Штамп Гименея

Глава 1 Снова-здорово

Чем человек отличается от животного? Он, конечно, ходит на двух ногах, но это искусство доступно и обезьянам. А суслики, стоящие на двух лапках, вообще уморительны. Но они же не становятся в этот момент людьми. Что еще? Человек умеет создавать разные там дистанционные приборы, выполняющие функции различных органов. Всякие дополнительные мозги (мобильники и карманные компьютеры), выносные руки (кухонные комбайны и стиральные машины), скоростные ноги от ведущих автопроизводителей. Да, на такое звери не способны. А еще, хоть у человека и отсутствует бесплатная теплая шубка, но зато есть универсальный эквивалент, за который можно хоть десять раз закрутиться в меха. Я о деньгах. Деньги! Вот уж точно изобретение, достойное человечества. Трястись над помятыми сальными купюрами – кто из зверей на это способен? Вот облизываться, глядя на курочку или кусок свиной вырезки, – это да. Это пожалуйста. Но только человеку доступен восторг, охватывающий сердце при виде толстой пачки резаной бумаги. Я знаю не понаслышке, потому что сама его испытывала. Не часто. Всего-то пару раз. Но вовсе не из-за того, что по большей части равнодушна к деньгам. Просто в основном такое чудо, как толстая пачка купюр, недоступна для меня в силу моей низкой жизненной себестоимости.

Но и деньги даже не самое главное. А самое главное, что отличает любого представителя человеческой расы – и китайца, и индуса, и слесаря-сантехника, и мафиозо из Италии, – это умение выражать свои мысли с помощью слов! Ни одна зверюшка не в состоянии сказать: передайте мне, пожалуйста, кетчуп. А человек может. Более того, он научился применять не только речь. Есть ведь и азбука Морзе, телефон, Интернет… Все это – целиком и полностью одни сплошные слова. Иногда картинки, но тоже в основном иллюстрирующие какие-нибудь слова. Слов столько, что даже непонятно, как может так случиться, что их не хватит. А между тем это случается сплошь и рядом. Вот, например, представьте. Троллейбус. Пробка. Душный салон. Двое в недрах рогатого чудища (троллейбуса) пытаются уместиться там, где и одному не место.

– Гражданочка, уберите от меня вашего судака! Он колется и противно воняет! – возмущается пожилой мужчина.

– Это прекрасный судак. Вы сами воняете гораздо хуже! – отвечает ему злобная тетка, имеющая богатый опыт такого рода диалогов на оптовом рынке. Ее слова отточены, она хорошо разбирается в людях и знает, куда бить, чтобы было больней.

– Ах ты, стерва старая! Да я тебя… – хватает ртом воздух мужчина.

На этом его слова кончаются, потому что он редко ходит на оптовый рынок и не имеет практики. А ведь можно же и по-другому. Казалось бы, чего сложного? Спокойно скажи: «Уважаемая мадам, раз уж это такой прекрасный судак, отчего бы вам не пригласить меня его откушать? Вы одиноки? Какое совпадение, я тоже. Может быть, это судьба?»

Но в действительности слова заканчиваются, а начинается рукопашный бой на судаках. Наверное, грехопадение – это когда первые люди утратили способность спокойно и прямо говорить о том, чего хотят и что при этом чувствуют. Да неужели, если бы они хорошенько попросили, Отец наш небесный не дал бы им этого яблока? А мы бы сейчас не имели тысячи проблем. Вот я, например, как только выдавила из себя всего-навсего парочку честных предложений (из серии «да, Борис, ты действительно мне нравишься), сразу же полностью утратила способность к членораздельной речи. И стала подавленно молчать, мычать, краснеть и отводить глаза. Неандерталец какой-то, а не здравомыслящий цивилизованный и социально адаптированный член общества!

– Что же ты так стушевалась? – веселился непробиваемый Борис, которого, казалось, ничто не брало.

– Я-то? Да нет, ничего! – пыталась я отвертеться, но все мое сознание было одурманено ощущением той неповторимой близости, которая возникла между нами после того, как были произнесены вслух наши взаимные мысли и чувства.

– Тогда, может, поедем ко мне? – спросил он так свободно, словно приглашал меня на выставку художников-импрессионистов.

– К тебе? Куда? – запаниковала я. К такому быстрому и прозаическому развитию событий я не была готова.

– Как куда? Домой, – потер ручки Борис.

– Домой? – задумчиво повторила я.

Интересно, мне только кажется или он в самом деле такой бездушный? Человек, который может сказать: ну раз ты предложила, то мне-то почему отказываться? Я же, в конце концов, не простой пирожок с капустой, чтобы меня вот так взять и слопать!

– Вот дурочка! Смотришь на меня, как овца на заклании, – рассмеялся Борис. Потом встал, обошел стол и подошел ко мне. Протянул руку и улыбнулся. – Пойдем.

– Да? – кивнула я и тоже встала.

Эх, чему быть, того не миновать! Пусть я погибну безвозвратно, но по крайней мере разберусь окончательно, что за человек Борис. А то мечтаю, приклонив младую голову на подушку, неизвестно о ком. Правда, не такую уж и младую. Света тут мне открыла глаза на правду о моем бедственном женском положении. Оказалось, что у меня дела идут из рук вон плохо.

– Встречаться с тем, кто откровенно не желает семьи, – для тебя простой перевод времени. Мужики как есть, так и остаются. А ты стареешь, – сказала она, чтобы осадить мои восторги по поводу Бориса. – Лучше заведи себе какой-то реальный объект для обработки.

– Во-первых, я еще не старею, – принялась я загибать пальцы. – Во-вторых, я думаю, мужики тоже стареют и умирают. В-третьих, меня как-то коробит, что я кого-то там обрабатываю.

– Нет, ты все-таки дурочка, – ласково и с некоторым величественным сожалением оглядела меня Света. – Тебе сколько лет?

– Двадцать шесть, – опасливо сообщила я. А то вдруг я отстала от жизни и мне уже пора оформлять пенсию.

– И что, ты не чувствуешь, как тикают биологические часы?

– Я-то? Не-а, – честно замотала я головой. Единственное, что я чувствовала внутри себя, это то, что обычно в народе называют «шилом». Но об этом я предпочитала молча кивать.

– Я, между прочим, дочку старшую родила уже в девятнадцать. Это самый рациональный возраст для первых родов. А ты будешь, кстати, уже старородящая.

– Я?! – ужаснулась я. Неужели все пропало? Почему мне никто не сказал, что пора рожать!

– И потом, нет ничего плохого, если ты будешь трезво и осознанно выбирать себе спутника жизни. Инстинкт редко говорит нам правду. Гормоны реагируют не на тех мужиков, с которыми лучше жить, а на тех, у кого сильный тестостерон. Ты что, хочешь жить не с человеком, а с тестостероном? – пристрастно вперилась в меня своими глазками подруга.

Я задумалась. Жить с тестостероном? Длинноногим красавцем, поигрывающим мускулами? М-м-м, ни за что!

– Но Борис – как раз тот, с кем жить, как мне кажется, лучше всего, – осторожно предположила я. – Он ответственный, взрослый, не бедный.

– Но с твоими способностями и внешностью ты должна выбирать максимум, – горячилась Света, словно закипевший чайник.

– Попробую, – вздыхала я.

Но голова думала только о Борисе. Даже тогда, когда я компилировала задним числом творческие командировки по городу для Гоши, который просто не имел сил доехать до Останкино. По объективным причинам, между прочим. Не помню только, по каким. Я вспоминала Борисово по-английски вежливое, обаятельное, но всегда чуточку отстраненное выражение лица. Его исполненную достоинства, неспешную, чуждую соблазнов и всяческой истерики походку. Он был как старинный секретер. Деловой и лаконичный в дизайне, сделанный из прекрасных материалов и уникальный по всем статьям. Другого такого нет. Когда мы с ним ехали в такси к нему домой, то есть практически ко мне домой, потому что он тоже жил в Строгино, то я честно думала одними сплошными гормонами, которые кричали мне: «Бери и беги!» – забыв о всякой выгоде.

– Ты действительно так спокоен, как выглядишь? Неужели ты ничего не чувствуешь? – спросила я?

– А что, похоже, что я ничего не чувствую? – изобразил удивление Борис.

– А то ты сам не знаешь! – возмутилась я.

– Я очень все чувствую. Все необходимые нервные импульсы и химические реакции у меня происходят. Я не киборг, – спокойно, как на лекции по истории Древнего мира, пояснил он.

– Успокоил, – фыркнула я и отвернулась.

Мне представилось, что будет дальше. Вот мы придем к нему в его холостяцкую берлогу, где посреди комнаты будет стоять огромная круглая кровать, на которую будет брошена шкура какого-нибудь вымирающего тигра…

– Ну, проходи. Раздевайся. Налить тебе вина? Нет? А я перед сексом предпочитаю капельку текилы. Бодрит, – скажет он и поставит в стереосистему (наверняка оптимальную и очень навороченную) какой-то сопутствующий моменту диск. Что-нибудь классическое, с сильными басами.

Я присяду на край круглой кровати и примусь изображать женщину-вамп. А потом, после отчаянно прекрасной ночи, усталая, вымотанная и опустошенная, вернусь в свой дом и буду рыдать под кривым, наляпанным на потолок солнышком.

– Ты хоть расскажи, что ты там себе нафантазировала? – Я вдруг услышала его насмешливый голос у себя над ухом.

– А? Что? – ойкнула я. – Да нет, ничего. Всякую ерунду.

– Только не делай вид, что ты готова на все. Я ничего «всего» и не требую, – фыркнул Борис и вышел из машины. Мы, оказывается, приехали. Он, разозлившись чему-то, что понимал он один, не подал мне даже руки.

– Что-то не так? – заволновалась я. Выбравшись из недр автомобиля, я засеменила за бодро идущим вперед Борисом. Тот вдруг так резко остановился, что я чуть не сбила его с ног и повисла на его плече, оттянув рукав.

– Все. Почему-то ты смотришь на меня так, словно твой визит сюда – это выполнение какого-то жутко кабального договора с сатаной.

– О чем ты? Бред какой-то! – запротестовала я.

Хотя, наверное, мне было приятно чувствовать себя пойманной в силки жертвой. Чуть-чуть. Эдаким агнцем прямо перед принесением в жертву. Что-то такое из игр маркиза де Сада. А Борька, подлец, как всегда меня раскусил и не дает предаться сладостному самообману.

– Ты, между прочим, сама меня нашла и сама предложила усугубить наше знакомство. Я-то, кстати, ничего плохого не имел в виду. А если ты так настаиваешь, что я мерзавец, так я против. Давай-ка я тебя отвезу домой.

– Нет! – выкрикнула я раньше, чем успела сообразить, что это все до слез обидно и мне пристало отвернуться от него и уйти навсегда. Черт, опять я уперлась в того, от кого надо уйти навсегда. А я опять не могу. И не хочу.

– Ты что? Плачешь? – вдруг совершенно изменившимся тоном спросил Борис, одновременно пытаясь заглянуть мне в лицо.

Я упорно отворачивалась и пыталась проглотить весь тот комок, который накопился за мою жизнь. Везет тем, кто способен плакать по любому удобному и неудобному поводу. А вот я плачу один раз в пять-десять лет, но зато делаю это так, что мало никому не покажется.

– А-а-а! Все вы сволочи! Только и норовите, что попользоваться! А-а-а, нет в жизни счастья, – немотивированно хлюпала я, параллельно стуча кулаками в Борисову грудь.

– Что ты, что ты. Перестань. Я прошу! Я тебе конфетку дам. Сладкую. Хочешь? – понес он какую-то бессмыслицу, одновременно пытаясь плечом отгородить меня от толпы удивленных прохожих, а рукой затолкнуть в свой подъезд.

– А-а-а! Знаю я ваши конфетки! Все вы норовите конфетами меня заткнуть! Не дождетесь! – орала я, переходя уже в натуральные рыдания. При этом я делала вид, что не желаю заталкиваться в подъезд. И в итоге добилась-таки своего, в смысле, оказалась в мягко освещенной прихожей Бориса совершенно против своей воли. Там он прекратил выкручивать мне ручки и взял в ладони мои зареванные щечки:

– Так! Стоп! Уже приехали, публики нет, одна только моя несчастная собака, обломок кораблекрушения. Можешь больше не стараться, аплодисментов не будет, – сказал Борис.

Эх, а ведь он верил, что знает, о чем говорит. Что любые дамы всех возрастов и конструкций плачут исключительно ради каких-то выгод и удовольствий. Но я раз уж начала рыдать, то бросать это занятие так скоро не собиралась. Я ожесточенно сбросила с ног заляпанные мокрым снегом сапоги, стряхнула с плеч куртейку и бросилась на диван (мягкий и удобный, очень правильная вещь) рыдать дальше, по всем возможным поводам и без них. И по поводу несложившейся женской судьбы (ведь, по заверениям Светы, мне даже рожать было уже поздно), и из-за превращенной в оранжевый идиотизм комнаты, и из-за недосыпа и нехватки денег. И из-за предательства Андрея, но об этом, наверное, зря, потому что не с Борисом же этим делиться. Пушистая псина изумленно ходила вокруг меня, видимо, потрясенная тем, что на этой тесной двухкомнатной планете есть и еще живность кроме вечно брюзжащего двуногого источника корма по имени Борис.

– Не могу-у-у. Как же вы все меня доста-а-а-ли! – выла я, а Борис звенел стаканами, не зная, чем меня поить. То ли валерианкой, то ли валидолом, то ли водкой и бить по щекам. Но этот вариант был плох с точки зрения нашего потенциального сексуального продолжения.

В итоге Борис принял соломоново решение – дать мне выплакаться.

– Лей-лей слезки, детка. Не навечно же это безумие. А хочешь, я тебе ванну налью? Там каплей больше – каплей меньше – никакой разницы, – улыбнулся он.

– Ты серьезно? – поразилась я, противно и неприлично шмыгнув носом.

– Абсолютно. И свечи зажгу. Уж если сбрасывать стресс по всей науке, то в ванной и со свечами.

– И с тобой? – заинтересованно спросила я.

– Ну… я рядом постою, – схохмил Борис и пошел наливать мне успокоительную емкость.

Я еще немного поныла, уже даже сама себе не веря, и стала цепенеть и наливаться жаром от подобных перспектив.

– Ну? Иди, рева-корова, – вернулся Борис с забавно-деловым лицом и байковым халатом в руках. – Труба зовет. Кто ж тебя довел до жизни такой?

– Сама не знаю, – пожала плечами я и быстренько скинула тряпки. Борис предусмотрительно отвернулся и подождал, пока я, все еще всхлипывая и подрагивая плечами, влезу в пенную ванну.

– Ну вот и славненько, – облегченно вздохнул Борис и с обстоятельностью, достойной отца семейства, пододвинул табуретку к краю. – А теперь рассказывай, какие у тебя к жизни претензии. По пунктам. А то ты так рыдаешь, словно потеряла в теракте всю семью.

– Типун тебе на язык, – ужаснулась я. – Никогда не верь рыдающей женщине. Степень ее горя будет обратно пропорциональна пережитому несчастью.

– Ну, тогда я за тебя спокоен, – расправил плечи Борис. – Судя по этой безобразной истерике, ты просто неописуемо счастлива. Но все-таки расскажи, о чем ты тут скулила?

– Неприлично говорить женщине, что она скулила, – решила я изобразить обиду. Двусмысленность ситуации стала меня даже несколько напрягать. Я лежала под слоем непроницаемой пены, зареванная и с размазанной по щекам тушью, а Борис сидел на табурете и наблюдал за мной, как любящая мать. И смотрел на меня все понимающими глазами.

– Ну, билась в конвульсиях, – перефразировал он. – И потом, разве я похож на приличного человека?

– Ага! Был бы ты неприличный, ты вряд ли сидел бы там, – ляпнула я. Почему-то меня стало страшно раздражать его уважение к женщине. Но единственное, чего я добилась, так это дикого истеричного хохота.

– Все-таки вы, дамы, премилые создания. Сначала трясетесь, что вдруг какие-то негодяи видят не вас, а только ваше тело. Но стоит повести себя с вами достойно, как вы тут же бьете тревогу и прямым текстом приглашаете нас к себе в пенную ванну.

– Я не это имела в виду! – взвилась я, брызнув ему в лицо мыльной воды. – И ты прекрасно меня понял.

– Я прекрасно понял, что ты имела в виду, – увернулся Борис от брызг. – Но не беспокойся, я и на этот раз останусь порядочным человеком. Не воспользуюсь твоими откровенными приглашениями.

– А почему? – чуть было не взмолилась я. Но вместо этого принялась рассказывать всю историю своей печальной первой любви, все свои претензии к Андрею и, как сказал Борис, к этой жизни. Господи, как же мне, оказывается, не хватало вот такого простого душевного разговора, в котором никто не говорит мне «какая же ты дура» и «такой дурой грех не пользоваться». Это именно то, что сказала мне Света, когда услышала рассказ о злоключениях с Андреем.

– Господи, откуда же у тебя столько терпения? – единственное, что сказал отрицательного Борис, глядя, как я плещусь в ванной. – Нормальный человек сбежал бы через полгода. Налить тебе чаю?

– Прямо сюда? – рассмеялась я, чувствуя, как мне становится все легче и легче, а вся тоска вытекает из меня вместе с потоками слез.

– А почему нет? Горячий чай в ванной – это очень полезно, – с умным видом изрек Борис.

– Что это? – спросила я, сунув нос в огромную, чуть ли не литровую чашку с золотистым ароматный взваром.

– Шалфей с медом. Очень успокаивает. И очищает кровь. Тебе сейчас это в самый раз, – заботливо кивнул он. Я потянулась и зевнула.

– Ты совсем как мой папа. Тот тоже все время норовит меня напоить чем-нибудь дико полезным.

– Я совсем не как твой папа, – сказал Борис и склонился надо мной. Его лицо стало вдруг так близко, что я чуть не забыла, как дышать. – Ты не боишься, что я тебя укушу?

– Не знаю, – ответила я, завороженно глядя на его губы.

– Ну, давай проверим, – выдохнул Борис и провел ладонью по волосам. Затем прикоснулся губами к губам. Именно прикоснулся с таким задумчивым выражением гурмана. – Вроде не боишься. Значит, говоришь, нравлюсь я тебе?

– Очень, – кивнула я и попыталась еще раз подставить ему губы. Не тут-то было. Он поднялся и протянул мне полотенце.

– Не люблю мокрых женщин, – сообщил Борис мне и вышел из ванной, чтобы дать мне вытереться. В полном изумлении я завернулась в байковый халат и прочапала в большую комнату. Бориса там не оказалось.

– Эй! – крикнула я.

– Сейчас будем ужинать, – ответил Борис, на секунду высунув голову из кухни. – Посиди там, посохни.

– Хорошо, – кивнула я и принялась расхаживать по гостиной.

Тут, как я и представляла, была супернавороченная стереосистема. Стоило в нее ткнуть пультом, и из нее полилось что-то джазовое. Круглой кровати не оказалось, но стоял большой бежевый диван, на котором я так вкусно плакала. Ковер на паркете… В квартире была такая чистота, что я вдруг усомнилась, что сюда не заглядывают женщины.

– Ты как мясо ешь, прожаренным или с кровью? – послышался вопрос из кухни.

– Я ем с рук! – отреагировала я.

Раздался довольный смешок. Видимо, ответ понравился. А я вдруг неожиданно для себя схватила с полки пачку фотографий. Ну что такого, в самом деле? Я же не залезла в шкаф и не сломала сейф. Я просто взяла посмотреть лежащую на книгах пачку фотографий. Там, к моему прискорбию, наблюдался Борис, отдыхающий на пляже с какой-то довольно привлекательной, если судить по одежде и фигуре, блондинкой. Лицо у нее было худощавым, но каким-то резким и злым. У ног злой женщины и Бориса играл в песочек киндер с кудрявой головкой. Значит, он таки женат! Вот я вляпалась. А еще в ванной купал. И вот почему он не набросился на меня, как бросаются все другие, имеющие те же интересы относительно моих прелестей. Терпение – удел мужчин с реализованной сексуальной жизнью, это я уже проходила. Сволочь!

– Что ты смотришь? – безоблачно поинтересовался Борис, зайдя в комнату прямо в дурацком (и, кстати, женском) переднике.

– Фотографии твоей жены. И ребенка, как я понимаю. Симпатичный! – с максимальным спокойствием и непринужденностью сказала я.

На самом деле я испытывала страстное желание кого-нибудь убить, а заодно и разрушить всю эту логическую стройность и аккуратность Борисова дома. Зря я не сказала, что люблю мясо с кровью!

– Да. Очень симпатичный, – ответил Борис тем же уверенным тоном закрытого на все замки английского джентльмена. – Ты имеешь что-то против?

– Нет, что ты! – сорвалась я на какое-то кукареканье. – Как я могу? После того, что я тебе рассказала, ты должен сам понять, что я просто обожаю романы с женатыми мужиками. Особенно с такими, которые поначалу врут, а потом рассказывают мне, что у них с женой всего общего только ребенок.

– Знаешь, парадокс, но все это именно так. Именно ребенок! – ответил Борис, чуть повысив голос. – Ты что, замечаешь в этой квартире признаки жены и ребенка?

– Именно! В этой нет! Может, у тебя их несколько?

– Ну конечно! – уже откровенно орал Борис. – Я подпольный Корейко.

– Корейка? – ошеломленно переспросила я. Фильм про продолжение приключений Остапа Бендера необъяснимо прошел мимо меня. – Копченая?

– Ты о чем? Какая корейка? Свиная? – с таким же лицом спросил Борис. Потом помолчал, но не смог сдержаться и рассмеялся.

– Тебе не кажется, что надо мне что-то все-таки рассказать? Даже если у тебя просто планы провести со мной одну ночь, – уже спокойно попросила я.

– А ты бы согласилась на такие планы? – поднял бровь Борис.

– Ну… вообще-то вряд ли. Но рассказать все равно придется, – надула я губки и швырнула в Бориса его же строгую парчовую подушку, выполненную в японском стиле.

Глава 2 Двух мнений быть не может?

«Ох уж эти сказочки, ох уж эти сказочники», как говаривал кто-то, не помню кто. Но наверняка кто-то из нас, женщин. Потому что только мы в состоянии воспринять тонкую мужскую душу в том виде, в котором они нам ее преподносят. То есть в виде, совершенно не соответствующем действительности. Если, например, в тот день Борис заявил бы мне, что он космонавт или что давно принял мусульманство и готов видеть меня своей второй (но обязательно любимой!) женой, я бы поверила. Однозначно. Потому что лично для меня здесь что главное? Именно это коротенькое, оставленное за кадром слово «любимая». А уж кто – подруга Гагарина или вторая (а может, и шестая) жена в гареме, не так и важно.

– Точно любимая? Точно навсегда? – уточнила бы я и осталась вполне довольна.

Я самая обаятельная, привлекательная и любимая, а то, что не первая, так об этом надо поскорее забыть. Со временем я покорю его и останусь одна в его сердце. Ведь я же лучшая.

– Но я тоже не хуже! – скажет какая-нибудь жена, у которой за плечами высшее образование, победа над собой в борьбе за возвращение фигуры после родов и достойная зарплата. Да и сама она в прошлом комсомолка, а в настоящем спортсменка и просто красавица. Вот именно отсюда, как мне кажется, растут рога и моей истории с Андреем. По каким таким причинам я решила, что я лучше? Только в силу возраста? Но года – это то, что накапливается по прошествии лет. И дело вовсе не в том, что жена Андрея была плоха, а скорее в том, что я оказалась самоуверенной молоденькой зазнайкой, решившей, что милая мордашка и секс могут чем-то выделить меня из толпы таких же, как я.

– А любовь? Ведь ты его любила, а он тебя предавал. Каждый день! – возмущалась Света, которую, как замужнюю женщину, вся моя история возмущала с любой стороны, откуда ни посмотри.

Кстати, именно Света указала мне на то, что, скорее всего, нет никакой ключевой разницы между мной и женой Андрея.

– Разве что наличие штампа! – отвечала я, ибо для меня, как потенциальной претендентки на стародевичество, это был ключевой момент.

– А, я тебя умоляю! – смеялась Света. – Он ничего не дает, кроме проблем, безобразных сцен и необходимости гладить мужу рубашки.

– Но ведь у тебя он есть, – укоряла я Свету, потому что мне казалось, что это несколько неправильно, говорить о чем-то, что вот, мол, оно тебе на фиг не нужно. Но самой при этом иметь и не собираться с этим расставаться.

– Глупая была, – отмахивалась от меня Света, делая вид, что я еще слишком мала, чтобы понять ее мудрые выводы.

Конечно, ей и правда было уже почти тридцать, но думается мне, эта разница не являлась актуальной. По крайней мере, мы прекрасно общались. Вот наличие у нее двоих детей действительно сказывалось. Иногда она начинала перебирать методики воспитания, вынашивания, кормления и гимнастики, и тогда я начинала чувствовать себя полной дурой. А скорее, просто маленькой девочкой, которая ничего не знает, не понимает и которую всему еще надо учить. Кстати, примерно так же я чувствовала себя и с Борисом. Только если Свете мне все время хотелось что-то доказать и возразить, то Бориса хотелось слушать во все уши и во всем подчиняться. Однако каким бы он ни был чудесным, вопрос его семейного положения был наиболее для меня актуален. Я, может, и уговорила себя, что это все великоимперские амбиции и не стоит из-за этого портить хорошие отношения, но… я уже имела опыт, который звенел в моей голове набатом и не давал спокойно забросить фотки с белобрысой злюкой на полки и предаться поцелуям. Поэтому, как бы у меня ни горели уши, я вперила в Бориса напряженный и настойчивый взгляд.

– Понимаешь, детка, у всех в шкафах найдется по скелету, но это вовсе не означает, что шкафы нужно обязательно раскрывать. У меня есть свои причины не доверять женщинам. Но я не думаю, что готов с тобой этим поделиться.

– Ага. Ну, тогда ладно. Я просто сделаю вид, что ничего не видела, и буду ждать, пока все разъяснится само. Может, не успею полностью поседеть, – обозлилась я.

– Тебя, как я понимаю, больше всего интересует вопрос моего официального статуса. Верно? – задумчиво продолжил Борис.

– Ну, и это тоже, – кивнула я.

Это действительно было правдой. Ибо сколько бы Борис ни рассказывал мне, как он не собирается сковывать себя узами брака, если его сердце юридически свободно, то я буду иметь и лелеять надежду услышать когда-нибудь марш Мендельсона. В конце концов, у всех есть мечты. Кто-то хочет завладеть миром, где-то подрастают потенциально опасные потомки Гитлера, а я всего-навсего хочу понять, что это за штука такая – семейное счастье. Любовь.

– Я не женат. Но был женат. И не могу полностью разорвать отношений с бывшей супругой из-за ребенка, которого люблю. Даже если случится чудо и мы с тобой все-таки доберемся до романтики и всяких сопутствующих сексу эмоций, я все равно не смогу принадлежать тебе полностью.

– Расскажи, – робко шепнула я, потому что тон, которым он все это выдал, был каким-то неправильным.

– Нечего рассказывать. Я был женат и имею ребенка от первого брака. Как бы ни складывались наши отношения, шансы, что я снова добровольно суну голову в петлю, – скорее равны нулю. Так что смотри. Может, тебе это все на фиг не нужно? – с вызовом тряхнул волосами Борис.

Не знаю. Может, я была не права. А может, в этом и есть мое предназначение, вечно совершать глупости, но я подошла к нему и поцеловала. И наплевать на все. Наплевать. Он с недоверием следил за моими движениями.

Потом нас поймала в сети ночь – взаимное притяжение, которому были безразличны все наши страхи и опасения. Инстинкт снова, в который раз победил. И нельзя сказать, чтобы я была против.

Борис смотрел на меня так, словно бы я была для него бесконечным звездным небом… Черт его знает, как это у него получалось, потому что когда он говорил со мной или дразнил, то его взгляд был отстраненным, даже каким-то равнодушным, но после нашего второго поцелуя и до самой бесконечности, пока не отлетела в небо ночь, он смотрел на меня так, словно видел в моих глазах неизвестные мне созвездия.

– Как ты? – спросил он позже чуть охрипшим голосом.

– Даже не знаю, – улыбнулась я, потому что чувства, охватившие меня, были настолько странными, что даже я сама не могла в них разобраться.

– Попробуй сказать, – попросил он.

Я села на кровати и стала смотреть в окно. Мне хотелось тоже вглядеться в звездное небо.

– Почему каждый раз, когда я вижу тебя, мне хочется броситься к тебе на шею и прижать голову к груди? Ты же самый бездушный, бесчувственный чурбан, которого мне только довелось встречать!

– Нормально. Такого отзыва я еще не слышал! – рассмеялся Борис и провел ладонью по моей спине, по линии позвоночника.

– Как можно объяснить, что после всего того, что ты мне тут наговорил, после всей этой твоей невыносимой прямоты я все равно не могу оторваться от тебя? Разве что тем, что я от природы глупа и бесполезна? Но я все равно уже боюсь, что ты снова забудешь меня и больше не позвонишь, – выпалила я и заплакала какими-то сладкими, умилительными и тихими слезами.

– Ш-ш-ш, – принялся баюкать меня Борис. – Я вряд ли пропаду. Можешь не волноваться.

– Не буду, – кивнула я и уснула в его объятиях.

Не знаю почему, но я уснула без задних ног, хотя собиралась всю ночь бодрствовать и следить, чтобы Борис никуда не сбежал. Однако сбежала сама. А утром мой телефон разорвал эфир, жестоко и немилосердно разбудив меня.

– Ты где шляешься? – заорала трубка голосом Славика. – Мы не можем без тебя начать съемки.

– А? Что? Я дома, – забормотала я, еще не сориентировавшись на местности.

– Что ты врешь! Я домой тебе уже звонил. Ты где там…

– Фу, какие выражения! – насупилась я, хотя Славик зрил как всегда прямо в корень.

– Немедленно приехала и исполнила служебный долг. А если тебе не хватает личной жизни, так ее нам всем не хватает, утешься, – отрезал командор и отключился.

Я оглянулась вокруг и окончательно стряхнула сон. Итак, я у Бориса. От этой мысли на моем лице появилась блуждающая улыбка. Ура! Я смогла! Не знаю, что из этого всего получится, но мне лично хорошо уже сейчас.

– Бори-ис! – осторожно позвала я его.

В ответ мне была тишина. Я встала и босиком, в совершенно голом виде приступила к поискам. Заглянула в ванную – никого. В туалет – странно, но тоже никого. В кухне – о, а в кухне тоже никого, но зато красивейший букет из каких-то больше полевых цветов (которые непонятно откуда взялись посреди зимы), бокал вина, тарелка с какой-то утренней едой типа сосисок с омлетом и записка. Ага! «Дорогая Нюта (надо же, так меня еще никто не звал. Непонятно, как из Наташи получается Нюта). Эти цветы тебе, так что бери, не стесняйся. Ты была прекрасна! (Господи, даже в письменном виде Борис лаконичен, отрывист и замкнут.) Но я вынужден упасть с небес на землю и уехать на работу. Будешь уходить – захлопни дверь». Конец цитаты.

Вот так-то. Девушки девушками, а про работу забывать нельзя. Ай-яй-яй, а я-то, негодяйка, про все на свете забыла. Надо же! Какая досада, никак я не выработаю в себе настоящую деловую хватку.

«Ты уже входишь в Останкино?» – внезапно высветился мобильник. Все ясно, SMS-ки придумали тоже исключительно для того, чтобы загнать меня на работу.

«Потому что если нет, то я тебя буду прилюдно бить батогами», – продолжил пугать меня телефон.

– А где ты их возьмешь? – вслух усмехнулась я.

«Батоги Гоша уже привез», – с телепатической скоростью ответила техника.

Я вздохнула, свернула Борисово письмо в трубочку и осторожно вынула из вазы цветы. Господи, как же приятно! Пусть даже это и простая вежливость с его стороны.

Но хватит предаваться мелодраматическим трепетаниям. Работать, работать и работать… Чтобы было много денежков.

Однако, как оказалось, работать после ночи, в процессе которой были израсходованы все гормоны радости (так бы сказал Борис, а я уже становлюсь на него похожа!), очень сложно. Практически невозможно.

– Что ты сделала? Что это? Тупизм. Ты корова! – орал на меня обычно спокойный Гоша. И был прав, ведь я влепила в сегодняшнюю викторину завтрашние ответы.

Ведущий, которому, как обычно, что в лоб, что по лбу, уверенно заявил в камеру, что основной характеристикой правления Ивана Грозного был неоспоримый либерализм, невиданный рост наук и общий подъем государства Российского, и поправить его уже было невозможно.

– Слава богу, что не прямой эфир. Где эти долбаные ответы?! – орал Славик, которого потрясли и обидели хохочущие игроки.

– Я не знаю, – лепетала я, потому что на самом деле знала. Они лежали у меня дома, я собиралась их переслать по электронной почте, но не успела, потому что была страшно занята. Предавалась любовным утехам.

– Чтоб через пять минут знала! – пригрозил мне Славик и ушел снимать сценки.

Я же была вынуждена заново придумывать ответы по периоду Кровавого Вани, потому что признаться в собственном легкомыслии и идиотизме никак не могла.

– Да что с тобой? – удивлялась Лера, глядя на весь тот бред, который исторгло мое невыспавшееся истомленное сознание. – А нет нормальных ответов?

– Нормальных нет. Может, перенести программу на завтра? – робко предложила я.

Лера странно на меня посмотрела, отрицательно помотала головой и понесла готовые карточки ведущему, стареющему ловеласу, который растерял свои амбиции в различных киношных и околокиношных кроватях. Ему теперь уже было все равно, чего читать.

– Сойдет, – махнул рукой Славик, когда досняли последнюю сцену опричников. – Что-то ты сегодня переела, наверное.

– Что? В каком смысле? – возмутилась я.

– В смысле, ты белены, что ль, объелась? – зло уточнил Славик и вышел, демонстративно громыхнув дверью.

Я же осталась стоять и хлопать ресницами, едва сдерживая слезы. Что-то я за последние сутки перевыполняю все нормы по рыданиям.

– За что он меня? Я же не специально! У меня обстоятельства, я ночь не спала, – всхлипывала я, сидя у Светы в ее уютной секретарской каморке.

– Я тебе давно говорю, что они злоупотребляют тобой! – горячо поддерживала меня Света. – Что это за работорговля!

– Вот именно, я что, обязана все делать сама? Мне больше всех надо? У меня, между прочим, больше всех обязанностей и меньше всех зарплата.

– А давно надо было поставить вопрос ребром! – рубила правду-матку подружка. Я развешивала уши и немного приходила в себя.

– Но как? Славка и слышать ни о чем, кроме продюсеров, не хочет. У него незаменимых нет, – жаловалась я.

– Это он так думает, а попробовал бы он что-то сделать без тебя. Он привык только премии получать!

– Ага! А Гошка сам на работу через раз ходит. То у него ОРЗ без справки, то семейные обстоятельства.

– Обстоятельства! – фыркнула Светка. – Как могут быть семейные обстоятельства, когда нет семьи?

– А меня сегодня чуть до дыр не проглядел. Не мог сдержаться, как его трясло, что я опоздала.

– Надо что-то делать, – подвела черту Света. – Ты не можешь позволить ездить на тебе. Не для того у тебя есть я.

– Спасибо, – с благодарностью посмотрела я на нее.

Правда, реализовывать наши коварные планы в кратчайшие сроки я не планировала. В конце концов, одно дело поплакаться на плече у подружки, и совсем другое – немедленно начать саботаж и диверсию. Но пожаловаться так приятно! И совершенно ненаказуемо.

– А кстати, что это ты дома не ночевала? В гости, что ль, ходила? – вдруг поинтересовалась Света.

Да уж, от нее ничего не утаишь. Хотя, может, она мне поможет отключить гормоны и разобраться в ситуации. А то все так запутано.

– Ну, можно сказать и так, – сквозь непрошеную улыбку ответила я. И принялась краснеть.

– И что за гости? – с неприкрытым интересом спросила Света. Я хотела было соврать, но не успела. – Это не у того загадочного Бориса ты побывала, что у тебя из рук все теперь валится?

– Почему валится? – надулась я. Разве не она пять минут назад рассказывала мне, как незаслуженны все претензии к моей работе.

– Потому. У Бориса? – строго переспросила она.

– Ну… да, – довольно ответила я.

Света с минуту поколебалась, но потом все же решила стерпеть мое такое откровенное наплевательство на ее слова (ведь она-то желала бы для меня гораздо лучшей судьбы), оживилась и подсела поближе.

– Рассказывай, – потребовала она.

Я застеснялась.

– Да, нечего особенно рассказывать, – развела я руками.

Но Света была женщиной опытной, замужней и вытянула из меня весь рассказ в подробностях, не потратив на уговоры и пяти минут.

– И что теперь? – спросила она под конец моего восторженного рассказа о том, какой Борис «единственный, неповторимый, красивый, нежный, понимающий, честный, сильный, сексуальный, добрый, заботливый (даже по отношению к бывшей жене, что не радует) и просто удивительный».

– Значит, был женат, – с сомнением причмокнула Света.

Я насупилась. На самом деле я не очень хотела, чтобы мне на что-то открыли глаза. Сейчас, скорее, был момент, когда я предпочла бы держать их закрытыми.

– Но он же все честно рассказал, – бросилась я его защищать.

– Вот бабы дуры. И еще имеем наглость мужиков в чем-то винить!

– Ты о чем? – насторожилась я.

– А тебе не приходило в голову, что он может соврать? Может, на самом деле он прекрасно женат до сих пор, а тебе наплел то, что ты и хотела услышать? Не думала?

– Нет, – отвернулась я и посмотрела в окно.

– А ведь должна была. Сколько же можно творить глупости, выключив голову? – возопила к небесам Светлана.

Я поежилась. Как-то лавинообразно я начала ощущать себя дурындой. Нехорошо.

– Что же делать? Больше с ним не встречаться? Я не могу, – сразу установила я. Я не могу прямо сразу бросить то, чего еще не успела толком поднять.

– Почему не встречаться? Встречайся. Но пусть это останется легкой интрижкой, – примирительно предложила Света.

Я уперто молчала. Не могу себе представить Бориса в качестве объекта легкой интрижки. Да и себя, если честно, тоже.

– Так. Все понятно. Будешь дурить?

– Буду, – подтвердила я.

– Тогда хоть пообещай мне, что проверишь, врет он или нет. Я не претендую на истину в последней инстанции, но все же от совсем диких проблем должна тебя уберечь, – сердобольно пообещала Света.

– Зачем? – попробовала я вывернуться из ее заботливых рук.

– Затем, что ты сама наверняка полетишь как бабочка на огонь, – категорически махнула на меня рукой Света. – В следующий раз, когда вы с ним предадитесь вашему огненному чувству, достань у него из кармана паспорт и взгляни на то, насколько он действительно разведен.

– Я? – ахнула я от возмущения. – Шарить по карманам? А если он меня увидит?

– Ты подгадай, чтобы не увидел.

– А совесть? – мучилась я.

– Совесть будет хороша, если он не врет. У неженатых мужиков горячее сердце, холодный разум и чистые документы. А вот что ты будешь делать, если врет?

– А если он не лежит в кармане?

– У всех мужиков все документы лежат во внутреннем кармане куртки или пиджака. Исключения составляют только пьяницы и лентяи. Но ведь я так поняла, твой Борис и ни то и ни другое?

– Ни то и ни другое, – активно закивала я. – И он пока что не мой.

– Сделаешь? – не дала заговорить себе зубы Света.

– Попытаюсь, – снова кивнула я, но про себя подумала, что попытаюсь сделать все, чтобы не сделать того, чего она от меня требовала. Даже если Борис мне врет, я бы предпочла узнать об этом как можно позже. Особенно после того, как он позвонил мне на работу (сразу, как только окончился официальный рабочий день согласно трудовому законодательству). Его отстраненный, несколько холодноватый голос уже больше не озадачивал и не дурачил меня.

– Как ты? – спросила я. – Омлет был просто объедение. А сосиски!

– Что ты имеешь в виду? – усмехнулся он. – Нанесешь мне визит?

Я внутренне вся подобралась, чтобы ответить ему спокойно. А только потом орать от радости на весь кабинет.

– Нанесу. Что тебе еще нанести?

– Решим в процессе, – деловито ответил Борис и отключился.

Я хлопнула крышечкой мобильной пудреницы LG, которую мне подарил еще в незапамятные времена некто забытый мною по имени Андрей, и завизжала от радости, напугав нашу бледную от постоянного обескровливания Леру. Она, по ощущениям, так давно сидела в темных помещениях нашей студии, что должна была переродиться в вампира.

– Что это ты орешь? – сморщился Славик.

– Она орет по делу, – вдруг раздался из дверей до боли знакомый голос.

В дверях стоял Борис. Я так резко обернулась, что снесла локтем горячую чашку с кофе.

– Дура. Куда ты смотришь?! – заорала Лера, которую я обварила кофе.

– Сама дура, – осторожненько пробухтела я.

– Ты идешь? – спросил тоном удовлетворенного льва Борис.

– Как тебя понимать? – недовольно пробухтела я.

– Я специально звонил из твоего коридора, чтобы посмотреть, как ты отреагируешь! – невозмутимо заявил он.

– И как? – оглядела я его с ног до головы.

– Ты визжала, – улыбнулся Борис и приобнял меня за плечи. – Как я и думал.

– Ах, негодяй! – воскликнула я и тут же выкинула из головы и все Светины страшные рассказы, и Славиково брюзжание, и Лерины откровенно-хамские выпады. Все потом. И подлая проверка паспорта, и разговор с начальством о зарплате. Конечно, Света права, не нужно позволять на себе ездить. Но не сейчас. Не сегодня. И не завтра.

Кстати, Борис тоже высказал свою точку зрения, которая как нельзя лучше демонстрировала всю глубину мужского шовинизма. Потому что его точка зрения была ровно обратной Светиной, а Светина, как известно, меня во многом устраивала.

– С чего ты решила, что перерабатываешь? – поинтересовался Борис, лежа на диване перед большим телевизором и лениво прижимая меня к себе. Все-таки есть большая разница между мужчиной «до», который напоминает по активности собственный сперматозоид, и мужчиной «после». Сонным, ленивым и довольным.

– Ну, как же! – возмутилась я. – Что ты, сам не видишь? Я же практически живу на работе.

– Но ведь тебе это нравилось. Ты вообще довольно активный человек, это скорее твое достоинство, чем недостаток, который надо искоренять.

– Да, но сколько на мне можно ездить? – угрюмо добавила я. Мне совсем не нравился его циничный рациональный настрой.

– А кто на тебе ездит? Разве этот механизм под названием «викторина» до тебя буксовал? Разве не ведет Слава еще несколько проектов, в которых ты вообще не занята? – допрашивал меня Борик. (Можно же уменьшить имя человека до ласкательного, если ты вступила с ним в интимные отношения.)

– Да эта викторина без меня и на свет-то не появилась бы, – уверенно кивнула я, вспомнив, как впервые переступила порог студии. – И ничего Славка не тащит, а только пьет. Либо кофе, либо не кофе.

– Это ты так думаешь. А он, между прочим, человек с именем и репутацией. Талант. А вот ты пока сопливая помощница, и неизвестно, что из тебя выйдет. Делаешь обычную викторину, которая никакими выдающимися рейтингами не упомянута, и мнишь о себе бог знает что, – забурчал Борис.

– Ах, вот ты как? – взбесилась я. Надо же, какого он обо мне интересного мнения!

– Глупая, я же тебе добра желаю. Для тебя сейчас самый трудный период. Ты должна наработать имя. И ничего страшного, если ты пару лет будешь впахивать. Ты работаешь на свое будущее.

– Ага! – обиделась я. – Я буду пахать, а мне копейки за это платить? А где же права человека?

– Это, мне кажется, не твои мысли. Случайно это не Света тебе мед в уши льет? – едко спросил Борис и встал с дивана.

Уже одно это могло расстроить меня, но тот факт, что у самых близких для меня на сегодняшний день людей диаметрально противоположные взгляды на меня и мое будущее, окончательно меня добило. Как же я их познакомлю, если Борис обвиняет Свету в том, что она меня науськивает на работодателей, а Света уверена, что Борис – проходимец и враль. Н-да, о чем, интересно, они будут говорить, когда встретятся? Думаю, что не о погоде. Это вряд ли.

Глава 3 Знание – сила

Отношения. Самая сложная на свете вещь, потому что невозможно точно понять, из чего они состоят, по каким правилам формируются. И вообще, ничего невозможно понять. У каждого индивидуума о них свое представление, а поскольку все люди дико разные, вплоть до химических ингредиентов, то ожидания катастрофически не совпадают с результатом. Как правило, это начинается уже через пару дней после того, как прозвучали слова «я тебя люблю». Чаще даже до этих слов, потому что сегодня как-то не модно произносить такие страшные банальности. Зачастую люди умудряются пожениться, так и не сказав друг другу этих слов. Мне кажется, что сейчас все больше романов проистекает в так называемом застегнутом на все пуговицы варианте. Господа влюбленные быстро, практически моментально раскрывают друг другу свои тела, но не открывают даже самые очевидные и нужные для формирования этих самых отношений мысли.

«Я хочу замуж», – думает дама, но отчаянно изображает из себя феминистку, которой в страшном сне не привидится тратить время на такие глупости, как продолжение рода и ожидание общих с кем-то там внуков. Что бы было, если бы она честно призналась в таких «крамольных» мечтах.

«Я жениться не буду», – думает мужчина, но старательно изображает из себя ласкового друга для ребенка от первого брака, чтобы дама не подумала, что он равнодушное к детям чудовище. И потом, путь к сердцу одинокой матери гораздо короче, если сделать ее ребеночку пару «у-тю-тю». Кстати, я никогда не задумывалась об этом, а ведь было бы интересно узнать у всех тех мужчин, что оставили вместе с надоевшими женщинами своих позабытых детей, – им-то самим как, что их потомкам делают «у-тю-тю» непонятные равнодушные дядьки? Отчего-то сейчас наступил век равнодушных к собственным детям отцов. Когда-то в институте нам пытались вдолбить в мозг историю Древнего Рима, и я запомнила кусок древнего законодательства, касающегося детей.

– Дети при разводе остаются с отцом. Ни при каких условиях женщина не имеет права претендовать на детей! – постановляли древние римляне, потому что, видимо, понимали, что дети – главная ценность этого мира и что если позволить женщинам их уводить, то можно совсем остаться без будущего. Дети были объектом борьбы, главным призом и привилегией сильных мира сего. А сейчас мужчины говорят:

– Это твоя проблема, дорогая. Могу дать денег на аборт.

– Спасибо, конечно, но я, пожалуй, рожу, – возражает женщина, надеясь, что, когда он увидит маленькое чмокающее облачко в кружевных пеленках, его сердце растает.

– Я тебя предупреждал? Ну, так и не жалуйся, – уверенно заявляет мужчина и исчезает за горизонтом.

Тот факт, что Борис был не из таких, уже говорил многое о нем. По крайней мере, для меня. Мужчина, который при всей своей циничности и резкости может спокойно сказать, что любит своего ребенка, был в моих глазах намного выше всех этих современных эгоистов, которые готовы врать до бесконечности, потому что все равно ни за что не собираются отвечать. Борис был откровенен до грубой прямоты. Иногда его исчерпывающая откровенность меня обижала, иногда бесила. Главным образом потому, что я, в силу собственного малодушия и банальности, не могла ответить ему тем же. Потому что освоить искусство думать то, что говоришь, и говорить то, что думаешь, было для меня невозможно. Я играла по старым правилам, стараясь быть или казаться идеальной, тщательно замазывая и замуровывая истинный характер, привычки и мысли. Я старалась казаться аккуратисткой, аккуратно развешивая свои вещи на стуле, даже если мне хотелось свалить их в углу одним комком. Я старательно ела даже подогретый гуляш вилкой в левой, ножичком в правой, стараясь не уронить с непривычки кусок по дороге. И только после того, как Борис меня обсмеял и принялся демонстративно зачерпывать гуляш столовой ложкой, я немного расслабилась. Но все равно, я стеснялась даже сморкаться при нем, а дезодорантом поливала не только подмышки, но и все остальное, пытаясь полностью стереть свой запах с тела. «Рексона» пахнет лучше, как мне казалось. Но самым диким было то, что я старательно соблюдала образ равнодушной и самодостаточной особы, на самом деле думая о Борисе и нуждаясь в нем чуть ли не каждый день моей дурацкой жизни. Чего нельзя было сказать о нем.

– Ты не против, если мы не встретимся в выходные? Я буду у жены, – спокойно говорил Борис, а я усиленно делала вид, что понимаю его и готова терпеть его обстоятельства всю жизнь. Подумаешь, будет у жены!

– Конечно, дорогой, – целовала я его в щечку. – У меня все равно есть свои планы на выходные.

– Отлично, – успокаивался он. А я лихорадочно думала, чем бы эти выходные действительно занять. И панически боялась попадаться в пятницу на глаза Свете, чтобы она не заставила меня насильно включить мозги. Потому что на самом деле мне эти расставания по выходным страшно напоминали наши многолетние игры с Андреем, и я ничего не могла с собой (и со Светой) поделать. Мне было страшно. Мне хотелось кричать Борису, что я против.

– Я хочу, чтобы в воскресенье мы с тобой до обеда валялись в кровати, а потом вместе лениво перебирали бы яркие коробочки в супермаркете, или кормили бы друг друга с рук, или смотрели бы старое французское кино про любовь. Я ненавижу, когда ты говоришь «я буду у жены!».

Но я молчала.

– Зачем тебе это? Какой же бред, – возмущалась Света, когда я плакала в ее кабинете. Или дома. Потому что стало так получаться, что больше в выходные мне было некуда идти. Других подруг, как я уже говорила, у меня не было, а Света с каждым днем, с каждой неделей становилась мне все ближе. Все нужнее.

– Я не знаю зачем. Мне кажется, я не могу без него жить, – сказала я как-то и сама потряслась своим словам. Я и не думала, что влюбилась с такой яростью.

– Да что в нем хорошего? Ведь он просто по-свински использует тебя и даже не скрывает этого.

– Он просто не желает притворяться и врать. Как сделали бы все остальные, – робко защищала его я.

– Ты в этом уверена? С чего ты взяла, что он тебе не врет, – снова начинала свою волынку Света.

И она была права. Я ни в чем не была уверена. Кроме того, что рядом с ним мне тепло и спокойно, что с ним я могу говорить о чем угодно и на все получать интересный и прямой ответ.

Я не знала, врет Борис или не врет. Но знала, что он божественно готовит и любит устраивать невероятно эстетские праздники живота, любит усаживать меня голой на ковер, где при свечах, разлив по бокалам вино, он в деталях рассказывал, что именно ему во мне нравится и что восхищает его больше всего.

– Твои плечи порывисты и угловаты, как у подростка, но вот спина гораздо более женственна. У тебя самая красивая спина, какую я только видел у женщин. В тебе словно намешано всего и сразу. Можно найти все, что только пожелает душа, – спокойно рассуждал он, а мне казалось, что он пишет с меня картины в своей голове. И сохраняет их, чтобы достать в холодный зимний вечер и любоваться у камина, налив в стакан глинтвейна.

– Я хочу, чтобы это продолжалось вечно, – всхлипывала я, а Света вздыхала, как мудрец, обреченный смотреть вдаль сквозь людскую ограниченность и глупость. Она знала жизнь, у нее был сумасшедший дом, наполненный детскими криками и разбросанными игрушками. И муж – погруженный в себя и постоянно занятый делами щуплый мужчина несколько затравленного вида. Она понимала, что диалоги на ковре в обнаженном виде – временное занятие. Но доказать это мне было невозможно. Я отчаянно зажмуривалась, стараясь видеть только Бориса. Слышать только то, что говорит Борис.

– Смотри, потом плакать будешь, – предупреждала Света.

Конечно-конечно, но только не сейчас, не сегодня. Потому что, хоть я и плачу по выходным, зато все будни подряд я готова петь от счастья. Мы встречались так часто, что было проще подсчитать те редкие моменты, когда мы расставались. Никогда еще, по совести сказать, не было в моей жизни столько любви. Я измоталась, потому что для меня несколько бессонных ночей в неделю были ощутимы, в отличие от Бориса, который умудрялся быть свежим и отглаженным до состояния идеальных стрелок на брюках, даже если мы с ним за ночь пересмотрели все серии его любимого «Крестного отца». Но это была блаженная вымотанность, ради которой только и стоило жить. Я работала на автопилоте, но все уже поняли, что со мной происходит.

– Влюбленному человеку не вобьешь в голову даже и пары слов. Тупеет беспробудно, – ласково журил меня Славик. И делал вид, что спать на кофрах с костюмами – это нормально и даже правильно.

– Может, ты возьмешь отпуск и перебесишься? – задумчиво искал выход Гоша.

– А если это надолго? Если отпуском не обойдешься? – сомневалась Лера.

– Надо ее при входе в студию обливать ведром ледяной воды и бить по голове. На пару часов может и прийти в себя, – смеялся Гошка. Но на самом деле они были просто ангельскими руководителями, надо отдать им должное. Как они меня не уволили – я не понимаю. Толку от меня было – как от козла молока. Но поскольку невероятная алхимия телевидения устроена так, что значение имеет не столько трудоспособность, сколько разгильдяйство, а толк выходит не столько из отличных работников, сколько от психически ненормальных фантазеров и шизиков, то раз за разом мы обоюдными усилиями выдавали в эфир чумовые эротические викторины, которые отлично воспринимались телезрителями.

– Если так дальше пойдет, мы перенесем ваш эфир на ночное время, – рвали на себе волосы цензоры.

– А что такого? – с удивлением спрашивали мы. Чем мы виноваты, что и в самом деле в природе были такие вопиющие факты, как крепостные оргии, танцы живота и прочие позорные и недопустимые до глаз деток исторические моменты. – Может, сделать передачу про историю создания пионерской организации?

– Нет-нет, вы контекст не меняйте, – шли на попятный продюсеры. Еще бы, разве передача будет интересна народонаселению, если вместо полуобнаженных актрис на сцену выползут детки в красных галстуках? – Только не переберите!

– Не переберем, – гарантировал Гошка.

На самом деле мы все время норовили перебрать, срываясь от исторической викторины в томноэротическую угадайку. Но, что странно, рейтинги от этого только росли. Борис же посмеивался, глядя на мою работу.

– Никогда не сомневался, что все, к чему ты прикасаешься, сразу становится сексом. Такая у тебя карма. Ну-ка, иди ко мне.

– Иду, – забавно стесняясь и держа пальчик во рту, как маленькая девочка (хотя уже давно не тянула на нее даже по самым льготным критериям), я шла к нему. Он смотрел на меня не отрываясь. Нет, мы занимались не только изучением анатомии друг друга. Он любил учить меня жизни и любил то, что я все по большей части пропускаю мимо ушей. Меня-то ведь интересовало совершенно другое. Однако я всегда слушала его с интересом. Это ведь тоже свойственно идеальной женщине, которой я пыталась (безуспешно) стать.

– Ты меня любишь? – все же не удержалась и как-то ляпнула я. На дворе начиналась весна, снега потекли рекой на городские улицы, а солнышко отражалось и любовалось собой в каждой луже. Борис напрягся и внимательно посмотрел мне в глаза.

– С чего это ты решила потребовать от меня заверений в любви? – строго спросил он.

Я испугалась и захотела снять вопрос с повестки дня.

– Просто так.

– Нет, не просто. Я тебе говорил, что жениться ни на ком больше не собираюсь.

– А я ничего и не говорю про свадьбу, – замотала я головой.

– Я знаю, как вы устроены. Сначала говорите, что вам ничего не надо. Потом спрашиваете, люблю ли я вас. А потом требуете узаконить отношения под страхом отлучения от тела.

– Что ты такое говоришь! – возмутилась я, но Борис, разгоряченный какими-то своими воспоминаниями, метал громы и молнии еще какое-то время, ничего не хотел слышать.

– Тебе что, плохо со мной? – спрашивал он.

– Хорошо! Очень хорошо, – убежденно била я себя пяткой в грудь.

– А что бы изменилось, если бы я тебя оштамповал? Я и так встречаюсь только с тобой, провожу вместе кучу времени, трачу на нас деньги. Зачем ты хочешь что-то менять?

– Да ничего я не хочу менять! – заорала я.

Борис замер, потом тряхнул головой и, обалдев, посмотрел на меня.

– Успокойся! Вот и отлично, – сказал он после небольшой паузы, а потом вдруг спросил: Хочешь мороженого?

– Хочу, – кивнула я, только чтобы прекратить этот разговор.

Иногда с ним случались такие вот необъяснимые извержения Везувия, что меня лично пугало и ставило в тупик. В такие моменты мне казалось, будто у него наступает нечто вроде дежа-вю или он начинает путать меня с кем-то. Но, слава богу, эти вспышки горячности проходили так же быстро, как и весенние грозы.

Борис похлопал себя по карманам, скинул пиджак, в растерянности открыл шкаф и долго смотрел внутрь.

– Надо свитер надевать или нет? – растерянно спросил он непонятно у кого. Он явно нервничал, но я так и не поняла, из-за чего.

– Уже тепло, – тихонько ответила я.

– Ага. Ну, ладно. Тебе какое?

– С лесными ягодами, – сказала я.

Боря набросил куртку и вышел из дома, предварительно зачем-то вернувшись и чмокнув меня в губы. Я сидела, полная неясных мыслей и вопросов. Что это было? Какие демоны бродят в этой, на самом деле совершенно неизвестной для меня и закрытой на все замки душе? Что я о нем знаю и чего не знаю? Может, Света права, и он просто использует меня? Чего он боится? Подумаешь, чуть не вырвали из него страшную тайну. Ну, сказал бы, что любит. Или что я ему просто нравлюсь. Или даже, что равнодушен ко мне. Я бы побесилась, и все. А тут такой спектакль. Что он может означать? Я дерьмовый аналитик, но даже и мне ясно, что Борис вдруг испугался, что я начну претендовать на более близкие отношения. Более личные. Захочу его сердца.

– При чем тут сердце? – вслух бормотала я. – Он про что начал кричать? Про штамп! Вот в чем дело! Он просто не хочет жениться. Точно! – согласилась с собой я.

Значит, он испугался, что я перестану вести эту томительно-прекрасную сексуальную жизнь (иными словами, спать с ним) и потребую официального статуса. А он не готов на него. Почему? Боится ответственности? Или еще большей близости?

«Окстись! Куда уж больше близости? Вы и так проводите вместе все свободное время!» – резонно заметил мой встроенный голос.

– Да. Точно, – согласилась я. – Тогда что? Почему Бориса так пугают разговоры о любви?

«Потому что он женат! – прошептал внутренний голос. – Тебе что Света говорила еще три месяца назад?»

– Что?! – замерла я, хотя уже знала, что подумаю через секунду. Можно, конечно, игнорировать Светин голос разума, но что делать с тем, что раздается у тебя внутри?

«То! У тебя уже был Андрей, который тоже никогда не проводил с тобой выходные и категорически отрицательно относился к разговорам о любви и штампах. К разговорам о штампах он относился особенно отрицательно!»

– Что же делать? – принялась я кусать губы.

«Проверь паспорт Бориса! – напрашивался очевидный ответ. Доверяй, но проверяй. Сам себе не поможешь, никто не поможет. Человек сам творец своего счастья!»

– Не хочу, – замотала я головой. – Не буду.

«Ну и дура», – обиделся внутренний голос и замолчал.

Я сидела на диване, сложив ручки на коленках, и пыталась думать о чем-то постороннем. Например, о том, как все-таки у Бориса дома уютно. И все продуманно. Ничего лишнего, всему свое место. Но тут мои глаза уперлись в брошенный на диване Борисов пиджак. Я бы сопротивлялась до последнего и не сделала и шага, но змей-искуситель был на посту и вывернул пиджак изнанкой. Прямо перед моими глазами был виден внутренний карман, на пуговке. А из него, вот черт, торчал краешек кожаной обложки паспорта. Это не мог быть кошелек или водительское удостоверение. Это точно был паспорт. Точно.

Ну, пан или пропал. Если там пусто, тебе, конечно, будет очень стыдно за свое поведение, но что в этом страшного? Тебе и так с завидным постоянством бывает стыдно за свое поведение. А так, по крайней мере, тебе будет ради чего ждать долгие годы. Проявлять такт и понимание, пока Борис убедится, что ты не собираешься слопать его не следующий день после ЗАГСа.

– Господи, какой кошмар! – громко сказала я, словно надеясь, что кто-то услышит и остановит меня. Скажет, «что ты делаешь, негодяйка!», и отберет у меня этот брошенный пиджак. Но никто не пришел на помощь. Все-таки, Чип и Дейл – всего лишь грызуны. Я выбежала в прихожую, открыла входную дверь и прислушалась к тишине в подъезде. Тишина была гробовой. Я захлопнула дверь и прокрутила замок на все его четыре оборота. Если ОН вернется раньше (непонятно, как, потому что подняться на одиннадцатый этаж гораздо дольше, чем мне пролистнуть паспорт), то я услышу поворот ключа в замке. И успею убрать паспорт и стереть свой интерес с лица.

– Нет. Не могу, – замерла я, когда пальцы коснулись этого оттопыренного краешка паспорта. Неужели я сейчас своими руками расстегну пуговку, выну паспорт и раз и навсегда перестану верить Борису. Так, как верила до этого момента. Все наши отношения развалятся на две половины – до и после. Как с грехопадением. Яблоко, выданное местным ОВД.

«Делай! – зазвучал во мне голос теперь уже Светы. – Другого шанса не будет».

– Эх, была не была. В конце концов, не я в этом виновата, а как минимум Андрей.

Мои пальцы расстегнули маленькую пуговку и вытянули на свет божий Борисов паспорт. Я судорожно пролистнула страницы. Первой важной информацией было то, что Борис носил оригинальную фамилию «Аверин». Значит, в случае чего я из Тапкиной сделаюсь Авериной. Мадам Аверина. Заманчиво. Так. Далее я выяснила, что у него действительно есть ребенок. Тоже сынок и зовут его Алексей Борисович. Ему, м-м-м, пять лет. Значит, примерно прошлым летом они с этой белобрысой мадам вместе фотографировались на пляже. Между прочим, мы с Борисом уже были знакомы, тогда он подарил мне чудесный карманный компьютер, которым, кстати, я пользуюсь до сих пор. Н-да, надо листать страницы дальше, а то, не ровен час, Борис вернется, и я не узнаю самого главного. Меня трясло, руки дрожали, и хоть я и была сама себе противна, а ничего не смогла с собой поделать. Через пару секунд я оказалась на странице «семейное положение».

«Вот и все!» – сказал мне внутренний голос и замолчал. Наступила странная тишина. Я сидела над паспортом, позабыв о том, что надо прислушиваться к двери, и смотрела в окно. Раскрытый паспорт лежал у меня на коленях. Мне не хотелось вчитываться в штамп, который там имелся. В единственном числе. Пять лет назад отделом ЗАГСа нашего района был зарегистрирован брак Бориса и гражданки Зои Александровны Дмитриевой, какого-то там (на десять лет больше, чем у меня) года рождения. Мадам Аверина наличествовала и без меня. Штампа о разводе не было! Шли минуты. Шли, шли, шли… Я вспоминала Андрея, вспоминала, как он улыбался, когда мы встречались. Как он любил меня, как встречал из института и вез в ресторанчики. Как обещал мне все, чего я только не пожелаю. Он, по крайней мере, хотя бы что-то мне обещал. А Борис… Борис ничего не обещал. Но не потому, что такой честный и старается уберечь меня от преждевременных ожиданий, а потому, что точно знает, для чего я ему и зачем. По каким-то непонятным для меня причинам я подхожу только для длительных сексуальных встреч на свободной от жены территории. И не больше. И Борис, как бы он ни выглядел надежно и правильно, такой же, как и все. Борис… Даже от одного его имени мне стало невыносимо больно. Тут раздался звук поворачивающегося в замке ключа. Я попыталась было запихнуть паспорт обратно в карман, но перенервничала и не успела. А потому я просто швырнула его на диван и выскочила в прихожую.

Борис, спокойный и довольный, стоял и снимал свои дорогие ботинки. Мороженое (мое любимое) лежало рядом на тумбочке.

– Почему ты мне врал? – задыхаясь от желания немедленно разреветься, спросила я. Голос прозвучал тихо-тихо.

– Я? В чем? – оторопел Борис.

– Ты же женат! – всхлипнула я. – Ты такой же, как и он!

– Кто он? – возмущенно посмотрел на меня Борис. Меня трясло, и я уже начинала потихоньку истерить. – Что ты несешь?!

– Как Андрей! Ты совсем как Андрей!

– С чего ты взяла? – посмотрел на меня отвратительно честными глазами Борис. Мой Борис! Смешно! Он такой же мой, как и луна на небе. – Я не понимаю, что с тобой?

– Ах, ты не понимаешь?! – захохотала я. – И может, ты мне про развод расскажешь? Как ты свободен и одинок!

– Не собираюсь я тебе ничего рассказывать. Что хотел, я уже рассказал.

– Соврал! Что хотел, ты уже соврал! – орала я сквозь слезы.

– Ни в коем разе, – уверенно заявил Борис и прошел в комнату.

– Хватит делать из меня дуру, – закричала я и бросилась к вешалке с курткой.

Борис, по моим ощущениям, должен был погнаться за мной и попытаться остановить. Я как могла медленно надевала одежду, сознательно не попадая в рукава, но Борис не шел. Тогда я остановилась и заглянула в комнату. Борис стоял и держал в руках паспорт. Он поднял на меня свои спокойные и равнодушные глаза.

– Все посмотрела?

– Все! – гордо сказала я, хотя мне стало так стыдно, как никогда в жизни.

– И молодец. Это тебе, наверное, Света подсказала. Ну, с ней и трахайся. До свидания!

– Как ты можешь! – вдруг испугалась я. Варианта, что он вот так спокойно меня отпустит, я в голове не держала. – Я же тебя люблю.

– Это твоя проблема. На черта мне нужна женщина, которая лазит по моим карманам и проверяет мои слова.

– Но ведь это же безумие! Ты женат! Зачем ты врал? – билась я в конвульсиях.

Представить себе, что я больше никогда-никогда не увижу его, я не могла. Неужели я буду снова искать каких-то несуществующих принцев, которые за здорово живешь предложат мне руку, сердце и семейный капитал? Эта мысль привела меня в состояние, близкое к помешательству. Мне никто не нужен. И даже этот самый штамп в паспорте – он мне тоже не нужен. Если бы Борис сказал мне хоть слово про то, что я все не так поняла, я бы поверила во что угодно и поклялась никогда не делать ничего подобного. Ни к чему никогда не притронуться и пальцем. Я бы рассказала, что уже через секунду я жалела о том, что сделала.

– Я не буду ничего тебе объяснять. И оправдываться не собираюсь. Ты узнала то, что хотела? Узнала. Я подлец. Можешь уходить.

– Я… Я…

Мне захотелось кричать, что я не хочу. Но вместо этого Борис (как всегда заботливый и галантный Борис) помог мне попасть руками в рукава куртки, довел до прихожей и выставил за дверь. Все это заняло не больше минуты. Действительно, моя жизнь вдруг ни с того ни с сего взяла и развалилась на «до» и «после». И сделать с этим было ничего нельзя. Борис остался с той стороны двери, наверняка пожал плечами и пошел ставить чайник. Была Нюта и сплыла. Найдутся и другие. А я стояла с этой стороны, наблюдая, как медленно поднимается и опускается лифт. Туда-сюда. Туда-сюда. Мне страшно захотелось нарушить все инструкции и вылететь в шахту лифта, чтобы он прикрыл меня своей стальной невообразимой массой. И чтобы Борис понял, что я на самом деле совсем не хотела ни на чем его ловить и вообще ничего другого не хочу, кроме как сидеть голой на его ковре и слушать его неторопливую размеренную речь. Мысль о том, что этого больше не будет никогда, убивала меня гораздо больнее, чем если бы это и в самом деле сделал какой-то там лифт.

Глава 4 Панацея от всех болезней

Жизнь прожить – не поле перейти. Так любила говорить моя бабушка, которая жила так далеко, что я видела ее только летом, да и то только в раннем детстве, когда требовалось обеспечить мне и Ларику полноценный деревенский отдых. У бабушки был домик в деревне, который мало чем напоминал рафинированную избушку из рекламного ролика. Маленький пятистенок, до которого надо было сначала сутки трястись в поезде дальнего следования, а затем еще тащиться на рейсовом автобусе в бог знает какую глушь, отличался уютом и самобытностью. Посреди большой комнаты стояла русская печь. За дверью сени, одной стороной граничившие с хлевом, где мычала корова. В хлеву было тепло и душно, пахло сеном и еще чем-то чуждым для нас, городских жителей. Когда мы были детьми, то обожали ездить к маминой маме. Там под гудение русской печи мы до полуночи слушали бабулины рассказы про мамино детство и юность, про то, как она встретила папу, служившего в какой-то неподалеку расположенной части, и как покинула этот затерянный край. Потом, когда мы с Лариком стали постарше, лесные чудеса перестали манить нас к себе, а городские джунгли полностью покорили наше сознание. Компьютеры, телевизоры, супермаркеты. С бабушкой мы потом только переписывались. Причем в основном мама. А мы ограничивались короткими приветами и пожеланиями здоровья. В тот день, когда я оказалась по другую сторону баррикады, то есть на лестничной площадке перед дверью Бориса Аверина, мне вдруг до ломоты в костях захотелось оказаться в этом маленьком покосившемся домике. Забраться на печку и забыться. Перестать страдать, заставить сердце молчать. Так, помимо моих глупых слов и опрометчивых поступков, между нами с Борисом встала бы стена из многих километров густого, непроходимого леса. А это был бы повод выкинуть из головы всю мою непутевую городскую жизнь. Но бабушки уже несколько лет как не было в живых, дом продали, и мне некуда было поехать, чтобы сделать вид, будто ничего не произошло. Я медленно, словно бы в бессознательном состоянии, прошла весь путь от Борисова дома до своего. А это, между прочим, верные полчаса. И все прокручивала, прокручивала этот наш с ним последний разговор. Что я сказала не так? Что можно было бы сказать иначе? Как можно было бы поступить, чтобы все-таки убедить его в том, что мне надо остаться? Стоило ли звонить в его дверь как сумасшедшей или я правильно поступила, что просто спустилась по лестнице вниз, ничем его не потревожив? Проявила гордость. Зачем? Теперь мне со всей очевидностью казалось, что надо было звонить, не отрывая пальцев от звонка. И на всякий случай долбить по двери ногами. Правда, неизвестно, открыл бы мне Борис, его выдержке всегда можно было позавидовать.

– Вряд ли! – сказала я сама себе. – Не открыл бы.

– Как ты можешь так унижаться! – сказала мне Света, едва только услышала о том, что произошло.

– Но понимаешь, ведь без него мне вообще все равно, унижаюсь я или нет, – жалко оправдывалась я.

– Немедленно прекрати! Уважение к себе прежде всего! У тебя таких, как он, будет еще сотня, – уверенно заявила она.

Я усомнилась.

– Сотня?

– Ну, сотня не сотня, но таких полным-полно по Москве ходит.

– Хорошо, но что мне делать прямо сейчас? – спросила я.

– А чего тебе хочется? – внимательно осмотрела меня она.

Я бы могла ей честно сказать, что мне страстно хочется пасть смертью храбрых где-нибудь у Бориса на глазах. Так, чтобы он подбежал ко мне и поднял бы меня, упавшую без сил, с земли. А я перед смертью сказала бы ему тихим шепотом:

– Я действительно тебя любила. Поверь мне!

– Я тебе верю. Только не умирай! Я тоже тебя люблю! – кричал бы Борис, но было бы уже поздно. Я бы откинулась назад, и огонь в моих глазах потух бы навсегда… Вот тогда бы он понял, кого потерял. Но все это было как-то не по-нашему, не по-феминистски…

– Хочется побыстрее все забыть, – ляпнула я, и, хотя это была очевидная ложь, Света мне поверила. Или сделала вид, что поверила.

– Тогда лучшее для тебя лекарство – это работа! – убедительно кивнула она. – Уйди в работу с головой.

– Но как, если я и так уже завалена ею? – возразила я.

– Ничего. Пусть тебе поручат еще какой-нибудь проект, – предложила Света.

– Проект? – задумалась я. – Никто мне ничего не поручит. Глупости все это.

– Тогда надо придумать проект самой, – строго посмотрела на меня Светлана.

Я задумалась. Все, что мне хотелось сейчас придумывать, необъяснимым образом обязательно касалось способов, средств и методов возвращения Бориса. И если вариант героической, трогательной смерти на его руках даже и мне самой казался неприемлемым (из-за его бесперспективности, так как я не владела техникой воскрешения усопших), то идеи о вооруженном нападении на офис Бориса, где я выступала в роли спасателя-Зорро, или встречи через много лет, когда он узнает, что я родила ему дочь, которую он не видел и о которой не знал, мне казались вполне хорошими. Вот только кто ж ограбит офис на режимной территории СМИ? И как мне умудриться родить ему дочь?

– Хорошо, попробую что-нибудь придумать, – улыбнулась я Свете, пытаясь прикрыть улыбкой свои гнусные упаднические мысли.

Но на самом деле мне не хотелось думать даже о том, о чем думать было надо. О викторине, об исторических эротических вопросах, о костюмах, о мизансценах и декорациях.

– Что с тобой? Ты сама не своя, – ругал меня Гошка. Девушка, которая могла бы пахать, но вместо этого только смотрит в окно, за которым ничего нет (потому что окно завешено черным бархатом), всячески его раздражала.

– Я своя. А что? – пыталась я включиться. – Процесс-то идет.

– Процесс-то идет в задницу, потому что у тебя башка ерундой забита, – отрезал Гошка.

Тогда я попыталась разреветься прямо на рабочем месте. Интересно, что слезы имеют на мужчин воздействие не хуже соляной кислоты. Они на все готовы, чтобы только прекратил литься поток ядовитой, на их взгляд, жидкости. Гошка оторопело уставился на меня и проглотил все свои упреки разом.

– Может, выпьешь? – спросил меня Славик. Что мне показалось очень странным, потому что за мою уже весьма длительную историю пребывания в его студии мне никто и никогда не наливал. Считалось, что каждому свое. Кто-то работает, кто-то пьет. Причем не надо думать, что пьют те, кто хуже. У нас дело обстояло как раз наоборот. Никто не оспаривал существующий порядок. Не стоит менять то, что уже сложилось.

– Выпью, – с готовностью согласилась я.

Помимо чисто медицинского эффекта, это было признание меня как члена коллектива, как творческой личности. Выпить – это удел одаренных, которым нужны силы для подпитки своего таланта.

– Вот и славненько, – крякнул от удовольствия Славик. – Понеслось.

– Угу, – кивнула я, размазав остатки слез по лицу.

И дальше действительно понеслось. Мы обсудили особенности нашего шоу. На их обсуждение было израсходовано все сухое вино. Потом мы занялись проработкой перспектив. Армянский коньяк помог нам достигнуть консенсуса. А под водку, которую мы нашли в заначке звукооператоров, мы разработали примерный скелет еще пяти выпусков викторины. Мы были страшно довольны собой. Мы любили друг друга. Нам было хорошо вместе. Потом стало плохо. По отдельности.

– Как можно так опуститься? – вопрошала Светлана, когда я утром умоляла ее дать мне пива. – Ты же не пьешь!

– Я? Теперь пью. Меня повысили, – устало пояснила я и потянулась лбом к окну. Окно было единственным относительно прохладным предметом.

– Повысили? – не поняла подруга. Еще бы, куда там. Такое мог понять только тот, кто работал в нашей безумной команде.

Самое смешное, что все, что мы вчера наплели в нашем пьяном бреду, было поднято из недр помойки, тщательно оценено, отсортировано и отдано мне на доработку. Как только я пришла в себя и смогла снова претендовать на звание человека в здравом рассудке. Оказалось, что мы неведомым образом выдали на-гора немало свеженьких идей.

– О, а это вообще не про викторину, – показала я на несколько испещренных в хаотическом порядке листков бумаги.

– А про что? – полюбопытствовал Славик, с интересом заглядывая мне через плечо.

– Ты ничего не помнишь? – уточнила я.

– Не-а, – вежливо помотал головой Славик. И спасибо ему на том, потому что помнить было в общем-то нечего. У меня остались только смутные воспоминания о позорном моменте, когда я, опрокидывая в себя стопку за стопкой, лила крокодиловы слезы о потерянной любви прямо на Гошкино плечо и взывала к Славику:

– Сделай что-нибудь, я не могу его видеть! – рыдала я.

– Не можешь? В чем тогда проблема? Ты же его и не видишь! – пьяно удивлялся он.

Еще бы, разве может понять мужчина женщину. Да, я его не вижу. Но ведь могу! Мы работаем в одном здании, всякое может случиться. Столкнемся случайно, например. Совершенно случайно! Ну и что, что разные входы, этажи и секции. Могу я случайно оказаться на его этаже? Конечно, могу.

– Я хочу, чтобы нас разделяли моря и леса. Раз моя бедная бабушка умерла, я уже не могу надеяться на ее помощь.

– Сочувствую, – поднял рюмку Гошка, явно намекая на готовность помянуть.

– Это было лет десять назад, – горестно делилась я.

Никого это не смутило.

– Тогда выпьем стоя, – поддержал Гошку Славик.

Мы выпили за бабушку. Потом выпили за здоровье живых. Потом за маму, за брата (чтобы он поскорее женился и перестал торчать в нашей квартире, критикуя гениальную сестру, то есть меня). За папу и, наконец, за дедушку по папиной линии, за его героическое прошлое.

Тут Гошку осенила идея, и он предложил мне снять фильм об этом самом прошлом.

– Зачем? – удивилась я.

– Ну, тогда ты будешь снимать по местам боевой славы.

– И? – спросила я, покачиваясь, как осина на ветру.

– И тебе придется уехать на эти самые места этой боевой славы! Подальше от твоего женатого подонка.

– О! – кивнула я. – Только он не подонок.

– Не важно, – медленно помахал пальцем Гошка.

Потом мы пели «Врагу не сдается наш гордый варяг» и писали идеи для съемок шокирующего документального фильма о моем дедуле.

– И о том, как его образ навсегда сломал жизнь его сыну, – предлагал эпатажник Славка.

– Папе? – удивлялась я.

– Ну, ты сама говорила, что папа всю жизнь стремился быть похожим на дедушку. Вдруг из-за этого он не стал великим ученым? Комплекс неполноценности – вот тема передачи, – невинными глазами (скошенными в разные стороны от количества выпитого) посмотрел на меня Славка.

Вот результаты этого диалога я сейчас и держала в трясущихся (от похмелья) руках. Мятые листы с перечислением всех боевых побед деда, всех небоевых поражений отца. Между ними стояли стрелки, так мы пытались проследить папины комплексы. Например, связка «дедушка участвовал в сражении и победил» – «папа снова остался без звания», говорила о том, что именно этот дедушкин поход заранее породил в моем папе неудачника.

– Бред. Это можно выкинуть, – вяло и апатично отреагировал Славик, когда я предъявила ему результаты нашего пьяного труда.

– Я не спорю, бред, – покорно согласилась я. – Но у меня нет иного шанса уехать отсюда, кроме как снять весь этот бред.

– Тогда у тебя нет ни единого шанса уехать отсюда! – отрезал Славик и поджег лист с режиссерскими находками. Потом он от него прикурил и бросил горящий листок в урну, а я пошла доделывать очередную серию викторины, от которой меня уже порядком тошнило. Меня волновало другое. Я боялась, что не выдержу и сегодня же отправлюсь к Борису и буду валяться у него в ногах, вымаливая прощение.

– А что, есть такое желание? – с интересом посмотрела на меня Света.

– О да! – призналась я.

– Так ты, значит, в миллиметре от того, чтобы натворить глупостей! – констатировала она.

Я не спорила.

– Но так я тоже больше не могу. Если я не смогу с ним помириться, мне придется объявлять голодовку около его кабинета. Из чувства протеста.

– Господи, что за глупости! Найди себе другого. Клин клином надо вышибать! – утверждала она.

– Не хочу я никого, – нудела я. – Хочу Бориса.

– Все хотят Бориса, а ты купи слона, – дразнилась Света.

– У меня все равно никого нет, – парировала я.

– Никого не быть не может, – отрицала она. – Значит, плохо присматривалась.

– Да что ты. И кого же я не заметила? – глумилась я, но, как выяснилось, зря. Оказалось, что если действительно хорошо покопаться, то можно и найти этот самый клин. Ничего невозможного.

– Петечка! – радостно воскликнула я.

Его кандидатура была однозначно одобрена в качестве клина по трем причинам.

– Ты его любишь? – спросила Света, разглядывая фотографию.

– Нет, – с готовностью ответила я.

– Прекрасно, – удовлетворенно кивнула Света.

Это была первая причина. Вторая была в том, что Петечка был далеко не урод. То есть вполне ничего себе привлекательный молодой человек, что должно было примирить меня с действительностью, когда мне придется на практике вышибать клин. И, наконец, третьей причиной было его холостое положение и немедленная готовность продолжить наши еще в институте начатые отношения.

– Встретимся? – только и успела спросить его я.

– Конечно! – радостно отреагировал Петечка.

И вот буквально через несколько дней мы с Петечкой уже деловито целовались на моем диване. Петечка сразу сориентировался, что в моем биополе по неизвестным причинам наблюдается существенный пробой. И тут же им воспользовался. Петьку не интересовало, почему это я готова упасть в его объятия после стольких лет сопротивления неизбежному. Его интересовала только эта самая возможность.

– Я всегда знал, что настанет мой день! – выдал он, когда я судорожно пыталась уклониться от этого пресловутого вышибания клина клином.

– Конечно. Но тебе не кажется, что мы слишком форсируем события? – попыталась я отвертеться.

– А тебе не кажется, что мы достаточно уже знакомы, чтобы поспешить? – ехидно поинтересовался он.

Я поникла. Петька был прав, а я, как всегда, просто пыталась плыть против течения.

Мы принялись целоваться дальше. Я все ждала, что клин наконец вышибется и я смогу освободиться от горестной необходимости видеть Петечкино красивое, но совершенно ненужное мне лицо, как случилось неизбежное.

– Ты выйдешь за меня замуж? – спросил меня Петечка, и все сразу очень-очень усложнилось. Потому что, как ни крути, я не могла ответить на его предложение отказом вот так сразу. Даже после некоторого раздумья я тоже колебалась.

На стороне «за» было Светино мнение.

– Соглашайся не задумываясь. По крайней мере, ты не останешься старой девой. Он же нормальный обеспеченный парень, не урод. Родишь ребенка!

– Я не хочу от него ребенка, – вяло отмахнулась я.

Еще на стороне «за» был тот факт, что нас с Петечкой связывает старая дружба и он никогда не сможет ранить меня или обидеть. Я к нему равнодушна, мне с ним не противно. И потом, когда Борис вдруг случайно узнает от кого-нибудь, что я вышла замуж, ему будет больно. Может, не очень сильно, совсем чуть-чуть, но будет. Это был главный аргумент «за».

– Да брось, как он узнает? – лила на меня скепсис Светлана.

– Ну, это уж я как-нибудь устрою! – закусив губу, ляпнула я.

В общем, если коснуться стороны «против», то там было мало чего. Только то, что я Петечку не люблю, но это очень спорный для брака минус, так что через некоторое время я решилась и сказала Петечке «да».

– Правда? – с замиранием сердца переспросил он.

– Правда. Только сначала ты должен мне объяснить, почему ты так быстро сделал мне предложение, – решила я выяснить для себя кое-что непонятное.

– А что, это тебя удивляет?

– Ну, обычно мужики только и делают, что носятся со своей независимостью, а ты готов ее мне подарить на блюдечке с голубой каемочкой.

– Потому что я тебя люблю, – искренне сказал Петечка. – Другой причины нет.

– Тогда поехали в ЗАГС, – вздохнула я.

Но почему-то, несмотря на проникновенный тон Петечки, я не слишком-то ему верила. Я просто не хотела верить, что все это происходит наяву.

– Любая девушка хочет выйти замуж. Ты должна быть счастлива, что тебе мешает? – глубоко затягиваясь, интересовался Гошка.

– Ну, я-то хотела замуж за другого! – пыталась я достучаться до его циничной натуры.

– Подумаешь! – пожал он плечами. – Через пару лет после свадьбы, в принципе, все равно, кто храпит рядом.

– Ужасно! – поразилась я. – Почему ты так говоришь. А как же любовь?

– Слушай, я не спец по сказочкам. Это ты к Лере сходи, – отмахнулся от меня Гошка.

В общем, отношение к происходящему проявили все. Даже мама. На мое радостное сообщение, что я скоро выйду замуж, она сказала:

– За кого? За Петьку? Зачем тебе это надо?

– Как так? Я хочу создать семью, – удивилась я. Уж за то, что мама будет на седьмом небе от счастья, я была спокойна. Оказывается, зря.

– Семью создают с любовью. А у тебя это блажь какая-то, – уверенно изрекла она.

– Все, что бы я ни делала, всю жизнь ты называешь блажью, – возмутилась я.

– И это – самая большая и самая глупая блажь из всех, что ты затевала, – насупилась мама и принялась демонстративно вытирать полотенцем тарелки.

– Я сделаю все, чтобы ваша дочь была счастлива, – неуверенно пообещал Петечка маме с папой, которые смотрели на него как чета графов, которые готовятся принять в свои родственники свинопаса.

– Надеемся, что, по крайней мере, ты не сделаешь ее несчастной, – выдала мама.

И все мы начали готовиться к свадьбе. Потому что если даже молодая невеста (ха-ха, неужели это про меня?) и ее мать не очень-то сильно любят жениха, то уж свадьбу любят все. Мы подали заявление в ЗАГС, а я напряженно и безо всякого удовольствия продолжала выбивать клин клином, хотя эти телодвижения помогали мне как-то слабо.

– Что-то не так? – волновался Петечка, глядя на мое отрешенное лицо.

– Все в порядке, – старательно врала я. Но каждый раз, когда ко мне прикасался мой будущий супруг, меня охватывало странное двойственное чувство. С одной стороны, я так давно уже знала Петечку и так много всего с ним вместе пережила, что появлялось странное ощущение, что я лежу рядом с близким родственником, практически с братом. А с другой стороны, я не могла забыть Бориса. Каждый раз каждый поцелуй вызывал во мне его образ, словно бы я не вышибала клин клином, а только загоняла его себе в сердце все глубже и глубже. Этакий осиновый кол от любви.

– После свадьбы все изменится, – гарантировала Света.

– Ты уверена? – растерянно смотрела я на все происходящее. И чем ближе подходила дата свадьбы, тем меньше уверенности в ее целесообразности я испытывала.

За неделю до свадьбы я уже просто молила всевышнего, чтобы он послал чудо и расстроил мне всю малину. Ведь он – всевышний – всесилен и уж точно может сделать такую мелочь, как срыв одной-единственной свадьбы.

Я работала как заведенная, чтобы не думать о свадьбе, а свадьба приближалась, как бы я ни работала.

– Сколько же ты торчишь на этой работе! – возмущался Петечка, для которого каждая моя задержка была только отмазкой. Он как-то не мог поверить, что мне действительно интересно заниматься «всей этой телевизионной мишурой». Что, кстати, довольно сильно меня раздражало.

– Я люблю свое дело! – пыталась я возражать, когда Петечка являлся в студию в семь часов и начинал всем доказывать, что мой рабочий день согласно трудовому законодательству окончился еще час назад.

– Он прав! Ты любишь любое дело, все подряд, только чтобы чем-то заниматься и ни о чем не думать, – поддерживала его Света, если она по каким-то неизвестным науке причинам еще была на работе. Потому что Света как раз относилась к тем, кто в шесть ноль-ноль выключает компьютер и отбывает домой, выбрасывая из головы все рабочие моменты.

– А ты любишь командовать! – защищалась я от Петечки, но все потихоньку привыкли, что я покорно отбываю в его обществе домой и что сделать с этим ничего нельзя. Все-таки будущий муж!

Именно так мы и шли с ним в тот день по коридору телецентра, и ничего не предвещало бури. Мы вошли в лифт, я спокойно обдумывала, как бы мне отвертеться от сидения дома, и уже склонялась к тому, чтобы сделать вид, что страстно хочу посмотреть в кинотеатре фильм, название которого подсказала Лера. Мы вышли из лифта, Петечка шел рядом и без умолку трещал о том, как прошел его день в банке. Он, несмотря на полученное историко-архивное образование, нашел себя в банковском деле и дорос до управляющего филиалом. Он сидел целый день в кабинете и перебирал бумажки. (На мой взгляд.) А на его взгляд, он делал какую-то жутко нужную и важную работу.

– Я не люблю командовать, – обиделся Петя. – Я просто хочу, чтобы ты отдыхала!

– Ну конечно! А я, может, и не устала, – злилась я, пиная по ходу движения какой-то комок бумаги.

– Давай не будем спорить. Чем бы ты хотела заняться?

– Ничем! – капризно дергала я плечами.

– Здравствуй, Нюта, – раздался вдруг голос Бориса. Как всегда, из-за спины.

Я дернулась всем телом и уставилась на него. Он стоял около гардероба и смотрел на меня. Своим непроницаемым спокойным взглядом. Такой же, как и несколько месяцев назад.

– Здравствуйте, – негромко, но с вызовом сказал Петечка, пытаясь переключить внимание Бориса на себя. Но тот как приклеенный напряженно всматривался в мое лицо. Совсем как когда-то. Я почувствовала, как краска заливает меня до самых кончиков ушей, а гормон страха и еще чего-то сильного и ужасного заполняет всю мою кровеносную систему.

– Может, ты нас познакомишь? – с таким же вызовом спросил меня Борис.

Я попыталась стряхнуть оцепенение.

– Это Борис, а это Петр, – выдавила я и подавленно замолчала.

За прошедшее время я уже привыкла, что Борис – это какая-то прошлая боль, пусть и большая, пусть и не забытая, не ушедшая, а только запрятанная где-то глубоко внутри. Но то, что он, как и раньше, ходит, одевается в странные пижонские наряды и уверен в себе более чем в ком-либо, – это было невозможно вынести.

– Очень приятно, – выдавил из себя Петечка, потому что знал, кто такой Борис. Потому что было время, когда я все уши ему прожужжала о Борисе.

– Взаимно, – холодно улыбнулся Борис. – Как поживаешь, Нюта?

– Спасибо, а ты как? Все неплохо? – сделала я непринужденное (как мне казалось) лицо.

– Прелестно. А ты отлично выглядишь! – как ни в чем не бывало отвесил мне комплимент Борис.

Во мне вдруг начало подниматься бешенство. Как он может так говорить со мной после всего того, что было!

– А как поживает твоя жена? – в ярости спросила я.

– Прекрасно, просто прекрасно, – любезно удовлетворил он мое любопытство.

– А это – мой жених! – выпалила я, глядя с наигранной нежностью на Петечку. Тот тут же выказал готовность мне подыграть и обнял меня за плечи. Борис в изумлении посмотрел на его руку. Потом перевел взгляд на меня.

– И когда же состоится сие знаменательное событие?

– Через неделю! – гордо ответила я.

– Мои поздравления. Рад, что ты нашла того, кто тебя достоин, – справившись с собой, галантно сказал Борис и совсем как когда-то подал мне куртку. Затем отвернулся и пошел к выходу. А я осталась стоять. Хотя больше всего на свете мне хотелось бежать за ним и просить, чтобы он меня простил.

Глава 5 Клуб, в который меня не взяли

Что имеем – не храним, потерявши плачем. Еще одна прописная истина из арсенала моей мамочки. Впервые я прочувствовала эти поистине глубокие слова лет в четырнадцать-пятнадцать, когда потеряла свою единственную подругу детства. У меня вообще-то с подругами всегда был некоторый необъяснимый напряг, они не уживались рядом со мной, как не растут грибы на асфальте. Вот мальчишки – это да. С ними у меня был контакт, как у ступеней космической ракеты. И все-таки было много такого, о чем с мальчишками не поговоришь. С ними как-то больше носишься, стреляешь из самодельного нагана, ищешь партизан. А вот душевно поговорить, помечтать, глядя на звезды, попытаться угадывать мысли друг друга – это все не с ними. Это все с ней, с Ленкой. Она была молчаливой, но в ее присутствии я могла трепаться часами. Она не была красавицей, но мы заворачивались в комбинации или синтетические занавески и чувствовали себя принцессами. Разве можно почувствовать себя принцессой рядом с чумазым мальчишкой? В общем, жили мы с Ленкой душа в душу, пока не разошлись. Случилось это совершенно незаметным образом, и даже нельзя назвать точный момент, когда рухнула наша многолетняя душевная связь. Скорее можно определить период. Между второй четвертью пятого класса и первой шестого. В этот промежуток. Смешное слово – промежуток. Промеж каких-то уток. Это моя бабуля любила говорить «в этот промежуток». Она, как нормальный член голодного послевоенного общества, была помешана на еде. Душевные треволнения, поиски истины, нравственные метания почитались ею за мелочи. А вот испортить желудок – это было самое страшное преступление, которое только и можно было вообразить. В борьбе за здоровое пищеварение все средства были хороши и не жаль было никаких сил. Бабуся любовно взращивала помидоры, огурцы и всякие там кабачки-патиссоны, гневно выдирая из земли малейшие (даже виртуальные) признаки сорняков. Она растила кур, с благоговением собирая перепачканные в помете яички, и потчевала ими нас с Лариком каждое утро.

– Не буду, не хочу, гадость! – стонали мы, с отвращением уворачиваясь от очередной порции здоровья и сил.

– Вот смотри, испортишь желудок! – гневалась бабуля и сокрушенно уносила яйца в холодильник.

Вторым по тяжести преступлением у нее шло опоздание на обед. Интересно, что в остальном житье-бытье на деревенских просторах являло собой образец безалаберного и безответственного отношения старших к младшим. Иными словами, присмотра за нами не было ровным счетом никакого, в связи с чем мы умудрялись влезать в совершенно немыслимые переделки. Но с половины второго до двух были обязаны явиться на обед.

– В этот промежуток! – каждый божий день кричала нам вслед бабулечка.

– Хорошо! – отмахивались мы и шли откапывать примеченную в лесу мину времен Великой Отечественной.

В промежуток между половиной второго и двумя часами мы стояли перед бабулей как лист перед травою, даже если нашелся целый склад этих самых мин. Потому что в случае опоздания бабуля взорвалась бы куда страшнее. Но в целом такого рода контроль устраивал нас всех более чем. Эта казацкая вольница была недоступна нам с Лариком в городе, где нас выпускали гулять в парк по часам. И потом, где в городе возьмешь старые окопы и заболоченные речки? Так что эти бабушкины «промежутки» мы переносили легко и без излишней трагичности. А вот промежуток, в котором состоялась потеря подруги, был не так быстр и очевиден.

Промежуток длился чуть ли не год и состоял из одной зимы, одной весны и одного лета, в течение которого я была уверена, что все в порядке. Столько лет ведь мы разлучались на каникулах, и это ни разу не создало нам проблем. И, наконец, одной осени, в процессе которой стало окончательно ясно, что порядка никакого нет. Осень, когда мы с Ленкой неожиданно стали проходить мимо друг друга, даже не здороваясь.

Да что там здороваться, мы даже не кивали друг другу. Чужие люди, да и только. Как так получилось? А кто ж его знает. Я ведь тоже не поворачивалась, не кивала и не здоровалась. Наверное, в какой-то момент я предала ее. Думаю, что предала. Вернее, не столько предала, сколько изменила. Стала все меньше времени проводить с ней, все больше с другими, старшими девочками, которые учили меня быть взрослой. Они говорили:

– Что ты носишь эти уродские колготки?

– А что в них уродского? – удивлялась я, но через какое-то короткое время понимала, что да, колготки уродские, и переставала их носить.

А Ленка нет. Ленка не покупала тонкие капроновые колготки, потому что они были слишком дороги. Я предлагала ей свои, но она не брала. Она была гордой. К сожалению. Она предпочитала просто больше не гулять вместе со мной по улицам. Так мы стали меньше проводить времени вместе. Потом я начала краситься, потом заинтересовалась женскими журналами, где обсуждалось уже на профессиональном уровне, что можно делать, носить и думать, а что нет. Ленка в это время занималась совсем другими вещами. Она увлеклась лошадьми и круглыми сутками обихаживала их на конюшне в пригороде. От нее всегда пахло стружками и еще чем-то похожим на бабулин хлев. Потом я страдала от скуки, потому что не поступила с первого раза в институт, а Ленка уже несколько лет как училась в ветеринарном училище. Мы не созванивались. Дружба, без которой, казалось, невозможно было обойтись, рассыпалась сама собой без единого выстрела. Зачахла, как цветок без полива. И мне до сих пор кажется, что если бы я делала больше, чем я делала (а я практически ничего не делала), мы могли бы быть вместе долгие годы. И это бы меня радовало гораздо больше. Потому что сейчас, после того как я официально готовилась вступить в брак с Петечкой, мне больше всего на свете хотелось, чтобы рядом со мной посидела и помолчала она, Ленка.

– И что мне делать? – спросила я у нее.

Она бы улыбнулась, пожала плечами, а потом бы я принялась трещать без умолку о том, что я чувствую, чего мне хочется (и кого), а чего мне не хочется совершенно (и кого).

– Что хочешь, то и делай. А на других наплюй – это же твоя жизнь, – подвела бы Ленка итог.

И тогда бы я с чистой совестью такого бы нагородила! Ой, чего бы я нагородила! Боюсь даже представить, но замужем бы я точно не оказалась. Однако обломись. Никто мне этого не скажет. Ленку я не видела много лет, а Света единственная женщина, с которой я сейчас имела возможность посоветоваться и просто поговорить, говорила и советовала ровно обратное тому, что я хотела слышать. И вообще, мне, может, всего и надо было, что самой потрещать. Я сама для себя проговорила, разложила бы все по полочкам, навела чистоту и ясность в голове, а потом просто сделала бы все, что душа пожелает. А со Светой мне приходилось больше молчать и слушать. Рассудительная, здравомыслящая Света не давала мне и слова вставить.

– Это нелепая случайность. Ты не должна придавать ей значения, – отрезала она, когда я рассказала о встрече с Борисом.

– Но вдруг это не просто так! Вдруг это был знак. Ведь я могла бы и вовсе не встретить его до свадьбы, – слабо оправдывалась я.

– Какой на фиг знак? Он просто оказался не в том месте не в то время. Ничего удивительного! – Света изо всех сил делала вид, что напрягаться не от чего.

– Да? – огорчалась я. – Но все же мне не хочется выходить замуж за Петю. С Борисом все кончено, особенно теперь, когда он видел, что у меня есть другой, но зачем мне портить Пете жизнь? Какая из меня жена? Я даже пельмени плохо варю.

– И что? Лучше портить жизнь себе? Петя – отличная партия. Работает, тебя любит до умопомрачения, заботливый, рассудительный.

– Прямо как ты, – вдруг ляпнула я.

А что? Они, правда, похожи, ведь и тот, и другая свято верят в то, что лучше меня знают, что для меня лучше.

– Значит, так. Я вижу, что тебя нельзя оставлять одну ни на минуту! Так что я и не буду совершать такой глупости. Я перееду до свадьбы к тебе, – заявила вдруг Света.

– Что?! – ахнула я. Что это происходит, люди добрые?

– То. Или даже лучше, чтобы ты переехала ко мне. Так будет надежнее. Всего-то осталась неделя. Так, сегодня после работы будем собираться!

Я зажмурилась и попыталась скинуть с себя наваждение. Что-то во всем этом было неправильное.

– Нет уж, – грубо одернула я ее. – Жить я никуда не перееду. Спасибо, конечно, но… я как-нибудь сама.

– Почему? Я же только хочу тебе помочь, – немедленно обиделась Света.

Она отвернулась от меня и принялась судорожно искать салфетку, чтобы вытереть глаза. Я тут же испытала муки совести, что обидела единственную подругу. Потерять ее, как когда-то я упустила Ленку? Ни за что!

– Ну, что ты, не надо, не плачь.

– Я не плачу, – всхлипнула Света и промокнула глаза.

– Я же вижу. Зачем ты так из-за меня переживаешь? Не стоит, – утешала я ее.

– Нет, стоит. Ты сейчас глупостей наваляешь, а я потом себе этого не прощу, – с излишней патетикой заявила Светлана. И стала лихорадочно пилить пилкой ногти. Она делала вид, что не замечает меня, а на лицо поместила выражение всепонимания и всепрощения. Но я, если сказать честно, сидела и чувствовала себя распоследней дрянью. И чем больше Света пилила, тем больше я ею себя чувствовала. И, как и следовало ожидать, наконец сломалась.

– Если хочешь, я перееду к тебе, – пошла я на попятный. – Что, в конце концов, изменит одна неделя?

– Вот и умница, – более спокойным, чем я ожидала, тоном кивнула Света.

Вечер в кругу ее семьи меня подкосил. Она (семья) в полном составе прыгала, орала, бесилась и не давала моей голове выудить ни одной даже самой простенькой мысли типа «пойду попью чай». Ночь я провела как в бреду, потому что на диванчик, где меня положили спать, то и дело покушались. Диван стоял недалеко от холодильника, а в Светином доме, как оказалось, ночью вполне ничего себе едят и даже местами пьют. Сначала детишки лазали через меня то за соком, то за булочкой, то за колбасой.

– Ори на них, не стесняйся, – посоветовала мне Света. – А то от них и до утра не отделаешься.

Потом пришел усталый и мрачный муж.

– Кушать будешь? – залебезила Света. Этот лебезеж совершенно ей не шел, она лучше всего смотрелась в роли командира.

– Угу, – кивнул муж, и долго, очень долго на кухне гремели кастрюлями, чашками и стучали дверцей холодильника.

В результате уснула я только к утру, когда уже было пора вставать и шкандыбать на работу. Всю дорогу я безнадежно клевала носом, норовила заснуть на декорациях (совсем как когда я только начинала встречаться с Борисом).

– Арбайтен, Арбайтен! – орал неожиданно бодрый Славик. Что это ему не лежалось в анабиозе?! Не мог подождать со своей солнечной активностью, пока я не выберусь из цепких лап заботливой подруги? Так на тебе! Его неожиданно осенило каким-то новым проектом.

– Чего тебе надобно, старче? – грустно взывала к его совести Лера.

Я же сквозь сон пыталась въехать в то, чего Славик пытается затеять. Что-то у меня не стыковалось. Потому что Славик заявлял, что хочет предложить продюсерам не что иное, как передачу о братьях наших меньших.

– В мире животных? – попыталась я врубиться.

– Не знаю. Это отстой для буржуа, – лихорадочно разметая бумаги из своего стола, отмахивался Славик.

– А мне нравится, – обиделась Лера.

Я усмехнулась. Славик для всех был и оставался мастером похабно-эпатажного толка. Из любого начинания, даже самого невинного, он вылеплял нечто шокирующее, дикое. Он мог сделать авторскую программу про то, какая на свете работа самая грязная, для чего не постеснялся бы снять труд сантехников на передовой канализационного фронта. Мне стало даже интересно, что у него получится, если начать освещать зверушек.

– Я с тобой. Но пасаран! Говори, я тебе все сделаю, – пообещала я сквозь сон.

– Когда придумаю – скажу! – пообещал Славик и устало пошел пить с продюсерами на тему финансирования его гениальности.

Я же пыталась придумать, как избавиться от Светиной гостеприимности. После вчерашней ночи мне совершенно не улыбалось снова ехать в ее парк аттракционов. Но пришлось.

– Ты готова? – с легкостью перебросив сумочку через плечо, спросила Света в шесть ноль-ноль. Я дернулась от неожиданности, потому что у нас, можно сказать, только-только началась работа.

– Не-а. Я задержусь, – попыталась я сделать непринужденный вид. Будто не понимаю, о чем речь.

– А как ты потом до меня доедешь? – с интересом посмотрела на меня Света. Что и говорить, а притворяться я всегда умела плохо.

– А… как-нибудь, – отмахнулась я и стала сосредоточенно что-то набивать в компьютер. Мне совершенно, абсолютно, гарантированно не хотелось к Свете.

– Я тебя подожду, – сказала она и присела рядом.

Через час мы пили чай на ее кухне. А через еще день меня завез к ней Петечка, который полностью и целиком одобрял как саму Свету, так и ее влияние на меня. Когда мне удалось наконец вытрясти для себя право жить в собственном доме, до свадьбы оставался один день. Вернее, одна ночь, которую мне милостиво разрешили провести в своей кроватке. Напоследок. Я весь вечер бродила по дому, перебирала книги, пила кофе, сидела на балконе и рассматривала зеленеющее Строгино. Мне категорически не хотелось говорить ни о свадьбе, ни о переменах, ни о чем. Я отчаянно делала вид, что ничего, ровным счетом ничего не происходит.

– Ты его любишь? – наконец додумалась спросить у меня мама.

Нашла время! Накануне свадьбы, когда все уже готово.

– А что? – решила потянуть я волынку.

– Просто ты так нервничаешь.

– Разве не нормально, когда девушка нервничает перед свадьбой? – спросила я.

– Нормально, если она нервничает и счастлива, – въелась в меня мама.

– А я что? Я ничего. Я тоже счастлива, – поспешила запорошить я ей глаза.

– Мне почему-то так не кажется, – сказала проницательная мама.

Естественно, ведь она знала меня с детства и прекрасно понимала, что я за фрукт. И все мои номера и попытки выдать желаемое за действительное она всегда раскусывала на раз.

– Ну, а зачем тогда я буду тебя расстраивать своими рассказами? – резонно спросила я. – Что от этого изменится?

– А кто такой Борис? – вдруг нежданно-негаданно уставилась на меня мама.

У меня, что называется, все упало.

– А ты откуда знаешь? Светка растрепала? – ужаснулась я.

После истории с Андреем я молчала про Бориса как рыба. Мне попреков в собственной глупости, инфантильности и недальновидности хватило на всю жизнь. Поэтому я свято решила не оповещать родню о своих романах.

– Что растрепала? – не поняла мама.

– Про Бориса. И вообще, что ты это вдруг про него спросила? Он просто случайный прохожий, не больше, – притворилась я.

– Просто случайный? А почему ты так побледнела? – уставилась на меня мама.

Я пыталась сообразить. Откуда? Откуда она о нем знает? Впрочем, может, я все-таки в беспамятстве что-то и упоминала. По крайней мере, имя.

– Это я тебе рассказывала? – уточнила я.

Было что-то чудовищно неправильное в том, что накануне моей свадьбы кто-то вытащил этого кролика из шляпы. Я не была готова слушать, а тем более говорить о нем. Даже просто его имя причиняло мне боль. Это жестоко, в конце концов. Мало того, что мне придется пройти всю жизнь рука об руку с Петечкой, от которого меня воротило еще в институте, так еще и перед свадьбой настроение портят.

– Никто мне ничего не рассказывал, как и всегда. Вот так всю жизнь. У тебя что-то происходит, а я даже и не в курсе, – вдруг зачем-то пустила слезу мамуля.

– Мама! – крикнула я. – Мне сейчас не до твоих упреков. Откуда ты узнала про Бориса?

– Ну, сейчас это все уже не важно.

– Важно! – уже чуть ли не с истерикой понесла на нее я. – Ты что-то скрываешь.

– Да подумаешь! – вдруг не стала спорить со мной мама.

Я оторопела. Я так ляпнула, наугад. А что, она и правда что-то от меня скрывает?

– Нет уж, теперь ты мне все скажи! – разозлилась я.

Мама замолчала и стала медленно наливать себе чай, мешать в нем сахар, доливать холодной кипяченой водички, чтобы не было горячо. Я почти озверела, глядя на ее неторопливые движения. Наконец она вздохнула и огорошила меня:

– Он приходил сюда. Искал тебя.

– Приходил?! – ахнула я. – А почему не позвонил мне на мобильник?

– Я ничего не знаю. Кажется, он пытался найти тебя на работе, но Света…

– Что Света? – вдруг у меня замерло сердце.

– Ну, что-то она ему там сказала. И он пришел сюда.

– Что он хотел? – еле слышно прошептала я. Сердце же ухало так, что чуть ли не выскакивало из груди.

– Поговорить с тобой, – мама посмотрела на меня с вызовом. – Я ничего не знала. Мне казалось, так будет лучше. И Света тоже так считает. В конце концов, он же женат. Из этого ничего хорошего не выйдет.

– Но ты должна была мне сказать. – Я налила себе такого же чая, тоже размешала его и выпила одним махом. Я старалась не думать, потому что если начинать думать, то получалось, что Борис не выбросил меня из головы, когда выставил на лестницу. И что, возможно, простил, что я шарила по его карманам.

– Что он просил мне передать? – вяло спросила я. Мама смущенно опустила глаза.

– Чтобы ты ему позвонила.

– Понятно, – пожала плечами я.

Теперь ясно. Он меня наверняка ждал, а теперь считает, что я просто не пришла. И не позвонила. Проигнорировала его предложение поговорить. Господи, и что мне теперь делать?

– Деточка, у тебя завтра свадьба! – всплеснула руками мама. Она внимательно наблюдала за выражением моего лица. И оно ей не понравилось.

– Слушай, а почему бы вам со Светой не выйти замуж за Петечку? Ведь все остальное вы за меня сделали, – тоном любезной светской дамы полюбопытствовала я, аккуратно моя после себя чашку, что само по себе было не к добру.

– Не порти себе жизнь! – взвизгнула мама. – Он женат, ему только и надо, чтобы ты сейчас все развалила.

– Но ведь это все-таки моя жизнь, верно? – полюбопытствовала я. Поставила чистую чашку на полку, надела джинсы с футболкой, взяла сумку и сотовый телефон. Вышла. Хлопнула дверью. Краем глаза успела заметить, что мама плачет. Страшно захотелось вернуться и броситься маме на шею, но тогда пришлось бы завтра вставать рано утром и наряжаться в белое платье. А это теперь невозможно.

Я встала около трамвайных рельсов, которыми было изрезано все Строгино, и набрала Петечкин номер.

– Петечка?

– Привет, дорогая. Ты как? Я волнуюсь ужасно, – радостно прощебетал он.

У меня все внутри сжалось от ужаса.

– Я тоже, – искренне, совершенно искренне сказала я. Я не виновата, что он не правильно истолковал мои слова.

– Я так тебя люблю, – теплым голосом сказал Петечка.

Мне захотелось отключить связь, вернуться в дом и нацепить платье.

– Я тебя тоже. Но свадьбы не будет, – на выдохе брякнула я.

– Что? Я тебя не расслышал.

– Все ты расслышал. Свадьбы не будет. И лучше не спрашивай почему. Я такая стерва, но я не буду портить тебе жизнь. Я тебя не люблю.

– Что?! – только и смог выдавить Петечка.

– Повторить? – любезно спросила я.

Петечка замолчал. Потом вдруг спросил:

– Это из-за него?

– Из-за кого? – удивилась я.

– Из-за твоего женатого козла. Я знаю, что он приходил. Что он тебе напел? Имей в виду, он наверняка все врет!

– И ты знал? – чуть не задохнулась я от возмущения.

Петечка еще что-то орал. И, кажется, клялся в любви, но я уже не слышала. Я отключилась. Потом, подумав, вообще выбросила телефон в урну около остановки трамвая. Для надежности, а то еще потянет снова его включить.

Я достала из рюкзачка жвачку и долго ее жевала, старательно пытаясь сменить вкус непонятной горечи на мятный. А потом села на трамвай и поехала. В целом нельзя сказать, чтобы мне было плохо. Собственно говоря, в какой-то степени мне стало даже хорошо. Теперь можно было спокойно работать, не боясь того, что Света меня заставит уйти с работы в шесть часов. И замуж можно не выходить. Ура. Маму вот только жалко, но ведь она сама, в конце концов, мне рассказала про Бориса. Значит, чувствовала, что не все так славно с этой свадьбой, как может показаться на первый взгляд. Покатаюсь на трамвае, вдруг мозги заработают и придумают что-то, что поможет мне вернуть Бориса. Вот ведь, блин. Оказывается, что у меня по-прежнему только этим голова и забита.

Глава 6 Черт из табакерки

Не было бы счастья, да несчастье помогло – золотые слова для таких, как я, потому что, хоть я оказалась в двусмысленном положении, при куче проблем и без сотового телефона, в трамвае, курсирующем по кругу Строгино от конечной до конечной, мне вдруг захотелось улыбаться и плясать. Примерно на втором круге. К третьему я уже натурально улыбалась.

– Девушка, а вы когда будете сходить? – спросил меня какой-то вздорный дедуля, который ехал со мной всю дорогу. Я вытянулась по стойке «смирно» и рефлекторно ответила.

– У метро.

– Видел я, как ты выходишь у метро. Уже второй раз с тобой еду. Граждане, да она просто катается! Я когда в собес ехал, она сидела. И обратно сидит! А кому-то места не хватает.

– А вам что за дело? – разобиделась я. Вот и тут не дают мне, бедной, покоя.

– Наркоманка! – заорал дед. – Надо вызвать милицию.

– Сам старый пень, – тихонечко, сквозь зубы сказала я, чтобы никто не услышал. Терпеть не могу грубить старикам, но, видимо, у меня в тот момент было пробито биополе, и я не смогла устоять.

– Что-о?! – взвыл дед. Дальше я целую остановку выслушивала все, что он обо мне думает. По его словам выходило, что именно из-за таких, как я, страна катится в тартарары, а также я – причина всех катаклизмов, кризисов и маленькой пенсии, на которую приходится домучиваться таким, как он.

– Она-то тут при чем? – пытался защитить меня какой-то молодой парень в джинсовой куртке. И зря. Потому что за молодость и благопристойность он тут же был зачислен ко мне во враждебный лагерь. В итоге нас чуть не закидали тухлыми помидорами. Да и то только потому, что, видимо, помидоры были недостаточно тухлыми и их на нас пожалели. Пришлось срочно ретироваться из трамвая под возгласы пенсионной публики.

– Вот ведь орлы! – весело прокомментировал происходящее парень и подал мне руку.

– Да уж, попали, – сказала я и принялась судорожно придумывать, куда податься. Все-таки был уже вечер, пятница. Нормальные люди все сидели по домам и прочим норкам и пили пиво. А я только-только отовсюду ушла. И не факт, что меня не объявили в розыск.

– Как вы? – заботливо спросил парень.

– Нормально. А что, по мне можно предположить, что все плохо? – поинтересовалась я.

– Ну, в общем… да. Можно такое предположить.

– Странно, – удивилась я. – А мне казалось, что я выгляжу адекватно.

– Знаете, а в чем-то дедуля прав. Вы сидели в трамвае сама не своя. Явно без намерения куда-то доехать. И то принимались всхлипывать, то смеялись.

– Красиво, – согласилась я.

– Что-то случилось? – уточнил парень.

Я подняла на него глаза и решила наконец осмотреть того, кто проявляет ко мне заботу. Оказалось, что помимо джинсовой куртки и молодости парень имеет приятные черты лица, вызывающие доверие и желание поделиться всем, что наболело. Я стала бороться с собой, чтобы не нагрузить своими проблемами совершенно постороннего человека. Меня хватило на пару минут. А потом я вывалила на него все.

– Мне завтра надо замуж выходить, но я не пойду. Я сбежала. И Борис теперь думает, что мне все равно. Он вообще уверен, что я выйду замуж. Если уже не вышла. А мама плачет, и мне ее жалко, но если я вернусь домой, меня там Света поймает и загонит к Петечке.

– Стоп, стоп, стоп. Ничего не понял, ни в чем не разобрался. Давайте по пунктам.

– Давайте, – неожиданно легко согласилась я.

– Вы завтра выходите замуж?

– Надеюсь, что нет, – честно, как на духу ответила я.

Парень озадаченно оглядел меня с ног до головы.

– А почему мама плачет?

– Потому что думает, что я буду встречаться с женатым мужчиной. Опять.

– Еще лучше. Это кто? Петечка?

– Нет. Это Борис.

– Понятно, – с необъяснимой тревогой протянул парень. Потом он долгое время молча курил, а я просто сидела рядом и думала, как же хорошо, когда ты не одна.

– Алексей, – вдруг представился парень.

– Наташа, – ответила я.

– Поехали ко мне, – предложил он.

Я задумалась.

– А ты где живешь? Далеко?

– Через пару остановок, – спокойно пояснил он.

– А ты не маньяк?

– А ты? – парировал он.

Я прикинула, что сама на маньяка тяну гораздо больше, чем он. А поскольку перспектива проводить предсвадебную ночь на улице устраивала меня крайне слабо, то я решилась.

– Пойдем, – кивнула я, и через десять минут мы сидели в однокомнатной квартире Алексея около метро «Щукинская». Квартира была запущенная, в которой явно только ночевали. Я осмотрелась по сторонам в поисках запрятанного в кладовке трупа. Трупа не обнаружилось, посему я решила успокоиться и расслабиться.

– Я эту квартиру снимаю. Поэтому ничего тут особенно не делаю, ты уж извини за бардак.

– Не женат? – тоном следователя спросила я.

– А что? Это важно? – спросил Алексей и усмехнулся. – Если я все правильно понял, замуж тебя не очень-то тянет.

– Это точно, – согласилась я.

– Я женат, у меня дочка в Калининграде. А тут я на заработках, – любезно снизошел до объяснений Алексей.

– Тогда я могу быть совершенно спокойна, – улыбнулась я. И мы принялись расслабляться.

Алексей сходил в магазин и принес бутылку перцовки (которую я уже умела лихо пить, проработав столько времени со Славиком). Мы спокойно пили перцовку, разговаривая за жизнь, причем как за мою, так и за его.

– Дочку вижу только раз в два месяца. Чего там жена делает, страшно даже представить. Но тут я – ведущий программист, а там – дерьмо собачье с тремя сотнями зарплаты.

– А он даже не удосужился мне дозвониться. Просто попросил передать. Сволочь! А если мне не передали? Если забыли? Что теперь, вся жизнь наперекосяк? – пьяно кивала я.

– Все думаю нанять сыщика. А пусть мне точно скажут – ждет меня жена или гуляет. Как считаешь? Им – бабам – никому верить нельзя, – утверждал Алексей.

– Точно! – хлопала я себя по коленке. – Вот возьми, к примеру, Свету. Вот же сука! Видеть ее не могу.

– Вот и я не могу так жить, – стучал кулаком в грудь Алексей. Причем что интересно, нам не было скучно или плохо. Мы чудным образом общались каждый на свою тему, а кивки собеседника проходили как внимание и понимание.

Наутро я поняла, самое страшное, что меня так пугало, пока я ехала в трамвае, миновало. Время, когда мою ненаглядную персону будут ожидать в ЗАГСе, истекло. Его я просто проспала.

– Ну что? Может, хоть позвонишь? – аккуратно спросил меня Алексей, когда я сидела и гипнотизировала настенные часы, которые висели у него в кухне.

– Не-а. Вдруг они все перенесли регистрацию и меня ждут. Мне надо затаиться, – пояснила я тоном профессионального шифровщика.

– Оставайся у меня, сколько тебе надо, – гостеприимно предложил Алексей.

Я задумалась. А сколько мне надо? Пожалуй, в полном подполье мне надо пробыть только выходные, когда все свадебные перипетии кончатся. Пусть вся эта орава (Петя-мама-Света) сама думает, как оправдываться перед гостями. Если бы они мне не врали, я давно бы все отменила и пребывала бы в Борисовых руках. От этой мысли у меня тоскливо заныло под ложечкой. Борис. Что же мне делать? Ладно, будни выходных мудренее. Надо только добраться до работы и посоветоваться с Гошкой. Может, совет он даст какой-то бредовый, но морально мне точно полегчает.

– Так, почему опять ревем? – вдруг спросил меня Алексей. Оказалось, что я даже не заметила, как у меня из глаз опять потекли слезы. Может, там что-то поломалось и надо вызвать водопроводчика?

– Я просто думаю, что отныне в жизни наверняка не будет ничего хорошего, – расканючилась я.

– О, такие мысли надо мыслить только под водочку, – резонно заметил Алексей.

Но я не нашла в себе сил продолжать алкогольный марафон. Отчего Алексей загрустил, а я принялась напряженно думать о том, что они все там делают. Мама, наверное, старательно обливает меня грязью перед Петечкой и обещает поговорить со мной и заставить одуматься. А сама небось в глубине души рада-радешенька. Ведь именно за этим она мне, наверное, про Бориса рассказала. Чтобы я порвала с однокурсником. А вот Света небось больше в мою сторону даже и не плюнет. Потому что я таким своим безответственным поведением полностью подорвала ее авторитет и статус. А и ладно. А и не очень-то и хотелось. Переживу. Обхожусь же я как-то столько лет без подруг. Даже без Ленки! Интересно, меня оставят в покое или будут мучить и упрекать. А Петечка? Неужели он решит меня мучить и уговаривать? А вдруг он мирно исчезнет с моего горизонта? Вот было бы здорово! Только очень тяжело просто так сидеть и ждать.

– Как ты думаешь, можно точно узнать, что Борис думает о своей жене? – спросила я у Алексея.

– Ну, это совершенно невозможно, – уверенно заявил случайный знакомый.

– Почему? – раздразнилась я.

– Потому что неизвестно, что вообще кто о ком думает. Еще не изобрели способа покопаться в чужой голове, – спокойно ответил он.

Я швырнула в него подушкой.

– Ну, а хоть по косвенным признакам что-то можно понять? – просительно посмотрела на него я.

– Иногда да, – весомо пояснил Алексей и потянулся через всю свою малюсенькую кухню за еще одной бутылкой пива. Я с интересом прислушалась. – Например, если бы твой Борис жену избил в приступе ярости, можно было бы по косвенным признакам предположить, что он к ней не очень хорошо относится.

– Да уж, это было бы очевидно, – рассмеялась я.

– Ну, не так чтобы очень. Огромное количество российских семей через мордобой демонстрируют исключительно любовь и нежность. Может, твой Борис тоже из таких, – подколол меня Алексей.

Я взвилась.

– Во-первых, он не мой. Во-вторых – не из таких. А в третьих – мне просто надо узнать, что он хотел мне сказать, когда приходил ко мне домой.

– И все? – демонстративно вытаращился Алексей. И откуда на мою голову постоянно сваливаются скептики? Может, у меня такая карма?

– Все. Неужели же тебе трудно?

– Что? – растерялся Алексей. – Что трудно?

– Ну, – чуть потянула время я, – сходи, а?

– Куда? – поперхнулся Алексей.

– Ну, к Борису.

– Зачем? – охнул Алексей.

А то непонятно! Просто я-то сама не могу к нему пойти, я же гордая. И он меня, в общем-то, не звал. А вдруг он заходил, чтобы просто пожелать мне счастья в дальнейшей семейной жизни. А я тут, понимаешь, губу раскатываю.

– Просто узнаешь, чего он хотел, – предложила я.

– Категорическое «нет», – уперся Алексей. – Интересно, что подумает твой Борис, когда от тебя в качестве парламентера припрется молодой симпатичный мужчина.

– А что он подумает? – сделала я растерянное лицо.

– А то. Что угодно он подумает, – отрезал Алексей.

После чего я еще некоторое время поиспытывала свое терпение, уговаривая саму себя, что меня дико интересуют телешоу и я вовсе не собираюсь никуда идти. Однако надолго меня не хватило. И через пару часов я резко засобиралась. Сделала вид, что мне вдруг страстно захотелось чего-то такого, что продается исключительно в магазинах. Мне срочно нужно… купить…

– Пошла? – спросил Алексей.

Я дернулась.

– Я в магазин, – невинно посмотрела я на него.

– Ага. Я так и понял. Ты только не перебери, когда будешь объясняться, – меланхолично отреагировал он.

– Не переберу, – пообещала я.

Я старательно уговаривала себя, что это совсем не страшно – признаться в любви, что даже если Борис меня выставит с позором, стыд глаза не ест, я переживу. Но когда я вышла на улицу, меня потихонечку начало накрывать. Все события последней недели вдруг вспомнились и заставили меня дрожать от ужаса перед будущим. Я развалила свою собственную свадьбу. Много ли девушек может похвастать подобным достижением? Я поставила подругу в дурацкое положение. Правда, сначала подруга поставила в дурацкое положение меня, но ведь она хотела как лучше и была уверена, что знает, как мне лучше, лучше меня. Какая-то дурацкая фраза, но все очень точно. Почему-то всю жизнь кто-то решает за меня, что мне делать. А теперь я просто не готова на это. Совершенно не готова. Поэтому я пойду и все скажу Борису. Все, что мне кажется важным. И пусть потом выгоняет меня с позором из дому. Или…

– Нет, не буду думать об этом, – решила я.

Но голова все равно крутила и крутила разные мысли, отчего к подъезду Бориса Аверина я подходила в нервическом, дерганом варианте. Я и так мало похожа на спокойного, рассудительного человека, а тут принялась трепыхаться и пытаться уговорить себя сбежать, как только подъезд замаячил далеко впереди. А уж когда мои ножки принесли меня к самому дому, сердце ухало и билось в виски с такой силой, что впору было «Скорую помощь» вызывать. Возможно, я так бы и сделала. Скорее всего, я бы малодушно развернулась и дезертировала, но стоило только мне поравняться с подъездом, как из него выскочил разгильдяйского вида подросток.

– Простите, – бросил он, оттолкнувшись от моего плеча, в которое стукнулся, вылетев из подъезда.

– Ничего страшного, – кивнула я, посмотрев ему вслед. Тоже ведь своего рода знак. Не так часто передо мной распахивается обычно наглухо запертая домофонная дверь.

Я смотрела, как она с медленным, протяжным скрипом норовит захлопнуться обратно. Ну, уж нет. Я вскочила в подъезд и поплелась к лифту. Уже радует, что не придется звонить по гулкому, искажающему голоса домофону и объясняться с Борисом на всю улицу. А вдруг бы он мне не открыл? А так у него и шанса нет от меня избавиться.

Я поднялась на лифте, долго стояла на лестничной клетке и собиралась, что называется, с духом. Когда я поняла, что духа у меня не так уж и много, то поднялась еще на один пролет вверх, встала между этажами и стала сокрушаться, что я не курю. Сейчас бы я хорошо смотрелась здесь с сигаретой, нервничая и судорожно выдыхая дым. Мне казалось нормальным, что я никак не могу заставить себя заняться тем, за чем пришла. Я принялась с интересом изучать стоявшие под окном около подъезда машины.

– Что ты здесь делаешь? – раздался голос Бориса.

Ну, естественно. А как же иначе, если он всегда традиционно подкрадывается со спины.

– Я? Трамвая жду, – зачем-то ляпнула я. – Сигаретки нет?

– Ты стала курить? – удивился Борис. Я отвернулась от окна и посмотрела на него. Он стоял с помойным ведром, такой домашний, такой знакомый. И улыбался.

– Я-то? Вот, думаю начать. Если у тебя сигаретка найдется, – улыбнулась я в ответ. Господи, как же я была рада его видеть. Даже просто видеть.

– Сигаретки у меня нет. А вот что у меня на лестнице делает новобрачная, я не понимаю. Ты решила здесь провести медовый месяц?

– Я отменила свадьбу, – серьезно сказала я.

– Что? – ахнул Борис. И с его лица тут же слетела скептически-циничная маска. Наверное, непроизвольно, потому что он тут же попытался ее нацепить обратно.

– То. Я узнала, что ты приходил ко мне. Зачем?

– Ты из-за этого отменила свадьбу? Из-за того, что я к тебе приходил? – поразился он. Еще бы, я и сама до сих пор поражаюсь.

– Не только. Просто я не люблю Петечку. Совсем не люблю. И никогда не любила, – пояснила я. И покраснела. Потому что если понятно, что я не любила Петечку, тогда вполне понятно, кого я любила. Его. Бориса.

– И как он? Пережил?

– Не знаю, – пожала я плечами.

– Как так? – не понял Борис.

Я смутилась. Еще бы, ведь то, как я поступила, благородством не отдает.

– А так. Я сбежала, – сказала я и отвернулась к окошку. Столько вопросов, а главного он не хочет спросить. Зачем я пришла, чего хочу.

– От тебя я этого вполне ожидал, – улыбнулся Борис. И замялся.

Повисла пауза, которая заставила меня огорчиться, практически упасть до нуля. Если он не хочет продолжать разговор, не зовет меня в дом, значит, мой порыв ничего не значит. Он сейчас выбросит свои помои и уйдет.

– Я тебя люблю, – ляпнула я, хотя чувствовала себя отвратительно.

– Я верю. Просто я не знаю, как на это все реагировать. Я не ожидал, признаться. И не очень готов, – замямлил вдруг Борис.

Я поняла, что все кончено. Резко захотелось уйти.

– Ничего страшного, я пойду. Все в порядке. Мы сейчас на работе новый проект затеяли, так что жизнь не стоит на месте, – тараторила я, чтобы только не дать Борису сказать что-то еще, отчего я не смогу дальше жить. Но он сделал над собой усилие, стряхнул это странное оцепенение и принялся меня останавливать, хватать за руки и что-то неразборчиво объяснять.

– Ты все не так поняла. Давай поговорим спокойно, что ты завелась? Я тоже тебя очень ценю и люблю.

– Это прямо бросается в глаза, – горько усмехнулась я.

Борис молча посмотрел на меня и вздохнул, как вздыхают учителя, когда никак не могут достучаться до рассудка учащегося.

– Я очень жалею, что тогда все так получилось с этим дурацким паспортом. Я должен был тебе сразу все объяснить, а сам, как дурак, принялся злиться, что ты меня перепроверяешь, не доверяешь мне.

– Ничего страшного, это же все в прошлом, – с надеждой сказала я. – Я поняла, что больше всего я хочу тебе верить. Мне без тебя плохо. Пусть даже ты был женат. Пусть не развелся.

– Да не в этом дело, – поморщился он. – Ты же ведь никогда не слушаешь, все сама додумываешь.

– Я вообще больше ничего не хочу додумывать, – рьяно закивала я.

– Понимаешь, жизнь – сложная штука. А тем более, что и я не мальчик. У меня есть своя история, свои страхи. И когда у меня из карманов достают паспорт, я начинаю дергаться.

– Все понятно, не надо слов. Я люблю тебя. А ты? Ты меня любишь? – спросила я про самое главное.

– Ну конечно, – кивнул он. Я выдохнула весь воздух. – Просто сейчас у меня не все так просто.

– Что? Что не просто? – нахмурилась я.

– Борис? Ты чего так долго? – вдруг раздался женский голос за моей спиной. Что ж такое, все время кто-то что-то делает за моей спиной. Я обернулась и увидела там женщину. Ту самую женщину с фотографии. Она стояла в домашнем халате в дверях Борисовой квартиры и полотенчиком вытирала тарелку.

– Маша? Это Наташа.

– Приятно, – выдавила из себя его жена, так что сразу стало понятно, насколько ей приятно. Его ЖЕНА. Здесь!

– Наташа? Ты что? – вдруг засуетился Борис, глядя, как, видимо, изменилось мое лицо. – Это совсем не то, что ты подумала.

– А что она подумала? – с интересом оглядела меня его ЖЕНА. Кошмар! Что я тут делаю? Надо бежать!

– Это не то. Мы с Машей просто…

– Не надо! – выкрикнула я. – Все всегда так просто!

– Подожди! Все совсем не так. Мы разведены, – сам себя не помня, кричал что-то вниз лестничного пролета Борис. Я же неслась по нему, закрыв уши, заколотив сердце, зажмурив глаза… Господи, какая же я дура. Какие же мы все бываем дуры. Ни за что! Никогда! Никого! Отныне я ни одному мужчине не поверю, ни одному их слову, ни одному жесту. Я вылетела из дома Бориса, а мне казалось, что внутри меня началась атомная война. Вот и все. Оба мужчины, что мне довелось по-настоящему полюбить, предали меня, унизили, растоптали мою любовь. И отобрали молодость, потому что если в первый раз мне еще казалось, что у меня все еще впереди и что один облом не может означать конец всей моей любви, то теперь я ощущала, как мое сердце превращается в лохмотья, лоскуты. Как больше никогда я не захочу открыть свое сердце ни одному человеку. Даже если он окажется со всех сторон положительным, со всех сторон хорошим. И даже если он полюбит меня так, как я когда-то любила Бориса Аверина, я ни за что на свете не поверю, не захочу знать, не откликнусь. Почти два года я считала, что сказки Бориса про жизнь для себя – это что-то ненастоящее, притворное, игрушечное. А он, оказывается, вовсе не шутил. И теперь я тоже хочу остаться сама с собой. Я страстно мечтаю о том, чтобы мне было на всех всегда наплевать. Деньги, удовольствия, интересная жизнь, но никакой любви. Эта тема в моей жизни закрыта.