Глава 22 Горе

Волк несётся через тундру, его язык пробегается по черным губам, тело вытягивается ритмичными волнами. Он растягивается в полную длину и сокращается обратно, вытягивает лапы так, что ни одна не касается земли. В его глазах мелькает безумие, радость в его лапах взбивает снег ровными вспышками пыли. Он бежит к темной, высокой фигуре, маячащей среди белой равнины.

Я кричу, мой голос уносит ветром.

Мужчина не поворачивается. Он слишком далеко.

Он меня не слышит.

Рассветные цвета окрашивают небо. Тёмная фигура горит вдалеке, наполняя бледную синеву завитками дыма — словно чернила выпустили в океан. Моя грудь ощущается так, словно кто-то вгоняет туда нож для колки льда, снова и снова наносят удар, разрывая саму сердцевину нежного света.

Это ощущается хуже самой смерти.


Я проснулась с толчком. Несколько показавшихся долгими секунд я могла лишь лежать там, хватая ртом воздух. В моей голове волк разрывает мужчину, выедая сердце из его груди.

Моё дыхание перехватило…

Затем кто-то пошевелился.

На моей талии сжалась рука. Тёплый вес прижимал меня к чему-то мягкому. Я посмотрела вниз, уставившись на руку; понадобилось ещё несколько мгновений, чтобы я узнала худые черты, красивые черные волосы, длинные пальцы. Мои глаза сосредоточились на серебряном кольце, которое он носил на мизинце. Я чувствовала, как его грудь прижимается к моей спине, пальцы легонько сжимают мою рубашку.

Затем я вспомнила.

Горе навалилось без предупреждения, с такой глубиной и интенсивностью, которых я никак не могла избежать. Прошло несколько дней, но это все ещё не давало мне забыть, не давало вытолкнуть эту мысль из головы дольше, чем на минуты, даже секунды.

Все умножалось, труднее поддавалось контролю.

Ревик сказал мне, что это нормально, что это часть «пробуждения», которое я испытываю, будучи видящей. Видящие чувствуют больше, сказал он. Они более иррациональны, более нестабильны в плане эмоций.

Я так долго жила среди людей, что научилась адаптироваться, но моя натура видящей пробуждалась. Я менялась.

Однако знание ничуть не помогало. Знание, что это нормально — это ощущение, будто меня неоднократно ранят в грудь — ничуть не облегчало боль.

Я не могла поговорить со своим братом. Я не могла пойти на её похороны.

Она просто умерла.

Даже больше чем папа, она просто исчезла из моей жизни. Навсегда.

И это моя вина. Удочерение меня обрекло её на такую судьбу.

Ревик услышал эти мои мысли. Он сказал, что я ошибаюсь.

Он не углублялся в пояснения, хотя некоторые другие видящие пытались. Один сказал мне, что у меня есть большое предназначение, и что жертва моей матери благородна, что быть в моей жизни — честь для неё.

Я ударила его по лицу. Наверное, я ударила бы его вновь, но Ревик оттащил меня назад, затем отвёл обратно в нашу каюту. Я знала, что они хотели как лучше. Но я испытывала почти агрессивную реакцию на всех видящих, проигрывая в мыслях его слова, словно мёртвую запись.

Ревик рассказал мне, как это случилось.

Он ничего не смягчал. Он вообще не пытался подсластить пилюлю. Он выложил все, слово в слово, наблюдая за моими глазами, пока говорил.

Я помнила все, что он сказал.

«Нашли её в доме. Она была мертва несколько часов, Элли. Потеряла большую часть своей крови».

Позади меня его рука сжалась, затем скользнула вверх, обвиваясь вокруг меня во всю длину. Его пальцы обхватили моё плечо, уютно прижимая мою спину к его груди.

Его ментальный голос звучал мягко, пока он переводил сообщение разведывательной команды в Сан-Франциско, не выбрасывая ничего, не приукрашивая. Пока он говорил, я видела и слышала, что они нашли, пока проходили по маминому дому, словно тени среди полицейских Сан-Франциско.

Образы сопутствовали его словам. Глаза моей матери смотрели вверх, она лежала у телевизора под участком стены, измазанным её кровью. Там выделялся отпечаток детской ручки, маленький и невинный, как контур рисунка индюшки ко дню Благодарения, сделанный в детском саду.

Кто-то ел сэндвич и оставил коробку на старой тарелке Джона с Трансформерами — на низком журнальном столике возле тела, а также наполовину полный стакан молока. В спальне присутствовали следы борьбы — простыни наполовину свалены на пол, лампа разбита.

Копы сфотографировали тёмное пятно на ковре у лампы.

Они сфотографировали другой отпечаток ржавого цвета на двери холодильника — этот был взрослого размера. Они сфотографировали тело со всех возможных углов, затем упаковали его в пакет, как мусор, который мама всегда забывала вынести к обочине.

Я чувствовала на Ревике груз вины, пока он продолжал беспощадно излагать детали.

Однако я не винила его. Безопасность моей мамы никак не могла быть его приоритетом.

Она должна была быть моим приоритетом.

Новостные СМИ придерживались того же мнения. В течение часа новостные программы начали обвинять меня в матереубийстве, заявляя, что я связалась с видящими-террористами, действующими против homo sapiens. На ток-шоу они спорили о том, то ли мне промыли мозги, заставив сотрудничать, то ли я вообще все это спланировала сама. Полиция утверждала, что у них есть ДНК-доказательство, что я совершила само убийство, а также улики того, что мужчина-видящий (или даже несколько) произвёл семяизвержение на постель моей матери, пока моя мать умирала.

Последнюю деталь, как сказал Ревик, нарочно придумали, чтобы разжечь ненависть общественности.

Но от этого ничуть не проще было слышать все эти вещи.

В ту первую ночь мы часами сидели на диванчике в маленькой каюте корабля. Он отвёл меня туда перед тем, как все рассказать.

Усадив меня, он аккуратно снял протезы с моего лица, один за другим выбросил их в маленькую мусорную корзину, пока я наблюдала за его действиями. Он показал мне снять контактные линзы. Как только я подчинилась, он и их выбросил.

Затем он привлёк меня к себе и прижал к груди, словно сдерживая нечто, что могло взорваться наружу, заляпав стены каюты, обои с ракушками и безвкусные картины. После того, как он получил первоначальные отчёты от Чандрэ — невысокой, мускулистой женщины-видящей с черными косичками и страшными красноватыми глазами, которая командовала Охраной корабля — я все ещё не могла плакать. Я понятия не имела, то ли он меня одурманил, то ли использовал свой свет, чтобы положить конец моей бессоннице, но в итоге я заснула.

Это было несколько дней назад.

За это время круизное судно причаливало как минимум один раз, позволяя человеческим туристам сходить на береговые экскурсии, съездить и посмотреть деревянные тотемные столбы, вырезанные в форме духов орлов и медведей, а также попробовать печёного лосося с настоящими коренными индейцами.

Ревик усадил меня перед медиа-плеером с пультом, меню обслуживания номеров и списком платных каналов. Я апатично пролистала их перед тем, как остановиться на непримечательной комедии с говорящей собакой и двумя подростками, которые делали… ну что-то там делали.

Теперь снаружи вновь стемнело.

Я слышала звук воды, рассекаемой носом корабля и проплывавшей мимо нашей каюты. Стеклянная дверь на балкончик была открыта, над её проёмом светилась одна-единственная оранжевая лампочка, освещавшая полный брызг ветер.

Я заметила, что Ревику не нравились замкнутые пространства, особенно когда он спал. Воздух всегда должен поступать откуда-нибудь, и неважно, насколько он холодный. Той ночью, вернувшись с очередной вылазки за пределы каюты, он вновь сидел со мной.

Спустя, казалось, часы, в течение которых мы вместе устроились на диване, он встал, потянулся и оставил меня сидеть на краю, как куклу. Он прошёлся по шкафчикам, обшарив ящики и встроенные отделения вдоль изогнутых стен, и даже в ванной.

Я понятия не имела, что он искал, пока он не вернулся с бутылкой водки и пистолетом.

Я расхохоталась в голос.

Он бросил в мою сторону недоумевающий взгляд, пока я не показала ему жестом передать водку, что он неохотно и сделал. Забрав бутылку обратно, когда я начала открывать её пальцами, он налил мне стопку и посмотрел, как я выпиваю её залпом. Он налил мне ещё одну, и пока я её выпивала, бутылка быстренько исчезла. Я не видела, куда он её спрятал, хотя я наблюдала за ним, пытаясь побороть головокружение от алкоголя, будучи настолько усталой, что не держалась на ногах — хотя за весь день я почти не шевелилась и отчаянно хотела в туалет.

Взяв меня за руку, он поднял меня на ноги.

Открыв несколько ящиков, он вытащил майку, нижнее белье и спортивные штаны, в которые я теперь была одета, отвёл меня в ванную и положил одежду на раковину.

Увидев, что он собирается заговорить и сказать что-то, наверняка наполненное большим смыслом, чем я сейчас могла переварить, я показала на одежду.

— Это моя? — я действительно узнала майку.

Он кивнул.

— Уллиса об этом позаботилась.

Я ощутила странный прилив.

— О.

Он чувствовал, куда направились мои мысли.

— До этого, Элли. Пока твою семью все ещё допрашивали СКАРБ и федералы, — он поколебался. — Тебе нужна помощь? Тебе стоит принять душ.

После паузы, затянувшейся дольше, чем следовало, я покачала головой.

Ещё несколько секунд Ревик всматривался в мои глаза, затем отпустил мою руку и попятился из комнаты, захлопнув за собой дверь. Повозившись с одеждой, которая все ещё была на моем теле, я осознала, что она тоже принадлежала мне. Я задалась вопросом, как долго я её носила, и повторила мысленно комментарий Ревика о душе. Наверное, так он говорил мне, что от меня воняет.

Я чувствовала себя сломанной; я поверить не могла, насколько сломанной я сама себе казалась.

Я поверить не могла, что позволяла ему быть тем, кто собирает меня по кускам.

Мой разум пытался сообразить, что это означало, пытался вырваться из этого состояния, позволить ему соскочить с крючка. Мне нужно = собраться. Мне нужно хотя бы убедить в этом Ревика, чтобы он не чувствовал себя обязанным торчать со мной день и ночь.

Я думала об этом все то время, что принимала душ. К тому моменту, когда я вышла, комната наполнилась паром, но казалось, словно прошло ничтожное малое количество времени.

Однако это не так. Ревик уже лежал на кровати, вытянув поверх покрывала бледные ноги в серых спортивных шортах. Я заметила, что его ноги были мускулистыми, покрытыми темными волосами. Он заметил, что я пялюсь.

— Будет холодно, — сказала я. — С открытой-то дверью.

Он сделал жест, ничего не сказав. Я с каким-то смирением проследовала за движением его рук, вопреки всему тому, о чем думала в душе. Я не знала, что двигало им помимо вины, но не могла заставить себя достаточно переживать по этому поводу, чтобы попросить его прекратить. Я позволила ему обнимать меня, думая, что я ни за что не усну после того, как проспала целый день, а потом…

Ничего. Должно быть, я потеряла сознание.

Ревик разговаривал со мной даже тогда. Я не помню всего, что он говорил, но некоторые его слова рисовали в моей голове образы, вещи, которые притягивали мой свет, отвлекали меня. Он показывал мне световые схемы в звёздном свете Барьера, туманности из золотого и зелёного света, извержения вулканов.

Подумав об этом сейчас, я посмотрела на дверь балкона.

Снаружи манило чёрное небо.

Аккуратно отцепив от себя его пальцы, я выскользнула из-под его руки, задрожав от очередного порыва ветра, который ворвался через приоткрытую дверь. Я свесила ноги с постели, коснувшись ступнями ковра на полу и стараясь не раскачивать матрас, пока вставала на ноги.

Секунды спустя я выскользнула через приоткрытую раздвижную дверь из стекла, выйдя на балкон нашей каюты. Пальчики на ногах поджались, встретившись с ледяной палубой. Стиснув перила, я посмотрела на бело-тёмное бурление океана, затем позволила взгляду подняться выше.

Звезды встречались с горизонтом горсткой булавочных уколов, обрисовывая изогнутую чёрную чашу.

Я моргнула, проследив полосу Млечного Пути и прислушиваясь к тихой музыке с других палуб. Когда я легонько потянулась своим зрением видящей, я увидела корабль из Барьера. Оттуда я мельком замечала бары, казино, джакузи, рестораны, танцевальный клуб. Я видела карты внутри конструкции, через которую плыла — должно быть, это курсы различных видящих-охранников, двигавшихся по кораблю, кто-то на службе, кто-то нет.

Мне не было дела ни до чего из этого.

Мой взгляд переместился на несколько балконов выше, где у крашеного поручня стояла гибкая фигура. Я мельком заметила характерные скулы Чандрэ, обрамлённые тонкими черными косичками. Она стояла неестественно неподвижно. Это не неподвижность живого существа. Это неподвижность валуна или припаркованной машины.

Тёплые пальцы коснулись моего голого плеча, и я резко вздрогнула.

Я повернулась и расслабилась, увидев лицо Ревика.

Я видела, как его взгляд проследил за моим до прилегающего балкона. Он смотрел на другую видящую, и я на мгновение задалась вопросом, не переговаривались ли они.

Затем я вспомнила Кэт и задалась уже другим вопросом.

Его бледные глаза дрогнули, вернувшись к моим.

После паузы его ладонь на моем плече потеплела. Его пальцы легонько пробежались вниз по моей руке, затем переплелись с моими пальцами.

— Что ты делаешь? — тихо спросил он.

Я задрожала, посмотрев на наши соединённые руки.

Подумав над его вопросом, я показала вверх. Его взгляд проследил за моим, и я увидела, что выражение его лица сделалось менее жёстким, когда он заметил россыпь звёзд. Он продолжал стоять там, не шевелясь. Когда поднялся ветер, я почувствовала, как Ревик изменил положение своего, чтобы получше заслонить меня.

Что-то в теплоте его близости заставило эмоции вновь нахлынуть без предупреждения. Я чувствовала, как в моем сердце опять зарождается то бьющее, ударяющее ощущение, от которого я проснулась. Оно смешивалось с безмолвным образом разлагающегося глаза, смотрящего через слипшиеся тёмные волосы, которые мне нравилось дёргать своими пальцами.

Ревик обнял меня.

— Тебе нужно поплакать, — сказал он. — Почему ты не плачешь?

У меня не было ответа.

— Ты хочешь, чтобы здесь был кто-то другой? Женщина?

Я покачала головой.

— Нет. Я хочу, чтобы здесь был ты.

Последовало молчание. Я почувствовала, что краснею от своей необдуманной честности; я также почувствовала, что мои слова в какой-то мере тронули Ревика. Я чувствовала, что он пытается это подавить, хоть и его руки крепче обхватили меня.

Все ещё раздумывая, я вздохнула.

— Но я хочу попросить об услуге. Ты можешь сказать «нет».

Когда он отстранился, я всмотрелась в его лицо. Увидев там напряжённое выражение, я невесело улыбнулась.

Чтобы пробудить его паранойю, требовалось совсем немного — это я тоже выучила.

— Отслеживание, — пояснила я. — Постановка щитов. Мне невыносимо быть такой беспомощной. И мне нужно чем-то заняться. Я по-настоящему сойду с ума, если проведу ещё хоть один день в постели.

Я почувствовала, что он думает. В его свете зародился интерес. Искренний интерес.

— Завтра? — спросил он.

Я с облегчением кивнула. Снова прислонившись к нему, я ощутила его реакцию. Я притворилась, что не замечаю — как делала это всякий раз, когда это случалось, когда он напрягался, пока это чувство не угасало в нас обоих. Я знала, что пользуюсь ситуацией, делаю вещи между нами слишком размытыми. Я задавалась вопросом, согласился бы он на секс, если бы я попросила, лишь бы отвлечься от этого.

Я почувствовала, как он задерживает дыхание.

— Ты этого хочешь? — тихо спросил Ревик.

Эти слова вибрировали в его груди у моего уха, но я слышала все. Я продолжала притворяться, что не слышу.

— Нет, — сказала я ему вместо этого.

Однако я хотела. Я практически уверена, что он это знал.

Но я не собиралась позволять ему заходить так далеко в попытках починить меня.

Я ощутила его колебание, словно он все это слышал.

Я чувствовала в нем противоречие, нерешительность, попытки решить, стоит ли сказать больше. Но его облегчение было буквально осязаемым. Настолько осязаемым, что я почувствовала себя только хуже.

Я позволила проявиться своему смущению, зная, что он тоже это почувствует.

Что бы я себе ни говорила, я ничего не могла с этим поделать. Гордость становилась бессмысленной, когда все могли прочесть твои мысли; тебе оставалось или принять тот факт, что ты окажешься жалкой сотнями неожиданных и неведомых способов, или сойти с ума.

Он слегка отстранился из нашего объятия, затем скользнул своим светом в мой, словно компенсируя, сливаясь со мной до тех пор, пока я не смогла пошевелиться. Я потерялась там, словно блуждая в обширном пространстве без стен и углов. В этом не было никакой сексуальности, одно лишь тепло и свет — словно при погружении в парную воду. Ревик расслабился ещё сильнее, побуждая меня погрузиться глубже.

Я вновь начала реагировать на него в сексуальном плане, но сумела приглушить это. Тот факт, что я не ощущала от него ничего, кроме спокойствия, только помогал этому.

Позднее я вспомнила облака. Гигантские облака света.

Есть долина меж высоких гор, красно-золотая расселина. Она выходит к золотому океану, вечному рассвету, который покрывает перекатывающиеся волны бриллиантами.

В этом месте я никогда не одинока.

Мои друзья окружают меня, и вода лаской стирает каждую тревогу из моего разума. Моя мать плывёт в этом океане света, такая открытая, какой я едва её помню. Она смеётся так, как смеялась при жизни отца, посылает в мою сторону всплески брызг. Её тёмные глаза светятся мягким спокойствием, какого в них никогда не было, когда…

Я отдёрнулась, рухнув обратно в своё тело.

Меня поприветствовал звук носа корабля, рассекавшего воду, а также движение его дыхания под моей щекой, крепко прижимавшейся к его груди.

Ревик дышал тяжело, я чувствовала, как он борется за сохранение контроля. Не отодвигаясь от него, я повернула голову, чтобы посмотреть на океан.

Здесь вода тянется лишь в чёрную пустоту и холод.

Затем, из ниоткуда, доносятся его слова.

— Элли, — его голос раздаётся низким рокотом у моего уха. — Элли, я соврал тебе. Я помню своих родителей. Я помню, когда они умерли.

Неловкий способ сообщить такое.

Я чувствую его неуклюжесть, пока он ищет способ иначе выразить это, донести до меня смысл. На мои глаза наворачиваются слезы. Ревик крепче обнимает меня, и я ощущаю его облегчение, когда какая-то часть меня наконец-то отпускает контроль.

Я больше не увижу свою маму, если не считать кошмаров.

В этих снах, как и в жизни, я всегда не успеваю.

Загрузка...