Сказка о Снежной Королеве

— Так ты серьезно решила одна рожать? — настойчиво выспрашивал Макс.

Анжелика поморщилась: своими расспросами он невольно напомнил ей Рому.

— Конечно! А ты сомневался? Макс, я похожа на женщину, которая собирается замуж?

Высокая длинноногая официантка с лицом Синди Кроуфорд и ее же родинкой (нарисованной), пролетая мимо с подносом, в восемнадцатый раз обольстительно улыбнулась Максу и чуть не задела его плечом — он не заметил. Анжелика, между тем, почувствовала нечто вроде ревности. Сегодня он мой, только сегодня, пожалуйста, не трогайте его сегодня. Завтра — пожалуйста, но сегодня…

— Так вот… Отец ребенка… — запутался в словах Макс, — он знает хотя бы?

Анжелика только рукой махнула:

— Макс, он женат. У него свое дите. И денег особых нет помогать мне. Я думаю, он будет безумно счастлив, если я исчезну из его жизни. Раз и навсегда. Умерла так умерла.

Макс наконец поднял глаза и посмотрел на Анжелику — отчаянно и решительно, как показалось ей.

— А если бы я предложил тебе…

Он замялся, вопросительно улыбаясь, отполированным ногтем ковырял, скреб автоматически красную полоску на скатерти. Скатерть тихо повизгивала, ритмично ползая по столу.

— Что? — переспросила Анжелика, не понимая.

— Ну, что-то, — сказал он вдруг радостно, залпом допил вино, поставил бокал. — Должен же быть отец у твоих детей. Некоторые говорят, что я неплохой отец.

Анжелика поперхнулась и закашлялась, тоже торопливо глотнула и тоже — так получилось — вино допила.

— С ума сошел? — спросила она испуганно. — Тебе своих мало?

— Мне мало тебя, — почему-то виновато сказал Макс.

Как это там в книгах пишут? «Ущипните меня, я, кажется, сплю», — подумала Анжелика.

Она вдруг поняла, что все это было уже когда-то: этот стол, и деревянные стулья, и мерцающие огоньки в низких бокалах, и глаза человека напротив — темные, странные, нездешние, будто бы обведенные черным, как у египетских фараонов, — виделось во сне или мечталось, до мельчайших черточек продумалось, просчиталось: только так, так только может быть.

— Мне нужна ты, — сказал Макс тихо. — Если бы у тебя было хоть десять детей, мне было бы все равно.

— Десять детей?! — ужаснулась Анжелика. — Представь, как бы я выглядела!

Он пожал плечами и опять уперся в свою лазанью, какие-то там кусочки грибов выковыривал между блинных коржиков — я все сказал, больше мне сказать нечего, теперь слово за вами, мадам.

— Ты, выходит, ко мне до сих пор неравнодушен? — спросила Анжелика.

И все-таки Снежная Королева была сильнее. Теперь Ромка каждый день возвращался домой вовремя, но дело было не в этом. Эта чокнутая Анжелика носила под сердцем его ребенка, и в этом была ее сила. Ребенок был незримой нитью, связывающей толстеющую психологиню с Катиным мужем. И ниточка эта в любой момент…

Господи, как Катя ненавидела Анжелику! Каждую ночь Ромка послушно ложился в постель рядом с женой; казалось, даже он забыл про свое предстоящее отцовство, но Катя-то помнила! Она по-прежнему чуть ли не ежедневно бегала к телефону-автомату, чтобы набрать номер мобильника Снежной Королевы. Она изобретала все новые и новые пакостные фразы, пытаясь хоть как-то добить, унизить соперницу. Она позвонила и спросила, не хочет ли Анжелика потрахаться с кем-нибудь? «Мы тебе такого мужика подгоним классного, — противненьким голоском издевательски пела Катя. — Он тебя так трахнет сладко — обо всем забудешь». «У меня нет таких проблем», — надменно ответила Анжелика и отключила трубку. Она была непрошибаемой, и когда Катя выследила ее у ее дома — Анжелика шагала по двору со спокойно-самоуверенным выражением лица, — это было нестерпимо.

Белокурый Олег в ответ на неловкую, но настойчивую Катину просьбу вроде бы даже нахмурился:

— Я вроде уже все ей объяснил.

— Ее нужно избить, — пояснила свою мысль Катя. — Сильно избить.

— Думаешь, поможет? — с сомнением спросил Олег. — Если твой ее любит… А если он узнает? Думаешь, он будет после этого с тобой жить?

«А вот это не твое дело», — мысленно вскипела Катя, но старательно улыбнулась, взяла Олега за руку.

— Не узнает, — сказала она вкрадчиво. — Он с ней расстался.

— А тогда зачем ее бить? — удивился Олег. — В целях мести, что ли?

Нервная гримаса на мгновение исказила Катино лицо.

— Ее нужно будет бить по животу, — сказала Катя. — Она беременная.

Как складно все складывалось (тавтология!), как уютно и по-домашнему готовила жизнь свои сюрпризы! Анжелика еще не понимала до конца всей прелести, всего уюта, какие-то мелкие мелочи (еще одна тавтология!) продолжали волновать ее, бередить, дергать. Да, эта неожиданность с Максом, то, о чем она, по сути, мечтала тайно уже несколько лет, волшебство свершилось, но, как и любая исполненная мечта, оказалось несовершенным. Макс собирался усыновить ее ребенка после развода с женой; вернее, обоих детей; но Анжелику другое мучило: ведь новый ребенок родится похожим на Рому (а как несхоже гибкое, совершенно-божественное узкое тело Макса с коренастым, мускулистым, мужицким туловищем Ромы; как несхож Ромин топором деланный боксерский фейс с гладким, тонким, изысканным лицом Макса!), что скажут родители Макса и все вообще? И потом, что это за семья, где оба ребенка не имеют никакого отношения к отцу, да еще и добавить сюда двоих настоящих максовских детей, которым нужно будет платить алименты… Нет, выход один: когда-то родить Максу третьего, его настоящего… но это уже вообще маразм! Анжелика — мать-героиня!

Мучила незавершенность отношений с Ромой, ее проигрыш, ее отступление в битве с Катей Потехиной. Если бы хоть какое-то малейшее движение, намек на реванш! Пусть бы Рома пришел и повинился, а она бы послала его на хрен, или еще что-то в этом духе. Мучило то, что вела себя, как последняя дура, осталась в Роминой памяти действительно растерянной курицей, цепляясь за него зачем-то там, где нужно было взять и отпустить… Если бы вернуть их былые отношения хоть на недельку, чтобы Анжелика сама могла его бросить! Нет, невозможно.

За этими дурацкими мыслями, в заботах о предстоящем на днях Новом Годе Анжелика почти забывала о своем счастье, отвлекаясь на глупые частности, боролась бесконечно с беспокойными мыслями и улаживала конфликты внутри себя. Нужно смириться с тем, что больно сейчас ни в чем не виноватой жене Макса, а должно бы быть больно Кате Потехиной. (Почему Катя не жена Макса? Нет, представить это чудище нелепое рядом с ее совершенным Максом — полная нелепица.) Нужно придумать объяснение для дочки, почему в ближайшем времени ее привычная фамилия будет заменена короткой китайской. Нужно…

Она шла и думала обо всем этом, перескакивая, как заезженная пластинка, мыслями с одного на другое в произвольно непредсказуемом порядке, когда в арке ее дома (почти уже бывшего дома!) дорогу ей преградил невысокий парнишка в слишком легкой, не по погоде, куртке.

— Привет, — сказал незнакомец, нехорошо улыбаясь.

— Здрасьте, — кивнула привыкшая к подобным эксцессам Анжелика (сейчас будет и «девушка, дайте телефончик», и «не лишайте бедного солдата последней надежды на любовь»), но тут глубже, у стены, увидела еще две тени.

— Кажется, ты не поняла ничего, — со вздохом произнес парень, и из двоих отклеившихся от стены теней одна принадлежала тому человеку с родимым пятном, напоминавшему футболиста Бэкхема — когда он еще не брился налысо.

— Чего я не поняла? — почувствовав неладное, спокойно удивилась Анжелика и попыталась отступить, но «Бэкхем» с другом уже заняли нужные позиции.

— Тебя просили сделать аборт, — заученно сказал незнакомец. — Просили?

— Ребята, вы чего? — попыталась вырваться, прорваться, но один схватил за руку, дернул, короткий правильный удар отшвырнул Анжелику к стене, и она, защищая руками самое ценное, что у нее было — лицо, — поняла: бить будут по животу.

…Получасом позже, придя в себя после короткого провала в памяти (серые камни перед глазами, квадрат темного неба где-то сбоку и спереди, в вырезе арки, снег и лед под оцарапанными руками), поднявшись, почистившись, мучительно думая, видел ли кто-нибудь ее валявшейся на асфальте (могли подумать, что пьяная), доплетясь до квартиры и раздевшись, поняла, что то теплое, что стекает по ногам в брюки и носки, — это кровь. Странно-спокойная, лишь чуть возбужденная по сравнению с обычным, без всяких уже глупых левых мыслей, набрала номер «скорой» и вызвала врача.

— Ты себе вызывала? — испуганно блестя глазами, спрашивала беспокойная мама. — Что случилось?

Объяснять было долго и нелепо: нужно было пересказать все несколько последних месяцев ее жизни, с самого начала, со встречи с Ромой начать, чтобы понятно было. Поэтому Анжелика постаралась улыбнуться успокаивающе и сказала просто:

— Кажется, у меня выкидыш начался.

Больше не теряла сознание ни в «скорой», ни в приемном отделении огромной больницы в Озерках, куда ее привезли на ночь глядя через весь город, только ежилась от невозможно острой боли, пока молодая красивая докторша смотрела ее в кресле. И даже удивилась, когда вердиктом осмотра стала страшновато-неудобная фраза «срочно в операционную».

Анжелике хотелось попросить какую-то паузу, отсрочить, чтобы подождали, но это было невозможно, и в белой с цветочками больничной рубашке, в наспех захваченном малиновом материном халате она растерянно стояла посреди операционной, стеснительно думая, куда девать окровавленные тряпки. Ее заставили снять халат и подняться — кажется, опять на кресло, впрочем, Анжелика уже не была полностью уверена, потому что от волнения и возбуждения закружилась голова.

— Не беспокойтесь, это обычная чистка, просто аборт, только нужно сделать срочно, убрать все лишнее, и кровотечение закончится, — успокоила красивая докторша.

Анжелика кивнула. Медсестра перетянула вену жгутом и что-то вколола. Анжелика, чтобы не смотреть на шприц, подняла глаза вверх, к ослепительно белым лампам. Вдруг все закачалось и поплыло, ламп стало невероятно много. В ушах нарастал невозможный шум, белый потолок неумолимо приближался, вот-вот, казалось, взлетающая Анжелика ударится об него лицом… Хотела сказать что-то, возразить, но голоса своего не услышала, он раздваивался, растраивался, превращался в сотню голосов, и все они эхом проваливались куда-то вниз…

Утром во время обхода докторша разрешила Анжелике вставать и велела ходить. Анжелика, которая считала себя больной чуть ли не смертельно, послушно прошаркала влево-вправо по коридору, чуть не потеряв сознание от слабости, и, удовлетворенная, опять завалилась на постель. Память вернулась, но Анжелика не торопилась вытаскивать на свет божий мерзко заляпанное белье своих отношений с Ромой, она отметала все, даже случайные, мысли о нем, старалась не думать ни о чем, что было связано с Ромой. Поэтому и не сразу вспомнила о сотовом, который взяла с собой в больницу и который сейчас валялся в тумбочке. Едва включила его, раздался звонок.

— Але, — сказала Анжелика недовольно.

— Привет, — и сердце дрогнуло — это был Макс! Ее Макс. — Ты где? — кричал он в трубку.

— Я? — растерялась Анжелика. Рассказывать и объяснять все было безумно долго, да к тому же всеслышащие уши соседки по палате…

— Я звонил, у тебя телефон был выключен! — кричал прямо в ухо взволнованный Макс. — Я попытался твоей маме звонить, а она сказала, что вроде бы тебе стало плохо и ты поехала в больницу, чтобы я позвонил тебе на трубку и ты мне все расскажешь… Ты где?

— Я? — тупо повторила Анжелика. И вдруг поняла, что не расскажет ему ничего, не будет вызывать жалость к себе и обременять лишними проблемами. Она сильная. Она переживет все это сама. А для Макса — у нее просто случился выкидыш. Все к лучшему, в конце концов.

— У тебя все хорошо? — продолжал волноваться голос в трубке.

В его словах было столько скрытой нежности, что Анжелика вдруг заплакала. Настоящие слезы текли по ее щекам (хорошо, что Макс не видел!), но она взяла себя в руки и сказала спокойно, стараясь не делать больших пауз между словами:

— Все хорошо… Да. Уже все хорошо…

На самом деле. На самом деле все было хорошо, она так чувствовала. Все к лучшему, — говорила себе Анжелика, поедая больничный плов из перловки с тушенкой. Она была даже благодарна этим извергам из подворотни. Ведь теперь ничто не связывало ее с Ромой, ничто не связывало ее с прошлым, и она могла с чистой совестью начинать новую жизнь с Максом. Новую жизнь, не обремененную случайными сожалениями и ненужными проблемами… новую жизнь.

А Роме она отомстит потом как-нибудь… или его жене… может быть. Мысль о мести плотно засела в Анжеликиной голове, но какой может быть эта месть — она не знала. Она хотела, чтобы Катя Потехина пережила нечто подобное тому, что пережила она сама… такую же боль… что-то сходное… «Если есть Бог, — думала Анжелика, — он накажет ее. Обязательно накажет ее».

На Новый Год Роман с друзьями снял дачу в Ольгино. Бревенчатый дом, три семьи, четверо детишек дошкольного возраста, елка на улице, наряженная разноцветными фонариками… Катя никогда еще не была так счастлива. Она прекрасно сознавала, как красива сейчас — раскрасневшиеся щеки, блестящие глаза… Вот это и было счастье. Вот оно, теплое, искрящееся, объемное, шершавое — его можно потрогать руками. Даже Шурка понимал, что все изменилось, он заразился от Кати ее неуемным весельем, он орал как сумасшедший и валялся в снегу, и Катя не ругала его за валенки, доверху набитые снегом.

Ромка учил Шурку кататься на лыжах, Катя нагибала заснеженные ветки, стряхивая белую вату мужу за шиворот. Такая легкость была во всех мышцах, так славно скользили лыжи — вперед и вперед.

Это было ее счастье. В ночь на первое мужики устроили фейерверк. Ромка суетился больше всех, устанавливал в снегу длинные палочки петард, и когда все это, искрясь, хлопало и взрывалось, дети визжали и прыгали, а у Кати на глаза наворачивались слезы радости. У них даже не было телевизора здесь, на даче, и под бой курантов из автомобильного радио они торопливо разливали шампанское, обильно помечая золотистой пеной снег вокруг. И когда с двенадцатым ударом часов Ромка поцеловал Катю в губы, когда она посмотрела в его сияющие глаза — она поняла, что замок Снежной Королевы растаял навсегда.

Ее маленький Кай вернулся.

— Я так люблю тебя, — прошептала Катя. — Я так тебя люблю!

Он прижал ее к себе — судорожно, сильно, до хруста в костях.

— Девочка моя!

Это были самые лучшие его слова. «Навсегда, — повторяла про себя Катя. — Навсегда».

Анжелика провалялась в больнице до самого Нового Года. Это была почти неделя ничегонеделания, шатаний между пахнущей тушеной капустой столовкой, пахнущей спиртом процедурной и вполне обжитой, с небольничными запахами, палатой. Двадцать восьмого в отделении нарядили елку, большую, настоящую, пахнущую хвоей, и стало еще уютнее. Покидая больницу, Анжелика искренне дарила коробки конфет докторше и медсестрам и поздравляла их с Новым Годом.

Свой Новый Год отметила вдвоем с Максом, в чистенькой, недавно отремонтированной двухкомнатной квартирке напротив Фрунзенского универсама, которую Макс снял за время ее отсутствия и в которую успел перевезти вещи — свои и частично Анжеликины. Во второй комнате намечалась детская для Катеньки, но пока, ввиду Анжеликиной слабости, праздновали вдвоем, у телевизора. Все было так уютно и обычно, как будто это был черт знает какой по счету совместный их с Максом Новый Год, как будто они уже много лет прожили вместе. После просмотра новогодней программы, шампанского и обильных закусок улеглись спать, и, засыпая, прижимаясь щекой к теплому плечу Макса, Анжелика с удовлетворением осознала, что так спокойно теперь будет долго… всегда.

Пятого января неожиданно позвонил Рома. Поздравил с Новым Годом, ничего не спрашивая, и уточнил, когда ей будет удобно отдать ключи от квартиры на Бела Куна — их нужно вернуть хозяевам. «Сегодня», — сказала Анжелика, назначив встречу у Фрунзенского универсама.

В новой дымчатой дубленке, подаренной Максом к Новому Году, с небрежно убранными волосами, ненакрашенная, спустилась вниз. Как она и ожидала, Ромин взгляд первым делом зафиксировался на дубленке: ну как же, что-то новенькое появилось. Хорошо, хоть не спросил, откуда деньги. Анжелика вспомнила, как неоднократно, уже будучи беременной, говорила при Роме, что ей холодно в куртке… жадина, жлоб. Это была скорее ненависть, чем хоть какое-то подобие любви. И подарок, который сейчас сунул, улыбаясь, ей в руки Рома, был просто смешным: пластиковая сумочка с парфюмерным набором, гель для душа, мыло и шампунь. Их можно было сразу отставить в сторону: Анжелика пользовалась профессиональной, качественной косметикой.

— В этом месте ты мне еще не назначала встречи, — заметил Рома, пристально разглядывая Анжелику. Слишком пристально.

— Я теперь живу здесь, — коротко ответила она.

— А, вот так, — растерянно сказал Рома.

Она позвенела ключами от их бывшей квартиры, бросила их Роме на колени.

– Возьми. Ты решишь все вопросы с хозяином, да?

– Конечно, — кивнул Рома.

– А то контракт на меня заполнен, — напомнила Анжелика.

– Я все сделаю, — сказал он, продолжая ее разглядывать. Лучше она стала выглядеть или хуже — в его глазах — Анжелика так и не узнала.

— Я тебе доверяю, — сказала Анжелика, и это было неправдой. Она никогда не доверяла ему.

Они поехали пить кофе в какую-то заштатную кафешку на проспекте Славы — Анжелика согласилась чисто автоматически. Все это время она мучилась вопросом, сказать про больницу или нет. Сказать — и начать еще один долгий муторный разговор, услышать о недоверии Ромы к себе, по сути, начать все заново… Нет уж. Но ничего не сказать — значит позволить его жене и дальше спать спокойно, довольной сделанным… Анжелика никак не могла разрешить эту дилемму. Если бы Рома спросил сам… спросил, как она себя чувствует, или как там ребенок внутри нее… Но он не спрашивал. Он задавал ничего не значащие вопросы — про погоду, про телевизионную программу на Новый Год — и она отвечала. Улыбаясь послушно, и сама спрашивала какую-то ерунду…

…и вздохнула с облегчением, когда он довез ее обратно к универсаму. Не спросил. Не надо ничего говорить, рассказывать, доказывать… ничего не надо.

В сущности, это была уже не ее жизнь.

— Ну, увидимся, — сказал Рома, прощаясь.

— Может быть, — кивнула Анжелика загадочно. — Не исключено. Никогда не говори «никогда».

И вдруг вспомнила, что у нее тоже есть для него подарок: такой же нелепый, как и тот медвежонок-липучка на холодильник. Это был крохотный брелок-фонарик в форме стеклянного барашка: Рома был Овном по знаку.

— У меня есть для тебя подарок, — сказала Анжелика, зажав барашка между ладоней, пряча; повернула, зажгла: Рома, заглянув в ее ладони, увидел маленький светящийся огонек.

Почему-то ей захотелось проститься по-хорошему. Она протянула Роме барашка, покачав фонарик на тонкой серебристой цепочке:

— Это ты. Вот так ты освещал мою жизнь, когда был в ней. Я возвращаю тебя — тебе.

И, так же небрежно, как и ключи, бросила барашка Роме на колени, поспешно выскочила из машины.

Вот и все, повторяла она себя, скоро шагая к подъезду своего нового дома. Все кончено — с Ромой.

Она почувствовала себя свободной — впервые за последние несколько месяцев. Свободной от выяснений, от скандалов, от проблем; свободной от мучительного чувства зависимости, зависимости от не принадлежавшего ей человека. Анжелике хотелось петь. Вот и все. Ничто больше не связывает ее с Ромой. Ничто не связывает ее с прошлым!

«Я умею прощать», — подумала Анжелика, не чувствуя уже никакой ненависти ни к Роме, ни к его жене. Простив их, она отпустила все и осталась свободной. И это вселенское чувство свободы, заполнив ее до краев, дарило возможность…

…возможность любить по-настоящему, без боли и злости. Любить Катеньку, любить маму, любить красавца Макса… Любить весь этот мир и себя, обязательно себя в нем…

Она была счастлива.

После Нового Года Катя встретилась с Олегом Петровым в его квартире. Все время, пока они ехали из института на Петроградскую, она жутко нервничала. В каждой встречной белой машине ей чудился «Опель» мужа. Олег же шутил и балагурил, рассказывал какие-то похабные анекдоты… «Это всего лишь плата за мое счастье», — думала Катя. Низкое зимнее солнце слепило глаза, когда она вышла из машины, и после этого яркого света, отраженного многократно витринами магазинов и снежными сугробами у поребриков, подъезд старого дома показался ей темным, как ночь — она буквально ослепла. Натыкаясь на стены, Катя поднялась вслед за Олегом по пропахшей кошками лестнице, и сердце стучало, как отбойный молоток, готовое выпрыгнуть из груди.

В квартире у Олега было тепло и прибрано, на вешалке Катя сразу заметила дорогую женскую дубленку, изящные красные сапожки на высоком каблуке стояли у двери.

— Жена будет в восемь вечера, — сказал Олег, поймав ее взгляд. — Мы управимся.

Он выдал ей большое желтое полотенце, махровое, мягкое; и в огромной ванной, отделанной зеркалами, Катя разрыдалась, глядя на свое нелепое отражение над мраморной полочкой, уставленной дорогой косметикой.

— Можешь там одеть халат розовый! — крикнул Олег из комнаты. — Он как раз тебе подойдет по размеру!

Катя долго стояла над ванной, вслушиваясь в шум льющейся воды. Сняла с крючка легкий, пушистый, невесомый халат. От него пахло чем-то неземным, сказочным, премьерно-глянцевым, журнальным — и сладким, несбыточным, недоступным. Она вышла к Олегу в своем дурацком шерстяном костюме — надеть это чужое розовое чудо было выше ее сил. Олег не удивился, улыбнулся только, полуобнял ее.

— Ну что? Раздеваемся? Я вот тут пока нам «мартини» налил. Если хочешь, сок принесу. Ты какой будешь — апельсиновый или яблочный?

Пока он расстегивал пуговицы на Катином костюме, стягивал с нее колготки и белье — умело, осторожно, — Катя не могла избавиться от противного липкого чувства брезгливости. Олег уже целовал ей грудь, спускался губами ниже… Внезапно Катя почувствовала странное тепло внизу живота — ощущение, сходное тому, которое возникало при просмотре Ромкиной порнографии. Она испуганно вздрогнула, пытаясь закрыться руками, защититься… но от властных поцелуев Олега вновь расслабилась, сил сопротивляться этому внезапному чувству не было… Противно и сладко… такого с ней никогда еще не случалось. Если бы сейчас Олег захотел прекратить все это, Катя, наверно, заставила бы его силой. Может быть, подобное и называлось страстью.

В начале марта, проезжая по Бухарестской, Роман увидел Анжелику — в районе Фрунзенского универсама. Она шла навстречу его «Опелю», высокая, в спортивной синей куртке, в вязаной шапочке с огромным помпоном, из-под которой выбивались упругие темные кудри. Роман остановил автомобиль, когда Анжелика поравнялась с ним, окликнул ее.

— Привет, — сказала Анжелика удивленно, наклоняясь к его «Опелю». — Что ты здесь делаешь?

Аналогичный вопрос Роман мог бы задать ей. Впрочем, кажется, она говорила, что живет здесь.

— Вот, в магазин заехал. Садись.

— Я тороплюсь, — сказала Анжелика.

Ему пришлось самому выйти из машины. Легкая, почти невесомая — теперь Роман мог разглядеть ее. Ни о какой беременности не шло и речи — иначе живот был бы уже заметен. Худая, с подтянутыми ляжками, нахально улыбающаяся — Анжелика была такой, какой он увидел ее впервые. Пушистый помпон величиной с Анжеликину голову, подросткового покроя курточка — она выглядела весьма забавно.

— Не обращай внимания на мой внешний вид, — поймала его изучающий взгляд Анжелика. — Я на снегоходе собираюсь кататься.

— А, вот как? У тебя теперь есть снегоход?

Анжелика засмеялась и не ответила. Ей было весело. Роман стоял, глядя ей в глаза, как идиот, и не знал, что сказать.

— Ну, пока, — бросила она небрежно. — Удачи.

— Ничего не хочешь мне сказать? — спросил Роман.

— Что сказать? — подняла брови Анжелика.

— У тебя что-то живот совсем незаметен.

— И что?

— Аборт сделала, — сказал Роман.

Что-то дрогнуло в лице, и незаметная для посторонних глаз тень проскользнула.

— Так ты ничего не знаешь? — спросила Анжелика без всякого выражения.

— Нет, — насторожился Роман. — Что я должен знать?

Она закинула голову назад и посмотрела куда-то в небо.

— Ничего. Значит, так надо.

У Романа противно засосало под ложечкой.

— Нет, постой-ка! Что еще я должен знать?

— Ничего, — Анжелика расслабленно махнула рукой. — Не заморачивайся. Просто живи.

Она хотела идти, но Роман преградил ей дорогу. Наверно, это выглядело довольно смешно. Они стояли на краю тротуара, у самого поребрика, и проезжающие мимо машины обдавали их снежной грязью.

— Ты что-то хотела сказать, — настаивал Роман.

— Ерунда, — отмахнулась Анжелика.

— Ты никуда не пойдешь, пока не расскажешь мне.

— Я опаздываю, — она вскинула к самому носу руку с золочеными часиками на запястье. — Я из дома выскочила на пять минут. Еды хотела немножко купить.

— Ты живешь здесь с Максом?

— Да.

— Это он заставил тебя сделать аборт?

Анжеликины глаза внезапно потемнели — сейчас было и не разобрать, какого они цвета.

— Нет, — сказал она тихо. — Твоя жена.

— Что? — переспросил Роман с угрозой в голосе.

— Ты все равно не поверишь. Рома, я уже ничего не хочу говорить. Давай просто разбежимся. Живи как жил. Так лучше. Будто ничего и не было.

Ее глаза — пронзительные… темно-темно-зеленые.

— Ведь ничего и не было, — сказала Анжелика.

Роман пытался и не мог сдержать дрожь в руках, в ногах. Он мог бы ударить Анжелику — просто для того, чтобы она перестала врать. Она убила его ребенка по просьбе какого-то там красавчика, с которым наверняка изменяла ему, Роману, и теперь еще хочет бросить тень на его жену. Хотя…

— А я хочу услышать, что произошло, — сказал он. — Я знаю, что моя жена любит меня. Я знаю, что она молодец и умеет добиваться своего. Я горжусь ею. Мне бы просто хотелось знать, как ей удалось уговорить тебя.

— Элементарно! — воскликнула Анжелика со злой усмешкой. — Ботинками по животу.

— Что-о?!

— Я не хочу об этом. Это уже прошло. И потом, все к лучшему.

— Я не верю тебе, — сказал Роман жестко. — Ни единому твоему слову. Ты хочешь сказать, что она била тебя?

— Не она, — Анжелика опять смотрела куда-то в небо. — Ее друзья. Какая разница? Тебе это так интересно?

Роман вдруг отчетливо услышал музыку. Это была музыка Анжеликиной лжи. Все то, что она пела ему своим сладким сексуальным голоском… сейчас и всегда.

— Мне действительно интересно, как низко ты можешь опуститься, — сказал Роман. — Каких еще гадостей можешь наговорить про моего любимого человека. Ты думаешь, что я начну хуже относиться к ней?

Это был действительно конец — Роман отчетливо это понимал. Лживая девчонка, лживая насквозь. Как он мог… как он мог полюбить ее?

— Я думаю, что ты начнешь любить свою жену еще больше, — сказала Анжелика легко. — Ты можешь гордиться своей женой.

Она повернулась, едва не задев Романа плечом, и пошла по Бухарестской, высокая, стильная, в узких белых брюках, заправленных в высокие сапоги. Помпон на ее шапочке качался — вправо-влево.

Роман сел в «Опель» и медленно поехал в противоположную сторону. Вот и все. Конец романа. Жаль, что он так поздно понял все это. «Я ведь ездил в этот универсам по Бухарестской ради того, чтобы увидеть ее, — безжалостно накручивал себя Роман. — Не хотел признаваться даже сам себе… но только ради этого». Сейчас Роман ненавидел Анжелику. Ведь это она мешала его счастью с Катей. Ведь это из-за нее… Из-за нее он чуть было не оставил семью! Роман вдруг почувствовал, что ему обязательно нужно увидеть Катю сейчас. Он посмотрел на часы. Сегодня вторник… Через двадцать минут у Кати заканчиваются занятия в вузе. Он летел к институту, где училась жена, как на крыльях. Он купил бы цветы на перекрестке, но боялся опоздать. Теперь у них с Катей все будет хорошо. Всегда. И к черту все эти романы. Настоящая любовь… преданная… верная… искренняя и честная, не терпящая лжи…

Роман резко вдавил тормоз, не доехав до парадного подъезда вуза метров двадцать. Он еще издали увидел Катю. Она стояла к нему спиной — маленькая, худенькая, родная. Лицом к Роману был ее спутник — невысокий светловолосый парнишка в черной кожаной куртке. Обнимая Катю за талию — деловито и по-хозяйски, — свободной рукой он приглаживал свои взъерошенные волосы. На правой щеке паренька красовалось родимое пятно.

Белые брызги взметались из-под широких снегоходовых лыж, в лицо бил ветер, качало и потряхивало — и Анжелика визжала от радости, от переполненности чувствами, от давно забытых ощущений бешено быстрой езды по снегу. Макс, в фиолетовой куртке, в смешной шапочке, надвинутой на лоб и на уши, сидел впереди, и она крепко держала его за талию, обняв руками в пушистых перчатках. Анжелике казалось, что она держит в руках его сердце — так крепко прижимала, прижимаясь, и так близко лежала левая рука на той области груди, где колотилось, выпрыгивая. Прижималась, пряталась за его спиной от снежных брызг; накатанная дорога впереди закруглялась, огибая стойкие фонари, спускалась вниз по склону, мимо черных трупов замерзших деревьев, мимо заснеженной трансформаторной будки, вниз, вниз, и все это надо было огибать зигзагами, и всякий раз на повороте дружно наклонялись то влево, то вправо, удерживая резвую машину от падения.

Внизу Макс заглушил мотор, повернулся к Анжелике, раскрасневшийся, темные глаза возбужденно блестели.

— Хочешь попробовать?

Анжелика растерялась: такую технику ей давно не доверяли, боялись за ее жизнь и за собственную.

— После того как я разбила Сашкин снегоход… — начала она.

— Садись, — сказал Макс, уступая ей свое место.

Теперь он был сзади и нежно обнимал ее под сердцем, доверчиво, крепко… любимый. Это слово возникло где-то внутри, давно забытое, непроизносимое, внезапное, как удар молнии. «Любимый», — повторяла Анжелика про себя на разные лады, медленно разгоняя ревущую машину и чему-то улыбаясь, а сердце стучало, боялось: когда-то был удар в сосну с налету — и красивый красный снегоход умер. Анжелика осталась жива.

Давно забытое слово, давно забытые умения, когда-то доведенные до автоматизма. Круто и неловко развернулась, поддала газу… и побежали мимо елки и березы, трансформаторная будка, фонари, слившийся в сплошную полосу забор… По заснеженному парку, все увереннее разворачиваясь, ликуя, вскрикивая… и ежесекундно чувствуя руку Макса на своем сердце. Она бы вырвала его из груди и бросила Максу под ноги — только за то, что он доверился ей… за то, что поверил в нее…

Наверху, в парке, на белой поляне, спрыгнув с переднего сиденья, заскакала, засмеялась, стряхивая снег с низких еловых веток:

— Ура! Получилось!!!

Налетел Макс, обнял, уронил в мягкий сугроб… так близко… так рядом… Но она никогда не скажет ему о том, что у нее внутри… Они никогда не говорили друг другу этих слов… все больше шутки и смешки… Это другому кому-то можно сказать «Макс любит меня» или «Я люблю Макса», но в лицо, глядя в глаза, так близко… так страшно…

— Я люблю тебя, — сказал Макс. — Я так люблю тебя.

И накрыл ее губы своими, прекрасно зная, что ничего не услышит в ответ, что она не умеет… не скажет… это сложно сказать словами, когда НА САМОМ ДЕЛЕ чувствуешь.

Такое огромное небо сверху, и ветки деревьев, и лицо Макса… родное, так давно и так всегда родное…

— Знаешь, я никогда никому не говорила это… — запинаясь, произнесла Анжелика, — и мне очень сложно бороться со своей гордостью… глупо будет сказать, застенчивостью…

— Что? — спросил Макс, улыбаясь.

— …но мне кажется, что я тоже люблю тебя.

Это было самое большое, что она вообще способна была сказать.

Это было самое большое, что она чувствовала когда-либо.

Ромка задерживался. Такого не случалось уже давно. Но сегодня Катя не волновалась. Воспоминания о поцелуях Олега заставляли ее вздрагивать и жмуриться… Боже мой! Нет, это не было любовью, ничего подобного. Может быть, это было нечто вроде мести мужу. Кате приятно было думать, что теперь у нее тоже есть своя тайна… а еще приятней было то, что происходило в постели между ней и Олегом. Даже то, что у ее любовника существовала неведомая какая-то, дорого пахнущая жена — казалось плюсом. Эти длинноногие девочки — Ольга, потом Анжелика, многие другие — заставляли Катиного мужа изменять ей? Зато теперь Катя заставляла чужого мужа изменять своей, любимой, может быть, жене. Это была другая ее жизнь.

Ромка… Катя, кажется, теперь любила его еще сильнее. Поняв, что с мужем ей не испытать настоящей страсти, Катя окончательно отсекла сексуальные мысли от чувства истинной любви. Это были две разные вещи. Непересекающиеся. Нежность и любовь — против дикой звериной страсти и замирающего животного ощущения внизу живота… Конечно, первое было важнее. Нежность и любовь…

Шурка сегодня ночевал у бабушки, и Катя подумала, что если бы точно знать час возвращения мужа — она могла бы посмотреть еще порнушку сегодня. Что же Ромка так задерживается?..

…Что это может быть? Какая-то новая девица?..

Позднее Катя с удивлением и недоумением наблюдала, как подвыпивший Ромка швыряет в коридоре свои вещи. Она просто кожей чувствовала, как он зол.

— Есть будешь? — спросила мягко и вкрадчиво, по-кошачьи подлизываясь.

— Нет, — отрывисто ответил Ромка.

Что-то было не так. Как будто…

— Ты не спрашиваешь, где я был? — он приблизился, и глаза его, чужие и злые, горели каким-то безумным огнем. — Ты уверена, что я не был у Анжелики?

— Кто такая Анжелика? — деланно удивилась Катя, но внутренне вздрогнула: раньше для нее он всегда называл Снежную Королеву Аней. Неужели он так пьян?

— Сука! — прошептал Рома сквозь зубы. — Какая же ты сука! — в глазах его блеснули слезы. — Я же верил тебе!

Липкое, мерзкое чувство страха поползло по спине, фактически парализовало, не давая двигаться.

— Рома, что случилось? — запинаясь, спросила Катя. Она не помнила мужа таким.

— Что случилось, ты спрашиваешь? — он приблизился к ней вплотную, дохнул перегаром. — Сейчас я объясню тебе, что случилось.

Он размахнулся, и Катя почувствовала внезапную боль в челюсти, а потом в затылке. Кажется, Роман ударил кулаком. Оглушенная, ослепленная, Катя пыталась подняться.

— Рома! Что? Что она тебе наговорила про меня?

Она успела приподняться, миллионы важных слов шевелились на языке — и мощный удар вновь опрокинул ее навзничь.

— Рома! — закричала Катя.

Он опустился на корточки перед ней, и в глазах его не было жалости — только черный огонь, жуткий черный огонь.

— Ты ничего не хочешь мне сказать? — спросил Роман спокойно.

Катя с трудом разлепила губы — сладкий привкус крови во рту был непривычен и страшен.

— За что? — выговорила она, жмурясь от боли.

— Ты знаешь, — сказал Роман, поднимаясь с колен и поднимая за шиворот Катю.

— Рома, пожалуйста, не надо! — взмолилась она. — Пожалуйста! Я все расскажу!

Лицо его перекосилось, и он с размаху ударил Катю головой об стену — еще и еще. В глазах потемнело.

— Я все объясню!

— Поздно, — сказал Роман обреченно.

Она вдруг поняла, что сейчас он может убить ее. Просто убить. Что ему уже все равно.

— Рома! — Катя все еще пыталась докричаться до него. Но муж не слушал, крупные слезы текли по его щекам, затекая в уголки рта.

— Сука, — шептал он в безумном исступлении, — ты же мне всю жизнь сломала! Зачем?! Сука!

— Рома! Ромочка! Я же люблю тебя! — рыдала Катя. Комната еще раз мелькнула перед глазами; она лежала лицом вниз на полу, а муж стоял над ней, повторяя, как в бреду:

— Ненавижу… Тварь!

И тогда Катя поняла, что пощады ей уже не будет.

…Где-то там Снежная Королева светилась торжеством своей южной красоты. Ей было неважно, что происходит с Ромкой, что происходит с Катей… Ей не нужен был ее растаявший замок, она умела властвовать и среди цветов…

«Даже если он убьет меня сейчас, — подумала Катя, впитывая в себя удары, — мне будет уже все равно. Ведь мой мир рухнул навсегда».

Навсегда.

Пластиковые паркетины пола, на котором лежала Катя, заиндевели и покрылись белым хрустящим снегом — это наступала зима. Зима навсегда, навечно. Что-то ломалось и хрустело — стекло и лед. И холод неумолимо входил в Катино сердце. Как будто все вокруг было льдом…