Сильвия

1

В один майский день на Бостонском вокзале вышли из поезда Сильвия и миссис Тьюис. Они приехали из Нью-Йорка. Сильвия вся сияла от радостного возбуждения. В первый раз за восемь месяцев она увидала наконец Франка. Их встретил Гарри Чайльтон, учившийся, так же как и Франк, в Гарвардском университете. Тетя Варина поехала с вещами в отель, а Сильвию Гарри повез на автомобиле, которым сам правил, осматривать Кембридж. Франк сел рядом с Сильвией. Они могли говорить в присутствии Гарри лишь о самых обыденных вещах, но каждый из них ощущал волны, шедшие от другого, как электрический ток. Они выехали на мост. Он бережно укрыл ее пледом, задрожав от прикосновения к ней.

– О! Как я счастлива! Как я счастлива! – воскликнула она, глядя своими блестящими глазами в его глаза. В письмах он называл ее «Леди Солнышко» – и теперь тоже шепнул ей на ухо:

– Леди Солнышко! Леди Солнышко!

Они въехали в аллею огромных густых вязов, скрывавших темные каменные строения.

– Это университетский парк! – сказал Франк и стал ей объяснять назначение каждого корпуса:

– Гарри, поезжай тише! – крикнула Сильвия. – Я хочу хорошенько осмотреть все!

Гарри исполнил ее желание, поехал тише. Но вдруг автомобиль сделал крутой поворот к тротуару и остановился. Гарри подался вперед и сказал:

– Кажется, руль сломался!

Франк был не очень опытен в обращении с автомобилем, но, насколько он мог судить, руль был в порядке.

Франк Ширли был бесхитростный, простой человек, и ему, конечно, в голову не могло прийти, что это незначительное осложнение – начало нового триумфа Сильвии в Кембридже и будет чревато последствиями. Но Сильвия знала толк в автомобилях и еще больше в людях. Она хотела выйти из автомобиля и посмотреть, в чем дело, но, увидев двух приближавшихся к ним молодых людей, осталась на своем месте. Они оба были в белых фланелевых брюках, в синих куртках, широкополых шляпах и галстуках, завязанных с изысканной небрежностью, явно говорившей о том, что на эту небрежность потрачено немало времени и труда. И костюм, и осанка их обличали принадлежность к высшему кругу.

Сильвия, конечно, смотрела на них, потому что у них были интересные лица. И они, конечно, смотрели на Сильвию, потому что у нее было красивое лицо. Они обменялись несколькими словами. Сильвия не расслышала их, но смысл нетрудно было угадать. Они замедлили шаг и, отойдя немного, обернулись и остановились. Гарри поднял от руля нахмуренное лицо и крикнул:

– Здравствуй, Гармон!

– Здравствуй, Чайльтон! Машина испортилась?

– Да, – ответил Гарри, – не могу понять, в чем дело. Они, сняв шляпы, подошли ближе.

– Не могу ли я помочь? – услужливо предложил один.

– Чей автомобиль? – спросил тот, которого звали Гармоном.

– Берта Вильсона, – ответил Гарри. – Какие-то у него особенности, не понимаю!

Глаза Гармона скользнули по автомобилю и остановились на Сильвии.

Создалось неловкое положение, чего он, видимо, и добивался.

– Мистер Гармон, – сказал тогда Гарри, – позволь представить тебя моей кузине, Сильвии Кассельмен.

Молодой человек мгновенно просиял и поклонился.

– Я очень счастлив познакомиться с вами, мисс Сильвия, – сказал он и представил ей своего товарища. – Вы только что приехали?

– Да.

– Но вы бывали уже здесь раньше?

– Нет, никогда.

Завязался оживленный разговор. Гарри и испорченный руль были совершенно забыты.

Франк молча наблюдал и слушал. Он знал этих молодых людей только в лицо, знал, что они принадлежат к кругу золотой молодежи, в котором он не бывал, и в эти минуты чувствовал себя таким чуждым им, как если бы и сам лишь впервые попал в этот университетский городок.

Между тем подошли еще два студента, товарищи Гарри по курсу. Гарри был весь поглощен своей работой.

– Что случилось? – бросили они ему.

Он ответил:

– Не знаю!

И они сочли своим долгом остановиться и ждать, пока он справится со своей задачей. Но внимание их, конечно, тотчас заполнило очаровательное видение у автомобиля. Затем подошел еще пожилой господин и остановился, приятно улыбаясь, будто перед витриной цветочного магазина.

Сильвия совершенно неожиданно на тротуаре принимала двух изысканных молодых людей, членов аристократического клуба, наперерыв расточавших ей любезности…

– Мой кузен – первокурсник, – говорила она, – так что я смогу приезжать сюда в продолжение трех лет.

– А мы, – единодушно воскликнули джентльмены в широкополых шляпах, – мы уезжаем отсюда через месяц.

– Но ведь вы можете провалиться на экзаменах, – лукаво сказала Сильвия. – Или в Гарварде нельзя добровольно проваливаться?

Она взглянула на одного, потом на другого и рассмеялась так, что вслед за нею рассмеялись и пожилой господин, и уличные мальчишки, столпившиеся вокруг автомобиля.

Тем временем собралась большая толпа. Уже похоже было на скандал.

– Что случилось, Франк Ширли? – спросил чей-то голос. – Кто-нибудь ранен?

– Да, – ответила Сильвия. – И даже не один.

Она посмотрела Гармону прямо в глаза и получила от него безмолвный ответ, сказавший ей, что она не ошиблась.

Спектакль на потеху толпе наконец-то кончился. Гарри, видя, что интерес к постигшей их маленькой неприятности принял неожиданные размеры, напряг усилия, и автомобиль скоро загудел, придя в движение.

– Где вы остановились? – спросил Гармон.

Гарри назвал отель, но пригласить товарища не счел нужным.

– До свидания, мисс Сильвия, – задумчиво сказал Гармон.

Толпа рассеялась, автомобиль отъехал. Сильвия откинулась на кожаном сиденье и со смехом взглянула на Франка.

– Это удивительно, – воскликнула она, – чего только женщина не может сделать своими глазами!

Они поехали в отель, где Сильвию уже ждала целая толпа гостей. Но она решительно заявила, что ни с кем разговаривать не станет, если не поговорит с Франком час наедине. Когда тетя Варина уступила ее желанию, она первым делом бросилась Франку на грудь, расцеловала его, потом чинно уселась в кресло и стала рассказывать ему, как она попала сюда.

Она поехала в Нью-Йорк за разными покупками. Франк просил ее навестить его в Кембридже, но этого ей не позволили. То Селеста пригласила гостей, то маленький брат был нездоров… Словом, много всяких причин требовали ее немедленного возвращения домой. Франк хотел уже поехать в Нью-Йорк, чтобы повидаться с нею, как вдруг получил от нее телеграмму, которой она извещала о своем приезде.

– Мне нелегко было выполнить этот план, ты можешь гордиться мною. Но если ты будешь бранить меня, Франк… – сказала она со своей обезоруживающей улыбкой.

Франк не мог, конечно, и вообразить, как бы он стал упрекать ее за какую бы то ни было хитрость, приведшую ее сюда.

– Рассказывай, дорогая.

– Тут замешан Гарри, – начала она. – Мама прислала мне в Нью-Йорк его письмо, в котором он жаловался на свое положение. У него нет хороших знакомств, и его тяготит, что он не занимает в здешнем обществе подобающего ему места. Наши приняли его сетования близко к сердцу, и полетели рекомендательные письма. Тут меня осенила мысль, что эта история – прямо счастье для меня. Ты уже догадываешься?

– Нет, – с недоумением ответил Франк и покачал головой.

– Иногда я с ужасом думаю о том, какой ты бесхитростный и хороший, – сказала Сильвия. – Если бы ты знал, какая я скверная! Ну, слушай: я написала Гарри, что он дурак, и если бы он догадался позвать меня в Кембридж, то он уже давно был бы в том обществе, в котором ему, хочется бывать. Я посоветовала ему сейчас же написать тете Ненни. Он послушался меня, и я получила из дома телеграмму, что я могу, если хочу, съездить в Бостон.

Франк не мог не рассмеяться, глядя на ликующую Сильвию.

– Так, значит, ты приехала с тем, чтоб вывозить Гарри…

– Ну, Франк… Я рассчитала так: если я это сделаю, я смогу видеть Франка ежедневно в течение двух недель, если – нет, я увижу его лишь один день в Нью-Йорке. Одно только неприятно, и ты должен мне обещать…

– Что именно?

– Не говорить никому, что мы помолвлены. Если это узнают, я ничего здесь для Гарри сделать не смогу…

– Но я уже говорил кое-кому!

– Кому?

– Моему товарищу по квартире.

– Это не беда. Он, наверно, не член клуба. Не будем говорить здесь о наших отношениях. Обещай мне, Франк, что ничего дурного не будешь думать, не будешь удивляться моим сумасбродным выходкам и будешь только смотреть, слушать и улыбаться.

Франк ответил, что будет сидеть смирно, слушать и улыбаться. Сильвия завела разговор о том, что он напрасно живет так замкнуто и что она очень хотела бы расшевелить его и сблизить с людьми.

– Но, Леди Солнышко, – возразил он, – я ведь здесь для того живу, чтобы работать.

– Когда ты заживешь самостоятельной жизнью, – сказала Сильвия, – ты убедишься, что в жизни знание людей гораздо важнее научных знаний.

Франк рассмеялся.

– Однако недурной девиз для нашей Alma Mater: важны не науки, а знание людей! Прямо откровение для студентов, приезжающих в Кембридж с целью завязать здесь интересные знакомства.

Сильвия опустила голову.

– Франк, – сказала она, – ты всю свою жизнь будешь так всех и все критиковать?

– Не знаю, – ответил он, – знаю лишь, что я всегда буду бороться против пошлости и зла.

– Я должна была приехать сюда раньше, – задумчиво сказала она. – Я могла бы облегчить тебе твои отношения с товарищами. Я на тебя сержусь, Франк. Ты не всегда представляешь вещи в их настоящем виде. Ты писал мне, что принцип братства упразднен в здешних студенческих кружках, о существовании клубов я не знала и потому позволила тебе держаться бирюком.

– По-здешнему, это не бирюк, а чурбан!

– Ну, пусть чурбан! И так как у тебя нет светской ловкости, то…

Франк стал рассказывать ей о студенческой жизни в Гарварде. В клубах царит небольшая группа светских молодых людей из Бостона и Нью-Йорка, которые уже с самого рождения составляли единую общину. Няньки и бонны катали их вместе в колясочках, они вместе ходили в детский сад, вместе обучались танцам. Это крепко спаянный круг, куда посторонним доступ почти невозможен. Они богаты, большинство миллионеры, себялюбивы, завидуют тем, у кого больше миллионов, и подозрительно относятся к тем, у кого их меньше. Всякие человеческие чувства им не свойственны.

– Взять хотя бы такого человека, как Дуглас ван Тьювер, – добавил Франк, – ты слыхала о нем?

– Да, конечно.

– Ну, вот, Дуглас здесь звезда первой величины. Он получил в наследство три огромных состояния, несметные миллионы. У него особняк в Кембридже, другой особняк в Бостоне. Он поддерживает отношения с очень ограниченной группой лиц, лишь с теми, с кем встречался в Бостоне и в Нью-Йорке. Он важен, как высший судия, самоуверен, холодно любезен…

– Ты с ним знаком? – спросила Сильвия.

Франк рассмеялся.

– Видишь, дорогая, как ты себе представляешь общественную жизнь в Гарварде! Дуглас путешествовал с английскими пэрами. Предки его были шотландские графы, он и говорит с нарочитым шотландским акцентом.

– Он член клуба? – спросила Сильвия.

– Еще бы, первая особа в клубе. Что-то в роде arbiter elegantiarum. Говорят, что он приехал сюда, потому что у американских студентов нет шика, – приехал явить собой пример элегантности.

– Ах, господи! – воскликнула Сильвия и, подумав немного, спросила: – А для Гарри полезно было бы такое знакомство?

– Чего же лучше! – ответил Франк, иронически улыбаясь.

– Тогда надо познакомить их! Франк рассмеялся.

– Хорошо. Но предупреждаю тебя: заинтересовать Дугласа чем-нибудь нелегко. Его жизненный путь уже давно намечен. Он женится на Доротее Кортланд, которая принесет ему в приданое около двадцати миллионов.

Сильвия прикусила нижнюю губу.

– Пускай женится на Доротее Кортланд, но не раньше, чем я добьюсь того, что мне нужно.

В тот же вечер в «Веселом клубе» состоялся вечер, Гарри прибежал к Сильвии перед самым обедом и, сияя от радости, сообщил, что Гармон был у него и просил его привезти в клуб свою кузину и принять их угощение.

Сильвия надела бледно-голубое шелковое платье с золотым шитьем и появилась на вечере в клубе, будто новая блестящая планета перед изумленными астрономами. Несколько товарищей Гарри пришли только затем, чтобы взглянуть на феномен. Сильвия была все время в окружении поклонников. Гарри тоже не был один, к великой его радости. Видные, надменные аристократы клали ему руки на плечо, гордые члены клуба брали его под руку. Со всех сторон слышалось:

– Поболтаем немного, Чайльтон!

– Ну, слушай, старина!

– Мы ведь знакомы, Чайльтон?

Чайльтон отвечал налево и направо и думал о том, что рано или поздно он использует все эти знакомства.

На следующий день он приехал к Сильвии рано утром, повез ее кататься и все время рассказывал ей о взаимоотношениях между разными общественными группами в Бостоне и как она должна играть свою роль. Это был чужой город, и надо было быть постоянно настороже, чтобы не сделать какой-либо оплошности.

Он приехал в Кембридж, потому что познакомился на одном званом обеде в Нью-Йорке с семьей известного железнодорожного дельца Винтропа и влюбился в его дочку. Винтропы жили в Бостоне. Они пригласили его как-то раз па чашку чая, но он чувствовал себя у них одним из многих, скромным, незаметным первокурсником, без связей и без положения. И решил, что не покажется в их салоне, пока не сумеет занять в нем подобающего его имени места.

– Ты представить себе не можешь, Сильвия, как это тяжело! Нас здесь никто не знает, с нами, аристократами Юга, здесь совсем не считаются. Чего я только не делал, чтобы проникнуть в здешнее светское общество. Записался в футбольную команду. Ни с кем сблизиться не удалось. Записался в клуб стрелков. Ты знаешь, какой я стрелок, но тем не менее и это не помогло. Здесь ни воспитание, ни светская сноровка никакой роли не играют.

– Но что же тогда? – спросила Сильвия. – Быть может, знания, хорошее образование?

– Ну, где там! – воскликнул Гарри.

– Что же, наконец?

– Только связи. И связями надо заручиться прежде, чем приезжаешь сюда. Здешний круг новых людей и знать не желает, им совершенно безразлично, что о них думают. Если бы ты знала, Сильвия, как эти господа могут уязвить чужое самолюбие своей надменностью.

В Сильвии возмутилась семейная гордость.

– Но ведь ты Кассельмен! – воскликнула она. – Твои предки были губернаторами, когда их предки были трактирщиками и чистильщиками сапог.

– Я знаю, – ответил Гарри, – но дело не в предках. Хозяева положения здесь – крупные собственники.

– Здесь все богатые люди?

– Ты и представить себе не можешь, что тут происходит. В прошедшем году один студент истратил пятьдесят тысяч долларов, чтобы попасть в круг золотой молодежи. Всевозможные уловки пускаются в ход, играют на каких угодно струнах, пользуются всевозможными общественными, политическими, деловыми связями, призывают отцов, братьев…

– …или кузин, – добавила Сильвия, смеясь. – Ну, слушай, Гарри! Ты хочешь, чтобы я познакомилась с нужными людьми и довела до их сведения о существовании моего кузена, первокурсника Гарри. У тебя есть список этих людей? И какие у них связи, и где?

Гарри назвал и описал ей несколько человек, которых они встретили. Через них она может познакомиться с другими и так, шаг за шагом, руководствуясь обстоятельствами, дойти до цели. Но Гарри не решался подойти к самому щекотливому вопросу.

– Видишь ли, Сильвия, – начал он наконец, – я бы не хотел казаться хуже, чем я есть. Но вот, например, Франк Ширли – он не член клуба, он никаких попыток даже не делал…

– Понимаю, – сказала Сильвия, улыбаясь.

– Конечно, наше знакомство объясняется уже тем, что мы земляки. Но если ты дашь понять всем, что… что…

Гарри замолчал.

– Ладно, ладно, Гарри, – сказала Сильвия, – можешь быть совершенно спокоен: Франк слишком умен для того, чтобы вмешиваться в наши дела.

Гарри покачал головой.

– Дело не только во Франке, а в его товарищах. Это все люди… не нашего общества, а двое из них прямо невозможны.

– В каком смысле?

– Хотя бы вот его товарищ по квартире – Джек Кольтон. Он умудрился восстановить здесь против себя всех без исключения. И он сделал это, очевидно, умышленно. Надеюсь, у него хватит такта не ставить тебя в смешное положение.

– Да что же он сделал, этот Кольтон?

– Он родом из Вайоминга. Денег у него, видимо, много, а распоряжаться ими толково не умеет. Первокурсник, а курит трубку. Чуть заденут его, дерется. Это совершенный дикарь. Говорят, чуть ли не каждый месяц напивается до…

– Но как же это случилось, что Франк поселился с ним в одной квартире? – удивилась Сильвия.

– Они познакомились в дороге. Кажется, даже были в одном поезде, потерпевшем крушение.

– Франк ничего мне не сказал.

– Он, конечно, будет защищать его, – сказал Чайльтон. – Я думаю, что он старается влиять на него.

Они оба помолчали немного.

– Гарри, – спросила вдруг Сильвия, – ты встречал когда-нибудь Дугласа ван Тьювера?

– Нет. А что? Разве…

– Ничего… Я слышала о нем и подумала, что это было бы для тебя полезное знакомство.

– Несомненно! – сказал Гарри смеясь. – Но его нелегко поймать!

– Почему?

– А потому, что он очень разборчив в знакомствах. И мало показывается на людях.

– Подумай немного. Кто здесь знает его?

– Только миссис Винтроп.

– Он бывает у нее?

– Они, кажется, большие друзья. Я могу устроить, чтобы она пригласила тебя.

Сильвия подумала немного и покачала головой.

– Нет, – сказала она, – я думаю, лучше будет, если он меня введет к ней.

– Однако! – воскликнул Гарри. – Это будет штука! А почему именно он? – спросил он с любопытством.

– Не знаю, право, почему я именно о нем подумала, – ответила Сильвия. – Я видела вчера вечером Гармона и других; они все такие несложные и друг на друга похожи. Я встречала уже сотни таких молодых людей и всегда могу сказать наперед, что они скажут в том или ином случае. Ну, а этот Дуглас, по-видимому, другой человек.

– Что же, желаю успеха! – сказал Гарри. – Но боюсь, это будет нелегкая задача. Женщины по нему с ума сходят…

– Ну, я такой глупости не сделаю, – ответила Сильвия.

2

Один из членов «Веселого клуба», Турлау, с которым Сильвия познакомилась на вечере, упросил ее приехать к нему в университетский городок на чашку чая. Он занимал особое большое помещение, обставленное с дорого стоящей простотой и изысканным комфортом. Турлау показывал ей свою квартиру с великолепной ванной комнатой, душами, бассейном для плавания. Показывал ей призы, полученные на состязаниях в теннис и на гребных гонках. Затем представил собравшихся у него гостей. Это были все богатые молодые люди, известные спортсмены, одетые с иголочки, беззаботные и уверенные в том, что видные места, занимаемые ими в этом мире, предопределены им с самого рождения. Мужчин было шестеро, а из женщин только Сильвия и тетя Варина, сопровождавшая ее приличия ради.

Сильвия растерялась было в этой компании. Она не чувствовала здесь под собою вполне твердой почвы, как у себя на родине, где помимо ее личных достоинств одно имя Кассельмен внушало благоговейный трепет.

Подошедший к ней Боб Гармон вывел ее из затруднения. Она вспомнила, как посмотрела на него из автомобиля, как говорила с ним, и почувствовала столь знакомый зов, будто раздался трубный звук, сладостной тревогой откликнувшийся в сердце охотника. Гарриет Аткинсон, тоже загоравшаяся в обществе, как спирт от соприкосновения с огнем, наверно, сказала бы: «Солнышко, начинается! Я вижу! Я вижу искры в твоих глазах! Да, да, ты собираешься зарезать человека!»

Этот сладкий трепет, эту подсознательную жажду власти, тайную радость победы знают немногие, большей частью женщины, и так ли уже грешно это желание испытывать на других силу своего обаяния? Иные женщины даже не ответственны за эти порывы. Они посещают их, как вдохновение…

Часа полтора спустя, когда возбуждение ее немного улеглось, она вспомнила про свое намерение, которое на время отодвинулось в глубь ее сознания. И все внимание ее сосредоточилось опять на занимавшей ее прежде мысли.

Разносили чай и бисквиты. Сильвия рассказывала про одного из их слуг – негра, укусившего до крови ребенка в их доме, чтобы узнать вкус белого мяса. Турлау заметил:

– Должно быть, чрезвычайно интересный уголок мира!

– Я очень люблю наши места, – сказала Сильвия, – но вам они вряд ли понравились бы…

– Отчего?

– Вам пришлось бы там отказаться от многих удобств, к которым вы, очевидно, привыкли. Студенты из наших мест не живут в таких роскошных квартирах, как эта.

Она оглянулась кругом.

– Вы находите это роскошью?

– Я думаю. И вряд ли такая обстановка может иметь очень благотворное влияние на учащихся, – продолжала Сильвия с очаровательной улыбкой. – Ведь на всю жизнь тогда остается привычка к неге и потребность к роскоши. Это не студенческая квартира, а санаторий. Пожалуй, у вас тут и подъемная машина есть для инвалидов?

Кто-то ответил:

– Конечно, многие студенческие квартиры имеют здесь свои подъемные машины. А некоторые здесь живут в своих особняках.

– Неужели? – удивилась Сильвия.

– Как же. Хотя бы Дуглас ван Тьювер.

– А кто это?

Гости Турлау переглянулись.

– Вы никогда не слыхали про ван Тьюверов? Это одна из старейших фамилий в Нью-Йорке. Очень известное имя.

– Ну, вот, видите, какая я провинциалка, – кокетливо ответила Сильвия.

– Он племянник миссис Гарольд Клайвден, – вставил Гармон.

– Клайвден, – повторила Сильвия. – Я, кажется, слышала это имя.

Она сделала нарочито равнодушное лицо, хотя прекрасно знала, что леди Клайвден была царицей нью-йоркского общества и имя ее постоянно мелькало в газетной хронике. Но чтобы не смущать больше публику своим невежеством, продолжала:

– И неужели этот Дуглас ван Тьювер один занимает целый дом?

– Да что ему, – ответил один из гостей, – он и замок себе выстроил в Шотландии.

– Замок – это интересно и романтично, – заметила Сильвия, – но приехать учиться и поселиться одному в особняке! Должно быть, очень спесивый субъект.

Никто не ответил, и она с серьезным видом добавила:

– Или дегенерат?

Гости Турлау были явно шокированы, однако рассмеялись.

– Господи! – воскликнул Бэтс. – Если бы ван Тьювер слышал это!

– Это, быть может, послужило бы ему на пользу! – подхватила Сильвия.

Кто-то опять рассмеялся.

– Вот если бы вы с ним потолковали!

– Что же? Это было бы интересно!

– В самом деле! Вы бы хотели?

– Отчего же нет?

– Ван Тьювер часто смущает людей!

– Разве он такой страшный?

– Не то что страшный. Но он такой… внушительный. Сильвия иронически усмехнулась.

– Конечно, если вы опасаетесь какой-либо непочтительности с моей стороны…

– Хотите, я пойду и приведу его? – быстро прервал ее Бэтс.

– Но если это такая важная особа, то вы, быть может, меня к нему поведете? – холодно сказала Сильвия.

– Мы воздвигнем для вас подобающий трон, мисс Кассельмен! – сказал Турлау.

Бэтс не мог расстаться с осенившей его мыслью.

– Хотите, я пойду и приведу его? – настаивал он.

– Разве он посещает студенческие квартиры?

– Я не шучу, мисс Кассельмен. Хотите познакомиться с ним?

– Зачем?

– Интересно было бы видеть, что будет!

– Из всего, что вы говорите о нем, я могу заключить, что он скучный человек и что не мешало бы проучить его за спесь.

– Да, да! Вот и проучите его!

Сильвия рассеянным взглядом окинула гостей Турлау.

– Вы не находите, – сказала она, – что мы уделяем слишком много внимания этому господину?

Все были польщены замечанием. Но мысль о встрече Сильвии с ван Тьювером всех уже увлекла, заняла все внимание.

– Нет, нам все-таки хотелось бы увидеть, как вы его проучите, мисс Кассельмен! – воскликнул студент Джексон.

– Как знать, быть может, и вы растеряетесь перед ним! – раззадоривал ее Бэтс.

Сильвия рассмеялась.

– Вы хотите использовать меня как орудие мести?

– Нам бы очень хотелось видеть ван Тьювера побитым, – сказал Джексон.

– Пожалуйста, побейте его, мисс Кассельмен, – добавил Гармон.

Она показала им свои руки, обтянутые белыми лайковыми перчатками.

– Глядите, как чисты и незапятнанны!

– Ну, тогда, – воскликнул другой студент, Тубби, – я объявляю голодовку. Я ничего в рот не возьму, пока вы не познакомитесь с Дугласом ван Тьювером.

Сильвия встала со скучающим лицом.

– Я сбегу от вас, если вы будете занимать меня такими неинтересными беседами.

Разговор тотчас перешел на другую тему.

Сильвия обещала Франку приехать к нему завтракать на следующий день. Она с радостью думала о предстоящем знакомстве с его товарищами.

– Франк, ты и понять не можешь, как я рада видеть тебя, – сказала она, когда они сели в экипаж. – Я так тоскую по тихому домашнему уюту. Ты не понимаешь…

– Отчего же, я прекрасно это понимаю, – ответил Франк, улыбаясь. – Я не бывал в высшем бостонском обществе, но кое в каких домах бывал…

– Франк, – воскликнула она, – я никогда не надоем тебе, скажи? Чем больше я встречаю людей, тем больше я люблю тебя. И все, чего я хочу, – это быть вдвоем с тобою. Я так устала от этой светской жизни. Все думают, что я отчаянная, озорная…

Он улыбнулся. Она помолчала мгновение и добавила:

– Но с тех пор как я встретила тебя, я так часто грущу, и мне так стыдно бывает временами. Видишь, что ты сделал со мной!

– Да в чем дело?

– Ах, я тебе как-нибудь расскажу! Не спрашивай сегодня. Я устала от общества. Я не гожусь для этой жизни!

– Но ведь ты недавно только хотела вводить меня в свет!

– Я помню, помню, Франк. Я веду эту игру по привычке, но в глубине души ненавижу ее. Теперь я имею успех, но вначале я ни одного шага не могла сделать, не споткнувшись. Когда меня возили на бал, я вся дрожала от страха, пряталась по углам, и тетя Ненни уводила меня в уборную, бранила меня и подбадривала: «Сильвия! Ты, моя племянница, жмешься к стенке и сидишь без кавалеров? Ты забываешь, кто ты?» И, конечно, я должна была думать о моих предках и о том, чтобы поддержать честь их имени. Она щипала мои щеки, пока на них не выступал румянец, вытирала влажные глаза, пудрила мой нос, поправляла мою прическу, завивала распустившийся локон, завязывала бант на плече, и я опять влетала в зал.

– Ну, что же, ее наставления пошли тебе впрок! – сказал Франк с улыбкой.

– Да, конечно, но ведь эта светская барышня, пожинающая лавры, вовсе не я. Я часто думаю о том, какая это отрада быть простой и естественной. Но любил ли бы ты меня другой? Представь себе, что я перестала бы наряжаться, перестала бы совещаться часами с моей портнихой, и ты убедился бы в один прекрасный день, что я вовсе не так элегантна, как кажусь тебе теперь.

Франк рассмеялся.

– Поверь, я сумел бы воспользоваться этим.

– Да, ты смотришь на меня, и я нравлюсь тебе такой, какая я есть. Но ты себе и представить не можешь, сколько труда стоит мое изящество, какие деньги – тысячи, тысячи долларов – тратятся на меня. Представь себе меня незавитой или с лоснящимся красным носом. Мне всегда вбивали в голову: «Не забывай, не забывай никогда надеть вуаль!» Или вот мои руки – такие гладкие, мягкие руки, с такими красивыми полированными ногтями. Ты поверишь, что меня заставляют спать в перчатках, смазанных внутри глицерином? И когда холодно, они такие клейкие, неприятные! А сколько времени уходит на полировку ногтей!

Она помолчала немного и продолжала:

– Вот видишь, Франк, ты не верил мне, когда я говорила тебе, что я испорчена воспитанием. Спроси Гарриет Аткинсон, что мы проделывали. Она приходила и спрашивала меня, как ей вести игру с таким-то и таким-то. Новый, скажем, поклонник. Она рассказывала мне, откуда он, из какой среды, что ему нравится, и я учила ее «играть» им. И я сама делала то же самое сотни раз.

– И со мной? – спросил Франк.

– Я пробовала, но не могла.

Она сжала его руку. Он вздрогнул. Они подъезжали к дому, где он жил.

«Леди Солнышко» в белом передничке, приобретенном для этого случая, мешала на сковороде грибы, присматривала за доходившими в кастрюле цыплятами. Франк промывал в ванной комнате салат, а Джек Кольтон трудился над майонезом. Это была первая встреча Сильвии с товарищем Франка, с которым она заранее решила держать себя очень строго после всего, что наговорил ей Гарри о его «распущенности». И хотя она привыкла к простым людям и обуздала уже не одного из них, однако такого товарища для своего возлюбленного не хотела.

Но этот Джек Кольтон оказался, в сущности, чудесным малым. У него были темные вьющиеся волосы, привлекательное лицо и такой славный искренний смех, что не любить его было невозможно уже за один этот смех. Франк познакомился с ним после железнодорожной катастрофы; нашел его в снегу с маленьким ребенком на руках. Мать ребенка погибла, и Кольтон взял ребенка к себе, нанял для него няню и отправил его к своей матери в Вайоминг. Мать, любившая его без памяти и посылавшая ему денег больше, чем он мог истратить, беспрекословно приняла «подарок». Сильвия, конечно, ничего не могла иметь против этой дружбы, возникшей к тому же при таких исключительных обстоятельствах.

Другой товарищ Франка, Деннис Дуланти, был белокурым юношей, писавшим очень недурные стихи. Том Фирмин – тяжелый грузный человек с огромной головой, казавшейся еще больше благодаря копне густых черных волос, слыл отчаянным работником и в гости никуда не ходил. На этот раз он отступил от своей программы, желая познакомиться с Сильвией. Она слушала его с благоговейным вниманием. Франк рассказал ей, что это самый даровитый и самый образованный студент на его курсе. Здесь была еще замужняя сестра Джека Кольтона, жившая в Бостоне и исполнявшая на этом завтраке роль хозяйки.

Завтракали на двух сдвинутых вместе письменных столах. Дуланти устлал пол душистыми ветками земляничного дерева. Том Фирмин безуспешно старался нарезать тоненькие ломтики хлеба. Было и вино, по поводу которого Джек Кольтон распространялся излишне заинтересованно для его возраста. Он успел уже объездить весь мир, пил вино в разных странах и так увлекательно рассказывал про свои приключения, что наветы Гарри на этого чистосердечного человека совершенно вылетели из головы Сильвии.

Она чувствовала себя превосходно среди этих людей и решила про себя, что все они гораздо интереснее товарищей Турлау. Они держались в стороне от привилегированной университетской группы и резко осуждали условия здешней общественной жизни. Сильвия подумала, что любопытно было бы послушать, как относятся эти люди к тому, что ее почему-то занимало в эти дни. Она искусно навела разговор на Дугласа ван Тьювера и тотчас поняла, что коснулась больного места. Том Фирмин нахмурился и первый сказал:

– По-моему, человек, уважающий себя, не может вести знакомство с ним.

– Неужели он такой дурной человек? – спросила Сильвия.

– Дело не в его личности, а в размерах его состояния. Сильвия подумала было, что это шутка, но Фирмин сказал это так серьезно и раздраженно, что Сильвия изумленно посмотрела на него.

– Но разве у богатого человека не может быть друзей?

– Сколько угодно, – рассмеялся Кольтон. – Здесь целый легион прихвостней, которые были бы рады-радешеньки находиться в его компании.

– Стало быть, вы обрекли его на компанию с разными прихвостнями потому лишь, что он родился богатым человеком?

– Его никто на это не обрек, – сказал Фирмин, – это в порядке вещей.

– Но, – возразила Сильвия, – у меня много друзей миллионеров, однако я не считаю себя ни прихвостнем, ни лизоблюдом…

Фирмин улыбнулся.

– Франк Ширли уверяет, что на земле еще есть ангелы, – сказал он. – Но в ответ на ваше замечание, мисс Кассельмен, я скажу вам следующее: возьму для примера простого смертного, вроде меня самого. Теоретически я допускаю, что может быть бескорыстная дружба между человеком бедным и архимиллионером. Но лишь в том случае, если этот бедный человек – Диоген и живет в своей бочке.

Я хочу этим сказать, если у него нет никаких мирских дел и интересов, если он никогда не пользуется автомобилем своего друга миллионера, не обедает у него, если у него нет сестер-бесприданиц и если у миллионера нет сестры-невесты. Только при такой совокупности обстоятельств возможна дружба между бедняком и миллионером.

– Мисс Кассельмен, вы понимаете теперь, почему мы называем Фирмина анархистом? – сказал Кольтон.

Но Сильвию нелегко было отвлечь от того, что интересовало ее. Они никогда не слыхала еще таких слов и хотела, чтобы Фирмин обстоятельней развил ей свою мысль.

– Однако вы невысокого мнения о человеческой природе! – заметила она.

– Повторяю, я говорю не о личностях, а только об автоматическом воздействии богатства. Возьму хотя бы себя – тогда я могу выражаться, как хочу, никого не задевая моей резкостью. Я хочу быть адвокатом и в то же время вынужден зарабатывать хлеб. Я люблю одну девушку, но у меня нет почти никакой надежды на то, что я смогу жениться на ней, потому что я беден и она бедна. Я должен бороться пять лет, быть может, десять лет, прежде чем смогу жениться на ней. Между тем в том же университете, где я учусь, доучивается чему-то и Дуглас ван Тьювер. Допустим, мне удалось бы обратить на себя его внимание моими талантами или ученостью, благородством или услужливостью, умением выпить или кутнуть. Что же! Мое дело было бы в шляпе. Если бы меня видели время от времени с Дугласом ван Тьювером, люди узнали бы о моем существовании. Я бы стал членом клуба, и по окончании университетского курса в качестве друга одного из известнейших в стране миллионеров тотчас получил бы место с окладом в пять тысяч долларов, а через год или два – в десять тысяч и еще до сорока лет зарабатывал бы сто тысяч в год и мог бы жениться на любой богатой невесте. Как вы полагаете, многие готовящиеся к карьере адвоката могут устоять против такого искушения? Ну, и, конечно, благодаря этому соблазну многие здешние студенты стали блюдолизами!

– Что же тогда, мистер Фирмин? – спросила Сильвия, несколько смущенная его резкостью. – По-вашему, богатым людям следует запретить учиться в университетах?

– Даже больше, мисс Кассельмен, – ответил Фирмин, – если бы это было в моей власти, я запретил бы богатым людям самое существование на земле.

Сильвия совсем растерялась. Она никогда таких речей не слыхала и решила, что Том Фирмин действительно ужасный человек.

– Видите, видите, – воскликнул Кольтон, смеясь, – я вам говорил, что он анархист!

Сильвия решила, что должна поговорить с Франком и пожурить его за дружбу с таким опасным человеком. К ее сведениям о ван Тьювере от этих разговоров, однако, прибавилось что-то новое…

3

В тот же день Сильвия была приглашена в клуб на чашку чая. Джексон, откомандированный к ней членами клуба, сообщил, что чай будет разливать миссис Изабелла Винтроп и что она выразила настоятельное желание познакомиться с Сильвией Кассельмен.

Это знакомство должно было означать новый этап в кампании, которую она начала в интересах своего двоюродного брата Гарри Чайльтона. Но помимо этого, саму ее очень интересовала эта прославленная красавица – «королева Изабелла», как ее звали в Бостоне. Она славилась, впрочем, не только красотой, но и умом, тактом и особенно добрым, чутким сердцем. Эта женщина обладала исключительными способностями, написала книгу об эстетике и получила докторский диплом в английском Кембридже. Это был неслыханный случай на Юге, где девушки скорее должны были скрывать свои знания, чтобы не отпугнуть от себя мужчин.

Сильвия очень волновалась перед этой встречей. Никакая мужская ученость ее смутить не могла. Она испытала власть своей красоты даже над убеленными сединами ученейшими, серьезнейшими людьми. Но тут ей предстояло сразиться с естественным врагом женщин – с другой женщиной. Как ей держать себя с этой «королевой Изабеллой»?

Леди Ди говорила: «Когда ты будешь в затруднении, смотри в упор на человека и думай о том, кто ты». Сильвия вспомнила этот совет перед столь пугавшей ее встречей. С первого взгляда на миссис Винтроп она догадалась, что это она. На вид ей было лет тридцать пять, в действительности же – около сорока пяти. Высокая, стройная женщина, красивая, гордая и вместе с тем наивно-искренняя. Они случайно встретились в передней, и леди Винтроп, не сомневаясь, что это Сильвия, взяла ее руку и молча остановила на ней свои глаза. Сильвия, не дрогнув, спокойно встретила ее взгляд. Миссис Винтроп, зачарованная этими большими, ясными глазами, сказала странным, тихим голосом:

– Я слыхала, что вы красивы, но не думала, что вы так хороши! Сильвия Кассельмен, вы вихрь яблочного цвета, вы… вы весна с картины Коро!

Сильвия видела некоторые картины Коро, но к художественным метафорам не привыкла и не поняла мысли миссис Винтроп. Она, в свою очередь, ограничилась лишь несколькими словами по поводу удовольствия познакомиться. Но миссис Винтроп была слишком далека в эту минуту от банальной светской любезности.

– Дриада! – восторженно прошептала она.

У нее был удивительный голос. В ее словах, в ее движениях было что-то вещее, она напоминала сивиллу. И когда она говорила, казалось, что она обращается не к человеку, находящемуся перед нею, а к какому-то незримому бесплотному существу. На первых порах она смущала, с ней было несколько неловко.

– Вы принесли молодость в наш мир! – сказала она. – Сильвия, мне надо о многом поговорить с вами. Я хочу ближе узнать вас. Вы не тщеславная, нет! Вы гордая!

– Не знаю… не знаю, – ответила Сильвия, растерявшись на мгновение.

– Не надо, не надо быть тщеславной! – воскликнула миссис Винтроп. – Я тоже когда-то была такою.

– В таком случае я могу надеяться, что буду когда-нибудь такой, какая вы теперь.

Миссис Винтроп рассмеялась ее находчивости.

– Прелестно! Прелестно! – сказала она, пожимая ей руку. – Совсем по-южному. Но что же я держу вас здесь и лишаю других удовольствия видеть вас! Пойдемте!

Так состоялось это знакомство. И совершенно иначе, чем себе представляла Сильвия. Эдит Винтроп, которую она увидела через несколько минут, гораздо больше подходила к представлению, которое сложилось у Сильвии о ее матери, чем сама миссис Винтроп. Эдит была так же хороша, как ее мать, но в ней и следа не было неизъяснимого очарования «королевы Изабеллы». Избалованная барышня, тотчас решила Сильвия и уже осталась навсегда при этом мнении об Эдит.

Женщины скоро подружились. Миссис Винтроп спросила, может ли она навестить Сильвию в отеле, приехала на следующий же день и нашла, что тетя барина совершенный тип аристократки с Юга. Обе стали перебирать своих славных предков, и Сильвия, воспитанница мисс Аберкромби, слушала и думала о том, как мало, в сущности, аристократизма в этих генеалогических разговорах…

Миссис Винтроп пригласила Сильвию на вечер, который собиралась дать в ближайшие дни. И когда Сильвия ответила, что, вероятно, скоро уедет из Бостона, «королева Изабелла» горячо воскликнула:

– Нет, нет, не уезжайте! Оставайтесь у меня навсегда. Сильвия сказала, что остаться навсегда не обещает, но на вечер приедет.

– Я приглашу вашего кузена распорядителем моего праздника, – сказала миссис Винтроп. – Вы знаете, какая это задача – занять чем-нибудь новым наших гостей. Мне один южанин рассказал – это, пожалуй, не новость для вас – об игре в «прогрессивную любовь».

– Да, мы часто устраиваем такие развлечения, – ответила Сильвия и удивилась, что на просвещенном Севере занимаются такими же наивными играми, как на Юге.

– Люди везде одинаковы! – ответила миссис Винтроп на ее невысказанный вопрос.

Сильвия удивилась ее проницательности. Они обменялись долгим взглядом.

– Сильвия, как мы понимаем друг друга! – сказала миссис Винтроп. – Мы из одного теста сделаны.

Для Сильвии наступило тяжелое время. Она поехала в театр в тот же день, когда познакомилась с миссис Винтроп, и, вернувшись домой, застала тетю Варину совсем больной, с явными симптомами аппендицита. Хотя при ней уже были врач и сиделка, Сильвия провела подле нее всю ночь и часть следующего дня. В такие минуты любовь Сильвии к ее близким доходила до фанатизма. Она готова была умереть, чтобы только избавить их от страданий, не щадила себя и способна была себя извести.

Тетю Варину она особенно любила за ее терпеливость и простодушие. Она никогда не изливала ни перед кем своих горестей, только уходила в себя и одиноко переживала свою печаль. Это было одно из тех любящих, преданных существ, какие нередко встречаются в больших семьях. Тихое, неприметное создание, благодаря неусыпным заботам которого не прекращалось движение сложной машины семейного уклада. Сильвия тоже в значительной степени была одарена этим жертвенным инстинктом, и ее всегда неодолимо влекло к этой тихой женщине, обойденной на празднике жизни.

Всю ночь она помогала сиделке менять компрессы и когда уже опасность миновала, не отходила от больной, несмотря на все увещевания врача, давала ей нюхать соль, поила успокоительными каплями, всячески развлекала и заставляла забывать про мучительные боли. Она нежно гладила ее седую голову, вспоминала дни, когда тетя Варина была еще свежая, молодая женщина. На девичьих портретах она была прямо красавицей. Теперь шея ее была худая и морщинистая, щеки отвисли и большая часть волос лежала на туалетном столике.

Так прошел день. Сильвия вспомнила, что обещала Гарри пойти с ним на университетский праздник. Она должна была бы лечь в постель и отдохнуть, но ей не хотелось огорчить Гарри отказом. Она выпила две чашки крепкого кофе и опять почувствовала себя в силах провести несколько часов, а то и целую ночь на людях. Сильвия совершенно преображалась, когда переживала огорчения и тревоги. Она становилась тогда прямо прозрачной, поражая и мужчин, и женщин своей одухотворенной, неземной красотой. Люди вздрагивали при встрече с нею, пораженные выражением ее лица, а поэты, увидев ее, вспоминали об ангелах и звездах. Такой она была и в тот день, когда собиралась пойти на университетский вечер. Она надела легкое белое кисейное платье, шляпу с белым пером. Сильвия выбрала этот воздушный наряд не для того, чтобы казаться эфемерным созданием. Но инстинкт, всегда руководивший ею, подсказывал ей для всякого момента безошибочный выбор.

Вечер был скучным, и часа через два гости стали расходиться. Сильвия сказала Гарри, что хотела бы вернуться домой пешком. Была теплая, тихая ночь, и Сильвия с наслаждением вдыхала душистый воздух, вслушивалась в песни, звучавшие вдали, и любовалась огнями, мерцавшими в темной листве. Но вдруг она заметила, что потеряла медальон, который носила на шее.

– Надо его найти, – воскликнула она, – во что бы то ни стало! В нем портрет тети Леди.

– Ты уверена, что имела его при себе?

– Конечно! Мы найдем его, если сейчас вернемся! Скорей, Гарри! Я не могу бегать на таких каблуках!

Гарри побежал назад, а Сильвия стала искать на дороге, внимательно оглядываясь по сторонам. Минут через пять она услышала рядом шаги и, подняв голову, увидела молодого еще человека в смокинге. Она в это время стояла под фонарем и в свете его увидела, что он смотрит на нее; женским чутьем она угадала, что произвела на него впечатление.

Он остановился.

– Вы потеряли что-нибудь? – спросил он нетвердым голосом.

– Да!

– Не могу ли я чем-нибудь помочь вам?

– Благодарю вас, – ответила Сильвия. – Мой кузен тоже ищет. Он сейчас вернется.

Сильвия продолжала двигаться по аллее. Молодому человеку было по пути с нею. Он замедлил шаги. По всему было видно, что это воспитанный человек, его общество не пугало ее.

– Это ценная вещь? – спросил он наконец.

– Медальон с портретом, которым я очень дорожу, – ответила она.

Она остановилась на повороте, не зная, по какой аллее Гарри вернется.

Он тоже остановился.

– Я очень рад был бы помочь вам, если позволите! – сказал он.

– Благодарю вас, – ответила она, – но мой кузен, вероятно, сейчас вернется. Мы прошли всего несколько шагов.

И опять оба замолчали. Прошло несколько минут. Она чувствовала, что молчание это неловко затянулось, но отослать его не решалась и заговорить с ним тоже не хотела. И когда заметила, что Гарри наконец возвращается, вздохнула с облегчением и сказала:

– Вот мой кузен. Надеюсь, он нашел медальон!

– Не похоже! – ответил незнакомец.

У Сильвии сердце упало. Она увидела, что Гарри шел очень медленно, шаря глазами по земле. Когда он приблизился, она спросила:

– Ты не нашел?

– Нет! – ответил он. – Я боюсь, что пропал медальон!

– О, какое горе! Что же теперь делать? – воскликнула она.

Гарри подошел к ней, посмотрел на стоявшего подле нее господина. Они не были знакомы, и Гарри, не останавливаясь, пошел дальше, говоря:

– Я еще поищу!

– Не стоит, – ответила Сильвия, – я везде смотрела!

– Ничего не значит, я все-таки поищу, – бросил Гарри и быстро удалился.

– Гарри, подожди! – крикнула она.

Она хотела ему объяснить, что искала очень внимательно, а главное, хотела как-нибудь отделаться от незнакомца.

Но Гарри все удалялся, не обращая внимания на ее зов. Она опять окликнула его, уже с оттенком раздражения в голосе, но он даже головы не повернул и через мгновение исчез за углом. Это удивило и рассердило ее. Как дико убежать от нее и оставить ее в темной аллее с незнакомым человеком!

– Да что это с ним? – воскликнула она. – Там искать совершенно бесполезно!

Она напряженно вглядывалась в полутьму. Он не возвращался, и она опять воскликнула:

– Да что это с ним, право!

Она посмотрела на своего спутника и уловила улыбку, скользнувшую по его лицу. Она вопросительно взглянула на него, и он ответил:

– Он видел, вероятно, что вы со мной.

«Он видел, что вы со мной!» – Она не верила своим ушам. И каким тоном, с какой улыбкой произнесены были эти слова! Она тотчас поняла, что означали эти слова, но не хотела поверить, что в действительности слышала их. Этот человек не знает Гарри, но Гарри знал его, и знал, что с этим человеком можно оставить ее ночью на улице. А человек этот, зная себе цену, наблюдал разыгрываемую перед ним маленькую комедию и улыбался.

Когда Сильвия поняла все это, кровь бросилась ей в голову. Она вся загорелась от стыда и негодования. Все, что она могла сделать, это отвернуться от этого человека, обозвав его жалким ветрогоном. Но ее трезвый ум тотчас подсказал ей другую мысль. Как же иначе она могла объяснить поведение Гарри? Это ее кузен – жалкий ветрогон! Она хотела побежать за ним и выругать его в присутствии этого человека. И тут же в ней опять вспыхнул гнев против незнакомца. Если бы он был воспитанный человек, он не позволил бы ей разгадать свои намерения. Чего ради он стоит здесь и скалит зубы, как уличный мальчишка!

Сильвия подняла голову. Она решила проучить этого человека так, чтобы он запомнил это на всю жизнь. Она решила наказать его, хотя бы ей даже пришлось для этого попрать все приличия своими белыми лайковыми туфельками.

– Простите, – вежливо начала она, – я осмелюсь спросить…

– О чем?

Она взглянула на него. Это был высокий человек, с бледным худощавым лицом, крупными чертами лица и глубокими складками вокруг широкого рта. Он казался слишком старым для студента.

– Вы не инспектор здешнего университета? – спросила она.

– Нет, – удивленно ответил он.

– Но тогда… вы, быть может, полицейский чиновник?

– Нет, – ответил он, еще более удивленный, – почему?

– Мой кузен, очевидно, вас знает, а вы его не знаете. Я подумала, что он потому решился оставить меня с вами, что вы известный в городе тайный полицейский агент…

Она видела, как он вздрогнул, и с притворным смущением воскликнула:

– Вы меня извините, пожалуйста. Поймите, в каком я неловком положении!

И улыбнувшись своей очаровательной улыбкой, добавила:

– Но тогда я имею удовольствие видеть перед собою героя романа, покровителя заблудившихся девиц?

Его передернуло. Она посмотрела на него и вновь улыбнулась.

– Да, я полагаю, – смешался он, – если позволите… Конечно, я должен был представиться…

– О, вы и без этого можете сделать мне заслуженный выговор.

Он с недоумением взглянул на нее и повторил:

– Конечно, я должен был представиться вам…

– Но ведь мы и так прекрасно провели время? – прервала она его.

Это был форменный отпор. Он растерялся и замолк.

– Простите, – начал он опять несколько мгновений спустя, – мне кажется, что я уже видел вас где-то.

– Сомневаюсь! – быстро ответила она…

– Вы с Юга, не правда ли? Я несколько раз был там.

Сильвия молчала.

– Простите, – сказал он, – я позволю себе все-таки представиться вам. Я Дуглас ван Тьювер.

Он пристально смотрел на нее, желая увидеть на ее лице эффект, который произвело на нее его имя. Но Сильвия и бровью не повела.

– Благодарю, – невозмутимо ответила она, – это редкое имя. Вероятно, немецкое?

– Нет, голландское.

– Ах, голландское! Но вы безукоризненно говорите по-английски.

– Мои предки поселились в Америке в 1640 году.

– Ах, какое совпадение! – воскликнула Сильвия. В том же году, когда мои предки приехали в Америку. Быть может, вы видели меня в другом воплощении?

И, помолчав мгновение, добавила:

– Ван Тьюивес, вы сказали?

По лицу его пробежала дрожь, глаза вспыхнули. Она смотрела на него невинными глазами и ждала ответа.

– Ван Тьювер, – серьезно и тихо ответил он, – Дуглас ван Тьювер.

– О, простите! Ван Тьювер. Теперь я запомню.

Она ждала. Она была уверена, что он еще что-то добавит. И, действительно, он добавил:

– Это очень известное в Нью-Йорке имя.

– Ах, в Нью-Йорке так много народу, – сказала она. Они опять замолчали. Он собирался с мыслями.

– На Юге все знают друг друга, – заметила Сильвия.

– Я бы не мог жить в городе, где все знают друг друга, – холодно сказал он.

– Как я не могла бы жить в Нью-Йорке, – ответила Сильвия.

В таком тоне разговор этот дальше не мог продолжаться. Сильвия напряженно думала о том, как выйти из этого положения. Где же, наконец, этот противный Гарри? И сколько времени еще будет она обречена на эту пытку? Вдруг на большой аллее загудел автомобиль. «Вот выход!» – мелькнуло у нее в голове.

– Остановите его, пожалуйста! – воскликнула она. Ван Тьювер инстинктивно поднял руку. И так же невольно спросил:

– Вы уезжаете?

– В Бостон, – сказала она, садясь в экипаж, и бросила оторопевшему спутнику: – До свидания, мистер ван Тьювер! До свидания, до следующего перевоплощения.

4

Сильвия могла убедиться, что новости быстро распространяются в Кембридже. На следующий день явился с визитом Тубби Бэтс, и с первого взгляда на него она поняла, что его привело исключительное обстоятельство.

– Я позволю себе спросить вас кое о чем, мисс Кассельмен, – начал он, усевшись в кресло. – Но я не знаю, имею ли я право… Вы знаете, мисс Кассельмен, какой я болтун…

– О, я обожаю болтовню… – поддержала его Сильвия. Гость просиял. Он больше других напоминал ей ее южных знакомых, и она быстро нашла с ним верный тон.

– Благодарю вас! – воскликнул он. – Это очень мило с вашей стороны.

Он придвинул к ней свое кресло и начал конфиденциальным тоном:

– Речь идет о Дугласе ван Тьювере.

– Я так и думала.

– Значит, что-то произошло!

– Нет, нет, мистер Бэтс, – рассмеялась она. – Выкладывайте вашу историю.

– Сегодня утром позвонил ко мне ван Тьювер и спросил, завтракаю ли я в клубе. Я сказал да, я завтракаю в клубе. Он тоже пришел в клуб и сел за один стол со мной. Товарищи удивились, смотрели на нас во все глаза. Дуглас, не медля, приступил к тому делу, которое интересовало его… – Бэтс смущенно остановился. – Я боюсь, мисс Кассельмен, сделать оплошность. Вам, пожалуй, кое-что не понравится…

– Да говорите, говорите, я сгораю от нетерпения, – сказала Сильвия, улыбаясь.

Так вот! Дуглас начал с того, что рассказал о своем приключении. Вчера вечером он встретил в парке молодую женщину. Она была высокого роста, несколько бледна. Южанка. У нее золотые волосы, и была она в белом платье. «Вы не знаете, кто это?» – спросил он. Я молчал, предоставив возможность ответить товарищам. Но те тоже ничего не знали. «С ней случилась какая-то неприятность, – продолжал ван Тьювер. – Я предложил ей мои услуги, и она приняла их…»

– О, нет! Это неправда!.. – воскликнула Сильвия.

– Нет? Я так и знал, – подхватил Бэтс. – Расскажите, как было дело?

– Кончайте раньше вы вашу повесть, – сказала Сильвия, смеясь.

– Ну, вот! Это была для него совершенно новая роль, – сказал он, – роль покровителя заблудившейся девицы. Такой оригинальной особы он никогда еще не встречал. Она… вы не рассердитесь на меня, мисс Кассельмен?

– Нет, нет, продолжайте…

– Вы услышите кое-что не совсем лестное…

– Да не томите меня!

– Он сказал: «У нее вид настоящей леди, а говорит, как актриса на сцене. Такая находчивая, такая смелая – прямо изумительная!». Так и сказал: «Прямо изумительная!» Наконец спросил, знаю ли я эту девушку. Я, конечно, ответил, что знаю вас. «У нее, – говорит он, – кузен есть, которого зовут Гарри». Я сказал, что это мисс Кассельмен. Тогда он попросил, чтобы я рассказал ему о вас все, что знаю. Я ответил ему, что познакомился с вами у Турлау и все, что я знаю о вас, это то, что вы изумительная.

– Ну, а потом?

– Потом он пожелал еще узнать, что я думаю о вас. Я ответил, что, по-моему, вы прелестнейшая, милейшая, очаровательнейшая девушка, какую мне приходилось встречать в жизни. И это правда. Тогда ван Тьювер сказал… – Бэтс вдруг замолк.

– Это все?

– Нет, это не все. Наш разговор прервали.

– Возможно. Но ван Тьювер успел, вероятно, еще сказать вам, что, по его мнению, я неприятная, вздорная, пустая особа.

Бэтс покраснел. Он стал упрашивать Сильвию, чтобы она рассказала ему о своей встрече с ван Тьювером. Она ответила, что рассказывать нечего. Тогда он предложил ей привезти к ней ван Тьювера. Она ответила решительным отказом. Он убеждал ее, полусерьезно, полушутя, горячился. Ему страстно хотелось видеть, что произойдет из этого знакомства. Все страшно заинтригованы. Он умолял ее. Но Сильвия была непреклонна, и он ушел, удрученный ее отказом, но уверенный, что рано или поздно она все-таки должна будет принять у себя ван Тьювера.

Едва он ушел, явился Гарри. Он пришел выслушать выговор за вчерашнее поведение. Выговор оказался гораздо серьезнее, чем он ждал. К досаде своей, он убедился, что Сильвия совершенно искренне решила не встречаться больше с ван Тьювером.

– Но почему? – настаивал Гарри.

– А потому, что бедные люди, как мы, не могут поддерживать знакомства с такими богачами, не унижая своего достоинства.

– Господи! Да что ты говоришь! Разве мы не равные ван Тьюверу?

– Мы так думаем, но в действительности это не так. Когда ты полюбишь девушку его круга, то ты убедишься, какое расстояние между ними и нами.

Она сдвинула брови и, подумав немного, добавила:

– Кончено. О ван Тьювере я и говорить больше не желаю. И потом… У этого человека слишком много денег. А никто не имеет права располагать такими деньгами, не заработав их своим трудом.

– Сильвия, где ты набралась таких мыслей? – воскликнул Гарри. – Ведь ты говоришь, как настоящий анархист!

Дня через два состоялся вечер-маскарад у миссис Винтроп. Гостей было немного – двадцать четыре человека: двенадцать мужчин и двенадцать женщин, все в красных шелковых домино и золотистых шелковых масках. В перерывах между танцами гости рассыпались по уютным уголкам, и мужчины ухаживали за своими замаскированными дамами. Тубби Бэтс, который ни под каким домино не мог сохранить своего инкогнито, исполнял роль привратника этого рая. Он должен был подбирать пары так, чтобы в каждом танце у танцующих был новый партнер. После танцев выбирали самого искусного и самого неискусного в «любовной игре», затем раздавали призы.

За период своей светской жизни Сильвия преуспела в «любовной игре». Она научилась играть совершенно разные роли и менять свой голос до неузнаваемости.

После первого тура она села и стала ждать. Ее очень занимало, как ее партнер поведет свою роль. Но он не торопился начинать. И по его нерешительности Сильвия скоро поняла, что этот человек смущен и страдает. Она обратилась к нему и прошептала:

– Томность скорее красит женщину, чем мужчину!

– Простите, – ответило огромное домино, помолчав немного, – я никогда еще не участвовал в этой игре.

– Это интереснейшая игра в мире, – убежденно сказала Сильвия.

– Может быть, – ответил он. – Но, по-моему, эта нелепая игра мало говорит в пользу вкуса миссис Винтроп.

«О, Господи, какую это я птицу поймала»! – подумала Сильвия. Голос его показался ей знакомым, но она не могла вспомнить, где слышала его. Она встречала так много людей в последние дни.

– Ну, время от времени такие простые развлечения очень полезны, – сказал она. – Сделайте над собою усилие и начинайте!

– Что же я должен делать?

– Расшевелите, встряхните себя. Скажите мне, что обожаете меня! Что перед лазурью моих глаз тускнеет небосвод!

– Но я не вижу ваших глаз.

– Зачем видеть? Разве вы не знаете, что любовь слепа? Она втянула его в игру. Но в том, что он делал, было очень мало искреннего увлечения и веселья.

– Станьте предо мною на колени, – сказала она.

Он запротестовал. Она настаивала. Он опустился на колени медленно, вяло и неохотно. Сильвия хохотала, как безумная. Наконец и он заразился ее оживлением. Он тоже рассмеялся. Сильвия не сомневалась уже, что встречала где-то этого человека, но кому принадлежал этот голос, вспомнить не могла! Какой странный человек! И что это – робость или недостаток воображения? Когда раздался звонок и пары должны были смениться, она вдохнула с облегчением.

Следующим партнером был Гармон. Она узнала его, прежде чем он успел произнести несколько слов. Гармон не узнал ее, но так как всегда был в состоянии влюбленности, то знал, как держать себя в соответствующих случаях. Он повторил все те слова, которые Сильвия уже слышала от него в предыдущие дни, а Сильвия отвечала ему задорными шутками, на которые никогда не отважилась бы без маски. Они болтали оживленно и весело. Третий партнер молча сел подле нее.

– Я слушаю вас, – начала Сильвия после продолжительной паузы.

– Простите, – сказало домино, – я никогда еще не участвовал в этой игре.

Сильвия тотчас узнала своего первого кавалера. Тот же голос! Те же слова!

– Вы ошибаетесь, – холодно возразила она, – вы лишь двадцать минут тому назад играли со мной в эту игру.

Домино удивленно повело головой.

– Простите, значит, произошла ошибка.

– Очевидно, – ответила Сильвия. – Распорядитель перепутал наши номера.

Но обращаться к распорядителю было поздно. Пары уже сидели по своим местам, и игра продолжалась.

– Что же, будем ждать следующей смены, – сказала Сильвия.

– Зачем?

– Ну, тогда постараемся, по крайней мере, не скучать. Вы не можете сделать маленького усилия и вести роль живее, чем прежде?

– Я постараюсь, – ответил он, – это ужасно глупо, должен сознаться.

– Нет, я с вами не согласна. Я нахожу, что для вас это самая подходящая игра!

– Как так?

– А вот вдумайтесь. Эта игра не что иное, как протест против светской скуки, против приличий и обычаев, принятых в Бостоне.

– Я не бостонец!

– Вы могли родиться в другом месте, но душой вы бостонец. Разве не приятно сбросить с себя шелуху светскости и под маской быть таким, каким хочется быть, не опасаясь быть узнанным или повредить своей репутации?

– О, Господи! – воскликнул он, и в голосе его прозвучала теплая нотка.

Сильвия быстро схватила его за руку.

– Ну, ну, скорей, скорей! Говорите, скажите что-нибудь, пока не поздно.

– О, Господи! – воскликнул он опять.

– Да скажите же что-нибудь! Скорей! Скорей! Жизнь дважды не повторяется, и этот момент уже не повторится. Я не знаю, кто вы. Я не могу подсказать вам ваших желаний. Скажите же, скажите то, что вы от самого себя скрываете.

– О, Господи! – воскликнул он в третий раз. – В самом деле, если бы я мог вас любить…

– Да любите, любите! Кто вам мешает? В течение нескольких драгоценных минут я нераздельно ваша. Забудьте, что вы бостонский брамин в домино. Вообразите себя фавном в лесах Аркадии! Пойдемте, фавн!

Его рука дрогнула.

– Я жду! – прошептала Сильвия.

И домино ответило:

– Я не хочу танцевать. Я хочу только слушать вас. Говорите! Вы искуснее меня в любовных делах.

Сильвия расхохоталась так, что у нее слезы выступили на глазах. Она хотела вытереть их, но не нашла при себе своего платка, посмотрела на одно, другое кресло, на пол. Видя что она ищет что-то, он спросил:

– Простите, вы потеряли что-нибудь?

Эта фраза, как вспышкой, озарила память Сильвии. Не только те же самые слова – тот же голос, то же движение! Сомнений быть не могло. Поиски платка помогли ей скрыть свое смущение.

– Итак, – начала она опять, – я продолжаю. Ваше красноречие победило меня. Я чувствую, что против вашей пылкости мне не устоять. Вы сошли ко мне, как Бог с неба, и ошеломили меня, простую смертную, своей страстью и мощью. Кто вы? Из какого источника черпаете вы свое красноречие и пыл! Я теряюсь в предположениях и догадках!

Сильвия видела, что домино застыло от изумления. Она хотела отойти от него, но любопытство удержало ее на месте. Ей хотелось видеть, как он выйдет из этого положения.

Наконец он заговорил:

– Я вижу, у вас большое преимущество передо мной. Вы знаете, кто я!

– Я знаю, кто вы? – воскликнула Сильвия. – Как же я могу не знать этого! Вас, божественного! Вас, перед кем склоняется весь мир. Примите и от меня дань почтения. Я благоговейно преклоняюсь перед Золотым Тельцом!

Она опустилась на колено перед огромным домино. Она была уверена, что он, обиженный, встанет и уйдет. К счастью, ее спас звонок, возвещавший новый тур игры. Она вскочила и быстро пожала руку своему партнеру.

– До свидания, мистер ван Тьювер! – воскликнула она. – До свидания, до следующего перевоплощения!

Следующим партнером Сильвии был молодой человек, которого она узнать не могла. Он, видимо, начитался поэтов, потому что излияния его были обильно уснащены стихами и поэтическими цитатами. Но она едва слушала его. Мысли ее были совершенно поглощены ван Тьювером. Это случайность, что он дважды оказался ее партнером, или чей-нибудь умысел? Она должна это узнать.

Опять смена пар, и опять подле нее знакомое домино.

– Это вы? – спросила она.

– Да!

– Очевидно, кто-то забавляется на наш счет! – холодно сказала Сильвия. – Я думаю, что пора прекратить эту шутку.

– Мисс Кассельмен, – ответило домино, – надеюсь, вы поверите мне, что я тут решительно ни при чем.

– О, мистер ван Тьювер, ваша неподготовленность была очевидна. Во всяком случае, вам бы следовало обратиться к мистеру Бэтсу и сказать ему, что с нас довольно…

Он медлил.

– Вы… полагаете, что это необходимо?

– Да что же нам делать? Неужели мы обречены провести вдвоем весь вечер?

– Я бы ничего против не имел, мисс Кассельмен!

– Да, и вы будете ухаживать за мной и занимать меня так же, как прежде?

– Теперь пойдет лучше! Я в восторге от этой игры. Мне бы хотелось, чтобы она никогда не прекращалась.

– Чрезвычайно польщена! Но, мистер ван Тьювер, мы проговорили с вами уже немало времени, а вы пока ничего интересного не сказали.

– Мисс Кассельмен!

– Конечно! Только одну или две дерзости.

– Вы жестоки со мной, мисс Кассельмен. Я не забыл еще, как вы обошлись со мной в тот вечер, когда я встретил вас в университетском парке. Что я сделал такого, чтобы заслужить подобную немилость?

– Вам неприятно будет выслушать мой ответ.

– Говорите, пожалуйста. Я искренне восхищаюсь вами. Вы самая удивительная женщина, какую я когда-либо встречал. Удивительная в хорошем смысле, вы понимаете…

– Я понимаю, – ответила Сильвия, улыбаясь. – Я изо всех сил старалась быть удивительной…

– Вы, очевидно, очень не расположены ко мне. Но почему? Что я сделал дурного?

– Дело не в том, что вы сделали, а в том, что вы собой представляете.

– Что же именно, мисс Кассельмен?

– Я не знаю, сумею ли выразить это. Вы что-то чудовищное, что-то внушающее мне слепую ярость. И в то же время я понимаю, что, дав волю своей ярости, схватив вас, например, за горло, я бы этим поставила себя на один уровень с вами, и я чувствую, что должна бежать, бежать от вас, никогда не встречаться с вами во избежание опасности или, вернее, унижения моего достоинства.

Раздался звонок.

– Я убегаю! – бросила Сильвия.

Пары сменились в шестой раз. Сильвия танцевала теперь с Джексоном, которого узнала немедленно. В седьмой паре она танцевала с каким-то совершенно незнакомым ей юношей, а в восьмой смене – опять с ван Тьювером. Он так волновался на этот раз, что, прежде чем они начали танцевать, спросил:

– Это вы?

И вздохнул с облегчением, когда Сильвия ответила:

– Да!

Он волновался и во время танца, несколько раз начинал было говорить и тотчас умолкал.

– Мисс Кассельмен, вы должны объяснить мне ваши слова, – сказал он, когда они сели.

– Да, конечно, я должна объясниться. Но поймете ли вы меня? Я почти чужая в вашем мире, и то, что вам кажется вполне естественным, мне кажется диким и нелепым. Вероятно, в ваших глазах я деревенская барышня с провинциальными взглядами на людей и на жизнь.

– Продолжайте, пожалуйста, – попросил он.

– Ну вот, мистер ван Тьювер, у вас колоссальное состояние. Двадцать или тридцать миллионов долларов, сорок или пятьдесят миллионов долларов – мнения несколько расходятся только насчет цифры. Ваше состояние так велико, что заслонило вашу личность. Это не вы думаете, не вы говорите, а ваши деньги думают и говорят за вас. Вы – какое-то тревожное, тягостное представление о бесчисленных миллионах, и в окружающих вас людях вы видите лишь отражение этого тягостного представления!

– Неужели я произвожу на вас такое впечатление?

– Не только на меня, на всех.

– О, этого не может быть! – воскликнул он.

– Могу вас уверить, что это именно так! Еще до того, как встретила вас, я возненавидела вас только за те чувства, которые вы внушаете вашим знакомым.

Когда ван Тьювер заговорил после продолжительной паузы, голос его звучал глухо и неуверенно:

– Мисс Кассельмен, а вы подумали о трудностях, с которыми связано мое положение?

– Нет, мне некогда было думать об этом.

– Да, тогда поверьте, что их немало. Вы говорите о впечатлении, какое я произвожу на людей. Но вы первый человек, который сказал мне это.

Сильвия недоверчиво повела головой.

– Вам это кажется невероятным! – подхватил ван Тьювер. – Но подумайте, что же я могу сделать? Я не виноват. Я не виноват в том, что у меня много денег. Они дают мне большую власть, против этого ничего нельзя поделать. Хорошо ли это или дурно, но в силу обстоятельств у меня известные обязанности, от исполнения которых я уклониться не могу. Вы не имеете, вероятно, ясного представления о том, каково мое положение и какая ответственность лежит на мне, и вам легко меня осуждать. Как я могу уйти от своих денег? Люди знают, что я богат, и отводят мне известное положение в мире, совершенно не считаясь с моими желаниями.

Он замолчал. Он так волновался, что Сильвии стало жаль его.

– А вы оправдываете те ожидания, которые люди возлагают на вас? – спросила она.

– Но, – возразил он, – я обязан распоряжаться моими деньгами, беречь и поддерживать мое состояние.

– Ах да, так это принято в деловом мире. Я говорю о вашей личной жизни, о ваших отношениях к товарищам, к друзьям.

– Мисс Кассельмен, но какая же моя личная жизнь и мои отношения к друзьям и товарищам? Люди говорят мне о дружеских чувствах ко мне, но я знаю, они чего-то ждут от меня, и рано или поздно я узнаю, чего именно им нужно от меня. Вы говорите, что это чудовищно. Я знаю! Вы говорите, что я не сознаю того, что представляю собою для людей. Но я не могу не сознавать этого, когда вижу это и чувствую на каждом шагу. Мне кажется порою, что, с тех пор как я родился, у меня не было ни одного бескорыстного друга.

Сильвия, тронутая искренностью его слов, молчала.

– Но… здесь в демократических условиях университетской жизни… – начала она.

– Здесь то же самое, что и в другом месте. И здесь те же клубы, интриги, назойливые люди, карьеристы, точно так же, как и в нью-йоркском обществе. Взять хотя бы то, что все товарищи, как вы мне сказали, не любят меня и не одобряют моей жизни, а никто сказать мне этого не посмел.

– Не посмел? – повторила Сильвия.

– Раз не говорят, стало быть, не смеют. Те, которые самостоятельно прокладывают себе дорогу в жизни, те поглощены своей работой, и до других им дела нет. Другие же, верующие в мощь денег, добиваются моего расположения. Эти пожимают плечами и говорят: «Зачем избегать такого человека, как ван Тьювер? Какой в этом смысл?» Как бы там ни было, ни один из моих товарищей никогда не высказывал мне никакого осуждения. Что же касается женщин…

Сильвия молчала, но он все же почувствовал, что она внезапно натянулась, как струна.

– Мисс Кассельмен, – сказал ван Тьювер, волнуясь, – вы не обидитесь, если я скажу вам всю правду…

– Нет, нет, пожалуйста, я слушаю вас с большим интересом. Все женщины, вероятно, жаждут выйти замуж за вас?

– Не в этом дело! Они хотят главным образом, чтобы их видели со мной. Конечно, когда они начинают обхаживать меня…

Он остановился.

– Вы смеетесь надо мной, мисс Кассельмен, поверьте мне, это не шутка. Если бы вы знали, сколько писем я получаю!

– Они пишут вам любовные письма?

– Не только любовные, – не говорю уже о таких, – но и просительные письма! Просьбы о помощи, и какие невообразимые, какие невероятные истории излагаются в этих письмах! Вам рассказывали, в какую неприятную историю я впутался однажды?

– Нет!

– Удивительно! Как это мои товарищи могли лишить себя такого удовольствия! Как-то раз я уступил настоятельным просьбам одной особы и принял ее у себя. Она рассказала мне ужасную трагическую историю, происшедшую с ней, и в заключение заявила, что ей нужно десять тысяч долларов. Истории ее я не вполне поверил и на просьбу о деньгах ответил отказом. Тогда она стала звать на помощь. Сбежалась прислуга, и, можете себе представить, она сказала, что я оскорбил ее… и прочее! Я велел лакею вывести ее, но она закричала, что она выцарапает ему глаза, что сейчас крикнет в окно, позовет полицию и расскажет во всех газетах о том, что я воспользовался ее слабостью. И что же? Пришлось отдать ей все деньги, какие были при мне, только бы избавиться от нее.

– О, Боже мой! – воскликнула Сильвия, в первый раз слышавшая такую историю.

– Вот видите! В большинстве случаев, правда, мне удавалось вовремя уходить от беды. У меня был опытный наставник – мой дядя, недавно умерший холостяком и оставивший мне большое наследство. Он воспитывал меня и всегда заботился о том, чтобы в доме моем не было женщин: ни экономки, ни прислуги.

– Мистер ван Тьювер, – сказала Сильвия, подумав немного, – а вам не приходило в голову, что я тоже расставляю вам любовные сети?

Она не видела его лица, но чувствовала, что он неприятно удивлен ее вопросом.

– О, нет мисс Кассельмен! – воскликнул он.

– Но как вы можете это знать? Ведь ваш дядя вас наставлял и предостерегал от всех женщин!

– Мисс Кассельмен, – сказал он, – прошу вас, говорите со мной серьезно.

– Но я говорю вполне серьезно. Я даже считаю своим долгом сказать вам: я умышленно кокетничала с первого мгновения встречи с вами, потому что хотела вскружить вам голову, покорить вас и хорошенько проучить вас за вашу самоуверенность.

– О! – воскликнул ван Тьювер.

Сильвии показалось, что в этом восклицании прозвучала нотка облегчения.

– Вы рады, что у меня не было, по крайней мере, намерения выйти за вас замуж, – сказала она и, не давая ему возразить, продолжала: – Вы плохо пользуетесь наставлениями вашего дядюшки. Я говорю, что ничуть не желаю выходить замуж за вас, но, быть может, говорю это лишь затем, чтобы раззадорить вас и зажечь вас желанием во что бы то ни стало жениться на мне.

Он растерянно молчал. Она не унималась:

– Должна вам сказать, я опасная женщина! Такой вам, вероятно, не приходилось еще встречать. Серьезно говорю! Я глубоко убеждена, что если бы ваш дядюшка был знаком с моей тетушкой, он, наверно, не умер бы холостяком! Послушайтесь моего совета и отделайтесь от меня, пока не поздно.

– Зачем же мне терять вас? И почему бы мне не жениться на вас, если бы я захотел?

– Что вы! На бедной девушке! Я бесприданница!

– Я этого не знал. И для меня это безразлично. Я могу позволить себе эту роскошь – жениться на бедной девушке, если бы полюбил ее.

– Ну, а унижение быть пойманным в ловушку?

Он подумал немного.

– Это тоже меня не пугает. Если вам удастся поймать меня… если вам удастся то, что никому еще не удавалось…

Тогда вы согласны быть подстреленным, как заяц? – сказала она, смеясь.

– Мисс Кассельмен, вы жестоки. Я не шучу. Вы удивительно красивая девушка и очень умны. Вы могли бы быть украшением моей жизни. Я гордился бы такой женой!

Он замолчал.

– Мистер ван Тьювер, – спросила она, – это серьезное предложение?

Он вздрогнул.

– Отчего же нет? – пролепетал он. – Конечно!

– Видите, какая это опасная игра, – воскликнула она. – Вы чуть было не попались! Спасайтесь, мистер ван Тьювер.

В то же мгновение раздался звонок. Она встала.

– Идите и скажите распорядителю, чтобы он не ставил вас больше в одной паре со мной. Или вы погибнете навеки, мистер ван Тьювер!

Следующим ее партнером был Гарри. Интриговать кузена было не очень занятно, но ее забавляло, что и он ее не узнал. Болтая и дразня его, она думала в то же время о том, как будет дальше держать себя большое домино.

– Ну, что же вы не послушались моего совета? – сказала она, когда перед десятым туром он вновь подошел к ней.

– Напротив! Я попросил Бэтса, чтобы он нас не разлучал уже до конца. Я должен говорить с вами!

– Но как вы могли так поступить? Он сейчас всем расскажет это, и пойдут разговоры!

– Это меня не интересует!

– Но меня интересует, мистер ван Тьювер. Напрасно вы это сделали!

– Выслушайте меня, мисс Кассельмен, – нетерпеливо продолжал он, – я все время думал о том, что вы сказали мне. Мне кажется, что вы, если бы только пожелали, могли бы быть для меня настоящим другом. Истинным, бескорыстным другом, который говорил бы мне правду…

Это показалось Сильвии более чем забавным.

– Но ведь я говорила вам, что не могу быть бескорыстной?

– И все-таки вам бы я верил!

– Да, конечно, – серьезно ответила она, – мне вы могли бы верить. Уверяю вас честным словом, что у меня никакого намерения нет выходить за вас замуж…

– Да, – сказал он, – я думал…

Сильвия неудержимо расхохоталась.

– Мистер ван Тьювер, вы серьезный человек. И все принимаете за чистую монету. Вы не находите, что пора положить конец этой шутке?

– Я никогда не позволял шутить над собою.

– Но вы можете быть совершенно спокойны. Вы вне всякой опасности. Я на вас никаких видов не имею.

Он не показал вида, доволен ли этим уверением или разочарован, но, помолчав немного, ответил:

– Я хотел только сказать, что для человека в моем положении искренний, бескорыстный друг – ценная находка.

– Вроде того, как в прежние времена короли имели придворных шутов, – сказала Сильвия.

Но его занимала не история, а личная тревога, и он не успокоился, пока Сильвия не дала ему обещания включить его в круг своих друзей и говорить ему всегда правду о его поступках, образе мыслей и даже поведении. Они не танцевали больше, когда в последних двух турах пары кружили по залу. Он рассказывал ей о себе, о своей жизни, а она внимательно слушала.

Это была удивительная повесть, прямо какая-то сказка. Дуглас ван Тьювер стал известен прежде, чем у него прорезался первый зуб. Мать его и отец погибли в железнодорожной катастрофе, когда ему было два месяца. Правительство назначило опекунов, и печать установила за ним что-то вроде негласного надзора. Бесценное дитя воспитывалось целой оравой наставников и обслуживалось штатом лакеев и мажордомов под надзором дяди-холостяка и мисс Гарольд Клайвден. Атрибутами его жизни были: одинокий дворец на Пятой авеню, роскошная вилла в Нью-Порте, дача в Адирондаках, яхта, дорогие игрушки, чистокровные арабские лошади, золотая посуда и томительная, тягостная торжественность.

Если прежде ван Тьювер раздражал Сильвию, то теперь она готова была плакать от жалости к нему. Ребенок, воспитывавшийся наемными лицами, росший без братьев и сестер, без шумных игр, драк и беззаботного смеха, без товарищей! Лишь время от времени воспитатель водил его, разряженного, завитого, на скучные именины такого же маленького аристократа.

Да, этот несчастный человек должен иметь друга, который говорил бы ему правду. Она решила взять на себя эту роль. Она не будет считаться вовсе с его могуществом, а будет относиться к нему как ко всякому другому человеку и откровенно высказывать ему свои мнения о нем и о его поступках.

Но, увы, она скоро убедилась, какую трудную задачу она взяла на себя. Оживленные гости танцевали уже последний танец без масок, а ван Тьювер все разговаривал со своим вновь обретенным другом. Он повел Сильвию и к ужину, хотя хозяйка дома хотела, чтобы он повел другую даму. Сильвия тотчас почувствовала, какое значение она обрела в этом доме. Все гости – мужчины и женщины – с любопытством смотрели на нее, завистливо перешептывались. И она ощутила сладкий трепет торжества. Она, чужая, никому не известная провинциалка, так быстро получила пальму первенства. Шутка ли, фаворитка короля!

Тотчас после ужина подошел к ней сияющий от радости Гарри.

– Ах ты, стрекоза, ловко же ты его! И как это ты сумела?

Сильвия вздрогнула. Стыд обжег ее лицо. Потом подошел к ней распорядитель Бэтс. Она обрушилась на него с упреками, но он только отшучивался.

– Мисс Кассельмен! Ну, ну, мисс Кассельмен!

Тем самым он как бы говорил: конечно, вы правы, но не можете же вы уверять, что в самом деле сердитесь на меня!

– Уходите, пожалуйста, – рассердилась она.

Но он и не думал уходить, а стал рассказывать, что говорят про нее гости мисс Винтроп. В это время мимо них проплыла плотная молодая девушка с вздернутым носом в веснушках. Она бросила на Сильвию высокомерный взгляд, и Бэтс прошептал:

– Вас не познакомили с нею? Это Доротея Кортланд! Та самая, которую прочат в невесты ван Тьюверу.

– Вот как! – с раздражением ответила Сильвия. – Как жаль, что у нее такие крупные веснушки на носу!

Бэтс рассмеялся, не понимая, что Сильвия раздражена против себя самой и всех этих чуждых ей и уже завидовавших ей людей.

Через несколько минут она очутилась подле Эдит Винтроп.

– Какой очаровательный вечер! – сказала Сильвия. Эдит ответила ей таким холодным взглядом, что Сильвия смутилась и подумала, что та, вероятно, плохо поняла ее.

– Игра имела успех! – добавила она.

– Понятия об успехе – разные! – возразила Эдит и, отвернувшись от нее, оживленно заговорила с другой гостьей.

«Господи, да что же я сделала такого?» – подумала Сильвия.

В другом углу залы миссис Винтроп горячо говорила о чем-то с ван Тьювером. Сильвии хотелось видеть, как отнесется к ней теперь эта прекрасная «родственная душа». Она подошла к ним и сказала:

– Миссис Винтроп, я очень рада, что не осрамилась в затеянной вами игре!

«Королева Изабелла» остановила на ней глубокий загадочный взгляд. Сильвия ждала. Она знала, что раздумья сивилл нарушать не должно.

– Дорогая Сильвия! – сказала она наконец, – вы сегодня бледны!

В присутствии ван Тьювера это замечание означало вызов.

– Неужели?

– Да, дорогая моя, не слишком растрачивайте свои силы. Женщины вашего типа быстро блекнут!

– О, этого я меньше всего боюсь, – ответила девушка, весело смеясь, – я и через сто лет буду такая же.

Она направилась было к выходу, но ван Тьювер удержал ее.

– Не уходите еще, не уходите, – убеждал он ее. Сильвия видела, что хозяйка дома прошла через весь зал к Доротее Кортланд, и обе оживленно заговорили. По взглядам, которые они бросали в сторону Сильвии, было ясно, что они говорили о ней.

Это был тяжелый экзамен для Сильвии, но она отлично владела собою.

– Мистер ван Тьювер, – сказала она, – я должна вам сказать кое-что. Я подумала и пришла к заключению, что никоим образом я не могу быть для вас желанным другом.

– Отчего же, мисс Кассельмен? – воскликнул он с искренним огорчением. – В чем дело? Я провинился в чем-нибудь?

– Нет, нет, вы ни в чем не провинились. Но я не могу, не могу мириться с вашей средой. О, если бы я долго жила здесь, я стала бы ужасным человеком!

– Послушайте, послушайте… – растерянно говорил он. Но она не дала ему продолжать.

– Мне очень жаль огорчать вас, но мое решение бесповоротно. Я ничем вам помочь не могу. Я не хотела бы встречаться с вами больше и лучше не просите об этом.

Она кивнула своему кузену головой и вышла из зала. Все гости миссис Винтроп обратили внимание на смущенный, несчастный вид ван Тьювера.

На следующее утро она получила записку от ван Тьювера. Он просил у нее краткого свидания. Она ответила отказом. Через час он подъехал к отелю в своем автомобиле и послал наверх визитную карточку, на которой написано было карандашом: «Чем я прогневил вас?»

Она ответила, что не сердится, но полагает, что им лучше не видаться. Он уехал, а немного погодя прилетел Тубби Бэтс. Она тотчас догадалась, что он явился делегатом от ван Тьювера. Он подошел к своему делу окольным путем. Заговорил о вчерашнем вечере, о впечатлении, которое она произвела, о том, как обошлись с ней миссис Винтроп и ее дочь.

– Да, могу сказать, ваши дамы – чрезвычайно любезные хозяйки! – заметила Сильвия.

– Мудрено быть любезной с гостьей, которая ворует… – ответил Бэтс смеясь.

– Ворует?!

– Ну да, миссис Винтроп – «королева». Ее венец – круг ее друзей и почитателей. Вы украли самый драгоценный камень из ее венца.

– Вот что! А я полагала, что она о своей дочери хлопочет!

– Ни-ни! – не унимался Бэтс. – Миссис Винтроп – королева Бостона, а ван Тьювер – король Гарвардской университетской колонии, и оба уже в силу своего положения должны держать себя иначе, не так, как простые смертные.

Сильвия расхохоталась.

– Однако вы дипломат! Ну, ну, продолжайте!

– Ван Тьюверу ставят в укор то и другое: и его обращение с людьми, и его образ жизни. Но он не может держать себя и жить иначе. Его воспитывали соответственно его колоссальному состоянию и втиснули уже в известный жизненный строй помимо его воли и участия. Свою надменность и монументальность он вывез из Англии. Разве вы не знаете, мисс Кассельмен, что американская непринужденность и непосредственность считаются там дурным тоном?

– Да вы вдобавок еще красноречивы, мистер Бэтс! – шутила Сильвия. – Говорите, говорите, я слушаю.

– У ван Тьювера гораздо больше хороших качеств, чем думают люди, мало знающие его. Он человек слова, очень аккуратен, порядочен. Но это, так сказать, добродетели. В нем есть и интересные черты.

– Например? – подхватила Сильвия.

– В нем есть что-то демоническое!

– Ой! Ой!

– Да. Уверяю вас! У него железная воля. И если он что-нибудь наметил себе, он этого добьется, чего бы это ему не стоило. Он гораздо сложнее, чем кажется. С таким человеком интересно померяться силами.

– Однако вы, пожалуй, раззадорите меня, и я из любопытства пожелаю еще раз поболтать с вашим героем.

И, подумав немного, добавила:

– Ладно, скажите его величеству, что я дам ему еще одну аудиенцию!

Сильвия обещала ван Тьюверу прокатиться с ним в автомобиле на следующий день. Он приехал в конном экипаже и объяснил, что завтракал в Кембридже и на обратном пути застрял – в моторе не хватило бензина.

– Мой шофер страдает слабоумием! – сказал ван Тьювер, и в тоне его голоса Сильвия уловила неприятно резанувшее ее напускное добродушие. Автомобиль приехал позже, чем он рассчитывал, и Сильвия с изумлением слушала, как он делал выговор шоферу. Тот попробовал было оправдаться, но ван Тьювер не дал ему и слова сказать.

– Да я вас и слушать не желаю! Вы не имеете права давать мне какие бы то ни было объяснения. Вы знаете, что я требую от своих слуг только исполнительности. Я вас больше держать не буду. Ищите себе другое место.

– Слушаюсь! – ответил шофер.

Сильвия села в автомобиль, едва понимая, что говорит ей ван Тьювер. Ее смутили не его слова. Он, конечно, вправе был сделать выговор шоферу. Ее поразил его тон, резкий, острый, как нож. Ему, очевидно, и в голову не приходило, что она обратила внимание на эту сцену. Он, вероятно, даже счел бы это признаком дурного тона.

Но она хотела быть справедливой и говорила себе, что ее удивило подобное отношение к белому слуге, а не сама жестокость к подчиненному. У них, на Юге, совершенно разное отношение к белым слугам и к неграм. К белым относятся гуманно и щадят их человеческое достоинство, а негров и за людей не считают. Обругать негритянку «обезьяной» или отодрать негра за уши за малейшую провинность считается там в порядке вещей. Но говорить так с человеком белой расы – без гнева, но с холодной, угрюмой злобой – это казалось ей диким.

Они тотчас вернулись к вчерашнему разговору. Сильвия стала объяснять ему, почему ей невозможно взять на себя роль его друга. Уже одни условия его жизни ей чужды и мало симпатичны. Хотя бы этот раскол в университетской колонии. Здесь две совершенно противоположные друг другу группы. Одна работает и проникнута истинно демократическим духом, другая развлекается и всячески старается поддерживать свое сословное достоинство и отстаивать сословные преимущества. Симпатии Сильвии были на стороне первой группы, к которой ван Тьювер не принадлежал.

– Да и что для вас этот университет! Разве он дает вам что-нибудь, чего вы не могли бы иметь в любом ином месте? Здесь учатся люди со всех концов Америки, и среди них только вы один занимаете исключительное, обособленное положение. Вы ни с кем не сходитесь, а между тем вы ведь слишком умны для того, чтобы отрицать в других ум, знания, привлекательные черты характера.

– Нисколько! Но я не могу знакомиться со всеми, у меня слишком мало времени для моих личных дел… – И, уловив насмешливую улыбку на лице Сильвии, добавил: – Это правда! Вы не хотите или не можете этого понять. Потом, скажите, разве вы поддерживаете знакомство со всеми, кто случайно представлен вам?

– Да ведь мы о разных вещах говорим, мистер ван Тьювер! Я девушка. И далеко не свободна в своих поступках. Могу вам, однако, сказать даже о себе. В прошедшем году я танцевала на университетском балу в Нью-Йорке, где один из моих кузенов получил ученую степень. Мне представили одного студента, оказавшегося из другой корпорации, враждебной аристократической корпорации моего кузена. Этот молодой человек произвел на меня прекрасное впечатление, и я танцевала с ним опять и опять, хотя все негодовали. Как! Нарушать солидарность! «Какая странная солидарность!» – отвечала я. – Солидарность значка!

– Все это прекрасно, – ответил ван Тьювер. – Красивым женщинам разрешается иметь свои капризы. Но общественные и товарищеские отношения основаны на других принципах. Люди известного круга не могут сближаться с людьми другого круга.

– И для того чтобы избежать сближения с товарищами, вы живете закрытым домом?

– Закрытым домом! Мало ли людей живут закрытыми домами! Ваш отец тоже живет закрытым домом!

Сильвия рассмеялась.

– У нас большая семья! А вы живете особняком только из гордости.

– Дорогая мисс Кассельмен, – терпеливо ответил он, – я рос в одиночестве и роскоши, и судьбе угодно было одарить меня большим состоянием. Отчего же мне не пользоваться им?

– Вы могли бы тратить его на благо других!

– На благотворительные дела? Но разве вы не знаете, что от благотворительности никакого толку не бывает.

– Нет, я этого не знаю. Но, во всяком случае, вы могли бы приносить другим добро, а не только зло и вред.

– Зло и вред, мисс Кассельмен?

– Да! Ваш образ жизни служит ложным идеалом для других студентов. Все, знающие вас или только слышавшие о вас, неминуемо должны стать или льстецами, или анархистами. Вы убиваете самые лучшие чувства в студенчестве.

– Например?

– Здесь есть «Мемориал-холл». Это прекрасное учреждение. И хотя бы все близкие мне люди разубеждали меня в этом, я все-таки останусь при своем мнении. Это прекрасное учреждение. Здесь вы можете встретить университетскую демократию, и здесь царит дух истинного товарищества. Вы никогда не завтракали, не обедали в «Мемориал-холле»?

– Нет, – ответил он. Сильвия подумала немного.

– Женщины ходят туда? – спросила она.

– Нет.

Сильвия рассмеялась.

– Ну, конечно, это только так, каприз красивой женщины, как вы раньше сказали. Но если бы вы, Дуглас ван Тьювер, если бы вы, скажем…

– …стал бы есть в «Мемориал-холле»! – воскликнул он. – Мисс Кассельмен, я там есть не могу, меня самого съедят там.

– Иначе говоря, – холодно сказала она, – вы не можете держать себя настоящим мужчиной среди других мужчин.

Он молчал, уязвленной ее замечанием. Но, овладев собою, он заговорил опять и стал настойчиво допытываться, чем и как он может заслужить ее расположение, и с ужасом повторил:

– Есть в «Мемориал-холле»!

– Мистер ван Тьювер, – сухо сказала Сильвия, – мне очень мало дела до того, будете ли вы есть в «Мемориал-холле» или вовсе есть не будете. Я говорю только о том, что вы должны лучше устроить свою жизнь!

Он кротко выслушал ее нагоняй.

– Вы, очевидно, считаете меня невозможным человеком, – сказал он, – но верьте, я хочу и стараюсь понять вас. Вы убеждаете меня в необходимости изменить мою жизнь, а я никак не могу понять этой необходимости. Какое кому зло я делаю тем, что держусь особняком?

– Дело не в том, что вы держитесь особняком! – ответила Сильвия, тронутая его искренним недоумением. – Вы пренебрегаете обществом товарищей и возбуждаете ненависть и зависть, вносите смуту в студенческую среду. Кажется, теперь здесь тоже идет борьба?

– Вы говорите о выборах в студенческий совет?

– Да! Сколько здесь интриг, сколько злобы накопилось в сердцах! Вы, вероятно, и на лекции не ходите. Наверное, даже не знаете, какие профессора что читают.

– Нет! – ответил он, невольно улыбаясь.

– Вот видите, приехали сюда и сделали из себя что-то вроде идола. Простите, это невежливо. Но то, что я сказала вам вчера вечером, в сущности, – правда: вы тут «Золотой Телец». Право, попробуйте совершенно изменить вашу жизнь. Перестаньте думать постоянно о себе самом и о том, что другие думают о вас и о ваших деньгах!

Он медлил с ответом.

– Вы, очевидно, не уверены в своих силах? – продолжала она. – Я знаю несколько человек, которые могли бы вам быть очень полезны. Я могу познакомить вас с ними. Они на одном курсе с вами.

– Кто они?

Она хотела было назвать Франка Ширли, но почему-то не решилась.

– Я познакомилась несколько дней тому назад с одним студентом. Он не член клуба, но самый интересный человек, какого я встретила здесь. Он говорил о вас не очень лестные вещи! Но если вы сумеете подойти к нему и понять его, у вас исчезнет чувство превосходства. Я уверена, что этот человек мог бы быть для вас ценным другом.

– Как его зовут?

– Мистер Фирмин.

– О! – воскликнул ван Тьювер и сделал скучное лицо.

– Вы знаете его?

– Поверхностно. У него злой язык!

– Но ведь вам такой и нужен, мистер ван Тьювер. Если у вас действительно есть мужество слушать правду о самом себе.

– Уверяю вас, – неуверенно начал он, – мне бы очень хотелось заслужить ваше расположение и…

– Прошу вас, не делайте ничего для того, чтобы заслужить мое расположение! – прервала она его. – Если сделаете что-нибудь хорошее, то для себя самого. Теперь вы, в сущности, воплощаете собою только ваши деньги, ваше положение, словом – ваше могущество. Но я очень мало верю в ваше могущество. Ваши дома, ваша многочисленная прислуга и ваши автомобили меня мало привлекают. По-моему, это даже нечестно, даже грех, потому что никто не имеет права тратить на себя так много денег, жить один в огромном доме!..

– Оставьте это! Я теперь квартиры уже менять не могу: до экзаменов осталось всего две недели.

– Тем большее впечатление это произвело бы, если бы вы теперь перебрались в студенческое общежитие. Теперь идут курсовые выборы, и вашему курсу грозит провал…

– Вы плохо представляете себе мое положение! – ответил он. – Кандидат в курсовые представители – Риджли Шеклфорд. Если я перейду теперь в демократическую корпорацию, мне станут говорить, что я изменник, трус, сумасшедший. От меня все отшатнутся.

– Неужели даже до этого может дойти?

– Несомненно! А когда об этом узнают в нашем обществе, мое положение будет невыносимо. Я вынужден буду покинуть клубы, в которых состою, я стану каким-то парией.

Сильвия ничего не ответила. Она думала о том, что он сказал ей. Вдруг она почувствовала на себе его горячий взгляд.

– Мисс Кассельмен, – начал он дрожащим голосом, – я больше всего в мире хочу вашей дружбы. Я на все готов, готов отказаться от всего в мире, чтобы добиться вашей дружбы. Я благоговею перед вами. Если бы я знал, что могу быть чем-нибудь для вас, я пошел бы на какие угодно крайности, я порвал бы со всем миром. Но если я порву со всеми и останусь один…

– Но ведь, если вы отойдете от круга, в котором теперь вращаетесь, вы приобретете новых друзей – истинных друзей!

– Я только вас хотел бы иметь моим другом!

– Если вы сделаете то, что подскажет вам совесть, и найдете в себе отвагу отстаивать свои убеждения, тогда… тогда само собой придет то, чего вы заслуживаете. И моей дружбы вам не придется добиваться.

– А если… если, – робко начал он, – если бы я захотел больше, чем дружбы…

Сильвия была подготовлена к такому вопросу. Она тотчас остановила его.

– Дружба прежде всего! – уклончиво ответила она.

– Да, но скажите мне… Мог бы я надеяться…

– Вы просили меня быть вашим другом и говорить вам правду. Речь шла ведь только об этом. Не будем смешивать разные понятия. Дружба прежде всего!

Сильвия изменила себе на этот раз. Она никогда не отказывала себе в удовольствии разжечь кого-нибудь, помучить и озадачить в конце концов. Она воздвигала барьер между собою и ван Тьювером. Но, чем больше она укрепляла его, тем упорней он его осаждал. Если она выкажет малейшую слабость, если барьер этот рухнет, он ведь не отступит назад, не прекратит натиск. Конечно, забавно было бы видеть его в борьбе, предвкушающим победу или оплакивающим свое поражение. При встрече с новым человеком, с новым почитателем Сильвия всегда испытывала это любопытство, эту жажду испробовать над ним свою власть.

Но как ни был велик соблазн, с ван Тьювером она этой игры затеять не могла. Это был слишком значительный, слишком сильный человек, чтобы можно было позволить себе над ним такую шутку.

С ван Тьювером надо было быть искренней и правдивой. Она чувствовала это. И раз сказав ему: «Дружба прежде всего», не делала уже никаких попыток дурачить его или флиртовать с ним.

Она рассчитывала пробыть в Бостоне еще дня два, но из дома пришло тревожное письмо. Майор был нездоров. Наводнение залило поля и принесло большие убытки. В такие минуты близкие Сильвии всегда слепо тянулись к ней. Какая бы беда ни стряслась, им казалось, что присутствие Сильвии поможет выйти из положения.

И потом, ее миссия в Гарварде была закончена. Ликующий вид Гарри красноречиво подтверждал это. Он прибежал к ней на другой день после ее прогулки с ван Тьювером в необычайно восторженном и возбужденном состоянии.

– Теперь все хорошо, теперь все хорошо! Можешь уезжать! Дело сделано. Ты прямо волшебница, Сильвия!

– Что случилось? – спросила она.

– Дуглас ван Тьювер был у меня с визитом!

– Не может быть?

– Да! Да! Ты внушила ему эту мысль?

– И не подумала внушить ему что-либо.

– Ну, как бы там ни было, он был ужасно мил. Расспрашивал о моих занятиях с таким интересом и участием и обещал ввести меня в свой клуб.

– Очень любезно с его стороны!

Гарри этого совершенно не ждал. Успех поднял его в собственных глазах и придал ему смелости.

– Но мне кажется, Сильвия, – начал он, – ты взяла неверный тон с ван Тьювером. Не надо так уже…

– Ладно, ладно, об этом не беспокойся! – оборвала она его. – Я приехала сюда затем, чтобы ввести тебя в общество. Дело сделано, а остальное тебя не касается.

– Ну, хорошо, хорошо! – ответил он и смущенно замолк.

Его радостное настроение вскоре разогнало набежавшую было тучку.

– Знаешь, Сильвия, что говорят в студенческой колонии? Говорят, что миссис Винтроп никогда не простит Бэтсу того, что он все время ставил тебя в одной паре с ван Тьювером.

– А эта история не поссорит тебя с Эдит Винтроп? – спросила Сильвия.

– Некоторое время я не буду показываться им на глаза, – ответил Гарри, смеясь. – А когда я завоюю себе здесь положение, они на меня сердиться не будут, не беспокойся. Кстати, знаешь, что Эдит сказала про тебя?

– Нет. А что она сказала?

– Что ты легкомысленная и что такими приемами каждая женщина может поймать мужчину в свои сети, но она слишком себя уважает, чтобы прибегать к таким приемам!

Сильвия рассмеялась.

– Неужели так ужасно? О каких приемах она говорила?

– Это дела женские. Мне их не понять.

– А что она еще сказала?

– Что мать ее разочаровалась в тебе. У тебя хорошее сердце, но тебя испортили лестью. И что тебе даже не понять такой сложной натуры, как ван Тьювер, и всей серьезности его общественного положения.

Сильвия ничего не ответила. Она долго думала о том, что узнала от Гарри. Она искренне изумлялась тому, что ее взгляды могли показаться опасными для любимца миссис Винтроп. Она, Сильвия Кассельмен, внучка леди Лайль, подрывает общественные устои!

Едва Гарри ушел, ее позвали к телефону. Это была «королева Изабелла»:

– Сильвия, приезжайте завтракать ко мне. Я отослала Эдит. Мы будем одни. Мне надо поговорить с вами.

Сильвия ответила, что приедет.

Она выбрала для этого визита самое скромное платье – из белого муслина в бледно-зеленых ветках, и очаровательную простенькую бледно-зеленую шляпу. Этот костюм нарисовал для нее один художник, сказав, что она никогда не должна носить его без молитвенника в руках. В этом костюме она сидела у миссис Винтроп в столовой с темной дубовой панелью вдоль стен, с которых смотрели на нее строгие, важные предки хозяйки дома. Слуги бесшумно двигались по устланному коврами полу, и Сильвия, глядя на миссис Винтроп своими ясными невинными глазами, слушала ее наставления, выраженные кротким тоном.

Миссис Винтроп оценила символизм костюма своей гостьи и воспользовалась им для осторожного подхода к намеченной теме беседы. Она сказала, что Сильвия щедро одарена от природы не только красотой, но и вкусом и умом. Кому много дано, с того много и спрашивается. Такие женщины, как Сильвия, даже должны чувствовать потребность отплатить чем-нибудь за дарованные ей преимущества. Но как она может это сделать? При складе ее ума очень легко увлечься крайними идеями, восстать против общественных устоев и принять сторону низших классов.

– Вы знаете, у нас в Бостоне немало людей, увлекающихся такими идеями. Но мне кажется, есть идеи более значительные и более глубокие, которые надо проводить и отстаивать в жизни. В жизни должна быть красота, должна быть поэзия и должны быть люди, воплощающие собою высшие идеалы, а не ратующие за одни только удобства и сытость. Наша миссия – сохранять красоту и поэзию от посягательств черни. Теперь так много говорят об этих несчастных работницах, о том, в каких ужасных условиях они будто бы работают. Господа, которые за них заступаются, доказывают женщинам нашего круга, что мы должны отказаться от наших привилегий и прийти на помощь этим девушкам. Для меня эти доводы нисколько не убедительны. Я знаю, что представляю для этих девушек что-то возвышающее, облагораживающее. Я для них – овеществленная мечта о красоте и поэзии. Если бы вы знали, сколько грубости в низших классах, как некрасиво проявляются там низменные инстинкты, – это ужас! Бежишь от этих людей в свой мир красоты и изящества, как в пристань спасения.

Миссис Винтроп сделала паузу. Ее красивые глаза говорили все время вместе с нею. Они с ужасом заглянули в социальные бездны и теперь опять спокойно взирали на светлые вершины жизни. Сильвия была так зачарована этим взглядом, что следующие слова миссис Винтроп даже не ошеломили ее.

– Я глубоко убеждена, – продолжала «Королева Изабелла», – что представляю собою что-то необходимое в жизни, что мир не мог бы существовать без меня. Я хочу сказать, что олицетворяю собою искусство, красоту. Разве у вас никогда не было такого чувства, Сильвия?

– Я много думала об этом, миссис Винтроп. Но при этом всегда чувствовала себя только растерянной и несчастной. В мире так много страданий!

– Да, – продолжала миссис Винтроп, – сколько раз я спрашивала себя со слезами на глазах: «Как ты можешь жить и чувствовать себя счастливой, когда кругом тебя гибнет так много людей. Опусти голову, стыдись своего счастья!»

И, действительно, миссис Винтроп опустила голову, и две жемчужные слезы медленно выкатились из ее глаз.

– Но я должна отстаивать свою веру в то, что я считаю самым важным в жизни. Мы живем в эпоху, когда перед культурой встали страшной угрозой материализм, необузданная жадность масс. И мне думается, что наша задача поддерживать священный огонь на алтаре красоты, мы должны глубоко проникнуться сознанием нашей миссии и быть поддержкой друг другу.

Сильвия подумала, что теперь она уже близка к главной теме, но ничего не сказала. А миссис Винтроп продолжала:

– Меня всегда особенно интересовала университетская жизнь. Отец мой был профессором в университете, и я воспитывалась в университетском городке и университетской среде. Когда я вышла замуж, я сказала себе, что должна каким-нибудь достойным образом использовать мой досуг и свободу, и поставила себе задачу влиять на университетскую молодежь, облагораживать ее и главным образом знакомить ее с красотой жизни. В эти годы складываются характер и вкусы, а по окончании университетского курса они входят в жизнь и являют собою пример другим людям. Гарвард не только университет, это источник, из которого люди черпают культуру и идеалы. И можете мне поверить, руководить общественной жизнью в Гарварде – далеко не легкая задача.

– Я думаю! – ответила Сильвия, подавленная красноречием миссис Винтроп.

– Вы из другой среды, имеющей свою высокую культуру. Не знаю, вполне ли вы согласны со мной, но я убеждена, что эти самые мысли часто внушались вам вашими близкими.

– Да, я часто слышала от матери то же, что вы говорите, – ответила Сильвия.

– Когда я увидела вас, Сильвия, тотчас же почувствовала – это союзница! Мне нужна поддержка, мне необходима поддержка со стороны молодых девушек для того, чтобы успешно влиять на мужчин.

Наступила торжественная пауза.

– Надеюсь, вы не совсем разочаровались во мне! – сказала Сильвия.

Миссис Винтроп остановила на ней долгий выразительный взгляд.

– Я была так поражена! – медленно начала она. – Вы понимаете, я не могу не знать того, что происходит. Ко мне приходят за советами, и я должна всех выслушивать. И после того, что я слышала, я решила, что должна поговорить с вами. Надеюсь, вы не сочтете меня назойливой?

– Дорогая миссис Винтроп, не извиняйтесь, пожалуйста! Я очень рада буду узнать ваше мнение.

– Я буду с вами совершенно откровенна. Насколько я поняла, вы очень неодобрительно отнеслись к порядкам, существующим в Гарварде. Это правда?

– Да… да… – нерешительно ответила Сильвия. – Кое-что мне, действительно, не понравилось.

– Вы можете мне сказать, что именно?

– Не знаю, сумею ли это объяснить. Это надо чувствовать. На меня условия жизни в Гарварде произвели тягостное впечатление.

– Даже тягостное? Но что же именно? Разве в ваших краях нет сословных различий?

– Да, но они не подчеркиваются так резко.

– Ах, я часто говорила об этом с южанами, – сказала миссис Винтроп. – Дело в том, что на Юге есть люди, отличающиеся от вас уже расовыми особенностями, уже цветом кожи, и эти люди никогда не переходят известной межи, отделяющей их от вас. Но у нас, на Севере, дорогая моя, слуги такие же люди, как мы, и держать их на должном расстоянии от нас вовсе нелегко.

– Но я говорю не о слугах, миссис Винтроп, а об отчужденности между студентами одного и того же курса. Ведь ваши слуги не учатся в университетах?

– Некоторые учатся. Плата за слушание лекций в Гарварде всего сто пятьдесят долларов в год. Всякий, кто в состоянии внести эту сумму, может учиться в Гарварде. Иные учатся и в то же время тяжким трудом зарабатывают себе на ежедневное пропитание. На одном курсе с Дугласом ван Тьювером учится и сын лакея.

– Неужели?! – воскликнула Сильвия.

– Как же! Некий Фирмин!

– Том Фирмин? – удивленно повторила Сильвия.

– Да. Вы уже слышали о нем?

– Да, – робко ответила Сильвия и замолчала.

– Вы понимаете теперь, дорогая, – мягко сказала миссис Винтроп, – почему мы так горячо отстаиваем у нас сословные различия. Должна вам сказать, у меня был большой разговор с ван Тьювером. Вы, конечно, знаете, что он очарован вами. И вы знаете, вероятно, что женщина, внушающая мужчине чувство такого восторга, может иметь на него большое влияние и может использовать это влияние во вред или на пользу этому человеку?

– Пожалуй! – сказала Сильвия.

– Но, я полагаю, что вы… не вполне отвечаете на его чувства?

– Не совсем!

– Он пришел ко мне в ужасно удрученном состоянии. Вы раскритиковали его, и это его глубоко огорчило. Я не стану повторять того, что он говорил, – все это вы уже слышали, вероятно, от него самого. Но вы совершенно сбили его с толку. Он желает добиться вашего расположения и не знает, как это сделать. Вы такие странные мысли заронили в его голову. Право, Сильвия, вы можете совершенно погубить этого человека. Мне кажется… я чувствую, что вы не отдаете отчета в значительности ваших слов и всех этих требований, которые предъявили ему.

– Но, миссис Винтроп, я никаких требований не предъявляла ему, – возразила Сильвия.

– Формально – нет, быть может. Но вы поймите, человек потерял голову, и все, что вы говорили ему, понял как требования, как условия.

Наступило неловкое молчание.

– Я старалась избегать мистера ван Тьювера, – сказала наконец Сильвия, – и предпочла бы вовсе не встречаться с ним больше.

– Почему? Я в этом никакой необходимости не вижу. Вы не сможете не встречаться с ним, он решил всячески добиваться встреч с вами. Но, по-моему, ваши отношения могут принять совершенно иной характер. Вы должны понять, какую огромную ответственность возлагает на него богатство. Если бы вы по-дружески…

– Не сочтите это за упрямство с моей стороны, – сказала Сильвия, – но я знаю, я никогда не смогу считать мистера ван Тьювера моим другом, если он совершенно не изменит своего образа жизни.

– Но, Сильвия, дорогая, – мягко возразила миссис Винтроп, – однако он был моим другом!

И загорелся спор. Миссис Винтроп ссылалась на труды знаменитых ученых, писавших о божественных правах монарха, на трактаты о воспитании государственных людей и правителей, на Маккиавелли, Кастильоне и многих других. Но все эти имена были совершенно незнакомы Сильвии, она была плохим оппонентом для такой ученой особы, как миссис Винтроп. Она знала только одно и повторяла это с непоколебимым упрямством: ван Тьювер такой, какой он есть, ей не нравился. Миссис Винтроп доказывала, убеждала, оправдывала, философствовала, красноречиво отстаивала преимущества и права обладателя пятидесяти миллионов долларов. Но Сильвия стояла на своем: ван Тьювер ей не нравился, он ей не симпатичен!

Наконец пыл миссис Винтроп несколько остыл. Она замолчала и пристально взглянула на Сильвию.

– Могу я вас спросить кое о чем?

– О чем?

– Дуглас сделал вам предложение?

– Нет.

– Но вы думаете, что он будет просить вашей руки?

– Не знаю, право. Могу вас только уверить, что, если это только от меня будет зависеть, он об этом и не заикнется.

Миссис Винтроп долго взвешивала этот ответ.

– Сильвия, – начала она опять, – он страшно богат. Вы представляете себе его состояние?

– Да, я слышала, – огромное, говорят! – равнодушно ответила Сильвия.

Опять наступила долгая пауза. Сильвия видела, что миссис Винтроп отчаянно борется с собою. Но в конце концов она все-таки не выдержала и спросила:

– Верно ли я вас поняла, Сильвия? Иначе говоря, если он будет просить вашей руки, вы ответите отказом?

– Да, конечно! – искренно ответила она.

У миссис Винтроп вырвался вздох облегчения. Эта борьба с собою утомила ее.

– Дитя мое, я вполне ценю ваше благородство. Но, скажите мне… Если… если вы не имеете видов на Дугласа, зачем же вы внушаете ему, чтобы он скомпрометировал себя и вас?

– Я вас не понимаю, миссис Винтроп.

– Если Дуглас сделает то, чего вы требуете от него, он станет всеобщим посмешищем. И в конце концов вы довершите его унижение отказом выйти за него?

Сильвия все время держала себя с большим достоинством и соответствующей случаю серьезностью. Но после этих слов миссис Винтроп она не смогла совладать с собой – на лице ее заиграла лукавая улыбка.

– Миссис Винтроп, – сказала она, – вы должны помешать намерению ван Тьювера сделать мне предложение. Другого выхода я не вижу.

Миссис Винтроп надменно вздернула голову и укоризненно взглянула на гостью. Но Сильвия не смутилась.

– Подумайте, каково мое положение! – воскликнула она. – Если я отвечу ему отказом, я оскорблю его и даже скомпрометирую. А если выйду за него, то что тогда будет с моим благородством? Нет, вы непременно должны удержать его от решительного шага. Запретите мне видеться с ним. Ваше вмешательство должно быть очень энергично, а я во всем буду беспрекословно повиноваться вам!

«Королева Изабелла» растерялась. Она с недоумением смотрела на свою гостью и не знала, как отнестись к ее словам. Но Сильвия с совершенно серьезным видом обосновывала свое предложение и дьявольски наслаждалась замешательством миссис Винтроп. Наконец она сказала, что не желает, не может, не смеет вмешиваться в сердечные дела мистера ван Тьювера и никогда не решится брать на себя ответственность в таком вопросе. Она и представления не имела о той бездне тонкого лукавства, которая таилась за корсажем скромного пуританского костюма ее гостьи.

5

В тот же день к Сильвии пришел Франк Ширли. С первых его слов она убедилась, что слухи о ее похождениях уже дошли до него.

– Сильвия, волшебница моя! – воскликнул он. – Что ты сделала с Дугласом ван Тьювером?

Она взяла обеими руками его руку.

– Что случилось, Франк?

– Чудо, дорогая моя, прямо чудо! Ван Тьювер был с визитом у Тома Фирмина!

– О, это интересно! Как он его принял? Расскажи, расскажи, я сгораю от нетерпения.

– Он приехал к нему такой расстроенный, подавленный. Начал с раскола среди студенчества, сказал, что это очень печально и что он хотел бы каким-нибудь образом посодействовать улучшению товарищеских отношений между студентами. Фирмин спросил его, почему он начал с него. И ван Тьювер ответил: «Я слышал, что вы меня недолюбливаете, и подумал, что для того, чтобы сблизиться с товарищами, следует, пожалуй, прежде всего столковаться с недругами. Я бы очень желал быть в дружбе с вами». Том – ты видела, какой он, – ответил, что дружба не обретается по желанию одной только стороны. Прежде всего надо понять друг друга, и он, Фирмин, менее всего стерпел бы покровительственный тон и при малейшей попытке с чьей бы то ни было стороны подойти к нему свысока сумел бы отстоять свое достоинство! Франк рассмеялся.

– О, Том бы прямо выгнал человека, который чем-нибудь уязвил бы его самолюбие. Но несчастный ван Тьювер, – воображаю, чего ему стоил этот визит к Тому Фирмину! Это ужасно забавная история. Скажи, ведь правда это ты устроила?

– Ты рассердишься, если я скажу «да»?

– Нет, отчего же, – ответил он, – но ты знаешь, вероятно, что стала здесь притчей во языцех?

– Мне кажется, это была ошибка с моей стороны, – сказала она, подумав немного. – Меня обстоятельства втянули в эту историю. Я, право, не думала, что до этого дойдет. Мистер ван Тьювер все приставал, чтобы я объяснила ему причину моего нерасположения к нему. И я все откровенно высказала. Вероятно, и мистер Фирмин так бы поступил.

– Конечно!

– Кстати! – воскликнула Сильвия. – Скажи, правда, что отец Фирмина служит лакеем?

– И ты знал это, когда знакомил его со мной?

– Ты рассердишься, если я скажу «да»?

– Нет, Франк, не рассержусь. Но, согласись, это для меня что-то новое!

– Разве он произвел на тебя впечатление дурно воспитанного человека?

– Нет, нет, но…

– Я подумал, что тебе интересно будет видеть представителей разных социальных групп. Людей твоего круга ты встречала уже достаточно. А теперь ты, быть может, еще лучше будешь относиться к Фирмину. Он, очевидно, проведет меня в председатели студенческого совета.

– Но ты ничего не говорил мне об этом! – воскликнула Сильвия.

– Я сам вчера только узнал об этом. Они выставили мою кандидатуру без моего ведома и ломали копья за меня. Наши аристократы выставили кандидатом Риджли Шеклфорда, приятеля ван Тьювера. Если меня выберут, я отказываться не стану, но друзья Шеклфорда, конечно, сделают все возможное, чтобы дискредитировать меня и провести своего кандидата. Мое положение далеко не легкое.

– Но почему?

– Да потому, что они наверняка докопаются до истории моего отца.

– Франк! – испуганно воскликнула Сильвия. – Неужели они это сделают?

– Несомненно. Если дойдет до борьбы, то они будут беспощадны. Поэтому я хотел было отказаться от этой чести. Но в то же время я подумал: тебе ведь так хочется, чтобы я выдвинулся. Позор этот всегда будет тяготеть надо мною, буду ли я держаться в тени или заявлю о своем существовании. А ведь я думаю, ты не хотела бы, чтобы я всегда оставался в тени.

– Но, Франк, как они могут знать о твоем отце?

– О, Господи, они здесь все одержимы карьеризмом, и ты полагаешь, они могут упустить такой козырь? Тут есть и студенты с Юга, хотя бы вот твой кузен. Меня не трогают, пока я… никто. Но лишь только я выступлю против золотой молодежи – о, тогда!..

– Я должна тебя поддержать! – воскликнула Сильвия, блеснув глазами.

– Не волнуйся, Сильвия. Ты не должна вовсе вмешиваться в эту историю.

– Но подумай, Франк, какое это будет торжество для тебя, если ты одержишь победу. И какой удар по этим порядкам, которые ты ненавидишь. И я могу помочь тебе, не смейся! Уверяю тебя, я могу – здесь есть несколько человек, которые сделают все, что я захочу!

Но Франк опять расхохотался.

– Дорогая, ты уже довольно сделала… даже слишком! А чем ты отплатишь ван Тьюверу за то, что он сделал?

– Чем я отплачу ему?!

– Ну, да! Ты полагаешь, что такой человек, как ван Тьювер, делает что-нибудь даром? Он поставит тебе в счет все свои услуги и потребует высокой платы за них. Что ты тогда сделаешь?

Сильвия задумалась.

– Франк, – сказала она после долгой паузы, – ты славный. Но не сердись на меня, не волнуйся из-за этой истории с ван Тьювером! Франк улыбнулся.

– Разве я не знаю, что ты достаточно горда для того, чтобы…

– При чем тут гордость?

– Дорогая, а если бы я волновался из-за ван Тьювера, ты думаешь, я бы тебе это показал?

– О, как ты хорошо сказал это! – воскликнула Сильвия. – Ты чудеснейший человек в мире. Я должна тебе сказать правду, – продолжала она искренне и серьезно. – Я рада, что уезжаю подальше от этого человека и его денег. Дело не в соблазне, но не знаю, как это сказать, я чувствую все эти дни какую-то тяжесть на душе. Это какой-то кошмар! Я говорю себе: «О, как много добра я бы сделала с такими деньгами!» Или думаю: «У этого человека столько власти, и он не знает даже, как пользоваться ею». Это чудовищно – такое состояние в руках одного человека, не знающего, как распорядиться им. Можно вовсе не считаться с этим, говорить себе, что об этом и думать не стоит, но ведь это богатство действует, как машина, день и ночь, и производит зло.

Франк слушал ее с понимающей улыбкой.

– Ты рассуждаешь, как Том Фирмин, – сказал он. – Недаром тебя дома зовут анархисткой.

Сильвия хотела знать точное значение слова анархист, и Франк начал было читать ей лекцию по политической экономии, когда в дверь постучали и вошел лакей с визитной карточкой. Она быстро скользнула по ней глазами и молча протянула ее Франку. Они переглянулись.

– Ну, что же! Ты примешь его?

– Не знаю… Что ты скажешь?

– Я ровно ничего против этого не имею.

Сильвия сказала лакею, чтобы он попросил ван Тьювера наверх.

Гость остановился в дверях. Присутствие третьего лица, очевидно, удивило его. Но он тотчас овладел собою. Это был безукоризненно светский человек, одетый с большим вкусом и простотой.

– Мистер ван Тьювер, – мистер Ширли, – познакомила их Сильвия. – Вы, кажется, не знакомы?

– Я знаю мистера Ширли по виду, – вежливо ответил ван Тьювер.

Сильвия взглянула на одного и на другого и бросила:

– Забавная иллюстрация к гарвардским нравам. Два человека учатся три года в одном университете и даже не знакомы!

Она знала, что это замечание не совсем тактично, но сказала это умышленно, с целью втянуть их в разговор. Но уловка эта у ван Тьювера большого сочувствия не встретила.

– Да… да… – ответил он и замолк.

– Вы не вполне ясно представляете себе условия общения в университете, Сильвия, – заметил Франк.

Сильвия видела, что обращение Франка поразило ван Тьювера. Он быстро взглянул на соперника, потом на нее.

– Мистер Ширли тоже южанин? – спросил он.

– Да, – ответила Сильвия, – мы близкие соседи.

– Я вижу. Вероятно, старые друзья? – полюбопытствовал Тьювер.

– Да, конечно, – подтвердила Сильвия и замолчала. Ей интересно было наблюдать этих двух людей, видеть, как они сами, без ее помощи выйдут из несколько затруднительного положения.

Франк заговорил о близких экзаменах. Он был приветлив и учтив, и присутствие ван Тьювера его, по-видимому, нисколько не волновало. Он словно не чувствовал напряженности атмосферы и не замечал тревоги и нетерпения своего собеседника. Но Сильвия замечала, и ее это волновало.

Наступили минуты, полные всяких драматических возможностей. Она обратилась с каким-то вопросом к Франку, он рассеянно ответил: «Конечно, дорогая!» – и невозмутимо продолжал разговор. Но Сильвия видела, что другой вздрогнул, как от прикосновения раскаленного железа. Он даже побледнел. Он давал Франку односложные ответы и смотрел на него, как затравленный зверь. Сильвии вдруг стало ясно, что положение гораздо серьезнее, чем она себе представляла вначале. От этого человека каждую минуту можно было ждать вспышки. При каждом взгляде на Франка лицо его темнело. В комнате, казалось ей, становилось душно и темно от его глухой тревоги. Ей стало жаль его. И, ласково улыбнувшись, она напомнила Франку: «Вы не пропустите лекцию?»

Когда двери закрылись за Франком Ширли, ван Тьювер спросил с напускным равнодушием:

– Вы, очевидно, близкие друзья с мистером Ширли?

– О, да, – ответила Сильвия.

– Вы… вы… его любите, мисс Кассельмен?

– Он чудесный малый. Его общество тоже было бы вам чрезвычайно полезно.

– Простите… простите, мисс Кассельмен, – продолжал ван Тьювер, не обращая внимания на ее слова. – Но, прошу вас, скажите мне, в каких вы отношениях с этим человеком?

– Мистер ван Тьювер!..

– Я знаю, я никакого права не имею, но… но я… в отчаянии!

– Я не желаю вовсе отвечать вам на такие вопросы, – ответила она решительно и холодно.

Но его ничто уже не могло остановить. Он перешел за черту условностей.

– Мисс Кассельмен! – стремительно заговорил он. – Я должен сказать вам. Я боролся с собой, но я не могу… не могу больше. Я люблю вас. Я никогда и не думал, что можно так любить. Будьте моей женой.

Он остановился, тяжело дыша от волнения. И Сильвия, словно защищаясь от надвигавшейся на нее опасности, поспешно воскликнула:

– Нет! Нет!

– Я серьезно… я серьезно прошу вас быть моей женой, – повторил он.

Сильвия старалась овладеть собою. Она не ждала, что визит этот завершится таким финалом.

– Мистер ван Тьювер! – надменно ответила она. – Вы не имеете права так говорить со мною!

– Отчего? Я делаю вам предложение. Поймите меня, я серьезно делаю вам предложение…

– Я верю вам. Дело не в этом. Вы не имеете права добиваться моей руки, раз я отказала вам в моей дружбе.

Он смотрел на нее с жалкой растерянностью.

– Но… но, – начал он, – ведь это гораздо серьезнее… Он замолк под ее укоризненным взглядом.

– Ведь то, что я предлагаю вам, – гораздо серьезнее, чем просьба о дружбе.

– Серьезнее? – повторила Сильвия. – Вы хотите сказать, быть может, – соблазнительнее?

– Отчего же… да, быть может.

– Иначе говоря, мистер ван Тьювер, вы полагаете, что такому богатому человеку, как вы, можно еще отказать в дружбе, но предложения его отклонить никак невозможно.

– Нет, нет, мисс Кассельмен, не то…

Но Сильвия едва слушала его. Чувство досады и отвращения всецело овладело ею. Он вскочила и бросила ему:

– Вы оправдали мое плохое мнение о вас!

– Но в чем я провинился? Что я сделал? – воскликнул он, чуть не плача.

– Суть не в том, что вы сделали, – я уже не раз говорила это вам, а в том, что вы собою представляете. Вы совершенно, совершенно невозможны, мистер ван Тьювер. И я никогда не прощу себе того, что выслушала вас.

– Мисс Кассельмен, умоляю вас!..

Но она не хотела слушать его больше. Его присутствие было ей невыносимо.

– Нам не о чем больше разговаривать, – сказала она. – Я вас знать не желаю!

Но он обезумел от любви. И, не обращая внимания на ее слова, с мольбой протянул к ней руки. Она остановила его негодующим сверкающим взглядом.

– Уходите! Сейчас же уходите! – крикнула она. – Я вас видеть не желаю!

Он хотел что-то сказать, но она не дала ему слова вымолвить и только повторяла:

– Уходите! Уходите!

И когда он наконец ушел, едва не плача от стыда и обиды, забыв на столе свою шляпу и перчатки, Сильвия бросилась на диван и зарыдала.

Успокоившись, она сама удивилась своей вспышке. Не форма же его предложения так взволновала ее; он и раньше бывал невозможен, но ко всем его словам и приемам обращения она относилась со снисходительной иронией. Или эта разница между ним и Франком распалила ее гнев? Быть может, она тайно завидовала его могуществу? Или в ней заговорил инстинкт самозащиты, которым природа наделяет девственность? Она могла подсмеиваться над ним, пока он домогался ее дружбы, но когда он заговорил о любви и о браке, в ней заговорила женщина, отстаивающая свое исконное право свободы…

Сильвия решила уехать на следующий день. Все утро приходили визитеры пожелать ей счастливого пути и поболтать о последних новостях. Кандидатура Франка Ширли по выборам в председатели студенческого совета была формально объявлена. Дуглас ван Тьювер заявил о своем намерении переехать из своего особняка в студенческое общежитие и обедать за общим столом в «Мемориал-холле».

Гарри прибежал к ней страшно возбужденный и расстроенный. Они были одни, и он тотчас накинулся на нее:

– Что с тобою? Ты все погубила! Все, что сделала для меня, сама же все испортила!

Она чувствовала себя виноватой перед ним, так как совсем забыла о нем в последние дни. И ответила ему очень ласково:

– Неужели так уже плохо, Гарри?

– Что это значит? – продолжал он. – Зачем ты заварила такую кашу? Ведь это ужасно! Ван Тьювер переезжает в общежитие, вышел из клуба. Все обвиняют в этом тебя и так как на тебе ярость выместить не могут, то, конечно, все выместят на мне. Раньше или позже тут узнают о твоей помолвке с Франком Ширли, и тогда будут говорить, что ты сделала все это ради Франка, что ты одурачила ван Тьювера и использовала его доверие в интересах Франка.

Сильвия не могла не согласиться в душе, что Гарри до известной степени прав. Но изменить что-либо уже не было в ее силах. Она обрадовалась приходу новых гостей, прервавших ее тягостный разговор с кузеном.

Пришли Турлау, Джексон, Гармон. И все говорили о том же. О странных планах ван Тьювера, о падении кандидатуры Шеклфорда, о том, какой переворот произведут все эти перемены в общественной жизни Гарварда.

Она была уже в дорожном костюме, когда явился Тубби Бэтс.

– Ну, вот, натворили бед и покидаете нас! – воскликнул он, любуясь ею. – Теперь все стрелы негодования полетят на меня.

– Вы тут при чем?

– Как же! Ведь все знают, что это я натравил вас на ван Тьювера. Меня теперь зарежут.

Сильвия рассмеялась.

– Да, конечно, мистер Бэтс, ваше общественное положение может поколебаться.

Бэтс тоже рассмеялся.

– Господь с ним! – ответил он. – Я должен, однако, мисс Кассельмен, поблагодарить вас за урок.

– За урок? – удивилась Сильвия.

– Да. Вы знаете, что в том мире, где мы живем, нетрудно стать циничным. Но вы… вы пристыдили меня. Это звучит, пожалуй, немного театрально, но, должен вам сказать, благодаря вам я буду отныне совершенно иного и лучшего мнения о женщине.

– Что же вы нашли во мне необычайного? – серьезно спросила она. – Разве я совершила какой-нибудь героический поступок?

– Отвечу вам без обиняков. Ведь вы оттолкнули от себя и ван Тьювера, и его деньги!

– И это вас так поразило?

– Я бы никогда не поверил, что американка способна на такой поступок. И ван Тьювер раньше не верил этому.

Сильвия рассмеялась.

– Но, мистер Бэтс, неужели вы были обо мне такого дурного мнения и полагали, что я могу продать мою душу за роскошь.

– Дело не только в роскоши. С именем ван Тьювера связано что-то другое, от чего отказаться нелегко. Это власть, первенство, словом, то, что мы называем могуществом.

– И вы думали, что все это пленит меня? Скажите мне правду!

– Нет, – ответил он после долгой паузы, – не это. Я представлял себе, что вы задумаетесь над тем, что можно сделать с таким богатством. Сколько голодных накормить, сколько больных исцелить. Я думал, что вы скажете себе: «Я и только я одна могу заставить его сделать много добра». Вот что я думал, мисс Кассельмен.

Сильвия слушала его, как зачарованная. Он уловил странный блеск в ее глазах и скорее угадал, чем услышал, подавленный глубокий вздох.

– Видите! – сказал он. – Разве в этом не было бы героизма?

Он стал прощаться и, долго пожимая ей руку, говорил:

– Дорогая мисс Кассельмен, я никогда не забуду вас. Если вам понадобится когда-нибудь верный друг, рассчитывайте на меня.

Он ушел. Сильвия опустилась в кресло и задумалась. Раздумье ее нарушил осторожный стук в дверь. Ей принесли письмо. Она нахмурилась уже до того, как распечатала его.

«Дорогая мисс Кассельмен, – прочла она, – я сейчас узнал, что вы уезжаете. Умоляю вас, дайте мне возможность сказать вам два слова. Я готов сделать все, чего вы потребуете и что вы прикажете, и отдаю себя всецело в ваше распоряжение. Я должен еще раз увидеться с вами».

Сильвия вздрогнула. У нее мелькнула мысль, что эта записка написана безумцем. Так писать после последнего свидания мог только человек, совершенно утративший волю и самообладание. Она скомкала в руках письмо, подошла к столу, схватил перо и с лихорадочной поспешностью написала ответ:

«Мистер ван Тьювер, я ничего от вас не требую и никаких указаний и советов вам дать не могу. А вы можете сделать меня предметом толков и пересудов. Прошу вас совершенно забыть о моем существовании. Я помолвлена с другим человеком и ни в каком случае не желаю больше встречаться с вами».

Она отослала письмо с лакеем. Вскоре приехал в автомобиле Франк, чтобы отвезти ее на вокзал. Она попросила тетю Варину спуститься вниз, посмотреть – не ждет ли ван Тьювер у подъезда. Инстинкт говорил ей, что надо всеми силами предотвратить встречу между этими двумя людьми. Ей хотелось также побыть одной с Франком несколько минут. Она взяла обе его руки в свои и воскликнула:

– Как я рада видеть тебя, Франк. Ну, работай хорошо, кончай скорей и приезжай домой.

– Тебе не нравится здесь? – спросил он улыбаясь.

– Я с удовольствием возвращаюсь домой. И с тобой тоже я счастливее буду дома, – ответила она.

Он нежно обнял ее и поцеловал.

– Да, ты любишь меня! – прошептал он. – Временами мне это кажется невероятным, но это так, ты любишь меня.

– Да, я люблю тебя, – сказала она, глядя на него сияющими глазами. – Даже больше прежнего люблю тебя теперь. Самым счастливым мгновением в моей жизни будет то, когда я выйду из церкви вместе с тобой и мне никакого дела не будет больше до всего мира.

– До свидания, «Леди Солнышко»! – шептал он. – До свидания, «Леди Солнышко»!