Дул ветер. Он тащил за собой тучи и дождь. Куртка без капюшона – плохо. И жрать хочется. После кафе так совсем нестерпимо. Денег нет. Они лежат в кармане у Емели. Мерзкого Емели, оставшегося в кинотеатре. Не пошел следом, не стал хватать за руки. Не стал бросать деньги. Она бы взяла.
Поесть можно было у подруги Синявиной, но та была занята.
– Ой, я ж не знала, – тянет Лена.
Агата как будто видела ее перед собой. Как она стоит, закусив губу, как кривит лицо.
– Не знала, теперь знаешь.
Бульвар пуст. Ветер гонит по дорожке скомканную салфетку. Холодный воздух забирается под куртку. Дурацкая осень со своими морозами!
– Я в парикмахерской сижу. Дай мне час. Ты где?
– Дура, что ли? Какая парикмахерская?
– Сама такая! – Разобиженная Синявина сбросила звонок.
Небо очень низкое. Это из-за туч. Они неуклюжими глыбами громоздились друг на друга, терлись боками, выжимая черноту. Обещали холодный дождь. Синоптикам на радость – не ошибутся. Облака ползли, перебирая верхушки деревьев, звеня антеннами высоких домов. Среди туч летал кто-то маленький и черный. От запрокинутой головы заломило в горле, словно туда ежик залез. Кисти рук покраснели, рождая ощущение звонкости – ударишь обо что-нибудь, и они зазвенят.
Агата вскочила, взмахнула руками, чтобы согреться. Почему у куртки нет капюшона? Раньше это было не заметно.
– Осторожней! – раздался жалобный голосок.
Из-под ног шарахнулся коричневый комок.
– Смотри по сторонам! Ходят как пьяные! Совсем никого не замечают!
Кто-то соврал, что этого зверя зовут собака. Крошечная, попу от головы не отличишь.
– Что же ты несешься?
Старушка. Такая… из приличных. Вся в коричневом, как и собака. Тут же победно уселась на лавку. Шавка бросилась к хозяйке.
– Иди, иди, не смотри!
Агата дернулась, поняв, что слишком пристально разглядывает старушенцию. Ее лицо. Ее некрасивое старое лицо. Морщины. И это легкое подрагивание челюсти. Закрыла глаза. Не помогло. Она все равно видела.
Злость встряхнула, заставила отступить. Собачка подбежала понюхать кроссовку.
– Пошла отсюда, – угрожающе качнула ногой Агата.
– Что ты! Что ты! – закудахтала старуха.
Собака прыгнула мячиком туда-сюда, тявкнула и снова потянулась мордой к Агате.
– А не отправились бы вы все! – Кулак сжался сам собой. Агата придвинулась к старушенции.
– Ты что творишь?! Что?! – завизжала та. – Куда твои родители смотрят? Вырастили хулиганку! Безобразие какое! А? Как тебя зовут? Из какой ты школы? А?
И это противное «А?» с длинным хвостиком.
Все еще сжимая кулак, пошла по бульвару, пиная мысками кроссовок гравий дорожки. В душе всколыхнулось чувство несправедливости. Какого лешего эта старая вешалка на нее стала орать? Что такого сделала Агата, чтобы ей выговаривали? Перед глазами горячо полыхнуло, и Агата обернулась.
– Коза драная! – крикнула. – Сдохнешь скоро! И собачка твоя.
– Ах! Ах! – суетилась старуха. – Хулиганка! А? Убивают!
– Тебя убьешь!
Агата побежала. Холодный воздух обжигал легкие. Изморось обволакивала лицо, застилала глаза. Представила, что за ней сейчас мчится свора собак и толпа разгневанных старушек, чтобы остановить, скрутить и наказать.
Остановилась – никого.
На светофоре мелькнула проблесковым маячком полицейская машина.