Шепот в песках

1

От Рождества Христова еще три тысячи лет. Бальзамирование завершено; тела обоих жрецов вновь относят в храм на скале, где они некогда служили своим богам, и оставляют там покоиться в тени тех самых стен, где они умерли. Лучик солнечного света на миг проникает во внутреннее святилище, но, когда последний из кирпичей-сырцов, которыми замуровывается вход, ложится на свое место, свет исчезает и внутренность храма, ставшего усыпальницей, мгновенно погружается в полную темноту. Будь там ухо, способное слышать, оно уловило бы приглушенные каменной толщей звуки: это младшие жрецы кладут поверх кирпичей слой алебастра и запечатывают вход. Потом снаружи становится тихо, как и в самом склепе.

Ничто не тревожит сна мертвецов. Благовонные масла и смолы, которыми пропитана их плоть, начинают делать свое дело. Они не станут добычей тления.

Души жрецов покидают свои земные оболочки и отправляются на суд богов. В чертоге за вратами страны Запада[3] Анубис, бог мертвых, держит весы, которые решат их судьбу. На одной чаше этих весов лежит перо Маат, богини истины. На другую Анубис кладет человеческие сердца.

– Что тебе действительно нужно, моя девочка, – так это устроить себе праздник. Что-то вроде отпуска. Съездить куда-нибудь.

Филлис Шелли была маленькой жилистой женщиной с энергичным квадратным лицом, форму которого еще больше подчеркивали ее очки в прямоугольной красной оправе. Благодаря модной короткой стрижке Филлис выглядела на добрую пару десятков лет моложе своих неохотно признаваемых восьмидесяти восьми.

Она направилась к кухонной двери с чайным подносом в руках, предоставив Анне следовать за ней с чайником и тарелкой сдобных булочек.

– Разумеется, ты права, – улыбнулась в ответ Анна. Задержавшись в холле, пока ее двоюродная бабушка выносила свой поднос на террасу, она несколько секунд постояла перед старым в темных пятнышках зеркалом в золоченой раме, разглядывая свое утомленное худое лицо. Ее темные волосы, собранные в низкий узел, были перехвачены шарфиком, цвет которого гармонировал с ее карими глазами с зеленоватым оттенком. Высокая, стройная, подтянутая, она была красива несколько строгой, почти классической красотой, но по бокам ее рта уже обозначились тонкие морщинки, а «куриные лапки» у глаз были заметны более, чем следовало бы у женщины тридцати с небольшим лет. Анна невесело вздохнула. Как хорошо она сделала, что приехала сюда! Сейчас ей требовалась особо крупная доза общения с Филлис.

Чашка чаю в обществе единственной оставшейся в живых тетки отца представляла для Анны одну из величайших радостей жизни. Престарелая дама была по-прежнему молода сердцем, энергична – неукротима, как отзывались о ней друзья и знакомые, обладала ясностью мысли, а кроме того, великолепным чувством юмора. Анне в ее нынешнем состоянии – измученной, одинокой, подавленной и спустя три месяца после суда о разводе – просто необходимо было подпитаться всеми этими качествами Филлис, да и кое-какими еще. Поворачиваясь, чтобы последовать за ней на террасу, Анна улыбнулась про себя, подумав: может быть, со мной все не так уж плохо, и нет ничего такого, чего не могли бы привести в норму чай с булочками и разговор по душам на террасе коттеджа Лэвенхэм.

Стоял чудесный осенний день. Листва переливалась всеми оттенками золота и меди, живая изгородь играла россыпью красных и черных ягод, воздух отдавал дымком горящих в камине дров и слабым ароматом ушедшего лета.

– Ты хорошо выглядишь, Фил, – заметила Анна, любовно оглядывая старую даму, сидевшую напротив нее за небольшим круглым столиком. В ответ Филлис хмыкнула и подняла бровь:

– Ты хочешь сказать – учитывая мой возраст. Спасибо, Анна! Я в полном порядке, чего не могу сказать о тебе, моя дорогая. Ты выглядишь ужасно, если мне будет позволено так выразиться.

Анна сокрушенно пожала плечами.

– Эти месяцы были просто кошмарными.

– Конечно. Но совершенно незачем все время оглядываться назад. – Филлис оживилась. – Что ты собираешься делать со своей жизнью теперь, когда наконец ты сама можешь распоряжаться ею?

– Не знаю, – снова пожала плечами Анна. – Наверное, буду искать работу.

На некоторое время воцарилось молчание, пока Филлис разливала чай. Она подала Анне одну из чашек, затем пододвинула ближе тарелку с булочками и горшочек со сливовым вареньем – все домашнего приготовления, но купленное в местном магазинчике. Филлис Шелли вела слишком активную жизнь, чтобы у нее оставалось время на вязание или готовку; она так и говорила об этом всем, кто опрометчиво забредал к ней с просьбой о пожертвованиях на церковные или какие-либо иные дела.

– Жизнь, Анна, дается нам для того, чтобы жить, – медленно проговорила она, слизывая варенье с пальцев. – Чтобы прожить ее – со всеми ее плюсами и минусами. Возможно, она складывается не так, как мы планировали или надеялись. Возможно, она не всегда так уж легка и приятна. Но она должна всегда быть захватывающей. – Ее глаза блеснули. – Глядя на тебя, никак не скажешь, чтобы ты планировала что-нибудь захватывающее.

Несмотря на свое настроение, Анна рассмеялась.

– Да, похоже, на сегодняшний день в моей жизни не наблюдается ничего захватывающего.

Если оно вообще когда-нибудь присутствовало в ее жизни.

Вслед за этими словами наступило долгое молчание. Анна сидела, устремив взгляд на кирпичную стену, вдоль которой вытянулся узенький садик возле коттеджа. Стена была старая, заросшая пятнами лишайника и почти сплошь покрытая ярко-алыми листьями виргинского плюща, а на верху ее, положив голову на лапы, мирно спала Джолли, любимая кошка Филлис. Поздние розы еще цвели вовсю, и воздух был обманчиво теплым, безмятежным, потому что высокие дома на другой стороне улицы защищали коттедж от ветров. Анна вздохнула. Поймав выражение, с которым на нее смотрела Филлис, она прикусила губу, внезапно увидев себя ее глазами. Избалованную. Ленивую. Никчемную. Раздавленную. Словом, неудачницу.

Филлис прищурилась. Кроме прочих достоинств, она отлично умела читать чужие мысли.

– Знаешь, Анна, на меня не производит впечатления, когда человек начинает жалеть себя. Уж что-что, а это никогда меня не трогало. Ты должна взять себя за шиворот, хорошенько встряхнуть и поставить на ноги. Мне никогда не нравился твой муженек. Твой отец, наверное, был не в себе, когда позволил тебе попасться на его удочку. Ты вышла за Феликса слишком юной. Ты сама не ведала, что творишь. И думаю, тебе здорово повезло – я имею в виду развод. У тебя впереди еще много времени, чтобы заново устроить свою жизнь. Ты молода, здорова, и у тебя все зубы свои!

Анна вновь не смогла удержаться от смеха.

– Спасибо, Фил. Мне действительно нужно, чтобы кто-нибудь задал мне взбучку. Только беда в том, что я не знаю, с чего начать.

Развод произошел, что называется, вполне цивилизованно. Не было ни скандалов, ни склок, ни ссор по поводу раздела денег или имущества. Феликс уступил ей дом в обмен на чистую совесть. В конце концов, ведь это он лгал ей и это он бросил ее. И потом, его мысли уже были устремлены к другому дому в более фешенебельном районе – дому, оформление которого он собирался поручить профессиональному дизайнеру и который хотел обставить так, чтобы сделать максимально комфортабельной и приятной свою новую жизнь в обществе своей новой женщины и их ребенка.

Для Анны же, внезапно оказавшейся в одиночестве, жизнь вдруг стала похожей на опустевшую раковину. Феликс был для нее всем. Даже друзьями были друзья Феликса. Ее основным занятием, ее работой было в общем-то развлекать Феликса, поддерживать его социальный имидж, обеспечивать ровное и гладкое течение его жизни, и она хорошо справлялась с этими обязанностями. По крайней мере, ей казалось, что хорошо. Хотя, возможно, она ошибалась. Возможно, ее внутренняя неудовлетворенность в конце концов дала о себе знать.

Они поженились спустя две недели после того, как она окончила университет по специальности «современные языки». Он был пятнадцатью годами старше. Теперь Анна подозревала, что ее решение отложить свадьбу до защиты диплома было последним важным решением касательно собственной жизни, которое она приняла самостоятельно.

Сделав ей предложение, Феликс немедленно выразил желание, чтобы она оставила учебу.

– Тебе совершенно не нужно все это образование, дорогая, – сказал он. – К чему оно? Ведь тебе никогда не придется работать. И вообще утомлять свою хорошенькую головку чем-то таким, о чем стоило бы думать…

Эти снисходительные слова, не произнесенные вслух, но подразумевавшиеся, чем дольше, тем чаще приходили на память Анне все последовавшие затем годы. Она старалась не задумываться о них, убеждая себя: все равно у меня больше ни на что нет времени, а то, что я делаю для Феликса, – это моя работа. И это действительно была работа с полной выкладкой. Что же до платы за эту работу, то она была хорошей. Очень хорошей! Феликс не скупился для нее ни на что. Ее обязанности были просты и четко очерчены. В эпоху феминизма, женской независимости и решительности Анне отводилась роль чисто декоративного свойства. Феликс сумел настолько тонко и аккуратно организовать исполнение ею этой роли, что она даже не отдавала себе отчета в происходящем. Ей надлежало быть достаточно умной, чтобы на достойном уровне поддерживать беседу с друзьями Феликса, но все же не настолько, чтобы затмевать его. Она лишь со временем поняла, насколько искусно он убедил ее в огромной важности и ответственности ее задачи: организовывать все те сферы его жизни, которые не были уже организованы его секретаршей. И лишь после фешенебельной церемонии бракосочетания в Мейфэре и великолепного медового месяца, проведенного на Виргинских островах, ей, Анне, было четко объяснено, что у них не будет детей. Никогда.

У нее было два увлечения: фотография и садоводство. На оба Феликс разрешал ей тратить, сколько ей заблагорассудится, и даже поощрял эти ее интересы, когда они не входили в противоречие с ее обязанностями. В конце концов, оба упомянутых занятия были в моде, давали подходящие и безобидные темы для разговоров, и Анна позволила им заполнить все пустоты, какие имелись в ее жизни. Сочетая одно с другим, она достигла здесь такого успеха, что сделанные ею фотографии ее сада получали награды, раскупались, и это давало ей иллюзию, что она посвящает свою жизнь чему-то полезному.

Как ни странно, она мирилась с время от времени имевшими место провинностями Феликса, сама удивляясь тому, насколько мало в общем-то они ее расстраивали. Она подозревала (никогда, впрочем, не признаваясь себе в этом), что, наверное, просто любит мужа вовсе не так сильно, как следовало бы. Да это и не имело значения. В ее жизни не было никакого другого мужчины, который привлекал бы ее. Иногда ей приходило в голову: а может, все дело в том, что она несколько фригидна? Она получала удовольствие от близости с Феликсом, однако не страдала, когда эта близость стала случаться все реже и реже. Тем не менее известие о том, что его последняя приятельница беременна, явилось для нее тяжелым ударом. Плотина, столь долго сдерживавшая эмоции, рухнула; поток ярости, разочарования, одиночества и боли завертел ее с такой силой, что она сама испугалась этого – настолько же, насколько был поражен ее муж. Подобная перемена течения жизни вовсе не входила в его планы. Он надеялся, что все будет продолжаться, как раньше: он будет навещать Ширли, поддерживать ее, платить, когда настанет время, за обучение ребенка, но не связывать себя чересчур. Его внезапная и искренняя привязанность к малышу поразила его самого до такой же степени, до какой она обрадовала Ширли и потрясла Анну. Через несколько дней после рождения ребенка Феликс переехал к Ширли, а Анна пошла консультироваться к своему адвокату.

После развода друзья Феликса, как ни странно, были очень внимательны к ней, старались ее поддержать, возможно, понимая, что произошло нечто незапланированное, неожиданное, и искренне жалели ее, но все как один, произнося сочувствие, неловко замолкали. И когда она поняла, насколько мало у нее собственных друзей, ей стало еще более одиноко. Как ни странно, прежде чем положить трубку, каждый говорил одно и то же:

– Тебе надо съездить куда-нибудь.

И вот теперь Филлис советовала то же самое:

– Тебе надо начать с того, чтобы съездить куда-нибудь, Анна, дорогая моя. Оценить обстановку. Новые места, новые люди… А потом, когда вернешься, ты продашь этот дом. Ведь он был тюрьмой для тебя.

– Но, Фил…

– Нет, Анна. Не спорь. Ну, может быть, насчет дома еще ладно, но насчет путешествия – и слышать не хочу никаких возражений. Феликс брал тебя с собой в такие места, где тебе приходилось только сидеть в шезлонге возле какого-нибудь бассейна и смотреть, как он ведет деловые разговоры. Тебе нужно, тебе просто необходимо отправиться в какое-нибудь захватывающее место. И я даже знаю куда: ты должна поехать в Египет.

– В Египет? – Анна почувствовала, что пол уходит у нее из-под ног. – Почему именно в Египет?

– Потому, что ты все свое детство проболтала о Египте. Никаких других тем для тебя просто не существовало. У тебя были книги о Египте. Ты рисовала пирамиды, верблюдов, ибисов и при каждой нашей встрече прямо-таки терроризировала меня, требуя рассказать что-нибудь о Луизе.

Анна кивнула.

– А ведь ты права! Как странно, что я столько лет не вспоминала о ней.

– Значит, теперь настало время вспомнить. Детские мечты легко забываются. Иногда мне кажется, что люди намеренно забывают их. Отстраняются от всего, что сделало бы их жизнь захватывающей. Думаю, тебе следовало бы съездить туда и своими глазами увидеть те места, которые видела Луиза. Когда несколько лет назад было издано несколько альбомов ее рисунков, знаешь, мне самой захотелось съездить в Египет. Я ведь помогала твоему отцу отбирать работы, вместе с редактором составляла комментарии. И мне так хотелось увидеть все это наяву! Может быть, в один прекрасный день я и соберусь. – Она улыбнулась, глаза ее снова блеснули, и Анна подумала, что, вполне возможно, в один прекрасный день Филлис действительно соберется. – Она была удивительной женщиной, твоя прапрабабушка, – продолжала Филлис. – Удивительной, отважной и очень талантливой.

«Такой, как ты. В отличие от меня». – Анна прикусила губу и не произнесла этого вслух.

Сдвинув брови, она обдумывала сказанное Филлис, сознавая, что похожие на бусинки глаза престарелой дамы так и сверлят ее.

– Ну, что скажешь?

Анна улыбнулась.

– Идея в общем-то соблазнительная.

– Соблазнительная?! Да она просто блестящая!

Анна кивнула.

– На самом деле я раз-другой пробовала уговорить Феликса съездить в Египет, но его это не интересовало. – Она помолчала, ощущая, как где-то глубоко внутри зарождается нечто вроде волнения. В конце концов, почему бы и нет? – А знаешь, пожалуй, я последую твоему совету. Все равно на ближайшее будущее у меня нет ни дел, ни планов.

Филлис откинулась в кресле. Закрыв глаза, она повернула лицо к солнцу, и легкая улыбка скользнула по ее морщинам.

– Хорошо. Значит, на том и порешили. – И, помолчав, она добавила: – Просто райское блаженство. Самое чудесное время года – это осень. Октябрь – мой любимый месяц. – Снова открыв глаза, она взглянула на Анну. – Ты уже говорила с отцом?

Анна покачала головой.

– Он не звонил мне с самого развода. Думаю, он никогда не простит меня.

– За то, что ты рассталась с Феликсом?

Анна кивнула:

– Он так гордился тем, что Феликс его зять… – И с ноткой горечи добавила: – Почти сын, которого у него так никогда и не было.

– Глупец, – вздохнула Филлис. – Он стал просто невозможным с тех пор, как умерла твоя мать. Тому уже добрых десять лет, а он все хуже и хуже! Ну да ладно, постарайся не слишком расстраиваться по этому поводу. Он даст о себе знать. Ты стоишь десятка любых сыновей, какие у него могли быть, и в один прекрасный день он поймет это, могу поручиться.

Анна отвела взгляд, изо всех сил стараясь удержать его на алой плети плюща, извивающейся по стене у края террасы. Она не собиралась плакать. Ей в общем-то следовало уже привыкнуть к холодности отца и его полному равнодушию к пей, его единственной дочери. Шмыгнув носом, она перевела взгляд с плюща на каменные плиты под ногами, изукрашенные замысловатыми узорами старого, высохшего добела лишайника. Вдруг она услышала, что Филлис встала. Подняв глаза, Анна смотрела, как ее двоюродная бабушка направляется к распахнутой застекленной двери, ведущей из террасы в комнату. Когда старая леди исчезла в доме, Анна, нашарив в кармане носовой платок, торопливо промокнула глаза.

Филлис не заставила себя долго ждать. Уже через пару минут она появилась вновь с каким-то пакетом в руках.

– У меня тут есть кое-что, что, пожалуй, может заинтересовать тебя. – Снова усевшись и не глядя на Анну, она положила пакет перед собой на стол. – Когда я занималась просмотром бумаг и альбомов Луизы, просто приходила в отчаяние оттого, что мне не попадается ничего личного. Если и были какие-нибудь письма, похоже, она их уничтожила. В ее архиве не оказалось ничего. А несколько месяцев назад я решила отреставрировать старый письменный стол – кое-где сильно отошла облицовка. – Она помолчала. – Реставратор обнаружил в одном из ящиков двойное дно, а внутри нашел вот это. – Она пододвинула пакет Анне. Анна взяла его в руки.

– Что это?

– Ее дневник.

– Да что ты говоришь! – Охваченная неожиданным волнением, Анна взглянула на пакет. – Но ведь это невероятно ценная вещь!

– Надеюсь, что да. И к тому же интересная.

– Ты читала его?

Филлис пожала плечами.

– Я полистала его, но почерк чересчур уж мелкий, затейливый, а глаза у меня уже не те. Полагаю, тебе следовало бы прочесть это, Анна. Все записи относятся к тем месяцам, что Луиза провела в Египте. А между делом позвони своему отцу. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на упреки и обиды. Скажи ему, что он ведет себя, как идиот, и можешь добавить, что это мое мнение.

Когда Анна уезжала, дневник лежал на заднем сиденье ее машины. Последние пурпурные лучи заката уже угасали, когда она села в машину и, нашарив рукой ключ зажигания, подняла глаза на Филлис.

– Спасибо, что ты есть. Не знаю, что бы я делала без тебя.

Филлис притворно-сердито покачала головой.

– Ты бы отлично справлялась сама, и тебе самой это хорошо известно. Да, вот что: позвони Эдуарду сегодня же. Обещаешь?

– Я подумаю. Уж это-то я тебе обещаю.

И она действительно подумала. Медленно двигаясь по направлению к городу среди сотен машин других лондонцев, возвращавшихся домой после проведенных на воздухе и солнышке выходных, Анна успела вдосталь поразмыслить и о совете Филлис, и о собственном положении. Ей было тридцать пять лет, четырнадцать из которых она провела замужем; она никогда не занималась тем, что можно было бы как-то подогнать под понятие «работа», и не имела детей. Ее руки машинально делали свое дело, ноги нажимали и отпускали педали, а в голове вертелись одни и те же мысли. Ей еще никак не удавалось заставить себя смириться с тем, что Феликс является отцом ребенка другой женщины. У Анны было мало друзей, был отец, презиравший ее, а впереди ей виднелась только ужасающая пустота. В активе же числились Филлис, фотография, сад и, что бы ни говорила Филлис, дом.

Одной из причин, по которой Феликс оставил ей дом, являлся сад. Он был довольно велик для Лондона: на первый взгляд узкий, прямоугольный, по какой-то прихоти того или тex, кто планировал этот дом где-то в восемнадцатом веке, в своем дальнем конце он заворачивал под прямым же углом за стену, отделявшую его от участков других владений. По этой причине садики соседей Феликса были узкими, словно обрубленными, а его участок – вдвое больше, чем казался на первый взгляд. Сад был страстью Анны, тогда как Феликс, насколько ей было известно, никогда даже не заходил в его дальний конец. Он интересовался садом исключительно как местом для развлечения нужных ему людей. Напитки. Барбекю. Воскресный чай. Терраса с жасмином, розами, старыми терракотовыми горшками с кустиками душистых трав – за пределы ее интерес Феликса не распространялся. А за ее пределами были извилистые дорожки, высокие стены, увенчанные решетками, затейливые клумбы с тщательно подобранными по оттенкам цветами, полускрытые листвой скульптуры, любовно выбранные и привезенные из экспедиций по антикварным магазинчикам маленьких городков. Это были владения ее, Анны.

Ее поразило, что, когда при разводе зашла речь о разделе имущества, Феликс особо упомянул сад. Он сказал, что она заслужила его всеми своими вложенными в него трудами. Это было лучшим из всего, что он когда-либо говорил ей на эту тему.

– Папа… Мы можем поговорить? – Прежде чем взять трубку и набрать номер, Анна минут десять просидела на краю кровати возле телефона.

Несколько мгновений ответа не было, затем в трубке раздалось:

– Не думаю, что у нас много тем для разговора, Анна.

Она прикусила губу.

– А ты попытайся себе представить, что мне плохо. Что мне грустно, одиноко. Что я чувствую себя несчастной и просто нуждаюсь в тебе.

– Мне трудно себе представить, чтобы ты нуждалась во мне, – холодно прозвучало в трубке. – В конце концов, тебе ведь не понадобился мой совет относительно развода.

– Твой совет? – Ее прямо-таки захлестнула волна ставших уже привычными эмоций: гнева, возмущения, потом беспомощности. – А почему я должна была советоваться с тобой?

– Это было бы проявлением учтивости с твоей стороны.

Закрыв глаза, Анна мысленно сосчитала до десяти. Вот так было всегда. Другие родители могли бы выказать свое теплое отношение, сочувствие или даже гнев, а ее отца волновался только то, что она не проявила учтивости. Она вздохнула.

– Мне жаль, что так получилось. Наверное, мне было слишком больно. Ведь все произошло так внезапно.

– А этому вообще не следовало происходить, Анна. Вы с Феликсом могли бы как-нибудь уладить дело мирно, не доводя до развода. Если бы ты посоветовалась со мной, я мог бы поговорить с ним…

– Нет! Нет, папа. Мне очень жаль, но никакого мирного улаживания быть не могло. Наш брак дошел до точки. Это наше решение. Только наше, и ничье больше. Если тебя это как-то обижает, могу повторить, что мне жаль. Я абсолютно не собиралась чем-либо задевать твои чувства. Я держала тебя в курсе всего – если, конечно, ты помнишь. Каждый день. – Ее выдержка начинала давать слабину.

– Тебе следовало бы не просто держать меня в курсе своих дел, а советоваться со мной. Я твой отец…

– Я взрослая женщина, папа.

– Но ведешь ты себя не как взрослая женщина, если можно так выразиться…

Анна резко хлопнула трубку на аппарат. Желудок у нее свело, она чуть не рыдала от ярости.

Встав, она пересекла спальню и остановилась у туалетного столика, невидящими глазами глядя на него. Это был маленький письменный стол эпохи короля Георга, который она использовала как туалетный, найдя его весьма удобным для этой цели. На нем помещалось большое зеркало, вокруг лежали расчески и щетки для волос, стояли разные баночки с косметикой и коробочки для украшений (впрочем, сами украшения и основном были разбросаны тут же на столике). Вдруг, очнувшись, Анна отдала себе отчет, что смотрит на свое отражение в зеркале, и сердито сдвинула брови. Он прав. Она ведет себя не как взрослая женщина. Она ведет себя соответственно тому, кем себя чувствует. Заброшенным, покинутым ребенком.

Под руку ей попался стоявший возле зеркала маленький флакончик, и Анна, почти не сознавая, что делает, положила его на ладонь. Флакончик, примерно трехдюймовой высоты, был из непрозрачного синего стекла, по которому густо вился белый узор, напоминающий перья. Пробкой служил комок сургуча, вдавленный вровень с горлышком; на нем виднелся оттиск какой-то печати. Когда-то, уловив детский интерес Анны ко всему связанному с Египтом, Филлис подарила ей этот флакончик, и с тех пор он всегда был при ней.

– Береги его, Анна, – сказала престарелая леди. – Он из Древнего Египта и очень, очень старинный.

Египет.

Анна повертела флакончик на ладони, разглядывая его со всех сторон. Феликс в свое время носил его к антиквару, чтобы оценить, и тот отозвался о вещице довольно скептически.

– Мне очень жаль разочаровывать тебя, Анна, дорогая моя, но, боюсь, он был куплен на каком-нибудь викторианском базаре. Уже в те времена, когда туризм еще только зарождался, местные жители подсовывали приезжим в качестве подлинных сувениров так называемые артефакты. А эта штучка вообще не слишком-то похожа на египетские.

Феликс вручил Анне флакончик с таким видом, как будто само прикосновение к нему унижало его достоинство и пятнало его репутацию солидного финансиста. Вспомнив об этом, Анна слабо улыбнулась. Теперь, по крайней мере, ей больше не придется терпеть общество его партнеров и знакомых – самодовольных, мнящих о себе все, что только можно возомнить, имея деньги, и смотрящих на нее как на еще одну декоративную безделушку, приобретенную им на каком-нибудь базаре.

Со вздохом поставив флакончик на место, Анна вновь посмотрела в зеркало. Она устала, подавлена, уничтожена. Она сыта по горло.

Филлис, как всегда, права. Она устроит себе праздник.

– Бывали в Египте прежде?

Как она не подумала об этом, когда просила себе место у окна? Теперь ей предстояло в течение пяти часов вынужденно общаться с тем, кого судьбе было угодно послать ей в соседи, и не иметь возможности избавиться от него.

С того чудесного осеннего дня в Суффолке прошло почти четыре месяца, но теперь наконец она в пути. Снаружи рабочие наземной службы аэропорта Гэтвик что-то проверяли напоследок и счищали лед с крыльев самолета, готового вырулить на старт. Над полем косо летела снежная крупа, хлеща по лицам людей и заставляя их багроветь.

Анна не подняла глаз от путеводителя.

– Нет, не бывала. – Она постаралась произнести это безо всякого энтузиазма, хотя и не грубо.

– Я тоже.

Анна уловила взгляд искоса, однако сосед не сказал больше ничего и склонился над стоявшей у него в ногах сумкой, чтобы вытащить свою собственную литературу.

Крайнее кресло в их ряду было еще свободно. Самолет постепенно заполнялся, стюардессы рассаживали пассажиров по местам. Анна рискнула быстро глянуть влево. Сорок с чем-нибудь; очень светлые волосы, правильные черты лица, длинные ресницы, вздрагивающие в такт движению глаз по строчкам порядочно затрепанного томика. Анна вдруг пожалела, что столь явно выказала свое нежелание поддержать разговор. Впрочем, это поправимо: времени впереди еще много. Слева от соседей пожилой человек в темной одежде, с высоким воротничком священнослужителя, усаживался в крайнее кресло. Устроившись, он повернулся, кивнул сначала Анне, потом светловолосому мужчине и достал из своей сумки целую кипу газет. Решительность, с которой он засунул в самый низ кипы «Черч таймс» и взялся за номер «Сан», вызвала у Анны улыбку.

Этим утром, когда она заперла дверь своего дома и с чемоданом в руке направилась к уже ожидавшему ее такси, ее нервы были почти на пределе. Тихие в ранний час улицы были белы от февральского снега; солнце еще не встало, и эти рассветные сумерки еще более усиливали тоскливое ощущение пустоты. Вся решимость Анны куда-то улетучилась. Если бы такси не ждало ее, чтобы отвезти на вокзал Виктория, к поезду до аэропорта, она вернулась бы назад, в пустой дом, навсегда забыла о Египте и, забравшись в постель, с головой накрылась одеялом.

В самолете было жарко, душновато, и у нее заболела голова. Зажатая в своем кресле, она не могла двигаться; плечо и рука соседа тесно прижимались к ее руке. За исключением кивка и полуулыбки, когда она подняла голову, чтобы взять свой поднос с завтраком, и еще одного кивка и улыбки, когда стюардесса стала разносить напитки, он больше никак не проявил желания общаться, не произнес ни слова, и это молчание уже начинало тяготить Анну. Она не стремилась к долгому, полнокровному разговору – еще совсем недавно даже сама мысль о нем вызывала у нее ужас, – но обмен ни к чему не обязывающими замечаниями время от времени разрядил бы обстановку и внес приятное разнообразие. Непрерывный гул двигателей действовал Анне на нервы. Она закрывала глаза, но так ей начинало казаться, что он становится громче с каждой минутой. Она отказалась от наушников, предложенных ей стюардессой, чтобы озвучить идущий на экране телевизора фильм. Отказался и сосед слева. Насколько могла помять Анна, скосив глаза в его сторону, он спал; книга лежала у него на коленях, разжавшиеся пальцы придерживали корешок. Это был уже не тот первый потрепанный путеводитель. Тот сосед Анны лишь наскоро пролистал, прежде чем откинуться на спинку кресла, устало потереть ладонями лицо и, казалось, тут же крепко уснуть. Глянув в иллюминатор, Анна увидела далеко внизу крошечную тень их самолета, скользящую по лазурной ряби нагретого солнцем Средиземного моря. Подумав, Анна рискнула еще раз посмотреть на соседа. Во сне его лицо стало менее привлекательным: все его черты словно бы отяжелели, обвисли, рот сложился в грустную складку. Анна снова занялась своей книгой, завидуя способности этого человека спать в таких условиях. Лететь им оставалось еще два или три часа, и каждая мышца ее тела настоятельно требовала свободы и движения.

Подняв руку к панели над их головами, чтобы направить на себя струю хотя бы чуть более прохладного воздуха, Анна вдруг заметила, что ее сосед открыл глаза и смотрит на нее. Он улыбнулся, и она изобразила в ответ некое подобие улыбки, означавшей, что она не против немного пообщаться и вместе посетовать на то, что приходится так долго находиться впритирку друг к другу. Вслед за этой гримаской Анна уже была готова произнести какую-нибудь банальную, подходящую к случаю фразу, когда сосед вдруг отвел взгляд и снова закрыл глаза.

Пожав плечами, она порылась в стоявшей в ногах дорожной сумке и извлекла из нее дневник Луизы. Она специально не притрагивалась к нему раньше, чтобы прочесть во время путешествия. Пожалуй, сейчас как раз наступил подходящий момент, чтобы начать чтение.

Листки под кожаным переплетом были из толстой бумаги с необрезанными краями, покрытой местами светло-коричневыми пятнами. Осторожно разгладив первую страницу, Анна начала вчитываться в строки, написанные изящным, со старинными росчерками и завитушками почерком.

«15 февраля 1866 года. Итак, мы доплыли до Луксора, и здесь я расстаюсь со своими спутниками, чтобы присоединиться к Форрестерам. Завтра поутру мои вещи будут перевезены на «Ибис», который, как я вижу, уже стоит здесь неподалеку. Как чудесно будет наконец получить возможность находиться одной – после того как мне пришлось в течение нескольких недель, от самого Каира, делить каюту с Изабеллой и Арабеллой и слушать их нескончаемую болтовню! Я посылаю с ними домой пакет рисунков и акварелей и надеюсь приступить к новой серии, посвященной Долине гробниц, как только это станет возможным. Британский консул обещал мне драгомана (так здесь называют переводчиков), а Форрестеры, как говорят, – милая пожилая пара, добрые люди, которые охотно позволят мне путешествовать с ними, не слишком вмешиваясь в то, что и как я буду рисовать. Дневной зной здесь, кажется, еще сильнее, чем во время нашего плавания, однако ночи приносят благословенную прохладу. Я просто жажду видеть пустыню как можно ближе и как можно долее. Нервность и тревога моих спутников, не оставлявшие их на протяжении всего пути сюда, удерживают нас вблизи корабля, а мне не терпится приступить к моим занятиям на суше».

Анна задумчиво подняла глаза от дневника. Она никогда не видела пустыни. Никогда не бывала ни в Африке, ни на Ближнем Востоке. Можно себе представить, какое разочарование – не иметь возможности заняться зарисовками, потому что твои спутники нервничают. Анне было знакомо это чувство: отправляясь куда-либо с Феликсом, она не имела ни времени, ни возможности как следует ознакомиться с посещаемыми местами. Поерзав в кресле и постаравшись устроиться хоть чуточку поудобнее, Анна вновь обратилась к дневнику.

– Луиза, дорогая! – Арабелла, вся в пене белых кружев и льняного батиста, на котором путешествие успело оставить кое-какие следы, вбежала в каюту. – Сэр Джон Форрестер здесь. Он приехал забрать тебя на свою яхту.

– Это не яхта, Арабелла. Это называется «дахабея».

Луиза была вполне готова: ее чемоданы, саквояж и аккуратно упакованные рисовальные принадлежности уже лежали на палубе в ожидании переезда. Надев широкополую шляпу из черной соломки, Луиза подхватила маленький чемоданчик, стоявший на ее койке.

– Ты придешь проводить меня?

– Конечно! – хихикнула Арабелла. – Ты такая храбрая, Луиза! А вот я просто не могу себе представить, какие ужасы еще предстоит тебе пережить до конца путешествия.

– Не будет никаких ужасов, – немного резко ответила Луиза. – Оно будет весьма интересным.

Крепко прихватив свободной рукой пышные юбки, она поднялась по трапу и оказалась на палубе, залитой ослепительным солнечным светом.

Сэр Джон Форрестер оказался высоким, крайне худым человеком под семьдесят, одетым в тяжелую твидовую куртку и брюки гольф. Единственной уступкой местному климату был белый пробковый шлем, который он снял, приветствуя Луизу.

– Миссис Шелли? Счастлив познакомиться, – с учтивым поклоном произнес он, а ярко-голубые глаза из-под лохматых седых бровей окинули молодую женщину проницательным, оценивающим взглядом. Поздоровавшись с ее спутниками, он приказал двум темнокожим нубийцам, прибывших с ним, перенести багаж Луизы в пришвартованную к пароходу фелюгу.

Теперь, когда наконец наступила так долго ожидаемая минута, Луиза вдруг занервничала. Она за руку попрощалась с мужчинами и женщинами, которые были ее спутниками на протяжении нескольких последних недель, кивнула головой матросам, наградила чаевыми свою каютную прислугу и, наконец, повернулась к парусному суденышку, которое должно было доставить ее на борт «Ибиса».

– Будьте осторожны на трапе, дорогая моя. – Сэр Джон подал ей руку, чтобы помочь. – Когда спуститесь, садитесь, где вам будет угодно. Вон там. – Точность указующего движения его пальца противоречила любезной расплывчатости приглашения.

Поплотнее обернув вокруг бедер юбки и придерживая их настолько высоко, насколько позволяли приличия, Луиза стала нащупывать трап ногой, обутой в высокий коричневый ботинок. Внезапно откуда-то снизу протянулась темная рука и, схватив ее ногу за щиколотку, поставила ее на первую перекладину. Луиза закусила губу и, подавив инстинктивное желание ударить этой ногой человека, позволившего себе подобную вольность, как могла быстро спустилась в лодку со слабо похлопывающим на ветерке парусом. Двое матросов-египтян приветствовали ее улыбками и поклонами. Луиза пробралась к месту, указанному ей сэром Джоном; он спустился вслед за ней, и через несколько мгновений фелюга уже рассекала мутную воду, направляясь к «Ибису». На палубе парохода Арабелла под розовым кружевным зонтиком махала платочком на прощание.

«Ибис», к которому они приближались, был одним из тех изящных частных судов, что частенько плавали вверх и вниз по Нилу. Он был оснащен двумя косыми парусами, а управлялся при помощи румпеля, проходившего над главной каютой. Как вскоре узнала Луиза, на судне имелось несколько кают: та, которую предстояло занять ей, каюты Форрестеров и горничной леди Форрестер, салон с диванами и большим письменным столом и помещение для команды, состоявшей из капитана, которого называли рейсом, и восьми матросов. Палуба была достаточно просторной, чтобы отдыхать там или, если угодно, принимать пищу; имелось также место для команды, один из членов которой был искусным и талантливым поваром.

На сей раз Луизе предстояло путешествовать в отдельной каюте. Оглядев ее, она почувствовала, как сердце у нее так и запрыгало от восхищения. После темного дерева и меди парохода, на котором она приплыла сюда, эта каюта просто очаровала ее. Узкая кровать покрыта ярким пестротканым покрывалом, на полу лежал ковер, окно задрапировано полотнищами тонкой полосатой сине-зеленой ткани, а тазик и кувшин для умывания, украшенные чеканкой, были сделаны из какого-то желтого металла, напоминавшего золото.

Сняв шляпу и бросив ее на кровать, Луиза оглядывалась вокруг с одобрительной улыбкой. С палубы над головой до нее доносилось шлепанье босых ног и поскрипывание дерева.

Леди Форрестер еще не показывалась.

– Она не вполне здорова, моя дорогая, – туманно пояснил сэр Джон, провожая Луизу в ее каюту. – Она присоединится к нам за обедом. Мы тронемся в путь, как только закончатся все приготовления. В недалекий путь. Мы пристанем к другому берегу реки, так что вы сможете уже завтра отправиться в долину. Хассан будет вашим драгоманом, то есть гидом и переводчиком. Хороший парень. Отличные рекомендации. Вполне надежный. И дешевый. – Сэр Джон улыбнулся с видом знатока. – Вам придется пользоваться услугами Джейн Трис, горничной леди Форрестер. Я сразу же пошлю ее к вам, чтобы она помогла вам устроиться.

Джейн Трис оказалась женщиной лет сорока пяти, в черном платье, со строго убранными под шапочку волосами и кожей, которая от беспощадного здешнего солнца покрылась веснушками и превратилась в сплошную сетку морщинок.

– Добрый вечер, миссис Шелли, – ровным низким голосом проговорила женщина. – Сэр Джон просил меня состоять при вас в качестве горничной и компаньонки, пока вы находитесь на его судне.

Луиза изо всех сил постаралась скрыть свое разочарование, граничащее с отчаянием. А она-то надеялась, что здесь не придется соблюдать все эти светские формальности! Впрочем, совсем неплохо иметь помощницу, которая распакует и встряхнет ее платья, уберет белье и нижние юбки и разложит гребни и щетки для волос. Что же касается ее альбомов, ее драгоценной коробки акварельных красок от «Уинзора и Ньютона» и ее кистей, то Луиза никому не позволила бы прикоснуться к ним. Все эти вещи она собственноручно разместила на столике у окна каюты с решетчатыми ставнями.

Обернувшись, она ошеломленно воззрилась на вечернее платье, которое Джейн Трис уже успела достать и разложить на кровати. Ее надежде обходиться здесь без корсета, нижних юбок и черных одежд, полагающихся ей по случаю траура, сменив все это на восхитительно прохладные, мягко струящиеся платья, сшитые ее подругой Джейни Моррис в Лондоне много месяцев назад, похоже, не суждено было сбыться.

– Я думала, что на таком небольшом судне мы не будем соблюдать подобных строгостей, – осторожно сказала она. – И потом, хотя я и благодарна сэру Джону за проявленное внимание, полагаю, что, будучи вдовой, я не нуждаюсь в компаньонке.

– О! – В этом восклицании слились воедино потрясение, презрение и такое превосходство, что Луиза даже не усомнилась, что ее слова были истолкованы превратным образом. – Сэр Джон и леди Форрестер соблюдают на борту «Ибиса» все формальности, миссис Шелли, могу вас уверить. Когда вы будете покидать судно, чтобы посещать все эти языческие храмы, несомненно, делать это будет гораздо труднее, и я ясно дала понять сэру Джону, что я не готова сопровождать вас в таких случаях, но, пока мы находимся здесь, мы с Джеком, камердинером сэра Джона, заботимся о том, чтобы все шло таким же порядком, как заведено у нас дома.

Луиза прикусила губу, чтобы скрыть кривую усмешку. Старясь выглядеть в меру пристыженной, она позволила женщине помочь ей облачиться в черное шелковое платье и, свободно подколов шпильками волосы вокруг головы, покрыть их черной кружевной вуалью. Слава Богу, что хоть обошлось без привычного шиньона: без него было прохладнее. Единственно, что безмерно обрадовало Луизу, – это твердое намерение Джейн Трис не ехать с ней в Долину гробниц.

Салон был обставлен не менее экзотично, чем каюта Луизы, однако фарфор и серебро на столе были английскими. Тем не менее еда оказалась местной, египетской, и очень вкусной. Луиза ела с наслаждением, а в разговоре попыталась объяснить Форрестерам, почему ей так хочется запечатлеть Египет. Августа Форрестер появилась так тщательно и элегантно одетой и причесанной, словно находилась у себя дома, в Лондоне. Это была невысокая седовласая женщина немногим за шестьдесят, с огромными темными глазами, сумевшая сохранить красоту и очарование. Однако ее внимание к гостье длилось недолго.

– Когда умер мистер Шелли, – рассказывала Луиза, – я почувствовала себя потерянной. – Она замолчала. Разве можно было выразить словами, до какой степени потерянной она чувствовала себя без своего любимого Джорджа? Она также перенесла лихорадку, которая свела в могилу ее мужа, однако, выжив, оказалась слишком слаба телом и духом, чтобы заботиться о двух своих крепких и шумных сыновьях. Мать Джорджа взяла их к себе, а Луизу с трудом убедили, что несколько месяцев, проведенных в жарком климате, восстановят ее здоровье. В свое время они с Джорджем собирались съездить в Египет. Это он услаждал ее рассказами об открытиях, сделанных в песках пустыни. Это он обещал Луизе, что и один прекрасный день они поедут в Египет и она сможет запечатлеть на бумаге храмы и гробницы. Дом у них был не совсем обычный: шумный, веселый, постоянно битком набитый разным народом – художниками, писателями, путешественниками; однако все это прекратилось, когда оба заболели. Мать Джорджа, приехав, отправила детей к себе и принялась ухаживать за сыном и невесткой. Она уволила половину прислуги, заменила ее своей и совершенно разорила Луизу.

Переведя взгляд с сэра Джона на его супругу, Луиза заметила, что леди Форрестер больше не слушает ее; однако упоминание о ее племяннике Эдуарде отвлекло ее от грез, и в течение нескольких минут она сидела, устремив свои прекрасные глаза на гостью, и слушала ее рассказ о том, как Эдуард выручил ее: организовал ее путешествие, заказал место на пароходе от Каира и уговорил дядю и тетю взять ее с собой посмотреть раскопки. Без его помощи она бы просто пропала.

Однако дядя и тетя оказались гораздо менее раскованными, чем их племянник, и с каждой минутой Луиза все больше убеждалась, что ее мечты об интересных беседах, смехе, всей той дружеской, легкой атмосфере путешествия, о которой так часто говорили они с Джорджем, обсуждая предстоящую поездку, совершенно не совпадают с представлениями Форрестеров.

Анна подняла глаза от дневника. Ее сосед, казалось, спал. Поверх спинки кресла предыдущего ряда ей был виден экран телевизора; судя по всему, внимание большинства пассажиров было сосредоточено на фильме. Потихоньку, стараясь не задеть сидящего рядом человека, Анна попыталась хоть чуточку расправить изнемогающее от неподвижности тело. Интересно, сколько она еще выдержит, прежде чем разбудить соседа и попросить дать ей возможность выйти в туалет? Повернув голову, Анна посмотрела назад, в хвост самолета, где располагались уборные. Перед их дверьми стояла очередь. Далеко внизу за толстым стеклом иллюминатора переливалась цветами Африки – багрянцем, охрой и золотом – земля. Внутренне дрожа от волнения, Анна долго смотрела вниз, затем откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза. Еще немного, еще совсем немного…

Спать было невозможно.

Она снова открыла дневник, чтобы погрузиться в описание приключений Луизы и забыть о неудобствах своего собственного путешествия. Перелистывая страницы, исписанные убористым наклонным почерком, она рассматривала рисунки, сделанные теми же пером и чернилами, выцветшими от времени до светло-коричневого цвета.

«Хассан привел мулов на рассвете, чтобы нам не пришлось путешествовать в самое жаркое время суток. Он погрузил все мои рисовальные принадлежности в навьюченные на мулов корзины и за все время не произнес ни единого слова. Я боялась, что он все еще сердит на меня за мою бестактность и непонимание его роли, однако решила не заводить разговора на эту тему. Напротив, я позволила ему помочь мне сесть на мула, также не произнеся ни единого слова извинения или упрека за его дерзость. Один раз он поднял на меня глаза, и я увидела в них гнев. Затем он отошел, подобрал повод вьючного мула, сел на своего, и мы тронулись в путь. Все время путешествия до долины прошло в молчании».

Анна оторвалась от чтения, потерла уставшие от напряжения глаза. Судя по всему, Луизе приходилось не слишком сладко с этим Хассаном. Она перевернула несколько страниц.

«Сегодня я видела его снова – не более чем просто смутно обрисовавшуюся в жарком мареве фигуру. Высокого мужчину, который с минуту стоял неподалеку, глядя на меня, затем исчез. Я позвала Хассана, но он спал, и к тому времени, как он подбежал ко мне, высокая фигура словно растворилась в воздухе, дрожащем от жара раскаленного песка. Тень в том месте, где стоял мой мольберт, была темной по контрасту со всем окружающим, однако там, в долине, ему негде было укрыться. Я начинаю испытывать страх. Кто он и почему избегает приближаться ко мне?»

Это было захватывающе. Захватывающе и таинственно. Анна подняла глаза и даже вздрогнула, увидев стоящую перед ней стюардессу с кофейником на подносе. Сосед слева, не обращая внимания на стюардессу, с явным интересом смотрел вниз, на дневник, лежащий на коленях Анны.

Она закрыла его, сунула в сумку, взяла свой поднос и поставила его к себе на колени. Сосед уже смотрел в другую сторону. За стеклом иллюминатора солнце все ниже и ниже клонилось к горизонту.

Сосед слева, казалось, опять заснул. Анна, нашарив в сумке дневник, раскрыла его наугад, и в глаза ей бросились слова:

«Я начинаю любить эту страну…»

Луиза положила перо и устремила взгляд на темную реку за окном. Решетчатые ставни были распахнуты, чтобы в каюту могли свободно вливаться запах реки, тепло ночного воздуха, случайное дуновение холодного ветра из пустыни. Все это просто очаровывало ее. Луиза прислушалась.

В остальных каютах было тихо. Даже команда спала. Подобрав юбки, Луиза на цыпочках подошла к двери и открыла ее. Трап, ведущий на палубу, был довольно крутым. Осторожно вскарабкавшись по нему, Луиза как бы вынырнула из освещенной каюты в темноту. Немного привыкнув к ней, она различила перед мачтой темные силуэты спящих людей.

Один из них вдруг коротко всхрапнул и перевернулся на другой бок. Еще одно дуновение холодного воздуха донеслось с берега, принеся с собой шорох пальмовых листьев.

Вверху, над головой, на иссиня-черном небе сияли немыслимо громадные звезды.

Уловив какое-то движение за спиной, Луиза обернулась. Ноги Хассана были босы, поэтому она не услышала, как он подошел.

– Миссис Шелли, вам лучше бы вернуться в вашу каюту. – Его слова прозвучали не громче, чем шепот ветра в зарослях тростника.

– Внизу слишком жарко. И потом, эта ночь так прекрасна, что было бы жаль не окунуться в нее.

Она увидела его улыбку – яркую белизну зубов на темном, почти неразличимом лице.

– Ночь – время любовников, миссис Шелли.

Со вспыхнувшим лицом она отступила на шаг, пальцы лежавшей на перилах руки так и вцепились в полированное дерево.

– Ночь – также и время поэтов и художников, Хассан. – Произнося это, она прислушивалась к доносящимся снизу звукам. Ее сердце толчками колотилось в груди.

Сосед слева снова уставился на дневник Луизы, Анна едва ли не физически ощущала это. Она вздохнула. Он начинал раздражать ее. Его взгляд был вторжением на ее территорию. Если он не способен поддержать самую элементарную, ни к чему не обязывающую беседу, ему не должно быть никакого дела до того, что она читает! Закрыв дневник, она заставила себя улыбнуться спинке кресла перед ней.

– Теперь уже недолго. – Она повернулась к соседу. – Вы тоже в круиз?

А он привлекательный мужчина, внезапно поняла она, но едва успела додумать эту мысль до конца, как его лицо словно бы закрылось, стало жестким, из глаз исчезло теплое выражение.

– Да, но сильно сомневаюсь, что в тот же самый, что и вы. – Его выговор слегка напоминал шотландский или ирландский, однако точнее определить Анна не сумела, поскольку это было все, что он сказал. Он устроился поудобнее, отвернувшись от нее, и, откинув голову на спинку кресла, вновь закрыл глаза.

Анну охватил и гнев и досада. Нет, каков! Да как он смеет! Резко отвернувшись к иллюминатору, она стала смотреть вниз и удивилась, обнаружив, что там, внизу, уже стемнело. Вдруг вдали она различила какие-то огни. Должно быть, это уже Луксор.

К тому моменту, как Анна прошла паспортный контроль и выудила свой чемодан из общего багажа, она чувствовала себя совершенно измученной. Хмуро отмахнувшись от вопящих и жестикулирующих людей, предлагавших себя в качестве носильщиков, она встала в очередь на автобус.

«Белая цапля» была не велика. В рекламной брошюре Анна видела фотографию колесного парохода времен королевы Виктории, помещенную на отдельной странице, особняком от снимков всех остальных принадлежавших компании судов. Там же излагалась его история, с указанием возраста и подробным описанием всех его достоинств, одним из которых являлась его избранность: на нем могли путешествовать всего восемнадцать пассажиров. Анна подозревала, что даже пытаться попасть в их число – дело безнадежное, но все же решила предпринять эту попытку, потому что, по всей видимости, ей вряд ли удалось бы найти что-либо более похожее на тот пароход, на котором плыла Луиза от Каира до Луксора. К ее несказанному восторгу и изумлению, ей ответили, что один из предполагавшихся пассажиров отказался от места, и: таким образом Анна получила права на одну из двух имеющихся одноместных кают.

Быстро обведя взглядом автобус, она не обнаружила своего соседа по самолету. Она не сумела определить, жалеет об этом или, напротив, рада. Ее задела его неучтивость, однако, с другой стороны, ей было бы приятно увидеть хоть одно знакомое лицо среди стольких чужих. Она прошла в самый конец автобуса и села, положив на незанятое соседнее место сумку и фотоаппарат. Она единственная, кто путешествует одна? Похоже на то. Все остальные сидели парами, и возбужденный разговор еще более оживился, когда дверь закрылась и автобус тронулся. Внезапно почувствовав себя одинокой и беззащитной, Анна уставилась в темноту за окном – и вдруг испытала ощущение, похожее на шок и заставившее ее мгновенно забыть все свои мысли об одиночестве: за отражениями в автобусных окнах ей удалось разглядеть снаружи пальмы и человека в белом тюрбане, возвышающегося на спине маленького ослика, трусящего по обочине дороги.

Трехпалубный пароход с двумя огромными колесами по бокам ждал путешественников в одном из пригородов. Их встретили горячими полотенцами для рук, напоили сладким фруктовым соком и вручили ключи от кают.

Каюта Анны оказалась маленькой, но вполне подходящей; ее чемодан уже стоял на полу посередине. Анна с интересом огляделась. Односпальная кровать, тумбочка со старомодного вида телефоном внутренней связи, туалетный столик и узкий шкаф. Конечно, не роскошно, но по крайней мере ей не придется делить все это с посторонним человеком. Бросив сумку и фотоаппарат на кровать, она закрыла дверь и подошла к окну. Раздвинув занавески и открыв ставни, она попыталась было выглянуть наружу, однако берег был погружен в темноту. К своему разочарованию, она так ничего и не сумела разглядеть. Анна снова задернула занавески. Пассажирам сказали, что ужин будет подан через полчаса, а наутро их перевезут на другой берег Нила и начнется их первая поездка – в Долину царей, или Долину гробниц, как ее называла в своем дневнике Луиза. Анна почувствовала, как ее охватывает волнение.

У нее ушло всего несколько минут на то, чтобы распаковать вещи, повесить в шкаф привезенные с собой платья и юбки – для этого ей не потребовалось никакой Джейн Трис – и разложить на туалетном столике косметические принадлежности, которых, впрочем, было совсем немного. Среди них она поставила и свой синий флакончик. Она сочла, что должна его привезти сюда, в его страну, откуда он происходил, и не важно, откуда именно – с какого-нибудь дешевого базара или из древнего захоронения.

У нее еще оставалось немного времени, чтобы до ужина принять душ. Сбросив одежду, Анна нырнула в маленькую ванную и минут пять стояла под прохладными струями, буквально физически ощущая, как они смывают с нее всю усталость от долгого пути. Наконец она заставила себя прервать это несказанное наслаждение и, ступив на решетку, лежавшую на кафельном мозаичном полу между поддоном душа и унитазом, дотянулась до полотенца.

Обернувшись им, Анна вернулась в каюту. Там было неожиданно холодно. Дрожа, она растерянно оглянулась по сторонам. Нигде ни малейших признаков регулятора кондиционера. Возможно, на пароходе имелась какая-то единая централизованная система. Быстро надев зеленое хлопчатобумажное платье-рубашку и набросив на плечи легкий свитер, она снова огляделась, хмурясь. С температурой в каюте определенно происходило нечто странное. А она полагала, что уж на холод в жарком Египте жаловаться не придется. Пожав плечами, она еще раз оглядела каюту и направилась к двери.

И вот наступил тот момент, о котором она подумала с ужасом. Она должна была выйти и встретиться с другими пассажирами. Это был первый, так сказать, выход в свет в ее новой жизни – жизни одинокой женщины. Размышляя о предстоящем путешествии, она представляла себе однородную группу людей, частью которой будет являться, но уж никак не сборище пар, среди коих она будет единственной одинокой фигурой. Глубоко вздохнув, Анна шагнула из каюты в покрытый ковровой дорожкой коридор. Прямо за главной лестницей, обрамленной великолепными медными перилами, украшенной пальмами в кадках и подлинными (или, во всяком случае, очень похожими на таковые) плевательницами эпохи королевы Виктории, располагался салон для отдыха с баром и двойными дверями, выходившими на палубу. Внизу находилась столовая, которая быстро заполнялась людьми.

Анна оказалась за одним из трех круглых столов, рассчитанных на шесть персон каждый. За окнами не было видно ничего – ни берега, ни реки, ради которой она проделала такой длинный путь. Единственным признаком того, что все это происходит в Египте, были полукруглая стойка в центре зала, буквально заваленная грудами фруктов и сыров, и выстроившийся возле нее ряд темнокожих официантов, облаченных в белое.

К великому облегчению Анны, ее спутники сразу же повели себя вполне дружелюбно; молчанию, свойственному собраниям незнакомых людей, сразу же пришел конец, когда все наперебой начали знакомиться. Анна пожала руку сидевшему слева от нее симпатичному мужчине приблизительно ее возраста или чуть старше. Представляясь ей, он встал, и она заметила, что он одного с ней роста, но из-за широких плеч и плотного телосложения казался крупнее.

– Энди Уотсон. Из Лондона. – Он улыбнулся, карие глаза в темных ресницах весело глянули на Анну из-под густых бровей. – Свободен, открыт для доступа, очарователен и почти влюблен во все, что связано с Египтом. Так же, как, подозреваю, и все мы, потому что именно по этой причине мы находимся здесь.

Анна с некоторым удивлением обнаружила, что смеется в ответ. Несколько застенчиво она тоже представилась, отрекомендовавшись разведенной дамой из Лондона, и неосторожно позволила их взглядам встретиться, прежде чем повернуться направо и ответить на приветствие высокого худого человека с мышиного цвета волосами, изможденным лицом и бледно-голубыми глазами.

– Мы здесь впятером, – снова заговорил Энди. – Вот это, рядом с вами, Джо Бут – он кое-чем занимается в Сити, зa ним его жена Салли, а это, – он указал на стройную рыжеволосую молодую женщину, сидевшую слева от него, – Чарли – у нее каюта на двоих с Сериной. – Он кивнул в сторону женщины, сидевшей спиной к ним за соседним столом.

Шестой человек за столом Анны – похоже, единственный, кроме нее самой, кто не был знаком ни с кем из попутчиков, – представился Беном Форбсом, отошедшим от дел врачом. Как поняла Анна, он оказался соседом Энди по каюте. Это был высокий румяный мужчина лет под семьдесят, с проницательным взглядом молодо блестящих глаз, лохматой седеющей шевелюрой и раскатистым смехом, который, как очень скоро выяснилось, во-первых, оказался заразительным для всех, во-вторых, каким-то чудесным образом привлекал внимание к их столу. Официанты подошли прежде всего именно к нему, и то же самое сделал гид, Омар, появившийся и отрекомендовавшийся, пока подавался ужин.

– Добро пожаловать! Завтра состоится наша первая экскурсия – в Долину царей. Карнак и Луксорский храм мы посетим в последний день нашего круиза. Завтра нам придется встать очень рано. Сначала мы пересечем реку на пароме, а затем будем ехать на автобусе. Программы мероприятий будут вывешиваться каждый день на лестнице, у входа в салон. – Гид, поразительно красивый молодой человек, который, как узнала позже Анна, в свободное от работы время изучал историю в Каирском университете, обвел взглядом своих подопечных и улыбнулся прекрасной белозубой улыбкой, оттененной блеском нескольких золотых коронок. – Пожалуйста, если у вас возникнут какие-либо проблемы или вопросы, обращайтесь ко мне в любое время. – Проговорив это, он поклонился и отошел к другому столу.

Глядя ему вслед, Анна увидела, что он снова поклонился и начал представляться по очереди сидящим за другим столом И тут ее взгляд упал на человека, возле которого в этот момент стоял Омар. Он сидел спиной к ней. Закинув локоть на спинку стула и подняв голову, чтобы видеть гида, он слушал его краткую речь. Это был тот самый мужчина, что сидел рядом с ней в самолете; и наверняка он ехал в том же самом автобусе – как она могла не заметить его? Сейчас он был одет в темно-синюю рубашку с распахнутым воротом и светлые льняные брюки. Анна увидела, как он что-то негромко сказал Омару, отчего молодой человек покраснел, а люди за столом расхохотались. Судя по всему, он продолжал вести себя не самым приятным образом; это явно составляло одну из черт его характера. Анна подавила в себе мгновенный всплеск какого-то победоносного чувства: в конце концов, он оказался среди участников того же круиза, что и она!

– Увидели кого-нибудь знакомого? – поинтересовался Энди, передавая ей корзинку с теплыми булочками.

Анна покачала головой.

– Он просто сидел рядом со мной в самолете, вот и все.

– Понятно. – Пару секунд Энди поверх ее плеча вглядывался в ее бывшего соседа, потом снова перевел взгляд на нее. – Да… Так значит, вы такая храбрая, что прибыли сюда в одиночестве. Что же подвигло вас отправиться в Египет после того, как вы избавились от своего повелителя?

Она вздрогнула.

– Все обстоит именно так, как вы говорили. Я влюблена во все, что связано с Египтом. Ну, может быть, не то чтобы влюблена, но… Моей прапрабабкой была женщина по имени Луиза Шелли. Она приезжала сюда в конце шестидесятых годов прошлого века, чтобы рисовать…

– Та самая Луиза Шелли? Акварелистка? – Теперь все его внимание переключилось на Анну. – Но ведь она пользуется большой известностью! Менее чем полгода назад я продал один из ее набросков.

– Продали? – нахмурилась Анна.

– Ну да, в моем магазине. Я торгую предметами искусства и антиквариатом, – улыбнулся он.

Его соседка с другой стороны, Чарли, наклонилась вперед и шлепнула его по руке.

– Никаких магазинов, Энди, пожалуйста. Ты же обещал. – И, внимательно-настороженно оглядев Анну, прибавила: – Не поощряйте его, пожалуйста. – В ее улыбке сквозило что угодно, только не дружелюбие. – А вы чем занимаетесь?

Подняв брови, она ждала ответа, но за Анну поторопился ответить Энди:

– Она приехала сюда, чтобы транжирить состояние своего бывшего мужа, дорогая. А ты как думала? Готов поспорить, что мне удастся продать ей что-нибудь, когда мы все вернемся домой. А пока что давайте-ка дружно сосредоточимся на всем том хорошем, что есть в Египте, и в первую очередь на местной кухне. Известно ли вам, что этот пароход знаменит своей кухней?

Анна взглянула на Энди. Его открытость и жизнерадостность внушали доверие. И тут она заметила, что рука Чарли, лежащая на столе возле ее тарелки, касается руки Энди. Ах, вот что! Значит, не так уж он свободен, как говорил. Придется ей быть осторожнее.

– Если вы интересуетесь искусством и антиквариатом, пожалуй, я могла бы показать вам мой древнеегипетский флакончик для благовоний, – с улыбкой проговорила она.

Энди откинулся на стуле, склонив голову набок.

– Он и в самом деле древнеегипетский? – Ответ явно очень интересовал его.

Анна пожала плечами.

– Мне сказали, что нет. Но он у меня от Луизы, и, насколько я понимаю, она считала его подлинным. У меня с собой ее дневник. Я постараюсь выяснить, пишет ли она что-нибудь о том, откуда он взялся у нее. Я-то просто подумала, что будет забавно привезти флакон сюда. На его, так сказать, родину.

– Пожалуй. – Энди взглянул на официанта-нубийца, приближающегося к их столу с супницей на подносе. – Вы должны когда-нибудь показать мне ваши сокровища. Я мало что знаю о старинных артефактах, и мне безумно хочется увидеть дневник Луизы Шелли. Там, случайно, нет каких-нибудь иллюстраций? – Пока он говорил это, его пальцы крошили на тарелку булочку.

– Есть, – кивнула Анна. – Правда, всего несколько, и к тому же совсем крохотных. Она рисовала в основном в альбомах, которые привезла с собой.

Внезапно она почувствовала, что ее бывший сосед по самолету, сидевший за другим столом, тоже понял, что она здесь. Он смотрел на нее с таким пристальным вниманием, что она подумала: похоже, все это время он прислушивался к нашему разговору. Она слегка улыбнулась ему – чуть-чуть, просто в знак того, что узнала его, и он столь же сухо и формально кивнул в ответ.

– Я вижу, ваш бывший сосед тоже заметил вас. – В голосе Энди она уловила усмешку.

– Похоже на то.

Интересно, почему это Серина, сидевшая рядом с мужчиной в темно-синей рубашке, расположилась отдельно, а не вместе со своими спутниками? До сих пор она даже ни разу не повернулась к ним. Вот и сейчас, когда Анна смотрела на нее, она улыбнулась своему соседу и принялась оживленно говорить ему что-то. Он тут же снова повернулся к ней, и, видя его на сей раз в профиль, Анна заметила, что улыбка у него довольно приятная.

Она взялась за ложку. Суп был овощной, чуть островатый и жидкий, но вкусный. Он пришелся как нельзя кстати после расфасованных блюд, которыми их угощали в самолете.

– Он очень заинтересовался дневником. Я читала его во время полета, и он не мог оторвать от него глаз.

– Вполне верю. – Глаза Энди чуть сузились. – Вы уж поберегите этот дневник, Анна. Уверен, он представляет собой большую ценность. А также большой соблазн для того, кто поймет, что это такое. – Его взгляд выражал искреннюю озабоченность возникшей проблемой.

Впервые за очень долгое время Анна почувствовала себя немного счастливой – и весьма признательной этому человеку. Похоже, его и впрямь интересовало то, о чем она рассказала.

– Но вы ведь не считаете, что он может попытаться украсть дневник?

– Нет, конечно, же нет. Я уверен, что он просто любопытствовал. Ведь рукописный дневник, да еще старинный, – это не то чтиво, которое обычно берут с собой в самолет, – улыбнулся Энди.

Снова взглянув в направлении соседнего стола, Анна немного растерялась, увидев, что человек в темно-синей рубашке снова смотрит на нее, и в выражении его лица ей почудилась легкая сардоническая усмешка. Досадуя, что он перехватил ее взгляд, Анна отвела глаза и, не сознавая, что делает, нервно улыбнулась высокому нубийцу, стоявшему за стойкой. Мгновение спустя тот уже был рядом с ней:

– Еще супа, мадам?

Энди хихикнул.

– Делать нечего, придется соглашаться.

Анна подняла глаза на официанта:

– Да. Пожалуйста. С огромным удовольствием. – И, глянув, как исчезает ее тарелка, беспомощно пожала плечами. – Они сочтут меня обжорой.

– Или изголодавшейся английской леди. – Энди снова рассмеялся. – Пожалуй, чтобы вы не слишком переживали, я тоже съем еще немного. Полагаю, вы в курсе, что нам обещан ужин из четырех блюд, – продолжал он, когда тарелка Анны, полная до краев, вновь оказалась перед ней.

– Не может быть!

– Очень даже может. А к этим блюдам я закажу вина. – Подняв руку, он сделал знак отошедшему было официанту.

– Мне так нравятся их одеяния! – шепнула Анна, когда тот, принеся вино, снова замер у своей стойки. Официанты были одеты в широкие и длинные хлопчатобумажные рубахи, стянутые на талии красными кушаками. – Они просто восхитительны!

Энди протянул руку к бутылке.

– Это галабеи.

– Гала… что?

– Галабеи – так называются эти, как вы выразились, одеяния. Они потрясающе удобны, и к тому же в них прохладно. – Повернувшись спиной к соседнему столу, он откинулся на спинку стула и одарил широкой улыбкой сперва хмурую Чарли, которую явно начинало тревожить внимание Энди к другой, затем снова Анну. – Не сомневаюсь, что и нам придется как-нибудь облачиться в них. Даже в самых шикарных круизах пассажиров обычно подвергают такому унижению, как костюмированная вечеринка. И мы вряд ли будем исключением.

– Я начинаю подозревать, что это не первая ваша поездка в Египет, – заметила Анна, глядя, как он, щурясь, вглядывается в этикетку на бутылке.

– Это мой первый подобный круиз. – Он налил в свой стакан немного вина и глубокомысленно поднес его к носу. – Наверное, это ошибка. В Египте следует пить пиво, если только не хочешь покупать французское вино. Что ж, пожалуй, оно недурно. Не угодно ли?

Сидевшая с другой стороны от него Чарли наконец-то отвлеклась от него и теперь оживленно беседовала с Беном Форбсом. Ее длинные рыжие волосы соскользнули с плеча, и несколько прядок плавало в супе, но она, похоже, не замечала этого.

– Конечно, мне было страшновато отправляться в такую поездку одной, – продолжала Анна, – но теперь я знаю, с кем советоваться в случае нужды.

– Всегда к вашим услугам, – шутливо склонил голову Энди. – А теперь ешьте поскорее свой суп. Я вижу, там уже несут следующее блюдо.

Когда ужин наконец закончился, почти все пассажиры направились в бар, а некоторые оттуда прошли через двойные двери на палубу. Шагнув в темноту, Анна вздрогнула: снаружи дул резкий холодный ветер. Лавируя среди столиков и стульев, она прошла на корму и в полном одиночестве облокотилась на перила. Энди и Чарли задержались в баре, и сейчас через приоткрытую дверь до нее доносился их смех. Река в этом месте была широка, хотя мало что можно было разглядеть в темноте. Анна скорее угадывала, чем различала тесное нагромождение глинобитных домиков на берегу, возле которого был пришвартован пароход, а единственным звуком, доносившимся оттуда, извне, да и то скорее не с берега, а с другого судна, был чей-то поющий голос, да внизу время от времени вода пошлепывала о борт.

– Выходит, мы с вами все-таки оказались в одном и том же круизе. – Голос раздался у самого локтя Анны, заставив ее едва ли не подпрыгнуть от неожиданности. – Прошу прощения, что усомнился в вашем хорошем вкусе.

Повернувшись, она увидела светлые волосы, темно-синюю рубашку. Он стоял, облокотившись о перила, не глядя на нее, задумавшись. Потом выпрямился и протянул руку:

– Я Тоби. Тоби Хэйворд.

Теперь, когда они стояли лицом к лицу, она поняла, что он гораздо выше ростом, чем она ожидала, и немного сутулится.

– А я Анна Фокс.

Пожатие его руки было крепким, но коротким. Некоторое время они оба стояли молча, глядя в темноту.

– Знаете, мне все никак не удается поверить, что я уже действительно здесь, – негромко заговорила Анна. – Здесь, на реке Нил. Где-то там, в этом мраке, находится гробница Тутанхамона, и древние Фивы, и пустыня, а за всем этим, еще дальше, – сердце Африки.

Послышался тихий смешок.

– Романтическая натура. Надеюсь, вы не будете разочарованы.

– Нет. Конечно, нет. – Его слова вдруг почему-то вызвали у нее раздражение, и она с некоторой горячностью произнесла: – Все будет просто замечательно. – И, отвернувшись от собеседника, направилась к дверям бара.

Энди тут же заметил ее.

– Анна! Идите сюда. Позвольте мне угостить вас чем-нибудь.

Она с улыбкой покачала головой.

– Спасибо, но нет. Я, пожалуй, пойду к себе – ведь завтра долго спать не придется. Да и потом, я немного замерзла там снаружи. Вот уж никогда не думала, что в Египте может быть холодно.

– Это ночной ветер из пустыни. – Энди обеими ладонями слегка сжал ее руку. – Господи, да она у вас просто ледяная! Вы уверены, что не хотите выпить чего-нибудь горяченького?

– Нет, благодарю вас. – Она услышала, как двери за ее спиной открылись, пропуская Тоби.

Не обращая внимания ни на кого, он пересек салон и направился к коридору, ведущему к каютам.

Анна не сразу последовала за ним: ей не хотелось, чтобы они оказались там одновременно. Однако, дойдя до лестницы, она не увидела его нигде. Пройдя по коридору, она дошла до своей двери, вошла и остановилась, оглядываясь по сторонам.

Каюта больше не выглядела пустой и безликой. Теперь в ней было тепло, и сама она была какой-то теплой, гостеприимной и уютной: на тумбочке возле кровати горела лампа, постель была приготовлена, и даже махровое полотенце, которым. Анна воспользовалась, принимая душ перед ужином, было заменено на сухое. Ощущение уюта создавалось присутствием ее вещей. На туалетном столике на почетном месте, у зеркала, стоял флакончик для благовоний – яркое синее пятнышко на фоне темного дерева. Обведя взглядом свое временное жилище, Анна вдруг почувствовала, что очень счастлива.

Дневник ждал ее на тумбочке у постели. Может быть, перед тем как заснуть, она еще почитает его и узнает, какие чувства испытывала Луиза при первом посещении Долины царей. Той самой, которую она увидит завтра.