Сильнее только страсть

Глава 15

Войско Роберта Брюса в течение одного дня захватило замок Линденросс и двинулось затем на Эшинтон. Отнюдь не образцовое, не слишком хорошо подготовленное, плохо одетое и не очень дисциплинированное войско одерживало победу, руководствуясь преданностью своему вождю и воодушевлением, с которым каждый воин бросался в бой и погибал, если на то была Божья воля. В те годы шотландцам удавалось выходить победителями там, где в тех же условиях терпели поражение от англичан ирландцы и валлийцы.

Крепость Эшинтон взяли в последовавшие два дня с малыми потерями. Английских воинов оставалось там не очень много, и сражались они вяло.

Вообще той весной английских войск в Шотландии присутствовало значительно меньше, чем в предыдущие годы: король Эдуард мало интересовался ими, куда больше думая и заботясь о своих фаворитах, обретение которых стало весьма Затруднительным после печальной участи казненного Гавестона.

Мечта Джиллианы сбылась: она принимала участие в военных действиях, поскольку Брюс, переговорив с Джоном, одобрил ее присутствие в войске, в одном отряде с воинами из клана Карлейля, которые поначалу недоуменно качали головами, но вскоре начали искренне и довольно громко восхищаться ее воинским мастерством. Она никогда не просила для себя снисхождения и наравне со всеми участвовала в рукопашных боях.

Конечно, мужчины старались ее беречь, но даже Карлейль почти перестал бояться за нее, видя, как смело она ведет себя в самых трудных ситуациях и в то же время обладает достаточной осторожностью, чтобы не рисковать понапрасну.

Однако столкновения с противником бывали не слишком часты, и Джиллиана немало времени проводила в военном лагере, среди шатров и палаток, там, где подковывают коней, готовят пищу, стирают и сушат одежду. Везде уже привыкли к удивительной женщине в мужском наряде с мечом на боку.

Как-то раз, когда она шла из тылового лагеря в расположение своего отряда, ее окликнул кто-то, и, повернувшись, она увидела нагонявшего ее графа Мантита.

– Могу я пройтись с вами, леди Карлейль? – спросил он, проявляя и здесь, чуть ли не на ратном поле, изысканность манер.

Ей хотелось побыть одной, но как отказать такому любезному кавалеру, к тому же графу, и она с улыбкой произнесла:

– Почту за честь, милорд. Как прошло вчерашнее столкновение с англичанами?

– Превосходно. Хотя оно едва ли войдет в историю.

– Очень мало битв входят в историю, милорд.

– Почему же? А мост Стерлинг? – возразил он.

– Да, конечно.

Голос ее смягчился, она вспомнила об отце, кому обязана тем, что находится сейчас в рядах шотландских воинов, и в конце концов тем, что стала женой Джона Карлейля, который сейчас недалеко отсюда, в своем шатре, беседует с Брюсом, а к вечеру она и он снова останутся там одни... друг с другом...

Мантит, глядя сбоку на ее точеный профиль и расцветшую фигуру, достоинства которой еще больше подчеркивались мужской одеждой, думал о том, что совсем неплохо, если бы такая женщина оказалась сегодня ночью у него в шатре: он бы нашел в себе силы не только для разговора о прошедших и будущих битвах.

Неосуществимость своей мечты раздосадовала его. Он представил себе, как Джон Карлейль исполнит сегодня его собственные намерения, и ему захотелось хоть как-то уязвить ее, поддеть, уколоть... Например, мечом. Немножко, слегка. Показать, что она здесь неровня прочим воинам. Мужчинам... И совершенно напрасно находится среди них, смущая своим обличьем...

– Вы слышали, миледи, – спросил он далеко не таким любезным тоном, как несколькими минутами раньше, – что вас многие считают слабым звеном в нашей цепи и даже, извините, однако передаю то, что слышал собственными ушами, – обузой?

– И вы тоже придерживаетесь подобного мнения, милорд? – внешне спокойно поинтересовалась Джиллиана, в душе начиная закипать от его коварства. Непонятно, зачем он решил обидеть ее в такой тихий и солнечный, свободный от боев весенний день.

– Согласитесь, в такого рода утверждении есть что-то от истины, – ответил он с оскорбительной снисходительностью.

Она готова была вцепиться ногтями в его привлекательное наглое лицо, но ограничилась вопросом:

– Возможно, милорд, вы желаете сами убедиться в правдивости своих слов?

– Леди! – воскликнул он. – Уж не предлагаете ли вы сразиться с вами прямо здесь, на поляне? Нет, я, наверное, вас не так понял.

Она не имела намерения вступать с ним в схватку. Джон не одобрил бы такого глупого и вздорного поступка. Но с другой стороны, разве ему понравилось бы, что его жену оскорбляют без всякой на то причины – лишь потому, что человека какая-то муха укусила или у него с утра дурное настроение, – оскорбляют, а она терпит и никак не отвечает. Нет, такого бы Джон никогда не потерпел!

– Если вам угодно, милорд, – сказала она ледяным тоном, – показать мне, как умеют биться настоящие воины, я готова взять у вас урок.

Они находились на ровном месте, на виду у двух частей их лагеря – той, где расположены тыловые службы, и той, где стоят шатры и палатки воинов. Джиллиана полагала, что он выберет другое место и другое время, однако, к ее удивлению, он обнажил меч, изобразив на лице любезную улыбку.

На такое действие не могло не последовать ответное, и меч Джиллианы тотчас оказался у нее в руке.

Мантит, кажется, даже растерялся от быстроты ее реакции, но тут же пришел в себя и бросился в атаку. Она с легкостью парировала его удары, что он, как опытный боец, не мог не оценить, однако не стала предпринимать ответного наступления, а решила сначала прибегнуть к тактике оборонной, чтобы как следует распознать его силы и сноровку.

Он сражался весьма умело, не допуская явных промахов, а она ожидала именно их. И дождалась наконец. Он сделал выпад влево, предоставив тем самым ей возможность для удара, и она нанесла его крестовиной своего меча по открывшейся кисти руки, почти одновременно приставив кончик клинка к его горлу.

– Лучше, если вы бросите оружие, – сказала она, лишь совсем немного задохнувшись после своего рывка.

Он не послушал ее, тогда она прижала клинок чуть сильнее, но Мантит ловко увернулся и резко взмахнул мечом.

Джиллиана, тоже проворно, отпрыгнула, и в следующий момент ее клинок вновь коснулся его тела возле сердца.

– Вы умерли сейчас уже во второй раз, милорд, – негромко произнесла она. – Желаете умереть в третий? По-настоящему?

Мантит нашел в себе силы вежливо улыбнуться и опустил меч, коснувшись им земли, знаменуя тем самым окончание боя и признание ее победы.

Джиллиана ответила улыбкой, вложила меч в ножны и продолжала путь, бросив через плечо бывшему сопернику:

– Надеюсь, вы скажете теперь тем, кто выражал сомнение в том, что я умею держать в руках оружие, что они не совсем правы?

– Да, миледи, – ответил тот, – вы далеко не слабое звено в цепи...

Она бы прошла дальше, к своему шатру, но ее остановил голос Карлейля, вышедшего из большого шатра вместе с Брюсом:

– Кто не совсем прав, и кто слабое звено? Что тут происходит?

Джиллиана решила предоставить возможность ответить Мантиту, но, видя, что тот молчит, медленно повернулась к мужчинам и произнесла:

– Лорд Мантит любезно сообщил мне, что некоторые люди выражали сомнение в моей способности обращаться с оружием. Я постаралась развеять их опасения. И его собственные тоже.

– А я, милорды, – недовольно сказал Брюс, – предпочел бы, чтобы мои лорды сражались с противником, а не друг с другом. Даже ради шутки или спора.

Мантит слегка наклонил голову в знак согласия, Джиллиана увидела, как потемнело лицо Карлейля, и сердце у нее упало.

От дальнейших угрызений совести ее спасли слова, сказанные Мантитом и вызвавшие у нее новый приступ гнева.

– Леди Карлейль, – услышала она, – сама предложила мне сразиться с ней. Кроме того, она по происхождению не совсем относится к тем, кого можно назвать лордом, не так ли?

«Лжец! – хотела крикнуть она ему. – Ведь вы сами толкнули меня на поединок вашими лицемерными оскорбительными утверждениями. Думаете, я не поняла? Только зачем?..»

Она не бросила ему в лицо свои обвинения лишь оттого, что Карлейль сурово сказал ей:

– Хочу видеть тебя у нас в шатре, жена. Прямо сейчас!

Покорно кивнув, она пошла вслед за ним. Люди расступались перед ними, их было довольно много, и только сейчас она поняла, что все они, видимо, собрались здесь, чтобы поглазеть на бой между ней и Мантитом. И видели его.

В сумраке шатра, где было душновато и тихо, она отстегнула пояс с мечом и опустилась на соломенный тюфяк, который они делили с Джоном.

Он вошел сразу за ней, закрыл вход и произнес:

– Я запрещаю тебе, жена, понапрасну красоваться своим умением, пока ты находишься с войском.

Она подняла голову. В полутьме ее глаза казались особенно большими.

– Я вовсе не красовалась, как ты говоришь, – ответила она, не оправдываясь и не обвиняя, – Мантит... Он...

Карлейль прервал ее:

– Да, знаю, он тщеславный, чрезмерно обидчивый человек, о чем многим известно. Но под его командой четыре тысячи воинов, и потому он сейчас очень нужен всем нам, и мы не можем превращать его во врага.

– Разве он стал бы настоящим другом, откажи я ему сразиться с ним?

Карлейль уселся на тюфяк рядом с ней.

– Он сказал, что ты первая бросила вызов.

– Я бросила вызов только тебе, если помнишь, – ответила она с легкой улыбкой. – Больше никому. Он лжет. Он специально подталкивал меня. Словно дразнил. Для чего?.. Не понимаю.

Карлейль знал, что она говорит правду, потому что лгать просто не умеет. Помолчав, он ответил ей вопросом:

– Ты почувствовала, что он домогается тебя?

Она смотрела на него, не понимая, и столько изумления отразилось на ее лице, что он не сдержал смеха.

– Никогда не слышала, что некоторые мужчины испытывают влечение к некоторым женщинам? Проявляют желание овладеть ими? В самое неподходящее для того время и в самом неподходящем месте?

Она некоторое время обдумывала его слова. Потом, показывая на свою одежду – куртку, которая обычно надевается под кольчугу, рейтузы, – спросила:

– Вот к таким женщинам? Так одетым?

Он опять рассмеялся и произнес с нежностью:

– К таким в особенности.

В его глазах она прочитала желание и, как всегда, была готова ответить на него, но у входа в шатер раздался голос Брюса:

– Джон!

Карлейль, проворчав что-то нечленораздельное, вскочил и откинул полог.

Войдя, Брюс окинул их взглядом и недовольно сказал, подмигивая Карлейлю:

– Я уж боялся, что мне придется часок помаяться у входа, пока впустите меня.

– Дела такой важности, конечно, нельзя прерывать, – подтвердил Карлейль, но осекся, вспомнив, что жена Роберта по-прежнему в английском плену и теперь, с началом военных действий, о ее возвращении вообще говорить не приходится.

Опустившись на тюфяк с другой стороны от Джиллианы и запустив пальцы в бороду, которую он с некоторых пор отрастил еще больше, Брюс спросил:

– Так что же там случилось? Из-за чего вы чуть не изрубили друг друга на куски с Мантитом?

Джиллиана ответила с полной серьезностью:

– Джон говорит, он хотел уложить меня с ним в постель.

Брюс с ухмылкой посмотрел на друга.

– Насколько я помню, – сказал он, – меч в таких случаях не совсем то оружие...

– Мантит, как видно, – ответил Джон, – прибегнул именно к мечу, возможно, для начала.

– Что ж, всякое бывает, – согласился Брюс и перешел к более важному разговору, обратившись к Карлейлю. – Я оставил Кита в Линденроссе, после того как мы вошли туда, – сказал он. – Думаю, на защите Эшинтона, когда возьмем его, в чем я не сомневаюсь, можно оставить Мантита.

– Но у него большое войско, – возразил Карлейль. – Как мы пойдем без него на Стерлинг?

– Оставлю ему сотни две, остальных заберем с собой.

– Он ни за что не согласится, Роберт.

– Ничего. Скажу, что беру под свое начало. Но вообще-то, – теперь Брюс обращался к Джиллиане, – не следует его дразнить понапрасну и унижать. Он может не стерпеть, тем более имея в своем распоряжении так много воинов.

Она собралась возразить, что все наоборот – Мантит хотел унизить ее как воина, даже как женщину, если верить тому, что предположил муж, однако только сказала:

– Да, милорд. – И опустила голову.

Что-то в ее тоне, видимо, не очень понравилось Брюсу. Он легким движением пальцев поднял ее подбородок и повторил, глядя ей в глаза:

– Я не шучу, Джиллиана. Ты, не подумав, опять ввязалась в серьезное дело с нешуточными последствиями, которые могут повлиять на исход военной кампании. Я вынужден буду исключить тебя из участников военных действий.

Она опять склонила голову, внезапно осознав силу и могущество говорившего с ней человека, а оба мужчины обменялись понимающими взглядами, хотя положа руку на сердце Карлейль не совсем понимал, принял Брюс окончательное решение или говорил лишь о том, что мог бы сделать. Спустя короткое время Брюс разрешил его сомнения, произнеся:

– И все-таки, Джон, не могу не признать, твоя жена – один из лучших воинов, которых я видел за всю свою жизнь. Кроме того, я обязан ей жизнью жены и дочери, благослови их Господь. И разве можно лишить наше войско такого сокровища?.. Разумеется, если ты скажешь, что у тебя иное мнение и что не хочешь подвергать ее риску...

– Мы подвергаем риску друг друга, Роберт, но одновременно защищаем и спасаем друг друга, – ответил Карлейль. – И уговорились так существовать в этой жизни. Поэтому хочу, чтобы она оставалась рядом. Всегда.

Брюс усмехнулся.

– Что ж, тогда потороплюсь уйти из шатра, а вы будете рядом... И не только рядом... – Он двинулся к выходу и уже оттуда сказал: – Завтра выступаем на Роксборо.

К середине сентября, когда в Шотландию пришла настоящая осень – с золотом листьев на фоне потемневших крон, а по утрам легкий иней покрывал траву, – военные действия подошли к концу. Они прошли достаточно успешно – так считали военачальники-шотландцы. Однако камнем преткновения оставался замок Стерлинг, которым когда-то овладел в знаменитом бою отец Джиллианы, чем ознаменовал начало освобождения Шотландии, но который давно уже снова перешел в руки англичан. Зато клан Кита по-прежнему удерживал Линденросс, клан Мантита – Эшинтон, войско Черного Дугласа захватило и удерживало Роксборо, а граф Морэ искусным маневром завладел цитаделью Эдинбург. В том, что Стерлинг остался у англичан, Роберт Брюс винил своего брата Эдварда. Он считался смелым военачальником, но не всегда умел рассчитать и предвидеть результаты своих поступков. Так, он зачем-то, не посоветовавшись со старшим братом, согласился на предложение начальника английского гарнизона в Стерлинге о перемирии до следующего лета, надеясь на бескровное взятие крепости.

– Карлейль и Джиллиана тоже не одобряли необдуманный поступок Эдварда, но зато он давал возможность распустить отряд до мая и всем отправиться по домам.

Последнюю ночь они проводили, как всегда, в небольшой палатке близ Эдинбурга, на простом соломенном тюфяке.

– Ты очень устала за военную кампанию? – спросил Карлейль.

– Устала? – переспросила она сонным голосом. – От чего?

– От боев. От напряжения.

– Нет. Я не устаю, когда с тобой. – Она помолчала. – И от служения Брюсу. Он воистину умный человек и прекрасный военачальник. – Она ближе придвинулась к мужу. – Но буду счастлива снова оказаться дома. Увидеть Агнес. Побывать наконец на ее бракосочетании... Как там они с Джейми?..

Джилли уже изнемогал от ожидания дня свадьбы, ведь после объявления о помолвке прошло столько времени! Впрочем, он понимал, что в отсутствие Джона Карлейля и его жены празднование невозможно. Поэтому нужно ждать дня свадьбы, но ведь не ночи близости!

И в одну из ночей, набравшись решимости, он вошел в спальню к Агнес и без лишних слов стал разоблачаться. Она села в постели, натянув до подбородка одеяло, и молча смотрела, как из-под одежды показывается голое тело ее будущего супруга: Потом он загасил принесенную с собой свечу, наклонился к невесте и произнес всего два слова:

– Подвинься, дорогая.

Теперь ожидание дня свадьбы стало для них не таким томительным, и Агнес каждый день весело пела, приготавливая свадебные наряды.

В конце июня брат Уолдеф вернулся в Гленкирк, и с ним прибыла монахиня-бенедиктинка Мария со стражей и свитой. Их появление до смерти перепугало беднягу Ансельма, простого сельского священника. Никогда еще он не видел, чтобы у монахини было столько слуг и охраны, и начал подумывать, что здесь явное нарушение всех уставов и заповедей, однако брат Уолдеф под строжайшим секретом («Дайте торжественную клятву хранить о том молчание, отец») сообщил ему, что Христова невеста – не кто иная, как принцесса Мария Плантагенет собственной персоной, дочь прежнего короля Англии и родная сестра нынешнего.

Ей и ее приближенным отвели комнаты в замке, где пока еще отсутствовали хозяева, которые как раз воевали против нынешнего короля. Мария первым делом познакомилась с Агнес, которой вскоре пришлось не только более усиленно заняться хозяйственными делами, но и примирять своих кухарок и слуг с кухарками и слугами принцессы, у которых были свои понятия о приготовлении пищи и о других вещах.

Среди многих достоинств и добродетелей сестры Марии немалое место занимала терпеливость, которая дала ей силы дождаться конца сентября, когда по раннему свежему снегу возвратились к родным очагам члены клана Карлейля и с ними его глава со своей супругой.

Мария сама вышла встретить их во двор замка и первой поцеловала удивленную и обрадованную племянницу, легко спрыгнувшую с коня и бросившуюся ей на шею. Принцесса уже успела немало услышать о Джиллиане от брата Уолдефа и Агнес, но ее все равно поразили цветущий вид и душевное спокойствие своей бывшей воспитанницы. Глаза ее наполнились радостными слезами. Поразило и то, что Джиллиана, которая раньше не могла проронить ни слезинки, открыто плакала у нее на плече.

– Тетя Мария, – шептала она, – как я благодарна Богу за встречу с вами.

– Дитя мое, – отвечала та, – я тоже благодарю его.

– Я стала теперь настоящим воином, – призналась Джиллиана, опасаясь, что сестра Мария выразит неодобрение, но никакой реакции с ее стороны не последовало, поскольку к ним подошел Джон Карлейль и склонился над ее рукой для поцелуя.

– Вижу, вы так и не укротили свою жену, – сказала Мария, оглядывая их запыленную одежду и военное снаряжение.

– О нет, сестра, – ответил он с улыбкой, – ее можно считать укрощенной. Но только на определенных условиях.

Обратив к Джиллиане свои светло-голубые глаза, монахиня смиренно произнесла:

– Да простит мне Господь тщеславие, но хотелось бы услышать от тебя, дитя, что мой выбор твоего спутника жизни пришелся тебе по душе.

Джиллиана покраснела, что раньше замечалось за ней только в припадке гнева, и тоже со смирением ответила:

– О да, сестра, я теперь действительно счастлива со своим супругом.

– Но до меня дошли слухи, что однажды он позволил себе поколотить тебя. – В глазах Марии сверкали искорки смеха.

Джиллиана зарделась еще пуще и спокойно ответила:

– Наш король велел ему наказать меня. – И, тоже с улыбкой в глазах, добавила: – Но причиной тому была я сама.

Из прибывших гостей не только сестра Мария и брат Уолдеф с нетерпением ожидали возвращения в замок Джиллианы. Еще один человек ждал ее возвращения с замиранием сердца – юноша из числа сопровождавших принцессу воинов. Звали его Питер Энгер, он знавал Джиллиану, еще когда оба были подростками, и с тех пор питал к ней самые нежные чувства.

Сейчас он ждал удобного случая, чтобы встретиться с ней и поговорить без свидетелей, понимая, впрочем, что ни на что рассчитывать не может. Но ведь случаются чудеса?..

Он ждал ее за поворотом к замку и замерзал. Чтобы согреться, он топтался на одном месте. Ему сказали, что Джиллиана ушла в соседнее селение, где болел ребенок. Для него она приготовила целый набор трав, которые при медленном сжигании на жаровне выделяли целебный дым. Больной мальчик, дыша целебным дымом, прочищал легкие. Джиллиана в своем умении использовать целебные травы, настойки и мази почти сравнялась с братом Уолдефом, и потому ее все чаще приглашали в селение к больным. Особенно к детям.

Увидев ожидающего ее Питера, она удивилась.

– Питер! – воскликнула она. – Ты прибыл с сестрой Марией? Что же раньше не нашел меня?

Он был заметно смущен и ответил не сразу.

– Ну... я не знал, – проговорил он, – помнишь ты меня еще или нет, Лия.

Он назвал ее именем, как много лет назад, когда они часто состязались в умении владеть оружием и почти ни разу, к своему удивлению и огорчению, он не выходил победителем.

Что-то в его голосе насторожило ее, заставило опустить глаза, он же вдруг схватил ее за руку и почти закричал:

– Ответь мне!

Она высвободила руку, прямо взглянув ему в лицо, и сказала:

– Вот ты и стал взрослым, Питер. Только не заставляй меня пожалеть о том, что мы снова встретились.

Его взгляд из настойчивого стал умоляющим, голос зазвучал так же:

– Я хочу услышать, помнила ли ты обо мне хоть чуть – чуть... Я прямо сохну по тебе, с той поры как ты покинула.

– Виндзор. Веришь мне?

Ей хотелось пожалеть его, произнести какие-то ласковые слова, но было неприятно такое открытое проявление слабости с его стороны, и она сухо и решительно сказала:

– Питер, мы были партнерами по тренировкам, и только. Больше никем. Я не любила тогда ни одного мужчину, но если бы полюбила, им стал бы не ты, а мой теперешний муж... Дай мне пройти, пожалуйста!

Он отступил в сторону, его оглушили прямые жестокие слова, поразил тон, каким она их сказала.

Она молча пошла вперед, а он остался на месте, провожая ее недобрым взглядом.

Со стороны лесной опушки на них смотрел с нескрываемым любопытством другой мужчина, а затем повернулся и зашагал по дороге к селению. Внезапно начался сильный снегопад.

Агнес Карлейль и Джейми Джилли наконец-то обвенчались в Гленкирке в церкви Святого Коломбы и стали мужем и женой.

Граф Джон Карлейль с легким сердцем отдал свою сестру ее нареченному. Старый Джок Джилли радовался больше всех – теперь у них в доме появится женщина, которая в свое время принесет ему внуков.

Он не знал, что вот уже три недели, как его невестка беременна.

Что касается Джиллианы, она никак не беременела, вызывая глубокое, но тайное огорчение Джона, который лелеял надежду стать отцом и, чтобы дал Бог, его супруга и ребенок остались в живых. Он часто думал о наследнике, продолжателе рода Карлейлей, но его любовь и страсть к Джиллиане не становились меньше от мысли, что она, быть может, бесплодна. Что ж, на все воля Господа.

Однако в его доме среди прислуги и домочадцев, где всегда все знали друг о друге, даже то, чего никогда не было, сложилось мнение, что хозяин мучительно страдает из-за бесплодия жены и что такая ложка дегтя может окончательно замутить бочку с медом их хрупкого семейного счастья.

Суждения подобного рода дошли и до ушей сестры Марии, и однажды она решила поговорить с Джиллианой о детях. Она бы поделилась своими мыслями и с Уолдефом, но тот проводил зимние месяцы с братьями-монахами в аббатстве Мелроуз, где по возможности продолжал попытки выяснить что-то более явственное о том, кто же все-таки предал отца Джиллианы. В Гленкирк он собирался вернуться только с началом весны.

Итак, в один из зимних дней, когда они сидели в большой комнате на верхнем этаже замка за рукоделием, сестра Мария спросила Джиллиану:

– У тебя были в этом месяце регулы?

Та уколола себе палец – столь неожиданным показался вопрос в устах монахини.

– Да, – ответила она, не поднимая головы. – Не очень сильные, но все как обычно.

– А ты усердно молишься, чтобы Господь наградил тебя ребенком?

Сестра Мария отложила вязанье – алтарный покров – на колени и задала следующий вопрос, еще сильнее смутивший Джиллиану:

– Скажи, дитя мое, возможно, твой муж... он не доставляет тебе удовольствия?

– Он доставляет мне удовольствие, – отчетливо, но все так же не глядя на монахиню, произнесла Джиллиана.

Однако она не ответила на первую часть вопроса – насчет молитвы, что не осталось незамеченным монахиней, которая продолжала:

– Ты ведь знаешь, конечно, как твой супруг хочет ребенка. Надеюсь, ты ничего не делаешь, чтобы его не было?

Марию обрадовало выражение ужаса, появившееся на лице племянницы, резко вскинувшей голову.

– Господи Иисусе! – воскликнула Джиллиана. – Никогда в жизни я не могла бы о таком даже подумать! Не дай Бог, чтобы такое случилось с любым, кто должен родиться, не только с ребенком милорда!

– Тогда молись, Джиллиана. Быть может, Господь ожидает, когда ты попросишь его о такой милости.

Джиллиана снова опустила голову, но даже упавшие ей на лицо волосы не сумели скрыть выступивших слез.

– Я не могу, – прошептала она. – Ведь если Господь услышит и даст мне ребенка, меня не возьмут больше в наше войско, когда начнутся новые сражения.

Мария все поняла, и ее ужаснул разлад в душе племянницы между женщиной-матерью и женщиной-воином. Она порывалась что-то сказать, но что тут скажешь?..

Единственное, что она может сделать, – истово молиться за нее, вместо нее – так же, как делала, когда желала своей племяннице достойного супруга, кто избавил бы ее от бесчестья незаконнорожденности.