ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ


Кир не сразу смог ответить Джорджии на ее вопрос, так как ни он, ни его брат никогда не питали к своим родителям теплых чувств. Мать умерла от алкоголизма, когда Киру едва исполнилось одиннадцать, а пила она из-за отвратительных, диких сцен, которые закатывал отец. Говорят, для счастливого брака супруги должны по характеру дополнять друг друга. Возможно, противоположности и сходятся, но только не в случае семьи Страхан.

Сейчас, вспоминая прошлое, Кир предполагал, что слишком уж завершенным был характер каждого из родителей. Дополнить друг друга они не смогли. Эллис была воплощением слабости, настолько податливой и кроткой, что жесткого и взрывного Джеймса ее крайнее смирение лишь раздражало и провоцировало на то, чтобы вечно испытывать терпение жены. И его постоянные придирки и издевательства принесли свои плоды. Увы, горькие. Эллис в семейном аду не закалилась, а ушла в алкоголизм и очерствела.

Мягкой и кроткой Кир не помнил свою мать уже лет с трех. Последний эпизод, вызывающий у него чувство нежности к Эллис; был связан с его болезнью.

Тот летний день временами оживал перед его глазами в мельчайших деталях, заполняя сердце щемящей грустью. Теплое солнечное утро, бескрайний луг, весь желтый и пушистый от цветущих и уже отцветших одуванчиков… Он играет с мамой в догонялки, ковыляет в своих новеньких красных башмачках по кочкам, по мягкой густой траве, сбивая с одуванчиков летучие облачка. Пух щекочет глаза, забивается в рот… Кир запутывается в осоке, колючими клочьями торчащей из шелковистой травы, падает, смеется, плачет. А пух летит над ним легкими белыми тучками, поднимается в пронзительно-синее небо. Кир заворожен этой колдовской манящей синевой, уже не смеется и не плачет, растворяясь в умиротворяющем покое бархатистого летнего тепла.

Он слышит и не слушает, как его зовет мама. Потом ее встревоженное лицо закрывает от глаз бездонную синеву, ласковые руки отрывают его от земли, мама прижимает его к себе…

А на следующее утро было тяжелое, мучительное пробуждение и… темнота. Пугающая, страшная темнота вокруг. Кир пытался разлепить глаза, но у него ничего не получалось.

— Джеймс! — раздался над ним испуганный голос матери. — Джеймс, иди сюда! У него нет глаз!

Где-то в стороне послышался знакомый грубый хохоток, потом голос отца изумленно произнес над его головой:

— Что это с ним? У него не лицо, а какой-то ком теста!

Что было потом, Кир помнил смутно. Куда-то его везли, чем-то поили, чем-то обмазывали лицо… Очевидно, у него была тяжелая аллергическая реакция на пух одуванчика, возможно, что-то вроде банального конъюнктивита, но с сильнейшим отеком. Ему запомнились жуткая темнота, а когда глаза раскрылись в узкие щелки — долгое мамино сидение у его постели с толстой книгой, из которой она зачитывала ему забавные истории о животных, запомнились отвратительное жгучее лекарство, которое она то и дело закапывала ему в глаза, и еще более отвратительная ругань отца — чаще всего при этом повторялись слова «сиделка» и «обязанности».

Мальчику были уже хорошо знакомы вспышки отцовской ярости, но чаще всего они случались где-то в отдалении, за дверью родительской спальни, а теперь звучали над его головой, как раскаты страшного грома, от которого нет спасения.

Очевидно, эти несколько дней, проведенные в постели, оставили неизгладимый след не только в сознании Кира. Однажды утром, с трудом разлепив глаза, он обнаружил у своей кровати вместо мамы сиделку, а за дверью раздавалось не только громыхание отца, но и ответная брань и пьяный смех Эллис. Голос у нее был какой-то незнакомый — визгливый и скрипучий. Таким впоследствии он и остался в памяти Кира, а сама Эллис — черствой, опустившейся алкоголичкой, все больше замыкавшейся в себе.

В последние годы жизни мать окончательно погрузилась в свой странно бесчувственный мир, а отец с каждым годом все больше зверел. Робби боялся отца, Кир же сопротивлялся, как мог, получал в ответ тумаки и ходил в синяках, но Джеймсу Страхану было на это наплевать. И лишь когда отец начал болеть и перед ним замаячила смерть, он немного одумался, но было поздно. Кир не мог понять, почему Мойра Гантри осталась работать у такого человека и ухаживала за ним, когда он заболел. Ее ответ его потряс:

— Я видела, что он не такой уж плохой.

Для Кира подобная терпимость была просто немыслима, и он не мог представить, что когда-нибудь простит Джеймсу Страхану его грехи. Этот человек просто не имел права быть отцом. У Кира застучало в висках, и он скривился, но все же ответил на вопрос Джорджии:

— В идеале семьи, конечно, должны сплотиться, но мы с вами знаем, что наш мир далек от совершенства, а поэтому люди, которым не следовало даже помышлять о детях, заводят их и портят жизнь им и себе.

Одному богу известно, как красавица Джорджия Камерон с ее приверженностью к семейным ценностям отнесется к его абсолютно неестественным взглядам на семейные отношения! Кира даже передернуло.

— Дамы и господа, займите, пожалуйста, ваши места. Концерт продолжится через три минуты…

Кир был рад, что это объявление положило конец их беседе, которая касалась печальных для него вещей.

— Пора вернуться в зал, — сказал он и, забрав у Джорджии пустой бокал, взял ее под локоть — что было весьма приятно — и повел обратно на их места.


— У тебя взгляд стал умиротворенным.

— Разве?

Джорджия остановилась на дорожке в парке. Она не могла скрыть радости, заполнявшей ее при виде высокого светловолосого и голубоглазого брата, который накануне вечером приехал в Глентейн на уикенд.

— Глентейн сотворил с тобой чудо. — Ной потрогал каштановый завиток ее волос. — Ты… совсем другая, у тебя лицо порозовело!

— Да кому может здесь не понравиться?

Джорджия нагнулась, чтобы понюхать желтую розу. Парковую дорожку со всех сторон окаймляли зеленые кусты, а цветы кое-где уже увядали — скоро сентябрь.

Розы Джорджия любила больше других цветов. Наверное, потому, что мама тоже их очень любила и всегда приносила одну или две розочки из сада, чтобы создать хорошее настроение.

В памяти всплыли слова Кира, сказанные им на концерте: что мы живем не в идеальном мире и что некоторым людям вообще не следует иметь детей, потому что они калечат жизнь и себе и им. Видно, именно это и случилось с Киром и его братом Робби.

Джорджия озабоченно сморщила лоб. Она уже поняла, что лэрд Глентейна — не самый счастливый человек на земле. В его пронзительных синих глазах иногда проглядывала такая глубокая тоска, что ей безумно хотелось помочь ему. Но она сознавала, что этого делать не стоит — опасно. Он может ее резко одернуть, мало того — она рискует остаться без работы.

— А как в Хайленде[2], где ты сейчас работаешь? — спросила она Ноя. — Там тебе больше нравится, чем в Глентейне?

— Там красиво, люди, у которых я работаю, приятные, они практичны и обстоятельны, но моя самая лучшая работа была здесь. Это время — незабываемое. — Ной пошел вперед, а Джорджия последовала за ним. — С Киром мне замечательно работалось. С ним легко обсуждать свои задумки, да и вообще приятно иметь дело. А какое твое впечатление, Джорджия?

При упоминании босса Джорджия почувствовала, как у нее лихорадочно запылали щеки.

— Знаешь… вначале было несколько неловких моментов, но сейчас мы вполне поладили. В понедельник он улетает по делам в Нью-Йорк, поэтому последние дни мы очень много работали.

Странно, но, когда Кир сказал ей на следующий после концерта день, что он уезжает, Джорджия ощутила какую-то внутреннюю пустоту.

Прежние боссы были ей все безразличны…

— Что ж, побудешь немного сама себе хозяйкой. Это неплохо, правда?

— Да, конечно.

А что подумает Ной, если она ему скажет, что без Кира огромный дом потеряет для нее привлекательность?

Джорджия взяла Ноя за руку и с улыбкой спросила:

— Угадай, что будет на десерт сегодня за обедом?

— Неужели пирог с яблоками?

— Угадал. Я попросила Мойру испечь его.

— Это мое самое любимое лакомство!

И мамино. Мама часто пекла его для всей семьи. А после ее смерти Джорджия утешала им маленького Ноя, когда тот бывал чем-то расстроен. Помнится, она испекла пирог в тот день, когда брат с плохо скрываемой дрожью в голосе спросил ее:

— Ты собираешься выйти замуж за Пола?

Вечером Джорджия испекла пирог — чтобы утешить не только брата, но и себя. Ведь после его тревожного вопроса она окончательно приняла решение, к которому в последнее время склонялась: придется с Полом расстаться. Пол студент, учиться ему еще целых три года. Двоих неработающих мужчин она не потянет, ведь у нее нет профессии, а значит, и стабильного заработка. Надо сначала поставить па ноги братишку, а потом уже думать о личной жизни. Пол, конечно, человек совестливый. Будет пытаться подрабатывать, постарается не только не сесть ей на шею, но и облегчить ее жизнь. Тем более придется с ним расстаться, иначе Пол вынужден будет расстаться с учебой. И со своей мечтой стать врачом. У него и на себя-то не хватает ни времени, ни денег: плата за колледж, уход за хворающей матерью…

Пирог в тот вечер получился на редкость вкусным: несколько слезинок, пролитых Джорджией па корочку, пошли ему на пользу…

Кир услыхал смех и, отвлекшись от юридических документов, подошел к раскрытому окну кабинета.

On посмотрел вниз, и сердце у него екнуло при виде Джорджии в белом летнем платье. Она завязала блестящие каштановые волосы в «конский хвост» и выглядела беззаботной девочкой.

Рядом с ней стоял брат, и от этой пары было трудно отвести глаза: яркий блондин Ной и его темноволосая очаровательная сестра.

Кира пронзила зависть. Эти двое потеряли родителей, но какая тесная связь между ними!

А вот они с Робби… С каждым годом они все больше отдалялись друг от друга. Казалось бы, раздоры между родителями должны были сплотить братьев. Но как Эллис и Джеймс оказались, несовместимыми противоположностями, так и братья, будучи по натуре чересчур несхожими, не могли найти общий язык.

Робби пошел в мать: меланхоличный и молчаливый, он ускользал от грубой действительности в свой замкнутый мирок — любимая собака, книги, долгие прогулки по окрестным лесам…

Робби не нуждался ни в чьей компании, даже брата. Киру казалось, что его вполне устраивает одиночество, и он не навязывал брату свое общество. Каждый жил своей жизнью.

И лишь когда Робби отчаянно влюбился — можно сказать, в первую встречную девушку, — стало понятно, как он изголодался по человеческому теплу.

Предмет обожания подвернулся ему совершенно неподходящий: взбалмошная, некрасивая, но на редкость чванливая девчонка. Кир подозревал, что ее манерность вызвана комплексом неполноценности: родители ее из породы хиппи — вечных странников, переживших свое время. Семья постоянно колесила по стране, нигде подолгу не задерживаясь. Не задержалась она и в окрестностях Глентейна.

Для Робби отъезд Мэгги — так звали девицу — оказался ударом ниже пояса, от которого он так и не оправился. Парнишка даже пытался удержать возлюбленную радикальным средством — предложением руки и сердца. Мэгги была польщена, но и только. Зато Джеймс Страхан впал в такое буйство — с угрозами, привлечением полиции, — что вся семья в спешке, под покровом ночи покинула на своем автофургоне Глентейн, даже не попрощавшись с Робби.

Наверное, для Робби так было даже лучше. Отвергнутая любовь переживается тяжелее, чем любовь, растоптанная злыми силами. Робби до конца своей жизни был уверен, что Мэгги любила его.

Кир покинул Глентейн, не дожидаясь развязки скандальных событий. Ему стало уже совсем невмоготу терпеть тягостную атмосферу в доме. Впоследствии он всегда со стыдом вспоминал свое поспешное бегство. Честно говоря, он тогда предал Робби. Пусть даже без всякой надежды, но следовало попытаться погасить семейную бурю…

Почему именно сейчас, наблюдая из окна, как Джорджия и Ной радуются встрече, он вспомнил тот злосчастный скандал и свой поспешный отъезд? Поддавшись смутному раздражению, Кир подумал, что принял сейчас правильное решение — улететь в Нью-Йорк, так как почувствовал себя страшно одиноким в Глентейне — источнике всех его печалей и несчастий.

Особо срочных дел у него в Нью-Йорке не было, но ему необходимо на какое-то время уехать.

Присутствие Джорджии Камерон слишком его волнует. Возможно, когда он будет находиться вдали от нее, то сможет привести себя в нормальное, уравновешенное состояние. Ведь Джорджия поселилась в Глентейне не навечно, поэтому не стоит к ней привыкать, а в Нью-Йорке у него есть девушка, с которой он познакомился во время прошлой поездки, и он пообещал встретиться с ней, когда снова будет в Нью-Йорке.


После отъезда Ноя и Кира Джорджия не знала, куда себя девать.

Спасали бесконечные прогулки с Хеймишем по окрестностям, красота которых ошеломляла.

Однажды, с трудом вскарабкавшись на каменистый холм, Джорджия увидела сверху среди высоких сосен синее озеро. Этот вид настолько потряс ее, что на глаза навернулись слезы.

Она сидела на скале, обхватив Хеймиша и прижав его к себе.

Какая красота! Приходил ли сюда когда-нибудь Кир? Если нет, то ему следует на это полюбоваться. Наверняка созерцание дикой величественной природы поможет ему излечить душевную боль. Перед глазами возникло его серьезное мужественное лицо, и..: сердце перевернулось.

Чем бы он ни занимался в Нью-Йорке, пусть это принесет ему спокойствие.

А может, у него там женщина, которая даст ему это спокойствие? Мысль вползла в голову подобно змею из садов Эдема.

— Нет! — вырвалось у нее.

Удивленный Хеймиш отскочил от Джорджии, да и сама она была поражена таким неожиданным всплеском эмоций.

— Господи, что это я? — пробормотала Джорджия, встала и стряхнула траву с джинсов. — Он ничего для меня не значит… я просто у него работаю. Какое мне дело до того, есть ли у него в Нью-Йорке женщина? Пойдем, Хеймиш. Пора возвращаться, а то опоздаем к обеду.


Несколько дней душной погоды наконец закончились ночной грозой.

Страшный грохот сотрясал воздух над украшенной башенками крышей Глентейна.

Испуганная Джорджия села в кровати. Вспышки молний освещали комнату, и она вцепилась в тонкую простыню, прикрывавшую ее разгоряченное тело, — больше на ней ничего не было.

Гроза всегда вызывала у Джорджии двоякое чувство: восхищение силой и яростью стихии и страх передней.

Конечно же, Ною она никогда не показывала своего страха, особенно когда он был ребенком и во всем полагался на нес. Но когда она находилась одна — вот как сейчас, — то ей бывало трудно побороть страх. Она презирала себя за это.

Хоть бы Кир был дома, в своей комнате в конце коридора! Это придал бы ей уверенности.

Но Кир все еще в Нью-Йорке, и она понятия не имеет, когда он вернется.

Ей показалось, что хлопнула входная дверь, но дождь яростно забарабанил по окнам с незадернутыми шторами, и Джорджия решила, что стук двери ей померещился. Тут она услышала шаги в коридоре, и сердце у нее чуть не выскочило из груди. Может, это Мойра? Но комната экономки этажом ниже, а подниматься ей сюда среди ночи незачем. А если…

Джорджию охватил ужас. Что, если в дом проникли воры, а услышанный ею звук был не обычным стуком двери и входил не кто-то из слуг, а грабители? Что может быть лучшим прикрытием, чем раскаты грома, которые заглушат звуки от разбитого стекла па нижнем этаже или от взломанной задней двери?

Дрожа, Джорджия отбросила простыню и встала с кровати. Она зажгла настольную лампу, накинула на голое тело легкий розовый халат и завязала поясок. Затем на цыпочках прошла по ковру к камину и вытащила оттуда железную кочергу. Кочерга оказалась такой тяжелой, что Джорджия еле удерживала ее двумя руками. Она медленно двинулась к двери, сама не зная, что предпримет и как справится с грабителем.

Знала она одно: кто-то вломился в дом Кира, а Мойра и другие слуги, ничего не подозревая, спят внизу. Ясно, что кому-нибудь надо принять меры!

Шагов больше не было слышно, но ей показалось, что кто-то тихонько выругался. Голос был мужской. Сердце у Джорджии заколотилось так громко, что перекрыло шум ливня за окнами.

— О Боже, помоги! — пробормотала она и, повернув ручку двери, выглянула в темный коридор.

Слабый свет от настольной лампы в ее спальне бросал зловещие желтые блики на стены. У двери в спальню Кира Джорджия разглядела высоченную фигуру.

— Что, черт возьми, вы здесь делаете? — выговорила она, преодолевая страх и стараясь придать голосу твердость.

— То же самое могу спросить у вас! — последовал злой ответ.

— Кир!

— На вашем месте, Джорджия, я бы положил эту смертельно опасную штуковину на пол, пока она не упала вам на ногу и не перебила кости!

— Я думала, что это грабитель!

— Вы подумали, что я — грабитель?

Красивое лицо Кира было мокрым от дождя, а на пиджаке и брюках темнели сырые пятна. Синие глаза смотрели на Джорджию как на ненормальную.

Дрожащей рукой она пригладила растрепанные волосы. Слава богу, это он!

— Почему вы не позвонили и не сообщили, что возвращаетесь?

— Зачем?

Кир с насмешливой улыбкой разглядывал Джорджию, нарочно задержав взгляд на халате, сквозь тонкую ткань которого проступали очертания ее тела. Было ясно, что под халатом на ней ничего нет.

— Вы хотите сказать, что скучали без меня?

Ну и вопрос!

Джорджия чуть не задохнулась. Да, ей не хватало его. Но совсем не по той причине, на которую он намекает.

Джорджия положила кочергу на подоконник и торопливо запахнула ворот халата. От его взгляда у нее по коже словно растеклись горячие струйки.

— Вы — хозяин дома, и я уверена, что… ваше отсутствие замечают все.

— Я не об этом спросил, и вы это знаете!

Кир скинул на пол пиджак и резким жестом запустил ладони в мокрые волосы, словно не в силах сдержать раздражение.

— А если бы я действительно оказался грабителем, каким образом вы собирались справиться с головорезом вдвое вас крупнее? Даже кочерга вам не помогла бы! Вас могли убить или ранить! Неужели вам не пришло в голову позвонить в полицию, если вы заподозрили, что кто-то вломился в дом? Господи! Вы что, совсем ничего не соображаете?

Раздался оглушительный раскат грома. И без того бледное лицо Джорджии сделалось белым как полотно, а на глазах появились слезы.

— Перестаньте на меня кричать! Я испугалась… испугалась, приняв вас за вора… и еще я испугалась этой ужасной грозы!

Джорджия кинулась в свою комнату и захлопнула за собой дверь.

Это отвратительно и несправедливо! Пусть бы воры обчистили его дом и вынесли все, что ему дорого! Он это заслужил!

Слезы у нее уже бежали по щекам, когда в комнату вошел Кир.

Джорджия вцепилась руками в полы халата, чтобы они, не дай бог, не распахнулись, и испуганно смотрела, как он закрывает дверь. Высокий, широкоплечий, он, казалось, заполонил собой все пространство, так что ей стало трудно дышать. Глаза его глядели на нее как-то по-особому.

— Что же вы не сказали, что боитесь грозы? — Голос Кира звучал глухо, но не без добрых ноток.

Сердце у Джорджии застучало часто-часто.

— Вы плачете? — спросил он.

Не успела она ответить, как он оказался рядом, коснулся ладонью ее мокрой щеки и большим пальцем смахнул слезинку. Она ощутила его теплое дыхание, а сама, кажется, перестала дышать, завороженная его прикосновением, и даже забыла о грозе, бушевавшей за окном.

Твердый, с чувственной ямочкой подбородок Кира был всего в нескольких сантиметрах от ее лба. Ей надо только приподнять голову, чтобы встретиться с его испытующим взглядом…

А он смотрел в ее полные слез глаза, и ему казалось, что он видит солнце, сияющее золотом над зеленью долины…

Притягивающий женский запах обволакивал его, и он, боясь потерять что-то невосполнимое, стоял не двигаясь.

Из-за этой женщины я пробыл в Нью-Йорке дольше, чем было нужно.

После концерта он чувствовал, что с трудом удерживается от того, чтобы не дотронуться до Джорджии, когда они с ней находятся в одной комнате. Она притягивала его взгляд, желание становилось просто непреодолимым, и он едва мог сконцентрироваться на работе.

С этим наваждением невозможно было совладать! Вот почему он ухватился за первую же подвернувшуюся возможность слетать в Нью-Йорк.

Но и тогда, когда их разделял целый океан, мысли о ней не давали покоя.

И вот он снова дома. И чего добился? Притяжение превратилось в одержимость!

— Бояться нечего, — сказал он. — Гроза не страшна ни вам, ни этому дому. Представляете, сколько таких гроз пережил Глентейн? Через час-другой гроза утихнет, и все будет по-прежнему.

— Вы, наверное, считаете, что я веду себя как жалкая трусиха!

Рот у нее задрожал, а Кир не сводил жадных глаз с божественно-совершенной линии губ.

— Не говорите глупостей! — Он улыбнулся и провел рукой по ее волосам. — Вы — трусиха? Вы ведь собирались прибить кочергой того, кто посмел влезть в дом!

— Я не смогла бы. Я скорее глупая, чем смелая.

— Почему же вы это сделали?

— Да потому, что не хотела, чтобы украли ценные для вас вещи, — тихо ответила Джорджия.

— Ни одна ценность в доме не стоит того, чтобы вы рисковали жизнью, Джорджия, — понизив голос, ласково произнес он и приподнял ее подбородок, собираясь осуществить горячее желание, зреющее внутри, — ощутить ртом ее мягкие влажные губы.

Но когда теплое сладкое дыхание Джорджии уже коснулось его рта, раздался громкий стук в дверь.

— Джорджия? С вами все в порядке, девочка? Я услыхала шум и подумала, что вы не можете спать из-за грозы.

— Черт! — выругался Кир и отступил в сторону.

— Это Мойра. — Джорджия бессознательно провела языком по губам, от чего Кир еще больше возбудился.

— Да… я слышал.

От Джорджии не укрылось выражение его лица: раздраженное и разочарованное. Мойра могла бы выбрать другой момент, чтобы справиться, все ли с ней в порядке!

Неужели она хотела, чтобы Кир ее поцеловал? И сама хотела его поцеловать?

Эта мысль пронзила Джорджию.

Да, она страстно желала поцелуя. Тело ее до сих пор трепещет, и все оттого, что он дотронулся ладонью до ее щеки.

— Мойра… — Джорджия вышла, прикрыла у себя за спиной дверь и застенчиво улыбнулась экономке, которая стояла на пороге в длинном клетчатом халате и с бигуди в седых волосах.

В коридоре было совсем темно, если не считать всполохов молний, отражавшихся в створчатых окнах.

Что подумает Мойра, если Кир прямо сейчас выйдет из моей спальни?

Джорджия молила Бога, чтобы этого не произошло и чтобы экономка не предположила самого худшего.

— Спасибо за беспокойство. Мне тоже послышался шум, и я вышла в коридор посмотреть, в чем дело. — Джорджия не привыкла врать, и поэтому даже такая невинная ложь ее смущала. — Наверное, от ветра хлопнула дверь. Вы тоже услышали этот звук?

— Да, возможно. Раз с вами все в порядке, я пойду. Такая гроза кого угодно напугает, — ответила Мойра.

— Спасибо за участие, Мойра. Идите спать. До завтра.

— Спокойной ночи, дорогая. — И экономка пошла к огромной винтовой лестнице в конце коридора.

Джорджия приложила руку ко лбу. Неудивительно, что она взмокла!

Закусив губу, она повернула ручку двери и вошла в спальню.

Кир стоял спиной к ней у окна и смотрел на водные потоки, струящиеся по стеклу. Услыхав шаги, он немедленно повернулся и впился в нее глазами.

— Мойра ушла?

— Да. Как вы думаете, она слышала наш разговор?


Загрузка...