Сивашка

— О, если бы я была мужчиной!

Сами по себе слова ее звучали довольно нерешительно, но ее черные глаза излучали столько подавляющего презрения, что оно не могло не оказать своего влияния на находившихся в палатке мужчин.

Томми, английский матрос, поморщился, но старый, неизменно рыцарски настроенный Дик Хемфриз, корнуэлльский рыбак и в свое время крупный американский рыботорговец, смотрел на женщину так же доброжелательно и сочувственно, как и прежде. Он привык отдавать женщинам слишком большую часть своего простого сердца, для того чтобы сердиться на них, когда они иногда капризничали, или же когда слишком ограниченный кругозор не давал им возможности видеть те или иные вещи в их истинном свете. Вот почему ничего не вымолвили эти два человека, которые только три дня назад приняли в свою палатку полузамерзшую женщину, согрели ее, напоили, накормили и спасли ее вещи от жадных индейцев-носильщиков. Им, кроме того, пришлось уплатить этим носильщикам довольно изрядное количество долларов, не говоря уже о том, что силой вещей они вынуждены были прибегнуть к своего рода военной демонстрации, которая выразилась в том, что Дик Хемфриз держал наготове револьвер, в то время как Томми, по личной оценке, расплачивался с индейцами.

Конечно, само по себе это дело было совсем пустячное, но оно имело весьма большое значение в глазах женщины, которая нашла в себе мужество единолично отправиться на Клондайк в знаменитый и приснопамятный 1897 год. Мужчины были слишком осведомлены о положении вещей и поэтому никоим образом не могли одобрить поступок женщины, возымевшей столь вздорную мысль и не побоявшейся арктической зимы.

— О, будьте уверены: если бы я была мужчиной, я знала бы, что надлежит мне делать!

Она повторила эти слова со сверкающими глазами, в которых отражалась вся сконцентрированная настойчивость пяти поколений, родившихся в Америке.

Воспользовавшись наступившим молчанием, Томми сунул в печь форму с сухарями и подбросил дров. Темный румянец начал проступать под его смуглой кожей, и когда он нагнулся, его затылок стал багровым. Дик вдевал трехгранную морскую иглу в свои сильно потрепанные ремни и нисколько не смущался предвестниками женского катаклизма, который грозил потрясти много видевшую на своем веку старенькую палатку.

— Ну и что же было бы, если бы вы были мужчиной? — спросил он, и в его голосе послышалась невыразимая доброта.

Игла застряла в отсыревшей коже, и Дик на мгновение остановился.

— Если бы я была мужчиной! Я немедленно стянула бы ремни на спине и двинулась бы в путь-дорогу. Неужели же вы думаете, что я торчала бы здесь, когда Юкон не сегодня завтра совсем станет и когда еще половина имущества не переправлена на ту сторону? А вы, мужчины, вы сидите здесь; сидите сложа ручки, боясь ветерка, и лужицы, и сырости. А я вам говорю, что наши янки — люди, во всех отношениях отличные от вас. Они скатаны совсем из другого теста. Они двинулись бы по дороге на Доусон, если бы даже весь ад восстал против них. А вы, вы… Словом, я уже сказала вам, что, будь я мужчиной…

— Ну, в таком случае, дорогая моя, я очень рад, что вы не мужчина! — сказал Дик, продев нитку в иголку.

Буйный порыв ветра со всего размаху ударил по палатке, и острый, частый и снежный дождь забарабанил по ее тонкой парусине. Дым, уходивший в трубу, возвращался назад через печную дверку, принося с собой острый запах молодой ели.

— Господи боже мой! И почему же это женщина никогда не может внять голосу разума?

Сказав это, Томми поднял голову из каких-то темных глубин палатки и повернул к девушке свои влажные от едкого дыма глаза.

— А почему это мужчина не в состоянии доказать, что он действительно мужчина и имеет право на это звание?

Томми вскочил на ноги и произнес при этом такое ругательство, которое, конечно, смутило бы менее бывалую женщину. Затем оторвал плотные узлы и отвернул полы палатки.

Все трое выглянули наружу, и то, что они увидели, на миг охладило их. Несколько насквозь промоченных палаток образовали донельзя жалкий фон, вдоль которого несся пенящийся поток воды. Сверху низвергался горный поток. Кое-где местами низкорослые ели, залегшие в аллювиальной почве, подтверждали близость более крупного леса. Несколько подальше, на противоположной стороне, сквозь дождевую завесу виднелись белесоватые очертания ледника. И в ту минуту, как они выглянули из палатки, ледниковая масса сплюнула на землю огромную глыбу льда, которая громоподобным шумом покрыла тоненький и жалкий писк горных и речных вод и ветра.

Молли невольно сделала шаг назад.

— Ну, женщина, смотрите! Смотрите во все глаза, какие только имеются у вас! И вот имейте в виду, что в такую-то погоду надо сделать три мили до озера Кратер, надо пройти через два ледника, вдоль отчаянных скалистых холмов, по колено в воде, в бурной, адски шумной воде! Слышите вы, что я говорю вам: вы, женщина-янки. А теперь глядите: вот они ваши мужчины-янки!

Томми со страстным движением поднял вверх руку и указал на палатки, которые ветер раздирал в клочья.

— Черт побери всех ваших янки! Неужели же действительно кто-нибудь из них вышел в такую погоду на дорогу? Неужели они укрепили ремни на спине и двинулись вперед? Неужели хоть один из них находится теперь в пути? И вы желаете учить мужчин и указывать им, что да как нужно делать! Смотрите, смотрите, говорю я вам!

Еще одна огромная глыба сорвалась с ледника и с грохотом ударилась о землю. Ветер с визгом, с писком ворвался в открытую дверь и надул палатку так, что сделал ее похожей на чудовищный пузырь, который едва-едва удерживали туго натянутые веревки. Дым окутал все окружающее, а едкая, острая изморозь больно била по лицу. Томми торопливо запахнул парусину и вернулся к своей мучительной работе у печки, которая вызывала у него безостановочные слезы. Дик Хемфриз бросил починенные ремни в угол и зажег трубку.

Даже Молли на одну минуту поколебалась в своем решении.

— Но ведь там мои платья! — почти плакала она, на миг побежденная «вечно женственным». — Они лежат на самом верху, под крышкой сундука, и черт знает во что превратятся. Они совершенно пропадут, совершенно!

— Милая моя, не стоит так волноваться! — перебил ее Дик, когда она произнесла последнее жалобное слово. — Ну, чего вы волнуетесь! Я так стар, что гожусь вам в отцы, и есть у меня дочка, которая постарше вашего будет! И вот верно говорю вам: дайте нам только добраться до Доусона, и я там таких вещей накуплю вам… Последнего доллара не пожалею!

— Да, а интересно знать, когда-то мы доберемся до Доусона! — Презрение с прежней силой и страстностью зазвучало в ее голосе. — Да вы до того двадцать раз сгниете здесь или же потонете в какой-нибудь лужице! Куда там вам! Ведь вы… вы… англичане!

Последнее слово, вырвавшееся с необыкновенной силой, казалось, готово было выразить крайнюю степень ее презрительного негодования. Уж если оно не подействует на них, что же, в таком случае, может на них повлиять?

Затылок Томми снова залился багровым жаром, но он продолжал держать язык за зубами. Глаза Дика еще больше смягчились. У него было большое преимущество пред Томми в том отношении, что он был в свое время женат на белой женщине.

Кровь пяти поколений, родившихся в Америке, при подобных обстоятельствах является весьма неприятным наследством. А среди «подобных обстоятельств» необходимо упомянуть о близком соседстве с соплеменниками. Мужчины, находившиеся в палатке, были англичане. Предки Молли побивали этих англичан на море и на суше. По всем данным можно было судить, что так же колотить их они будут и впредь. Традиции ее расы настоятельно требовали, чтобы она отнеслась к этим людям с должным вниманием и пониманием их естества. Сама по себе она была женщиной нынешней и вполне современной, но в то же время в ней могуче говорило великое прошлое. Это не только Молли Тревис сейчас надевала резиновые сапоги, макинтош и ремни на спину. Нет, то тысячи призрачных рук стягивали пряжки этих самых ремней. Тысячи далеких предков напрягали ее челюсти и придавали такое решительное выражение ее глазам. Она, Молли Тревис, возымела намерение пристыдить этих англичан, но они, бесчисленные тени, решили утвердить свое превосходство над родственной расой.

Мужчины нисколько не препятствовали ей. Дик только позволил себе предложить ей свой клеенчатый плащ, указав на то, что ее макинтош при настоящих условиях принесет столько же пользы, сколько и простая бумага. Но она выразила свою ненависть столь резко, что он еще плотнее прежнего стиснул трубку в зубах и уже не проронил ни слова вплоть до тех пор, пока она не отвернула парусины палатки и не пошла по залитой водой дороге.

— Вы думаете, что ей удастся это дело? — Голос Дика выражал резкий контраст с выражением его лица.

— Удастся ли ей? А я так думаю, что если она и доберется до своего сундука, то за это время холод и слякоть и всякая прочая дрянь сведут ее с ума. Удастся ли ей? Ведь она совсем сумасшедшая! Вы сами, Дик, знаете, что это за ужас! Вам приходилось объезжать мыс Горн, приходилось работать с парусами в бурю, шторм, снег, метель и заворачиваться в промерзшую насквозь парусину, которая доводила вас до того, что вы готовы были выть и стонать, как малый ребенок! Вы все знаете, а поэтому можете догадаться, чего ей будет стоить добраться до сундука. Непогода так скрутит ее, что она не будет в состоянии отличить юбку от чана для промывки золота или же от чайника!

— Все-таки, по-моему, мы плохо поступили, что пустили ее!

— Ничего подобного! Попробовали бы вы не пустить ее, так, клянусь вам всем святым, она превратила бы эту палатку в сущий ад и все-таки ушла бы! Вся беда в том, что в ней слишком много отваги! А может быть, эта отвага проучит ее немного!

— Да, — согласился Дик, — она действительно чересчур самолюбива! Но все же она славная девушка. Правда, немножко глупа, потому что нельзя же было ей браться за такое дело, но она нисколько не похожа на всех тех кисейных барышень, которыми наши города полны до отказа. Она, милый мой друг, из тех женщин, что родили и вскормили нас с вами, а такие люди, как мы, должны уважать отвагу! Ведь женщина вскармливает мужчину! Ведь не будем же мы настоящими мужчинами, если нас станут воспитывать существа, именуемые женщинами только потому, что они носят юбки! Кошка, но во всяком случае не корова, может родить тигра!

— Ну а если они слишком неразумно поступают, неужели же мы и в таком случае должны потворствовать им?

— На подобный вопрос трудно сразу ответить!.. Каждому из нас ясно, что острый нож всегда режет глубже и сильнее тупого, но из этого не следует, что мы должны обламывать о кабестан[1] кончики наших острых ножей!

— Так-то оно так, но, что касается меня, я предпочитаю иметь дело не с такими зубастыми женщинами! Мне нужны женщины с менее острыми зубами.

— Ну а что вы знаете о женщинах? — спросил Дик.

— Да так, кое-что знаю о них!

Томми достал пару мокрых чулок Молли и развесил их на коленях, чтобы они немного подсохли. А Дик, с любопытством поглядывая в его сторону, стал рыться в мешке Молли и вынул оттуда множество отсыревших вещей, которые через некоторое время разложил около печки, желая также подсушить их.

— А мне казалось, будто вы говорили, что никогда не были женаты, — сказал он.

— Я сказал это вам? — воскликнул Томми. — Нет, клянусь Господом Богом, я этого не говорил. Нет, как же, я был женат, и на такой женщине, подобной которой, кажется, никогда и не бывало! Да, это была настоящая женщина!

— Сошла с кильватера? — И движением руки Дик символизировал бесконечность и вечность.

— Да!

— Смерть от родов? — снова спросил Дик и снова получил утвердительный ответ, который последовал после некоторой паузы.

Бобы начали слишком шумно кипеть на открытом огне, и Томми отодвинул горшок несколько в сторону, на менее горячее место. После того он заостренной деревянной палочкой определил состояние сухарей и тоже отодвинул их в сторону, предварительно накрыв мокрым полотенцем.

Дик — как и подобало мужчине — молчал, скрывая интерес, вызванный несколькими словами Томми.

— Совсем другая женщина по сравнению с Молли! Настоящая сивашка!

Дик кивнул головой в знак того, что он вполне понимает.

— Не такая гордая и своевольная, но преданная мужу и в горе, и в радости. К тому же она замечательно работала веслом и, если нужно было, была так же вынослива и терпелива, как Иов. Она так же спокойно управляла лодкой в бурю, как и в тихую погоду, а с парусом управлялась не хуже любого мужчины. Однажды, в поисках золота, мы прошли по Теслинской дороге, миновали Озеро Неожиданностей и Литтл-Иеллоу-Хэд. У нас вышла вся провизия, и волей-неволей пришлось взяться за собак, а когда кончились собаки, мы начали кормиться упряжью, мокасинами и мехами. И ни разу эта женщина не издала ни малейшего вздоха, никогда не капризничала и не ломалась. До того как мы тронулись, она неоднократно предупреждала меня насчет провизии, но когда случилось несчастье, она ни разу не упрекнула меня и не указала, что в свое время предупреждала меня. «Ничего, Томми!» — говорила она изо дня в день, между тем как слабела так, что не могла уже поднимать ноги, обутые в мокасины, и натерла себе ступни до крови. «Ничего, дорогой мой, ничего! Лучше подохнуть с голоду и быть твоей женой, чем присутствовать ежедневно на потлаче и быть клух[2] великого вождя Джорджа». Ведь вы, кажется, знаете, что Джордж был вождь чилкутов? Он страшно хотел, чтобы эта женщина пошла к нему.

Да, правду сказать, то было замечательное времечко! Конечно, когда я впервые попал на берег, я был очень смазливый парнишка. На китоловном судне «Северная звезда» я прибыл на Уналяшку и гнался за котиками до самого Ситки. Вот тогда-то я и встретился со Счастливым Джеком, вы знаете его?

— Да, кое-где мне пришлось повстречаться с ним! — ответил Дик. — Он взялся доставить мою поклажу. Это было в Колумбии. Красивый парень, который всегда слишком любил красивых женщин и виски?

— Он самый и есть! Мы с ним поработали вместе года два, торговали одеялами и разными разностями. А затем я решил работать самостоятельно и поехал на Джуно, где и встретился впервые с Киллисну, которую, для краткости, звал просто Тилли. Встретил я ее на индейском балу, на берегу. Вождь Джордж как раз закончил годовой торг со стиксами за Перевалами и приехал в Дайэ чуть ли не с целой половиной своего племени. На танцы собралось несметное количество сивашей, среди которых я оказался единственным белым. Никто из них не имел обо мне ни малейшего представления, разве только несколько купцов, с которыми я встречался на Ситкинском тракте. Но зато я, со слов Счастливого Джека, знал почти всю подноготную многих из них.

Все, само собой, беседовали на чинукском наречии, не зная, что я говорю на нем лучше многих из них. Всего больше стрекотали две девушки, которые сбежали из миссии Хэйна, что на канале Линна. Это были две прехорошенькие девочки, на которых было приятно глядеть, и я подумал, что за ними не мешает приударить; но они были так юны, и я вскоре оставил эту мысль. Слишком остры для меня, вот что. Я был для них чужаком, явившимся неизвестно откуда, и они вздумали подшутить надо мной. Повторяю, они не догадывались, что я прекрасно понимал все, что они говорили.

Но, само собой разумеется, что я и виду не показывал и продолжал все время танцевать с Тилли. И чем дольше и дольше мы танцевали с ней, тем сильнее наши сердца рвались друг к дружке. «Подыскивает себе женщину!» — сказала одна из девушек, а другая качнула головой и ответила: «Подыскивать-то можно, но какой толк из этого выйдет. Он найдет разве только тогда, когда наши женщины совсем останутся без мужчин». Мужчины и скво окружили нас и в ответ на это замечание начали подтрунивать надо мной, скалить зубы и повторять только что сказанное девушками. «А ведь мальчик он недурненький!» — снова промолвила первая девушка. И не стану, дружище, отрицать, что в то время я был довольно интересный парнишка. У меня было гладкое, молодое лицо, и я, что называется, был мужчиной среди мужчин — настоящий мужчина! Эти слова ее, конечно, подзадорили меня. «Тоже нашел себе пару: танцует с девушкой вождя Джорджа! — сказала вторая девушка. — Первым делом Джордж так бабахнет его веслом, что из него весь дух выйдет, и таким образом он отобьет охоту у него впредь заниматься такими штучками». Вождь Джордж казался все время довольно угрюмым, но при этих словах расхохотался и стал хлопать себя по коленкам. В общем, это был довольно противный тип, который действительно не прочь был поработать со мной веслом.

— Что это за девушка? — спросил я Тилли, когда мы вертелись с ней в самой середине круга. И как только она назвала мне их имена, я немедленно вспомнил о них все то, что в свое время сообщил мне Счастливый Джек. Я знал всю подноготную, касающуюся и их самих, и их родных, знал многое такое, чего не знали и их соплеменники. Но до поры до времени я держал себя чрезвычайно скромно и продолжал ухаживать за Тилли, не обращая никакого внимания на их колкие замечания и на хохот, которым эти замечания встречались. «Подожди немного, Томми, подожди немного!» — говорил я себе.

И действительно, я ждал и сдерживал себя до тех самых пор, пока танцы не подошли к концу и вождь Джордж не вернулся с веслом. Все вокруг были уверены, что сейчас что-нибудь да произойдет, и ждали этого, но я продолжал танцевать, делая вид, что все это меня нисколько не касается. Тут девушки из миссии опять что-то отпустили по моему адресу, и, как я ни был на них зол, я не мог удержаться от того, чтобы не рассмеяться. А затем я резко повернулся в их сторону и спросил:

— Что, вы ничего больше не можете прибавить?

Нет, надо было вам видеть, какой эффект произвело то, что я вдруг заговорил с ними на чинукском наречии! Ну-с, а потом я уже дал волю своему язычку! Я рассказал им все, что касалось их с той, или другой, или третьей стороны, и что касалось также всех их родных — отцов, матерей, братьев, сестер — словом, про всех и про все! Я им поведал про все штучки, которые они сделали, про все фокусы, которые они любили, и про весь стыд, который пал на их голову. Я жег их и прокаливал безо всякой жалости и боязни. Нечего говорить о том, что все тесной толпой окружили нас. Никогда до сих пор им не приходилось слышать, чтобы белый человек так ловко изъяснялся на их тарабарском языке. Теперь уже все смеялись в ответ на мои слова — все, за исключением этих двух девушек из миссии. Дошло до того, что даже сам вождь Джордж забыл про свое весло, или же он настолько проникся уважением ко мне, что не осмелился пустить его в ход.

Но что стало с девушками!

— Перестань, Томми, — закричали они, заливаясь слезами. — Перестань. Мы будем хорошими. Клянемся тебе, Томми, ей-ей клянемся.

Но я теперь прекрасно знал, с кем имею дело, и поэтому продолжал честить их на чем свет стоит. И я говорил и костил их до тех самых пор, пока они не упали передо мной на колени и не стали всем святым для них заклинать меня замолчать. Тогда я бросил взгляд на вождя Джорджа, а тот, не зная, что ему со мной делать, решил отделаться оглушительным дурацким смехом.

Да, вот как обстояли дела. Когда я в эту ночь расстался с Тилли, то дал ей слово, что вернусь приблизительно через неделю, и при этом намекнул ей, что впредь хочу гораздо чаще и дольше видеть ее. Она была не из тех женщин, которые умеют так ловко притворяться и у которых никогда не узнаешь, что им нравится, а что — противно. Как подобало честной и порядочной девушке, она самым непритворным образом выразила свою радость по поводу моих слов.

Эх, если бы вы знали, что это за прелестная девушка была! Я нисколько не удивлялся, что вождь воспылал к ней такой страстью.

Но тут все способствовало мне. Так сказать, весь ветер вышел из парусов вождя и подул в мою сторону. Мне ужасно хотелось тут же сразу забрать эту девушку с собой и покатить с ней по направлению к острову Врангеля, но, к сожалению, это было легче сказать, чем сделать. Оказалось, что она проживала вместе с каким-то дядей, который состоял при ней опекуном или чем-то в этом роде. Это был тяжелобольной человек, который должен был в недалеком будущем отправиться на тот свет из-за чахотки или же какой-то другой легочной болезни. Человек этот по характеру был страшно неустойчивый, и настроение его менялось чуть ли не каждую минуту, но, при всем том, она никоим образом не желала оставлять его в таком состоянии. До того как отправиться в путь, я заглянул к старику, чтобы лично убедиться, как долго еще он будет портить воздух на сем свете, но тут оказалось, что старый хрыч обещал племянницу вождю Джорджу, и когда он вдруг увидел меня, то так рассердился, что у него хлынула кровь горлом.

— Смотри же, Томми, — сказала она, когда мы прощались с ней на берегу, — приезжай и забери меня отсюда.

И я ответил ей:

— Да, я сделаю это, как только ты скажешь мне хоть единое слово. По малейшему знаку и призыву!

И тут я расцеловал ее так, как белый мужчина целует женщину, а она, как тростинка, задрожала в моих объятиях. Не могу передать, до чего сильно все это подействовало на меня. Я был готов немедленно броситься к старику и задушить его на месте.

Но вместо того я отправился вниз, по направлению к Врангелю, прошел Сент-Мэри и спустился даже до островов Королевы Шарлотты: продавал, покупал, промышлял и так далее и так далее. Зима в то время стояла адски суровая и морозная. Наконец я получил весточку от Тилли и поехал в Джуно. «Езжай туда! — сказал какой-то оборванец, который принес мне поклон от любимой девушки. — Киллисну велела сказать тебе: „Приезжай!“» — «А в чем дело? — спросил я. — Что случилось?» — «А случилось то, что назначен потлач, и вождь Джордж хочет сделать Киллисну своей клух».

Ну и погодка выдалась! Все время дул отвратительный, порывистый северный ветер. Соленая морская вода замерзала на палубе, как только попадала туда. Еще за сто миль до Дайэ мы попали в зубы этому подлому таку. В качестве помощника я взял с острова Дугласа одного лодочника, но на полпути он был смыт волной в воду. Я три раза поворачивал мою старую посудину, желая отыскать несчастного, но ничего из этого не вышло. Ни малейшего следа от него не осталось!

— Вероятно, окоченел от холода! — вставил старый Дик, перерывая рассказ и во время наступившей паузы развешивая для просушки одну из юбок Молли. — Окоченел и, как свинец, пошел ко дну.

— Да, я и сам так думал. Таким образом, мне пришлось одному закончить поездку, и я, полумертвый, прибыл однажды вечером в Дайэ. Прилив благоприятствовал мне, и я без особых трудностей провел лодку в бухту. Двигаться дальше не было ни малейшей возможности, потому что пресная вода у берегов замерзла. Что же касается моих блоков и фалов, то они так обледенели, что нечего было и думать о том, чтобы поднять грот или кливер. Прежде всего я вкатил в себя пинту чистого виски, а затем, оставив лодку на таком расстоянии, чтобы в любую минуту можно было двинуться в обратный путь, закутался в одеяло и отправился вдоль поля в лагерь.

Без всякой ошибки можно было предугадать, что готовится пир на весь мир. Чилкуты явились в полном составе — с женами, чадами, домочадцами и даже собаками. Я уже не говорю про племена Собачьих Ушей, Маленького Лосося и индейцев миссии. Я так думаю, что человек пятьсот собралось на свадьбу Тилли, и при этом ни единого белого человека не было за двадцать-тридцать миль в окружности.

Никто не обратил на меня никакого внимания, потому что я спрятал голову и лицо в одеяло. Я с трудом пробирался между собаками и детишками, пока, наконец, не очутился в центре пиршества, которое было устроено на открытом месте, среди деревьев. Кругом горело огромное количество костров, а снег был так укатан мокасинами, что по твердости мог поспорить с портландским цементом.

Недалеко от меня находилась Тилли, вся в бусах и одетая в ярко-красное платье. Против нее поместился вождь Джордж со своими старшинами. Шаману помогали великие знахари из других племен, и у меня мороз по коже пошел, когда я стал вглядываться и вслушиваться в чертовщину, что происходила вокруг меня. Я подумал при этом, как удивились бы ливерпульцы, если бы в эту минуту увидели меня. И я подумал также о желтоволосой Гесси, брата которой я поколотил после моей первой поездки только за то, что ему не понравилось ухаживание матроса за его сестрой. Думая о Гесси, я взглянул на Тилли. «Какие странные вещи происходят на старом Божьем свете! — подумал я. — Иногда люди попадают туда, куда матери их и в мыслях никогда не заносились, глядя на своих деток в колыбельке».

Ну, так вот! Когда шум стал совсем оглушительным и когда музыканты забили в моржовые барабаны, а шаманы затянули свои дикие песни, я обратился к Тилли и сказал ей: «Ты готова?» И представьте себе: она даже не вздрогнула, не изменилась в лице, и ни единый мускул не дрогнул в ней.

— Я знала, что ты придешь! — ответила она. — Где мы встретимся?

— На высоком берегу, там, где кончается лед, — шепнул я ей в ответ. — Беги, как только я крикну тебе.

Должен ли я говорить вам о том, что там было несметное количество собак? Ну, словом, их было так много, что и не сосчитать! Здесь, там, с боков, ближе, дальше. Собаки были на каждом шагу, куда бы я ни повернулся. Не собаки, а настоящие волки! Когда они начинают вырождаться, их спаривают с дикими волками, и тогда на свет Божий рождаются не дай бог какие драчуны! Как раз у большого пальца моей ноги лежал один зверь, а у пяток — другой. Я схватил первого за хвост и так закрутил его, что чуть-чуть не оторвал, а когда пес раскрыл пасть, желая вонзить в меня свои клыки, я бросил в эту пасть вторую собаку и крикнул Тилли: «Беги!»

Вам, вероятно, приходилось видеть, как дерутся собаки. В мгновение ока в свалку ввязалось около сотни собак, которые образовали невообразимую кашу и вцепились друг в дружку так, что кругом полетели клочья. Само собой разумеется, что в драку вмешались женщины и дети, и вскоре сошел с ума весь лагерь. Тилли, не теряя золотого времени, понеслась вперед, я последовал за ней. Но когда я вдруг оглянулся через плечо и увидел всю эту дикую орду, меня черт дернул сыграть с ними шутку; вот почему я скинул с плеч одеяло и повернул назад.

Тем временем собак уже развели, и толпа немного успокоилась. Никто не оказался на прежнем месте, и поэтому сразу не обратили внимания на то, что Тилли исчезла.

— Здорово! — крикнул я, схватив вождя Джорджа за руку. — Как живешь? Желаю тебе, чтобы дым над твоей трубой подымался как можно дольше и чтобы весной стиксы принесли тебе много мехов!

Вот честью клянусь вам, Дик, что обрадовался он мне так, что словами и не передать. Поймите: он взял надо мной верх и женится теперь на Тилли! Шутка сказать! О том, что я увлекался девушкой, стало известно по всем лагерям, и мое присутствие здесь заставило его возгордиться пуще прежнего. Все вокруг уже знали меня, а теперь, когда я сбросил одеяло, они начали по-прежнему издеваться надо мной и скалить зубы. Это было, конечно, страшно забавно, но я еще больше позабавил их тем, что притворился абсолютно ничего не знающим и не понимающим.

— В чем тут дело? — спросил я. — Кто это женится сегодня?

— Вождь Джордж! — сказал шаман, отвесив низкий поклон начальнику.

— А мне казалось, что у него уже имеются две клух.

— Две есть, а взял еще третью! — ответствовал шаман, снова поклонившись.

— Ах, вот как! — спокойно произнес я и повернулся, словно все это нисколько не интересовало меня.

Но этот номер не прошел, так как все вокруг меня начали гнусаво распевать: «Киллисну! Киллисну!»

— Почему Киллисну? Что Киллисну? — спросил я.

— А Киллисну сделалась теперь третьей клух вождя, — завопили они. — Третья клух!

Я подскочил на месте и поглядел на вождя. Он кивнул головой и горделиво выпятил грудь.

— Она ни в коем случае не может быть твоей клух! — важно сказал я. — Нет, она не будет твоей клух, — повторил я, видя, что он весь почернел и начал поигрывать своим охотничьим ножом.

— Посмотри! — снова крикнул я и стал в позу. — Ведь я великий знахарь! Последите все за мной.

Я снял рукавицы, засучил рукава и сделал с полдюжины пассов в воздухе.

— Киллисну! — воскликнул я. — Киллисну! Киллисну!

Я занялся колдовством, и это начало оказывать на них свое действие. Все глаза были прикованы ко мне, и поэтому никто не обратил внимания на то, что Тилли исчезла. После того я еще три раза позвал Киллисну, подождал и снова три раза позвал ее. Все это я делал для того, чтобы придать всему фокусу побольше таинственности и чтобы побольше напугать их. Вождь Джордж никак не мог догадаться, к чему я клоню, и хотел прекратить эту чепуху, но шаманы предложили ему подождать немного, желая увидеть, на что я способен, и обещая ему, во всяком случае, превзойти меня. К тому же он был довольно суеверный тип и очень боялся магии белого человека.

И тогда я длительно и мягко, чисто волчьим позывом позвал Киллисну и звал ее так долго, пока все женщины не задрожали, а мужчины не насупились.

— Смотрите!

И я прыгнул вперед, подняв палец в сторону скво (ведь вы знаете, что женщин всегда легче убедить, чем мужчин!). Я несколько раз повторял: «Смотрите!» — и весь подавался вперед, точно следя за полетом какой-то птицы в воздухе. Все выше, все выше… Я задирал голову вверх до тех пор, пока, казалось, мои глаза уже ничего больше не видели в небе.

— Киллисну! — сказал я, смотря на вождя Джорджа и снова указывая в небо. — Киллисну!

И вот, дружище, клянусь всем святым на земле и в небе, что мое колдовство удалось мне вполне. Во всяком случае, добрая половина этих дураков была уверена в том, что Киллисну действительно скрылась в небесах. Впрочем, я думаю, что в то время, как они пили в Джуно мое виски, они видели еще более замечательные вещи. Почему бы мне было не проделывать таких чудес, раз я продавал им злых духов, закупоренных в бутылках? И если они верили этому, то легко могли поверить и всему другому. Некоторые женщины в испуге закричали, а все остальные тихо перешептывались.

Тут я сложил на груди руки, высоко поднял голову, и они все отступили от меня. Как раз приспело время мне улетучиться, но тут вождь крикнул:

— Хватайте его!

Трое-четверо направились было в мою сторону, но я ловко увернулся, и сделал несколько пассов, точно имея в виду отправить их вслед за Тилли, и указал им на небо. Как они смеют прикоснуться ко мне? Да ни за что на свете я не позволю им этого святотатства! Начальник Джордж еще раз указал им на меня, но никто из них не тронулся с места. Тогда он попытался единолично забрать меня, но я повторил свои фокусы и сразу же отшиб у него желание приблизиться ко мне.

— А ну-ка, пусть ваши шаманы попробуют проделать те же чудеса, что я показал вам! — вызывающе сказал я. — Пусть они попробуют спустить Киллисну с неба, куда я отправил ее.

Но знахари прекрасно знали границы своих возможностей и стыдливо молчали.

— Ну, в таком случае пожелаю вам, чтобы дети ваши рождались так же быстро и густо, как лосось мечет свою икру! — сказал я, готовясь улизнуть. — Пусть долго и прочно высится в воздухе тотем вашего племени! И пусть никогда не прекратится дым, подымающийся над вашим лагерем.

Если бы эти босяки видели, какого стрекача я задал, когда бежал вдоль берега, направляясь к лодке, то они, наверно, подумали бы, что мое волшебство проделало какие-то шутки со мной самим. Тилли поддерживала теплоту своего тела тем, что рубила лед вокруг лодки и делала все необходимые приготовления к тому, чтобы мы немедленно могли сняться с места. Господи боже мой, как мы неслись вперед!

Подлый порывистый таку завыл по-прежнему, и по-прежнему же вокруг нас и чуть ли не на нас замерзала вода. Пришлось спустить все паруса, я сидел на руле, а Тилли все время рубила лед. Таким манером мы проработали полночи, пока, наконец, мне не удалось провести наш шлюп к острову Норкюпайне, где, дрожа от страшного холода, мы вышли на берег. Все было мокро, одеяла тоже промокли насквозь, и бедняжке Тилли пришлось сушить спички на собственной груди.

Таким образом, старина, вы сами видите, что я достаточно знаю про то, что касается женщин. Семь лет, Дик, целых семь лет мы прожили с ней как муж и жена, вместе делили радость, вместе знавали горе. Вместе плавали, вместе и торговали. А затем однажды, посреди зимы, она умерла, — умерла от родов в Чилкуте. В последние минуты своей жизни она не выпускала моей руки, а в это время лед уже трещал снаружи и холод пробирался в нашу хижину и морозом оседал на окнах. Снаружи — заунывный плач одинокого волка и тишина, а внутри — смерть и тишина. Вам никогда, Дик, до сих пор не приходилось слышать тишину, и дай Бог, чтобы и впредь не пришлось слышать ее, сидя у постели умирающего. Можно ли ее слышать? Конечно, можно. Ее дыхание звучит, как сирена, а сердце стучит, стучит, стучит, точно прибой о морской берег.

Да, Дик, это была сивашка, но настоящая женщина! Душой, Дик, она была белая, совсем белая. В один из последних дней своих она сказала мне следующее:

— Сбереги, Томми, мою перинку и храни ее всегда.

Я обещал ей это. Тогда она открыла глаза, полные муки, и продолжала:

— Томми, я всегда была хорошей женой для тебя, и вот почему ты должен мне кое-что обещать… — Казалось, слова застревали в ее горле. — Ты должен обещать мне, что если женишься, то женишься непременно на белой. Не надо больше сивашек, Томми, не надо, я прошу тебя. Я знаю, что говорю. Теперь в Джуно имеется много белых женщин, я знаю. Твои единоплеменники называют тебя «мужем скво», а их жены при встрече отворачивают головы и не пускают тебя, как всех остальных мужчин, в свои хижины. А почему? Только потому, что твоя жена — сивашка! Разве же это не так? И это нехорошо. И вот почему я умираю. Обещай мне сделать то, о чем я прошу тебя. Поцелуй меня в знак того, что ты исполнишь мою просьбу.

Я обещал ей это, и она слегка вздремнула, шепча:

— Так будет хорошо! Так будет хорошо!

В последние минуты она была так слаба, что мне приходилось наклоняться к самым ее губам, когда она говорила.

— Смотри же, Томми, не забудь про перинку!

И она умерла, умерла от родов на станции Чилкут.

Новый шквал страшно потряс палатку и чуть-чуть совсем не опрокинул ее. Дик снова набил свою трубку, а Томми взял чайник и отставил его в сторону, на тот случай, если Молли все-таки вернется.

А что же в это время делала девушка со сверкающими глазами и кровью настоящего янки?

Ослепленная, почти без сил, ползая на руках… задыхаясь от страшного ветра, который, словно в тисках, зажал ее горло, она направлялась теперь обратно к палатке. На ее плечах болтался довольно объемистый тюк, который еще больше затруднял ее движения, так как, казалось, на нем одном сосредоточилась вся ярость бури. Едва стоя на ногах и слабо шевеля руками, она ухватилась за веревки, удерживающие палатку, и тогда Дику и Томми пришлось втащить ее внутрь. Там она сделала последнее усилие, зашаталась и без сил свалилась на землю.

Томми расстегнул ремни на ее плечах и снял поклажу, но в это время послышался звон посуды и стук горшков. Дик, наливавший виски в чашку, успел через тело девушки мигнуть Томми, который мгновенно мигнул ему в ответ. Его губы прошептали лишь единственное слово «платья», но Дик неодобрительно кивнул головой.

— Послушайте, бедная девочка, — сказал он, когда Молли выпила виски и почувствовала себя несколько лучше. — Тут для вас имеются совершенно сухие вещи. А ну-ка, попробуйте облачиться в них. А мы тем временем выйдем наружу и закрепим палатку. Как оденетесь, кликните нас, и мы сядем за обед. Кликните, когда оденетесь.

— Ну, милый мой, теперь я готов клясться вам чем угодно, что спесь-то с нее сбита! — сказал Томми, когда оба устроились на подветренной стороне палатки. — Теперь она не будет уже так петь о своей отваге.

— Но ведь отвага-то — самое лучшее, что в ней есть! — ответил Дик, пряча голову от волны изморози, которая налетела на него из-за угла палатки. — Это та самая отвага, которая сидит во мне и в вас и которая сидела в наших матерях еще до того, как мы родились на свет Божий!