Скоро тридцать

8

— Куда тебе, парень? — спросил таксист после того, как я погрузил свой рюкзак и чемодан в багажник и поудобнее устроился на поблескивающем кожаном сиденье.

— Кингс Хит, Мальборо-роуд, — произнес я осторожно. В водителе было что-то знакомое, но я его не мог узнать.

Машина тронулась.

— Из отпуска, да? — спросил он.

— Нет. Только что из Нью-Йорка. Я там живу, вернее, жил.

— У меня двоюродный брат живет в Вашингтоне, — произнес он нейтральным тоном.

— Неужели?

— Да, вот так вот. — Он посмотрел на меня в зеркало. — Хотя он мне никогда особо не нравился. Слишком выделывается — ну, ты понимаешь. Вообще, эта наша родня вся такая. — Он провел рукой по кончику носа — то ли чтобы убрать что-то, вылезшее оттуда, то ли чтобы показать, что в той семейной линии, к которой принадлежал его двоюродный брат, все любили задирать нос. Он издал короткий смешок и постучал пальцами по покрытому мехом рулевому колесу.

После этого он молчал, постукивая пальцами в такт музыке пиратского радио, игравшего в машине.

Я копался в памяти, безуспешно пытаясь вспомнить, откуда я мог его знать, и смотрел через окно на городской пейзаж.

Как и большинство индустриальных городов, Бирмингем переживал реконструкцию, но его метаморфозы были настолько быстрыми и неестественными, что я едва узнавал город. Такое впечатление, что тем, кто здесь живет, надоело быть посмешищем всей страны, и они срочно начали приводить свой город в порядок. Но, несмотря на комическую репутацию города у всей остальной части страны, я всегда гордился тем, что здесь родился, хотя бы потому, что это было прикольно. Сложно принимать себя слишком всерьез, когда все вокруг думают, что ты существуешь только для того, чтобы их развлекать.

Это было особенно заметно все мои пять лет жизни в Лондоне. Как только кто-нибудь слышал, как я разговариваю, он начинал думать, что я либо нахожусь на грани клинического идиотизма и поэтому должен говорить о-о-о-очень ме-е-е-е-едленно, либо я — просто современная разновидность придворного шута. Они заставляли меня произносить слова, в которых мой акцент проявлялся во всей своей красе. Я дошел до такой стадии, когда должен был оправдываться перед людьми за то, что я из Бирмингема, как будто это был какой-то дефект, проклятие или злая шутка, которая зашла слишком далеко. Но меня это все не слишком волновало. Это — мой город, и какой-то своей частью я буду его любить до конца жизни.

— Извини, приятель, — вдруг произнес таксист, прерывая мои размышления. — Но тебя случайно зовут не Мэтт Бэкфорд?

— Да, меня зовут Мэтт Бэкфорд, — осторожно ответил я.

— Так и знал, — сказал он. — Как только ты ко мне сел, я начал думать, откуда могу тебя знать.

— И откуда ты меня знаешь?

— Ты меня не помнишь, — сказал он, уменьшая звук радио. — Но я ходил в ту же школу, что и ты — Кингс Хит.

Он повернулся ко мне и протянул руку:

— Тони Годдард.

У меня словно звонок прозвенел в голове.

— Брат Дэйва Годдарда?

— Он самый.

«Дэйв Годдард, — размышлял я. — Столько лет не слышал это имя». В школе все думали, что Дэйв Годдард обязательно станет нейрохирургом.

— Чем он сейчас занимается? — спросил я.

— Он в Канаде, — ответил таксист. — А конкретно — в Торонто. Был там в отпуске, познакомился с девушкой и переехал туда насовсем лет пять назад. У него теперь трое детей и огромный дом. Живет полной жизнью.

Я не мог не задать этот вопрос:

— А стал он нейрохирургом? Он был таким умным, мы все думали, что он обязательно станет нейрохирургом.

Таксист захохотал:

— Понимаю, о чем ты. Да, он у нас самый умный в семье — остальным куда там до него далеко. Но он не нейрохирург, он юрист. Юрист по бизнесу.

— А ты — его братишка?

— Мне было тогда только двенадцать, когда вы с Дэйвом учились в Кингс Хит. Вы были уже в последнем классе, а я только пришел из начальной школы. — Он ухмыльнулся. — Знаешь что?

— Что?

— Ты тогда, конечно, был крутой чувак. Про тебя столько всего рассказывали.

— В самом деле? — произнес я с некоторым смущением.

Чтобы доказать свою правоту, он привел несколько примеров легендарных событий, в которых я якобы участвовал в школьные годы. Начав с пикета на крыше против несъедобности школьных обедов (правда: меня за это отстранили от занятий на две недели), он перешел к эпизоду, когда я будто бы на спор бегал голым по школьному двору (неправда: одна из школьных легенд), и закончил историей про то, как я организовал поздравление с поцелуями по случаю сорокалетия нашего учителя мистера Фредерика, которое должна была «вручить» женщина-полицейский (наполовину правда: я все организовал, но секретарша догадалась в чем дело и не пустила ее в школу). Мне странно было слышать про все эти эпизоды, он рассказывал о них с какой-то почтительностью, которую обычно берегут для таких случаев, как полет первого человека на Луну или падение Берлинской стены. Но, пожалуй, в двенадцать лет самыми важными событиями в жизни кажутся те, в которых присутствуют секс, голое тело и пикеты на крыше.

— Ну, это, конечно, было классное время, — признался я. — Наверное, такого больше и не было. Но я не был самым крутым чуваком в школе, это уж точно. Я был как все — голову в плечи, чтобы только выжить.

Мы поговорили о прошлых днях, поделившись всем, что у нас было общего. Я рассказал ему про свою жизнь и планы. Он тоже рассказал мне про свою жизнь и планы и потом про некоторых моих бывших соучеников, о которых он слышал от других выпускников Кингс Хит. Я уже успел позабыть имена, которые он называл. Например, Питер Уиттэкер (все думали, что он сделает карьеру в профессиональном спорте) работал в отделе продаж фирмы, устанавливавшей двойные окна. Джемма Пайпер (все думали, что она поступит в Оксфорд и повторит карьеру Кеннета Брэнга[9]) снялась в телерекламе стирального порошка. Люси Данн (все думали, что она на всю жизнь останется доброй, но глупой) работала радио-продюсером на БиБиСи, а Крис Адамс (в то время от него всегда пахло мочой) стал менеджером магазина здоровой пищи.

Таковы были новости.

— Приехали, — сказал я, когда машина повернула на улицу, где жили мои родители. — Вон тот дом, с безукоризненно подстриженным газоном.

Таксист остановил машину.

— Сколько с меня? — спросил я.

Он обнулил счетчик:

— Нисколько.

— Ну, это как-то…

Это было, конечно, красиво с его стороны, но я чувствовал себя неловко. Я прикинул, что должен был за проезд около десяти фунтов, вынул банкноту и протянул таксисту.

— Я не могу взять с тебя деньги, — сказал он. — Об этом и речи быть не может.

— Ну, большое спасибо, — ответил я. — Приятно, когда возвращение домой так хорошо начинается.

Он настоял на том, чтобы помочь мне выгрузить сумки, затем мы пожали друг другу руки. Отъезжая, он просигналил и помахал мне.

Краем глаза я заметил, что занавески на окнах соседей справа и слева подозрительно подрагивают. В отличие от Лондона, где все постоянно запрыгивают в такси или выпрыгивают из них, на улице моих родителей жили люди, которые обычно пользовались такси раз в год: чтобы доехать до аэропорта или вернуться оттуда домой, когда летали в отпуск. Мое прибытие на такси, когда родители жили всего в двух шагах от остановки пятидесятого автобуса, который ходит, пожалуй, чаще любого другого автобуса в Европе, рассматривалось не иначе как признак морального разложения.

Поистине, блудный сын вернулся домой.

9

Когда я уже стоял на крыльце и готовился нажать кнопку звонка, ко мне вдруг пришла мысль, что, наверное, стоило предварительно позвонить родителям и сообщить им о своем приезде. И не просто о приезде, а приезде на целых три месяца. Я уже думал об этом сразу, когда решил пожить эти три месяца у них, но не смог себя заставить сказать им об этом, потому что пришлось бы рассказать и про то, что мы с Элен расстались. И известие о том, что старший сын в ближайшем будущем не подарит им внуков, шокировало бы моих родителей.

Я позвонил в дверь и стал ждать. Даже сквозь ледяные узоры на стекле двери я заметил, что приближающаяся фигура — это мой отец.

— Все нормально, папа, — бодро сказал я, когда он открыл дверь. — Я вернулся.

Стоя в дверях с тяпкой в руке и в своих красных шлепанцах, папа подозрительно осматривал меня снизу доверху. По его лицу было видно, что он крайне удивлен моему появлению. «Мэтт вернулся, — говорило его лицо. — Но что все это значит?»

— Мэттью? — сказал папа в конце концов, словно для того, чтобы убедиться, что это действительно я, а не какой-нибудь самозванец.

— Папа? — сказал в ответ я, копируя его интонацию.

— Что ты здесь делаешь?

Меня не слишком смутил его недостаточно радушный прием. Мой отец был из тех, кому надо сначала во всем разобраться.

— Доставляю молоко, — ответил я и подмигнул ему. — Я узнал, что у вас кончилось молоко, и подумал, что надо специально прилететь из Америки и доставить вам пару бутылок.

Папа засмеялся и крепко пожал мою руку. Он никогда никого не обнимал, даже женщин, а вот руки жать любил. Все еще стоя в дверях, он пробормотал:

— Ты с багажом.

Я кивнул.

— Значит, ты надолго?

Я снова кивнул.

Потом последовала долгая пауза, во время которой мы рассматривали друг друга. Я не видел отца с мая, когда они с мамой прилетали к нам с Элен в Нью-Йорк. Это был очень странный визит. Мама все время старалась говорить подчеркнуто правильно, а папа спрашивал у меня разрешения всякий раз, когда хотел включить телевизор. Казалось, что они своим поведением хотят произвести впечатление не только на Элен, но и на меня.

— Ну, мне можно войти или как?

— Конечно, конечно. — Он вышел на улицу — как был, в шлепанцах, совершив тем самым смертельный грех с точки зрения моей мамы, — и поднял одну из моих сумок.

— Ты без Элен.

Он произнес эти слова не с вопросительной интонацией, потому что вряд ли мог ожидать, что Элен вдруг свалится с неба, а просто констатируя факт. Когда папе нужно было сложить два и два, он только в редких случаях делал это сразу, а обычно предпочитал сначала мысленно нарисовать одну двойку, потом вторую и подождать, пока я скажу: «Черт возьми, папа, так это же четыре», что я обычно и делал.

Но сейчас я этого не сказал. Я решил, что для нас обоих в долгосрочной перспективе будет лучше, если мы пока остановимся на этом.

— Она передает вам привет, — сказал я.

И это было правдой. Элен обожала моих родителей. «Они такие настоящие, — говорила она. — Не то что мои — таки-и-и-ие фальшивые». Отец Элен работал в строительной фирме, а мать — в банке. Жили они в Нью-Джерси, и мы их редко видели, даже на праздники. Последнее Рождество, несмотря на наше решение расстаться, мы отпраздновали вдвоем с Элен, не выходя из квартиры. Нашим рождественским ужином стали остатки заказа из китайского ресторана и шестнадцать бутылок пива будвайзер.

— Это хорошо, — сказал папа. Было видно, что он воспрянул духом. — Элен — хорошая девушка.

— Да, папа, ты прав, — сказал я, и мы обменялись улыбками. — Ну а теперь-то ты меня наконец впустишь?

Так как мамы еще не было дома, мне не пришлось объяснять ей, почему я приехал без Элен, и я отнес сумки в свою бывшую спальню, пока папа занялся чаем. За чаем с шоколадным печеньем мы свели рассказ о своих делах ровно к четырем предложениям:

1-е предложение: Как твои дела?

2-е предложение: Неплохо.

3-е предложение: А твои?

4-е предложение: Спасибо, не жалуюсь.

Покончив с формальностями, мы перешли к разговору о погоде, политике и последних футбольных новостях, а также о новостях остальных членов семейства Бэкфордов. В свои двадцать девять я был старшим ребенком. После меня шли близнецы Ивонна и Тони — им было по двадцать семь. Ивонна получала второе образование в Эдинбургском университете, решив после пяти лет на медицинском факультете, что у нее нет никакого желания становиться врачом. Тони жил в Ноттингеме, постепенно впадая в алкогольную зависимость и время от времени играя на ударных в группе под названием «Левый берег». Самому младшему, Эду, было двадцать два года. Он закончил университет и, прежде чем с головой окунуться в трудовую жизнь, отправился на год путешествовать по Тайланду. Мы никогда не были особо близки между собой — в том смысле, что как-то поддерживать контакты друг с другом всегда было для нас проблемой. Но мы всегда знали, что, если кто-то из нас попадет в беду, все остальные тут же придут на помощь.

10

«Ты должен был заранее сообщить о своем приезде», — это были первые слова, произнесенные мамой, как только она вернулась из супермаркета. Не «Привет», не «Как дела?», а «Ты должен был заранее сообщить о своем приезде». Мама, как и отец, любила высказывать очевидные вещи, невзирая на то что это всех доставало. Я кивнул и улыбнулся, потому что понимал, что на ее языке эти слова выражали самое что ни на есть сердечное и эмоциональное «Я по тебе скучала, сынок».

— Знаю, мама, — произнес я с раскаянием в голосе и поцеловал ее в щеку. — Ты права, я должен был сообщить заранее.

— Ну вот, я купила мало продуктов, — сказала она с негодованием.

Я перевел взгляд на четыре огромных пакета из супермаркета, стоящие на полу у ее ног, и хитро улыбнулся.

— Я в порядке, мама, — поспешил я заверить ее. — Я теперь ем немного.

— А еще я не убрала твою комнату.

— Она выглядит безукоризненно, мама.

— Может быть, — согласилась она, наверняка внутренне ликуя. — Но все равно Элен подумает, что мы живем в свинарнике.

— Нет, не подумает, — тихо сказал я. — Элен не приехала.

— Почему?

— Она не смогла, — объяснил я. — Она бы с удовольствием, но ей не дали отпуска.

— Ты должен быть с ней, — сказала мама. — Что, если ты ей понадобишься?

— С ней все будет в порядке, — сказал я.

Несмотря на все эти замечания, мама была на седьмом небе оттого, что ее первенец приехал домой. Она просто хотела показать, что любит во всем определенный порядок.

— Ты надолго приехал?

Это был непростой вопрос. В отличие от отца, мама была одарена любознательностью и настойчивостью. В этом ее вопросе проявилась скорее настойчивость, чем любознательность, но в любом случае я понимал, что пожать плечами или пробормотать «Не знаю» будет недостаточно. Нужно было что-то сказать. Я набрал побольше воздуха в легкие и выдохнул:

— На некоторое время?

Это было сказано с вопросительной интонацией, чтобы прозвучало более удобоваримо.

— Некоторое время — это сколько? — спросила мама с подозрением.

— Больше месяца, но меньше… — Моя фраза захлебнулась, когда я по строгому взгляду мамы понял, что ей надоели мои увиливания.

— Трех месяцев, — сказал я наконец.

— Трех месяцев? — повторила она за мной.

— Ну, плюс-минус, — сказал я, пожав плечами.

— Плюс-минус сколько?

— Не знаю… Несколько дней, наверное.

— А Элен?

Момент настал. Нужно было сказать маме всю правду.

— Мы… расстались.

Тут она перешла к вопросу номер два:

— А что насчет твоей работы?

— С этим все в порядке, — сказал я уверенно, а потом сжал свою волю в комок и выложил все. Мама, очевидно, не могла поверить своим ушам и поэтому позвала папу и заставила меня повторить свой скорбный рассказ с самого начала.

— Ты хоть понимаешь, что происходит с твоим сыном? — спросила мама у отца, когда я закончил рассказ о своих горестях. Это был классический пример ее поведения. В детстве, когда у кого-то из нас возникали проблемы, мама упрекала отца этой же самой фразой «Ты хоть понимаешь, что происходит с твоим сыном (дочерью)?»

— Позволь мне подвести итог, — продолжила она. — Ты расстался с Элен, бросил все в Америке и приехал сюда на три месяца, чтобы хорошо провести время со мной и с папой, прежде чем начать работать в совершенно незнакомой стране. Так?

В такой форме все выглядело несколько чересчур драматично. Я не мог понять, почему моя жизнь, которая явно была такой простой в последние двадцать девять с лишним лет, стала вдруг такой сложной.

— И повидаться с друзьями, — слабым голосом добавил я.

— Хорошо, — сказала мама, все еще считая, что это слишком сложно для восприятия. — Раз ты приехал, то я, пожалуй, пойду и приготовлю тебе что-нибудь перекусить.

В то время как большинство нормальных людей вполне оправданно считают пищу лишь одной из обычных каждодневных потребностей, моя мама превратила ее в главную задачу своего существования. Когда дело касалось меня и других детей, все, что мама говорила или делала, неизменно вертелось вокруг пищи. «Ты не голоден?» или «Когда ты будешь есть?», или «Ты, наверное, хочешь выпить воды» или «Нормально ли ты питаешься?» Это, конечно, был ее способ показать, что она любит нас. Но нам это только действовало на нервы, особенно то, что, в отличие от большинства мам, которые уже не пытаются заставить членов своих семей старше шестнадцати лет питаться в одно время, моя всегда настаивала на этом. Как только часы показывали пятнадцать минут шестого, папе предписывалось прекратить работу в саду, и в половине шестого все уже ужинали, держа тарелки на коленях. Только по праздникам и воскресеньям или когда у нас были гости, мы ели за обеденным столом в гостиной. Казалось, что эта комната, украшенная роскошным фарфором, декоративными салфетками и жуткой картинкой из макраме с изображением ослика, сделанной моей покойной бабушкой, имелась в доме главным образом на тот случай, если ее величество королева вдруг зайдет в гости без приглашения и очень захочет выпить чашку чая. Никакие оправдания не принимались. Никаких «Я еще не голоден» или «Я это сегодня есть не буду» и уж тем более никаких «Перестань, так рано ужинают только после пятидесяти лет». Нравится не нравится — ты обязан был есть. И поэтому, когда я распаковал свои вещи и увидел, что на часах уже пятнадцать минут шестого, я приготовился к тому, что сейчас мама крикнет мне: «Мэтью, ужин готов!» То, что я едва успел переварить бутерброды с куриным салатом, которые мама приготовила мне, чтобы я «перекусил», в расчет не принималось.

— И что у нас на ужин? — спросил я осторожно, входя в гостиную и садясь.

— То, что ты любишь, — ответила мама, ставя поднос мне на колени. — Кушай.

Она улыбнулась:

— Ты выглядишь так, словно давным-давно не ел нормальной человеческой пищи.

Как только я страдальчески посмотрел на тарелку, мне стало ясно, что винить я должен только себя самого. Я ведь прекрасно знал, что мама имеет обыкновение путать мои любимые блюда с любимыми блюдами других своих птенцов, также давно вылетевших из семейного гнезда. Но то, что лежало на тарелке передо мной, не было любимым блюдом кого-нибудь из моих братьев или сестры. Это скорее был наш общий кулинарный кошмар: два куска свинины, три большие ложки картофельного пюре с такой густой подливкой, что в нее можно было бы воткнуть нож и он бы не упал, морковь, горох и брюссельская капуста. Разварившиеся, противно пахнущие, мокрые зеленые мячики проклятой брюссельской капусты.

Я лихорадочно обвел взглядом комнату, чтобы посмотреть, что думает о нашей трапезе мой единственный коллега по палате номер шесть. Отец сидел перед телевизором в кресле, которое считал своим владением, и жевал, иногда поднимая глаза, чтобы оценить наряд ведущего новостей. Мама все еще стояла на пороге кухни, ожидая, когда я накинусь на свой первый за долгое время домашний обед. Я поднял на нее глаза и улыбнулся. Взгляд на ее лице выражал глубокое удовлетворение: она заботилась о нас — своей семье — и следила за тем, чтобы все наши потребности были удовлетворены. Наверное, это доставляло ей удовольствие.

— Почему ты не сядешь, мама? — неосторожно спросил я. Я ни разу в жизни не видел, чтобы она сидела за ужином — словно у нее в коленях были клинья, мешающие их согнуть.

— Почему ты не ешь? — спросила мама. — Мало соли? Я сейчас принесу.

Я снова посмотрел на свою тарелку и ответил не сразу, потому что слова, висевшие на кончике моего языка, были примерно такими: «Ты что не видишь, в чем дело? Ты что, не видишь, что у меня на тарелке четыре кочана брюссельской капусты, каждый размером с хороший мандарин?» Но я ничего подобного не сказал, потому что это невозможно было сделать, не оскорбив ее чувств, чего мне вовсе не хотелось. Эта ситуация напомнила мне детство. Когда мне было лет девять, я придумал хитрый способ избавляться от брюссельской капусты: я прятал ее в носовой платок, потом делал вид, что мне срочно надо в туалет, и по дороге бросал ее за холодильник. В теории все было великолепно, но мне не хватило дара предвидения, чтобы потом вытащить ее из-за холодильника и предать земле. Через полтора месяца моя система рухнула, когда запах гниющей брюссельской капусты наполнил кухню и мама обнаружила мой тайник. Она была в ярости, и меня не пускали гулять, как мне казалось, целую вечность. И вот теперь, через столько лет, я снова столкнулся с той же проблемой.

— Честно говоря, мама, — начал я, — мне кажется, что я не смогу ее съесть.

Я ткнул вилкой в брюссельскую капусту.

— Чепуха, — твердо сказала она. — Она очень полезна.

— Но я ее не люблю.

— Любишь, — ответила мама, теряя терпение.

— Нет, я никогда не любил брюссельскую капусту.

— Раньше она тебе всегда нравилась. Что, Элен готовила ее по-другому?

Последняя фраза рассмешила меня.

— Элен никогда не готовила брюссельскую капусту, мама. Она вообще старалась по возможности ничего не готовить. Я даже не знаю, есть ли вообще в Америке брюссельская капуста.

— Но ты раньше ее любил, — включился в разговор папа. — Помнишь, как ты попросил разрешения поиграть с ней?

Я недоверчиво посмотрел на него.

— Это не я, а Тони, папа. Но даже и он мог с ней только играть, есть ее он точно не любил.

— Ты что-то путаешь, — сказала мама. — Это Ивонна любила брюссельскую капусту. Ты, наверное, подумал про Ивонну. Уж она точно любила брюссельскую капусту.

Ивонна была самой умной из всех нас, и надо ли говорить, что, как и я, не любила брюссельскую капусту.

— Послушайте, — сказал я, потеряв терпение. — Тони никогда не любил брюссельскую капусту, Ивонна никогда не любила брюссельскую капусту, Эд никогда не любил брюссельскую капусту, и я уж точно не люблю брюссельскую капусту. И я не буду ее есть ни сейчас, ни потом. Никогда!

11

Осмысливая происшедшее задним числом, я понял, что дело было вовсе не в брюссельской капусте. Ведь мне было уже двадцать девять лет, и я не рисковал лишиться карманных денег за то, что ее не съем. Просто я все еще пережевывал последние события, которые так резко изменили мою жизнь. Еще сутки назад все было по-другому. Да, все было не идеально, но, по крайней мере, более или менее нормально для моего возраста. У меня была работа, и у меня была девушка, с которой не все шло гладко, но это было, в общем, нормально для человека, которому скоро исполнится тридцать, не правда ли? А что было у меня сейчас? Ничего. Девушки у меня больше не было, работы тоже. Да, мне пообещали новую хорошую работу, но нужно было подождать и, кроме того, прожить это время с родителями.

Войдя в кухню, чтобы извиниться, я услышал воинственный звон сковород и кастрюль в мойке. Мама яростно разбрасывала по кухне хлопья пены, делая вид, что моет посуду.

— Извини, — сказал я, закрывая за собой кухонную дверь. — Я не должен был этого говорить. Мне ужасно стыдно. Это просто… Ну, ты знаешь, у меня столько всего в голове, Элен и все остальное…

— Ничего страшного, — сказала она, отворачиваясь от мойки, чтобы посмотреть на меня. — Я знала, что брюссельская капуста здесь ни при чем. Я просто волнуюсь за тебя, это все.

Она сходила в гостиную, принесла мой нетронутый ужин и поставила его в микроволновку. Три минуты, сорок секунд, щелчок — и вот она изящным движением поставила мой ужин на кухонный стол.

— Вот. Теперь ешь, пока все опять не остыло.

Мы втроем просидели весь вечер у телевизора и смотрели лучшее из того, что могло предложить нам британское телевидение: «Улица Коронации», «Вечер с Десом О'Коннором», новости в девять и телефильм про заболевшую раком женщину, которая пытается найти своим детям приемных родителей до того, как она умрет. Мама плакала, папа переключал каналы в рекламных паузах, а я с удовольствием наблюдал за ними. Так проходили все наши вечера, когда я был ребенком. Все время телик — с половины восьмого и пока не пора спать, чай, приготовленный во время рекламных пауз, и два газовых обогревателя, чтобы не замерзнуть.

— Ну, Мэттью, мы с твоим папой идем спать, — сказала мама в начале одиннадцатого.

— Тогда спокойной ночи, — бодро отозвался я, взял пульт телевизора и начал переключать каналы. Весь вечер папа меня и близко к нему не подпускал.

— А ты что, еще не ложишься? — спросила мама, увидев, что я не собираюсь этого делать.

— Нет, — ответил я, все еще не понимая намека. — Я еще немного посижу.

— Точно? — спросил папа, словно в шоке. — Уже довольно поздно.

Только тут до меня дошло, что они хотели, чтобы и я лег спать. Я разрушал их заведенный порядок, а если моим родителям вообще что-то нравилось, так это соблюдать заведенный порядок. Несмотря на их аргументы, что я, должно быть, плохо себя чувствую из-за смены часовых поясов, замерз и (или) уже устал смотреть телевизор, я еще просидел у телевизора — и вне досягаемости родителей — довольно долго, поглощенный игрой Ли Марвина в «Грязной дюжине». Выключив телевизор, когда уже шли финальные титры, я пошел в ванную. Мама открыла новый тюбик зубной пасты специально для меня и положила его на край раковины вместе с чистым полотенцем. Это развеселило меня, потому что в детстве она постоянно твердила, что наш дом не гостиница, и вот, спустя столько лет, она подходила ко всем этим мелочам с такой тщательностью, которой мог бы позавидовать даже первоклассный отель.

Лежа в односпальной кровати — когда это я в последний раз лежал в односпальной кровати? — я рассматривал комнату, в которой когда-то жил со своими братьями. Комната была большая, и каждый из нас занимал свой угол, а четвертый оставался свободным, потому что там была дверь. Каждый из нас пытался по-своему украсить свою часть комнаты, подчеркнув свою индивидуальность. Мой угол был когда-то заклеен постерами поп-групп, а в углу Тони висели плакаты с паровозами и железнодорожные сувениры — все это теперь валялось под его кроватью.

Так как Эду было тогда всего десять, его угол украшали нарисованные им самим машины и супергерои из комиксов. Когда мы с Тони уехали учиться, Эд стал хозяином всей комнаты, и сейчас все четыре стены отражали только его индивидуальность: футбольные плакаты, обрамленные фотографии его с друзьями на матчах евро-кубков и постеры телезвезд в одном белье и с похотливыми улыбками.

Но хоть мои плакаты больше и не украшали стен комнаты, в ней я чувствовал себя дома. Здесь начиналась моя история. В этой комнате я вырос и стал тем, кто я есть, и от этой мысли мне вдруг стало хорошо. Я правильно сделал, что приехал сюда, сказал я себе, погружаясь в свободное падение сна. Если я хочу найти ответы на какие-то вопросы, то лучше всего смогу сделать это дома.

12

To: mattb@c-tec.national.com

From: crazedelaine@hotpr.com

Subject: Как?

Мэтт!

Как твои дела? Как ты долетел? Как Бирмингем? Как твои родители? Каааааааааааааааааак?

Я хочу знать!

С любовью,

Элен ххх

P.S. Когда мы попрощались в аэропорту, я плакала и не могла остановиться и едва не превратилась в соляный раствор и сопли — просто замечательно. А когда вошла в квартиру, мне стало совсем плохо. Без тебя она казалась такой пустой. А еще я должна тебе кое в чем признаться. Помнишь черную майку, которую ты не смог найти? Ее взяла я. Она сейчас у меня под подушкой. Видишь, какая плохая (я, а не майка, конечно)? Я просто хотела, чтобы у меня осталось что-то с твоим запахом до тех пор, пока мне не станет легче. Ну ладно — хватит всего этого.

Пока!

P.S. Есть ли какие-нибудь известные люди родом из Бирмингема, о которых я могла слышать? Просто интересно. Э.

13

— Доброе утро, Мэтт, — сказал мне отец со своего места на диване.

Была половина второго следующего дня. Я только что встал и спустился в гостиную, одетый в пижаму небесно-голубого цвета, которую мама вчера заботливо положила мне на кровать. Она была совсем новая. Только моя мама могла иметь дома новую мужскую пижаму «на всякий случай».

Я посмотрел на папу и подмигнул ему, показывая, что оценил отсутствие утонченности в его сарказме.

— Все нормально, папа? — спросил я и тут же приступил к почесыванию тех частей тела, которые обычно начинают зудеть после того, как ты провел слишком много времени в мягкой и теплой постели.

— Спасибо, ничего, — ответил он без всякого выражения. — Твоя мама уже собиралась послать меня на разведку — убедиться, что ты еще жив. Я сказал ей, чтобы она тебя не трогала, потому что ты, наверное, погрузился в спячку.

— Хороший ответ, — сказал я, затем втянул носом воздух, кашлянул и потер лоб, пытаясь окончательно проснуться. Я взял со столика папину газету «Сан», сел и бегло просмотрел первые несколько страниц. В глаза бросилась статья на третьей странице, рядом с прелестями восемнадцатилетней Джины из Эссекса. Одного парня из Чельтенхэма подружка выгнала из дома из-за его коллекции — двенадцати тысяч молочных бутылок. Последняя строчка статьи меня по-настоящему развеселила: «Этот случай только доказал, что она мне не пара. Если бы она любила меня, то любила бы и мои бутылки».

— Чему смеешься? — спросил отец. — Прочитал про того парня с бутылками?

Я кивнул.

— Ему можно позавидовать, — сказал отец. — Ему для счастья ничего не надо, кроме этих его молочных бутылок.

— Да, действительно, — сказал я.

История была дурацкая, но она развлекла нас с папой, и мы несколько минут прикалывались над этим парнем, пока не исчерпали все возможные шутки на его счет. Я собирался уже продолжить чтение газеты, решив, что папа оказался в гостиной случайно, просто присел ненадолго отдохнуть от своих домашних дел — он все время что-то ремонтировал, — когда он кашлянул и расправил плечи, словно подходя к самому главному.

— Итак? — произнес он опять с такой интонацией, которая одновременно была и вопросительной и утвердительной.

— Итак? — повторил за ним я, приподняв брови.

До меня вдруг дошло, что мама поручила ему расспросить меня о том, что произошло у нас с Элен. Думаю, ход ее мыслей был таким: раз отец — мужчина, и я теперь тоже мужчина, то он был для меня идеальным собеседником в разговоре о жизни. Уже по одному его виду я понял, что он далеко не полностью разделял эту идею, но было ясно и то, что мама пообещала устроить ему веселенькую жизнь, если он не сделает того, чего она хочет.

— Итак? — повторил он.

Я поскреб голову, закрыл газету и выжидательно посмотрел на него. Мама явно ничего не понимала, если думала, что сможет больше узнать о моем внутреннем состоянии, отправив отца поговорить со мной. Это был именно тот случай, когда слепой указывал дорогу слепому. Папа никогда не говорил о себе без крайней необходимости, и я тоже старался этого не делать (по крайней мере, с родителями), а мама никак не могла понять, что нас это вполне устраивало. Наверное, когда мне было пять или шесть, мы с папой разговаривали. Помню, я рассказывал ему про детский сад и про своих друзей и делился с ним своими мыслями о том, кем хочу стать, когда вырасту. А он рассказывал мне о своих делах, и мы вроде бы получали большое удовлетворение от такой беседы. Но уже через несколько лет отец показал мне, что молчание — величайший дар, и эти беседы сами собой прекратились. Мне нравится думать, что папа научил меня тому, что можно хорошо понимать друг друга и без слов и что, если хочешь разбить яйцо, с ним вовсе не обязательно сначала поговорить. Он показал мне, что иногда самый лучший выход — держать все в себе, пока не наступит момент, когда ты сам сможешь решить проблему.

Я не говорю, что это идеальная философия — это далеко не так, но она не так уж плоха, особенно в той ситуации, когда других альтернатив, кроме как броситься вниз со скалы, просто нет. Поэтому мы с папой разговаривали только о самом необходимом. Более того, в последние годы мы старательно создавали впечатление, что ничего такого необходимого на самом деле и не существует. Это все, конечно, была неправда и выделывание в стиле мачо, потому что, звоня маме, я непременно расспрашивал ее про папу, а он всякий раз, разговаривая с Элен, спрашивал про меня. Это была великолепная система. Мы использовали наших женщин для перевода нашего молчания и нашей якобы черствости на язык слов. И вот теперь, когда мои пути и пути моего переводчика разошлись, я и папа вынуждены были смотреть правде в глаза: его интересовали мои дела, а меня — его.

Была моя очередь сказать «Итак?», и мне ничего другого не оставалось, так как я все еще не понимал, как нам удастся поговорить. В ответ папа промолчал и медленно отхлебнул чая. Это тоже нравилось мне в отце: все его движения были медленными и продуманными. Причем так было всегда, сколько я его помню. Вряд ли я когда-нибудь видел его бегущим. Он не из тех, кто движется по жизни бегом. Он, скорее, шел по ней твердой походкой. А вот мне, наоборот, всегда не хватало устойчивости. Я все время шатался, спотыкался, неуклюже продвигаясь по своему жизненному пути, и эта нехватка спокойствия и твердости волновала меня. Мне всегда казалось, что, дойдя до того момента в жизни, когда нужно будет бросить последний взгляд назад, папа сможет сказать себе: «Независимо от того, что я делал, независимо от того, был ли я прав или нет, я, по крайней мере, всегда был спокоен и тверд». А я бы в минуту своего последнего прощания просто съежился бы от стыда.

— Итак, — осторожно начал он. — Как твои дела?

— Ну… — я искал подходящее слово. Я не хотел врать папе после того, как он нашел в себе смелость начать разговор. — Я… в порядке.

Он вздохнул и поглядел на телевизор, который не был даже включен.

— Понимаешь, жизнь — непростая штука, — начал он.

— Да, — негромко сказал я.

— Но она того стоит, — продолжал он, словно отвечая сам себе.

Я кивнул:

— Точно.

Затем папа соединил эти два предложения в одно и сказал:

— Жизнь — непростая штука, но она того стоит.

Он сделал еще один долгий, медленный глоток чая и подождал — это, наверное, было намеком на то, что пора бы и мне внести какой-нибудь вклад в общую беседу, но я и в самом деле не мог придумать ничего в ответ на его мудрые слова. Он все сказал верно, и добавить было нечего.

— Все нормально, папа, — сказал я.

Он поднял глаза от своей чашки чая. Наверное, по законам мужского общения, я должен был отвести взгляд, но я этого не сделал, и мы смотрели друг другу в глаза слишком долго, испытывая неловкость, хотя это заняло всего несколько секунд. Он хотел со мной поговорить. Странно, что и я хотел с ним поговорить. Наверное, если бы все это происходило миллион лет назад и мы были бы первобытными людьми, то, чтобы разрядить возникшее напряжение, нам было бы достаточно убить пару бронтозавров, но сейчас у нас не было другой альтернативы, кроме телевизора.

— Скоро выпуск новостей, папа, — сказал я. — Давай я включу телевизор.

Он улыбнулся, пожал плечами и сказал:

— Как хочешь.

Я включил телевизор, передал ему пульт, поудобнее устроился в кресле, и мы оба начали делать вид, что смотрим новости.

14

To: mattb@c-tec.national.com

From: crazedelaine@hotpr.com

Subject: Ты где-е-е-е-е-е-е?????

Мэтт!

Ты где-е-е-е-е-е-е?????

С любовью,

Элен

15

Друзья.

У меня было несколько друзей в Нью-Йорке.

Еще несколько моих друзей живут в Испании и во Франции.

У меня даже были друзья и поближе к дому — в Лондоне, Кардиффе и Глазго.

А здесь, в Бирмингеме, у меня был только один друг — Гершвин Палмер, мой самый старый друг. Раньше у меня здесь было больше старых друзей — целая компания. Мы вместе учились в Кингс Хит и оставались друзьями до самого выпуска и даже позже. Среди них были Джинни Паскоу, моя бывшая девушка или «не совсем девушка» — высокая, привлекательная и патологически неспособная принять правильное решение; Элиот Сайкс — с фигурой, как у регбиста, громогласным смехом и врожденной способностью всегда приземляться на ноги; Пит Суини — его страстью были фантастика, музыка и девушки (именно в таком порядке); Катрина Тернер — самая привлекательная девушка в нашей компании, которой, кроме того, предрекали самое блестящее будущее и, наконец, Бев Мур — «ненормальная», любительница готической музыки, которая никогда в этом не признавалась, саркастичная и с едким чувством юмора. Если добавить сюда Гершвина и меня, получалась «великолепная семерка» друзей, которые вместе пили, которых вместе вышвыривали из ночных клубов и которые вроде как еще и учились вместе. Мы были друзьями на всю жизнь. По крайней мере, нам так казалось.

Но, как это в конце концов случается со всеми «друзьями на всю жизнь», когда нам исполнилось по восемнадцать-девятнадцать, мы один за другим уехали из Бирмингема, и пути наши разошлись. Джинни отправилась в Брайтон изучать живопись — она хотела стать художником; Элиот переехал к своей сестре в Лондон, потому что хотел работать в рекламе; Пит поступил в университет Лауборо на факультет физкультуры, потому что не знал, чем еще заняться; Катрина поступила в университет Лидса на факультет журналистики, потому что хотела стать следующим редактором журнала «Вог»; а Бев нашла работу в магазине модной одежды, потому что хотела скопить денег, а потом несколько лет путешествовать. Встречались мы теперь только раз в год, перед Рождеством, в баре «Кингс Армс», служившем неофициальным клубом выпускников Кингс Хит. Но по мере того как нам становилось все больше за двадцать, даже рождественские встречи в «Кингс Армс» начали уходить куда-то на обочину, и это стало ясно только тогда, когда мы все, углубившись в собственные жизни, поняли, что практически уже не знаем друг друга. Единственным исключением был никуда не уезжавший из Бирмингема Гершвин.

Я знал Гершвина, названного так в честь великого композитора из-за того, что его маме нравилась «Голубая рапсодия», с самого начала средней школы, то есть уже около восемнадцати лет, и за это время мы никогда не теряли контакта. Когда большинство из нас поступили в университеты, Гершвин решил, что хватит с него учебы, и нашел работу в местном фонде здравоохранения. Тогда мы все считали, что он делает большую ошибку, и прямо говорили ему об этом. Прежде всего, рассуждали мы, он лишает себя возможности пожить сумасбродной студенческой жизнью со всеми ее глупостями и удовольствиями. Но это был только один из возможных подходов. Другой заключался в следующем: к тому времени, как мы закончили свои университеты, Гершвин уже был перспективным менеджером среднего звена, отвечающим за бюджеты в сотни тысяч фунтов, тогда как мои максимальные достижения на тот момент включали в себя лишь должность второго заместителя редактора раздела «Искусство» в студенческом журнале и умение смотреть одну и ту же часть сериала «Соседи» дважды в день и при этом находить ее великолепной. Благодаря своему выбору Гершвин первым из нас выполнил все основные пункты жизненной программы «настоящего взрослого». Он первым из нас начал зарабатывать настоящие деньги, тратить их и ездить на нормальной машине, а не на развалюхе, которая держится только на скотче и добром слове. Он был первым из нас, кто купил дом в кредит и первым завел роман продолжительностью больше двух лет — с Зоей, любовью своей жизни, которую встретил в ночном клубе. И он первым из нас вступил в брак — в двадцать четыре года.

Свадьба Гершвина — на которой я был шафером — стала для меня незабываемым событием, причем во многом из-за того, что это был последний раз, когда мы все всемером собрались вместе, чтобы что-то отпраздновать, приехав из разных уголков земного шара, куда нас разбросала судьба. Хоть где-то в глубине моего сознания и вертелась мысль, что Гершвин еще слишком молод для женитьбы, я был очень горд, потому что это была свадьба моего лучшего друга. В то время как все, кого я знал (включая меня самого), делали все возможное, чтобы сохранить подобие студенческого образа жизни, Гершвин, смело вступающий в мир семейной жизни, собственного дома, карьеры и — в скором времени — детей, был настоящим первопроходцем, бесстрашно идущим туда, где не ступала нога никого из нас. Даже тридцать лет ему должно было исполниться раньше, чем мне, пусть всего на несколько недель.

— Мэттью Бэдфорд!

— Гершвин Палмер!

— Ах ты поросенок!

— Ах ты лысый хрен!

Это было наше стандартное приветствие, которое мы не могли произносить без смеха. У Гершвина не было причин считать меня толстым, потому что до этого мне было еще далеко, хоть я и несколько потерял форму в силу разных обстоятельств, и точно так же сам он, несмотря на залысины на висках, был еще далек от того момента, когда ему понадобится парик.

Я позвонил Гершвину на работу, чтобы сообщить о своем приезде, и он настоял на том, чтобы я приехал в центр и мы вместе пообедали. Увидев друг друга, мы почти (но не совсем) обнялись и долго хохотали, чтобы не показать, как мы рады видеть друг друга. Последний раз я виделся с Гершвином около года назад, когда прилетал по делам в Лондон и заезжал в Бирмингем повидать родителей. Я провел тогда в Бирмингеме меньше двух дней, но все-таки выкроил время для встречи с Гершвином. С тех пор мы иногда переписывались по электронной почте или посылали друг другу открытки, но не состояли в регулярной переписке. Правда, это не играло никакой роли: иногда дружба остается крепкой, как бы мало внимания ей ни уделяли, и у нас с Гершвином был как раз такой случай.

Мы оба отступили назад, чтобы лучше рассмотреть друг друга. Гершвин был одет в темно-серый костюм, белую рубашку и темно-синий галстук. Он выглядел абсолютно так, как должен выглядеть менеджер среднего звена, кем он и был на самом деле. Но я знал, что в глубине души Гершвин все еще оставался тем же самым шутником Гершвином, который мог пить пиво через нос, знал все слова дурацкой песни группы «Бостон» «Больше, чем чувство» и готовил лучшие в мире бутерброды с яйцом и беконом. Я сразу почувствовал облегчение. «Если те, с кем я вместе вырос, в порядке, значит, и со мной все будет в порядке», — подумал я. И глядя на Гершвина и убеждаясь, что руки, ноги и голова у него на месте, я понимал, что и у меня все должно быть нормально.

Когда мы вышли на улицу, было холодно и моросил дождь. По предложению Гершвина мы отправились в одну из новых кофеен, которые в последние пару лет росли как грибы.

Двигаясь по Корпорэйшн-стрит в сторону Нью-стрит, мы с Гершвином разговаривали о музыке и футболе, оставив на потом вопросы вроде «Ну и как твои дела?» Когда это «потом» настало, я спешно начал задавать Гершвину вопросы, чтобы помешать ему начать расспрашивать меня. Я еще не был готов рассказать ему про нас с Элен.

— Как Зоя?

— Хорошо. Все еще работает медсестрой.

— Нравится ей?

Он повел плечами.

— Не очень. Скучает по Шарлотте. Моя мама сидит с ней днем, но… Ну, ты понимаешь: она приходит с работы и чувствует, что чего-то недодает Шарлотте, и от этого у нее комплекс вины. Ну да ладно…

— А как моя красавица — крестница? — спросил я, не позволив Гершвину задать свой вопрос, что он уже собирался сделать.

— Великолепно. Ей почти четыре — в сентябре пойдет в школу. — Он засмеялся. — Она будет скакать от радости, когда узнает, что ты приехал. Она называет тебя «папин друг Мэтт, который дарит хорошие подарки». Она уже определила свои приоритеты…

— А как работа? — перебил его я.

— Дерьмо. Мне надоело, я устал, все достало. Я только что сказал, что мне надоело? Но ты же знаешь, все ненавидят свою работу, так ведь? Тогда что толку ныть?

После этого я выяснил еще кое-какие подробности о жизни Гершвина: да, его мама и папа в порядке; да, его сестра, Андреа, тоже в порядке; нет, кошка Твити не в порядке — ее задавила машина. Я уже заподозрил, что Гершвин начинает понимать, что я использую классическую стратегию уводящих в сторону вопросов, чтобы не жаловаться на свои проблемы, как мы подошли к цели.

Хотя было еще только начало первого, в кафе уже толпилось немало народу, в основном тощие студенты, которые забредали сюда по пути из университета Астон в центр города. Все они имели нездоровый вид, как будто питались одними только сигаретами, кофе и время от времени экзаменационным стрессом. Ожидая свой кофе, мы с Гершвином поднятием бровей среагировали на появление легкомысленной красотки, убиравшей столик позади нас. Копна волос у нее на голове была стянута в хвост, который угрожал вот-вот рассыпаться, а ее отрешенная улыбка едва не вызвала у меня желание пустить слезу оттого, что такие девушки еще существуют. С чашками в руках мы прошли к высоким стульям, мудро расположенным у окна на улицу — чтобы такие, как мы, тридцатилетние мужики могли без дрожи в коленках рассматривать девушек, которым еще далеко до этой даты.

— Итак… — произнес Гершвин, доставая пачку сигарет.

— Я думал, ты бросил…

— Да, я бросил. И завтра брошу опять. Но должен же у меня быть хоть какой-то стимул к жизни? — Он рассмеялся. — Ладно, не обращай внимания на мою дурную привычку. Мяч в игре, Мэтт. Что у тебя такое произошло, о чем это ты не хочешь говорить?

Я вздохнул:

— Элен.

— Так это ты из-за этого приехал?

Я кивнул.

— Будешь здесь какое-то время?

Я снова кивнул, а потом рассказал ему кучу подробностей про наше расставание с Элен и про свою новую работу.

— Значит, пришлось понервничать? — сочувственно спросил Гершвин. — Я тебя понимаю. — Он улыбнулся. — Ну, поздравляю с новой должностью. И жаль, что так получилось с Элен. Правда жаль.

Через окно я механически рассматривал девушку, одетую в деловом стиле, которая пробежала мимо, словно опаздывая на какую-то важную встречу.

— Это была странная ситуация, — сказал я. — Все как-то не так.

Гершвин тоже посмотрел в окно.

— Мы расстались без слез, — продолжал я. — Без сожалений, без ничего.

— И вправду как-то не так, — сказал Гершвин. — Нельзя расставаться без сожалений, даже если бы вы ненавидели друг друга. Тогда расставание какое-то ненастоящее, так ведь?

— Точно, — ответил я. — Я думал точно так же.

— А что потом?

— Я передумал.

— Когда?

— В аэропорту.

Гершвин покачал головой:

— В аэропорту? Ты не мог немного потерпеть?

— Представь, я стою со своими сумками, — продолжал я, словно не слыша его фразы. — Через полторы минуты мы должны попрощаться, и тут я передумал.

— А как же новая работа?

— Я бы от нее отказался.

— Почему тогда ты здесь?

— Ну, в этом все и дело. Она-то — нет.

— Что нет?

— Слушай внимательно, — я изобразил раздражение. — Не передумала. Она не хотела, чтобы я остался.

— Она так сказала?

— Нет, но это было видно по ее лицу. Она любила меня и все такое, но она не хотела оставаться со мной. — Я сделал паузу и пожал плечами. — Не могу ее осуждать. Наверное, дело еще и в возрасте. Знаю, что семь лет — не так и много, но получается, что каждый из этих семи лет стоит двух.

Гершвин кивнул.

— Знаю, что женщины взрослеют раньше мужчин, но, по-моему, это не совсем так, — продолжал я. — В смысле, что каждому нужно время на то, чтобы… ну, не просто тусоваться… — Я потерял мысль и стал разглядывать высокую темноволосую девушку лет двадцати в такой тесной майке, что и шестилетний ребенок не смог бы в ней дышать. Она была с каким-то худым кучерявым парнем. — Похоже, что иногда ей нравятся настоящие взрослые отношения, а иногда хочется быть юной, незамужней и глупой.

— Может, она еще не нагулялась? — предположил Гершвин, следя взглядом за группой девушек испанской внешности на другой стороне дороги. — Ты говоришь, ей только двадцать два?

— Нет, здесь дело не только в этом, — сказал я. — Дело во мне. Там, в аэропорту, вся жизнь как бы промелькнула у меня перед глазами. Я представил себе, как нахожу себе квартиру в Сиднее. Как обставляю ее точно так, как выглядят холостяцкие квартиры на фотографиях в мужских журналах: телевизор с большим экраном, хромированные полки для компакт-дисков и черный кожаный диван. Представил, как играю в сквош по понедельникам, в футбол пять на пять по средам, а в остальные вечера иногда выбираюсь с кем-нибудь выпить или поужинать, и так до конца своих дней.

— И никаких женщин?

— Может быть, одна или две… но ненадолго.

Гершвин засмеялся. Его всегда развлекала мрачная сторона моей личности.

— Почему так?

— Потому что как только я начал встречаться с девушками, мне стало ясно, что должна существовать одна единственная, без которой моя жизнь будет неполной. Если я когда-нибудь решу, что смогу прожить один, жизнь для меня кончена! Это значит — я сдался. И тогда я лучше наполню свою жизнь всяким дерьмом, чем пойду на компромисс. А что такое компромисс, ты знаешь не хуже меня. Думаю, Элен была моим последним шансом.

— Каким бы сумасшествием все это ни казалось, ты сказал одну важную вещь, — сказал Гершвин. — Иногда я радуюсь, что мы с Зоей решили пожениться такими молодыми. Мы вместе выросли. Мы учились друг у друга. Но… Ну, я не знаю. Иногда мне кажется…

— Что?

— Что мы что-то потеряли. Я не жалею, что у нас есть Шарлотта. Ни грамма. Но иногда ловлю себя на мысли: «А что, если…»

— Так нельзя. И думать не смей об этом. Посмотри на меня. — Я ткнул себя в грудь пластмассовой ложечкой для кофе. — Вот твое «а что, если…». Ты был бы таким, как я, и мы сидели бы здесь и разговаривали бы только о девушках, как десять лет назад. Но когда тебе скоро тридцать, это становится скучно.

Гершвин посмотрел на меня задумчиво, но ничего не сказал.

— Знаешь, когда в детстве ты высчитываешь, в каком году тебе будет тридцать, кажется, что до этого еще миллион лет — таким далеким оно кажется. И вот сейчас вдруг это будущее наступает.

— В мире полно тех, кому тридцать, — сказал Гершвин. Черная тень глубоких раздумий покинула его. — Это тебе не фильм «Бегство Логана», где всех, кому стукнуло тридцать, ссылают в ад.

— Пожалуй, что так, — согласился я. — Уверен, у нас обоих есть друзья, которые там побывали и могут рассказать про это. Значит, там не так уж плохо, да?

— Не знаю, — ответил Гершвин. Было заметно, что он хочет меня подзадорить. — Все зависит от того, как ты живешь. Некоторые, кого я знаю, восприняли свое тридцатилетие спокойно и даже со смехом. Некоторые сделали вид, что восприняли его спокойно, но уже через несколько недель начали вести себя странно. Некоторые нервничали до самого дня рождения, а потом вдруг поняли, что ничего не изменилось. И есть еще какое-то — не слишком большое, но и не такое малое — количество тех, кто задал себе вопрос: «Куда же движется моя жизнь?» — и так на него и не ответил. К какой категории ты бы отнес себя, Мэтт?

— Не знаю, — с невинным видом ответил я. — А ты?

— Тоже не знаю. Но мы оба очень скоро это будем знать.

16

To: crazedelaine@hotpr.com

From: mattb@c-tec.national.com

Subject: Дома

Привет, Элен!

Извини, что не сразу написал тебе. У меня все в порядке. Долетел нормально. Мама и папа много про тебя расспрашивали. Я сказал им, что мы расстались, и они были разочарованы, но перенесли это нормально. Насчет майки — все нормально. Я тоже должен тебе кое в чем признаться — я украл твои трусики. Они сейчас висят на батарее в моей комнате. (Шутка.) На самом деле я взял кассету, которую записал для тебя — ту, которую ты назвала «Музыка для неудачников, часть 2». Не знаю, зачем я ее взял. Наверное, чтобы осталось что-нибудь на память о нашей жизни.

Скоро напишу еще.

С любовью,

Мэтт.

P.S. Для невежд сообщаю, что следующие знаменитые люди родом из Бирмингема:

1. Джон Тэйлор из «Дюран-Дюран» (единственный из всей группы, кроме Саймона ле Бона, которого люди помнят).

2. Джоан Арматрэйдинг (певица и автор песен, в 1976 году у нее был хит «Любовь и страсть»).

3. Роберт Плант из «Лед Зеппелин» (вообще-то он из Стоубриджа, рядом с Бирмингемом, но это все равно, что из самого Бирмингема).

4. Кенни Бэйкер (парень, который играл роль R2D2 в «Звездных войнах»).

5. Оззи Осборн из «Блэк Сэбат».

6. Я должен был еще упомянуть рэгги-группу UB40, но лучше оставить этот местный позор при себе.

17

На следующий день после встречи с Гершвином у меня было плохое настроение, и я решил, чтобы как-то развеяться, немного обновить свой гардероб. Большую часть своих вещей я отправил багажом, и они должны были прийти не раньше, чем через несколько недель. Кроме того, одежда, которую я привез с собой, была грязной, потому что меня приводила в ужас одна мысль воспользоваться стиральными машинами в подвале дома, где мы с Элен жили в Нью-Йорке, и идея привезти кучу своего тряпья домой, чтобы мама его постирала, странным образом мне понравилась.

Рассматривая те немногие чистые шмотки, которые у меня оставались, я пришел к выводу, что мой гардероб нуждается в обновлении. На сегодня первая лига моих нарядов (в отличие от второй лиги — маек с надписью «Фрэнки говорит нет войне», джинсов, которые уже были мне тесны, и одежды, в которой можно было разве что делать ремонт) состояла из совершенно обычных рубашек, маек, брюк и свитеров, но общим для всех них был темно-синий или черный цвет. Это была часть проблемы, которую я пытался объяснить Гершвину, — моя абсолютная негибкость. Моя любовь к этим цветам началась лет десять назад, и это была искренняя привязанность к более темным цветам спектра, которая потом переросла в патологическую страсть, от которой я не мог избавиться. Перед самым Рождеством мы с Элен ходили по магазинам на верхнем Уэстсайде, и она пыталась убедить меня купить пару светло-серых брюк, которые она видела в «Банановой республике». Эти брюки вовсе не были ужасными. Не были они и слишком экстравагантными для меня. В них не было ничего плохого. Но я не смог себя заставить даже войти в магазин, не то что примерить их. И не стоит меня ругать за это: просто я так устроен.

Мне иногда кажется, что начиная лет с девятнадцати я отвечал на вопросы огромной анкеты о жизни, и годам к двадцати семи результаты были объявлены. Вдруг все стало на свои места, и жизнь больше не казалась сложной. Наконец-то я твердо знал, что я люблю и чего не люблю, и никуда от этого не отступал. Любимое блюдо индийской кухни: куриная тикка масала. Любимые телевизионные программы: новости, фантастика, комедии положений и повторные показы всего, что я смотрел в семидесятые и восьмидесятые. Любимая музыка: рок-певицы, музыка семидесятых и восьмидесятых и все, что я слушал, когда был студентом. В последние шесть лет я носил одну и ту же прическу — короткую стрижку, и у меня были три пары совершенно одинаковых джинсов, потому что я боялся, что в какой-то момент «Ливайс» может снять эту модель с производства. Я точно знал, что мне нужно от жизни, и был счастлив.

Все это не значит, что я не любил нового. Напротив. Но все новое, что я впускал в свою жизнь, было обычно лишь новой вариацией на тему чего-то, что уже было раньше, — вариацией на очень ограниченную тему, надо сказать. Элен считала, что в моей страсти к существующему порядку вещей было что-то ненормальное, но я объяснил ей, что смысл жизни в том, чтобы учиться на своих ошибках, а не стараться наделать новых. Так, после закончившегося катастрофой заигрывания с пастельными, бежевыми и желтыми цветами, я наконец решил, что темно-синий и черный будут моими цветами на всю жизнь. К тому же скоро я заметил, что на одежде этих цветов не заметны пятна и что я мог стирать практически всю свою одежду вместе, не боясь, что что-то полиняет.

Прогуливаясь по центру города в поисках новой одежды, которая могла бы прибавить мне уверенности в себе на этом ответственном этапе жизни, я с тревогой обратил внимание на то, сколько вокруг молодых привлекательных девушек, и пытался представить себя рядом с каждой из них. Вот мы идем по улице, взявшись за руки и весело смеясь, — она в легком воздушном платье, несмотря на холод, а я, как обычно, одет в черное и темно-синее. Затем в этом воображаемом сценарии я замечаю свое отражение в витрине, и все фазу рушится. И дело вовсе не в том, как я одет: это, скорее, взгляд на моем лице, словно говорящий: «А куда я вообще иду и кто эта девушка?» И причина здесь была бы та же самая, по которой я ношу одежду только черного и темно-синего цветов: в двадцать девять лет я точно знал, какая девушка мне нужна.

Я хотел, чтобы она была похожа на моих бывших девушек, но чтобы в ней не было тех черт, которые меня в них раздражали.

Я хотел девушку, которую хорошо бы знал, но которая знала бы меня не настолько хорошо, чтобы замечать все мои несовершенства.

Я хотел девушку, с которой мог бы оставаться собой. Но, подобно какому-то неуловимому предмету одежды, существующему лишь в воображении — подходящего цвета, оттенка и стиля, — девушки, которую я себе представлял, в природе не существовало, и поэтому мне хотелось навсегда отказаться от поисков.

Повинуясь довольно опасному импульсу — без сомнения, возникшему из-за надвигающегося приступа меланхолии, — я зашел в магазин одежды рядом с Нью-стрит, который снаружи казался достаточно стильным и крутым — если знающие люди все еще считают «стильность» и «крутизну» ценными качествами. «Может быть, я ошибаюсь, — говорил я себе. — Может быть, все новое не так уж ужасно». Из колонок доносился монотонный звук самой громкой песни, которую я когда-либо слышал — стоило еще чуть-чуть увеличить звук, и у меня лопнули бы перепонки. В дальнем углу магазина, возле задней двери, я увидел настоящего диджея со своей аппаратурой. Это и развеселило, и огорчило меня. Развеселило, потому что парень — немного за двадцать, с козлиной бородкой, в шерстяной шапке и спортивных штанах вроде тех, которые я носил на физкультуру в школе в одиннадцать лет, — без всякого сомнения, считал себя воплощением крутизны, хоть его основными слушателями здесь были те, кто выбирал себе штаны, рубашки и трусы. А огорчило потому, что всего несколько лет назад я и сам думал бы, что быть диждеем в магазине одежды — это круто.

Чтобы наказать себя за такие прошлые мысли, я отбросил всякую осторожность и всю свою черно-темно-синюю философию и схватил несколько бросившихся в глаза рубашек ярких цветов. Затем я подошел к одному из крутых-не-подходи продавцов, который стоял с кривой улыбкой на лице возле полок с одеждой. Ему было чуть больше двадцати, он был похож на червяка, и на нем была точно такая же рубашка, как та, которую я держал в руках. Так как страх перед продавцами стильных магазинов был для меня чем-то новым (правда, Элен говорила мне, что в магазинах женской одежды продавцы часто хамят), я расправил плечи, втянул живот и спросил у него, где примерочные. Он посмотрел на меня, и лицо его, казалось, вот-вот исказится в гримасе, но он лишь пожал плечами и указал мне, куда идти.

Я осторожно закрыл за собой занавеску, снял куртку и майку, натянул первую рубашку и в холодном свете трехуровневой лампы (положение один — дневной свет, положение два — искусственный свет, положение три — вспышки молнии), уставился на себя в зеркало, не веря своим глазам. Со дня моего знакомства с Элен она распространяла миф о том, что в магазинах одежды установлены особые зеркала, в которых покупатели выглядят толстыми, как мишки гамми. Она утверждала, что это — часть заговора тощих женщин, стремящихся захватить весь мир. Только сейчас, стоя в примерочной и боясь пошевелиться от страха, что из рубашки посыпятся пуговицы, как в фильме «Невероятный толстяк», я понял, что и тощие мужчины должно быть вынашивают планы мирового господства.

— Ну как? — спросил снаружи продавец.

Я открыл занавеску, чтобы он сам посмотрел. Теперь мы оба глядели в зеркало, не веря своим глазам.

— Кажется, она мне тесновата.

— Это такой покрой, — отрезал продавец.

Так как единственной адекватной реакцией на такой ответ было бы обматерить его и (или) дать в морду, я пробормотал «спасибо» и, собрав в кулак остатки своего достоинства, скрылся за занавеской, чтобы в одиночестве погоревать об ушедшей молодости.

18

To: crazedelaine@hotpr.com

From: mattb@c-tec.national.com

Subject: Разное

Элен!

Не забывай поливать цветы в ванной и помни, что просто облить их водой из душа раз в неделю — не считается. А также не забудь вовремя оплатить счет по своей кредитной карте, а то тебе придется выложить кучу денег за несвоевременную уплату (уже в который раз).

Мэтт ххх

To: crazedelaine@hotpr.com

From: mattb@c-tec.national.com

Subject: Не твой папа

Элен!

Не обращай внимания на мое прошлое письмо. Я что — твой папа? Можешь не поливать цветы. Можешь не оплачивать счета по кредитной карте. Делай как хочешь.

С любовью,

Мэтт.

To: mattb@c-tec.national.com

From: crazedelaine@hotpr.com

Subject: Папа!

Для твоей информации: я уже поливала цветы, но, должна признаться, забыла оплатить счет по «Визе». Меня это пугает, Мэтт. Мы расстались, и мне теперь не только приходится самой помнить, что надо вовремя оплачивать счет по «Визе», но я еще и скучаю по тебе. И думать не смей о том, чтобы перестать на меня наезжать.

С большой любовью,

Элен ххх

19

Всю первую неделю дома я прожил двойной жизнью. По вечерам встречался с Гершвином — иногда Зоя и Шарлотта тоже присутствовали, а днем проводил время с родителями, и это было довольно-таки странным занятием. Я не «тусовался» с родителями лет с пятнадцати, и в эту неделю совершенно четко понял, почему это было так. Они были так рады, что их первенец приехал домой, и так хотели отвлечь меня от моих проблем, что считали своим долгом развлекать меня. Чаще всего это означало, что мы на целый день ехали куда-то, где они уже были сто раз, и им это так понравилось, что они не видели причин не съездить туда еще.

Наша первая такая поездка была в Стэнфорд-на-Эвоне, и все получилось довольно неплохо. Мы побывали в доме Энн Хэтуэй[10], который мама нашла «довольно убогим», и потом несколько часов ходили по магазинам, пока папа не сказал, что ему надо пойти к машине «кое-что проверить». В этом ему было отказано, потому что, как объяснила мне мама, это на самом деле означало, что папе просто надоело шляться по городу и он хотел немного поспать в машине. Вечером я попытался заплатить за наш ужин, но потерпел жестокое поражение.

— Ты не должен за нас платить, — сказал папа.

— Почему? — спросил я, не совсем понимая его логику.

— Потому что ты не должен.

— Я бы умерла со стыда, — произнесла мама так эмоционально, что я был уверен — она уже готова была вырвать счет у меня из рук. — Ты не будешь тратить свои заработанные упорным трудом деньги на нас с отцом. Спрячь кошелек. Папа заплатит.

— Но ведь это всего двадцать пять пятьдесят! — возразил я. — Это меня не разорит. Я заплачу, не проблема.

Я решительно не хотел уступать, потому что, когда мои родители гостили у нас с Элен, они всегда настаивали на том, чтобы платить за все — дело едва не доходило до ссоры. С упрямством, напомнившим мне детские годы, я решил, что не позволю им заплатить. Я отдал официантке свою кредитную карту, и, когда она унесла ее, пошел в туалет. Вернувшись, я увидел, что папа пытается уговорить официантку взять его кредитную карту вместо моей. Через несколько дней мы предприняли еще одну поездку — в Ботанический сад Эджбастона, — которая доставила папе огромное удовольствие. По приезде туда он настоял на том, чтобы купить мне комнатный цветок, потому что однажды в детстве он привез меня сюда вместе с близнецами и купил мне такой же. День был хороший, и мы гуляли по саду, а потом пили чай с лепешками и со сливками в чайной, оформленной в староанглийском стиле. В то время как мама старалась сделать все возможное, чтобы походить на ее величество королеву Елизавету Вторую, поедая крошащуюся лепешку, политую вареньем и сливками, папа вдруг торжественно произнес:

— Мэтт, ты помнишь говорящую птицу, которая здесь раньше жила?

Я напряг память.

— Нет.

— Ты должен ее помнить, — недовольно сказал он. — Она жила в одном из парников и умела говорить фразы вроде «Кто этот толстячок?» и «Опс! Вот и морячок!».

— Нет, папа. Я бы запомнил такой сюрреализм, как птица, которая умеет говорить «Опс! Вот и морячок!».

Но папа не сдавался. Он продолжал доставать меня этой дурацкой птицей до самого вечера. Пример нашего разговора:

Он: Ты точно должен помнить ее, Мэтт. Такая черная. С большим желтым клювом.

Я: Нет, папа, я не помню никакой птицы. Я ни разу в жизни не видел здесь никакой птицы.

Он (раздраженно): Ты помнишь ее, просто ты, черт возьми, упрямишься.

Это, как я сейчас понимаю, было началом конца наших семейных поездок, а последней каплей стала попытка съездить в Мальверн Хиллс через два дня после поездки в Эджбастон. Короче, мы заблудились и поехали в сторону Бристоля, потому что папа неправильно меня услышал, когда я по карте говорил, куда ехать. Он обвинил во всем меня, и пока мы с ним пререкались, мама сидела на заднем сиденье, сосала грушевый леденец и бросала на нас обоих недовольные взгляды. Думаю, что, когда мы вернулись в Бирмингем — каждый был погружен в свое недовольство, — родители и я решили, что, как бы мы ни любили друг друга, проводить слишком много времени вместе нам было противопоказано.

20

To: crazedelaine@hotpr.com

From: mattb@c-tec.national.com

Subject: Те, кому за тридцать (как ты их называешь)

Элен!

Несколько дней назад я встретился с Гершвином. Я всегда рад его видеть, с ним я всегда чувствую себя самим собой. Ему через две недели исполняется тридцать, но, по-моему, он воспринимает это гораздо спокойнее, чем я. Скорее всего, для того, чтобы воспринимать это спокойно, нужно уметь радоваться тому, что имеешь. Да, он не слишком любит свою работу, но у него отличные отношения с женой и чудесная маленькая дочка. Неплохо для тридцати лет, я бы сказал. Что касается Шарлотты, то я подарил ей Барби, которую ты для нее купила. Она в нее просто влюблена и упорно называет ее Элен. Я объяснил ей, что ты ни грамма не похожа на Барби, но ей все равно. Дети есть дети, да?

Мэтт ххх

P.S. Не было ли мне писем?

To: mattb@c-tec.national.com

From: crazedelaine@hotpr.com

Subject: Те, кому за тридцать

Мэтт!

Зачем ты с собой это делаешь? Зачем тебе надо постоянно оценивать и сравнивать все, что происходит у тебя в жизни? Я раньше думала, что все мужчины такие, а теперь мне кажется, что это только ты. Твоя жизнь прекрасна! Просто расслабься, хорошо?

Элен ххх

P.S. По поводу фишки с письмами: ты, наверное, шутишь: тебе ведь никогда ничего не приходило, пока ты здесь жил!!!!!

P.P.S. Знаю, что тон моего письма слишком легкомысленный, но я все еще скучаю по тебе.

P.P.P.S. Я также обратила внимание, что ты ни разу не написал, что скучаешь по мне. Значит, с тебя два раза, потому что я не собираюсь играть в эту игру «бывших парней — бывших девушек», которым постоянно нужны доказательства того, что они приняли правильное решение.

P.P.P.P.S. По поводу Барби-Элен — это просто замечательно! Я рассказала про это на работе, и меня все весь день называют Барби. Скажи Шарлотте, что она молодчина.

21

— Держи, Мэтт, — сказала мама.

Я посмотрел на пачку купонов на скидки, которую она совала мне в руки.

— Что это? — спросил я.

— А как ты думаешь? — ответила она таким тоном, как будто я задал глупейший вопрос.

Я вытащил один купон из стопки и сказал:

— Купон на скидку — десять пенсов на суп быстрого приготовления.

— Вот именно.

— Но никто больше не пользуется такими купонами, это считается…

Мама посмотрела на меня, ожидая, что я закончу фразу.

— Пенни фунт бережет, — сказала она, развернула меня и указала на входную дверь.

Весь этот разговор стал возможен благодаря моему чувству вины. После того как наши с родителями совместные поездки ушли в прошлое, я был вынужден сидеть дома и смотреть на то, как они постоянно находят себе какое-нибудь занятие. Такое впечатление, что, выйдя на пенсию, они стали в несколько раз более трудолюбивыми. Кроме обязательной работы по дому, отец еще постоянно мастерил какие-то полочки для мамы. А она, в свою очередь, постоянно делала какие-то корзиночки, которые украшала искусственными цветами и колосками, а потом ставила на вышеупомянутые папины полочки. Так они работали с утра до вечера, создав своего рода фабрику сувениров. Работа, работа, работа. Поэтому, чтобы не сидеть без дела, когда они так усердно работают, в начале второй недели я вызвался съездить вместо мамы в супермаркет за продуктами. А кроме того, это давало мне возможность взять папину машину — «Воксхолл Нова». Папа ее обожал. Он мыл ее через день и покупал специальную краску для шин и подкрашивал их раз в месяц, чтобы они были черными, как тушь. Машина была его радостью и гордостью. Но так как в семье Бэкфордов всем заправляла мама, то и папиной гордостью распоряжалась она.

— Я сам съезжу, — сказал папа. — Это не займет много времени.

— Но Джек, Мэттью уже вызвался, — сказала мама. — И помни, тебе еще нужно закончить полки. К тому же Мэттью будет полезно выбраться из дома и сделать что-то полезное… для разнообразия.

У меня была ностальгическая привязанность к супермаркету «Сэйфуэй» на главной улице Кингс Хит, куда я сейчас и направлялся. Когда Гершвину, Катрине, Джинни, Эллиоту, Бев и мне было по семнадцать, все наши ночные похождения начинались здесь, потому что при скромном бюджете алкоголь из супермаркета был самым эффективным заменителем нескольких пинт пива из бара. Стоя возле автоматических дверей, мы складывали свои карманные деньги и то, что нам удалось заработать на выходных, и отдавали все это Эллиоту, который выглядел старше всех. Зайдя внутрь, он покупал на все деньги вино сандерберд, и мы вливали его в себя в автобусе по пути в центр.

Во время своего похода в супермаркет я встретил Миссис Брокель из дома номер шестьдесят пять; мистера и миссис Батлер — владельцев газетного киоска; мистера Махони — мужа миссис Махони, которая продавала у нас в школе сласти; миссис Бэйтс — подругу моих родителей, которая иногда присматривала за нами после школы, и миссис Смит, которая всегда ходила в шлепанцах и работала в школьной столовой. Меня вовсе не удивило, что я увидел всех этих людей под одной крышей: все они принадлежали к поколению, которое искренне верило в то, что надо родиться, вырасти, жениться или выйти замуж, родить детей, состариться и умереть на одном и том же клочке земли или, по крайней мере, никуда от него не удаляясь. Эти люди, даже если бы выиграли миллион в лотерею, никуда бы отсюда не уехали, а вставили бы себе стеклопакеты, о которых всю жизнь мечтали, и отложили бы остальное на поездку в отпуск в ближайшем будущем. Это уже следующее, мое, поколение решило, что надо обязательно колесить по стране в поисках лучшей жизни. Подумав про это, я тут же столкнулся с несколькими моими бывшими одноклассниками из школы Кингс Хит: Алексом Крэйвеном (тогда: все думали, что он будет играть за сборную Англии по крикету; сейчас: гитарист, иногда приторговывающий наркотиками); Марком Бэрратом (тогда: все думали, что он станет каменщиком; сейчас: директор и владелец строительной фирмы, который ездит на БМВ) и Джейн Николсон (тогда: все думали, что она станет самой красивой женщиной в мире; сейчас: продавец на неполный рабочий день в магазине хозтоваров).

Выйдя из магазина и неся тяжелый груз покупок к папиной машине, я думал о Нью-Йорке, до которого, казалось, несколько световых лет пути.

Я думал о своей работе, и казалось, что ее никогда не было.

А потом я подумал об Элен и понял, что все еще скучаю по ней, как будто мы расстались только вчера.

22

To: crazedelaine@hotpr.com

From: mattb@c-tec.national.com

Subject: Ты

Скучаю по тебе.

To: crazedelaine@hotpr.com

From: mattb@c-tec.national.com

Subject: Ты

Скучаю по тебе.

To: crazedelaine@hotpr.com

From: mattb@c-tec.national.com

Subject: Ты

Скучаю по тебе.

To: crazedelaine@hotpr.com

From: mattb@c-tec.national.com

Subject: Ты

Скучаю по тебе.

To: crazedelaine@hotpr.com

From: mattb@c-tec.national.com

Subject: Ты

Скучаю по тебе.

To: crazedelaine@hotpr.com

From: mattb@c-tec.national.com

Subject: Ты

Скучаю по тебе.

23

Сегодня был день рождения Гершвина.

Сегодня ему исполнилось тридцать.

Сегодня у него был день, который, казалось, никогда не наступит.

И как он хотел отпраздновать эту дату, важнейшую из всех дат? Первый и последний раз в жизни полетать на воздушном шаре? Съездить с друзьями в Дублин на уикенд? Или он хотел, чтобы ему устроили вечеринку-сюрприз? Нет. С самого своего приезда в Бирмингем я начал обсуждать с Зоей, как сделать тридцатый день рождения Гершвина чем-то особым, но уже через неделю после того, как мы заказали для него поездку в Дублин, он сам разрушил все наши планы.

— Все эта суета насчет тридцатилетия начинает доставать, — сказал он однажды в понедельник вечером, за неделю до планируемой поездки. — Один парень с работы, Стив, только что рассказал мне про то, как он его отпраздновал. В пятницу вечером он пришел с работы и надеялся просидеть весь вечер у телевизора со своей девушкой, но только он открыл дверь, как увидел, что в гостиной сидят человек двадцать его ближайших друзей и родственников, которые уже собрали свои вещи и приготовились везти его на уикенд в Эдинбург. Он возненавидел эту поездку: ему не только приходилось притворяться, что все ему нравится в этот самый кошмарный из его дней рождений, но всё это ещё продолжалось целых два дня!

— Они сделали это специально, чтобы его помучить, — сказала Зоя, смеясь. — Не правда ли, Мэтт?

Но тайком от Гершвина она бросила на меня полный ужаса взгляд.

— И в самом деле, такое впечатление, что они над ним просто издевались, — сказал я. — Мы бы тебе такого никогда не сделали. Мы бы придумали что-нибудь более изощренное.

— Например, полет на воздушном шаре, — сказала Зоя.

— Или вечеринку-сюрприз, — предложил я.

— Или уикенд в Дублине, — произнесла наконец Зоя.

— Хуже и придумать невозможно, — весело сказал Гершвин. — В Дублине на выходных полно идиотов со всей Англии. А что до воздушных шаров и вечеринок-сюрпризов — об этом не может быть и речи. Все, что я хочу в свой день рождения, так это пойти с несколькими друзьями в хороший бар, где не слишком много народу.

Зоя и я обменялись красноречивыми взглядами, и, когда Гершвин не смотрел в нашу сторону, она знаками показала мне: «Отмени поездку, а остальное я беру на себя».

Итак, бар так бар. Примечательным во всем этом было только то, что мы выбрали «Кингс Армс» — бар нашей с Гершвином юности.

Народу в баре оказалось не так уж и мало, тем более что была среда и телевизионный вечер обещал быть довольно интересным, как сообщила мне мама, когда я уходил. Бар мало изменился с нашей последней встречи здесь в канун Рождества пять лет назад, когда были Гершвин, Зоя, я и — всего минут десять — Пит, который ненадолго заехал в Бирмингем, а большую часть праздников проводил со своей девушкой у ее родителей в Дерби. Украшенные узорами из сигаретного пепла обои были еще на месте, как и почти все бармены и официанты. Но были и некоторые изменения: сбоку пристроили бетонный пивной сад, а туалеты отремонтировали. И все же здесь сохранилась атмосфера старого английского бара: можно было посидеть, расслабиться и поговорить с такими же, как и ты, человеческими существами, и тебя не слепил мигающий свет и не оглушали постоянно повторяющиеся хиты из чартов. В Нью-Йорке Элен всегда таскала меня в заведения, где она бывала со своими коллегами по индустрии PR, и которые все походили одно на другое: стойку бара с чрезмерно дорогим бутылочным пивом отыскать было до смешного трудно, гремела музыка и все столики были заняты. При одном воспоминании о таких барах у меня заболели колени.

Зал в задней части бара, где наша компания когда-то любила посидеть, был заполнен степенными людьми за тридцать, которые разговаривали, курили и, по-видимому, были в ладах с собой. Некоторые лица были мне знакомы, но не настолько, чтобы с ними заговорить. За столиком в углу сидели Гершвин, Зоя и остальные гости именинника, которых я практически не знал. Зое удалось собрать вместе большинство друзей Гершвина. В первые полчаса меня представили Дэвайне и Тому (друзья Зои, которые теперь были и друзьями Гершвина), Кристине и Джоэлу (Кристина работала с Гершвином), Нилу и Саре (Нил, очевидно, был другом Гершвина по футболу пять на пять) и Дому и Полли (они были друзьями Кристины и Джоэла, а сейчас еще и друзьями Гершвина и Зои). Все они казались, в общем, приятными ребятами, но я чувствовал себя не в своей тарелке, потому что один из всей компании был без пары. Это меня мало бы волновало, но пару раз за вечер я начинал рассказывать довольно интересные истории, и нить беседы вдруг уходила в сторону. В нормальной ситуации — то есть, когда ты с девушкой, — можно продолжать рассказ, не боясь:

а) выглядеть глупо;

б) показаться занудой;

в) и то и другое вместе,

потому что ты знаешь, что хотя бы один человек в компании проявит достаточно вежливости, чтобы тебя дослушать. Но, сидя за столом с открытым ртом, прерванный на полуслове, я чувствовал себя очень одиноко. И в лучшие времена у меня не очень хорошо получалось общаться с новыми людьми, а если новых людей оказывалось сразу много, это было настоящим кошмаром. Думаю, в Элен меня привлекало, кроме всего остального, еще и то, что новое никогда не пугало и не смущало ее: она могла прийти на вечеринку, где не знала никого из гостей, и уже через полчаса рядом с ней образовывался круг слушателей, внимающих каждому ее слову. Думаю, потому мне и нравились старые друзья, что они никогда не превращали разговор в конкурс остроумия или марафон монологов.

Слушая рассказ Кристины и Джоэла о том, как им пришел огромный счет за газ, я решил, что хватит быть лишним в компании, и вызвался принести следующую порцию напитков. Мне хотелось некоторое время постоять в одиночестве у стойки бара и посочувствовать себе. Я легонько толкнул Гершвина и спросил, что он будет пить, потом опросил остальных.

С тяжелым сердцем я стоял, прислонившись к стойке бара и пытался вспомнить, что заказала Дэвайна: джин с тоником или водку с тоником, как вдруг кто-то похлопал меня по плечу. Я обернулся.

— Мэтт Бэкфорд?

— Джинни Паскоу?

— Чертов Мэтт Бэдфорд! — закричала она, обнимая меня.

— Чертова Джинни Паскоу! — закричал я, обнимая ее. — Bay! Ну и сюрприз!

24

В последний раз мы виделись с Джинни почти шесть лет назад, на свадьбе Гершвина, а перед той встречей не виделись около полугода. Тогда у нас с ней состоялся примерно такой разговор сразу после полуночи, на неосвещенной автостоянке отеля «Гросвинор».

Я (страстно целуя ее): Это очень неудачная мысль.

Она (страстно целуя меня): Ты прав, хуже некуда.

Я: Что мы делаем?

Она: Мы что, вообще не можем себя контролировать?

Я: Кажется, не можем.

Она: Но почему? Это что, заклятие?

Я (печально): Не знаю, не знаю.

Она: Это продолжается семь долгих лет.

Я: Да, это грустно.

Она: Когда у нас было в последний раз?

Я: Должно быть, на прощальной вечеринке Бев — «я уезжаю в Индию (опять)».

Она (качая головой): Неверно!

Я: Что, не тогда? Ты уверена?

Она: Вспомни через три месяца после того, на новоселье Элиотта.

Я (вспоминая): О да. Это ужасно. Это как болезнь, да?

Она: Да, но что мы можем поделать?

Я (нерешительно): Думаю, мы можем… ну, ты думала когда-нибудь про… может быть, нам нужны нормальные…

Она (в панике): Не говори этого! Не смей говорить это!

Я: Что?

Она: Ты собирался произнести слово «отношения»?

Я (очевидно говоря неправду): Нет.

Она: Да, гадкий врунишка!

Я: Ну а если и так? Это что, преступление?

Она: Да, самое отвратительное в мире.

Я (беспечно): Ты просто говоришь глупости.

Она: Хорошо, а что ты предлагаешь?

Я: Я ничего не предлагаю, просто делюсь мыслями. Почему бы и тебе не поделиться?

Она (смеясь): Как насчет соглашения?

Я: Какого соглашения?

Она: Не знаю. Ну, например, когда-нибудь в будущем…

Я:…если мы оба еще не будем связаны брачными узами…

Она:…и не найдем…

Я:…никого лучше…

Она:…тогда мы встретимся, когда нам будет…

Я:…по двадцать шесть…

Она (с негодованием): Ты что? С ума сошел? Это уже через два года!

Я (тоже с негодованием): Хорошо, выбирай сама.

Она (задумчиво): Двадцать семь — почти то же, что двадцать шесть, не годится. (Пауза.)

В двадцать восемь я еще буду думать о своей карьере — тоже не пойдет. (Еще одна пауза.) Двадцать девять немного лучше… но лучше перестраховаться и дождаться тридцати.

Я: Тридцати? Ты уверена?

Она: Совершенно. (Оживленно.) До тридцати еще тысяча лет.

Я: Ну хорошо. Если это соглашение, давай пожмем друг другу руки.

Она (смеясь): Никаких рукопожатий. (С намеком приподнимает брови.) Я знаю лучший способ закрепить наше соглашение… Ну вот, мы вернулись к тому, откуда начали, да?

25

Первый вопрос, который я задал себе, как только мы разжали свои объятия и начали долго и внимательно рассматривать друг друга, был, конечно, такой: «А изменилась ли она с тех пор, как я ее видел в последний раз?» Ответ был отрицательным. Ну, по крайней мере, не так сильно, как я. Волосы она носила теперь несколько покороче, и вокруг глаз наметились несколько морщинок, но они скорее украшали ее, чем наоборот. Все остальное — улыбка, смех, манеры — осталось прежним. Одета она была довольно любопытно: черный джемпер, под ним черная облегающая блузка, черная юбка длиной до колена и ослепительно-белые кроссовки «Найк». Все это, на самом деле, смотрелось очень красиво. Захотел ли я ее? (Это, конечно, был следующий вопрос, который я задал себе, разглядывая Джинни). Я не знал ответа. Да? Нет? Может быть? За несколько имевшихся у меня секунд я дважды перебрал все эти варианты. Жюри присяжных никак не могло прийти к решению.

— Как твои дела? — спросила Джинни с интересом.

Она все еще обнимала меня за пояс, но без всякого намека на флирт, по-дружески, и, когда она это спросила, лицо ее было задумчивым, как будто она действительно хотела получить ответ.

— Хорошо, — ответил я. — Хорошо, действительно хорошо.

Какой-то старик попытался протиснуться мимо нас к стойке бара, и Джинни пришлось убрать руку у меня с пояса.

— Так давно… — начал я.

— Да, действительно давно, — подхватила она мою мысль. — Ты все еще в Лондоне?

— В Нью-Йорке.

— Bay! — воскликнула она. — Из Кингс Хит — и в Нью-Йорк. Мало у кого это получилось.

Я покачал головой.

— Значит, приехал повидать родителей?

Я кивнул.

Джинни остановилась — она выглядела озадаченной.

— Ты собираешься что-нибудь рассказать или я должна обо всем догадаться сама? Это как игра в шарады, только не так интересно.

Я опять покачал головой вместо ответа — наверное, в тот момент я все еще пытался понять: хочу я ее или нет.

— Извини, — сказал я, снова обретая дар речи. — Да, ты права. Я приехал на некоторое время — повидаться со своими. Ну, ты понимаешь — хорошо провести время в старом семейном гнездышке.

— Ну и как это тебе удается? — спросила она, все еще излучая энтузиазм. — В смысле, хорошо проводить время с мамой и папой Бэкфордами?

— Ужасно, — сказал я и обхватил руками голову, изображая отчаяние. — Из-за них на стену лезть хочется. Стоит только войти в комнату, как они тут же начинают заставлять меня участвовать в своих странных беседах. О чем они только не говорили с тех пор, как я приехал — о ценах на недвижимость в Лондоне, о третьем муже моей тети Джин, который оказался жуликом, и о том, кто из детей у нас в семье любит брюссельскую капусту. Как будто я попал в какой-то сюрреалистический кошмар. Я их люблю, но…

Я остановился, чтобы не получалось так, что говорю только я, но она не поняла намека. Мысли ее, очевидно, витали где-то далеко.

— Ну а ты как? — спросил я. — В смысле… Не знаю… Что ты здесь делаешь?

— В баре?

— Ну, для начала, да.

— Но ты же имел в виду Бирмингем, да? Ну, в баре у меня встреча. Это все еще место встреч, если у меня еще есть время на встречи — похоже, что я только работаю и работаю.

— В последний раз, когда я слышал что-то про тебя, ты жила в Брайтоне, да?

Она кивнула, но сразу же отвела взгляд.

— Да, но это было уже давно. Мама умерла, и поэтому я вернулась.

— Извини, — сказал я. — Я не знал про твою маму. Это ужасно.

Она слабо улыбнулась.

— Теперь немного полегче. Уже прошло полтора года. Самое трудное позади.

— Твоя мама всегда была такой доброй, — сказал я, и это были не просто слова. Мама Джинни была из тех родителей, с кем можно говорить обо всем, и беседа не покажется искусственной. — Она всегда угощала нас жареными бобами, в любое время дня.

Джинни улыбнулась:

— Да, она была такая.

— Она умерла внезапно?

— Не совсем. У нее был рак. Она долго болела, постоянно моталась по больницам, и, когда врачи сказали, что это серьезно, я ушла с работы и приехала из Брайтона, чтобы за ней ухаживать. Так как у нее никого не было, кроме меня, дом перешел ко мне по наследству. Я сначала было собралась его продать и уехать, но потом подумала: а почему бы не остаться? И осталась. Не думаю, что вообще смогла бы продать этот дом… слишком много воспоминаний.

— Я и вправду не знаю, что сказать, мне ее так жалко.

— Такое случается со всеми. — Она слегка пожала плечами и грустно улыбнулась, после чего мы ненадолго снова оказались в объятиях друг друга и помолчали.

— Ну а как ты вообще? — спросил я, когда мы снова стояли и разглядывали друг друга.

— По-моему, мы это уже проехали, Мэтт, — сказала она, сардонически сдвинув брови. — Я в порядке, правда. Все хорошо. — Она прошлась взглядом по бару, до самых дверей. — Сам понимаешь. У всех бывают хорошие и плохие периоды, но сегодня у меня хороший период. — Она улыбнулась. — Ладно, как там в Нью-Йорке, счастливчик?

— Я работаю с компьютерами.

— Что это значит? Ты их делаешь? Ты ими пользуешься? Или носишь на голове? От тебя никогда не добьешься подробностей.

— Это все неинтересно, — сказал я, пытаясь перевести разговор на другую тему. — Правда неинтересно.

— А все-таки?

— Я разрабатываю компьютерные программы для банковских систем. Жутко скучно.

— Но сущности это не меняет, — сказала она доброжелательно. — Если бы не такие, как ты, зарплата приходила бы на мой счет в банке гораздо позже. Очевидно, тогда бы я не тратила ее так быстро, как сейчас. Но все равно, ты скорее помогаешь мне жить, чем мешаешь.

— А ты чем занимаешься? — поторопился я задать следующий вопрос.

— Преподаю рисование.

— Преподаешь рисование? Достойно уважения. Учителя рисования мне всегда нравились больше всех остальных — с их мольбертами и искренним желанием помочь подросткам достучаться до их музы.

Она засмеялась.

— Где ты преподаешь? — спросил я.

— Угадай с трех раз.

— Не в нашей школе?

— В ней самой.

— Странно, наверное?

— Очень. В первый день я вошла в учительскую и подумала, что это какой-то прикол: прямо передо мной сидят — бабах! — мистер Коллинс, мистер Хэйнс, миссис Перкинс и мистер Торн.

— Не говори, дай я сам вспомню, — сказал я, смеясь. — Мистер Коллинс — география, мистер Хэйнс — физика, миссис Перкинс — математика и мистер Торн — английский?

— Почти правильно, — сказала она, тоже смеясь. — Только мистер Хэйнс преподает историю.

— Им всем, наверное, сейчас под миллион лет, потому что, когда мы учились, им уже было по полмиллиона.

— Знаю. И теперь я одна из них.

Мы прервали разговор, чтобы я мог отнести выпивку, которую Гершвин и его друзья уже, наверное, заждались. В этот момент я вспомнил, что Джинни кого-то ждет. Я не стал у нее спрашивать, мужчина это или нет, потому что получилось бы слишком в лоб. Но Джинни, похоже, проявляла ко мне интерес, так же как и я к ней, потому что, когда бармен начал выполнять мой заказ, она задала мне более личные вопросы.

— А есть у тебя кто-то, кто для тебя что-то значит в жизни? — начала она. — Ну, например, дети или домашние животные?

— Из тех, кто что-то значил — только бывшая девушка в Нью-Йорке. Детей — ноль, домашних животных… тоже ноль. — Я был рад наконец-то выложить ей все. — А что у тебя?

Она сделала глубокий вдох и начала:

— Ну, есть один человек, с которым я встречаюсь и который сегодня очень уж опаздывает. Детей нет, не считая, конечно, сотни или около того моих учеников. Домашние животные — да, двое котов — Ларри и Сандерс.

Разговор снова прервался, потому что бармен проверял вместе со мной, правильно ли он подал напитки. Я воспользовался этим временем, чтобы принять решение. Вопрос заключался в том, хочу ли я увидеть Джинни еще, и ответ был положительный.

— Слушай, — начал я. — Насколько уже опаздывает этот твой парень?

— Скажем так. Когда он появится, я буду его стегать ремнем как минимум полчаса.

— Ну, в общем, ты можешь, конечно, отказаться, но почему бы тебе не подойти к нашему столику и не поздороваться с Гершвином? Сегодня ему тридцать лет. Он будет рад тебя видеть.

— Тридцать лет. Мне было в декабре. Довольно неплохо. Весело. — Она остановилась. — Ты уверен?

— Что Гершвину сегодня тридцать?

Она угрожающе посмотрела на меня:

— Нет, что мне стоит подойти? Я не хочу портить вам вечеринку.

— Наоборот, это будет классно. Там только я, Гершвин, Зоя и куча новых друзей Гершвина, которых я не знаю и которые не слушают, когда я рассказываю истории, которые мне самому кажутся интересными.

Джинни задумчиво посмотрела на меня.

— Хорошо, объясню по-другому. Присоединяйся к нам, или мне придется сделать что-нибудь более радикальное.

— Например?

Я приподнял брови, схватил поднос со стаканами и пошел к нашему столику, оставив вопрос висеть в воздухе. Джинни последовала за мной.

26

— Гершвин! — крикнул я, когда мы приблизились к нашему столику. — Смотри, кого я привел!

Гершвин поднял глаза и, не успев сделать никаких мыслительных движений, вскочил со стула, чтобы обнять Джинни.

— Я не видела тебя со дня свадьбы, — сказала Зоя, поцеловав Джинни. — О, я так рада снова тебя увидеть.

— Рада видеть вас обоих, — сказала Джинни. — Я должна была поддерживать контакт. Я такая гадкая в этом отношении.

— Все мы гадкие, — сказал Гершвин.

— Это из-за меня ваши напитки прибыли с задержкой, — просветила Джинни тех из присутствующих, кто не понимал, что происходит. — Я наткнулась на Мэтта, и мы пытались восполнить последние шесть лет или около того. — Она засмеялась и посмотрела на меня. — Гершвин, Мэтт и я вместе учились в школе.

— Все внимание — это Джинни, — сказал Гершвин, сделав рукой жест для всех, кто сидел за столом. — Джинни, это…

По его лицу было видно, что Гершвин пытается решить, надо ли представлять всех по отдельности. В конце концов он решил этого не делать:

— …это мои друзья.

Как только Гершвин сел, беседа за столом продолжилась. Первая из тем возникла сама собой благодаря появлению Джинни: каким Гершвин был в школе? Из вежливости все предоставили Джинни право начать, и она рассказала про то, как в тринадцать лет Гершвин, Элиотт, Пит и я пошли смотреть фильм «Брейкданс». Хоть мы и не умели танцевать брейк, не говоря уже о том, чтобы делать всякие выкрутасы на спине и на голове, фильм нас настолько увлек, что мы начали танцевать прямо в кинозале. Нам казалось, что в шелковых спортивных штанах и майках со множеством рисунков мы выглядим великолепно, но все, что мы получили за свои старания — это ссадины, головную боль и месячный запрет на посещение этого кинотеатра. После этого все по очереди рассказывали школьные истории, начиная с Сары (которая Сара и Нил) и заканчивая Полли (которая Дом и Полли).

В этот момент Джинни решила отправиться на поиски своего парня. Вернувшись через пять минут вдвоем с ним, она, во избежание неловкости, не стала говорить: «Все внимание! Это…». Вместо этого она посадила его за стол, позволив другим отметить его появление поднятием бровей, а затем представила его нашему концу стола, за которым сидели Зоя, Гершвин и я.

— Иэн, — сказала она, махнув в его сторону рукой. — Это Зоя, это ее муж Гершвин — мой школьный друг — и Мэтт — еще один мой школьный друг.

Она сделала паузу и помахала рукой всем нам.

— А это Иэн.

Иэн оказался совсем не таким, каким я себе представлял. Джинни всегда говорила мне, что ее «пунктик» — это мужчины неряшливого вида. Помню, как однажды она сказала мне, что мужчина ее мечты — тот, кто, проснувшись, инстинктивно тянулся бы за сигаретой и зажигалкой. Иэн был совсем не таким. Он был высокий, ухоженный, даже немного по-женски красивый и примерно моего возраста.

— Так, значит, вы вместе учились, — сказал Иэн.

— Да, — ответил Гершвин. — Теперь кажется, что это было сто лет назад.

— Потому что это и было сто лет назад, — произнесла Зоя, ласково проводя рукой по его волосам. — Ты теперь старичок, твои школьные годы — древняя история.

Начавшаяся на другом конце стола беседа о сериалах, которые шли по телевизору, когда мы были детьми, постепенно засосала и Гершвина с Зоей. Я был бы рад тоже поучаствовать — похвастаться тем, что помню всех главных героев мультфильма «Межгалактическая битва» (Марк, Джейсон, Принцесса, Тайни, Киоп), но я знал, что никто мне не даст высказаться. Поэтому я завязал разговор на эту же тему с Иэном и Джинни. Иэн не только оценил мою память, но и вызвал у меня уважение и восхищение тем, что знал все слова к песне из «Гонконг Фу», даже самый сложный куплет. Разговор в конце концов перешел на совершенно другую тему — музыку, и, прежде чем я это заметил, мы уже возбужденно обсуждали наших любимых рок-певиц, хвалили одежду темно-синего и черного цвета за практичность и говорили о том, как важно всегда иметь одну и ту же прическу.

Из людей, с которыми я познакомился тем вечером, Иэн понравился мне намного больше всех. В конце концов от обсуждения своих предпочтений мы перешли в традиционную область рассказов о себе.

— Я тоже работаю в школе, ко всем моим грехам, — сказал Иэн. — Я работаю учителем на замене. Приносит немного денег и все такое.

— Ты не просто учитель! — сказала Джинни с шутливым негодованием. — Иэн заочно учится в аспирантуре. Давай, расскажи сам.

Иэн, несколько смущенный таким едва ли не материнским энтузиазмом Дженни, улыбнулся.

— Ну, в общем, да, как Джинни сказала, я заочно учусь в аспирантуре по метеорологии. Никакой пользы ни зверю, ни человеку. Просто куча всякого бреда. Понятия не имею, зачем мне это надо.

— Не слушай его, — недовольно сказала Джинни. — Он будет преподавать в университете. Не знаю, зачем он так прибедняется.

Я видел, что привлекло Джинни в Иэне. Он был симпатичным и веселым, но в нем была и какая-то застенчивость, граничащая с беззащитностью. При этом, в отличие от меня, он не боялся новых людей, и когда я вернулся за стол после краткой прогулки в туалет, все внимательно слушали Иэна, который рассказывал анекдоты из серии «Я и вправду такой плохой». Каждый раз, заканчивая рассказ, он чувствовал неловкость за то, что привлек всеобщее внимание, и предлагал кому-нибудь другому взять слово. Но, конечно, никто не соглашался, потому что хоть нас всех и распирало от смешных анекдотов, никто не хотел рассказывать свой сразу же после того, который рассказал Иэн, потому что это смотрелось бы невыигрышно. И тогда снова рассказывал Иэн. И снова Иэн. «Ты такой прикольный, Иэн», «Можно тебя угостить, Иэн?» и потом, при прощании: «Мы должны обменяться телефонами и встретиться еще, Иэн». Самое смешное, что это все меня совершенно не расстраивало. Иэн мне тоже искренне нравился. Он чем-то напоминал мне Элен. Она вот так же умела приковывать к себе всеобщее внимание, и люди мгновенно становились ее друзьями.

27

Без десяти одиннадцать большинство присутствующих — а именно новые друзья Гершвина, — словно повинуясь какому-то инстинкту, начали натягивать свои пальто и куртки и собираться домой. Ну ладно, — пробормотал Гершвин, который к этому времени уже нетвердо стоял на ногах. — Кто хочет пойти в ночной клуб?

Ужас отразился на их лицах — типичный для большинства семейных пар под тридцать или немного за тридцать, которым предлагают ночное развлечение посреди недели. Я знал, что они тут же подумали о том, во сколько им завтра вставать на работу. Я знал, что они представили себе, как приходят на работу не выспавшиеся, а потом весь день чувствуют усталость и потом еще более усталыми приходят домой. Им стало плохо уже от одной этой мысли. Я знал все это, потому что сам испытывал что-то подобное время от времени, когда Элен и ее друзья предлагали мне такое истязание посреди недели.

— Я — за, — произнес я, зная, что смогу завтра спать сколько угодно. — С удовольствием.

— Хорошо, — сказал Гершвин. — Кто еще?

Оправдания были такими:

— Мы бы с удовольствием, — сказала Дэвайна (которая Дэвайна и Том), — но у нас обоих завтра больше работы, чем обычно.

— Сегодня не могу, дружище, — сказал Дом (который Дом и Полли). — У меня утром встреча с боссом, а Полли нужно быть в Чешире в пол-одиннадцатого.

— Мы не можем при всем желании, — сказала Кристина (которая Кристина и Джоэл). — Моя сестра сидит с ребенком только до половины двенадцатого.

— Ничего не получится, именинник, — сказал Нил (который Нил и Сара). — У меня завтра дежурство в больнице, а Сара всегда злая, если не выспится.

— Я тоже не могу, — сказал Иэн (который Иэн и Джинни). — Я не успеваю уложиться в срок с диссертацией.

Последний отказ привел меня в ужас.

— Давай, Иэн, дружище, — сказал я с чрезмерным энтузиазмом. — Ты не имеешь права уходить — ты мой новый лучший друг.

— Спасибо за откровенность, — сказал, смеясь, Иэн. — Но я на самом деле не могу.

Гершвин с надеждой посмотрел на Зою:

— А ты, дорогая?

— Я, наверное, буду потом жалеть, — сказала она, вздыхая. — Но раз Шарлотта сегодня ночует у бабушки, то я снова имею право быть молодой. Я с вами.

— Точно? — спросил Гершвин. — Я вижу, как ты устала.

Зоя наклонилась к Гершвину, их лбы соприкоснулись, и она поцеловала его.

— Точно, — сказала она. — Но я так устала, что, наверное, усну, как только мы туда попадем.

Гершвин страстно поцеловал ее.

— Хорошо, это уже двое. — Он повернулся к Джинни: — А ты, Джин? Не считая Мэтта, ты здесь мой самый старый друг. Мы не виделись столько лет. Ты не можешь просто так взять и уйти.

— Я не могу поздно лечь, если у меня завтра занятия, — сказала Джинни — видно было, что ей самой стыдно это говорить. — Ученики догадаются, что я не спала всю ночь, если я приду на урок с мутными глазами.

Я засмеялся и поглядел на нее. Наши взгляды встретились на секунду, и в это мгновение я понял, что она вот-вот передумает.

— Ну пожалуйста, — стал умолять Гершвин.

Она обменялась взглядами с Иэном, который улыбнулся и подбадривающе кивнул, словно говоря: «Иди развлекись».

— Мне придется весь день ходить в черных очках! — радостно сказала Джинни.

28

Попрощавшись с друзьями Гершвина и Иэном, мы стояли у входа в бар на жутком холоде, наблюдали за облаками пара от нашего дыхания и не знали, что делать дальше.

— Может, сначала найти такси, чтобы ехать в город? — предложила Джинни.

— Давайте сначала разработаем план, — предложил я. — Куда имеет смысл идти в… — я посмотрел на часы — …десять минут двенадцатого ночи в среду?

— Можем поехать в «Доум», — сказала Зоя. — Вроде бы у них по средам вечеринки для молодежи.

— Нет, туда нельзя, — в ужасе сказала Джинни. — Я точно знаю, что туда ходят мои ученики.

— Тогда куда? — спросил я Гершвина.

— Не знаю, дружище. Я несколько лет не был в клубах.

Последовала долгая пауза, во время которой мы все еще больше замерзли, и — если и остальные думали так же, как и я, — подумали о том, что лучше нам разъехаться по домам.

— Забудьте про клуб, — сказала Джинни. — Давайте заедем в магазин, купим пива, поедем ко мне и просидим до утра.

Это предложение было в стиле нашей юности. Тогда, давным-давно, не ложиться всю ночь считалось чем-то взрослым, и мы всегда старались это делать. Но сколько ни пытались, мы оказывались новичками среди любителей ночных развлечений и засыпали гораздо раньше рассвета. С тех пор, конечно, я сполна выполнил план по ночным похождениям, но последний раз это было давно. Очень давно.

Гершвин и Зоя посмотрели на меня. Я посмотрел на Гершвина. Джинни посмотрела на всех нас, и мы одновременно произнесли: «Давайте!»

Путь к дому Джинни вызвал у меня кучу воспоминаний из тех времен, когда я по ночам провожал ее домой. Почти все приметы, которые я отмечал на обратном пути, сохранились: почтовый ящик на углу Этель-стрит, закусочная на Подмор-роуд и переход на Хай-стрит. Не было только огромного ветхого дома на Валентин-роуд, который снесли, и построили на его месте два новых офисных здания.

Добравшись до места, мы почувствовали себя такими голодными, что бросились обыскивать кухню Джинни и обнаружили там большую пачку чипсов тортилла и банку соуса сальса. С помощью микроволновки и тертого сыра чеддер мы устроили настоящий пир. Когда все насытились, Джинни включила музыку («Лучшие песни» группы «Уэм!»), и мы начали рассказывать друг другу истории о том, что произошло с нами с тех пор, как мы виделись в последний раз, избегая фраз вроде «А помнишь, когда…» или «А где сейчас…», чтобы Зоя не чувствовала себя неуютно. Встречаясь с Элен, я столько раз участвовал в разговорах с ее школьными и университетскими друзьями на тему «а где теперь…», что мне совершенно не хотелось доставать подобными беседами кого-то другого.

Когда я вернулся с очередного набега на кухню с пачкой печенья, коробкой сырных крекеров и пакетом замороженных вишен, Гершвин, подпевая словам песни «Клуб тропикана», попросил меня не шуметь, потому что Зоя, как она сама предсказала, уснула в кресле.

— Моя жена такая слабенькая, — сказал он, смеясь.

— Ей там удобно? — спросила Джинни. — Можешь перенести ее на мою кровать. Если я и смогу выдержать всю ночь, то у меня точно уже не хватит сил подняться наверх. — Она посмотрела на меня и шутливо пнула ногой.

— Для тебя тоже есть комната наверху, если ты не продержишься всю ночь.

— Я буду стойко сидеть до самого конца, — сказал я.

— Это точно нормально, если Зоя поспит наверху? — спросил Гершвин. — Я могу вызвать такси, и мы поедем домой.

— Не волнуйся, — бодро сказала Джинни. — Конечно это нормально.

Гершвин осторожно разбудил Зою.

— Джинни сказала, что ты можешь поспать в ее кровати. Хочешь?

Зоя кивнула, не открывая глаз.

— Ты точно не хочешь домой?

Она пробормотала что-то нечленораздельное.

— Хорошо, — сказал Гершвин, поднимая ее. — Тогда — в кровать.

— Еще не устала? — спросил я Джинни, когда Гершвин вышел из комнаты.

— Совсем нет. — Она сделала паузу. — Передай мне вишни, приятель.

Я передал ей пачку, и она съела несколько штук сразу.

— Вкуснота, — сказала она.

Глядя, как она ест, я тоже почувствовал, что проголодался, и взял крекер.

— Итак, — сказал я, хрустя им, — Иэн — хороший парень.

Я хотел сказать что-нибудь более оригинальное, но слова «хороший парень» лучше всего его характеризовали.

Она довольно улыбнулась:

— Да, это так.

— Сколько вы уже встречаетесь?

— Около двух лет.

— Но не живете вместе?

— Нет, нет, нет, — подчеркнула она. — У него свой дом, у меня свой.

— Но вы, наверное, планируете жить вместе?

— Я думала, ты программист, а не семейный консультант. Нет, я и Иэн не планируем жить вместе. По крайней мере я ни о чем таком не знаю. Нам нравится так, как сейчас, спасибо. Ладно, — вздохнула она. — Я благодарна за твою заботу о моей личной жизни, но как обстоят дела у тебя?

— Что ты имеешь в виду?

— Твоя бывшая девушка, про которую ты мне сказал в баре. Она американка?

— Ее зовут Элен. Да, она американка.

— Какая она?

— Ну, она была классная… Она и есть классная, — поправился я.

— А в чем тогда дело?

— Думаю, чем лучше мы узнавали друг друга, тем больше появлялось недовольства.

— Значит, вы были уже на той стадии, когда избегали смотреть друг другу в глаза и все такое?

— Мы решили, что будет лучше прекратить наши отношения, когда проблемы только появились, и не дожидаться того момента, когда будем что-то доказывать друг другу с пеной у рта.

— Гм. — Джинни облизнула губы. — Хорошо сказано. Ты мог бы устроиться придумывать надписи для открыток. — Она остановилась. — Итак, если ваши отношения были обречены, почему тогда ты грустишь, когда рассказываешь о ней?

— Потому что…

Гершвин, вернувшийся в комнату, прервал меня.

— Я вам не помешал? — спросил он, хитро улыбаясь.

Мы с Джинни обменялись взглядами.

— Нет, — сказал я. — Мы разговаривали о том, как потолстела твоя шея. Ты похож на бегемота, парень.

— Хватит подкалывать, — весело сказал Гершвин. — К делу.

— Какому делу? — спросила Джинни, притворяясь, что не знает, о чем речь. Она вдруг захохотала: — Знаю, все это ерунда, но я и вправду хочу просидеть всю ночь. Хорошо иногда вспомнить старые добрые времена, правда ведь?

Она открыла пакет печенья, взяла одно и поудобнее устроилась в кресле.

— Кто-нибудь встречал в последнее время остальных наших?

Гершвин и я покачали головами.

— Я получила открытку от Бев тысячу лет назад, когда еще жила в Брайтоне, — сказала Джинни. — Но я была такая плохая, что долго не могла собраться позвонить ей. А когда позвонила, она уже там не жила.

— Чем она занимается? — спросил Гершвин.

— Не знаю, она не написала. Может быть, спасением китов. Но открытка была красивая. Из Новой Зеландии.

— Вы знали Рэя, младшего брата Пита? — спросил Гершвин. — Он еще встречался с той девушкой, у которой волосы мышиного цвета. Так вот, мы с Зоей встретили ее в городе около года назад, и она сказала, что все еще поддерживает с ним контакт. Я спросил ее про Пита, и она сказала, что он женился.

— Пит? — переспросила Джинни. — Женился? Ни за что не поверю!

— И у него ребенок.

— Пит женился, и у него ребенок? — недоверчиво повторила Джинни. — Не может быть, не может быть.

— А ты кого-нибудь видел, Мэтт?

Я взял печенье и попытался вспомнить, когда в последний раз видел кого-нибудь из старых друзей.

— Думаю, последним я видел Элиота, но это было года три назад, еще в Лондоне. Моя мама дала ему номер моего мобильного, и он позвонил мне — как гром среди ясного неба, — потому что приехал на какую-то конференцию и хотел встретиться. Все бы хорошо, но позвонил он без десяти двенадцать ночи, и я уже был в постели. Но через полчаса он уже заехал за мной на шикарной служебной машине, и мы провели абсолютно сумасшедшую ночь: рестораны, клубы только для членов, бары отелей и так далее. В конце концов я уснул у него в номере. Мы обменялись номерами, но ни он, ни я так и не позвонили.

— Совершенно в стиле Элиота, — сказала Джинни.

— А что насчет Катрины? — спросил Гершвин. — Кто-нибудь был с ней в контакте?

— Последний раз я разговаривала с ней на твоей свадьбе, — ответила Джинни. — Она тогда жила в Лондоне, да?

— Точно, — сказал я. — Она переехала в Лондон, потому что хотела стать редактором «Вога». Из всех нас она всегда была самой решительной. Интересно, получилось ли у нее?

Джинни громко вздохнула:

— Знаете что?

— Что? — спросил я без всякой надобности: я и так знал, что она собирается сказать.

— Я скучаю по всей нашей компании, — сказала Джинни. — И скучаю по тем временам.

— Я тоже, — отозвался Гершвин.

29

Когда я проснулся на следующее утро, уткнувшись носом в диван, мне на мгновение показалось, что я в Нью-Йорке, лежу на Адском диване. Гершвин спал на другом диване, чуть поменьше, в углу комнаты, а Джинни свернулась калачиком в кресле, в котором она до этого сидела. Должно быть, мы все вырубились сразу после беседы о том, где сейчас остальные друзья нашей юности, потому что я не помнил, о чем мы говорили после этого… кроме того, что еще раз подтвердили решимость сидеть всю ночь, пообещав будить друг друга, если кто-то вдруг начнет клевать носом.

Вчерашний вечер и ночь, начиная с того момента, как я увидел Джинни, показали мне, как много я теряю из-за того, что не поддерживаю контакта со старыми друзьями. Когда я разговаривал с Джинни и Гершвином, мне казалось, что я знаю их тысячу лет. Они помнили меня еще пацаном, которого пригрозили выгнать из школы за взрыв бомбы-вонючки на уроке английского языка, они помнили, что я так напился на шестнадцатилетии Надин Бэггот, что спал в саду, и наутро меня отвезли в поликлинику, чтобы проверить, нет ли у меня воспаления легких.

Только они и остальные ребята из нашей компании могли это помнить.

Стараясь никого не разбудить, я сходил в туалет, взял из хлебницы в кухне кусок хлеба, чтобы побороть приступ голода и выскользнул из дома. Я поглядел на часы: было без пятнадцати шесть. В том, чтобы не спать в такую рань, быть во вчерашней одежде — уже слегка несвежей — и выглядеть немного помятым, был какой-то особый кайф. Это напомнило мне вечеринки из прошлого, из того времени, когда я мог тусоваться в ночном клубе до четырех утра. Это напомнило мне о том, как хорошо было в те годы.

Увы, когда я пришел домой, меня ждало еще одно воспоминание о юности.

— Это ты, Мэттью?

Мама стояла на верхней ступеньке лестницы — в халате, надетом поверх ночной рубашки, — и с нахмуренными бровями.

— Да, конечно, — ответил я. Но она и так это знала.

— Где ты был всю ночь? Ты не предупредил меня, что не придешь на ночь. Ты не позвонил. Как ты можешь быть таким безответственным?

Я почувствовал, как мое дыхание учащается — верный признак того, что я начинаю терять терпение. Первым моим желанием было объяснить маме, что почти в тридцать лет я имею право возвращаться домой в шесть утра, но этим я ничего не добился бы. Было ясно, что мама права: не предупредить ее было эгоизмом. В том, что она за меня волнуется, не было ничего плохого. Она волновалась за меня независимо от того, где я был: в Нью-Йорке или под одной с нею крышей.

— Извини, мама, — сказал я и попытался успокоить ее, подойдя к ней и поцеловав ее в щеку. — Ты права, я должен был позвонить. Мне нет прощения. Надеюсь, ты не ждала меня всю ночь, а?

— Ты шутишь. Просто мой сон очень чуткий, только и всего. А теперь иди и ложись. Ты выглядишь ужасно.

30

To: mattb@c-tec.national.com

From: crazedelaine@hotpr.com

Subject: Миллион твоих последних писем

Мэтт!

Когда я сегодня проверила свою почту и увидела все эти твои письма — «скучаю по тебе», я так расплакалась, что мне пришлось запереться в туалете. Жалко, что ты этого не видел: моя тушь для ресниц растеклась, и я была похожа на панду. Я такая плакса.

С любовью,

Элен.

P.S. Такие письма больше не разрешаются, ладно?

To: crazedelaine@hotpr.com

From: mattb@c-tec.nationaI.com

Subject: Извини

Э, я не хотел довести тебя до слез. Извини.

Мэтт ххх

31

— Мэттью, тебя к телефону, — произнес голос в моем сне. — Мэттью, тебя к телефону, — повторил этот же самый голос через несколько секунд.

Но только когда эти слова повторились в третий раз и мама постучала в дверь моей комнаты, я проснулся и понял, что мне на самом деле звонят. Я посмотрел на часы, лежащие на полу рядом со шлепанцами, которые купила мне мама и которые я не имел ни малейшего намерения надевать. Был час дня.

— Сейчас ночь, — крикнул я маме. — Скажи, чтобы перезвонили в нормальное время.

— Я тебе не служанка, — сказала мама. — Раз шляешься где-то по ночам, то и получай по заслугам.

На ходу сражаясь с халатом, я спустился вниз, к телефону в прихожей.

— Кто это? — пробормотал я, взяв трубку и почесывая все места, которые чесались.

— Извини, Мэтт. Я знаю, что сейчас несколько рано.

Это была Джинни.

— Нет, все нормально, — сказал я, занимаясь пучком волос чуть ниже пупка. — Я уже собирался встать и сделать пробежку. Несколько кругов по парку — и я был бы как огурчик.

— Да уж, — засмеялась она. — Хотела бы я на это посмотреть.

— Ты откуда звонишь? — спросил я.

— Из дома, — ответила Джинни виноватым голосом.

— А разве ты не должна быть на работе? — сказал я, садясь на нижнюю ступеньку лестницы. — Знаю, что многое изменилось в школе с тех пор, как я ее закончил, но вряд ли учителям разрешается так опаздывать, как ученикам.

— Я позвонила и сказала, что заболела, — призналась Джинни. — Мне так стыдно, но в моем сегодняшнем состоянии вряд ли я смогла бы их чему-нибудь научить.

— Ты еще спала, когда я ушел, а это было около шести утра.

— Кажется, меня разбудил стук двери, и я вроде бы даже думала, что надо вставать, но мне было так удобно, что я снова уснула. Когда я толком проснулась в пятнадцать минут восьмого, никто уже не заставил бы меня идти на работу.

— Ты учитель-бунтарь — вот ты кто. А как Гершвин и Зоя?

— Нормально. Зоя ушла на работу в полвосьмого, а Гершвин все еще спит на диване. Вот мы подошли к теме. Ты уже посмотрел на небо? Оно обалденное!

— Надо сказать, еще нет. Трудно увидеть небо, когда лежишь в постели с натянутым на голову одеялом, а занавески закрыты.

— Наплевать на это. Подойди к окну и взгляни.

Я приоткрыл входную дверь и задрал голову.

Солнце сияло, небо было идеально голубым, и казалось, что на улице тепло, хоть был еще только январь.

— Ты права. Кажется, будет отличный день. Это тебе подарок за то, что встречаешься с метеорологом?

— Хорошо, если бы так. Послушай, мы только что с Гершвином поговорили и решили, что раз у нас обоих выходной, и ты тоже вряд ли будешь заниматься тем, чем планировал, если что-то планировал вообще, и раз сегодня такой хороший день, то трое старых друзей должны провести его вместе. Согласен?

Я снова посмотрел на часы и спросил себя, чувствую ли я еще усталость. Да, я чувствовал себя усталым. Очень усталым. Но все-таки я произнес:

— Дай мне время на то, чтобы побриться, и я буду готов.

32

— Знаете, что это мне напоминает? — спросил Гершвин, передавая мне бутылку сандерберда.

— То лето, когда мы сдавали экзамены? — спросил я.

— Как ты догадался?

— Я тоже про это думал.

— И я, — сказала Джинни. — Фантастика, да?

Когда я пришел к Джинни в начале третьего, они с Гершвином уже составили план дальнейших действий. Сначала мы поехали в «Поваренок» и съели обильный английский завтрак, который подается там весь день, а тостов можно брать, сколько хочешь. Потом мы заехали в магазин и купили бутылку сандерберда — совсем как в старые времена, — а затем поехали к холмам Клент, надели свои куртки, взобрались на один из холмов, открыли вино, легли на траве и больше ничего не делали, только разговаривали и смотрели на небо.

14.52

— Знаете, что я делал в это время год назад?

— Что? — спросила Джинни.

— Сидел в своем офисе на Манхэттене и обучал новых сотрудников. Представляете — я, Мэтт Бэдфорд из Кингс Хит, — и на Манхэттене. Я работал с полшестого утра до десяти вечера. Я даже заработал себе язву желудка на нервной почве. А сейчас, через год, я лежу на холме, курю, пью вино, болтаю с друзьями. Что еще нужно человеку?

— Я часто думаю о том, что мне, наверное, не стоит работать так много, — сказала Джинни. — Ну, вы понимаете: перейти на полставки и заняться чем-то более интересным. То есть какой смысл в деньгах, если ты все время занят?

Она вдруг остановилась, икнула, сделала еще глоток вина и передала бутылку мне.

— Как классно! — засмеялась она, потом вздохнула и показала рукой на небо. — Почему мы позволили всему этому уйти?

— Так всегда бывает, да? — сказал Гершвин. — Жизнь становится слишком насыщенной, приоритеты меняются. Во всем виноваты только мы сами.

— Абсолютно точно, — сказала Джинни. — Мы дураки, раз это допустили. Мы становимся старше и не понимаем, что происходит, и только когда…

— …мы достигаем нашего нынешнего возраста… — вставил я.

— …мы понимаем, как это все важно, — закончил Гершвин.

15.05

— Пока мне не исполнилось двадцать девять, я любил думать о том, каким я буду в тридцать лет, — сказал я, переворачиваясь на живот. — Я знал, что не собираюсь переходить с водки на хорликс[11], но, да, я начал интересоваться процентными ставками, как когда-то интересовался футболом, хотя при этом никогда не хотел становиться одним из тех, кто боится постареть. — Я остановился, чувствуя, что мысль уходит куда-то в сторону, потом продолжил: — А как получается, что некоторые, кому уже за тридцать, чувствуют себя так, как будто им всего двадцать с небольшим?

— Да. — Джинни энергично закивала головой, словно отвечая на вопрос анкеты «Хорошо ли мы знаем себя?» в женском журнале. — Думаю, я почти не изменилась с того времени, когда мне было двадцать шесть. Это вроде как достаточно много, чтобы чувствовать себя взрослой, но в то же время достаточно мало, чтобы оставаться глупой. — Она засмеялась. — А ты, Гершвин?

Он напряженно почесал голову:

— Когда я с Шарлоттой, мне кажется, что мне уже тридцать пять. Я чувствую себя папой. Это, кстати, довольно приятно. А когда ее нет поблизости, мне может быть сколько угодно — от четырнадцати до двадцати шести.

— А мне кажется, что где-то внутри я всегда ощущал себя тридцатилетним, — сказал я. — Я все время чувствую, что жизнь требует больше, чем у меня есть на самом деле.

— А он прав, кстати, — сказала Джинни, повернувшись к Гершвину. — Мэтт всегда был старым пердуном в нашей компании: моралист, этакий мистер Папа.

— Большое вам спасибо, — сказал я саркастически. — Но это правда: я иногда сам чувствую себя папой. — Потом я сформулировал новый вопрос и задал его: — Когда вы в первый раз по-настоящему почувствовали себя взрослыми?

— Когда родилась Шарлотта, — сказал Гершвин.

— Когда умерла мама, — сказала Джинни. — А ты?

— Не знаю. Может быть, я все еще жду этого момента.

15.23

— Если подумать, то сегодня тридцать лет — не так уж и много, — сказала Джинни. — Это как если бы целое поколение собралось вместе и решило отложить настоящую жизнь еще на десять лет. Сейчас попробуй отличи тридцатилетних от двадцатилетних, разве что денег у нас немного побольше.

— … и волос поменьше… — добавил я.

— … и вещей в гардеробе, о которых мы сожалеем, что купили, — сказал Гершвин.

— Тридцать — это сейчас то же, что раньше было двадцать, — сказала Джинни. — А сорок — это все равно что раньше было тридцать. — Она ткнула меня локтем в бок. — У тебя еще десять лет в запасе, можешь пока не волноваться.

— К тому времени и сорок уже будет не похоже ни на тридцать, ни на сорок, — сказал я.

— Ага, — произнес Гершвин. — Но как тогда быть с теми, кому сейчас около двадцати? Они что, такие же подростки, какими были и мы?

На это никто из нас ничего не смог ответить.

15.37

— Поднимите руки, у кого есть седые волосы! — сказала Джинни.

Мы с Гершвином вскинули руки вверх.

— У меня только один, — сказал Гершвин. — На виске. Зоя хотела вырвать его, но я сказал — не надо, в надежде, что он как-то меня выделит из толпы.

— У меня еще ни одного, — сказала Джинни. — Но я крашу волосы так давно, что уже не знаю, какой у них настоящий цвет. А у тебя, Мэтт?

— Два, — неохотно признался я. — Один торчит на груди, а второй… ну, на случай, если у кого-то здесь слишком чувствительные уши, скажу только, что он там, внизу.

— Ниже пупка? — с любопытством спросила Джинни.

— Ниже.

— Но выше, чем, скажем, колени?

— Выше, — мрачно сказал я.

Джинни захохотала.

— Не может быть, — произнес Гершвин. — Ты прикалываешься.

— Какие здесь могут быть приколы?

— А можем мы его увидеть? — спросила Джинни, корчась от смеха. — Ну пожалуйста.

— Ни за что, — сказал я, пытаясь сохранить достоинство, пока они умирали от смеха. — Даже через тысячу лет.

15:55

— Ну и что для тебя означает тридцать лет? — начала Джинни, обращаясь к Гершвину.

— Не слишком много. Значит, через десять лет мне будет сорок, а это уже почти что глубокая старость, но до этого еще так далеко.

— Хорошо сказано, — заметила Джинни.

— А теперь задаю тот же вопрос тебе, Джинни, — сказал Гершвин.

— Что значит для меня тридцать? Я чувствую какое-то глупое самодовольство оттого, что у моей мамы в этом возрасте уже был ребенок, и она уже успела побывать замужем. А еще впервые в жизни я могу ощущать себя женщиной, а вести себя как девочка.

— Что ты имеешь в виду?

— Не знаю… Ну, например, чувствовать себя вроде как и женщиной, а вести себя как непослушный ребенок. Я все еще чувствую себя как бы ненастоящей женщиной, и очень редко настоящей. То есть я — заведующая кафедрой рисования! Подумать только — я, Джинни Паскоу! Каждый раз когда я провожу собрание, то с удивлением замечаю, что люди прислушиваются к тому, что я им говорю. Потом, конечно, я начинаю смущаться, но на какую-то секунду мне и вправду кажется, что у меня получилось. Вот что значит для меня тридцать лет.

Джинни и Гершвин в ожидании повернулись ко мне.

— Давай, Мэтт, — сказала Джинни. — Твоя очередь.

— Не знаю.

— Мэтт, ты так просто не выкрутишься, и не думай, — сказала Джинни.

— Ладно, — я сделал глубокий вдох. — Я скажу вам, что для меня значит тридцать лет. Это значит идти в бар, только если там есть где сидеть. Это значит иметь хотя бы один диск классической музыки, даже если это «То, что я называю классикой, часть 6». Тридцать — это значит прекратить поиск идеальной девушки, потому что теперь, после стольких лет поиска, ты наконец нашел, кого искал. — Я заколебался. — Ну, по крайней мере так должно быть.

16.02

— Нет ничего стыдного в том, чтобы становиться старше, — сказал я успокаивающим тоном. — Что с того, что ты засунул себе в уши ватные тампоны перед последним походом в ночной клуб, потому что там была слишком громкая музыка, и потом тебя отвезли в травмпункт, чтобы их вытащить, потому что ты засунул их слишком глубоко?

— Ты шутишь, да? — озадаченно спросил Гершвин.

— Если бы, — вздохнул я. — Мне пришлось ждать пять часов, чтобы доктор, который только что вылез из коротких штанишек, презрительно посмотрел на меня и вытащил их своими щипцами. Когда я рассказывал ему, как все произошло, по лицу его было видно, что ему так и хочется сказать: «Оставь клубы детям, дедуля». Элен умерла со стыда.

— Прошлой зимой в «Маркс и Спенсер» мне вдруг захотелось купить самые закрытые трусы, которые только там были, — сказала Джинни. — Очень странное ощущение. Представьте толпу девчонок, держащих в руках стринги, настолько маленькие, что нужен микроскоп, чтобы их рассмотреть, а я стою рядом с ними и самозабвенно ищу самые закрытые трусы. Мой ящик с бельем перестал быть оружием в битве соблазнения. Теперь это гавань мира, спокойствия и комфорта. Мне нравятся закрытые трусы. Раньше там лежало такое сексуальное белье, что у меня кровь начинала пульсировать, как только я к нему подходила. А теперь там лежит белье, как у какой-нибудь бабушки. Все практичное, практичное, практичное. Давай, Гершвин, расскажи нам что-нибудь, докажи, что и ты стареешь, не только я.

Гершвин бросил на нас беспокойный взгляд.

— Вы не поверите, если я вам скажу.

— Попробуй, — сказала Джинни.

— Я начал заниматься садоводством.

Мы с Джинни разразились хохотом.

— Если это ускользнуло от твоего внимания, Гершвин, — начал я, — то сообщаю тебе, что твоя квартира на втором этаже и у тебя нет сада, где можно заниматься садоводством.

— Все всё знают, — сказал Гершвин, изображая раздражение. — Об этой стороне моей жизни вы ничего не знаете. Мы взяли участок.

— Быть этого не может! — воскликнула Джинни.

— Я не шучу, — сказал Гершвин. — Уже полтора года назад.

— У тебя, Гершвина Палмера, есть участок? — спросил я недоверчиво. — Не может быть! Ты ведь Гершвин.

— В тихом омуте черти водятся, — тоном мудреца произнес Гершвин.

— Но почему ты ни разу об этом не сказал?

— Потому что я знал, как вы среагируете, то есть именно так. Там очень хорошо, спокойно. У меня там сарай для всей утвари и пугало — мы его сделали с Шарлоттой. Я езжу туда, когда удается выкроить время. Конечно, вокруг всякие ненормальные старики, которые курят дешевые сигареты старых марок, но они, в общем, в порядке. С ними можно хорошо посмеяться, и они могут посоветовать, где купить удобрение и прочее.

33

Около пяти начался дождь, и мы вернулись к машине. Тут нам стало ясно, что мы уже превысили норму, и так как были людьми ответственными, то решили вызвать такси. Вернувшись в Кингс Хит, мы сначала отвезли домой Джинни. Она поцеловала в щеку Гершвина, потом меня и вышла из машины.

— Держись, — сказал я и помахал ей.

— И ты держись, — ответила она и ушла. И это все.

Никаких обещаний встретиться еще.

Никаких обещаний скоро позвонить.

Даже никаких обещаний не терять контакта.

Всю дорогу я размышлял о том, как мы попрощаемся, и сейчас меня охватила какая-то странная радость. Возникнув друг для друга из ниоткуда, мы великолепно провели время. Последние двадцать четыре часа — без всяких фальшивых обещаний и неуклюжих обманов — были одними из тех приятных сюрпризов, которые жизнь время от времени дарит нам, чтобы показать, какой хорошей она может быть. Когда такси отъехало от дома Джинни и двинулось по Алестер-роад, Гершвин повернулся ко мне и задал вопрос, который — я знал — ему не терпится задать весь день:

— А ты все еще хочешь ее, теперь, когда прошло столько времени?

Хотел ли я ее? Я не знал. Но ради Гершвина я улыбнулся, понимающе кивнул и сказал:

— Может быть.

34

To: mattb@c-tec.national.com

From: crazedelaine@hotpr.com

Subject: Извини

Мэтт!

Извини за то, что тебе пришлось извиняться. Я не должна была посылать тебе это последнее письмо про твое последнее письмо (????). Иногда все в порядке, а иногда нет. Но я не хочу, чтобы ты извинялся. Ладно? Я решила, что мне нужно больше развлекаться. Мы с Сарой собираемся сегодня после работы в бар, а потом планируем настоящую ночь развлечений, в том числе дискотеку! Обрати внимание — это все звучит, как Мадонна периода «Безнадежных поисков Сьюзан»!

С любовью,

Элен ххх

35

To: crazedelaine@hotpr.com

From: mattb@c-tec.national.com

Subject: День рождения Гершвина

Элен!

Провел сумасшедшие сутки с Гершвином. Случайно встретили Джинни, нашу старую школьную подругу (мы не виделись шесть лет). Короче, мы с Гершвином поехали к ней, как в старые времена, а назавтра Гершвин и Джинни просачковали работу, и мы проболтались вместе целый день.

Надеюсь, у тебя все хорошо.

С любовью,

Мэтт ххх

To: mattb@c-tec.national.com

From: crazedelaine@hotpr.com

Subject:?????

Мэтт!

Похоже, мы оба развлекались. Мы с Сарой пошли в бар и хорошо повеселились. Сара, можно сказать, переехала ко мне жить. Адский диван — теперь ее владение. У нее были в последнее время большие проблемы с Джонни, и я сказала, что она может пожить у меня. С любовью,

Элен.

P.S. Рада, что ты хорошо провел время с друзьями.

P.P.S. Передай от меня Гершвину запоздалое поздравление, когда увидишь его в следующий раз.

P.P.P.S. «…нашу старую школьную подругу (мы не виделись шесть лет)» Позвольте!!! Опасность: бывшая девушка из школьных времен! Ты так-о-о-о-о-о-о-о-ой прозрачный, что это достойно восхищения.

To: crazedelaine@hotpr.com

From: mattb@c-tec.national.com

Subject: Паранойя насчет бывших девушек

Уважаемый психоаналитик!

К вашему сведению, Джинни — не бывшая девушка… по крайней мере не совсем. Она была просто другом, прежде всего. У нее есть парень, с которым она счастлива. Ясно?

С любовью,

Мэтт.

To: mattb@c-tec.national.com

From: crazedelaine@hotpr.com

Subject: Сарказм

Мэтт!

Люблю, когда ты становишься в оборонительную позицию. Что ты почувствовал, когда увидел ее через столько лет? Мне интересно, потому что, когда я уже довольно давно встретила своего бывшего парня школьных времен — Вэнса Эрдманна, — у меня возникло отвращение к самой себе. У него была худшая прическа, которую я когда-либо видела, и он выглядел так, будто участвовал в соревнованиях шоу-борцов под именем «Зона бедствий». Думаю, с Джинни у тебя было все по-другому, если вы с Гершвином тусовались с ней целую ночь. Шучу.

С любовью,

Элен.

To: mattb@c-tec.national.com

From: crazedelaine@hotpr.com

Subject: Друзья

Э,

Я был рад через столько лет снова увидеть Джинни. Но такое впечатление, что все, что у нас было романтического, осталось в далеком прошлом. Давай посмотрим на это так: когда наши с Джинни отношения достигли пика, тебе только исполнилось пятнадцать — ты, может быть, еще зажималась с Вэнсом как его там (кто, черт возьми, мог додуматься назвать своего ребенка Вэнсом?). Все это уже история. Но благодаря этой истории мы стали самими собой… Я перехожу к мысли, которая недавно пришла мне в голову. Встреча с Джинни напомнила мне то время, когда я здесь жил. Помнишь, я рассказывал, что у нас была целая компания? Так вот, раз у меня есть время и делать особо нечего, то я, наверное, попробую разыскать своих старых друзей — Катрину, Бев, Эллиота и Пита. Я понятия не имею, где они и чем занимаются, но, может быть, мне будет в кайф поговорить с ними по телефону, а то и повидаться. Что скажешь? Думаешь, это всего лишь слабости тридцатилетних?

С любовью,

Мэтт ххх

36

— Давай! — крикнул кто-то. — Сюда! Сюда!

— Навесь! — заорал кто-то другой, срывая голос. — Навесь!

— На голову! На голову! — завопил третий так, будто его жизнь была поставлена на карту.

Несмотря на всю серьезность в их голосах, моя первая реакция на эти крики, обращенные ко мне, была такой:

1. Зачем, черт возьми, я позволил Гершвину убедить меня поиграть с ними в футбол пять на пять в полдесятого утра в воскресенье?

2. Еще долго до перерыва?

3. О нет, кажется, меня сейчас вырвет. Гершвин, Том (который Дэвайна и Том), Джоэл (который Кристина и Джоэл), Дом (который Дом и Полли) и я, составляли команду, которая называлась «Охотники Кингс Хит». Они играли вместе уже два года и были, если не хорошими, то по крайней мере самоотверженными игроками. Обычно с ними играл и Нил (который Сара и Нил), но его срочно вызвали в больницу, и поэтому Гершвин позвонил мне без пятнадцати восемь. Мне вовсе не хотелось играть, потому что последний раз, когда я попытался заняться спортом — в конце июля Элен достала мне пару бесплатных билетов в новый тренажерный зал, — у меня полторы недели все болело при каждом вдохе. Гершвин сказал, что, если они не наберут команду, им будет засчитано поражение, и они потеряют шансы выиграть турнир в этом сезоне. Он говорил это с такой непоколебимой уверенностью — словно речь шла о жизни и смерти, — что я в конце концов согласился. Я не понимал, как что-то вроде пинания мяча могло стать таким серьезным. Но скоро я это понял.

Команда соперников, названная «Странники из Стерчли», выглядела так же, как и мы: тридцатилетние дядьки — мужья, молодые отцы и менеджеры среднего звена, самоотверженно носящиеся по спортзалу, как будто сбросив десяток лет. Вообще, Джоэл (которому было только двадцать восемь) был в хорошей форме и классно обращался с мячом. Том и Гершвин играли старательно, пусть и не были мастерами, и уровень их формы оставлял желать лучшего.

Но Дом и я были самым слабым звеном нашей команды, причем я играл еще в два раза хуже, чем Дом. После десяти минут пробежек взад и вперед я думал, что сейчас упаду в обморок от недостатка кислорода или меня вырвет от перенапряжения. Остальные игроки в команде были более привычны к таким нагрузкам, и, хоть и выглядели, словно с ними вот-вот случится сердечный приступ, были полны решимости довести игру до победного конца. В конце концов мы проиграли 1:2 (я подозреваю, что соперники были немного младше нас), но мы сражались достойно. И никто не сражался достойнее меня, потому что, когда прозвучал финальный свисток и все начали жать руки и похлопывать друг друга по спине, я рухнул на пол, и пот ручьями стекал с меня, в том числе даже из тех мест, о существовании в которых потовыделительных желез я и не подозревал.

Я думал, что сейчас умру.

Я и вправду так думал.

Позже, в баре, когда мы поглощали наши мужские порции апельсинового сока, потому что было еще слишком рано для пива, все поблагодарили меня за хорошую игру. И в этом не было никакого сарказма. Возвращаясь в Кингс Хит на машине, мы с Гершвином только и говорили что о футболе. Мы анализировали игру, обсуждали тактику и даже говорили о том, что стоило бы потренироваться как-нибудь посредине недели. Это все был, конечно, просто треп, но треп приятный.

— Хочешь прийти к нам сегодня на обед? — спросил Гершвин.

— А что у вас будет?

— Обычно это что-нибудь экзотическое вроде тостов, чтобы можно было потом до вечера сидеть на диване, но сегодня приезжают родители Зои из Донкастера, и мы готовимся — цыпленок, овощи, жаркое — много всего. Я не очень-то с ними лажу, поэтому с тобой мне было бы легче. Ну как?

— Я бы с удовольствием, но уже пообещал присутствовать сегодня на семейном ужине Бэкфордов.

— Они и не заметят, если ты пропустишь один ужин, — ты же у них живешь.

— Еще как заметят. У мамы хорошая память на такое. После твоего дня рождения, когда я не пришел на ночь, не предупредив их, у меня все довольно напряжно, особенно с мамой. Если я пропущу семейный ужин, мне потом придется отрабатывать это несколькими походами в супермаркет.

— Ну ладно, — сказал Гершвин. — А мы неплохо тогда повеселились.

— На твоем дне рождения?

— Да. И на следующий день. Когда я назавтра пришел на работу, пришлось притворяться, будто у меня чуть ли не воспаление легких, но я все равно не взял больничный, потому что якобы я такой трудоголик. Получилось отлично. Очень убедительно. Босс даже спросил меня, не лучше ли мне пойти домой.

— А ты?

— Отказался, — уныло произнес Гершвин. — Слишком много накопилось работы, без меня никто ничего не может сделать.

Мы подъехали к дому моих родителей.

— Ты все еще думаешь о Джинни? — спросил Гершвин.

— Немного, — равнодушным тоном признался я. — Знаю, ты думаешь, что я по ней начну сохнуть…

Гершвин засмеялся.

— Значит, нет?

— Ничего подобного, приятель. Похоже, у них с Иэном любовь. Вряд ли она захочет всем этим пожертвовать ради меня. — Я сделал паузу, чтобы подумать. — Однако приятно думать, что мы теперь можем быть друзьями, что наше заклятие наконец снято.

— Зоя заметила, что между вами определенно существует какое-то притяжение. Сам я на это не обращал внимания, но она в этом отношении довольно наблюдательная.

Я постарался не показать своей радости, но, кажется, у меня не получилось.

— Нет, — сказал я. — Это было не притяжение, а просто ностальгия. Их часто путают.

— Ну, если ты так говоришь, — произнес Гершвин, все еще улыбаясь.

— Ну, вообще-то, я думал… — продолжал я, — … о нас. Ну ты понимаешь: обо мне и Джинни. Думаю, мой мозг готовится к тридцатилетию. У меня такое чувство, что я как раз из тех, кто задает себе вопросы вроде «Где это я?» и «Как я сюда попал?», когда им исполняется тридцать. Это хреново, особенно потому, что я надеялся, что все пройдет хорошо. Но сейчас мне кажется, что я наплюю на всякое собственное достоинство и начну ныть и рыдать. Понимаю, я говорю всякую чушь, и во всем этом нет никакого смысла, но встреча с тобой и Джинни — а я вас знаю уже столько лет — помогла мне в чем-то разобраться.

— Понимаю, что ты имеешь в виду. Хорошо, что ты приехал, хоть и не надолго. Слишком легко иногда забыть про то, как хорошо нам было. И поэтому хорошо иногда окунуться в прошлое.

— Точно, — сказал я, подходя к своей идее. — Поэтому я и собираюсь разыскать остальных наших — Катрину, Эллиота, Бев и Пита. Такая вот идея. Хотелось бы увидеть их хотя бы раз — посмотреть, изменились они или нет. У меня есть еще время до переезда в Сидней, и заняться особо нечем. Что скажешь?

— Не знаю. То есть со мной и Джинни тебе повезло — мы свои ребята. Я не говорю, что остальные — не свои. Ну, ты понимаешь. Люди меняются. Они могут разочаровать тебя — это так просто. Вот, например, мы с Зоей ездили прошлым летом на свадьбу одной ее подруги по университету. И лучшая подруга Зои, Мишель, тоже была там. Они очень дружили в университете, но после окончания не писали друг другу — ну, ты знаешь, как это бывает: ни одна, ни другая не проявляли инициативы. В университете эта ее подруга была такой сумасшедшей хиппи, а через три года превратилась в какую-то суку: у нее друг-француз, шикарная машина, и все ей до лампочки. Она не замечала Зою. Просто не смотрела на нее — и все. Но мы ей отомстили. — Он хитро улыбнулся. — Она остановилась в том же отеле, где и проходила церемония. Мы узнали, в каком она номере позвонили администратору и сказали, что мы из этого номера, и нам нужно звонить каждые пять минут начиная с пяти утра, чтобы разбудить, потому что мы очень крепко спим.

— Мораль в том, что того, что было общего между друзьями юности, может оказаться недостаточно?

— Точно. Это все грустно, но так часто случается. Я не говорю тебе, что не надо их разыскивать, потому что ты можешь разочароваться. Я только советую тебе не удивляться.

— Хорошо, — сказал я после паузы. — Но это только теория. И, как и для всякой теории, единственный способ узнать, верна она или нет, — это проверить ее на практике.

37

To: mattb@c-tec.national.com

From: crazedelaine@hotpr.com

Subject: По волнам моей памяти

Мэтт!

Послушайся моего совета: не делай этого. Все, чего ты добьешься, так это испортишь те хорошие воспоминания, которые у тебя есть об этих людях. Тебе повезло с Джинни и Гершвином, но мне и думать не хочется о том, как бы ты среагировал, если бы те, кого ты разыщешь, превратились в настоящих мудаков. Помнишь те выходные, когда я встречалась со всякими своими подругами по школе в Бруклине? Помнишь, какой это был для меня кошмар? Моя бывшая лучшая подруга Люси Бьюкэнан выкурила столько травы в колледже, что не могла произнести ни одного связного предложения; Шина Дивер не могла понять, что плохого в том, что она встречается с каким-то чуть ли не нацистом, который по возрасту годится ей в отцы; Стефани Дольфини не могла говорить ни о чем, кроме ее супербогатого жениха-педиатра; и даже бедняжка Иона Хью по прозвищу «Гордость класса» совсем изменилась после того, как вылетела из университета, потому что у нее просто не было сил на учебу после чрезмерной зубрежки в школе (хоть это была и не ее вина). Мой совет — поберегись. Проблема с копанием в прошлом — никогда не знаешь, что там можно найти.

С любовью,

Элен ххх

P.S. Но, в конце концов, ты должен все решать сам и не слушать ничьих советов.

38

Бев Тернер

(Тогда: девушка, которая говорила: «Готика тут ни при чем, я просто люблю одеваться в черное»; сейчас: миссис Бев МакКарти, старший преподаватель французского языка на курсах иностранных языков для взрослых в Шеффилде.)

Когда я был подростком, в каждой школе была своя Бев Тернер: девушка, которая, едва ей исполнилось пятнадцать, покрасила волосы в черный цвет, перестала бывать на солнце и начала одеваться в готическом стиле. Если ей сказать, что она «готка», она обидится и начнет спорить до упаду, утверждая, что вовсе нет. Если сказать ей, что она выглядит совсем как Элли Шиди в фильме «Клуб завтраков», она пошлет вас подальше, но втайне будет гордиться собой. Но если спросить у нее, зачем ей, если она не «готка», одеваться в готическом стиле, слушать дурацкую готическую музыку и избегать солнца, она, скорее всего, пригрозит физической расправой. А в довершение всего этого готического или не готического родители нашей Бев Тернер постоянно находились в состоянии развода.

Мне нравилась Бев. На самом деле. Она была очаровательна. Одна мысль о ней в те времена вызывала у меня улыбку, потому что, сколько я ее знал, она была покровителем темноты, мрака и плохих новостей. С лица ее никогда не сходила сардоническая улыбка, она слушала самую мрачную музыку на земле, и «пунктиком» ее были знаменитости, умершие молодыми. Самой любимой, конечно, была Сильвия Плат[12], потом — Джеймс Дин[13] и Иэн Кертис[14] из «Джой дивижн». Такая подростковая философия была очень привлекательной, и я подозревал, что многие мальчишки в школе тайно сохли по ней, потому что она была такой загадочной и непознаваемой. Никто никогда не решался пригласить ее куда-нибудь, потому что она одним своим видом пугала не только подростков, но и взрослых мужчин, хотя сама идея витала в воздухе. И несмотря на ее страсть к знаменитостям-самоубийцам, депрессию и черные наряды, у Бев было очень тонкое чувство юмора, и она постоянно меня смешила.

В выпускном классе мы с Бев часто ходили в парк в перерывах между занятиями. Я ел свои бутерброды, а она курила одну сигарету за другой, пока от никотина ее не начинало тошнить. Потом мы просто сидели и рассуждали о жизни — так наивно, что теперь и вспомнить стыдно. Когда все мы разъехались по университетам, Бев, которой уже было уготовано место в женском колледже в Оксфорде, где она должна была изучать испанский и французский языки, вдруг отправилась путешествовать по Индии. Через пять месяцев она вернулась только для того, чтобы заработать денег на новое путешествие — на этот раз в Австралию. После этого она поехала на Дальний Восток, прожила какое-то время в Японии и вернулась в Индию. В последний раз мы все видели Бев на свадьбе Гершвина — к тому времени ее приезды в Англию уже стали нерегулярными.

В воскресенье поближе к вечеру, дав перевариться обеду — на этот раз без брюссельской капусты, — я решил, что Бев будет первой, кого я попробую разыскать. Узнать ее телефон оказалось простым делом, потому что у меня был телефон ее бабушки. Бев жила у нее в те периоды, когда даже она сама чувствовала, что становится слишком уж странной, и ей необходим совет старших. Хоть у ее бабушки и были проблемы со слухом, после долгой и путанной беседы она в конце концов все-таки снабдила меня номером Бев в Англии. Я поблагодарил ее, попрощался и повесил трубку. Потом я снова пододвинул к себе телефон и набрал номер.

— Алло? — сказал женский голос.

— Здравствуйте. Я ищу Бев Тернер.

— Ну и?

— А это она?

— Возможно. А кто вы?

Неожиданно моя уверенность в том, что это Бев, испарилась.

— Это Мэтт Бэкфорд, ее старый школьный приятель…

— Мэтт! — воскликнула она. — Мэтт Бэкфорд! Это я, Бев. Я понятия не имела, кто это может быть. Думала, это какой-нибудь коварный сборщик долгов разыскивает меня за какие-нибудь юношеские прегрешения.

— Проблемы с долгами?

— Какая-нибудь неоплаченная кредитная карта. Или две. Все эти долги остались со времен моих странствий. Наверное, они включили меня в свой черный список. — Она засмеялась. — Но это не страшно. Я могу воспользоваться карточкой Джимми.

— А Джимми — это…

— Мой парень. Точнее, муж — уже три месяца.

— Мои поздравления.

— Да ладно поздравлять. Лучше скажи — что, черт возьми, заставило тебя позвонить мне в полчетвертого дня в воскресенье после того, как… — она сделала паузу, чтобы вспомнить, — …почти шесть лет от тебя не было ни слуху ни духу. Хотя, конечно, это приятный сюрприз.

— Ну, короче говоря, я жил в Нью-Йорке, а сейчас собираюсь переехать в Сидней, и вот приехал на некоторое время в Бирмингем. Я был на дне рождения у Гершвина…

— Ты видишься с Гершвином? Как его дела?

— Он в порядке. У них с Зоей дочка — Шарлотта. Ей, кажется, четыре… Ну, короче, мы праздновали в баре «Кингс Армс», как обычно, и случайно наткнулись на Джинни, ну и мы разговорились, ну и я захотел узнать, как дела у всех остальных. Вот и все. Я просто хотел узнать, как у тебя дела.

— Нормально, — задумчиво сказала Бев. — Даже лучше, чем нормально, благодаря твоему звонку.

Следующие двадцать минут или около того Бев рассказывала мне про то, чем занималась с тех пор, как я ее видел в последний раз. В двадцать пять, после шести лет путешествий, она решила, что, наверное, стоит заняться своей карьерой. До этого она была кем угодно — от пчеловода в Австралии до няни ребенка малайзийской певицы, от которой ждали, что она будет такой же популярной, как Шер. Вернувшись в Англию, Бев обосновалась в Шеффилде и, получив несколько сертификатов, начала преподавать на курсах иностранных языков для взрослых. Там она познакомилась с Джимми, который тоже был преподавателем. Они полюбили друг друга, поженились, купили коттедж с двумя спальнями на окраине Шеффилда и жили вполне счастливо, пока год назад не случилось одно неприятное событие. Бев лежала в больнице на обследовании по поводу болей в животе. Врачи вылечили ее, но в ходе лечения обнаружилось, что она не сможет иметь детей. Она рассказала мне об этом спокойно, наверное, потому, что прошло уже слишком много времени, и она успела смириться. Я же воспринял это как еще одно доказательство того, какой странной становится наша жизнь, когда мы становимся старше.

— Ты должен приехать к нам в гости, прежде чем уедешь в Австралию, — сказала Бев, прощаясь. — Это не просто слова. Я на самом деле буду рада тебя увидеть.

— Спасибо, — сказал я, и мы обменялись адресами и обещаниями поддерживать контакт.

39

Катрина Смит

(Тогда: все думали, что она будет работать в глянцевом женском журнале; сейчас: редактор раздела «Стиль жизни» в газете «Стаффордшир Ивнинг Херальд».)

В школе Катрина была одной из тех девушек, которые никогда не остаются без парня. На ранней стадии своей женской карьеры она в разное время имела какие-то отношения с Гершвином (чуть больше двух месяцев, когда нам было по четырнадцать), со мной (полторы недели, когда нам было по пятнадцать), Питом (одна алкогольно-сексуальная ночь на вечеринке в честь шестнадцатилетия Кэти Лойд) и Эллиотом (полтора месяца пред нашими экзаменами). Она была красива — ее красота постоянно привлекала внимание, — но непостоянна — отсюда ее бесконечные романы.

Кстати, я помню, как однажды мы с ребятами обсуждали, почему за все время, что мы знаем Катрину, ее не бросил ни один парень. Сначала мы подумали, что ей просто везло. Но Эллиот (которого она бросила, чтобы начать встречаться с Адамом Уорнером) сделал довольно точное для шестнадцатилетнего подростка наблюдение, что она всегда очень осторожно выбирала, с кем встречаться: привлекательность всех ее парней была несколько ниже того уровня, на который она могла рассчитывать. Как только он это сказал, мы поняли, что так и есть на самом деле. Тактика Катрины была идеальной. Поскольку она всегда выбирала парней, которые были счастливы встречаться с такой фантастически красивой девушкой, они всегда поклонялись ей, как принцессе. Нет, Катрина вовсе не была хитрой сучкой — она была умной и веселой девчонкой и хорошим товарищем. Она показывала когти только своим парням.

Через два дня после моего разговора с Бев я решил, что в списке старых друзей, с которыми я пытаюсь восстановить контакты, следующей должна быть Катрина. Несмотря на ее статус как бы бывшей девушки, Катрина была скорее подругой Джинни, чем моей, и потому неудивительно, что мы потеряли контакт. Последний раз я разговаривал с ней через год после свадьбы Гершвина, когда несколько человек из нашей старой компании встретились, чтобы поздравить Эллиота с днем рождения и новой работой. Тогда Катрина сказала мне, что временно живет в Лондоне со своим парнем Грегом, но ищет квартиру, чтобы жить отдельно от него. Я покопался в своей комнате и умудрился найти в старой записной книжке номер этого Грега. Мне понадобилось сделать три звонка, чтобы установить нынешнее местонахождение Катрины: от Грега я узнал номер еще одного ее бывшего парня в Лидсе, а от того — телефон еще одного, более свежего бывшего парня в Стоуке, который объяснил мне, что она давно уже уехала от него, но все еще живет в том же районе, и дал мне ее номер.

— Алло?

— Э-э, здравствуйте. Могу ли я поговорить с Катриной Смит?

Последовала долгая пауза.

— А кто это?

— Не могу сказать, — начал я поддразнивать ее. — Гораздо интереснее будет угадать.

— Дэйв?

— Нет.

— Пол?

— Снова неверно.

Она сделала паузу.

— Наверное, Грег, да?

— Очень холодно, — ответил я. — Ладно, подсказка. Однажды я имел несчастье видеть твою маму в обнаженном виде…

— Мэтт Бэдфорд! — выкрикнула она.

Я знал, что она обязательно вспомнит эту историю. Она произошла однажды в три часа утра, когда нам было по восемнадцать. Я потерял ключи от дома и боялся разбудить родителей, позвонив в дверь. И Катрина предложила мне переночевать у нее на диване, но не позаботилась о том, чтобы проинформировать об этом своих родителей. Утром я проснулся и первым делом пошел в ванную, а там увидел мать Катрины без одежды, готовящуюся к утреннему омовению. Я завопил, она тоже завопила. Все участники этой сцены были жутко смущены.

— Не могу поверить! — снова выкрикнула она. — Я сначала подумала — это один из моих бывших парней.

— Который?

— Да любой. Тебе повезло. Я терпела эту игру в угадайки только для того, чтобы найти в сумке электрошокер и поразить им нахала на другом конце провода.

Мы поговорили о том, что было у нас в жизни в последнее время, и у Катрины все оказалось намного интереснее, чем у меня. Она сказала, что работает редактором раздела «Стиль жизни» в газете «Стаффордшир Ивнинг Херальд», и я спросил, что входит в ее обязанности.

— Дурацкие моды, дурацкие рестораны, дурацкие диеты и все остальное, что только может выдать понтовая индустрия PR. Все, что современной женщине вовсе не нужно.

— Так, значит, тебе не нравится?

— Совершенно. Я просто ненавижу свою работу, — сказала она, смеясь. — К тридцати годам я должна была бы уже работать в «Воге». Даже не просто работать, а быть главным редактором.

— Так ведь, наверное, еще не поздно? — спросил я, демонстрируя полное незнание мира модных журналов.

— Я опоздала всего лет на десять. Знаешь, моей большой ошибкой было то, что я пошла в университет. Мне нужно было стать одной из этих фантастически талантливых юных журналисток-вундеркиндов. В девятнадцать я могла бы прорваться, и сейчас была бы уже мисс Катрина Вог. — Она сделала короткую паузу, прежде чем продолжить вещать на свою, похоже, любимую тему. — У меня такая теория: университет мешает карьерному росту. Я ничему не научилась в Лидсе из того, что подготовило бы меня к той роли, которая была мне уготована — редактора «Вога». Это три потерянных года. Три года! Если бы я не просрала их в университете, мне было бы сейчас только двадцать семь, а не тридцать! Может быть, у меня еще был бы шанс.

— Значит, мне было бы только двадцать шесть?

— Тебе еще не исполнилось тридцати?

— Исполнится тридцать первого марта. Можешь послать мне открытку.

— Открытки — все это ерунда. Лучше подумай о тех днях, которые остались у тебя до дня рождения, и постарайся насладиться ими, потому что, поверь мне, после тридцати все уже катится вниз. — Она тяжело вздохнула. — Готова поспорить, ты не ожидал, что я буду такой сумасшедшей, а?

— Вообще, нет. Но радует, когда видишь, что ты не один такой.

После этого наша беседа перешла в более спокойное русло. Я рассказал Катрине про мир компьютерных программ, про свою жизнь в Нью-Йорке и расставание с Элен, а она в свою очередь рассказала о себе. Когда я разговаривал с ней на свадьбе Гершвина, она писала как внештатный корреспондент для нескольких журналов, даже для «Космополитэн» и «Фэйс», но снимать квартиру и даже просто жить в Лондоне было слишком дорого, и она отозвалась на объявление о вакансии корреспондента в «Саут Стаффордшир Кроникл». Предполагалось, что это — временный шаг, максимум на полгода: только для того, чтобы выбраться из долгов. Но через год она все еще работала там же, и ей страшно было подумать о том, чтобы снова переезжать в Лондон и начинать все с нуля. Поэтому Катрина осталась в газете и в конце концов ей предложили ее теперешнюю должность в «Стаффордшир Ивнинг Херальд» за довольно приличную, но далеко не фантастическую зарплату.

На любовном фронте успехи Катрины были еще скромнее. Насколько я понял, она наконец позволила себе влюбиться в такого же привлекательного мужчину, как сама, а то и более привлекательного. Его звали Стивен, и она не просто влюбилась, а потеряла голову и всякий контроль над своими чувствами. Все у них было хорошо целых полтора года, пока однажды он не сказал ей, что не готов к серьезным отношениям. Я уже собирался посочувствовать Катрине, как она сказала:

— Это было, пожалуй, лучшее, что когда-либо со мной случалось.

В конце своего рассказа она сообщила, что уже год ни с кем не встречается, и, если забыть о перспективах карьеры, это был лучший год в ее жизни. Меня это так удивило, что я только сказал: «Отлично». Потом я дал ей телефон моих родителей и пообещал поддерживать контакт.

40

Пит Суини (Тогда: подросток, который набивал свои мозги атрибутикой «Звездных войн»; теперь: владелец магазина «Комикс мечты и атрибутика» в Манчестере.)

Из всех старых друзей, с кем я выходил на связь, больше всего мне хотелось увидеть Пита. С ним всегда было легко общаться. Моя любимая история про Пита — которая лучше всего его характеризует — произошла, когда нам было по шестнадцать, на последнем году учебы в школе Кингс Хит. Каждый год мы с нетерпением ждали того дня, когда выпадет первый снег и мы станем королями школьного двора в Великой Снежной Битве. (Это была школьная традиция: в день, когда выпадал первый снег, старшие ребята терроризировали младших снежками.) Когда снег наконец пошел, мы просто обалдели от возможности поиздеваться над малышней и, боюсь, чувство собственного превосходства нас совершенно ослепило. Под предводительством Пита мы делали один набег за другим на игровую площадку младших классов. Это было великолепно: сотни ребятишек с криками разбегались в поисках укрытия, а мы засыпали снегом с ног до головы каждого, кого удавалось поймать. Один из таких дней вошел в историю как Белая среда. Директор школы мистер Чарльз пришел в ярость, увидев, что толпы малышни, спасаясь, бегут прямо по священному газону под окнами учительской, и вышел на улицу, чтобы отчитать нас. Когда он уже приближался к концу своей речи о том, что старшие должны показывать младшим лучший пример, Пит бросил «терминатора» — тщательно слепленный умелыми руками снежок из одного льда, над которым он работал последние двадцать минут, — и попал мистеру Чарльзу прямо в голову. Это был классический момент: убийство Кеннеди в снегу. У всего народа на школьном дворе — а это были шесть сотен учеников — дыхание перехватило от испуга. Мистер Чарльз позеленел от злобы и пообещал оставить всех после уроков до тех пор, пока не будет найден виновный.

Все думали, что Пит поступит по-мужски и признается, но он, как и все остальные, затаился — и меня восхитил этот его поступок. Настоящий трус поддался бы давлению соучеников, а Пит — нет, хоть и знал, что от них ему достанется гораздо больше, чем досталось бы от учителей, если бы он сознался. Помню, как в тот день после школы, когда мы с ним спасались бегством от разъяренной толпы жаждущих мести за свое потерянное время, я спросил у Пита, зачем он вообще бросил снежком в директора. Почти повторяя слова сэра Эдмунда Хиллари[15], сказанные им после того, как он взошел на Эверест, Пит ответил: «Просто так получилось».

Я нашел Пита через его сестру. Хоть он и был слегка ошарашен, услышав в трубке мой голос через столько лет, мы проговорили целую вечность. Слухи о том, что он женился, подтвердились, и, кроме того, у него был трехлетний сын Джо. Чего я не знал, так это того, что Пит и его жена Эми начали жить раздельно уже через полтора года после свадьбы, а еще через два года развелись. Положительной новостью было, что Пит все-таки смог осуществить хотя бы одну свою мечту. В детстве он был помешан на комиксах и фантастических фильмах, и теперь, в тридцать лет, он с гордостью владел собственным магазином комиксов и атрибутики в Манчестере и настоял на том, чтобы я приехал к нему в гости.

— Бэкфорд! — воскликнул Пит, как только я вошел в магазин.

— Суини! — закричал я в ответ, следуя мужской традиции, и направился прямо к кассе, за которой он стоял.

— Старый толстый неудачник, — сказал он, выходя из-за прилавка, чтобы поприветствовать меня.

Мы с энтузиазмом пожали друг другу руки.

— А ты… — Я осмотрел Пита сверху донизу в поисках подходящего оскорбления, но не смог ничего найти. Залысины у него были уже побольше, чем у Гершвина, но это не казалось мне хорошей шуткой. В остальном он выглядел хорошо. Мне пришлось сказать: — А ты — отброс шестидесятых.

В пятнадцать лет Пит решил стать модом[16], и сейчас, спустя пятнадцать лет, он все еще одевался в таком же стиле: джинсовая куртка «Ливайс», черная водолазка, бежевые джинсы «Ливайс» и, конечно, его любимые «ботинки для пустыни».

— Это, должно быть, уже твоя сотая пара, — кивнул я на ботинки.

— Сносил уже больше двухсот пар. — Он широко улыбнулся. — Доехал нормально? — спросил он, возвращаясь к прилавку, чтобы обслужить клиента.

— Обыкновенно. Но это неважно. А ты как?

— В порядке. Могло быть и похуже. Смотри, какой у меня магазин классный.

Я в первый раз огляделся по сторонам. Вокруг меня на бесчисленных полках стояли журналы по фантастике и фэнтэзи, комиксы, книги, постеры, видеокассеты и фигурки героев фильмов.

— Это все твое?

Он оживленно кивнул.

— Я покажу тебе новые штуки по «Звездным войнам». Я чуть не плакал, когда их получил на прошлой неделе. Он заметил, что возле прилавка толкаются еще несколько покупателей.

— Подожди минутку.

Пит обвел взглядом один из стеллажей с комиксами, и оттуда вдруг вынырнул парень с бородкой и в бейсбольной кепке.

— Билли, — сказал Пит. — Это мой друг Мэтт Бэкфорд. Мы с ним знаем друг друга уже… — он провел в уме вычисления, — семнадцать лет. Ровно столько лет, сколько тебе. Мы поднимемся в квартиру выпить кофе и выкурить по сигарете, а ты следи за магазином и не груби покупателям.

Билли встал за прилавок. Я вслед за Питом прошел в дверь, на которой висел лист бумаги формата А4 с надписью фломастером «Не входить — это касается тебя!», а потом по лестнице мы поднялись на второй этаж.

— Добро пожаловать в мое жилище, — сказал Пит.

Когда он сказал мне, что развелся и живет в квартире над своим магазином, я представил себе самое худшее, но то, что я увидел, было холостяцким раем. Хоть в квартире и не было повсюду черной кожи и хрома, как я себе это представлял в идеальном жилище холостяка, зато присутствовала кое-какая коллекционная мебель шестидесятых, последней модели телевизор с огромным экраном и стереосистема с колонками размером с хороший сейф. Кроме этого, в квартире было много всего из магазина — постеры фильмов и комиксов, куча фигурок, все — от «Звездных войн» до Джеймса Бонда, — коллекция пластинок, компакт-дисков и видео, которая занимала две стены комнаты, делая ее похожей на библиотеку.

— Ого, — произнес я, когда Пит принес кофе. — У тебя столько видеокассет.

— Хорошо иметь их все под рукой. — Пит с довольным видом оглядел свою коллекцию. — Все они пылились на чердаке, когда мы жили с Эми.

Он показал рукой на огромный дивана возле окна.

— Садись, дружище.

— Сейчас, секунду. Хочу только посмотреть твои кассеты. Я, пожалуй, половины из них вообще ни у кого не видел.

Это был величайший комплимент, который мог сделать ему я или любой другой из его друзей-мужчин: иногда признание друзьями наших достижений в чем-либо, не имеющем особого смысла, и есть то, ради чего мы живем. Я читал названия, и это походило на алфавитный каталог фантастических фильмов, показанных по телевизору в последние пятьдесят лет. У него были все серии «Узника», «Звездного путешествия», «Вавилона-5», «Звездного путешествия — следующее поколение» и «Семерки Блэйка», но больше всего у него было серий «Доктора Ху».

— У меня есть все серии, когда-либо снятые, — сказал Пит, когда я рассматривал коробку с надписью «Доктор Ху и Киберлюди». — На это ушло много времени, но оно того стоило.

— Вообще все серии?

— Ну… почти. Нету двух, что ли, — БиБиСи поступило мудро, уничтожив оригиналы. А я не хотел, чтобы были промежутки, и все равно сделал для них коробки.

— Ты сделал коробки для серий, которых не существует в природе?

Он робко посмотрел на меня:

— Не спрашивай, зачем я это сделал. Я так лучше себя чувствую.

Когда после нескольких часов у него в квартире и нескольких бутылок будвайзера я ушел, жизнь казалась мне намного приятнее, и грядущее тридцатилетие тоже больше меня не пугало.

У Катрины, Бев и Пита были свои успехи и неудачи, но они были, в общем, в порядке. Да, Питу пришлось трудновато — развод и все такое — но сейчас, пожалуй, он был вполне счастлив. Добавив сюда Джинни и Гершвина, получалось, что все мы были в норме. Не знаю зачем, но я убедил себя, что если мои друзья, которым уже исполнилось по тридцать, были в порядке, то и я смогу справиться с тем, что мне готовит судьба. По крайней мере так я тогда думал. Но, возвращаясь на поезде из Манчестера в Бирмингем, я еще не знал, что мой друг Эллиот погиб.

41

To: crazedelaine@hotpr.com

From: mattb@c-tec.national.com

Subject:?

Элен!

Сейчас в Бирмингеме два часа ночи, и я не могу уснуть. У меня только что были самые странные два часа в жизни. В последние дни я занимался тем, что разыскивал своих старых друзей, о которых я тебе писал. Я поговорил по телефону с Катриной и Бев, а сегодня (вернее, уже вчера) ездил в Манчестер повидаться с Питом. Я вернулся домой с мыслью, что все в порядке, что у меня в жизни все ясно.

Ну и вот я сижу, слегка выпивший, довольно веселый, как входит мама и говорит, что у нее для меня плохая новость. Я не помню точно ее слов, но смысл такой — мой друг Эллиот погиб, точнее погиб уже два года назад. Я позвонил его родителям вчера утром и оставил сообщение на автоответчике — объяснил, кто я такой, и попросил позвонить мне и дать номер Эллиота. Пока я был в Манчестере, мать Эллиота позвонила моей и сказала ей, что Эллиот погиб.

Он ехал из Лидса в Ливерпуль — это было в декабре два года назад — и машина, в которой он был со своей девушкой, столкнулась в лоб с грузовиком. Девушка Эллиота умерла сразу, а он через неделю в больнице. Им было по двадцать семь. На похоронах присутствовали только близкие друзья семьи, а так как все мы уже долго не общались с Эллиотом, то никого из нас не пригласили. У меня очень странное ощущение. Я не знаю, какие точно чувства у меня должны быть, но у меня их нет.

Мэтт ххх

42

Отправив сообщение Элен, я попытался уснуть, но мне никак не удавалось. Вместо этого я лежал на кровати и, глядя в потолок, пытался понять, в какой момент мы все перестали быть друзьями, и не мог, потому что такого конкретного момента не было. Потом я попытался вспомнить, когда мы перестали проявлять какое-то усердие для поддержания отношений, и это оказалось намного легче. Это произошло, когда мы разъехались. География стала настоящим испытанием для нашей дружбы. И из-за этого мне стало грустно, и я почувствовал себя виноватым. Время, которое мы провели вместе, было едва ли не лучшим временем в моей жизни, и это было как-то глупо, что мы отказались от самых лучших друзей, которые у нас когда-либо были и будут, только из-за того, что мы больше не жили в одном городе. Может быть, я был не прав. Может быть, мы просто переросли друг друга. Это была моя последняя мысль той ночи, которую я смог вспомнить, кроме, конечно, многих часов размышлений о своей собственной смертности. Мои мысли были сосредоточены на трех главных вопросах жизни: «Куда я двигаюсь?», «Что я делаю?» и «Зачем все это нужно». Эти вопросы были, мягко говоря, далеко не оригинальны, и поэтому пусть они останутся у меня в голове.

Все же мне удалось немного поспать, но около половины седьмого меня разбудил телефон. Я вскочил с кровати, спустился вниз и поднял трубку.

— Алло?

— Мэтт, это я. Это была Элен.

— Кто это? — прошептала мама, стоя на верхней ступеньке лестницы. Она была в халате и в бигудях.

— Все в порядке, — ответил я. — Это меня. — Я не хотел говорить ей, что это Элен, чтобы не давать никаких ложных надежд. — Я постараюсь негромко, хорошо?

Мама ушла, оставив меня одного.

— Привет! — негромко сказал я в трубку. — Как ты? У вас уже — сколько это? — полвторого ночи. Чем ты занимаешься?

— Я задержалась в офисе и получила от тебя сообщение про твоего друга Эллиота. Я хотела тебе сразу позвонить, но подумала, что твои будут уже спать, и не хотела их будить. Я заметила, что они рано ложатся, когда они к нам приезжали. Поэтому я пришла домой и ждала, пока можно будет тебе звонить. Ну как ты? Как ты с этим справляешься?

— Я в норме, — ответил я. — Странно, но я в норме.

— Не похоже, что ты в норме, Мэтт.

— Спасибо.

— Ты понимаешь, что я имею в виду. Ты хорошо спал?

— Нет, плохо. — Я задумался на мгновение. — Я сейчас тебе что-то скажу, но я скажу это тебе только потому, что знаю: ты меня поймешь. Больше всего меня шокирует во всем этом, что меня эта новость не так уж и потрясла. Эллиот был хорошим другом. Да, я давно не видел его, но я наверняка должен был почувствовать… что-то еще.

— Не обязательно, — сказала Элен. — Для того чтобы почувствовать утрату, нужно, чтобы в твоей жизни образовалась дыра. Большая такая: что бы ты туда ни бросил, как бы ни пытался заполнить ее чем-то другим, она все равно оставалась бы дырой. Когда вы были друзьями и постоянно общались и виделись каждый день — вот тогда эта самая дыра могла бы образоваться, и ты почувствовал бы утрату. Но на самом деле у вас уже давно не было такой дружбы. И в этом нет ничего страшного, такое бывает часто. Что плохо в такой ситуации, так это то, что ты не чувствуешь потери, потому что на самом деле давно уже и так потерял этого человека. И тебе не хватает этой дыры, которая должна была бы образоваться.

С одной стороны, мне хотелось заорать «идиотский бред» и «ерунда», но в то же время я признавал, что Элен права. Я не чувствовал, что потерял друга, потому что на самом деле давно его потерял и даже этого не заметил.

Мы проговорили с Элен почти час. Я не хотел больше говорить про Эллиота, и она это понимала, поэтому мы говорили обо всем остальном, что было у нас в жизни: квартира Элен и дом моих родителей, телевидение в Америке и телевидение в Англии, комнатные растения Элен и садоводство моих родителей, ее счета по карте «Виза» и мои счета в банке, жизнь с Сарой и жизнь с моими родителями, жизнь с работой и жизнь без работы, и, наконец, как она по мне скучала и как я скучал по ней.

43

— И это все? — спросил Гершвин.

— Пожалуй, что да, — ответила Джинни.

— Хорошо, — сказал я. — Чем займемся теперь?

Было воскресенье, сразу после полудня, и мы втроем стояли посередине кладбища Лодж Хилл на другом конце города. Я позвонил Гершвину и Джинни как только смог — в случае Гершвина это было сразу же после моего разговора с Элен. Хотя он и был поначалу шокирован, но встретил известие стоически. Гершвин расспрашивал меня о подробностях и мало что говорил сам. Зная его слишком хорошо, я понимал, что ему вовсе не безразлично. Просто он не знал, что сказать, и, вместо того чтобы сказать что-нибудь глупое или банальное, предпочел молчать. Я не хотел звонить Джинни на работу и поэтому позвонил ей вечером домой. Ее реакция была почти такой же, как и реакция Гершвина: без слез и практически без слов. Я также позвонил Бев, Кристине и Питу, и они тоже были шокированы, и в разговорах было много неловких пауз.

Мои собственные чувства менялись каждую минуту, но я был теперь уверен, что своей теорией «дыры» Элен попала в точку. Чтобы как-то компенсировать свою нечувствительность, я долго вспоминал Эллиота, каким он был в школе, потому что таким я его лучше всего знал, и такого Эллиота мне не хватало. В нем всегда была какая-то предприимчивость, даже в детстве. Он, например, однажды попросил отца купить ему кучу наклеек к фильму «Возвращение Джедая» по дисконтной карте и потом принес их в школу и продал с наваром. А как-то раз он уговорил своего старшего брата купить ему несколько номеров эротических журналов «Только для мужчин», «Кутеж» и «Эскорт», разорвал их по страницам и продал ученикам младших классов, заработав намного больше, чем заплатил. А еще после своего двенадцатого дня рождения Эллиот принес в школу самый любимый подарок — ручную версию игрального автомата «Защитник» — и сдавал ее в аренду по десять пенсов за игру. Такой он был, Эллиот.

Я согласился встретиться с Джинни и Гершвином вечером в баре «Кингс Армс», и мы долго говорили о том, что должны что-то сделать для Эллиота. В конце концов мы решили отдать ему последний долг на кладбище, хоть и с опозданием. Мы подумали, что это, наверное, вызвало бы у него улыбку — трое школьных друзей, опоздавших на похороны на три года.

На следующий день мы встретились и купили цветы — прийти без ничего было бы как-то некрасиво — все равно что навестить человека в больнице и не принести ему сока или винограда, — и в цветочном магазине мы поругались из-за того, что никак не могли решить, какие цветы понравились бы Эллиоту. Я почему-то хотел купить цветы на длинных стеблях, фиолетовые и бархатистые, Гершвин предлагал купить розы, а Джинни — букет желтых и белых цветов со смешным названием. В конце концов Джинни сказала, что ей все равно, что мы купим, потому что глупо спорить из-за цветов, но Гершвин возразил, что мы спорим не из-за цветов, а просто нам хочется почувствовать себя дерьмово. Наконец каждый купил те цветы, которые хотел, и мы соединили их в один букет. Потом Джинни отвезла нас на кладбище в своем старом «фиате» цвета морской волны.

Никто не ответил мне, когда я спросил:

— Чем займемся теперь? — Мы стояли у серой могильной плиты и глазели на нее. — Все очень, очень странно, — снова нарушил я молчание.

— Знаю, — ответила Джинни.

— Трудно поверить в то, что случилось, — сказал Гершвин.

— Почему? — спросила Джинни. Мы оба посмотрели на нее. — То есть такое происходит все время, каждый день, — продолжала она. — Что заставляет нас думать, что мы такие особенные и нас это никогда не коснется?

— По-моему, Гершвин не хотел сказать, что мы особые, — произнес я. — Думаю, он хотел сказать, что мы всегда думаем, что ничего не изменится, все будет как раньше, хоть и знаем, что это не так. Такова, наверное, человеческая природа. — Я начал терять уверенность в своем красноречии. — Согласен со мной, Гершвин?

Он лишь пожал плечами и сказал:

— Поехали в бар.

Мы так и сделали. Оставили цветы на могиле, вернулись к машине и поехали в «Кингс Армс», где устроили импровизированные поминки.

44

— Моя любимая история про Эллиота? — повторил Гершвин вопрос Джинни. — Дай мне несколько секунд, и я скажу тебе.

Мы сидели в баре «Кингс Армс» за тем же столиком, что и на дне рождения Гершвина, возможно, даже на тех же самых местах, и пару часов просто выпивали и болтали ни о чем, пока Джинни не предложила поговорить о чем-то более существенном.

— Вспомнил, — произнес Гершвин. — Однажды мы с ним шли по Кингс-Хит-стрит, и здоровый парень из другой школы специально налетел на него. Эллиот на него даже не посмотрел. Тогда этот парень догнал его, толкнул и сказал что-то вроде «Хочешь подраться?», а Эллиот просто посмотрел на него и спросил «Зачем?», как будто на самом деле хотел получить ответ. Это было великолепно. Тот парень просто в осадок выпал. Он-то хотел повыделываться перед своими дружками, показать им, какой он крутой, а Эллиот предложил ему дискуссию о мотивации для драки. Ему, правда, досталось по челюсти, но когда тот парень просто обалдел из-за того, что Эллиот среагировал не так, как он ожидал, — это было классно.

— Хорошо, — сказала Джинни. — Моя очередь. Это не история, это мой любимый образ Эллиота. Помните темный костюм в тонкую полоску, который он купил в секонд-хенде, и пришел в нем ко мне на восемнадцатилетие, хоть его и отговаривали?

— Точно, — сказал Гершвин. — Он носил его под кроссовки. Ему казалось, что он классно выглядит, а мы все думали, что он сошел с ума.

Теперь была моя очередь.

— Помню, это было на химии, нам было лет по тринадцать или четырнадцать, и Филип Джонс был, как всегда, хорошим мальчиком: ходил по классу, подфутболивая сумки, и в том числе подфутболил сумку Эллиота.

— Помню, — сказал Гершвин.

— И тогда Эллиот сказал: «Ладно, с меня хватит», достал монету в пятьдесят пенсов, взял ее щипцами и нагрел на спиртовке, пока она не раскалилась, и бросил на пол рядом со скамейкой Филипа Джонса, как будто потерял ее. Джонс — потому что был кретином — заорал: «Теперь она моя», оттолкнул Эллиота и схватил монету. После этого в классе несколько дней воняло его горелой кожей, а сам он потом неделю не ходил в школу. Ну и, конечно, когда вернулся, то всыпал Эллиоту по первое число.

— Однажды мы с Эллиотом взяли на прокат фильм «Гремлины-2», — сказал Гершвин. — Мы оба думали, что круче него ничего быть не может. Мы потом много дней на уроках вспоминали приколы из него и подыхали от смеха.

— А помните, когда мы неделю жили в автоприцепе моей мамы в Уэльсе? — спросила Джинни. — В первую ночь вы все пошли в лес посреди ночи, чтобы испытать настоящий ужас, — как идиоты какие-нибудь. А Эллиот не пошел, сказал что там слишком холодно. И я тоже не пошла, потому что боялась, что мама узнает, что с нами живут мальчики. До этого мы с Эллиотом особо не общались, но я помню, что, когда мы выпили на двоих бутылку сандерберда, это нас как-то сблизило. Помню, как в какой-то момент мы говорили о том, чем хотим заняться в жизни. Я сказала ему, что собираюсь путешествовать, а потом жить в Австралии с парнем по имени Брэд, похожим на Мела Гибсона. А он говорил, что хочет стать директором международной компании, и я сказала что-то типа «Это так скучно», а Эллиот ничего не сказал, но было видно, что он обиделся. А потом он сказал, что если не станет директором международной компании, то он станет крылоходом.

— Кем?

— Так называются люди, которые привязывают себя к крыльям самолетов на всяких воздушных шоу. Он сказал, что видел такое в детстве, и это было круто. А потом я посмотрела на него, и он посмотрел на меня, и мы оба расхохотались, и он сказал, что не хочет быть директором международной компании или крылоходом. Он сказал — я точно помню — «На самом деле, Джин, я буду счастлив, если просто останусь собой».

45

Когда мы покинули уютный «Кингс Армс» и вышли на улицу, было почти три часа дня.

— Я позвоню тебе на неделе, — сказал мне Гершвин, когда мы втроем стояли на тротуаре перед входом.

Потом он повернулся к Джинни:

— Увидимся… когда-нибудь. Я надеюсь.

Джинни в ответ смущенно улыбнулась и протянула руки, чтобы обнять его.

— Береги себя, — сказала она, крепко его обнимая.

— И ты себя.

Он легко поцеловал ее в щеку, махнул мне рукой и пошел по Хай-стрит, а мы с Джинни стояли, погруженные каждый в свои мысли, казалось, целую вечность.

— Что собираешься делать? — спросила Джинни, когда вдруг начал накрапывать дождь.

— Ничего. А ты? Встречаешься сегодня с Иэном?

Она подняла голову и пристально посмотрела мне прямо в глаза, при этом на лице у нее не было никакого выражения.

— Нет. Я ничего не собиралась делать.

— Если хочешь, давай ничего не делать вместе, — осторожно предложил я. Хоть мы и были не в том настроении, я все-таки хотел подчеркнуть, что не подкатываюсь к ней.

— Хорошо, — сказала она, кивнув как будто для того, чтобы подтвердить, что это просто дружба и ничего больше. Она даже взяла мою руку, чего никогда бы не сделала, если бы речь шла о чем-то другом. — Пожалуй, это самая лучшая идея, которая только может прийти в голову, Мэтт.

Ничего не делать не получилось, потому что Джинни вспомнила, что уже больше месяца не совершала свой еженедельный поход за продуктами из-за занятости на работе, и час, остававшийся до закрытия супермаркета, был единственным шансом для нее купить что-нибудь поесть на ближайшие несколько дней. В супермаркете Джинни напомнила мне Элен. Обе вели себя крайне нерационально: ходили по три раза по одному и тому же проходу, покупали замороженные продукты вначале, а не в конце и часто бросали что-то в тележку только из-за того, что им нравилось название. (Так Джинни купила бутылку розовой воды, потому что ей понравилось название и съедобные серебряные шарики, которые кладут сверху на торты и печенье, хоть она сказала, что не занимается выпечкой.)

Само собой, за сорок две минуты, которые мы провели в супермаркете, мы встретили наших бывших соучеников: Дэвида Кимбла (тогда: самый маленький ученик во всем выпуске; теперь: без сомнения, самый маленький водитель грузовика в стране) и Элизабет Кауэн (тогда: все думали, что она будет плохо переносить самолет всю оставшуюся жизнь; теперь: стюардесса в компании «Эйр Лингус»). Оба были удивлены, увидев нас с Джинни вместе спустя столько времени, и — надо ли говорить? — оба сделали неправильный вывод. Мы с Джинни предприняли такие неуклюжие попытки их разубедить, что, казалось, что мы просто врем от смущения. Потом мы, нагрузившись пакетами с едой, поехали к Джинни, и, пока она готовилась к своим занятиям на следующий день, я приготовил нам макароны. Мы откупорили бутылку вина, сели на пороге заднего крыльца, а потом просто пили вино и разговаривали, глядя в сад. Мы вспоминали прошлое и наши тогдашние планы на будущее, а еще мы говорили про то, что происходит у нас в жизни сейчас. Потом мы говорили про смерть Эллиота и про чувства, которые она у нас вызвала. Это был искренний, часто очень прямой разговор, который может возникнуть только между людьми вроде нас — старыми друзьями и бывшими любовниками: наши судьбы переплетались, а история наших отношений уходила так далеко в прошлое, что казалось, у нее нет начала. Настроение у нас было уже не таким грустным, зато более интимным, более рефлексивным — в такой атмосфере могло произойти все что угодно, но я знал, что ничего не произойдет. Это было совсем не то что в старые времена. Сейчас каждое действие имело свои последствия, и мы это понимали.

Я повернулся к Джинни и улыбнулся:

— Странно, да?

Она тоже улыбнулась.

— Ты и я сидим на заднем крыльце дома твоей мамы, — продолжал я. — Сколько раз мы уже вот так здесь сидели?

— Много. — Джинни поставила свой бокал на землю и перевела взгляд на дальний угол сада. — Я грущу по маме, понимаешь? — сказала она после паузы.

— Да. Само собой.

— Знаю. Так оно и есть. Я не уверена, что «грущу» — подходящее слово, Мэтт. Без нее я чувствую, что чего-то не хватает. Какой-то части меня больше нет. — Она снова подняла бокал. — Иногда я пытаюсь с ней разговаривать. Знаю, что это только в моем воображении, но это лучше, чем ничего. Я представляю себе, как мы сидим за кухонным столом и я рассказываю ей о своих новостях — про школу, про Иэна, про мое отношение к миру, — а она слушает. И от одной мысли, что она слушает, мне становится легче. Странно, не правда ли, что тебе становится легче только от того, что кто-то тебя слушает. Мама всегда умела выслушать. О чем бы я ни болтала, она слушала меня так, как будто это самое важное в жизни. А сейчас, когда ее нет, мне кажется, что все хорошее, что было в моей жизни благодаря ей, тоже ушло. — Джинни вздохнула. — Извини, — сказала она, поворачиваясь ко мне. — Я начинаю тебя доставать, да?

— Нет, — ответил я. — Ничего подобного. Я рад, что ты можешь говорить об этом со мной, только и всего.

Джинни улыбнулась:

— Конечно. Я могу говорить об этом с тобой. — Она посмотрела на меня с любопытством. — Вижу, ты хочешь меня о чем-то спросить. Спрашивай.

Я засмеялся.

— Ты права. Но это не столько вопрос, сколько… Я не знаю. Просто до сих пор никто, кого я знал — ну, с кем я был близок, — не умирал. Мои дедушки и бабушки умерли, когда я был еще маленьким, и после того никто не умирал, разве что какой-нибудь дальний родственник. Когда я встретил тебя тогда в «Кингс Армс» и ты сказала, что твоя мама умерла, я и понятия не имел, через что ты прошла.

— Понимаю, о чем ты. Пока мама не заболела, я тоже понятия об этом не имела. Всю жизнь были только я и она. Я никогда не видела отца и никогда не хотела его видеть. Поэтому, понимаешь, мы были как бы вдвоем против всего мира, и так должно было быть всегда — как это могло вдруг оборваться? Мама казалась мне вечной, я думала, что мы всегда будем вместе. И когда она сказала мне, что больна, это меня просто вырубило. В двадцать восемь лет я поняла, что мама не вечна и что мы не будем все время вместе… — голос Джинни задрожал.

— Успокойся, — сказал я. — Не надо расстраиваться.

— Ничего, — сказала Джинни, глубоко дыша. — Я в порядке, Мэтт. — Она улыбнулась. — Тебя не должно пугать, если кто-то расстраивается. Это естественно. Ты не можешь просто убежать или не делать чего-то лишь из-за того, что это тебя расстраивает. — Она засмеялась. — Тебе всегда не нравилось, когда я плачу при тебе, правда?

— Да, в общем, — тихо сказал я. — Но только из-за того, что я не знал, как тебя утешить.

— В этом все дело, — сказала она. — Иногда не надо утешений, иногда все, что тебе нужно, — это чтобы кто-то посочувствовал тебе.

— Не знаю, что бы я сделал, если бы кто-то из моих родителей умер. Да, я все время жалуюсь, как они меня раздражают, отравляют жизнь и так далее, но если бы их не стало, то мне бы их не хватало всю жизнь.

— Ты должен сказать им об этом. Хорошо во всей этой истории с мамой было только то, что я могла сказать ей, как я люблю ее, и что, когда придет время, она поймет, как много для меня значит.

— Знаешь, я думал об этом, — начал я. — Ты можешь не верить, но это правда. Я пытался представить себе, что я говорю своим родителям, как я их люблю и все такое, но не знаю… Вряд ли они бы поняли. Это классно, что у тебя так было с мамой, но мои и понятия не имеют, что делать с эмоциями. Да, мы любим друг друга и все такое, но вот сможем ли мы когда-нибудь сказать друг другу об этом? Не знаю… Наверное, для нас лучше, если мы не говорим про это. В смысле, для некоторых людей это хорошо, но для других…

Джинни улыбнулась.

— Понимаю, о чем ты. Такие отношения не возникают просто так, из ниоткуда. Думаю, мы с мамой были ближе друг к другу, чем обычные мамы и дочки, потому что у нас больше никого не было — только она и я.

— Иногда мне кажется, что я с самого детства ни разу нормально не разговаривал с папой. По крайней мере, в детстве мне хотелось с ним разговаривать, и если он не был занят на работе или в саду, то мы разговаривали. Но я помню, что чаще всего мы просто молча шли куда-то: он — большими шагами, а я безнадежно пытался за ним поспеть. Хоть это меня и утомляло, в его глазах была радость оттого, что я хотя бы старался.

— Твой папа любит тебя, я знаю, — сказала Джинни.

Я кивнул.

— И мама тоже.

Я опять кивнул.

— Ты, наверное, думаешь — зачем я это все тебе говорю?

Я кивнул еще раз.

— А говорю я это только по одной причине: как бы ты ни был уверен в чьей-то любви, всегда приятно об этом услышать.

Мы замолчали на некоторое время, наслаждаясь ситуацией. Я в первый раз подумал, как бы это было — снова поцеловать Джинни. Я подумал об Эллиоте и о том, что до сих пор не мог понять, что значила для меня его смерть. И наконец, я подумал о своих родителях и попытался представить себе жизнь без них. Многое из того, что говорила мне Джинни, было правильным. Мысль, что родители — неизменная часть твоей жизни, и они будут в ней всегда, безусловно обеспечивала определенный комфорт. Может быть, подумал я, нужно начать воспринимать мир, каким он есть, а не таким, каким я его хочу видеть? Но сколько я ни пытался представить свою жизнь без родителей, сколько ни старался вообразить дыру на том месте, где должны были быть они, у меня ничего не получалось.

В десять минут девятого я объявил наконец Джинни, что мне пора домой. Я помог ей вымыть тарелки, блюда и все остальное, что попалось мне под руку, когда я готовил, а потом сходил за своей курткой.

— Ну ладно, — сказал я, открывая входную дверь. — Мне, пожалуй, пора.

— Хорошо. — Джинни подошла ко мне и поцеловала в щеку. — Спасибо за сегодняшний день, Мэтт. Странно, что мы снова встретились по такому поводу, но мне было приятно.

Я улыбнулся и вышел из дома, потом двинулся по дорожке к воротам. Но, дойдя до ворот, я развернулся и подошел к Джинни.

— Я надеялась, что ты это сделаешь, — сказала она.

— Почему тогда ничего не сказала?

— Неуверенность, страх, немного ненависти к себе — обыкновенные подозреваемые. Я чувствовала то же самое, когда мы прощались в прошлый раз. Я должна была тогда что-то сказать, но ты знаешь, как это сложно. Не хочется ведь казаться глупой, да? Но я скажу сейчас, чтобы тебе не пришлось это говорить, да?

Я засмеялся.

— Так вот, Мэтт, я бы хотела, чтобы независимо от того, сколько ты здесь пробудешь, ты считал, что наша дружба восстановлена. Звони мне в любой момент — чтобы выпить вместе, пожаловаться друг другу или просто потусоваться.

— Конечно, я рад, если мы снова будем друзьями.

— Это не просто слова, Мэтт, — сказала Джинни с явной серьезностью в голосе. — Я этого правда хочу. Быть настоящими друзьями. И не только с тобой, но и с Гершвином. — Она обняла меня. — Мы могли придумать что-нибудь получше, чем просто разойтись в разные стороны. — Ее голос дрожал. — Мы должны были придумать что-то получше.

46

To: mattb@c-tec.national.com

From: crazedelaine@hotpr.com

Subject: Как дела?

Мэтт!

Пишу тебе короткое письмо просто узнать, как твои дела. Я волнуюсь за тебя с тех пор, как узнала твою новость. Знаю, ты не хочешь, чтобы я волновалась, но я ничего не могу с собой поделать. Просто хочу убедиться, что с тобой все в порядке. На этой стороне пруда все без перемен. Работа слегка достала. (Но когда она не достает?) Сара все еще ночует на Адском диване (кстати, она ни разу не пожаловалась на то, какой он неудобный, а значит, либо она просто не хочет показаться невежливой, либо у нее стальной позвоночник), а мои родители собираются скоро приехать в гости. Я сообщила им, что мы с тобой расстались, и папа был счастлив, как победитель телеигры. Я тебе говорила, почему ты ему никогда не нравился? Потому что ты англичанин. А мой папа в жизни хорошего слова не сказал про англичан. Он говорит — я цитирую — «Они все делают, как будто им в задницу телеграфный столб засунули». По правде говоря, — ему не нравился ни один из моих парней. По-моему, что у отцов получается лучше всего, так это ненавидеть тех, с кем встречаются их дочери. Ну, мне пора сделать кое-какую работу (или хотя бы сделать вид, что я ее делаю).

Не вешай нос.

Как всегда с любовью,

Элен ххх

To: crazedelaine@hotpr.com

From: mattb@c-tec.national.com

Subject: Я

Элен!

Рад слышать, что ты в порядке, подружка, и что Адский диван не сделал Сару инвалидом, и что твой папа по-прежнему меня недолюбливает. Ну а кроме всего этого, спасибо за все остальное в твоем письме и за телефонный звонок. Я на самом деле в порядке. Гершвин, Джинни и я ходили сегодня на кладбище, где похоронен Эллиот, и у меня было странное чувство, совершенно некомфортное. Понятия не имею, чего мы хотели достичь своим походом на кладбище. Странно, что в тяжелые моменты, когда не знаешь, как действовать, чаще всего действуешь, как в каком-нибудь телесериале. Но мы вовремя остановились и поехали в бар. Кажется, этот день стал для нас поворотным моментом. Думаю, мы снова будем друзьями, и это меня радует. В любом случае, ты тоже не вешай нос и постарайся поберечь нервы, когда приедут твои родители.

С любовью,

Мэтт.

47

Соблюдая данное друг другу слово, мы с Джинни поддерживали отношения. Началось все с визитов в «Кингс Армс» почти перед самым закрытием — Гершвин тоже присоединялся, когда мог, — и постепенно перешло к походам в кино и ужинам посреди недели и в конце концов к самому главному элементу дружбы: мы просто могли зайти к друг другу без всякой причины — лишь для того, чтобы поговорить, выпить кофе и выкурить по сигарете. Иногда к нам присоединялся Иэн, иногда Зоя, но чаще всего мы были втроем, и — не без некоторого колебания я признаю — это напоминало прежние времена.

Однажды во вторник вечером, почти через три недели после восстановления нашей дружбы, когда мы втроем сидели в «Кингс Армс», хорошо проводя время вместе (ну, на самом деле я жаловался на жизнь со своими родителями, Джинни жаловалась на свою работу, а Гершвин жаловался и на жизнь, и на работу), в баре объявили, что сейчас начнется еженедельная музыкальная викторина. Мы уже участвовали в такой викторине неделю назад и кайфовали с начала и до конца. В музыкальных викторинах английских баров есть что-то неизмеримо приятное. Они словно доказывают, что в том, чтобы знать, в каком году «Секс пистолз» подписали контракт с фирмой «ИэМАй», есть какой-то смысл, и только они предоставляют возможность назвать всех пятерых участников «Мьюзикал Ют». Я был наверху блаженства, когда Джинни и Гершвин восхищенно смотрели на меня во время задания, когда нужно было вспомнить следующую строчку песни, а я помнил не только строчку, но и весь текст песни «Уэм!» «Клуб тропикана». Это был для нас момент настоящего единения. Моей специальностью были хиты восьмидесятых, Джинни знала почти все ответы по современной музыке, а Гершвин отлично знал все остальное. Мы действовали, как хорошо смазанный автомат по продаже музыкальных сувениров.

В середине викторины, когда мы с Гершвином склонились над Джинни, которая, выполняя свою роль держателя карандаша, записывала ответы, неожиданно появился Иэн. Я вдруг почувствовал себя виноватым. С того дня, когда мы сидели на пороге заднего крыльца и я подумал о том, чтобы поцеловать Джинни, мне все труднее и труднее было не думать о ней «в этом смысле». Это меня злило, потому что почти в тридцать лет я надеялся, что наконец-то могу контролировать свою «темную» сторону, и мысль о том, что я сохну по женщине, у которой есть мужчина, расстраивала меня. Хуже всего, что мне до сих пор нравилась идея о том, чтобы теперь, когда прошло столько времени, мы с Джинни можем быть просто друзьями, не залезая друг к другу в постель. Мне казалось, что мужчина, которому почти тридцать лет, должен быть в состоянии поддерживать платонические отношения со своей бывшей девушкой или не совсем девушкой. Знание того, что из нас двоих только я борюсь с соблазном, меня нисколько не утешало. Несмотря на дружескую нежность, Джинни ни разу не дала мне повода подумать, что она хочет, чтобы между нами что-то произошло. И зачем ей это было нужно? В отличие от меня у Джинни были все святые дары тридцатилетнего возраста: нормальная работа, собственный дом и мужчина, с которым могло получиться что-то серьезное.

— Привет! — сказала Джинни, вставая, чтобы поцеловать Иэна. — Какой приятный сюрприз.

— Точно, — сказал он, возвращая ей поцелуй, затем посмотрел на нас с Гершвином и спросил:

— Все в порядке, парни?

— Чему я обязана такой радостью? — спросила Джинни, пододвигая Иэну стул, чтобы он сел.

— Боюсь, плохой новости, — ответил он, садясь.

Джинни недовольно фыркнула. Странно было видеть ее в роли чьей-то недовольной девушки. Так как она всегда была для меня скорее другом, чем девушкой, таких моментов у нас с ней не было, но, судя по мрачному выражению ее лица, это получалось у нее очень хорошо.

— Я пойду к стойке, — сказал Гершвин, и мы с ним обменялись взглядами школьников, смысл которых был «Не хотел бы я сейчас быть на его месте».

— Купить тебе чего-нибудь выпить? — спросил Гершвин у Иэна, вставая из-за стола.

— С удовольствием бы, но я совсем ненадолго: слишком много работы.

— Великолепно, — раздраженно произнесла Джинни.

— Послушай, крошка, — сказал Иэн. — Я постараюсь компенсировать это.

— Ты еще не рассказал мне плохую новость.

— Э… — смущенно прервал их Гершвин. — Джинни, ты будешь то же самое?

— Нет, спасибо. Мне двойную водку с тоником, если не возражаешь.

До этого она заказала только полстакана сидра и пила его весь вечер.

— Без проблем, — ответил Гершвин и быстро исчез.

Я тоже поднялся и пробормотал, повернувшись к Джинни:

— Мне лучше пойти и помочь приятелю, а?

Затем я махнул рукой Иэну и испарился вслед за Гершвином.

— Что, по-твоему, все это значит? — спросил я своего компаньона, как только мы оказались на безопасном расстоянии от нашего столика.

— Не знаю, приятель, но что бы это ни было, ему не позавидуешь.

К тому времени, как мы вернулись, Иэн уже ушел, а Джинни вся кипела от негодования, как может кипеть только девушка, с которой плохо обошелся ее парень.

— Где Иэн? — спросил я. — Не может быть, чтобы он так быстро ушел.

— Но он все-таки ушел.

— Милые бранятся? — спросил Гершвин.

— Ну, можно и так сказать. Каждый год моя подруга по университету Адель празднует день рождения в своей шикарной лондонской квартире. Это всегда грандиозно, и все, кто с нами учился, приезжают.

— И что? — спросил я.

— А вот что. — Джинни недовольно посмотрела в мою сторону. — Каждый год я езжу туда, чтобы встретиться со всеми, и каждый год я чувствую себя дерьмово из-за того, что у них у всех все великолепно. Адель работает в галерее, и ее парень — чуть ли не криминал, но из высшего света и с кучей денег. Ее лучшая подруга номер один, Лиз, работает арт-директором какого-то крутого рекламного агентства в Сохо, ее парень — диктор на телевидении, а ездит она на большой черной спортивной машине…

— «Феррари» или «порше»? — опрометчиво спросил Гершвин.

— Не знаю! — огрызнулась Джинни. — Разве это главное? — Она выдохнула воздух. — Извини, Гершвин. На чем я остановилась? А, ну про эту я все рассказала, а потом идет лучшая подруга Адель номер два, Пенни, которая замужем за банкиром, у которой двое великолепных ребятишек, дом в Лондоне и коттедж в Корнвелле, а кроме всего этого, прошлым летом она выставляла свои рисунки в галерее «Серпентайн». И вот, наконец, я.

— Тебе в самом деле нравятся эти люди? — спросил я.

— Я их не выношу. Я их и в университете терпеть не могла.

— Зачем тогда ты ездишь?

— Потому что не приехать — это все равно, что признать свое поражение. Они и так смотрят на меня снисходительно «О, бедняжка Джинн!», и пусть бы они свое сочувствие засунули себе в…

— Подожди, — перебил Гершвин тоном священника. — Не надо так.

— В этом году все должно было быть по-другому. Во-первых, я собиралась сказать им все, что я о них думаю, а во-вторых, я планировала приехать со своим очень привлекательным парнем, чтобы повыделываться перед ними. Я давным-давно попросила Иэна поехать со мной, и он обещал, а вот теперь я должна выслушивать все его оправдания и ехать одна.

— Ну, работа есть работа, так ведь? — спросил я, пытаясь быть голосом разума.

Но Джинни была не в том настроении, чтобы слушать голос разума, и только злобно посмотрела на меня.

— Это просто идея, — начал Гершвин. — Но мы могли бы поехать с тобой. Быть твоими телохранителями. Мэтт может сказать, что он суперизвестный музыкальный продюсер и может весь вечер бросаться именами суперзвезд.

Я перебил его:

— А Гершвин может сказать, что он пилот.

Джинни попыталась подавить усмешку, но у нее ничего не вышло:

— Мне всегда нравились пилоты. Они такие сексуальные.

— Да, еще бы, — сказал Гершвин. — И я не только всегда хотел быть сексуальным, но я еще всегда хотел научиться управлять самолетом. Я могу соврать, что прилетел из самого Сингапура, чтобы присутствовать на этой вечеринке с тобой.

— А кто тогда буду я? — спросила Джинни, включаясь в нашу игру. — Я всего лишь учитель.

— В этом и есть вся прелесть нашей затеи, — увлеченно произнес я. — Ты будешь просто собой. Гершвин и я — два твоих спутника, которых ты встретила в отпуске на Барбадосе и которые соперничают за тебя. Это будет так прикольно. Адель и все ее стильные подруги задохнутся и умрут от зависти, когда узнают, что ты смогла закрутить с двумя такими парнями, как мы.

Джинни захихикала и обняла меня за пояс левой рукой, а Гершвина — правой.

— Спасибо, ребята, но такого не надо. Уж если на то пошло, я хочу оставаться собой. Хотя, я бы хотела, чтобы вы поехали со мной, но только если вы тоже будете самими собой. Я в последний раз позволю ей унизить меня перед ее стильными друзьями, а потом пойду в ванную, нарыдаюсь как следует, соберусь с силами, скажу: «До свидания» — и больше никогда их не увижу. Что скажете? Это будет уже в следующий уикенд. Согласны?

— Один за всех, и все за одного, — бодро произнес Гершвин.

— Я полечу как ракета, — присоединился я.

— Хорошо, договорились, — сказала Джинни, поднося ко рту свой нетронутый стакан с водкой, как будто она собиралась выпить его одним глотком. — Значит, Лондон.

48

To: mattb@c-tec.national.com

From: crazedelaine@hotpr.com

Subject: Новые начинания

Мэтт!

Я должна тебе кое в чем признаться. В пятницу после работы у нас с Сарой была еще одна ночь развлечений. Мы выпивали и веселились всю ночь — и это было классно. Ну, короче говоря, я познакомилась с парнем. И неизбежное произошло. Но я больше его не увижу.

С любовью,

Элен.

To: mattb@c-tec.national.com

From: crazedelaine@hotpr.com

Subject: Ты где?

Мэтт!

Уже больше суток, как я сообщила тебе свою новость номер один. Ты где? Напиши мне, чтобы я могла успокоиться, убедившись, что ты из-за этого не обиделся на меня.

Элен ххх

To: mattb@c-tec.national.com

From: crazedelaine@hotpr.com

Subject: Ты где?

Мэтт, если ты не отвечаешь мне из-за того, что я тебе написала, тогда… тогда… ты не такой, как я думала.

Элен ххх

To: mattb@c-tec.national.com

From: crazedelaine@hotpr.com

Subject: За что я не люблю мужчин

Прочитай… мое… письмо… внимательно… СМИРИСЬ С ЭТИМ, МУДИЛО! С любовью,

Элен ххх

49

Мы приехали в Лондон в субботу утром. Всего пару дней назад участие Гершвина в этом мероприятии еще висело на волоске, потому что у него с Зоей уже была запланирована поездка на уикенд к ее родителям. Но он смог отвертеться, пообещав увеличить долю своего участия в домашних делах с двадцати процентов до пятидесяти — как это должно быть у идеальной пары — и в следующие выходные организовать «что-нибудь приятное» для Зои.

А для меня эта вечеринка стала просто целью существования. Возможность сделать что-то новое в компании новых для меня людей, я подозреваю, увлекла меня прежде всего потому, что почти всю неделю я помогал отцу наводить порядок в гараже, ездил вместо мамы в супермаркет за продуктами и пытался смириться с новостью Элен о том, что она встречалась с кем-то еще. Она была, конечно, права в том, что надо двигаться дальше. Чем больше мы тянули бы время, тем хуже было бы для нас. Конечно, меня больше порадовало бы, если бы я сам продвинулся дальше, чем Элен (с Джинни, например?), но так оно всегда происходит. Поэтому я решил не отвечать сразу на ее письмо. Я не хотел написать что-нибудь глупое, о чем потом бы жалел.

В Лондоне мы первым делом поехали в наш отель — «Рембрант Корт», недалеко от Оксфорд-стрит. Адель, подруга Джинни, говорила, что мы могли бы спать у нее на полу или на диване, но так как мои воспоминания о ночах, проведенных на Адском диване, были еще слишком свежи, я предложил остановиться в отеле. Однако Джинни не хотела в таком декадентском стиле транжирить свои деньги, заработанные упорным трудом. В конце концов мы нашли компромисс: мы с Гершвином забронировали двухместный номер и предложили Джинни диван, если он там будет.

— Вы это серьезно? — спросила Джинни, услышав наше предложение.

— Да, — в один голос ответили мы.

Распаковав вещи, мы совершили налет на минибар и поглотили смехотворно дорогие орешки и безалкогольные напитки, а потом отправились на улицы Лондона, твердо намереваясь провести ближайшие несколько часов как настоящие туристы. Хоть я и жил в Лондоне целых пять лет после университета, я никогда не делал того, что обычно делают в Лондоне туристы, и подумал, что сейчас для этого самое время. Сначала мы прогулялись вдоль Темзы до Южного берега, где оказались в толпе юных скейтбордистов, и Гершвин дал одному из них фунт за то, чтобы проехать на его доске. Затем мы провели разведку в Национальной портретной галерее, где Джинни купила открытку с портретом Одри Хэпберн[17] для Иэна, который снова был у нее на хорошем счету.

После этого мы пошли на Трафальгарскую площадь и поели мороженого, а Джинни завела разговор с бездомным стариком, который утверждал, что правительство подготовило заговор с целью украсть с площади всех голубей. Наконец мы оказались в баре на Карнаби-стрит, где я часто бывал после работы. Мы сидели там несколько часов, пили водку, просматривали субботние выпуски газет и смеялись над модными типами студенческого вида с дебильными прическами и в дурацких ботинках, которым было слегка за двадцать. Мы вернулись в отель уже вечером, такие пьяные, уставшие и равнодушные ко всему, что без разговоров легли на свои кровати и уснули, как младенцы. В восемь мы проснулись, приняли душ и приготовились идти к Адели. Без пятнадцати девять мы уже были готовы.

Мы успели дойти только до вестибюля отеля, когда Джинни вдруг остановилась и сказала:

— Знаете что? Мне как-то неохота тащиться куда-то в Белсайз парк[18] на какую-то вечеринку, которая мне отвратительна, только ради того, чтобы выказать свое презрение людям, которых я терпеть не могу, пытаясь этим сказать то, что мне и говорить-то лень.

— Я так рад это слышать, — сказал Гершвин. — Потому что тоже думаю, что не стоит никуда идти. Я еще не протрезвел и так устал, что глаза сами закрываются, а кровать в номере такая удобная. А можем мы просто позвонить этой Адели и обругать ее по телефону?

— Хорошая идея, сэр, — сказал я, вместе со всеми признавая свое поражение. — Вы оба правы. Знаете, я надеялся, что эта вечеринка поможет мне успокоиться по поводу того, что моя бывшая девушка начала встречаться с кем-то еще. Но это все самообман. Давайте поднимемся в номер, закажем ужин, обругаем по телефону Адель и устроим собственную вечеринку.

Я посмотрел на Гершвина, Гершвин посмотрел на Джинни, а Джинни посмотрела на меня. Мы расхохотались, сделали поворот кругом и направились к нашему номеру.

Спустя двадцать минут мы уже спали: Гершвин на своей двуспальной кровати, Джинни на моей односпальной, а я на Адском диване этого отеля.

50

To: crazedelaine@hotpr.com

From: mattb@c-tec.national.com

Subject: Парень в баре

Элен!

Спасибо за все твои спонтанные и слегка сумасшедшие письма. К твоему сведению, я не отвечал, потому что не знал, что сказать. Думаю, что случайные парни в барах — это признак того, что жизнь продолжается. Что-то внутри меня хочет ревновать, и у этого что-то довольно внушительные размеры, надо сказать. Но оставшаяся часть меня понимает, что когда-то это должно было случиться, так ведь?

Мэтт ххх

To: mattb@c-tec.national.com

From: crazedelaine@hotpr.com

Subject: Старый друг

Мэтт, твое письмо напомнило мне, почему я в тебя влюбилась. Кто еще может сделать такие выводы, как ты? Иногда ты такой чувствительный, что кажется, будто ты наполовину девушка. К твоему сведению, Случайный Парень Из Бара, кроме «всего прочего» (о чем, я знаю, ты не хочешь, чтобы я писала), еще и не умел целоваться. Помнишь, как мы с тобой попали под дождь, возвращаясь от Александры, почти сразу после знакомства, и начали целоваться в дверях, пока пережидали дождь? Так вот, тому поцелую можно дать «одиннадцать» по десятибалльной шкале, а этому, в лучшем случае, «два».

Элен ххх

51

— Мэттью! — закричала снизу мама. — Тебя к телефону!

— Хорошо, — крикнул я в ответ из убежища своей комнаты. — Сейчас подойду. А кто это?

— Гершвин!

— А что он хочет?

— Понятия не имею! — прокричала мама. — Но если ты сейчас же не спустишь свою попу с лестницы, то так никогда и не узнаешь, потому что я повешу трубку!

Дело было в понедельник после нашей поездки в Лондон, и я все еще лежал в постели — отходил от алкоголя и Адского дивана. Несмотря на все это, я собирался подойти к телефону и перекрикивался с мамой только потому, что по различным эпизодам из своей юности знал, как маму раздражают подобного рода беседы с плодом ее чрева.

Рискуя показаться неблагодарным и эгоистичным, я должен все же сказать, что, по-моему, мама была сама виновата. Знаю, что это звучит несколько грубо, но давайте разберемся. Вот ваши родители. Вы их нежно любите, потому что они дали вам жизнь и все, что вам нужно, и они обычно тоже вас любят. Но эти же самые люди знают, что все хорошее, что они сделали вам, дает им Власть: Власть залезать к вам под кожу, чего никто больше в мире не делает; Власть находить все кнопки, которые вы хотите утаить от мира и Власть нажать на все эти кнопки одновременно, гарантируя тем самым, что это внешне безобидное действие приведет вас в ярость. Родители хорошо знают, что делают. Для них это как спорт, как развлечение от скуки. И когда доведение родителями своих детей до сумасшествия станет олимпийским видом спорта, моя мама взойдет на пьедестал почета, и под звуки гимна ей вручат золотую медаль.

Вот почему я ее доставал.

Из мести.

Понимаю, что все это мелко. Но я считал, что это самооборона, и, кроме того, папа рассказывал мне, что мама точно так же вела себя с бабушкой, когда та была еще жива.

Все началось с мелких замечаний по поводу общей неопрятности моего вида, но постепенно эти замечания становились все менее и менее тонкими, пока однажды мама не перешла на крик, и слова «Ты никуда не пойдешь, пока не приведешь в порядок свой внешний вид и не уберешь свою комнату» не слетели с ее губ. Я не мог поверить своим ушам. Моя комната была безукоризненна. Благодаря каким-то инструментам, находящимся вне моего контроля, моя жизнь превратилась в фильм о взрослении, прокрученный наоборот.

Я знал, что мама меня любит, но, видимо, тот факт, что ее двадцатидевятилетний сын живет дома, постепенно утрачивал новизну. В глубине сознания она начинала серьезно волноваться о том, что я чувствую себя здесь слишком уж комфортабельно и поэтому, может быть, вообще не захочу уезжать.

Как если бы.

Это было не навсегда.

На самом деле до моего отъезда оставалось всего шесть недель.

Но все шло так, что…

У меня появилось чувство…

Что ближайшие шесть недель…

Станут самыми долгими неделями в моей жизни…

Поэтому мне понадобилось столько времени, чтобы подойти к телефону.

— Привет.

— Э-э… Привет, — сказал Гершвин.

— Все в порядке, приятель?

— Да, я в норме. Я не помешал тебе, а?

— Нет. Я просто пытался разозлить маму. Это все.

— Ладно. Я просто спросил.

— Итак, что я могу для вас сделать?

— Оказать услугу, — осторожно сказал Гершвин.

— Большую услугу?

— Ну, ростом чуть повыше колена.

— Не понимаю, о чем ты.

— Моя мама только что позвонила и сказала, что едет в Норвич приглядывать за моей тетей, потому что она сломала ногу или что-то подобное. Она не знает, сколько там пробудет, а это значит, не сможет сидеть с Шарлоттой. Вообще она ходит в детский сад несколько дней в неделю, но завтра у нее выходной…

— Ты просишь меня посидеть с ней? — недоверчиво спросил я.

— Ты бы очень помог нам с Зоей. Я был бы тебе очень обязан. Тебе просто надо приехать к половине девятого, когда Зоя уходит на работу. Она даст тебе инструкции и все такое и вернется около пяти.

Я задумался о том, что лучше: провести день в компании четырехлетнего ребенка или провести день в компании моей мамы?

— Без проблем, — сказал я уверенно. — Мне все равно нечем заняться. А тут хоть какое-то развлечение.

— Ты точно согласен? — спросил Гершвин. Думаю, он чувствовал себя слегка виноватым. — В смысле, мы можем отдать ее в детский сад на всю неделю, если ты не хочешь.

— Не смеши меня. Мне почти тридцать, у меня диплом по компьютерам, и я думаю, что уж за своей-то крестницей смогу присмотреть.

52

— Привет, Мэтт, — сказала Зоя, открывая мне дверь. — Или я должна называть тебя «Временный папа»? — Она поцеловала меня и провела в комнату.

— Привет, Зоя, — ответил я. — Я готов принять на себя все, что Шарлотта захочет в меня бросить — кукурузные хлопья, плюшевых медведей… И так далее.

— Она очень послушный ребенок. Она будет вести себя как ангел. Правда, дорогая?

Шарлотта вошла в комнату и посмотрел на меня с совершенно бесстрастным видом, а затем подняла глаза на свою маму.

— Чем ты хочешь сегодня заняться, Шарлотта? — спросил я.

Она пожала плечами.

— И то ладно, — сказал я. — Я что-нибудь придумаю, хорошо?

Зоя наклонилась к ней:

— Ты не хочешь пойти и убрать игрушки в своей комнате?

Шарлотта исчезла в дверях, оставив меня наедине с Зоей.

— Итак, — сказала она, протягивая мне список. — В холодильнике куча всяких продуктов, и я здесь написала, что она, скорее всего, захочет на обед. Иногда она может передумать, но не иди у нее на поводу. Здесь мой рабочий телефон и мой мобильный и телефон Гершвина — на всякий случай.

Я посмотрел на список.

— Вы разрешаете ей смотреть телевизор?

— Да, но не больше часа за один присест. Иначе она становится похожа на зомби.

Зоя извинилась и ушла заканчивать свои приготовления к работе. Стоя в гостиной, я рассматривал фотографию Гершвина, Зои и Шарлотты на стене. Мне было странно, как мои ровесники могут играть в эту игру — «мама-папа-дочка». Но еще более странным для меня было осознавать, что Гершвин на фотографии — в роли отца и мужа — это тот же самый Гершвин, которого я знал еще ребенком и который мог запросто напукать в классе.

— Ну хорошо, — сказала Зоя, взяв Шарлотту на руки и донеся ее до входной двери. Она обняла ее, поцеловала и поставила на пол. — Хорошо веди себя с дядей Мэттом, поняла?

Присматривать за Шарлоттой в первой половине дня оказалось делом несложным. Четыре года — это такой возраст, когда ребенок уже сам может себя развлекать, и все, что требовалось от меня, так это время от времени среагировать на ее просьбу попить и следить за тем, чтобы она не начала делать что-нибудь опасное. На обед я отвез ее к своим родителям, и им обоим это доставило радость — до такой степени, что мы с мамой даже не ругались. Наблюдая за тем, как папа разговаривает с Шарлоттой, я удивлялся той легкости, с которой у него это получалось. После обеда, в соответствии с режимом дня, Шарлотте полагалось поспать, и я отвез ее обратно. Когда через час она проснулась, мы немного поиграли в «Голодного бегемота» и посмотрели телевизор. Около четырех часов ей это надоело, и тут я понял, что воспитывать детей не так просто, как кажется на первый взгляд. Шарлотта бралась за что-то, и уже максимум через десять минут ей это надоедало, и нужно было как-то ее развлекать. Я ходил по дому в поисках вдохновения.

В свое время Гершвин был фанатом музыки, и в его коллекции были около тысячи виниловых пластинок. Но в квартире их нигде не было видно, хоть в его стереосистеме и был проигрыватель. Я заметил несколько компакт-дисков, но смерть винила и вступление Гершвина во взрослый мир, должно быть, совпали с потерей интереса к музыке: эти диски были барахлом. Я уже наблюдал подобное в своих друзьях: подростками и в юности они были страстными меломанами, а потом вдруг из-за работы у них не оставалось времени на то, чтобы слушать музыку. Потом они женились или начинали жить вместе со своими подругами, и их коллекции пластинок или депортировались домой к родителям, или отправлялись на чердак, потому что не вписывались в интерьер. Я предполагал, что пластинки Гершвина на чердаке, потому что его отец превратил комнату Гершвина в свой кабинет, как только тот съехал. Понимая, что таким образом можно и просветить, и временно развлечь Шарлотту, я принес из спальни Гершвина и Зои стул и с его помощью добрался до чердака, одновременно стараясь посматривать за Шарлоттой — что было довольно сложным делом. Лазая по чердаку, я покрылся слоем грязи и пыли, но в конце концов был вознагражден за свою интуицию. Среди обломков юности Гершвина — старого компьютера «Коммодор 64», лежащего, однако, в упаковке, игровой приставки, нескольких пар кроссовок и большой коллекции книг о Второй мировой войне — лежали и пластинки. Они были упакованы в аккуратно подписанные коробки, и было видно, что к ним не прикасались годами. Я взял одну из коробок и слез с чердака, чтобы показать ее Шарлотте.

— Знаешь, что это? — спросил я ее.

— Нет.

— Пластинки.

— А для чего они?

— Ты знаешь, что такое компакт-диски?

Она кивнула.

— Ну, раньше вместо дисков были пластинки.

Заинтригованная, Шарлотта попыталась вытащить пластинку из коробки, но у нее это не получилось, и тогда я сам достал ее и протянул ей.

— Знаешь, кто это? — спросил я, показывая на обложку.

Она покачала головой.

— Ты когда-нибудь слышала про Майкла Джексона?

Она кивнула, но, может быть, просто для того, чтобы мне угодить.

— Вот этот альбом называется «От стены», и это Майкл Джексон до того, как он начал выпускать всякое барахло. Послушаем ее?

Шарлотта начала возбужденно пищать во весь голос. Так как она не была такой оживленной с того момента, как ушла ее мама, я решил, что это хороший знак и надо пользоваться моментом. Я собирался поставить только одну песню, но мы в конце концов послушали всю первую сторону. Шарлотта была поражена. Когда началась песня «Не останавливайся, пока не получишь, сколько надо», Шарлотта начала скакать на диване, как миниатюрная диско-дива, и заставила меня проиграть эту песню четыре раза.

В середине песни «Она ушла из моей жизни» позвонили в дверь, и я уменьшил громкость.

— Это мама? — спросила Шарлотта. — Может быть, она тоже захочет потанцевать.

Я взглянул на часы. Было рановато и для Зои, и для Гершвина. Я с тревогой подошел к домофону — я был почти уверен, что это кто-то из соседей пришел жаловаться на громкую музыку и кошачий концерт в исполнении четырехлетнего ребенка.

— Алло? — сказал я, нажав кнопку.

— Привет, Мэтт. Это Джинни. Можно войти?

— Конечно, — сказал я и нажал на кнопку открытия двери.

Время, остававшееся до того, как Джинни постучала в дверь квартиры, я потратил на размышления о том, как она узнала, что я здесь.

— Привет, проходи, — сказал я, открывая ей дверь.

— Привет.

— Как ты узнала, что я здесь?

— Я позвонила твоим, и они рассказали, чем ты занят. Я не могла противостоять соблазну посмотреть на тебя в роли няни… — Она остановилась, потому что в коридор вышла Шарлотта.

— Это Шарлотта? — спросила Джинни, подошла к ней и присела. — Меня зовут Джинни. Мы дружим с твоими папой и мамой.

— Мне четыре года, — сказала Шарлотта.

— Какая молодчина, да? — Джинни с ликованием посмотрела на меня, как будто я тоже нес какую-то ответственность за существование Шарлотты.

— Посмотри, что мы делали, — сказала Шарлотта и потащила Джинни за руку в гостиную. — Дядя Мэтт, поиграй еще эту пластинку, мы под нее сейчас танцевали.

Я сделал, что она попросила. Мы послушали пластинку три раза подряд, и все это время Шарлотта прыгала вверх и вниз, используя диван как трамплин.

Остаток этого дня до прихода Зои войдет в мою автобиографию как один из самых счастливых моментов в жизни. Втроем мы послушали «Виновна» Барбары Стрейзанд (думаю, это была пластинка мамы Гершвина), «Знак времени» Принца, пропустив песню «Если бы я была твоей девушкой», потому что я посчитал, что Шарлотте рано еще слушать ее концовку, альбом «Брейкданс» — как напоминание о старых временах — и два сингла «Дюран Дюран», чтобы Шарлотта гордилась своим культурным наследием. Когда в начале седьмого Зоя вернулась домой, она увидела такую картину: я, Джинни и Шарлотта лежали на полу в гостиной, глядя в потолок и имитируя руками игру на гитаре под величественные звуки «У наблюдательной вышки»[19] в неповторимом исполнении Джимми Хендрикса[20] с принадлежащей Гершвину виниловой пластинки «Лучших песен» Хендрикса.

— И давно вы этим занимаетесь? — спросила Зоя.

— Шарлотта знакомится с коллекцией пластинок Гершвина, — пояснила Джинни.

— Что вы слушали? — спросила Зоя.

— Крутую музыку! — закричала Шарлотта во весь голос.

— Откуда она знает такие слова? — полюбопытствовал я.

— Гершвин научил ее словам «крутой» и «фуфло», — сказала Зоя. — Он сказал, что хочет воспитать у нашей дочери хороший вкус. И, по его мнению, лучший способ приобрести хороший вкус — это знать, что «круто», а что «фуфло». — Она взъерошила волосы Шарлотты. — Ну а что такое крутая музыка?

Лицо Шарлотты стало серьезным, и она попыталась вспомнить преподанный ей сегодня урок, но потом небрежно повела плечами, как бы говоря, что это все неважно.

— Крутая музыка — это «От стены» Майкла Джексона, — сказал я от имени Шарлотты.

— И еще Элвис, «Лучшие песни Барри Уайта», первый альбом «Калче клаб» и «Каджагугу», — добавила Джинни.

— А что фуфло?

— Папа, — сказала Шарлотта.

Мы с Джинни задержались еще на некоторое время и ушли без пятнадцати семь. Я совершенно не хотел идти домой и провести остаток вечера у телевизора со своими родителями.

— Не хочешь зайти в «Кингс Армс» выпить? — спросил я Джинни, когда мы шли по Уэйк-Грин-роад.

— Только если недолго, — ответила она. — Иэн должен прийти ко мне в семь. Мы, наверное, пойдем куда-нибудь поужинать. Если хочешь, можешь пойти с нами.

— Нет, нет, нет, — ответил я чересчур эмоционально. — Я только хочу чего-нибудь выпить.

53

— Итак, твои тебя достали? — спросила Джинни, когда мы с пивом в руках сели за столик в пустом баре.

— Ну, можно и так сказать, — ответил я и глотнул пива. — Я уже думаю о том, чтобы поехать в Австралию раньше.

— Ты это серьезно? Не может быть, что все так плохо.

— Может, — сказал я уверено и рассказал Джинни про то, что не могу выйти из дома, пока не приведу в порядок свой внешний вид и не уберу свою комнату.

— Не может быть! И она это сказала?

— Это ее слова, — печально подтвердил я.

— Для человека в твоем возрасте жить с родителями противоестественно. Даже некоторое время. Я даже думаю, это, наверное, незаконно! — Она попыталась подавить смешок. — Но ты ведь это не всерьез насчет Австралии, а?

— Конечно, всерьез. Это было бы только на несколько недель раньше, чем я планировал. Уверен, что они поселят меня в отеле, если я попрошу. И, с другой стороны, я понимаю, почему мои родители раздражаются: я нарушаю их уклад жизни. Мы сделали вместе все, что только могли, и, может быть, мне лучше уехать теперь, пока мы еще не перестали разговаривать друг с другом.

— А как же мы?

— Что мы?

— Ты, я и Гершвин. Я думала, мы теперь друзья. Настоящие, а не фальшивые.

— Да, конечно, — сказал я. — Вы оба можете приехать ко мне в Австралию, когда захотите. Компания должна снять для меня хорошую квартиру. Там будет достаточно места, так что ты можешь приехать вместе с Иэном.

— Разве тебе плохо здесь с нами?

— Хорошо. Но возьми к примеру этот вечер. Гершвин и Зоя сидят дома, у тебя свидание с Иэном…

— Я же предложила тебе пойти с нами.

— И я отказался. Я не хочу быть третьим лишним, большое спасибо. На самом деле все будет нормально. У меня просто будет больше времени на то, чтобы обосноваться в Австралии.

Она слабо улыбнулась:

— А что могло бы заставить тебя остаться? Миллион фунтов?

— Больше.

— Два миллиона фунтов плюс я покажу тебе свою грудь? — Джинни захихикала.

— Как насчет двух миллионов, но я верну тебе пятьсот тысяч, чтобы оставить твою грудь в покое.

Джинни засмеялась.

— А если никаких миллионов, но ты можешь бесплатно переехать в свободную комнату у меня в доме?

Последовала долгая пауза.

— Ты шутишь, так ведь?

— Я абсолютно серьезно. С чего бы это мне шутить? Тебе ведь нужно где-то жить, правда?

— Да.

— Ну вот, — сказала она кратко. — Проблема решена.

— Ты уверена? Или это в тебе говорят три глотка пива после трудного дня?

Она захохотала.

— Думаю, и то и другое. Встретиться с тобой и Гершвином на его дне рождения — это было так странно. А уже на следующий день я просачковала работу. А теперь прошло несколько недель, и я почти каждый вечер сижу с вами в баре. Мне нравится такой элемент случайности в жизни. Это классно. — Она остановилась и глотнула еще пива. — Помнишь, как однажды во время экзаменов родители Бев куда-то уехали и оставили ее присматривать за домом, и мы все неделю жили у нее? И мы тогда еще говорили, что при первой возможности найдем большой дом и поселимся в нем все вместе, как «Манкиз»[21]. И вот такая возможность появилась. Гершвин с Зоей и Шарлоттой тоже могут поселиться у меня.

— А как насчет Иэна?

— Что насчет Иэна?

— Он не будет возражать?

— Возражать против чего? Против того, что старый школьный друг некоторое время поживет у меня в свободной комнате? Конечно нет.

Я задумался.

— Но ты позволишь мне заплатить за комнату?

— Никакой платы, я же сказала. Ты можешь покупать в супермаркете продукты на двоих, и это будет твоя плата, если хочешь.

Я снова задумался.

— И ты уверена, что ты уверена?

— Конечно, — убежденно сказала она. — Иэн — он как бы самый спокойный человек в мире. Я могла бы поселить у себя стриптизера, и он бы сказал «Отлично, крошка». В любом случае это мой дом, и я делаю в нем все, что хочу.

Похоже, Джинни саму забавляла ее решительность.

— Но у нас будут правила, — произнесла она таким голосом, как будто хотела сказать: «Я пытаюсь быть строгой». — В молодости у меня уже было несколько кошмарных соседей, особенно мужчин.

— Какие правила ты имеешь в виду?

— Самые общие. Не оставлять стирку в ванной больше чем на двадцать четыре часа.

— Хорошо.

— Не оставлять огрызок туалетной бумаги на вертушке.

— Хорошо.

— Не бросать вонючих мужских носков в комнатах общего пользования.

— Хорошо.

Джинни молчала, но было видно, что она пытается придумать еще правила.

— Это все? — на всякий случай спросил я.

— Да, — неуверенно ответила она. — Кажется, все.

— Хорошо. У меня тоже есть правила, вернее, одно.

— Ты не имеешь права придумывать правила, наглец. Ты — квартирант. — Она захихикала, зевнула, потом сказала: — Ладно, валяй. Что у тебя за правила?

— Не сушить женских трусов или лифчиков на батарее, — четко проговорил я. — Это все, о чем я прошу. Элен всегда их оставляла, и я просто бесился.

54

To: crazedelaine@hotpr.com

From: mattb@c-tec.national.com

Subject: Признания

Элен!

Раз у тебя недавно был порыв делать признания, то и я должен тебе кое в чем признаться. В какой-то степени. У меня возникли сложности с родителями, и я даже подумывал о том, чтобы поехать в Австралию раньше, но Джинни предложила мне комнату в ее доме. Итак, я как бы переезжаю к ней, но это все чисто платонически (свободная комната будет границей моих владений). Ее парень отнесся к этому спокойно. И это только до моего отъезда в Сидней. Вот и все. Ничего кардинального.

Мэтт ххх

To: mattb@c-tec.national.com

From: crazedelaine@hotpr.com

Subject: Признания

Ну ладно, Мэтт.

С любовью,

Элен.

To: crazedelaine@hotpr.com

From: mattb@c-tec.national.com

Subject: Признания

Элен!

Что означало твое «ладно»? «Ладно, все нормально» или «Ладно, через мой труп»? Просто хотелось бы знать.

С любовью,

Мэтт.

To: mattb@c-tec.national.com

From: crazedelaine@hotpr.com

Subject: Ты абсолютно не понимаешь, да?

Мэтт!

Это значило: «Ладно, все нормально: жить в непосредственной близости от своей бывшей девушки школьных времен в такой важный момент жизни, когда ты оцениваешь и переоцениваешь свои (почти) тридцать лет жизни и считаешь, что твои лучшие дни позади, потому что никакие старые искры ни за что не вспыхнут заново, особенно если она будет целый день ходить по дому в одном белье». Вот что я имела в виду.

С любовью,

Элен.

55

В один из ближайших дней за ужином — гуляш, картошка, капуста и морковь — я объявил родителям, что переезжаю от них. Это доставило мне некоторое удовольствие, потому что стоило мне это сказать, как я тут же снова превратился в любимого сына. Мама попыталась убедить меня остаться, и папа тоже — по ее настоянию, но не слишком усердно. Не то чтобы он хотел побыстрее от меня избавиться или что-то подобное. Просто он как мужчина, наверное, понимал, что если уж я хотел избавиться от всего того, что мне мешало в жизни и снова быть на коне, то лучше это сделать там, где мама не будет каждые пять минут интересоваться, все ли у меня в порядке.

Следующим вечером, закончив присматривать за Шарлоттой, я с помощью родителей переехал к Джинни. Хоть до дома Джинни было всего двадцать минут на машине, мама взяла с меня обещание, что я буду приходить к ним на ужин хотя бы раз в неделю, а также заставила взять с собой большую картонную коробку. Только когда родители уехали и я начал располагаться в своей новой комнате, я увидел, что в коробке консервы, пакетики с чаем и кукурузные хлопья к завтраку.

56

To: crazedelaine@hotpr.com

From: mattb@c-tec.national.com

Subject: Ладно?

Элен!

Мы что, поругались с тобой?

Мэтт ххх

To: mattb@c-tec.national.com

From: crazedelaine@hotpr.com

Subject: Ладно

Мэтт!

ДА, МЫ ПОРУГАЛИСЬ!!!

Элен ххх

To: crazedelaine@hotpr.com

From: mattb@c-tec.national.com

Subject: Поругались

Элен!

Ну что ж. Давай… поговорим. Вот что получается: хоть мы и расстались, тебя почему-то разозлило, что я переехал к своей бывшей девушке, с которой встречался почти пятнадцать квинтильонов (твое слово) лет назад. А ты тем временем «встречалась» со случайными парнями в баре… И, по-твоему, это я не прав? Меня прикалывает, что у тебя полностью отсутствует логическое мышление.

С любовью,

Мэтт ххх

57

В целом, жить у Джинни оказалось не таким уж сплошным стрессом, как я поначалу думал, особенно учитывая историю наших с ней отношений. В прежние времена такой вариант был бы обречен на катастрофу, учитывая то, как легко, без всякого перехода, мы из любовников превращались просто в друзей. Но с моим новым, почти тридцатилетним «я» мне удавалось с этим справиться. Да, в первые несколько дней нам пришлось ввести еще несколько правил: если допиваешь бутылку молока — купи новую, а о том, чтобы оставить на дне несколько капель не может быть и речи; ванну нужно мыть сразу после пользования, и нормальным моющим средством, а не просто протереть ее мокрым полотенцем; не пользоваться без разрешения бритвенными станками для противоположного пола. Честно говоря, это все были мои правила, но Джинни особенно не возражала, потому что такой фанат чистоты, как я, взял на себя большую часть уборки и готовки — если не всю вообще. Это все очень напоминало жизнь с Элен и странным образом успокаивало и помогало пережить трудные моменты в жизни.

58

To: mattb@c-tec.national.com

From: crazedelaine@hotpr.com

Subject: Ссора

Мэтт!

Давай больше не будем ругаться. Я вообще не могу работать, просто сижу и жду от тебя письма. После долгих размышлений я признаю, что поторопилась с выводами по поводу тебя и твоей бывшей подружки. Извини. Уверяю тебя, я не ревную. Я просто волнуюсь за тебя. Я знаю, в каком ты состоянии. Может быть, тебе на самом деле нужно поухаживать за ней. Думаю, что такое вот возвращение в прошлое могло бы стать для тебя хорошей терапией.

С любовью,

Элен ххх

59

У нас с Джинни установился определенный режим дня, как будто мы были обыкновенной счастливой парой. По рабочим дням она вставала в половине седьмого, шла в ванную принимать душ, потом возвращалась в свою комнату, сушила волосы, красилась и одевалась. Потом она спускалась вниз, съедала тарелку мюсли и делала бутерброды, чтобы взять с собой на работу. На все это уходило полтора часа, и она обязательно выходила из дома позже, чем надо.

Мой распорядок дня был гораздо спокойнее. Мать Гершвина все еще была в отъезде, и в те дни, когда мне нужно было сидеть с Шарлоттой, я вставал без пятнадцати восемь, бежал в душ, потом заскакивал в свою комнату, чтобы одеться и выскочить за дверь несколькими секундами раньше Джинни.

Мне нравилось сидеть с почти четырехлетним ребенком, и, к счастью, ей, похоже, тоже нравилось со мной. Все, что нужно было, чтобы рассмешить ее, так это сделать ладонями звуки, напоминающие пуканье. А все, что нужно было сделать ей, чтобы рассмешить меня, так это засмеяться над этим. Со своей любовью к телевизору, странным сочетаниям пищи (попробуйте, например, жареные бобы, перемешанные с творогом) и прогулкам в парке она была для меня идеальным товарищем. Подозреваю, я был создан для того, чтобы присматривать за детьми. Я не шучу.

60

To: crazedelaine@hotpr.com

From: mattb@c-tec.national.com

Subject: Твое последнее письмо

Элен!

Мне сложно проследить за логикой твоей мысли. Теперь ты хочешь, чтобы я начал встречаться с Джинни?

С любовью,

Мэтт.

To: crazedelaine@hotpr.com

From: mattb@c-tec.national.com

Subject: Просто интересуюсь

Мэтт!

Во-первых (Меня обяза-а-а-а-а-ательно уволят, как только узнают, что я целыми днями ничего не делаю, только пишу электронные сообщения в Англию). Во-вторых, с тех пор как мы расстались (и давай не забывать, что это было уже давно), я «встретилась» только с одним парнем в баре! А все, что сделал за это время ты, так это переехал жить к своей бывшей девушке, у которой уже есть парень! Если ты не будешь встречаться с ней, то, думаю, тебе следует найти кого-то еще. Это само собой разумеется.

С любовью,

Элен.

61

Единственной проблемой было мое одиночество. В те вечера, когда Джинни встречалась с Иэном, а Гершвин сидел дома или шел куда-то с другими своими друзьями, я чувствовал себя не в своей тарелке. Я не из тех, кто очень уж любит быть в компании с самим собой. Мне нужны контакты с другими людьми. Я — контактный человек.

62

To: crazedelaine@hotpr.com

From: mattb@c-tec.national.com

Subject: Свидания

Элен!

Ладно, обещаю тебе, что встречусь с кем-нибудь. Но я сделаю это только потому, что ты не отстанешь, пока своего не добьешься. Тебе должно быть приятно узнать, что твоя способность доставать людей работает даже через Атлантический океан. А если серьезно, то ты, пожалуй, права. Но все для меня может оказаться не так просто, как ты думаешь. Я просматривал объявления о знакомствах в газете за субботу, и все женщины за тридцать (то есть те, на кого я должен обратить внимание), обязательно пишут, что ищут мужчину:

1. без материальных проблем;

2. способного поддержать в трудную минуту;

3. без эмоционального багажа.

Если с первым и вторым пунктами у меня все в порядке, то я подозреваю, что ты вполне можешь быть моим «эмоциональным багажом». Несмотря на это, я попробую найти себе кого-нибудь, потому что жизнь продолжается.

С любовью,

Мэтт «Носитель Эмоционального Багажа» Бэкфорд ххх

63

— Хорошо провел вечер? — спросила Джинни.

Было около половины одиннадцатого в пятницу вечером, через неделю после моего переезда к ней. Моя домовладелица только что вернулась с очередной встречи с Иэном в довольно веселом расположении духа, тогда как мой вечер был гораздо проще: «Сторожевой пес на уикенд», потом «Вершины поп-музыки», потом чувство голода и жалости к себе, потом звонок в «Пицца Домино», потом снова жалость к себе и полчаса интенсивного переключения каналов, потом прибытие мясной пиццы, потом «Друзья», потом полбанки мороженого, потом «Фрэйжер», потом половина неубедительного фильма про вампиров, потом приход Джинни.

— Ужасно, — ответил я на вопрос Джинни, не отрывая головы от дивана. — А ты?

— Подозреваю, совершенно наоборот.

Она сняла пальто, отодвинула мои ноги и рухнула на диван рядом со мной.

— Мы выпили в новом баре в городе, а потом пошли в персидский ресторан на втором этаже над баром.

— И как?

— Хорошо. — Она улыбнулась. — Они неплохо готовят — эти персы. — Она зевнула, потом потянулась. — Ну, мистер Несчастье, почему твой вечер был таким ужасным?

— Никакой особой причины.

— Трудный день с Шарлоттой?

— Вовсе нет. Она была молодчиной. После обеда мы ходили в галерею. Похоже, ей понравилось. Скорее всего, понравилось, потому что в автобусе на обратном пути она сказала мне, что хочет стать художником, когда вырастет. Ну, или художником, или бухгалтером.

Джинни засмеялась.

— Я не придумываю, — продолжал я. Не знаю, откуда она все это берет, понятия не имею. Мозг ребенка — для меня загадка.

— Ну, тогда в чем же дело?

— Наверное, мне просто все надоело.

— О, бедняжка, — сказала Джинни и протерла глаза. — Иэн предложил пойти завтра вечером в кино. Можешь пойти с нами, если хочешь.

— Ты второй раз предлагаешь мне быть третьим лишним. У меня все-таки есть какое-то достоинство. Мне не нужна твоя благотворительность… пока.

— Все будет нормально. — Джинни сбросила туфли и посмотрела на часы на стене. — Что будешь делать сейчас? Ложишься спать?

— Еще рано. Я все думал о том, чтобы посмотреть последнюю серию «Скорой помощи». Я записал ее в среду и ждал по-настоящему плохого момента в своей жизни, чтобы посмотреть. Глядя на страдания других — пусть даже только в кино, — я всегда начинаю чувствовать себя лучше.

— Я никогда раньше не смотрела «Скорую помощь», — сказала Джинни, откидываясь на спинку дивана. — Мне никогда особо не нравилась вся эта кровь, кишки и крики.

— Ты шутишь! Крики — это самое классное. Я раньше не понимал этого, как и ты. Я даже уходил из комнаты, когда Элен смотрела «Скорую помощь», говоря, что оставляю ее наедине со своими «женскими» передачами, но она меня в конце концов соблазнила. Я посмотрел только три серии и стал настоящим фанатом. Давай ты сделаешь кофе, а я подготовлю видик и введу тебя в курс — как Элен когда-то меня, — кто с кем спит, кто с кем спал, кто кого ненавидит и кто от кого беременна. Это как настоящая жизнь, только все происходит в больнице.

Без пятнадцати час ночи мы с Джинни ощутили прилив энергии от часового созерцания первоклассной больничной драмы. Энергии оказалось столько, что мы решили поиграть в «Скорую помощь» — глупую игру, которую придумали мы с Элен и которую больше никто не понимал и не считал хоть немного занимательной, но нас она забавляла. Все, что нужно было для игры, так это найти добровольца-пациента (мы с Элен брали для этой роли одну из подушек, вышитых ее матерью), распределить роли (Элен всегда была доктором Шулой Хобгоблином, с одной рукой и взрывным темпераментом, а я был медбратом Циммерманом — строгим, но справедливым, который родился не на той стороне Австрийских Альп). Сама игра состояла в том, чтобы вспомнить как можно больше фраз из фильма.

Идея поиграть в «Скорую помощь» понравилась Джинни из-за того, что была такой сумасшедшей. Она решила, что будет доктором Элизабет Хэтстэнд, талантливым, но эксцентричным врачом из Лондона, второй год работающей в этой больнице. Чтобы не будить слишком много воспоминаний, я решил быть доктором Лэнсом Батти, способным, но неудачливым хирургом-практикантом с родимым пятном на спине размером с кирпич.

— Доктор Батти! — сказала Джинни, едва сдерживаясь от смеха. — Срочно в травматологическое отделение! У нас здесь участник бандитской разборки. У него огнестрельное ранение, анафилактический шок и всякое такое.

— Вот пациент, доктор Хэтстэнд, — я взял одного из котов, Ларри (хитрый Сэндерс успел спрятаться), положил его на пол перед телевизором, и мы с Джинни склонились над ним.

— Дела наши не слишком хороши, — сказал я. — Похоже, он потерял слишком много крови. Боюсь, что он уже никогда не сможет ловить мышей. — Я топнул ногой, изображая страдание. — Черт бы побрал всех этих подростков и их банды. Они что, не понимают, что губят свои молодые жизни?

Джинни сделала вид, что дала мне оплеуху.

— Черт бы вас побрал, Батти. У вас истерика. Вы что, не знаете, что у меня пока еще не умер ни один пациент? Даже такой, с кошачьими усами? — Она снова шлепнула меня по щеке.

Ларри посмотрел на нас безучастно, повел усами и перевернулся на спину.

— Вы правы, доктор Хэтстэнд. Простите. У меня и вправду истерика. Я никогда не говорил вам об этом, но я потерял своего кота при таких же обстоятельствах. Это такая трагедия! Я никогда не должен был…

Джинни прервала меня, громко изображая сирену.

— Что это, Хэтстэнд?

— У пациента анафилактический шок! Нам нужна кровь второй группы, резус-отрицательная, и ему надо измерить давление и сделать ЭКГ и ДТП и БиБиСи-1, БиБиСи-2 и, может быть, даже АйТиВи — и еще эту большую штуковину для электрошока, а то он отправится в путешествие на небо с билетом в одну сторону!

— Но, доктор Хэтстэнд, не провести ли нам интубацию? Или крикотироидоктомию? Или кордотомию? Или даже лоботомию?

— Черт бы вас побрал, Батти! — прокричала Джинни, по-настоящему входя в роль. — Кто здесь главный хирург? Я или вы, черт возьми?

Ларри явно надоело слушать, как эти двое орут над его головой всякую чушь: он поднялся, потянулся и отправился на кухню.

— Вернись, Ларри! — закричала Джинни, катаясь от хохота по полу. — Мы обещаем, что вылечим тебя!

— Неблагодарный пациент, — закричал я вслед и отполз к дивану. — Я в изнеможении. Не представляю себе, как люди работают в настоящих больницах. Иметь дело с компьютерами гораздо легче.

Джинни захохотала.

— Забудь про свои компьютеры. Давай лучше откроем бутылку вина, а то и две, отдохнем и поболтаем.

64

— Ты скучаешь по ней? — спросила Джинни, передавая мне первый из нескольких запланированных бокалов вина.

— По ком? — я притворился, что не понимаю, о чем речь.

— По Элен.

Я попытался вспомнить, о чем мы разговаривали перед этим, чтобы понять, как наша беседа перешла от компьютеров к Элен.

— Я давно хотела с тобой поговорить о ней. Когда мы закончили играть в «Скорую помощь», ты был такой грустный, как будто думал о ней. Может быть, я ошибаюсь. Может быть, ты думал про следующую серию «Скорой помощи».

Джинни была права. Я думал об Элен, но только мимоходом. Я вспомнил, как она всегда, когда мы играли в «Скорую помощь», упоминала персонажа, которого никто из нас не изображал — доктора Салями. Это была довольно грубая бессмысленная болтовня, которая в обычной жизни вовсе не казалась бы такой прикольной. Но это была наша шутка и ничья больше, что и делало ее прикольной.

— Ты права, — сказал я. — Я по ней скучаю… очень. Это все глупо на самом деле. Кроме «Скорой помощи» у нас еще была игра «Угадай овощ».

Мы по очереди прятали какой-нибудь овощ под полотенцем и старались угадать, что это.

— Гм, — Джинни подняла брови. — Очень странное поведение.

— Знаю, — сказал я, смеясь. — Но это не самое глупое. Самое глупое это то, что это всегда была картошина.

— Ну а теперь ты расскажешь мне, что у вас произошло? Я уже давным-давно порываюсь задать тебе этот вопрос, и только сейчас, когда я пытаюсь тебя напоить, у меня наконец хватило смелости. До сих пор ты мне ничего не рассказал о ваших отношениях, кроме того, что у вас «не получилось». — Джинни сделала гримасу. — Ты даже не рассказал мне, как вы познакомились. И ты еще говоришь, что мы друзья?

— Ты правда хочешь об этом говорить? В смысле, это все немного грустно, так ведь?

— Нет, нет, нет, — уверенно сказала Джинни. — Говорить о своих отношениях с кем-то — не грустно, это терапия.

— Хорошо. — Я глотнул вина. — Ты удобно сидишь? Тогда я начну. Жил-был приятной внешности программист Мэтт. Он пять лет прожил в Лондоне, на работе у него все было хорошо, и он встречался с очаровательной девушкой по имени Моника Эспел, которая работала в консалтинговой фирме. Мэтт гордился своими отношениями с Моникой, потому что в первый раз за двадцать семь лет он называл кого-то своей девушкой, а она его своим парнем без всяких кавычек. Он даже думал, что с ней преодолеет двенадцатимесячный барьер отношений, чего у него пока не случалось. Увы, за месяц до их первой годовщины он сделал ошибку: вернулся в их квартиру в Масуэлл Хилл[22] слишком рано и увидел, что его девушка — бизнес-консультант — взяла работу домой и консультирует какого-то бизнесмена в несколько слишком интимной форме на их кровати…

— О нет! — воскликнула Джинни.

— Не волнуйся. Мэтт был в норме — ну, постепенно пришел в норму. Он сразу же съехал и ночевал на диване у сослуживца. В любом случае — он… Ладно, хватит, не хочу продолжать. Вот тогда я и услышал о том, что в нашей фирме ищут кого-нибудь на должность лидера команды программистов. Это было бы для меня шагом на ступеньку выше, и самое главное — что работа была в Нью-Йорке. Со мной провели длинное собеседование, я получил работу и съездил в первый раз в Нью-Йорк, чтобы познакомиться со своим новым руководством. И не успел оглянуться, как опять летел в Нью-Йорк на самолете компании «Верджин Атлантик» с зеленой картой в кармане.

— Все это так интересно, — подбадривающе сказала Джинни.

— Оно так и было, хоть поначалу меня это все несколько ошеломило. У меня были всякие планы: я хотел купить «Форд Гранд Торино», как у Старски и Хатча[23], чтобы на нем ездить в долгие путешествия в отпуске, и я собирался начать ходить в спортзал, чтобы нарастить 6ицепсы, — я много чего хотел. Но вместо этого в первую свою неделю в Нью-Йорке, всего через два дня после того, как я нашел себе квартиру, на одной вечеринке в Гринич Вилледж я познакомился с Элен. У нас возникло взаимопонимание. Две недели мы встречались почти ежедневно, а потом она поругалась со своими соседями по квартире и переехала ко мне — временно, пока не найдет себе что-нибудь получше, — и так и осталась насовсем.

— Переселиться второпях, потом спать на диване и уже никуда не спешить, — глубокомысленно произнесла Джинни.

— Примерно так оно и было, — продолжал я. — И довольно долго все было хорошо, особенно по сравнению со всеми моими прошлыми девушками, а потом все вдруг стало плохо. Мы не ругались. На самом деле мы всегда очень хорошо ладили между собой. Мы были — и до сих пор остаемся — хорошими друзьями. У меня с собой ноутбук, и я пишу ей по электронной почте почти через день. Я могу разговаривать с ней о чем угодно, но, наверное, если я спрошу себя: «Могу ли я представить себя с ней через пять лет?» — ответ всегда будет «нет», и если спросить о том же Элен, она ответит то же самое. — Я посмотрел на Джинни, не уверенный, следует ли мне исповедоваться дальше. — Когда мы расстались, все было нормально. Ни я, ни она не делали из этого проблемы. Все было кончено, и нас обоих это устраивало, и тогда…

— Что?

— В последнюю минуту я передумал.

— Но ведь это хорошо, правда?

— Нет. Это плохо. Все было хорошо, пока оба хотели расстаться. А когда один хочет, а другой — нет, это все просто… безнадежно.

— Почему ты передумал?

Я снова посмотрел на Джинни, решая, могу ли доверять этой женщине, сидящей напротив.

— Потому что мне скоро тридцать, — ответил я. — Знаю, что не стоит слишком из-за этого переживать. Знаю, что это всего лишь еще один день рождения. Но в тот момент я просто подумал, что уже устал от всех этих встреч и расставаний. Я устал знакомиться с новыми девушками, убеждать их, что я могу им понравиться, проводить с ними время, а потом понимать, что это все зря. Не знаю, мне просто показалось, что она — мой последний шанс. Не слишком-то оптимистичный взгляд на мир, понимаю, но и я уже не такой оптимист на самом деле.

Джинни кивнула, словно размышляя над моими словами:

— Вам не хватало этого.

— Чего?

— У тебя с Элен не было того, что должно быть у тех, кто любит друг друга, — вспышек молнии, хлопков грома, ну, что там еще может быть такое, что заставляет тебя думать, что без этого человека ты не сможешь прожить ни секунды?

— Думаю, ты права. У нас, наверное, когда-то было что-то подобное, но я тогда этого не понимал. А теперь, возможно, этого больше нет. — Я сделал паузу. — А как насчет этого у тебя с Иэном?

— Что? — Джинни показала пальцем на себя, словно не понимала о чем речь. — Есть ли у меня Это Самое с Иэном? Не знаю. Иногда я думаю, что оно у нас есть, а иногда мне кажется, что он так далек от меня, как если бы жил на другом краю земли. Все, что я знаю, так это то, что я в чем-то похожа на тебя и половина всех моих разочарований происходит оттого, что я всегда представляла себя в тридцать лет совсем по-другому.

Я абсолютно точно понимал, что она имеет в виду.

— И как ты себя представляла? — спросил я. Джинни задумалась.

— В четырнадцать лет я думала, что стану адвокатом, потому что смотрела каждый четверг сериал про адвокатов. Я даже решила, что буду заниматься уголовным правом и защищать женщин, которым больше некому будет помочь. И что я буду ездить на «БМВ-кабриолете», носить солнечные очки на голове, независимо от погоды, и что у меня будет умный парень с квадратной челюстью. И мы с ним поженимся и родим двоих детей — мальчика и девочку, — и я одну половину недели буду проводить с ними, а другую — выносить приговоры всяким отвратительным мужикам. А теперь давай посмотрим на реальность. Я — тридцатилетняя преподавательница рисования в неплохой, в общем, школе, у меня есть парень, который иногда молодец, а иногда просто мудило, но ни у одного из нас нет никаких планов сделать эти отношения более постоянными. У меня есть свой дом, но я не умею даже наклеить в нем обои. У меня двое котов, которые, без сомнения, заменяют мне детей, и в свободной комнате живет мой бывший парень, который как бы и не совсем парень. Ко всему этому я сирота. — Она грустно улыбнулась. — Ну как, разве это то, что я планировала? Несколько минут мы сидели молча.

— А ты, Мэтт? Каким ты представлял себя в тридцать лет?

— В смысле карьеры все получилось примерно так, как я хотел. А что касается спутницы жизни, то кто знает? Подростком я был влюблен в Мадонну. Но она, я полагаю, уже занята.

— А о ком еще ты думал?

Я некоторое время упорно размышлял над этим вопросом, а потом произнес:

— О тебе.

65

— Разве это удачная мысль, Мэтт?

— Ты не уверена?

— Нет, — сказала Джинни. — Я не уверена.

— А в чем ты не уверена?

— В том, что ты. И я. Здесь, на этом диване. Твоя… левая рука у меня под свитером.

Я убрал руку.

— Мне говорить дальше? — спросила Джинни.

— Не надо, — вздохнул я. — То, что ты скажешь, только растянет эту нездоровую интерлюдию. Ты просто не могла не разбудить свою совесть, а заодно и мою. А ты хочешь на самом деле?

— А ты? — спросила Джинни, в волнении проводя рукой по своим волосам.

— Да, — ответил я, но мой голос звучал неубедительно.

— Ты точно в этом уверен? Или просто уверен?

— Я уверен! Я уверен! На самом деле думаю, что ни разу в истории человечества никто еще не был в чем-нибудь больше уверен, чем я сейчас.

Джинни засмеялась, и мы продолжили целоваться, но через несколько секунд остановились.

— А сейчас в чем дело? — недовольно произнес я.

— Не слишком-то подходящий тон для такого момента. — Я засмеялся. — Извини.

— Хорошо. А сейчас представь, что мы сделали то, что собирались, и что было бы потом? Я хочу сказать… и я знаю, что это звучит как планы на перспективу и вовсе не так страстно, но я не хочу, чтобы мы… ну, ты понимаешь.

Я с шумом выдохнул воздух и сложил руки в защитной позе:

— Хорошо, давай не будем.

— Подожди, — сказала Джинни. — Не стоит спешить. Я просто хочу, чтобы мы были друзьями. По-моему, неплохая идея, да?

Я кивнул. Она была права.

— А теперь перестань дуться, и давай поговорим обо всем по-взрослому, — продолжала она. — Хорошо? Давай договоримся, что не будем сходить с ума.

— Договорились. Что-нибудь еще?

Джинни задумалась на секунду:

— Нет.

— Хорошо.

Мы продолжали целоваться, но потом она вдруг опять резко остановилась.

— А что, если кто-нибудь из нас передумает?

— Ты что, собираешься передумать? — спросил я, меняя свое положение на диване. Нога Джинни лежала теперь на моей, как бы убаюкивая ее.

— Не обязательно, а вот ты можешь передумать.

— Поверь мне, Джинни, я сильно сомневаюсь, что передумаю…

— Значит, договорились?

— Абсолютно. Что-то еще?

— Нет.

— Ты уверен?

— Да.

— Хорошо.

— Ну, значит…

— Что?

— Ничего. Не обращай внимания.

— Что?

— Ничего. Честно. Давай.

Она поцеловала меня в шею, пытаясь подбодрить, но было уже слишком поздно. Ее «ничего» на самом деле означало «что-то не так», и пока в воздухе висело это «ничего», моя совесть не давала мне продолжать, несмотря на все усилия.

— В чем дело? — умоляющим тоном спросил я. Джинни засмеялась.

— Извини, Мэтт, не обижайся. Это все мелочи, правда? Ладно. Я просто хотела убедиться, что если мы на самом деле сделаем то, что собирались, то это будет только один раз. И ни разу больше. И никогда не повторится в этой или в следующей жизни.

— Почему?

— Тебе что, недостаточно того, что я встречаюсь с Иэном, а ты все еще переживаешь разрыв со своей бывшей девушкой и собираешься скоро переехать в Австралию?

— Да, — ответил я. — Мне этого недостаточно.

— Ну, во-первых, все это может повториться и растянуться надолго, и тогда у нас возникнут проблемы. И ты ведь знаешь, как тогда все это будет называться?

— Кошмар?

— Нет, сумасшествие. И, кроме того, нам уже не по семнадцать.

— И всякое действие имеет свои последствия, — добавил я.

— Точно. Поэтому лучше давай остановимся.

— Да, — сказал я с грустным видом, высвобождаясь из объятий Джинни. — Да, пожалуй, стоит остановиться. — Я вздохнул и поцеловал ее в щеку. — Никакого ущерба не было нанесено, да?

— Мы ведь только целовались.

— Это было какое-то наваждение.

— Это все ничего не значило. Это была просто… ностальгия.

— По волнам моей памяти. Мы долго молчали.

— И это не должно больше повториться, — сказал я осторожно.

— Да. Ты прав. Это не должно повториться.

66

To: crazedelaine@hotpr.com

From: mattb@c-tec.national.com

Subject: Ситуация

Элен!

Вопрос: Что получится, если взять бывшего парня, который был как бы и не совсем парнем, а сейчас стал жильцом, прибавить бывшую девушку, которая была как бы и не совсем девушкой, и несколько бутылок вина, и все это в замкнутом пространстве? Да… увы, моя жизнь так предсказуема. Как ты и предрекала, у нас с Джинни действительно кое-что началось, но мы остановились, пока это не зашло слишком далеко. Как это ни прикольно, мы превратили все в шутку, но у меня все равно осталось нехорошее чувство. У нее ведь есть парень, и, по-моему, она с ним вроде как счастлива. Мы не устраивали никакого тщательного анализа, потому что выбрали другой вариант: притворились, что ничего не было. Знаю, что это всего лишь попытка оправдать СЕБЯ, но я обдумываю теорию, что все это лишь любопытство, связанное с прошлым. Да, мы разговаривали о личной жизни друг друга, и мы выпивали, но это не желание и не страсть заставили меня поцеловать ее, а любопытство: а что бы я почувствовал, если бы поцеловал девушку, которую не целовал с тех пор, как мне было двадцать четыре? Не знаю, чего я ожидал, но это точно было совсем не то что тогда, в прошлом. Честно говоря, это было что-то привычное и приятное — как картофельное пюре с маслом, или охлажденное пиво с сигаретой, или английский завтрак и чашка теплого чая.

Поэтично, да? В любом случае, каким бы обычным и лишенным страсти это ни было, оно закончилось, и все вернулось к норме, чему я могу только радоваться.

Жду ответа.

С любовью,

Мэтт ххх

To: mattb@c-tec.national.com

From: crazedelaine@hotpr.com

Re: Re: Ситуация

Мэтт!

Читай внимательно: Я ТЕБЯ ПРЕДУПРЕЖДАЛА!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! Мне даже не потребовалось каких-то особых женских инстинктов, чтобы догадаться. Это было видно по твоим письмам! Послушай, ты и в правду хочешь моего совета? Избегай ее. Ты уезжаешь через месяц, и, как ты сам писал, она вроде как счастлива со своим этим Иэном. Хоть это совсем не в моем стиле, но я поняла твою аналогию насчет привычного и приятного. Если бы это ты спал на Адском диване вместо Сары (которая, кстати, меня уже достала тем, что не моет за собой посуду) и я вернулась бы однажды домой после трудного дня, как, например, сегодня, то, наверное, мне бы тоже захотелось чего-нибудь привычного и приятного в стиле Мэтта Бэкфорда!!! Но, следуя твоей аналогии, я вынуждена довольствоваться позавчерашней холодной пиццей из холодильника. Удачи!

С большой любовью,

Элен ххх

P.S. Знаю, Мэтт, что это было ошибкой, но ты должен сделать так, чтобы такое больше не повторилось. Знаю, что если бы я была на месте Иэна и узнала бы об этом, то очень бы страдала. Ты меня знаешь. Честность прежде всего.

67

Четверг. Вторая половина дня. Точнее, три часа дня.

Я обратил внимание на то, который сейчас час, потому что с удивлением подумал, направляясь к супермаркету и ведя за руку Шарлотту, что всего два месяца назад в это же самое время я сидел на презентации, или на встрече с клиентом, или на собрании по стратегии, или на брифинге по стратегии — разница между двумя последними невооруженным глазом не видна. А сейчас я шел в супермаркет в Бирмингеме в компании четырехлетней девочки, за которой присматривал, собираясь купить на неделю продуктов для своей бывшей девушки (которая была как бы не совсем девушкой), а по совместительству моей квартирной хозяйки (в какой-то степени).

Как все странно бывает в жизни.

Когда мы дошли до «тележечного парка» — или как называется это место в супермаркетах, где скапливаются тележки для покупателей, — Шарлотта потребовала, чтобы я посадил ее на место ребенка в гигантскую тележку, которыми пользуются только домохозяйки, ездящие на «Вольво». Я собрался было сказать «нет», потому что такая тележка выглядела не по-мужски, но у нас с Шарлоттой уже возник перед этим конфликт из-за того, что я не разрешил ей рисовать губной помадой своей матери, и мне не хотелось опять с ней ссориться из-за заботы о своей мужественности. Итак, толкая перед собой громадную тележку, на которой сидела сияющая Шарлотта, я прошел через автоматические двери и начал делать покупки строго по списку, который дала мне Джинни. Если бы кто-то наблюдал за мной — чего, я надеюсь, не происходило, — то я наверняка показался бы образцовым мужем и отцом: двадцатидевятилетний молодой человек с тампонами в тележке и четырехлетним ребенком. Из-за того, что ни ребенок, ни тампоны (точнее, женщина, для которой я их покупал) не были моими, я чувствовал себя очень неуверенно.

Стоит ли говорить, что я встретил еще нескольких бывших учеников своей школы: Адама Хеллера (тогда: все думали, что он станет торговцем наркотиками; сейчас: дипломированный дантист), Лайонела Ортона, сестра которого, Дженин, была в том же выпуске, что и я (тогда: мальчик, с которым дружили старшие ребята, которые хотели встречаться с его сестрой; сейчас: библиотекарь в университете), и Фэй Джонс (тогда: все думали, что она станет парикмахером; сейчас: парикмахер). При каждой из этих встреч, даже если они сами про это не спрашивали, я чувствовал необходимость объяснить этим людям, что ни Шарлотта, ни тампоны не были моими, и они недоверчиво смотрели на меня, как будто хотели сказать: «Давай, заливай больше». Наконец я задал себе вопрос: «А чего я так боюсь? Что среди выпускников моей школы пойдут слухи о том, что Мэтт Бэкфорд превратился в домохозяйку? Неужели мне есть дело до таких мелочей?» Как только мое подсознание ответило: «Да! Мне очень даже есть дело до таких мелочей», я едва не налетел на Иэна, который стоял в отделе алкоголя и рассматривал этикетку на бутылке красного вина.

— Все в порядке? — сказал я. — Как дела, дружище?

— Мэтт… — рассеяно произнес Иэн.

— А я бы подумал, что человек вроде тебя должен пользоваться чем-нибудь покруче, — сказал я, показывая на его большую тележку.

— Что? — спросил он, не понимая.

— Я имею в виду тележку поменьше — они более стильно смотрятся. Как будто специально разработаны для стильных одиноких людей вроде тебя. Чтобы в них было достаточно места только для двух пачек макаронов, чесночного соуса и свежего номера «Гардиан».

Он нервно засмеялся и посмотрел по сторонам.

— Да, я понял.

Я снова посмотрел на его тележку. Судя по всему, ребенок, живший у Иэна внутри, не на шутку проголодался, потому что, кроме обычного набора фруктов и овощей, я обнаружил в ней восемь коробок мармелада, три пачки леденцов в шоколаде и большую бутылку лимонада. Я уже собирался отстать от него, зная, как раздражают людей разговоры по поводу их покупок в супермаркете, но не мог.

— Все очень питательно, — весело произнес я, кивая на его тележку. — Я уже столько лет не ел такой мармелад. Помню, Гершвин постоянно приносил его в школу. Стоило ему открыть пачку, как запах распространялся по всему классу.

— М-м… да, — пробормотал он. — я… это…

У Иэна не было возможности закончить фразу, потому что его прервала молодая женщина, размахивающая двумя бутылками белого вина.

— Какое возьмем? Венгерское, которое мы пили прошлый раз, или вот это итальянское, со скидкой пятьдесят пенсов?

— Все равно, — ответил Иэн без всякого выражения.

Она тяжело вздохнула:

— Другого от тебя ожидать не приходится. — Она посмотрела на меня, потом на Иэна, потом несколько смутилась. — Ой, извините, пожалуйста, вы, кажется, разговаривали.

— М-м… да, — сказал Иэн.

Она махнула мне рукой и бодро произнесла:

— Добрый день. Мы, кажется, не знакомы, да?

— Добрый день, — сказал я, думая о том, как хорошо было бы, если бы поблизости был еще один супермаркет, только не так часто посещаемый знакомыми. — Меня зовут Мэтт Бэкфорд.

Я пожал ей руку.

— А я Сюзанна, «половина» Иэна.

Иэн посмотрел на меня виновато, как школьник, которого родители застукали за каким-нибудь нехорошим занятием. На какое-то время на его лице отразилась паника, но потом, как только Сюзанна посмотрела на него, ожидая, что он меня ей представит, оно снова обрело свое обычное выражение.

— Мэтт — знакомый одной из моих знакомых в школе, где я когда-то работал, — объяснил он. — Мы познакомились как-то в баре после работы.

— Да, точно, — сказал я с отсутствующим видом. — В баре после работы…

Я не успел закончить предложение, потому что меня прервал финальный сюрприз этого спектакля.

— Папа! — закричал ребенок, держащий за руку пожилую женщину. — «Джемми Доджерс» или шоколадное печенье?

— Ни то ни другое, — ответил Иэн. — Мы ведь не хотим, чтобы у тебя выпали все зубы, так ведь? Положи их на место, будь хорошим мальчиком.

— Мы встретили знакомого Иэна, — сказала Сюзанна пожилой женщине, которая, как я предположил, была ее матерью. — Это Мэтт Бэкфорд.

— Здравствуйте, — сказала она. — Извините, я должна бежать — ловить трехлетнего внука, который только и думает, что о сладком.

Сюзанна взяла инициативу на себя.

— Не помню, чтобы ты когда-нибудь рассказывал мне про Мэтта, — сказала она, а потом, прикрыв рот ладонью, как суфлер в театре, шепнула мне: — Иэн никогда мне ничего не рассказывает. Я всегда последняя узнаю обо всех его новостях. Почему мужчины такие? Почему они так любят все скрывать?

Я засмеялся — возможно, чересчур громко, потому что мой нервный шок к этому моменту прошел, и я не знал, что делать дальше. Иэну пришлось тоже засмеяться, чтобы я не выглядел совершенным идиотом. Сюзанна просто стояла и смотрела на нас двоих, прекрасно понимая, что ее шутка была не такой уж смешной.

— Это ваша девочка? — спросила она, улыбнувшись Шарлотте. — Привет, крошка.

Шарлотта безучастно посмотрела на нее, закусила губы, потом посмотрела на меня.

— Она не очень разговорчивая, — сказал я. — Но она не моя. И тампоны тоже не мои.

— Тампоны? — переспросила Сюзанна.

Черт подери, она их даже не заметила.

— Ах, так вы настоящий мужчина, — сказала она. — Покупаете своей женщине тампоны. У Иэна случился бы сердечный приступ, если бы я попросила его купить мне тампоны.

— Они не для моей женщины, — объяснил я, но получилось еще хуже, как будто я собирался сказать, что они мои. — Это для Джинни, я снимаю у нее комнату.

— Это та самая Джинни, с которой Иэн раньше вместе работал?

Мой язык чуть не заклинило.

— Э-э… да.

— Я не поняла сразу, что она и есть та самая знакомая, Иэн. Ты должен был объяснить. А Джинни молодчина. Я видела ее несколько раз, когда Иэн работал в школе Кингс Хит. Очень приятная женщина. Так жалко, что ее мама умерла. Помню, Иэн рассказывал. Она была просто в шоке.

— Я в курсе, — сказал я.

— Знаете что, — сказала Сюзанна, пытаясь оживить разговор, — вы с Джинни должны как-нибудь прийти к нам на ужин. Я была бы рада снова увидеть ее.

— М-м… да, — сказал я. — Отличная идея, но она сейчас загружена работой по самые уши, так что…

— Понимаю, о чем вы. Ну, в любом случае скажите ей, чтобы она позвонила Иэну, когда немного освободится.

— Обязательно, — сказал я, потом посмотрел на часы. — Ничего себе — уже так поздно. Мне надо поторопиться.

— Да, конечно, — сказал Иэн. — Рад был тебя увидеть, Мэтт.

— Да, а я тебя. — Я остановился и посмотрел на Сюзанну. — И приятно было познакомиться с вами. — Я улыбнулся. — Увидимся.

— И не забудьте позвонить нам, — сказала Сюзанна.

— Конечно, — ответил я, радуясь тому, что это сумасшествие наконец закончилось. — Я скажу Джинни, чтобы она вам позвонила. — Потом я сделал руками этот дурацкий жест, который означает «Да, я позвоню обязательно, это не пустое обещание», и отошел.

68

Когда я отвез Шарлотту домой и вернулся к Джинни, была половина шестого. Входя в дверь, я окликнул Джинни: я уже принял решение все ей рассказать. Хорошо зная ее, я понимал, что для нее это будет шоком, и она наверняка захочет расстрелять гонца, принесшего такую новость, а потом осыпать его труп проклятиями. Но у меня не было другого выхода. Я не представлял себе, как могу все это утаить, по опыту зная, что нет ничего разрушительнее, чем двойной шок от того, что это случилось и что все друзья узнали об этом раньше тебя. Мне сейчас очень не хватало Элен, которая хорошо умела справляться с сильными эмоциями, и я боялся, что обязательно скажу что-то не то и это только расстроит Джинни еще больше. Я понятия не имел, как я ей все расскажу. Каким здесь должен быть этикет? Я что, должен сначала спросить, как ее дела, а потом сразу же вставить: «Да, кстати, у твоего парня есть жена и ребенок»? Или нужно, как в мыльной опере, принести ей выпить, потом усадить ее в кресло и только потом перейти к самому главному? Кроме того, конечно, можно было использовать метод «двух новостей, хорошей и плохой»: «Сначала хорошая: у тебя ведь скоро зарплата, да? А теперь плохая: тот, с кем ты встречаешься, врун и кусок дерьма».

Но все было не так просто.

Явных признаков присутствия Джинни я не обнаружил, но из ее спальни доносилась музыка, а в ванной слышался звук душа. Она слушала третью симфонию Малера, которую включила на полную громкость. Это в сочетании с тем, что Джинни принимала ванну так рано, могло означать только одно: она пытается сгладить последствия исключительно плохого дня на работе.

— Эй! — крикнул я, пытаясь перекричать музыку. — Джинни!

— Я в ванне, — донесся из ванной ее приглушенный голос. — Оставь меня в покое, пока я не приму человеческий вид!

— Я только хотел… — Я задумался, что сказать дальше. — Я просто хотел убедиться, что с тобой все в порядке.

— Я в порядке, — прокричала в ответ Джинни. — Просто у меня был длинный, ужасный, изнурительный день.

Я оставил ее в покое и пошел в кухню выложить покупки. Проходя через гостиную во второй раз, я решил проверить автоответчик на случай, если Иэн звонил. Конечно же, на автоответчике было сообщение от взволнованного Иэна, который просил Джинни срочно перезвонить ему на мобильный. Очевидно, он хотел рассказать ей свою версию до того, как я расскажу свою. Я стер сообщение, разложил покупки, приготовил две чашки чая и поднялся наверх. Джинни уже вышла из ванной и сушила волосы у себя в спальне.

Я постучал в дверь:

— Ты уже приняла человеческий вид?

— Да, насколько это возможно.

Я плечом открыл дверь. Джинни сидела на краю кровати в халате, держа в руке фен.

— Чем могу вам служить, мистер Бэкфорд?

— Чашка чая для вас, миледи. Без сахара, без молока, не слишком крепкий, не слишком слабый.

— Такой, как я люблю, — сказала она, потом удивленно посмотрела на меня. — Для чего это?

— Так просто. Просто чашка чая. — Я сделал паузу. — Может быть, для того, что у меня такая хорошая хозяйка.

Джинни сузила глаза.

— Ты хочешь одолжить денег, да?

— Нет, — ответил я. — Хотя если ты раздаешь их направо и налево, то я тоже возьму немного. Нет, я просто подумал, что это довольно приятно, когда кто-то приносит тебе чашку чая. Если хочешь, могу ничего подобного не делать, а оставаться занудой вроде тебя.

Джинни захохотала.

— Нет, мне нравится такой заботливый Мэтт. Это надолго?

— Не знаю. А в чем измеряется заботливость? — Я глотнул чаю.

— Не знаю, как это Элен могла тебя отпустить, ну, ты понимаешь.

Я улыбнулся.

— Телефон не звонил, пока ты была в ванной?

— Нет, — сказала Джинни, вытирая руки полотенцем. Она остановилась и задумалась. — Вообще-то вспоминаю, что звонил. Да, точно звонил. Но я была такая усталая, что не могла подойти и ответить. Что-то важное?

— Нет, — солгал я. Мне хотелось узнать, успела ли она поговорить с Иэном. — Это было сообщение для меня. От родителей. Просто хотел знать, во сколько они звонили. А больше никто не звонил?

— Насколько я знаю, нет. Ладно, хватит про телефонные звонки. Спроси у меня, как прошел мой день.

— Как он прошел?

— Хуже не бывает. Все, что могло получиться плохо, получилось плохо. — Она тяжело вздохнула. — Я думаю о том, чтобы куда-нибудь сбежать от всего этого.

— Куда?

— Куда-нибудь, где жизнь легче.

— И где есть пляж. Да?

— Точно. Где-нибудь на Карибских островах. Я бы сидела целый день на пляже и учила рисованию местных ребятишек.

— И ты могла бы делать композиции из раковин и водорослей, — предложил я.

— Великолепно! — Она улыбнулась. — Мне нравится эта идея. Ну как, едешь со мной?

— На Карибские острова? Зачем?

Джинни захохотала:

— Даже в раю нужны друзья.

— Значит ли это, что мы должны взять с собой и Гершвина?

— Было бы просто некрасиво не взять его.

Мы снова посмеялись, после чего последовала пауза, и я понял, что должен сейчас ей все рассказать. Но я не рассказал. Вернее, я не мог.

— Что будешь делать вечером? — спросил я.

— Иэн, как всегда, занят. А ты?

— Не знаю.

Она посмотрела на меня задумчиво.

— Ты снова грустишь из-за того, что хочешь назад в Америку, так ведь? По тебе заметно.

Я сделал гримасу, показывая, что, как это ни грустно, но она права.

— Ты голодна? — спросил я.

— Ты хочешь сказать, что приготовишь ужин?

— Может быть. Чего бы ты хотела?

— Что-нибудь привычное и приятное.

— Привычное и приятное? — повторил я.

Джинни удивленно посмотрела на меня.

— В этом нет ничего странного, Мэтт, правда. Я бы сейчас хотела чего-нибудь из картошки — например, замороженные вафли или оладьи, а еще бобов и яичницу. И на все это вылить побольше кетчупа.

— И все?

— И чтобы кто-нибудь посидел со мной у телевизора до конца вечера, чтобы я не чувствовала себя одинокой неудачницей.

— Хорошо, — сказал я, испытывая облегчение. — Я приготовлю тебе оладьи, и бобы, и яичницу.

— А как насчет кого-нибудь, с кем посмотреть телевизор?

— Я подойду?

— Конечно.

— А мы поиграем в «Скорую помощь»?

— Конечно.

69

Была уже половина двенадцатого ночи. Мы с Джинни съели наш плотный ужин. Мы посмотрели кучу всякой ерунды по телевизору. Мы поиграли в «Скорую помощь». Но я все еще не мог решиться сказать ей про Иэна. И только когда Джинни, зевнув, сказала «Ну, я ложусь», я решился наконец все ей рассказать.

— Я видел сегодня Иэна в супермаркете.

— С кем ты только не встретился в этом супермаркете? Ты хоть с ним поздоровался?

— Он был с женщиной.

После едва заметной паузы она сказала:

— Только не говори мне, что его преследует в супермаркете какая-то женщина. — И она засмеялась. Но было уже слишком поздно. Какой бы короткой ни была пауза, она поставила все на свои места.

— Ты ведь уже знаешь об этом, да?

— О том, что Иэн был в супермаркете?

Я посмотрел ей в глаза и понял, что прав.

— Ты знаешь, что он женат, так ведь?

— Я всегда знала, — сказала Джинни, закусив губу, и в глазах у нее появились слезы.

Я обнял ее за плечи. Никто из нас не произнес ни слова, пока она плакала. Когда она наконец успокоилась, я поднялся и принес из прихожей одежду.

— Пошли, — сказал я, подавая ей ее джинсовую куртку.

— Куда?

Я улыбнулся и поцеловал ей руку.

— Мы убегаем отсюда.

70

— Парки странно выглядят по ночам, — сказала Джинни. — Но мне нравится.

— Понимаю, о чем ты. Кажется, что это какое-то совершенно новое место.

Как на автопилоте, мы дошли до парка Кингс Хит, который и сейчас, после полуночи, выглядел притягательно. Как только мы вошли в парк, Джинни сказала: «Пошли на нашу скамейку», и я согласился. Это была старая деревянная скамейка в центре парка, у фонтана. Мы всей своей семеркой приходили сюда, чтобы немного расслабиться и снять стресс, когда готовились к экзаменам. Трудно было поверить, но скамейка была на месте, хоть уже прошло столько времени. Я бы поставил немало денег на то, что хулиганы должны были давным-давно расправиться с ней, но скамейка была цела, несмотря на некоторый ущерб, нанесенный школьниками, вооруженными фломастерами и перочинными ножами.

— Значит, ты расскажешь мне, почему так получилось? — спросил я после некоторой паузы. — Если не хочешь, то не надо. Хочешь — просто посидим здесь. Но если ты думаешь, что лучше все-таки поговорить про это, я готов слушать.

Джинни помолчала некоторое время. Пока мы шли сюда, почти не разговаривая, я размышлял про обстоятельства Джинни и про то, как они на нее повлияли. Ясно, что ей приходится сдерживать слезы с того самого момента, как у них с Иэном начались отношения.

— Все так, как я сказала, — произнесла она слабым голосом. — Я сама во всем виновата.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, я такая. Некоторые мои подруги, как только видят красивого мужика, сразу думают «Ну, этот от меня не уйдет!» А я, когда разговариваю с ними, чувствую себя фальшивой, потому что мне может понравиться какой-нибудь полуголый мужик с жирными волосами, который выпил и танцует в баре, если он сможет хорошо приготовить чашку чая. Я сама виновата, что я такая. Меня не привлекают незнакомцы, совершенно не привлекают. Они для меня никто. Если я ничего не знаю о мужчине, он мне не интересен. — Она остановилась и посмотрела на меня. Я тоже посмотрел на нее, и она отвела глаза. — Ну, в общем, у меня довольно долго никого не было. Наверное, мне просто надоело вкладывать столько усилий в отношения, о которых я заранее знала, что они никуда не приведут. И поэтому для меня существовали только подруги, работа и мама…

— А потом?

— Потом Иэн начал работать в нашей школе на замене.

— На кафедре географии?

— Ты знаешь, — ответила она и полуулыбкой показала, что поняла: я ее дразню. — Поначалу я его терпеть не могла. После разговора с ним у меня было чувство, словно он играет со мной в какие-то игры. Не могу объяснить почему. Но потом, благодаря его настойчивости или своему любопытству, я изменила свое отношение к Иэну, и мы начали иногда заходить вместе в бар после работы. Мы стали друзьями — настоящими друзьями. И эта дружба продолжилась, когда он перешел в другую школу. Когда мама умерла, он показал себя настоящим другом. Мне тогда было очень тяжело, и он появлялся всегда в нужное время, чтобы помочь мне. Он, можно сказать, стал незаменимым — заполнял дыры в моей жизни. В то время у нас еще ничего не было, но я знала, что влюбляюсь в него. Потом однажды вечером, прошлым летом, он был у меня, и мы сидели в саду на закате, и я посмотрела на него и поняла в тот момент, что он мне нужен… ну, вот так все и получилось.

— Когда ты узнала, что он женат?

Ее голос стал тише.

— Он сказал мне про это тем вечером. Знаю, что это прозвучит смешно, но он сказал это после первого поцелуя.

— И?

— И тогда было уже слишком поздно.

— Что значит слишком поздно?

— Я влюбилась в него, — произнесла она нетвердо.

Я обнял Джинни за плечи.

— Все в порядке, — сказал я, крепко сжимая ее. — Все в порядке.

— Ничего не в порядке, — сказала она, рыдая. — Далеко не в порядке. Хоть я и очень легко обо всем этом говорю, на самом деле это не так. Я даже описать тебе не могу, как мне тяжело. Я сто раз пыталась все оборвать, но не могла. Я люблю его. Это так глупо. Так бессмысленно. — Она остановилась и позволила себе как следует расплакаться. — Ненавижу всю эту ситуацию. Я чувствую себя стервой, но ведь это неправда. Неправда. Я ничего такого не делаю. Поэтому я больше никому не сказала. Я только потому представила его тебе как моего парня, когда мы случайно встретились на дне рождения Гершвина, что думала, мы после того вечера больше не увидимся. Терпеть не могу, когда люди думают, что я такая. Не хочу, чтобы ты думал, что я такая.

— Все нормально, — сказал я. — Я вовсе о тебе так не думаю, правда.

— Зачем я это делаю? У него же ребенок, ты знаешь, мальчик.

— Полагаю, что его жена — Сюзанна — ничего не знает?

Джинни покачала головой.

— Нет. Мы даже знакомы — и это еще хуже. Иэн говорил ей, чтобы оправдать наши встречи, что у нас совместный проект для начальных классов. И однажды она предложила, чтобы он пригласил меня на ужин, и он не мог сказать «нет», чтобы не вызвать подозрений. Это было ужасно, один из худших вечеров в моей жизни.

— А что он говорит жене, когда идет на встречу с тобой?

— Что ходит с друзьями играть в футбол, что работает над диссертацией в библиотеке. Все, что только можно придумать.

— Он собирается от нее уходить?

— Нет. Он с самого начала это сказал. Он говорит, что по-своему любит ее и любит своего сына, Джейка, больше всего на свете. Он не собирается всем этим жертвовать ради меня, как бы он меня ни любил.

— А ты уверена, что он тебя любит? — я не хотел задавать этот вопрос, но мне нужно было знать наверняка.

— Да, любит, — сказала она. — Когда я пыталась со всем этим покончить, он в слезах умолял меня остаться. — Она сделала паузу. — Это смешно, но я рассказала ему, что мы с тобой в какой-то степени бывшие парень и девушка, и меня поразила его реакция. Он ревновал, хоть это все и было много лет назад.

Мы говорили еще минут пятнадцать или около того. Я говорил мало, только изредка вставлял свои замечания, и Джинни, должно быть, заметила, что я отмалчиваюсь, и задала мне единственный вопрос, на который я не хотел отвечать.

— Что, по-твоему, я должна сделать?

Когда друзья задают тебе этот вопрос, они вовсе не хотят, чтобы ты сказал им то, что на самом деле думаешь. Они хотят услышать подтверждение того, что решение, которое они уже приняли, — правильное. И это естественно. Я бы хотел того же самого. Но если я чему-то и научился, живя с Элен, так это вот чему: то, что ты хочешь услышать, редко оказывается тем, что тебе действительно нужно. Поэтому всегда, когда я спрашивал у Элен совета, она честно высказывала свое мнение, даже если это было мне неприятно. И это ее качество больше всего меня в ней восхищало.

— Ты и сама знаешь, что должна перестать с ним встречаться, так ведь? — сказал я.

— Это не так просто.

— Понимаю, — согласился я. — Нет ничего сложнее. — Вдруг мне в голову пришла одна мысль, и губы сразу расплылись в улыбке.

— Что такое?

— Ты подумаешь, что я сошел с ума.

— В первый раз, что ли?

— Хорошо, — начал я. — Я подумал, что в какой-то момент между восемнадцатью и тридцатью годами у человека как бы начинается эра мыльных опер.

— Ты говоришь какой-то бред, Мэтт. Ты совсем не слушал, что я сказала.

— Жизнь становится мыльной оперой — одни сплошные повороты сюжета и неожиданные продолжения. Ты понимаешь, о чем я: в юности все жизни гораздо более предсказуемо. До какого-то момента у тебя так мало плохих и хороших новостей, что ты начинаешь сам изобретать поводы, чтобы волноваться. Поэтому у подростков так часто меняется настроение: дело не в гормонах, а в том, что у них в жизни ничего не происходит. Я вспоминаю тебя, себя и Гершвина подростками — все было так просто. А вот прошли годы, и посмотри на нас: Гершвин женат, у него ребенок, но он устал от жизни, у тебя роман с женатым мужчиной, а я пытаюсь определить для себя, нужна ли мне моя бывшая девушка, которая осталась в Штатах. Вот что я имею в виду, когда говорю о мыльной опере.

— У меня есть знакомый в Брайтоне, — сказала Джинни. — Который не знает, что его девушка спит с его лучшим другом.

— А, ты поняла меня. Это мог быть сценарий для «Красивых и смелых» или для «Бруксайд». — Я задумался на мгновение. — А как тебе вот это — незадолго до моего отъезда из Нью-Йорка одна наша знакомая пара узнала, что они не смогут иметь детей даже при искусственном оплодотворении?

— Кажется, я видела что-то подобное по телевизору на прошлой неделе, — сказала Джинни, заметно воодушевляясь. — Хорошо, вот тебе еще один пример. Одна моя знакомая, которая живет в Киле, узнала в прошлом году, что у ее матери двадцать восемь лет назад был роман и ее отец — вовсе ей не отец.

— Это — типичный эпизод из «Далласа», — сказал я, и Джинни засмеялась и на какой-то момент снова стала той прежней Джинни. — Ну, теперь ты поняла, что я хочу сказать? — продолжал я. — Это обязательно есть во всех мыльных операх: пары, которые не могут иметь детей, предательство со стороны лучших друзей, ситуация, когда «он не твой настоящий папа», — а тут это все происходит с реальными людьми. А сейчас скажи мне, почему это так?

— Не хочу, чтобы моя жизнь была мыльной оперой, — сказала Джинни тихо. — Хочу, чтобы все было в норме. Хочу нормальной жизни. — Она пододвинулась поближе ко мне.

— И я тоже, — произнес я, снова обнимая ее за плечи. — Нам нужно найти сценаристов получше.

Через полчаса мы уже были дома.

— Ты в порядке? — спросил я, когда Джинни в халате вышла из ванной.

— Да, все нормально, — ответила она, потом подошла и поцеловала меня. Ее дыхание пахло зубной пастой. — Спасибо, что поддержал меня.

— Спокойной ночи. Увидимся утром.

Джинни почти уже дошла до дверей своей спальни, потом обернулась:

— Мэтт?

— Что?

— Ничего.

— Что? — повторил я.

— Ничего.

— Хочешь, чтобы я здесь простоял всю ночь?

Она улыбнулась:

— Это все ерунда. Я собиралась просто поделиться с тобой своим бредом, только и всего. Знаю, ты скажешь, что все это бред в стиле «Нью Эйдж», но, по-моему, ничего не происходит просто так. Думаю, что ты, я и Гершвин снова встретились для того, чтобы помочь друг другу. Знаю, что и у меня, и у тебя сейчас все не слишком хорошо, но я на самом деле верю, что у нас все будет в порядке, потому что… ну, потому что если твои друзья болеют за тебя, то нет ничего невозможного.

71

To: crazedelaine@hotpr.com

From: mattb@c-tech.national.com

Subject: Жизнь, да?

Элен!

Жизнь здесь становится довольно странной. Вчера я узнал, что идеальный парень Джинни, оказывается, женат. И у него есть ребенок. Она никому про это не говорила. А сам я узнал только потому, что случайно увидел его с женой. Поговорив с Джинни, я понял, что в глубине души она хочет порвать с ним, хоть и говорит, что смирилась с тем, что он никогда не уйдет от жены. Она знает, что у них нет будущего. Они видятся редко, но она все же не хочет или, вернее, не может расстаться с ним. Я не собираюсь скакать на коне моральных принципов — или, скорее, на маленькой лошадке, если такая есть в наличии, — но я уверен, что это все неправильно. Или я превратился в старого пердуна? Хуже всего, что я знаю: он себя прекрасно чувствует. Ему достается все, а Джинни — ничего. Я даже думал о том, чтобы пойти и «поговорить» с ним, но он довольно здоровый мужик, и у меня нет особых шансов. Но я решил, что если бы я был в мафии, то я бы — говоря их языком — «заказал» его. Думаю, это было бы честно. Сейчас буду смотреть «Крестный отец-2», потому что я в подходящем настроении. Напиши мне, что происходит в Нью-Йорке, чувиха.

С любовью,

Мэтт ххх

To: mattb@c-tech.national.com

From: crazedelaine@hotpr.com

Subject: В мире полно женатых мужчин!!!

Мэтт!

Я так сочувствую Джинни из-за ситуации, в которую она попала. Помнишь Мелиссу, мою подругу по университету? Ты всегда говорил, что в ней есть что-то странное, и я сказала, что это из-за того, что она всегда слишком сильно выщипывает брови, и ты сказал, что поэтому она всегда выглядит удивленной. Ну так вот. Она встречалась с этим Дэнни, и он тоже был женат. Как и ожидалось, он совершенно разбил ей сердце. Но вся штука в том, что она опять сделала то же самое через несколько лет, и все опять кончилось плохо. В конце концов ее мама заплатила психотерапевту за то, чтобы он позанимался с Мелиссой, потому что решила, что это будет дешевле, чем звонить ей из другого города каждый раз, когда она в кризисе. Ну, сводя все к одной фразе, терапевт сказал ей, что у нее тяга к неудачным романам. Когда она рассказала мне, я сразу согласилась, потому что в университете она была магнитом для всех неудачников в городе. Но даже и это знание ей не помогло. Я разговаривала с ней только на прошлой неделе: она живет с мужчиной, который дважды ей изменил, и оба раза она ему простила. Я не говорю, что она сама виновата, но это все печально. Из более приятных новостей — ты будешь рад услышать, что я сделала себе татуировку с японским иероглифом — символом любви на верхней части ягодиц. Не спрашивай меня зачем, потому что я не смогу объяснить. Просто мне казалось, что так надо. Не расстраивайся.

Элен ххх

P.S. Что касается Джинни. Знаю, тебе хотелось бы все наладить, потому что это твой стиль. Но в такой ситуации не всегда все можно наладить. Поэтому попробуй просто быть рядом с ней. Если она хотя бы наполовину такая, как ты мне ее описал, то сама сможет со всем этим справиться.

72

To: crazedelaine@hotpr.com

From: mattb@c-tech.national.com

Subject: Татуированные девушки

Элен!

Ты меня иногда пугаешь. Я был убежден, что у тебя самый инфантильный мозг на всей планете, а тут ты вдруг выдаешь крупицы мудрости размером с хороший бриллиант. Джинни говорит, что, когда твои друзья болеют за тебя, нет ничего невозможного. Она, наверное, немного переоценивает возможности друзей — надо ли говорить, что Иэн еще никуда не исчез из ее жизни, — но она права в том, что друзья могут сделать по крайней мере хоть что-то. То время, которое я провел с Гершвином и Джинни с тех пор, как приехал в Бирмингем, — лучшее, что у меня было в жизни. И это не упрек тебе, просто эти люди — моя история. Поэтому я последую твоему совету — я не буду пытаться все наладить!!! Но я готовлю приятный сюрприз для Джинни. Просто чтобы дать ей понять, что… ну… я на ее стороне.

С любовью,

Мэтт ххх

P.S. Я всегда пытался все наладить для тебя, да?

To: mattb@c-tech.national.com

From: crazedelaine@hotpr.com

Subject: Ты

Мэтт! Приятный сюрприз — это хорошая идея. Ей это понравится.

С любовью,

Элен ххх

P.S. Да, ты всегда пытался все для меня наладить, но только тогда, когда это было нужно.

73

В следующую пятницу без пятнадцати девять вечера мы с Джинни обсуждали в гостиной, что ей надеть. Она выходила из комнаты и возвращалась, демонстрируя мне различные комбинации своих нарядов уже более получаса.

— А как тебе вот это? — спросила она.

— Великолепно, — ответил я бодро, глядя на черную блузку с длинными рукавами и черные брюки.

— Хуже или лучше, чем то, что было перед этим?

Я не помнил, что было перед этим.

— Лучше, — бесстыдно произнес я.

— М-м-м, — задумчиво сказала Джинни. — Значит, куда мы идем — это неформальное место?

— Ну, можно и так сказать.

Она осмотрела меня сверху донизу. На мне были темно-синие штаны в военном стиле, темно-синяя кофта с капюшоном и черные кроссовки.

— Ты одет в неформальном стиле.

— Да? — задал я бессмысленный вопрос.

— Ты сам знаешь, — сказала Джинни и угрожающе скосила на меня глаза. Потом она снова осмотрела меня сверху донизу. — Думаю, что такой мой наряд подойдет, — задумчиво произнесла она, — если то место, куда мы идем, неформальное.

— Хорошо. Все в порядке. Можем выходить.

— Подожди минутку, — сказала она, потом снова исчезла в своей спальне, чтобы через пять минут показаться в дверях гостиной в черной рубашке и джинсах.

— А как насчет этого?

— Поверить не могу, что ты опять передумала.

Она не обратила внимания на мои слова.

— Лучше или хуже, чем до этого?

— Лучше, — произнес я с энтузиазмом.

Она посмотрела вниз на свои босые ноги.

— Кроссовки или ботинки?

— Ботинки, — ответил я.

Она тут же презрительно посмотрела на меня:

— Ну, значит, кроссовки.

Она снова скрылась в своей спальне и, как я и ожидал, вернулась через несколько минут уже в новом наряде: белой хлопчатобумажной рубашке с длинными рукавами, широких брюках цвета шампанского (благодаря Элен я узнал названия цветов женской одежды) и ботинках мужского фасона.

— Хороший выбор, — сказал я с тем энтузиазмом, который смог из себя выдавить, и, надо сказать, его оказалось не так уж и много.

— Спасибо, — ответила она. — Все, что мне осталось решить, так это надевать куртку или нет. — Она прошлась туда-сюда передо мной. — Ну что, идти в куртке или без куртки?

— В куртке.

— Но мы ведь едем на такси, так что я могу и без куртки, если только место, куда мы идем, не на улице.

— Нет, не на улице, — терпеливо сказал я. — Так что можешь идти без куртки.

Лоб Джинни наморщился от мыслительных усилий. Я видел, что она колеблется.

— Ты прав, мне не нужна куртка.

— Отлично! Теперь мы можем идти.

— Но не кажется ли тебе, что с ботинками лучше надеть куртку? По-моему, под ботинки нужна куртка.

Она сказала это так, как будто ее ботинки погрузятся в депрессию, если она не наденет куртки.

— Нет.

— Думаю, ты прав. Кто-нибудь тебе уже говорил, что из тебя получилась бы хорошая женщина?

— На этой неделе нет.

— А зря, — сказала она. — У каждой женщины должен быть такой советчик, как ты.

74

План на вечер казался предельно простым до тех пор, пока Джинни не начала одеваться. Все, что мне нужно было сделать, так это привезти ее в располагавшийся неподалеку, в Спаркбруке, индийский ресторан под названием «Король Массалы» к половине десятого. Единственной проблемой было то, что к тому времени, когда мы наконец добрались до ресторана — вернувшись с полпути из-за того, что Джинни все-таки решила надеть куртку, — было уже без пятнадцати десять, и мы здорово опаздывали.

— Вот куда ты меня привел, — сказала Джинни, когда мы вышли из такси у входа. — Значит, мы будем есть карри? А зачем было делать из этого такой секрет?

Я открыл ей дверь:

— Увидишь.

Она улыбнулась.

— Тебе и вправду нравится держать меня в неведении, так ведь? Ты думаешь, что это придает тебе немного таинственности, делает этаким Джеймсом Бондом. Ну…

Она остановилась на полуслове, потому что все, сидевшие за столиком на шестерых, заказанным на имя Мэтта Бэкфорда, — а именно Бев, Пит, Катрина и Гершвин — поднялись, чтобы поприветствовать нас.

— Не знаю, что и сказать, — произнесла Джинни, вся сияя. — Это просто фантастика, Мэтт. Мы так давно не встречались вот так, все вместе — просто удивительно. И Бев, и Пит, и Катрина — все здесь. И ты все это организовал?

Я пожал плечами.

— Все так, как ты когда-то сказала, — начал я, припоминая наш разговор с Джинни, состоявшийся чуть больше недели назад. — Когда твои друзья за тебя болеют, нет ничего невозможного. Я просто хотел показать, что тебе не нужны люди вроде Иэна, по крайней мере не в тот момент, когда вокруг тебя есть те, которые… — Я почувствовал неловкость. Все это звучало глупо.

— Те, которые что? — спросила Джинни, когда стало ясно, что я не собираюсь заканчивать фразу.

— Ничего.

— Ничего? — Она задумчиво осмотрела меня, потом поднялась на цыпочки, шепнула мне в ухо: «Обманщик» — и поцеловала меня. Но в отличие от нашего прошлого поцелуя, в этом было гораздо меньше любопытства и стремления к чему-то привычному и приятному, но гораздо больше страсти. Но еще важнее было то, что когда поцелуй завершился и мы заметили, что все за столом смотрят на нас, осталось приятное чувство, что он может скоро повториться.

В этот момент два официанта принесли по бутылке шампанского, открыли их и начали разливать.

Джинни толкнула меня в бок:

— Скажи тост, Мэтт.

— Нет, спасибо. Этого я не умею. Скажи сама — сегодня твой вечер.

— Я не могу, — сказала она. — Я тоже не умею. Но я была бы рада, если бы ты что-нибудь сказал.

— Давайте быстрее! — крикнул Гершвин. — Решайте, кто из вас скажет тост, пока из шампанского не вышел весь газ. Ну?

— За тех, кого сегодня с нами нет, — сказал я, поднимая бокал. — И за тех старых друзей, которые сегодня собрались здесь.

Следующий час пролетел почти незаметно в рассказах о новостях друг друга. Я долго болтал с Бев. Странно было увидеть ее после разговора по телефону. Представляя ее на другом конце линии, я думал, что она все еще одевается в готическом стиле, как в юности, но ее старая черная униформа трансформировалась в разноцветную майку и бусы в стиле хиппи. Как и большинство из нас, она немного поправилась, но оставалась такой же красивой, и ее неизменная улыбка была все еще на месте. А самое лучшее — ее привычки не изменились: в мире, где все отказывались от всего нездорового, мне доставляло удовольствие наблюдать, как она курит сигареты одну за другой, будто от них зависела ее жизнь. Катрина же, наоборот, очень изменилась: в юности она была достаточно привлекательной, но сейчас стала просто ошеломительной, и Пит не мог отвести от нее глаз весь вечер. Каким-то образом за прошедшие годы ее карие глаза стали еще более чарующими, манеры более раскованными и с налетом самоиронии, а стиль одежды — более утонченным. Из всех нас она казалось самой взрослой и, похоже, лучше всех вросла в новую кожу тридцатилетия.

Во время своего разговора с Катриной я на минутку отлучился в туалет, а когда вернулся, она уже разговаривала с Питом. Я посмотрел на остальных: Джинни была поглощена беседой с Гершвином и Бев, и получилось, что я остался без собеседника. За столиком сидели шесть человек, которые еще пару месяцев назад практически не помнили друг о друге. И сейчас мы все снова были вместе. Ну почти все. Хотя никто прямо не говорил о смерти Эллиота, я понимал, что мы все ощущали его отсутствие. Из-за того, что нас было только шестеро, ощущение привычности нарушалось, чего-то не хватало. Но вечер прошел отменно. Вывод о том, что все шло хорошо, можно было сделать хотя бы потому, что всегда в ресторане есть столики, за которыми люди веселятся лучше всех остальных, и в первый раз в жизни таким вот «лучшим столиком» был тот, за которым сидел я сам. Я заранее волновался, что весь уикенд может обернуться катастрофой. Что, если бы мы теперь не понравились друг другу? А что, если мы никогда друг другу по-настоящему и не нравились? Что, если бы нам оказалось нечего сказать друг другу? Но по общему настроению за столиком было ясно, что нам по-прежнему хорошо вместе. Рассказы о прошлом подтвердили, что хорошие времена навсегда останутся хорошими временами. И, как я уже сказал, то, что мы были самым шумным столиком в ресторане, подтвердило — нам еще очень даже есть, о чем поговорить.

75

На часах было пятнадцать минут двенадцатого. Мы поужинали, выпили несколько бутылок вина и были в таком шумном и несколько самоуверенном настроении, в котором компании развлекающихся вместе людей обычно и пребывают в это время суток. Я слушал рассказ Бев о том, как она познакомилась со своим мужем, как вдруг Катрина прокричала:

— Мэтт!

— Что? — крикнул я в ответ.

— Мы с Питом предлагаем поговорить о тех, кто с нами учился, — где кто теперь.

Обычно мы устраивали такую беседу, когда встречались на Рождество в баре «Кингс Армс» — в те времена, когда все еще приезжали домой на праздники. Сидя за столом всемером, мы по очереди рассказывали новости о тех, кого мы знали по школе.

— Это что, обязательно? — недовольно спросила Джинни. Она посмотрела на меня, как будто я был лидером этой пестрой компании. — Я всегда думала, что говорить про это — значит, как бы искушать судьбу, — продолжала она. — Например, где-нибудь в другом месте сидит еще одна такая вот компания выпускников нашей школы, и кто-то говорит: «А знаете, кого моя мама недавно видела? Джинни Паскоу! Одета как бомжиха, работает в нашей школе и прячет у себя в свободной комнате Мэтта Бэкфорда!» Это так ужасно. Я не хочу, чтобы мир знал про то, что я неудачница. Я бы предпочла держать эту информацию при себе.

— Джинни права, — согласился я. — Мне бы очень не понравилось, если бы кто-то где-то говорил: «О, я видел, как Мэтт Бэдфорд покупал в супермаркете тампоны».

Все повернулись и посмотрели на меня.

— Это долгая история, — объяснил я. — Я предлагаю, если мы уж и хотим заняться чем-то подобным, то давайте сделаем немного по-другому: поговорим про тех, кто делает что-то такое, о чем мы никогда бы не подумали.

— Хорошо, — сказала Катрина. — Я — первая, потому что у меня есть классный пример. Около года назад я была в ночном клубе в Лондоне с одним из своих бывших, и кто бы вы думали работал там охранником?

— Анжела Мерфи! — закричала Бев как сумасшедшая.

Когда мы учились в школе, все думали, что Анжела Мерфи станет или охранницей, или борчихой, или толкательницей ядра.

— Колин Берч, — сказала Катрина.

Колин Берч был, пожалуй, самым дохлым в нашей школе. Любимой игрой Эндрю Саски (тогда: обязательный в каждом классе хулиган и драчун) было снять с Колина штаны и спрятать их. Тогда как некоторые из нас сочувствовали Колину, большинство, я подозреваю, были рады, что он существует: с ним Эндрю Саски постоянно был занят и не трогал остальных.

— Он был здоровущий, — продолжала Катрина. — И даже немного сексуальный.

— Колин Берч — сексуальный? — недоверчиво переспросил Пит.

— Должна признаться, — сказала Джинни, — что мне как-то трудно в это поверить.

— Но он и вправду сексуальный — возразила Катрина. — Сильный такой, широкоплечий.

— Ты с ним поздоровалась? — спросил Гершвин таким голосом, что я заподозрил какую-то подколку.

— Нет, — ответила Катрина, проводя рукой по волосам. — Казалось, что он был слишком сильно занят…

Гершвин захохотал.

— Ты врешь, — сказал он, указывая пальцем на Катрину. — Не может быть, чтобы ты не предложила ему встретиться или не начала флиртовать с ним, и он…

— О, мне так стыдно, — сказала Катрина, смеясь. — Откуда ты знаешь?

— Прошло столько лет, а ты все еще трогаешь себя за волосы, когда врешь! — сказал Гершвин.

— У меня есть кое-что поинтереснее, чем Колин Бирч, — сказал Пит. — Я ехал со своей бывшей женой и ребенком на поезде, чтобы навестить маму в выходные, и посмотрел на пассажира напротив, и угадайте, кто это был?

— На какой станции вошел этот человек? — спросил Гершвин.

— Что значит, на какой станции? Какое это имеет значение?

— Это может быть подсказкой, — сказал Гершвин.

— Хорошо. Этот человек вошел в Вулверхэмптоне.

Я не помнил никого в нашей школе, у кого могли бы быть какие-либо контакты в Вулверхэмптоне.

— Не знаю, — сказал я наконец от имени всех озадаченных лиц за столом.

— Дэвид Кут! — сказала Катрина.

Дэвид Кут был самым понтовым парнем в школе (его отец был владельцем «Кут Уайн» — сети винных магазинов), и, скорее всего, он даже не слышал такого названия — Вулверхэмптон не то чтобы бывал там.

— Мне всегда было любопытно, что с ним стало, — сказала Бев. — Мы с ним немного развлеклись на шестнадцатилетии у Рут Хеннэси. Он был довольно смазливым, насколько я помню.

— Смазливым? — с негодованием переспросила Джинни. — Дэвид Кут? Ни за что! Кстати, помните, какие слухи про него ходили? Что у него три соска.

— У него не было третьего соска, — возразил я.

— И ты в этом уверен на все сто? — спросила Джинни.

— Бев, помоги мне, — сказал я в отчаянии. — У него же не было третьего соска, правда?

— Откуда мне знать?! — сказала Бев. — Мы с ним целовались всего минуть десять, и он попытался поставить мне засос, а потом его развезло до безобразия. Но прежде чем вы что-то скажете, должна вас уверить, что это никак не связано со мной, а только с бутылкой кока-колы, которую он принес с собой.

— Его что, от колы развезло? — спросила Катрина озадаченно.

— Не от колы, — ухмыляясь, ответила Бев. — Но полбутылки виски его папы, которые он перед этим вылакал, вполне могли как-то на это повлиять.

— Э-э-э… — сказал Пит. — Я, кажется, что-то рассказывал. Ну ладно, раз меня так грубо прервали, то скажу сразу, что напротив меня в поезде сидела… Фэй Чеймберс!

Последовала долгая пауза, во время которой все смотрели друг на друга, пытаясь вспомнить, кто это такая.

— Коротышка со светлыми волосами? Которая всегда тусовалась с Лиз Махер?

— Ты говоришь про Анетту Ролсон, — сказала Бев. — Кстати, я недавно встретила Ника Холла — такой краснощекий мальчик, который всегда ел в классе свои бутерброды, — на заправке на выезде из Шеффилда. Так вот, его сестра училась в университете с Анеттой, и она уже врач или медсестра, или секретарь врача. Что-то связанное с больницей… или ветлечебницей. — Она остановилась, застеснявшись, что привлекла всеобщее внимание к такому ерундовому рассказу. — Снова передаю слово тебе, Пит.

— Спасибо, — сказал он недовольно. — Фэй Чеймберс из одного выпуска с нами, и ей еще хорошо давалась математика — она три года подряд выигрывала олимпиаду.

— Я думал, это была Джейми Мэннинг, — сказал я специально, чтобы его подразнить.

— Следи за собой, Бэкфорд, — предупредил он. — Помни, что у меня черный пояс по игре в клинья.

При одном упоминании об этом вся мужская часть сидящих за столом вздрогнула, вспомнив, что Пит был когда-то мастером этой игры, которая заключалась в том, чтобы схватить кого-нибудь сзади за резинку трусов и потом резко дернуть ее вверх. Задница потом долго болела.

— Я внимательно слушаю, — сказал я, смеясь.

Пит вернулся к своему рассказу.

— У Фэй были темные волосы, и она была тощей, как дистрофик, и у нее не было друзей.

— «Палка-одиночка»! — в один голос произнесли Джинни, Катрина и Бев.

— Какими жестокими могут быть девочки в период полового созревания, — заметил Гершвин.

— Мы ее так не называли, — ответила Джинни. — Это Шелли Хит так ее звала.

— Шелли Хит, — сказала Катрина. — Ну, это была настоящая стерва. А знаете, что она меня однажды укусила за руку из-за того, что…

— Закончи свой рассказ, Пит, — прервала ее Джинни, — пока у тебя не перегорели предохранители. Так чем сейчас занимается Фэй?

— Она — модель в журнале «Глэмор», — самодовольно произнес Пит.

— Не может быть! — сказала Бев.

— Никогда! — воскликнула Джинни.

— Да ладно! — сказала Катрина.

— Ты шутишь, — произнес Гершвин.

Когда подошла моя очередь выразить удивление, я ничего не смог сказать, потому что просто не осталось подходящих слов.

— Я спросил ее, чем она занимается, — продолжал Пит. — И она мне сама это сказала. Причем без малейшего стеснения.

— Она красивая? — спросила Бев.

— Очень, — заверил Пит.

— Может, только с мужской точки зрения? — спросила Катрина. — А что сказала твоя бывшая?

— Эми тоже сказала, что она очаровательна.

После этого игра сбавила обороты, потому что все понимали, что их истории уже не будут такими интересными, как та, что рассказал Пит. Но Катрина все-таки рассказала, что брат ее бывшей соседки по квартире тусовался с Дугласом Бертоном (тогда: все думали, что он всю жизнь будет принимать успокоительные; сейчас: радиожурналист в Кардиффе). Гершвин сказал, что случайно встретил в баре парней, которые учились на год младше нас, и они рассказали ему про нашего одноклассника Адриана Ширера (тогда: все думали, что он когда-нибудь, вооружившись обрезом, ограбит почту; теперь: заключенный, отбывающий десять лет за вооруженное ограбление). Джинни рассказала, что, когда она однажды припарковывала машину возле кинотеатра в центре города, мимо проехала Стефани Такер (тогда: все думали, что она всю жизнь будет обыкновенной) в кабриолете «мерседес». Наконец я поведал, что Лара Райд (тогда: девушка, у которой количество тех, с кем она спала, перевалило за сотню еще до ее шестнадцатилетия) работает теперь менеджером в магазине религиозной книги в Кингс Хит.

— Кто бы мог подумать? — тихо сказал Пит. — Я имею в виду их всех. Кто бы мог подумать?

76

В час ночи мы все сидели в гостиной у Джинни. Она кричала изо всех сил «Не-е-е-е-е-е-е-ет!», а мы все смеялись так, что чуть не надорвали себе животы. Катрина и Пит сидели на диване, Бев — на кресле рядом со стереосистемой (мы позволили ей быть официальным диджеем при условии, что она не будет ставить всякий готический бред), Гершвин лежал на полу возле телевизора, звук в котором был выключен, и держал в руке пульт, Джинни сидела рядом с ним, и тут же располагался я.

Мы лишь собирались выпить еще пива перед сном, но это превратилось в гораздо более шумное времяпровождение, когда мы начали разглядывать большую пачку старых фотографий, которые Бев привезла из Шеффилда. На нечетком снимке, который вызвал столько веселья, Джинни бежала по пляжу в купальнике. На первый взгляд он казался совсем безобидным, но, приглядевшись, можно было заметить, что была видна ее левая грудь.

— Это все ты, Гершвин! — сказала Джинни, пытаясь вырвать у меня фотографию. — Это ты меня так сфотографировал.

— А я то тут при чем? Это ведь твоя сиська болтается. Так что, нужно было самой обо всем позаботиться.

Снимок был сделан тем летом, когда мы сдали предварительные экзамены и с нетерпением ждали выпускных. Никто из нас не имел ни малейшего желания искать работу на лето, хоть мы и были так бедны, что в «Кингс Армс» могли себе позволить только колу и смородиновый напиток. Зная о нашем безденежье и о том, как старательно мы сдавали экзамены, родители Эллиота разрешили нам пожить в их летнем домике в Сент-Иве. На третий день нашего пребывания там, когда мы все лежали на пляже, Джинни от избытка энергии вызвала парней на соревнование по бегу, потребовав для себя большую фору. Гершвин, поленившись участвовать, назначил себя судьей и, чтобы все было честно, взял у Бев фотоаппарат, чтобы сделать фотофиниш. Начало забега было многообещающим, но уже вскоре после «на старт, внимание, марш!», он превратился в фарс. Достаточно сказать, что для «довольно активной» шестнадцатилетней девушки не слишком удачной идеей было бежать в открытом купальнике с плохо завязанной верхней частью. Когда она добежала до финиша, немало опередив меня и Эллиота, ее левая грудь вырвалась на свободу, а Гершвин запечатлел это на фотопленке во всей красе.

Гершвин поднялся, выхватил у меня фотографию и отдал ее Джинни.

— Что ты делаешь? — закричал я. — Она же ее порвет!

Джинни заметно оживилась.

— Я беру назад свои слова в твой адрес, Гершвин. Ты — герой. Абсолютный джентльмен. — Она посмотрела на меня и скорчила рожу. — Наверное, я оставлю это фото, — сказала она. — У многих ли женщин есть фотографии их сисек на пике формы?

77

Была уже почти половина четвертого утра, а мы все еще занимали те же позиции, что и два часа назад. Бев уже больше не была диджеем; Джинни уже не разглядывала фотографию своей левой груди; Пит и Катрина, проговорившие между собой большую часть ночи, теперь молчали; Гершвин едва не засыпал; а я смотрел на Джинни и думал о том, что сейчас я больше всего на свете хочу снова ее поцеловать.

— Надеюсь, Мэтт, ты не уснешь, как тогда, — сказала Джинни, толкая меня в бок.

— У меня сна ни в одном глазу, — сказал я, толкая ее в ответ.

— Думаю, мы должны снова попробовать просидеть всю ночь до утра, — сказала Джинни.

— Хорошо, — я зевнул, хотя, наверное, предпочел бы, чтобы мне под ногти загнали иголки. — А как насчет всех остальных?

— Определенно, — сказала Бев.

— Обязательно, — вздохнул Пит.

— Да, — простонала Катрина.

— Без сомнения, — пробормотал Гершвин.

78

Когда я проснулся на следующее утро, распираемый желанием сходить в туалет, меня совсем не удивило, что нам опять не удалось просидеть всю ночь. Я понятия не имел, что мы пытались себе этим доказать. Что мы еще молодые? Что нам не нужен сон? Что мы еще в состоянии болтать про всякую чушь в четыре часа утра? Но что бы то ни было, я подозревал, что наши неудачи доказывали как раз обратное. Последнее, что я помнил, это как мы с Джинни поднимались наверх за одеялами и спальными мешками, чтобы сделать наше бодрствование более «комфортабельным». Само собой, получилось чересчур уж комфортабельно. Все расположились в гостиной Джинни в разной степени отключки. Катрина и Пит завернулись в одно одеяло. Бев свернулась клубком в кресле, в ярко желтом спальном мешке, который остался у Джинни с тех времен, когда она ездила в скаутские лагеря. Гершвин спал на диване, укрывшись своим пальто, а мы с Джинни разлеглись возле дивана на полу, под одеялом из моей спальни.

Я выскользнул из комнаты и поднялся по лестнице в туалет. Возвращаясь в гостиную, я услышал какие-то звуки из кухни, и решил посмотреть, кто там. Это была Катрина.

— Доброе утро, — сказала она бодрым голосом, наливая воду в чайник.

— Доброе утро. Хорошо спала?

— Нет. Ужасно. А ты?

— Тоже ужасно.

— Знаешь что? — прошептала она.

Я тупо посмотрел на нее. Я бы не смог угадать, о чем она, даже если бы от этого зависела моя жизнь.

— Понятия не имею.

— Это видно по твоему лицу, — сказала она. — Лучше я тебе скажу, но ты мне никогда не поверишь.

Ее последняя фраза разбудила мое любопытство.

— И когда случилось то, о чем ты мне хочешь рассказать?

— Ночью.

— Где?

— Там, — она махнула рукой в сторону гостиной.

— Так, — произнес я озадаченно. — Ты меня заинтриговала. Что могло произойти в комнате, полной людей, о чем нужно говорить шепотом?

Вдруг меня осенило.

— Ты что, хочешь сказать мне, что…

— Не это! — сказала Катрина с недовольством. — Гораздо меньше.

— А с кем?

— В комнате было только двое неженатых мужчин, и один из них — это ты.

— Ты хочешь сказать, что вы с Питом миловались, пока все остальные спали? Но это так по-детски. И как это случилось?

— Не знаю. Все сказали, что хотят сидеть всю ночь, и в следующую секунду все уже вырубились, кроме нас с Питом. Вы бы не проснулись, хоть из пушки стреляй над ухом, ну, мы и начали это, разговаривать. Мы вообще-то и до этого все время с ним разговаривали. Он рассказывал мне про свой развод и как он скучает по сыну, а я рассказывала ему про свои любовные неудачи, ну и в конце концов мы стали… целоваться, а потом уснули.

— Ты и Пит. Это так… Ну, я не знаю.

— Он сказал, что приедет ко мне в Стоук в следующий уикенд.

— Что? Вы собираетесь начать встречаться?

Она радостно кивнула.

— Знаю, я не должна так говорить всего через несколько часов после встречи, но у меня такое чувство. Очень приятное чувство. Что все будет хорошо.

— Гм.

— Что это значит?

— Просто думаю, что тебе не надо принимать все это слишком всерьез. Ты о нем забудешь, как только вернешься в свою газету — как она там называется? — а он вернется в свою империю комиксов. Нам всем было хорошо вместе, но думаю, не стоит витать в облаках. Хотя, пожалуй, ты ведь не хочешь, чтобы я все это тебе говорил, так ведь?

— Это все немного цинично, да?

— Я бы предпочел сказать «реалистично». Катрина хитро приподняла брови.

— Не из собственного ли опыта черпаешь ты эти мысли? — Она перевела взгляд на открытую дверь гостиной, где можно было четко видеть нечто завернутое в одеяло и по форме напоминающее Джинни. Чайник вскипел, и Катрина сделала две чашки чая.

— Мы просто друзья, — сказал я, делая ударение на последнем слове, когда Катрина подала мне чашку. Она снова подняла брови, но ничего не сказала. — Она любит другого, — добавил я.

— Кого?

— Это долгая история.

— А ты что же?

— Что я?

— Кого любишь ты?

Я не ответил.

Тогда она взяла свою чашку и вернулась в гостиную.

79

Когда около одиннадцати утра мы проснулись — у всех был несколько похмельный вид, — единогласно было решено поехать куда-нибудь позавтракать. Пит высказался за «Бритиш Хоум Сторс», где подавали настоящий английский завтрак всего за фунт и восемьдесят пенсов, но потом вспомнил, что завтрак там готовили только до одиннадцати. Катрина фыркнула при упоминании «Бритиш Хоум Сторс» и сразу предложила кафе «Руж», потому что они готовили очень вкусный омлет и копченого лосося. Я уже собирался сказать, что здесь неподалеку есть неплохой «Макдоналдс», когда Джинни предложила поехать в закусочную на ближайшей автозаправке — еще одно путешествие по волнам памяти. Как только Пит получил права, родители купили ему древний «Триумф доломит», и он стал нашей официальной колесницей. Мы все залезали в него, когда только могли, ехали на ближайшую автозаправку и могли просидеть там целый вечер в кафе, купив по чашке кофе и одну тарелку чипсов на всех. Для этого не было никаких особых причин, просто мы развлекались как умели.

Два часа спустя, проглотив по порции завтрака из дневного меню, все захотели чем-нибудь заняться. Опять же предложения были различными — от похода по магазинам до поисков приличного бара, чтобы в нем зависнуть. Мы выбрали последнее, а потом, вечером, устроили барбекю. Пит, Гершвин, Катрина и я готовили, а Бев и Джинни смотрели по телевизору сериал, время от времени прерываясь, чтобы спросить, в своем ли мы уме, потому что было жутко холодно, дул ветер и казалось, что вот-вот пойдет дождь. Поужинав, мы провели остаток вечера беседуя, выпивая и играя в настольные игры — монополию, лото и «мышеловку» — и легли спать, когда было уже за полночь.

Проснувшись на следующее утро, Джинни и Бев сходили в ближайший магазин, чтобы купить все ингредиенты для завтрака, который приготовили Гершвин, Катрина и я, а Пит вызвался помыть потом посуду, зная, что Катрина сжалится над ним и поможет. Потом мы отправились в «Кингс Армс» и провели там вторую половину дня за выпивкой. Где-то около восьми вечера стало ясно, что, хотим мы того или нет, наш совместный уикенд скоро закончится.

— Ну, мне пора, — сказала Бев, отставив свой стакан. — В воскресенье в Шеффилд всегда сложно уехать.

— Я бы еще посидел, но мне тоже пора, — сказал Пит, переглянувшись с Катриной.

— И мне, — сказала Катрина.

— Но вы не можете просто так уйти, — сказала Джинни. — Мы не договорились, когда встретимся в следующий раз.

— Ты хочешь сказать, что у нас скоро будет следующий раз? — спросил я. — Я думал, что раз в шесть лет для нас достаточно.

— Очень весело, — сказала Джинни. — И к твоему сведению, Мэтт, следующий раз будет на твой день рождения.

— Не стоит. Я решил отпраздновать его, как Гершвин — сходить в бар, выпить, а потом домой.

— Мало ли что ты хочешь, — сказал Гершвин. — У тебя нет выбора. Мы с Джинни уже все вчера спланировали.

Я посмотрел на Джинни. Наши взгляды встретились, и она виновато отвернулась.

— Итак, вы тайно готовите мне сюрприз, да?

— Отстань, — сказала Джинни. — Я просто хочу отблагодарить тебя за этот уикенд.

— И что вы запланировали? — спросила Бев.

— Ну, мы говорили про вечеринку-сюрприз, но боялись, что у Мэтта будут другие планы.

— Поэтому мы решили остановиться на чем-то почти столь же приятном — устроить ему вечеринку-сюрприз, о которой он знает заранее.

— Но это уже не будет сюрприз, так ведь? — спросил Пит.

— Неважно, — ответила Джинни. — Ему все равно понравится.

— Точно, — добавил Гершвин.

— И вы точно не хотите сказать мне, что это будет? — спросил я.

— Об этом не может быть и речи, — ответила Джинни. — Но я могу сказать вам следующее: не планируйте ничего на уикенд, который будет ровно через четыре недели, чтобы вы могли взять своих мужей, жен, парней, девушек или просто себя самих на самое лучшее тридцатилетие, которое вы когда-либо увидите.

И на этом все закончилось. Через полчаса мы уже прощались друг с другом дома у Джинни. Бев начала плакать и говорить, как она всех любит; Пит и Катрина решили, что нет больше смысла скрывать свою только что обретенную любовь, и страстно целовались на крыльце; Гершвина все происходящее озадачило, а Джинни выглядела такой счастливой, какой я ее давно уже не видел.

И на этом все закончилось.

Катрина уехала к себе в Стоук.

Бев уехала к себе в Шеффилд.

Пит уехал к себе в Манчестер.

Гершвин вернулся домой к Зое и Шарлотте.

И вот после целого уикенда со старыми друзьями, мы с Джинни были одни.

На диване.

Одни.

80

— Это удачная идея, Джинни? — спросил я, все еще держа бретельку ее лифчика.

— Кажется, у нас уже был этот разговор, Мэтт, — ответила она, все еще расстегивая мою рубашку. — Ты снова не уверен, да?

— Что ты хочешь сказать — не уверен? Прошлый раз это ты была не уверена, разве не так?

— Ну а теперь я задаю вопрос. И что ты отвечаешь?

— Ладно, — признался я. — Я не уверен.

— В чем ты не уверен?

— В тебе. Во мне. Здесь, на полу в гостиной. Твоя… — я заколебался, пытаясь найти правильные слова, — …вот твоя правая рука расстегивает мне рубашку, а левая уже находится под ней. — Она убрала свои пальцы, странствующие по моему животу. — Мне что, надо как-то по-другому это сказать?

Тут мы оба засмеялись, потом посмотрели друг другу в глаза и дали сидящим у нас внутри подросткам вырваться наружу.

81

To: crazedelaine@hotpr.com

From: mattb@c-tech.national.com

Subject: Разное

Элен!

Извини, что давно не писал. Как ты? Как работа? Как ты ладишь с Сарой? Как комнатные цветы? У меня все в порядке. Встреча с друзьями прошла классно. Мне не было так хорошо уже… ну, давно. Ты будешь рада услышать, что по мере своего приближения, тридцатилетие уже перестает казаться такой проблемой. Может быть, говоря это, я искушаю судьбу, но сейчас оно кажется всего лишь еще одним днем рождения. Ну, надеюсь, что у тебя тоже все в порядке. Береги себя.

С любовью,

Мэтт ххх

82

To: crazedelaine@hotpr.com

From: mattb@c-tech.national.com

Subject: Последняя попытка все рассказать

Элен!

Я пишу это сообщение всего через шесть секунд после того, как отправил предыдущее (которое я разрешаю тебе уничтожить… нет, не надо… можешь сохранить его и предъявлять мне как вещественное доказательство номер один, если я когда-либо обвиню тебя в трусости). Уже через три секунды после того, как я нажал на «send», меня переполнило чувство вины. В самом деле переполнило: потные ладони, красные пятна на лице, неприятное ощущение в желудке — как будто тебя в любую минуту может вытошнить. Таким вот окольным путем я рассказываю тебе свою новость — новость, на которую я не знаю, как ты среагируешь. Итак, у нас с Джинни кое-что произошло. Пока все еще достаточно сложно. У нас пока не было возможности обо всем поговорить: уходя на работу сегодня утром, она не стала меня будить, но, думаю, мы постараемся все обсудить вечером. Знаю, что, скорее всего, тебе неприятно все это читать (прежде всего потому, что, если бы что-то подобное происходило с тобой, мне вряд ли было бы приятно об этом узнать), но если я не расскажу тебе, то все, что у нас с тобой когда-нибудь было хорошего, развалится. И если я, приближаясь к тридцати, что-то понял, так это то, что настоящих друзей найти очень сложно и если у тебя уже есть несколько, хорошо бы не терять с ними контакт.

Вот собственно и все.

Ответишь мне?

С любовью, как всегда,

Мэтт ххх

83

Хоть я и написал Элен, что у нас с Джинни должен состояться Разговор, время шло, а Джинни не звонила, и я уже не был так в этом уверен. И мой скептицизм оказался оправдан. Мы не только не поговорили об этом в тот вечер, но и в тот, который наступил за ним. И в следующий. И в следующий за ним. Это было почти как в школе, только теперь нам не надо было притворяться, что мы не хотим друг друга. Мы вели себя так, будто были вместе — я хочу сказать, что каждый вечер, когда Джинни приходила с работы, мы не могли оторваться друг от друга. Она не отвечала на звонки Иэна — что меня очень радовало, — и мы проводили вместе каждую секунду, которую только могли. Но мы не разговаривали — или, по крайней мере, у нас не было Разговора. Мы не могли. Вместо этого каждый день, когда Джинни уходила на работу, я начинал грузить себя самоанализом. Что-то вроде этого:

Вопрос: Я счастлив?

Ответ: Громогласное «да», за которым следует мимолетное движение бровей и вопрос: а что значит — счастлив? Если быть счастливым означает чувствовать себя беззаботным, то я далеко не счастлив. Но если быть счастливым — это смеяться неудачным шуткам своей новой девушки (или не совсем девушки) до колик, если быть счастливым — это смотреть в ее глаза и видеть там что-то такое, чего ты уже никогда не рассчитывал увидеть, тогда я действительно счастлив. Но если быть счастливым — это что-то другое, тогда ответ «нет».

Эти размышления неизбежно приводили меня к следующему вопросу:

Вопрос: Могу ли я по-настоящему радоваться этому счастью, зная, что это всего лишь временное эмоциональное состояние, позволяющее мне забыть о том, что:

а) Я должен уезжать в Австралию меньше, чем через три недели.

б) Моя новая девушка (или не совсем девушка) еще формально продолжает отношения с женатым мужчиной.

в) Я все еще не пришел в себя после разрыва с Элен.

г) Мне скоро исполнится тридцать?

Ответ: Нет.

Несмотря на все эти вопросы, на которые я не мог найти ответов, мы с Джинни провели потрясающую неделю. Если бы наша жизнь была фильмом, то эту неделю, начавшуюся с поцелуя в воскресенье вечером, наверное, можно было бы показать в виде дурацкого ролика: Джинни и я, смеясь и держа друг друга за руки, идем босиком по песчаному пляжу; Джинни и я брызгаем друг на друга кристально-чистой водой из голубого океана, а потом Джинни падает в мои объятия, и мы целуемся; мы с Джинни смотрим друг другу в глаза, а над нами садится солнце. Такие вот штуки. К сожалению, мы были не в Голливуде, а в Бирмингеме, и наш ролик получился не таким грандиозным.

Эпизод 1

Утро понедельника, и я просыпаюсь один, без Джинни. Рядом на кровати лежит записка от нее, в которой она пишет, что встала пораньше, чтобы купить что-нибудь нам на завтрак перед тем, как уйти на работу. Я переворачиваюсь на живот, свешиваю руку с кровати, и она натыкается на какой-то предмет. Я поднимаю его — это коробка из-под обуви. Я сразу же догадываюсь, что в ней, потому что видел, как Джинни как-то доставала из нее старые фотографии Гершвина. Я пользуюсь возможностью посмотреть их. Первыми мне попадаются снимки, на которых мы с Джинни — я не видел их с тех пор, как она забрала их из лаборатории. На них нам по семнадцать. Я думаю о том, как это мало — семнадцать. Джинни возвращается. Я прячу фотографии, и мы целуемся.

Эпизод 2

Начало вечера, вторник. Мы с Джинни сидим на заднем крыльце и глядим в сад, хоть идет дождь и сад больше похож на джунгли сорняков. Она кормит меня печеньем с начинкой, давая мне по одному, точно так же, как я только что накормил ее виноградом без косточек. Мы так сумасшедше близки. Я решаю, что, когда пачка печенья кончится, я начну Разговор.

О нас. О нашем будущем. О том, чего мы добиваемся, делая то, что делаем сейчас. О том, что нам обоим нужно знать. Я заглядываю в пачку и вижу, что там осталось только три печенья.

— Ты знаешь, какой ты красивый? — спрашивает Джинни.

Печенье с медом.

— Ты красивый, ты знаешь. Невыносимо красивый, — продолжает она.

Печенье с молочным шоколадом, в форме летающей тарелки.

— Думаю, что я, возможно… — начинает она, но колеблется.

Апельсиновое печенье.

— Ты думаешь, что ты что? — спрашиваю я, все еще жуя.

Она пожимает плечами, целует меня и говорит:

— Ничего не думаю.

Эпизод 3

Ранним вечером в среду мы с Джинни в центре города. Она только что освободилась, и мы бродим по улицам без всякой цели, как когда-то в долгие жаркие летние месяцы после школьных экзаменов. Случайно мы заходим в магазин фотографий и рамок и рассматриваем черно-белые снимки. Я показываю Джинни фотографию Луи Армстронга[24], которая мне нравится. Он стоит рядом с Эллой Фитцджералд[25] и выглядит так, что, кажется, вот-вот лопнет от счастья.

— Я куплю ее тебе, — говорит Джинни.

— Нет, не надо, зачем?

— Надо, — говорит она, не обращая внимания на мои слова.

Через пять минут мы снова идем по улице, и у меня в руках фотография в рамке, и я не знаю, что я чувствую, но чувствую что-то невероятное.

Эпизод 4

Четверг, вечер. Мы с Джинни приглашены на ужин к Гершвину и Зое. Я надеялся, что мы будем вести себя скромно, чтобы не раскрывать пока наш секрет, но у нас ничего не выходит. Джинни все время сидит, прижавшись ко мне и глядит на меня так, будто ловит каждое мое слово, даже если это полный бред. Подозреваю, что и я так же реагирую на то, что говорит она. Гершвин и Зоя воспринимают все это спокойно, глазом не моргнув, хоть я и вижу, что Зою просто распирает от желания обо всем нас расспросить. Пару раз за вечер я замечаю, что Зоя вопросительно смотрит на меня, но это даже не вопрос, а предположение, которому она хочет подтверждения: «У вас любовь, да?»

Эпизод 5

Пятница, около одиннадцати вечера. Мы только что вернулись домой, проведя вечер в «Кингс Армс». Мы слегка пьяны, но не до безобразия, и наше дыхание пахнет чипсами и соусом карри. Всю дорогу домой я чувствовал себя не в своей тарелке. Я не знаю, как сказать то, что я хочу сказать. Я включаю телевизор и молча смотрю его, погрузившись в свои мысли, пока Джинни готовит нам попкорн только по той причине, что я сегодня купил ей машину для его приготовления, потому что она сказала, что всегда мечтала ее иметь.

— Чем занимаешься? — спрашивает она, входя в комнату с контейнером попкорна размером с небольшой мусорный бак — такого количества хватило бы для местного многозального кинотеатра.

— Думаю, — отвечаю я.

— Думаешь? — произносит она слегка саркастически. — А я-то думала — ты смотришь… — Она переводит взгляд на телевизор — повтор «Магнума».

Я улыбаюсь.

— Знаю, как это все выглядит со стороны, но я на самом деле думаю. Это все у меня в голове. У меня в голове — напряженная работа. Но только в голове.

Она пересекает комнату, ставит контейнер попкорна перед телевизором, садится рядом со мной и обнимает меня.

— Все будет нормально, ты же знаешь, — говорит она.

— Точно?

— Конечно.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что я так сказала.

84

— Э-э… слушай, Джинни, — я неуверенно начал говорить о том, о чем собирался сказать уже целых пять долгих дней. — Я… э-э… знаю, что это непросто, но нам надо поговорить.

Мы вдвоем сидели в «Баре Номер Один» в Бриндли, слегка страдая от похмелья, поедая завтрак и запивая его литрами апельсинового сока (как если бы витамин С был подходящим средством от вышеупомянутого похмелья), и я был решительно настроен поговорить о том, о чем мы до сих пор не говорили. Прокручивая эти шесть дней в своей голове, я так сам и не смог прийти ни к какому решению.

— Знаю, знаю, — сказала Джинни после довольно долгого размышления. — Ты прав. Я избегала этой темы, как заразы. Не то чтобы я не хочу об этом говорить, Мэтт, вовсе нет. Просто…

— Ты боишься, что если мы заговорим об этом, то все вдруг закончится?

— Точно. Но все равно, ты прав, нам нужно поговорить.

Пауза.

— Ты первый, — сказала она. — У тебя это намного лучше получается.

На мгновение мне захотелось, чтобы Элен услышала эти слова Джинни.

— Хорошо. Все дело в том, что…

Мой голос затих, и наступила пауза.

— Может, я попробую? — предложила Джинни.

— Конечно, не стесняйся, чувствуй себя как дома, — великодушно ответил я.

— Ну, все дело в том… — Долгая пауза. Потом вздох. Потом еще одна долгая пауза. — Этого не может быть, да?

Я глотнул сока, чтобы справиться с приступом похмельной головной боли.

— Чего — разговора или всей ситуации?

— И того и другого.

— Смотри, — сказал я. Похмельная головная боль все еще пыталась вытянуть из меня душу. — Я был бы согласен и на то, чтобы это был только временный кайф, ты знаешь. Я уже взрослый. Мне почти тридцать. Я не рассыплюсь, если все так…

— Нет, не так, — сказала Джинни. — Абсолютно не так. В каком-то смысле я бы даже хотела, чтобы все было так, потому что тогда нам было бы проще. Я понятия не имею, что происходит, Мэтт, в самом деле. Если ты спросишь о моих чувствах к Иэну, я, наверное, скажу, что люблю его — и это будет правда, — но я хорошо понимаю, что у нас с ним ничего не получится, и то, что у нас с ним сейчас, не имеет никакого смысла. Я устала от всей этой лжи и обмана. Я хочу, чтобы моя жизнь снова стала такой, как раньше. И даже если сейчас у нас с тобой все закончится и мы решим просто остаться друзьями, я не буду об этом сожалеть, потому что это… — она показала рукой на стол, который, должно быть, по ее понятиям символизировал «нас», — …поможет мне разорвать с ним. Наверное, я пытаюсь сказать: как это хорошо, когда тебе напоминают, что не все в жизни предопределено, что хорошее случается иногда просто так, когда его совсем не ждешь.

— То есть ты хочешь сказать, что не хочешь продолжения?

— Наоборот, — она придвинулась ближе и поцеловала меня. — Совсем наоборот. Я только хочу сказать, что, да, я хочу, чтобы это было что-то большее, чем просто кратковременный кайф, но если это невозможно, то я и на это согласна.

— Но я не согласен.

— На что?

— На то, чтобы это был просто кратковременный кайф.

Джинни посмотрела на меня и улыбнулась.

— И я не согласна.

— Но ты сказала…

— Главное — действия, а не на слова, Мэтт. Я солгала. Все эти разговоры о том, что я не буду ни о чем сожалеть, потому что это поможет мне разорвать с Иэном, — все это бред, выдумка, женское вранье на тот случай, если бы ты по-другому относился ко всему этому. Но я рада, что ты чувствуешь то же самое, потому что если бы это было не так, то меньше всего тебя накануне твоего тридцатилетия порадовало бы, что на тебя абсолютно запала твоя бывшая девушка — или не совсем девушка.

— Абсолютно?

— Окончательно и бесповоротно.

— Значит, по-твоему, нам стоит попробовать?

— Нам с тобой? — Последовала короткая, едва уловимая пауза. — Да, конечно.

— Ты это сказала без особого энтузиазма, — произнес я, реагируя на эту ее едва уловимую паузу.

— Какой может быть энтузиазм, когда такое впечатление, что все против нас? Ты уезжаешь в Австралию, и есть еще Иэн…

— Ну, первая проблема легко решается. Я не еду в Австралию.

Джинни выглядела шокированной. Я не мог понять, был ли это положительный или отрицательный шок. Когда она начала свою следующую фразу со слов «Послушай, Мэтт…», я решил, что это все-таки отрицательный шок. Наверное, я начал чересчур резво.

— Ты не хочешь, чтобы я остался, — сказал я обиженно.

Она перегнулась ко мне через стол и взяла меня за руку.

— Конечно, я была бы рада, если бы ты остался…

— Тогда с этим все ясно, — сказал я, сразу беря быка за рога. — Мы за эти шесть дней достигли большего, чем за последние десять лет. По-моему, это правильное решение, Джинни.

— Я знаю, и я согласна с тобой. Но, Мэтт, шесть дней — это все-таки шесть дней. И это слишком малый срок для любых отношений.

— Этого было бы мало в обычной ситуации, Джинни. Но ведь у нас с тобой не обычная ситуация, да? — Я не был уверен, стоит ли произносить следующее предложение. — Помнишь наше соглашение на дне рождения Гершвина?

Джинни приоткрыла рот, и по выражению ее лица я мог догадаться, что она уже собирается сделать вид, что не понимает, о чем я.

— Я тогда слишком много выпила, — сказала она. — Но я помню. Мы тогда договорились, что если к тридцати годам все еще будем одиноки, то попробуем снова. — Она выглядела смущенной. — Но мы все это говорили, когда нам было по двадцать четыре, и сейчас кажется, что это было тысячу лет назад.

— Я не говорю, что нам с тобой стоит попробовать из-за того дурацкого соглашения, я говорю, что мы должны попробовать потому, что уже тогда мы точно знали то, что знаем сейчас и что, наверное, знали с того самого момента, как впервые увидели друг друга: мы должны быть вместе. Подумай — все это продолжается с тех пор, как нам было по семнадцать. Мы пытались сделать все, что только можно, чтобы не быть вместе: встречались с кем-то еще, переезжали в другие города, даже в другие страны, и посмотри, что из всего этого получилось: мы вернулись к тому, с чего начали. — Я поцеловал ее. — Нам не нужно торопить события. Мы можем все делать не спеша и посмотрим, что у нас получится. Но если ты думаешь, что я могу вернуться домой, запутавшись в своей жизни, а потом, после всего, что у нас с тобой сейчас произошло, просто взять и уйти, значит, ты меня совсем не знаешь.

— Ты и вправду так думаешь?

— Конечно. Я никогда и ни в чем не был так уверен. Если хочешь, могу сегодня позвонить на работу и сказать, что не еду в Австралию.

— Нет, подожди. По крайней мере до тех пор, пока я поговорю с Иэном. Когда у меня с ним все будет кончено, я снова смогу нормально размышлять. Я поговорю с ним завтра, — сказала она негромко. — Завтра — обязательно. А сейчас давай просто развлекаться.

— Как?

Она допила свой апельсиновый сок и встала.

— Пойдем по магазинам.

85

Два часа спустя мы уже были в том самом магазине мужской одежды, в который я зашел в свою первую неделю в Бирмингеме. Диджей с бородкой по-прежнему крутил свои диски в углу, и похожий на червяка продавец с гримасой на лице по-прежнему гримасничал, а я по-прежнему пытался сохранить верность черному и темно-синему цветам. Джинни, однако, вовсе не разделяла моих взглядов.

— Так ты хочешь мне сказать, — начала она, перебирая майки на вешалке, — что вся одежда, купленная тобой начиная с двадцати шести лет, была черного или темно-синего цвета?

— Абсолютно вся, — гордо сказал я.

— И носки?

— Да.

— И трусы?

— Всегда.

— И рубашки?

— У меня есть несколько белых рубашек, но я надеваю их только на встречи с крупными клиентами, а обычно я ношу…

— …темно-синие или черные.

По лицу Джинни можно было понять, что она не верит своим ушам. От вешалки с майками мы перешли к вешалке с «повседневными» брюками.

— Как тебе эти? — сказала она, показывая мне пару зеленых штанов милитари.

— Нет, они же зеленые.

Потом она перевела взгляд на бархатные брюки пурпурного цвета.

— А эти?

— Пурпурные? Ты что, шутишь?

Джинни все еще не могла поверить тому, что я ей рассказал. Она подошла к вешалке с костюмами и выбрала один — светло-серый, с тремя пуговицами.

— Давай, Мэтт. Этот не должен оскорбить твоих чувств. В нем ты бы выглядел просто обворожительно.

— Светло-серый? Я бы провел остаток своей жизни в походах в химчистку. Ни за что.

— Но ты ведь понимаешь, что это у тебя «пунктик», да?

— Я уже говорил тебе, что ничего не могу с собой поделать. Я знаю точно, что мне нравится. Если индийская кухня, то это куриная тикка масала. Если музыка, то это женский рок. Если одежда, то темно-синего или черного цвета. — Я повернулся к Джинни и заглянул ей в глаза. — А если женщины, то это ты.

Она засмеялась и поцеловала меня, несмотря на то что в магазине было довольно много народу.

— Поосторожнее, — сказал я.

— Плевать на осторожность. Это еще не все. Я уже давно не имела возможности прилюдно выказать свои чувства, так что извини меня за то, что я сейчас хочу получить от этого максимум кайфа. — И она снова поцеловала меня, а потом пристально посмотрела мне в глаза. — Почему мне это так нравится?

— Потому что ты пребывала в заблуждении, а я указал тебе дорогу, — сказал я, вдруг наполнившись уверенностью в себе. Мне нравилось быть здесь, на людях, с этой красивой женщиной. Мне нравилось, что любой мужчина в этом магазине, как бы понтово он ни был одет, понимал, что Джинни — моя девушка. — Ты знаешь, чего хочешь, и это тебя пугает, потому что ты привыкла думать, что жизнь — это какое-то рискованное предприятие, и надо все время делать одни и те же ошибки и никогда на них не учиться. Тебе это нравится. А мне нравится точно знать, что получится из того или этого, и быть уверенным, что когда оно у меня будет, то всегда будет приносить мне тот же самый кайф, что и в самом начале, если, конечно, прилагать для этого некоторые усилия. А иногда — чем дальше, тем лучше. Я не любитель нового. Новое нервирует меня. Я люблю все старое — опробованное и проверенное.

— М-м, — Джинни усмехнулась. — Получается, что я и есть это «старое» и «проверенное»? — Она засмеялась. — Очень привлекательно.

— Я и не ожидал, что ты поймешь, потому что я — это я, а ты — это ты. Но что касается того, что я люблю в жизни, мне это никогда не надоедает. Никогда. Потому что всякий раз, когда я вижу что-то из того, что я люблю, или как-то еще с этим сталкиваюсь, я ощущаю в этом что-то новое, какие-то детали, на которые раньше не обращал внимания и которые только прибавляют кайфа.

Джинни захохотала так громко, что несколько ребят лет двадцати посмотрели на нее. Один из них держал в руках ярко-оранжевую майку, и Джинни, показав на нее, шепнула: «Извращение моды» — и продолжала хохотать, как будто была пьяна или что-то в этом роде. Я уже начинал почувствовать себя очень неловко.

— Что с тобой?

— Я радуюсь. Не могу поверить, что я это говорю, но вся эта твоя теория насчет темно-синего и черного — думаю, ты меня убедил.

— Ты с ней согласна?

— Ну, не полностью, но кое в чем ты меня убедил.

— В чем?

— Что в тех бархатных штанах ты смотрелся бы жутко.

86

To: mattb@c-tech.national.com

From: crazedelaine@hotpr.com

Subject: Два твои последние сообщения

Мэтт!

Думаю, что мы достаточно хорошо знаем друг друга, чтобы быть «откровенными». Как ты совершенно верно заметил в своем последнем сообщении, «искренность — важнее всего», и так оно и есть на самом деле. Когда я вспоминаю тебя, вспоминаю все, что у нас с тобой было, больше всего я думаю именно об этом — мы могли говорить с тобой обо всем на свете… ну, может быть, не сразу, но рано или поздно. Я начала с этого, чтобы постепенно подойти к тому, как восприняла твою «новость» — я плакала. И хуже всего, что сейчас я плакала больше, чем когда ты уехал. Я пыталась понять почему. Я не спала всю ночь — думала про это. Не то чтобы я хочу, чтобы мы снова были вместе. Нет. И не то чтобы я ревновала — я искренне рада за тебя. В конце концов я поняла, что моя реакция как-то связана с тем, о чем ты писал в одном из своих прошлых сообщений, когда рассказывал про свои детские мечты. Ты написал, что оттого, что тебе скоро тридцать, ты вынужден смириться с тем, что какие-то из твоих мечтаний уже не сбудутся никогда. Думаю, что твой уход приблизил меня к моим тридцати годам. Знаю, что когда мы были вместе, я ни разу не дала тебе понять, что думаю о будущем — точнее, о нашем с тобой будущем. Но я о нем думала. Я любила представлять себе, что у нас будут дети (как минимум шесть — не слишком-то рационально, да?) и как они будут выглядеть и в кого они выйдут характером. Я мечтала, что мы переедем из Нью-Йорка в Филадельфию, в старый дом моих дедушки и бабушки. Я представляла себе, как мы вместе состаримся — ты станешь ворчливее, а я еще более «странной». Я даже думала про то, как мы вместе умрем (сначала я, потому что ненавижу одиночество, а потом ты, через неделю, потому что не сможешь без меня). Хоть я и знала, что между нами все кончено, я все еще не могла расстаться со всеми этими мечтами, а теперь твой роман с Джинни заставил меня взглянуть правде в глаза. Думаю, что если я по-настоящему искренна (и я надеюсь, что так оно и есть), то я должна сказать, что не расстроилась бы так сильно, если бы это была просто какая-нибудь случайная девушка — как тот мой случайный парень в баре. Какая-нибудь красивая, но одинокая Временная Девушка, которая была бы тебе вообще не пара. Но в этот раз, похоже, ты попал в десятку. Или это уже во второй раз??? Я, наверное, просто брежу. Если хочешь моего совета (в чем я не уверена), если Джинни и есть та, кто тебе нужен, оставайся с ней и забудь про Австралию. То, что мы все ищем, найти очень трудно, и поэтому его надо ценить, даже если оно само падает с неба. Как бы ты ни поступил, я желаю тебе счастья. Да, на самом деле желаю.

С любовью всегда,

Элен ххх

P.S. Думаю, что теперь ты не захочешь моего подарка к своему дню рождения. Это должен был быть сюрприз: я собиралась приехать к тебе в гости за неделю до твоего тридцатилетия. (Ты мог бы мной гордиться: я смогла СКОПИТЬ денег на билет.) Но, думаю, что бывшие девушки и девушки нынешние не слишком-то хорошо ладят между собой! Значит, я подарю тебе что-нибудь другое, а деньги потрачу на отпуск на Карибских островах. Я там никогда не была, и, кроме того, это будет хорошим поводом продемонстрировать мою татуировку (которая, кстати, начала гноиться — великолепно!).

87

Я сразу же написал Элен, что хочу, чтобы она приехала, и об отмене поездки не может быть и речи. Поначалу она сомневалась в том, что это удачная мысль, но я заверил ее, что все будет в порядке, если ей по-прежнему хочется выгладить мою одежду, а не разорвать ее на мелкие кусочки. Для меня Элен была не просто бывшей девушкой или другом — последнее звучало бы как чрезмерный идеализм — она была как часть моей семьи.

88

В субботу вечером, после похода по магазинам я шел к Гершвину и Зое, надев ярко-красную кофту с капюшоном, которую Джинни мне все-таки купила. Сама она со мной не пошла. Когда мы вернулись домой, она сказала, что хочет некоторое время побыть одной, чтобы подготовиться к расставанию с Иэном. Я все понял и позвонил Гершвину и Зое, чтобы узнать, чем они занимаются, и в конце концов был приглашен к ним на ужин, доставленный из ресторана, и просмотр видеофильма.

— Выпей кофе, — бодро сказала Зоя, втаскивая меня в гостиную. — Шарлотта спит, — сказала она, указав на потолок. — А Гершвин здесь, — и она показала на своего мужа, который сидел в кресле с озадаченным видом. — И что нам хотелось бы знать… — Она остановилась, поймав взгляд Гершвина, и тут ее решимость несколько угасла.

— Меня меньше волнует, что там у них происходит, — сказал Гершвин. — Я уже к этому привык, Зоя.

— Хорошо, — сказала Зоя. — Что мне хотелось бы знать, так это что происходит между тобой и Джинни. Я хочу услышать подробности, и я хочу услышать их прямо сейчас!

Это было довольно приятно — иметь роман, который вызывает любопытство, и интерес Зои был вдвойне приятен, потому что он делал всю ситуацию гораздо более значительной, чем она была на самом деле. Если бы я рассказал все только Гершвину, он стал бы преуменьшать значение того, что происходит, сказав «Неужели?» и, возможно, приподняв брови, но Зоя представила все так, как будто это была главная новость месяца.

— Что происходит между мной и Джинни? — без всякой необходимости уточнил я тему сегодняшней нашей беседы.

— Да, — Зоя кивнула с энтузиазмом. — Я хочу, чтобы ты все рассказал.

Я хотел было ничего не рассказывать — просто чтобы подразнить Зою, — но она была настроена решительно.

— Давай, — сказала она, улыбаясь, — выкладывай.

— Я и сам не понимаю, что происходит, — сказал я. — Думаю, у этого пока еще нет названия. Все пока так…

— Ладно, хватит, — прервал меня Гершвин. — Хоть это и против моих убеждений, но я тоже хочу услышать, что происходит. Давай раскалывайся. Когда, как и, главное, зачем?

— Когда — самый простой вопрос, — начал я. — В воскресенье вечером, когда все разошлись. Как — немного сложнее, хотя… Вообще, я и сам не знаю, как все произошло… Думаю, можно условно сказать, что в этом был элемент случая, но я не отдал бы руку на отсечение. Теперь почему… Ну, в этом я и сам все еще пытаюсь разобраться. Наверное, она — та самая.

— Кто?

— Любовь всей моей жизни, та, которую я никогда не мог забыть… та, с которой мне бы хотелось отпраздновать свое тридцатилетие.

Зоя недоверчиво посмотрела на меня. Было видно, что она пока не может во всем этом разобраться.

— Позволь мне кое-что уточнить. Ты решил, что она создана для тебя, несмотря на то что у нее есть мужчина, а сам ты через три недели уезжаешь в Австралию?

— Хорошо сказано, — смеясь, заметил Гершвин. — Молодец, старушка.

Зоя бросила на него недружелюбный взгляд.

— Послушай, крошка, ты не должна так удивляться, — сказал он. — У них это продолжается с семнадцати лет. Это уже как привычка. — Он сделал паузу. — Хотя я должен сказать, что шесть дней подряд — это для вас рекорд.

— Так и есть, — бодро подтвердил я. — Так и есть. Однажды, когда нам было по двадцать два, мы смогли продержаться два уикенда подряд, но… да, это — мировой рекорд.

— В любом случае, — продолжил Гершвин, — сегодня они будут говорить все это, а завтра возьмут и просто разбегутся. Она будет продолжать с Иэном, а он будет продолжать с Австралией, и все остальное будет продолжаться, как обычно, пока их пути не пересекутся в следующий раз.

— Спасибо за твой цинизм, Гершвин, — сказал я, усмехнувшись. — И при обычных обстоятельствах я, без сомнения, согласился бы с тобой, если бы не тот факт, что завтра в это самое время она уже встретится с человеком, который считается ее парнем, и произнесет тщательно подготовленную прощальную речь.

— Она уходит от Иэна? — недоверчиво спросил Гершвин. — А мне он понравился. Он был такой прикольный на моем дне рождения. Друзья Зои — Дэвайна и Том — долго его потом вспоминали.

— Ну и хорошо, — сказал я.

— Не выделывайся, Мэтт. Ты должен признать, что он — идеальный кандидат на должность парня. Гораздо лучше, чем ты, дружище.

Зоя посмотрела на меня с любопытством.

— Так как я не знаю тебя с одиннадцати лет, то удержусь от уничижительных замечаний, Мэтт, но даже я вижу дыры в этом плане. Ну, взять, например, Австралию.

— Я еще не разобрался со всеми деталями, но скоро разберусь. В принципе, я легко могу найти работу здесь, в Англии. Зарплата может быть не такой большой, как была в Америке или как мне обещали в Австралии, но этого все равно будет достаточно.

— И где вы будете жить?

— Не знаю, — пожал я плечами. — Где-нибудь. Мы об этом тоже еще не говорили.

— Но Джинни все равно разрывает отношения с Иэном? — спросила Зоя. Она сделала паузу. — Он ведь женат, да?

Я попробовал это отрицать.

— Не ври, Мэтт, — решительно сказала Зоя. Ее голос изменился, стал более резким и взволнованным. — Все одно к одному: они не живут вместе, он опоздал на встречу с ней в баре, когда мы праздновали день рождения Гершвина. Гершвин говорил мне, что встречаются они редко, а это кажется странным, учитывая, что они уже так давно вместе. Иэн не стал возражать против твоего переезда к Джинни. И он в последнюю минуту отказался поехать на ту вечеринку в Лондон.

— Ну что, Зоя права? — спросил Гершвин. — Иэн женат?

— Да, — признался я. — Женат.

И я рассказал им все, что знал, с самого начала. В какой-то степени я почувствовал облегчение оттого, что выпустил все это наружу. Гершвин и Зоя слушали внимательно, но я заметил, что по мере моего рассказа Зоя выглядела все более и более расстроенной.

— А дети у него есть? — спросила Зоя, когда я закончил.

— Да, — кивнул я. — Мальчик.

Никто ничего не сказал на это.

Атмосфера в комнате сразу же стала неуютной. Я попытался переменить тему, а Гершвин достал из коробки видеокассету, которую взял напрокат, и вставил в видеомагнитофон. Но не успели закончиться титры, как Зоя, которая после окончания моего рассказа не произнесла ни слова, вдруг выбежала из комнаты. Гершвин пошел за ней, и его не было минут пятнадцать. Вернувшись, он взял свою куртку, подал мне мою, и мы вышли из дома и двинулись в сторону «Кингс Армс».

89

— Наверное, тебе хотелось бы знать, что случилось с Зоей?

Я кивнул.

— И как она угадала, что Иэн женат?

Я снова кивнул.

— Думаю, она все приняла так близко к сердцу, — сказал Гершвин сухим, без всяких эмоций голосом, — потому что года три назад у меня тоже был роман.

Я не мог поверить своим ушам. Ведь я был шафером на его свадьбе. И я видел, как им хорошо вместе.

— Уверяю тебя, Мэтт, — продолжал он.

Я никогда не переставал любить Зою, ни на секунду. Знаю, что это не оправдание, но я начал сомневаться в себе. Я больше не верил в себя и не понимал, что со мной происходит. Больше всего я ненавидел свою работу. Зоя говорила мне, что как только Шарлотта начнет ходить в детский сад и она вернется на работу, я должен уйти со своей должности и заняться чем-нибудь, что мне нравится. Она говорила, что мы сможем прожить и так, но я в это не верил — наверное, оттого, что всегда проще смириться, чем попытаться что-то изменить. Я выбрал самый простой путь. У меня были хорошие отношения с Кэй — она работала у нас старшим администратором, — и я доверился ей. А потом у нас начался роман. Это продолжалось почти полгода.

— И Зоя об этом узнала?

— Нет, но я едва ли не сам хотел, чтобы она узнала — так было бы легче. Я сам все прекратил. Меня угнетало чувство вины. Я устал ненавидеть себя за это. Зоя и Шарлотта — моя семья, а я предал их, Мэтт. Зоя ни разу не давала мне ни малейшего повода не любить ее. Даже сейчас я не могу поверить, как я мог сделать что-то такое, из-за чего рисковал бы их потерять. Я прекратил роман с Кэй и все рассказал Зое. Я знал, что все бы могло быть нормально, если бы она и не узнала об этом, но решил, что она заслуживает лучшего.

— И что потом? — спросил я удивленно.

— Мы временно разошлись.

— Вы с Зоей расходились? Почему ты мне ни разу про это не сказал?

— Ты жил тогда в Лондоне. Мы почти не виделись, а когда виделись, всегда оказывался неподходящий момент. Здесь дело не в тебе, просто так получалось.

— Послушай, — сказал я. — Я сочувствую тебе. Плохо, что тебе пришлось через все это пройти и я даже не смог тебя поддержать.

— Все нормально, — Гершвин улыбкой показал мне, что и так понял то, что я безуспешно пытаюсь сказать. — Я около пяти месяцев жил у родителей, — продолжал он. — Это было ужасно, Мэтт. Зоя все время плакала, и доктор прописал ей успокоительные. Я ее чуть не погубил. Подумать страшно, как все это могло повлиять на Шарлотту. Я боялся, что у нас вообще больше ничего не получится… — он прочистил горло. — Я бы нисколько не винил ее, если бы она подала на развод. Но все время, пока это продолжалось, Зоя говорила мне, как меня любит. И это была правда, Мэтт. Она действительно меня любила. Нам было тяжело, иногда почти невыносимо, но мы со всем этим справились. Она спасла нас обоих. Она спасла меня.

— Значит, теперь у вас все в порядке?

Гершвин пожал плечами.

— И да и нет. Иногда кажется, что всего этого никогда не было, а иногда, что все произошло только вчера.

— Не знаю, что и сказать, — начал я. — Просто не знаю.

— А ничего и не надо говорить. Я сам себя загнал в клетку. Я сам виноват, что дошел до такого.

90

— Послушай, Мэтт, — сказал Гершвин, когда на часах было без пятнадцати десять. — Уже поздно, и, наверное, я пойду домой.

— Да, конечно, — сказал я, надевая куртку. — Пора по домам.

— Ну ладно, — сказал Гершвин, как только мы вышли на улицу. — Я пошел. — Он посмотрел на меня. — Спасибо.

— За что?

— За то, что ты мой друг.

— И тебе спасибо. Как, ты в порядке?

— Да, конечно, — сказал он уверенно. — Не обращай на меня внимания, хорошо? Знаю, я не воспринимал всерьез то, что у вас сейчас с Джинни, но теперь я понимаю, как много она для тебя значит. Короче, это я, наверное, пытаюсь так пожелать тебе счастья. Надеюсь, завтра все пройдет хорошо для тебя.

— Спасибо. Но, что бы ни случилось, со мной все будет в порядке.

91

Когда я шел домой, голова у меня все еще шла кругом от того, что я узнал от Гершвина. Я пытался напомнить себе, что ужасаться таким вещам просто смешно, ведь вся история цивилизации замусорена примерами событий, которые себе никто и вообразить не мог. Но меня не могло оставить равнодушным, что Гершвин изменил Зое, что Джинни встречалась с женатым мужчиной, что Эллиота больше нет… Все это происходит независимо от того, хочешь ты или нет, и чем старше ты становишься, тем больше всего такого происходит. Этот жизненный урок казался мне слишком уж очевидным, почти детским.

К тому времени, как я дошел до дома, я уже вообще не чувствовал, что живу в реальном мире. Я всегда хотел, чтобы у меня было все это — интересная высокооплачиваемая работа, хорошие друзья, красивый дом, девушка, с которой мне было бы хорошо, — но ведь на самом деле это были лишь фантазии, которые становятся реальностью только для немногих? Когда я рос вместе с Гершвином, Джинни, Эллиотом, Бев, Катриной и Питом, мне всегда казалось, что наши жизни будут в общем похожими, что мы добьемся одного и того же, что мы всегда будем равными.

Но все вышло по-другому. Вмешались случайности: смерть мамы Джинни, развод Пита, несостоявшаяся карьера Катрины, недовольство Гершвина своей жизнью. И проблемы у каждого из нас были свои. Глядя на свою жизнь, на то, что было у нас с Джинни, я наконец понял, почему мы все время возвращались друг к другу. Это была ностальгия — вот как просто. Мы пытались ухватиться за прошлое, потому что нам не нравилось, каким мир был на самом деле. И чего мы не понимали, так это того, что даже и прошлое уже не было тем же самым. Если рассказ Гершвина про свой роман что-то мне доказал, так это то, что никто из нас уже не был тем, что раньше. Мы так далеко ушли по нашим собственным дорогам, каждый из нас столько всего испытал, что мы просто не могли оставаться теми, кем когда-то были. Да, Джинни собиралась связать свою жизнь со мной, но она представляла меня таким, каким я существовал только у нее в сознании. Я уже не был тем человеком, которого она знала много лет назад.

92

Когда я вернулся домой, было начало первого. Джинни выглядела усталой, но спать не шла, а лежала, свернувшись калачиком, на диване с Ларри и Сандерсом и смотрела телевизор. Звук был такой тихий, что почти ничего не было слышно.

— Привет! — сказала Джинни.

— Привет! — ответил я с порога, потом подошел к дивану и поцеловал ее. Я понятия не имел, как скажу ей то, что собирался сказать. — Почему ты не спишь? Ты выглядишь совсем разбитой.

— Ура!

— Ты понимаешь, о чем я.

Она засмеялась.

— Да, я устала, но хотела дождаться тебя.

Я сел рядом с ней на диван. Ларри и Сандерс спрыгнули у нее с колен и скрылись на кухне. Я мельком подумал, что коты могли каким-то шестым чувством ощутить надвигающуюся опасность.

— Я скучала по тебе, — сказала Джинни, обнимая меня и придвигаясь ближе.

Я поднял на нее глаза и поцеловал ее, и в эти несколько секунд мне показалось, что я не прав. Она предназначена для меня. Она — единственная. Как может быть по-другому, когда я сижу рядом с ней, ее тело так близко и мне так хорошо?

— Как Гершвин и Зоя? — спросила она. Услышав их имена, я резко спустился на землю.

— Нормально, — соврал я.

— Чем вы занимались?

— Ничем.

— Шарлотта была с вами?

— Она уже спала.

— Вы что-нибудь ели? Я могу что-нибудь приготовить, если ты голоден.

— Мы поели.

Последовала долгая пауза, потом Джинни сняла с меня руки и села прямо.

— Ты мне расскажешь, что происходит? — спросила она.

Я посмотрел на нее, но не сказал ни слова. Она выглядела прекрасно. В самом деле. Я не мог поверить, что хочу с ней расстаться. И при этом я использовал старый трюк, известный каждому, — притворился злобным уродом, чтобы все закончить. Я не мог поверить, что делаю это.

— Все в порядке, — огрызнулся я.

— Да, на то и похоже.

Я пожал плечами и промолчал.

— Я жду, Мэтт.

— Ждешь чего?

— Жду, что ты мне расскажешь, что с тобой такое. У нас сегодня был такой хороший день. Мы так хорошо ладили. Ты был в порядке, когда уходил к Гершвину и Зое. Что изменилось?

Я закрыл глаза и вздохнул, пытаясь собраться с силами, чтобы сделать то, что я собирался.

Я напомнил себе, почему у нас ничего не получится.

Я напомнил себе, почему я не имел права вторгаться в ее жизнь.

Я напомнил себе, что она заслуживает лучшего и что я не мог ей этого дать.

И наконец я сказал то, что собирался.

— Послушай, — начал я, сознательно избегая взгляда Джинни. Я не мог говорить это, глядя ей в глаза. У меня не хватало для этого сил. — Думаю, у нас с тобой ничего не получится.

— Почему? — осторожно спросила она. — Почему ты передумал?

— Не знаю… Потому что… я не могу это выразить… ну, я не имею права вот так вот разрушать твою жизнь… потому что здесь дело не в тебе и не во мне, это просто ностальгия… стремление к надежности, если хочешь. Ты понимаешь это так же хорошо, как и я, Джинни. Ты не можешь не понимать. Как можем мы строить планы, принимать какие-то решения о нашем будущем всего через шесть дней? Я не имею права требовать, чтобы ты рассталась с Иэном только из-за того, что у нас с тобой была эта сумасшедшая веселая неделя. Ты должна расстаться с ним, потому что ты сама этого хочешь. Мы уже не подростки. Мы не можем так поступать.

— Ты, конечно, прав, — сказала она в конце концов. — Ее голос был тихим, спокойным и ровным. — С самого начала было ясно, что у нас ничего не получится.

— Конечно, — ответил я негромко. — Я — это не то, чего тебе не хватает в жизни.

Молчание.

— Прости, — сказал я. — Прости.

— И ты меня прости, — сказала она, вставая. — Но теперь тебе лучше уйти. В этот раз — насовсем.

Все это заняло несколько минут. Поднявшись наверх, в нашу с Джинни комнату, чтобы собрать вещи, я почувствовал то же самое равнодушие, что и при расставании с Элен. Но в этот раз оно меня не беспокоило. Я больше не паниковал из-за того, что становлюсь бездушным. Вместо этого я осознал свою только что обретенную способность все воспринимать спокойно. Я буду в порядке, сказал я себе. Что бы ни случилось, я буду в порядке.

93

К большому удивлению родителей, я снова переехал к ним, и две недели прошли без особых событий. Джинни не пыталась вступить со мной в контакт. Подозреваю, из-за того, что я не дал ей для этого никакого повода. Я тысячу раз порывался ей позвонить, но каждый раз удерживал себя от этого. За то короткое время, что я провел в Бирмингеме, я уже успел восстановить нашу с ней дружбу, влюбиться в нее, влюбить ее в себя, испортить то, что у нее было с Иэном (хотя все уже и так было испорчено хуже некуда), и расстаться с ней. Сейчас, решил я, лучшее, что я мог сделать, это не влезать в ее жизнь. Так я и поступал, и моя жизнь снова стала такой же, какой была, когда я только что приехал в Бирмингем почти уже три месяца назад. Я снова поселился в своей старой спальне, мои родители снова постоянно доводили меня до клинического сумасшествия, и я время от времени ходил вместо мамы в супермаркет за покупками, стараясь выбрать такое время дня, когда Джинни точно была на работе. Встреченные мной бывшие одноклассники: Адель Фарли (тогда: все знали, что она готова показать свои трусы за пачку чипсов; сейчас: менеджер в строительной компании и мать двоих детей) и Бриджит Гиббонс (тогда: могла продавать газету «Рабочий-социалист» прямо на школьном дворе; теперь: собирательница пожертвований для лейбористской партии). В эти две недели я довольно часто виделся с Гершвином и Зоей. Сначала это было сложно, потому что я никак не мог забыть то, что рассказал мне Гершвин. Но чем чаще я их видел, тем больше убеждался, что они не только подходили друг другу, но, несмотря на то что случилось, все еще любят друг друга. И это успокаивало меня больше, чем все остальное.

Когда дошло до приготовлений к моему дню рождения, возникли некоторые трудности. Без Джинни идея о том, чтобы пригласить Бев, Катрину и Пита казалась бессмысленной. Поэтому, несмотря на протесты Гершвина, я попросил его позвонить им и сказать, что тот сюрприз, который они мне готовили, надо отменить. Как и Гершвин в свое время, я отказался от всех предложенных вариантов празднования: уикенда в Лондоне (предложение Гершвина) и катания на четырехколесных мотоциклах в Южном Уэльсе (предложение Зои) в пользу бара «Кингс Армс». Я не хотел никакой суеты. Не хотел я и того, чтобы вместе со мной праздновали толпы народа. Я только хотел побыстрее со всем этим разделаться.

Что касается всего остального в моей жизни, то надо сказать, что стоицизм, приходящий к людям около тридцати лет, помогал мне все эти две недели после разрыва с Джинни. Я был бы рад сказать, что все это время сохранял контроль над собой и мужественно переносил печальные мысли о том, что, возможно, навсегда потерял любовь всей своей жизни, и это было бы почти правдой. Но в некоторые моменты — обычно поздно ночью — я позволял себе думать о ней и понимал, что хоть внешне все и было в порядке, внутри я, без сомнения, просто разваливался на части.

Без Джинни я чувствовал себя потерянным.

Так оно и было.

Единственное, что спасло меня, так это приезд Элен.

94

— Мэтт! — изо всех сил закричала Элен, увидев меня. — Я здесь!

Все остальные пассажиры, выходящие из зала прилетов, посмотрели на нее, как на слегка сумасшедшую. Выйдя из-за барьера, она тут же оставила свою тележку с багажом и бросилась ко мне, осыпая поцелуями.

— Интересный у тебя способ здороваться, — сказал я, когда ее атака закончилась.

Элен вдруг засмущалась.

— Думаю, это было неправильным поведением бывшей девушки в отношении бывшего парня, который недавно снова обрел себя в любви.

— Нет, — сказал я. — Вовсе нет.

— Ну а как тогда назвать мое поведение? — продолжила она смущенно. — Обещаю тебе, что не собираюсь все время быть бывшей девушкой, которая постоянно требует к себе внимания. — Она засмеялась. — Только первые пять минут. — Она посмотрела на часы и снова обняла меня. — Ну, — сказала она, взглянув на меня, — у меня есть еще по крайней мере две минуты.

— Слушай, — сказал я. — Я рад тебя видеть. Это правда. Но просто я тебе еще не все рассказал.

У Элен на лице появилось вопросительное выражение.

— Джинни здесь нет, так ведь? И я еще не испортила все, что только можно испортить, а?

Я ничего не писал Элен о том, что произошло у нас с Джинни по нескольким причинам. Во-первых, я не хотел, чтобы она думала, что одной из причин нашего с Джинни расставания был приезд Элен. Во-вторых, мне просто не хотелось ни с кем это обсуждать, даже с Элен. И, в третьих, я подозревал, что стоит мне рассказать Элен какие-нибудь подробности, как она сразу поймет, какой я был дурак.

— Нет. Слушай, — сказал я. — Ее здесь нет, потому что… ну… мы больше не вместе.

— Но ведь прошло всего три недели или около того, да?

— Мы расстались уже давно. Через шесть дней после того, как все началось, если быть точным. Извини, но я просто никак не мог собраться с силами, чтобы сказать тебе об этом. — Я задумался о том, какую из отговорок использовать. — Я просто старался про это вообще не думать и не говорить.

— Шесть дней, Мэтт, — произнесла Элен. — А я думала, что она — любовь всей твоей жизни. Идеальная женщина для тебя, и все такое.

— В этом и была проблема, — сказал я. — Если ты начал раздавать такие ярлыки, то просто не можешь не облажаться.

Элен пытливо посмотрела на меня:

— Из-за чего вы расстались?

— Ни из-за чего. На меня просто снизошел момент ясности — благодаря скорому тридцатилетию, — и я понял, что гоняюсь за мечтой, которая никогда не станет реальностью. Я сказал ей, что у нас ничего не получится, и она согласилась и сказала, чтобы я убирался из ее дома.

— И позволь мне угадать, что было потом, — сказала Элен. — Ты сразу замолчал, как всегда в таких ситуациях, а потом сказал «Ладно» небрежным тоном, как если бы кто-то предложил тебе стакан сока. Потом ты собрал вещи и съехал. — Она улыбнулась, довольная собой. — Ну что, я права? — Я слабо улыбнулся и ничего не ответил. — По-твоему, ничего уже нельзя спасти?

— Нет, совершенно точно, все кончено.

— Но ты ведь готов был ради нее отказаться от новой работы?

— Это были просто слова, — ответил я. — На словах у нас с Джинни все очень хорошо получалось. — Я сделал паузу. — Ладно, давай про это больше не будем — мне трудно об этом говорить. — Я взял Элен за руку. — Рядом теперь моя бывшая девушка Элен, с которой у нас теперь всего лишь платоническая дружба…

— …и это верно.

— И меньше чем через неделю мне исполнится тридцать.

— И это тоже верно.

— И ты никогда не была в Бирмингеме, и вообще в Англии.

— Но я смотрела «Истэндерс».

— Поэтому я предлагаю хорошо провести то время, которое ты здесь пробудешь.

95

Следующие пять дней мы с Элен провели классно. Родители поселили ее в бывшую спальню моей сестры и сделали все возможное, чтобы она чувствовала себя как дома. Они очень постарались, надо сказать. Так как считалось, что Элен приехала в гости не только ко мне, но и к маме с папой, они настояли на том, чтобы свозить ее во все те места, куда они возили меня сразу после моего приезда в Бирмингем — в Стратфорд-на-Авоне (где Элен захотела сфотографироваться с моими родителями на фоне кафе в староанглийском стиле, чтобы потом показывать фотографию на работе), в ботанический сад (где папа не мог снова не заговорить про птицу) и даже в Мэлвернс, на этот раз не поругавшись по дороге.

Все шло хорошо благодаря Элен. Мои родители ее просто обожали. Она даже сумела преподнести свое желание держаться подальше от кухни так, что это дало ей преимущество. Мама не переставая говорила о том, что у современных женщин нет времени на то, чтобы готовить, и что мы с Элен расстались, скорее всего, по моей вине, потому что я никогда ничего не делал по дому, и это подтверждается беспорядком в моей комнате.

Гершвин и Зоя тоже были в восхищении от Элен. Мы были у них в гостях на второй день после ее приезда, и уже через полчаса Элен смеялась и шутила с Зоей, как будто они были старыми подругами. Даже Шарлотта, с которой, я думал, мне удалось установить какое-то особое взаимопонимание, мгновенно подружилась с Элен. В следующие дни я показал Элен все здания, которые сыграли ключевую роль в моем становлении: старую начальную школу и то самое место на школьном дворе, где я сломал руку, играя в футбол; бар «Кингс Армс» с его облезлыми обоями; даже супермаркет и отдел алкоголя в нем. Ее вовсе не разозлило, когда всего через пять минут пребывания в супермаркете я встретил своих бывших одноклассников: Джеза Мориса (тогда: все думали, что он провалит выпускные экзамены; сейчас: актер и фотомодель) и Мел Лангер (тогда: все думали, что она станет актрисой; теперь: редактор на телевидении).

— Знаешь, — сказала Элен, когда мы вышли из супермаркета, нагруженные покупками по заданию моей мамы. — А в этом что-то есть.

— Я бы не сказал, что наткнуться на нескольких знакомых в супермаркете — такая уж большая ценность.

— Я не только об этом говорю.

— Само собой.

— Ну смотри: если я иду куда-нибудь в Нью-Йорке, то никогда не встречаю знакомых.

— Ты бы встречала, если бы вернулась в Бруклин.

— Но я не вернусь в Бруклин. В том-то и дело, — Элен сделала паузу. — На самом деле я просто не понимаю, зачем ты отсюда уехал. Тебе ведь, похоже, здесь так нравится.

— Знаешь, — сказал я, когда мы дошли до кафе на центральной улице. — Я на самом деле и сам не понимаю. Но ведь так всегда бывает, когда взрослеешь: ты просто собираешь вещи и уезжаешь.

96

Накануне дня моего тридцатилетия мы с Элен и родителями ходили ужинать. В этот раз мама и папа позволили мне заплатить за всех без лишних разговоров. Должно быть, папа заметил удивление у меня на лице, потому что он сказал:

— Тебе уже почти тридцать. Так что можешь начинать сам за себя платить, черт возьми.

Мы вернулись домой в начале одиннадцатого. Родители пошли спать, оставив нас с Элен смотреть телевизор, хотя мы тоже скоро уснули на диване. Когда я проснулся, Элен крепко спала у меня на груди. Это напомнило мне старые времена.

— Элен, — прошептал я тихонько, пытаясь ее разбудить. — Элен.

Она открыла глаза и зевнула:

— Мы заснули?!

— Знаю. Это что, признак того, что мы стареем? Помню, в детстве папа все время засыпал у телевизора.

— Нет, по-моему, здесь дело не в старении. Не знаю, что за оправдание у тебя, а у меня — разница во времени, — пробормотала она.

— Ладно. Я пошел спать.

— А который сейчас час?

Я посмотрел на часы видеомагнитофона.

— Десять минут второго.

Она наморщила лоб, усиленно что-то обдумывая.

— По-моему, твой день рождения уже наступил.

— Что? В смысле, что уже наступила суббота?

Она потянулась и села на диване.

— Нет, в том смысле, что ты родился без пятнадцати час ночи. Тебе уже двадцать пять минут как исполнилось тридцать.

— Я родился вовсе не без пятнадцати час, — сказал я с негодованием.

— А во сколько тогда?

— Не знаю.

— Почему ты тогда уверен, что родился не без пятнадцати час?

Я понял, что попался.

— Ну а ты откуда это знаешь?

— Мне сказала женщина, которая тебя родила.

Я некоторое время обдумывал ее слова.

— Так, значит мне тридцать?

Элен засмеялась и поцеловала меня в щеку.

— С днем рождения. — Она сделала паузу и посмотрела мне прямо в глаза. — Мэтт?

— Что?

— Ты не против, если я сегодня посплю с тобой?

Я в замешательстве посмотрел на нее.

— Что это значит?

Элен тяжело вздохнула.

— Я не это имела в виду, а просто — находиться в одной постели с тобой в бессознательном состоянии.

— А для чего? — осторожно спросил я.

— Потому что… — говоря это, она не смотрела на меня. Думаю, что такой смущенной я ее еще ни разу не видел, — …потому что этого мне больше всего не хватает.

Я не мог сказать «нет», да и не хотел. И мы почистили в ванной зубы, как в прежние времена, переоделись (она настояла на том, чтобы надеть пижаму, которую дала мне мама, и поэтому я спал в трусах) и залезли в мою односпальную кровать. Через десять минут Элен уже спала сном младенца, оставив меня наедине со своими мыслями о том, что вот мне уже и тридцать. Вместо того чтобы обдумывать этот факт сам по себе, я устроил серию вопросов и ответов, и получилось примерно вот что.

Вопрос: Сожалею ли я о чем-нибудь?

Ответ: Этот вопрос можно переформулировать так: разумно ли я провел свои последние десять лет. Или просто зря потратил время, ничего не сделав полезного? По большей части, как и Эдит Пиаф, я ни о чем не сожалею из того, что было в последние десять лет[26]. Если бы я мог прожить их заново, сделал бы я что-нибудь по-другому? Очень сомневаюсь. Я могу сожалеть только о том, что позволил себе потерять спортивную форму. Если бы можно было вернуться на десять лет назад, то, зная, что через десять лет люди будут хохотать надо мной, когда я захочу примерить новую одежду, я бы ел и пил больше, чтобы ускорить обмен веществ. А еще — получалось, что о чем-то я все-таки сожалею, — я, наверное, должен был получше относиться к своим родителям. Несмотря на все мои стоны, они на самом деле гораздо умнее, чем я это соглашался признать. Но, возвращаясь к теме — а с годами делать это становится все труднее, — сожалею ли я о чем-нибудь еще? Да, о многом. О том, что дал Стивену Куперу свою почти новую книгу «Мясо — убийца»[27] и больше ее не увидел; о своем кратковременном романе с Лиз Уорд-Смит, который начался, когда я сказал ей, что люблю ее, и закончился четырнадцать часов спустя; о том, что не выучил французский (не знаю, почему, но мне всегда казалось, что я должен это сделать). Список можно было продолжать до бесконечности.

Вопрос: О чем я сожалею больше всего?

Ответ: О Джинни.

Вопрос: Чувствую ли я, что моя молодость прошла?

Краткий ответ: «Нет». Но, по правде говоря, и да и нет. В тридцать лет я понимаю, что те, кому сейчас по двадцать, поглядев на меня, сразу поймут, что я к ним не принадлежу. Если бы заговорил с ними, они не спросили бы, где я учусь или хотя бы какую музыку слушаю, потому что, без сомнения, в наших музыкальных пристрастиях слишком мало общего. И они не спросили бы меня, в какие клубы я хожу, по той же самой причине. И они вряд ли захотели бы со мной дружить — кому нужен друг, который будет постоянно напоминать своим видом, что старость, смерть и выпадение волос уже не за горами? И зачем мне тусоваться с теми, с кем мне неизбежно пришлось бы вести те же самые бессвязные и несерьезные философские беседы о смысле жизни, которые я сам вел десять лет назад? Но со всем этим, как и со многим другим, я готов смириться.

Вопрос: Кто или что могло бы помочь мне почувствовать себя моложе?

Ответ: Джинни.

Вопрос: Чувствую ли я себя старше?

Ответ снова будет: «Да, но…» Если говорить серьезно, то теперь я понимаю, что жизнь не всегда складывается так, как хочешь, — раньше я мало обращал на это внимание. А если не очень серьезно, то я признаю, что уже скоро мне понадобится такая штука для удаления волос из носа. (Может ли мне кто-нибудь объяснить с точки зрения теории эволюции, для чего, начиная с определенного возраста, волосы в носу начинают вырастать чуть длиннее, чем надо?) Однако мне еще несколько световых лет от брака и до того момента, когда у меня будет 2,4 ребенка, хотя ссуда на покупку дома, наверное, уже не за горами. Короче, у меня нет желания притворяться моложе, чем я есть, но я в то же время не считаю, что моя жизнь кончилась. То есть у меня нет никакого желания становиться сорокалетним мужиком с шикарной квартирой в Лондоне, спортивным автомобилем, непрерывным потоком восемнадцатилетних подружек и отсутствием планов на то, чтобы «остепениться». Такой вариант меня бы только угнетал.

Вопрос: Кто или что нужно мне для того, чтобы не стать сорокалетним мужиком с шикарной квартирой в Лондоне, спортивным автомобилем, непрерывным потоком восемнадцатилетних подружек и отсутствием планов на то, чтобы «остепениться»?

Ответ: Джинни.

97

— Доброе утро, именинник!

Я, вздрогнув, открыл глаза и увидел сияющее лицо Элен всего в двух сантиметрах от своего.

— Доброе утро, чучело, — вздохнул я. — Разве так будят человека в день его тридцатилетия? Меня удар мог хватить. — Я протер глаза. — Который час?

— Шесть утра, — сказала она виновато, указывая на будильник на полу.

— Зачем ты разбудила меня в шесть утра? — спросил я, недоумевая. — Не поверю, что из-за разницы во времени.

— Я так разволновалась, — сказала Элен, все еще сияя.

Я посмотрел на нее и улыбнулся. Я был рад, что она здесь. Если кто-то во всем мире и мог помочь мне прожить этот день, так это Элен.

— Я хочу вручить тебе мои подарки, — продолжала она, — потому что мне уже пора убегать в свою спальню, чтобы твоя мама не заметила, что я не спала этой ночью в своей постели.

— Хорошая идея, — сказал я. — Это ее окончательно бы запутало. — Я подумал о последних словах Элен. — Подарки? — повторил я. — У тебя еще подарки? Я думал, что твой подарок — это приезд ко мне на день рождения.

Элен робко посмотрела на меня.

— Я не могла удержаться. Не бойся, я не потратила на это уйму денег, мне просто хотелось подарить тебе что-нибудь, что тебе по-настоящему бы понравилось.

Она подняла большой пакет, который таинственным образом оказался вдруг рядом с моей кроватью, и передала его мне. В нем лежали несколько со вкусом упакованных коробочек.

— И это все мне?

— Нет, — сказала она, улыбаясь во весь рот. — Это я просто издеваюсь над тобой, чтобы получить удовольствие.

— Что в них?

Она тяжело вздохнула, изображая отчаяние.

— Ты думаешь, я потратила столько времени на то, чтобы все это упаковать только для того, чтобы сразу рассказать тебе, что внутри? Открой и посмотри сам.

На то, чтобы развернуть километры оберточной бумаги мне понадобилось всего десять секунд. Кукла генерала Урсуса из фильма «Планета обезьян» («Я увидела его в магазине, и он мне показался таким прикольным со своим пистолетиком и лицом обезьяны, что я решила обязательно тебе его купить»); аудио-книга о том, как разобраться в себе «Почти нехоженая дорога» («Я подумала, что она может соответствовать твоему теперешнему состоянию ума»); несколько компакт-дисков («Я показала продавцу в „Тауэр Рекордс" список всех этих орущих и воющих рок-певиц, которых ты любишь, и он сказал, что эти тоже могут тебе понравиться») и, наконец, сделанная Сарой фотография, на которой мы с Элен лежим на Адском диване и поедаем чипсы из большого пакета («По-моему, на этой фотографии мы выглядим счастливо, как настоящие друзья. Это то, о чем мы никогда не должны забывать»).

— Просто не знаю, что и сказать, — сказал я, обнимая Элен. — Это не только мои самые первые подарки к тридцатилетию, но и самые лучшие. — Я нежно поцеловал ее. — Спасибо. Они классные.

— Пожалуйста, — сказала Элен. Она поцеловала меня в ответ и выскользнула из кровати. — Думаю, мне пора уходить.

Стоя передо мной в этой огромной пижаме, с едва выглядывающими из штанин ногтями ног, она выглядела восхитительно. Просто идеально. Почему я больше не хотел ее? Почему она больше не хотела меня? Извращенная природа человеческих влечений, подумал я, такая… как бы это сказать… извращенная.

— Десять долларов за твои мысли, — сказала Элен. — О чем ты думал красавчик?

Она произнесла «красавчик», как Кину Ривс в фильме «Успешное приключение Билла и Теда». Получилось очень похоже.

— Когда? — спросил я.

— Только что, когда я встала с кровати.

— Ни о чем.

— Врешь.

— Нет, правда.

— Опять врешь.

Я засмеялся.

— Ладно… ты права. Я кое о чем думал, — я решил не говорить ей, что размышлял о том, почему ее больше не хочу, и вместо этого поделился мыслью, которая пришла мне в голову вслед за той. — Я подумал о том, что где-то живет парень, который когда-нибудь влюбится в тебя. И я подумал, как счастлив он будет с тобой.

— Он хороший?

— Замечательный.

— И я его тоже полюблю?

— Ты просто голову потеряешь.

— А ему понравится татуировка у меня на попе?

— Он будет ее просто обожать.

— И чтобы это все предсказать, тебе достаточно было посмотреть на меня в своей пижаме?

Я засмеялся.

— Конечно.

— Ну, ты не так уж и не прав, Мэттью Бэкфорд, — сказала Элен, выходя из комнаты. — Не так уж и не прав.

98

В начале вечера того же дня мы с Элен сидели в гостиной и смотрели телевизор, ожидая Гершвина и Зою, чтобы вместе пойти в «Кингс Армс» праздновать мой день рождения. Прошло уже больше восемнадцати часов, как мне официально исполнилось тридцать, и пока все было в порядке. После завтрака — самого обильного завтрака за всю мою жизнь — родители вручили мне свои подарки (носки, мыло, трусы, шоколадки), а потом мы с Элен погуляли по парку Кингс Хит, пообедали в китайском ресторане, вернулись домой и посидели с родителями в саду во время их перерыва в домашних делах. Потом Элен заставила меня долго как следует рассматривать себя в зеркале, чтобы понять, изменил ли день рождения мою внешность. Она сама делала это каждый год (в двадцать и двадцать два изменения были к лучшему, а в двадцать один — «довольно противные»).

— Ну, как тебе нравится твоя новая кожа? — спросила она, выглядывая у меня из-за плеча.

Мне понадобилось довольно много времени, чтобы ответить ей, — настолько я был поглощен созерцанием своего отражения. Обычно я редко смотрелся в зеркало. Разве что иногда, мельком, но я ни разу не смотрел на себя так, будто хотел заглянуть в поры на коже. И я едва узнавал себя.

— И это так я выгляжу все время? — спросил я, с трудом веря своим глазам.

— Ты, кажется, разочарован?

— Я не разочарован, но я слегка удивлен. Ну, все ведь обычно как-то представляют свою внешность, даже если никогда не смотрят в зеркало. — Элен кивнула. — Так вот, то, что я вижу, совсем не похоже на мои представления.

— По-моему, ты красивый, — сказала Элен.

— Спасибо. Ты тоже очень даже ничего, но я вовсе не напрашивался на комплименты. Я не говорю, что я урод. Просто меня шокирует, что я все это время жил, не представляя себе, как я на самом деле выгляжу.

В дверь позвонили.

— Это Зоя и Гершвин, — сказал я, вставая.

— С днем рождения! — выкрикнула Зоя, входя в гостиную. Она поцеловала меня и попыталась обнять изо всех сил.

— Спасибо, — ответил я.

— Это тебе спасибо, — сказал Гершвин, пожимая мне руку. — Ты все-таки именинник. Ну, вы готовы к празднованию в «Кингс Армс»?

— А ты что, ставишь под сомнение мой выбор места празднования своего собственного дня рождения? — спросил я.

— Именно так, — ответил он. — Еще не поздно передумать, ты же знаешь.

— Я не передумаю. Ты праздновал свой день рождения в «Кингс Армс», а почему я не могу этого сделать?

— То, что я неудачник-одиночка, — хорошо известный факт. Но ты-то, Мэтт, любишь большие компании.

— Вовсе нет.

— Да. По крайней мере, любил в школе. Я засмеялся.

— Ну да. Но это было давно, так ведь?

— Очень давно, — сказал Гершвин, хихикая. — Очень-очень давно. — Он улыбнулся Элен.

— Как он себя вел сегодня?

— Очень даже хорошо. Я думала, что где-нибудь в середине дня у него начнется юбилейная депрессия, но он как-то этого избежал.

— Ну, пора, — сказала Зоя. — Пойдем. Мы зря теряем ценное время пьянки.

Но мы не могли уйти, пока Гершвин и Зоя не поздороваются с моими родителями — те всегда любили болтать с моими друзьями, особенно с теми, кто уже подарил своим родителям внуков, и только после того, как с этим было покончено, мы вышли из дома. Зоя сразу направилась к машине, что меня несколько смутило.

— Мы поедем на твоей машине? — спросил я. Зоя кивнула.

— Да, а в чем дело?

— Но что тогда значило «Мы зря теряем ценное время пьянки»?

— Я оставлю машину на стоянке, и мы с Гершвином вернемся домой на такси.

Я повернулся к Гершвину.

— Скажи своей жене, что на моем дне рождения потребление алкоголя обязательно для всех. Я не хочу, чтобы она вдруг сказала мне: «Я передумала насчет такси — я буду пить апельсиновый сок».

Гершвин засмеялся.

— Она будет пить, я тебе обещаю. Идет?

— Не понимаю, зачем вам вообще понадобилась сегодня машина, — сказал я, забираясь вместе с Элен на заднее сиденье. — В смысле, до вашего дома пятнадцать минут ходьбы.

— Когда мы вышли, было холодно, — сказала Зоя, включая двигатель. — А теперь, может быть, ты перестанешь бурчать?

Я открыл было рот, но Элен не дала мне ничего сказать.

— Ни единого слова, — спокойно произнесла она. — Просто сядь поудобнее и получи удовольствие от поездки.

99

— Ну вот, — произнес Гершвин, когда мы проехали примерно десять минут. — Мы на месте.

Зоя остановила машину, и я посмотрел в окно. Мы были в каком-то мало примечательном тупике рядом с Хай-стрит.

— Что мы здесь делаем? — спросил я. Гершвин, не обращая внимания на мои слова, спросил у Элен:

— Ты взяла что-нибудь, чем завязать ему глаза?

— Конечно, — ответила она и достала из сумки шарф.

— Что здесь происходит? — спросил я.

— Тсс, — Элен захихикала. — Это наш сюрприз для тебя.

Я посмотрел на Гершвина, чтобы убедиться, что я все правильно расслышал.

— Не повезло тебе, — сказал он. — Мы не отменили сюрприз, который готовили тебе ко дню рождения, потому что, честно говоря, иногда человек сам не знает, чего он хочет. Поэтому будь хорошим мальчиком и дай Элен завязать тебе глаза.

— Но куда мы идем?

— Что с тобой сегодня? Что за дурацкие вопросы? — сказала Элен. — Это — сюрприз, и мы ничего тебе не скажем заранее. Иначе, какой же это будет сюрприз? Так что приготовься к сюрпризу.

Мне завязали глаза, а потом вывели из машины и довольно долго мы все шли по тротуару. Наконец мы подошли к каким-то ступенькам, потом прошли по траве к асфальтовой площадке. Наконец мы снова спустились по ступенькам, прошли по длинной бетонной дорожке и оказались внутри какого-то здания. Хоть повязка закрывала не только глаза, но и уши, я слышал звуки музыки. Мне с трудом удалось разобрать, что это за песня: начальные аккорды «Праздника» Мадонны. Это меня окончательно запутало.

Слушая, как мои каблуки стучат по твердому покрытию пола, я двигался в ту сторону, откуда доносилась песня Мадонны. Когда звук достиг такой громкости, как в ночном клубе, мы резко остановились. Я слышал голоса и время от времени крики и восклицания. Я понятия не имел, где нахожусь, но это, однозначно, был не «Кингс Армс».

— Можешь снять с него повязку, Элен, — сказал Гершвин.

Она сняла шарф, и я открыл глаза. Я не только находился в актовом зале моей старой школы, я не только был окружен Катриной, Питом, Бев и, предположительно, ее мужем; не только здесь присутствовал диджей со своей аппаратурой, но по всему пространству зала расположились, беседуя большими группами, танцуя чуть меньшими группами и стоя в очереди к импровизированному бару в углу зала огромными группами, около двух сотен учеников средней школы Кингс Хит моего выпуска. Некоторые лица я сразу же узнал, потому что видел их недавно в супермаркете, а некоторых я не видел с тех пор, как они ушли из школы в шестнадцать лет. Здесь были представители всего школьного спектра, каким я его помнил: любимчики учителей, драчуны, придурки, шизики, одиночки, неудачники, те, кто курил траву, те, кто страдал маниакальной депрессией, отличники, хорошисты, троечники, золотые девочки, смазливые мальчики, всезнайки, спортсмены, мелкие хулиганы, дохляки, кретины и, наконец, немного нормальных людей.

— Не волнуйся, — сказал Гершвин, смеясь. — Это не празднование твоего дня рождения. Это вечер встречи выпускников. Но в любом случае, с днем рождения!

— Как это все произошло? — спросил я. — Как это все организовали? Ты что, стоял в супермаркете с мегафоном и ждал, пока зайдет кто-нибудь из бывших учеников нашей школы?

Гершвин улыбнулся:

— Я во всем этом не участвовал. Ну, по крайней мере, очень мало.

— А кто тогда?

— Подумай, Мэтт, — сказала Бев.

Я подумал.

— Ты хочешь сказать, что все это организовала Джинни?

Бев кивнула.

— После того как ты организовал встречу для нас шестерых, Джинни предложила устроить вечер встречи для всего нашего выпуска. Так как всем, кто учился с нами, исполнилось тридцать или скоро должно исполниться, то это хороший повод встретиться и посмотреть, чего мы все достигли.

Катрина перехватила нить рассказа.

— Она решила организовать встречу в твой день рождения и убить сразу двух зайцев. Да, это я заказала диджея, чтобы он крутил хиты нашей Юности, а Бев и Пит помогли организовать еду. Но все самое трудное сделала Джинни. Это она договорилась об аренде актового зала — чтобы все было похоже на школьную дискотеку, — и это она копалась в школьных архивах и узнавала все адреса и рассылала письма.

— Так где же Джинни? — спросил я, обводя глазами зал. — Она здесь?

— Нет, — сказал Пит. — Боюсь, что ее здесь нет, дружище. Она попросила передать тебе поздравления с днем рождения, но сказала, что сама ни в коем случае не придет. Она не сказала мне почему, но, подозреваю, ты это знаешь сам.

Я обменялся взглядами с Элен.

— Слушай, Мэтт, — сказал Гершвин, пытаясь меня ободрить. — Ты уже ничего не можешь исправить в том, что у тебя было с Джинни. Что сделано, то сделано. Это твое тридцатилетие, дружище. И это встреча тех, кто был с тобой в твои лучшие дни, и такое бывает раз в жизни. — Он засмеялся, и в это время воздух сотрясли первые аккорды песни «Ты и в самом деле хочешь сделать мне больно?» группы «Калче клаб».

— Обожаю эту песню, — сказала Элен, хватая меня за руку и пытаясь вытащить потанцевать. — Давай потанцуем. Расслабься немного!

— Минутку, — сказал я далеко не расслабленно. — Я сейчас вернусь. Только позвоню.

Элен повела всех танцевать, а я, извинившись, вышел из зала. Я выбежал на улицу, нашел телефон-автомат и позвонил Джинни. Сердце ускоренно билось, когда я слушал гудки в трубке, ожидая, что она возьмет трубку, и я смогу с ней поговорить. Но этого не произошло. Включился автоответчик. Я подумал, что она, возможно, не берет трубку. Я оставил короткое взволнованное сообщение: «Прости меня», повесил трубку и вернулся в актовый зал.

100

Оставшаяся часть вечера была похожа на смазанную фотографию, потому что — подбадриваемый Гершвином и Питом — я пил один пластиковый стакан вина, пива и даже сандерберда за другим. Придя к гармонии с собой благодаря алкоголю, я вел однотипные разговоры вроде «Не могу поверить, что это ты», «Не могу поверить, что ты так облысел» или «Не могу поверить, что ты не в тюрьме». Я был жутко рад снова увидеть всех этих людей через столько лет, даже тех, кого в школе терпеть не мог, например Пенни Тейлор (тогда: любительница со мной подраться; сейчас: дизайнер в одном из лондонских журналов) и Джона Грина (тогда: любитель бросить компасом кому-нибудь в голову просто для смеха; сейчас: автомеханик в Ковентри). Элен, похоже, здесь тоже нравилось. Она успела подружиться с Катриной, Бев и ее мужем и несколько раз я видел, как она соблазняет их танцевать под знаменитые хиты восьмидесятых в таком же сумасшедшем стиле, как она сама.

Выходя из мужского туалета — к счастью, нам разрешили пользоваться учительскими туалетами, — я столкнулся с Катриной, выходящей из женского.

— Ты наконец-то начал получать удовольствие? — спросила она.

— Да. А ты?

— Однозначно.

Когда мы возвращались в зал, я вспомнил, что ничего не спросил о ее начинающихся отношениях с Питом. Сама она весь вечер ни разу об этом не заговаривала, хотя было видно, что они с Питом неплохо ладят друг с другом. Я спросил ее напрямую, и вот что она ответила:

— Ты помнишь, что Пит, которого мы знали, был лентяем, эгоистом и неудачником, которого волновали только его комиксы?

— Я бы, наверное, охарактеризовал его несколько по-другому, но понимаю, что ты имеешь в виду.

— Ну так вот. Сейчас он стал совсем другим. Я всегда подозревала, что все дело было в юношеском высокомерии, и была права. Этот новый Пит такой классный, что можно прослезиться. С того уикенда, когда мы все встретились, мы видимся постоянно: или я еду в Манчестер, или он приезжает ко мне в Стоук. Мы как школьники какие-нибудь: смеемся, шутим, звоним друг другу по три раза в день, даже если нам нечего сказать. Да, я должна признаться, он — не идеал. Это его увлечение научной фантастикой иногда достает меня, особенно если он часами доказывает мне, что последние три серии «Вавилона пять» — это три лучших часа в истории телевидения, но все равно это мой лучший роман за много лет, скажем так.

— Мои поздравления. Очень рад за тебя.

— Ну если бы не ты, мы бы не встретились.

— Не знаю, что и сказать на это. Надеюсь, ты не пытаешься меня ни в чем обвинить.

— Я же сказала тебе, что это лучший мой роман за многие годы.

— Ты уверена, что из этого что-то получится?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, э… есть ли у тебя чувство, что все это может куда-то привести… На самом деле я, наверное, пытаюсь сказать — а может быть, это просто ностальгия, а? Вы с Питом вместе потому, что нравитесь друг другу такими, какие вы есть сейчас, или такими, какими были раньше? Нет, я не пытаюсь ничего утверждать. Но я не могу избавиться от чувства, что именно так оно было у нас с Джинни.

— Полагаю, то, что она сегодня не пришла, как-то с этим связано?

Я неопределенно пожал плечами.

— Мэтт, ты слишком далеко зашел в своих размышлениях. То, что у нас с Питом, не имеет никакого отношения к прошлому. Мне он тогда вообще не нравился! Ну, может быть, совсем чуть-чуть. Но дело не в этом, он просто такой классный, мы отлично ладим, и мы друзья. Я не собираюсь отказываться от него только потому, что он — часть моего прошлого. Это было бы безумством.

Катрина бросила на меня взгляд, полный негодования, и исчезла.

Я снова остался один, музыка вдалеке сливалась в монотонный шум, и я решил прогуляться по пустым темным коридорам. Странно, но мне захотелось сходить в мужской туалет для учеников, хотя бы для того, чтобы напомнить себе, каким отвратительным он был тогда. Меня удивило и немало шокировало то, что туалет выглядел точно так, как много лет назад: граффити на двери, загадочные ожоги на стенах и, сверху, над головой, — шарики из мокрой туалетной бумаги, прилепленные к потолку в последние двадцать или тридцать лет. Но вообще изменения в школе были довольно значительными. Я заметил, что кафедра английского на третьем этаже превратилась в кафедру географии, кафедра географии на втором — в кафедру бизнеса, кафедра истории была теперь кафедрой математики, а куда исчез кабинет религии и музыки, осталось для меня загадкой. Я закончил свою экскурсию по школе у дверей кафедры рисования и решил обыскать комнату мисс Паскоу. Дверь оказалась запертой на замок, и я заглянул внутрь через окно из толстого стекла. Света в комнате было ровно столько, чтобы различить некоторые работы учеников Джинни: рисунки, бордюры и модели из папье-маше. Они были похожи на те, которые когда-то делали мы.

Уже собираясь вернуться в актовый зал, я услышал, как отворяется тяжелая дверь в главный коридор. Обернувшись на звук, я увидел Джинни.

— Я получила твое сообщение, — сказала она.

— Ты была дома?

Она кивнула.

— Я собиралась взять трубку, но… не взяла.

— Так ты меня не простила?

Она заглянула в комнату, которую я только что рассматривал. Было ясно, что она сейчас не хотела отвечать на этот вопрос.

— Думаю, школа сильно изменилась с тех пор, как ты здесь был в последний раз.

— Да, конечно. Все кафедры переехали.

— Кроме кафедры рисования, — сказала она, улыбаясь.

— Тебе когда-нибудь хотелось, чтобы мы все сюда вернулись?

— Мы и вернулись.

— Нет, я не это имела в виду. Чтобы все было как тогда, когда мы здесь учились? Хорошее было время, да?

— Точно. — Она кивнула.

Последовала пауза, которую нарушил только шум шагов проходивших мимо людей. Судя по всему, они, как и я, устроили экскурсию по школе.

— Как ты узнала, что я здесь?

— Катрина видела, что ты пошел в эту сторону. Если бы тебя не было здесь, я пошла бы в спортзал.

— Я даже и не думал туда идти, — я задумался над своей следующей фразой. Хотелось покончить с этим прямо сейчас.

— Как Иэн? — спросил я.

— Не знаю, — ответила она. — Мы больше не встречаемся.

— А что случилось?

— Ты знаешь, что случилось, Мэтт. Ты случился.

— Прости меня, — сказал я. — Прости меня за все. Прости, что я сделал тебе больно. Я не хотел этого. Когда я говорил тебе, что хочу быть с тобой, что хочу остаться здесь и хочу, чтобы у нас что-то получилось, я этого правда хотел.

— И я тоже.

— Просто когда я думал о нас, то никогда не мог понять, почему мы вместе. Нет, я не это хочу сказать. В смысле… да, нас, очевидно, влечет друг к другу.

Джинни улыбнулась.

— Очевидно.

— Но когда бы мы ни пытались что-то начать, ничего не получалось.

— Верно.

— Я на самом деле думал, что в этот раз все будет по-другому. Но не знаю… Думаю, что, после того как я узнал про смерть Эллиота и все остальное, я просто начал по-другому смотреть на вещи. Я вдруг понял, что ничего не гарантировано.

— Понимаю, — сказала она. — Я это почувствовала, когда умерла мама.

— Получается, что я больше не хочу воспринимать ничего из того, что мне нравится в тебе, ну, как гарантированное. Но в то же время я не хочу все это испортить. Я устал бояться, Джинни. Я хочу снова попробовать с тобой.

— На самом деле ты этого не хочешь. Тебе только кажется, что хочешь. Ты думаешь, что если мы будем вместе, то это сразу решит все вопросы. И, честно говоря, я тоже так думала. Нам было бы легко снова начать встречаться, потому что я люблю тебя. Но ты знаешь так же хорошо, как и я, что у нас ничего не получится, потому что где-то в глубине сознания нам всегда будет казаться, что мы вместе только из страха перед одиночеством.

Хоть в этот момент мне больше всего на свете хотелось быть с Джинни, я не мог не согласиться, что она права. Я боялся одиночества.

— И как мы поступим? — спросил я наконец.

— Останемся друзьями.

— А тебе не жалко, что мы так никогда по-настоящему и не попробовали? — спросил я. — Тебе не жалко, что мы никогда не узнаем, была бы наша жизнь вместе самым большим счастьем…

— …или сплошным кошмаром, — улыбнулась она. — Ты забываешь об одном.

— О чем?

— Кое о чем, что мы уже знаем.

— И что это?

— Что мы — хорошие друзья, — она сделала паузу. — Вернемся в зал?

— Да, конечно.

— Мэтт?

— Да?

— Это прозвучит странно, но…

— Что?

— Катрина сказала мне, что Элен, твоя бывшая девушка, тоже здесь.

— И?

— Я хотела бы с ней познакомиться.

— Зачем?

Она пожала плечами.

— Просто любопытство и все такое.