не говорящей улыбкой – просто вежливой и, может быть, слегка смущенной. И все. Они уехали. Их старый автомобиль, чихая, выкатился со стоянки.

Ну вот, сказала себе Линн, это было не так уж плохо. Это нужно было сделать. Однако эта небольшая неожиданная встреча заставила ее огорчиться – не за себя, но за Эмили. Она приехала домой, убрала покупки, села просматривать почту, в основном, счета и поздравления с Рождеством и, все еще огорченная, слушала усыпляющий гул тишины.

Зазвонил телефон. Должно быть, она задремала, потому что звонок испугал ее так, что она подпрыгнула.

– Здравствуй, – сказал Роберт.

– Ты где? – вскричала она.

– В Лондоне. Я говорил тебе, что у нас дневной рейс, так что ночь мы проведем здесь, а утром вылетим в Берлин. Полет сюда прошел прекрасно.

– Отлично, – напряженным голосом ответила она.

– Линн, здесь сейчас ночь, но я не мог пойти спать, не поговорив с тобой. Я ждал, когда ты вернешься от врача. Как ты?

– Ты имеешь с виду мое здоровье или мое душевное состояние?

– И то и другое.

– Со здоровьем все в порядке. Ну, а другое – ты сам можешь себе представить.

– Линн, я виноват. Я ужасно виноват. Я сказал, что полет прошел хорошо, но это не так, потому что всю дорогу я думал о нас. О нас и об Энни. Я не хотел причинять ей боль. Бог свидетель, ни в коем случае не хотел.

– Ты причиняешь ей боль, потому что она – не Эмили. Она некрасива и…

– Нет-нет, это неправда. Я все для нее делаю, все, что могу. Но я не обладаю таким терпением, как ты. Я это признаю. Я всегда признаю, когда неправ, разве не так?

Ее подмывало спросить: «Мне сосчитать те случаи, когда ты это признаешь, и те, когда нет?» Но подобная казуистика ни к чему не приводит. Это все равно что бег на месте. Она вздохнула:

– Наверное.

– Я совершенно подавлен. Я очень многого для нее хочу, а она не понимает. Энни – трудный ребенок.

В этом она была вынуждена с ним согласиться. Однако она уклонилась от прямого ответа, жестко сказав:

– Простых не существует, Роберт.

– Это не так. Вот ты. Ты самая добрая, самая мягкая, самая рассудительная, здравомыслящая, прекрасная женщина, я тебя просто недостоин.

Тот ли этот хмурый враждебный человек, что кричал прошлой ночью на кухне, причинил ей боль, оставив на руках синяки, и повернулся к ней спиной в спальне? Конечно, это был он. И несколько презрительно она предупредила саму себя: «Только не говори опять, что ты удивлена».

– Линн, ты слушаешь?

– Слушаю я, слушаю.

– Скажи Энни, что я прошу у нее прощения. Скажешь?

– Хорошо, скажу.

– Все, что произошло, так глупо: то, как мы отвернулись друг от друга, не пожелав спокойной ночи, и то, что мы не попрощались утром. А если бы кто-нибудь из нас попал в аварию, как Ремис, и мы бы больше никогда не увиделись?

Ремисы… Они жили через дорогу. Линда и Кевин. Слова пронзили ее. У нее до сих пор стоял в ушах жуткий крик Линды, раздавшийся, когда ей позвонили, чтобы сказать об аварии. Этот крик разнесся по всему кварталу, на него стали сбегаться люди. Линда же просто помешалась. «Он уехал на работу час назад! – выкрикивала она одно и то же. – Он уехал на работу час назад!»

– Эта ночь ссоры могла стать нашей последней ночью. Подумай об этом, – произнес Роберт.

Сердечный приступ. Крушение самолета или автомобильная авария в тумане и дожде на чужом шоссе. Его искалеченное, искромсанное тело. Они привезли бы его обратно в Америку. И Роберт больше никогда бы не сел в это кресло.

– Линн, с тобой все в порядке? Ты что?

– Со мной все нормально.

Но он нанес ей болезненный удар. Ощущение было такое, словно внутри она истекала кровью. Она увидела себя одну в доме, совершенно одну, потому что, что такое дети, как не продолжение тебя самой? Эти ранимые девочки, этот еще не родившийся младенец, который будет нуждаться в ее заботе, – а он не вернется. И не будет больше ужасного голоса, тяжелых мужских шагов вверх и вниз по лестнице. Не будет сильных мужских рук.

– Боюсь, что нервы у меня совсем сдали, – сказала она. – Я должна была помирить вас с Энни до того, как идти спать. Но я просто вышла из себя. А потом, мне уже не двадцать лет, – закончила она уныло.

– Да нет же, тебе все те же двадцать, как тогда, когда я только встретил тебя. Тебе всегда будет двадцать. Скажи мне, что ты меня хоть немножко любишь. Только скажи, и мне хватит этого до самого возвращения. Скажи мне, что ты больше не сердишься.

Ее тело реагировало на вибрации его голоса.

– Я вас всех так люблю, но тебя – в первую очередь. Я ничто без тебя, Линн. Прости меня за всю ту боль, что я тебе причинил. Прости меня, пожалуйста.

– Да, да.

Эти отметины на руках, эти раздраженные слова, за которые он так горячо сейчас раскаивался, – что они, в конце концов, значат по сравнению со всеми его хорошими качествами? Ничего. Совсем ничего.

Мы за тысячу миль друг от друга, но мы накрепко связаны между собой. Вот и сейчас эта связь возродилась заново, словно нет огромного расстояния, разделяющего нас, словно он здесь, в своей комнате, или я в той незнакомой комнате в Лондоне, и мы можем дотронуться друг до друга. Поразительно!

Гнев исчез, и постепенно ее начал согревать покой.

– А ты любишь меня, Линн?

– Да, люблю, конечно, люблю. Люблю, несмотря ни на что.

– Береги себя, дорогая. Передай девочкам, что я их люблю. Я опять позвоню через пару дней.

Ее все еще переполняло облегчение, и она сидела, баюкая в руках пластмассовый аппарат, когда он зазвонил вновь.

– Привет, это Том Лоренс. Как у вас дела?

– Спасибо, прекрасно. – Она уловила в собственном голосе нотку веселья.

– Я объясню, почему я звоню. Я хочу попросить вас об одном одолжении. Ко мне приехала сестра со своей дочерью. Они живут в Гонолулу, и сестра подумала, что сейчас как раз самое время для Сибил узнать, что лежит за Гавайями. Сибил двенадцать лет. Вашей младшей дочери примерно столько же?

– Энни одиннадцать.

– Отлично! Вы нам ее не одолжите? Как вы думаете, она захочет съездить с нами в город? Мы сходим на спектакль, может, в музей или на Статую Свободы. Ну, как вам эта идея?

– Звучит великолепно.

– Тогда мы заедем за Энни завтра утром, если это подходит, а затем сядем на поезд.

– Энни с ума сойдет от восторга. Она обожает Нью-Йорк.

– Для меня будет в новинку сопровождать двух таких юных дам. Сестра хочет использовать это утро, чтобы походить по магазинам, поэтому какое-то время я буду справляться с ними самостоятельно.

– Уверена, что вы прекрасно справитесь.

– Ей понравится Сибил. Она милая девочка, даже если учесть, что она моя племянница.

Линн ощутила неясное беспокойство. Почему-то она представила его сестру похожей на тех чрезмерно умных молодых женщин, которых она встречала на вечеринке у Тома. Она, должно быть, невероятно худая, а ее дочь, скорее всего, тоже, и к тому же разодета во французские наряды и выглядит на все шестнадцать. Подобного рода девочек очень много, но Энни не из их числа.

Поэтому на следующее утро она с заметным облегчением поприветствовала компанию у своих дверей. Сестра Тома, возможно, его близняшка, была прелестная, дружелюбная и абсолютно нормальная. Как и он. Сибил не была ни худой и ни толстой, хоть и не такой красивой, как мать. Энни проведет хороший день.

Прогнозы Линн сбылись. Энни провела замечательную субботу. За ужином она повторяла торжествующе:

– Я ела шоколадный торт с малиной и сливками.

Я сказала, что папа говорит, что я слишком толстая, а Том сказал, что когда я вырасту, то сяду на диету, поэтому пока волноваться нечего.

– Том? Ты зовешь мистера Лоренса Том?

– Он сам мне сказал. Потому что Сибил называет его «дядя Том».

Мокрый снег начал подмерзать. В те моменты, когда было тихо, можно было услышать позвякивание его ледяной крупы на оконных стеклах.

– Хорошо ужинать на кухне, – произнесла Эмили. – Уютно.

И это было правдой. В столовой, когда за столом сидело только четыре человека, всегда казалось, что не хватает еще десяти или двенадцати, потому что стол – подлинный Шератон – был достаточно длинным, чтобы за ним могли усесться восемнадцать человек. Казалось, звуки в комнате отдаются эхом. Но Роберт говорил, что на то она и столовая, чтоб в ней за столом обедали.

Энни все еще была полна впечатлений.

– Я сказала ему, что ненавижу свои волосы – они такие кудрявые. А он сказал, что я смогу их выпрямить, если захочу. Я сказала, что папа мне не позволит, а он сказал, что я смогу это сделать, когда вырасту, потому что тогда я смогу делать, что захочу. Он сказал, что знает одну женщину, которая сделала так, и ей понравилось. – Энни хихикнула: – Готова поспорить, что он имел в виду одну из своих жен.

Линн и Эмили переглянулись, и Эмили насмешливо заметила:

– Ты же ничего не знаешь о его женах!

– Вот и знаю! Мне Сибил рассказала. У него их было две. Или три. – Энни, задумавшись, остановила вилку на полпути ко рту. – Знаешь что? Если ты когда-нибудь разведешься с папой, я думаю, тебе нужно выйти замуж за Тома.

– Энни! Можно подумать, я когда-нибудь разведусь с папой.

– А я думаю, ты выберешь дядю Брюса, – заметила Эмили. – Ты же его так любишь.

При этих словах уголок рта у нее вздрогнул. Юмор ли это был или цинизм, или то и другое? Линн отвела взгляд. А Энни серьезно ответила:

– Конечно, я люблю его, глупая, но у него же есть тетя Джози.

Линн сделала им обеим выговор: – Глупости! И Боже вас упаси сказать что-нибудь настолько же идиотское в присутствии папы. Он возвращается через неделю, в среду.

Еще одиннадцать дней. Всего лишь одиннадцать дней, – сказала Энни. – Я думала, что его не будет дольше.

– К тому времени он закончит свою работу, – объяснила Линн, – и ему нужно будет возвращаться.

– Но он только что уехал. Какая польза от того, что он уехал, если он сразу же развернется и поедет обратно? Не слишком же много работы у него. Надеюсь, что в следующий раз они дадут ему работы побольше, – съязвила Энни.

– Иди выведи Джульетту, – вмешалась Линн. Ей нужно погулять.

В понедельник, когда школа снова открылась после каникул, Эмили вернулась домой без Энни, жалуясь:

– Что за ребенок! Она опять пропустила автобус. Думаю, мне теперь придется вывести машину и поехать обратно. А она все это время будет мерзнуть на улице.

Линн выглянула в окно. Шел мокрый снег. Белый склон холма был покрыт опасной ледяной коркой.

– Нет, Эмили, поеду я. Дороги скользкие, а у тебя недостаточно опыта вождения, чтобы справиться с машиной в такую погоду.

Эмили взглянула на необъятный живот матери.

– А если машина забуксует и тебе придется выходить, и ты упадешь? Нет, мам, поеду я. Я буду осторожна.

«Когда дело доходит до чего-то серьезного, она все же самая ответственная девочка», – подумала Линн, наблюдая, как машина осторожно выехала на подъездную аллею, плавно заскользила вниз по дороге и, одолевая дюйм за дюймом, скрылась из виду. Однако она осталась стоять у окна, вычисляя в уме, сколько времени понадобится, чтобы доехать до школы и обратно.

Когда зазвонил телефон – похоже, телефоны всегда имеют обыкновение звонить в самый неподходящий момент, – Линн сняла трубку. Незнакомый голос долетел до нее по проводам:

– Линн Фергюсон? Это Фэй Хеллер, соседка вашей сестры Хелен из Сент-Луиса. Вы меня помните?

Внутри у Линн все перевернулось.

– Да-да, что-нибудь с… Хелен?

– С Хелен все в порядке. Они всей семьей уехали кататься на лыжах. Я звоню, потому что их нет, а тут у меня дома ваша малышка Энни.

Линн медленно опустилась в кресло.

– Энни? У вас? Я не понимаю…

Очень спокойный негромкий голос объяснил:

– Не пугайтесь. С ней все хорошо, она цела и невредима. Она приехала на такси около трех. Я увидела, как она звонила Хелен в дверь, и, естественно, ей никто не открыл. Вышла и привела ее к себе. Сама она не хотела ничего объяснять, а я не настаивала, но…

«Боже мой, она убежала. Что же еще произойдет? Но убегать из дома бессмысленно…»

– Я представить себе не могу, что ей пришло в голову! – расплакалась Линн.

«Тебе не нужно ничего себе представлять, ты прекрасно все знаешь сама. Роберт возвращается домой…»– твердил внутренний голос.

Тот случай с мороженым был ужасен, однако… Убегать из дома… Энни, Энни…

Она усиленно соображала. Потная, холодная рука, держащая трубку, дрожала.

– Дети иногда преподносят нам сюрприз, разве не так? – Женщина пыталась хоть как-то объяснить этот поступок, хоть как-то утешить. – Я полагаю, что мы в свое время поступали точно так же с нашими родителями.

Мысли Линн скакали. Как смогла Энни купить билет и сесть в самолет? Ребенок без сопровождения взрослых – на такое расстояние? Ей бы никогда не продали билет.

– Могу я с ней поговорить?

– Я предложила ей сразу же позвонить вам, но она была немного расстроена, что вполне естественно, и я подумала, что лучше не настаивать.

– Неужели она боится поговорить со мной? Скажите ей, что я не буду ее ругать. Я лишь хочу узнать, как она. Скажите ей это, пожалуйста, пожалуйста!

– Я бы не сказала, что она боится, но дело в том, что она ужасно устала, и я отправила ее наверх прилечь. После того как она поела, разумеется. Она была голодна.

«Женщина проявляет такт. Но правда в том, что Энни не хочет со мной говорить».

– Она хочет домой. Хотите, я посмотрю, когда ближайший самолет, с которым мы могли бы ее отправить сегодня вечером?

Она хочет вернуться домой! Господи, спасибо тебе за это!

– Нет, при сложившихся обстоятельствах я бы не хотела, чтобы она летела одна. Я лучше узнаю, как я могу вылететь отсюда.

Но здесь у нас очень плохая погода. Может, вы разрешите оставить ее здесь на ночь? Кроме того, уже вечер.

На глаза Линн навернулись слезы и перехватило горло. А женщина, видимо, почувствовав это, мягко произнесла:

– Вы думаете, она будет нам в тягость, но это не так. Ей здесь хорошо. Вы же помните моих трех? Они уже выросли и разлетелись, но я еще не забыла, как обращаться с маленькими девочками. Поэтому не беспокойтесь.

Рыдания прорвались наружу.

– Я в ужасе от того, что могло произойти, если бы ее нашли не вы. Один Бог знает, на кого она могла натолкнуться.

– Но этого же не произошло. Погодите минутку, мой муж хочет что-то сказать. О, я была права. Сегодня вечером отсюда нет рейсов. Вам придется подождать до завтра.

– Тогда ладно. Я вылечу первым же утренним самолетом. И я хочу поблагодарить вас. Даже не знаю, как начать.

– Ну что вы! Вы бы поступили точно так же. Просто постарайтесь спокойно уснуть, если получится.

Нужно вытереть глаза и привести в порядок лицо, пока не вернулась Эмили. Мать должна оставаться стойкой в чрезвычайных ситуациях. Не показывать свою слабость. Мать должна скрывать свои страхи и раны. Однако она не смогла утаить их от врача в то утро…

У черного входа Эмили потопала ногами, стряхивая снег, и позвала:

– Мам? Ее там не было. Я везде посмотрела. Эта противная Девчонка, должно быть, ушла в гости к кому-нибудь из друзей. Ну уж, по крайней мере, могла бы позвонить! Что такое? Что случилось?

– Куда, по-твоему, подевалась эта глупая девчонка? – вместо своего полнейшего смятения Линн хотела показать наигранный гнев, как, например, всплеснуть руками и сказать: что она еще выкинет? Но Эмили не поддержала игру. Она сказала серьезно:

– Она очень напугана. Ее мрачные мысли пугают меня.

Женщины посмотрели друг на друга. В последнее время они частенько обменивались подобными, довольно загадочными взглядами. Ей также пришло в голову, что в таких случаях именно она первая опускала глаза или отводила взгляд.

– Энни всегда была трудным ребенком, не то что ты, – сказала Линн. – Она у тети Хелен.

Это были именно те слова, которые произнес Роберт, когда звонил из Лондона. Эмили же ответила ей точно так, как сама она ответила Роберту:

– Простых не бывает.

Линн не была расположена к спорам на философские темы, во всяком случае не сейчас.

– Завтра я вылечу первым же рейсом, на который смогу достать билет. – И поскольку Эмили стояла в нерешительности, добавила: – Я помню Хеллеров. Это хорошие друзья тети Хелен. Поэтому давай не тревожиться слишком сильно.

Эмили лишь произнесла:

– Ну что ж, у меня куча работы. Пойду-ка заниматься.

«Иногда может показаться, что Эмили внутренне неспокойна, – подумала Линн. – Порой она заставляет меня чувствовать себя неуютно, как, например, сейчас, словно это я вынудила Энни убежать из дома».

Собака, повизгивая, просилась наружу. Линн стояла в дверях кухни, пока Джульетта бегала по саду, где каждая веточка была покрыта ледяной глазурью. Собака присела, затем бегом вернулась обратно и стряхнула влагу с шерсти, забрызгав пол на кухне. Повинуясь внезапному порыву, не обращая внимания на сырость, Линн опустилась на колени и крепко прижала пса к себе. Она нуждалась в живом тепле.

– Господи, – проговорила она, позволяя собаке лизать ей руку. Но ей нужны были также слова, теплые человеческие слова. Поэтому она направилась к телефону. Она должна была рассказать все Джози.

– Ты в порядке? – спросила та, когда Линн закончила свой рассказ.

– Да. Мне лишь нужно было поговорить с кем-то. Прости, что обременяю тебя своими проблемами ты ведь больна.

– Это противная простуда, от которой я никак не могу избавиться. И ты вовсе меня не обременяешь. Подожди минутку. Здесь Брюс, и он хочет знать, о чем речь.

Сперва Линн слушала, как они совещаются, затем трубку взял Брюс.

– Успокойся, Линн, – сказал он, – я привезу ее. Погода отвратительная, и тебе нельзя рисковать. Ты можешь упасть. Я поеду за ней.

Она запротестовала, но ее возражения были отвергнуты с исключительной твердостью, и, внезапно почувствовав усталость, она поднялась наверх прилечь.

Одна в утлой лодчонке, охваченная ужасом, в нечеловеческом напряжении, потеряв из виду землю в бурных волнах океана, она внезапно увидела вспышку света и услышала голос. У ее кровати стояла Эмили.

– Мамочка, дорогая, проснись. Ты проспала уже больше часа. Тебе нужно поесть. Я приготовила ужин.

Поздним утром позвонил Том Лоренс, чтобы пригласить Энни на прощальный ужин с Сибил, которая уезжала домой.

– Энни нет. – Ее голос сорвался на высокий фальцет. – Энни убежала из дома.

Последовала пауза. Как должен реагировать человек на подобного рода новость?

Он спокойно спросил, не может ли она что-нибудь к этому добавить.

– Она уехала в Сент-Луис к моей сестре. Только сестры не было дома… – Ее голос сорвался, и ему пришлось ждать завершения фразы. – Брюс поехал за ней.

– Роберт еще не вернулся?

– Нет, послезавтра.

– С вами кто-нибудь есть?

– Никого. Я заставила Эмили пойти в школу, а Джози страшно простужена – ОРЗ или что-то в этом роде. И я не хочу, чтобы кто-нибудь еще об этом знал.

– Конечно. Но вам нельзя там находиться одной. Я сейчас подъеду.

– О, нет, в этом нет необходимости. Я в порядке, правда. – Она, должно быть, выглядит ужасно: беременная слониха с темными кругами под глазами… Странно, что в такое время она вообще беспокоится о том, какой предстанет перед этим мужчиной. – Но ваша работа, ваш офис…

– Я еду.

Дрова в камине были сложены, оставалось только поднести спичку.

Она разожгла камин, отправилась на кухню приготовить кофе и, сняв с подоконника горшочек с фиалками, поставила его на поднос, где уже стояли чашки и кофейник. Когда приехал Том, в камине горел веселый огонь, кофе испускал восхитительный аромат, а на столике перед камином стояла тарелочка с горячими сдобными булочками.

В джинсах и фланелевой рубашке Том выглядел как школьник. Роберт никогда не носил джинсы. Мысли Линн текли сбивчиво и бессвязно.

– Вы хотите поговорить о том, что произошло, или вместо этого поговорим о последних событиях дня, или, может, предпочитаете вообще ни о чем не говорить?

Она развела руками, выражая полное замешательство.

– Не знаю, что и сказать… Она трудный, замкнутый ребенок со скверным характером. – Тут ей пришлось остановиться.

Том кивнул:

– И в то же время она потрясающая малышка. Моя сестра не могла надивиться, как много она знает по сравнению с Сибил.

– А Роберт жалуется, что она глупа.

– Ваша Энни – прелестная девушка.

Легкое сочувствие промелькнуло на лице Тома. Разрез его глаз по форме напоминал лист дерева. Забавно, она этого раньше никогда не замечала.

– Вы подарили ей чудесный день. Она была в восторге.

Том взял булочку.

– Банан? Нет, что-то другое. С чем она?

– С апельсиновой цедрой. Я решила попробовать эту начинку. Ну и как? Удалось?

– Потрясающе. Я же говорил, что вам нужно заняться кулинарным искусством серьезно. Но, естественно, сейчас не время.

Пламя потрескивало, вводя в извечный соблазн наблюдать его головокружительный танец. Том заговорил снова:

– Я могу говорить откровенно? Ведь Энни переживает свою полноту и кудрявые волосы?

– Да, и с вашей стороны было очень мило переубедить ее.

Ей пришли на память слова Энни: «Тебе нужно выйти замуж за Тома»– и, вопреки ее желанию, легкая, чуть заметная улыбка тронула ее губы и исчезла. Том открыл рот и тут же закрыл его.

– Вы собрались что-то сказать, Том.

– Я передумал.

– Почему? Говорите, пожалуйста.

Он покачал головой:

– Однажды у меня были из-за этого неприятности, помните?

– Да, потому что то, что вы говорили, не было правдой.

Она должна была сказать ему это. Должна была. С оправленной в серебряную рамку фотографии на нее смотрел Роберт. На его руке красовалось обручальное кольцо. Это была его идея – носить одинаковые обручальные кольца.

Том проследил за ее взглядом. И, словно приняв окончательное решение, продолжал:

– Я лишь собирался сказать, что Энни несколько раз повторила, что отец расстраивается из-за ее полноты. И все. Я думал, это может оказаться полезным ключом к тому, что произошло.

«Расстраивается». Эта ужасная сцена. «Ты – бестолочь!» Все в пятнах детское личико, залитое слезами. А потом: «Я никогда не обижу ее. Я всех вас люблю».

– Не знаю, что и думать, – пробормотала она так, словно Тома не было рядом.

Не торопясь, он отхлебнул кофе, поставил чашку, опять взял ее, снова поставил на место и только после этого сказал:

– Я ваш друг, Линн. Мы знаем друг друга не так давно и не так близко, но, я надеюсь, вы считаете меня своим другом.

Несомненно он пытался вытянуть из нее какое-то признание, осознание его необходимости, обращение за помощью. Даже в разгар сумятицы этого дня она оставалась достаточно бдительной, чтобы понять это. Однако, как ни странно, его попытка не возмутила ее, а поскольку было необходимо как-то отреагировать на его великодушие, она пробормотала:

– Я знаю, что вы помогли бы мне, если бы это было в ваших силах. Тот факт, что вы здесь, уже говорит о многом.

– А вы уверены, что я не в силах помочь?

Она покачала головой:

– Нам надо самим терпеливо во всем разобраться. Роберт всегда старался отвлечь Энни от ее настроений, но в последнее время у них сложные отношения. Что ж, она растет. А для некоторых детей расти совсем непросто.

– О да. Вообще-то не мне об этом судить. У меня никогда не было детей – одни жены.

Она радостно ухватилась за возможность переменить тему.

– А сколько их у вас было, могу я спросить?

– Две с половиной.

– С половиной?

– Ну да. Я жил с одной целый год. Можно назвать ее женой наполовину. – Он рассмеялся. – Все это было очень по-дружески. Мы приняли обоюдное решение считать, что мы в расчете.

Линн подумала: «Если бы он принадлежал мне, не думаю, что я так легко смогла бы его отпустить». И она вспомнила, как, увидев его впервые, почувствовала исходящую от него легкость, яркость, ощущение полного счастья.

Он насмешливо взглянул на нее и спросил:

– Не одобряете?

– Я? Не мне судить. Но Роберт никогда бы… – Она осеклась.

Это было неправильно. Неправильно было упоминать о конфликте между Робертом и Энни. Проблемы нужно было держать внутри семьи, не вынося сор из избы. И она опять взглянула на фото Роберта, которое, будучи обычного размера, казалось, главенствовало в комнате. И в этот раз Том проследил за ней взглядом:

– Я разговаривал с Питом Монакко. Он хотел, чтобы я знал, какое впечатление на них всех произвел Роберт. Он, конечно, считает, что мы с Робертом очень близкие друзья.

При словах «близкие друзья» Линн вспыхнула и быстро произнесла:

– Да, Роберт впечатляет. Не знаю, откуда он берет свою энергию. Плюс ко всему, что он делает. Он еще взял на себя новый проект поиска средств для финансирования исследований СПИДа.

– Невероятная энергия.

Последовала пауза, словно оба они подошли к той черте, которую никто из них не должен был переступать. Разряжая атмосферу, зазвонил телефон.

– Да? Брюс? Слава Богу! Да, поскорее. Не пропустите его. – Она положила трубку. – Это Брюс из аэропорта. Они едут домой. Энни веселая, и мне не следует беспокоиться. – Она вытерла глаза. – Не беспокоиться. Можете себе представить?

– Но вам же сейчас намного лучше.

– Да. Я очень серьезно поговорю с Энни. Вы же говорите, что она смышленая девочка. Я поговорю с ней по душам. Я смогу до нее достучаться. – Пока она говорила, ей казалось, что она нашла правильный подход к этой проблеме. Обсуждая ее вслух, можно достичь понимания. Правда, Энни убежала, повинуясь какому-то безумному импульсу, но она же вернулась.

Следовательно, это еще не конец света. – Да, мне действительно легче, – повторила она. Том поднялся со словами:

– Раз дело обстоит таким образом, я вас покидаю. Моя сестра сегодня здесь последний день.

– Конечно! Просто замечательно, что вы пришли.

– Вы удивительная женщина, Линн. Но вы безнадежно устарели. О, я не имею в виду ваши наряды. Когда вы в обычной форме, вы выглядите так, как на Пятой авеню. Я имею в виду, в вас еще осталась старомодность небольших городков. Я выражаюсь туманно?

Отвечая на его улыбку, она сказала:

– Пожалуй.

– Я хочу сказать, что доверие нынче не в моде. – Он взял ее руку и поднес к своим губам: – Это то, чему я научился в прошлом году в Вене. Там они все еще это знают. «Целую вашу ручку, почтенная леди».

У входной двери, озадаченная и слегка растерянная, она повторила единственное, что пришло ей в голову:

– Это замечательно, что вы пришли. Огромное вам спасибо.

– Я здесь, когда бы вам ни понадобился. Помните это, – сказал он и вышел на дорожку.

Она осталась в том же замешательстве. Было ли это проявлением необычайной любезности с его стороны или нечто другое? В конце концов она была так неопытна. С двадцати лет ей почти не случалось разговаривать или оставаться в комнате наедине с каким-либо другим мужчиной, кроме Роберта. Но в любом случае она чувствовала себя польщенной. А для беременной женщины, озабоченной тяжелыми мыслями, это было приятное ощущение.

– Ну, вот и мы! – закричал Брюс, когда Эмили открыла входную дверь.

Линн раскрыла руки, и Энни бросилась в ее объятия. Брюс поглядел на них с улыбкой, и его очки влажно блеснули.

– Почему ты это сделала, дорогая моя? – воскликнула Линн. – Ты всех страшно перепугала. Почему? Тебе нужно было сперва поговорить со мной.

– Не сердись на меня. Я сама испугалась. Я испугалась, когда уже села в самолет. Я так хотела, чтобы все осталось как прежде, чтобы я этого не делала, но я уже не смогла бы выйти из самолета, ведь правда?

– Нет, радость моя, без парашюта не смогла бы. – И Линн прижала ее к себе еще крепче. – Но как ты в твоем возрасте вообще смогла купить билет?

– Там были большие девочки, которые ехали в колледж, и они разрешили мне сказать, что я их сестра. А когда я туда прилетела, у меня уже не было денег, чтобы вернуться обратно. Я израсходовала все, что было в моей копилке, на билет в один конец. Поэтому мне пришлось ехать к тете Хелен. Я позвонила в дверь, а там никого не было, и… – Повествование завершилось громким плачем. – Я хотела домой!

– Ну конечно! И теперь ты дома!

Но какой храбрый ребенок! Придумать такой план!

Энни оторвалась от матери, вытерла хлюпающий нос тыльной стороной ладони и тряхнула головой. Слезы прочертили полосы на ее лице. Смятый воротник загнулся под горловину пальто. Если б девочка была красивой, сказала себе в этот момент Линн, она не чувствовала бы к ней такой мучительной, такой покровительственной жалости. И она мягко повторила:

– Ну почему ты не сказала мне ни о чем?

Энни прорвало:

– Ты бы все равно не ответила! Здесь ужасно! В этом доме одни секреты. Ты больна…

Тут Линн вынуждена была прервать ее, возражая:

– Родная, я не больна. Иногда, когда женщина в положении, ее желудок ведет себя странно, вот и все. Это не значит, что я больна. Ты это знаешь. Я тебе все объясняла.

– Но я имею в виду не ту болезнь. А кроме всего, с Эмили тоже что-то не в порядке. Она изменилась. Она всегда в своей комнате. Она больше со мной почти не разговаривает.

Теперь уже наступила очередь Эмили вмешаться.

– Это не так, Энни. У себя в комнате я учусь. А кроме того, я же всегда с тобой разговариваю.

– Ты не разрешаешь мне заходить. И я знаю почему. Ты плачешь и не хочешь, чтобы я это видела. Никто не говорит мне правды. Когда ты поехала в больницу, ты сказала, что что-то съела, какую-то информацию…

– Кишечную инфекцию, – подсказала Линн.

– И это так и было, – подтвердила Эмили.

Я тебе не верю! Хочешь знать, что я думаю? Это папа что-то сделал.

– Что за безумная идея! – вскричала Линн. Может, им нужно было прислушаться к Джози и сказать Энни всю правду? Дети сегодня в курсе всего. Они знают об абортах и выкидышах, гомосексуализме и СПИДе, обо всем. Но Эмили не захотела бы. А это, в конце концов, была частная жизнь Эмили.

– Как ты могла такое подумать? – снова вскричала Линн.

– Потому что он противный. Тебе не нравится, когда о нем так говорят, но я не хочу, чтобы он возвращался домой. Не хочу! Не хочу!

Вот что породило его буйный гнев. К чему все его постоянные и упорные усилия научить ее играть в теннис или на пианино? Линн хотелось разреветься, но она знала, что не должна этого делать.

Как чужаки на незнакомой улице, не знающие, в каком направлении им свернуть, они в растерянности стояли в холле. Брюс прервал неопределенное молчание:

– Давайте, по крайней мере, разденемся и присядем.

– Вы, должно быть, умираете с голода, – быстро среагировала Эмили. – Я могу приготовить что-нибудь через пару минут.

– Нет, – ответил Брюс, – мы поели в самолете. Думаю, что вместо этого нам нужно поговорить.

Все последовали за ним в уютную гостиную, где Линн весь день поддерживала огонь. Брюс направился к камину и на секунду остановился. Он опустил голову, погрузившись в свои мысли, словно видел нечто, сокрытое в неровной дрожи огненных языков. Затем повернулся и с тем же серьезным выражением на лице начал говорить:

– Мы перекинулись парой слов обо всем этом по пути домой в самолете. Но самолет – не место для откровенных разговоров. Поэтому давайте открыто поговорим сейчас. Я хотел объяснить Энни то, что она уже сама отчасти поняла, а именно, что все люди разные, каждый имеет свои привычки и наклонности. У каждого свой характер. Один хорошо играет на фортепиано, другой обладает чувством юмора, третий вспыльчивый, четвертый, наоборот, спокойный. Но ясно одно: мы должны быть терпимее друг к другу.

В комнате стояла полнейшая тишина. Не привыкшие видеть Брюса столь серьезным, все его внимательно слушали.

– А когда люди объединяются в семью, живут в одном и том же доме, они каждый день сталкиваются с этими различиями. У меня дома Джози думает, что я неряшливый, и я такой и есть. У меня на одежде и в карманах полно древесной стружки. Я прихожу домой, сажусь на диван и оставляю стружку между подушками. Джози этого не выносит. Поскольку я не считаю, что диван – это настолько уж важная вещь, то мне кажется, что Джози поднимает слишком много шума, но она считает наоборот и думает, что и я должен понимать, насколько диван важная штука. То есть в этом наше с ней различие, и тут уж ничего не попишешь.

Он остановился, сдвинув брови, и строго оглядел их.

– И каждый из вас здесь находящихся делает вещи, которые другие не могут выносить. – Он поднял руку, словно предупреждая чью-либо попытку заговорить. – Нет, я не жду откровений. Я просто хочу выразить свою позицию. Энни, ты понимаешь, в чем заключается моя позиция? Я имею в виду, почему мы с Джози не таскаем друг друга за волосы из-за стружек? Или почему никто из нас не убегает из дома?

Энни несмело улыбнулась.

– Это смешит тебя, не так ли? Ответь мне. Почему, по-твоему, мы так не поступаем?

– Я полагаю, – слабым голосом сказала она, – это потому, что вы любите друг друга.

– Ты правильно предположила, Энни. Ты говоришь, твой отец «противный». Но если он иногда и говорит неприятные вещи, то он также говорит и очень хорошие вещи, правда? И также делает хорошие вещи. – Не получив ответа, Брюс настойчиво повторил: – Ну, давай. Ведь правда?

– Я думаю…

– Эх, Энни, ты это знаешь. Я достаточно часто бываю здесь. Я видел, как вы вместе играли на пианино в четыре руки, и это прекрасно. Я видел, как он учил тебя играть в теннис, и я встречал вас по субботам в библиотеке, когда вы выбирали книги. Неужели, по-твоему, он делает все это, потому что он «противный»?

Линн редко приходилось слышать, чтобы Брюс говорил так долго и с такой убедительной силой; он был известен своей лаконичностью. Когда они собирались вместе, именно Джози, серьезная и положительная, вела беседу.

– Ты утверждаешь, что он часто ругает тебя. Но, Энни, что ты можешь с этим поделать? Вряд ли он изменится. Люди редко меняются, Энни. Большинство из нас остаются такими, какими они были сотворены. Поэтому побеги из дома делу не помогут. Это твой дом, здесь твоя мать, здесь твоя сестра. И ты должна преуспеть именно здесь.

Эмили смотрела прямо перед собой. Ее лицо носило следы печали, приоткрытые губы сложились в усталую складку. Какие мысли прочертили эту морщинку на ее лбу? Действительно ли Брюс имел в виду то, что говорил, думала Линн.

– Все возвращается к любви, как ты только что сказала обо мне и Джози. Ты должна помнить, что люди ругаются, кричат, но все-таки любят. Твой отец любит тебя, Энни. Он все сделает ради тебя. Всегда думай об этом, даже если иногда это очень нелегко. Попытайся не давать словам ранить тебя, даже если они кажутся несправедливыми, а иногда и являются несправедливыми. Если иногда он разговаривает грубо и резко, что ж, это его недостаток, вот и все, и тебе нужно смириться с этим.

Все это время Брюс стоял на ногах, но теперь он сел, вытирая лоб, словно проделал тяжелейшую работу. И опять Линн заметила, как влажно блеснули стекла его очков. Сегодняшний день, подумала она, мне бы хотелось позабыть. Это несчастный день, однако Брюс вложил в него частицу своего сердца.

– Я подумал, – медленно проговорил он, обращаясь как к Энни, так и к Линн, – может, Энни неплохо было бы поговорить с кем-нибудь, когда она опять почувствует беспокойство? Есть доктор Миллер, приятель Джози…

– Это могло бы здорово тебе помочь, Энни, – поддержала Линн. – Я согласна с дядей Брюсом.

Энни немедленно запротестовала:

– Нет! Я знаю, что вы имеете в виду! Психолога. Я все знаю об этом, и не пойду, не пойду! Нет, нет, нет!

Линн ждала, что ответит Брюс. Казалось абсолютно естественным предоставить решение ему. Он мягко проговорил:

– Тебе не нужно решать сию минуту. Просто хорошенько обдумай это и, когда передумаешь, дай знать своей маме.

– Я не передумаю, – заявила Энни.

Этот протест звучал очень похоже на Роберта. Любопытная мысль. Хотя, если бы Энни согласилась, стала бы неминуемой стычка с Робертом и категорическое возражение с его стороны, которым почти невозможно пренебречь. Однако, подумала Линн, если возникнет такая необходимость, я этим пренебрегу.

– Ну хорошо, хорошо, – сказал Брюс. – Никто не собирается ни к чему тебя принуждать. Ты дома, и ты рада этому. Твоя семья не может без тебя, Энни. Даже мы с тетей Джози не можем. Мы целиком зависим от тебя по утрам в воскресенье, когда ты помогаешь нам возиться с мебелью.

Брюс работал над проектом ремонта старой мебели для неимущих, мирный проект, который не встретил одобрения. И, как часто случалось, Линн опять вспомнила старое выражение своего отца: «Он соль земли».

Пламя постепенно превратилось в кучу белого пепла, но его жар только еще начал угасать. Брюс стоял перед камином, протянув руки к его теплу. Странная мысль вдруг пришла в голову Линн: «А что, если я сейчас встану и обниму его? Что за причуда! Я что, с ума сошла? Ради всего святого, этот мужчина – муж Джози. А я – жена Роберта. И именно Роберта я люблю».

Вслух же она весело произнесла:

– Вы голодны, что бы вы мне ни говорили. Побудьте здесь минутку. Я приготовила овощной суп сегодня днем, пока вас ждала.

– Что бы там ни было, звучит неплохо, – признал Брюс, – еда в самолетах оставляет вас голодными.

Они устроили небольшое пиршество на кухне – суп с гренками, блюдо горячих фруктов и тарелка шоколадного хвороста. К удивлению Линн, Энни отказалась от печенья. Могло ли это быть оттого, что раз сладости предлагаются открыто и без ограничения, Энни не хочется их так сильно, как когда в них отказывают? Надо бы это обдумать.

У входной двери она взяла руку Брюса в свои ладони.

– Уже во второй раз ты являешься нашим спасителем. Ты сам это понимаешь?

– Именно для этого и существуют друзья, Линн.

– Я так богата друзьями. – Побуждаемая неизвестной причиной, она рассказала ему, что утром приходил Том Лоренс. – Я была так удивлена.

– Почему? Он о тебе исключительно высокого мнения, – сказал Брюс. – Впрочем, как и все мы.

Когда он ушел, а Энни поднялась наверх, Линн спросила Эмили:

– Что говорил Брюс, пока я была на кухне?

– Ничего особенного.

– Вы внезапно прервали свой разговор, когда я вошла. Ничего не скрывай от меня, Эмили.

– Ну, что ж. Он лишь сказал, что ты нуждаешься в нас. Что нехорошо все время находиться в стрессовом состоянии – ни для тебя, ни для ребенка.

Линн нахмурилась.

– Ради Бога, я меньше всего хочу казаться инвалидом. Словно в моем присутствии вы не можете вести себя естественно. Я этого не хочу.

– А о ребенке – это правда?

– Не знаю.

– Я никогда не видела его таким жестким, – сказала Эмили. – Он казался почти злым.

– Почему? Что ты имеешь в виду?

– Он сказал, что мы должны сохранять мир в доме, независимо от того, что кто-либо… что кто-либо говорит или делает. Всегда. Мы должны сохранять мирную и счастливую обстановку. – Эмили задумалась. – Правда, я никогда не видела его таким суровым. Он почти что командовал нами. Не похоже было на обычные разговоры дяди Брюса. – Она прижалась щекой к щеке матери. – Мы обе очень серьезно отнеслись к тому, что он сказал. Энни больше ничего подобного не выкинет. Он очень помог ей. Не беспокойся, мам.

– Раз ты так говоришь, то не буду.

– Обещаешь? Обещаю.

«Но это все так просто произнести, – подумала про себя Линн. – Но насколько искренне он говорил», – подумала она опять. Линн не могла знать, что же он думал на самом деле.

Тем не менее, когда Роберт вернулся домой, предыдущие два дня словно стерлись из памяти.

Задержавшись на таможне, чтобы оплатить все те подарки, которые он купил, он приехал домой поздно. Понадобились усилия двух человек – шофера и самого Роберта, чтобы пронести по дорожке высокую картонную коробку и поставить ее в холле.

– Боже, что ты купил? – воскликнула Линн.

– Увидишь.

Его глаза блестели; долгая поездка, отнявшая столько сил, только воодушевила его. Объятия и поцелуи у него были для каждого. Когда он притянул к себе Энни, то Линн, наблюдавшей за ними, на какой-то момент показалось, что она увидела в глазах девочки отказ, но потом это выражение исчезло, да и, возможно, она его себе вообразила. Смеясь, Роберт взял ладони Линн в свои и отступил назад на длину вытянутой руки, чтобы оглядеть ее.

Ты у меня еще больше стала! Посмотрите на свою маму, девочки! Готов поклясться, там у нее двойня, а то и тройня! Если так, нам придется пристраивать дополнительные помещения к этому дому или переехать в другой. Но как ты, дорогая? – И, не дожидаясь ответа: – Как она, девочки? Она хорошо себя чувствовала? Она ведь все равно мне не скажет, даже если что-то не так.

– Она чувствовала себя прекрасно, – заверила его Эмили.

– Значит, вы о ней хорошо заботились. – Он потер руки. – На улице морозно, но ни в какое сравнение не идет с Центральной Европой. О, у меня миллион разных вещей, чтобы рассказать вам. Даже не знаю, с чего начать.

– А как насчет того, чтобы начать с ужина?

– А, ужин! Ах, как хорошо быть дома!

Для зимнего вечера Линн приготовила настоящий пир со вкусными, горячими блюдами: грибной суп, коричневые кусочки рыбы, плавающие в золотом бульоне, утка с вишнями, суфле из шпината с травами и луком и яблочный пудинг в винном соусе.

Шампанское покоилось в ведерке со льдом, и в этот вечер пили все, кроме Энни, которая попробовала глоток и состроила гримаску. Даже Линн, несмотря на беременность, пригубила немножко.

Стол был сервирован тончайшим китайским фарфором и хрусталем баккара, который купил Роберт. В центре стола Линн поместила низкую вазу с букетом белых роз. Все это великолепие не прошло незамеченным. Его оценили по достоинству:

– Ваша мама! – воскликнул Роберт. – Это все ваша мама! Вы только посмотрите на это! – ликовал он. – Конечно, это была тяжелая поездка, работа допоздна, разговоры и переводы, встречи со всякого рода людьми, некоторые из них готовы и стремятся сотрудничать, другие – упрямые и неподатливые, но такова жизнь, не правда ли? Однако, в целом, должен сказать, это был огромный успех. Когда гуляешь по старым кварталам, Будапешт, на наш взгляд – довольно темный и какой-то выцветший, но в то же время необычайно причудливый. А затем внезапно оказываешься перед современной башней из стекла. Офис компании такой же современный, как и у нас в Нью-Йорке. Идешь обратно – и тут тебе китайский ресторанчик, там пиццерия.

Роберт прервался, чтобы отрезать кусок утки, и едва смог его прожевать – так ему не терпелось продолжить свой рассказ.

– Венгрия теперь полностью демократическая страна. Зная историю ее прошлого, можно только подивиться чуду произошедших в ней перемен. Кстати, они войдут в НАТО или какую-либо ассоциацию при НАТО. В этом нет сомнения. Что сейчас нужно стране, что нужно всем этим странам, так это обученный руководящий состав, и тут Запад, – мы, – приходим им на помощь. О, кстати, чуть не забыл. Я привез настоящий венгерский струдель. Я купил его вчера утром. Он у меня в сумке. Что ж, мы съедим его завтра. После такого десерта это будет уж слишком. Тебе нужно увидеть их маленькие кофейни, Линн. Все виды выпечки! Ты бы могла собрать урожай рецептов! Я сидел в одной из них и глядел на площадь с дворцами и огромным готическим собором. Чудесно. Вы полюбите это, девочки.

– А колледж? – с тревогой спросила Эмили.

– Не беспокойся, твое дело – поступить в Йейль. Этому ничто не помешает, – улыбнулся Роберт. – Ты просто будешь прилетать туда на каникулы. Я буду зарабатывать достаточно, чтобы ты смогла себе это позволить.

– А я как же? – спросила Энни.

– И ты не беспокойся. У тебя там будет замечательная школа, куда ходят дети дипломатов и других интересных людей, и…

Вместе с Робертом домой вернулась его бьющая через край энергия и магия очарования. И по лицам дочерей Линн увидела, что они тоже поддались общему воодушевлению.

– И, конечно, мы не ограничимся Венгрией. Ведь это так быстро и легко – объехать Европу, и у вас будет шанс увидеть ее всю. Вы увидите Грецию и Парфенон, и ты поймешь, почему я хотел, чтобы ты изучала античность, Энни. Рим, конечно же, Париж, и, – он широко развел руки, – весь мир! А почему бы и нет?

После ужина они распаковывали его чемоданы. Стоя в центре круга из стульев, Роберт разворачивал и раскладывал свои находки. Он выбирал подарки с особой тщательностью. Для Энни там были часы с кукушкой.

– Помню, однажды ты сказала, что хочешь такие, а эти часы просто прелесть.

Для Эмили он привез акварель с видом замка на холме. Для Линн – изящные статуэтки, исполненные в зеленом и белом цветах: кенгуру, слон и единорог.

– Я было подумал, не стоит ли купить только красные или только зеленые. Как ты думаешь, я правильно выбрал? – обратился он к Линн.

И, не дожидаясь ее ответа, он расставил фигурки на каминной полке, затем отошел назад, рассматривая их слегка нахмурившись. – Нет, не так. – Он передвинул их. – Их нужно сдвинуть все на одну сторону. Симметрия наводит скуку.

Линн заметила:

– Ума не приложу, как ты нашел время для покупок.

– Я сам ума не приложу. Но если хочешь что-то сделать, то всегда найдешь время. Вот так.

Вечер давно перешагнул за тот час, когда Энни нужно было ложиться спать, а Эмили готовить уроки.

– …И нам обязательно надо будет проводить хотя бы несколько дней в Шамони, катаясь на лыжах. Я прочел, что Французские Альпы обладают особым очарованием. О, я смогу выкроить выходные, – смеялся Роберт. – Босс всегда может заполучить несколько свободных дней, особенно если все остальное время он будет работать сверхурочно. Ну и ну! Посмотри-ка на часы! Сказывается разница во времени. Не пойти ли нам спать?

В спальне, раздеваясь, Роберт сказал:

– Это все выглядит так здорово, Линн, так здорово. Знаешь, что они говорят о песке в туфлях? Что тебе захочется вернуться. У меня, может, и нет никакого песка в ботинках, но я уже жду-не дождусь, когда поеду обратно.

Разбирая чемодан и рассортировывая его содержимое, он быстро передвигался и быстро говорил, перепрыгивая с предмета на предмет.

– Я отправил по факсу отчет Питу Монакко и получил очень одобрительный ответ… я отметил сегодня ночью, что Эмили изменилась. Тот погруженный в себя взгляд, который у нее был в последнее время, исчез. Она казалась теплее по отношению ко мне. Да, как я и предполагал, она покончила с этим парнем. Слава Богу… А Энни была просто душка сегодня, и я думаю…

Он развешивал галстуки на перекладины и вдруг воскликнул, повернувшись:

– Но как я по вас скучал, я был словно в лихорадке. А ты по мне так же сильно скучала, Линн?

Она сказала себе: «Он обязан узнать, поэтому я могла бы покончить с этим прямо сейчас». И она принялась как можно более кратко излагать историю Энни, старательно избегая высказываний девочки о нем.

Роберт был испуган, встревожен и раздосадован одновременно.

– Боже милостивый, – сказал он, – стоит мне отвернуться, как с моими детьми случается какое-нибудь несчастье.

Сердце Линн ухнуло вниз.

– Я не хотела портить твое возвращение, и я надеюсь, что не испортила его – ты же сам видишь, у нас теперь все в порядке. – И она принялась импровизировать, так как изложение этой трагической истории со всеми подробностями неминуемо спровоцировало бы ссору. – Кажется, она была обеспокоена моим состоянием. По-моему, для нее было вполне естественно запутаться в своих чувствах. А кроме того, она была расстроена этой летней историей с Эмили. Она подумала, что Эмили была серьезно больна и что мы скрывали от нее истину. И, кажется, все вместе взятое сильно угнетало ее, и она…

«А почему я сама скрываю истину? – спросила она себя, внезапно замолчав. – Неужели я все еще так терзаюсь из-за Кэролайн, что боюсь быть обвиненной в чем-либо еще? Он уже заявил, что несчастье, случившееся с Эмили, – целиком моя вина…»

– А Брюс привез ее домой…

– Да, это было так замечательно с его стороны, не правда ли?

Роберт тяжело опустился на стул. В слабом свете ночника на прикроватном столике его лицо казалось болезненно-желтоватым, словно вся его энергия внезапно иссякла. Линн в тревоге принялась объяснять, повторяясь:

– Это было просто замечательно. Он так чудесно поговорил с Энни, с ними обеими.

– О чем он говорил?

– О, о жизни в целом, о сложных проблемах, с которыми сталкиваешься, об оптимизме, о взаимопонимании. Он им сделал так много хорошего.

– Может быть, но я этому не рад.

– Тут нечему радоваться. Я действительно считаю, Роберт, что Энни нужна помощь, нужен совет.

– Чепуха. Я уже высказал свое мнение по поводу этой ерунды. В любом случае, Энни не первый ребенок, который убежал из дому из-за того, что ей что-то взбрело в голову. Это случается постоянно. Я уверен, что она стала раскаиваться уже на полпути отсюда.

Да, в этом он был прав…

– Но я думаю о Брюсе. Он мой подчиненный в конторе, а он в курсе самых частных дел моей семьи – неприятностей с Эмили прошлым летом, а теперь и этого. Черт бы побрал все.

– Он был очень любезен, – сказала Линн, а затем, желая полностью стереть у него воспоминания об этом факте, она добавила: – Том Лоренс тоже был очень любезен. Он заходил сюда тем утром.

Ради Бога, и он тоже? А его-то каким ветром занесло?

– Когда он услышал о том, что произошло, то не захотел, чтоб я оставалась одна. Ты не должен возражать, Роберт. Они настоящие друзья.

– Настоящие друзья, но слишком много знают.

– Это порядочные люди. Они не станут болтать о наших детях, ты же сам знаешь.

Того, что они сами знают, уже вполне достаточно, проворчал он.

Она наклонилась, чтобы снять туфли, но едва смогла до них дотянуться. Видя ее потуги, он поднялся ей помочь. Ребенок заворочался очень активно: его шевеление под ее легкой сорочкой было заметно и Роберту, и она увидела, что это его разжалобило; во всяком случае, он больше не будет спорить.

Бедная девочка, – сказал он. – Что за время у тебя было, пока я отсутствовал! Бедная девочка. Теперь я дома, а ты расслабься и позволь мне позаботиться обо всем.

Ребенок все ворочался и ворочался. В течение этих безумных последних дней она вряд ли была способна думать о нем. Теперь же осознание его скорого появления на свет поразило ее. Еще всего восемь или девять недель – и он будет разлучен с ней, разлучен, и в то же время станет ей более близким из-за постоянного внимания к себе, которое должно быть и будет отныне стоять во главе угла. Она должна, она просто обязана ради него сохранять спокойствие и не терять надежду.

Спокойствие и надежду. Ну что ж. Расслабься и позволь Роберту обо всем позаботиться. В любом случае, ему самому этого хочется.

Роберт В. У. Фергюсон родился ранним ветренным утром. Он весил девять фунтов и был первым из младенцев Фергюсонов, кто не родился совсем лысым. Волосы его были песочного цвета, а лицо обещало вытянуться и стать похожим на лицо Роберта.

– Все вместе – прекрасный компромисс, – сказал Роберт. Он стоял на фоне весенних букетов, выставленных на подоконнике. – Ты сосчитала цветы? Та корзина зеленых орхидей – от Монакко. Он переслал их из Калифорнии. – Он взглянул на сына. – Просто боксер-тяжеловес! Ты только посмотри на этого парня!

Не в силах сдержать ликования, он заставил Линн почувствовать себя королевой.

– Ты не будешь ни о чем беспокоиться, ты будешь отдыхать, и мы тебе будем во всем помогать, по крайней мере до конца этой недели, – настоял Роберт.

Кроватка, закрытая белой сеткой, стояла подле их кровати, и Линн поблагодарила Джози за голубые банты:

– Она пришла сюда в ту же минуту, как мы услышали от Роберта, что родился мальчик, – объяснил Брюс. – И я хочу, чтобы ты знала, что то, что банты голубые – это только моя заслуга.

– Он так печется о соблюдении различия полов! – ввернула Джози.

– Но ты же не собиралась повесить на нее розовые банты? – спросила Линн.

– А почему бы и нет? – последовал веселый ответ Джози. – А вообще-то я сделала то, что приказал мне муж.

Их шутливая перепалка позабавила Линн. Тот короткий час, который она провела дома, уже наполнил ее ощущением благополучия. Новые книги в ярких обложках были сложены в стопку на столике у кровати рядом с коробкой шоколадных конфет – они больше не в «черном» списке – и букетом лилий в крошечной вазочке. Муж, дочери, друзья – все, очарованные младенцем, собрались вокруг нее. Энни и Эмили шепотом переговаривались.

– Вам не нужно шептаться, дорогие мои, – обратилась она к ним. – Разговор ему не помешает.

Энни тревожно спросила:

– А когда нам можно будет его подержать?

– Когда он проснется, я разрешу вам его подержать.

И Энни, смущаясь, проговорила:

– Разве не забавно? Я его совсем не знаю, но уже люблю.

Глаза Линн наполнились слезами.

– О, Энни, но это же чудесно.

– Почему? Разве ты думала, что я не буду его любить? Я уже слишком старая, чтобы испытывать детскую ревность к младенцу.

Все расхохотались. Брюс потрепал Энни по спине, а Эмили сказала:

– Энни, а где те коробки, что прибыли этим утром?

– Здесь, за дверью. Открой их, мам. Наверное, это опять ползунки. У него их уже семь штук. А внизу есть большой ящик, который принесли вчера. Я его еще не открывала.

Роберт сошел вниз и несколько минут спустя вернулся с детским креслицем с подголовником, обитым материей с ручной вышивкой.

– Королева Анна! Разве это не прелестно? Трон для нашей гостиной, – воскликнула Линн. – Кто додумался до этого?

– Открытка от Тома Лоренса, с наилучшими пожеланиями. – Роберт нахмурился. – Отчего такой щедрый подарок? Мы едва с ним знакомы. Он не является близким другом.

Жар разлился по всему телу, но Линн надеялась, что он не выплеснется на ее щеки. Том превзошел себя. Подарок был оригинальным, изысканным и дорогим.

Словно прочтя ее мысли, Брюс пришел ей на помощь:

– Это не слишком щедро для человека в положении Тома. Дорого – это понятие относительное. И совершенно очевидно, что вы ему оба нравитесь.

– Я просто не люблю чувствовать себя обязанным, – объяснил Роберт.

Озадаченное выражение появилось у него на лице. Линн знала, что мысленно он вернулся в тот выходной в штате Мэн, перебирая в уме все, что уже сделал для него Том, и те слова, что Том за него замолвил.

– Не позднее завтрашнего дня тебе нужно написать ему, Линн.

– Вряд ли я буду в состоянии сделать это. Я, оказывается, устала гораздо больше, чем я думала, – солгала она. Писать Тому, если у Роберта возникли какие-то подозрения, – а чем больше она об этом думала, тем вероятнее это казалось, – писать ему, – могло быть неразумным. Нет, только не писать. – Напиши ты, – обратилась она к Роберту, – а я подпишусь вместе с тобой. И она обернулась к Эмили, словно внезапно вспомнив о чем-то. – А тетя Хелен не звонила?

Энни, Эмили и Роберт переглянулись между собой.

– Нет? Как странно. Я не понимаю.

– О, – сказал Роберт, – это должно было стать сюрпризом, но, пожалуй, мы можем тебе рассказать. Они оба едут сюда. Они будут здесь через час или два. Они возьмут напрокат машину в аэропорту.

– И Дарвин тоже? – Линн была тронута. – Как славно, с его стороны, найти время!

– Время! – рассмеялся Роберт. – Умывальники и унитазы! Тоже мне, важный бизнес.

– Я бы на его месте без сожаления оставил и то и другое, заметил Брюс, смеясь.

А Джози сказала:

Мне нравится Дарвин. И всегда нравился. Он добрый.

– О, да, добрый, хороший, прекрасный, – согласился Роберт. – Ну прямо алмаз.

«Если бы только Роберт никогда, никогда не говорил подобных вещей!» – подумала Линн.

Я мог бы сообщить еще новость, – добавил он, – тетя Джин тоже желает нас лично поздравить.

– Не смотри так мрачно! Я считаю, что это так мило с ее стороны захотеть посмотреть на малыша. Я рада, что она приедет, и я собираюсь показать ей свою радость. Но где они все будут спать? И что они будут есть? Я уверена, что они пробудут здесь пару дней…

– Не беспокойся, – уверила ее Эмили. – Я поставила отличную кровать для тети Джин в комнатке на третьем этаже, а тетя Хелен с дядей Дарвином разместятся в комнате для гостей, и у нас тонны еды. Сегодня утром, пока вы не приехали, дядя Брюс ходил с нами за покупками, чтобы помочь все донести. Еды хватит на целую армию.

– А обеденный стол уже накрыт, – сказала Энни. – Мы даже поставили в центре те цветы, что ты привезла из больницы.

Энни привела наверх Джульетту, чтобы дать ей обнюхать кроватку.

– Пусть привыкает к запаху ребенка, – объяснила она.

Роберт принес поднос с ужином.

– Разве из меня плохой дворецкий? – спросил он, напрашиваясь на похвалу.

А затем пришли Хелен и Дарвин, он – низенький и добродушный, как всегда, она, как всегда, приветливая.

– У меня такое чувство, словно мы не виделись целую вечность, – воскликнула Линн, когда они крепко обнялись.

– Ну, почти два года. Что бы там ни говорили о самолетах, которые доставляют людей туда и обратно всего за пару часов, это долгий путь. Целое путешествие.

– Наша семья будет привыкать к путешествиям, – объявил Роберт, положив руку на кроватку. – Этот малыш повидает весь мир. – А когда Хелен озадаченно на него взглянула, спросил: – Ты хочешь сказать, что Линн тебе ничего не говорила? Да, мы какое-то время будет жить за границей. Два года, три, пять – кто знает? И он рассказал о своих планах.

– Как получилось, что ты ничего мне не сказала? – спросила Хелен, когда они остались вдвоем. И тут же еще до того, как Линн смогла ответить, она произнесла в своей быстрой, резкой манере, так походившей на манеру Джози: – Потому что у тебя голова была занята совсем другим.

– Должна признаться, что эта беременность была не из легких. Но разве он не душка? У него головка такой красивой формы, как, по-твоему?

Хелен улыбнулась.

– Он очарователен. Мои где-то в течение первого месяца выглядели, как маленькие обезьянки. Но я подразумевала не беременность. Я имела в виду… Ты сама знаешь, что я имела в виду Энни.

Линн не горела желанием делиться своими сомнениями и беспокойствами относительно Энни. Особенно ей не хотелось признаться в них Хелен. Поэтому она легко произнесла:

– Энни уже все это преодолела.

– Да, до следующего раза.

Хелен всегда улавливала главное, все сигналы и тревоги, – конечно же потому, что ей никогда не нравился, да и до сих пор не нравится Роберт. Но Хелен была слишком хорошо воспитана, чтобы произнести это вслух.

В голосе Линн прозвучало раздражение. Она сама его уловила, и даже угадала его причину: «Я сказала, что все изменилось, но я и раньше достаточно часто говорила это: я не хочу, чтоб мне сегодня об этом напоминали».

– С Энни все в порядке, Хелен. Она в восторге от Бобби, разве не видно?

Молчание Хелен сказало ей, что та ей не верит.

– Ты можешь спросить Брюса, если не доверяешь мне, – угрюмо добавила Линн. – Он хорошо знает Энни.

– Я хочу доверять тебе, – сказала Хелен, ее губы сложились в складку, которая всегда придавала ее милому личику проницательное выражение. – Я, правда, хочу. Но я знаю, что, даже если дела плохи, ты этого никогда не признаешь.

«Прощупывают, прощупывают», – подумала Линн возмущенно.

– Ты всегда такая скрытная. Должен же кто-нибудь побеспокоиться о тебе.

Нетерпение Линн возросло:

– Посмотри на меня. Что ты видишь? Пройдись по дому – что ты видишь?

– Я вижу, что ты выглядишь, как всегда, и что в доме у вас все самое лучшее.

Снизу до них донеслись звуки фортепьяно.

– Это играет Роберт, а девочки поют. Они сочинили забавную песенку, чтобы встретить меня ею из больницы. Разве это тебе ни о чем не говорит?

– Это говорит мне… что мы все тебя любим. – И Хелен, принимая поражение, изменила тему. – Знаешь что? Я умираю с голоду. Пойду вниз, взгляну, что можно съесть.

– Я могу войти или я тебя утомлю? – Джин была нерешительна, как всегда. По крайней мере, всегда, когда она находилась в доме у Роберта.

– Конечно, заходи. Я ничуть не устала, и это просто смешно лежать в постели, но врач сказал: категорически два дня полного отдыха.

После того, как Джин полюбовалась на младенца во второй раз, она села в кресло-качалку подле кровати. Какое-то время она ничего не говорила, улыбаясь Линн улыбкой, которую Роберт называл «кроткой». Линн же, напротив, всегда видела, и увидела сейчас, не кротость, а подавленную печаль.

Джин положила на колени свои сморщенные руки.

– Очень мило, что я смогла побыть с тобой вдвоем, Линн, – сказала она. – Вероятно, это в последний раз. Я переезжаю в Ванкувер.

– Так далеко? Но почему?

– Я собираюсь жить с братом. Мы оба уже довольно старые, и все, что мы имеем, – это друг друга.

– У вас есть мы. Вы могли бы переехать сюда, поближе к нам.

– Нет, моя дорогая. Давай будем честными. Роберту не нравится наше соседство.

Такое заявление требовало честного ответа. Или более или менее честного ответа.

– Роберт иногда всех раздражает, тетя Джин, когда ему шлея под хвост попадет. Но ты должна знать, что его лай страшнее, чем его укусы.

– Я знаю. Он был прелестным маленьким мальчиком, и таким умненьким. Мы раньше играли вместе в разные игры – в шашки, в домино. Ему нравилось побеждать меня, но, когда он проигрывал, он выходил из себя, и это выглядело ужасно. Нам было весело друг с другом… но времена меняются. Жаль, не правда ли? После того, как умерла моя сестра, и он уехал… Тебе бы понравилась Френсис, – коротко сказала Джейн. – Она была мягким человеком. А ей понравилась бы ты в качестве дочери. Ты всегда напоминала мне о ней. Ты такая же мягкая и милая, как она. Чрезвычайно тронутая, Линн просто сказала:

– Спасибо.

– Мне жаль, что мы с тобой виделись не так часто, Линн. Но я рада видеть, как хорошо у тебя все складывается. Ведь все хорошо?

– Ну, да, – удивляясь, ответила Линн.

– А Роберт все еще хороший муж тебе. Утверждение это было или вопрос?

– Ну, да, – снова сказала Линн. Джин кивнула.

– Я буду думать, что ты – здесь, в этом милом доме, и мне будет приятно. Я вставила фото Эмили и Энни в украшенную цветами рамку. Мне нравится, когда повсюду цветы. Но, думаю, что ты это уже за мной заметила. Надеюсь, ты когда-нибудь пришлешь мне прелестную фотографию Бобби.

Как только у него вырастет побольше волос. Я обещаю.

– И вы по-прежнему будете звонить мне каждую неделю – даже в Ванкувер?

– Конечно, будем. Ты же знаешь.

– Мне нравится твоя сестра, – продолжала Джин, – и твои друзья Джози и Брюс. В них есть что-то особенное, хотя я пока не поняла что.

Линн улыбнулась:

– Мне кажется, тебе нравится все.

– Нет, не все. Но я действительно по возможности пытаюсь найти хорошее в людях. Френсис была такой же. Ну хорошо, скажи мне, ребенку нужен будет шерстяной платок для коляски? – Разговор перешел в другое русло, в более безопасную область человеческих взаимоотношений.

Но тот уют, который Джин принесла с собой в комнату, был неожиданно потревожен.

«Я бы хотела, чтобы люди не были такими… такими загадочными», – сказала себе Линн.

Теперь пришла Эмили и присела на краешек постели:

– Мам, ты по-особому красива, когда ты счастлива, – сказала она.

В ее глазах всегда отражались все ее переживания. Сегодня волосы ее были собраны на макушке, в ушах золотые сережки в форме сердечек, которые подарил ей Роберт на последний день рождения. Взглянув на нее, Линн почувствовала радость.

Я счастлива, когда счастливы все. – Ребенок сопел во сне. – Поверни его головку на другую сторону для разнообразия, – сказала она.

– О, Господи, я не знаю как. Я панически боюсь к нему прикасаться.

Линн рассмеялась:

– Я понимаю. Когда ты родилась, я боялась взять тебя на руки, боялась, что ты сломаешься. Просто мягко приподними его головку, – подсказала она, – и поверни ее. Он не такой уж и хрупкий.

Он вздохнул, – сказала Эмили. – Ты слышала? Это прозвучало так, будто он вздохнул, когда она его поворачивала.

Наверное, он озабочен международным положением, – весело пошутила Линн. Но Эмили была серьезна.

– Мам, – сказала она, – я никогда не представляла себе, насколько это важно.

– Важно?

– Я имею в виду, заботиться о ребенке. Человеку нужно начать думать об этом задолго до того, как заводить детей.

Она говорила очень тихо, не глядя на мать, отвернувшись к окну, где уже начинался темно-синий вечер. И Линн поняла глубинное значение ее слов: то, что произошло прошлым летом, никогда не должно случиться опять.

Все еще говоря в темноту, Эмили продолжала:

– Нужно все приготовить для него, заранее подумать о его здоровье, его обучении. Создать уютную комнату, куда его принесут, и спокойный дом. Все эти планы нужно строить заранее, разве не так?

Линн поставила себя на место дочери, пытаясь представить себе глубину ее раскаяния, почувствовать тот испуг, который должен был ее охватить, когда ей пришлось рассматривать те или иные возможные повороты в жизни. И, поколебавшись, она мягко сказала:

– Еще придет твое время, Эмили. Ты и сама это знаешь, разве не так?

Эмили обернулась к ней.

– Я знаю. И со мной все в порядке, мам. Действительно, все в порядке. Верь мне.

Она была борцом, сильным борцом. «Молодая женщина, знающая свою цель, – как всегда, подумала Линн, – совершенно очевидно, что это не обычная старшеклассница».

– Да, – сказала она, – да, я тебе верю. – А затем, чтобы смягчить остроту момента, добавила: – А ты уже пообедала?

– Наполовину. Я подумала, что, может, тебе не захочется оставаться одной.

– Я совершенно не против. Спускайся вниз и доканчивай обед. Только сначала передай мне Бобби. Могу тебе сказать, что через минуту он проголодается. – И в ту же секунду, как бы в подтверждение ее слов, младенец проснулся с жалобным плачем. – Зажги мне лампу перед уходом. Спасибо, дорогая.

Эмили вышла, и все стало на свои места. Линн с облегчением вздохнула. Снизу доносились приятные знакомые голоса. Она могла представить себе, как они все сидят за столом, во главе стола Роберт нарезает мясо и раскладывает его по тарелкам. Хлопнула задняя дверь: кто-то выпустил на улицу Джульетту. Кто-то шел по коридорам, каблуки стучали, попадая на голый паркет между коврами. Это были звуки семьи, ее ритмы, ее родной дом.

Пусть Хелен высматривает и вынюхивает, у нее добрые намерения, так и не стоит обращать на нее внимание. И не нужно обращать внимания на старую добрую Джин– «А что, Роберт все еще хороший муж?» Это естественное любопытство одинокой женщины, вот и все.

Последние несколько дней и последние несколько месяцев были настолько богаты событиями! Перед этим был трудный год. Бог свидетель, но разве боль не является частью нашей жизни?

Рядом с ней лежал младенец. Маленький человек! Такой крошечный, но одним своим появлением он принес так много радости в этот дом! Линн почувствовала счастье, спокойствие и умиротворение.